i>все сливается в быстром, неизбирательном, полуконфабуляторном 160 потоке... Противоречит себе ежесекундно... то говорит, что любит музыку, то - что не любит, то сломала ногу - то не сломала... Мои наблюдения заканчиваются вопросом: В какой пропорции сложились здесь 1) криптомнезия-конфабуляция, 2) присущее поражению лобных долей равнодушие-безразличие и, наконец, 3) странный шизофренический распад и расщепление-уплощение? Из всех форм шизоидных расстройств 'дурашливая', 'гебефреническая' форма больше всего похожа на органические синдромы - амнестический и лобный. Это самые злокачественные и почти невообразимые расстройства - никто не возвращается из их зловещих глубин, и мы о них почти ничего не знаем. Какими бы 'забавными' и оригинальными ни казались такие болезни со стороны, действие их разрушительно. Мир представляется больному анархией и хаосом мелких фрагментов, сознание теряет всякий ценностный стержень, всякое ядро, хотя абстрактные интеллектуальные способности могут быть совершенно не затронуты. В результате остается только безмерное 'легкомыслие', бесконечная поверхностность - ничто не имеет под собой почвы, все течет и распадается на части. Как однажды заметил Лурия, в таких состояниях мышление сводится к 'простому броуновскому движению'. Я разделяю его ужас (хотя это не препятствует, а, скорее, способствует тщательности моих описаний). Сказанное выше наводит меня на мысли о борхесовском Фунесе и его замечании: 'Моя память, приятель, - все равно что сточная канава'*, а также о 'Дунсиаде' Александра Поупа", где автор воображает мир, сведенный к беспредельной тупости - ее величеству Тупости, знаменующей собой конец света: Великим Хаосом наброшена завеса, И в Вечной Тьме не видно ни бельмеса. * X. Л. Борхес. 'Фунес, чудо памяти' // Перевод Е. Лысенко. - Собр. соч. в 3-х томах. Т. 1. Полярис, 1994. С. 334. ** Александр Поуп (1688-1744) - английский поэт. 161 [14]. Одержимая В 'ТИКОЗНОМ остроумце' (глава 10) я описал сравнительно умеренную форму синдрома Туретта, упомянув однако, что встречаются и более тяжелые формы, внушающие ужас гротеском и неистовством. Я также высказал соображение о том, что некоторые пациенты способны справиться с болезнью, найти ей место в пределах личности, в то время как другие оказываются действительно 'одержимы', не справляясь с собой в условиях невероятного давления и хаоса болезненных импульсов. Как и многие врачи старой школы, сам Туретт различал не только умеренную, но и 'злокачественную' форму синдрома, приводящую к полному разложению личности и особому 'психозу', для которого характерны гиперактивность, эксцентричность и фантастические выходки, а также зачастую склонность к пародированию и подражанию. Эта разновидность болезни - 'сверх-Туретт' - встречается примерно в пятьдесят раз реже ее обычных 162 форм и протекает намного тяжелее. Психоз Туретта - своего рода перевозбуждение 'Я' - отличается и от остальных психотических состояний особой симптоматикой и физиологией. Тем не менее в нем можно усмотреть сходство с двумя другими расстройствами: во-первых, он похож на сверхактивный моторный психоз, иногда вызываемый L-дофой, а во-вторых, на корсаковский психоз со свойственной ему неудержимой конфабуляцией (см. главу 12). Как и они, психоз Туретта может почти целиком поглотить личность. Я уже говорил, что на следующий день после встречи с Рэем, моим первым туреттиком, у меня открылись глаза. На улицах Нью-Йорка я заметил как минимум трех человек с теми же, что и у него, характерными симптомами, но выраженными еще более ярко. Это был день неврологического ясновидения. Одного за другим встречал я больных с синдромом Туретта предельной тяжести, страдавших тиками и спазмами не только моторики, но и восприятия, воображения, эмоций - личности в целом. Уже беседуя с Рэем в кабинете, можно было догадаться, что происходит на улицах, но простого рассказа здесь недостаточно - это нужно видеть своими глазами. Клиника и больничная палата - не всегда самое подходящее место для наблюдения за болезнью, особенно за расстройством, которое, несмотря на органическую основу, проявляется главным образом в подражаниях, отражениях, импульсах, реакциях и аберрациях почти неправдоподобной силы. Назначение больницы и лаборатории - сдерживать и структурировать поведение, подчас вообще вынося его за скобки. Медицинские и исследовательские учреждения хороши для кабинетной, систематической неврологии, ограниченной рамками предписанных тестов и задач, но совершенно непригодны для наблюдателя-натуралиста. Полевая неврология изучает пациента в естественных условиях, не стесненного обстановкой научного исследования и полностью отдающегося порыву и игре каждого импульса. Сам наблюдатель должен при этом оставаться незамеченным, и для этого нет ничего лучше 163 нью-йоркской улицы - безликой, оживленной улицы в огромном городе, где страдающие экстравагантными, неуправляемыми расстройствами люди в полной мере могут испытать и явить миру чудовищную свободу и абсолютное рабство своей болезни. 'Уличная неврология' имеет достойных предшественников. Джеймс Паркинсон, столь же неутомимый ходок по улицам Лондона, как и Чарльз Диккенс сорок лет спустя, исследовал получившую его имя болезнь не у себя в кабинете, а на запруженных лондонских улицах. Паркинсонизм просто невозможно полностью разглядеть в клинике - он обнаруживает свой особый характер лишь в условиях открытого, сложного пространства человеческих взаимодействий (это блестяще показано в фильме Джонатана Миллера 'Иван'). Чтобы понять болезнь Паркинсона, ее необходимо наблюдать в реальном мире, на людях; то же самое, причем в гораздо большей степени, справедливо для синдрома Туретта. Замечательная книга Мейге и Фейнделя 'Тики и их лечение', написанная в 1901 году, начинается с главы 'Исповедь тикЃра' ('Les confidences d'un ticqueur'), где от первого лица ведется рассказ о тикозном больном, передразнивающем прохожих на улицах Парижа. В романе Рильке 'Записки Мальте Лауридса Бригге' есть краткий эпизод, посвященный еще одному парижскому тикЃру с характерными особенностями поведения. Авторы этих книг показывают, как важно наблюдать болезнь в естественных условиях. Я и сам понял это на личном опыте: не только кабинетное знакомство с Рэем, но и все увиденное затем на улицах стало для меня откровением. Мне вспоминается сейчас один эпизод - настолько поразительный, что он так же отчетливо стоит у меня перед глазами, как если бы это случилось вчера. Идя по улице, я вдруг заметил седую женщину лет шестидесяти, ставшую, судя по всему, центром какого-то странного происшествия, какого-то беспорядка, - но что именно происходит, было неясно. 'Не припадок ли это? - подумал я. - Что вызывает эти судороги?' Распростра- 164 няясь подобно эпидемии, конвульсии охватывали всех, кто приближался к больной, содрогавшейся в бесчисленных неистовых тиках. Подойдя поближе, я понял, в чем было дело. Женщина подражала прохожим - хотя слово 'подражание' слишком убого, чтобы описать происходившее. Она, скорее, мгновенно превращалась в живые карикатуры на всех случавшихся рядом с ней людей. В какую-то долю секунды ей удавалось ухватить и скопировать всех и каждого. Я видел множество пародистов и мимов, мне попадались клоуны и комики всех мастей, но никто и ничто не может сравниться с той зловещей магией, свидетелем которой я оказался, - с мгновенным, автоматическим, судорожным копированием каждого лица и фигуры. Причем это была не просто имитация, удивительная сама по себе. Перенимая и вбирая в себя лица и жесты окружавших ее людей, старуха срывала с них личины. Каждое ее подражание было в то же время пародией, издевательством, гротеском характерных жестов и выражений, причем гротеск этот, при яростном ускорении и искажении всех движений, был столь же осмысленным, сколь и непроизвольным. Так, чья-то спокойная улыбка отражалась на ее лице мгновенной неистовой гримасой; ускоренный до предела неторопливый жест превращался в конвульсивное движение. При этом некоторые из гримас были имитацией второго и третьего порядка. Оскорбленные, сбитые с толку люди не могли сдержать естественных реакций, которые в свою очередь тоже передразнивались и в искаженном виде возвращались к ним же, еще больше разжигая гнев и негодование. Этот непроизвольный гротескный резонанс, втягивавший окружающих в воронку абсурдной связи, и был причиной переполоха. Пройдя всего один короткий квартал, исступленная старуха, словно в безумном калейдоскопе, породила карикатуры сорока или пятидесяти прохожих, каждая продолжительностью в секунду-две, а то и меньше, так что все это вместе заняло не более двух минут. 165 Существо, ставшее всеми вокруг, на моих глазах утрачивало собственную личность и превращалось в ничто. Тысячи лиц, тысячи масок и воплощений - как переживала она этот вихрь чужих сознаний и индивидуальностей? Ответ стал ясен очень скоро: эмоциональное давление в ней и в окружающих нарастало так стремительно, что становилось взрывоопасным. Внезапно, в отчаянии отшатнувшись от толпы, она свернула в ближайший переулок, и там, словно в сильнейшем приступе тошноты, с фантастической быстротой исторгла из себя все жесты, позы и выражения лиц только что встреченных ею людей. В одном колоссальном пароксизме пантомимической рвоты она извергла из себя всех, кем была одержима. И если поглощение заняло две минуты, то изрыгнуть их ей удалось за один прием, за один выдох - пятьдесят человек за десять секунд, по пятой доле секунды на каждого. После этого эпизода я провел с туреттиками сотни часов, разговаривая, наблюдая, записывая на пленку - изучая их и обучаясь сам. Но ничто, я думаю, не дало мне такого непосредственного и пронзительного знания, как эти две фантастические минуты на нью-йоркской улице. В тот момент я понял, что причуды физиологии ставят 'сверхтуреттика' в исключительную психологическую и жизненную ситуацию, сходную с положением тяжелых 'сверхкорсаковцев', но только с другой предысторией и другим исходом. Оба психоза могут привести к затемнению сознания, лихорадочному бреду и разложению личности, но если блаженный корсаковец ничего этого не осознает, то туреттик воспринимает свое положение с мучительной остротой и ясностью, хотя часто не может или не хочет ничего по этому поводу предпринять. В то время как корсаковец движим амнезией и небытием, туреттиком владеет экстравагантный импульс. Больной сам является и источником, и жертвой этого импульса; он может от него отречься, но не в силах избавиться. Таким образом, в отличие от корсаковца, туреттик втянут в двусмысленные отношения со своей болезнью: 166 побеждая, покоряясь, играя, он вступает с ней в причудливые перипетии борьбы и сговора. Эго туреттика лишено защитных барьеров торможения и стыда, нормальных, физиологически определенных границ, и подвергается чему-то вроде интенсивной бомбардировки. Непрерывно, снаружи и изнутри, его подстегивают и соблазняют самые разнообразные импульсы. Импульсы эти, по природе своей физиологические и спазматические, проникнуты также личностным (или, скорее, псевдоличностным) содержанием - и являются туреттику в виде искушений. Выдержит ли личность такую атаку? Выживет ли 'Я'? Сможет ли оно развиваться, оказавшись во власти столь разрушительных сил, - или же, как горько выразился один из моих пациентов, сломав человека, импульсы окончательно 'туреттизируют душу'? Сумеет ли личность туреттика, находясь под физиологическим, экзистенциальным, почти теологическим давлением, остаться цельной и независимой - или же она окажется во власти сиюминутных импульсов, порабощенная ими, отнятая у самой себя? Приведем еще раз слова Юма: Я берусь утверждать... что мы есть не что иное, как связка или пучок различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении, в постоянном движении*. Отсюда видно, что, согласно Юму, индивидуальное 'Я' есть фикция - личность, утверждает он, существует лишь как последовательность ощущений и восприятий. Это очевидным образом неверно в случае нормального человека, который владеет своими ощущениями. Они не просто составляют безличный поток, но принадлежат субъекту и объединены его устойчивым 'Я'. Но в случае сверхтуреттика описание Юма, судя по всему, верно отражает происходящее: жизнь такого больного до опреде- * Юм Д. 'Трактат о человеческой природе'. // Юм Д. Соч. в 2-х томах. T. 1. M.: Мысль, 1993. С. 307. 167 ленной степени действительно является сменой случайных движений и ощущений, фантасмагорией содроганий без центра и смысла. С этой точки зрения туреттик есть юмо, а не хомо сапиенс. Такая судьба - в философском и почти религиозном смысле этого слова - уготована всякому, у кого импульс решительно преобладает над 'Я'. Она сходна с фрейдистской 'судьбой', также обрекающей человека на подчинение импульсам, но если в последней есть хоть какой-то, пусть трагический, смысл, то юмовская судьба совершенно бессмысленна и абсурдна. Сверхтуреттики, как никто другой, вынуждены бороться, просто чтобы выжить - сформировать личность и сохранить ее целостность в условиях непрекращающейся атаки импульсов. С раннего детства они сталкиваются с почти непреодолимыми препятствиями на пути к формированию индивидуальности и личностному росту, и чудом можно назвать то, что в большинстве случаев им удается стать полноценными людьми. Воля к бытию, к выживанию в качестве уникального суверенного индивидуума - самый могучий наш инстинкт. Он сильнее любых импульсов, сильнее болезни. Здоровье, воинствующее здоровье, обычно выходит победителем. 168 Часть III. НАИТИЯ 169 Введение НА ПРЕДЫДУЩИХ страницах мы подвергли серьезной критике понятие неврологической функции и даже предприняли попытку радикально его переопределить. В контексте противопоставления 'дефицитов' и 'избытков' нам, конечно, пришлось им воспользоваться, но ясно, что для адекватного понимания внутреннего опыта одного этого понятия недостаточно. В дополнение к нему требуются концепции совсем другого рода, связанные скорее с искусством, с поэзией и живописью. Как, к примеру, передать сущность сна в терминологии функций? Человек существует одновременно в двух смысловых вселенных. Одну можно назвать физической, другую - феноменальной. Первая несет в себе аспекты количества и формальной структуры, вторая - качества и целостности мира. У каждого из нас есть свой особый мир, свои внутренние ландшафты и маршруты, и для большинства они не требуют никаких точных неврологических коррелятов. 171 Обычно о жизни человека можно рассказать без всяких медицинских подробностей (в лучшем случае они покажутся излишними, в худшем - нелепыми и оскорбительными). Мы считаем себя свободными личностями, и даже когда речь заходит о том, что сдерживает нашу свободу, мы ссылаемся скорее на сложную систему культурных и нравственных устоев, нежели на превратности нейронных функций и нервной системы. Так происходит в нормальных жизненных обстоятельствах, однако время от времени человеческая жизнь оказывается глубоко затронута и преображена действием органического расстройства. В этом случае рассказать историю человека, не упоминая о физиологии и неврологии, невозможно. Это справедливо в отношении всех описанных ниже пациентов. В первых двух частях книги мы столкнулись с явными патологиями - отчетливыми неврологическими избытками и дефицитами. В подобных случаях и сами пациенты, и их родственники, и лечащие врачи рано или поздно понимают, что имеет место болезнь и что трансформация внутреннего мира больного связана с тяжелым и зачастую необратимым нарушением какой-либо нервной функции. В третьей части речь пойдет о другом - о воспоминаниях и изменениях восприятия, о воображении и снах. Эти явления редко оказываются в поле зрения неврологии, да и медицины вообще. Подобные 'наития', часто пронзительно-яркие и проникнутые личностным содержанием, вместе со снами обычно относят к области психического. Психологи считают их плодом бессознательной или пред-сознательной активности, мистически настроенные умы видят в них проявления духовного начала, медицинский же и неврологический их аспект почти никогда не выходит на первый план. Эти явления трудно рассматривать в качестве объективных 'симптомов', поскольку они наполнены драматическим, повествовательным и личностным смыслом. В силу самой своей природы наития чаще всего оказываются в ведении психоаналитиков и исповедников, принимаются за психотические состояния или объявляются религиозными откровениями; к врачам 172 с ними приходят очень редко. Нам трудно допустить, что откровение может относиться к области медицины, - считается, что наличие органической подоплеки его 'обесценивает' (это, разумеется, неверно, ибо оценки и ценности не имеют ничего общего с этиологией). Все наития, описанные в этом разделе, имеют более или менее четкие физиологические детерминанты*, что ни в коей мере не должно умалять их психологического и духовного значения. Бог и вечная гармония открылись Достоевскому в серии эпилептических припадков - отчего же вратами в запредельное не могут послужить другие органические расстройства? Эта часть книги в некотором смысле и есть исследование таких врат. Когда в 1880 году Хьюлингс Джексон работал с эпилептиками и описывал их 'наития' и 'сновидные состояния', он использовал общий термин 'реминисценции'. Вот что он писал: Я никогда не диагностирую эпилепсию исключительно на основании пароксизмальной реминисценции без сопроводительных симптомов; подозрение на эпилепсию появляется, если это сверхпозитивное психическое состояние возникает слишком часто... Ко мне ни разу не обращались за консультацией по поводу одних только реминисценций. В моей практике такие случаи встречались. Ко мне обращались люди с непроизвольными, 'пароксизмальными' реминисценциями в виде мелодий, видений, сцен и ощущения постороннего присутствия - причем не только при эпилепсии, но и при других, самых разнообразных органических расстройствах. Такие наития или реминисценции нередки при мигренях (см. главу 20 - 'Видение Хильдегарды'); описанное в 'Путешествии в Индию' (глава 17) ощущение возвращения в прошлое связано с эпилепсией или токсикозом; симптомы из истории 'Наплыв ностальгии' (глава 16) - отчетливо токсической и хими- * Этот далеко не очевидный факт в каждом случае требовал тщательного подтверждения. (Прим. автора) 173 ческой природы, так же как и необычный случай гиперосмии*, описанный в восемнадцатой главе под названием 'Собачья радость'; ужасающую реминисценцию из истории 'Убийство' (глава 19) вызвали либо эпилептическая активность в мозгу, либо растормаживание лобной доли. Темой настоящего раздела является способность образного мышления и памяти в условиях анормальной стимуляции височных долей и лимбической системы мозга приводить к разного рода 'наитиям'. Изучая эти состояния, мы, возможно, узнаем нечто новое о церебральном механизме видений и снов - о том, как мозг, который Шеррингтон называл 'волшебным ткачом', сплетает для нас свои ковры-самолеты. * Гиперосмия - болезненное обострение обоняния при некоторых заболеваниях центральной нервной системы. 174 [15]. Реминисценция ЖИВШАЯ в доме для престарелых миссис O'C. была слегка глуховата, но в остальном вполне здорова. Однажды ночью, в январе 1979 года, она увидела удивительно яркий, ностальгический сон. Ей снилось детство в Ирландии, и особенно живо - музыка, под которую они пели и танцевали в те далекие годы. Она проснулась, но музыка продолжала звучать громко и ясно. 'Я, наверно, все еще сплю', - подумала она, но это предположение не подтвердилось. Пытаясь сообразить, что случилось, миссис О'С. встала. Была глухая ночь. Скорее всего, кто-то не выключил радио, подумала она, но почему музыка разбудила только ее? Миссис О'С. проверила все радиоприемники в доме, но ни один из них не был включен. Тут ее осенило: ей однажды рассказывали, что пломбы в зубах могут работать как кристаллические детекторы, неожиданно громко принимая случайные радиопередачи. 'Ну конечно, - подумала она, - музыку играет пломба. Это скоро пройдет. 175 Утром надо будет с ней разобраться'. Она пожаловалась сестре из ночной смены, но та ответила, что все пломбы выглядят нормально. Тут миссис О'С. пришла в голову новая мысль: 'Какая же радиостанция станет среди ночи с оглушительной громкостью передавать ирландские песни? Песни, одни только песни, без всякого дикторского текста и названий. Причем только те, которые я знаю. Какая станция будет передавать только мои песни, и ничего больше?' И вот тут она подумала: 'А не играет ли радио у меня в голове?' К этому моменту ей уже стало совсем не по себе. Музыка гремела не переставая. Миссис О'С. подумала о своей последней надежде - отоларингологе, у которого лечилась. Он наверняка успокоит ее, уверит, что для беспокойства нет причин, что у нее просто ухудшается слух и шумит в ушах. Однако, придя наутро к 'ухогорлоносу', в ответ на свои жалобы она услышала: - Нет, миссис О'С, на проблемы со слухом это не похоже. Звон, жужжание, грохот - возможно; но концерт ирландских песен в ушах звенеть не может. Я думаю, - добавил он, - вам нужно показаться психиатру. В тот же день она записалась на прием, но и психиатр ее не утешил. - Психика тут ни при чем, - заявил он. - Вы не сошли с ума. К тому же сумасшедшие не слышат музыки, только голоса. Вам следует обратиться к невропатологу, моему коллеге доктору Саксу. Так она попала ко мне. Разговаривать с миссис О'С. было нелегко: с одной стороны, из-за ее глухоты, а с другой - оттого, что мой голос постоянно перебивался песнями. Она могла меня слышать только во время тихих и медленных номеров программы. Это была внимательная, сообразительная женщина; я не видел у нее никаких следов умственного расстройства или бреда. И все же она показалась мне далекой и погруженной в себя, словно пребывала в каком-то своем особом мире. Насколько я смог установить, с неврологической точки зрения все было в порядке. Тем не менее я подозревал, что музыка вызвана органическими причинами. 176 Что могло привести эту женщину в такое состояние? 88 лет от роду, в добром здравии, симптомов горячки нет. На тот момент она не принимала никаких медикаментов, которые могли бы расстроить ее замечательно ясный рассудок. Еще накануне все было в порядке. - Как вы думаете, доктор, может это быть инсульт? - спросила она, словно читая мои мысли. - Не исключено, - ответил я. - Но я никогда не видел таких инсультов. Что-то, конечно, случилось, но я думаю, особой опасности нет. Не волнуйтесь и потерпите немного. - Легко сказать, потерпите, - ответила она. - Если бы вы только слышали! Я знаю, тут у вас тихо, но я тону в море звуков. Я хотел немедленно снять энцефалограмму и тщательно исследовать височные - 'музыкальные' - доли головного мозга, однако по разным причинам несколько дней сделать это никак не удавалось. Тем временем музыка слегка утихла и стала менее назойливой. Впервые за три дня миссис О'С. смогла выспаться. Кроме того, в перерывах между песнями она все лучше слышала. Когда я наконец смог провести энцефалографическое обследование, до миссис О'С. уже доносились только случайные обрывки мелодий, всего по нескольку раз в день. Я прикрепил ей к голове электроды и попросил лежать тихо, ничего не говорить и не напевать про себя. Услышав музыку, она должна была пошевелить пальцем - на записи мозговой активности такое движение никак не сказывалось. За те два часа, что продолжалась процедура, она подняла палец три раза, и всякий раз это совпадало с рывками самописцев, регистрировавших пики и острые волны в височных долях, что подтверждало наличие эпилептической активности в этих отделах мозга. В свое время Хьюлингс Джексон высказал гипотезу (позднее доказанную Уайлдером Пенфилдом*), что по- * Уайлдер Грейвс Пенфилд (1891 -1976) - канадский невролог и нейрохирург. Широко применяя электростимуляцию при операциях на открытом мозге, получил важные данные о функциональной организации коры головного мозга человека. 177 добная электрическая активность коры является неизменной основой реминисценций и других галлюцинаторных состояний. Но почему эти странные симптомы возникли так внезапно? Мы провели сканирование мозга и выяснили, что у миссис О'С. действительно случился небольшой тромбоз или кровоизлияние в правой височной доле. Именно из-за этого вдруг зазвучали в ночи ирландские песни, ожила хранившаяся в коре мозга музыкальная память. Когда сгусток рассосался, исчезла и музыка. К середине апреля песни полностью прекратились, и миссис О'С. вернулась к нормальной жизни. Я поинтересовался, что она думает обо всем этом, не жалко ли ей утихшей музыкальной судороги. - Забавно, что вы спросили, - с улыбкой ответила она. - В общем и целом мне, конечно, гораздо легче. Но все-таки немного жаль. Мне как бы вернули забытый кусочек детства. Сейчас столько всего играют, что я, наверно, скоро ни одной из этих песен и не вспомню. А некоторые ведь были очень красивые... Что-то подобное я уже слышал от своих пациентов, принимавших L-дофу; тогда я назвал это 'наплывом ностальгии'. Слова миссис О'С. о детстве навели меня на воспоминания о пронзительном рассказе Герберта Уэллса под названием 'Дверь в стене', и я рассказал ей сюжет. - Точно, - сказала она. - Это прекрасно передает и настроение, и все чувства. Но моя стена реальна. И дверь тоже - она ведет в забытое, утраченное прошлое. После этого эпизода мне долго не приходилось сталкиваться с подобными случаями, пока в июне прошлого года меня не попросили осмотреть миссис О'М., поступившую в тот же дом престарелых. Ей тоже было за восемьдесят, она тоже была глуховата, но в здравом уме и твердой памяти. Как и миссис О'С, она слышала музыку и вдобавок временами звон, шипение и грохот. Она утверждала, что слышала и голоса, обычно издали и 'по нескольку хором', так что разобрать слова ей не удавалось. Она никому об этом не говорила и целых четыре года втайне опасалась, что сходит с ума. Узнав от одной из 178 сестер о похожем эпизоде, случившемся у них же несколько лет назад, она вздохнула с облегчением и немедленно обратилась ко мне. Как-то днем, рассказала миссис О'М., она резала на кухне овощи, и вдруг заиграла музыка. Это был гимн 'Пасхальное шествие', за которым быстро последовали 'Славься, славься, аллилуйя' и 'Доброй ночи, Господи Иисусе'. Как и миссис О'С, она заподозрила, что кто-то не выключил радио, - и так же быстро обнаружила, что ни один приемник в доме не включен. Но вот дальше дела у них пошли по-разному: у одной музыка утихла в течение нескольких недель, а у другой продолжается уже четыре года и лишь усиливается. Сначала миссис О'М. слышала только эти три песни. Одной мысли о них было достаточно, чтобы начался концерт, но время от времени они раздавались совершенно неожиданно, сами по себе. Уяснив это, она попыталась не думать о них, но это привело лишь к тому, что они стали приходить ей на ум еще чаще. - А сами-то песни вам нравятся? - спросил я, пытаясь обнаружить психологическую подоплеку. - Значат ли они что-нибудь для вас лично? - Абсолютно ничего, - ответила она, не раздумывая. - Мне они никогда дороги не были и никакого особого значения для меня не имеют. - А как вы относитесь к тому, что они не умолкают? - Я их ненавижу, - сказала она с глубоким чувством. - Представьте, что с вами рядом живет безумный сосед, который в буквальном смысле слова никак не сменит пластинку. Больше года эти песни продолжали звучать с невыносимой регулярностью, но затем музыка стала сложнее и разнообразнее. С одной стороны, это ухудшило ситуацию, но с другой - принесло хоть какое-то облегчение. Теперь она слышала бесчисленное множество песен - иногда по нескольку сразу; порой у нее в голове возникали целые оркестры и хоры; время от времени раздавались голоса и гул. Обследовав миссис О'М., я не нашел никаких серьезных отклонений от нормы, но с ее слухом действительно 179 происходило нечто любопытное. Сверх обычной глухоты, вызванной заболеванием среднего уха, она испытывала серьезные трудности с определением и дифференциацией тонов. Неврологи называют это расстройство амузией и связывают его с нарушением функции височных долей мозга, отвечающих за слух. Недавно миссис О'М. пожаловалась мне, что все гимны в церкви звучат одинаково: ей все труднее различать их по тону и мелодии и приходится полагаться на слова и ритм*. В прошлом миссис О'М. хорошо пела, но теперь она фальшивила и пение ее было лишено всякой выразительности. Миссис О'М. также упомянула, что громче всего музыка у нее в голове раздавалась при пробуждении, стихая по мере накопления других чувственных впечатлений; реже всего музыка появлялась в те моменты, когда миссис О'М. была поглощена каким-то занятием, особенно требующим зрительной активности. Наша беседа продолжалась около часа, и за это время музыка возникла только однажды - прозвучали всего несколько тактов 'Пасхального шествия', но так громко, что почти полностью заглушили мой голос. Энцефалограмма миссис О'М. показала необычно высокую амплитуду волн и повышенную возбудимость в обеих височных долях, то есть в тех отделах мозга, которые отвечают за воспроизведение звука и музыки (а также сложных переживаний и эпизодов из прошлого). Когда она начинала 'слышать', волны высокой амплитуды становились острыми, пикообразными и отчетливо судорожными. Это подтвердило мою гипотезу, что мы имеем дело с музыкальной эпилепсией, вызванной расстройством височных долей мозга. Что же происходило с этими двумя пациентками? 'Музыкальная эпилепсия' звучит как оксюморон, ибо обычно музыка ассоциируется у нас с чувством и смыслом, с глубоко * Сходная неспособность воспринимать речевой тон и выразительность (тональная агнозия) наблюдалась у еще одной моей пациентки, Эмили Д. (см. главу 9 - 'Речь президента'). [Прим. автора) 180 личными переживаниями. Томас Манн говорит о 'целом мире, скрывающемся за музыкой'. Эпилепсия же предполагает обратное - грубый и случайный физиологический процесс, без всякой избирательности, без эмоциональной окраски и смысла. Именно поэтому кажется, что выражения 'музыкальная эпилепсия' и 'индивидуальная эпилепсия' внутренне противоречивы. Тем не менее такие эпилепсии случаются, правда, только в контексте очагов разрядной активности в височных долях - реминисцирующих отделах мозга. Сто лет назад подобные эпилепсии изучал Хьюлингс Джексон; он описывал характеризующие их 'сновидные состояния', 'реминисценции' и 'психические судороги': Перед припадками у эпилептиков нередко возникают смутные, но исключительно сложные внутренние состояния... Перед каждым припадком эти усложненные состояния, получившие название ментальной 'ауры', повторяются в одинаковой или существенно сходной форме. Эти описания долгое время не рассматривались всерьез, пока полвека спустя Уайлдер Пенфилд не опубликовал результаты своих поразительных исследований. Пенфилд не только установил, что 'усложненные состояния' связаны с процессами в височных долях мозга, но и научился вызывать их посредством электростимуляции очаговых точек коры. Во время нейрохирургических операций такая стимуляция мгновенно приводила к появлению у пациентов, при полном сохранении сознания, необычайно ярких 'чувственных' галлюцинаций: они слышали музыку, видели людей, проживали целые эпизоды с полным ощущением их абсолютной подлинности, несмотря на то, что находились в тот момент в прозаической обстановке операционной. Все это пациенты в деталях описывали присутствующим, подтверждая сделанное за шестьдесят лет до этого Хьюлингсом Джексоном утверждение об 'удвоении сознания': У пациента одновременно имеет место 1) квазипаразитическое состояние сознания (сновидное 181 состояние) и 2) сохранившиеся фрагменты нормального сознания - что приводит к удвоению сознания... ментальной диплопии*. Именно это я наблюдал во время встреч со своими пациентками. Миссис О'М. видела и слышала меня, но с трудом, как сквозь сон: иногда это был оглушительный сон 'Пасхального шествия', иногда же более тихий и глубокий сон молитвы 'Доброй ночи, Господи Иисусе' (эта последняя вызывала у нее воспоминания о церкви на 31-й улице, куда она ходила много лет назад и где этот псалом всегда исполняли в конце новенны**). Миссис О'С. тоже видела и слышала меня, но на фоне гораздо более сильных, вызванных эпилепсией образов своего ирландского детства. Она говорила мне: - Я знаю, что вы здесь, доктор Сакс; я знаю, что я пожилая женщина с инсультом в доме для престарелых. Но одновременно мне кажется, что я снова маленькая девочка, снова в Ирландии, - я чувствую руки матери, вижу ее, слышу, как она поет. Пенфилд доказал, что такие эпилептические галлюцинации основаны не на фантазиях - это всегда абсолютно точные и четкие воспоминания, сопровождающиеся теми же чувствами, которые человек испытывал в ходе вспоминаемых реальных эпизодов. Их исключительная детальность, превосходящая все доступное обычной памяти, привела его к выводу, что мозг сохраняет точную запись всех переживаний. Поток сознания человека, считал он, регистрируется в полном объеме и может затем воспроизводиться как в обычных жизненных обстоятельствах, так и в результате эпилептической или электрической стимуляции. Разнообразие и хаотичность таких конвульсивных воспоминаний убедили Пенфилда, что реминисценции по природе своей бессмысленны и случайны. Вот каким образом подводит он итог своим многочисленным наблюдениям: * Диплопия - расстройство зрения, состоящее в двоении видимых предметов. ** Католическое девятидневное моление, обычно посвященное определенному святому. 182 Во время операций становится очевидно, что возникающие переживания являются случайным воспроизведением всего, что составляло поток сознания пациента в определенный промежуток времени... Человек мог слушать музыку, заглядывать в танцевальный зал, воображать налет грабителей из комикса, пробуждаться от яркого сна, балагурить с друзьями, прислушиваться к дыханию спящего младенца, глазеть на светящиеся рекламы, мучиться в родильной палате, пугаться при встрече с хулиганом, наблюдать за входящими с мороза людьми... Это мог быть момент, когда пациент стоял на углу улиц Джейкоб и Вашингтон в городке Саус Бенд, штат Индиана... очень давно, в детстве, смотрел на повозки бродячего цирка... видел, как мать торопит расходящихся гостей... слышал, как отец с матерью поют рождественские гимны. Будь у меня побольше места, я бы охотно процитировал здесь целиком этот замечательный отрывок из Пенфилда (Penfield and Perot, с. 687 и далее). Его описания, как и случаи моих ирландских пациенток, вызывают удивительное ощущение 'личной физиологии', физиологии человеческого 'Я'. Пенфилда особенно интересовали музыкальные судороги, и он приводит массу эффектных и смешных примеров. Он обследовал более пятисот пациентов с височной эпилепсией, и примерно в трех процентах случаев их переживания оказались связаны с музыкой: Нас удивило, что электрическая стимуляция так часто заставляла пациентов слышать именно музыку. Это произошло с одиннадцатью пациентами при приложении потенциала в семнадцати различных точках мозга. Иногда звучал оркестр, иногда поющие голоса, фортепьяно или хор. Несколько раз песня казалась им заставкой к радиопередаче... Музыкальные точки сосредоточены в боковых или верхних отделах височной извилины (все они расположены вблизи точки, связанной с так называемой музыкогенной эпилепсией). 183 Вот некоторые из неожиданных и забавных примеров, которые приводит Пенфилд (список составлен на основе его большой итоговой статьи): 'Белое Рождество' (случай ? 4). Исполняется хором. 'Вперед и вместе' (случай ? 5). Сам пациент не помнит названия, но песню узнала сестра в операционной, когда он стал напевать ее во время эксперимента. 'Баю-баюшки-баю' (случай ? б). Поется матерью, но есть идея, что это была и радиозаставка. Хит, который пациент много раз слышал в прошлом (случай ? 10). 'О Мэри, о Мэри' (случай ? 30). Радиозаставка. 'Военный марш пастырей' (случай ? 31). На той же пластинке, что и 'Хор Аллилуйя', но с другой стороны. Отец и мать поют рождественские гимны (случай ? 32). Музыка из кинофильма 'Парни и девчонки' (случай ? 37). Песня, много раз слышанная пациенткой по радио (случай ? 45). 'Переживу' и 'Никогда не знаешь' (случай ? 46). Много раз слышал по радио. В каждом таком случае пациент, как и миссис О'М., слышал совершенно определенную музыкальную подборку. Одни и те же мелодии повторялись снова и снова, независимо от того, возникали очаги возбуждения сами по себе или же вызывались стимуляцией чувствительных точек коры головного мозга. Звучавшие песни, таким образом, были популярны не только на радио, но и в галлюцинаторных 'программах' - это были, если так можно выразиться, номера 'хит-парадов' коры. На каком основании те или иные песни или сцены 'отбирались' для воспроизведения при галлюцинациях? Пенфилд считает, что в отборе реминисценций нет ни смысла, ни какой бы то ни было определенной причины: 184 Даже если рассматривать такую возможность всерьез, трудно поверить, что тривиальные события и песни, вспоминаемые в результате стимуляции или эпилептических разрядов, могут иметь для пациента какое-то эмоциональное значение. <...> Отбор этот совершенно произволен; есть лишь некоторые свидетельства выработки в коре головного мозга условного рефлекса. Таковы формулировки и отношение к проблеме среди физиологов. Возможно, Пенфилд и прав - и все же нет ли здесь чего-то большего? Достаточно ли серьезно и глубоко рассмотрел он возможность наличия у реминисценций эмоционального содержания - того, что Томас Манн называл 'миром, скрывающимся за музыкой'? Можно ли тут ограничиться поверхностными вопросами типа 'Что значит для вас эта песня'? Изучение свободных ассоциаций показывает, что самые банальные и случайные мысли могут нести в себе неожиданно глубокий смысл, вскрыть который способен лишь тщательный психологический анализ. Мы не находим такого анализа ни у Пенфилда, ни вообще в физиологической психологии. Необходимость глубинного анализа в подобной ситуации отнюдь не очевидна, однако сам факт доступности столь разнообразных конвульсивных воспоминаний настолько исключителен, что дает достаточные основания попытаться этот анализ проделать. Я снова встретился с миссис О'М. и стал расспрашивать, какие ассоциации и чувства вызывают у нее эти песни. У меня не было ни малейшего представления, к чему это приведет, но я считал, что игра стоит свеч. Одна важная подробность всплыла еще раньше. Несмотря на то, что миссис О'М. на сознательном ур