что Григорий Ефимыч ваши просьбы исполнить не может. Без любви нет у него силы, а без силы нет удачи. Понимаю, что боитесь изменить мужу, но пойми-те, что старец не грязнит, а лишь освящает тело... Уж я-то знаю: все мужчины в этот момент думают только о себе, а наш старец думает о боге. Откройтесь ему и познаете великую тайну! *** Но бывала на Гороховой пожилая дама, на которую Гришка не кричал "пошто без декольты пришла?". Она появлялась неиз-менно с черного хода, со стороны кухни, и не сразу поднимала с лица плотную сетку непроницаемой вуали. "Посторонних нету?" -- спрашивала... Это была графиня Матильда Витте, жена экс-пре-мьера. В один из дней она позвонила Симановичу, чтобы он наве-стил ее мужа. Витте уже превратился в мешок из дряблой кожи, внутри которого загнивали немощные суставы и сухожилия, но еще интриговал, желая вернуть себе власть над громадной страной. -- У меня созрел план, который вас заинтересует, -- ска-зал он Симановичу, -- а еврейский вопрос, сами знаете, все-гда был для меня очень дорог. Я хочу нейтрализовать влияние газеты "Новое Время", устройте мне тайное свидание с Григо-рием Ефимовичем! "Новое Время", верная заветам А.С.Суворина, ругала не толь-ко евреев, но и самого графа. "При этом, -- вспоминал Симанович, -- Витте должен был обещать мне, что, если нам удастся про-вести его опять к управлению государственным кораблем, он будет сотрудничать с нами (читай -- сионистами)... Он согласился ев-рейский вопрос поставить на первый план!" Симанович уговорил Вульфа Хайта съехать с квартиры, а ключ от хайтовской квартиры переслал графу. В определенный день, в условиях глубокой тайны, здесь встретились трое. Из уха его сиятельства торчал клок ваты. -- Воспаление, -- пожаловался граф. -- Не дает покоя... Сразу перешли к делам. Витте сказал, что немилость двора к нему сейчас сильно возросла, ибо он всюду открыто вещает о глупости этой войны. Распутин -- через стол -- поцеловал графа. -- Вишь ты, -- сказал, -- я тоже войны боюся. Но что делать? Папа не меня, а других слухал. Каго же нам, как не тебя, Виття, наверх вздымать, чтобы войны не стало?.. Витте завел речь о "Новом Времени": -- Самая популярная газета в России и самая вредная. Она травила меня и евреев, а сейчас призывает народ отдать все силы войне... Необходимо ее обезвредить! Положение семьи Сувориных в финансовом смысле сейчас затруднительно. Мне известно, что они уже ходили к Барку и хлопотали о выдачи им правительствен-ной ссуды под залог суворинских акций. -- Я в этих акцах ни шиша не смыслю, Виття. -- Вы только поддержите нас, -- ответил Витте загробным голосом, -- а уж с акциями Сувориных мы сами разберемся... Вы можете собрать шекель с евреев? -- спросил он Симановича. -- Хоть завтра. Деньги будут. Сколько угодно. -- Отлично. Завтра же начинаю... потихоньку. План был прост. Витте станет подпольным хозяином газеты, которая превратится в рупор банкиров-сионистов. А так как "Новое Время" читала вся Россия (от царя до дворника), то следовало ожидать, что скоро евреи научат тетю Дашу, как выпекать мацу, а дяде Васе они подскажут, как ему лучше всего веселиться на праз-днике йом-кипур... Но Распутин никак не мог вытянуть Витте из затяжной отставки! "Если я уберу Горемыкина и назначу Витте, -- говорил Николай II, -- это для всего мира прозвучит как сигнал военной слабости России... как мирное предложение Германии! Меня убьют мои же генералы, убьют вместе с женой, как убили в своем время сербского короля Александра с его Драгой!" На Гороховой у Распутина собрались дельцы сионистского мира, они притащили с собой скульптора Наума Аронсона, который с большим пылом взялся увековечить нетленные черты старца. -- Кошельки-то вы пошире разиньте, -- сказал Распутин. -- Вам же польза будет. Эвон, мне Сазонов Егорка сказывал: в Амери-ке ваш брат уже все газетки скупил, оттого евреи что хотят, то и делают... Сенаторы тамошни знай себе поворачиваются! За кулисами русской политики Витте действовал так энергич-но, будто ему еще жить да жить. Но вскоре понял, что дни его сочтены, и суворинские акции уступил Митьке Рубинштейну (о чем семья Сувориных, конечно, не знала). Жестоко отомстив газе-те за ругань, граф Витте умер от воспаления уха, перешедшего в менингит. "Новое Время" юридически уже находилось в сионистс-ких руках, но Рубинштейн еще не знал, как приступить к делу практически. Пока что он принюхивался к газете через своего дав-него агента Манасевича-Мануйлова, который, кстати, информи-ровал и Степана Белецкого, а тот... молчал, потому что уже полу-чил анонимку: "Делай, что хочешь, сажай, кого хочешь, а нас не трогай. Иначе измордуем и оплюем". Это была мафия... 3. УБИЕНИЕ "НЕВИННЫХ" МЛАДЕНЦЕВ Оставив терзать Францию, весь 1915 год Германия посвятила перемалыванию русских фронтов. Немцы пустили "рвотные" газы, австрийцы вели подлый огонь разрывными пулями. От таких пуль раны (я их видел) страшные. Теперь, если брали в плен австрияка, в подсумке которого лежали пачки "дум-дум", его расстреливали на месте. Вена объявила, что за каждого австрийца будут убиты два русских пленных. В феврале 1915 года Николай Николаевич издал приказ: за каждого убитого в Австрии пленного он будет вешать четырех, благо "у нас австрийских пленных на это хватит". Чтобы спасти положение, верховный мотался по фронтам, страшно ма-терил офицеров, срывал погоны с плеч генеральских, револьве-ром гнал людей в бесплодные атаки. Про него рассказывали, что вечером он с бычьим хлыстом в руке залетел в ресторан Варшавы, где кутили "окопники", и ударами хлыста всех офицеров, словно собак, разогнал по своим частям... Неосвещенные промерзлые вагоны вывозили с фронта искалеченных, в теплушках лежали гробы с мертвыми офицерами, а на гробах сидели денщики, дело которых -- доставить "его благородие" родственникам для захоронения. Пятый день в простреленной голове поезда выкручивают за изгибом изгиб. В гниющем вагоне на сорок человек -- четыре ноги. Нехорошо кричал паровоз, слышен был разговор: -- Самое страшное -- это когда горело кладбище. Не верите?.. Целое кладбище, и горят кресты, объятые пламенем. Горят страш-но. Пламя облизывает на крестах имена и фамилии, когда родился, когда умер... Мне казалось, что горят сами покойники. -- Где это вы видели, поручик? -- Это в Польше, господа, в селе Бяла Кавень... Немцы подо-жгли сначала костел, а потом заполыхало и кладбище. -- Не там ли вас и ранило? -- Да нет, не там. И сам не знаю, как уцелел, Я из корпуса Булгакова... Все полегли под Августовом в лесах Мазурии. Был февраль, когда немецкая армия перешла в атаку на Августов, на Вержболово, на Сувалки; Берлин готовил "ме-шок" для нашей 10-й армии, но корпус генерала Булгакова встал на пути Гинденбурга словно каменный, и, выбитый весь без остатка, он позволил армии выйти из окружения, а линия фронта застыла на линии Ковно -- Осовец... В рядах этой 10-й армии служил и Мясоедов. Черного кобеля не отмоешь добела. Это я говорю адвокатам Мясоедова, которые не убедили меня своим красноречием. Но даже если зачеркнуть все подозрения в шпионаже, то все равно (я убеж-ден в этом!) полковник Мясоедов достоин только одного -- что-бы его повесить за шею и чтобы он, высунув язык, болтался в петле до тех пор, пока веревка не сгниет, и пусть он рухнет... *** Генерал-лейтенант Советской Армии М.Л.Бонч-Бруевич пе-ред смертью вспоминал: "Я приказал контрразведке произвести негласную проверку и, раздобыв необходимые улики, арестовать изменника". В документальной книге "250 дней в Царской Ставке" большевик Михаил Лемке писал: "Дело Мясоедова поднято и ведено главным образом благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, а помогал Батюшин" (это тот самый генерал Батюшин, который на маневрах германской армии вытащил из кармана Вильгельма II записную книжку, моментально сфотографировал ее и вложил обратно в карман кайзера, который так ничего и не заметил). Мясоедов сам напросился в 10-ю армию, которая держала позиции близ пограничного Вержболова; он служил в армейской разведке. В основном же, хорошо зная богатые прусские усадьбы, занимался мародерством. Грузовиками и вагонами вывозил посуду и картины, книги и фарфор, полковник-жандарм не гнушался сдирать даже занавески с окон. Раскатывая вдоль фронта на авто-мобиле, Мясоедов не догадывался, что шофер и два солдата, услужавшие ему, -- это офицеры контрразведки, обладавшие боль-шой физической силой... На крыше дома мясоедовского тестя Са-муила Гольдштейна обнаружили нацеленные на Германию радио-антенны, а вскоре Бонч-Бруевич вскрыл перехваченное письмо от "преданного Бориса". Мясоедову писал родственник его жены Бо-рис Фрейдберг, прося срочно выехать в Ригу, телеграфируя о сво-ем выезде на либавский адрес. Мясоедов стал поговаривать, что ему надо бы заглянуть в Дембову-Руду под Вильной, где разме-щался штаб новых воинских формирований. Завели мотор и поеха-ли... Было ясно, что Мясоедов готовит пакет сведений для "Бори-са". На одной из литовских мыз Мясоедов "был пойман на месте преступления. Пока владелец мызы разглядывал переданные пол-ковником секретные документы, один из переодетых офицеров как бы нечаянно вошел в комнату и схватил Мясоедова за руки. Назвав себя, офицер объявил изменнику об аресте..." Сразу же были взяты под стражу его родственники и сообщники по службе в "Северо-Западном пароходстве" -- этом гнезде шпионажа; кон-трразведка вывезла с квартиры Мясоедова целых три телеги бу-маг... Мясоедов все отрицал! Он не думал, что идет к трагической развязке, и держался нагло, не давая точных объяснений о своем подполье. Лишь когда ему называли богатых евреев из Германии, связанных с фирмой его тестя, полковник начинал путаться, ссы-лался на плохую память, и от него часто слышали: "Можно ли верить жидовским россказням?.." Следователи не обратили внима-ния на сцепление некоторых обстоятельств. Мясоедов, оказывает-ся, не раз навещал Распутина -- на Гороховой (и на Английском проспекте, где тот жил раньте), а вся свора его помощников, арестованная вместе с ним, была идейно связана с финансовым окружением Распутина; если при этом вспомнить, что в охране Распутина служили германские агенты, то подозрения еще боль-ше усиливаются... Дело о предателе передали в Варшавский окружной суд, но тут вмешался главковерх, велевший судить мерзавца военно-полевым судом -- без канители! Ставку запросили -- будет ли верховный утверждать приговор? Николай Николаевич отвечал, чтобы веша-ли без его санкции. На суде Мясоедов сознался в мародерстве (но только в этом). Хотя и тут он нашел себе оправдание: "Не один я так делал -- все хватали что видели..." Суд вынес приговор -- смерть через повешение. Мясоедов по-просился в уборную. Там он разбил пенсне и осколком стекла пе-ререзал сонную артерию. Его наскоро перевязали и всего в бинтах, залитого кровью, потащили на виселицу. "Не винова-а-ат!" -- кри-чал Мясоедов; его повесили, а за компанию с ним вздернули и его друзей-приятелей. Пресса оповестила: "Соучастники казненных государственных преступников Мясоедова Борис Фрейдберг, Шпиона и Аарон Зальцманы, Отто Ригерт, Давид Френберг, Роберт Фальк, Матеуш Микулис приговоре-ны военным судом к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение... Жена казненного Мясоедова, Клара Мясоедова, осуж-дена к ссылке на поселение". Берлин заявил, что обвинения Мясоедова придуманы русской Ставкой, чтобы свалить Сухомлинова! А сионисты утверждали, что генералы-антисемиты обвинили Мясоедова с единой целью -- дабы иметь большое удовольствие повесить бедных евреев. *** Распутина срочно вызвали на квартиру юриста Слиозберга, где собрался весь "цвет" денежной верхушки еврейского капитала и петербургские раввины -- Эйзенштадт и Фридман. Распутина сионисты буквально оглушили стенаниями и звонкой бранью, сыпавшейся на головы русского верховного главнокомандования. -- Нас уже стали вешать! -- кричали они. -- Что могу, то я сделаю, -- отвечал им Распутин... Симанович писал: "Делегаты продолжали свои жалобы про-тив Николая Николаевича и просили Распутина избавить ев-рейство от его преследования... Распутин встал и перекрестил-ся. Это означало, что он дал клятву помочь нам. В глубоком волнении объяснил он, что Николай Николаевич будет отстра-нен от должности вождя русской армии... "Тогда царь возьмет на себя командование армией, и мы сможем сделать что-либо для евреев", -- сказал он. Все присут-ствующие были потрясены этим обещанием". Аарон Симанович тут же выступил перед со-бранием с дельным предложением: -- Евреи, кладите сто тысяч для нашего друга! "На другой же день Мозес Гинзбург внес в один из банков на имена дочерей Распутина по 50 000 рублей". Казнь Мясоедова име-ла глубокий подтекст. Если даже Николай Николаевич и повесил Мясоедова едино ради устранения Сухомлинова, то ядро, запу-щенное им в министра, рикошетом должно поразить и самого вер-ховного. Против командования русской армии сразу ополчилась темная сила, в которой воедино совместились царь с царицей, Распутин с сионистами... Симанович деньги-то давал, но при этом держал Гришку за глотку, требуя от него "сдачи". Распутин знал, что с коровой, которая дает молоко, надо быть ласковым. При его содействии сионисты образовали в городе Луге (под Петербургом) особый центр по призыву евреев в армию. "Все члены комиссии, -- писал Симанович, -- были назначены по указанию Распутина, и если к ним попадался призываемый, на бумагах которого имелся мой условный знак, то такого обязательно освобождали". Но этого им показалось мало -- в Петербурге заработала подпольная фаб-рика по изготовлению фальшивых дипломов на звание зубных вра-чей; владелец такой бумаги, по тогдашним законам, не подлежал призыву! А в карман Распутину текли деньги... В этом году он зая-вил, что старшую дочку Матрену отдаст только за еврея, и вскоре на Гороховой появился жених Абрам Давидсон -- тот самый репортер, что был в Покровском при покушении Хионии Гу-севой. Но, как выяснилось, он сватался лишь ради сенсации, чтобы подзаработать на ней, и тогда Распутин, верный своим догмам философии жизни, набил ему кулаком морду и спус-тил вниз по лестнице, где жених угодил в лапы филеров, кото-рые ему еще добавили... Это было, так сказать, богатое прида-ное за дочкой Распутина! Душно. Хочется глотка чистого воздуха... *** Историки пишут с заглавных букв -- Великое Отступление! Гинденбургам и людендорфам не удалось поколебать удивляю-щую весь мир железную стойкость российского воина-солдата... Под белым флагом парламентера в крепость Осовец явился германский офицер и сказал генералу М.С.Свечникову: -- Мы даем вам полмиллиона имперских марок за сдачу фор-тов. Поверьте, это не взятка и не подкуп -- это простой подсчет, что при штурме Осовца мы истратим снарядов на полмиллиона марок. Нам выгоднее истратить стоимость снарядов, но зато сохра-нить сами снаряды. Не сдадите крепость -- обещаю вам, через со-рок восемь часов Осовец как таковой перестанет существовать! Свечников ответил парламентеру вежливо: -- Предлагаю вам остаться со мною. Если через сорок восемь часов Осовец будет стоять, я вас повешу. Если Осовец будет сдан, пожалуйста, будьте так добры, повесьте меня. А денег не возьмем! Немцы подвезли осадные мортиры, глотки которых имели в радиусе 42 сантиметра. Осовец стал похож на работающий вулкан, из его амбразур высвистывало длинные языки огня, от нестерпи-мого жара в округе крепости пересохли болота, из возникших во-ронок диаметром в 12 метров вдруг забили родники, разбужированные сотрясением почвы. Целые рощи деревьев взлетали кверху... Немцы выпустили 200 000 снарядов по "пятачку", но Осовец выстоял, а высокий дух гарнизона не поколебался. Тогда немцы закутали крепость в плотное облако газа -- это был хлор с приме-сью брома, мощное средство поражения. Все живое на много миль в округе пало замертво. В муках умерли волки и лоси, не стало в лесах косуль и зайцев, даже воробышек нигде не чирикнет. Но солдата геройского Осовца (даже без противогазов!) выстояли в ядовитой отраве, укрываясь от газа в складках старинных стен и прячась в подземелье фортов... Их доблестный командир М.С.Свеч-ников -- это будущий профессор Военной академии имени Фрун-зе в Москве, солдаты же его -- это отцы тех, что держали оборону Бреста в 1941 году! Героизм всегда преемствен: из ничего ничего и не рождается. А многие из кавалеров солдатского Георгия в 1945 году дошагали до Берлина кавалерами ордена солдатской Славы... 4. ПОКЛОНЕНИЕ СВЯТЫМ МОЩАМ Маклаков пожелал видеть Джунковского. -- Владимир Федорович, эм-вэ-дэ получило агентурные дан-ные что жена хулигана Илиодора-Труфанова собирается вслед за ним за границу. Кажется, она везет дополнительные материалы о Распутине... Ее надо задержать, обыскать, все изъять! -- Хорошо, -- согласился Джунковский. Шеф корпуса жан-дармов, он имел неограниченные возможности. Когда его соб-ственная агентура доложила, что жена С.Труфанова благопо-лучно миновала границу, он обманул Маклакова. -- К сожале-нию, мы опоздали. Наблюдение не сработало, и эта баба про-скочила под шлагбаум. -- Жаль! В этом была заинтересована императрица... В начале весны Распутин поделился с царицей: -- Кады Илиодоркина дура пырнула меня ножиком, я в боль-нице обещал богу, что коли кишки срастутся, так я поеду до Мос-квы да в Кремле поклонюсь мощам святого патриарха Гермогена. Соврал ты, Гришенька! Не мощи, а громадный барыш от поставок нательного белья для армии манили тебя в Москву. Я нарочно не писал о безобразиях Распутина, приберегая силы для этой главы. Прогремевший на всю Россию скандал у "Яра" в московских Сокольниках имел большое значение для даль-нейших событий... *** Уведомившись, что старец прибывает в первопрестольную, дабы коснуться мощей угодников, московский градоначальник, гене-рал свиты Адрианов, спал отныне вполглаза. Полиция находилась в состоянии беспокойства и нервотрепки. Наконец купец Тарарыкин (владелец ресторана "Прага", что на Арбате) доложил градоначальнику по телефону, что Распутин уже осчастливил его своим посещением, нафурил большую лужу в гардеробе, но в основном вел себя достойно всяческого подражания. -- Однако Ефимыч ни за что не платил, а счет за ужин велел переслать на ваше имя, -- сказал ресторатор. -- Нахал! -- ответил Адрианов, но счет оплатил... Распутин повидался с нужными людьми. Это был редактор сплетницкой газетки "Новости Сезона" Семен Лазаревич Катульс-кий и забулдыга из дворян -- Коля Соедов, автор горячих и акту-альных репортажей о случаях воровства в магазинах и драках в пив-ных. Распутин сказал этим подонкам, что в высших сферах устроит им хороший чистоган с поставок белья, но... "Меня не забывай-те!" -- заметил он. Катульский сразу сунул ему в карман тысчонку. -- Григорий Ефимыч, такое дельце надо спрыснуть. -- Не без этого, -- захапал деньги Распутин. Семен Лазаревич звал ехать к "Яру", владелец которого Суда-ков обещал ему отвести для Распутина отдельный кабинет. -- А я, -- сказал Соедов, -- напишу статью о похвальных дей-ствиях московской полиции и лично градоначальника Адрианова. -- Это зачем же тебе? -- спросил Распутин. -- Пускай всем нам будет приятно. -- А-а... ну, тады валяй. Пиши! -- разрешил Распутин. Компанию поставщиков белья украсили женщины, средь ко-торых была аристократка (имя ее полиция в своих донесениях скры-ла), дряблая купчиха Анисья Решетникова, две еще какие-то кра-ли и Гришкина любовница Елена Францевна Джанумова, всту-пившая с ним в связь, чтобы он помог вытянуть из Сибири ее родителей, сосланных за шпионаж в пользу Германии. Заняли кабинет -- честь честью. Как порядочные. Распутин, облапив Джанумову, жаловался: -- Вот жистя настала! В сутки часика два еще ничего. А потом опять плохо. И с чего это мне так скушно бывает?.. Семен Лазаревич подлил ему винца и запел: Выпьем мы за Гришу, Гришу дорогого. Присутствующие с большим желанием подхватили: Свет еще не видел Милого такого! Распутин поцеловал Джанумову в нос и сказал: -- За "величальную" вам спасибочко. Выпьем... Аристократка (имя которой неизвестно) без улыбки на лице наблюдала за ним. Распутин сказал ей, что завтра придет к ней. -- Пожалуйста, -- тихо отвечала женщина. Соедов проявил волнение, свойственное алкоголикам: -- Что-то мы мало пьем. Что-то мало едим. Распутин воткнул в рот бутылку, высосал до дна. -- Давай вторую, -- и второй не стало. На закуску ему послужил поцелуй Франтика, как он называл Джанумову. Анисья Решетникова, нелюдимая и мрачная, налегала на еду. Катульский, не жалея штиблет, плясал модный кэк-уок. Аристо-кратка, раскурив тонкую папиросу, окуталась вуалью сире-невого дыма. Наступила полночь, кабинет уже показался Распути-ну тесен для разгула, он спихнул с колена Франтика и встал. -- А чего тута сидеть? Пошли к народу... Кагульский и Соедов вывели его в общий зал, держа под ло-котки, как патриарха, который является к своей пастве со словом святого откровения. Публика в ресторане оживилась: -- Распутин... Вон этот... с бородой... ах! Оценив внимание к своей особе, Гришка выхватил из карма-на штанов пачку денег, быстро раскидал червонцы в хор балалаеч-ников, сотенные бумажки с хохотом ловили цыганские певички. Он стал шляться между столиками ресторана, хвастаясь: -- Рубаха на мне... вишь? Сама царицка вышивала. А поясок-то, вишь, какой? У меня сапоги на два размера больше царского... Балалаечники исполняли национальные мотивы: Выйду ль я на реченьку, Погляжу ль на быструю... Здесь я в смягченной форме передаю подлинные фразы Распу-тина, которые тут же фиксировались агентами тайной полиции. Вскоре аристократка, не выдержав, подозвала к себе лакея. -- Быстро выпишите счет. -- За весь кабинет? -- спросил он. -- Да, за весь... Почуяв, что женщина пренебрегает им, Распутин, "взбешен-ный, шатаясь, произвел неприличный жест рукой... Светская дама бросила на стол пачку денег, далеко превышавшую итог счета, и поспешно вышла. Цыганки вышли вслед за нею" (из протокола полиции). Так поступают умные люди. А глупые радуются, и на-шлись дураки, которые даже забрались на пальмы, как обезьяны, чтобы лучше видеть все безобразия. При этом, как докладывала агентура, хозяин ресторана Судаков, желая избежать скандала, стал азартно (и не к месту) уверять публику, что это не Распутин, а какой-то самозванец... Гришка сразу взревел от горчайшей обиды: -- Это я-то не Распутин? Да я самый настоящий... А чем Распутин мог доказать, что он Распутин? Полицейский отчет гласит, что Гришка "обнажил половые органы и в таком виде продолжал вести беседы с певичками, раздавая некоторым из них записки с надписями "люби бес корыстно". На замечание хора о непристойности поведения Распутин возразил, что он все-гда так и держит себя перед женщинами; при этом, чтобы ему поверили, он "называл по фамилиям женщин, которые ему отда-вались, сообщая о каждой какую-либо деталь, смешную или скаб-резную...". Франтик (у которой в биографии не все было чисто) быстро смылась в уборную. Соедов активно уговаривал Распутина еще "дернуть по маленькой", а издатель газеты Катульский пред-принял попытку застегнуть на Распутине штаны, но потерпел в этом фиаско... ...Судаков позвонил Адрианову. -- Был он у меня. Страшно рассказывать. -- По счету уплатил? -- забеспокоился градоначальник. -- Я бы сам, -- отвечал Судаков, -- заплатил ему в десять раз больше, только бы он не бывал у моего "Яра"... Проломив рогатки цензуры и не щадя нравственности читате-лей, газеты опубликовали смачные подробности скандала у "Яра", а в Петербург полетели доношения под грифом "сов. секретно". Поклонение московским мощам пошло все-таки на пользу Распу-тину, и, заработав на поставках белья для фронта, он впер к себе на третий этаж рояль. С удовольствием разглядел свою персону в отражении черной лакированной крышки. Сказал: -- Это вам, доченьки! Мотри, как батька-то для вас старается. Последнее готов с себя снять, чтобы вам хорошо сделать... *** Все документы о скандале сконцентрировались в сейфе шефа жандармов Джунковского; с докладом к царю он прошел в прием-ную императора, где случайно напоролся на Распутина. -- А-а, ты здесь... Тебя-то мне и надобно! Нервный генерал по всем правилам бокса нанес острый хук в подвздошину. Распутин от боли открыл рот, но... безмолвствовал. Свинг в челюсть склонил его голову на левое плечо. Джунковский прямым снизу поправил ее -- и она повисла на правом плече. По-следовал заключительный апперкот -- Распутин мешком осел на пол. В англизированной свите царя оценили все по достоинству: -- Поздравляем. Нокаут. В подробном докладе царю Джунковский сознательно выделил в нем те места скандала, где Распутин похвалялся своим влиянием на царицу и на придворных дам. Николай II сказал: -- Прошу вас, пусть это останется между нами... Джунковский закончил речь обычными рассуждениями о том, что за спиною Распутина стоит некое таинственное сообщество "жидо-масонского" толка (это был пункт его помешательства). -- Я все это проверю, -- обещал ему царь... Степан Белецкий оживил эту картину: "По словам Распутина, государь после этого долго не пускал его к себе на глаза, и поэтому Распутин не мог слышать или говорить спокойно о генерале Джун-ковском до конца своей жизни". Но, никому не веря, Николай II поручил Саблину разобраться в докладе Джунковского. -- Я знаю, Григория не любят. Где ложь, где правда? Саблин, опытный арбитр в семейных делах Романовых, на-шел в себе смелость подтвердить правоту доклада Джунковского: -- Государь, Григорий Ефимыч у "Яра" превзошел сам себя... Императрица пожелала видеть Саблина, и, сочно поцеловав его в губы, она врезала ему оскорбительную пощечину. -- Дурачок, что ты там наболтал моему дураку? Вечером Саблину влетело еще и от Мануса. -- Вы сделали большую глупость, -- сказал капиталист. -- Как можно отзываться о Распутине дурственно, если... -- А ну вас всех к черту! -- вспылил офицер "Штандарта". Опираясь на костыли, притащилась Вырубова. -- Ты подумай, Аня, -- расплакалась царица, -- опять целый воз грязи навезли к нашему порогу. Конечно, кто спорит, у "Яра" и бабы были, не без этого, но... при чем же здесь Григорий? -- Это была нечистая сила, -- заверила ее Вырубова. -- Конечно! Любой другой, попади он к "Яру", не ушел бы оттуда живым, и только божественный промысел помог Григо-рию спастись... Я даже знаю, кто подстроил ему эту ловушку! -- Кто? -- оживилась Вырубова, гремя костылями. -- Московский градоначальник Адрианов. -- Ах, так? Ну, он у нас еще попрыгает. Он еще у нас попля-шет. Аксельбант свиты царской ему теперь лишь во сне приснится. *** Петербург в это время был потрясен страшным взрывом на Пороховых, так что даже в Царском Селе вздрогнул дворец; сани-тары долго собирали обезображенные трупы; Алиса рассылала се-мьям погибших рабочих иконки. Затем 9 мая взорвался эшелон с боеприпасами в Гатчине, причем разнесло все дачи возле путей, и тут вспомнили, что эшелон несколько раз загорался еще в столи-це -- перед отправкой. Наконец, громыхнул третий взрыв -- на Охтенском заводе, опять кровь и жертвы... Все понимали, что не-мецкая агентура творит в Питере что хочет. Распутин дал царице совет: "Скажи папе, чтобы газеты не ругали немцев за эти взрывы. Война столько зла принесла, так на што это зло усиливать? Ну, рвануло. Ну, отскочить не успеешь. Ну, сдохли. Ну и бог с ними..." Он подарил царице икону с колокольчиком: "Коль дурной чело-век явится, сразу звон услыхаешь". А царю он подарил палку, куп-ленную на Афоне: "Носи! Эту дубину я благословил..." 5. ОТКРЫТЫЕ СЕМАФОРЫ Немцы, немцы, немцы -- они так обжили государственное правление, что высшая власть казалась уже немыслимой без приставки "фон-цур". Знаю, что средь обладателей немецких фамилий были светлые одаренные личности, любившие Рос-сию не меньше русских, которых порою даже угнетало их не-мецкое происхождение, тянувшееся от предков, выехавших на Русь с незапамятных времен. Но была и мутная накипь, гнилая мякина, от которой не знали как избавиться... Что долго гово-рить! Вот, пожалуйста: министр императорского двора граф Фредерикс! От слабоумия путал окна с дверями. Однажды он уже сделал шаг... в окно (успели перехватить за фалды мундира). А недавно он опять отличился. Подошел к самому императору и свысока потрепал его по плечу, спрашивая: -- А тебя тоже пригласили к столу царскому?.. Николай II в этом случае показал себя либералом: -- Куда ж мне его деть, дурака? Он так предан мне... *** Никто в Думе не ожидал, что Хвостов распечатает свои уста, но лидер правых заставил всех невольно вздрогнуть: -- Народ ропщет: "Сами продались и нас продали!" Я говорю о немецком засилье в стране, о германском шпионаже в России... Доколе же? -- Хвостов не был голословен и бил точно по цели -- по немецким банкам, по промышленным синдикатам, в тени ко-торых затаилось мурло германских капиталистов. Основной удар он обрушил на электротехническую промышленность, издавна быв-шую в подчинении немецкого капитала: "Сименс и Шуккерт", "Сименс и Гальске", "Всеобщая компания электричества", "Об-щество электроэнергии 1886 года" -- ни один выстрел Хвостова не пролетел мимо "яблочка". -- Мы включаем в квартире свет, мы покупаем билет в трамвае и даже не сознаем, что этими безо-бидными действиями мы невольно оплачиваем рабскую дань Гер-мании... Народ прав, наши верхи предались сами и нас преда-ли! -- открыто возвестил Хвостов. -- Но чтобы народ не устроил самосуда, правительство должно возглавить борьбу против герман-ских хищников -- капиталистов и банкиров... Почему, черт побе-ри, акции "Общества 1886 года" не котируются на русской бирже? Почему эти акции всегда котировались на биржах Берлина? Элек-тричество -- будущая кровь нашей империи, и мы не позволим, чтобы рубильник великороссийских моторов включали в конторе "Дойчес Банка" рукою проклятого кровавого кайзера! Хвостову удалось нащупать и самое больное место в артил-лерии: электрофирмы выполняли заказы для фронта (дистан-ционные трубки и запальники для снарядов, которых как раз больше всего и не хватало!). Он понимал, что эта дерзкая речь заставит Царское Село обратить внимание на самого оратора, а поездки на "Виллу Родэ" отлакируют общую картину его пра-вого патриотизма. Весь мокрый от пота, под грохот аплодис-ментов, Хвостов спустился с трибуны -- дело сделано! Из гос-тевой ложи спустилась в вестибюль дворца нарядная, как кук-ла, Наталья Червинская (кажется, эта конотопская Клеопатра все-таки нашла своего Антония). -- Слушай, Лешка, -- сказала она, -- ты даже не представля-ешь, как тебя сейчас попрет... выше, выше. Ты у меня молодец. Депутаты подходили к нему, пожимали руку: -- Великолепно! Проникновенно! Потрясающе! -- Это моя тема, -- скромно отзывался Хвостов. -- Довольно нам, русским, поклоняться Германии... морду в кровь расхлещем! Червинская предложила ему встретиться вечером. -- Я позову и Побирушку... не спорь, от этого князиньки с его портфелем, набитым пипифаксом, очень многое зависит. Пуришкевич тоже подошел к Хвостову, спросил: -- О чем, мой друг, будет ваша следующая речь? Хвостов (карьеристски точно) наметил верную цель: -- - О дороговизне... О том, что в столице появились у магази-нов очереди, которые шутники стали называть "хвостами"! Вечером дома у Червинской сидели на тахте многопудовые Хвостов и Побирушка; извилистая тропинка уводила их в трепет-ные кущи МВД; Червинская просила их пересесть на стулья: -- Слезайте с тахты! Вы мне все пружины продавите... Через несколько деньков пассажиры дачного поезда виде-ли, как два толстяка ехали в Царское Село, и по столице по-шли разговоры: "Побирушка таскал Хвост за собою -- скоро что-то будет..." А самое смешное в том, что Побирушка как раз и был акционером "Общества электроэнергии 1886 года". Хво-стов своей речью в Думе наносил удар по карману Побирушки. Спрашивается: какая же корысть Побирушке выдвигать Хвостова с его антинемецкой пропагандой? Но в том-то и дело, что, выдвигая Хвостова, Побирушка надеялся потом -- через того же Хвостова! -- пресечь все нападки на электротехничес-кую индустрию, бывшую в немецких руках... Ничего сложного нет -- все просто в мире капитализма! *** Сложнее объяснить немецкий погром в Москве... Веселее все-го было на 1-й Мещанской, где вино лилось рекой -- до колена, а пожарные крючьями изымали из подвалов упившихся. Громили "Шварца" на Кузнецком мосту -- из магазинов хирургических ин-струментов вылетали операционные приборы. Все это вершилось не в суровом молчании, а с возгласами: "Бей немчуру поганую, да здравствует Россия!" Музыкальная фирма "Циммерман" еще не ведала такой какофонии: на мостовую, крутясь ножками, вылета-ли рояли и пианолы, клавиши скакали по булыжникам, похожие на суставы пальцев от высохшего скелета. А вот и оптический "Мюл-лер": витрины распались со звоном, хрупкие линзы для очков раз-ной диоптрии давились под ухающими сапогами биндюжников. Вдрызг разнесли похоронного "Гринбаума": каждый имел возмож-ность на всю жизнь запастись гробами! Дворничихи растаскивали по дворам длинные покойницкие саваны, из которых получались хорошие простыни. Зато гробовые подушки не нашли примене-ния, ибо спать на них жестко, -- их сложили в костер, и вокруг пожара плясали если не "Карманьолу", то, во всяком случае, "Ба-рыню" -- вприсядку! Было и зловеще печальное в этой истории. Пострадало издательство И.Н.Кнебеля, выпускавшее очень хоро-шие книги по русскому искусству. В погромном огне безвозвратно сгинули 200 картин русских живописцев, масса негативов и цен-ных клише (Игорь Грабарь тогда же потерял тираж своего издания "История русского искусства" -- и даже прервал писание моно-графии). Всего было разгромлено в Москве 732 фирмы, убытки составили сумму более 50 миллионов рублей. Но в чисто нацио-нальном погроме вдруг обнаружилась и политическая подкладка, "На знаменитой Красной площади, видевшей столько историчес-ких сцен, толпа бранила царских особ, требуя пострижения импе-ратрицы в монахини, отречения императора, передачи престола великому князю Николаю Николаевичу, повешения Распутина и прочее... Эти известия вызвали ужас в Царском Селе". Войскам в Москве дали приказ -- применять оружие, и последние искры антинемецкого погрома были затоптаны. Теперь надо искать вино-ватых, а такие всегда сыщутся... -- Градоначальник Адрианов! -- сказала царица -- Когда скан-дал был у "Яра", Адрианов палец о палец не ударил, чтобы помочь святому старцу выбраться из этой гнусной ловушки... По высочайшему повелению Адрианова обвинили в "бездей-ствии власти" и с его груди сорвали аксельбант свитского генерала. Общипанный курам на смех, генерал сразу поехал в Петербург. Адрес ему известен: Гороховая, 64, кв. 20. -- Ах, мать твою размать... -- еще с порога начал Адрианов. Распутин оценил героический пролог к серьезному разговору и посоветовал не стесняться. -- Не дурак, понимаю, что дело не в погроме. Когда ты без штанов у "Яра" гулял, я тебе не мешал? -- Не мешал, -- согласился Распутин. -- А теперь на меня твоих же собак вешают... -- Ты умный, -- сказал ему Распутин. -- Вот тебе бумажка, вот тебе вставочка с перышком... Садись, хенерал, и пиши всю правду царю. Пиши как есть. Без штанов я не гулял и вообще вел себя у "Яра", аки голубь небесный. Напиши так, чтобы государь поверил тебе, а не этому гаду Джунковскому. -- На чье имя писать? -- деловито спросил Адрианов. -- Анютке пиши... Вырубовой. Адрианов сочинил обширную справку на тему о Гришкиной благопристойности, из коей явствовало, что в ресторане у "Яра" все сидели без штанов, но Распутин к этому безобразию не-причастен. Адрианов снова украсил свою грудь аксельбантом, а теперь... "Теперь дело за Джунковским", -- сказала царица. Николай II вызвал Джунковского к себе и, поправляя усы, ска-зал, что прежнего доверия к нему он не испытывает -- можно снимать аксельбант. Джунковский снятым аксельбантом хлобы-стнул по столу, как плеткой. -- На фронт хочу... Дайте мне дивизию! Командуя дивизией, он вместе с дивизией вошел в револю-цию как генерал-фронтовик; один хороший нокаут, сделанный им Гришке, решил его судьбу, и в 1926 году, провожая Джунков-ского на курорт, знаменитый А.Ф.Кони напутствовал его словами: "Будущий историк оценит ваше отважное выступление против Распутина..." *** Екатерина Великая (посмертной славе которой так завидо-вала Алиса) имела при себе камер-фрау Марью Саввишну Перекусихину; эта дама с большим знанием дела опробовала кан-дидатов в фавориты, после чего следовал ее доклад: "Петька слаб, а Сенька дюж, Сенька гож, матушка!" Нечто подобное происходило и сейчас: кандидат на пост министра, прежде чем попасть пред светлые очи государыни, должен побывать на цар-скосельской дачке Анютки Вырубовой, которая оценивала его -- "наш" или "не наш"?.. Хвостов уже пил чай на даче Вырубовой, но понравился ей, увы, напрасно! Обстоятельства сложились так, что царь временно выпал из-под контроля жены. Возмуще-ние в народе против царской семьи, угрозы скинуть "Николашку" с престола, а царицу заточить в монастырь подейство-вали на царя. Надо было как-то спасать положение, произведя смену министров, чтобы на время притушить недовольство в стране. Но царь понимал, что, пока он в Царском Селе, ни жена, ни Вырубова, ни Распутин не дадут ему это сделать. А потому он спешно отбыл в Ставку... Императорский салон-вагон въехал через ворота в заборе и остановился напротив штаб-ного вагона дяди Николаши, который помог племяннику спрыг-нуть с высокой подножки. -- Здесь, -- сказал ему царь, -- в тихой деловой обстановке, без баб и истерик, я приму очень ответственные решения... Первым делом надо было задобрить Думу, которую крайне раздражала Влюбленная Пантера -- Маклаков. Родзянко уже не раз настаивал на удалении Сухомлинова, Саблера и Щегловитова; в обществе перетирали на зубах вопрос о трагической не-хватке снарядов на фронте, всюду лаяли Малечку Кшесинскую, за которой стоял великий князь Сергей Михайлович... Маклаков был вызван в Ставку. -- Я, -- сказал ему царь, -- целиком солидарен с вами, что Думу надо бы закрыть на замок, а Родзянко ведет себя хамски, принимая на себя почести, будто он глава государства. Но... За этим царским "но" Маклаков хлопнулся в обморок. Его оживили. Влюбленная Пантера рыдала: -- Чем же я не угодил вашему величеству? -- Вы угодили мне, но я вынужден считаться с тем мнением, которое у нас неостроумно прозвали общественным... Маклаков с трудом пришел в себя. -- Говорят, на мое место прочат Алешку Хвостова? -- Ставка желает князя Щербатова... Николай Борисович Щербатов занимал должность началь-ника государственного коннозаводства -- лошадь по-прежнему играла в России колоссальную роль (особенно сейчас, когда пулеметы косили нашу славную кавалерию), и, влюбленный в гипполо