Станислав Лем. Звездные дневники Ийона Тихого. Путешествие двадцать восьмое
--------------------
Станислав Лем. Звездные дневники Ийона Тихого.
Путешествие двадцать восьмое.
Stanislaw Lem. Dzienniki gwiazdowe.
Podroz dwudziesta osma (1966)
___________________________________________
File from Sergey Grachyov
http://www.private.peterlink.ru/grachyov
--------------------
ПУТЕШЕСТВИЕ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ
Скоро я вложу эти исписанные странички в пустой кислородный бочонок и
швырну его за борт, в пучину, и помчится он в черную даль, хоть вряд ли
кто-то его отыщет. Navigare necesse est (Плыть необходимо (лат.).), но это
слишком долгое плавание, чувствую, даже мне не по силам. Который год я
лечу и лечу, а конца все не видно. Да тут еще время путается,
перехлестывается, меня заносит в какие-то внекалендарные протоки и рукава,
то ли в будущие века, то ли в прошлые, а то и средневековьем попахивает.
Есть отличный способ сохранить рассудок в условиях полного одиночества,
способ, изобретенный дедом моим Козьмой: надо вообразить себе некоторое
число спутников, лучше всего - обоего пола, но уж после не отступать от
придуманного ни на шаг. Отец тоже этим способом пользовался, хотя это и не
совсем безопасно. Здесь, в звездном безмолвии, такие спутники выходят из-
под контроля, начинаются передряги и хлопоты, случались даже покушения на
мою жизнь, приходилось бороться, каюта - будто после побоища, а прервать
применение метода я не мог из уважения к деду. Слава Богу, они полегли, и
можно передохнуть. Пожалуй, примусь, как я давно уже собирался, за
написание краткой хроники нашего рода, чтобы, подобно Антею, отыскать силы
там, в минувших поколениях.
Основателем главной линии Тихих был Анонимус, которого окружала
тайна, теснейшим образом связанная со знаменитым парадоксом Эйнштейна о
близнецах. Один отправляется в Космос, второй остается на Земле, а потом
вернувшийся оказывается моложе оставшегося. Когда задумали провести
эксперимент, чтобы этот парадокс наконец разрешить, добровольцами
вызвались два молодых человека, Каспар и Иезекииль. В предстартовой
сумятице в ракету запихнули обоих. Так что эксперимент сорвался, хуже того
- через год ракета вернулась лишь с одним близнецом на борту. С глубокой
скорбью он заявил, что, когда они пролетали над Юпитером, брат высунулся
чересчур далеко. Горестным его словам не поверили, и под вой остервенелых
газетчиков уцелевшего близнеца обвинили в братоедстве. В качестве улики
прокурор предъявил найденную в ракете поваренную книгу, где красным
карандашом была отчеркнута главка "О засолке мяса в пустоте". Нашелся,
однако, человек благородный, а вместе с тем и разумный, который взялся
близнеца защищать. Он посоветовал ему не открывать рта во время процесса,
что бы ни происходило. И в самом деле, суд при всей своей злонамеренности
так и не смог приговорить моего пращура, ведь в приговоре пришлось бы
указать имя и фамилию обвиняемого. Разное толкуют старые хроники: одни -
что он и раньше назывался Тихим, другие - что это прозвище, полученное
впоследствии, поскольку, решив молчать, он сохранял инкогнито до самой
смерти. Участь моего старейшего предка была незавидной. Клеветники и
лгуны, которых хватает во все времена, утверждали, что на суде он
облизывался при каждом упоминании имени брата, причем злопыхателей ничуть
не смущало, что так и не выяснилось, кто тут чей брат. О дальнейшей судьбе
этого пращура мне известно немного. Было у него восемнадцать детей, и
немало хлебнул он лиха, не чураясь даже торговли детскими скафандрами
вразнос, а под старость стал доработчиком окончаний романов и пьес.
Профессия эта не слишком известна, поэтому поясняю: речь идет об
исполнении просьб ценителей прозы и драматургии. Доработчик, приняв заказ,
должен вчувствоваться в атмосферу, дух и стиль произведения, чтобы
приделать к нему конец, отличный от авторского. В семейном архиве
сохранились черновики, свидетельствующие о незаурядных литературных
способностях первого из рода Тихих. Есть там версии "Отелло", в которых
Дездемона душит мавра, а есть и такие, где она, он и Яго живут втроем,
душа в душу. Есть варианты Дантова ада, где особенно жестоким мучениям
подвергаются лица, указанные заказчиком. Лишь изредка вместо трагического
приходилось дописывать счастливый конец- чаще бывало наоборот. Богатые
гурманы заказывали финалы, в которых вместо чудесного спасения добродетели
изображалось торжество зла. Побуждения этих заказчиков были, конечно,
предосудительны, однако прапрадед, выполняя заказ, создавал сущие перлы
искусства, а вместе с тем, пусть и не вполне по своей воле, ближе держался
правды жизни, нежели оригинальные авторы. Впрочем, ему приходилось печься
о прокормлении многочисленного семейства, вот он и делал что мог, когда
космоплавание, как легко догадаться, опротивело ему навсегда.
С тех пор в нашем роду на протяжении веков не переводился тип
человека даровитого, замкнутого, оригинально мыслящего, нередко даже
чудаковатого, упорного в стремлении к избранной цели. Эти черты богато
документированы в семейном архиве. Кажется, одна из боковых линий Тихих
обитала в Австрии, точнее, в стародавней Австро-Венгерской монархии. Между
страницами древнейшей семейной хроники я нашел пожелтевшую фотографию
привлекательного молодого человека в кирасирском мундире, с моноклем и
закрученными усиками, на обороте же значилось: "Императорско-королевский
кибер-лейтенант Адальберт Тихий". О деяниях этого кибер-лейтенанта мне
почти ничего не известно; знаю лишь, что, выступив в роли предтечи
технической микроминиатюризации в те времена, когда никто о ней и не
помышлял, он предложил пересадить кирасиров с коней на пони. Гораздо
больше сохранилось материалов, относящихся к Эстебану Франтишеку Тихому,
блестящему мыслителю, который, будучи несчастлив в личной жизни, решил
изменить климат Земли путем посыпания приполярных районов порошковой
сажей. Предполагалось, что зачерненный снег, поглощая солнечные лучи,
растает, а на очищенных ото льда просторах Гренландии и Антарктиды мой
прадед собирался устроить нечто вроде земного Эдема. Не встретив ниоткуда
поддержки, он принялся запасать сажу собственноручно, что привело к
семейным раздорам, а там и к разводу. Вторая его жена, Эвридика, была
дочкой аптекаря; тот за спиной у зятя выносил из подвалов сажу и продавал
ее под видом лечебного угля (carbo animalis). Когда аптекаря разоблачили,
не ведавший ни о чем Эстебан Франтишек был вместе с ним обвинен в
фальсификации лекарств и поплатился конфискацией всего запаса сажи,
собранного в подвалах его хозяйства за долгие годы. Совершенно изверившись
в людях, бедняга преждевременно умер. В последние месяцы жизни лишь одно
оставалось ему утешение: посыпать заснеженный садик сажей и наблюдать за
развитием оттепели, которой эта процедура сопровождалась. Мой прадед
поставил в саду небольшой обелиск с приличествующей случаю надписью.
Этот прадед, Иеремия Тихий, был одним из наиболее видных
представителей нашего рода. Воспитывался он в доме старшего брата
Мельхиора, кибернетика и изобретателя, известного своей набожностью.
Будучи далек от радикализма, Мельхиор не ставил себе задачу
автоматизировать богослужение целиком, он лишь хотел пособить широким
массам духовенства, для чего сконструировал несколько безотказных,
быстродействующих и простых в обслуживании устройств, как-то: анафематор,
отлучатель, а также особый аппарат для предания проклятию с обратным ходом
(чтобы можно было проклятие снять). Его труды, к сожалению, не нашли
признания у тех, ради кого он старался, больше того - их осудили как
еретические; тогда он, по свойственному ему великодушию, предоставил
образец отлучателя в распоряжение своего приходского священника,
вызвавшись испытать аппарат на себе. Увы, даже в этом ему было отказано.
Опечаленный, разочарованный, он забросил начатые проекты и переключился -
но только как инженер - на религии Востока. Поныне известны
электрифицированные им буддийские молитвенные мельницы, особенно
скоростные модели, выдающие до 18000 молитв в минуту.
Иеремия, в отличие от Мельхиора, был далек от всякого примиренчества.
Он так и не окончил школу и продолжал заниматься дома, по большей части в
подвале, которому предстояло сыграть столь важную роль в его жизни.
Иеремию отличала последовательность поистине феноменальная. Девяти лет от
роду он решил создать Общую Теорию Всего на Свете, и ничто уже не могло
этому помешать. Серьезные трудности при формулировании мыслей, которые он
испытывал с ранних лет, возросли после фатального дорожного инцидента
(асфальтовый каток расплющил ему голову). Но даже увечье не отвратило
Иеремию от философии; он твердо решил стать Демосфеном мысли, вернее, ее
Стефенсоном: создатель паровоза, сам передвигаясь не очень-то быстро,
хотел заставить пар двигать колеса, а Иеремия хотел принудить
электричество двигать идеи. Часто эту мысль искажают - дескать, он
призывал к избиению электромозгов, а его девизом будто бы было: "ЭВМ - по
морде!" Это - злонамеренное извращение его идей; просто Иеремия имел
несчастье опередить свое время. Он немало настрадался в жизни. Стены его
жилища были исписаны обидными прозвищами, такими как "женобивец" и
"мозгоправ", соседи строчили на него доносы - он-де нарушает по ночам
тишину громкой руганью, доносящейся из подвала, - и даже не постыдились
обвинить ученого в покушении на жизнь их детей посредством рассыпания
отравленных конфет. Так вот: детей Иеремия действительно не любил, как,
впрочем, и Аристотель, но конфеты предназначались для галок, разорявших
его сад, о чем свидетельствовали помещенные на них надписи. Что же до
пресловутых кощунств, которым он якобы учил свои аппараты, то это были
возгласы разочарования ничтожностью результатов, получаемых в ходе
изнурительной работы в лаборатории. Бесспорно, с его стороны было
неосторожностью пользоваться грубоватыми и даже вульгарными терминами в
брошюрах, издававшихся за его счет; в контексте рассуждений об электронных
системах такие обороты, как "съездить по лампе", "вздуть катушку", "намять
бока конденсатору", могли быть превратно поняты. Еще он рассказывал -
мистифицируя собеседников из духа противоречия, я в этом уверен,- что
будто бы за программирование берется не иначе как с ломом в руках. Его
эксцентричность не облегчала ему общение с окружающими; не каждый мог
оценить его юмор (отсюда, например, возникло дело о молочнике и обоих
почтальонах, которые, конечно, и так бы лишились ума из-за тяжелой
наследственности, тем более что скелеты были на колесиках, а яма - не
глубже двух с половиной метров). Но кто способен постичь извилистые тропы
гения? Говорили, что он промотал состояние, покупая электрические мозги и
разбивая их вдребезги, и что целые груды этого крошева высились у него во
дворе. Но разве он виноват, что тогдашние электромозги не могли осилить
поставленной перед ними задачи в силу своей ограниченности и недостаточной
удароустойчивости? Будь они чуть покрепче, он, безусловно, в конце концов
принудил бы их создать Общую Теорию Всего на Свете. Неудача отнюдь не
доказывает порочности его главнейшей идеи.
Что же до супружеских неурядиц, то женщина, выбранная им в жены,
находилась под сильным влиянием враждебно настроенных к нему соседей,
которые и склонили ее к даче ложных показаний; впрочем, электрический шок
вырабатывает характер. Иеремия болезненно переживал свое одиночество и
насмешки узколобых специалистов вроде профессора Бруммбера, который назвал
его мастером заплечно-электрических дел, поскольку однажды Иеремия не
лучшим образом применил электрический шнур. Бруммбер был нестоящим и злым
человеком, однако мгновение справедливого гнева обернулось для Иеремии
четырехлетним перерывом в научной работе. А все потому, что ему не
довелось добиться успеха. Кого бы тогда волновали изъяны его манер,
обхождения или стиля? Разве кто-нибудь сплетничает о частной жизни Ньютона
или Архимеда? Увы, Иеремия так и остался опередившим свою эпоху
первопроходцем.
К концу жизни, а точнее на склоне лет, Иеремия пережил поразительную
метаморфозу. Наглухо запершись в своем подвале, из которого он убрал все
до единого обломки аппаратов, и оставшись наедине с пустыми стенами,
деревянной лежанкой, табуретом и старым железным рельсом, он уже никогда
не покидал это убежище, или, если угодно, добровольную темницу. Но было ли
оно и впрямь заточением, а его поступок- бегством от мира, жестом
отчаяния, вступлением на поприще затворника-анахорета? Факты противоречат
такому предположению. Не смиренному созерцанию предавался он в своем
добровольном узилище. Кроме куска хлеба и кружки воды через небольшое
дверное окошко ему передавали предметы, которые он требовал, а требовал он
все эти шестнадцать лет одного и того же: молотков различного веса и
формы. В общей сложности он получил их 3219 штук; когда же великое сердце
остановилось, по всему подвалу сотнями валялись заржавевшие, сплющенные
титаническими усилиями молотки. День и ночь из-под земли доносился звучный
стук, затихавший лишь ненадолго, когда добровольный узник подкреплял
уставшую плоть или же, после короткого сна, делал записи в лабораторном
журнале, который лежит теперь у меня на столе. Из этих записей видно, что
духом он вовсе не изменился, напротив, стал тверже, чем когда бы то ни
было, целиком посвятив себя новому замыслу. "Я ей покажу!", "Я ей задам
жару!", "Еще чуть-чуть, и я ее порешу!" - такими, набросанными его
характерным, неразборчивым почерком замечаниями пестрят эти толстые
тетради, пересыпанные металлическими опилками. Кому собирался он задать
жару? Кого порешить? Это пребудет тайной - противница, столь же
загадочная, сколь и могущественная, не названа ни разу по имени. Видится
мне, что в минуту озарения, которое нередко посещает великие души, он
решил совершить на самом высоком, предельном уровне - то, что прежде
пробовал сделать не столь дерзновенно. Раньше он доводил всевозможные
устройства до крайности и сурово отчитывал их, дабы достичь своего. Теперь
же, укрывшись в своей добровольной темнице от своры скудоумных хулителей,
гордый старец через подвальную дверь вошел в историю, ибо - это моя
гипотеза - схватился с самой могущественной на свете противницей: все эти
шестнадцать каторжных лет его ни на минуту не оставляла мысль, что он
штурмует средоточие бытия и неустанно, без колебаний, сомнений и жалости,
бьет самое материю!
Для чего, с какой целью? О, это было ничуть не похоже на поступок
того древнего монарха, который велел высечь море, поглотившее его корабли.
В его сизифовом беззаветном труде я прозреваю замысел прямо-таки
грандиозный. Грядущие поколения поймут, что Иеремия бил от имени
человечества. Он хотел довести материю до последней черты, замордовать ее,
выколотить из нее ее последнюю сущность и тем самым - победить. Что бы
наступило потом? Анархия катастрофы, физико-структурное беззаконие? Или
зарождение новых законов? Этого мы не знаем. Узнают когда-нибудь те, кто
пойдет по стопам Иеремии.
На этом я бы и завершил его историю, но не могу не добавить, что
злопыхатели и потом еще плели несусветную чушь: он, мол, скрывался в
подвале от жены или от кредиторов! Вот как воздает мир своим
необыкновенным современникам за их величие!
Следующим, о ком повествуют семейные хроники, был Игорь Себастьян
Тихий, сын Иеремии, аскет и кибермистик. На нем обрывается земная ветвь
нашего рода - все позднейшие потомки Анонимуса разбрелись по Галактике.
Игорь Себастьян натуру имел созерцательную и лишь поэтому, а не вследствие
недоразвитости, в которой его обвиняли клеветники, впервые заговорил лишь
на одиннадцатом году жизни. Как и все великие мыслители-реформаторы, он
заново окинул человека критическим взглядом и нашел, что источник всякого
зла - животные атавизмы, пагубные для индивидов и общества. Мысль о
враждебности темных инстинктов светоносному духу не была особенно нова, но
Игорь Себастьян сделал решающий шаг, на который его предшественники не
отважились. Человек, сказал он себе, должен воцариться духом там, где до
сих пор безраздельно владычествовало тело! Будучи на редкость одаренным
душехимиком, после многолетних экспериментов он создал в реторте препарат,
позволивший мечту воплотить в реальность. Я говорю, разумеется, о
знаменитом омерзине, пентозалидовой производной
двуаллилоортопентанопергидрофенатрена. Микроскопическая доза омерзина,
совершенно безвредная для здоровья, делает акт зачатия до крайности
неприятным - в отличие от установившейся практики. Благодаря щепотке
белого порошка человек начинает смотреть на мир глазами, не замутненными
похотью; не ослепляемый поминутно животным влечением, он постигает
истинную иерархию вещей. У него появляется масса свободного времени, да и
сам он, сбросив оковы сексуального принуждения и отрешившись от уз половой
неволи, которыми опутала его эволюция, наконец-то обретает свободу. Ведь
продолжение рода должно быть результатом обдуманного решения, исполнением
долга перед человечеством, а не побочным, нечаянным следствием потакания
низменным страстям. Сперва Игорь Себастьян намеревался сделать акт
телесного совокупления нейтральным, однако решил, что этого недостаточно:
слишком многое делает человек даже не удовольствия ради, а просто со скуки
или по привычке. Отныне указанный акт должен был стать жертвой,
возлагаемой на алтарь общего блага, добровольным умерщвлением плоти;
каждый плодящийся, ввиду выказанной им отваги и готовности пожертвовать
собой ради ближнего, причислялся к героям. Как подобает истинному ученому,
Игорь Себастьян сначала испробовал действие омерзина на себе, а чтобы
доказать, что и при больших его дозах можно иметь потомство, с величайшим
самоотречением наплодил тринадцать детей. Жена его, говорят, многократно
убегала из дому; в этом есть доля правды, однако истинными виновниками
супружеских неурядиц были, как и в жизни Иеремии, соседи. Они подстрекали
не слишком смышленую женщину против мужа, обвиняя Игоря Себастьяна в
жестоком обращении с супругой, хотя он не уставал разъяснять, что вовсе не
истязает ее, а если его жилище и превратилось в обитель криков и стонов,
причиной тому вышеозначенный мучительный акт, Но недоумки твердили
свое: мол, отец дубасил электромозги, а сын дубасит жену. Однако то был
лишь пролог трагедии; поклявшись навечно освободить человека от похоти и
нашедши приверженцев, Игорь Себастьян зарядил омерзином все колодцы своего
городка, после чего разъяренная толпа избила его и лишила жизни путем
возмутительного самосуда. Предчувствие опасностей, которые он на себя
навлекал, не было Игорю чуждо. Он понимал, что победа духа над телом сама
не придет, о чем свидетельствуют многие места его сочинения, изданного
посмертно на средства семьи. Всякая великая идея, писал он, должна иметь
за собой силу - тому есть тьма примеров в истории; лучше любых аргументов
и доводов мировоззрение защищает полиция. Увы, ее-то как раз у него и не
было, отсюда столь печальный финал.
Нашлись, разумеется, пасквилянты, утверждавшие, что отец был
садистом, а сын - мазохистом. В этих инсинуациях - ни слова правды. Тут я
касаюсь щекотливой материи, но как иначе защитить доброе имя нашей семьи?
Игорь не был мазохистом и потому, несмотря на все свое мужество, нередко -
особенно после крупных доз омерзина - был вынужден прибегать к помощи двух
верных кузенов, которые придерживали его в супружеском ложе, откуда,
исполнив свой долг, он вскакивал как ошпаренный.
Сыновья Игоря не продолжили дела отца. Старший пробовал синтезировать
эктоплазму, субстанцию, хорошо знакомую спиритам, - ее выделяют медиумы в
состоянии транса; но дело не выгорело, поскольку, как он утверждал,
маргарин, служивший исходным сырьем, был плохо очищен. Младший оказался
позором семьи. Ему купили билет на корабль, отправлявшийся на звезду Mira
Coeti (Дивная Коитуса (лат.)), которая вскоре по его прибытии погасла. О
судьбе дочерей мне ничего не известно.
Одним из первых в семье - после полуторавекового перерыва -
космонавтов, или, как уже тогда говорили, косматросов, был прадядя
Пафнутий. Владея звездным паромом в одном из мелких галактических
проливов, он перевез на своем суденышке несметные толпы путешественников.
Жизнь среди звезд вел он тихую и спокойную, чего не скажешь о брате его,
Евсевии, который подался в корсары, причем в возрасте довольно
внушительном. Будучи нрава шутливого и обладая развитым чувством юмора -
недаром команда называла его "a practical joke," (Записной шутник
(англ.)), - Евсевии замазывал звезды сапожным дегтем и разбрасывал по
Млечному Пути маленькие фонарики, чтобы вводить в заблуждение капитанов, а
сбившиеся с курса ракеты брал на абордаж и подвергал разграблению. Однако
ж потом возвращал добычу, велел ограбленным лететь дальше, опять догонял
их на черном своем космоходике и возобновлял абордаж и грабеж, случалось,
по шести, а то и по десяти раз кряду. Пассажиры друг друга не видели под
синяками.
И все же не был Евсевии человеком жестокосердным. Просто, годами
поджидая в засаде меж галактических перепутий, он люто скучал и, если уж
попадалась случайная жертва, не мог заставить себя расстаться с ней сразу
же по совершении грабежа. Как известно, межпланетное пиратство в
финансовом отношении не окупает себя, и лучшее тому доказательство - то,
что оно практически не существует. Евсевии Тихий действовал не из
низменных материальных побуждений; напротив, он вдохновлялся старыми
идеалами и желал возродить почтенные Традиции флибустьерства, видя в том
свою миссию. Его обвиняли во многих постыдных наклонностях, а иные даже
прозвали его танатофилом, поскольку его корабль окружали многочисленные
останки косматросов. Нет ничего более ложного, чем эти наветы. Не так-то
просто похоронить в пустоте безвременно усопшего; приходится выпихивать
его через люк, и то, что он никуда не улетает, но кружит вокруг
осиротевшего корабля, следует из законов ньютоновской механики, а не из
чьих-либо извращенных пристрастий. Действительно, количество тел,
обращающихся вокруг ракеты моего прадяди, со временем существенно
возросло; маневрируя, он двигался посреди пляшущих скелетов, прямо как на
гравюрах Дюрера, но, повторяю, так получалось не по его воле, а по воле
природы.
Племянник Евсевия и мой кузен Аристарх Феликс Тихий соединил в себе
самые ценные дарования, встречавшиеся доселе порознь в нашем роду. И он
же, единственный, добился признания и достатка - благодаря
гастрономической инженерии, или гастронавтике, столь многим ему обязанной.
Эта техническая дисциплина зародилась на исходе XX века, поначалу в сырой,
примитивной форме - в виде так называемой каннибализации ракет. Ради
экономии материала и места ракетные переборки и загородки стали
изготовлять из прессованных пищевых концентратов - из гречки, тапиоки,
бобовых и т. д. Впоследствии диапазон конструкторской мысли расширился,
охватив также ракетную мебель. Эту продукцию мой кузен оценил весьма
лапидарно, заявив, что на аппетитном стуле долго не усидишь, а удобный
грозит несварением желудка. Аристарх Феликс взялся за дело совершенно по
новому. Неудивительно, что свою первую трехступенчатую ракету (Закуски-
Жаркое-Десерты) Объединенные альдебаранские верфи назвали его именем.
Сегодня никого уже не удивят шоколадно-плиточная облицовка кают,
электроэклеры, слоеные конденсаторы, макаронная изоляция, пряникоиды
(миндальные катушки на токопроводящем меду), наконец, окна из
бронированных леденцов, хотя, конечно, не всякому по вкусу гарнитур из
яичницы или подушки из пуховых бисквитов и куличей (по причине крошек в
постели). Все это - дело рук моего кузена. Это он изобрел сырокопченые
буксирные тросы, штрудельные простыни, одеяла из суфле и гречнево-
вермишельный привод, и он же первым применил швейцарский сыр для
охладителей. Заменив азотную кислоту лимонной, он сделал горючее отличным
прохладительным (и совершенно безалкогольным!) напитком. Безотказны его
огнетушители на клюквенном киселе - они одинаково хорошо гасят пожары и
жажду. Нашлись у Аристарха последователи, но с ним никто не сравнялся.
Некий Глобкинс выбросил было на рынок ромовый торт с фитилем, и что же?
Полный провал - освещение тусклое, а тесто пропитано копотью. Не нашли
покупателей и его половики из плова, и защитная облицовка из халвы,
разлетавшаяся на куски при столкновении с первым же метеоритом. Еще раз
оказалось, что одной общей, идеи мало - каждый случай требует творческого
подхода. Взять хотя бы гениальную в своей простоте задумку моего кузена,
предложившего полые места ракетной конструкции заполнять пустыми щами,
доведенными до состояния абсолютной пустоты, так что и вакуум обеспечен, и
перекусить можно. Этот Тихий, я думаю, вполне заслужил титул благодетеля
космонавтики. Не так давно, когда мы уже смотреть не могли на биточки из
водорослей и бульончики из мха и лишайников, нас уверяли, что именно на
таких харчах человечество отправится к звездам. Покорно благодарю! Я-то
дожил до лучших времен; но сколько экипажей во времена моей молодости
погибло от голода, дрейфуя средь темных течений Пространства и имея на
выбор либо слепую жеребьевку, либо демократическое волеизъявление простым
большинством голосов! Со мной согласится каждый, кто помнит гнетущую
атмосферу собраний по поводу этих малоприятных дел. Был даже проект
Драпплюсса, в свое время наделавший много шума, - равномерно рассеять по
всей Солнечной системе манную или гречневую кашку, а также какао в порошке
для потерпевших крушение; но проект не прошел: выходило слишком уж дорого,
к тому же в тучах какао скрылись бы навигационные звезды. И лишь ракетный
каннибализм избавил нас от того, неракетного.
Чем ближе, продвигаясь вдоль ветви родословного дерева, я подступаю к
новейшему времени и к собственному началу, тем сложнее моя задача как
семейного летописца. И не потому лишь, что легче портретировать пращуров,
которые вели оседлое житье-бытье, нежели их звездных наследников. Есть и
другая причина: в пустоте замечается загадочное пока что влияние
физических явлений на семейную жизнь. Беспомощный перед документами,
которых я не могу даже толком систематизировать, привожу их просто в той
очередности, в какой они сохранились. Вот опаленные скоростью страницы
бортового журнала, который вел капитан звездоплавания Светомир Тихий.
Запись 116 303. Сколько уж лет в невесомости! Клепсидры не действуют,
ходики встали, в заводных часах отказали пружины. Было время, мы обрывали
странички календаря наугад, но все это в прошлом. Последними ориентирами
остались для нас завтраки, обеды и ужины, однако первое же расстройство
желудка, чего доброго, прекратит и такое времяисчисление. Кончаю - кто-то
вошел, то ли близнецы, то ли это световая интерференция.
Запись 116 304. По левому борту планета, на картах не обозначенная. Чуть
позже, за полдником, метеорит, слава Богу, что маленький; пробил три
камеры- шлюзовую, холодильную и предварительного заключения. Велел
зацементировать. За ужином - нет кузена Патриция. Беседа с дедом Арабеусом
о принципе неопределенности. Что мы, собственно, знаем достоверно? Что
молодыми людьми мы отправились с Земли, что назвали свой корабль
"Космоцистом", что дед с бабкой взяли на борт еще двенадцать супружеских
пар, которые ныне образуют одну семью, связанную кровными узами.
Беспокоюсь за Патриция, а тут еще кошка куда-то пропала. Замечаю
благотворное влияние невесомости на плоскостопых.
Запись 116 305. Первенец дяди Ярмолая до того быстроглаз и так еще мал,
что невооруженным глазом замечает нейтроны. Результат поисков Патриция -
отрицательный. Прибавляем скорость. Маневрируя, пересекли кормой изохрону.
После ужина пришел ко мне тесть Ярмолая Амфотерик и признался, что стал
отцом самому себе, так как его время захлестнулось петлей. Просил никому
не говорить. Я посоветовался с кузенами-физиками - разводят руками. Кто
знает, что нас еще ждет!
Запись 116 306. Замечаю, что подбородки и лбы некоторых дядьев и дядиных
жен убегают назад. Гироскопическая рецессия? Сокращение Лоренца-
Фицджеральда? Или следствие выпадения зубов и частых ударов лбом о
загородки при звуке обеденного гонга? Мы мчимся вдоль обширной туманности;
тетя Барабелла наворожила - домашним способом, на кофейной гуще, - нашу
дальнейшую траекторию. Проверил на электрокалькуляторе - результат почти
тот же!
Запись 116 307. Короткая стоянка на планете шатунов. Четверо из экипажа не
вернулись на борт. При старте левое сопло закупорилось. Велел продуть.
Бедный Патриций! В рубрике "Причина смерти" пишу "рассеянность" - а что же
еще?
Запись 116 308. Дяде Тимофею снилось, будто на нас напали грабунцы. К
счастью, обошлось без потерь и без жертв. На корабле становится тесно.
Сегодня трое родов и четыре переселения- из-за разводов. У сынишки дяди
Ярмолая глаза как звезды. Чтобы поправить положение с метражом, предложил
теткам залечь в гибернаторы. Подействовал лишь один аргумент: в состоянии
обратимой смерти старение прекращается. Стало очень тихо и хорошо.
Запись 116 309. Приближаемся к скорости света. Масса неизвестных
феноменов. Появилась новая элементарная частица - шкварк. Не слишком
большая, чуть пригоревшая. С головой что-то странное. Помню, что отца
моего звали Болеслав, но был еще один, по имени Балатон. Или это озеро в
Венгрии? Надо проверить в энциклопедии. Вижу, как тетки интерферируют, не
переставая, однако, вязать на спицах. На третьей палубе чем-то попахивает.
Сынишка дяди Ярмолая не ползает, а летает, пользуясь попеременно передним
и задним выхлопом. До чего же чудесна биологическая адаптация организма!
Запись 116 310. Был в лаборатории кузена Есайи. Работа кипит. Кузен
говорил, что высшей стадией гастронавтики будет мебель не только
съедобная, но и живая. Живая не портится, а ее неиспользуемые запасы не
нужно держать в холодильнике. Только у кого поднимется рука зарезать живой
стул? Пока что их нет, но Есайя божится, что вскоре угостит нас холодцом
из стульих ножек. Вернувшись в рулевую рубку, долго размышлял; его слова
не давали мне покоя. Он говорил о живых ракетах будущего. А ребенка можно
будет иметь от такой ракеты? Ну и мысли, однако же, лезут в голову!
Запись 116 311. Дед Арабеус жалуется, что его левая нога достает до
Полярной звезды, а правая - до Южного Креста. Вообще же он что-то, по-
моему, замышляет, а то с чего бы ему ходить на четвереньках? Надо за ним
приглядывать. Исчез Балтазар, брат Есайи. Неужто квантовая дисперсия?
Разыскивая его, заметил, что в атомной камере полно пыли. Год не
подметали! Снял Бартоломея с должности подкомория и назначил его свояка
Тита. Вечером в кают-компании, во время выступления тетки Мелании, вдруг
взорвался дед Арабеус. Велел зацементировать. Это решение принял
непроизвольно. Приказа не отменил - боюсь уронить капитанский авторитет.
Что это было, гнев или аннигиляция? Нервы у него и раньше пошаливали. Во
время дежурства захотелось чего-нибудь мясного, взял мороженой телятины из
холодильника. Вчера обнаружилось, что пропал листок, на котором была
записана цель экспедиции; жаль, ведь летим мы, если не ошибаюсь, уже
тридцать шестой год. В телятине, странное дело, полно дроби - с каких это
пор по телятам палят из дробовиков? Рядом с ракетой - метеорит, и кто-то
сидит на нем. Первым его заметил Бартоломей. Пока что притворяюсь, будто
не вижу.
Запись 116 312. Кузен Бруно утверждает, что это был не холодильник, а
гибернатор, - дескать, он ради шутки перевесил таблички; а дробь - это
бусы. Я подскочил до потолка; в невесомости невозможно устраивать сцены -
ни топнуть нельзя, ни ударить кулаком по столу. Черт меня понес на эти
звезды. Послал Бруно на самую тяжелую работу - распутывать пряжу на корме.
Запись 116 313. Космос нас поглощает. Вчера оторвало часть кормы с
туалетами. Там как раз находился дядя Палександр. Я беспомощно смотрел,
как он растворяется во мраке, а в пустоте траурно трепыхались длинные
бумажные ленты. Ну прямо группа Лаокоона среди звезд. Какое несчастье!
Тот, на метеорите, вовсе не родственник; чужой человек. Летит, сидя
верхом. Странно. До меня дошли слухи, будто много народу украдкой сошло. И
верно, становится как бы просторней. Неужели правда?
Запись 116 314. Кузен Роланд - он ведет нашу отчетность- в большом
затруднении. Вчера все жаловался, подсчитывая, сколько теперь на
"Космоцисте" невестомест с эйнштейновской поправкой на разневестиванье.
Вдруг положил перо, посмотрел мне в глаза и сказал: "Человек- как это
звучит!" Эта мысль меня поразила. Дядя Ярмолай окончил свою "Теологию
роботов" и теперь трудится над новой системой - продолжительность поста
измеряется в ней в голоднях. Что-то не нравится мне дед Арабеус. Взялся за
сочинение каламбуров. "Тетрадочка", мол, означает четырех девочек-
близнецов, а "пасынок" - будущего танцора. Малыш Бутузий, тот, что порхает
реактивным манером и выговаривает "ф" вместо "п" ("фланета" вместо
"планета", зато: "планелевые штанишки"), бросил - как только что
выяснилось - кошку в контейнер с содой, которая поглощает у нас двуокись
углерода. Бедная киска разложилась на двукотин соды.
Запись 116 315. Сегодня нашел у дверей младенца мужского пола с
пришпиленной к пеленкам запиской: "Это твой". Ничего не понимаю. Неужели
стечение обстоятельств? Застелил ему ящик секретера старыми документами.
Запись 116 316. В Космосе пропадает масса носков и носовых платков, да и
время вконец распадается; за завтраком заметил, что дед и бабка много
моложе меня. Были также случаи дядерастворения. Велел кузену устроить
переучет - гибернаторы открыли, всех размораживаю. У теток насморк,
кашель, распухшие синие носы, багровые уши; некоторые рыдали в истерике. Я
ничего не мог сделать. И что удивительно - среди воскресших оказался
теленок. Зато не хватает тетки Матильды. Неужели Бруно и впрямь не шутил,
вернее, и впрямь шутил?
Запись 116 317. Перед входом в атомную камеру имеется маленькая каморка.
Когда я сидел там, в голову пришла забавная мысль: а может, мы вовсе не
стартовали и все еще на Земле? Но вряд ли - ведь силы тяжести нет. Эта
мысль успокаивает. Я все же проверил, что у меня в руке; оказалось -
молоток. Возможно, и зовут меня не Светомир, а Иеремия. Я молотил по
какому-то стальному брусу и чувствовал себя как-то странно. Приходится
привыкать. Принцип Паули, согласно которому каждая отдельная особь в
каждый момент времени может вмещать одну и только одну личность, мы
оставили далеко за кормой. Взять хотя бы родительскую эстафету - дело для
нас в Космосе обыкновенное, - когда, по причине огромной скорости,
несколько женщин рожают все одного и того же ребенка. (Это относится и к
отцам.) Сегодня мы стукнулись с Бутузием лбами в столовой, одновременно
потянувшись за мармеладом, и племянник, еще недавно такой малютка,
отшвырнул меня под самый потолок. Как все же время летит, хоть и
запутанное, искривленное, завязавшееся в узлы!
Запись 116 318. Оказывается, Арабеус - он сам мне признался - в глубине
души всегда верил, что у звезд и ракет лишь одна сторона, обращенная к
нам, а с другой только запыленные стеллажи и веревки. Так вот почему он
отправился к звездам! Еще он сказал, что некоторые женщины что-то кладут в
комоды - как он подозревает, не только белье, но и яйца. Если так, налицо
стремительный эволюционный регресс. Должно быть, ему было не удобно
задирать ко мне голову, стоя на четвереньках. Тревожит меня его младший
брат. Восьмой год торчит в передней, вытянув оба указательных пальца.
Неужели симптом кататонии? Сперва машинально, а потом по привычке начал
вешать на нем пальто и шляпу. Теперь он может по крайней мере считать, что
стоит совсем не без пользы.
Запись 116 319. Становится все более пусто. Дифракция? Сублимация? Или
просто экипаж смещается из-за эффекта Допплера в инфракрасную область
спектра? Сегодня аукал по всей средней палубе, и никто не объявился, кроме
тетки Клотильды со спицами и недовязанной перчаткой. Пошел в лабораторию -
кузены Митрофан и Аларих, исследуя траектории шкварков, топили солонину и
лили жир в воду. Аларих сказал, что в нашем положении гадание на воде
надежнее камеры Вильсона. Но почему, окончив расчеты, он тут же все съел?
Не понял, а спросить не решился. Пропал прадядя Эмерих.
Запись 116 320. Прадядя Эмерих отыскался. С регулярностью, достойной
лучшего применения, каждые две минуты восходит по левому борту, а верхнем
окошке видно, как он достигает зенита, а потом заходит по правому борту.
Ну нисколько не изменился, даже на орбите вечного успокоения! Но кто и
когда набил из него чучело? Ужасная мысль.
Запись 116 321. Дядя поразительно пунктуален. По его восходам и заходам
хоть секундомер проверяй. Самое странное, что теперь он отбивает часы.
Этого я уже не понимаю.
Запись 116 322. Просто он задевает ногами обшивку корпуса в самой низкой
точке своей орбиты и носками - а может, каблуками - волочит по заклепкам.
Сегодня после завтрака он пробил тринадцать. Случайность или вещий знак?
Чужак на метеорите чуть поотстал. Но летит по-прежнему с нами. Сажусь я
сегодня за стол, чтобы кое-что записать, а стул мне и говорит: "До чего же
странен этот мир!" Я решил, что кузен Есайя наконец добился успеха, гляжу
- а это всего лишь дед Арабеус. Объяснил мне, что он - инвариант, то есть
лицо, которому все равно, так что я могу не вставать. Сегодня битый час
аукал на пандусе и на верхней палубе. Ни единой живой души. Только
несколько спиц и клубков пряжи летало по воздуху да пара колод для
пасьянса.
Запись 116 323. Есть отличный способ сохранить ясность сознания: надо
вообразить себе побольше людей. А может, я давно уже это делаю -
подсознательно? Но насколько давно? Сижу на упорно молчащем Арабеусе, а в
ящике секретера плачет младенец; я назвал его Ийоном и кормлю из
бутылочки, с тревогой думая, где теперь взять ему жену. Пока что время
вроде бы есть, но в наших условиях ничего не известно. Сижу я так и
лечу...
Это последние слова моего отца, занесенные в бортовой журнал. Остальные
страницы вырваны. Я тоже сижу в ракете и читаю, как кто-то другой, то есть
он, сидел в ракете и летел. Значит, он сидел и летел... А я? Тоже сижу и
лечу. Так кто же, собственно, сидит и летит? А вдруг меня-то как раз и
нет? Но бортовой журнал сам себя не может читать. Значит, все-таки я
существую, раз читаю его. А если все вокруг подставное? Вымышленное?
Странные мысли... Допустим, он не сидел и не летел, но я-то по-прежнему
сижу летя, то есть лечу сидя. Это полностью достоверно. Так ли? Всего
достовернее то, что я читаю о ком-то, кто сидит и летит. А вот насчет
моего собственного сидения и полета - как в этом удостовериться? Комнатка
обставлена довольно убого, не комнатка, а каморка. Должно быть, на средней
палубе; но на чердаке у нас была точно такая же. Впрочем, достаточно выйти
за порог, чтобы убедиться, иллюзия это или нет. А если все же иллюзия? И
там - ее продолжение? Значит, решающего доказательства нет? Ни за что не
поверю! Ведь если я не лечу и не сижу, а только читаю о том, как он сидел
и летел, причем на самом деле и он не летел, то, значит, я иллюзорно
воспринимаю его иллюзию, то есть мне кажется, что ему что-то кажется. Или,
может, мне кажется то, что кажется и ему? Допустим. Но ведь он писал еще о
чужаке, который летит верхом на метеорите. С тем, пожалуй, дело хуже. Мне
кажется, что ему казалось, будто бы тот сидит верхом, а если тому тоже
только казалось, тут уж никто ничего не поймет! Голова разболелась - и
снова, как вчера, как позавчера, лезут в голову мысли о епископах в
фиолетовых сутанах, о сизых носах, о фиалковых очах, голубом Дунае и
лиловой телятине. Почему? И знаю, что в полночь, когда я прибавлю
скорость, буду думать о глазунье с большими желтками, о моркови, о меде и
пятках тетки Марии - как в прошлую и позапрошлую ночь... Ах! Понял! Это
феномен смещения мыслей - сперва в ультрафиолетовую, а потом, из-за
разлития желчи, в инфракрасную область спектра - психический эффект
Допплера! Очень важно! Ведь это и есть доказательство того, что я лечу!
Доказательство, основанное на движении, demonstratio ex motu, как говорили
схоласты! Значит, я и вправду лечу... Так. Но ведь кому угодно могут
прийти в голову яйца, пятки, епископы... Это не строгое доказательство, а
лишь допущение. Что же остается? Солипсизм? Только я один существую,
никуда не летя... И значит, не было ни Анонимуса Тихого, ни Эстебана, ни
Светомира, не было Бартоломея, Евсевия, "Космоциста", и я никогда не лежал
в ящике отцовского секретера, а отец никогда не летел, оседлав деда
Арабеуса?.. Нет, невозможно! Не мог же я просто из ничего извлечь такую
кучу людей и семейных историй? Ex nihilo nihil fit! (Из ничего ничто не
возникает (лат.)). Выходит, семья была; она-то и возвращает мне веру в мир
и в этот полет с его неисповедимым концом! Все спасено благодаря вам, мои
предки! Скоро я вложу эти исписанные странички в пустой кислородный
бочонок и брошу за борт, в пучину; пусть плывут они в черную даль, ибо
navigare necesse est, а я который уж год лечу и лечу...
Last-modified: Mon, 10 Aug 1998 12:16:31 GMT