Тот открыл двери сам.
-- Вы один? -- осведомился Человечек.
-- Вы же просили, -- отозвался Художник.
-- А вы сразу так и послушались? -- ухмыльнулся Человечек и довольно бесцеремонно, по-хозяйски прошел в мастерскую, осмотрел висящие и стоящие картины, приблизился к мольберту и, не смущаясь нимало, приподнял покрывало, поизучал холст и опустил снова. Хозяин мастерской ходил за Человечком в полной готовности в случае чего услужить.
-- Итак, -- уселся Человечек в кресло, -- вы, судя по всему, догадались, о чем речь.
-- Догадался, -- потупился Художник.
-- Вот, -- достал Человечек из "дипломата" увесистый пакет. -- Полное собрание вашихО сочинений.
-- Понимаю.
-- Даже не знаю, -- сказал Человечек, -- советовать ли вам давать мне за них такую немыслимую ценуО
-- А какую? -- поинтересовался Художник.
-- Которую я назову чуть позже. Репутация, конечно, попортится. Особенно на Западе. Но жить-то вы, в общемО -- пустил Человечек многоточие, подкрепленное жестом. -- Союз вас, пожалуй что, не оставит, заказами обеспечит. Академия из своих недр не изблюетО
-- Называйте же, называйте вашу цену!
-- Нет, право же, право -- не знаю! Очень уж как-тоО дорого! Раздобудете ли?
-- Вы что, издеваться надо мною пришли?! -- впервые проявил Художник чувство некоторого достоинства.
-- Ну, как хотите, -- развел Человечек руками. -- Этот пакет будет вам стоитьО сто тысяч.
Значительное облегчение, которое он тут же постарался сменить наигранной озабоченностью, выразилось на лице Художника.
-- Долларов, разумеется, -- добавил Человечек впроброс, сполна насладившись наигранной и в предвкушении натуральной озабоченности. -- А то что ж получается? Лучшие галереи приобретают ваши шедевры за свободно, как говорится, конвертируемую валюту, а с собственными согражданами вы собираетесь рассчитываться резаной бумагою? Нехорошо, нехорошо. Презрительно как-то!
Художник сидел оцепенелый: губы только слегка шевелились то ли в подсчетах каких, то ли в молитве.
Человечек встал и снова принялся осматривать картины. Снял одну со стены:
-- Не подарите? Разумеется -- не в зачет.
-- Берите, -- равнодушно согласился хозяин. -- Черт с вами.
-- Тонкое замечание, -- оценил Человечек. -- Но -- спасибо. А по поводу цены -- я ж вас предупреждал.
-- Согласен, -- отозвался Художник. -- Я согласен.
Благородный Карась свернул на Садовую и уткнулся в широкую и глубокую канаву, перегородившую проезд. Возле канавы сидел молодой парень, лузгал семечки и слушал через наушники музыку, воспроизводимую с висящего на шее импортного плейера. Карась дал задний ход, развернулся, направился в объезд. Но и с другого переулка пути не было: небольшой специализированный тракторок заканчивал траншею. Водитель его высунулся из кабинки и сказал Карасю:
-- Водопровод, папаша, роем. Водопровод! Так что вали, пока цел.
Сытый, самодовольный Мужчина за письменным столом в ампирном кабинете хохотал ото всей души. Когда прохохотался, сказал Человечку:
-- Да публикуйте, сколько заблагорассудится! Думаете, хоть один человекО из тех, кому это интересноО не знает меня как облупленного?
-- Но все-такиО -- на сей раз обескуражен был Человечек, -- все-таки публичный скандал.
-- Первый, что ли? Ну снимут отсюда, -- обвел хозяин рукою лепную роскошь, -- еще выше посадят. Эх вы, горе-шантажер! Идите отсюда, идите! Сто рублей хотите? Ну вас, до слез рассмешил, -- отмахивался от Человечка ладошкою. -- СтупайтеО
Благородный Карась дернул калиточку, но та оказалась запертою. Постучал. Постучал настойчивее.
-- Кого принесло? -- раздался нелюбезный голос из-за забора.
-- Мне быО -- промямлил Карась, -- Иннокентия Всеволодовича.
-- Нету его, -- буркнули по ту сторону досок.
-- А где он? Когда будет?
-- По делам уехал. На сколько -- не докладывался.
-- А нельзя ли, -- не унимался Карась, припершийся в такую даль в поисках сына, -- нельзя ли его московский адрес узнать? Или хоть телефончик.
-- Не положено! -- отрезал зазаборный.
-- А выО -- решился осведомиться Благородный Карась, -- вы его сотрудник?
-- Сотрудник-сотрудник, -- согласился голос, и заскрипели по дорожке удаляющиеся шаги.
Благородный Карась прильнул к забору, выискивая щель, и увидел-таки, как усаживается в шезлонг здоровенный бугай, затягивается сигареткою и аккуратно стряхивает пепел в один из розовых цветков. Увидел -- и тут же, почувствовав на плече неласковое прикосновение, обернулся.
-- Нехорошо подглядывать-то! -- столь же неласково, как прикоснулся, произнес парень с плейером. -- А еще с виду -- приличный человек.
-- Да ладно! -- панибратски обратился Человечек к Главному Редактору Модного Журнала, в кабинете которого и шел разговор. -- Чего вам особенно стоит-то напечатать мою статейку? Вы даже можете пометочку сделать: не все, дескать, опубликованное выражает мнение редакции.
-- Да у нас уже восемь номеров наперед сверстано, странный вы человек! -- объяснялся Редактор. -- Вы просто не в курсе специфики работы.
-- Сергей Константинович, -- сказал Человечек. -- А вы вот это вот почитайте, пожалуйста. В смысле специфики, -- и протянул Редактору лист бумаги.
Редактор сначала вздохнул от назойливости упрямого и глупого посетителя, потом со скукою взглянул на лист, потом скука сменилась любопытством, любопытство -- удивлением, а оно, в свою очередь, -- скорбной озабоченностью.
-- Откуда это у вас?
-- О! -- сплеснул руками Человечек. -- У нас такого добра сколько угодно. Как дерьма мамонта.
-- И всИ -- только на меня? -- несколько даже удивился Главный Редактор, как бы оставляя в подтексте: и когда это я столько успел нагадить?
-- Что вы, не только! -- успокоил Человечек.
-- А на кого еще? -- скорбная озабоченность отлетела, уступив место азартному интересу. -- Садитесь-ка, садитесь поближе! -- пригласил, а в микрофон, нажав кнопку селектора, бросил: -- Люда, я занят. Ни с кем не соединяй, никого не впускай.
Потом повернулся к Человечку, звонко хлопнул его ладошками по ляжкам, улыбнулся широко:
-- Да мы с вамиО мы с вами, дорогой вы мой человек, мы с вами, если правильно дело поставитьО мы с вами горы свернем!
Подвал прибрали, хоть от былого великолепия порядка не осталось и следа: шкафы косо сдвинули в два угла, папки стопками разложили по полу, тут же рядом, за письменным столом, бывшим следовательским, расположился Интеллектуал лет под тридцать, разбирающий бумаги в свете настольной лампы. А двухметровое пространство у дальней стены огородили вмурованной в цемент пола стальной решеткою, в результате чего получилась камера для Полковника: кушетка, столик, парашное ведроО
Полковник сидел на кушетке, погруженный во внутренний мир, когда дверь отворилась, и вслед молодым людям, несущим компьютер, ксерокс, пачки бумаги и упаковки характерной вытянутой формы голубых конвертов, вошел Человечек, одетый в полковничий парадный китель.
-- Сюда поставьте, -- распорядился. -- Подключите и свободны. А вы, -- отнесся к Интеллектуалу, -- подите покурите, полюбуйтесь на розы. Я позову.
Пока распоряжения его исполнялись, Человечек приблизился к Полковнику, рассмотрел, как обезьянку в зоопарке.
-- Нелличка сказала: дело идет на поправку. ДаО здоровье у вас! Завидую, честное слово, завидую. Положению -- отнюдь, а здоровьюО Но согласитесь: ничего нет и дороже на свете. Вы, надеюсь, не против? -- продемонстрировал китель. -- Для вживания, так сказать, в образ. Система Станиславского.
Полковник поднял голову и поглядел на Человечка с ненавистью.
-- А и зря вы так сверкаете очами, Иннокентий Всеволодович, ей-Богу, зря! Я ведь с хорошими известиями. Дело-то наше с вами закрутилось! Пробные шарики пущены и почти все сработали отлично. Капэдэ -- девяносто процентов. Очень высокий капэдэ! И стоит ли так переживать личное несчастье, когда торжествует Идея?!
-- Что с Машенькою? -- спросил Полковник.
Человечек, развлекающийся красивой работою японского ксерокса, отвлекся от него:
-- Вот видите -- мы уже говорим. Два шага до сотрудничества. Что с Машенькою? А что с ней может случиться? Живет себе. Влюблена. Устроилась подавальщицей к Мак-Дональду: знаете, на Пушкинской? Превосходно себя чувствует. Надо думать, скоро вас навестит. Но в общем-то, беспокойство ваше понятно. Помните Кьеркегора? Он утверждал, что человек окончательно реализуется только в миг смерти, а до тех пор непредсказуем. Так что полная гарантия машенькиной безопасности -- только вашаО -- подразумел Человечек Смерть. -- Или очень уж хорошее поведение. Примерное. Ну, как у вас в лагерях пишут: стал на путь исправления.
-- Что будет со мной дальше? -- выдавил Полковник.
-- Вопрос, свидетельствующий о возвращении жажды жизни, -- прокомментировал Человечек. -- Это обнадеживает, -- и продолжил развлекаться ксероксом. -- Отличная машинка! Тоже ведь: предмет материальной культуры. Залюбуешься! Ах, да! О вашей судьбе. Я готов пообещать вам, что при искренней, -- подчеркнул слово "искренней", -- перемене в вашем ко мне отношении вы со временем обретете свободу. Но поверите ли вы моему обещанию, вот вопрос? Вы знаете, что я знаю, что вы -- профессионал. Натура у вас, судя по архиву и по личным моим воспоминаниям -- христианская не чересчур. Связей -- я имею в виду гэбэ, милицию, -- связей хоть отбавляй. Следовательно, получив свободу, вы непременно попытаетесь использовать ее, чтобы отомстить мне. Что, скорее всего, у вас и получится. Остается держать вас в тюрьме вечно. Но это -- накладно.
Человечек поднес к полковничьей решетке несколько отпечатанных листов:
-- Глядите-ка, как хорошо! Четкость поразительная. Вы в курсе, что ксероксами уже вовсю торгуют обычные комиссионки. Отобрали у вас с государством монополию на информацию. Ну, не хотите смотреть -- не надо, -- и снова отошел к столу. -- Так что логика должна убедить вас, что мне придется прибегнутьО хороший вы эвфемизм придумалиО к высшей мере защиты. И тем не менее я обещаю сохранить вам жизнь. Вот пусть логика и надежда борются в васО Логика и надежда. А сейчас, если позволите, я хотел бы заняться делом. Виктор Владимирович! -- крикнул наверх, подойдя к двери. -- Разрешите вас на полчасика, -- и, когда Интеллектуал спустился, уселся с ним рядышком за стол, произнес: -- Начинаем массированную атаку. Следует, согласно предложенной вами системе, отксерить первые полторы сотни доносов и обеспечить их эффектную и одновременную доставкуО
-- То есть, профессор, вы полагаете, что вероятность генетической накладки невелика?
-- Процентов десять, -- ответил Профессор Благородному Карасю. -- Правда, в следующих поколенияхО
-- Товарищи, товарищи, тихо! -- оборвал этот негромкий, на ухо диалог и всеобщий легкий шумок Председательствующий, а в усиление слов постучал авторучкою о горло графина, -- пора начинать!
Шептавшиеся Благородный Карась и Профессор сидели за длинным покрытым сукном президиумным столом на сцене какого-то огромного зрительного зала, не то Дома Кино, не то Дома Литераторов, в компании еще нескольких человек. Пусть кресла в зале были заняты далеко не все, народу собралось предостаточно. Когда шум поутих, Председательствующий встал и торжественно произнес:
-- Друзья! Мы собрались здесь сегодня, чтобы учредить "Общество Пострадавших В Годы Застоя". Многие из вас являются членами общества "Мемориал", которое, выполняя Великую Нравственную Задачу полной реабилитации жертв сталинского режима, оставляет, однако, в стороне прочие жертвы нашего все еще тоталитарного государства. Я имею в виду не только и не столько так называемых прямых диссидентов, томившихся в тюрьмах и лагерях в период с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года и буквально до сегодня, но и многие миллионы журналистов, писателей, ученых, да просто -- честных, порядочных людей, которым перекрывали кислород, которых зачастую вынуждали соглашаться на сотрудничество, но которые при этомО
Председательствующий со все большим вдохновением разливался соловьем, но звуки его речи как-то вдруг пожухли для Благородного Карася, удалились, потеряли разборчивость, когда он увидел появившегося в кулисе молодого человека с пачкою голубых конвертов в руке. Молодой человек замер на мгновение, как бы прицеливаясь, и спокойным, корректным шагом вышел на сцену, разложил конверты перед некоторыми членами президиума, в числе которых оказались и Председательствующий, и Профессор, и Благородный Карась. Благородный Карась рванул голубую обертку -- одного мгновенного взгляда достало ему сориентироваться, -- и сунул конверт в карман.
А по залу, пересекая его во всех направлениях, неслышно и деловито сновали молодые люди, и порхали по рядам конверты синими птичками.
Председательствующий скосил взгляд на стол, на конверт, потом -- на Благородного Карася и на двоих других, которые тоже удостоились; кажется, все понял, налился кровью, но продолжал речь с тем большей уверенностью:
-- Мы должны вывести на чистую воду всех, кто был причастен к позору непротивления, но вместе -- увековечить мужество техО
Благородный Карась несколько пришел в себя и, идентифицируя в зале владельцев конвертиков, делал пометки в записном блокноте.
Две толпы волновались на Пушкинской площади: одна -- в нетерпеливом ожидании вкушения благ западной цивилизации, другими словами -- в очереди к Мак-Дональду, вторая -- неподалеку -- в праведном негодовании на Комитет Государственной Безопасности, о чем свидетельствовали и многочисленные плакаты типа Открыть архивы КГБ!, Долой политический сыск!, Позор стране, главою которой может стать начальник тайной полиции!, и слабо доносимые ветром речи ораторов. Милиция охраняла общественный порядок обоих коллективов.
Усатый Джинсовый сидел на скамеечке, лизал мороженое и лениво поглядывал на стеклянную витрину Мак-Дональда, за которою сквозь счастливцев-едоков просматривались среди молодых мальчиков и девочек в красивых униформах Внучка и Юноша.
Юноша, отвлеченный голубыми птичками, замелькавшими вдруг среди митинга, на мгновенье замешкался с обслуживанием очередного едока. Внучка же, хоть и не отвлекалась от работы, погружена была в свои мысли, резюме которых и высказала Юноше:
-- Если его не будет и завтра, поедем на дачу.
-- Что? -- переспросил Юноша.
-- Завтра едем на дачу. С дедом что-то стряслосьО
Ксерокс работал на полную мощь, едва не дымился. Четыре человека в конвейере обслуживали его: один подавал документ из подготовленной пачки, другой собственно копировал, третий брал готовую продукцию, раскладывал по голубым продолговатым конвертам, четвертый вставлял конверты в спецприемничек компьютерного принтера, и тот отбивал сухие зловещие очередиО
Благородный Карась накручивал тем временем телефонный диск в домашнем своем кабинете, по стенам которого висели два недурных пейзажа с древнерусскими включениями, похоже, что кисти Художника, портреты Бродского, Солженицына, Сахарова.
-- Вячеслав Афанасьевич? Профессор Тищенко беспокоит. Вы не получили вчераО Бросьте дурака валять! Не шантажирую -- напротив! Хоть минуточку помолчите! Вот так. Очень хорошо. Итак, вы, наверное, догадались, что не один. И что кроме нас самих помогать нам не станет никто. Ни-кто! Поэтому я приглашаю вас посетить меня завтра около восьми. Разумеется, вечера. Не узнют! При входе наденете маску! Ну, как заблагорассудится! Пшите адрес? Песочная, двенадцать, квартира тридцать девять, второй подъезд, четвертый этаж. Код двести восемьдесят три. Все, до завтра. Извините, у меня еще слишком много звонков. Та-акО -- положив трубку, снова взялся за блокнот, поставил в нем птичку, справился о следующем номере и -- за диск.
А в соседней комнате карасева жена рылась в глубинах платяного шкафа, извлекая на свет Божий старые чулки и колготки, тут же с помощью ножниц превращаемые в чулки; некоторые -- после осмотра -- откладывала назад. Когда на полу скопилась внушительная груда, Супруга взяла верхний, натянула на голову, охорошилась у зеркала, появилась на пороге мужнина кабинета.
-- Так?
Благородный Карась оторвался на миг от телефона, усмехнулся горестно:
-- Выходит, что так.
-- А тебе какой?
-- Мне, -- героически отрезал Карась, -- никакого! Я предпочитаю бороться со злом с открытым забралом! Всегда кто-то один вынужден взять на себя главную ответственностьО -- и с добавочной яростью завращал диск.
Полковник притворился, что спит. Когда успокоенный этим страж вышел подышать воздухом, Полковник слез с кушетки, стал на пол, на колени, спиною к комнате, и под прикрытием собственного тела принялся пальцами, ногтями, зубами раздирать покрывало. Отодрав три полосы, Полковник накрепко связал их одну с другою, а на конце соорудил петлю. Накинул ее на шею, прикрепил хвост импровизированной веревки к решеточному пруту. И, не вставая с колен, начал отползать.
Петля затянулась, сделала больно, затруднила дыхание. Сил держать напряжение веревки и даже увеличивать его едва хватало. Но -- хватало. Все-таки!
А где-то невообразимо далеко, за три с лишним тысячи верст от "Стахановца", под ярким, почти солнечным сиянием ртутных фонарей, дефилировали по Елисейским Полям от площади Звезды к площади Согласия Карась, Председательствовавший На Учреждении Общества Жертв Застоя -- в руках еле умещаются пакеты, набитые сувенирами, и Новый Карась, судя по элегантной вписанности в пейзаж, проживающий в Париже давным-давно.
Карась-Эмигрант вертел в руках знакомый нам голубой конверт:
-- Если такие пустяки, что же ты взялся доставить его сюда? Поездка на холяву, за счет фирмы?
Отечественный Карась замялся:
-- Не все так просто, мой дорогой, не все так просто. Ты -- здесь, а мы все-таки -- там. То есть -- наоборот.
-- Здесь-то как раз все сложнееО -- возразил Парижанин. -- И как ты думаешь: он действительно даст этому ход?
Отечественный Карась печально кивнул. Собеседники помолчали.
-- Придется возвращаться в отечество, -- неожиданно, но вполне убежденно изрек Карась-Эмигрант.
-- Возвращаться?! -- не поверил или сделал вид, что не поверил ушам, Карась-Председатель. -- В наше дерьмо?.. Да он тебя здесь не достанет!..
-- Нет, старик, все наоборот. Именно здесь он меня и достанет. Все, что я здесь имею: положение, уважение, дом, наконец, я получил на незапятнанной репутации диссидента-изгнанника, на авторитете моего журналаО Придется возвращаться, старик.
-- Да ты ж тут!.. -- захлебнулся Отечественный Карась от обиды за товарища, -- да ты что?!. Журнал!.. Пять книг вышло!.. Один твой дом чего стоит!.. Ты ж вчера на пресс-конференции сам говорил, что, хотя для тебя место проживания ничего не значит и ты сердцем, так сказать, всегда с Родиной, но не возьмешь на себя право снова ломать жизнь семьи. Жизнь детей, внуковО
-- Это вчера, -- задумчиво провещал Карась-Эмигрант и снова помахал голубым конвертом.
-- Так ведь он же у нас тем более опубликует! -- все уговаривал Карася-Парижанина Карась-Москвич, хоть вроде и посланный в столицу мира с противоположной миссией: видать, в глубине души чувствовал, что, сколько ни уговаривай, конверт весомее любых уговоров. Что, как говорится, написано перомО
И действительно -- Парижанин стоял на своем:
-- Ну, у васО То есть: у насО Пусть публикует. У нас я попросту затеряюсь среди подобных себе. Никто и внимания не обратитО Восстановят гражданство, стану работатьО Еще, может, почетным гражданином сделают. Возвращенцев у нас любят.
Некий Карась появился из лифта и огляделся в поисках нужной двери. Она обнаружилась не только номером, но и приколотой к обивке запискою: Входите без звонка. Так Карась и поступил и оказался в прихожей Благородного Карася. Там наличествовало еще два плакатика: один -- под свисающими со шляпочницы разномастно-разноразмерными чулками: Желаете сохранить инкогнито -- наденьте, другой, с рукою-стрелочкой, направленной на ближайшую дверь: Проходите сюда . Карась помялся несколько, натянул на голову чулок и, горько-иронически улыбнувшись собственному отражению, пошел в направлении, указанном нарисованным пальцем.
В кабинете скопилось Карасей больше десятка, и все, кроме хозяина, тоже в чулках. Прения были в разгаре.
-- Да что я, гэбистов от урлы не отличу? Нанял себе охрану! -- добрызгивал слюною инициатор Тайного Совещания.
-- Э, знаете, -- произнес с изрядным сомнением Карась, одетый коричневым, в рубчик, чулком. -- Они себе иной раз таких набираютО
-- Нету там гэбэ никакого. Нету, -- тихий, но очень уверенный обкомовский басок провещал из-под чулка черного, ажурного, с парой стыдливых дырочек в районе покатого лба.
-- А хоть бы и урла! -- возразил чулок розовый, с цветочком на бывшей щиколотке. -- С нашим вооружением да ухватками!..
-- Не перестреляют, как куропаток, -- милиция заметет! -- Серый В Ромбик.
-- Разбой пришьют! -- подтвердил Чулок Телесного Цвета Со Спущенной И Наскоро Подхваченной Петлею.
-- Я всегда утверждал, -- обличил хозяин, -- что рабы заслуживают своей участи! Еще Карамзин писалО
-- Отчего же непременно рабы? -- пробасил Черно-Ажурный, прервав Благородного Карася. -- Вы выражения-то, Дмитрий Никитович, выбирайте. Не рабы -- хозяева. Вас милицейский захват устроит?
-- Да не пойдет на это дело милиция! Я уже выяснял! -- кипел Благородный.
-- А это уже -- моя проблема, -- успокоил Ажурный.
-- Браво! -- закричали Караси и захлопали в ладоши. -- Вот и выход! Вариант! Превосходно! -- и повставали со стульев, счастливые возможностью разойтись. -- По одному, по одному выходимО Конспирация!
-- Стойте! стойте! -- преградил дорогу хозяин. -- А вы не боитесь стать жертвами командира захвата? Или вот, скажемО поверьте, я не хочу вас обидетьО нашего уважаемого коллеги? -- кивнул в сторону Черно-Ажурного.
Караси несколько приумолкли.
Черно-Ажурный проворковал:
-- Я могу дать честное слово, что архив будет тут же уничтожен.
-- Видите! -- с радостным облегчением сказал Телесный Со Спущенной Петелькою, однако, общего облегчения не произошло.
-- Честное словоО -- протянул со смаком фразочку Карась из-под чулка коричневого, в рубчик.
-- Если вам недостаточно моего честного словаО -- обиделся Черно-Ажурный, направляясь к выходу.
-- Почему ж недостаточно? Очень даже достаточно! -- загудели, занервничали Караси, удерживая уходящего.
-- В таком случаеО
Но Благородный Карась был несгибаем: выступил вперед, стал перед Черно-Ажурным:
-- Требую гарантий!
-- Пожалуйста, -- пожал плечами Ажурный. -- Я попрошу, чтобы вас взяли с собой.
Наутро к Папскому Дворцу в Ватикане подкатил лимузин. Швейцарцы в черных медвежьих шапках отдали честь. Из лимузина через дверцу, предупредительно распахнутую шофером, выбрался знакомый нам по Садовой улице Батюшка-Карась в сопровождении Молодого Православного Священника. Навстречу по лестнице Дворца спускался Высокий Чин Католической Иерархии. Последовали приветствия, рукопожатия, блицы вспышек неизвестно откуда повылазивших репортеров. Католический Чин обратился к Батюшке-Карасю с недлинной половинкою фразы, которая тут же была переведена Молодым Священником:
-- Его Преосвященство полагает, что аудиенция, которую Его Святейшество соизволило дать в вашем лице всей преображенной Российской ЦерквиО
Католический Чин продолжил фразу, в которой даже Батюшке, ни бельмеса не смыслящему в итальянском, внятными показались слова "Gorbatshoff" и "Рyeryestroyka". Но в этот как раз момент один из швейцарцев подал Батюшке-Карасю голубой конверт. Батюшка глянул на надпись и посерел с лица.
Что-то продолжал говорить Католический Чин, что-то переводил Молодой Священник -- все звуки исчезли для Батюшки, заглушенные гулким стуком крови в ушах.
Когда пауза, повисшая в воздухе, перетянулась за всякие приличные пределы времени, потребного для обдумывания ответа, Батюшка-Карась пришел, наконец, в себя; пришел, впрочем, только отчасти -- иначе не пробасил бы, склонясь к уху Молодого Священника:
-- Спроси, понимаете, его потихонечку, не мог ли бы я получить, понимаете, в Ватикане политическое убежище.
И на взгляд-вопль изумленного услышанным Священника добавил:
-- Если потребуется -- готов, понимаете, принять католичество. Во славу Божию!
-- Ч-черт! Понарыли! -- выругался Юноша, едва не свалившись в канаву во тьме вечерней Садовой. -- Постой, Машка! Давай руку!
-- Эй, командир! -- появился из мглы кто-то Высокий.
-- Пошли-пошли, -- шепнула Внучка. -- Не ввязывайся.
-- Закурить есть? -- крикнул Высокий вдогонку и ускорил шаги.
Внучка, схватив Юношу за руку, побежала.
Побежал и Высокий, догнал возле самой полковничьей калитки, заградил путь.
-- Дед, дед! -- громко позвала Внучка. -- Полко-о-вник!
-- Да чего тыО -- забубнил Высокий. -- Кто тебя, понял, трогает?..
Калитка отворилась. На крыльце появился Человечек, освещенный электрическим отблеском из комнаты.
-- Где полковник? -- агрессивно выступила Внучка.
-- Заходите, заходите, ребята, -- очень добродушно сказал Человечек. -- Чего волнуетесь?
-- А выО кто? -- осведомилась Внучка.
-- Товарищи его, по работе, -- широко и открыто улыбнулся Человечек. -- Приехали навестить. Он приболел немножко. Нелличка, где вы там? -- жестко и нетерпеливо позвал во тьму.
Страшный, истерзанный, опираясь на руку Чернокудрой Нежной, появился из-за угла Полковник.
-- Дед, что с тобой?! -- бросилась к нему Внучка.
-- Ничего, Машенька, ничего. Все в порядке. Все прекрасно. ПыталисьО ограбить. Вот, ребята приехали, -- кивнул на Человечка и еще две-три тени, ошивающиеся около, -- помогли. И доктор тоже есть, -- взглянул на Ласковую. -- Так что вы езжайте, езжайте в Москву. У меня здесь всеО в порядке.
-- Никуда я не поеду! -- объявила Внучка решительно. -- Тут что-то не так. Пошли в дом.
-- Конечно, заходите, пожалуйста, -- гостеприимно пропел Человечек.
-- Поезжай в Москву, я сказал! -- повысил голос Полковник.
-- Иннокентий Всеволодович, -- упрекнул Человечек. -- Вы думайте, что говорите! Заходите, ребята, заходите.
-- В Москву! -- заорал Полковник так страшно, что Внучка с Юношею не сумели не послушаться, однако, едва двинувшись к калитке, оказались накрепко схвачены двумя тенями.
Человечек подал незаметный сигнал и третьей тени -- Полковник тоже очутился в клещах, со ртом, зажатым чужой потной ладонью.
Две первые тени тащили ребят в дом, а Человечек отнесся к Полковнику:
-- Не Штирлиц вы оказались, Иннокентий Всеволодович. Далек-ко не Штирлиц! Отправьте его на место. Наручники -- обязательны, -- бросил во тьму. -- Извините, -- вернулся к Полковнику, -- у меня не столько людей, чтобы следить за вами каждое мгновение. А самоубийством жизнь вы покончите не прежде, чем я вам это позволю. Не в службу, а в дружбу, Нелличка, подежурь немного возле.
Полковника увели.
-- Там у нас решетка еще осталась? -- осведомился Человечек. -- Молодых людей определите наверх, окошко зарешетите. Если будут кричать -- заткнуть!
Тени рассосались выполнять распоряжения. Человечек вошел в дом, взял радиотелефон, набрал номер:
-- Не разбудил? Ну-ну. Тут, понимаешь, обстановка несколькоО усложняется. Нет, пока ничего серьезного. И тем не менее -- переезд надо форсировать. Да прямо хоть сейчас! Хорошо, хорошо, до утра. Но как можно раньше! Я даже заночую здесь сегодня. Пока, жду!
А по ночной Москве чесала тем временем с недозволенной скоростью "Волга"-универсал. Юркий "жигулек" старался от нее не отрываться, для чего водителю, старому нашему знакомцу Благородному Карасю, приходилось манипулировать рулем, педалями и рычагом с явно непривычною резвостью. Проносились мимо красные волдыри светофоров, летели вслед безнадежные милицейские свистки -- "жигулек" как приклеился к остекленному задку.
Водитель "Волги", понаблюдав за маневрами преследователя, покачал головою:
-- Движок у нас слабоват, командир. Пятую сотню тысяч крутит.
-- Да он все равно знает адрес. Какой смысл? -- прозвучал голос с заднего сиденья.
-- Ладно, -- сказал Командир. -- Сбавь.
Благородный Карась сбросил скорость в свою очередь и вытер со лба пот.
В мансарде, едва освещенной чуть сереющим небом, на фоне которого неприятно вырисовывалась наскоро вделанная в окно решетка, понурились на тахте Внучка и Юноша.
Внучка вскочила вдруг, бросилась на дверь, заколотила руками, ногами:
-- А ну сейчас же выпустите нас отсюда! А-ну-сей-час-же!
Юноша подошел, обнял ее сзади:
-- Перестань. Видишь ведь -- бесполезно. Только удовольствие им доставляешь.
Внучка побилась еще капельку и заплакала от бессилияО
В том же едва сереющем утре возникла возле "Волги"-универсала с потушенными огнями тень, произнесла в щель от приспущенного стекла:
-- Их там человек двенадцать самое маленькое.
-- Ну что, ребята? -- обернулся Командир. -- Может, вызовем подкрепление?
-- Брось, командир, -- прозвучал голос сзади. -- Двое на одного. Шпана -- неужто не справимся? Мы ж профессионалы. Стыдно.
Командир задумался на мгновение.
-- Ладно. Тогда -- пошли.
Бесшумно открылись автомобильные дверцы, вооруженные люди по-кошачьи выбрались наружу.
Когда Благородный Карась тоже попытался выкарабкаться из своей машины, Командир шепнул:
-- Вы остаетесь.
-- Но яО -- взялся возражать Карась.
-- Я сказал: остаешься! На тебя что -- браслеты надеть? -- шепотом прикрикнул Командир и, убедившись, что Карась смирился, поднял руку и растворился во мгле.
Остальные растворились следом, чтобы материализоваться уже возле дома Полковника.
На мгновенье сойдясь, они тут же и рассыпались, и вот одна из теней пружинисто перемахнула забор и навалилась на несколько в этот сонный час осовевшего часового. Ему, однако, удалось хрипло выкрикнуть:
-- Менты!
Звякнуло выбиваемое стволом стекло, и навстречу тени, движущейся от реки, прозвучал выстрел. Тень вскрикнула, опала, но тут из-за куста справа протютюкала очередь по дому, осыпала еще несколько стекол.
-- Окружены, сдавайтесь! -- заорал Командир из-за тамбурка, и тут же, отколотая пулями, запуржила вокруг его головы мелкая щепа.
Бугай с "калашниковым" ворвался в мансарду и, не обратив внимания на Внучку и Юношу, пристроился у оконца, направил ствол в решеточную прореху, выпустил одну очередь, другую.
Внучка вскочила, схватилась за подножную скамеечку в намерении оглушить Бугая.
-- Сядь! -- дернул ее за руку Юноша, и Бугай прореагировал, замахнулся прикладом, но тут же и упал, успев обрызгать молодых людей разлетевшимся мозгом.
Внучка рванулась к выходу, Юноша снова попытался ее удержать:
-- Стреляют же, дура! -- и между ними завязалась нешуточная борьба.
Человечек тем временем полз меж кустов вниз по участку, к сортиру, к реке, сжимая в руке "макарова".
Заметил впереди шевеление, выпалил несколько раз. Шевеление стихло. Человечек пополз дальше.
Переваливаясь через забор, отчетливо вырисовался на фоне посветлевшего неба.
И тогда тот, лежащий, подстреленный, выпустил пулю. Она прошила затылок и вылетела через глаз. Человечек конвульсивно дернул пару раз ногою, обмяк, но не упал: так и остался висеть на забореО
А в безопасном отдалении от дачи завороженно прислушивался к перестрелке Благородный Карась, до пота сжимая ручку автомобильной канистры.
Парень из группы захвата, тот, что подавал реплики с заднего сиденья, подложил под металлическую дверь пристройки гранату и прянул за угол.
Дверь покачнулась и рухнула внутрь, загремела по ступеням. Раздался страшный женский вопль.
Парень осторожно высунулся в проем и получил очередь через грудь. Пули вырвали пять клочков на спине куртки. Перешагнув труп, стрелявший поднялся из подвалаО
Пальба мало-помалу начала стихать. Внучка пересилила-таки Юношу и ринулась по лестнице вниз. И тут же осела, схватилась за ногу.
Юноша выскочил на помощь:
-- Ранили?.. ПошлиО пошли-пошли, потерпи немного, -- потащил ее назад, в мансарду; уложив на пол, сорвал с себя рубаху, разодрал, стал заматывать ногу, рану, из которой толчками выплескивалась кровь, и едва не потерял сознания от дурнотыО
В свои пятьдесят седой, как лунь, Профессор Дмитрий Никитович Тищенко стоял на прежнем месте. Перестрелка умолкла окончательно. К "Волге" не вернулся никто. Рассвело. Освещенный косыми лучами встающего солнца, профессор двинулся к даче.
Вошел в калитку. Увидел трупы. Много трупов. И не сумел сдержать желудочный спазмО
Рвало профессора долго, и тогда даже, когда и нечем-то стало, и это совершенно вымотало. Таким вымотанным и пошел он, пошатываясь, ломая оставшиеся розы, лавируя между мертвецами. Приблизился к разнесенному в щепы тамбурку.
Переступил через того, с пятью дырками на спине. Едва не упал, поскользнувшись на крови. Заглянул вниз. Не желая выпускать из рук канистру, вынужден был встать на четвереньки, чтобы преодолеть лежащую на ступенях бронированную дверь, и наткнулся на раздавленную ею Нелличку -- Чернокудрую Очаровательницу. Снова начались спазмы.
И все-таки Дмитрий Никитович до подвала добрался. Солнце располагалось так, что достигало светом самый вход в помещение. Профессор открыл канистру, плеснул на шкафы, на папки с бумагами, на стеллажиО Достал спички, вынул одну, готовясь чиркнуть. И услышал вдруг шевеление.
-- Здесь кто-то живой? -- спросил испуганно, шепотом. Спрятал спички, сделал несколько робких шагов в глубину.
Полковник лежал на кушетке ничком, руки за спиною -- в наручниках, рот заклеен широкой полосою пластыря, и, повернув голову на щеку, смотрел на зятя.
Несколько бесконечных мгновений шла эта молчаливая переглядка родственников. Не выдержав, Дмитрий Никитович двинулся к решетке, дернул дверцу, которая, естественно, не поддалась, застопоренная мощным импортным замком.
-- Конечно, как жеО живой человекО -- бормотал. -- А, ч- черт! М-минуткуО м-минуточкуО
Снова на четвереньках, стараясь не впустить в поле зрения Чернокудрую, Профессор одолел дверь. Остановился, шаря растерянным взглядом вокруг, и то ли услышал, то ли почудился ему шум автомобиля. Рядом с трупом того, с пятью дырочками, валялся пистолет. Дмитрий Никитович, косясь в сторону дороги, поспешно достал носовой платок. Осторожно поднял пистолет с земли -- через ткань. Приладился. И снова пополз в подвал.
Изо всех сил воротя взгляд от Полковника, только направление удерживая боковым зрением, приблизился Профессор на несколько шагов к решетке, заговорил:
-- Ради Бога, молчите, пожалуйста! Чем я вам помогу? Я все равно н-неО н-неО в состоянии. Замок, понимаете? Но спалить живогоО Это уж слишком. Слишком, так ведь? Согласны? Вы только зла на меня не держитеО Не держите зла!.. Все ж лучше, чем живьемО
И выпустил в Полковника все пули, что оставались в магазине.
С брезгливостью отбросил оружие. Достал заветный коробок, из него -- спичку. Отпятился к выходу. Чиркнул. Возник огонек.
Готовя дорогу к отступлению, Дмитрий Никитович оглянулся и увидел лицо наблюдающего за происходящим, совершенно остолбеневшего сына.
Пламя подбиралось к пальцам, обжигало ихО
-- Лот сорок шестой: группа документов под общим названием "Архив полковника Картошкина", -- возгласил аукционист. -- Доносы виднейших научных, культурных и политических деятелей сегодняшней России. Начальная цена -- сто фунтов стерлингов.
Господин, украшенный изысканной шотландской бородкою, которая, впрочем, не особенно мешала узнать в нем старого нашего знакомца -- Товарища Майора, скромно, но весомо поднял свою карточку из восьмого ряда.
-- Сто пятьдесят слева! -- прокомментировал аукционист, но тут же сам себя перебил: -- Двести справа! -- увидев, что на два ряда дальше от Товарища Майора столь же скромно поднимает карточку невысокий плотный мужчина с черной повязкою на глазу.
Тот, кого мы привыкли называть Человечком.
Аукционист обладал достаточным опытом, чтобы с одного взгляда понять: торговля будет долгой, упорной, ожесточенной.
А вот кто победит -- аукционист предсказать бы не взялсяО
Пицунда, 1990