Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 Данное  художественное  произведение    распространяется    в
 электронной форме с ведома  и  согласия  владельца  авторских
 прав  на  некоммерческой  основе  при   условии    сохранения
 целостности  и  неизменности  текста,   включая    сохранение
 настоящего  уведомления.  Любое  коммерческое   использование
 настоящего текста без ведома  и  прямого  согласия  владельца
 авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
---------------------------------------------------------------
 С  откликами,  вопросами  и  замечаниями  автору,  а так же по
 вопросам  коммерческого  использования  данного  произведенияя
 обращайтесь  к  владельцу  авторских  прав  непосредственно по
 email адресу: Tjurin@aol.com ;
 или  к  литературному  агенту автора -- Александру Кривцову:
 Литературное агентство "Классик"       Тел: (812)-528-0083
 Email:   sander@stirl.spb.su       FidoNet: 2:5030/581.2
---------------------------------------------------------------
 Официальная авторская страница Александра Тюрина
 http://www.sf.amc.ru/tjurin/
 © Copyright (C) Александр Тюрин, 1997
---------------------------------------------------------------




     С привала снялись  быстро  словно  воробьи,  наклевавшиеся  крошек  -
Никитка Келарев притиснул вдруг свое оттопыренное ухо  к  земле,  послушал
недолго и проговорил скучным голосом:
     - Ишь ты, несутся во  весь  опор  со  стороны  холма,  торопятся  нас
распотрошить. Значит, скоро здесь будут.
     Я, как сидел, так и подскочил над невысокой выжженной  травой  -  все
правильно, без всякого приукрашивания.  На  высотке  меж  деревьев-палочек
мелькает десятка два темных  пятнышек.  Никак  товарищ  Курбанов,  что  из
отряда  имени  Первобытного  Коммунизма,  напал  на  наш  след.  А  я   то
рассчитывал, что после переправы поимеем день, чтобы раствориться в горах.
Да и была надежда - не сунется он на афганский бережок.
     - Никита, снимай недоуздки. Сивого не навьючивать,  итак  уж  хромает
бедолага. Двинем к ущелью Кызылбаш. Там мы всяко быстрее переберемся,  чем
"товарищи".
     И вот горная дорога снова вилась подо мной, а порывистый ветер  рвано
свистел, врываясь в уши. Я занимал место посреди цепочки. Впереди  скакали
Келарев с Иловайским, замыкали Пантелеев и ротмистр Сольберг  на  храпящем
жеребце. А ведь заложил  нас  тот  аксакал,  которого  мы  повстречали  за
переправой через Пяндж. Келарев предлагал тут же перекрестить его  шашкой,
а я  чего-то  пожалел,  старик  уж  совсем  как  каменный  "баба"  застыл.
Сентиментальность сия, похоже, боком выходит.
     А сейчас нельзя красных ближе  чем  на  полверсты  подпускать,  иначе
посрезают нас из винтов. В ущелье Кызылбаш мы  тропки  заранее  проведали,
быстро переберемся на другую сторону, пока Курбанов  со  своими  конниками
будет  за  кручи  цепляться.   Да   только   сможем   ли   оторваться   от
преследователей неугомонных? Хоть и поотдыхали  мы  с  полудня,  однако  у
вражьей силы лошадки посвежее. Наши-то, считай от самого Иргиза в  походе,
под чепраками шкура чуть ли не до крови вытерта.
     Дорога под копытами валиком крутиться, а я как будто на  одном  месте
застыл в самой середке вселенной. Но вот громыхнул первый выстрел и  сразу
зябь прошла между лопаток. Не дали мне из  себя  солнце  вообразить.  Это,
конечно, не всерьез палят, на испуг берут. С такой дистанции, да на скаку,
в свою мишень только бес попасть может. Впрочем,  под  суконным  шлемом  с
красной звездочкой во лбу немало бесов бродит.
     Меня нагнал вахмистр Пантелеев.
     - Разделиться надо, Вашбродь.
     Кличка тут у меня Вашбродь, поскольку на Ваше Благородие  не  слишком
смахиваю. А командовать  отрядом  должен  по  уставу  драгунский  ротмистр
Сольберг. Но он еще под Астраханью ума стал  лишаться,  а  на  Иргизе  ему
начали являться духи. Кто знает,  чего  ему  там  бесы-демоны  насоветуют,
хватит с нас тех Советов, что на родине остались.
     - Вашбродь, ну-тко отправляйтесь прямо по тропе вместе с ротмистром и
Келаревым, а я с Иловайским чуток приотстану, и затем подадимся мы к скале
Зулькарнайн. Там как-нибудь по спуску проковыляем, а  эти  стервецы  точно
все ноги переломают на камнях, да еще мы их из ружей поугощаем. Вы  же  за
Кызылбашем дуйте к югу, у кишлака Маверан, Бог даст, и встретимся.
     Это, конечно, недурственный способ "товарищей" запутать.  Тем  более,
как через сухое русло переберемся, у них под наблюдением только  Пантелеев
с Иловайским останутся.
     - Ладно, вахмистр, только не шали особо, знаю я тебя, тоже  разбойник
приличный.
     Пантелеев окрикнул Иловайского и оба они немного сдали назад. Так что
мы с Келаревым и Сольбергом раньше долетели до сухого  русла.  Тысячу  лет
назад, еще до татарского нашествия здесь  журчала  себе  веселая  река,  а
сейчас осталась лишь скучная серая рытвина, а за ней бывший высокий берег,
ныне каменная  стена  яра.  Пантелеев  с  Иловайским  вдоль  стены  налево
понеслись, а остальные углубились в  узкий  разлом  и  через  каких-нибудь
полчаса достигли ущелья Кызылбаш. Тут с севера послышался треск выстрелов,
значит ввязались мои товарищи в катавасию. А нам думать не о чем,  надо  к
югу подаваться через это самое ущелье.
     Вскоре перестали мы охаживать коней шенкелями и плетьми, они уж и так
мылом брызгали. Где-то с час  шли  в  этом  проходе  меж  скал,  не  особо
торопясь, как вдруг наш придворный безумец Сольберг встрепенулся и  махнул
рукой вперед.
     - Там ОНИ.
     - Никого не замечаю, господин  ротмистр,  хотя  стараюсь,  -  вежливо
сообщил я.
     - Вот же ОНИ, сотник. Кони вороные, мрачные,  вышагивают  на  длинных
словно тростниковых ногах, а головенки мелкие невместительные; всадники же
бледно-зеленые, облепленные паутиной, она всех  их  связывает  и  вдобавок
протянута к крылатой и хвостатой фигуре, что над воинством летит.
     - Да уж, если фигура оснащена хвостом - это, надо полагать, не ангел.
Я понимаю, ротмистр, как вы относитесь к большевикам,  но  зачем  же  свою
неприязнь облекать в столь яркие образы, да  еще  потчевать  нас  подобной
живописью. Я, как человек нервический, уже задрожал от  вашего  злобесного
дива.
     - Но я все отчетливо узрел, господин сотник, - уперся ротмистр.
     Хотелось мне еще усовестить своего свихнувшегося товарища, но тут,  в
самом деле, донеслись и бряцанье, и топот конский.
     - Всем спешиться. Господин ротмистр, узрите на сей раз нишу меж  двух
скал, уведите туда коней и протрите-ка их какой-нибудь  травкой,  чтоб  не
простудились. Келарев, давай вверх по склону, займи  позицию  для  ведения
огня и примкни взгляд вон к тому повороту. Надеюсь на твой кругозор.
     Мы стали резво карабкаться по осыпающимся камням, а потом попрятались
за глыбами повнушительнее: Келарев в нескольких саженях  выше  меня.  Едва
схоронились, как зацокал  конный  отряд.  Это  были  не  красноармейцы,  а
какие-то магометане с крашеными хной бородами и черными  очами:  несколько
всадников весьма важного вида,  в  парчовых  халатах,  в  белых  тюрбанах;
конские сбруи, ножны и эфесы сабель столь изукрашены, что от сверканья  их
на солнце глазам нашим больно стало. Следом важные ехали конники, у всех в
амуниции английские карабины и  маленькие  круглые  щиты,  большие  кривые
сабли и даже стальные нагрудники, отделанные чернью и зернью. Это,  скорее
всего, бадахшанские афганцы пожаловали. Да уж, нам несдобровать, если буза
начнется.
     - Вашбродь, я тут расселину, а может всамделишную пещеру приметил,  -
прошипел Келарев, - может туда юркнем?
     - А ротмистра, значит, бросим на  съедение  этим  красавцам?  К  чему
призываешь, каналья?
     - Виноват, Ваше Благородие, я думал,  что  от  свихнутого-повернутого
нам мало толку, но после ваших слов сразу понял, что ошибался.
     - Ты не думай, а то много ошибаться будешь.
     И тут навстречу магометанам выехал  отряд  Курбанова,  вернее  где-то
половина его. Афганцы  на  какое-то  мгновение  застыли,  но  своевременно
грохнуло  два  выстрела,  а  затем  пошло  тарахтенье.  Я  даже  не  сразу
сообразил,  что  это  Келарев  для  почину  два  раза  пальнул  из   своей
винтовочки. Один раз по магометанам прицелился,  а  другой  -  по  красным
пульнул, а те, соответственно подумали  плохое  и  принялись  ответственно
лупить друг друга.
     Неудобно, конечно, вышло, но нам от этого только  веселее.  Ведь  обе
воюющие стороны - сущие шельмы. Магометане нам иго закрепили на двести лет
лет, а красные ордынцы сейчас вон как изгаляются  -  пришли  вроде  бедных
приласкать, а в итоге и голытьба как  мухи  мрет,  и  благородные  большей
частью под пулю или клинок угодили. Это ж надо  такое  придумать  -  кроме
них, краснопузых, нет нормальных людей - все остальные, дескать, и  грязь,
и нечисть, отъявленные паразиты и грабители.
     Ну,  ладно-с,  это  политика,  а  что   магометане   с   большевиками
передрались - это жизнь. Келарев еще к тому же афганцам пособлял,  впрочем
иногда и красным содействовал. Наконец, те  из  них,  что  живы  остались,
двинули врассыпную. Одни на конях стали улепетывать обратно по ущелью,  но
магометане их догоняли и рубили. А  другие  большевички  вверх  по  склону
почесали, причем на нас.  Тут  и  мне  пришлось  свой  "винчестер"  взять,
стреляет он побыстрее, чем трехлинеечка, хотя и заедает его  чаще.  Поймал
на прицел и шпокнул одного в звезду, потом другого, а тут вижу -  на  меня
крупнокалиберный красноордынец налетает. Сам Курбанов.  И  пока  я  патрон
досылал, он ухватил "винч" за дуло и рванул его в сторону, так что выстрел
бесполезным получился. Большой мужчина тут же замахнулся свободной  рукой,
имея в ней саблю.  Я  едва  успел  притиснуться  к  туловищу  Курбанова  и
ухватить его вооруженную руку  пониже  локтя.  И  сразу  узнал,  что  этот
косоглазый большевик жилистый как зверь, а дыхание  в  нем  гуляет  словно
ветер в бочке. Стал он меня пережимать. Пнул его сапогом, но он стоит  как
столб, и в ответ потчует меня локтем  в  физиономию,  так  что  мои  мозги
поворачиваются набекрень. Он, видимо,  приготовился  чикнуть  саблей,  как
вдруг резко дернулась его голова, после  чего  весь  он  рухнул  назад.  А
позади него оказался хорунжий Келарев, опускающий приклад своей винтовки.
     - Хорошо я его угостил, справно отделал.
     А  там  и  мне  пришлось  продырявить  шашкой  одного  косоглазого  в
буденовке; потом другого, длинного как каланча, полоснул  поперек  пуза  -
похоже, туркестанцев и китаез в  Красной  Армии  немеряно.  Но  неожиданно
красные куда-то поисчезали, а неподалеку появился  ротмистр  Сольберг.  Он
как горный баран торопился вверх по склону, а за ним  цепью,  но  поотстав
шагов на пятьдесят, спешившиеся афганцы. Они постреливали, но  редко,  как
будто были чем-то озадачены.
     - Сюда, ротмистр.
     Едва Сольберг добрался до  нас,  как  Келарев  открыл  заградительный
огонь. Когда карабины афганцев  вовсю  разгавкались,  мы  уже  сунулись  в
расселину.  Немного  погодя  понял  я,  почему  Келарев  назвал  эту  дыру
проходом. Здесь поддувал приличный сквознячок, который свидетельствовал  о
том, что имеется где-то вторая дыра - только вот неизвестно годится ли она
по размеру для выхода.
     Скоро сгустилась тьма в глазах, мы  шли  наощупь  -  а  кварц  своими
острыми гранями пытался раскровянить нам пальцы - в ту сторону, откуда дул
ветер. Похоже, что афганцы не  решились  нас  настигнуть,  сочтя,  что  мы
отправились в гости к шайтану.  А  ротмистр  Сольберг  в  этом  подземелье
опередил меня, спереди доносилось его чуть хриплое пыхтение.
     А  потом  пришлось  сделать  привал.  Оттого,  что   руки   перестали
прощупывать узкие стены тоннеля, а  ветерок  поменял  направление  и  стал
поддувать откуда-то сверху. Вдобавок ко всему этому добавился шум падающей
воды.
     - А у меня немного  спирта  осталось,  -  сказал  напряженным  горлом
Келарев и в два приема сообразил небольшой факелок.  Даже  с  таким  хилым
освещением пришлось тут подивиться, хотя за последние две войны, казалось,
повидал я все и все успело мне наскучить.
     Попали мы в пещерный зал с высоченным сводом, стены которого состояли
из разного цветного кварца  и  даже  горного  хрусталя.  Со  стены  где-то
саженях в тридцати выше, почти у свода,  извергался  поток.  На  одном  из
краев он наполнял озерко, а поскольку  вода  не  залила  до  сих  пор  всю
пещеру, происходил каким-то макаром ее отток.
     Рядом со мной стоял полубезумный и немножко радостный Сольберг.
     - Как вы все-таки добрались до нас, господин ротмистр? -  спросил  я,
чтобы не думать о подземелье, в которым мы оказались уловлены.
     - А никак. Никак бы не допрыгал,  если  бы  события  двигались  своим
чередом - находился-то я на другой стороне ущелья.  Но  из  этого  прохода
вышел некий магнетический ток, который  изменил  свойства  пространства  и
времени.
     Хорунжий Келарев  в  ответ  на  такие  слова  ротмистра  выразительно
постучал себя пальцем по лбу. Получился довольно громкий звук.
     - Этот ток остановил время вокруг меня,  -  продолжал  наш  полоумный
товарищ. - Я смог пройти  в  облаке  застывшего  времени  к  вам,  дорогие
друзья, ведь и афганцы и красноармейцы пребывали по  отношению  ко  мне  в
будущем, поэтому не смогли причинить вреда.
     -  Вы,  господин   ротмистр,   кажется,   учились   в   Петербургском
университете? - уточнил я.
     - Да-с, на физическом факультете. И хотя  на  действительной  военной
службе с мая пятнадцатого года - за плечами и Брусиловский прорыв -  но  с
последними достижениями  науки  старался  знакомиться,  в  частности  и  с
открытиями  господина  Эйнштейна,  который  связал  течение   времени   со
скоростью движения, например со световой скоростью.
     - Да, ваше образование усугляет, так  сказать,  дело,  -  я  едва  не
сказал "диагноз".
     - А, Эйнштейн ваш - немец, наверное? - поинтересовался Никитка.
     - Говорят, что еврей-с, - отозвался Сольберг.
     -  Да  уж,  евреи  много  чего  пооткрывали.  Так,  значит,  господин
ротмистр, мы по-вашему движемся со световой скоростью?
     - Я не об том, господа. Есть у меня такое  представление,  что  миров
много. Однако у каждого из них имеется как бы освещенная и темная сторона.
Освещенное  место  -  это  настоящая  реальность,  настоящее  время.   Все
остальное  -  ненастоящее,  неосуществленное,  потенциальное.  Как  я  уже
чувствую, через это подземелье может протянутся дорожка промеж  миров,  на
манер электрического разряда  между  двумя  лейденскими  банками.  Вот  мы
движемся этой подземной тропой и уже начали  выпадать  из  "настоящего"  в
нашем мире, но еще не попали в "настоящее" мира иного...
     - Если я верно измерил глубину вашей мысли, господин ротмистр, то  мы
как бы уже ненастоящие, призраки вроде папаши Гамлета?
     - Пока что призраки. Сейчас мы пребываем вне времени, господа. Первым
из "настоящего" выпал я, потом Курбанов и некоторые его разбойнички.
     - Да он же верный труп. Ему Келарев башку расколол.
     - Я снова видел его живым  и  здоровым,  -  упорствовал  Сольберг.  -
Повторяю вам - он вне времени. Есть многое на свете, друг Горацио,  что  и
не снилось нашим мудрецам.
     Я хотел было отмахнуться от "нашего мудреца", предложив ему вычислить
объем и площадь поверхности пещеры, но тут из туннеля позади нас как будто
послышался скрип сапог.
     - Это ОНИ идут, - спокойно сказал Сольберг. - Скоро мы  найдем  выход
из этой пещеры, но до той поры ОНИ найдут нас.
     ОНИ или не они, а потревожиться надо. Я еще раз  оглянулся.  А  потом
возвел глаза вверх. Там, выше наших голов саженей на пять, пещерная  стена
имела изъян, небольшой выступ. Он проходил,  сужаясь,  и  над  озерком.  А
потом  втягивался  куда-то  в  темноту,  в  расщелину,  которая  испортила
кварцевую стену примерно до середины.  Возможно  этот  мостик  и  ведет  к
спасению, как знаменитый Чинват из зороастрийского мифа (про это дело  мне
Сольберг сказывал).
     - Не угодно ли, господа, податься на верхний ярус.
     Первым вскарабкался Никита, используя ловкими ногами любой  выступ  в
скале, потом Сольберг - на последнем этапе Келарев  протянул  ему  руку  и
втянул на "мостик". Я получше приладил винтовку и собрался  было  проявить
ловкость необыкновенную, как из тоннеля вдруг выпал Курбанов, с  кровью  в
уголках рта, но вполне дееспособный и с красным отсветом в  глазах-щелках.
Вместе с командиром выскочил еще  пяток  сатаноидов  с  факелами.  Огоньки
превращали значительную часть пещеры в смертельно опасное  простреливаемое
пространство.
     Я пару раз стрельнул - причем смазал - и полез наверх, надеясь только
на мрак. Кстати, и заметить не успел, как  оказался  на  выступе  -  страх
будто приделал мне перья - и осторожным быстрым шагом двинулся  в  сторону
расселины. Впрочем, первая же вражеская  пуля  едва  не  сорвала  мое  ухо
словно осенний лист. В одном месте, как раз над озером, стена образовывала
изгиб вроде контрфорса - он охотно прикрыл меня. Я зашел  за  прикрытие  и
сделался невидим для красных стрелков. Однако они, сменив тактику, стали с
обезьяньей ловкостью карабкаться вслед за мной, мне даже  показалось,  что
их ноги оснащены когтями. И как я понял,  надлежит  мне  скромно  постоять
именно за "контрфорсом", чтоб не стать легким трофеем.
     Я  все  более  обостряющимися  чувствами  воспринимал  приближающихся
красноармейцев.   Они   были   спокойны   как   минералы.   Соответственно
почувствовал  я  свою  возбужденность,  некую  встопорщенность  души.   И,
устыдившись этого, сразу остыл - неужели я поддамся каким-то чертям.
     Вот из-за  "контрфорса"  как  шкодливый  нос  неосторожно  высунулось
винтовочное дуло да еще со штыком - хвать рукой, веду вниз и дергаю вбок -
вражинка шумно падает в воду. Адью.  Следующего  преследователя  награждаю
пинком в пах и зубодробительным ударом  в  волосатую  физиономию,  попутно
отклоняя в сторону длиннючий маузер.  Но  опять  за  меня  взялся  товарищ
Курбанов. Он попытался мощными руками оторвать меня от стены  -  наверное,
чтобы вместе нам упасть в омут и благополучно утонуть.
     Силен этот дьявол, взял меня за горло, давит, а я как не  потчую  его
боксерскими ударами, спастись от  него  не  могу.  Делаю  я  замок  своими
руками, пытаюсь разомкнуть его захват  поворотом  вбок.  И  получается  не
совсем желанный итог, хоть смейся - мы оба зараз в воду  летим.  Студеная,
мерзлая она, а Курбанов все еще держит меня словно Прометей прикованный  и
тянет как болванка  вниз.  Молочу  я  руками  и  ногами,  призываю  святых
небожителей и свою маманю заступиться за меня пред Богом. И как же  дышать
хочется. Господи, как гадостна моя жизнь,  ни  полминуты  счастья,  покоя,
воли. И кончаю ее, будто котенок в ведре. Господи, я так бы хотел получить
другую жизнь, в славной любящей  меня  отчизне,  а  чтоб  эта  моя  судьба
осталась просто дурацким сном.
     Под  руку  попадается  какой-то  камень,  который  я  что  есть   сил
прикладываю к голове звероида, а он меня все равно не пускает.  И  уже  ни
сил ни воздуха в запасе. В груди  под  гимнастеркой  дрожат  остатки  моей
жизни, похожа она на клубок, из которого нитки лезут. И  каждая  нить  при
ближайшем рассмотрении - это туннель,  который  тянет,  уводит,  то  ли  в
высоты райские, то ли в преисподние глубины.





     Один из туннелей словно сочился светом.  Мощные  лучи  были  окружены
ореолами, которые давали новые  пучки  лучей.  Я  как  бы  нырнул  в  этот
туннель, отчего испытал скорость неимоверную, и со  всей  стремительностью
стал приближаться к сияющему пятну.  С  полминуты  ничего  не  было  кроме
сияния. Наконец оно  стало  спадать  и  показался  мир,  вначале  довольно
блеклый, а потом и поярчавший до нужной степени.
     Я валялся на берегу узкой горной речушки, плещущейся и  булькающей  в
каменной теснине. Живой я, живой и даже довольный. Есть за меня заступники
и молельники, оттого и Бог миловал. Сел я  и  тут  все  окрестности  давай
плыть перед глазами и даже танцевать. Не сразу угомонилось и утряслось мое
"мировоззрение". Наконец танцы поутихли и тогда я, пошатываясь, утвердился
на ногах. Но что за черт меня побрал?
     Я был облачен во вполне приличную, хотя и мокрую гимнастерку странной
пятнистой  окраски.  Шаровары  совсем  не  похожи  на  те  лохмотья,   что
прикрывали меня прежде. И сапоги новые хромовые - совсем не те чувяки, что
еще пять минут назад отчаянно  просили  каши  на  моих  ногах.  И  в  теле
какая-то  сила,  даже  сытость,  которой  я  давным-давно  не  ощущал.  Но
позвольте, сколько же время прошло? Или вернее, откуда  и  куда  оно  идет
сейчас?
     Мои собственные плечи притянули внимание своим золотым отсветом, глаз
стал косить на погоны - как, я уже ЕСАУЛ? Впрочем, это  чудо  меня  вполне
устраивает.
     Я видимо сильно ударился головой  о  что-то  твердое,  раз  мало  так
понимаю. Попробую повспоминать.  Уродился  я  в  1896  году  от  Рождества
Христова в станице Кисловской Оренбургского казачьего  войска.  Так?  Так.
Когда мне было десять - не стало маменьки. Отец был  тогда  на  сборах,  а
мать ушла косить сено и не вернулась - наверное, волк зарезал. Есть у меня
братишка  и  сестренка.  Отучился  я  в  Оренбургском  юнкерском  казачьем
училище. А дальше что? Память начинает мерцать. Дальше завязалась война  с
немцами? Было это или нет? Три года тяжелой войны, где нас секли  пулеметы
и рвала картечь. А хапнули ли большевики  российский  скипетр  и  державу,
издавали ли свои декреты, соблазнившие простонародье? Было то или не было?
А все остальное - комбеды, продотряды, ревкомы, чрезвычайка, части особого
назначения, продразверстка? Расстреляли ли моего  батьку  красноармейцы  в
счет неуплаченной станишниками контрибуции? Наступал ли я на  Астрахань  и
Царицын под началом атамана  Дутова,  видел  ли  на  снегу  порубленных  и
раздетых казаков, тех, что попались к красным  в  плен,  болтались  ли  на
веревках продотрядовцы? Удирал ли я от большевистских отрядов  через  весь
Туркестан, словно вор последний? БЫЛА ЛИ Манечка, Мариам, которая  прятала
меня  в  сарае,  когда  красные  лютовали  на  улицах  Бухары,   выискивая
белогвардейцев?
     И мне мнится сейчас, что ничего подобного не было, это я  в  какой-то
книжульке почерпнул. Я ведь не простой казачина,  мечтающий  об  том,  как
врезать  плетью  приват-доценту,  люблю  и  на  печатные  знаки   внимание
обратить.   И,   допустим,   набрался   таких   ужасов   у   какого-нибудь
петербургского литератора, у Андрея Белого, например; они мастера  на  это
дело, ети их налево.
     Гораздо более разумной выглядит другая история моей жизни. Я  родился
в 1896 от Рождества Христова, но только не в  Оренбуржье...  а  в  станице
Чистоозерной Сибирского казачьего войска. Матушка моя  жива  до  сих  пор,
хотя ее однажды украли немирные киргиз-казахи, но зато потом отбил казачий
разъезд. Я спокойно проучился в Омском казачьем училище,  никакой  мировой
войны с немцами не случилось. И в конце-то концов чего нам с ними  делить?
Да и с австрийцами тоже. Лет пятьсот назад Габсбурги  перестали  лезть  на
Балканы, когда мы им крепко всыпали, также как и туркам-османам. Как раз в
ту далекую пору Русь и Византию счастливо соединила уния и  русские  полки
помогли кесарю Палеологу отбросить кровожадных азиатов от Константинополя.
Конечно, византийцы были тогда еще достаточно сильны,  впрочем  не  оттого
ли, что в начале тринадцатого века  галицкие  дружины  Романа  Мстиславича
оборонили Царьград от западных варваров, именовавшихся крестоносцами.
     А вот у  немцев  с  французами  другое  дело,  старинная  и  глубокая
неприязнь. Немцы в 1914 году крепко вломили с помощью  своей  "вращающейся
двери"  и  французам,  и  британцам  заодно.  У  побитой  Франции  забрали
Фландрию, и этот самый, Франш-Конте, а у вторых - Южную  Африку,  Судан  и
Египет впридачу. Во Франции после такого позорища пришли к  власти  "новые
галлы",   истинно   национальное   движение,   они    сколотили    крупные
военно-промышленные тресты, потихоньку от немцев вооружили до зубов армию,
выгнали всех евреев. Германия сейчас дрожит перед Францией, ждет расправы.
А в Британии победили на выборах социалисты-лейбористы,  отменили  корону,
объявили  равноправие  наций,  создали  Союз  Советских   Социалистических
Республик, уничтожили буржуазию и дворян в двухлетней  гражданской  войне,
согнали фермеров в  коммуны.  Сейчас  столица  СССР  в  Бомбее,  а  правит
англичанами,  индийцами  и  прочими  пролетариями  генеральный   секретарь
всесоюзной лейбористской партии Махатма Ганди. Под знаменем  пролетарского
интернационализма советские англо-индийцы  замутили  Китай  революцией,  -
сейчас там марионеточная народная  демократия,  -  и  вдобавок  нанесли  с
линкоров удар по побережьям буржуазных Североамериканских штатов.
     Но зато в российской  восточно-римской  империи,  в  Великой,  Белой,
Малой, Червонной Руси, в балканских и малоазийских владениях не  случилось
никаких бунтов и революций. Промышленники и купцы своей  предприимчивостью
создают прибыль себе и стране. Крестьяне  осваивают  малоазийскую  целину.
Дворяне превратили свои земли, унаследованные от  прославленных  отцов,  в
образцовые  хозяйства.  Кесарь  Николай,  даровав  конституцию   и   новый
избирательный закон, почил в бозе в восемнадцатом году и упокоился, как  и
его  венценосные  предки,  в  соборе  святой  Софии,   в   столице   нашей
первопрестольной Константинополе. Сейчас счастливо правит его сын Алексей.
Мы снабжаем зерном всю полуголодную  Европу  и  даже  Америку,  российские
автомобили модели "сивка-бурка" завоевали сердца обывателей по всему миру.
Между прочим, в правительстве есть даже один еврей, министр  финансов  Лев
Давыдович Бронштейн. Министр  он,  конечно,  не  ахти,  рубль  уж  не  так
свободно обменивается на золото, но никто нас не может  теперь  попрекнуть
антисемитизмом.
     Я, втянув вечерний воздух словно бы до живота, вобрал в  себя  заодно
весь окоем, бледно-розовые тона небосвода, зубастый  оскал  горной  гряды,
сочную зелень горных  лугов,  посматривающих  на  небо  голубыми  глазками
васильков. Красотища-то какая! И  вдруг  грохнуло  и  надо  мной  пролетел
трассирующий снаряд, который разорвался где-то за высотами на юго-востоке.
     Елки, так мы же воюем с СССР! И с ее  союзником  -  народным  Китаем.
Российская восточно-римская империя бьется  с  советской  Англо-Индией  на
огромном  фронте,  проходящем  через  Мессопотамию,  Персию,   Афганистан,
Северо-Западную Индию, киргиз-казахские степи, Монголию,  Приамурье.  Плюс
еще англо-индийцы произвели возмущения среди наших татар  и  башкирцев,  а
китаезы науськали на южносибирское пограничье не только киргиз-казахов, но
и бухарцев. Но это нам нипочем, русские в серьезном  деле  еще  никому  не
поддавались, да и к тому  же  во  главе  войска  стоит  лично  Его  Святое
Величество кесарь Алексей. Хотя достойно жалости,  что  мы  в  свое  время
увлекшись освоением Балканов, Малой Азии и Мессопотамии,  непротивленчески
отдали китайцам киргиз-казахские степи и Фергану, куда наши предки отважно
проникали еще в восемнадцатом веке.
     Над долиною, где я предавался приятным  и  неприятным  воспоминаниям,
резанули воздух и  бубухнули  за  юго-восточными  высотами  еще  несколько
снарядов. Потом я заметил  вспышки  пламени  и  на  самих  возвышенностях,
только отнюдь не новые взрывы - это  на  обстрел  ответили  артиллерийские
батареи, и на северо-запад тоже  отправились  боезаряды.  Надо  мною  явно
разворачивалась артиллерийская дуэль и обе стороны по нарастающей  угощали
друг друга. Справедливо рассудив, что наши войска должны находиться где-то
в северо-западной стороне, я побрел туда. Вскоре  пришлось  взбираться  по
заросшему кустарником и жесткой травой склону внушительной крутизны. Я уже
изрядно  запыхался,  когда  чуть  ли  не  в  мой  пуп  уткнулся  со   всей
внезапностью винтовочный ствол. Осталось  только  поднять  глаза  и  руки.
Передо  мной  стоял  казак  с  довольно  знакомым  лицом  и  в   выцветшей
гимнастерке, а рядом еще несколько русских воинов - видимо я напоролся  на
передовой пост.
     - Стой. Пароль говори.
     Какой пароль? Я должен же знать. А может меня контузило и  память  из
моей башки вывалилась как каша из перевернувшегося котелка?
     - Братцы, меня контузило. Шальной снаряд бабахнул поблизости.
     Казак не посочувствовал, только снова потребовал пароль неприязненным
голосом.
     Надо ухватиться за какую-то  цепочку  воспоминаний.  После  окончания
Омского казачьего училища меня послали на Кулундинское  пограничье.  Тогда
как раз в Китае победила проанглийская "народная" революция и  пошли  одна
за другой провокации со стрельбой на границе, клюнула и  меня  пуля  возле
Кучукского озера. Потом служил я во второй  казачьей  дивизии,  усмирявшей
возмутившихся башкирцев, которых взъерепенили советские  агенты.  И  далее
тянул лямку в казачьем полку кавалерийской кавказской дивизии, что воевала
под Ведено противу немирных  чеченцев-ичкеринцев,  опять-таки  напичканных
советским оружием. Вот уже год как я в казачьем полку  второй  гвардейской
кавалерийской дивизии, которая в составе группы армий "Юг" продвинулась  с
боями из Семипалатинска до Пянджа и сейчас пробивается  через  Бадахшан  в
советский Кафиристан, нацеливаясь на центральную Индию с севера. Я ходил с
разведкой в пеший дозор. Но где тогда мои товарищи, где оружие?
     - Ну-ка, руки исправно вверху держи и не балуй тут, - сказал  стоящий
передо мной казак. - Господин урядник, кажись, шпиена споймал.
     Ага, вспомнил пароль. Был он означен в том самом пакете, где  задание
лежало. "Афанасий Никитин".
     - Афанасий Никитин. Говорил же, что меня контузило.
     Урядник  тут,  смягчившись,  велел  казачку,  державшему   меня   под
прицелом:
     - Пантелеев, сопроводи господина есаула до штаба. Ему и в самом  деле
что-то на голову упало.
     Вот и конец блужданиям. Я с сопроводителем поднялся на вершину  холма
и стал  спускаться  в  соседнюю  долину.  На  склонах  и  в  низине  везде
располагались войска. Я быстро узнавал их  -  отборное  воинство  империи:
первый корпус группы армий "Юг". На склонах  стояли  бивуаки  гренадерских
полков, ниже конногвардейцы седлали своих холеных коней, еще  ниже  белыми
цветами раскинулись шатры второй гвардейской пехотной  дивизии,  а  дальше
полоскались от бросков ветра штандарты финляндского батальона,  далеко  же
занесло от родных шхер крепышей-чухонцев.  Рядом  с  ними  -  лейб-гвардии
атаманский полк, вон примечаю бунчук, а там  гарцуют  мощные  караковые  и
буланые кони. Не  сразу  и  поверишь,  что  атаманцы  забрались  в  этакую
пустынь. Чуть выше располагалась гренадерская артиллерийская  бригада,  ее
гаубицы и вели сейчас обстрел,  но  там  же  у  них  разорвался  вражеский
снаряд, принеся злосчастье. Было видно, как подбегают сноровистые санитары
к раскиданным возле воронки телам. А вот  тянется  на  высоту  конногорная
батарея, поднимаются по тропам, скапливаются на вершине  егеря  и  донские
казаки. Кажется, готовится наступление корпуса через соседнюю долину на ту
самую господствующую кручу, с которой ведут обстрел англоинды.
     Казак Пантелеев довел меня до штабной палатки.
     - Дальше вы, Ваше Благородие, сами. Голова-то ничего теперича?
     - Теперича это не голова, а чугунный котел.
     В палатке меня ждал войсковой старшина.
     - Ну, наконец-то,  есаул,  пожаловали  обратно.  Вахмистр  Келарев  и
хорунжий Иловайский давно уже вернулись из дозора.
     - Они живы... то есть здоровы? - спросил и понял,  что  сейчас  опять
беру сведения из того сна-кошмара, где я всего-навсего  жалкий  беглец  от
каких-то неведомых большевиков.
     - Они не  только  живы-здоровы,  но  говорят,  что  потеряли  вас  на
западных  скалистых  склонах,  окружающих  долину.  Так,  что  вам  угодно
сообщить?
     - Я хотел доложить... что есть проход сквозь западный склон. В  таком
случае мы могли бы атаковать противника с неожиданной стороны.
     - Позвольте усумниться. Вы что, там были?
     Что же ответить? Это было в другой жизни.
     - Мне кажется,  необходимо  повторить  разведку,  господин  войсковой
старшина.
     - А у нас на это времени нет, ставка требует  начала  наступления.  У
них свои расчеты. Так что, возвращайтесь в эскадрон.
     Тут  уж  я  не  отвратился  от  "пути  истинного"  и   быстро   нашел
подчиненных,  к  тому  же  премного  обрадовался,  встретив   Келарева   и
Иловайского. А вот воспоминания об иной страшной  жизни  таяли  как  туман
поутру.
     Вскоре по телефону поступил приказ  из  штаба  и  войсковой  старшина
сипло  скомандовал:  "По  коням".  Пушки  выбивали  нас,  когда   мы   еще
переваливали через высоту и спускались в  долину.  Противник  нас  заметил
рано, поэтому стал привечать шрапнелью и  пулеметами.  Наши  кони  вначале
двигались шагом, когда до врага осталось  с  полверсты,  то  пошли  рысью,
однако разрывы снарядов и пулеметные плети вовсю уже секли  и  драли  нас.
Едва  заметны  стали  усы  на  физиономиях   вражеских   артиллеристов   и
пулеметчиков, я скомандовал своим казакам: "Взводными колоннами - марш". А
когда перестали прикрывать нас хилые деревца, то  клинком  показал,  чтобы
эскадрон рассыпался. "Пики к бою, шашки  вон,  в  атаку  -  марш-марш".  И
конная лава пошла наметом. Ветер словно раздувал меня и  исторгался  назад
ревом ярости.
     Я видел как стальной ветер кромсает кавалерию, слышал вопли  воздуха,
рассекаемого пулями и шашками. Не знаю,  сколько  нас  уцелело,  когда  мы
доскакали до вражеской батареи, кажется,  лишь  один  из  трех,  но  злобы
накопилось предостаточно. Рубанул я с длинным потягом - и клинок  развалил
кости артиллериста, еще раз опустил клинок и раскупорил чей-то шлем вместе
с черепом. Только где драгунский арьергард?  На  нас  по  вниз  по  склону
неслась  советская  кавалерия  под   красными   знаменами,   целая   тьма,
нарастающий визг врывался в уши.
     Их передняя цепь ощерилась пиками, одно острие направилось прямо  мне
в  грудь  -  едва  успел  отклонить  древко   ударом   клинка.   Вражеский
кавалерист-сикх отбросил пику, быстро развернул коня  и  снова  наехал  на
меня. Я сделал ложное движение, как будто для удара  сверху,  но  закрутил
клинок и кольнул неприятеля под черную бороду. Из пробитого горла хлестнул
прямо в меня фонтанчик крови.
     А потом напало еще двое в красных тюрбанах, одного я ссадил выстрелом
в лоб, другой же сам ударил из  длинноствольного  револьвера  -  конь  мой
взвился на дыбы и тем самым спас меня от пули, однако на передние ноги уже
не встал.
     Едва я освободился от стремян и  мертвой  конской  туши,  и,  хромая,
взгромоздился на  ноги,  как  налетел  еще  один  здоровенный  англоинд  -
глаза-щелочки, оскаленный рот хрипит, похож... на товарища  Курбанова.  На
меня падает кривой клинок, от которого я  пытаюсь  увильнуть  и  уберечься
своей шашкой. От стали летят осколки, отдача ударяет в грудь, но лезвия не
отведываю. Я хватаю противника за  запястье  опустившейся  руки  и  дергаю
вниз. Он не падает, но склоняется достаточно низко, чтобы я мог  подпороть
его кинжалом добытым когда-то в Ичкерии.
     Наконец, я смог оглянуться и заметить, что  всадники  сплошь  куда-то
запропастились. Не видать ни своих, ни чужих. Только дым, сгущенный пылью,
стелется над землей. Надо отступать или же мы заняли  позицию?  Успеем  ли
угнать  вражеские  орудия?  Не  замечаю  ни  одного  живого  человека,  ни
русского, ни советского поблизости, лишь мечутся и храпят осиротевшие кони
без седоков.
     Затем земля вздыбилась рядом со мной,  звук  не  успел  достичь  моих
ушей, когда что-то сотрясло мою полупустую башку. Кровь  стала  затягивать
глаза, а я начал выпадать из пространства и времени. Будь проклят этот мир
с его пушками и пулеметами. Мы же раздолбали их батарею, справились  с  их
кавалерией, откуда тогда явился снаряд? Или  это  наши  орудия  по  ошибке
накрыли?
     Жизнь моя вновь превратилась в клубок пульсирующих нитей. Не нитей, а
скорее уж туннелей. Я выбрал тот, в конце которого, как  показалось,  меня
ждало зарево нового мира.





     Накрапывал мелкий, хотя и  теплый  дождик.  Сбоку  поддувал  довольно
свежий  ветерок,  зябь  кралась  по  спине,  отчего  начал  я  шевелиться,
топорщить усы и озираться. Я оперся на руки,  потом  с  тяжким  кряхтением
поднялся на колени, покачался немного словно нетверезый и, наконец,  встал
в полный рост. Вокруг была  все  та  же  долина,  затерявшаяся  среди  гор
Бадахшана.  Только  ни  храпящих  очумевших   лошадей,   ни   разбитых   и
перевернутых орудий, ни трупов в разодранных и окровавленных гимнастерках.
Не слышно ни орудийного грохота, ни  пулеметного  тарахтения,  под  низким
набрякшим небом не свистит шрапнель. И вообще эта часть долины  показалась
мне  более  зеленой  и  ровной,  чем  раньше,  словно  и  не  было   здесь
артиллерийской пахоты. Сколько же я пролежал  и  куда  подевались  войска?
Как-то странно почувствовало себя тело, я повертел головой и нашел  его  в
чудном одеянии: длинном халате,  высоко  застегивающемся  под  горлом.  На
голове лежала круглая шапочка, ноги вдеты в войлочные сапоги. Это  что  за
клоунский наряд? Татарский не татарский. Подобную одежку я видел только на
важных монголах, которые проезжали через нашу губернию в сторону Москвы...
Куда же ушли войска, казаки, драгуны, почему не работает артиллерия?
     Внезапно я стал припоминать, на какие улусы делилась империя  татаров
и монгол после кончины злодейского хана Чингиса: Хубилаев улус в  Китае  и
Монголии, улус Чагатая в Центральной Азии, Хулагу в Азии Передней  и  улус
Джучи, простиравшийся на южную Сибирь  и  большую  часть  Руси.  А  Батый,
чингисов внук? Разжился ли  он  собственным  улусом?  Ведь  разорил  Батый
русские земли, низведя на них мрак запустения, но, не насытившись, подался
вперед вместе с верными батырами Субэтэем и Бурундаем, добрался  почти  до
Венеции и  разбил  славное  европейское  рыцарство  на  границе  Польши  и
Германии. Впрочем, к чему мне все эти ненужные воспоминания курса  истории
и отчего такая дурацкая словесная обертка? "Мрак запустения" - просто  кур
смешить.
     Я направил  свои  странно  обутые  ноги  в  сторону  востока.  Словно
нашептал кто-то, что нужно мне подаваться именно  туда.  Одолел  версту  и
помыслил, отчего же мучителю Батыю после погрома Руси не отправиться  было
дальше, вглубь Западной Еуропы, коли никто ему  всерьез  противостоять  не
мог. И лесов бы он не испугался, поелику племена  монгольские  жили  и  на
лесистых землях по Селенге и Орхону.
     Изрядно побродивши, встретил за черной гранитной глыбой  четвероногуб
тварь - вьючную сивую лошадь с фуражными торбами по бокам и  большим  туго
набитым мешком, прихваченным ремнями к ее спине. Отвязав мешок, уронил  на
землю, где он откликнулся воплем. Никак человек внутри спрятан?  Я  быстро
снял стягивающую веревку с мешка и вывалил на траву его живое  содержимое.
Вначале и сообразить не мог, кто это там  выпал.  Ясно  только  было,  что
человек,  а  не  зверь.  Когда  рассмотрел,  то  нашел,  что  это  женщина
некрепкого телосложения, да еще со связанными руками. Я выудил из-за пояса
кривой   нож   и    перерезал    веревку,    ожидая    благодарствия    за
нечаянное-негаданное избавление.
     Освободившимися своими руками женщина мигом ударила мое лицо,  отчего
едва не вышибла ласковый глаз,  и  расцарапала  щеку.  Пока  я  в  чувство
приходил от ошеломления, метнулась она бежать стремглав, петляя между глыб
подобно напуганному зайцу.
     Экая лярва! Задержать ее, иначе беде случится  -  уж  в  этом  я  был
уверен, бросаясь вдогонку. Только не  догнал  бы,  кабы  не  срезал  путь,
перемахнувши через каменную кучу. И вот опять столкнулся с ней. Постыдно и
срамно это было, но  пришлось  женщину  кулаком  гвоздануть,  аж  сопелька
вылетела. Но иначе оная дикарка всю мою красу  испортила  бы,  индо  вновь
посягновение совершила на мое лицо, чуть ус не оторвала да еще попробовала
вонзить острую свою коленку мне в чресла. От моего тычка  дерзкая  женщина
упала ничком, а егда стала на спину переворачиваться,  я  приготовил  было
ремень, дабы связать ей  руки.  Но  она  молвила  нежданно  умиротворенным
голосом, хоть из ее глаз выглядывали страх и ярость:
     - Все, полно, не сбегу я от вас. - Одета ведь как татарка, но язык ее
- франкогалльский, каковой едва я разумею. Но все-таки разумею!
     Татарка, умеющая изъяснится по-франкогалльски, чудно это как-то.  Ино
нет? Я порылся в своей памяти как в ворохе  ветхих  книг.  Ага,  таковская
цепочка воспоминаний, кажется, годится. Потекли мысленные  слова,  вначале
странные по смыслу, но засим все более привычные.
     В 6750 годе от сотворения мира перенес лютый хан Батый свое становище
на развалины разоренного им города Парижа и назвал его - Сарай, кочевые же
аилы разбрелись по полям Прованса, Лангедока и прирейнским лугам.
     Вот минуло сто лет и  его  потомок  Булат,  прославленный  яко  Синяя
Борода, не признавши власть великого хана, что сидел  в  Каракоруме,  стал
владыкою Большой Еуропейской Орды. Триста лет еще  Еуропа  служила  местом
кочевий, ибо татары поля затаптывали, городовые стены срывали,  деревни  и
замки ровняли с землей, в лесах истребляли благородную  дичь,  а  сами  их
выжигали, всех людей мужеского пола убивали нещадно, а женского умыкали  в
свои кибитки. Но в восемнадцатом веке Большая Еуропейская  Орда  разбилась
волею Неба на Галльскую и Тевтонскую, последняя часто воевала  Польское  и
Киевское ханства. В Альпах проживали горские татары, на Средиземном море -
племена прибрежных татар. В том же веке мурзы и беки сажать стали крестьян
на свою землю, чтобы утруждались те земледелием,  платя  оброк  и  подати,
орды  же  разделились  на  множество  ханств,   эмиратов   и   султанатов,
беспрерывно чинивших друг другу военные хлопоты.
     И воспользовалось сей  усобицей  Московское  княжество,  единственное
место на всем свете белом, где сохранилась просиянна Вера Христова, где по
нынешний  день  пребывает  святой  престол  папы  римского   и   патриарха
константинопольского. Княжество, занимая положение весьма  выгодное  между
враждующими западными и восточными татарами, стало мало-помалу преуспевать
и ширить свои земли, покоряя мечом ханства и эмираты окрест себя.
     Но в  ту  пору  под  счастливой  звездой  на  западе  Еуропы  родился
злочестивый султан Вильгельм, каковой опять скрепил под своей мощной рукой
тевтонских и галльских татар, да стал приготовляться к великому походу  на
княжество Московское. Попутно оный  владыка  запросил  союза  и  помощи  у
восточных улусов, чтобы ударили те со своей стороны.  И  тогда  московский
князь надумал стравить султана  Вильгельма  с  его  далеким  родственником
великим ханом. Юрт же великого хана по прошествии  веков  переместился  из
монгольского  Каракорума  в   среднеазиатский   Самарканд.   Ино   великий
Тимур-Хромец и его преемники осилили наследников Хубилая, собрав восточные
улусы вплоть до Японского моря и обратили всех людей там  в  магометанскую
веру. И решился тогда московский князь  на  хитрость:  послал  человека  к
великому хану - отвезти ему подложную грамоту-ясу тевтонского султана. А в
той грамоте черным по белому  писано,  что  хочет  Вильгельм  взять  рукой
мощной все земли мира и вновь создать Монголистан  от  океана  до  океана,
понеже он есть самый прямой потомок Чингиса, Бодончара и Небесного  света,
а в прочих ханах течет собачья кровь.  Подложная  грамота  смотрелась  яко
настоящая,  потому  что  скреплялась   она   подлинной   печатью   султана
Вильгельма, что была выкрадена московским лазутчиком Максимкой Исаевым  из
харема тевтонского владыки.
     А еще велел князь похитить  в  западных  землях  женщину-кровососа  и
такоже доставить к великому хану, дабы  увидел  тот,  каковые  прелестницы
станут изводить его воинов, коли случится соединение с Вильгельмом.
     Погоди-ка. Подложную-то грамоту и женщину по велению князя  доставляю
к великому хану именно я - москвитянин, сын боярский Сенцов, а по  легенде
- мурза Ахмат Опанасенко, верноподданный Киевского эмира.
     - Вздорная неразумная женщина, отставь свое лукавство. Аще благочиние
не передано тебе родителями, все рано постарайся быть послушной и радивой.
Надо нам лошадей собрать.  За  вьючной  вернуться  и  ездовую  сыскать.  И
запомни, без меня - пропадешь ты и сгинешь без следа.
     Не зря я попомнил второго коня. Не пустился же я в дальний  путь  без
ездового... кажется, завиднелся он на склоне, хотя не отзывается на свист.
Не слышит ино напуган?
     - Будь ласкова,  не  отставай,  -  продолжал  вразумлять  я  вздорную
женщину, - тогда не стану вязать тебе руки и сажать в мешок словно  дикого
зверя.
     Встала она и потянулась следом, однако не забыла спросить:
     - Почему же мне должно шествовать за тобой по собственной воле,  коли
ты, яко тать окаянный, выкрал меня из отчего юрта, из крепости моего  отца
- батыра Саламбека де Шуазеля.
     Отчего я назван тятем, да еще окаянным? Отчего до сих пор  не  открыл
правды вздорной женщине, скорой на обидные словеса?
     - Я крал не дочь Саламбека-батыра, почто нужна мне благородная  дева?
Многознающие  люди  известили  меня,   что   в   крепости   живет   адское
исчадие-упырь. Я, прокравшись туда через несколько стен,  во  мраке  башни
повстречал некое существо, сочтенное мной за  ведьму-кровопийцу.  Неведомо
мне было, что в мой мешок попадешься ты, благородная дева.
     - И куда ты приволок меня, проклятый похититель? - голос  ее  не  был
слишком почтительным.
     - Отвечу правдой, невзирая на оскорбительные  слова.  Мы  на  высотах
Бадахшана, что неподалеку от Индийских земель.
     -  Индийских  земель?  Где  под  ногами  лежат   яхонты   и   обитают
песьеголовые люди.
     - И люди совсем без головы тоже там обитают.
     Она прилежно  зарыдала,  прижавши  щеку  к  мрачному  граниту  скалы.
Вьючная лошадка с удивлением скосила свой сиреневый глаз. Я же, ухватив за
рукав  слезливую  девицу,  заторопился  к  своему  жеребцу.  Пришлось  еще
побродить-поплутать между камней, прежде чем поймал его за узду.  Впрочем,
он не пытался бежать меня, прижав уши, каурого коня  более  всего  занимал
поиск  редких  травинок  среди  камней.  Я   сразу   бросился   проверить,
сохранилась ли подложная грамота в седельной суме. Лежит, нетронутая, и то
славно. А затем решил я вьючную лошадь оседлать для своей  пленницы,  дабы
облегчить ей тяготы пути. Едва затянул  подпругу,  как  поставив  ножку  в
стремя, девица легко взлетела в седло Сивки и  взяла  камчу  -  да  только
поводья уже лежали в моих руках. Привязал я вторую лошадку к седлу  первой
и повел их в гору, стараясь, чтоб поменьше  оскальзывались  на  щебенке  и
камушках их копыта.
     - Куда же ты влечешь меня, коварный похититель? - вопросила дева.
     - Не влеку я тебя, а просто едем мы вместе к  великому  хану.  Сейчас
движется он походом в  индийскую  землю  Кашмир,  преодолевая  перевал  за
перевалом. Великий хан много ближе, чем дом твоего батюшки. Между  прочим,
задумывалось, что твои бесовские наклонности внушат хану страх  и  немалое
отвращение. А то, что ты невинная дева - это никуда  не  годится  в  нашем
положении.
     Мы держали теперь путь по самому краю ущелья. Неожиданно толкнул меня
Сивый, сшибся камень под моей ногой и заскользил вниз,  как  будто  чертом
подученный. Потом и другой камень под  моей  стопой  ослаб  и  упал.  Я  и
вздохнуть не успел, как уже повис над  глубоким  обрывом  словно  лист.  И
только поводья, за каковые уцепился, не давали мне полететь  сверху  вниз.
Но весу-то во мне накопилось сто пятьдесят фунтов,  а  лошаденка  хлипкая,
паршивая, давно потратившая силы, и закрепить копыта ей не на чем,  оттого
она тоже сползает, и щебенка от ее  неловких  брыканий  на  мою  непутевую
голову сыплется. А как сверзится она, то и второй конь не выдержит сильной
тяги, упадет. Видно, не оказать уже мне услуги  князю,  придется  ему  без
моего споспешествования бороться одному за торжество истинной Веры  против
басурманского натиска. А вот лишней души губить я не желаю, тем более, что
умыкнутая девица отнюдь не ведьма и такоже не упырь.
     - Живи как-нибудь, - крикнул я деве де Шуазель, - и прости меня.
     Я отпустил поводья и принял казнь. Я не слетел отвесно вниз навстречу
дну, а заскользил по склону.  Но  таково  лишь  мучительнее  было.  Острые
каменья кромсали халат, бешмет и рубаху, добираясь до беззащитного тела. И
добрались - боль сперва въелась в руки и ноги, следом в  грудь.  Но  потом
что-то нечаянно задержало меня. Из-за хруста сучьев понял я, что  упал  на
чахлое деревцо, умудрившееся  высунуться  из  почти  отвесных  глыб.  Оная
остановка помогла мне приметить небольшой выступ, словно бы  ступеньку,  в
какой-то сажени от себя. Я,  натужив  мышцы,  раскачался  и  перемахнул  с
деревца на выступ, не уместился на нем, однако  же  быстро  перебрался  на
другой, потом третий.
     Дно ущелья густо  заросло  жестколистными  деревьями,  кои  сотворяли
кронами своими видимость зеленой лужайки. Но лишь перепрыгнул я  со  скалы
на нее, как одна из ветвей, обломившись, сбросила меня на землю. Однако же
все члены целы остались, Бог миловал.
     Егда вынул лицо из  сухой  листвы,  то  перво-наперво  увидал  копыто
нетерпеливо переступающей лошади.  Глянул  чуть  дальше  -  там  и  другие
копыта. Много их было. Я  сразу  заприметил,  что  кони  неусталые.  Прямо
передо мной стояла  лошадь  в  сбруе  богатой,  украшенной  самоцветами  и
позолоченными бляшками,  чепрак  же  был  расшит  серебром  и  золотом,  а
стремена окованы серебром. Голову и грудь ее обороняла броня  с  узорчатой
насечкой. А всадник, сидевший на лошади, изряден был  телом  и  облачен  в
красивый доспех из подвижных пластин, именуемый "четыре зеркала". Впрочем,
иного оружия, кроме кинжала, осыпанного драгоценностями, и небольшой будто
игрушечной булавы, он не имел, будто полагался на  какую-то  иную  защиту.
Личина шлема была поднята, отчего я рассмотрел нос его с хищно вырезанными
ноздрями и большие раскосые глаза. Видимо, встретился мне какой-то знатный
татарин из восточных улусов.
     Однако, не было благолепия и милостивости  в  одутловатом  лице  сего
господина, чем он  весьма  разнился  с  моим  князем.  Знатность  всадника
подтверждалась большой вельможной свитой -  каковая  вся  была  в  богатых
доспехах с золотой насечкой и шишаках  с  красными  яловцами  наверху.  За
свитой строем  стояла  дружина  конных  латников,  чьи  пики  порой  имели
украшением отрубленные головы врагов.
     Отчего-то взбрело мне  сейчас  в  голову  словцо  "пулемет".  Хоть  и
невдомек  было,  что  оно  означает,  однако  почувствовал  я   полезность
"пулемета" при встрече с таковой силищей.
     - Что-то пало на землю перед  носом  моего  коня,  -  молвил  знатный
всадник на языке восточных татар. Ни  оный  господин,  ни  его  конь  меня
совсем не опасались.
     Я промедлил с ответом и тогда молвил он, чуть отвернувшись:
     - С какого древа свалился сей сгнивший плод?
     Свита тихим смехом  выказала  подобострастие.  Помыслилось  мне,  что
знатный всадник не любит внезапных людишек, и несдобровать  мне,  коли  не
проявлю я находчивости в словах.
     - Позвольте недостойному рабу вопросить Благородного  Господина,  кто
он?
     Не  удостоив  меня  ответом,  знатный  татарин  обратился   к   своим
сановникам:
     - Слива сия перед тем, как ее скушают, вопрошает,  насколько  достоен
едок ее сладости.
     Свита послушно ответила смешками.
     - Обиженная слива  может  и  в  животе  вред  нанести,  -  сказал  я,
почтительно опуская глаза.
     Улыбка оттянула уголок рта у знатного господина.
     - Однако же слива меня убедила. Я - нойон Джебе, темник, правая  рука
и младший брат Великого Хана,  да  хранит  его  Небесная  Сила  и  милость
Аллаха.
     - Аллах всемилостивый, сохрани владыку Джебе, дай здоровья его  жилам
и членам, пусть украшает Монголистан во веки веков яко яркая звезда.  Ваше
Могущество, а я -  недостойный  мурза  Опанасенко  из  владений  Киевского
эмира. И у меня есть в запасе кое-что для вас.
     - Что у тебя есть для меня? Может быть, ценные подношения?  Отчего  ж
не вижу сундука, набитого  брильянтам,  яхонтами  и  другими  драгоценными
каменьями. Или, может, желаешь преподнести мне какие-то  тайные  сведения?
Учти, мне ведомо все о твоем жалком эмирате, каковой мы пока что терпим.
     - У недостойного раба есть для высокого  господина  многозначительные
сведения  о  желаниях  и  такоже  намерениях  могучего  султана  тевтонов.
Дозволено ли сообщить их без свидетелей?
     - Я сейчас  велю  рассечь  тебя,  аспид,  на  сто  равных  частей.  -
откликнулся нойон.
     Да, плоть моя еще в большей опасности, чем мне недавно мнилось.
     - О мой господин, выслушай без свирепства и с  благоволением.  Султан
Вильгельм, ложно прося союза, доподлинно  готовит  нападение  на  Великого
Хана и объявляет себя самым прямым наследником Чингиса и Бодончара. Вас  и
Вашего светлого брата  он  называет  не  чингисидами,  а  жалким  отродьем
полоумного Тимура. Да сгорит мой дед в могиле, коли я вру.
     Нойон Джебе сразу помрачнел и из глаз его выглянула смерть.
     - И что ты, червь, можешь  показать  в  подтверждение  своих  дерзких
слов?
     - Прости меня, великодушный владыка,  но  сейчас  ничего.  Мне  нужно
найти своего коня, в седельной суме осталась яса султана  Вильгельма.  Еще
потерялась ведьма-кровосос, дочь иблиса, -  одна  из  тех,  коими  владыка
тевтонов хочет прельстить ваших нукеров.
     - Этому мелкому лукавцу захотелось найти коня и ведьму-кровососа. Ему
еще, наверное, повстречать надобно верблюда,  слона,  прекрасную  гурию  и
парочку джиннов, - по лицу нойона яко ящерица поползла усмешка.
     - Повели, господин, прочесать местность над сим ущельем, - произнес я
голосом надтреснутым глухим, потому что тоска уже сдавила мою выю.
     - Ты мне приказываешь, собачий кал? Значит, это я теперь  недостойный
раб, а ты мой господин?
     Ближний к нойону воин потянул кривой широкий  клинок  из  ножен.  Уже
окрылились оперилась моя душа, готовясь отлететь - молитесь за нее  святые
заступники. А я ведь с самой Пасхи не исповедался, не постился, ел срамную
пищу... Откликнись же, скверная девица, умыкнутая мной  из  крепости,  ино
без меня пропадешь, за пять тысяч-то верст от отчего дома.
     Булатный клинок охотно вышел из устья  ножен,  нукер  уже  искал  яко
сподручнее сделать меня на голову ниже.
     - Я посмотрю, экие вы, восточные монголы, заносчивые  и  высокомерные
нравом.  Наверное,  заносчивостью  вы  прикрываете  свою  трусоватость   и
слабость душевную. Никогда вам не  совладать  с  султаном  Вильгельмом,  -
дерзко задрался я, понимая, что, скорее всего, обрекаю  себя  на  страшные
пытки: медленное раздавливание камнями, скармливание крысам ино раздирание
железными крючьями.
     Джебе-нойон раздул ноздри яко зверь хищной  породы  и  будто  бы  пар
вышел из них.
     - Что ты хочешь сказать, червь?
     - И самый приближенный к тебе воин, о могучий повелитель, не сдюжит в
бою против меня, простого ратника из западных земель.
     Нойон куснул губу, видимо от избытка гнева, и что-то приказал воину с
обнаженным кривым клинком. Тот покинул седло своего рослого коня  и  встал
на землю, играя толстыми мышцами.
     - Ино осилишь моего батыра в поединке, значит, Аллах благоволит тебе,
тогда и я велю обыскать с пристрастием здесь каждую  щель  и  рытвинку,  -
перетерпев свое кипение, вымолвил нойон.
     - Чем же мне позволят сразиться, о господин?
     - Ну, коли ты простой ратник, так бейся дубиной.
     И мне швырнули в руки ствол тощенького деревца,  каковое  только  что
срубили секирой. Теперь уже смех свитских был подобен ржанью  заигравшихся
жеребцов.
     - Батыр сей - сластена, труп врага для него всегда сладок, -  шепнула
мне какая-то ехидна из числа вельмож.
     Уже первые удары неприятеля выказали руку опытного бойца,  твердую  и
сноровистую. Сразу заныла, затужила душа моя. Понял я,  что  требуется  из
кожи вон выпрыгнуть, чтобы не стать  кучей  иссеченных  костей,  треплемых
ветром и иссушаемых солнцем. А еще надобно  молить  всех  святых  отцов  о
ниспослании небесной милости.
     И бились мы подле самой стены  ущелья,  татарский  ратник  рыкал  яко
зверь голодный хищный и тщился загнать меня к крутояру, чтобы  не  смог  я
особо махать своей жердью и меня можно было нехлопотно зарезать.
     Но милостью Божьей его клинок покамест не достигал плоти моей.  Батыр
даже принужден был отказаться от  косых  секущих  ударов,  поелику  лезвие
могло застрять в древесине, и старался колоть, но  при  том  угрожало  ему
попасть под размашистый удар дубьем. Пару  раз  доспех  басурмана  гремел,
когда жердь охаживала его по бокам, но ткнуть прямо в дикую физиономию  не
получалось у меня.
     И вот он учинил колющий выпад, со всей резкостью  шагнув  вперед.  Я,
натрудив мышцы, отклонил клинок,  когда  кончик  его  уже  коснулся  моего
разодранного халата. Воин был столь близко, что горячая слюна  брызгала  в
мои глаза. Раздумал я лупить своей жердью,  схватил  его  десницу,  дернул
вперед и бедром поспособствовал  ему  упасть  еще  скорее.  Батыр  с  лету
ударился о скалу словно птица и мирно затих, шишак же позорно откатился  в
сторону.
     - Победа твоя, мурза  Ахмат,  могла  бы  посчитаться  убедительной  и
сообразной воле Аллаха, - сказал  нойон,  -  но  ты  должон  был  знать  и
учитывать, что на каждого вашего ратника приходится по двое наших  воинов.
Ведь в восточных землях мужчины нетерпеливы как козлы, а женщины плодовиты
будто кошки.
     Джебе махнул рукой, отчего с коня слез преогромный мужик  с  секирой.
Ну, точно, товарищ Курбанов. Откуда в моей  голове  вдруг  объявилось  сие
странное имя?.. В узких черных глазках амбала не  читалось  ничего,  кроме
желания разодрать меня на малые кусочки. Он выставил одну  ногу  вперед  -
толста та была настолько, что похожа на ствол древесный -  засим  отклонил
широкое туловище чуть назад  и  яростная  секира  рассекла  воздух  справа
налево и слева направо. От ручейков ужаса,  потекших  во  все  стороны  от
затрепетавшего сердца, у меня ослабели коленки, я даже зашатался.
     - Сей добрый воин любит лакомиться кровью, - шепнула ехидна из  числа
свитских вельмож.
     Но неожиданно раздался шум и топот конских копыт. Несколько татарских
всадников, видимо из дозорного разъезда, подскакали к нойону, с собой вели
они двух моих лошадей. Вдобавок через луку  седла  у  одного  нукера  была
перекинута дочь батыра Саламбека де Шуазеля.
     Я без соблюдения приличествующих церемоний подскочил к своему каурому
коню и выхватил из седельной сумки грамоту,  дабы  немедленно  вручить  ее
нойону. Он прочел сам, без помощи чтецов и губы его  почти  не  шевелились
при чтении.
     - Значит, сочтем, что ты оказал нам большую услугу, мурза Ахмат...  -
сказал он, оторвав глаза от свитка. - Ну, а какое  адское  умение  выкажет
нам твоя ведьма-кровопийца?
     - Милостивый господин, дозвольте девице сесть в седло,  чтобы  прилив
внутренних жидкостей к голове не испортил ее  красы.  Во-вторых,  ее  злые
свойства просыпаются только с приходом тьмы.
     - Тоже правильно, - согласился нойон, - она разделит ночь вот с  ним,
- и Джебе ткнул пальцем, украшенном многими перстнями, в  воина-амбала.  -
Не простой он ратоборец, а славный подвигами батыр, потому обижаться ей не
на что. Коли все случится сообразно твоим словам, отпущу я тебя, аще нет -
подохнешь злой собачьей смертью.
     -  Господин,  егда  моя  правдивость  получит   подтверждение,   вели
отпустить и ее вместе со мной.
     - Зачем тебе исчадие ада и дочь иблиса?
     - Она не ведает, что творит.
     - Хорошо, заберешь ее, коли высосет  она  всю  кровь  из  жил  батыра
Беркэ... Но послушай, како булькает он от избытка сил.
     А у девицы очи ясные, невинные,  словно  бы  укорящие,  и  лик  будто
ангельский. Ну-тко, какой из нее упырь?
     - На все воля Неба, господин.
     - Истинно так. Велик Аллах. Садись,  дорогой,  на  коня,  чей  хозяин
лишился чувств от твоей руки. Побитый воин побежит следом  яко  собака,  -
велел нойон. - А девицу повезет ее новый господин.
     Я вскочил в седло чужого коня. А девицу усадил к себе  тот  сочащийся
силой батыр, коковой едва не рассек меня на две половинки.
     Вскорости выехали  мы  из  влажного  зеленого  ущелья  на  каменистую
равнину, жаркую и скучную. Тут кони, почувствовав на своих  крупах  камчу,
пошли рысью. Мой выдохшийся жеребчик попытался отстать,  но  пара  воинов,
что ехали позади, шлепали его  плашмя  своими  саблями  и  повизгивала  от
удовольствия. Один из них крикнул издевательски:
     - Не отставай, афанди. Каждого  гостя  мы  угощаем  жирным  барашком,
чтобы тело было довольным, егда голова начнет отлетать прочь.
     Потом серая пустыня неожиданно расцветилась разной пестротой, и  даже
возомнилось мне, что зверь огромный перевернулся на лысую спину и  показал
клочковатый живот. Не сразу я соображение поимел,  что  это  шатры,  юрты,
кибитки. Целое войско стояло здесь станом. Егда подъехали  мы  ближе,  уже
завечерело и весь стан озарился огнями  кострищ  и  факелов,  а  некоторые
шатры оказались высокие и просторные яко терема.
     Посему мы с девицей снова расстались, ее забрал в свою юрту жирный  и
рослый батыр.  А  мне  старухи-целительницы  смазали  зело  пахучей  мазью
изодранные камнями грудь и руки,  но  после  того  был  я  сброшен  в  яму
глубокую, в земле посидеть. Никто  темницу  мою  не  сторожил,  впрочем  и
выбраться из нее не виделось возможным. Ближе к утру холод схватил меня за
каждую жилку, за каждую косточку, и всякая внутренняя жидкость  словно  бы
обратилась в  лед.  Но  где-то  с  зарею  нового  дня  в  ямину  опустился
сыромятный ремень и по нему я  выполз  наружу.  За  краем  поджидало  меня
несколько  нукеров  с  лицами,  выражающими  пока   неведомую   мне   волю
властелина. Не знал я, что мне сейчас уготовано, останется ли  моя  голова
сидеть на плечах, ино покатится горемычная - окроплять  кровью  бесплодные
камни.
     Мимо затухающих костров и спящих вповалку воинов проведен  я  был  до
края стана, где стоял зоркий дозор, там же били копытами и махали хвостами
мои кони, отдохнувшие и сытые - на Сивке уже  сидела  девица  де  Шуазель.
Узнал я ее по хрупким плечам, хотя лицо было закрыто тканью. Взобрался я в
седло своего каурого коня, а один из воинов даже  подержал  услужливо  мне
стремя.
     - Неужто ты умертвила того амбала?  -  с  надеждой,  но  и  некоторым
трепетом пожелал услышать я у девицы. Заместо нее ответствовал нукер:
     - Дочь иблиса высосала из батыра все жизненные соки.  После  умертвия
Беркэ-батыр стал похож на дохлую ящерицу, такой же зеленый и сморщенный.
     Мне почему-то захотелось назвать  этого  рослого  рыжебородого  воина
"ротмистром Сольбергом".
     - Старухи-целительницы по всякому вертели Беркэ-батыра, растирали его
мазями и поливали снадобьями, но дух жизни уже не вернулся в  его  жилы  и
члены. Не смогли они сыскать и отверстия, через которые дочь иблиса  нашла
вход в тело батыра. Неужели в западных землях все девы и  женщины  подобны
ей?
     - Да, друг мой. Остальные девы и жены много хуже, их злые свойства не
дремлют даже при свете дня.
     После ночи щеки девицы де Шуазель затянулись  румянцем,  а  на  губах
блуждала лукавая улыбка. Из-за того возникали мысли,  что  воспользовалась
она для смертоубийства блудным отверстием.
     Воины сопроводили нас до края долины, где меня  с  девицей  пропустил
конный дозор, а дальше, через ущелье, мы отправились одни.  Спутница  была
молчалива и лишь искоса постреливала своими глазками, отчего  пробуждалось
во мне мышленье о возможных чаровных силах, каковые в ней таятся.
     Наконец девица разомкнула поалевшие уста:
     - Устроим же привал и я  залатаю  твой  халат,  витязь,  пока  он  не
превратился в сплошную дыру.
     - Отчего же не устроить.
     Как раз воспарил густой туман, сплошной завесой  закрывший  путников,
мы стреножили коней и  устроили  небольшой  костер  из  наспех  собранного
хвороста. Я вручил девице свой рваный  халат  и  восхотел  узнать,  отчего
батыр стал добычей тлена.
     - Каким же образом, невинная дева, сгинул поганый воин Беркэ, да  еще
по смерти превратился в мерзкого гада? Коли я правильно понял твои  слова,
ты не богопротивный упырь, отрыжка адской  утробы,  а  благочестивое  чадо
рыцаря-батыра де Шуазеля.
     - Я чадо рыцаря-батыра, ведь девушки-простолюдинки не  украшают  свои
шеи и виски монистами,  свои  запястья  браслетами,  свои  носы  и  персты
кольцами, - отринула мои сомнения девица де Шуазель.
     - А не можешь ли ты оказаться в одном лице знатной  девицей,  дочерью
батыра, и знатным упырем, прости меня Господи?
     - Разве не послужила я божьему делу? Тогда и защитить мое  целомудрие
мог только светлый ангел, посланец неба, - сказала девица, вправляя нить в
большую костяную иглу.
     Пусть так и будет, зачем мне оспаривать ее слова? Тем паче, что  руки
девы сновали над моей одежкой.
     - Благодарствую тебе, девица, за то, что решила послужить мне  ловкой
ручкой и иглой.
     - Успеется с твоим благодарствием, москвитянин.
     И сделалось мне зябко, несмотря на теплое дыхание костра.
     - Откуда тебе ведомо, что я из московского княжества?
     - Давно нам ведом ваш замысел с подложной грамотой и окаянным упырем,
- дева принялась за латанье новой дыры.
     - Так почему  же  галльские  татары  не  бросили  меня  в  орлеанскую
темницу?
     - Не суетись, витязь. Галльские татары не  желают  воевать  вместе  с
гордым султаном Вильгельмом далекую Москву.  Они  имеют  неудовольствие  к
нему, поелику стеснил  он  их  волю,  отяготив  податями  и  отняв  многие
владения для своих ближних беков.
     Сразу сделалось тепло и покойно.
     - Приятно известила ты меня. Позволь  расцелую,  да  не  сочтется  за
грех.
     - Не распаляйся,  милый  витязь.  Тебе  еще  надобно  уразуметь  суть
происшедшего в веках. Галльские татары - татары только по именованию. Мы -
природные  франкогаллы.  После  того,  как  нукеры  Батыя-хана  спалили  и
разрушили Париж, Орлеан, Нант, Бордо и Лион, после того как татарские кони
напились из Сены и Луары, после того как не сумели  в  бою  осилить  диких
звероподобных кочевников, принуждены мы были отатариться, подладиться  под
их вид, платье и обычаи. Пока  вы,  москвитяне,  пытались  в  своих  лесах
отбиваться оружием от ордынцев, мы искали новый  путь  к  одолению  врага.
Ордынцы ненасытной волчьей стаей прошли нашу страну, но  не  предали  мечу
всех франкогаллов, потому что им  нужны  были  мастеровитые  ремесленники,
франкогалльские жены им тоже требовались  и  были  предпочтены  кривоногим
всадницами-татарками.
     - И я бы такое предпочтение выказал.
     Девица де Шуазель продолжила, храня ровность голоса и суровость лика.
     -  Мы,  франкогалльские  жены,  развивали   искусство   приманивания,
одурманивания и истребления  татарских  мужей.  Мы  не  могли  уже  блюсти
христианскую веру, подложно сделались магометанками, мы взывали к владыкам
судеб, к адским духам, которые раньше  помогали  сынам  Чингиса,  а  затем
обучили нас тонкой охоте на души. Взамен мы жертвовали кровь наших  жертв.
И то, на место сгинувших  татарских  нукеров  возвращались  наши  мужчины,
каковые  доселе  скрывались  на  Корсике,  островах  за  Ла-Маншем  или  в
Арденнах, они стали носить те же имена, что и ордынцы, и говорить  на  том
же языке. Коли у татарских воинов успевали родиться дети, то они,  хоть  и
смешанной крови, но вырастали франкогаллами.
     - Так что, считай, ты меня  приманила  яко  татарского  мужа,  однако
истребила вместо меня батыра Беркэ. Поэтому пора  и  поцеловать  устами  в
уста.
     Она охотно подвинулась ко мне, даже приникла.  Занялось  все  хорошо,
сладко, а посему я почувствовал - во мне будто дверь открылася и прямо  из
серединки потекла моя сила, словно пиво. Егда холодная тьма уже опустилась
на меня, истечение силы вдруг прекратилось и ко  мне,  как  большие  мухи,
прилетели слова:
     - Ты завез меня в эту пустынь,  яко  коварный  мучитель,  и  нынче  я
покидаю тебя здесь. Твой халат и  шапка  позволят  мне  выглядеть  подобно
мужу, а тебе они уже не понадобятся, дорогой москвитянин.  Правило  должно
быть соблюдено, таков наш договор с владыками судеб.
     И тут мгла окончательно поглотила меня. Я только и успел  крикнуть  в
густую пустоту: "Будь проклято время сие, лишенное благодетельного влияния
техники." Вдруг молния метнулась в мою  сторону  и,  ставши  ослепительным
сиянием, продернула меня сквозь какой-то туннель.





     Очнулся на сей раз я от стужи. И сразу  взбрыкнул  зубами.  Наверное,
потому что на мне ни халата, ни бешмета, ни даже шароваров  -  все  уперла
проклятая девка. Впрочем, даже при желании  нельзя  было  меня  назвать  и
оголенным. Какая-то серая пленка частично обволакивала меня, но  тепла  от
нее не прибавлялось. Поди догадайся, на что сдалась  мне  такая  колбасная
обертка.
     Ледяная крупа лупила в мое открытое лицо, губы только поджимай, чтобы
не рассекло до крови, по щебенистой земле  вилась  поземка.  И  ни  кустов
вокруг, ни спичек - костерком, как ни старайся, не  порадуешь  окоченевшие
кости. Даже непонятно, куда хворост задевался, набирал ведь  недавно.  Тут
тоска на меня напала, стала жевать  под  ложечкой:  как  никак  уцелел  я,
испытав кровопийство галльской  ведьмы,  а  теперь  придется  озябнуть  до
смерти как птенцу,  выпавшему  из  гнездилища.  И  видимо  без  толку  мне
обращаться к святым заступникам - переполнилась и потекла  чаша  небесного
терпения.
     Но смертное уныние еще один тяжкий грех в небесную  копилку,  поэтому
я, поднявшись на ноги, - а они, как приделанные палочки были -  побрел  на
северо-запад  в  русскую  сторону.  Триста  шагов   хватило,   чтоб   ноги
окончательно  закостенели  и  уронили  меня  лицом  в  ледяную  крошку.  В
последний раз, наверное, отлепил я мерзлую башку от мерзлой земли и глянул
на свои беспомощные руки. И зачем вы только выросли?  Но  тут  заприметил,
что  пленка,  каковая  их  бестолково  прикрывает,  отмечена   несколькими
пупырышками. А поскольку помирание - дело скучное, то  я  просто  придавил
один из них. И враз потеплело, просто жаром  меня  обдало  как  из  печки.
Пленка  задрожала  словно  живая  тварь,  сделалась   ярко-белой,   немало
раздулась, с внутренней ее стороны даже пророс густой волос. Потом она, не
угомонившись, наплыла мне через голову на щеки  и  рот,  прилипла  к  ним,
образовала дыхательные трубочки для ноздрей и прозрачные выпуклые  полоски
в районе глаз. Трубочки согревали поступающий воздух, несмотря  на  выдохи
ртом влага под наличником не накапливалась. Удобная зараза, хоть закопайся
в сугроб и вмерзни в лед - не пропадешь.
     Но Дед Мороз дернул меня приложиться к другому  пятнышку.  И  тут  же
пленка мстительно сошла, съежилась, оставшись только на бедрых  и  срамных
местах  и  еще  небольшими  браслетиками  на  запястьях.  Ледяной   ветер,
насыщенной шугой, на радостях мигом впился в мое  беззащитное  тельце.  Не
догадайся еще нажать на пупырышек с левого браслета и полетела бы душа моя
на волю из ледяного полона. Пленка  снова  помилосердствовала,  закрыла  и
согрела меня. Я даже  вспомнил  ее  название  -  квазиживой  биополимерный
комбинезон. Странные пугающие слова.
     Ледяная смерть уже не могла загрызть меня, но еда и питье  оставались
сладкими мечтами. Когда я уже весь заерзал от голода,  прямо  перед  моими
глазами побежали слова - видимо по  прозрачным  полоскам  -  "в  крови  до
опасного уровня  снизилось  содержание  глюкозы  и  повысилось  содержание
молочной кислоты. Желаете обратиться за помощью по спецсвязи?" Тоже  самое
было  просуфлировано  и  неким  голосом  в  моих  ушах.  Что  это:   бесы,
предсмертные видения или чудеса техники? Надеясь, что не вступаю в  сделку
с дьяволом, я внятно произнес: "Хрен с вами,  желаю  помощи,  супа,  каши,
водки". И тут же появилась красная  надпись:  "Сигнал  передан,  получение
подтверждено. Патрульный корабль  прибудет  через  пятнадцать  минут.  Для
облегчения поиска по маяку оставайтесь на месте."
     Начало уже смеркаться,  неожиданно  из-за  смутной  скальной  громады
появилось темное пятно. Оно повисло над моей головой и вдруг  меня  накрыл
ослепительный конус света, потом  сверху  упал  хобот,  с  очень  клейкими
лепестками на конце. Раз и два, темное пятно уцепило  меня  этим  хоботом,
приклеило и втянуло, да так скоро, что мои потроха чуть внизу не остались.
Очутился я будто в ящике каком, или вернее, в каморке без окон и дверей. И
не один был - окружало меня с полдесятка мужиков,  затянутых  в  ту  самую
"квазиживую" пленку, только зеленую, под цвет обстановки.
     Один из них, рослый, в берете, с тремя крестиками в петлицах, судя по
всему начальник, велел остальным:
     - Немедленно проверьте, НАСТОЯЩИЙ ли он. Мне тут  мимоиды  не  нужны.
Лейтенант Пантелеев, займитесь дополнительным сканированием.
     Механическая  рука,  вся  из   гибкого   металла   без   каких-нибудь
сочленений, опустила сверху аппарат с множеством "глазков", которые  сразу
уставились на меня. Рядом  еще  суетился  лейтенант  Пантелеев,  сжимающий
что-то вроде пористой трубки.
     Мне эти приборы сразу не понравились, чувствовалась  в  них  какая-то
неправда.
     - Господин капитан-лейтенант, с вероятностью 0.91  можно  утверждать,
что он  настоящий.  Ни  явного,  ни  скрытого  присутствия  эктоплазмы  не
обнаружено, анализ электрической активности мозга не показал следов ложной
памяти, - вскоре объявил Пантелеев.
     - А все равно, что-то мне в госте не нравится,  -  произнес  человек,
означенный как "господин капитан-лейтенант".  И  по-моему  запальчиво.  Он
подошел вплотную ко мне.
     - Вы не обращайте внимания на мои слова. Я много  чего  говорю.  Я  -
капитан-лейтенант Келарев. Судя по параметрам сигнала с  вашего  маяка  вы
были заброшены в тыл врага  нашей  военной  разведкой.  Остальное  неясно.
Может вы  дадите  какие-то  объяснения?  Ваша  фамилия,  воинское  звание,
подразделение?
     С полминуты у меня в голове царил кавардак, перед  внутренним  взором
прокручивались то картины боев с красными под Царицыным, то прорыв  в  тыл
советских англо-индийских войск к Пешавару, то ледовое побоище на  Чудском
озере - когда тевтонские татары были наголову разбиты нашими ратниками. Но
вот что хотела от меня некая  военная  разведка,  почему  был  завернут  в
чудную пленку? Когда я  уже  почти  отчаялся  и  вспотел  под  напряженным
взглядом капитан-лейтенанта, что-то стало оттаивать и всплывать:
     - Старший  лейтенант  Сенцов.  Выполнял  специальное  задание.  Я  не
подчиняюсь ни командованию седьмого мобильного дивизиона, ни штабу  второй
эскадры. Дальнейшие комментарии вы можете получить, связавшись с абонентом
2348 в управлении стратегической разведки.
     Какое, в самом деле, специальное задание? Товарищ Курбанов как камень
тянет на дно... шашки наголо  и  вскачь  на  батарею  англоиндов...  лютый
Беркэ-батыра  сделался  дохлой  гадиной...  Вот  чихня,  в  этих  бредовых
картинках нечего ловить.
     - Мы не можем  связаться  с  абонентом  в  управлении  стратегической
разведки, потому что находимся на боевом  патрулировании,  -  бодро  отшил
меня капитан-лейтенант.  -  Однако  вынуждены  будем  прозондировать  вашу
память, поскольку обязаны разобраться, представляете ли вы угрозу.
     - Вы нарушите инструкции, господин капитан-лейтенант,  -  заметил  я,
хотя и предполагал ответ.
     - Я могу вас выбросить за борт немедленно и тогда инструкции не будут
нарушены. Согласно уставу в первую очередь мне  надо  заботиться  о  своем
задании и своих людях. Так как, летим или высаживаемся?
     - Не слишком честно поставлена задача выбора,  но  выбирать  надо.  Я
лечу с вами. Да, я - конформист.
     Сказал и у меня возникло такое ощущение,  что  я  вспомнил  последнее
слово мгновение назад. Что же у меня, в самом деле,  с  памятью  творится,
какая-то она многослойная.
     Из пола (или может палубы) поднялся цилиндр, который раскрылся словно
цветок, образовав кресло с внушительными подлокотниками  и  подголовником.
Все происходило  чрезвычайно  плавно,  я  не  заметил  никаких  движущихся
частей, соединений, стыков, отдельных деталей, словно весь аппарат состоял
из одного куска саморазвивающегося вещества. Я  вынужденно  уселся  в  это
жутковатое кресло, ожидая, что  металлические  обручи  сейчас  обхватят  и
стиснут мои руки и голову. Ничего такого не случилось. Единственное, что к
моим запястьям и вискам прилипли пластинки, никак впрочем не  связанные  с
самим креслом.
     Однако понял, что попал под процедуру, когда на меня нахлынул  бурный
поток  воспоминаний,  словно  бочку  разорвало  перебродившим  квасом.  На
внутреннем  киноэкране  не  проскочило  ни  одного  кадра,  связанного   с
наступлением  отрядов  Дутова  на  Астрахань,  с  переходом   гвардейского
казачьего полка через Гиндукуш, с погоней московских дворян за  татарскими
конниками, удирающими  с  добычей  и  полоняниками  по  рязанскому  шляху.
Напротив, едва они пытались появиться, как были захлестнуты потоком  новых
картин.
     Я словно впервые знакомился с событиями собственной жизни.  Четвертой
жизни.


     Нашествие эксов на наш мир началось со снов-кошмаров. "Экс" оказалось
удачным  словцом,  в  нем   соединялись   "экстрасенс",   "экспроприация",
"экстаз".
     Я родился и вырос в общем-то благополучной обстановке. Все было вроде
в ажуре. Историки говорили, что нашей стране крупно повезло в историческом
плане. В то время как Западная Европа с лихвой узнала набеги  норманнов  и
завоевания сарацинов, мы всего лишь раз попали под мощный удар -  когда  в
тринадцатом веке явился из глубины степей хан Батый  со  своей  ордой.  Но
князь Александр Ярославич, собрав доселе разрозненные силы русаков, да еще
пригласив ярла Биргера, крепко вломил татарам под городом Козельском. Русь
объединилась вокруг Новгорода, причем довольно мирным путем, у нас на  сто
лет раньше чем в  Европе  завелись  паровые  машины  и  сеялки-веялки,  на
пятьдесят  раньше  -  электродвигатели  и  унитазы,  на  двадцать  пять  -
автомобили  и  компьютеры.  Первыми  мы  создали   квазиживые   полимерные
материалы и вообще преуспели  в  области  молекулярной  и  кристаллической
механики. Все как и полагается.
     Впрочем, пару десятилетий назад у нас начались кое-какие заморочки. К
тому  времени  накопилась  масса  людей,  которая  ничем  осмысленным   не
занималась, кроме отдыха. А отдыхала она, причем весьма  недурственно,  на
всякие пособия  и  дотации.  Но  поскольку  "отдыхающих"  становилось  все
больше, то пособия все таяли. Страна к тому же в это время  столкнулась  с
серьезными трудностями по части дешевых энергоресурсов, изрядно  обеднела,
поизносилась, однако количество сограждан, способных  шурупить  мозгами  и
инициативничать, все сокращалось, а число ленивых прихлебателей все росло.
Наконец эта кодла  перешла  к  полунищенскому  существованию,  включающему
воровство,  рэкет,  всякое  знахарство,   спиритизм,   торговлю   оружием,
наркотиками, галлюциногенами, запрещенными компьютерными играми. Тогда  их
и  прозвали  "эксами".  Они  мало-помалу  захватывали  кварталы   городов,
подземные коммуникации, подвалы и чердаки. С ними оказалась повязана  куча
бюрократов, политиков  и  журналистов,  требовавших  дальнейшей  переделки
общественного пирога в пользу обделанных и оскорбленных эксов. Полицейские
и военные операции редко оказывались победными. Дошло до  того,  что  были
образованы канализационные части, призванные ударить вражеству в тыл. А  в
итоге, отчаянная борьба на  всех  фронтах  вызывала  недовольство  прочего
населения, вой в прессе и парламенте.
     Я происходил из  старинного  патрицианского  рода  города  Новгорода,
издревле торгующего со всем светом, мои предки вместе с адмиралом Дежневым
добывали для родины Аляску и  Калифорнию.  Сам  я  служил  в  национальной
гвардии, которая пыталась отстоять города от нашествия эксов.
     Я  на  эксах  собаку  съел,  пришлось  поизучать  их  способности  на
собственной шкуре. Эксы вели психотронную войну. Они не меняли  восприятие
человека, а просто уводили его в иной мир. Причем прижизненно. Была у  них
и "дудочка" для этого дела. Первый этап увода  -  это  сны,  которые  были
совершенно  осмысленными  слепками  с   правды-реальности   и   при   этом
выворачивали  ее  наизнанку.  В   них   исчезали   обычные   симпатиям   и
привязанностям. В сне у спящего был взгляд хладнокровной рептилии. Потом у
бодрствующего тоже круто менялись понятия о хорошем и  плохом,  должном  и
недолжном, приятном и неприятном.  Соответственно  одни  чувства  и  мысли
исчезали, другие исподволь приходили. Начинали вызывать отвращение старики
и дети, начальники и подчиненные, натюрморты привлекали  больше  внимания,
чем портреты, зоопарки больше, чем музеи.
     Вначале эксы шастали по домам в роли бродячих проповедников, вещали о
приходе новой  реальности  и  закате  старого  мира,  который  погибнет  в
кровавой  усобице,  а  телевизоры  тем  временем  услужливо  сообщали   об
очередном  теракте  или  бесчинствах  люмпенов.  Эксы  вербовали   скучных
обывателей в свои ряды, в чудотворцы  и  духовидцы.  И  не  все  вербуемые
отказывались. Когда вам говорят, что вы чудотворец, хотя на самом деле  вы
простой водопроводчик, то с вашей стороны возможны всякие реакции.
     Впрочем, если реакция  была  отрицательной  и  вы  спускали  эксов  с
лестницы, то на следующую ночь вас могли капитально грабануть и  обчистить
на все имущество. Так что, в любом случае, у вас  на  физиономии  блуждала
заискивающая улыбка при виде проповедников.
     Матерые эксы и новоиспеченные духовидцы сходились в темных  дворах  и
на пустырях, заводили друг друга  и  у  толпы  случался  массовый  экстаз.
Импотенту казалось, что он способен обслужить  зараз  десяток  баб.  Хиляк
представлял себя мощным атлетом,  способным  поднять  и  кинуть  грузовик.
Тупице мнилось, что он запросто создаст теорию  единого  поля.  Эти  новые
способности    зачастую    из    кажущихся     становились     настоящими.
Проповедники-эксы  объясняли,  что  истинное  поклонение,   доходящее   до
самопожертвования,  способно  снискать  милость  высших  сил,   заведующих
реальностью. Эти владыки судеб способны-де любую неправду сделать истиной.
     А прежние истины становились неправдой. На своих сходках  эксы  могли
совершить и человеческое жертвоприношение, показывая, что отдельная  жизнь
не так уж важна в общем потоке жизни и смерти. Что  отдельная  личность  -
это лишь временное вместилище для всеохватной жизненной силы.
     Матерые эксы и новообращенные предпочитали  общежитие  в  виде  стай,
напоминающие   обезьяньи   и    крысиные    группы.    Кстати,    основные
бандформирования эксов и прозывались "обезьянами" да "крысами". Мужчины  и
женщины в них соединялись так, чтобы поскорее пришла  новая  реальность  -
поэтому нередко у двадцатилетнего отрока была подруга-пенсионерка, а брату
полагалась родная сестра. В общем, эксам-духовидцам было  виднее,  кого  с
кем случить.
     Первыми воздействию эксов подверглись журналисты и политики,  которые
поспешили записать "крыс" и "обезьян" в носителей социального протеста,  в
число "новых бедных"  и  "люмпенизированных  пролетариев".  Те  силы,  что
боролись с  эксами  были  окрещены  реакционерами,  те  министры,  которые
энергично противостояли стаям, быстро вылетали в отставку.
     Вначале  многие  ученые  считали,   что   эксы   активно   занимаются
телепатией. Однако никаких  надежных  подтверждений  "телепанья"  не  было
найдено. Девяносто девять процентов эксов  не  выказывали  способностей  к
телепатическому воздействию. Получалось невероятное -  люди  действительно
воспринимали иную реальность,  реальность,  произведенную  и  испражненную
эксами.  И  чем  больше  ее   воспринимали,   тем   более   она   делалась
осуществленной, материальной. Это долго отфыркивалось официальной  наукой,
учеными мужами из академических институтов и больших университетов.
     Ну и в итоге, реальность эксов  скушала  значительную  часть  планеты
Земля, а нам остались только объедки, зоны сопротивления в горных районах,
в том числе и в Бадахшане.  Академии  и  университеты  были,  естественно,
разорены  и  превращены  в  притоны,  наука  стала  неофициальной,  ученые
попрятались в горных кишлаках  и  на  секретных  базах,  и  там  уже  была
разработана приемлемая теория.
     Так вот, весь физический мир состоит из "сырой" материи,  эктоплазмы,
которая может превратиться в "зрелую",  организованную,  под  воздействием
вероятностно-фатумного поля, поля Судьбы.  Если  из  Поля  Судьбы  пройдет
эманация, волна,  то  она  организует  в  нашем  физическом  мире  элемент
реальности;  если  волн  будет  много,  то  получится  целая   реальность,
цельность. Чтобы Поле Судьбы возбудилось, надо  повоздействовать  на  него
энергией сдвига, добытой  из  веры  человека.  Короче,  чем  сильнее  эксы
изменяли реальность, тем больше  у  них  было  возможностей  коверкать  ее
дальше и быстрее.
     Я вспоминал  теорию,  я  уже  знал  наверняка,  что  сейчас  служу  в
стратегической разведке, но обстоятельства  последнего  задания  никак  не
воскрешались, они были прочно заблокированы, вернее стали смутными  снами.
И соответственно были недоступны и дознавателям. Капитан-лейтенант Келарев
проявлял недовольство, даже насупился.
     - Наверное, господин капитан-лейтенант, я заблокировал их так,  чтобы
все сохранилось в тайне, пока не станет ясно, что вы  -  "свои"  в  доску.
Тогда и сработает какая-нибудь отмычка.
     - Но как нам доказать, что  мы  -  свои?  А,  господин  лейтенант?  -
Келарев явно закусил удила.
     Мне взбрело в голову довольно элегантное решение.
     - А пройдете ту же проверку, что и я, тогда посмотрим.
     Командир неожиданно выразил согласие.
     - А что, недурная мысль.
     - Есть  еще  одна  неплохая  мысль:  дать  мне  что-нибудь  пожевать.
Ньям-ньям, понимаете? По-моему, я этого не  делал  несколько  дней.  Авось
блоки с моей сытой памяти спадут быстрее.
     Из того отсека, где всему экипажу надлежало пройти суровую  проверку,
меня перевели в помещение, похожее на рубку. Здесь  была  понатыкана  уйма
совершенно непонятных  мне  приборов,  ручек,  переключателей,  тумблеров,
кнопок, каких-то штырей, пупырышек, пузырей. То, что я принял  вначале  за
ветровое стекло, оказалось после  небольшого  воспоминания  и  обдумывания
голографическим экраном. Вскоре я восстановил в голове  названия  всему  и
суть всех приборов.
     Тут были и сидения, которые принимали, чтоб угодить вам,  практически
любую форму - от высокого кресла в стиле ренессанс  до  кушетки  -  причем
хватало им мысленной команды.  Отозвавшись  на  мой  призывный  сигнал,  с
подволоки опустился шланг питателя. Он  выдавил  розовый  пузырь,  который
сразу затвердел и стал похож на теннисный мячик. Однако по вкусу напоминал
он котлетку из фарша третьего сорта и не остывал, поддерживая свою теплоту
за счет внутренних экзотермических реакций. Следующий пузырь по вкусу  был
близок к гнилому яблоку...
     Однако умеют у нас аппетит испортить.
     - Обнаружены  низколетящие  цели,  азимут  двести  восемьдесят,  угол
двадцать, дистанция сорок, -  доложил  локатор  мягким  девичьим  голосом.
Впрочем,  на  его  мониторе  все  было  видно.  На  других  экранах   даже
показывался предполагаемый вид цели:  распластанный  аппарат,  похожий  на
голову кобры.
     А вот аппараты-"кобры" видимо считали  нас  низколетящей  целью.  Они
образовывали боевые порядки, призванные легко и лихо уничтожить патрульный
кораблик - через охват с флангов  и  заход  сверху.  Спустя  десять  минут
несколько вражеских машин произвели боевые залпы. И хотя их ракеты ушли  в
"белый свет", кто-то вопросил густым тревожным голосом  капитан-лейтенанта
Келарева:
     - Командир, почему мы не атакуем?  Давайте  жвахнем  ракетами  левого
борта.
     Искушенный командир отозвался лишь  невнятным  хмыканьем,  но  я  все
уловил. Если цель "ненастоящая", то есть принадлежат  "сырой"  реальности,
которая питается нашей энергией сдвига, то боевые  выстрелы  могут  только
"онастоящить" ее и сделать крайне неприятной.
     - Командир, коррелирующие  параметры  ячеек  гравитационного  поля  -
хаотические, цели - вне нашей  реальности,  -  наконец  сообщила  приятным
баритоном система слежения.
     И в самом  деле  на  дистанции  в  двадцать  километров  все  "кобры"
поисчезали в облачках белого дымка.
     - А кому надо проходить проверку? Мне, что ли? - напомнил я  летунам,
еще поглощенным несостоявшейся кровавой битвой.
     Они, за исключением  первого  пилота,  вынуждены  были  вернуться  на
прежнее место, в камеру тестирования. Сверху к ним быстро прозмеился хищно
смотрящийся проверочный аппарат.
     - Лейтенант Пантелеев, вы  первый,  -  скомандовал  капитан-лейтенант
Келарев.
     Через минуту лейтенант посерел. Может он еще и  обделался  от  страха
(чему имелись косвенные признаки) -  ведь  дотошный  тест-аппарат  показал
присутствие явной эктоплазмы в виде целого "гнезда".
     - Да я сейчас эту паскуду, - командир потянулся за бластером.
     - Нет, этой "паскуде" просто не повезло, -  вмешался  я,  придерживая
быстрого капитан-лейтенанта Келарева за рукав. - Не будем  отвлекаться  на
экзекуции и пытки. Лучше покамест заприте  лейтенанта  куда-нибудь,  а  мы
продолжим неприятное мероприятие.
     Пантелееву всадили парализующий луч из сквизера  и  в  обмякшем  виде
отправили в пустой ящик из-под боеприпасов.
     Проверка доставила неприятности еще двум сержантам, рядовому  стрелку
и офицеру-штурманцу, показав в них "гнездовья" эктоплазмы.  Все  они  были
парализованы и загружены в оружейные и боеприпасные ящики.
     -  Теперь  ваша  очередь,  господин   капитан-лейтенант.   Передайте,
пожалуйста, сквизер-парализатор мне.
     Командир, чувствовалось, что занервничал, хотя и  сохранял  бронзовую
невозмутимость лица.
     Суровый тестер  и  в  нем  показал  наличие  эктоплазмы  в  виде  так
называемой "грибницы".
     - Ну что ж, я сдаю вам командование.  Парализуйте  и  меня,  господин
лейтенант. Мы, видно, пропали, - обреченно произнес он.
     - Очень мужественное достойное кинематографа решение. Но я  повременю
с вашим устранением. Ведь все места в ящиках уже заняты. Я даже  не  стану
испытывать первого пилота. Меня мучает  подозрение,  что  ваш  проверочный
аппарат фурычит неправильно.
     Капитан-лейтенант  Келарев  вместо  того,  чтобы  ухватиться  за  мое
мнение, еще и запротестовал:
     - Этого не может быть. У тестера  -  многократное  дублирование  всех
схем, плюс особая система надежности.
     - Я имею в виду, что  вся  аппаратура,  весь  ваш  белый  кораблик  -
неправильный. Благодаря этому барахлу кто-то  благополучно  внушает  идею,
что вы -  ненастоящие.  И  вы,  в  конце  концов,  как  миленькие  станете
мимоидами  и  фантомами.  То  есть,  отдадите  свою  энергию   сдвига   на
собственную дезорганизацию и превращение в сырую  материю,  известную  как
эктоплазма. Вы хотите стать эктоплазмой? Только честно.
     - Но позвольте, у нас  тестер  серийного  производства,  неоднократно
испытанный на базе, - упорствовал Келарев.
     - Тем хуже для базы. Возможно, и заводы, и вся  наша  техника  -  уже
измененные. Допустим, что эксы успели переменить  наш  мир,  сделали  нашу
реальность полуфиктивной, подстроили ее под себя. А вот та область  памяти
в моем мозгу, которую  невозможно  было  прозондировать  нашей  измененной
техникой...
     -  Связана  с  другими  реальностями?   -   капитан-лейтенант   почти
подпрыгнул на заднице.
     - С принципиально другими, полноценными,  настоящими  реальностями...
Впрочем, о иных блистательных мирах позже потолкуем. Наш-то мирок  сейчас,
похоже, подчинен реальности, которую создали себе эксы, и,  чего  доброго,
вскоре полностью совпадет с ней.  Он,  прошу  прощения,  напоминает  нынче
известное резиновое изделие.
     - Значит, мир эксов "настоящее"?
     - Точно, господин капитан-лейтенант. По сравнению с нашим. Но для тех
ИНЫХ  реальностей,  в  которых  я   оставил   следы,   вся   эта   поганая
"настоящесть", сотворенная гадюками-эксами, является мнимой...
     Затмение,  случившееся  в  результате  зондирования  памяти,  наконец
рассеялось. Соединились разные слои воспоминаний, меня даже  затошнило  от
этого мощного процесса.
     -  Капитан-лейтенант,  я   кажется   понял   суть   своего   задания.
Возвращайтесь на базу.
     Келарев на сей раз не посмел перечить. И то славно,  потому  что  мне
стало не по себе.
     Ведь  если  измененный   тестер   показывает   членов   экипажа   как
ненастоящих, то они - настоящие.  Если  показывает  меня  как  настоящего,
значит, я - не ненастоящий, измененный.
     Впрочем никакого трагизма-бабаягизма в этом нет. Совесть  моя  чиста.
Доказано лишь то, что я побывал в ином мире, для которого я являлся вполне
натуральным, мясным, полнокровным.
     База номер один представляла собой гору. Одну из гор Бадахшана. Ничем
не приметную сперва. Мы летели к ней,  прокладывая  курс  по  радиомаякам.
После  того,  как  эксы  уничтожили  искусственные  спутники  и   исказили
естественное магнитное поле Земли, навигация вообще стала  затруднительным
делом. Радиомаяки нельзя было  устанавливать  на  самых  базах,  чтобы  не
раскрыть их.  Но  за  пределами  баз  эксы  легко  могли  захватить  их  и
переместить. Так что, иной раз летевши на маяк,  ты  впиливался  мордой  в
скалу. Впрочем, на сей раз все обошлось без неприятных моментов. Когда  мы
скользнули к нужной нам горе, целый утес быстро уполз  вглубь  ее,  открыв
вход. Кораблик юркнул туда, промчался по тоннелю и  наконец  опустился  на
палубу в ангаре размером с три футбольных поля.
     Через час вместе с директором  стратегической  разведки,  полковником
Сольбергом и другими высокопоставленными персонами, я находился в кабинете
председателя   конфедерации   свободных   поселений   Евразии,   господина
Иловайского.
     Обладатель пышного звания расхаживал  по  дубовому  паркету  и  думал
вслух, ожидая подсказок подчиненных.
     - Итак вы уверяете, лейтенант  Сенцов,  что  проникли  в  три  вполне
настоящие реальности, где наши приятели-эксы не имеют никакой власти.
     - Именно так, господин председатель.
     - Я все-таки не понимаю физики  этого  дела,  -  пожаловался  высокий
руководитель,  -  чем  отличаются  настоящие  реальности  от  ненастоящих,
зависимых, подчиненных?
     - Я не  думаю,  что  есть  смысл  долго  и  нудно  излагать  механику
существования реальностей, и включения их друг в  друга,  -  сказал  глава
научного  совета  (главнаучс).  -  Любая  реальность   -   это   множество
материальных элементов. Две или несколько пересекающихся реальностей могут
иметь общее подмножество материальных элементов. Так  вот,  более  сильная
реальность пытается сделать их своими, изменить или уничтожить их.  Другая
более  слабая  реальность  остается  на   бобах   и   становится   мнимой,
ненастоящей.
     - Похоже, у нас классический случай. Их  реальность  явно  сильнее  и
круче, если даже наша аппаратура ведет себя как ненастоящая... Кто  нибудь
может поклясться на библии, что мы - настоящие, а не фиктивные? - произнес
председатель унылым капитулянтским голосом.
     -  Но  Сенцов  в  состоянии   помочь   нам,   -   напомнил   директор
стратегической разведки. - Он проник в три совершенно настоящие совершенно
самостоятельные  реальности.  Его  сознание  -  источник  энергии  сдвига,
которая может открыть ворота в другую "настоящесть". Теперь мы в состоянии
смыться  от  эксов  в  иной  мир,  захватив  с  собой   в   чемодане   все
общечеловеческие ценности.
     - Это хорошо звучит - "смыться в иной мир", - отозвался председатель.
- И на какие роли нас туда возьмут? В центровые мы вряд  ли  попадем,  зуб
даю. А не потянутся ли эксы за нами следом? Мы же покажем,  что  сдрейфили
перед ними. А наш страх - это их сила, это их энергия сдвига, которую  они
потратят на то, чтобы изменить в свою пользу и те самые новые  реальности.
Мы же притащим заразу эксов вместе с собой.
     Все живо вспомнили  то,  что  нельзя  было  запамятовать.  Полупустые
города без канализации и электричества, дерьмо  на  улицах,  на  городских
руинах копошатся охотники на  кошек  и  собиратели  старых  консервов,  за
городом - унылые крестьяне, погоняющие отощавших коняг, которые едва тянут
борону. Таков мир под эксами. Но этому  невозможно  противостоять,  нельзя
привлечь даже остатки населения (остальные незатейливо  вымерли)  на  свою
сторону, потому что эксы являются  владыками  счастья,  чувств,  мыслей  и
судеб. Самое массированное  наступление  эксов  случилось  с  десяток  лет
назад, когда они захватили небоскреб "мирового торгового  центра".  В  тот
день  разгорелся  финансовый   кризис,   вызванный   какими-то   вирусными
завихрениями в банковской компьютерной сети и все огромное  здание  гудело
как супермуравейник от изобилия мечущихся брокеров, банкиров, бизнесменов.
В заложники к боевикам-эксам попался сразу весь  торгово-финансовый  цвет,
несколько десятков тысяч человек. Отбить заложников  не  удалось,  слишком
велики были бы потери, и эксы добились всего чего хотели - получили отмену
любых преследований, плюс каналы телевидения  и  радио,  множество  газет.
Теперь уже на весь белый свет транслировались экстатические сходы эксов на
крупнейших стадионах. И телезрители тоже начинали "видеть" и "чувствовать"
новую реальность. А вскоре  эксы  выхлопотали  право  посылать  на  каждое
предприятие своих комиссаров, то есть получили процентную норму в  штатном
расписании для "бедных и обездоленных" - и духовидчество с чудотворчеством
проникло на каждое рабочее место. Это, само  собой,  вызвало  расстройство
экономики вплоть до полного распада.
     - Мы запихнем свой страх куда подальше и дадим эксам  бой,  именно  в
новых независимых реальностях. Мы отсечем эту заразу от себя и пробьемся в
иные миры, - высказался, играя желваками, министр обороны.
     -  Но  ведь  неизвестно  насколько  мы  сами  настоящие?  Удачно   ли
совместимся с настоящей реальностью?  -  поддержал  сомнения  председателя
главнаучс.
     - А разве у нас имеется другой более  приятный  выход?  -  неожиданно
произнес  Иловайский.  -  Уже  сейчас  мы   путаемся   с   ориентацией   в
пространстве, непросто дается прицельная стрельба, потому что  приборы  не
дают однозначных координат. Я  даже  подозреваю,  что  наши  достижения  в
молекулярной и кристаллической механике тоже фикция.  Вспомните,  господа,
до недавнего времени  все  мы  были  уверены,  что  контролируем  огромные
территории, а эксы занимают только  разрозненные  городские  кварталы.  Но
когда  наваждение  закончилось,  то  выяснилось,  что  это   мы   занимаем
всего-навсего несколько горных районов -  в  чем  я,  между  прочим,  тоже
сомневаюсь. Насколько плохо у нас со съестными и  полусъестными  припасами
можно понять, съев конфетку из переработанных фекалий... Надо собрать  все
силы, произвести  все  необходимые  расчеты.  И,  чтоб  не  лажануться,  -
простите  за  этот  термин,  -  необходимо  предусмотреть  особую  систему
надежности. Что у нас с гиперкомпьютером?
     - Он сейчас успешно решает  задачу,  настоящий  ли  он,  -  мгновенно
отозвался главнаучс.
     - Пусть прервется. Склепать его нам стоило  кучу  усилий.  Вложите  в
этот черный ящик сведения Сенцова и получите координаты  "ворот"  в  новые
реальности.
     - Но... - хотел заикнуться главнаучс.
     - Никаких "но", только  "да".  Может,  это  последний  всплеск  нашей
активности.


     Через сутки в сторону  предполагаемой  границы  реальностей  вылетела
эскадра штурмовых кораблей. На флагманском находился я вместе с директором
стратегической разведки полковником Сольберг, а также присутствовал  вживе
министр обороны и информационный образ главнаучса.
     Под нами проносились  снежные  вершины  и  серые  каменистые  склоны.
Гиперкомпьютер, который был перемещен, в  основном,  на  корабли  эскадры,
пытался определить наши истинные координаты и курс.
     То, что мы приближаемся к нужной точке, стало понятно, когда локаторы
засекли "хвост" из вражеских машин. И этот "хвост" мог крепко махнуть.
     - Теперь, пожалуй, нам  уже  не  отвертеться,  -  сокрушался  главный
разведчик.
     - Сейчас мы им  врежем,  -  обрадовался  военный  министр.  -  Ну-ка,
импульсники, товсь. Создадим плазменный барьер.
     - Надо еще разобраться с их настоящестью, - предложил я.
     Предложение было принято, гиперкомпьютер стал анализировать  движение
кораблей противника, нарушение им "реальных" законов физики.
     Вражеские  машины  были  четверть  настоящими,  треть  настоящими   и
полунастоящими, если точнее предсуществующими. Но их была целая  кодла,  а
может   быть,   армада.   Военный   министр   приказал   найти   те   зоны
пространства-времени,  где  они  станут  полностью  существующими,   чтобы
навесить туда ракетные мины.
     Гиперкомпьютер быстро выдал, что наибольшие шансы на успех  в  борьбе
имеются в стопроцентно иных реальностях.
     Когда   эскадра   добралась   до   "ворот",   не   только   параметры
гравитационного поля пошли в разброд. Можно было  понаблюдать,  как  белые
вершины и каменистые склоны расплываются,  даже  расщепляются  на  нити  и
иглы. Материя дезорганизовывалось. С  сознанием  обстояло  не  лучше.  Под
черепной крышкой витали обрывки мыслей и воспоминаний.
     - Возможно, нельзя переместиться в иные реальности и сохраниться  как
организованная целостность, - бодрым голосом заявил инфо-главнаучс, вызвав
смятение экипажа и пассажиров.
     -  Как  бы  не  так.  Я-то  переместился,  причем   был   и   остался
целостностью, - пришлось напомнить мне.
     - А где доказательства, что целостность та же самая?
     - Ну, пускай не та же  самая.  Измененный  тестер  показал  меня  как
полностью настоящего, значит я в какой-то  степени  изменился.  Тестер  не
стал считывать некоторые зоны моей памяти, только чтобы не раскрыть  меня.
Я изменился, но все-таки прошел из одной реальности в другую  и  суть  моя
осталась прежней. Я не стал предателем.
     - Шпионская морда, - заревел тем не менее военный министр,  вытягивая
из кобуры свой бластер. Если бы он проделал бы все пошустрее, мне пришлось
бы худо. Однако  директор  стратегической  разведки  успел  ловким  ударом
парализовать полководческую руку, которая давно отвыкла от ближнего боя.
     - У нас нет другого выхода, как только довериться Сенцову,  настоящий
он или фальшивый, - словесно поддержал меня Сольберг.
     Министр обороны  хотел  было  еще  посопротивляться,  но  тут  бедное
сознание его окончательно померкло, как впрочем и у другого комсостава. Но
я еще пока держался.
     На флагмане датчики, детекторы и сенсоры перестали в каком-либо  виде
воспринимать окружающую действительность. Потерялась также связь с другими
машинами эскадры. Хорошо,  что  большая  часть  мощностей  гиперкомпьютера
находилась на нашем корабле. Обитающий  в  гиперкомпьютере  информационный
главнаучс почти пропел:
     - К моему прискорбию, вы просто не существуете для той реальности,  в
какую угодили. По-крайней мере, вы для нее  -  дезорганизованная  материя,
эктоплазма,  с  которой  надо  бороться.  Ну,  вспомните,  как   лейкоциты
разделываются со сгустками чужеродного белка.
     - А каковы наши шансы стать настоящими? - с надеждой спросил я.
     - Не хочу вас расстраивать, но шансов у вас кот наплакал, - ударил по
моей надежде инфо-главнаучс. Пожалуй, он был еще более критичен,  чем  его
живой прототип.
     - А надолго ли наше виртуальное существование?
     - Настолько, насколько продлиться информационная инерция  эктоплазмы.
Либо вы ее сумеете организовать и приобретете актуальность, либо полностью
рассосетесь.  Раз  и  нету,  -  спокойным  академическим  тоном  подытожил
главнаучс.
     Тут отключились и  мои  собственные  сенсоры.  Во  мгле,  испещренной
светящимися точками, я пытался найти выход. Какую сохранять  суть,  кем  я
хочу быть? Беглым неприкаянным казачком, есаулом  на  большой  и  кровавой
войне, шпионом-москвитянином в огромной всесветной Татарии, представителем
сверхцивилизации, потерпевшей страшное поражение от хитрожопых тварей.  Да
уж, запутался тридцатилетний малыш.
     Какие-то просверки позволяли мне ненадолго увидеть сразу четыре мира,
они смахивали на четыре слипшихся пузыря. Наши и не наши корабли пролетали
по одному из миров, но тем  временем  отражались  в  других.  И  было  уже
непонятно, где разворачивается катавасия. Но каждый корабль, каждый наш  и
не-наш солдат не только бился с врагом, но  и  пытался  отстоять  себя  от
новой  реальности-настоящести.  Та  старалась   его   подчинить,   сделать
фиктивным  и  безопасным,  дабы  общее  количество  энергии  и  информации
осталось прежним и не пришлось бы подстраиваться под непрошенного гостя.
     Гомеостаз, всякие  там  антиэнтропийные  силы  пытались  размыть  мое
сознание, спустить его в небытие, словно в канализационную трубу.  Или  же
накачать в него что-нибудь чужое, смысл существования  скал  и  минералов,
дубов  и  елей,  рептилий  и  моллюсков,  волков  и  крыс,  большевиков  и
англо-индийцев, западных и восточных монголо-татар. Эти силы  должны  были
удержать энтропию на прежнем уровне и не позволить  ей  подпрыгнуть  после
вторжения нашей эскадры.
     Меня прельщали новые точки зрения и  новые  радости,  которые  должны
были сделать меня безопасным для нового мира. Вместе с камнем я погружался
в нирвану  вечности  и  нестрадания.  Вместе  с  растениями  я  очаровывал
насекомых, всасывал солнечное сияние и раскидывал  свои  семена,  покрывая
зеленью жизни пустую землю. Вместе с  волчарами  я  чувствовал  трепещущую
кровь добычи и мощь стаи. Вместе с большевиками я чаял всемирного братства
пролетариев  на  планете,  очищенной  от   ехидн   буржуазии.   Вместе   с
англо-индийцами я жаждал пробуждения спящей Азии и  наказания  неукротимых
северных империалистов. Вместе с западными и восточными татарами  я  хотел
довести своих коней до самых далеких рек  и  пасти  своих  овец  на  самых
сытных пажитях.
     Но я убедил себя, что я - не они. Вспомнил слова  одного  персидского
гебра насчет "фраваша" - есть-де такая человеческая  сердцевинка,  которая
не меняется, какую человекоформу ни напяль на нее. Где-то глубже памяти  я
ощущал "фраваша" и выражался он не в словах, а  волевыми  импульсами.  Они
заставляли меня верить в Свое добро и не верить в Чужое,  любить  Своих  и
ждать пакостей от Чужих, они лепили мою сущность и неповторимость.
     Я попытался без суеты закрепить в сознании все четыре своих  обличия,
все свои склонности и неприязни. Брат и сестра, батька и мамка, женщина по
имени Мариам, в каждом из миров кто-то из них был рядом со мной, в  других
не был, оставив нерастраченной мою привязанность. Только все  четыре  мира
вместе взятых создавали полноту моей жизни с одной-единой сердцевинкой.  Я
теперь имел четыре  лица,  но  не  разваливался  на  части  как  последний
шизофреник. И между прочим, в каждом  из  миров  я  был  оснащен  большими
красивыми усами.
     А потом настал черед  соединения  и  все  пришельцы  осуществились  в
четырех мирах, меняя свой исконный облик.
     Тот, кто не удержался перед каменной нирваной,  обратился  в  камень.
Тот, кого прельстился радостями растительной жизни, полностью погрузился в
питье света и фотосинтез. Кто, почувствовал приятность чужой крови и  мощь
своей стаи, тот воплотился  в  стаю  хищников.  Тот,  кто  разделил  порыв
большевиков и англоиндов, вступил в их ряды и шеренги.





     К ночи сражение за высоту между  российскими  и  советскими  войсками
закончилось, англоинды  принуждены  были  отступить  с  конфузией.  Однако
усталые русские воины наблюдали чудную игру огней в темном небе,  а  также
вспышки и множество искр, как будто в высотах мира ратоборствовали ангелы,
слуги  божьего  престола,  и  бесы,  исчадия  адские.  Несколько   военных
священников вознесли  молитвы,  желая  скорой  победы  светлому  небесному
воинству и поражения мерзким посланцам бездны. Незадолго перед зарею  небо
вдруг окрасилось в розовые  тона  и  наверху  возникли  контуры  неведомой
страны с горами, городами, реками и озерами, а потом все вновь заволоклось
тьмой.  Наблюдатели  застыли   в   молчаливом   недоумении,   надеясь   на
божественный источник знамения. Поутру в долине, которая отделяла  позиции
русских  и  англо-индийских  войск,  распустилось  множество   неизвестных
цветов. Пестики их напоминали человеческие фигурки. Священник лейб-гвардии
атаманского полка в своем письме Его Императорскому Величеству указал, что
очертания небесной страны, а также  цветочных  пестиков  явно  указует  на
ангельский их характер и преуготовление ко второму  пришествию  Мессии  во
имя Царства Божьего на земле.
     Ближе к полудню русские войска, закрепившиеся на высоте,  подверглись
атаке англоиндов сразу с трех сторон.  Сперва  позиции  были  перетряхнуты
тяжелой  артиллерией  врага,  а  затем  густыми  цепями  в   "лоб"   пошла
гвардейская бенгальская дивизия.  Со  стороны  перевала,  сокрушив  слабые
егерские  заграждения,  хлынули   красные   шотландские   стрелки.   А   с
юго-западной неожиданной стороны, прямо с горной вершины,  посыпались  как
горох отчаянные гурки. Первая линия обороны русских  войск  была  смята  и
через окопы, ставшие  братскими  могилами,  проползли  танки;  бенгальской
пехоте даже не понадобилось вступать в ближний бой. Вторая  линия  обороны
хлестнула наступающих плотным пулеметным  огнем,  да  и  танкам  было  все
сложнее тащиться вверх по склону. Однако русские солдаты слышали  канонаду
у себя на флангах и даже в тылу, поэтому неуверенность приходила на  смену
упорству. И вправду, находившиеся на  флангах  гренадеры  едва  сдерживали
натиск  шотландских  стрелков,  плохо  заметных  в  "зеленке",  и  гурков,
мелькающих среди камней.
     Подкрепления запаздывали. Командование корпуса  все  тщилось  принять
правильное решение: бросить ли в бой резервы и попытаться отстоять  высоту
или же,  отступив,  очистить  сомнительный  выступ  фронта.  Растерянность
ползла по штабным головам. Неожиданно в штабе корпуса  появился  офицер  в
чине есаула и доложил, что готов  переправить  пластунов  через  проход  в
западном скальном массиве, дабы оказаться им в тылу у наступающих  гурков.
Командующему корпуса уже не приходилось выбирать,  он  усилил  пластунский
батальон спешившимися казаками-гвардейцами и готов  был  пожертвовать  ими
всеми.  Он  даже  удивился,  когда  с  запада  послышалась  стрельба,   но
обрадовался, когда наступающие гурки вдруг пришли в  смятение.  Контратака
молодцов-гренадеров превратила их в беспорядочную толпу. Вскоре  гренадеры
соединились с пластунами  и  поставили  под  удар  оголенный  левый  фланг
советских войск. Англоинды дрогнули, ослабли и покатились назад.
     После   победного   боя   была   установлена   фамилия   есаула   для
предоставления его к Георгию. Однако  сам  господин  Сенцов  к  прискорбию
командования и сослуживцев пропал без вести.


     Джебе-нойон, яко же и все его нукеры, имел наблюдение  за  мельканием
на небе пятен разного окраса и размера. В душе его подобное мельтешение не
пробуждало никоих чувств, поелику никогда еще небо не вмешивалось  в  дела
земли. Об том он имел верное понятие.  Аллах  потакал  сильным  или  делал
сильным того, кому желал потакать. Старые монгольские духи неба - тенгри -
такоже любили неукротимых воинов. Однако будило беспокойствие у  владетеля
одна мысль - как бы не упало нечто тяжелое с неба на  его  стан.  Впрочем,
едва властитель убедился, что небесные игрища никоим образом не грозят ему
и его воинству, то утратил к  ним  всякое  любопытство.  Но  егда  усталое
солнце стало клониться к закату, через воинский стан побежали волки - стая
голов на полста. Они никому вреда ни чинили, но и страха не имели, ни пред
людьми,  ни  пред  огнем  и  оружием.  Храбрые  нукеры,  распалив  сердце,
возжелали броситься на них,  однако  нойон  запрет  поставил.  "Я  потомок
волков", - молвил он и сим было сказано все.
     А где-то не слишком далеко в вечерний  воздух  взмыли  птицы  и  чуть
заметно  задрожала  земля.  Потом  и  топот  конский   донесся   до   ушей
москвитянина. Сын боярский Ерема Сенцов спешился и спрятал  своего  Сивого
между глыб, сам же  взобрался  на  утес,  высившийся  темным  шеломом  над
тропой.
     А там показалось  пятеро  всадников,  по  одеже,  черным  панцирям  и
долетавшим словам можно было признать в них  татаро-тевтонов.  Но  и  того
мало, при них имелась и дочь Саламбека де Шуазеля, привязана  она  была  к
задней  луке  седла  одной  из  татарских  лошадок,  отчего   тряслась   и
подпрыгивала на крупе. Сенцов пришел умом  в  смятение  -  коли  доберется
шестерка сия  до  Джебе-нойона,  все  лукавое  предприятие,  затеянное  во
спасение Святой Веры и  града  Москвы,  может  погореть.  И  како  же  еще
возможно употребить волю  и  упорство?  Столкнуть  на  нукеров  Вильгельма
большой камень? Индо придавишь одного, а остальные утыкают тебя  стрелами,
пущенными со своих роговых луков.
     И вовремя вспомянулось, что привязан  к  поясу  мешочек  с  пороховым
зельем, которое совсем недавно составил один монах.  Тропа  вьется  вокруг
скалы, так что, прыгая яко козел по камням, можно опередить нукеров. Они и
не успеют его приметить, егда он сыпанет огненного зелья на то место,  где
вскорости пройдут копыта их коней.
     Так и поступил Сенцов. Впрочем, лошади  западных  татар  были  резвы.
Едва он успел сыпануть из горсти и провести пороховую стежку в кусты,  как
поблизости   зацокали   копыта.   Егда   татары   оказались   в   близости
непосредственной, высек  он  искру  кремнем.  По  стежке  побежал  красный
петушок и сразу же полыхнуло пороховое пятно на дороге. Первые две лошади,
захрапевши, поднялись на дыбы, засим одна совместно со всадником ухнула  с
обрыва, другая же уронила своего татаро-тевтона, каковой изрядно завизжал,
очутившись на горящей земле.
     Стрелой, пущенной из своего  лука,  Сенцов  пробил  панцирь  третьего
конника. А посем, выскочив на дорогу, рубанул саблей татарина,  который  с
визжанием плясал в горящем халате  на  земле.  Оставшиеся  двое  всадников
наехали на москвитянина, однако же их перепуганные лошади дурно  слушались
повода и плетей. Тогда вскочил Сенцов на уступ скалы и, прыгнув на  одного
из басурман, свалил его с лету на землю, а там уже добил кривым ножом.  Но
внезапно удавка стянула руки москвитянина - ино  последний  татаро-тевтон,
выказав ловкость и силу мышц,  накинул  на  него  аркан.  Татарский  конь,
послушав хозяина, прянул с места, веревка сорвала Сенцова с ног и  скудное
его тело понеслось животом вниз по горной дороге. А одежей на нем был лишь
тесный халат, оставшийся от девицы Шуазель  -  недолго  бы  оный  оборонял
туловище от щебенки. Впрочем, с неожиданной прытью поступила сама  девица,
каковая  болталась  на  луке  седла  у  того   всадника,   что   заарканил
москвитянина. Она выхватила у нукера сагайдачный нож, коим  и  сунула  под
шлем,  в  заросший  загривок.  Татарин,  брыкнувшись,  упал  с  коня,   но
по-видимости более от страха, чем от тяжкой раны. Сабля благодаря  темляку
такоже осталась у него в длани.
     Нукер опамятовался и буйством обуян, погнался за Сенцовым по тропе, а
девица, конечно же, навострилась скакать на захваченном  коне  в  обратную
сторону. Несдобровать бы боярскому сыну, испробовать  булатный  клинок  на
черепной косточке, кабы не пропела стрела  -  тут  преследователь  рухнул,
пуская красную струйку в дорожную пыль.
     А к Сенцову уже торопились москвитяне, служивые Келарев и  Пантелеев.
Так радостно забилось сердце, прямо как воробей запрыгало, - откель только
взялись верные содружники. Индо не забыл князь о своем верном лазутчике...
     - За ней, за ней, пока она  опять  куда-нибудь  не  угодила,  бесовка
этакая, - призвал Сенцов,  хоть  и  желалось  ему  поскорее  обнять  племя
родное.
     Однако, егда служивые возвернулись  совместно  с  отловленной  девой,
соплеменник  их  Ерема  Сенцова  сгинул  бесследно,  будто  исхитили   его
злобесные силы басурманских гор.


     Над головой у всадников  из  отряда  имени  Первобытного  Коммунизма,
который преследовал басмаческо-белогвардейские банды, проносились странные
светящиеся  предметы,  напоминающие  тарелки.  Скорость  они  имели  столь
стремительную, что их едва подмечал глаз, при том делали финты, выписывали
немыслимые фортеля и резко, "уголком", меняли  направление.  Некоторые  из
них застывали и  даже  взрывались.  Предметы  на  винтовочные  выстрелы  и
пулеметные очереди никоим образом не отзывались. Одна такая "тарелка" даже
лопнула, превратившись  в  огненный  пузырь  при  столкновении  с  землей.
Неподалеку от воронки, заполненной  стекловидным  веществом,  обнаружилось
мертвое  тело,  которое  принадлежало  человеку,  хотя  имело   облачением
странную материю, меняющую цвет. Поскольку такая одежда показалась  одному
красноармейцу богатой и буржуазной, захотел он развалить мертвяка  саблей.
Каково же было удивление всех присутствующих  зрителей  при  виде  клинка,
разламывающегося от удара на две половинки. Когда совершенно твердое  тело
было разбито на куски с  помощью  динамита,  то  внутри  него  не  нашлись
внутренности, не имелось даже намеков на какие-либо потроха.  Обнаруженный
человек явно был каменным от сердцевины до самых волос.
     Об этом происшествии  было  дано  сообщение  в  Пишкек,  командующему
фронтом  товарищу  Фрунзе.  В  телеграмме  говорилось,  что  во  избежания
развития клерикальных воззрений у красноармейцев  непонятное  тело  и  его
одежда были искрошены в порошок и захоронены  вместе  с  мерзкими  трупами
расстрелянных басмачей и белогвардейцев.
     А сотник Сенцов, в свою очередь, неотвратимо утопал в пещерном озере.
Хоть и колотил-молотил товарища Курбанова кулаками и пинал  ногами,  толку
от этого нисколечко не прибавилось. Уже растекалось по  телу  изнеможение,
темные пятна, все разрастаясь, кружились  в  пухнущей  голове,  а  вражина
по-прежнему был цепок как бульдог и тяжел как мешок  с  картошкой.  Сенцов
вроде бы уже прощался с жизнью и словно через  забор  видел  золотые  ризы
встречающих его святых отцов - те приветливо махали коричневыми  руками  и
улыбались светлыми ликами. Когда сотник уже стал  приближаться  к  забору,
выискивая как половчее перебраться через него, то неожиданно  почувствовал
слабение  вражеской  хватки.  Сенцов,  натужив  последние  силы,  со  всей
суровостью  пихнул  сапогом  недруга.  И  мешок-Курбанов  стал   безвредно
удаляться от сотника, а тот, в свою очередь,  начал  всплывать.  И  вскоре
вновь  заметил  спокойные  почти  отрешенные  глаза  ротмистра  Сольберга,
который вытаскивал его из омута.
     А неподалеку от поверхности виднелись чьи-то ноги в хороших  хромовых
сапогах, подметками кверху, снизу же  легким  розовым  облачком  воспаряла
кровь.
     - Курбанов это, - пояснил Сольберг. - Я его шашкой подколол. Шашка  и
в воде неплохо действует. Извини, что задержался, сюда  ведь  целая  орава
вбежала. Но лишних людей Келарев шпокнул из винта, он  у  нас  мастеровито
дырки делает.
     Ротмистр и сотник вновь вскарабкались  на  скальный  выступ  и  пошли
осторожным приставным шагом. Как выяснилось - то вовсе не  была  тропка  в
никуда. Даже когда факелы почти угасли, она послушно вела  беглецов  и,  в
конце концов, представила на свет Божий.
     Взор облетел открывшуюся  долину,  словно  бы  застеленную  цветочным
ковром. Свежий  ветерок  не  давал  настояться  зною,  близкое  солнце  не
дозволяло сползти стуже с горных вершин. Цветы качали крупными бутонами  и
источали легкий, но цепкий аромат.
     -  На  рай  похоже,  дослужились  все-таки,  -  сказал  бесхитростный
Келарев.
     - На Шамбалу тоже, - добавил Сольберг, -  мы  как-никак  пребываем  в
районе, о котором индийскими мудрецами сказано много ласковых слов.
     Спустя час резвого топанья путники-беглецы заприметили  постройки.  А
вскорости луга закончились и начались сады с  глинобитными  домишками.  За
ними была каменная ограда, а дальше возвышались легкие строения с розовыми
стрельчатыми стенами, крышами-луковицами и резными колоннами по фасаду. Ну
просто терема фольклорного происхождения. У ворот  путников  встретили  не
только стражники  в  фиолетовых  тюрбанах,  но  и  молчаливый  слуга.  Тот
склонился в вежливом  поклоне  и  сделал  знак  страже,  чтобы  пропустила
непрошенный гостей.  По  дорожке,  застеленной  мраморной  плиткой,  слуга
провел их мимо легких беседок и заросших лилиями прудов,  к  двери  самого
примечательного здания. Келарев по пути несколько  раз  фуражку  снимал  и
пытался чуб пригладить, пока сотник не  велел  ему  это  дело  прекратить,
иначе вши расползутся.
     Сразу за позолоченными  створками  дверей  обнаружился  пиршественный
зал, который полнился гомоном и  пестрыми  красками  из-за  многолюдности.
Танцы живота, однообразная (на вкус вновь прибывших) музыка, сладкоголосые
песни, накрытый, вернее ломящийся от  яств  стол  на  коротеньких  ножках.
Невдомек было гостям - то ли это обычный обед, или даже второй завтрак, то
ли торжественный банкет.
     Для учтивого приветствия их  проводили  к  старцу,  находившемуся  во
главе длинного стола, и усадили неподалеку на парчовые подушки.  Отличался
этот седоусый господин той  благородной  внешностью,  которая  свойственна
некоторым бадахшанским таджикам. Для начала шейх предложил гостям  есть  и
пить. Те немного подкрепились пловом и фруктами, причем ротмистр  Сольберг
все старался найти вилку. Затем старец-господин  на  неплохом  французском
попросил без утайки поведать все, что с  путниками  приключилось.  Сотник,
глянув на мрачных воинов, стоящих в углах зала, и на ласковые стариковские
глаза, решил быть честным до конца.
     - Очень поучительная история, хотя и полна странных снов. Сюпрефуа, -
сказал шейх по завершению речи Сенцова. - Выходит, в пятом из  миров  были
уверены, что послали вас сюда с разведкой. Но какое из  привидевшихся  вам
царств вы бы выбрали? - поинтересовался старец.
     - В любом из привидевшихся мне миров мерзости было изобилие, черпай -
не перечерпаешь, разве что проявлялась она со всей резкостью то  в  одной,
то в другой области. К примеру, вначале мне казалось, что нет хуже ада,  в
котором я драпал от большевиков. Сейчас красные отнюдь не полюбились  мне,
однако чувствую я тяготение к этому миру. Тем более, мне со  товарищи  все
же удалось ускользнуть от отряда  имени  Первобытного  Коммунизма,  грешно
таким обстоятельством не воспользоваться.
     - Верное решение, молодой человек, - одобрил шейх.
     За стариком сидела  какая-то  не  сразу  заметная  женщина,  закрытая
накидкой - сейчас покрывало упало, вернее соскользнуло на плечи, и  сотник
увидел Мариам.
     - Ты-то как здесь оказалась, Мань?
     - Замечательная девушка, - одобрил Сольберг. - Хороший выбор, Сенцов.
     - С бухарским караваном, -  ответила  Мариам  и  румянец  посетил  ее
щеки-персики,  -  я  почему-то  уверена  была,  что   небо   поможет   нам
повстречаться.
     "Ну, небо  так  небо.  Только  этот  мир,  вместе  с  его  товарищами
курбановыми, выбран мной из-за тебя, Манечка",  -  подумалось  счастливому
сотнику Сенцову.

Last-modified: Sun, 24 May 1998 13:01:21 GMT

Оцените этот текст: