колени. Молодой человек, рад с тобой познакомиться. Я хорошо помню твоего отца. ОРИАНА. Еще один хорошенький мальчик. До чего хороши глаза у этих крестьянских ребят. И линия подбородка такая округлая. Правда, Базиль? БАЗИЛЬ. Ты и его хочешь в пажи записать? Похоже, у нас будет пажеский корпус. Максим, это моя жена. ОРИАНА протягивает руку для поцелуя. МАКСИМ остается на месте и сдержанно, без улыбки кланяется. Твой отец служил егерем у. моего отца. Хочешь служить егерем у меня? МАКСИМ. Я не бью дичь для забавы. БАЗИЛЬ (стараясь скрыть раздражение, указывает на птиц). Это, надо понимать, твой ужин.. Во времена моего отца дичь подавали только на господский стол. ХАНС ДЖОЗЕФ. Ваша милость, прости его, грешного, он знает, он не... БАЗИЛЬ. Нет-нет, я все равно собирался отменить все прежние охотничьи правила... ХАНС ДЖОЗЕФ. Сто раз ему говорил! БАЗИЛЬ. Я ценю и уважаю независимость молодежи. МАКСИМ кладет связку дичи к ногам Орианы. ОРИАНА. О... Они же в крови! Базиль, мне дурно... БАЗИЛЬ. Бедная моя... ОРИАНА (обращаясь к Мики). Отойди, не трогай платье, ты грязный. Базиль, пусть они отойдут. Где Фредерик? БАЗИЛЬ. Пойдем, дорогая. ОРИАНА. Куда девался Фредерик? Я хочу, чтобы пришел Фредерик... Дав остальным знак посторониться, БАЗИЛЬ уводит Ориану. ПАТРИС, забрав с собой Мики, скрывается в буфете и запирает дверцы. ОСТАЛЬНЫЕ уходят. Иное место, иная атмосфера. ПИТЕР ДЖЕК (перехватывает Максима. который собирается выйти). Погоди. Марина! Пойди сюда. Он не знает. Это ясно как день. ХАНС ДЖОЗЕФ. Да, верно. МАРИНА. По-моему, он великолепен. Я всегда это знала. ПИТЕР ДЖЕК. Теперь ты понял меня, Ханс Джозеф? ХАНС ДЖОЗЕФ. Он добрый. Пожалуй, чересчур добрый. ПИТЕР ДЖЕК. Людям понравился. Это главное. МАРИНА. Такой чудесный. ХАНС ДЖОЗЕФ. Что б ему сразу не приехать?.. ПИТЕР ДЖЕК. Верно. Не так много пришлось бы расхлебывать... А ты ему рад. Несмотря ни на что. ХАНС ДЖОЗЕФ. Еще бы не рад, конечно, рад. Но это ничего не меняет. Что случилось, то случилось, важно только, что из этого следует. ПИТЕР ДЖЕК. Ничего из этого не следует. Мы теперь свободны. А он ни в чем не виноват. Входит ФРЕДЕРИК. Остальные замирают. ФРЕДЕРИК. Простите, по-моему, я заблудился. Не подскажут ли почтенные господа, где моя комната? Я прибыл в это заведение несколько часов назад, но не имел еще возможности освежиться, или, как говорится, вымыть руки. А может, тут их снегом моют? ХАНС ДЖОЗЕФ. Как тебя звать? ФРЕДЕРИК. ФРЕДЕРИК. ХАНС ДЖОЗЕФ. Послушай, Фредерик, ты будешь жить наверху, рядом с его милостью. У нас тебе делать нечего. ФРЕДЕРИК. Радушный прием, нечего сказать. Но я выше обид. К тому же вы, вероятно, привыкли к сомнительному аромату, исходящему от ваших несвежих одежд, а мой нос едва выдерживает это благовоние. Да и холодно тут чертовски. Пожить наверху я отнюдь не против. А вот как насчет пошамать? ХАНС ДЖОЗЕФ. Что-что? ФРЕДЕРИК. Пошамать. Подхарчиться. Подзаправиться. Пожрать. Не говоря уж о снедающем меня желании клюкнуть, хлебнуть, дерябнуть и нализаться. ПИТЕР ДЖЕК. Он хочет есть и пить. ХАНС ДЖОЗЕФ (указывает наверх). Там тебя накормят. ФРЕДЕРИК. Я-то надеялся - где много слуг, там весело. В ы х о д и т . ПИТЕР ДЖЕК. Эк ты его отшил. Но, может, оно и к лучшему - при нынешних обстоятельствах. ХАНС ДЖОЗЕФ. Он баламут, с ним бед не оберешься. ПИТЕР ДЖЕК. Так вот, насчет обстоятельств. Нас ведь никто не заставляет, мы вольны поступить как захотим. ХАНС ДЖОЗЕФ. А ты-то чего хочешь? Простить и забыть? ПИТЕР ДЖЕК. Хотя бы простить. ХАНС ДЖОЗЕФ. Простить то, чему нет прощения. ПИТЕР ДЖЕК. Не нам судить. ХАНС ДЖОЗЕФ. Справедливость для всех одна. ПИТЕР ДЖЕК. И справедливость не нашего ума дело. ХАНС ДЖОЗЕФ. Нет, кроме нас, тут никто не рассудит. ПИТЕР ДЖЕК. Бог рассудит. ХАНС ДЖОЗЕФ. Ты же в Бога не веришь. ПИТЕР ДЖЕК. Жить, по-моему, надо, словно Он есть. ХАНС ДЖОЗЕФ. Поповские байки. ПИТЕР ДЖЕК. Да и поздно теперь мстить. Время упущено. МАРИНА. Верно. ХАНС ДЖОЗЕФ. Хоть сейчас помолчи. Мой сын еще остынуть не успел, ты уж охорашивалась. МАРИНА. Неправда! Просто ты на меня окрысился за... ПИТЕР ДЖЕК. Перестаньте! ХАНС ДЖОЗЕФ. Максим, твое слово. Тебе ведь исполнять что решим. Твой это удел. МАКСИМ. "Мой удел"... А из-за его фазанов так раскричался, аж дом ходуном пошел. ПИТЕР ДЖЕК. Так что скажешь? МАКСИМ. Мне противна и ваша сыромятная, примитивная справедливость и его господские замашки - на пустом месте. С души воротит. Весна настанет - уйду от вас. Насовсем. ПИТЕР ДЖЕК. А пока? МАКСИМ. А пока ничего. ПИТЕР ДЖЕК. Если вы оба будете держать язык за зубами, остальные и подавно ничего не скажут. Они вполне довольны его милостью. Особенно после сегодняшней речи. Ханс Джозеф, дорогой мой, хватит ворошить прошлое. Что прошло, то быльем поросло. Старик умер. МАКСИМ. Да. Старик умер. Может, его и стоило убить. Мы этого не сделали. Он умер в своей постели. Но сейчас и это неважно. Каждому свое. Хочешь целовать руки сынку - целуй, хотя завтра он будет ничем не лучше папаши. Я все тут ненавижу, все и всех. По мне, так весь дом надо переиначить, а еще лучше - взорвать. ПИТЕР ДЖЕК. Ты молод, Максим, ты ищешь совершенства. Но людям совершенство не по плечу. В человеке вообще мало хорошего, и все же надо как-то уживаться друг с другом. Творить посильное добро. Дом наш постепенно станет лучше. МАКСИМ. Да, есть еще способы унизиться, которых даже мы не пробовали. МАРИНА. Максим, обещай мне... ХАНС ДЖОЗЕФ. Не тебе с него обещания брать. МАКСИМ. Раз уж все вы тут собрались - и дед, и мать, и новоиспеченный отчим, - послушайте, что скажу. До весны я останусь, но жить буду сам по себе. Мне все опостылело. Ни в заговорах ваших, ни в коленопоклонстве я не участвую. А память о прошлом - мое личное дело. МАРИНА. Но ты... не обидишь его? МАКСИМ. Я постараюсь, чтоб дороги наши не пересекались. Буду стрелять и есть его фазанов. А стает снег - уйду. И никогда не вернусь. МАРИНА. Сыночек... МАКСИМ. Без нежностей, мама. Выходи поскорее замуж. Обращается к Питеру Джеку. Женись на ней и добейся, чтоб слушалась. Да не откладывай. Она увертлива, точно угорь. МАРИНА. Максим, не говори так, это ужасно! МАКСИМ. Прощайте. И оставьте меня в покое - все. Слышите, все! В ы х о д и т . МАРИНА. Максим! ПИТЕР ДЖЕК. Оставь его. К Хансу Джозефу. Теперь ты согласен? ХАНС ДЖОЗЕФ. Что люди подумают? ПИТЕР ДЖЕК. Подумают: что прошло, то прошло. ХАНС ДЖОЗЕФ. Так не бывает. Из вчера рождается сегодня. Ничто не проходит без следа. Нельзя страдать, как страдали мы, а потом перевернуть страницу, словно ничего не было. ПИТЕР ДЖЕК. Но мы можем кое-что изменить, сделать жизнь достойной и менее жестокой. А большее никому из смертных не под силу. ХАНС ДЖОЗЕФ. Я уже стар, Питер, стар и глубоко, безнадежно несчастлив. С тем, видно, и в могилу сойду. Ничего мне на самом деле не нужно. Но его милость прознает, и тогда случится страшное... ПИТЕР ДЖЕК. С чего бы его милость вдруг прознал? Если, конечно, ты сам не проговоришься. ХАНС ДЖОЗЕФ. Ладно, так тому и быть. Смолчим. ПИТЕР ДЖЕК. Спасибо. ХАНС ДЖОЗЕФ. Максим прав. Женись на ней. Если охота. Женись поскорее. В ы х о д и т . ПИТЕР ДЖЕК подходит к Марине, хочет обнять ее, она уклоняется. ПИТЕР ДЖЕК. Даже дотронуться до себя не даешь. МАРИНА. Мне неприятно. ПИТЕР ДЖЕК. Я понимаю - эти страшные годы, с ним... МАРИНА. Господи, ну почему я кругом виновата, во всем, перед всеми! ПИТЕР ДЖЕК. Я тебя не виню. Марина, мы ведь обручились? МАРИНА (равнодушно). Да. ПИТЕР ДЖЕК. Ну - не надо, если не хочешь. МАРИНА. Я же не виновата. ПИТЕР ДЖЕК. Я знаю. Старик делал с нами что хотел. Захотел тебя. И взял. Но теперь... МАРИНА. Его милость такой приятный господин. О б в и н я ю щ е . Очень ты быстро ему про нас выложил! ПИТЕР ДЖЕК. Не надо было? МАРИНА. Нарочно рассказал, чтоб я отступиться не смогла. ПИТЕР ДЖЕК. Но ты же сказала "да", ты согласилась! МАРИНА. Прости... Просто я не в себе. Я ломаная, крученая и прежней уже не стану - невозможно это... Ты наверняка считаешь, что я тебе должна быть по гроб жизни благодарна - за любовь твою. Может, и так. Может, я и благодарна, но... Ох, Питер, пустая душа у меня, понимаешь, выжженная. Всю меня переворошило, никогда не пройдет... ПИТЕР ДЖЕК. Пройдет. Заново научишься жить, обниматься, целоваться. МАРИНА. Разве в этом дело. Я ведь хочу, чтоб за мной ухаживали, заботились... Не хочу, чтоб просто владели, вещью быть не хочу. ПИТЕР ДЖЕК. Но, Марина, я не собираюсь тобой владеть. МАРИНА. А куда ты денешься? Жена - что раба. Все мужчины одинаковы. Сейчас ты добрый. А как поженимся, ты меня беречь и жалеть перестанешь. А потом и вовсе помыкать начнешь. Все вы одним миром мазаны... ПИТЕР ДЖЕК. Марина, что ты несешь! Ты же знаешь, я всегда любил тебя, с самого детства. Знаешь, как терзался, когда ты замуж вышла и - потом... Я же готов тебя день и ночь на руках носить, я буду любить и беречь тебя всегда, до гробовой доски. Ты меня знаешь - насквозь. Ну, посмотри же в глаза! МАРИНА. Да, я знаю тебя насквозь. В том-то, наверно, и беда. Ты - это ты, вечный, надежный. Вроде радоваться надо. ан нет... Понимаешь, есть во мне такое, с чем тебе не совладать. Хочется чего-то, пусть даже ужасного... Ох, если б уехать! Я в жизни дальше реки не бывала! П а у з а . Прости, Питер. Я выйду за тебя, конечно, выйду. Все уж решено. Особенно теперь, когда и его милость узнали... ПИТЕР ДЖЕК. Вот поженимся, и ты утихомиришься, заживешь по-новому - счастливо и покойно. Станешь совсем другой. МАРИНА. Да не хочу я утихомириваться, другой становиться... А хочу... Слышишь? Далекий звук. Патрис играет на скрипке. Я и музыки другой не знаю, кроме цыганской скрипки; да еще в церкви красиво поют. Только скрипка лучше. Она - особенная. Ничего лучше в мире нету. ПИТЕР ДЖЕК. Когда мы поженимся, я тоже успокоюсь и... ревновать тебя ни к кому не стану. Хорошо, хорошо, не трогаю... Ты, верно, презираешь меня за долготерпение. А я все-таки дождусь, чтоб ты привыкла ко мне - как к мужчине. Подожду, потерплю, но только - после свадьбы. МАРИНА. Ага, загонишь птичку в клетку... ПИТЕР ДЖЕК. Я люблю тебя. МАРИНА. И я тебя люблю, милый. Только без жару, печально как-то... Не досталось мне в жизни радости да веселья... ПИТЕР ДЖЕК. Любовь важнее веселья. МАРИНА. Правда? Да, наверно, ты прав. Скрипка Патриса все не смолкает. МАКСИМ и МИКИ сидят на полу, на авансцене. За ними виден приоткрытый буфет. МИКИ учится читать. МАКСИМ. Ну, давай, давай. МИКИ. Тигр, тигр, жгучий страх, Ты горишь...* МАКСИМ. Ты это уже читал. Ты эти строчки наизусть знаешь. МИКИ. Тигр, тигр, жгу-чий страх, Ты го-ришь в ноч-ных ле-сах. МАКСИМ. Ты же не читаешь. По глазам вижу. Наизусть шпаришь. Гляди, вот здесь, другой кусок... Читай! МИКИ. Не могу, тут все закорючки другие. МАКСИМ. Если б ты читал, а не притворялся, были бы все те же самые. МИКИ. Сам сказал, что это другой кусок. МАКСИМ. Вот тупица! МИКИ. Не понимаю. Не знаю я, как читать. МАКСИМ. А как ты, интересно, намерен из этой дыры выбраться, если даже читать не умеешь? Из буфета доносится мерзкий звук - пилят смычком по струнам. МАКСИМ сердито вскидывается, но решает не обращать внимания. Ну, гляди, узнаешь эти буквы? Я тебе их сто раз показывал. МИКИ. Тигр, тигр, жгучий страх, Ты гор... МАКСИМ. Нет, вот здесь. Гляди на буквы. Это какая? МИКИ. "К". МАКСИМ. Верно. А это "Т". А это "О". А вот наша подружка "С". Помнишь "С" - собака. Дальше опять "К", потом "Р", "У", "Т", "И", "Л". Теперь читай оба слова вместе. Ну? "Кто скрутил". Давай дальше. МИКИ. ...И, Д, Л... МАКСИМ. Дурень, слова читай, а не буквы. МИКИ. Ты сам велел говорить буквы. МАКСИМ. Потому что из букв складываются слова. Буквы сами по себе ничто. Главное - слова. МИКИ. Так зачем я столько времени буквы учил? Снова мерзкий скрипучий звук из буфета. МАКСИМ. Да заткнись ты! Ну же, Мики, гляди! Кто скрутил и для чего Нервы сердца твоего? МИКИ. Кто скрутил и для чего... МАКСИМ. Нервы сердца твоего? МИКИ. Нервы сердца твоего. Мура какая-то. Снова резкие звуки: смычок по струнам, потом бренчание. МАКСИМ. Да заткнись! Не то твою чертову скрипку об твою же голову обломаю. Давай снова. МИКИ. Кто скрутил и для чего. МАКСИМ. Не надо наизусть. Читай! МИКИ. А я так могу выучить. Слушаю тебя, слова и запоминаются. МАКСИМ. Ты же читать учишься, а не предложения зубришь! МИКИ. Все равно ерунда это все, и книжку ты мне дал детскую. Хочу настоящую читать. МАКСИМ. Конечно, ерунда. Но начинать-то надо с чего попроще. Давай снова! МИКИ. Я уже забыл. МАКСИМ. Если забыл, значит, не читаешь. Гляди, вот здесь. МИКИ. Это закорючки, а не слова. МАКСИМ. Самые настоящие слова. Только печатные. Визг струны. МАКСИМ вскакивает. ПАТРИС поспешно запирается. МАКСИМ стучит кулаками в стенки буфета. Берегись, цыган! Убью! Слышишь, убью, если еще полезешь не в свое дело. Понял? ПАТРИС с силой оттягивает струны: "блямс, блямс..." А, черт! Последний раз ударяет кулаком в стену и возвращается к Мики. Ну, давай еще попробуем. МИКИ (разражается плачем). Не могу я, не понимаю, чего ты от меня хочешь. МАКСИМ. Вот бестолочь! МИКИ. И госпожа меня не зовет. Сама обещала, я с ней буду жить, красивый, разодетый... МАКСИМ. Да она забыла двадцать раз. Им слуги - что игрушки. Позволишь из себя ручную мартышку сделать - уши надеру. Ну, где наша книжка? МИКИ. Не могу я, у меня от закорючек в голове так грустно делается. Не буду, не хочу! Это все детские забавы. Уклонившись от руки Максима, начинает приплясывать вокруг него. Тигр, тигр, жгучий страх, Ты горишь в ночных лесах. Чей бессмертный взор, любя, Создал страшного тебя? А Максимка толстый свин Носом целых пять аршин. Положил свой нос в кровать, Нос сказал: "Не буду спать". МАКСИМ. Ты сам еще ребенок-поваренок. Так на кухне всю жизнь и проторчишь. До седых волос сковородки будешь мыть. Ладно! Я пошел! В ы х о д и т . Осторожно, чтобы не заметил сын, появляется Марина. Смотрит вслед Максиму. МИКИ. Тигр, тигр, жгучий страх, Ты горишь в ночных лесах. МАРИНА. Не вопи. Иди-ка сюда. Мики, ты случаем не проболтался Питеру Джеку о нас с Патрисом? МИКИ (пытаясь вырваться из ее цепких рук). Тигр, тигр, жгучий страх... Ничего я не говорил. Уй, больно! Я на тебя госпоже пожалуюсь! МАРИНА. Перестань голосить. Сам себе больно делаешь! Стой на месте! Не смей никому ничего говорить, понял?! Не твоего ума это дело. МИКИ. Уй, уй, не буду, не стану, не скажу!.. МАРИНА. Ладно, ладно, пшел вон! МИКИ. Не хочу уходить, я замерз, я хочу в буфет! МАРИНА. Пшел вон, тебе говорят! Прогоняет МИКИ. На цыпочках подходит к буфету. Опускается на колени. В этот миг ПАТРИС внутри начинает играть на скрипке. После одной или двух музыкальных фраз МАРИНА стучит в дверцу условным стуком. ПАТРИС (украдкой выглядывает). Кто там? МАРИНА. Мяу. ПАТРИС. Это моя кошечка! Хватает ее, наполовину втаскивает в буфет. Ц е л у ю т с я . МАРИНА. Патрис, я так боюсь, что нас увидят. ПАТРИС. А я сейчас этак дверцы сделаю... Ну вот, у нас с тобой есть свой домик. В буфете у меня хорошо, тепло. Когда старый хрыч был жив, ты и глядеть на меня боялась... МАРИНА (сопротивляясь). Мне и сейчас неловко - из-за бедняги Питера. ПАТРИС. Черт бы побрал беднягу Питера. Весной мы уходим, сама обещала. МАРИНА. Весной я буду замужем за Питером. Сколько можно его томить? ПАТРИС. Марина, опомнись. Замуж идут за того, кто снится. Ты же меня во сне видишь! Хочешь - уедем раньше. Я тебя в любую минуту увезу, мне снег и пурга нипочем. МАРИНА. За реку? ПАТРИС. Намного дальше, в большие цыганские таборы. Там люди свободны, там все мужчины поют и все женщины танцуют! МАРИНА. Вот слушаю тебя, и мне снова хочется радоваться, смеяться. Будто ничего ужасного в жизни не было. ПАТРИС. И с души и с тела бремя сниму, станешь у меня легкокрылой пташкой и улетишь вдаль, со мной! Тебе понравится цыганская жизнь. Мы рабства не знаем, работы не знаем. МАРИНА. Я, верно, заскучаю, затоскую - без работы-то. ПАТРИС. Это потому, что жить свободно не умеешь, по-звериному. Звери ведь никогда не скучают. Им и того довольно, что на свет родились. Так и цыган: рад жить, рад дышать, рад небу голубому, рад ветру, что в ушах свистит. У нас нет ни слуг ни господ и женщина мужчине ровня. МАРИНА. Пожалуй, и это мне не по нраву. ПАТРИС. Когда женщина мужчине не ровня, она его непременно погубит. А цыганские семьи - сплошь счастливые. МАРИНА. И сыграем цыганскую свадьбу, как ты рассказывал? ПАТРИС. Конечно. Через костер будем прыгать. МАРИНА. А нельзя, чтоб нас прежде отец Амброуз обвенчал? ПАТРИС. Нет, нельзя. Мы молимся другим богам, Марина, истинным. А у отца Амброуза все боги мертвые. МАРИНА. Нельзя так говорить! К р е с т и т с я. ПАТРИС. Не надо, пташка моя. Это просто дурная привычка, и неприятная к тому же. МАРИНА. Питер думает, что я не могу дотронуться до мужчины после... ну, сам знаешь. Бедный Питер, такой тихий и старый. Сколько тебе лет, Патрис? ПАТРИС. На такой вопрос цыган не отвечает. МАРИНА. Я Питера тоже люблю, но его я люблю как-то тихо и устало. А тебя - дико и весело. ПАТРИС. То-то оно и есть, что меня ты любишь, а его нет. Отчего, думаешь, я возвращаюсь сюда каждую зиму? А теперь уйдем вместе. МАРИНА. Если б только знать будущее. Погадай! Протягивает руку. ПАТРИС. И смотреть не буду. Чужим - скажу, а про свое, про важное, лучше не знать. МАРИНА. А ее ладонь ты смотрел. И целовал. Я сама видела - в щелку! ПАТРИС. Пыль в глаза пускал. МАРИНА. А что ты прочел по ее руке? ПАТРИС (помолчав). Ничего. Притворялся. Так ты уедешь со мной? МАРИНА. Не знаю. ПАТРИС. Уедешь, уедешь. МАРИНА. Не знаю, не знаю... Белая гостиная. На переднем плане ХАНС ДЖОЗЕФ и БАЗИЛЬ. БАЗИЛЬ в уличной одежде, с хлыстом в руках. Взволнованно, большими шагами ходит по гостиной. В глубине сцены за столом ПИТЕР ДЖЕК изучает амбарные книги. Отец АМБРОУЗ тщетно пытается привлечь внимание Базиля. Сцена идет в быстром темпе. ХАНС ДЖОЗЕФ. Ваша милость, нельзя слугам бить дичь какую вздумается... БАЗИЛЬ. В лесу полно дичи. Сейчас, святой отец, одну минуту. ХАНС ДЖОЗЕФ. А я думаю, старые правила нарушать негоже. БАЗИЛЬ. Ты, Питер, вникай! Вникай! Хансу Джозефу. Я разработал план развития поместья! Жена спрашивала тебя про перец? Отцу Амброузу. Да, да, святой отец, сейчас. ХАНС ДЖОЗЕФ. Слуги острого не едят. БАЗИЛЬ. Не может в доме не быть перца. Ну, что скажешь, Питер? Осуществимо? АМБРОУЗ. Ваша милость, одно слово! БАЗИЛЬ. У нас будет школа до четырнадцати лет, все будут учиться. ХАНС ДЖОЗЕФ (с отвращением). До четырнадцати лет балбесничать! БАЗИЛЬ. Вы, святой отец, говорили, что церковная крыша под снегом провалилась. Так мы непременно починим и церковь всю пере... АМБРОУЗ. Не уверен, ваша милость, что это нужно. БАЗИЛЬ. Но вам же приходится отправлять службу прямо в людской. А мы отстроим церковь заново. Знаете, сам я человек неверующий, но уважаю в других свободу совести... Ну, Питер, твое мнение? ПИТЕР ДЖЕК. Очень интересно, ваша милость. БАЗИЛЬ. Понимаешь, весь план основан на двух основных идеях. Во-первых, делим пахотную землю поровну, чтоб у каждого из вас был свой надел. ХАНС ДЖОЗЕФ. Слуги никогда не владели землей. БАЗИЛЬ. И зря. Иметь собственность очень важно, человек становится ответственней, в нем просыпается чувство собственного достоинства, предприимчивость. Вторая идея - совет слуг. Выборные представители станут встречаться еженедельно, все, что делается в поместье, будет делаться только с их ведома, им все объяснят, обо всем посоветуются... ХАНС ДЖОЗЕФ. Они не поймут. БАЗИЛЬ. Друзья мои, у меня столько власти - даже страшно. ПИТЕР ДЖЕК (тихонько). Еще бы. БАЗИЛЬ. Мой прадед попросту убивал неугодных ему людей. Проводил со всеми невестами первую брачную ночь. Мой дед... Нет, надо поскорее избавиться от этого страшного наследия. И по-иному использовать власть я тоже не хочу. Я просто не хочу ее иметь. Но если уж мне предстоит тут править, пусть моя власть держится не на силе, а на любви. А такая власть уже не страшна, верно, святой отец? Наверняка твоя религия меня не осудит. Я хочу, чтобы поместье стало обиталищем высокой добродетели. АМБРОУЗ. Поселив добродетель в доме, мы наделаем немало вреда. БАЗИЛЬ. Как так? Добродетель всегда полезна! Какой от нее вред? ХАНС ДЖОЗЕФ. Во всем надобен порядок, сэр! ПИТЕР ДЖЕК (обращаясь к отцу Амброузу). Я понял, о чем вы. Обращаясь к Базилю. Нельзя силком заставить людей быть хорошими. Можно только постараться, чтоб они вреда друг другу не причиняли и делали все вместе что-нибудь безобидное. А то ведь люди, когда их много, редко себя пристойно ведут, только из-под палки, по чужому велению. БАЗИЛЬ. Послушай, Питер. Если мы не замахнемся на многое, мы вообще ничего не сделаем. Надо стремиться к совершенству, тогда поступки твои будут высоки и нравственны - вне зависимости от результата. ПИТЕР ДЖЕК. Да... конечно... Но поместье.., с поместьем совсем иначе... не о нравственности речь... БАЗИЛЬ. Разумеется, о нравственности - о нравственных устоях нашей будущей жизни! ПИТЕР ДЖЕК. Да я не об этом... Просто по отдельности людям легче вести себя порядочно, благопристойно, а вместе - все совсем не так. БАЗИЛЬ. Отчего же? ПИТЕР ДЖЕК. Ну, одно дело себя принуждать, другое дело других... БАЗИЛЬ. Никто никого принуждать не будет. Это главное! ХАНС ДЖОЗЕФ. Без силы никак не обойтись. ПИТЕР ДЖЕК. Если вы, в одиночку, замахнетесь на многое, а потом опростоволоситесь - это ваша забота. Но если мы замахнемся и опростоволосимся все вместе - беда. Слишком многих это затронет. Многие пострадают. И дурные люди непременно нашей бедой воспользуются. Отец Амброуз согласно кивает. ХАНС ДЖОЗЕФ. Вот и я говорю, в строгости их надобно держать, чтоб головы поднять не смели. ПИТЕР ДЖЕК. Я так как раз не говорю. Простите, совсем я запутался, не объясню никак.:. Но, мне думается, улучшать жизнь надо понемногу, сперва - чтобы жилось людям получше, поспокойнее, чтоб страх из души ушел, чтоб... БАЗИЛЬ. Высшее счастье для всех и каждого - такова наша цель. Входят ОРИАНА и ГРЮНДИХ в зимней одежде, припорошенной снегом. ОРИАНА. Какова ваша цель, дорогой? БАЗИЛЬ. Счастье для всех и каждого. ОРИАНА. Господин Грюндих показывал мне окрестности. И тут, как на грех, снова повалил снег. До чего я устала от этого снега! Садится и без всякого смущения, словно даже не замечая, позволяет Хансу Джозефу снять с себя сапоги. Опять сегодня на стол не подали перец! ХАНС ДЖОЗЕФ. Ох, простите, ваша милость, недосмотрел... ОРИАНА. Надеюсь, к обеду перец обнаружится. БАЗИЛЬ. Ориана, мы как раз обсуждаем мой план! ОРИАНА. Твой план? Ах да, план! Ну а вы что о нем думаете, господин Грюндих? ГРЮНДИХ. Ну, разумеется, если осуществить начинания, имение станет гораздо богаче, его стоимость будет... БАЗИЛЬ. Это все неважно! ГРЮНДИХ. Но, откровенно говоря, сэр, реформу следует продумать более тщательно. ОРИАНА. Совершенно с вами согласна. ГРЮНДИХ. Я не сторонник этой вашей... ассамблеи слуг. Если постоянно все объяснять, они разучатся повиноваться. БАЗИЛЬ. Но мне не нужно слепое повиновение! ГРЮНДИХ. Нельзя все выкладывать слугам как на духу. Власть стоит на том, чтоб ее постичь не могли. БАЗИЛЬ. Власть мне не нужна! Я не хозяин, а опекун. Править этими людьми я попросту недостоин - я недостаточно добр, недостаточно... ПИТЕР ДЖЕК. Достоинства тут ни при чем. ГРЮНДИХ. Главное не доброта, а сила. Любая власть держится на силе. Люди - существа безнадежно слабые и порочные. Не так ли, святой отец? АМБРОУЗ. Вы правы. ГРЮНДИХ. Почти все в этом мире, сэр, - исключая вас - склонны к пороку и способны на пусть небольшое, но преступление. Этой бесспорной истиной и надо руководствоваться. Тогда имение будет процветать. ОРИАНА. По-моему, в доме крысы. Ханс Джозеф, есть тут крысы или нет? ХАНС ДЖОЗЕФ. Забредают, случается... ОРИАНА. Надо потравить. БАЗИЛЬ. Ориана! ОРИАНА. Ах, Базиль, ты готов жалеть всех подряд, даже крыс! Да, кстати, мне срочно нужна камеристка. Может, взять эту... Марину? Воспитана она, конечно, не ахти как, но я ее обучу. БАЗИЛЬ. Дорогая, Марина же невеста Питера Джека! ГРЮНДИХ. Возможно, вы и знаете, сэр, - прости, Питер Джек, - но я считаю своим долгом предупредить вас... ПИТЕР ДЖЕК. Да чего уж, говорите. ГРЮНДИХ. Эта Марина многие годы была любовницей вашего отца, еще при жизни мужа. БАЗИЛЬ (ошеломленно). Неужели? ГРЮНДИХ. Я человек достаточно современный, не ханжа, но при таких обстоятельствах ее милость может не... ОРИАНА. Ее постельные похождения меня ничуть не волнуют, главное - чтоб не воровала. БАЗИЛЬ. Разумеется, нас это нисколько не смущает. Напротив, я считаю, что бедная девушка пала жертвой произвола и нам следует как-то возместить ей моральный ущерб. Вы согласны со мной, святой отец? АМБРОУЗ. Всего не возместишь... ОРИАНА. Позовите кто-нибудь Марину и мальчика... мальчика МИКИ. И Фредерика... АМБРОУЗ. Ваша милость, я бы хотел... БАЗИЛЬ. Завтра, завтра. Спасибо вам, дорогие. Отец АМБРОУЗ, ПИТЕР ДЖЕК и ХАНС ДЖОЗЕФ выходят. Ориана, до чего же все удивительно! Пытается поцеловать жену. но она отталкивает его. ОРИАНА. Базиль, милый, прости, я устала. На улице так холодно. Ты поговорил с пастором? БАЗИЛЬ. Нет еще. ОРИАНА. Поговори, выясни, а то как взгляну на него - прямо не по себе делается. И вообще, по-моему, ты тут всех с толку сбиваешь. Им хозяин нужен, чтоб приказывал, а они исполняли. БАЗИЛЬ. Дорогая, будь, пожалуйста, повежливей с Питером и Хансом Джозефом. ОРИАНА. Вздор! Им нравится, когда приказывают. Разве ты не видишь - у них тоска по прошлому, по отцу твоему... Вот странно! Знаешь, а ведь я, пожалуй, лучше вписалась в здешний интерьер. БАЗИЛЬ. Ориана, пойми, эти люди существуют сами по себе, а вовсе не для того, чтоб нам угождать. ОРИАНА. По-моему, они так не считают, и, если б ты с ними согласился, было бы лучше для всех. БАЗИЛЬ. Ты что же думаешь, они трудятся, чтоб мы купались в роскоши и бездельничали? ОРИАНА. Вот именно. Мы - их главное достижение в жизни. Наша роскошь и наше безделье - результат их труда. Без нас их жизнь попросту обессмыслится. БАЗИЛЬ. Нет! ОРИАНА. Вот приедет мой братец, генерал, - увидишь, он со мной согласится. Пойми, нельзя вечно им все объяснять, оправдывать каждый свой шаг, раскладывать все по полочкам. Они понимают и любят только приказы. А для тебя это просто новая забава. Что ж, играй, но будь осторожен. Управлять такой махиной - что львов приручать. Сдрейфишь хоть на миг - они сразу почуют. БАЗИЛЬ. Слуги преданы нам до мозга костей! ОРИАНА. Вот так-так! То все про равенство твердил, а тут сразу про преданность вспомнил. БАЗИЛЬ. Разве это несовместимо? ОРИАНА. Ты хочешь усидеть на двух стульях, дорогой. Хочешь советоваться со слугами, но при этом не забывать, что это твои дети! Власть тебе отнюдь не противна, просто ты хороший, добрый человек и хочешь быть хорошим, добрым повелителем. На самом деле ты их боишься. Боишься не так ступить, не так сказать - думаешь, они тебя запрезирают. БАЗИЛЬ. Я и вправду не считаю себя Богом. С какой стати эти люди должны мне подчиняться? ОРИАНА. Вот отец твой об этом и не задумывался. БАЗИЛЬ. Тем хуже для него. ОРИАНА. Ты боялся и ненавидел отца, верно? БАЗИЛЬ. Ну, в общем... ОРИАНА. Ну же, Базиль, скажи честно! БАЗИЛЬ. Да, боялся. Боялся и ненавидел. ОРИАНА. И теперь из кожи вон лезешь, чтоб не походить на него - ни в чем. Твой идеализм - просто результат ссоры с папочкой! БАЗИЛЬ. Зато ты материалистка, Ориана, до мозга костей! Наверно, все женщины таковы... ОРИАНА. Нет, Базиль, я реалистка. И от нас, реалистов, вреда куда меньше, чем от таких, как ты.... Входят МАРИНА и. МИКИ. Опускаются в глубине сцены на колени. БАЗИЛЬ. Встаньте! Поднимаются, подходят ближе. Марина, милая, ты сегодня свежа как цветок. Треплет ее по щеке. Не невеста, а чудо, правда, Ориана? ОРИАНА (смотрит на Мики). Прелестный мальчик. Пожалуй, я его подстригу - вот так и так! БАЗИЛЬ. Конечно, подстриги. Только не сейчас. ОРИАНА. Почему? БАЗИЛЬ. У него полно вшей. ОРИАНА. О-о... Да, вижу... Уведите его... Ох, мне сейчас станет дурно... БАЗИЛЬ. Иди-ка, МИКИ. Сперва отмоем тебя хорошенько. Sois gentille avec la petite,* Ориана. ОРИАНА раздраженно кивает. БАЗИЛЬ уводит МИКИ. Женщины смотрят друг на друга. ОРИАНА. Ну же, Марина, улыбнись, я тебя не съем. Надеюсь, у тебя-то чистые волосы. Дай посмотрю. МАРИНА распускает свои длинные волосы. Они струятся по плечам, до пояса, а может, и ниже. Ну, распускать совсем не обязательно. Ты стала совсем как девочка... Сколько тебе лет? МАРИНА. Тридцать шесть, с вашего позволения. ОРИАНА. Собери волосы поаккуратней... Вот так... Неужели всего тридцать шесть? А не больше? Ведь этот грубоватый парень, Максим, - твой сын? МАРИНА. Ему всего восемнадцать, ваша милость. Он трудный ребенок. С детьми вообще несладко, вашей милости повезло, что детей нету. ОРИАНА (боясь скрытой издевки). Э-мм. Да, верно. Хочешь быть моей горничной? МАРИНА (искренне, порывисто). Да, очень!!! ОРИАНА. Скажи, ты тактична? МАРИНА. Да. ОРИАНА. А что такое "тактична"? МАРИНА. Надо притворяться, будто ничего не замечаешь. ОРИАНА. Неплохой ответ. Насколько я понимаю, ты была близка с покойным господином. Я тебя не сужу, мне до этого нет дела. Но ты наверняка была в доме важной птицей. Теперь ситуация изменилась. Так вот, я надеюсь, что ты человек разумный и станешь вести себя сообразно. МАРИНА. Никакой птицей я не была, ваша милость. Никто тут ничегошеньки не значил. Кроме НЕГО, конечно. ОРИАНА. Надеюсь, это не упрек в адрес покойного хозяина. Ты, верно, была рада-счастлива, что он тебя выделяет. МАРИНА. Ну... я... ОРИАНА. Ну же, скажи честно, тебе это нравилось? МАРИНА. Он тут хозяином был. ОРИАНА. Разумеется. А теперь ты собираешься замуж за Питера Джека. МАРИНА. Может, и так... ОРИАНА. Разве это не решено? МАРИНА. Жена ведь должна делать что муж хочет, а о себе - забудь. Вот я и думаю, что, может, одной-то и лучше. ОРИАНА. Чем скорее ты выйдешь замуж, тем лучше! Входит ФРЕДЕРИК. А вот и вы, Фредерик. Знакомьтесь, Марина будет моей камеристкой. Надо бы ее приодеть. Не может же она ходить сюда в этом тряпье. Ей нужны красивые наряды. МАРИНА (восхищенно). Наряды! Мне!? ФРЕДЕРИК. Мадам, вероятно помнит, что одежда Аннабеллы по ошибке приехала с нами. По-моему, у госпожи Марины с Аннабеллой один размер. ОРИАНА. Вот и прекрасно. Подберите вместо этих обносков несколько платьев поприличнее. К Марине. Пойдешь с Фредериком. МАРИНА опускается на колени и целует руку, милостиво протянутую Орианой. Поверх Марининой склоненной головы скрещиваются взгляды Орианы и Фредерика. В чем дело, Фредерик? ФРЕДЕРИК. Ни в чем, мадам. ФРЕДЕРИК и МАРИНА выходят. ОРИАНА распускает волосы и задумчиво разглядывает себя в зеркале. Оставшись наедине с Мариной, ФРЕДЕРИК принимается всячески ее развлекать: кривляется, скоморошничает, сует большие пальцы в уши и шевелит остальными, растопыренными. МАРИНА. Вот забавник! ФРЕДЕРИК. Зато вы все тут чересчур серьезные. МАРИНА. Сущая обезьяна! Я, правда, обезьяны-то в жизни не видела. ФРЕДЕРИК. Ну вот и посмотрела. МАРИНА. Ты, верно, думаешь, мы тут все тупорылые да неотесанные. С городскими-то небось не сравнить. ФРЕДЕРИК. Вы скрытные. Как войду, все почему-то сразу смолкают. У вас тут секрет, что ли, какой? Тайна? МАРИНА. Нет. ФРЕДЕРИК. А знаешь, я ведь к вам ненадолго. Вот наступит весна - пойду на службу к генералу. У мадам брат - генерал. МАРИНА. Неужто генерал? И каков он? ФРЕДЕРИК. Настоящий господин... А накоплю денег - открою собственное дело. И - путь наверх открыт. Бззззззз... Вот тебе Аннабеллино тряпье, выбирай! МАРИНА. Кто такая Аннабелла? ФРЕДЕРИК. Моя жена. Бывшая. Сбежала от меня с другим. МАРИНА. Бедный ты, бедный... ФРЕДЕРИК. Я? Ничуть? А здесь она мне и вовсе лишняя. Вот и наговорил, будто зимой тут медведи рыщут, а летом змеи кишмя кишат. Застращал - дальше некуда! МАРИНА. Почему это жена тебе лишняя? ФРЕДЕРИК. Я жаждал свободы! Ибо знал, что встречу тебя! Ты мне снилась! Перебирают вещи, игриво прикидывают, что Марине к лицу. МАРИНА шалеет от счастья. ФРЕДЕРИК размахивает нижним бельем, нацепляет на себя шляпки, жеманничает, семенит, изображая женщину. Ну же, дорогуша, примерь. МАРИНА. Ой, да как это - при тебе? ФРЕДЕРИК. Не бойся, отвернусь! Он, конечно, подглядывает, но сгорающую от нетерпения Марину это нимало не смущает, она напяливает платье. И - преображается. О-го! Madame la Marquise, смею ли просить вас на первый вальс? МАРИНА. Не умею я вальс... ФРЕДЕРИК (хватает ее и напевает в ритме вальса). А вальсировать на-до так. И - вот так, и - вот так, и - видишь вальс - это о-чень про-о-о-о... МАРИНА (вырывается). Пусти, ну пожалуйста! Я так хочу показать это платье одному человеку! Я сейчас... ФРЕДЕРИК. Соперник! Учти, я ревнив! Я за себя не отвечаю! МАРИНА, хохоча, увертывается от его объятий и убегает. ФРЕДЕРИК бросается следом. Смутно виден буфет, дверцы закрыты. Вбегает смеющаяся МАРИНА, оглядывается через плечо назад. В середине сцены сталкивается с МАКСИМОМ. Он хватает ее за запястье и выволакивает на авансцену. МАКСИМ. Ты куда это? Вбегает ФРЕДЕРИК, МАКСИМ бросает на него испепеляющий взгляд. ФРЕДЕРИК удаляется, изображая крайнюю степень испуга и отчаяния. Нда, матушка. Так куда ты спешила? МАРИНА. Никуда. МАКСИМ. С лакеем резвилась. Нацепила на себя что-то несусветное. Да, еще к цыгану спешила - покрасоваться. МАРИНА. Нет, все не так! А платье красивое! МАКСИМ. Продалась за шелковое платье! Ты ведь была здесь хозяйкой! А теперь эта женщина хочет сделать из тебя девочку на побегушках, а ты и рада! МАРИНА. Она очень добра. МАКСИМ. Как ты не понимаешь? Она же знает, что ты была тут не последним человеком. Ни одна женщина не станет терпеть соперниц. Она хочет втоптать тебя в грязь! Ты шла к цыгану? МАРИНА. Показать ему платье... МАКСИМ. Мам, ты как ребенок! Но дети порой играют в опасные игры! Цыган увивается за тобой, верно? И брешет напропалую - сказки тебе красивые рассказывает. МАРИНА. Он рассказывает о цыганской жизни. Говорит, у них там женщины мужчинам ровня. МАКСИМ. Женщины мужчинам нигде не ровня. А цыганка так и вовсе вещь - вроде седла или кибитки. МАРИНА. Говорит, жизнь у них счастливая, беззаботная, как у божьих тварей... МАКСИМ. У животных никакого счастья нет, одни заботы. Они живут в постоянном голоде и постоянном страхе. МАРИНА. Патрис говорит, у цыган простор и вольная воля... МАКСИМ. Врет он все. В таборе правит кулак и прав тот, кто силен. Там, где нет законов и всем, как ты говоришь, вольная воля, люди превращаются в свиней. Их свобода - это война. Там каждый воюет за себя, против всех, жизни они проживают жалкие, скотские. И дохнут рано. Мама, милая, не ходи к цыгану. Иди лучше к Питеру Джеку. Если уж непременно надо показать платье - покажи ему. Тут у нас нет особого веселья и жизнь устроена достаточно нелепо. Но ведь устроена! Поверь, по закону жить всегда лучше. Выйдешь за Питера Джека - будешь верной женой. А с цыганом этим - одна дорога, в шлюхи. Ты уж и так на полпути... Знала б, как стыдно мне за тебя! Как повязал меня этот стыд - по рукам и ногам. В тебе моя слабость! Если б не ты, я повел бы себя иначе, был бы смел и силен - тогда, в те годы. Да ладно, прошлого не воротишь. Только не поддавайся, не позволяй этой женщине из тебя игрушку делать. Ну не надо, не плачь. Я не хотел тебя обидеть. Ну, пойдем к Питеру Джеку. Пойдем, мама. В ы х о д я т . Высвечивается буфет. Дверцы раскрыты. ПАТРИС приподнял половицу возле буфета и кормит сыром свою приятельницу - крысу. ПАТРИС. Никтошеньки меня не боится. Даже крысы за своего держат. Верно, старушка? Твоя правда, оба мы воры. Только мне надо быть поумнее, а то ты больно прожорлива. Того и гляди пальцы мне отгрызешь вместе с сыром... Вот живешь ты в своем доме, под половицами, а мы в своем живем-поживаем, вокруг тебя. Мы считаем, что ты расплодилась не в меру. А ты, может, тоже считаешь, что нас развелось чересчур много. Ты крыса для нас, а мы - для тебя. Всяк по-своему шебуршится. И вреда-то от тебя, подружка, почитай, никакого. Не обеднеют люди от той малости, что ты стибришь. Ан нет. Потравить вздумали. Так что скоро тебе, милая, конец. Подохнешь, сгниешь, а я по тебе слезу уроню. Да и по себе заодно. Я ведь тоже когда-нибудь подохну в своей крысиной норе. Нажрусь своей собственной жизни - и отравлюсь... Не придет она, крысонька. Обещала. Не пришла. Значит, не придет. Другого в мужья себе выберет. А? Скажи-ка, морда ненасытная, любила ты кого-нибудь, когда была молода и стройна! Эй! Эге... Пальцы пожалей, живоглотка! Бедная моя крысонька. Всех нас ждет один конец, на всех хватит яду. Входит отец АМБРОУЗ, ведя за руку плачущего МИКИ. Мальчик наряжен в пажеский костюм. АМБРОУЗ. Не плачь, Мики. Ну что ты плачешь? МИКИ. Она меня любила. А теперь разлюбила. АМБРОУЗ. Не плачь, снова полюбит. МИКИ. Я хочу, чтоб хорошая госпожа меня любила. ПАТРИС. Все хотят. Куда это тебя занесло, преподобный? АМБРОУЗ. Уйду сейчас, уйду. Мики вот домой привел. ПАТРИС. Хорош дом. Парень, у тебя, я вижу, обновки? МИКИ. Я теперь не знаю, кто я. АМБРОУЗ. Господь знает. МИКИ. Никто меня не любит. АМБРОУЗ. Господь любит. ПАТРИС. Зачем ребенку-то врешь? Нету твоего Бога, сам знаешь. По глазам вижу, знаешь. Гляжу я в твои глаза, преподобный, и что же? Смертный ужас, и ничего кроме. АМБРОУЗ. Я гляжу в твои глаза, цыган, и что же? ПАТРИС. Солнце, небеса да ветерки шальные на приволье гуляют. АМБРОУЗ. Пустота в них, кромешная пустота. ПАТРИС. Все лучше, чем твои враки. Не верь ему, МИКИ. Никому не верь, кто законы и правила выдумывает. И любви не жди. На любовь ни у кого права нету. АМБРОУЗ. Я не обещал ему людской любви. ПАТРИС. Ждать божьей любви - пособлять тиранам и деспотам. Так вот, Бог твой мер