ч в одном из интервью, - ...это была мощная историческая школа. Я внимательно изучал труды этих людей. И не только изучал. Скажем, когда я был в Праге, я встретился и беседовал с Савицким, переписывался с Г.Вернадским. С основными историко-методоло-гическими выводами евразийцев я согласен" ("Наш современник", 1991, Й1, с. 132.). Евразия, по Гумилеву, - это "не только огромный континент, но и сформировавшийся в центре его суперэтнос с тем же названием". Обобщая результаты своих исследований по евразийской истории, Л.Н.Гумилев пишет: "Этот континент за исторически обозримый период объединялся три раза. Сначала его объединили тюрки, создавшие каганат, который охватывал земли от Желтого моря до Черного. На смену тюркам пришли из Сибири монголы. Затем, после периода полного распада и дезинтеграции, инициативу взяла на себя Россия: с XV в. русские двигались на восток и вышли к Тихому океану. Новая держава выступила, таким образом, "наследницей" Тюркского каганата и Монгольского улуса. Объединенной Евразии во главе с Россией традиционно противостояли: на западе - католическая Европа, на Дальнем Востоке - Китай, на юге - мусульманский мир". Ядро концепции евразийства - в объективном характере единства суперэтноса, единства страны, возникшей на огромной территории от Балтийского моря и Карпат до Тихого океана. Именно поэтому идея евразийства одновременно является для Л.Н.Гумилева критерием оценки тех или иных фигур российского прошлого. И поэтому он - "антипетровец". Это ощущается уже по заголовку раздела, посвященного реформатору Руси, - "Петровская легенда" - и еще более четко из самого текста: "При Екатерине II родилась петровская легенда - легенда о мудром царе-преобразователе, прорубившем окно в Европу и открывшем Россию влиянию единственно ценной западной культуры и цивилизации". Но, критикуя многие шаги Петра I, Л.Н.Гумилев в то же время смягчает оценки, отмечая, что отношение русского самодержца к Европе, "при всей его восторженности, в известной мере оставалось, если можно так выразиться, "потребительским". А о реформах Петра Л.Н.Гумилев замечает, что все они "были, по существу, логическим продолжением реформаторской деятельности его предшественников". Более того, Л.Н.Гумилев почти "амнистирует" Петра I. Почему? Ответ на этот вопрос, мне кажется, можно найти в следующих словах: "Весь XVIII в. соседние народы по инерции воспринимали Россию как страну национальной терпимости - именно так зарекомендовало себя Московское государство в XV-XVII вв. И поэтому все хотели попасть "под руку" московского царя, жить спокойно, в соответствии с собственными обычаями и с законами страны". Это означает, что и в петровский период продолжался процесс становления империи, а поскольку в империю влился еще "целый ряд этносов, органично вошедших в единый российский суперэтнос", расширив территорию его расселения от Карпат до Охотского моря, значит, можно "амнистировать" даже "западника" Петра... Читая Л.Н.Гумилева, на фактах убеждаешься в том, что вопрос: "Запад или Восток?" - вечный вопрос нашей истории. Вот Русь эпохи Александра Невского. Александр и Батый - союзники. "Русские княжества, принявшие союз с Ордой, полностью сохранили свою идеологическую независимость и политическую самостоятельность... Русь была не провинцией Монгольского улуса, а страной, союзной великому хану". Но в то же время существовала и "программа западников" - "объединить силы всех русских князей и изгнать монголов". При этом "рыцари Ордена, купцы Ганзы, папа и император вовсе не собирались тратить свои силы на объединение чужого им государства". Так, анализируя прошедшее, Л. Н. Гумилев показывает, что для России евразийское единство всегда предпочтительнее союза с Западом. Но Гумилев не был бы Гумилевым, если бы ограничился лишь популяризацией концепции евразийства. Он отнюдь не стал эпигоном своих великих предшественников. В 1979 г. - не так уж давно - было опубликовано серьезнейшее произведение Льва Николаевича "Этногенез и биосфера Земли". В нем, а также в книгах, вышедших в последние годы ("Древняя Русь и Великая степь". - М., Мысль, 1989; "География этноса в исторический период". - Л., Наука, 1990.), изложена целостная теория этногенеза с ее ключевым звеном - учением о пассионарности и ее носителях - пассионариях. Пассионарии - это конкистадоры, устремлявшиеся вслед за Колумбом за океан и погибавшие там. Пассионарии - это Жанна д'Арк, Кутузов и Суворов. А субпассионарии, у которых перевешивает "импульс инстинкта", - это почти все чеховские персонажи. "У них как будто все хорошо, а чего-то все-таки не хватает; порядочный, образованный человек, учитель, но... "в футляре"; хороший врач, много работает, но "Ионыч"" ("География этноса в исторический период". Пассионарность проявляется у человека как непреоборимое стремление к деятельности ради отвлеченного идеала, далекой цели, для достижения которой приходится жертвовать и жизнью окружающих, и своей собственной. Именно сила пассионарности создает такие специфические человеческие коллективы, как этносы (народы), а изменение во времени числа пассионариев изменяет и возраст этноса, то есть фазу этногенеза. Мне нет нужды пересказывать здесь теорию этногенеза своими словами, тем самым упрощая, примитивизируя ее, ибо вкратце она изложена самим Л. Н. Гумилевым в разделе "Вместо предисловия". Более того, в книге "География этноса в исторический период" суть достаточно сложного понятия "пассионарность" раскрывается на простых примерах. Эта книга, как представляется, может быть своеобразным комментарием к другим, более сложным трудам автора. В отличие от работ, написанных "академическим способом", ее стиль, по выражению Г. Державина, - "забавный русский слог", то есть простой разговорный язык. Ибо нет научной идеи, которую нельзя было бы изложить ясно и четко любому человеку со средним образованием. Здесь я хотел бы коснуться лишь одного аспекта теории этногенеза. Гумилевская концепция неподготовленным читателем чаще всего воспринимается как чисто историческая, а это не совсем верно. На мой взгляд, создавая теорию этногенеза, Л. Н. Гумилев выступал прежде всего как географ. Ведь эта теория неразрывно связана с понятием "кормящий ландшафт". "Новые этносы, - писал он, - возникают не в монотонных ландшафтах, а на границах ландшафтных регионов и в зонах этнических контактов, где неизбежна интенсивная метисация"5. Поэтому первым параметром всей этнической истории он называет "соотношение каждого этноса с его вмещающим и кормящим ландшафтом, причем утрата этого соотношения непоправима: упрощаются, а вернее, искажаются, и ландшафт, и культура этноса"". В последней своей книге Л. Н. Гумилев остается верен этим положениям. Рассматривая успешное продвижение русских "встречь солнца" - в Сибирь, - он замечает, что предпосылкой успеха похода Ермака, экспедиций С. Дежнева и Е. Хабарова была не только пассионарность русских того времени, но и то, что, "продвинувшись в Сибирь, наши предки не вышли за пределы привычного им кормящего ландшафта - речных долин. Точно так же, как русские люди жили по берегам Днепра, Оки, Волги, они стали жить по берегам Оби, Енисея, Ангары и множества других сибирских рек". Кстати, современная картина расселения, цепочек городов, транспортных магистралей подтверждает большую инерционность этой приверженности к "кормящему ландшафту", несмотря на всю грандиозность перемен века научно-технического прогресса. Идею о Евразии как о едином целом Л. Н. Гумилев подкрепляет соображениями о "кормящем ландшафте" - разном, но всегда родном для данного этноса. "Разнообразие ландшафтов Евразии благотворно влияло на этногенез ее народов. Каждому находилось приемлемое и милое ему место: русские осваивали речные долины, финно-угорские народы и украинцы - водораздельные пространства, тюрки и монголы - степную полосу, а палеоазиаты - тундру. И при большом разнообразии географических условий для народов Евразии объединение всегда оказывалось гораздо выгоднее разъединения". В еще недавнее "время догматов" за подобные высказывания модно было упрекать Л. Н. Гумилева в географическом детерминизме. Замечу, однако, что географический детерминизм не представляет собой какой-то единой концепции. Он менялся со временем, вбирая в себя новый естественно-научный материал. Можно предложить читателю, предвзято относящемуся к этой проблематике, проделать необычный эксперимент, который позволит ему по-другому взглянуть на стереотипы: взять наугад отрывок из предлагаемой книги и отрывок из первой части "Курса русской истории" В. Ключевского, сравнить их, отвлекаясь от имен авторов, а потом ответить на вопрос: кто больший географический детерминист? Конечно, воззрения Л. Н. Гумилева - это далеко не традиционный географический детерминизм, а очень сложная система, в которой взаимодействуют не локальные объекты, а Космос и биосфера Земли в целом. В этой системе представлен весь комплекс взаимоотношений этноса и "его" ландшафта. Достигнутый автором уровень обобщений и выводов просто поражает. Но истинный масштаб сделанного Львом Николаевичем невозможно верно оценить, не принимая во внимание обстоятельств его личной жизни. А были эти обстоятельства непомерно тяжелыми. О лагерях и четырнадцати годах, проведенных там, Лев Николаевич рассказывал неохотно, никогда не вспоминая о своих страданиях, все больше - о людях, с которыми там сталкивался. И не было у него ни озлобленности, ни неприятия всей той страшной для него эпохи. А могла бы быть - ведь первую свою диссертацию, как и первую книгу, он "писал" в лагерях, то есть обдумывал концепцию, строил повествование, держа в голове даты, имена, события... Между двумя лагерными сроками Гумилева пролегли война, фронт, и дошел Лев Николаевич до Берлина. Но вместо ожесточения у него была большая доброта к людям, желание поделиться всем, что знает сам, воспитать достойных учеников. (И это ему удалось - у Л. Н. Гумилева остались очень верные и способные ученики.) И после освобождения трудностей хватало с избытком. Когда Лев Николаевич блестяще защитил вторую докторскую диссертацию, уже по географии (первая была по истории), последовал вызов в Высшую аттестационную комиссию. И там "черным рецензентом" был задан нелепый вопрос: "А Вы кто - историк или географ?" И второй докторской степени он не был удостоен. Бюрократы от науки не поняли, что уже тогда началась эпоха интеграции наук, а Л. Н. Гумилев был интегратором в лучшем смысле этого слова. И не только истории и географии, но и этнографии, востоковедения, психологии. Он был, в отличие от ревнителей "чистых" наук, энциклопедистом и высоко ценил В. И. Вернадского, который еще в 30-е годы сказал знаменитую фразу: "Мы все более специализируемся не по наукам, а по проблемам". Романовский Ленинград также не жаловал Л. Н. Гумилева. Жил он до последних лет в комнатке неподалеку от станции метро "Владимирская", в коммунальной квартире. В эпоху догматов и разносной критики ни одно "светило" официальной науки не снисходило до прямых попыток опровергнуть концепцию этого ученого, а научные работники рангом пониже ограничивались "ловлей блох" - поиском ошибок в датах или именах. И это замалчивание научной концепции, носившее тотальный характер, было формой самых злых и беспощадных нападок на ее автора. Представляется, что господствовавший тогда в официальной науке рефрен: "Читать Гумилева не надо" - был рожден в том числе и завистью. Основной труд его жизни - "Этногенез и биосфера Земли" - был опубликован как бы полулегально - депонирован в ВИНИТИ. Там эту книгу можно было заказать, но для этого надо было знать, что она существует. Купить же ее было почти невозможно. Помнится, сам Лев Николаевич очень гордился тем, что на небогатом "черном" книжном рынке той поры ее можно было приобрести лишь по очень высокой цене.. Л. Н. Гумилеву часто шли приглашения из-за границы от университов и академий - приехать, прочитать лекции. Но он никуда не ехал, по-моему, он просто не хотел получать отказов "в соответствующих органах". В одном-единственном письме в ЦК КПСС, написанном Гумилевым уже в 80-е годы, он просил о самом простом: разрешении "быть как все" - читать лекции, печататься, пропагандировать свои научные идеи. В середине 80-х годов опала с Л. Н. Гумилева была снята, но с победой "демократии"... все вернулось на круги своя. Только на последнем году жизни стал Лев Николаевич академиком, но Академии естественных наук, а не Российской академии наук - туда прошла новая номенклатура, а его опять "не сочли". Впрочем, внешние знаки признания волновали Л. Н. Гумилева мало. Для него важно было другое. И уже в больнице, за месяц до смерти, он сказал мне об этом: "А все-таки я счастливый человек, я всегда писал то, что думал, то, что хотел, а они (случайные в науке люди. - С.Л.) - то, что им велели". Безусловно, в жизни Льва Николаевича, в том числе и в послевоенной и послелагерной эпопее, встречались и добрые люди. Один из них - А. А. Вознесенский, в 40-е годы ректор Ленинградского университета, - помог ему вернуться в город, другой - академик А. Д. Александров, ставший ректором после расстрелянного Вознесенского, - принял опального ученого на работу в университет. С тех пор тридцать лет Л. Л. Гумилев работал на географическом факультете ЛГУ и считал факультет и Географическое общество СССР своей "экологической нишей", где его любили, где не было гонителей и врагов, а были друзья и ученики, где можно было отвлечься от внешних неприятностей ("Советская культура", 15 сентября 1988 г.). И если появлялись где научные статьи Л. Н. Гумилева в ту пору, полную "табу", так это в "Известиях Географического общества" и в университетских "Вестниках". У Льва Николаевича была не только своя научная концепция, но и четкая политическая позиция, обнародованная им в последние годы. Для людей, не знавших Гумилева, это было действительно странно: ведь он всегда подчеркивал, что занимается только историей до XVIII в., и вдруг выступил... в передаче "600 секунд". А тем не менее понять это довольно просто, принимая во внимание то, что политические оценки Л. Н. Гумилева не существовали в отрыве от его нравственных и научных убеждений, сформировавшихся отнюдь не за последние годы, а за всю многотрудную жизнь. Еще в юности, в начале 30-х годов, когда он работал в Таджикистане малярийным разведчиком, произошло знакомство Л. Н. Гумилева с Востоком. Потом лагерная эпопея прервала востоковедческие исследования почти на три десятка лет, и только в 60-х годах родилась его знаменитая "Степная трилогия" (Это масштабное произведение Л. Н. Гумилева по издательским соображениям вышло в виде четырех книг: "Хунну". - М., Изд-во восточной литературы, 1960; "Древние тюрки". - М., Наука, 1967; "Поиски вымышленного царства". - М., Наука, 1970; "Хунны в Китае".- М., Наука, 1974.). Л. Н. Гумилев первым возвысил свой голос в защиту самобытности тюрко-монгольской истории. Первым выступил против евроцентристской легенды о татаро-монгольском иге, об извечной вражде кочевников Степи с оседлыми земледельцами. И выявил, что не было некоей непрерывной войны не на жизнь, а на смерть, а была система динамичных и сложных политических отношений при неизменности симпатий и уважении этнического своеобразия друг друга. "Плоды пылкой фантазии, воспринимаемые буквально, - заключал автор, - породили злую, "черную" легенду о монгольских зверствах". В своей последней книге Гумилев-историк, продолжая борьбу со "злой легендой", дает много нового, нестандартного. Таково, например, разоблачение устоявшейся версии о событиях начала XIII в. в Средней Азии. Версия эта, гласящая: "дикие кочевники разрушили культурные оазисы земледельческих народов в бассейнах Сырдарьи и Амударьи", - создавалась, как отмечает Л. Н. Гумилев, придворными мусульманскими историографами. А действительность была совсем иной. В древнем Хорезме солдаты-тюрки составляли главную военную силу. От них страдало и против них восставало население Самарканда, Бухары, Мерва. При этом хорезмшах Мухаммед сам был инициатором войны с монголами "только из-за того, что степняки не верили в Аллаха". Легендой являются и сведения о Мерве, который восстанавливал численность своих вооруженных отрядов и восставал через год после очередного "тотального разорения". Лев Николаевич всегда писал правду о евразийских народах, испытывая к ним огромную любовь и симпатию. "Лично мне, - говорил Л. Н. Гумилев, - тесные контакты с казахами, татарами, узбеками показали, что дружить с этими народами просто. Надо лишь быть с ними искренне доброжелательными и уважать своеобразие их обычаев. Ведь сами они свой стиль поведения никому не навязывают" ("Известия", 13 апреля 1988 г.). В 1967 г. на титуле одной из своих книг он напишет: "Посвящаю эту книгу нашим братьям - тюркским и монгольским народам Советского Союза". Недаром на гражданской панихиде по Л. Н. Гумилеву, проходившей в Русском Географическом обществе, среди множества телеграмм с соболезнованиями особой теплотой выделялись две: от лидера Татарстана Минтимера Шаймиева и Президента Азербайджана Абульфаза Эльчибея. Для ученого-евразийца и татары, и монголы, и азербайджанцы, вообще все, кто боролся за сохранение единства страны, за единство ее государственности, всегда были "нашими". Что же касается политических убеждений Л. Н. Гумилева, то они лучше всего проявились в том, что он всегда оставался самим собой. Никогда не менял он своего отношения к миру из конъюнктурных соображений. Он не трансформировал ни свое восприятие советской власти, ни свое отношение к нашей интеллигенции. Он не был фрондером или диссидентом в эпохи культа и застоя, не участвовал в "самиздате". Более того, он никогда не отрицал целиком Маркса и даже в своих последних книгах неоднократно ссылался на него. И поэтому самого Л. Н. Гумилева стоит или не принимать, или - лучше - принимать, но целиком. Работая со Львом Николаевичем тридцать лет, мы всегда сознавали, что имеем дело с великим ученым. Страна осознала это позже, когда пошли в печать книги, написанные ранее и лежавшие в ящике письменного стола. Вслед за "Этногенезом", но отнюдь не сразу, а уже в пору полного снятия "табу" в годы "перестройки" пошла новая волна книг Л. Н. Гумилева, развивающих эту теорию. Приходилось только поражаться тому, как ученый в довольно преклонном возрасте мог править и обновлять одновременно несколько своих работ. Помогала изумительная память, натренированная в лагерные, самые тяжелые годы. Не меньшее уважение вызывало умение маститого ученого со сложившимися взглядами впитывать новую информацию из работ современных историков (например, из трудов А. М. Панченко и Р. Г. Скрынникова по истории Московской Руси XV-XVII вв.), переосмысливать ее и делать на этой основе оригинальные выводы. В книге "От Руси до России" Л. Н. Гумилев приоткрывает, на мой взгляд, тайны многих современных противостояний (например, суннитов и шиитов), корни которых - в далеком прошлом. В евразийском контексте, по-своему трактует Л. Н. Гумилев и причины воссоединения Украины с Россией: "Первостепенное значение имела единая суперэтническая принадлежность России и Украины, массовая поддержка "своих", которыми были единоверцы". Как подчеркивает автор, "в отношениях России и Украины ярко проявилось такое качество русского чело- \ века, как терпимость к нравам и обычаям других народов". Л.Н. Гумилев наглядными историческими примерами подтверждает здесь высказывание Достоевского о том, что у русских есть умение понимать и принимать все другие народы. Думается, что в нашу эпоху это звучит более чем актуально. Читая Гумилева, легко убедиться, насколько глубже его анализ истории, чем некоторые современные злобно-безграмотные ее интерпретации. Л. Н. Гумилев не оставляет камня на камне от попыток изобразить русскую историю как "серию покорении", как историю исключительно силового создания "империи", которая закономерно должна была разрушиться... Давайте вспомним еще один яркий пример из интервью Л. Н. Гумилева, озаглавленного "Меня называют евразийцем...". Пример касается Грузии: "Долгое время первые Романовы - Михаил, Алексей, даже Петр - не хотели принимать Грузию, брать на себя такую обузу. Только сумасшедший Павел дал себя уговорить Георгию XIII и включил Грузию в состав Российской империи. Результат был таков: в 1800 году насчитывалось 800 тысяч грузин, в 1900-м их было 4 миллиона... И когда русские войска защитили Грузию от горцев, она много выиграла от этого" ("Наш современник", 1991, Й1, с. 140.). К сожалению, "наверху" так и не осознали, насколько Л. Н. Гумилев современен, даже, если можно так сказать, политичен, когда говорит о далеком прошлом. И невольно возникает гнетущая мысль: а если бы евразийские взгляды этого ученого были поняты теми, кто делает национальную политику страны, если бы был воспринят хотя бы дух гумилевской концепции - дух высокого уважения ко всем народам, если бы советниками по национальным вопросам были люди типа и масштаба Л. Н. Гумилева? Может быть, меньше было бы тогда межнациональных конфликтов и пожаров братоубийственных войн, полыхающих сейчас на рубежах России? Более чем современно звучит и вот эта характеристика внутренних сил, выступавших некогда против единства страны: "Требовали от своих князей проведения политики сепаратизма и жители Минска, Гродно и других городов северо-запада Русской земли. Стремление к самостоятельности стало всеобщим, распад был неминуем". Будь она своевременно услышана, может быть, не началась "война суверенитетов" и предотвратился распад великой державы? Ведь недаром Лев Николаевич любил такой афоризм: "Кто владеет прошлым - тот владеет настоящим, кто владеет настоящим - владеет будущим". Мне вообще представляется, что в новых исторических условиях идеи евразийства, развитые Л. Н. Гумилевым, могут оказаться актуальнее, чем когда бы то ни было. На крутых поворотах истории (а мы сейчас, безусловно, переживаем такой) всегда встает вопрос: какой должна быть стратегическая линия, какие выбрать ориентиры, с кем быть? Давайте же прислушаемся, пусть и с опозданием, к голосу теперь уже покинувшего нас великого евразийца. Раздел "Вместо послесловия" последней книги Л. Н. Гумилева можно считать завещанием выдающегося ученого, который, уходя из жизни в смутное, тяжелое время, делится своими мыслями, стремится помочь нам выйти из этой безнадежности и "тупиковое". Далее, как мне кажется, нельзя обойтись без длинной цитаты: "Исторический опыт показал, что, пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой, объединенная Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы, и Китая, и мусульман. К сожалению, в XX в. мы отказались от этой здравой и традиционной для нашей страны политики и начали руководствоваться европейскими принципами - пытались всех сделать одинаковыми. А кому хочется быть похожим на другого? Механический перенос в условия России западноевропейских традиций поведения дал мало хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос возник на 500 лет позже. И мы, и западноевропейцы всегда это различие ощущали, осознавали и за "своих" друг друга не считали. Поскольку мы на 500 лет моложе, то, как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагают совсем иные императивы поведения. Это вовсе не значит, что нужно с порога отвергать чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что это именно чужой опыт". И далее: "Конечно, можно попытаться "войти в круг цивилизованных народов", то есть в чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не дается даром. Надо осознавать, что ценой интеграции России с Западной Европой в любом случае будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция". Думается, что, проведя нас через десять веков русской истории, Л. Н. Гумилев имел право сделать такое заключение. С. Б. ЛАВРОВ, профессор вице-президент Русского Географического общества ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ Мы проследили логику основных событий этнической истории Руси и России. Легко увидеть, что изложение этой логики вовсе не похоже на повествование об истории социальной. Этническую историю любой страны, то есть историю населяющих ее народов, нельзя рассматривать так, как мы рассматриваем экономические отношения, политические коллизии, историю культуры и мысли. Не составляет исключения и история России, изложенная в этническом аспекте: ее невозможно представить в виде линейного процесса, идущего от Рюрика до Горбачева. События этногенезов народов нашего Отечества составляют историческую канву жизни по крайней мере двух разных суперэтносов. Поэтому необходимо различать историю Древней Киевской Руси (с IX до XIII в., включая и историю Новгорода до его падения в XV в.) и историю Московской Руси (с XIII столетия до наших дней). При этом ключевым периодом для понимания отечественной исторической судьбы являются три века: XIII, XIV и XV, - когда русская действительность формировалась как результат интерференции (наложения) двух разных процессов этногенеза. Финальная фаза этногенеза Киевской Руси сочеталась с начальным, инкубационным периодом истории будущей России, и это сочетание придало столь трагическую окраску времени Александра Невского, Дмитрия Донского и Василия Темного. Знали ли современники этих великих государей, что они живут в эпоху смены традиций? Конечно, нет! Распад древнерусской государственности, распри князей, литовские и татарские набеги, необходимость платить ханский "выход" и княжеские пошлины... Казалось, будто тяжелее времени и быть не может. Именно такое бытовое мироощущение эпохи осталось зафиксированным в литературных источниках XIII в. и перекочевало в последующие исторические сочинения. С точки зрения традиционной историографии, это было правильно, но в том-то и дело, что, используя методы гуманитарных наук, иного вывода получить было невозможно. Когда историк исходит из написанного в изучаемом им тексте, он делает выводы, обобщающие взгляды автора этого текста. Для того чтобы достигнуть обобщения фактов исторической действительности, необходимо учитывать их в "чистом виде", отслоенные от литературных источников и подвергнутые сравнительной исторической критике. Такой метод принадлежит уже не гуманитарным, а естественным наукам. Именно его и применяет историко-географическая наука об этносах - этнология, в основе которой лежит пассионарная теория этногенеза. При использовании естественно-научной методики можно видеть недоступное взгляду современников - истинный характер той или иной эпохи. Он открывается исследователю при взгляде на длинный событийный ряд с известного временного расстояния. Оценивая таким образом отрезок русской истории XIII-XV вв., можно убедиться, что именно в этой эпохе лежат подлинно начальные пласты нашей истории. По отношению к ним все предшествующее есть законченная историческая традиция славянского этногенеза, а все последующее - трансформация некогда возникших поведенческих стереотипов и культурных доминант. Анализируя этническую историю Руси - России, необходимо принимать во внимание этногенезы всех народов нашей Родины. Каждый из этих этносов, обладая своим этническим возрастом и соответствующим ему пассионарным потенциалом, оказывал мощное влияние на ход этногенеза всего суперэтноса. И, только учтя весь спектр этнических контактов и их социальных последствий, можно приблизиться к истинному представлению о прошлом Отечества. Используя основную характеристику этнической истории - уровень пассионарного напряжения, - легко обобщить различия между Киевской и Московской Русью, указать на два разных потока русской истории. Попытаемся представить это в виде таблицы, на которой более наглядно видно, что этногенез Московской Руси - России только в XX в. подходит к тем финальным фазам, в которых прошла вся история Киевской Руси. Москва не продолжала традиций Киева, как это делал Новгород. Напротив, она уничтожила традиции вечевой вольности и княжеских междоусобиц, заменив их другими нормами поведения, во многом заимствованными у монголов, - системой строгой дисциплины, этнической терпимости и глубокой религиозности. СРАВНИТЕЛЬНАЯ ДИАХРОНИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА ПО ЭТНИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РУСИ И РОССИИ Фаза этногенеза/ Фазовый переход Возраст этноса, лет Славяне - Древняя Русь Московская Русь - Россия периодизация основные события периодизация основные события Пассионарный толчок - Около 1 г. н. э. Взрыв этногенеза от южной Швеции до Абиссинии - Великое переселение народов Около 1200 г. Взрыв этногенеза в Литве, на Руси, в Малой Азии и Эфиопии Инкубационный период фазы пассионарного подъема, образование нового этноса 180-200 1-200 гг. Неизвестны 1200- 1380 гг. Возникновение нового этноса - русских - на основе слияния славян, татар, литовцев, финно-угорских народов. Создание Великого княжества Московского. Куликовская битва Явный период фазы пассионарного подъема, начало перехода к акматической фазе 180-300 200-300 гг. Неизвестны 1380- 1500 гг. Объединение Великороссии. Начало формирования суперэтноса. Разрушение последнего этнического осколка Киевской Руси - Новгорода Акматическая фаза этногенеза, образование суперэтноса и распространение его в пределах своего ландшафтного ареала 300-600 300-600 гг. Миграция славянских племен. Расселение славян на территории Южной и Восточной Европы 1500- 1800 гг. Объединение под властью Москвы народов, живших на просторах Евразии, от Прибалтики до Тихого океана. Создание единого Русского государства Фаза надлома, резкое снижение пассионарности суперэтноса 600-800 600-800 гг. Распад славянского единства. Освоение славянскими народами занятых территорий. Образование отдельных раннеславянских государств После 1800 г. Утрата единства суперэтнической принадлежности. Нарастание внутренних конфликтов. Гражданские войны Инерционная фаза, плавное снижение пассионарности суперэтноса 800-1100гг. Создание славянского государства в Восточной Европе - Киевской Руси. Ее христианизация с последующим расцветом культуры и ростом благосостояния народа ? ? Фаза обскурации, резкое снижение пассионарности, разрушение системных связей 1100-1300 1100- 1300 гг. Распад единого славянского государства на отдельные княжества, рост междоусобных конфликтов. Раздел страны между Ордой (северо-восток) и Литвой (юго-запад) Мемориальная фаза, утрата единства этнической принадлежности и трансформация культурной традиции. Полное уничтожение этнических реликтов 1300-1500 1300-1480 гг. Утрата политической самостоятельности Новгородом Неподготовленному читателю изложение концепции этнической истории наверняка кажется экстравагантным до неприличия, и для такого мнения действительно есть некоторые основания. Все явления окружающего мира проходят через призму сознания и отражаются в творениях ума и рук человека: философских трактатах, живописных полотнах, научных открытиях и технических достижениях. В том, что создано человеком, и живет культурная традиция, то есть сумма знаний и представлений, передаваемая во времени от этноса к этносу. Именно как культурная традиция дошли до нас произведения древнерусских книжников и прекрасные храмы, сохранившиеся в Чернигове, Киеве, Боголюбове. Поскольку культурная традиция, базирующаяся на православии, в основном была заимствована Москвой у Древней Руси и видоизменялась лишь формально, то для людей XVIII-XX вв. историческая преемственность полностью сохранялась. Для нас наследие Киевской Руси и достижения Руси Московской слиты воедино, что и дает повод говорить о поступательном ходе русской истории с IX по XX в. Действительно, если мы имеем в виду культуру, то есть все созданное людьми, то с тезисом о преемственности с грехом пополам можно согласиться. Но коль скоро речь идет об этногенезе, то к нему этот тезис вообще неприменим. В отличие от культурной традиции, традиция этническая - это не преемственность мертвых форм, созданных человеком, а единство поведения живых людей, поддерживаемое их пассионарностью. Что же касается стереотипов поведения людей в Киевской Руси и в Московском государстве, то они, как мы убедились, отличались весьма существенно. Конечно, и в формировании культуры пассионар-ность играет свою роль, но это роль не руля, а двигателя. Людские чувства, относящиеся к проявлениям природы, также отображаются в делах и творениях человеческих, будь то политические институты или произведения изящной словесности. Как известно, хорошо рисовать или сочинять очень трудно. При некоторых способностях ремеслу поэта или художника научиться, конечно, можно, но ремесло так и останется ремеслом: без творческого озарения невозможно перешагнуть границы подражания или копирования. Однако и творческого эмоционального порыва недостаточно, ибо без упорного стремления к цели создать законченное произведение нельзя. Искусство требует жертв от своих творцов, а способность жертвовать собою ради идеала - это и есть проявление пассионарности. Следовательно, в каждом создании человека содержится комбинация трех элементов: ремесленной работы, пассионарности создателя и культурной традиции. Таким образом, любое творение рук человека - это, в известной мере, кристаллизованная пассионар-ность его создателей. Историки, естественно, имеют дело с явлениями культуры в широком смысле слова - памятниками самого разного свойства. Вот тут-то и скрывается возможность подмены понятий: создания человека непосредственно отождествляются с теми, кто их породил, и неразрывность культурной традиции прямо переносится на традицию этническую. Но если задуматься, то становится очевидным, что памятники культуры сообщают нам далеко не все о создавших их людях. Например, когда мы любуемся действительно достойными восхищения статуями и картинами эпохи Возрождения, то упускаем из виду многие моменты. В частности, то, что все культурное наполнение Ренессанса создано трудами нескольких десятков талантливых художников и очарованных античностью гуманистов именно в то время, когда человекоубийство стало для западноевропейцев повседневным занятием и приняло массовые масштабы. Однако ни Сикстинская мадонна Рафаэля, ни Давид Микеланджело ничего не скажут историкам о злодействах папского семейства Борджиа или насилиях, творимых герцогами Сфорца. Поэтому для человека, интересующегося тем, что было на самом деле, предпочтительнее не путать произведения культуры и систему поведения этноса, эту культуру создавшего. Именно новая система поведения, созданная на старой идеологической основе - православии, - позволила России сказать свое слово в истории Евразии (Здесь под Евразией понимается не только огромный континент, но и сформировавшийся в центре его суперэтнос с тем же названием.). Этот континент за исторически обозримый период объединялся три раза. Сначала его объединили тюрки, создавшие каганат, который охватывал земли от Желтого моря до Черного. На смену тюркам пришли из Сибири монголы. Затем, после периода полного распада и дезинтеграции, инициативу взяла на себя Россия: с XV в. русские двигались на восток и вышли к Тихому океану. Новая держава выступила, таким образом, "наследницей" Тюркского каганата и Монгольского улуса. Объединенной Евразии во главе с Россией традиционно противостояли: на западе - католическая Европа, на Дальнем Востоке - Китай, на юге - мусульманский мир. В отличие от ландшафтов Западной Европы ландшафты Евразии очень разнообразны. А ведь для любого народа крайне важны связи с родным ландшафтом, который определяет систему хозяйства. Этнос приспособлен к своему ландшафту, ему удобно в нем. Если же ландшафт изменяется радикально, то радикально меняется и этнос. При изменениях ландшафта, превышающих определенный критический порог, на месте старого этноса появляется новый. Разнообразие ландшафтов Евразии благотворно влияло на этногенез ее народов. Каждому находилось приемлемое и милое ему место: русские осваивали речные долины, финно-угорские народы и украинцы - водораздельные пространства, тюрки и монголы - степную полосу, а палеоазиаты - тундру. И при большом разнообразии географических условий для народов Евразии объединение всегда оказывалось гораздо выгоднее разъединения. Дезинтеграция лишала силы, сопротивляемости; разъединиться в условиях Евразии значило поставить себя в зависимость от соседей, далеко не всегда бескорыстных и милостивых. Поэтому в Евразии политическая культура выработала свое, оригинальное видение путей и целей развития. Евразийские народы строили общую государственность, исходя из принципа первичности прав каждого народа на определенный образ жизни. На Руси этот принцип воплотился в концепции соборности и соблюдался совершенно неукоснительно. Таким образом обеспечивались и права отдельного человека. Вспомним, например, что после присоединения Поволжья, Урала и Западной Сибири, в армии московских царей, наряду с полками иноземного строя, стрельцами, дворянской конницей, появилась "низовая сила". На кочевников, служивших в армии, почти не расходовали денег, они жили за счет своей добычи и в маневренных войнах были довольно удачливы. С их помощью Алексей Михайлович освободил от Польши Украину и тем самым спас ее от уничтожения. Исторический опыт показал, что, пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой, объединенная Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы, и Китая, и мусульман. К сожалению, в XX в. мы отказались от этой здравой и традиционной для нашей страны политики и начали руководствоваться европейскими принципами - пытались всех сделать одинаковыми. А кому хочется быть похожим на другого? Механический перенос в условия России западноевропейских традиций поведения дал мало хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос возник на 500 лет позже. И мы, и западноевропейцы всегда это различие ощущали, осознавали и за "своих" друг друга не считали. Поскольку мы на 500 лет моложе, то, как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагают совсем иные императивы поведения. Это вовсе не значит, что нужно с порога отвергать чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что это именно чужой опыт. Так называемые цивилизованные страны относятся к иному суперэтносу - западноевропейскому миру, который ранее назывался "Христианским миром". Возник он в IX в. и за тысячелетие пришел к естественному финалу своей этнической истории. Именно поэтому мы видим у западноевропей-цев высокоразвитую технику, налаженный быт, господство порядка, опирающегося на право. Все это - итог длительного исторического развития. Конечно, можно попытаться "войти в круг цивилизованных народов", то есть в чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не дается даром. Надо осознавать, что ценой интеграции России с Западной Европой в любом случ