Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 Перевод с английского Б. Косенкова
 Малоизвестный Алистер Маклин, в 4 т., т.3
 Издательский дом "Федоров"
 АО "ВЕГА-информ", Самара, 1993
 Оцифровка и корректура AKAPO station, 1999 г.
---------------------------------------------------------------





     На  первый  взгляд, коммандер Военно-морских сил  США Джеймс Д. Свенсон
показался  мне всего лишь упитанным коротышкой, на всех парах приближающимся
к  сорокалетию.  Смолисто-черные   волосы  над  розовым   личиком  херувима,
глубокие,   неизгладимые   морщинки-смешинки,   огибающие   рот   и   лучами
расходящиеся  из  уголков  глаз,  - словом,  великолепный  образчик  этакого
бодрячка и краснобая, неунывающая душа  общества, заводила в любой компании,
оставляющей  на время вечеринки  свои мозги  в прихожей,  вместе с пальто  и
шляпами. Но, разумно рассудив, что в человеке, которому доверено командовать
одной  из самых новых  и самых мощных  атомных субмарин американского флота,
могут таиться и  другие достоинства, я взглянул на  него второй  раз, теперь
уже повнимательнее, и заметил  то, что  мог  бы обнаружить и раньше, если бы
мне не мешали зимние сумерки и  густой  влажный туман, нависший над  заливом
Ферт-оф-Клайд.  Его глаза. Что  там ни  говори, это не были глаза без умолку
острящего и суматошно размахивающего  руками жизнелюба. Эти серые глаза были
самыми холодными и самыми чистыми из всех, какие мне когда-либо встречались,
и  служили они своему хозяину  так же верно,  как зеркальце дантисту, ланцет
хирургу  или электронный микроскоп  ученому-физику. Оценивающие  глаза.  Они
оценили  вначале меня, а  затем и бумагу, которую Свенсон держал в руке. При
этом  в  них  не  появилось  даже  намека  на то,  какие выводы  родились  в
результате этой оценки.
     -  Мне  очень  жаль, доктор  Карпентер,  -  учтиво произнес  коммандер,
вкладывая  в конверт и возвращая мне бумагу,  -  но я не  могу  принять  эту
телеграмму как подлежащее исполнению указание,  а вас -как своего пассажира.
Поверьте, это не прихоть, просто существуют уставы и инструкции.
     -  Не  можете  принять  как  указание? -  Я  снова вынул  телеграмму из
конверта и показал  ему подпись. -  А это, по-вашему, кто  -  главный мойщик
окон в Адмиралтействе?
     Шутка  получилась неудачной,  и, глядя  на  Свенсона, я  подумал,  что,
кажется, переоценил глубину морщинок-смешинок у него на лице. Он уточнил:
     -  Адмирал Хьюсон  командует восточной  группировкой НАТО.  На маневрах
Северо-Атлантического блока я перехожу в его подчинение. Все остальное время
я выполняю только  приказы Вашингтона. Сейчас  как  раз такое  время.  Прошу
извинить. Должен указать и на то, доктор Карпентер, что такую телеграмму мог
бы отправить из Лондона кто угодно, вам нетрудно было бы это  устроить.  Она
даже не на специальном бланке Военно-морских сил.
     Что ж, он не упустил даже такой мелочи. Я заметил:
     - Вы можете связаться с ним, коммандер.
     - Разумеется,  могу,  - согласился он. - Но это  ничего  не изменит. На
борт этого  корабля  допускаются  только  граждане  США,  специально  на  то
уполномоченные. И указание должно исходить прямо из Вашингтона.
     - От командующего  подводными  силами  в  Атлантике или  от  начальника
управления  боевыми  операциями  подводного  флота?  -  уточнил  я.  Немного
поразмыслив,   он  медленно  кивнул,  а  я  продолжал:  -  Тогда  свяжитесь,
пожалуйста, с  ними по радио  и попросите их в свою очередь  переговорить  с
адмиралом Хьюсоном. Времени у нас в обрез, коммандер.
     Может  быть,  следовало  еще  добавить,  что  пошел  снег и  я  начинаю
мерзнуть, но я от этого воздержался.
     Он на минуту задумался, потом кивнул, повернулся и  отошел на несколько
шагов  к  переносному  телефону,  связанному  временной  воздушной линией  с
длинной темной  громадиной, протянувшейся вдоль пирса. Коротко переговорив с
кем-то вполголоса, он повесил трубку, но не успел даже вернуться ко мне, как
по виднеющемуся поблизости трапу торопливо поднялись на  берег три фигуры  в
теплых бушлатах.  Подойдя к нам, они остановились. Чуть впереди других стоял
самый  высокий  из  этих трех великанов -  долговязый  мускулистый верзила с
пшеничными волосами и ясным взглядом  ковбоя, проводящего полжизни  в седле.
Коммандер Свенсон махнул рукой в их сторону.
     - Мой старший помощник Хансен. В мое отсутствие он о вас позаботится.
     Коммандер определенно умел выбирать подходящие выражения.
     -  Мне  не нужна  никакая забота,  - мягко  возразил я.  - Я давно  уже
взрослый и к тому же предпочитаю одиночество.
     - Постараюсь  управиться побыстрее, доктор  Карпентер, - ответил на это
Свенсон.
     Он стремительно сбежал по трапу,  я  проводил его задумчивым  взглядом.
Да, командующий  подводными силами  США в Атлантике явно не брал  в капитаны
первого встречного из просиживающих штаны на скамейках Центрального парка. Я
попытался  проникнуть  на  борт  подводной лодки,  не  имея  соответствующих
полномочий,  и  теперь Свенсон собирался задержать меня до тех  пор, пока не
установит, что  за  этим кроется.  По-видимому,  Хансен и его  товарищи были
самыми крепкими моряками на корабле.
     Корабль. Я перевел взгляд на темную  громадину, лежащую  почти  у самых
наших ног. Раньше я никогда не видел подводных  лодок с ядерным двигателем и
понял, что "Дельфин" не похож на обычные  субмарины. Он  был почти такой  же
длины, как океанская подлодка дальнего действия времен второй мировой войны,
но  этим сходство и ограничивалось.  По  диаметру он почти вдвое превосходил
обычную  субмарину. По  своим очертаниям предшественницы "Дельфина" все-таки
напоминали   надводный  корабль,   его   же   конструкция  была   совершенно
цилиндрической, а нос напоминал не букву V, а правильную полусферу. Палубы у
лодки практически не было, закругленные борта и оконечности плавно сходились
в верхней  части корпуса,  образованная  при этом дорожка, соединяющая нос и
корму,  была такой узкой,  опасной  и предательски скользкой, что на стоянке
вдоль  нее всегда протягивались специальные  тросы-леера. Примерно  в  сотне
футов от носа располагалась изящная и в то же время мощная боевая рубка, она
возвышалась  над  палубой  футов  на  двадцать  и  больше  всего  напоминала
гигантский  спинной  плавник чудовищной  акулы.  По  бокам  у  рубки,  почти
посредине, торчали косо срезанные вспомогательные рули глубины. Я попробовал
разобрать, что там  находится ближе к корме, но туман  и мокрый снег, хлопья
которого, кружась, все гуще летели с севера, от озера Лох-Лонг, помешали мне
это  сделать.  Впрочем, мое любопытство постепенно  гасло. Тоненький плащ не
спасал от пронизывающего зимнего ветра,  и  я  чувствовал, как спина у  меня
покрывается гусиной кожей.
     - Нам ведь  никто не  приказывал околевать  от мороза, -  обратился я к
Хансену. - Вон там ваша столовая. Ваши принципы позволяют принять угощение в
виде чашечки кофе от широко известного шпиона доктора Карпентера?
     Хансен ухмыльнулся и заявил:
     - Что касается кофе, дружище, то все мои принципы помалкивают. Особенно
сегодня  вечером. Почему никто не  догадался  нас  предупредить насчет  этих
шотландских  зим? - Оказывается, он  не только выглядел,  но и разговаривал,
как  настоящий  ковбой.  А  уж  в  чем-в  чем,  а  в  ковбоях  я  разбирался
досконально: слишком часто выматывался  так,  что даже  лень было  встать  и
выключить телевизор. - Ролингс, сходи передай капитану,  что  мы прячемся от
разбушевавшейся стихии.
     Ролингс отправился к  телефону, а  Хансен повел  нас к  сияющей  неоном
столовой. Он  пропустил меня  в дверь первым и двинулся к стойке, в то время
как  другой моряк, краснолицый парень, повадками  и габаритами  напоминающий
белого  медведя, легонько подталкивая, оттеснил меня к столику в  самом углу
зала. Они  явно старались исключить  любые неожиданности.  Подошедший вскоре
Хансен сел сбоку от меня, а выполнивший приказание Ролингс - напротив.
     - Давно меня так  ловко не загоняли в стойло, - одобрительно отметил я.
- Ну и подозрительный же вы народ!
     -  Зря  вы  так,  - опечалился  Хансен.  -  Мы просто  три  дружелюбных
рубахи-парня,  которые приучены выполнять приказы.  Вот  коммандер Свенсон -
тот и правда жутко подозрительный. Верно, Ролингс?
     - Чистая правда, лейтенант, -  без тени улыбки отозвался Ролингс. - Наш
капитан - он точно, очень бдительный.
     Я попытался подъехать с другой стороны.
     - Досадная  помеха для  вас, верно? На корабле  ведь каждый человек  на
счету, особенно когда до отплытия остается меньше двух часов. Я не ошибаюсь?
- спросил я.
     - Вы говорите, говорите, док,  -  подбодрил  меня Хансен.  Однако в его
холодных, голубоватых, точно  арктический  лед, глазах я не  заметил  ничего
ободряющего. - Люблю послушать умные речи.
     - Вы  ведь  отправляетесь  в  последний  круиз. Ну и как?  С  охотой? -
доброжелательно поинтересовался я.
     Они были настроены на одну волну, это уж точно. Даже не переглянувшись,
абсолютно  синхронно  передвинулись  на  пару  дюймов  ближе  ко мне, причем
сделали   это  почти  незаметно.  Хансен,  весело  и  простодушно  улыбаясь,
переждал,  пока официантка выгрузит  на  стол четыре дымящиеся кружки  кофе,
потом произнес все тем же ободряющим тоном:
     - Валяйте дальше, дружище. Нас  хлебом не корми  - дай послушать, как в
столовых  разбалтывают  совершенно секретные  сведения. Вам-то какой  дьявол
сообщил, куда мы отправляемся?
     Я потянулся  правой рукой  за отворот пиджака,  и  в  тот же миг Хансен
мертвой хваткой сковал мое запястье.
     - Мы не  подозрительны, ей-богу, ничего подобного, - извиняющимся тоном
пояснил он. - Просто нервишки у нас, у подводников, пошаливают: жизнь-то вон
какая рисковая. И потом,  у нас на  "Дельфине" хорошая фильмотека, а в кино,
сами знаете, если  кто-то  лезет  за пазуху,  то  всегда по одной  и  той же
причине. Во  всяком  случае,  не  для  того,  чтобы проверить, на  месте  ли
бумажник.
     Свободной  рукой  я  тоже схватил  его за запястье, оторвал его руку от
своей и положил ее  на стол. Не скажу, что  это было  легко,  в американском
флоте  на  бифштексах  для  своих подводников, как видно, не  экономят, но и
кровеносные сосуды у меня при этом не лопнули. Вынув из внутреннего  кармана
пиджака свернутую газету, я положил ее перед собой.
     - Вы  интересовались,  какой  дьявол  сообщил мне, куда вы  собираетесь
плыть, - сказал я. - Да просто  я  умею читать,  вот  и  все.  Это  вечерняя
газета, полчаса назад я купил ее в Глазго, в аэропорту Ренфру.
     Хансен задумчиво потер запястье, потом ухмыльнулся.
     -  Чем  вы  заработали  свой диплом, док? Поднятием штанги?..  А насчет
газеты - как это вы ухитрились купить ее в Ренфру полчаса назад?
     - А я сюда прилетел. На геликоптере.
     -  На  вертушке? Правда?  Да, я  слышал,  тарахтел тут один  пару минут
назад. Но это был из наших.
     -   Да,  на  нем  буквами  в   четыре  фута   высотой  было   написано:
"Военно-морские силы  США",  - подтвердил я. - Кроме того, пилот  всю дорогу
беспрерывно  жевал  резинку и во все  горло расписывал,  чем  займется после
возвращения в Калифорнию.
     - Вы шкиперу про это сказали? - насел на меня Хансен.
     - Да он мне слова не дал вымолвить!
     -  У него просто  голова забита и хлопот полон рот, - сказал Хансен. Он
развернул газету  и бросил  взгляд  на  первую полосу.  Искать ему  особо не
пришлось: двухдюймовая шапка занимала целых семь колонок.
     -  Нет,  вы  только  поглядите!  - лейтенант  даже  не  пытался  скрыть
раздражение и досаду. - Мы тут на цыпочках ходим  в этой забытой Богом дыре,
рты себе  чуть ли не пластырем заклеиваем, чтобы  не выболтать  нашу великую
тайну -куда  и  зачем направляемся, а  тут  на тебе! Бери себе эту проклятую
газетенку  и получай во  всех деталях самые страшные секреты прямо на первой
странице.
     -  Вы   смеетесь,  лейтенант,   -  сказал  человек   с  красным  лицом,
напоминающий  белого медведя. Голос у него  исходил, казалось,  откуда-то из
ботинок.
     - Какие уж тут  смешки,  Забринский! -ледяным тоном отозвался Хансен. -
Можете сами прочесть,  что тут написано. Вот  смотрите: "Спасательная миссия
атомной  субмарины".  И дальше: "Драматический рейд к Северному полюсу"... О
Господи!  К Северному  полюсу! Еще  и  снимок  нашего "Дельфина"... И нашего
шкипера... Боже ты мой, да здесь и мой портрет тоже!
     Ролингс протянул  свою волосатую лапу  и  отогнул уголок газеты,  чтобы
получше рассмотреть  плохонькую,  нечеткую  фотографию  сидящего  перед  ним
человека.
     - Эта, что ли? Не очень удачная,  правда, лейтенант? Но  сходство есть,
ничего не скажешь, сходство заметное. Самую суть фотограф схватил!
     - Много вы понимаете в фотоискусстве! - язвительно отреагировал Хансен.
- Лучше послушайте вот это:
     "Данное совместное  заявление предано гласности  сегодня,  за несколько
минут  до  полудня  /по  Гринвичу/  одновременно  в  Лондоне  и  Вашингтоне:
"Учитывая  критическое положение уцелевших  сотрудников  дрейфующей полярной
станции "Зебра" и провал  всех  попыток спасти  их  или  вступить  с ними  в
контакт обычными  средствами,  командование Военно-морских  сил США выразило
согласие  направить ядерную  субмарину "Дельфин"  со  спасательной миссией в
Арктику".
     Сегодня на  рассвете  "Дельфин" возвратился на  свою базу в Холи-  Лох,
Шотландия, из восточной Атлантики, где участвовал в продолжительных маневрах
Военно-морских  сил НАТО.  Предполагается, что "Дельфин" (капитан  коммандер
Военно-морских сил  США  Джеймс Д.  Свенсон) отправится  в плавание сегодня,
примерно в 7 часов  вечера по Гринвичу. Это лаконичное коммюнике возвещает о
начале наиболее опасной и наиболее отчаянной  спасательной экспедиции за всю
историю освоения Арктики. Только шестьдесят часов..."
     -  "Отчаянной" - кажется, так  вы  прочли, лейтенант?  - Ролингс грозно
насупился.  -  И  как  там  еще  - "опасной"? Значит, капитан будет вызывать
добровольцев?
     - С какой  стати? Я уже  доложил капитану, что опросил всех восемьдесят
восемь членов экипажа и все до единого оказались добровольцами.
     - Что-то меня вы не спрашивали.
     -  Должно  быть,  пропустил ненароком...  А теперь  помолчите  и  дайте
сказать слово своему старшему офицеру... "Только  шестьдесят  часов прошло с
того  момента, как  весь мир был потрясен сообщением  о бедствии,  постигшем
дрейфующую станцию  "Зебра", единственную британскую метеостанцию в Арктике.
Знающий  английский  язык  радиолюбитель из  Бодо,  Норвегия, поймал  слабый
сигнал SOS с вершины мира. Из последующего  сообщения, полученного менее чем
24 часа назад британским траулером "Морнинг  Стар"  в Баренцевом море, стало
ясно, что положение  сотрудников, уцелевших после пожара, который  возник на
рассвете во вторник и уничтожил большую  часть  дрейфующей  станции "Зебра",
является  исключительно  тяжелым.  С  учетом   того,   что  запасы  горючего
уничтожены полностью,  а  продовольствия  уцелело незначительное количество,
существуют сомнения  относительно выживания  уцелевших  сотрудников станции,
тем более что  в  ближайшее время в  полярных областях  ожидается  понижение
температуры до 50 градусов мороза.
     Неизвестно,  все ли домики, в которых жили и работали члены экспедиции,
уничтожены.
     Дрейфующая  полярная  станция  "Зебра", основанная  только летом  этого
года,  по  приблизительным расчетам, находится сейчас в точке с координатами
85 градусов 40 минут северной широты и 21 градус 30 минут восточной долготы,
где-то в  300 милях от  Северного полюса. Ее точное местоположение  не может
быть установлено из-за непрерывного дрейфа льдов.
     За  последние  тридцать  часов  сверхзвуковые бомбардировщики  дальнего
действия Военно-воздушных сил США, Великобритании и России вели  непрерывные
поиски станции "Зебра"  в ледяных  просторах Арктики Однако неопределенность
положения дрейфующей станции, отсутствие в полярных широтах дневного света в
данное  время года и исключительно  плохие погодные  условия не позволили им
установить точное местонахождение станции и вынудили вернуться на базу..."
     -  Им и не надо было  устанавливать точное  местонахождение, - возразил
Ролингс. - Во  всяком  случае визуально.  У  этих нынешних бомбовозов  такие
приборы,  что они  даже птичку  колибри засекли  бы  за  сотню-другую  миль.
Радисту  на дрейфующей станции надо только непрерывно посылать сигнал, а они
бы использовали это как маяк.
     - А может, радист  погиб, - угрюмо произнес  Хансен -  А может, у  него
рация  накрылась.  А может,  горючего совсем  нет, а без  него  и  рация  не
работает... Какой там у него источник питания?
     -  Дизель-электрический  генератор,  - пояснил  я. -  А на худой конец,
батареи из элементов типа  "Найф". Возможно,  он экономит батареи, используя
их  только  в крайнем  случае. Есть там  еще и ручной генератор,  но  у него
ограниченные возможности.
     - А вы-то откуда все это знаете? - тихо осведомился Хансен.
     - Да где-то прочел, наверно.
     - Где-то прочли... - он окинул меня лишенным всякого выражения взглядом
и снова взялся за  газету.  "Согласно сообщениям из Москвы, самый  мощный  в
мире  ледокол с атомным двигателем "Двина" вышел из Мурманска около 20 часов
назад и  сейчас на  большой скорости  продвигается к району  сплошного льда.
Однако  специалисты не испытывают по  этому  поводу особых надежд, так как в
это  время  года толщина  ледяного  покрова  значительно  возрастает,  и  он
срастается  в  сплошной массив,  сквозь который  почти  наверняка не  сумеет
пробиться ни одно судно, даже такое, как "Двина".
     Использование  субмарины "Дельфин" также  не  сулит больших  надежд  на
спасение  сотрудников  станции  "Зебра", которые, возможно,  еще  остались в
живых. Шансы на успех близки к нулю. Трудно ожидать, что "Дельфин" не только
пройдет  в подводном положении  под толщей льда  несколько сотен миль,  но и
сумеет отыскать терпящих бедствие, а  также  пробить сплошной  массив льда в
заданной  точке. Но несомненно одно: если существует корабль, способный  это
совершить, то им является "Дельфин", гордость подводного флота США".
     Хансен умолк и несколько минут что-то читал про себя. Потом заключил:
     -  Ну, в общем-то  это  и все.  Дальше  там  всякие подробности  насчет
устройства  "Дельфина".   И  еще  смешная  чепуховина  про  то,  что  экипаж
"Дельфина" - это элита, лучшие из лучших в Военно- морских силах Соединенных
Штатов.
     Ролингс  сделал  вид, что уязвлен  в  самое  сердце.  Забринский, белый
медведь с красным  лицом,  ухмыльнулся,  выгреб из кармана пачку  сигарет  и
пустил ее по кругу. Потом согнал с лица улыбку и сказал:
     - А интересно, что они вообще там делают, эти чокнутые, на крыше мира?
     - Метеорологией  занимаются, балда,  - пояснил Ролингс. -  Лейтенант же
сказал об этом, ты что, не слышал? Слово длинноватое, конечно, тут я с тобой
согласен, - снисходительно добавил  он, -  но справился он с ним неплохо.  А
чтоб тебе стало понятно, Забринский, - изучают погоду.
     - И все  равно они чокнутые, - проворчал Забринский.  - За каким чертом
они это делают, лейтенант?
     - Это вы лучше спросите у доктора Карпентера, - сухо отозвался  Хансен.
Мрачным, отрешенным взглядом он уставился  сквозь зеркальные стекла окон  на
серые  хлопья  снега, летящие в  загустевшей тьме, словно пытаясь разглядеть
где-то  там,  вдалеке,  жалкую кучку людей,  обреченно дрейфующих к гибели в
скованных  морозом просторах  полярных льдов. -  По-моему, он знает обо всем
этом гораздо больше меня.
     - Кое-что знаю,  - согласился я.  - Но ничего зловещего или секретного.
Метеорологи рассматривают сейчас Арктику и Антарктику как гигантские фабрики
погоды,  которые  фактически  формируют  климат по всей  планете. Ученым уже
довольно  хорошо известно, что происходит в Антарктике, а вот об Арктике они
не  знают  почти  ничего. Поэтому  выбирают подходящую льдину,  завозят туда
домики, начиненные всякими разными приборами  и специалистами, и пускают это
все плыть вокруг полюса месяцев на шесть, а то и больше. Ваша страна уже два
или  три раза  оборудовала такие  станции. Русские имели  их больше десятка,
если мне не изменяет память, главным образом, в Восточно- Сибирском море.
     - А как эти станции устраивают, док? - полюбопытствовал Ролингс.
     -  По-разному. Ваши соотечественники предпочитают  зимнее  время, когда
лед  достаточно  прочен,  чтобы  оборудовать аэродром.  Сначала  вылетают на
разведку,  обычно  из  Пойнт-Бэрроу  на Аляске,  подыскивают  вблизи  полюса
подходящую  льдину.  Даже  когда  лед  крепко смерзся  и  лежит  сплошняком,
эксперты  научились определять, какие его куски  останутся  достаточными  по
размерам,  когда  наступит  оттепель  и появятся трещины. Потом  по  воздуху
перебрасывают  домики,  оборудование,  запасы   и  людей  и  постепенно  там
обустраиваются.
     А русские предпочитают использовать морские суда в летнее время. Обычно
они  рассчитывают  на  свой  атомный  ледокол  "Двина".  Он  просто-напросто
пробивается сквозь  подтаявший лед, сваливает все в кучу на льдине  и полным
ходом  убирается  прочь,  пока  не  начались  сильные морозы.  Вот  таким же
способом  и  мы  забросили  дрейфующую станцию  "Зебра",  нашу первую и пока
единственную  станцию. Русские  одолжили нам  "Ленин" - кстати,  все  страны
охотно сотрудничают  в  метеорологических исследованиях,  это  всем приносит
пользу - ну, и на нем мы доставили все, что нужно, далеко к северу  от Земли
Франца-Иосифа. Местоположение  "Зебры"  уже  сильно изменилось: на  полярные
льды  влияет  вращение Земли,  и они  медленно двигаются  к  западу.  Сейчас
станция находится примерно в четырехстах милях к северу от Шпицбергена.
     - И все равно они чокнутые, - заявил Забринский. Помолчав, он испытующе
взглянул на меня. - А вы с туземного флота, что ли, док?
     -  Вы уж  простите  нашего  Забринского,  доктор  Карпентер,  - холодно
произнес  Ролингс. - Уж  мы  учим его,  учим,  как  вести  себя в порядочном
обществе, но пока без особого  успеха. Ничего не попишешь, он ведь родился в
Бронксе.
     -  А  я  и  не  собирался  никого  обижать,  -  невозмутимо откликнулся
Забринскии.  -  Я  имел в  виду  Королевский  военно-морской флот...  Так вы
оттуда, док?
     - Ну, можно сказать, я туда прикомандирован.
     - А, так вы человек вольный, как я понимаю, -  Ролингс покачал головой.
-  И  чего это вам так приспичило прогуляться  в Арктику, док? По-моему, там
холодина зверская?
     - Сотрудникам станции "Зебра" наверняка понадобится помощь врача. Если,
конечно, кто-то еще остался в живых.
     - Ну,  у нас на борту и свой  лекарь имеется, он тоже ловко управляется
со стетоскопом. Так я, во всяком случае, слышал от тех, кто выжил  после его
лечения. Знахарь хоть куда!
     - Ты, деревенщина! - одернул его Забринскии. - Не знахарь, а доктор!
     -  Да-да,  именно  так  я  и  хотел  выразиться,  -  язвительно уточнил
Ролингс..-  Знаете, в  последнее  время слишком  редко приходится общаться с
интеллигентными людьми вроде  меня,  вот и  проскакивают иногда оговорки. Но
ясно одно: что касается медицины, наш "Дельфин" набит под завязку.
     - В этом я не сомневаюсь, - улыбнулся я. - Но те, кто выжил,  наверняка
пострадали от пожара или обморожения,  у них может  развиться  гангрена. А я
как раз специалист в этих делах.
     - Даже так? - Ролингс принялся внимательно изучать дно своей чашки. - А
вот интересно, как становятся специалистами в этих вопросах?
     Хансен наконец пошевелился и отвел  взгляд от черно-белой круговерти за
окнами столовой.
     - Доктор Карпентер у нас не на скамье подсудимых, - миролюбиво вмешался
он. - Так что прокурорам я бы посоветовал заткнуться.
     Они заткнулись. Эта небрежная, а порой и бесцеремонная  фамильярность в
отношениях офицера с подчиненными, эта атмосфера товарищества и терпимости в
сочетании с  грубоватыми шуточками и подковырками - с ними я уже встречался,
правда, очень редко. Например, в славных экипажах фронтовых бомбардировщиков
Королевских военно- воздушных сил.  Подобные отношения складываются обычно в
тесно    связанной    не    только    работой,    но    и   бытом,    группе
высококвалифицированных  специалистов, которые могут выполнять  поставленные
перед  ними задачи только совместными  усилиями. Такая фамильярность говорит
вовсе не об отсутствии  дисциплины, а как раз наоборот - о высочайшем уровне
самодисциплины, о том, что каждый член такой группы ценит своего товарища не
только как  аса в своем деле, но и просто  как человека. Несомненно, в  этих
содружествах существуют особые, неписаные правила поведения. Вот и здесь, на
первый взгляд,  Ролингс  и  Забринскии  вели  себя  с  лейтенантом  Хансеном
развязно, малопочтительно,  и  тем не  менее  явственно  ощущалась невидимая
граница,  которую  ни один  из них не переступал ни на шаг, Хансен же в свою
очередь,  даже  одергивая подчиненных, ловко  избегал командирских  замашек,
хотя периодически и не давал забыть, кто здесь является начальником.
     Ролингс  и Забринскии  отстали от  меня  с вопросами и  сцепились между
собой, горячо обсуждая  недостатки Шотландии вообще и Холи-  Лох в частности
как базы подводных лодок.  В это время за окнами  столовой проехал  джип,  в
лучах фар закружился белый хоровод снежинок. Ролингс запнулся на полуслове и
вскочил на ноги, потом задумчиво опустился на сиденье.
     - Все ясно, - объяснил он. - Заговор расширяется.
     - Вы заметили, кто это был? - спросил Хансен.
     - Еще бы не заметил! Энди Бенди собственной персоной.
     -  Будем  считать, что  я этого не  слышал, Ролингс,  -  ледяным  тоном
заметил Хансен.
     - Это был вице-адмирал Военно-морских сил США Джон Гарви, сэр.
     - Значит,  Энди Бенди? -задумчиво произнес  Хансен. И  улыбнулся мне: -
Адмирал Гарви -  командующий Военно-морскими силами США в НАТО. Ну, доложу я
вам,  дело становится  все  увлекательнее. Хотел  бы я  знать,  что он здесь
делает.
     - Не  иначе как вот-вот начнется  третья мировая  война, - провозгласил
Ролингс.  - И адмиралу самое время  пропустить  первый за день стаканчик  до
первого удара...
     - Он случайно не  с вами  летел на вертушке  из Ренфру сегодня? - резко
прервал его Хансен.
     - Нет.
     - А может, вы с ним знакомы?
     - Даже имени его не слыхал раньше.
     -  Чем  дальше  в  лес,  тем  больше  дров,  -  пробормотал  Хансен.  В
последующие  несколько  минут  наш  разговор  стал  пустым и  бессмысленным:
видимо,  Хансен и  его  подчиненные  доискивались  про себя, с  какой  стати
прилетел  адмирал  Гарви,  а затем дверь  столовой  отворилась,  и  вместе с
холодным ветром и  снегом на  пороге возник матрос в темно-синем бушлате. Он
направился прямо к нашему столику.
     -  Вам  привет от  капитана,  лейтенант.  Будьте  так добры,  проводите
доктора Карпентера к нему в каюту.
     Хансен кивнул, встал и двинулся к выходу. На дворе уже лежал снег, тьма
была хоть  глаз выколи,  а  северный  ветер  прохватывал  до костей.  Хансен
направился было  к ближайшему трапу,  но  тут  же  остановился, увидев,  как
несколько  матросов  и портовых рабочих,  чьи  фигуры  казались призрачными,
расплывчатыми в  бесконечном мельтешений слабо освещенного снега,  осторожно
вталкивают  подвешенную торпеду в носовой люк. Повернувшись, он последовал к
кормовому трапу. Мы спустились вниз, и здесь Хансен предупредил:
     - Ступайте осторожнее, док, тут и поскользнуться недолго.
     Это  было  верно,  и   одна  только  мысль  о  ледяной  воде  Холи-Лох,
подстерегавшей мои неверный  шаг, помогла мне  действовать  безошибочно.  Мы
поднырнули  под  брезентовый тент,  прикрывающий  кормовой люк, и  по крутой
металлической  лесенке   спустились  вниз,  в  двигательный  отсек,  теплое,
сверкающее безукоризненной  чистотой помещение, битком набитое выкрашенной в
серый   цвет  аппаратурой   и   ярко  освещенное   не  отбрасывающими   тени
флюоресцентными лампами.
     - Может, глаза мне завяжете, лейтенант? - спросил я.
     - Нет  смысла, -  ухмыльнулся Хансен. - Если  у  вас  есть  допуск, это
лишнее. Если же нет допуска - тоже лишнее. Все равно вы не сможете, а точнее
- вам не с кем будет поболтать о том, что вы здесь увидите, по крайней мере,
несколько  ближайших  лет, пока вы будете разглядывать  окружающий мир из-за
тюремной решетки.
     Что ж, он опять был прав. Мне оставалось  только последовать за ним,  и
мы беззвучно зашагали по черному каучуковому покрытию палубы, минуя торчащие
на пути огромные механизмы, которые я  бы  определил как турбогенераторы для
выработки электроэнергии.  Новое нагромождение  приборов, дверь,  за  нею  -
очень  узкий  проход  длиною  футов  тридцать.  Когда  мы  шли  по  нему,  я
почувствовал сильную дрожь  под ногами. Где-то  там, должно быть, размещался
ядерный реактор "Дельфина". Наверняка он был именно здесь, прямо под нами. Я
обратил  внимание  на  круглые  люки, расположенные  на  палубе вдоль  всего
прохода, скорее всего, они закрывали  окна с защитными свинцовыми  стеклами,
служащие  для осмотра  и  контроля и  обеспечивающие  максимально  возможный
доступ к ядерному оборудованию.
     Конец  прохода, еще  одна дверь  с крепкими запорами -  и  мы, судя  по
всему,   очутились  в   центральном  посту   "Дельфина".  Слева  размещалась
отделенная переборкой радиорубка, справа - куча- мала  приборов неизвестного
мне назначения,  а прямо  впереди  -  большой  штурманский стол.  Дальше, за
столом, виднелись  массивные мачтовые опоры, а еще дальше - двойной перископ
с соответствующим  оборудованием. Этот центральный пост по меньшей мере раза
в два  превышал те, что мне приходилось видеть на обычных подводных  лодках,
но  все равно  каждый квадратный дюйм его поверхности был занят аппаратурой,
даже потолок  нельзя было разглядеть:  его покрывали хитроумно переплетенные
кабели, фидеры и трубы всех диаметров и расцветок.
     Передняя часть  центрального поста была  точной копией  приборной доски
современного  многомоторного  реактивного  лайнера.  Там  располагались  две
отдельные  штурвальные  колонки  авиационного типа, а  за  ними  можно  было
разглядеть  укрытые чехлами  приборные  доски.  Перед  колонками  стояли два
мягких кожаных кресла, они, насколько я смог заметить, были снабжены ремнями
безопасности для фиксации штурвальных. Меня это немного удивило: на какие же
кульбиты и взбрыки способен "Дельфин", если надо так привязываться.
     На другом конце прохода, ведущего от центрального поста к носовой части
корабля,  виднелось  еще  одно  помещение,  отделенное переборкой.  Что  там
находилось, у меня не было времени разобраться. Хансен стремительно двинулся
в  проход,  остановился  у  первой  же  двери   слева  и  постучался.  Дверь
распахнулась, и перед нами возник коммандер Свенсон.
     -  Ага,  вот и вы. Простите,  что  заставил ждать, доктор Карпентер. Мы
отплываем в шесть тридцать, Джон... - это уже Хансену. - Успеете?
     - Смотря  как пойдет  дело  с загрузкой торпед, капитан.  -  Мы берем с
собой только шесть.
     Хансен поднял брови, но не стал возражать. Только спросил:
     - Загружаем их прямо в аппараты?
     - Нет, в стеллажи. Над ними еще надо поработать.
     - Запас не берем?
     - Нет.
     Хансен  кивнул и удалился. Свенсон пригласил меня в  каюту  и закрыл за
мной дверь. Если сравнивать с телефонной будкой, то каюта Свенсона выглядела
все  же попросторнее, но  не настолько, чтобы  впадать  от  этого в восторг.
Откидная койка, складная ванна,  крохотный письменный стол со стулом, легкое
складное  кресло, сейф,  несколько  контрольных приборов над койкой - вот  и
все, что здесь было. Если бы  вам взбрело в  голову  станцевать  твист,  вам
пришлось  бы изгибаться  самым немыслимым образом,  не сдвигая ног  с центра
каюты.
     - Доктор Карпентер,  -  сказал  Свенсон,  -  позвольте представить  вам
адмирала Гарви, командующего Военно-морскими силами США в НАТО.
     Адмирал Гарви поставил стакан, который держал в руке, встал  со стула и
протянул мне руку. Когда он стоял вот так, ноги вместе, я не мог не обратить
внимание на изрядный просвет между  его коленями и понял, наконец, смысл его
прозвища Энди Бенди: адмирал родился  если не  ковбоем,  как  Хансен,  то уж
точно кавалеристом.  Это был высокий мужчина со здоровым цветом лица, белыми
волосами, белыми  бровями  и  блестящими  голубыми  глазами.  В  его  облике
проглядывало  что-то  невыразимое  словами,  но  присущее  старшим   морским
офицерам всего мира; независимо от расы и государственной принадлежности.
     - Рад познакомиться, доктор Карпентер, - сказал он. -  Извините за, гм,
не  слишком  радушный  прием,  но  коммандер  Свенсон действовал  строго  по
инструкции. Его люди позаботились о вас?
     - Они позволили мне купить им по чашечке кофе в столовой. Он улыбнулся.
     -  Все они неслухи,  эти ядерщики...  Боюсь,  что известное всему  миру
американское гостеприимство оказалось под угрозой. Виски, доктор Карпентер?
     - А я слышал, что на американских кораблях сухой закон, сэр.
     -  Вот  именно,  сынок,  вот  именно.   Кроме   небольшого  запаса  для
медицинских  целей, разумеется.  Это из моего собственного  резерва... -  он
извлек  карманную  фляжку  размером   с  солдатскую  баклагу,  потянулся  за
стаканчиком для  чистки  зубов.  -  Рискнув  посетить  заброшенные  скалы  в
Шотландии, предусмотрительный человек принимает необходимые меры.., Я обязан
извиниться  перед  вами, доктор  Карпентер.  Я  встречался вчера  вечером  с
адмиралом  Хьюсоном  и собирался  прилететь сюда еще  утром,  чтобы  убедить
коммандера Свенсона взять вас на борт, но, увы, опоздал.
     - Убедить, сэр?
     - Да, убедить, - он вздохнул. - Капитаны наших ядерных субмарин, доктор
Карпентер,  люди  тяжелые  и  обидчивые. Свои  корабли они рассматривают как
безраздельную  собственность,  порой  можно подумать,  что каждый  из них  -
главнейший  держатель акций "Электрик Боут Компани" в Гротоне, где почти все
эти  лодки  строились...  - он поднял  стакан. -  Удачи  коммандеру  и  вам!
Надеюсь, вы сумеете  отыскать этих чертовых бедолаг-  погорельцев.  Но я  бы
оценил ваши шансы на успех как один из тысячи.
     -  И  все же, думаю, сэр, мы  их  найдем. Вернее,  коммандер Свенсон их
отыщет.
     - Откуда такая уверенность? - он помедлил. - Интуиция?
     - Можно и так назвать. Он поставил стакан, глаза его потухли.
     - Должен признаться,  адмирал  Хьюсон так  ничего толком  про вас и  не
сообщил. Так кто же вы, доктор Карпентер? Чем занимаетесь?
     -  Наверно,  он  все-таки  сообщил  вам  это, адмирал.  Я  просто врач,
прикомандированный к Военно-морским силам для выполнения...
     - Морской врач?
     - Ну, не совсем... Я...
     - Вы штатский, что ли?
     Я кивнул. Адмирал  и  Свенсон  обменялись многозначительными взглядами,
даже  не потрудившись  скрыть их от меня.  Если у них вызвала бурную радость
перспектива иметь  на  борту новейшей,  секретной американской субмарины  не
просто  иностранца,  а  вдобавок  ко  всему и  штатского, то они скрыли  эту
радость весьма умело. Адмирал Гарви только сказал:
     - Ну что ж, продолжайте.
     - Да  это,  в  общем-то,  и все. По заказу флота я исследую влияние  на
здоровых  людей  окружающей  обстановки.  Скажем,   как  люди  реагируют  на
экстремальные условия Арктики или тропиков, как они переносят невесомость во
время имитации  полетов в космосе или высокое давление,  когда им приходится
покидать затонувшую подлодку. В основном...
     - Подлодку... - адмирал Гарви мигом вцепился в это  слово. - Значит, вы
ходили  в море на  подводных лодках,  доктор Карпентер.  Я  имею в  виду - в
настоящее плавание?
     - Приходилось. Мы обнаружили, что  никакая  имитация  не может заменить
реальной эвакуации экипажа с глубины.
     Лица у адмирала и  Свенсона стали  еще более удрученными. Иностранец  -
плохо. Штатский - еще  хуже. Но  штатский иностранец, имеющий опыт работы на
подводных лодках, - это вообще  ни в какие ворота не лезет.  Сообразить, что
они думают, мне было нетрудно. Я бы на  их месте тоже  чувствовал себя  не в
своей тарелке.
     - А  почему  вас  так  интересует  дрейфующая  станция  "Зебра", доктор
Карпентер? - резко спросил адмирал.
     - Приказ направиться туда я получил от Адмиралтейства, сэр.
     - Это  я знаю, это я знаю, -  устало проговорил Гарви. - Адмирал Хьюсон
мне все прекрасно объяснил. Но почему именно вы, Карпентер?
     - Я немного знаком с Арктикой, сэр. И известен как специалист в области
лечения людей, подвергшихся продолжительному  воздействию арктической среды,
обмороженных  и заболевших гангреной. Вероятно, я смогу спасти руки, ноги, а
то и  жизнь тем людям,  которым ваш  бортовой  врач не сумеет оказать нужной
помощи.
     -  За пару  часов  я  собрал  бы здесь  полдюжины  таких  специалистов,
-спокойно возразил  Гарви. - В том числе и офицеров  Военно-морских сил США.
Нет, этого недостаточно, Карпентер.
     Дело осложнялось. Пришлось заехать с другой стороны. Я сказал:
     -  Мне хорошо известна  дрейфующая станция  "Зебра". Я помогал выбирать
место  ее расположения.  Я  помогал оборудовать  городок.  Начальник станции
майор Холлиуэлл - мой старый и очень близкий друг.
     Последняя фраза была правдивой только наполовину, но  я чувствовал, что
сейчас не время и не место что-то менять в моей версии.
     -  Ну, хорошо, хорошо, - задумчиво произнес Гарви. - Но вы по- прежнему
стоите на том, что вы - самый обычный врач?
     - Я выполняю разные задания, сэр.
     - Разные задания? В этом я не сомневаюсь... И все-таки, Карпентер, если
вы всего лишь заурядный лекарь, то как вы мне объясните вот  это? -  он взял
со стола бланк радиограммы и протянул его мне. - Коммандер Свенсон сделал по
радио запрос в Вашингтон относительно вас. Это мы получили в ответ.
     Я взглянул на бланк. Там было написано: "Репутация доктора
     Карпентера не вызывает сомнений. Вы можете доверять ему
     полностью, повторяю - полностью. При необходимости ему должны
     быть предоставлены любые средства и любое содействие, за
     исключением тех, что ставят под угрозу безопасность вашей
     субмарины или жизнь членов вашего экипажа". Радиограмму
     подписал начальник управления военно-морских операций.
     -  Весьма  порядочно  со  стороны  начальника  управления,  должен  вам
заметить, - я вернул радиограмму адмиралу.  - Получив такую  рекомендацию, о
чем вы еще беспокоитесь? По-моему, это любого должно устроить.
     - Меня это  не устраивает, - угрюмо заметил Гарви. Именно на  мне лежит
исключительная ответственность за безопасность  "Дельфина". Эта депеша  дает
вам  в  какой-то   степени  карт-бланш  действовать  так,  как  вы   сочтете
необходимым,  вы  даже можете потребовать от  коммандера Свенсона,  чтобы он
действовал вразрез со своими планами. Этого я не могу допустить.
     - А какое теперь имеет значение, можете вы или не можете это допустить?
Вы получили приказ. Почему вы его не выполняете? Он не врезал мне в челюсть.
Он даже глазом не  моргнул. Похоже, его самолюбие даже не было уязвлено тем,
что от него  скрывали причину  моего приезда  сюда. Кажется, и  в самом деле
единственное,  что его  беспокоило,  была безопасность  подводной лодки.  Он
заявил:
     - Если  я решу, что для "Дельфина"  важнее продолжать нести свою боевую
вахту, чем мчаться сломя голову к черту на кулички, или если я посчитаю, что
ваше пребывание на борту опасно  для подводной лодки,  я имею право отменить
приказ НВМО. Я  сам командующий и нахожусь здесь, на корабле. И меня все это
не устраивает.
     Ситуация все  больше  запутывалась. Адмирал меня  не запугивал, он явно
так  и  собирался поступить:  как видно,  он был  из  тех, кому наплевать на
последствия,  если  они  чувствуют   свою   правоту.  Я  взглянул  на  своих
собеседников, взгляд этот  был медленный, раздумчивый, я надеялся, что в нем
отразились сомнения и колебания. На самом же деле я лихорадочно заготавливал
подходящую  сказочку, которая была бы убедительной для обоих моряков.  После
того как я вдоволь поколебался  и поразмыслил,  я понизил голос на несколько
децибел и проговорил:
     - Эта дверь не пропускает звуков?
     -  Более-менее, -  ответил  Свенсон.  Подлаживаясь  под  меня, он  тоже
заговорил вполголоса.
     - Я не хочу вас оскорблять и  не потребую, чтобы вы поклялись сохранять
тайну  и  все  такое  прочее,  -   ровным  тоном  произнес  я.  -  Но   хочу
зафиксировать, что на  меня было оказано сильное давление  и я открываю  вам
некоторые вещи только из-за угрозы адмирала Гарви не допустить меня на борт,
если я не удовлетворю ваши пожелания.
     - На меня это не подействует, - заявил Гарви,
     - Как знать!.. Ну, ладно, джентльмены, факты таковы. Официально "Зебра"
считается  метеорологической  станцией министерства авиации.  Действительно,
она  принадлежит  министерству авиации, но только пара  сотрудников  из всех
является  специалистами-метеорологами. Адмирал Гарви  снова наполнил  зубной
стаканчик и молча передал его мне, лицо его при этом оставалось неподвижным.
Старикан определенно умел скрывать свои мысли.
     -  Зато, - продолжал я,  - среди сотрудников  вы можете найти  лучших в
мире  специалистов в области радиотехники,  радиолокации,  вычислительной  и
измерительной  техники,  даже   теплолокации,  а  собранная  там  аппаратура
является  вершиной научной мысли.  Неважно  как, но  нам  удалось установить
последовательность  сигналов,  которые  русские посылают в  последнюю минуту
перед   запуском   ракеты.   На   станции   "Зебра"   установлена   огромная
параболическая антенна, способная перехватывать и усиливать подобные сигналы
сразу же  после  их передачи.  Радиолокатор  и  инфракрасный радар  дальнего
действия мгновенно  определяют  пеленг  цели, и уже через  три  минуты после
запуска выдают высоту и направление  полета  ракеты с самыми незначительными
погрешностями. Все это,  как вы понимаете, делается  с помощью  компьютеров.
Еще  через минуту  эту информацию получают все противоракетные станции между
Аляской и  Гренландией. Еще  минута  - и стартуют противоракеты  на  твердом
топливе  с инфракрасным наведением. Таким образом,  ракеты противника  будут
перехвачены  и уничтожены, не нанеся никакого ущерба, высоко  над просторами
Арктики. Если  вы посмотрите  на  карту, то  увидите, что в настоящее  время
дрейфующая станция "Зебра" находится практически  всего лишь в двух шагах от
стартовых позиций русских ракет.  Она  на многие десятки  и  даже сотни миль
ближе  к ним,  чем объекты  системы дальнего обнаружения  ракет. Словом, это
новый уровень нашей обороны.
     - В этих вопросах я мелкая сошка, - спокойно заметил Гарви. - Я и знать
не знал ни о чем подобном.
     Меня это  не  удивило.  Я и сам ни о  чем подобном не  слышал, я просто
выдумал все это  минуту назад. Интересно  только,  как поведет себя командир
Свенсон,  когда, а вернее - если попадет на станцию  "Зебра". Ну, да  ладно,
когда  гром грянет,  тогда  и будем креститься. А пока  меня  заботило одно:
попасть на станцию.
     - Во всем мире, -продолжал я,  - едва ли найдется  дюжина людей, помимо
персонала  самой  станции, которым  все это известно. Ну, а теперь и вы  это
знаете. И можете сами оценить, как жизненно важно для свободного мира, чтобы
станция продолжала  функционировать. А если что-то  произошло, то необходимо
как  можно скорее установить, что именно произошло, и быстро вновь  привести
станцию в рабочее состояние.
     - Я остаюсь при своем мнении: вы - не простой врач, -  улыбнулся Гарви.
Коммандер Свенсон, сколько времени вам потребуется на подготовку?
     -  Загрузить торпеды, пополнить продовольственный НЗ, прихватить теплую
одежду для Арктики - вот и все, сэр.
     - И только-то?  Вы  же говорили, что собираетесь немного понырять возле
базы,   чтобы  проверить  маневренность  лодки   под  водой.   Сами  знаете,
недокомплект торпед смещает центр тяжести.
     - Да, собирался - пока не услышал рассказ доктора Карпентера. Но теперь
я так же, как и он, хочу как можно скорее попасть на станцию, сэр. Посмотрю,
есть ли нужда в срочной проверке рулей, если нет, мы разберемся с этим уже в
пути.
     - Что ж, это ваш корабль, - согласился Гарви. - Кстати, где вы поселите
доктора Карпентера?
     - Можно втиснуть койку  в  каюту старшего помощника стармеха, - Свенсон
улыбнулся мне. - Я уже приказал отнести туда ваш чемодан.
     - И как вам замок? Надежный, правда?  - поинтересовался я. К его чести,
он слегка покраснел.
     - Впервые в жизни увидел  на  чемодане замок с шифром, -  признался он.
-Именно это, как и то, что мы не сумели его открыть, сделало нас с адмиралом
такими подозрительными. Мне понадобится кое-что обсудить с  адмиралом Гарви,
так что я прямо сейчас провожу вас в каюту. Обед сегодня в восемь вечера.
     - Спасибо, но я, пожалуй, обойдусь без обеда.
     -  Могу вас заверить, -улыбнулся Свенсон, - что на "Дельфине" еще никто
не страдал от морской болезни.
     - И все же я предпочитаю  поспать. Я не смыкал глаз почти трое суток, а
последние пятьдесят часов без  перерыва провел в дороге. Я просто устал, вот
и все.
     - Дальняя у вас  была дорога, - снова  улыбнулся Свенсон. Улыбка вообще
почти не сходила у  него с  лица, и, по всей видимости,  находились  лопухи,
принимавшие ее за чистую  монету. - И где же вы были пятьдесят  часов назад,
доктор?
     - В Антарктике.
     Адмирал Гарви взглянул  на меня с  видом оскорбленного  аристократа, но
тем дело и ограничилось.




     Я проснулся все еще вялым и сонным, такое состояние обычно испытываешь,
когда слишком много проспишь. Мои часы показывали девять  тридцать, я решил,
что это уже утро, значит, я отключился на пятнадцать часов.
     В каюте было темно.  Я встал, пошарил в поисках выключателя, зажег свет
и осмотрелся.  Ни Хансена,  ни старшего механика  не  было,  они,  очевидно,
вернулись в каюту после того, как я уснул, а ушли, когда я еще не проснулся.
Я прислушался.  Вокруг,  как мне показалось, царила полная тишина, я не смог
уловить никаких признаков того, что мы движемся. Безмолвие и  покой -  прямо
как  в спальне у  меня дома.  Так что  же случилось?  Что нас  задержало?  О
Господи,  что помешало  нам отправиться  в  путь?  Вчера вечером  я  мог  бы
поклясться, что коммандер Свенсон не  меньше  меня  горит желанием  поскорее
добраться до цели.
     Я на скорую руку ополоснулся в умывальнике пульмановского  типа, закрыл
глаза на необходимость побриться, надел рубашку,  брюки,  обулся  и вышел из
каюты.  Неподалеку,  по  правому  борту,  виднелась  дверь. Я  прошел  туда,
заглянул внутрь. Вне всякого сомнения,  это была офицерская кают-компания, а
один  из офицеров даже сидел еще  за  завтраком.  Он неторопливо  подбирал с
огромного  блюда  бифштекс,  яйца,  жареную картошку,  лениво поглядывая  на
картинки в журнале, тщательно все  это пережевывал и  производил впечатление
человека,  который наслаждается  жизнью во всей  ее полноте. Он был примерно
моего возраста,  крупный, склонный к полноте  -  как я потом установил,  это
было  характерно для  всех членов команды, питавшихся  сытно и калорийно,  а
занимавшихся   физическими  упражнениями   мало  и  редко.  Темные,  коротко
остриженные волосы  тронуты на висках сединой,  лицо  умное, жизнерадостное.
Заметив меня, он встал, протянул руку.
     - Доктор Карпентер, если не  ошибаюсь?  Рад приветствовать вас в  нашей
кают-компании. Моя фамилия Бенсон. Присаживайтесь, присаживайтесь.
     Я торопливо поздоровался и тут же спросил:
     - В чем дело? Почему мы задерживаемся? Почему еще не отплыли?
     - В этом-то вся и беда, -  печально заметил Бенсон. - В наши дни только
и слышишь: скорее, скорее, скорее. И к чему это приводит? Я вам так скажу...
     - Извините  меня, мне  надо встретиться с капитаном... -  Я повернулся,
чтобы уйти, но он положил мне руку на плечо.
     -   Не   волнуйтесь,  доктор  Карпентер.  Мы   уже   в  море.  Так  что
присаживайтесь.
     - Уже в море? Плывем? Я ничего не ощущаю.
     -  Вы и не можете  ничего ощутить на  глубине трехсот футов.  Или  даже
четырехсот.  Что  касается  меня,  -  дружелюбно  добавил  он,  -  то  я  не
интересуюсь такими мелочами. Пусть этим занимаются инженеры.
     - Инженеры?
     - Ну, капитан, стармех, другие специалисты, -  он сделал неопределенный
жест, показывая, как широк круг людей, которых он назвал "инженерами". - Вы,
наверное, проголодались?
     - А Клайд мы уже прошли?
     - Если  Клайд  тянется не слишком далеко на север от Шотландии,  то да,
прошли.
     - И вернулись обратно? Бенсон заулыбался:
     - Ко времени последней ориентации  мы уже порядком заплыли в Норвежское
море и находились примерно на широте Бергена.
     -  А это все еще  утро  вторника?  Не знаю, какой  у меня  был  вид, но
чувствовал я себя дурак дураком.
     - Это все еще утро вторника, - засмеялся Бенсон.  - И  если  вы сумеете
прикинуть,  с какой скоростью мы движемся последние пятнадцать часов,  то мы
вас очень  просим хранить эти данные  в секрете...  - он откинулся на спинку
стула и повысил голос: - Генри!
     Откуда-то,  видимо,  из  буфетной,  появился  стюард  в  белой  куртке,
долговязая,  тощая  личность  со  смуглой  кожей  и  длинным  мрачным  лицом
страдающего  животом спаниеля.  Он  взглянул на  Бенсона и  многозначительно
произнес:
     - Еще одну порцию картошки, док?
     - Вы  прекрасно знаете,  что я никогда не беру  добавку этой углеводной
жвачки, -  с достоинством возразил Бенсон. - Во всяком случае,  на  завтрак.
Генри, это доктор Карпентер.
     - Здрасте, - приветливо отозвался Генри.
     - Завтрак,  Генри, - потребовал Бенсон. - И запомните: доктор Карпентер
- англичанин. Постарайтесь, чтобы у него не осталось неприятных воспоминаний
о кормежке в Военно-морских силах США.
     - Если кому-то у нас на корабле не нравится готовка, - помрачнел Генри,
- то он здорово это скрывает... Завтрак. В комплекте. Один момент!
     - Ради Бога, не надо  в  комплекте, - вмешался я. - Есть вещи,  которых
мы,  выродившиеся британцы, не  в  состоянии  вынести прямо с утра.  Одна из
таких вещей - жареная картошка. Стюард согласно кивнул и удалился. Я сказал:
     - Итак, насколько я понял, вы - доктор Бенсон.
     - Штатный медицинский офицер на борту "Дельфина"  собственной персоной,
-кивнул он. - Кстати, приглашение еще одного опытного специалиста ставит под
сомнение мою профессиональную репутацию.
     - Я здесь только пассажир. И не собираюсь ни с кем конкурировать.
     -  Знаю,  знаю,   -  откликнулся  он.  Слишком   торопливо.  Достаточно
торопливо, чтобы я мог сообразить: к этому приложил руку Свенсон. Видимо, он
попросил   своих  офицеров   не   докучать   доктору   Карпентеру   излишним
любопытством.  Я снова  подумал о  том,  как поведет  себя  Свенсон, если мы
сумеем добраться до станции "Зебра" и суровая реальность разоблачит меня как
весьма изобретательного лжеца.
     Тем временем Бенсон, улыбаясь, продолжал:
     - Здесь и одному-то врачу делать почти нечего, а уж двоим и подавно.
     - Значит, перетруждаться  не  приходится? Вопрос был явно излишним: уже
то, как он лениво благодушествовал за завтраком, говорило само за себя.
     - Перетруждаться! У  меня каждый  день  установлены приемные часы - так
хоть бы  кто-нибудь  появился! Разве что  когда  мы  прибываем в  порт после
длительного плавания  - тут на следующее утро кое у кого побаливает головка.
Моя основная  работа, на  ней я специализируюсь,  - это контроль  за уровнем
радиации и загрязнением воздуха. На старинных субмаринах уже через несколько
часов плавания под водой нечем  было дышать, а мы сейчас,  если понадобится,
можем прекрасно там жить месяцами,  -  он ухмыльнулся. - Словом, работенка у
меня  не  бей  лежачего.  Каждый  член  экипажа  снабжен  дозиметром,  и  мы
периодически  контролируем  получаемую  дозу  радиации. К  слову,  она  куда
меньше, чем вы  наберете на пляже в не слишком пасмурный  день. А с воздухом
еще меньше  проблем. Углекислый газ и окись углерода - вот единственное, что
нас заботит. У  нас  есть специальная  очистная система, которая абсорбирует
выдыхаемую углекислоту и выбрасывает ее в море. Что касается окиси углерода,
то ее  содержание в воздухе можно свести практически к  нулю, если запретить
курение, но нам вовсе  не улыбается вызвать  мятеж на глубине трехсот футов,
поэтому мы просто сжигаем ее в специальной печи,  превращая в углекислоту, а
затем она уже выбрасывается  обычным путем в  море.  В общем это все меня не
тревожит,  у меня  прекрасный  техник, который содержит все эти механизмы  в
отличном  состоянии...  - он  вздохнул. - У меня здесь  такая  операционная,
доктор  Карпентер,  что  вы  позавидуете.  Стол для хирургических  операций,
зубоврачебное кресло, множество аппаратуры самого  различного назначения - а
самой серьезной травмой, которую мне пришлось лечить за последнее время, был
ожог между пальцами от сигареты: наш кок заснул на лекции.
     - На лекции?
     -  Надо же мне что-то делать, чтобы не  свихнуться. Я каждый  день пару
часов провожу за изучением новейшей медицинской  литературы, но что от этого
толку, если не имеешь никакой практики? Вот и читаю лекции матросам. Собираю
сведения о тех местах,  куда мы направляемся, и  это  всем интересно.  Читаю
лекции о  сохранении  здоровья  и  правилах гигиены -  с грехом  пополам, но
слушают. А еще читаю лекции об опасности переедания  и  вреде малоподвижного
образа жизни - и вот тут-то меня никто не желает слушать. Да и мне самому об
этом  тошно талдычить. Кстати, на  одной из  таких лекций кок и  поджарился.
Из-за  этих лекций  наш  стюард  Генри так  свысока относится  к  тем,  кому
приходится сдерживать себя  в еде. Сам-то  он  лопает за двоих, а все  равно
остается тощим, как щепка: видимо, какое-то нарушение обмена веществ. Но сам
он утверждает, что это благодаря диете.
     - Я смотрю, жизнь у вас не такая суровая, как у обычного врача.
     - Да, конечно, конечно, -  глаза у него повеселели. - А еще у меня есть
одна левая работенка, точнее - хобби: ледовая машина. Тут я хоть и самоучка,
но стал настоящим экспертом.
     -А что об этом думает Генри?
     -  Что? Генри? -  он расхохотался. - Моя машина совсем  в  другом роде.
Потом я вам ее покажу.
     Генри принес мне еду. По-моему, метрдотелям ресторанов в  некоторых так
называемых пятизвездочных отелях  Лондона стоило бы посмотреть, каким должен
быть настоящий завтрак. Когда я наелся и заметил доктору Бенсону, что теперь
понимаю, почему его лекции  о вреде переедания  не  пользуются  успехом,  он
проговорил:
     -  Коммандер Свенсон  сказал,  что  вы,  возможно, захотите  посмотреть
корабль. Я в вашем полном распоряжении.
     -  Очень  любезно с  вашей стороны.  Но  сперва я  бы хотел  побриться,
переодеться и перекинуться парой слов с капитаном.
     - Брейтесь, если хотите. У нас это не обязательно. А одежда...  рубашка
и  штаны - вот и все, что  мы здесь  носим.  Что  касается  капитана, то  он
передал, что  немедленно даст вам знать,  если случится что-либо  интересное
для вас.
     Что ж,  я все-таки побрился, и Бенсон  повел меня на экскурсию по этому
подводному  городу.  Признаюсь,  по  сравнению  с  "Дельфином"  даже  лучшие
британские субмарины показались мне реликтами доледниковой эры.
     Ошеломляли  уже  размеры  корабля.  Чтобы   разместить  мощный  ядерный
реактор, потребовалось соорудить корпус, примерно соответствующий надводному
кораблю  водоизмещением в 3000  тонн,  и три палубы  вместо одной  у обычных
субмарин.  Большой объем  в сочетании  с  умело  подобранной  светло-голубой
окраской  приборных  и  рабочих  отсеков  и  переходов создавал  невероятное
впечатление легкости, воздушности и, более того, простора.
     Бенсон, разумеется, первым делом повел меня в медпункт. Мне еще никогда
не  доводилось  видеть  такой  крохотной  и  так  превосходно  оборудованной
лечебницы, где можно было  сделать все: от  пломбирования зуба до сложнейшей
полостной  операции.  При этом одну из свободных от  оборудования  переборок
Бенсон  использовал своеобразно: ничего  медицинского, ничего утилитарного -
только  множество  увеличенных  цветных кадров  из  мультфильмов,  где  были
представлены все известные  мне персонажи  от Поупи до Пиноккио, а  в центре
красовался  огромный,  фута  в  два  высотой,  благообразный, при  галстуке,
медвежонок  Йоги,  старательно  отпиливающий  первое  слово  от  таблички  с
надписью  "Не кормите  медведей". Фотографии занимали всю переборку, от пола
до потолка.
     - Обычно на кораблях предпочитают другие картинки, - заметил я.
     - Да, у меня  других тоже полно,  -  пояснил Бенсон. - Сами  понимаете,
какой  у нас  подбор фильмов.  Но я решил обойтись без них, считаю,  что они
расшатывают  дисциплину.   А  вот   эти...   Немного  скрашивают  больничную
обстановку, верно? Ободряют болящих и страждущих, как хотелось бы надеяться.
Ну и... отвлекают их внимание, пока я торопливо разыскиваю нужную страницу в
старом учебнике, чтобы освежить в памяти методы лечения.
     Из медпункта  мы прошли  в кают-компанию,  миновали офицерские каюты  и
спустились  вниз, на палубу,  где располагались кубрики для матросов. Бенсон
показал мне сверкающие  кафелем туалетные комнаты,  аккуратную баталерку,  а
потом завел в столовую.
     - Вот вам сердце корабля! - провозгласил он. - Именно это, а не ядерный
реактор,  как  полагают  некоторые  штатские.  Вы  только поглядите  вокруг.
Радиоприемник, музыкальный автомат, проигрыватель,  машины для приготовления
кофе и  мороженого, кинозальчик,  библиотечка  и  наконец  приют  для  наших
картежников. Нет, ядерный реактор - чепуха  по сравнению со всем этим.  Если
бы  стародавние   подводники  могли  все  это   увидеть,  они   бы  в  грозу
перевернулись:  по сравнению с пещерными условиями, в каких обитали они,  мы
выглядим изнеженными и развращенными. Что ж, может, это и  так, а может, как
раз наоборот: ведь нашим допотопным коллегам не приходилось сидеть под водой
месяцами... Кстати, именно сюда я  собираю  народ поспать на моих лекциях об
опасности переедания... -  он повысил голос так, чтобы его  услышали те семь
или восемь человек, которые сидели здесь за столами, попивая кофе, покуривая
и почитывая журнальчики. -  Вот,  доктор Карпентер,  можете сами  убедиться,
каков  эффект  моих  лекций о  необходимости  соблюдать диету  и  заниматься
физическими  упражнениями.  Вы  когда-нибудь  видели  вместе  сразу  столько
распустившихся толстопузых тюфяков?
     Сидевшие за  столами  жизнерадостно  заулыбались.  Бенсон,  разумеется,
преувеличивал, и моряки  это прекрасно  понимали. Каждый из них, несомненно,
выглядел, как человек, который умеет управляться  с ложкой и вилкой,  но это
была только  часть  правды.  Как ни странно, все они, и крупные, и помельче,
были чем-то схожи между собой и все напомнили мне Ролингса и Забринского: та
же невозмутимость,  та  же спокойная, с ленцой, уверенность в  себе,  то  же
ощущение собственной ценности и незаменимости.
     Бенсон  добросовестно  познакомил  меня  с  каждым  из  присутствующих,
поясняя, какие обязанности они  выполняют на  корабле,  и,  в  свою очередь,
оповестил всех о том, что я - врач  Королевских военно-морских сил и прохожу
здесь  дополнительную подготовку. Видимо, так ему  посоветовал Свенсон,  это
было недалеко  от  истины и  не давало  пищи  для  распространения слухов  и
сплетен.
     Из столовой Бенсон провел меня в соседнее маленькое помещение.
     - Отсек для очистки воздуха. А это техник Харрисон. Как тут играет наша
волшебная шкатулка, Харрисон?
     - Прекрасно, док, просто  прекрасно. Окись углерода постоянно  держится
на уровне тридцати частей на миллион. - Он занес какие- то цифры в вахтенный
журнал. Бенсон поставил там свою подпись, они обменялись еще парой реплик, и
мы отправились дальше.
     - Итак, половину дневных трудов я свалил с плеч одним росчерком пера, -
заметил  Бенсон.  - Полагаю, вас не особо интересует осмотр мешков с крупой,
окороков, пакетов с картошкой и консервов самых разных наименований.
     - Честно говоря, нет. А что?
     - Там у нас,  под ногами,  вся носовая часть  -  фактически, наш трюм -
заполнена этими  припасами. Страшное количество, я понимаю, но ведь на сотню
человек и  еды  требуется  страшное количество,  если  учесть, что  в случае
необходимости мы должны быть готовы сидеть под водой как минимум три месяца.
Стало  быть,  проверять наш  НЗ  мы  не  будем, а то для  меня это  сплошное
расстройство. Отправимся лучше туда, где эту пищу готовят.
     Мы  заглянули в  камбуз,  маленькое  квадратное  помещение,  сверкающее
кафелем и нержавеющей сталью. Рослый,  дородный  кок в белой куртке встретил
Бенсона улыбкой.
     - Решили снять пробу сегодняшнего ленча, док?
     - Ничего подобного, - холодно возразил Бенсон. -Доктор Карпентер, перед
вами наш главный кок и мой злейший враг Сэм Макгуайер. Так  в какой форме вы
собираетесь пропихнуть эти вреднейшие калории в глотки наших парней?
     -  Пропихивать ничего не придется, док, - весело заверил Макгуайер. - В
меню сегодня  ни больше ни меньше  как молочный  суп,  говяжье филе, жареная
картошка  и  каждому по куску яблочного  пирога  - кто сколько  осилит. Пища
свежая и очень питательная.
     Бенсона  передернуло. Он  ринулся  было  прочь из  камбуза,  но  тут же
остановился  и  ткнул  в  массивную  медную трубу десяти  дюймов  диаметром,
которая торчала над палубой фута на четыре.  Трубу закрывала сверху откидная
крышка, плотно затянутая болтами.
     -  Вот  это  может  вас  заинтересовать,  доктор  Карпентер.  Что  это,
по-вашему?
     - Герметичный котел для приготовления пищи под давлением?
     - Похоже,  не правда ли? Это наш  мусоропровод. В давние времена, когда
субмарина  то  и дело  выныривала  на  поверхность,  с  отходами  проблем не
возникало:  свалил  за борт - и все дела. Но  когда  вы неделями  сидите  на
глубине трехсот футов, тут уж на  верхнюю  палубу не прогуляешься,  и отходы
становятся проблемой. Эта  труба уходит вниз до самого днища "Дельфина". Там
находится  прочный  водонепроницаемый  люк,  связанный  с  этой  крышкой,  а
специальное  устройство  исключает возможность  того,  что  оба  люка  будут
открыты одновременно. Если это, не дай Бог, случится, "Дельфину" крышка. Сэм
или  кто-то  из его  подчиненных  собирает отходы  в  нейлоновый  мешок  или
полиэтиленовый пакет, сует туда кирпичи для веса...
     - Вы говорите - кирпичи?
     - Да, именно кирпичи. Сэм, сколько у нас кирпичей на борту?
     - Когда считали последний раз, было чуть больше тысячи, док.
     -  Прямо как на  строительном  складе, а? - ухмыльнулся Бенсон. Кирпичи
дают  гарантию,  что  мешок  с  мусором пойдет  ко  дну  и  не  всплывет  на
поверхность: даже сейчас, в мирное время,  мы стараемся действовать скрытно.
В трубу помещается три или  четыре мешка,  крышка закрывается  и стягивается
болтами, а потом уже мешки выбрасываются под давлением.  После этого  нижний
люк тоже закрывается. Просто, верно?
     - Да-а...
     Уж   не   знаю   почему,   но   это  хитроумное   приспособление   меня
заинтересовало.  Пройдет  всего  несколько  дней,  и  мне  припомнится  этот
необъяснимый интерес, и я даже подумаю, не стал ли я с годами ясновидящим.
     -  Впрочем,  эта ерунда  не  стоит особого  внимания,  -  жизнерадостно
объявил   Бенсон.  -   Подумаешь   -  та  же  канализация,   только   слегка
усовершенствованная. Давайте двигаться дальше, а то путь впереди еще долгий.
Но, скажу вам, по-прежнему интересный.
     Прямо из камбуза мы направились к массивной стальной двери в поперечной
переборке.  Чтобы  пройти  в эту  дверь,  нам  пришлось  отвинтить, а  затем
завинтить за собой восемь зажимов.
     -  Носовой  торпедный склад.  -  Бенсон понизил голос,  потому  что  из
шестнадцати  коек,   прикрепленных  к  переборкам  или   подвешенных   между
стеллажами  с торпедами,  почти  половина была  занята  спящими  или  просто
отдыхающими людьми. - Как видите, мы прихватили с собой только шесть торпед.
А  вообще-то у нас  здесь обычно хранится  двенадцать, да плюс шесть прямо в
торпедных аппаратах.  Но сейчас вот эти  шесть  -  это все, что мы взяли. На
учениях НАТО,  которые  только что закончились, с двумя  или тремя торпедами
пришлось повозиться,  они  у  нас самоновейшие  и  что-то там  не ладится  в
радиоуправлении. Вот адмирал Гарви  и  приказал после  возвращения на базу в
Холи-Лох выгрузить их все для проверки.  На "Ханли", это наша плавучая база,
есть специалисты  по  таким вещам. Однако они взялись  за дело только  вчера
утром,  а тут эта операция по спасению станции "Зебра . Ну коммандер Свенсон
и  приказал прихватить с собой хотя  бы шесть штук...  - Бенсон улыбнулся. -
Знаете эти  подводные шкиперы терпеть не  могут  выходить в море без торпед.
Они считают, что тогда уж лучше сидеть дома и никуда не соваться.
     - Так эти торпеды не готовы к запуску?
     -  Понятия не имею... Вот это наше  спящее воинство  трудится изо  всех
сил, чтобы привести их в божеский вид.
     - А сейчас они почему не работают?
     - Потому,  что  еще до возвращения на базу шестьдесят часов подряд, без
сна  и  отдыха,  пытались  найти  причину неполадок,  а  заодно  установить,
исправны ли другие  торпеды. Вот  я  и заявил шкиперу,  что если  ему  охота
подождать,  пока они разнесут "Дельфин в клочья, пусть тогда  разрешит нашим
славным торпедистам  работать  и  дальше. А они,  между  прочим, уже  начали
тыкаться  вокруг, как зомби, так  сами  скажите,  можно ли позволить,  чтобы
зомби  ковырялись в начинке этих  суперсовременных  машинок. Словом, капитан
разрешил им отдыхать..
     Бенсон  прошагал вдоль  тускло поблескивавших  торпед  и  остановился у
следующей стальной двери в поперечной переборке. Он открыл ее, но за ней, на
расстоянии четырех футов, виднелась еще  одна  массивная дверь в точно такой
же  переборке.  Порожки-  комингсы возвышались  дюймов  на восемнадцать  над
палубой.
     - Вижу, строя такие  корабли, вы на авось не надеетесь,  - заметил я. -
Сюда забраться не проще, чем в Английский банк.
     -  Так ведь под водой что современная ядерная  субмарина, что старинная
дизельная - один черт. Риск одинаковый, - пояснил Бенсон. - Да, мы стараемся
предусмотреть все. Ведь сколько  кораблей было  потеряно  раньше из-за того,
что при столкновении не  выдерживали переборки. Корпус "Дельфина" устоит под
страшным  давлением, но  сравнительно  слабый  удар  острого  предмета может
вскрыть его, как  нож  консервную  банку. А чаще  всего  удар  приходится  в
носовую  часть.   Вот  на  случай  такого  столкновения  и   устанавливаются
специальные  аварийные  переборки.  Кстати,  наша  лодка   первая,   где  их
поставили.  Конечно,  это  затрудняет  движение  по  кораблю,  зато   вы   и
представить себе не можете, насколько громче мы храпим по ночам.
     Он закрыл кормовую дверь, открыл  носовую, и мы  очутились в  торпедном
отсеке, узком и  тесном  помещении,  где  с трудом можно было  развернуться,
чтобы  зарядить или  разрядить торпедные аппараты. Сами аппараты, похожие на
трубы  с   массивными  задними  крышками,  стояли  по  три   штуки  на  двух
вертикальных стойках. Над ними виднелись направляющие с прочными такелажными
цепями. Больше здесь  ничего  не было, в том числе и коек. И  неудивительно:
кому охота спать вне защиты аварийных переборок...
     Мы  стали продвигаться  обратно к  корме и  уже добрались  до столовой,
когда нас  перехватил матрос, пригласивший  меня к капитану. Я последовал за
ним  по  широкому главному трапу в  центральный пост,  а доктор Бенсон  чуть
приотстал,  чтобы не показаться чересчур навязчивым. Коммандер Свенсон  ждал
меня у радиорубки.
     - Доброе утро, доктор. Как спалось?
     - Пятнадцать  часов  без просыпа.  Как вам это нравится? А завтрак выше
всяких похвал... Так что случилось, коммандер?
     Что-то явно произошло: Свенсон не улыбался.
     -  Пришла депеша насчет станции "Зебра". Ее надо расшифровать,  но  это
займет всего пару минут.
     Не знаю, как насчет расшифровки,  но  мне показалось, что Свенсон и так
прекрасно знает, о чем речь в этой депеше.
     -  А  когда  мы  всплывали?  -  уточнил  я.  Радиоконтакт  в  подводном
положении, как я знал, невозможен.
     - С тех пор как прошли  Клайд, ни разу. Сейчас  мы  держимся строго  на
глубине в триста футов.
     - Но депеша получена по радио?
     - А как же  еще? Времена  меняются. Чтобы вести  передачу, нам пока что
приходится  всплывать,  но принимать сообщения мы можем даже на максимальной
глубине.  Где-то  в  штате   Коннектикут  расположен  самый  мощный  в  мире
радиопередатчик, использующий сверхнизкие  частоты,  для  него  связаться  с
субмариной в подводном  положении  проще, чем  любой  другой  радиостанции с
надводным кораблем... Пока мы ждем, познакомьтесь с моими людьми.
     Он представил мне  кое-кого из команды центрального  поста, причем ему,
как и Бенсону, казалось, было совершенно безразлично, офицер это или матрос.
Наконец он подвел меня  к сидевшему  у перископа юноше, которого трудно было
отличить от студента.
     - Уилл Рейберн, - произнес Свенсон.  - Обычно мы почти  не обращаем  на
него внимания, но после  того, как поднырнем под лед, он станет самой важной
персоной на корабле. Наш штурман. Ну, что, Уилл, мы еще не потерялись?
     - Мы сейчас вот здесь, капитан, - Рейберн ткнул пальцем в чуть заметную
точку, высвеченную  на табло, изображающем карту Норвежского  моря. - Гиры и
кинсы работают четко.
     - Гиры - это, очевидно, гирокомпасы. А что такое кинсы?
     - Не удивляйтесь, доктор Карпентер, -  пояснил Свенсон. - Так лейтенант
Рейберн  именует аппаратуру  КИНС -  корабельной  инерционной  навигационной
системы, Раньше она использовалась для наведения межконтинентальных ракет, а
сейчас ее приспособили и для подводных лодок, особенно атомных. Впрочем, мне
незачем утруждаться,  дайте  только Уиллу зажать вас  в угол, и он заговорит
вас до  смерти всякими деталями...  - Он снова взглянул на точку на карте. -
Как вам наша скорость, док? Довольны?
     - Мне все еще трудно поверить, честно говоря, - сказал я.
     - Мы вышли из Холи-Лох немного раньше, чем я рассчитывал, - еще не было
семи,  -  пояснил  Свенсон.  -  Я  собирался   провести  несколько  коротких
погружений, чтобы проверить рули, но этого не потребовалось. Хоть в  носовой
части  и не  хватает  двенадцати торпед, корабль,  вопреки  моим  опасениям,
отлично слушается руля. Он настолько велик, что ему безразлично, если где-то
убрать или добавить пару тонн. Поэтому мы сразу же и двинулись...
     Он  остановился, чтобы взять у подошедшего  матроса депешу, внимательно
прочел  ее,  задумался. Потом  дернул головой и  отошел в  дальний  угол.  Я
последовал за ним. Он, по-прежнему без улыбки, глянул мне прямо в глаза.
     - Мне очень жаль, -  сказал он. - Майор Холлиуэлл, начальник дрейфующей
станции... Вчера вы сказали, что он ваш близкий друг?
     Во  рту у  меня  пересохло. Я  кивнул и взял  у  него  депешу. Там было
написано:  "В  09.45  по  Гринвичу британский траулер  "Морнинг  Стар",  уже
ловивший  передачи  дрейфующей  станции  "Зебра",  получил  оттуда еще  одну
радиограмму, отрывочную и трудную для расшифровки. В радиограмме сообщается,
что майор Холлиуэлл, начальник станции,  и еще трое не названных сотрудников
тяжело  пострадали  или  погибли,  кто и  сколько  из  четверых  погибли, не
указано. Все остальные, количество  также не  сообщается, находятся в  очень
тяжелых условиях,  страдая от ожогов  и стихии.  Часть передачи относительно
запасов пищи и горючего из-за плохих атмосферных условии  и слабости сигнала
разобрать  не  удалось. По  отрывочным  данным  можно  догадаться,  что  все
уцелевшие находятся  в  одном  домике и не  в состоянии передвигаться  из-за
погоды. Удалось  разобрать  слова "ледовый  шторм".  Однако точные данные  о
скорости ветра и температуре получить не удалось.
     Немедленно после получения этой  радиограммы  "Морнинг  Стар" несколько
раз пытался установить связь со станцией "Зебра". Ответа не получено.
     По приказу Британского Адмиралтейства "Морнинг Стар" покинул район лова
рыбы   и  движется  к  ледовому  барьеру,   чтобы   действовать   как   пост
радиоперехвата. Конец депеши".
     Я сложил бумагу и вернул ее Свенсону. Он снова произнес:
     - Мне очень жаль, Карпентер.
     - Тяжело пострадали или погибли, - сказал я. - На сгоревшей станции, во
льдах, зимой - какая  тут разница? - Мой голос  изменился до неузнаваемости,
он звучал теперь сухо, плоско,  безжизненно. - Джонни  Холлиуэлл и  трое его
подчиненных... Джонни Холлиуэлл. Таких  людей, как он, коммандер, встречаешь
нечасто.  Выдающийся  человек.  Ему   было  пятнадцать,  когда  погибли  его
родители,  и он бросил  школу, чтобы воспитать брата, который моложе него на
восемь лет. Он надрывался, как каторжник, как раб на галерах, он пожертвовал
своему  младшему  брату  лучшие  годы  жизни, но  заставил  того  шесть  лет
проучиться  в  университете.  И только после этого подумал  о себе, и только
после  этого  наконец  женился.  Он оставил любимую жену  и трех  прекрасных
малышей. Двух моих племянниц и шестимесячного племянника...
     - Двух  племянниц... Племянника... - Свенсон  запнулся  и уставился  на
меня. - О Господи, док! Это ваш брат? Брат?
     В этот момент он даже не обратил внимание  на  разные фамилии.  Я молча
кивнул.  Лейтенант  Рейберн,  с  тревогой на лице, сунулся было  к  нам,  но
Свенсон  только отмахнулся от  него,  даже  не  глянув.  Он медленно покачал
головой, а я отрывисто выпалил:
     - Он твердый парень! Он должен выжить. Должен! Нам надо установить, где
находится "Зебра". Мы обязаны это установить!
     - Может быть,  они и сами этого  не знают, -  проговорил Свенсон. Он  с
явным облегчением  сменил тему.  - Не забывайте, это дрейфующая станция. Кто
знает, сколько дней погода  мешала им определить свои координаты.  А теперь,
по всей видимости, все их секстанты, хронометры и радиопеленгаторы погибли в
огне.
     - Они должны знать свои координаты, пусть даже  недельной давности. Они
должны иметь довольно точное представление о скорости  и направлении дрейфа.
Так что они  вполне могут  хотя бы приблизительно  определить свое  нынешнее
положение.  Надо  передать  на  "Морнинг Стар", чтобы  оттуда постоянно вели
передачу, запрашивая,  где  находится  станция.  Если  вы сейчас  всплывете,
сумеете связаться с траулером?
     -  Навряд  ли. Траулер  находится на тысячи  миль к  северу от нас. Его
приемнику не хватит мощности, чтобы поймать наш сигнал... Если хотите, можно
выразиться иначе: наш передатчик слабоват.
     - У Би-Би-Си  полным-полно  мощнейших передатчиков. Установите связь  с
Адмиралтейством. Очень прошу,  передайте им,  пусть любым  путем  свяжутся с
"Морнинг  Стар"  и  попросят рыбаков  непрерывно  запрашивать "Зебру"  о  ее
положении.
     - Они там могут и сами это сделать, без посредников.
     - Разумеется, могут.  Но они не  могут услышать ответ. А "Морнинг Стар"
может... Если,  конечно, ответ будет. Кроме  того, траулер  продвигается все
ближе к станции.
     - Хорошо,  мы  всплывем прямо сейчас,  - кивнул  Свенсон. Он  отошел от
карты, у которой мы  с  ним разговаривали, и направился к пульту погружения.
Проходя  мимо  штурманского  стола,  спросил  у штурмана:  -  Что  вы хотели
сказать, Уилл?
     Лейтенант  Рейберн  повернулся ко  мне спиной и снизил голос до шепота,
однако я всегда отличался великолепным слухом. Он проговорил:
     - Вы видели, какое у него было лицо, капитан? Я уж решил, что он сейчас
развернется и врежет вам прямой справа.
     - Я  и сам так подумал, -  вполголоса  ответил  Свенсон. - Но только на
миг. По-моему, он в тот момент меня даже не видел.
     Я  твердым  шагом  двинулся  к  себе в  каюту. Захлопнув  дверь, тут же
повалился на койку.




     -   Наконец-то!   -   сказал  Свенсон.   -  Вот  он,  Барьер!  Огромный
цилиндрический  корпус  "Дельфина"  то  полностью  скрывался  под  водой, то
вылетал  на  поверхность,  направленный точно  на север  нос  раз  за  разом
вспарывал  крутые высокие волны. Мы делали сейчас не больше трех узлов, наши
мощные двигатели на ядерном топливе проворачивали  гигантский  восьмифутовый
спаренный винт лишь настолько, чтобы  корабль не потерял управляемости. Хотя
в тридцати футах под мостиком, на котором  мы  стояли,  неустанно прощупывал
окружающее  пространство  лучший  в мире  сонар,  Свенсон  не хотел искушать
судьбу  и  старался  исключить  даже  малейшую  вероятность  столкновения  с
айсбергом.  Даже сейчас, в полдень, арктический небосвод  покрывали тяжелые,
мрачные тучи,  а видимость была - как в густые сумерки. Термометр на мостике
показывал температуру морской волны 28 градусов  по Фаренгейту,  а воздуха -
минус  16. Штормовой северо-восточный  ветер  беспрестанно  срывал  верхушки
нескончаемых  серо-стальных волн и  осыпал  отвесные  стенки рубки,  которую
подводники  называют "парусом",  замерзающими  на  лету  брызгами,  так  что
казалось, будто мы находимся под ураганным пулеметным обстрелом.
     Мороз  забирал  за  живое.  Одетый  в  шерстяную  куртку  и  клеенчатый
дождевик,  я  все  равно  не  мог  удержаться  от дрожи.  Высунувшись  из-за
брезента,  который создавал  только видимость укрытия, я взглянул туда, куда
показывал  Свенсон.   Громкий   стук  его  зубов  не  могли   заглушить   ни
пронзительно-тонкое завывание ветра, ни барабанный грохот  ледовой шрапнели.
Не  дальше  чем в двух милях  от нас  во всю  ширину  горизонта  протянулась
тонкая,  серовато-  белая полоса,  казавшаяся с такого  расстояния  довольно
прямой и ровной. Я видел Барьер и раньше, да и  смотреть там  особенно не на
что, и все равно это такое зрелище, к которому человек никогда не привыкнет:
ведь  эта  скромная,  малоприметная  полоса представляет  собой  кромку  той
ледовой   шапки,  что   покрывает  верхушку  нашей   планеты   и,   намертво
сцементированная морозом, простирается  от места, где  мы стоим, до Аляски в
Западном  полушарии. А нам предстоит нырнуть под этот массив,  нам предстоит
пройти под ним многие  сотни  миль, чтобы отыскать терпящих бедствие людей -
людей,  которые,  может быть, находятся на  краю гибели, или  которые, может
быть,  уже  мертвы. Мы  не  знаем,  куда  занесло  этих  умирающих  или  уже
расставшихся  с  жизнью людей, но мы обязаны с  помощью чутья и Господа Бога
отыскать их в этих  простирающихся перед  нами бесконечных пустынных ледовых
просторах.
     Депеша, переданная нам сорок девять часов назад, была  последней. После
этого в  эфире  воцарилась  тишина.  Все прошедшие два дня  траулер "Морнинг
Стар"  не прекращал  радиопередачи,  стараясь  поймать  ответный  сигнал  со
станции "Зебра",  но уходящая к  северу, тускло отсвечивающая льдом  пустыня
по-  прежнему хранила молчание. Ни слова,  ни звука, ни малейшего шороха  не
долетало из этого царства зимы.
     Восемнадцать  часов  назад русский  атомный ледокол "Двина"  подошел  к
Барьеру  и, напрягая все силы, сделал попытку пробиться к сердцу этой страны
льда. Считалось,  что сейчас, когда зима  еще  только началась, лед не такой
толстый и прочный, как  в марте, а по расчетам оборудованная мощным корпусом
и двигателями  "Двина" могла пробить путь во льдах толщиной  до восемнадцати
футов. Специалисты полагали, что при хороших условиях "Двина" способна дойти
даже  до  Северного  полюса.  Однако выяснилось,  что толщина ледового  поля
значительно превышает норму, так что попытка "Двины"  оказалась безуспешной.
Она, правда,  сумела проложить себе путь на  более чем сорок миль в  глубину
сплошных льдов, но  там перед  нею встала стена высотой около двадцати футов
над уровнем моря, да к тому же уходящая в глубину еще на добрую сотню футов.
Сообщалось, что "Двина" получила серьезные повреждения и сейчас не оставляет
попыток вырваться из ледового плена.
     Нельзя сказать, что русские на этом успокоились. Они, как и американцы,
несколько  раз отправляли  в  полет над этим  районом  свои  бомбардировщики
дальнего действия.  Несмотря на тяжелые облака и сильный ветер, несущий снег
и  мелкие  льдинки,  эти  самолеты сотни  раз  пересекли вдоль и  поперек те
участки   ледовых   полей,   где   могла  находиться   станция,   прощупывая
подозрительные места своими фантастически точными радарами. Но все напрасно,
радары не  показывали ничего. В чем  причина неудачи,  понять не мог  никто.
Особенно удивляла безрезультатность действий стратегических бомбардировщиков
Б-52, снабженных радаром, который на контрастном  фоне  легко  мог бы засечь
небольшой  домик  в  полной   темноте   с  высоты  в  десять   тысяч  футов.
Предположения высказывались самые разные:  что даже  острый  глаз радара  не
сумеет  отличить обледенелый домик  от обычного тороса, каких тысячи в  этом
районе зимой, что домиков вообще больше не существует и, наконец, что поиски
велись  не там, где следует.  Ближе к  истине,  скорее  всего, были  те, кто
утверждал, что  луч радара отражается от  повисших в воздухе облаков ледяной
пыли, искажая и  размывая получаемую на экране картину. Как  бы там ни было,
дрейфующая   станция  "Зебра"  продолжала  молчать,  словно  ее  никогда  не
существовало.
     - Что толку торчать здесь? Только  замерзнем до смерти... -  Коммандеру
Свенсону  приходилось  надрывать глотку,  чтобы я его расслышал. - Лучше  уж
нырнуть и двигаться дальше.
     Он  повернулся спиной к ветру  и  уставился на запад, где  меньше чем в
четверти мили от нас тяжело и лениво покачивался на волнах большой и широкий
траулер. "Морнинг  Стар",  который провел последние  два дня у  самой кромки
ледового  поля  в  напрасной  надежде  поймать  сигнал  со станции  "Зебра",
собирался возвращаться в Гулль: запас горючего у него был на исходе.
     -  Передайте   сообщение,  -сказал  Свенсон  ближнему  из  матросов.  -
"Собираемся  нырнуть и  двигаться  подо льдом.  Не  всплывем минимум четыре,
максимум четырнадцать дней..." - он повернулся ко мне и произнес:
     - Если мы за это время их не найдем... - и оставил  фразу неоконченной.
Я  кивнул,  и  он  продолжил  сообщение:  -  "Весьма  благодарны  за  ценное
сотрудничество.  Удачи  и   благополучного   возвращения   домой".  -  Когда
специальный прожектор замигал,  передавая  депешу,  он удивленно  добавил: -
Неужели эти рыбаки ловят рыбу в Арктике даже зимой?
     - Да, ловят.
     - Всю зиму! Пятнадцать минут - и я  чуть не околел от мороза. Вот вам и
изнеженные  англичане!.. - На  "Морнинг  Стар" замигали  световые сигналы, и
коммандер спросил: - Что они отвечают?
     - "Берегите головы подо льдом. Удачи и до свидания".
     - Веем вниз! приказал Свенсон.
     Сигнальщик принялся свертывать прикрывавший  нас от  ветра брезент, а я
спустился по трапу в небольшое помещение под рубкой, протиснулся через люк и
по второму трапу добрался до прочного корпуса субмарины, одолел еще один люк
и  еще  один трап  -  и только  тогда очутился на одной палубе с центральным
постом.  За мной  следовали  Свенсон  и сигнальщик, а замыкал эту  процессию
Хансен, которому пришлось задраивать два тяжелых водонепроницаемых люка.
     Действия Свенсона при погружении  могли бы  разочаровать ярых любителей
кинобоевиков.   Никакой  беготни,  никаких  парней   со  стальными  глазами,
лихорадочно манипулирующих  непонятными  приборами, никаких  воплей  и  рева
сирен. Свенсон просто наклонился к микрофону и спокойно произнес:
     -   Говорит   капитан.   Мы   собираемся   идти  подо  льдом.  Начинаем
погружение... - Он отключил микрофон и добавил:- Триста футов.
     Главный  техник  по электронике  неторопливо включил ряды  индикаторов,
контролирующих положение всех люков, отверстий и клапанов. Круглые указатели
остались  мертвы, щелевые ярко вспыхнули. Так же неторопливо техник пощелкал
тумблерами для перепроверки, поднял глаза на Свенсона и доложил:
     - Прямой доступ закрыт, сэр.
     Свенсон кивнул.
     Воздух, громко шипя, стал выходить из балластных  цистерн  - и это было
все. Наше путешествие началось. Такое начало могло взволновать  примерно так
же, как вид человека, трогающегося с груженой тачкой. Странным  образом, все
это даже действовало успокаивающе.
     Через десять  минут  Свенсон подошел ко  мне. За прошедшие  два  дня  я
прекрасно  узнал  коммандера  Свенсона,  он завоевал мои симпатию и огромное
уважение.  Команда  верила ему  слепо  и  безоговорочно.  Я  тоже был  готов
присоединиться к ней. Мягкий, сердечный, он  досконально разбирался во всем,
что связано  с подводными лодками, обладал  острым, приметливым глазом,  еще
более  острым умом  и сохранял невозмутимость и  хладнокровие в любых, самых
сложных  обстоятельствах.  Хансен,  его старший  помощник,  не  отличавшийся
особым почтением к авторитетам, заявил мне прямо и без обиняков, что Свенсон
-  лучший офицер-  подводник американского флота. Я надеялся, что так  оно и
есть, именно такой человек и  требовался для  выполнения  стоящей перед нами
задачи.
     -  Скоро мы поднырнем под лед, доктор Карпентер, - сказал капитан.- Как
вы себя чувствуете?
     - Я бы чувствовал себя куда лучше, если бы знал, куда нам плыть.
     -  Узнаем,  -заверил Свенсон. - У  "Дельфина" лучшие в  мире глаза. Его
глаза смотрят одновременно вверх, вниз, прямо перед собой и по сторонам. Наш
нижний глаз - это эхолот, или ультразвуковой локатор, он показывает, сколько
воды у нас под килем. Конечно,  сейчас, когда внизу пять тысяч  футов чистой
воды  и нам  вряд  ли  грозит  опасность  наткнуться на  риф или  отмель, мы
включаем его просто для перестраховки. И все-таки ни один  серьезный штурман
и не подумает его выключить.  Два наших сонара смотрят вперед и по сторонам,
один  прощупывает курс  корабля, второй  контролирует  сектор  в  пятнадцать
градусов по каждому борту. Все видит, все слышит. Кто-то уронит гаечный ключ
на корабле в двадцати милях от нас - и мы уже знаем об этом. Точно! И  снова
это кажется  перестраховкой. Сонар предостережет  нас  от ледовых  наростов,
придавленных  сверху всей  толщей ледового  поля, но  за  пять плаваний подо
льдом, из них два к  самому  полюсу, я ни разу  не встретил ледяных  преград
глубже  двухсот  футов, а мы сейчас  на трехстах. И все равно  держим и этот
сонар включенным.
     - Боитесь врезаться в кита? - подкинул я вопрос.
     -  Боимся врезаться  в другую  подводную лодку,  - без  улыбки  ответил
Свенсон. -  Тут уж  нам крышка  обоим. Учтите,  и  русские, и  наши  ядерные
субмарины  так  и  снуют  подо   льдами  туда-сюда  вокруг  полюса  в  обоих
полушариях. Здесь сейчас движение оживленнее, чем на лондонской Тайме Сквер.
     - И все-таки шансов мало...
     - А какие шансы столкнуться  в воздухе у двух самолетов на пространстве
в  десять  тысяч квадратных  миль? Теоретически - никаких. А в этом году уже
было три таких столкновения. Так что лучше  пусть  себе сонар попискивает...
Но наш основной глаз, когда мы подо льдом, это тот, что смотрит прямо вверх.
Давайте-ка сходим поглядим, что там и как.
     Мы прошли в тот конец центрального поста, где справа по борту и ближе к
корме  у поблескивающей стеклами машины,  состоящей из  движущейся  бумажной
ленты  шириной  в семь  дюймов и  самописца, который чертил  на  ленте узкую
прямую черную линию, корпели доктор  Бенсон и еще  один моряк. Бенсон что-то
там подкручивал и был полностью погружен в это занятие.
     -  Верхний эхолот, -  пояснил  Свенсон. - Обычно  его  называют ледовой
машиной. Доктор Бенсон вообще-то не имеет к ней никакого отношения, у нас на
борту два квалифицированных специалиста, но  когда выяснилось,  что оторвать
его от этого занятия можно  только с помощью  военного трибунала, мы махнули
рукой и  оставили все,  как есть...  - Бенсон заулыбался,  но  даже глаз  от
бумажной ленты  не отвел. -  Работает  ледовая машина на принципе  отражения
звука, как обычный сонар, но  эхо  приходит ото льда. Если он есть, конечно.
Тонкая  черная линия  означает чистую воду над  головой.  Когда мы идем подо
льдом, перо совершает  вертикальные движения и  не только показывает наличие
льда, но и дает его толщину.
     - Остроумно, - заметил я.
     - И очень серьезно! Подо льдом это может стать  для "Дельфина" вопросом
жизни и смерти.  И уж точно это  вопрос жизни и смерти для  станции "Зебра".
Если мы сумеем засечь ее  положение, мы все  равно не сможем добраться туда,
не пробившись сквозь лед. А где  он тоньше всего,  нам  подскажет именно эта
машина.
     - А как вы считаете, нам могут встретиться в это  время  года свободные
ото льда места?
     - Мы называем их  полыньями.  Скорее всего, нет. Обратите внимание, лед
не  стоит  на месте даже зимой,  так что  на  него действуют разные  силы, и
разрывы вполне  возможны.  Но чистая вода  при  таких  температурах долго не
продержится, сами  можете это прикинуть.  Тонкий ледок нарастает уже за пять
минут, а дальше прибавляется по дюйму в час, по футу за два дня. Однако если
мы  встретим  полынью  с  трехдневным, к  примеру,  льдом, то  вполне  можем
пробиться сквозь нее наружу.
     - Прямо рубкой?
     - Именно. Нашим "парусом". У всех  современных  атомных субмарин  рубка
специально укреплена с единственной  целью - пробиваться  сквозь арктический
лед. Конечно, действовать приходится  очень  аккуратно,  потому  что  толчок
передается всему корпусу.
     Я немного поразмыслил над этим и спросил:
     - А  что случится с корпусом,  если вы всплывете слишком резко - а так,
если я правильно понял, может произойти при неожиданном изменении  солености
и  температуры воды  -  и в  последнюю минуту  обнаружите, что вас отнесло в
сторону и у вас над головой прочный массив в десять футов толщиной?
     -  В том-то  и  загвоздка,  -  ответил  Свенсон.  -  Как  вы  правильно
определили, это последняя минута.  Лучше об этом даже не думать,  не то  что
говорить: мне вовсе не улыбается видеть по ночам кошмарные сны...
     Я взглянул на него  испытующе,  но  он больше не улыбался. И продолжал,
понизив голос:
     - Честно говоря, сомневаюсь, что в команде "Дельфина" найдется хотя  бы
один человек,  у которого душа не уходит в пятки, когда мы ныряем под лед. У
меня-то  уж  точно. Я уверен,  что наш  корабль  -  лучший  в  мире,  доктор
Карпентер, но мало ли что может пойти  наперекосяк. А если что-то случится с
реактором, паровыми  турбинами  или  электрогенераторами  -  что  ж,  можете
считать, что мы уже в гробу и  даже крышка  заколочена. Эта крышка - ледовое
поле.  В  открытом море нас черта с два так просто  возьмешь: в случае любой
неполадки  мы  мигом  всплывем на  поверхность  или  хотя  бы на перископную
глубину и включим  наши дизели. Но  для дизелей нужен воздух -  а подо льдом
его  нет.  Стало быть, если  что-нибудь случится, нам  остается одно: искать
полынью, пока еще заряжены аккумуляторы, а это один  шанс  из десяти тысяч в
эту пору, или же ... В общем, дело ясное.
     - Да, весьма бодрящий рассказ, - откликнулся я.
     - А что? -он неопределенно улыбнулся. -  Но такого никогда не случится!
Зря, что ли, наш драгоценный Бенсон так возится с этой игрушкой?
     - Вот оно! - воскликнул Бенсон.  Первая плавающая льдина... Еще одна...
И еще! Поглядите-ка сами, доктор.
     Я  поглядел.  Перо, которое  раньше,  еле слышно  поскрипывая,  чертило
сплошную горизонталь,  теперь прыгало вверх и вниз  по  бумаге,  вырисовывая
очертания проплывающего над нами айсберга. Линия было выровнялась, но тут же
перо снова задергалось: еще одна льдина появилась и уплыла.  Пока я смотрел,
горизонтальные отрезки появлялись все реже и реже,  становились все короче и
короче - и наконец исчезли совсем.
     -  Вот  и все,  -  кивнул Свенсон.  -  Теперь  мы  плывем глубоко,  по-
настоящему глубоко, и всплывать нам больше некуда.
     Коммандер Свенсон обещал поторопиться. Сказано -  сделано. На следующий
день чья-то тяжелая рука легла мне на плечо еще до рассвета. Я открыл глаза,
заморгал  от  падающего  с  потолка  света и  увидел перед  собой лейтенанта
Хансена.
     - Вы так  сладко спали, док, что даже жаль было будить, - весело сказал
он. - Но мы уже здесь.
     - Где здесь? - недовольно пробурчал я.
     -  В точке  с  координатами 85 градусов  35 минут  северной широты и 21
градус 20 минут восточной долготы.  То  есть там, где, по  последним данным,
находилась станция "Зебра". С учетом полярного дрейфа, разумеется.
     - Уже? - Я недоверчиво взглянул на часы. - Нет, в самом деле?
     - Мы дурака  не  валяем, -со скромной гордостью заявил Хансен. - Шкипер
приглашает вас подняться и посмотреть, как мы работаем.
     - Я мигом!..
     Если "Дельфин" все же  сумеет  пробиться сквозь лед и  сделает  попытку
связаться со  станцией "Зебра",  пусть даже вероятность удачи  равна  одному
шансу из миллиона, я хотел бы при этом присутствовать.
     Мы  с Хансеном уже приближались к центральному посту,  когда меня вдруг
качнуло,  потом тряхнуло и чуть не сбило с ног,  я едва успел ухватиться  за
леер, идущий  вдоль коридора. Я почти повис на нем, пока "Дельфин" метался и
вертелся, точно истребитель в воздушном бою. Ни одна известная мне субмарина
не  выдержала  бы ничего подобного.  Теперь  я понял, для чего  нужны  ремни
безопасности на сиденьях в центральном посту.
     - Что  тут, черт  побери, происходит? -обратился  я к Хансену.- Чуть  с
кем-то не столкнулись?
     - Наверно, попалась  полынья. Вернее, место, где лед потоньше. Когда мы
такую штуку обнаруживаем, то уж стараемся  ее не упустить, вот  и  крутимся,
как реактивный  "ястребок", прикрывающий свой хвост. Команда от этого обычно
в диком восторге, особенно когда пьет кофе или ест суп.
     Мы зашли в  центральный пост.  Коммандер Свенсон вместе со штурманом  и
еще  одним  моряком,  низко  пригнувшись,  что-то  внимательно   изучал   на
штурманском  столе.  Дальше  к  корме  матрос  у  верхнего  эхолота  ровным,
спокойным голосом считывал цифры, определяющие толщину льда. Свенсон оторвал
взгляд от карты.
     - Доброе утро, доктор. Джон, по-моему, здесь что-то есть.
     Хансен  подошел к  столу и пристально  уставился на табло.  По-  моему,
смотреть там было не на что: крохотная  световая точка, пробивающаяся сквозь
стекло,  и  квадратный  лист  карты,  испещренный кривыми  черными  линиями,
которые  матрос  наносил карандашом, отмечая движение  этой  точки. В  глаза
бросились три красных крестика, два из них совсем рядышком, а  как раз когда
Хансен  изучал  карту,  моряк, обслуживающий ледовую  машину, - оказывается,
доктор  Бенсон был все же не настолько увлечен этой игрушкой, чтобы играть с
нею посреди ночи, - громко выкрикнул:
     - Отметка!
     Черный карандаш тут же сменился красным, и на бумаге появился четвертый
крестик.
     - Похоже, вы правы,  капитан, - сказал Хансен. -Только что-то уж сильно
узкая, по-моему.
     - По-моему, тоже, - согласился Свенсон. -Но это первая щелка  в ледовом
поле, которую  мы встретили за  этот час. А  чем дальше к северу, тем меньше
вероятность такой встречи. Давайте все же попробуем... Скорость?
     - Один узел, - доложил Рейберн.
     - Разворот на одну треть, - произнес  Свенсон. Никакого крика, никакого
пафоса, Свенсон бросил эту команду тихо и спокойно, словно обычную фразу, но
один  из сидящих в откидных креслах матросов тут же наклонился к телеграфу и
передал в машинное отделение:
     - Лево руля до отказа.
     Свенсон пригнулся к табло, следя,  как световая точка и не отрывающийся
от нее карандаш  двигаются назад,  примерно к центру квадрата, образованного
четырьмя красными крестиками.
     - Стоп! -  проговорил он. -  Руль прямо... - и после паузы: - Вперед на
одну треть. Так... Стоп!
     - Скорость ноль, - доложил Рейберн.
     - Сто двадцать футов, - приказал Свенсон офицеру у пульта погружения. -
Только осторожнее, осторожнее.
     До центрального поста докатился сильный продолжительный шум.
     - Выбрасываете балласт? - спросил я у Хансена.
     - Просто  откачиваем его, - покачал он головой. - Так легче выдерживать
нужную скорость подъема и удерживать лодку на ровном киле. Поднять субмарину
на ровном киле, когда скорость нулевая,  - это трюк не для новичков. Обычные
субмарины даже не пытаются это делать.
     Насосы замерли. Снова зашумела вода, теперь уже возвращаясь в цистерны:
офицер по погружению замедлил скорость подъема. Наконец и этот звук умолк.
     - Поток постоянный, - доложил офицер. - Точно сто двадцать футов.
     - Поднять перископ, - приказал Свенсон стоящему рядом с ним матросу Тот
взялся  за рычаг над головой,  и мы  услышали,  как в клапанах зашипела  под
высоким давлением  жидкость, выдвигая перископ по правому борту. Преодолевая
сопротивление  забортной  воды,   тускло   отсвечивающий   цилиндр   наконец
освободился полностью. Свенсон откинул зажимы и прильнул к окулярам.
     - Что он там собирается разглядеть на  такой глубине да  еще и ночью? -
спросил я у Хансена.
     - Кто знает. Вообще-то  полной темноты никогда  не бывает.  То ли  луна
светит,  то ли звезды. Но даже звездный свет все же  пробивается сквозь лед,
если, конечно, он достаточна тонок.
     - И какой толщины лед над нами в этом прямоугольнике?
     -  Вопросик  на  все шестьдесят  четыре тысячи  долларов,  -  отозвался
Хансен.  А  ответ прост: мы  не  знаем.  Чтобы  довести  ледовую  машину  до
подходящего размера,  пришлось  пожертвовать  точностью.  Так  что где-то от
четырех до сорока дюймов.  Если четыре  -мы  проскочим, как сквозь  крем  на
свадебном торте. Если сорок  - набьем себе шишек на  макушке, - он  кивнул в
сторону Свенсона. - Похоже, дело табак. Видите, он регулирует фокус и крутит
ручки разворота объективов кверху? Значит, пока ничего не может разглядеть.
     Свенсон выпрямился.
     -  Темнотища,  как в преисподней, -  пробормотал он. Потом приказал:  -
Включить  огни на корпусе и "парусе". Он снова прильнул к окулярам. Всего на
пару секунд.
     -  Гороховый суп.  Густой, желтый  и  наваристый.  Ни хрена  не  видно.
Попробуем камеру, а?
     Я взглянул на Хансена, а тот мотнул  головой на переборку напротив, где
как раз расчехляли белый экран.
     -  Все новейшие удобства,  док.  Собственное ТВ. Камера установлена  на
палубе и защищена толстым стеклом, дистанционное управление  позволяет очень
даже легко поворачивать ее вверх и вокруг, да куда хочешь.
     - Новейшая модель, наверно? На экране появилось что-то серое, размытое,
неопределенное.
     -  Самая лучшая, какую можно  купить, -  ответил  Хансен.  - Это просто
такая вода. При такой температуре  и  солености  она  становится  совершенно
непрозрачной. Как густой туман для зажженных фар.
     - Выключить огни, - приказал Свенсон. Экран совсем потемнел. - Включить
огни...  -  Та же серая  муть  на экране. Свенсон  вздохнул  и повернулся  к
Хансену. - Ну что, Джон?
     -  Если бы  мне  платили  за  воображение, - тщательно подбирая  слова,
произнес Хансен, -  я бы сумел вообразить, что вижу топ "паруса"  вон там, в
левом уголке. Слишком  уж  сумрачно там, капитан. Придется  играть в жмурки,
ничего другого не придумаешь.
     -  Я  предпочитаю  называть  это  русской рулеткой, -  у Свенсона  было
безмятежное лицо человека, покуривающего воскресным днем на свежем  воздухе.
- Мы удерживаем прежнюю позицию?
     -  Не  знаю,  - Рейберн  оторвался от  табло.  - Трудно сказать что- то
наверняка.
     - Сандерс? - вопрос человеку у ледовой машины.
     - Тонкий лед, сэр. По-прежнему тонкий лед.
     - Продолжайте наблюдение. Опустить перископ... - Свенсон убрал рукоятки
и повернулся к офицеру по погружению. - Давайте  подъем, но считайте,  что у
нас на  "парусе" корзина  с яйцами, и надо  сделать  так, чтобы ни  одно  не
разбилось.
     Снова заработали насосы. Я обвел взглядом  центральный  пост.  Все были
спокойны,  собранны и  полны  внутреннего  напряжения.  На  лбу  у  Рейберна
проступили капельки пота, а голос Сандерса,  монотонно  повторяющего "тонкий
лед,  тонкий  лед",  стал  преувеличенно  ровным   и  невозмутимым.  Тревога
сгустилась  настолько,  что, казалось,  ее можно пощупать  пальцами.  Я тихо
обратился к Хансену:
     - Что-то не вижу радости на лицах. А ведь еще сотня футов над головой.
     - Осталось  всего сорок, - коротко ответил Хансен. -  Измерение ведется
от киля,  а между  килем  и  топом  "паруса" как раз шестьдесят футов. Сорок
футов минус  толщина самого льда... А тут  может  подвернуться  какой-нибудь
выступ,  острый,  как  бритва или игла. И  запросто  проткнет наш  "Дельфин"
посередке. Вы понимаете, что это значит?
     - Стало  быть, пора и мне начинать волноваться? Хансен  усмехнулся,  но
улыбка получилась безрадостной. Мне тоже было не до смеха.
     - Девяносто футов, - доложил офицер по погружению.
     - Тонкий лед, тонкий лед... - пел свою арию Сандерс.
     - Выключить палубные  огни, огни на "парусе"  оставить  включенными,  -
произнес Свенсон. - Камера пусть вращается. Сонар?
     - Все чисто, - доложил оператор  сонара. - Кругом все чисто... - пауза,
потом: - Нет, отставить, отставить! Преграда прямо по корме!
     - Как близко? - быстро уточнил Свенсон.
     - Трудно сказать. Слишком близко.
     - Лодка скачет! - резко выкрикнул  офицер по погружению. - Восемьдесят,
семьдесят пять...
     Видимо, "Дельфин" вошел в слой очень холодной или очень соленой воды.
     - Толстый лед, толстый лед! - тут же отозвался Сандерс.
     - Срочное погружение!  -  приказал Свенсон - и теперь  это уже  звучало
именно как приказ.
     Я почувствовал скачок воздушного  давления, когда  офицер по погружению
открутил  нужный  вентиль  и  тонны  забортной   воды  ринулись  в  цистерну
аварийного  погружения.  Но  было уже  поздно.  Сопровождаемый оглушительным
грохотом толчок чуть не свалил нас с ног: это "Дельфин" с размаху врезался в
толщу  льда.  Зазвенели стекла, мигнув, выключились все  огни,  и  субмарина
камнем пошла ко дну.
     Продуть цистерну! - скомандовал офицер по погружению.
     Воздух под высоким давлением ринулся  в балластную емкость - но при той
скорости,   с  какой  мы  падали  вниз,  нам  явно  грозила  опасность  быть
раздавленными давлением  воды раньше, чем  насосы  сумеют  откачать хотя  бы
часть принятого  перед этим балласта.  Двести  футов, двести пятьдесят  - мы
продолжали падать. Все будто в рот воды  набрали,  только стояли или сидели,
как завороженные, и  не сводили  глаз с указателя  глубины.  Не  нужна  была
телепатия, чтобы прочесть мысли всех,  кто  находился сейчас  в  центральном
посту.  Было очевидно, что "Дельфин" наткнулся кормой на что-то твердое  как
раз в тот момент, когда его "парус" напоролся на тяжелый лед. И если корма у
"Дельфина"  пробита,  мы не остановимся в падении до тех  пор, пока давление
миллионов  тонн воды не раздавит и не сплющит  корпус лодки, в мгновение ока
лишив жизни всех, кто там находится.
     -  Триста  футов,   -громко  читал   офицер  по  погружению.  -  Триста
пятьдесят...  Падение  замедляется!  Замедляется!..  "Дельфин" еще продолжал
падать,  неторопливо минуя четырехсотфутовую  отметку,  когда в  центральном
посту  появился  Ролингс. В одной руке он держал  инструментальную сумку,  в
другой - мешочек с различными лампочками.
     -  Все  это  против  природы,  -  заявил  он,  обращаясь,  кажется,   к
перегоревшей лампочке на  табло,  которую он тут же принялся заменять.  -  Я
всегда доказывал, что мы встаем поперек  законов природы.  За каким дьяволом
людям надо  соваться в глубь океана?  Помяните мое слово, все эти новомодные
штучки до добра не доведут...
     - Вас точно не  доведут, если вы не умолкнете, - язвительно  бросил ему
Свенсон. Но в его  голосе не было упрека;  как  и все мы, он  по достоинству
оценил целительное воздействие глотка свежего  воздуха, внесенного Ролингсом
в насыщенную тревогой атмосферу центрального поста. -  Держимся? - обратился
капитан к офицеру по погружению.
     Тот поднял  кверху палец  и улыбнулся. Свенсон кивнул и взял переносной
микрофон.
     -  Говорит  капитан,  -  спокойно  произнес  он.  -  Прошу прощения  за
встряску. Немедленно доложить о повреждениях.
     На  пульте  перед  ним загорелась  зеленая лампочка  Свенсон  нажал  на
тумблер, и на потолке заговорил громкоговоритель.
     - Докладывает отсек  управления... - Этот отсек находился на корме, как
раз  над машинным отделением.  - Удар  был  прямо над  нами. Пришлось зажечь
свечки, кое-какие приборы вышли из строя. Но крыша над головой еще цела.
     - Спасибо, лейтенант. Справитесь?
     - Конечно!
     Свенсон включил другой тумблер.
     - Кормовой отсек?
     - А мы разве  не оторвались от корабля? - осторожно  осведомился чей-то
голос.
     - Пока еще нет, - заверил Свенсон. - Что можете доложить?
     - Только  то, что  нам придется тащить  обратно  в Шотландию целую кучу
грязного белья. Стиральную машину, кажется, хватила кондрашка.
     Свенсон улыбнулся и отключился.  Лицо у него оставалось безмятежным,  а
под  рубашкой, наверно, работал какой-то потоуловитель, потому что лично мне
не помешало бы и банное полотенце. Капитан обратился к Хансену:
     - Нам просто не повезло.  Вот такое совпадение: подводное течение,  где
его не должно  быть, температурный перепад, где никто не мог его  ожидать, и
ледяной нарост,  который тоже подвернулся не вовремя.  Да еще и тьма такая -
хоть глаз выколи.  Но потребуется  нам  совсем  немного:  чуточку покрутимся
вокруг, чтобы освоить эту  полынью, как свои пять пальцев, прикинем скорость
дрейфа льдов, ну и дадим  побольше света, когда подойдем  к девяностофутовой
отметке.
     - Так точно, сэр. Это все, что нам потребуется. Вопрос в другом: что мы
все-таки собираемся делать?
     - Именно  это и собираемся. Немного поплаваем и попытаемся  еще раз. Не
люблю ронять свое достоинство, поэтому удер- жался  и не вытер пот  со  лба.
Значит,  поплаваем и попытаемся еще раз.  Минут пятнадцать на глубине двести
футов  Свенсон  манипулировал  винтами  и  рулями,  пока  наконец  не изучил
очертания полыньи и не нанес их на табло со  всей возможной точностью. Потом
он придвинул "Дельфин" к одной из границ и приказал начать медленный подъем.
     -  Сто  двадцать футов,  -  начал  счет  офицер  по  погружению.  - Сто
десять...
     - Толстый лед, - завел свою песню Сандерс.  - Толстый лед...  "Дельфин"
продолжал  потихоньку всплывать. Я окончательно решил, что в следующий  раз,
когда направлюсь в центральный пост, прихвачу с собой махровое полотенце.
     - Если мы переоценили скорость дрейфа,  - заметил Свенсон, - боюсь,  мы
треснемся еще разок... - Он обернулся к Ролингсу, который  все еще возился с
лампочками. - На вашем месте,  я бы  повременил  с  этим делом. Вдруг  снова
придется все менять - а ведь наши запасы не бесконечны.
     - Сто футов, - доложил офицер по погружению. Его ровный голос абсолютно
не соответствовал мрачному выражению лица.
     - Видимость улучшается, - внезапно произнес Хансен. - Смотрите...
     Видимость  действительно улучшалась,  хотя и  не  слишком  заметно.  На
экране ТВ отчетливо обрисовался верхний уголок "паруса". А потом, совершенно
неожиданно,  мы  увидели кое-что еще:  громадную  бесформенную ледяную скалу
всего в дюжине футов над "парусом".
     В  балластные  цистерны   хлынула   вода.  Офицеру  по  погружению   не
требовалось никаких  приказаний. Если  бы мы продолжали,  как в  первый раз,
всплывать со  скоростью курьерского  лифта, мы  бы  опять подпрыгнули вверх,
между тем и одного такого удара с лихвой хватило бы для любой субмарины.
     -   Девяносто  футов,   доложил  офицер  по  погружению.  -  Продолжаем
подниматься...  -  шум  воды,  заполняющей  цистерны,  постепенно  затих.  -
Останавливаемся... Все еще девяносто футов.
     -  Держитесь  этой  глубины,  -  Свенсон бросил взгляд на  экран. -  Мы
заметно дрейфуем в сторону полыньи... Надеюсь...
     - Я тоже, -  отозвался Хансен. - Между топом "паруса" и этой  проклятой
штуковиной зазор не больше двух футов.
     - Маловато, - согласился Свенсон. - Сандерс?
     - Минутку, сэр. Что-то тут непонятное на графике... Нет, все ясно,  - в
его голосе наконец-то прорвалось волнение. - Тонкий лед!
     Я  посмотрел  на  ТВ-экран.  Он  был  прав. Наискось через  весь  экран
медленно плыла вертикальная стена льда, ограничивающая чистую воду.
     - Теперь потихоньку, потихоньку, - сказал  Свенсон. - Держите камеру на
этой ледяной стене, потом разворот вверх и по сторонам.
     Насосы принялись снова откачивать воду. Ледяная стена ярдах в десяти от
нас неторопливо проплыла вниз.
     -   Восемьдесят   пять   футов,  -  доложил  офицер  по  погружению.  -
Восемьдесят...
     - Не гоните лошадей, - вмешался Свенсон. - Нас больше не сносит.
     - Семьдесят пять футов... -  Насосы замерли, вода перестала поступать в
цистерны. - Семьдесят...
     "Дельфин" почти  замер,  как парящая в воздухе  пушинка. Камера подняла
объектив  кверху,  и  теперь  мы отчетливо  различали  верхушку  "паруса"  и
плывущую ему навстречу корку льда. Вновь забурлила вода, наполняя  цистерны,
верхушка  "паруса" почти  без толчка соприкоснулась  со льдиной, и "Дельфин"
застыл в неподвижности.
     -  Красиво сделано, - похвалил Свенсон офицера по погружению. - Давайте
теперь слегка тюкнем этот ледок. Нас не развернуло?
     - Курс постоянный.
     Свенсон  кивнул.  Заработали  насосы,  теперь  они  вытесняли  воду  из
цистерн, облегчая корабль и  придавая  ему  дополнительную плавучесть. Время
шло, вода вытекала, но ничего не происходило. Я шепнул Хансену:
     - А почему он не освободится  от главного  балласта?  В мгновение ока у
вас  добавится несколько сотен тонн положительной плавучести, против  такого
напора, да  еще на малой площади, никакой лед, будь он  даже в сорок  дюймов
толщиной, не устоит.
     - "Дельфин" тоже, -  угрюмо ответил Хансен. - Если мгновенно  прибавить
плавучесть, лодка, конечно, прошибет  лед,  но потом  вылетит в  воздух, как
пробка от шампанского.  Прочный корпус, может, и выдержит, не знаю, но  рули
нам  покорежит, это уж  точно. Или вы хотите провести весь крохотный остаток
жизни, описывая под водой сужающиеся круги?
     Мне не улыбалось провести даже самый маленький остаток  жизни, описывая
под  водой сужающиеся круги, поэтому  я умолк. Только проследил, как Свенсон
подошел к пульту глубины и принялся изучать приборы. Я с опаской ожидал, что
он  предпримет дальше: такие парни, как  Свенсон, так просто  не  складывают
оружие, в этом я успел убедиться.
     - Пожалуй, этого достаточно,  - сказал капитан офицеру по погружению. -
Если  мы  прорвемся сейчас, под  таким напором,  то прыгнем  очень высоко  в
воздух. Выходит, лед здесь  толще, чем мы  рассчитывали. Постоянное давление
на него не действует. Значит, нужен резкий толчок. Притопите лодку  примерно
до  восьмидесяти футов,  только аккуратненько, потом  дуньте  как следует  в
цистерны - и у нас все получится, как в пословице про барана и новые ворота.
     Тот,  кто  установил  на  "Дельфине"  240-тонную  махину  кондиционера,
ей-богу,  заслуживал смертной казни: она, по  моему мнению,  просто-напросто
перестала работать.  Воздух, а вернее, то, что от него осталось, казался мне
густым и горячим. Я осторожно повел  глазами по сторонам  и убедился, что  и
все другие заметно страдают  от недостатка воздуха, - все, кроме Свенсона, у
того,  похоже, в  организме  прятался  собственный  кислородный баллон.  Мне
оставалось  только   надеяться,   что  Свенсон  помнит,   во   что  обошлось
строительство "Дельфина": что-то около 120 миллионов долларов. Хансен ощурил
глаза, пряча отчетливую тревогу,  даже непрошибаемый Ролингс застыл, потирая
смахивающей формой и размерами на лопату ладонью свой выскобленный до синевы
подбородок.  В мертвой  тишине, наступившей после  слов  Свенсона,  раздался
громкий скрежет, потом все перекрыл шум хлынувшей в цистерны воды.
     Мы  впились глазами в экран.  Вода лилась в цистерны, и мы  видели, как
зазор между  "парусом" и льдиной расширяется. Сдерживая скорость погружения,
медленно заработали насосы. По мере того как мы опускались ниже, пятно света
на льдине от палубного фонаря бледнело и расплывалось, потом оно застыло, не
увеличиваясь и не уменьшаясь. Мы остановились.
     - Пошли! - скомандовал Свенсон. - Пока нас снова не отнесло течением.
     Раздалось  оглушительное   шипение  сжатого  воздуха,  вытесняющего  из
цистерн воду. "Дельфин" нерешительно двинулся вверх, на  экране  было видно,
как световое пятно на льдине постепенно делается все меньше и ярче.
     - Больше  воздуха,  - приказал Свенсон.  Я напряг  мышцы,  одной  рукой
уцепился за  табло,  а другой  -  за вентиль над  головой.  Лед, видимый  на
экране,  ринулся  вниз,  навстречу   нам.  Внезапно  изображение  запрыгало,
заплясало,  "Дельфин"  вздрогнул,  завибрировал   всем  корпусом,  несколько
лампочек перегорели, изображение  на  экране  дернулось, пропало,  появилось
снова  - "парус" все еще  находился  подо  льдом. Потом  "Дельфин" судорожно
взбрыкнул, накренился, палуба  надавила  нам на подошвы, как скоростной лифт
при подъеме. "Парус" пропал, весь экран заволокла темно-серая муть. Голосом,
в  котором   все  еще  чувствовалось   напряжение,   офицер   по  погружению
провозгласил:
     - Сорок футов! Сорок футов!.. Мы пробились-таки сквозь лед.
     -  Что и  требовалось доказать, - негромко произнес  Свенсон. - Немного
упрямства - и дело в шляпе,
     Я взглянул на этого пухленького коротышку с добродушным лицом и в сотый
раз удивился тому, как редко в этом мире железные  люди со стальными нервами
выглядят соответствующим своему характеру образом.
     Спрятав в карман  самолюбие,  я достал  носовой  платок,  вытер лицо  и
обратился к капитану:
     - И так у вас каждый раз?
     - К счастью, нет, - улыбнулся он. И повернулся к офицеру по погружению.
- Мы собираемся побродить по льду. Давайте-ка убедимся, что держимся прочно.
     Добавив еще сжатого воздуха в цистерны, офицер по погружению заявил:
     - Теперь на все сто не потонем, капитан.
     - Поднять перископ.
     Длинная,  отливающая  серебром  труба  снова  выдвинулась  из  колодца.
Свенсон даже не стал откидывать рукоятки, только бросил взгляд через окуляры
и выпрямился.
     - Опустить перископ.
     - Как там наверху? Прохладно? Свенсон кивнул.
     - Ничего не видно. Должно быть,  вода на линзах тут же замерзла... - он
снова повернулся к офицеру по погружению. - На сорока прочно?
     - Гарантия! Плавучесть что надо.
     - Ну, что ж, прекрасно. - Свенсон взглянул на старшину рулевых, который
принялся втискиваться  в  тяжелый  тулуп из овчины.  - Что,  Эллис,  немного
свежего воздуха нам не помешает?
     - Так точно, сэр,  - Эллис застегнул  тулуп и  добавил: - Только  может
случиться задержка.
     - Едва ли, - возразил Свенсон. - Вы думаете, мостик и люки будут забиты
ледяной  крошкой? Вряд ли. По-моему, лед  слишком толстый, скорее всего,  он
развалился на крупные куски, которые попали с мостика в воду.
     Вскоре люк был  расстопорен, поднят и зафиксирован защелкой, у  меня  в
ушах закололо от перепада давления. Щелкнул  еще один фиксатор, подальше,  и
мы услышали голос Эллиса в переговорной трубе:
     - Наверху все чисто.
     - Поднять антенну, -  приказал  Свенсон.  -  Джон, передайте  радистам,
пусть начинают работу и стучат до тех пор, пока у них пальцы не отвалятся...
Итак.  мы на  месте и  останемся  здесь, пока  не  подберем  всех со станции
"Зебра".
     - Если есть, кого подбирать, - бросил я.
     - То-то и оно, - согласился Свенсон, не  решаясь взглянуть мне в глаза.
- В том-то и загвоздка.




     Вот  оно,  подумалось  мне, кошмарное  воплощение  кошмарных  фантазий,
леденивших души  и  сердца  наших  древних  нордических  предков, которые на
склоне лет,  чувствуя, как жизнь капля за каплей покидает  слабеющее тело, в
ужасе  представляли себе этот слепящий, сверкающий ад, это загробное царство
вечного,  нескончаемого  холода. Но для тех достопочтенных жителей это  была
всего лишь фантазия, а вот нам довелось испытать эту прелесть на собственной
шкуре, и кому из нас было легче, у меня сомнений не возникало. Теперь бы мне
больше  пришлось  по  душе восточное  представление  о преисподней, там,  по
крайней мере, можно было бы погреться.
     Одно  я мог бы сказать наверняка: никому не удалось бы сохранить тепло,
стоя  на мостике "Дельфина", там, где мы с Ролингсом медленно промерзали  до
костей, неся свою получасовую вахту. Наши зубы стучали  часто и бешено,  как
кастаньеты,  и в  этом  была моя вина,  и  ничья другая. Через полчаса после
того,  как наши радисты начали передачу на волне станции "Зебра", не получая
ни ответа, ни подтверждения  о  приеме,  я заметил коммандеру  Свенсону, что
"Зебра", возможно, и слышит нас, но отозваться не способна из- за недостатка
мощности,  зато  сумела бы дать о себе знать каким- либо другим  способом. Я
напомнил,  что  обычно  на  дрейфующих станциях  имеются сигнальные  ракеты,
которые  помогают заблудившимся  полярникам  вернуться домой при  отсутствии
радиосвязи,  а также  радиозонды со специальными радиоракетами. Зонды -  это
снабженные рацией воздушные шары, которые  поднимаются на высоту до двадцати
миль для сбора метеорологической информации,  а радиоракеты,  запускаемые  с
этих  шаров,  достигают еще большей высоты. Если запустить шар-зонд  в такую
лунную ночь, как сейчас, его можно заметить  с расстояния по  меньшей мере в
двадцать  миль, а если  к нему прикрепить  фонарь,  то расстояние  удвоится.
Свенсон  мигом сообразил,  к чему я  клоню,  и  стал искать добровольцев  на
первую вахту, так что, ясное дело,  выбора у меня не было. Сопровождать меня
вызвался Ролингс.
     Открывшийся   перед  нами   пейзаж,  если   эту   стылую,   бесплодную,
однообразную  пустыню  вообще   можно  назвать  пейзажем,  казался  каким-то
древним, чуждым нам миром,  исполненным тайны и непонятной враждебности.  На
небесах -ни облачка, но в то же время и ни единой звезды, трудно понять, как
это   возможно.   На   юге,   низко   над   горизонтом,   смутно   виднелась
серовато-молочная  луна, чей  загадочный свет  лишь подчеркивал безжизненную
тьму  ледяного полярного поля. Никакой  белизны, именно тьма царила  вокруг.
Казалось  бы,  озаряемые  лунным светом  льдины  должны блестеть,  сверкать,
переливаться,   точно   мириады   хрустальных   светильников   -  но  вокруг
господствовал непроглядный мрак. Луна стояла в небе  так низко,  что длинные
тени,  отбрасываемые  фантастическими нагромождениями торосов, заливали весь
этот замороженный мир своей пугающей чернотой, а там, куда все  же  попадали
прямые лучи, лед  был  настолько  затерт,  исцарапан  то  и дело налетающими
ледовыми  штормами,  что даже не  отражал света. Нагромождения льда обладали
странной  легкостью,   изменчивостью,  неуловимостью:  вот  они  только  что
отчетливо  рисовались,  грубые, угловатые,  колющие глаза  резким контрастом
черноты  и  белизны - и  вот  уже  туманятся, словно  призраки, сливаются  и
наконец исчезают расплывчатыми миражами, которые рождаются и  умирают здесь,
во владениях вечной  зимы. Причем это вовсе не обман зрения, не иллюзия, это
влияние  тех ледовых бурь,  которые  рождаются  и стихают  под  воздействием
непрерывно  дующих здесь  сильных, а часто и тормовых,  ветров  и несут  над
самой поверхностью  мириады  острых, клубящихся секущей  мглой  кристалликов
льда и снега. Мы  стояли на  мостике,  в двадцати футах  над  уровнем  льда,
очертания "Дельфина" терялись в проносившейся под нами льдистой поземке,  но
временами, когда ветер  усиливался, эта морозная круговерть поднималась выше
и, беснуясь, набрасывалась на обледенелую стенку "паруса", а острые иголочки
жалили  незащищенные  участки кожи, точно песчинки,  с  силой  вылетающие из
пескоструйного агрегата. Правда, боль под воздействием мороза быстро стихала
и  кожа просто  теряла  чувствительность.  А  потом  ветер снова  ослабевал,
яростная атака на  "парус"  угасала,  и  в наступающей относительной  тишине
слышалось  только зловещее шуршание, точно полчища крыс в слепом исступлении
мчались  у  наших  ног  по  этим  ледовым  просторам.  Термометр на  мостике
показывал минус 21 по Фаренгейту, то есть 53 градуса мороза. Да, не хотел бы
я провести здесь свой летний отпуск.

     Беспрестанно дрожа,  мы с Ролингсом  топали ногами, размахивали руками,
хлопая себя по бокам,  то и дело протирали обмерзающие защитные очки,  но ни
на секунду не оставляли без внимания горизонт, прячась за брезентовым тентом
лишь  тогда,  когда  несомые  ветром  ледышки  били  по  лицу   уж  особенно
нестерпимо. Где-то там, в этих скованных морозом просторах, затерялась кучка
гибнущих людей, чьи жизни зависели сейчас от такого пустяука, как не вовремя
вспотевшие стекла  очков. Мы до  боли всматривались  в эти  ледовые  дюны  и
барханы, но результат был один - резь и слезы в глазах. Мы не видели ничего,
совершенно ничего. Только лед,  лед, лед - и  ни  малейшего признака  жизни.
самое что ни на есть настоящее Царство смерти.
     Когда подошла смена, мы с  Ролингсом неуклюже  скатились вниз, с трудом
сгибая задубевшие от мороза конечности. Коммандера  Свенсона я нашел сидящим
на полотняном стульчике у радиорубки. Я стащил теплую одежду, защитную маску
и  очки,  схватил возникшую  неизвестно  откуда  кружку  дымящегося  кофе  и
напряжением воли постарался унять уже не дрожь, а судорогу, охватившую тело,
когда кровь быстрее побежала по жилам.
     - Где это вы так порезались? - встревоженно спросил  Свенсон. -  У  вас
весь лоб расцарапан до крови.
     - Ничего страшного,  ветер  несет  ледяную  пыль, - я  чувствовал  себя
изнуренным до крайности.  - Мы  зря  тратим время  на радиопередачу. Если  у
парней на станции  "Зебра" нет никакого укрытия,  не  приходится удивляться,
что их сигналы давно прекратились. В этих краях без еды  и  укрытия едва  ли
выдержишь и несколько часов. Мы  с Ролингсом  совсем не  мимозы, но еще пара
минут - и отдали бы концы.
     - Да как знать, - задумчиво проговорил Свенсон. - Вспомните  Амундсена.
Возьмите Скотта или Пири. Они ведь прошли пешком до самого полюса.
     - Это  особая порода, капитан. И кроме того, они шли днем, под солнцем.
Во всяком случае, я  убедился, что полчаса - слишком большой срок для вахты.
Пятнадцать минут будет в самый раз.
     -  Пускай  будет  пятнадцать  минут,  - Свенсон  вгляделся в  мое лицо,
старательно пряча свои чувства. - Значит, вы почти потеряли надежду?
     - Если у них нет укрытия, надежды никакой.
     -  Вы  говорили, что у них  есть аварийный запас  элементов  "Найф" для
питания передатчика, - раздумчиво произнес он. - И еще вы говорили,  что эти
элементы  не  теряют  годности,  если  потребуется,  годами,  независимо  от
погодных условий.  Должно быть,  они пользовались  именно  этими  батареями,
когда посылали нам SOS. Это было несколько дней"назад. Не могли же их запасы
так быстро кончиться.
     Намек был так  прозрачен, что  я  даже не стал  отвечать.  Кончились не
батареи - жизнь.
     - Я согласен с вами, - продолжал Свенсон. - Мы зря теряем время. Может,
пора  собираться  домой? Если  нам не удастся получить  от  них  сигнал,  мы
никогда не сумеем их отыскать.
     -  Может, и  так. Но вы забыли, что  сказано в директиве из Вашингтона,
коммандер.
     - Что вы имеете в виду?
     -  Напомнить?  Вы  обязаны  предоставить   мне  все  средства  и  любое
содействие, за  исключением тех, что  непосредственно  угрожают безопасности
субмарины  и жизни  экипажа. Пока что мы фактически еще ничего  не  сделали.
Если мы не сумеем с ними связаться, я собираюсь пешком прочесать местность в
радиусе двадцати миль, возможно, и наткнусь на станцию. Если из этого ничего
не получится, надо искать  новую полынью  и  снова вести поиск.  Конечно, мы
можем  охватить только небольшой район и шансов у нас мало,  но все-таки они
есть. Чтобы найти  станцию, я готов, в конечном  счете,  провести здесь хоть
всю зиму.
     - И  вы считаете, что это не  грозит жизни  моих людей? Отправляться на
поиски в ледяную пустыню в середине зимы...
     -  Я  ничего не  говорил о том,  чтобы подвергать опасности жизнь ваших
людей.
     -  Тогда  вы...  Вы что, собираетесь идти в одиночку? - Свенсон опустил
глаза и покачал головой. - Даже не знаю, что и думать. Одно из двух: либо вы
сошли с ума, либо  они  там  -  уж не знаю, правда, кто  эти  "они" - не зря
отправили  с  этим  заданием  именно  вас, доктор  Карпентер... -  он тяжело
вздохнул,  затем  задумчиво  уставился на меня.-  Сперва вы признались,  что
потеряли  надежду, - и тут  вы заявляете, что готовы провести в  поисках всю
зиму. Извините, доктор, но не вижу в этом никакой логики.
     -  Это  просто ослиное упрямство, - сказал я.  - Не люблю бросать дело,
даже   не  начав  его.   И  меня  не  интересует,  как  относится  к   этому
военно-морской флот Соединенных Штатов.
     Свенсон  еще  раз  испытующе  взглянул  на меня, было заметно,  что  он
принимает мои слова примерно так же, как муха - приглашение паука заночевать
у него в паутине. Потом он улыбнулся и сказал:
     -  Американский  военный флот  не  слишком  обидчив,  доктор Карпентер.
Думаю,  вам лучше  поспать  пару  часов,  пока есть  такая  возможность. Это
особенно пригодится, если вы собираетесь отправиться на прогулку к Северному
полюсу.
     - А вы сами? Вы ведь совсем не спали сегодня ночью.
     -  Пока еще погожу, - он кивнул в  сторону радиорубки. - Вдруг все-таки
поймаем что-нибудь.
     - Что радисты передают? Просто вызов?
     - Нет, еще и просьбу  сообщить свои  координаты и  пустить ракеты, если
они  имеются.  Если что-нибудь  получим, я  сразу же  подниму вас. Спокойной
ночи, доктор Карпентер. Или, скорее, спокойного утра.
     Я тяжело поднялся и отправился в каюту Хансена.
     Атмосфера в кают-компании в восемь часов утра за  завтраком была далеко
не  праздничной. За  исключением  дежурного на палубе и вахтенного механика,
все офицеры  "Дельфина" собрались  здесь,  одни  только что покинули  койки,
другие  собирались  отдыхать, но все  были молчаливы и замкнуты. Даже доктор
Бенсон,  всегда такой оживленный, выглядел сдержанным  и  рассеянным. Нечего
было и спрашивать,  установлен ли  контакт со  станцией  "Зебра", и так было
ясно, что  нет.  И это после  пяти часов непрерывных радиозапросов. Уныние и
безнадежность тяжело нависли над кают- компанией, все понимали, что с каждой
секундой у сотрудников станции  "Зебра" остается все  меньше и меньше шансов
сохранить свою жизнь.
     Никто не торопился с едой,  да и  незачем  было торопиться, но один  за
другим они  поднимались и уходили: доктор  Бенеон принимать больных, молодой
торпедист  лейтенант  Миллс наблюдать за  работой своих подчиненных, которые
вот  уже два  дня по  двенадцать часов  без  перерыва  копались в  торпедах,
отыскивая неполадки, третий помощник подменить стоящего на вахте  Хансена, а
трое других - по  койкам.  Остались  сидеть  только  Свенсон, Рейберн  и  я.
Свенсон, по-моему, так и не прилег за всю ночь, но взгляд у него был ясный и
выглядел он так, будто безмятежно проспал не меньше восьми часов.
     Стюард Генри как раз принес еще один  кофейник, когда в коридоре  вдруг
послышался топот бегущего человека и в кают-  компанию ворвался запыхавшийся
старшина рулевых. Если  он не сорвал дверь с петель, то лишь благодаря тому,
что  "Электрик Боут Компани"  устанавливает  дверные петли на  субмаринах  с
солидным запасом прочности.
     -  Мы их поймали! -  с  ходу  закричал он, а потом, спохватившись,  что
матросу  полагается  соблюдать  субординацию,  уже  тише продолжал: - Мы  их
раскопали, капитан, мы их раскопали!
     -  Что? - никогда бы не подумал, что Свенсон, этот толстячок и увалень,
сумеет так быстро вскочить с кресла.
     - Мы установили  радиоконтакт  с  дрейфующей станцией  "Зебра",  -  уже
вполне официально доложил Эллис.
     Резко сорвавшись с места и опередив нас с Рейберном, Свенсон ворвался в
радиорубку. На вахте сидели два оператора, оба низко согнулись над  рациями,
один чуть не уткнулся  лбом  в шкалу настройки, другой склонил голову набок,
словно  это помогало  отключиться от  внешнего  мира  и  сосредоточиться  на
малейшем шорохе, долетавшем из плотно  прижатых  наушников. Один из радистов
что-то  машинально  чертил  в  журнале  записи  радиограмм. DSY,  писал  он,
повторяя снова и снова: DSY, DSY. Позывной станции "Зебра". Уголком глаза он
заметил Свенсона и прекратил писать.
     - Мы поймали их, капитан, это точно. Сигнал очень слабый и с перебоями,
но...
     - Плевать, какой там сигнал! - Рейберн прервал радиста, даже не спросив
разрешения  у  Свенсона.  Он  тщетно  пытался  скрыть волнение  и  более чем
когда-либо напоминал отлынивающего от занятий студента.
     - Пеленг! Вы взяли пеленг? Вот это главное! Второй оператор развернулся
вместе с креслом, и я  узнал  своего давнишнего "телохранителя" Забринского.
Он понимающе уставился на Рейберна.
     - Ну, конечно, мы взяли пеленг, лейтенант. Это уж первым делом. Как там
ни крути, а получается ноль-сорок пять. Стало быть, северо-восток.
     -  Спасибо  за  разъяснение, Забринскии,  -  сухо  заметил  Свенсон.  -
Ноль-сорок  пять  -  это  северо-восток.  Нам  со  штурманом  полагается это
знать... Координаты?
     Забринскии пожал  плечами и повернулся  к  своему коллеге, краснолицему
мужчине с чисто выбритым затылком и гладкой, блестящей плешью во все темя.
     - Что скажешь, Керли?
     -  Ничего. Практически ничего. -  Керли поднял  глаза на  Свенсона. - Я
двадцать  раз запрашивал  их координаты. Никакого толку. Их радист знай себе
посылает позывной. Боюсь, он вообще нас не слышит, он  даже не знает, что мы
его  слышим,  он  просто шлет  и шлет свой позывной. Может,  не  знает,  как
переключиться на прием.
     - Такого не может быть, - возразил Свенсон.
     -  С этим парнем все может  быть, - сказал  Забринскии. -  Сначала мы с
Керли думали, что это  сигнал такой слабый,  потом решили, что радист слабый
или больной, и наконец сообразили, что это просто какой-то самоучка.
     - И как же вы это поняли? - спросил Свенсон.
     - Это  всегда  можно понять. Это... - Забринскии  умолк  на полуслове и
насторожился положив руку на локоть напарника.
     Керли кивнул.
     - Я слышу, - сосредоточенно произнес он. -  Он сообщает, что координаты
неизвестны...
     Итак,  неизвестный радист  не сказал  практически  ничего.  Впрочем, не
страшно, что  он не может сообщить  свои координаты, главное,  мы вступили с
ним в прямой контакт. Рейберн развернулся и выскочил из радиорубки. Вскоре я
услышал, как  он ведет по телефону  торопливый разговора  кем-то на мостике.
Свенсон повернулся ко мне.
     - Вы говорили о зондах. Там, на "Зебре". Они свободные или привязные?
     - Можно запускать и так, и так.
     - Как работает привязной?
     -  Свободная лебедка, нейлоновый трос,  маркировка через  каждые  сто и
тысячу футов.
     - Передадим, пусть запустят зонд на  высоту в пять тысяч футов, - решил
Свенсон. - С освещением. Если они где-то в радиусе тридцати-сорока миль,  мы
заметим  зонд, а зная  его высоту и  учтя скорость ветра, примерно определим
расстояние...  В  чем  дело,  Браун? -  обратился  он  к  матросу,  которого
Забринскии называл Керли.
     -  Они снова передают, -  доложил тот.  - Полно сбоев  и  ошибок. "Ради
Бога, скорее". Что-то вроде этого, дважды подряд. "Ради Бога, скорее..."
     - Передайте вот это, -  сказал Свенсон. И  продиктовал насчет  зонда. -
Только передавайте как можно медленнее.
     Керли кивнул и начал передачу. Рейберн бегом вернулся в радиорубку.
     - Луна еще не скрылась,  -  торопливо  сообщил он Свенсону.- Градус или
два над горизонтом. Сейчас я прихвачу секстант, побегу на мостик и  попробую
определиться по луне. Передайте, пусть они сделают то же самое. Это даст нам
разность  координат по  долготе. А раз они  от нас в направлении  ноль-сорок
пять, можно будет рассчитать их положение с точностью до мили.
     -  Стоит  попробовать,  - согласился Свенсон.  И продиктовал  еще  одну
депешу  Брауну. Тот  передал  ее сразу  же следом за  первой. Мы стали ждать
ответа. Прошло  добрых десять минут.  Я  обратил внимание,  что  лица у всех
собравшихся  в радиорубке напряженные и  отсутствующие, словно  мысленно они
находятся за  много миль от  этого места. Все они, и  я вместе с ними,  были
сейчас на дрейфующей станции "Зебра", как бы далеко от нас ее ни занесло.
     Браун снова сделал какую-то запись, очень короткую. Голос у него звучал
по-прежнему  деловито,  но  в  нем  проскользнули  нотки  разочарования.  Он
доложил:
     - Все зонды сгорели. Луны не видно.
     -  Луны не видно...  - Рейберн  не сумел  скрыть разочарования.  - Черт
побери! Должно быть, там страшный туман. Или сильный шторм.
     - Нет, - возразил я. - Погодные условия не могут быть такими разными на
ледовом поле. Они примерно одинаковы по площади, по крайней мере, в 50 тысяч
квадратных миль.  Луна просто зашла. Для  них луна уже зашла. Похоже,  что в
последний  раз они оценили свое положение только  приблизительно,  и  ошибка
получилась очень большая. Должно быть,  они гораздо дальше к северо-востоку,
чем мы считали.
     - Спросите, есть ли  у них  сигнальные  ракеты,  - обратился Свенсон  к
Брауну.
     - Попробовать, конечно, можно,  -  сказал я, - но боюсь, это  напрасная
трата времени. Если они так  далеко от нас, как я думаю,  то мы не увидим их
ракет над горизонтом. Даже если у них есть ракеты.
     - Но ведь все-таки есть такой шанс, - возразил Свенсон.
     - Теряем контакт, сэр, - доложил Браун. - Что-то насчет пищи, но тут же
сигнал ушел.
     -  Передайте, если  у них есть ракеты,  пусть их запустят сейчас  же, -
сказал Свенсон. -Да скорее, пока совсем их не потеряли.
     Четыре раза Браун передавал сообщение, пока наконец не поймал ответ.
     -  Ответ  такой: "Две  минуты", -  доложил  он.  -  То  ли  парень  сам
обессилел, то ли батареи сели. Вот и все. "Две минуты" - так он передал.
     Свенсон молча кивнул и  вышел из  радиорубки. Я  последовал за ним.  Мы
быстро оделись, прихватили бинокли и вскарабкались на мостик. После  тепла и
уюта центрального поста  мороз казался  еще злее, а ледяная пыль  жалила еще
безжалостнее. Свенсон расчехлил запасной гирокомпас, взял азимут  ноль-сорок
пять и объяснил двум морякам, несущим вахту, где и что они могут увидеть.
     Прошла  минута,  вторая, пять минут. Я так  вглядывался в ледяную мглу,
что  у   меня  заболели  глаза,  неприкрытые  участки  лица  задубели,  и  я
почувствовал, что оторву окуляры бинокля только вместе с лоскутьями кожи.
     Зазвонил  телефон. Свенсон  опустил  бинокль,  вокруг  глаз,  на  месте
сорванной  кожицы, проступила кровь, но он, кажется, даже не  заметил этого:
боль  на таком  морозе не чувствуется.  Он  взял трубку,  немного послушал и
снова повесил ее.
     -  Это  радиорубка,  -  пояснял  он.  -  Давайте  спускаться.  Все. Они
запускали ракеты три минуты назад.
     Мы отправились вниз. Свенсон заметил свое отражение на стеклянной шкале
и покачал головой.
     - У них должно быть какое-то укрытие, - тихо сказал  он. - Обязательно.
Какой-то домик  уцелел.  Иначе  они  бы давно уже погибли  ... - Он  зашел в
радиорубку. - Контакт еще есть?
     -  Ага, -  ответил  Забринский. - То есть -  то  нет.  Забавная  штука.
Обычно, если контакт  пропадает, то уж  насовсем.  А этот  парень каждый раз
возвращается. Забавно.
     - Наверно,  у него вообще уже нет батарей, - сказал я. - Наверно, у них
остался только ручной генератор. Наверно, у них там ни у кого уже не хватает
сил крутить его постоянно.
     - Может  быть, -  согласился Забринский.  -  Доложи  капитану последнее
сообщение, Керли.
     - "Не  могу стать дорогу", - произнес Браун. - Вот  так он передал. "Не
могу  стать дорогу"...  По-моему,  надо читать  так:  "Не могу ждать долго".
Ничего другого нельзя придумать...
     Свенсон коротко взглянул на меня - и  тут же отвел глаза. Кроме него, я
никому  не говорил, что начальник станции  -  мой брат,  уверен, он тоже  не
проговорился. Он обратился к Брауну:
     - Сверьте с ними часы. Передайте,  пусть посылают свои позывные по пять
минут  в начале каждого часа. Сообщите,  что свяжемся с  ними снова максимум
через  шесть часов, может, даже через четыре. Забринский, с какой  точностью
вы взяли пеленг?
     -  Абсолютно точно, капитан. Я  много  раз  проверил. Абсолютно уверен:
строго ноль-сорок пять. Свенсон вышел в центральный пост.
     - Со  станции  "Зебра"  луны  не  видно. Если мы  согласимся с доктором
Карпентером, что погодные  условия у  нас должны  быть примерно  одинаковые,
значит, луна у них зашла  за горизонт. Зная положение луны  здесь, у нас,  и
пеленг  на станцию "Зебра", можно  определить хотя бы минимальное расстояние
между ними?
     - Сотня миль, как сказал доктор Карпентер. - прикинув, сообщил Реиберн.
- Больше ничего не установишь.
     -  Ну,  хорошо. Уходим  отсюда  курсом  ноль-сорок.  Чтобы  не  слишком
отклониться   от  нужного   направления,   но  получить  хорошую   базу  для
контрольного  пеленга.  Пройдем точно сто миль  и поищем полынью.  Передайте
старшему помощнику - готовиться к погружению, - он улыбнулся мне. - Имея два
пеленга и точно отмеренную базу, мы засечем их с точностью до сотни ярдов.
     - А как  вы отмерите сто миль подо льдом? С большой точностью, я имею в
виду.
     -  Это сделает наш  инерционный  компьютер. Он очень точен,  вы даже не
поверите,  насколько он точен. Я могу  нырнуть  на "Дельфине"  у  восточного
побережья Соединенных Штатов и всплыть в восточном Средиземноморье и окажусь
в радиусе пятисот ярдов от расчетной точки. Ну, а на сто миль промашка будет
ярдов на двадцать, не больше.
     Радиоантенны  были опущены,  крышки люков задраены, и через пять  минут
"Дельфин"  уже  погрузился под лед и двинулся в путь. Двое рулевых  у пульта
глубины сидели,  лениво покуривая:  управление было подключено к инерционной
навигационной  системе,  которая  вела корабль с  недоступными  человеческим
рукам  точностью  и  аккуратностью.   Впервые   я   почувствовал   вибрацию,
сотрясавшую корпус  подводной  лодки: "Не  могу ждать долго  ", говорилось в
радиограмме, и "Дельфин" выжимал из своих машин все, что можно.
     В это утро я так ни разу и не покинул центральный пост. Почти все время
заглядывал через плечо доктору Бенсону, который,  как обычно, безрезультатно
проторчав минут пять в медпункте в ожидании больных, поспешил занять любимое
место у ледовой машины. Сейчас показания этой  машины  становились  вопросом
жизни  и смерти  для уцелевших полярников "Зебры". Нам надо было  найти  еще
одну полынью, чтобы всплыть и взять второй пеленг. Не сумеем этого сделать -
исчезнет последняя  надежда. В сотый раз я  прикидывал,  сколько сотрудников
станции  могло уцелеть  при пожаре.  Судя по тихому отчаянию,  сквозившему в
пойманных Брауном и Забринским депешах, их оставалось не так уж много.
     Линия,  которую вырисовывало на бумажной ленте поскрипывающее  перо, не
особенно вдохновляла. Она  свидетельствовала, что лед над  головой оставался
не тоньше десяти футов. Несколько раз  перо делало скачок, показывая толщину
в тридцать и даже сорок  футов,  а однажды  чуть  не  выпрыгнуло  за пределы
ленты,  обозначив  огромный  подводный  айсберг  размером  в  150  футов.  Я
попытался представить себе, какие фантастические усилия нужны, чтобы вдавить
такую гору льда в глубину океана, но мне не хватило воображения.
     Только  дважды  за первые  восемьдесят  миль плавания  перо  обозначило
тонкий  лед. Но первая  полынья годилась  разве что  для гребной  шлюпки,  а
вторая была лишь немногим больше.
     Незадолго  до  полудня вибрация корпуса  прекратилась: Свенсон приказал
снизить скорость до минимальной. Он обратился к Бенсону:
     - Ну, что там?
     - Страшное дело. Все время тяжелый лед.
     - Ну,  что  ж, как видно,  по  щучьему  велению  полынья перед нами  не
появится, - задумчиво проговорил Свенсон. - Мы уже  почти на месте. Придется
прочесывать весь  район. Пять миль на  восток,  пять миль  на  запад,  потом
четверть мили к северу - и все сначала.
     Поиск  начался. Прошел  час, второй, третий. Рейберн и его помощники не
отрывали  головы  от  штурманского  стола,  дотошно  фиксируя  каждый маневр
"Дельфина".
     К  четырем  часам дня  в центральном  посту  наступила усталая  тишина,
всякие  разговоры прекратились. Только Бенсон еще время от времени восклицал
"толстый лед,  все  еще толстый  лед", но и его  голос звучал все  тише, все
печальней и  только  усиливал  впечатление  от придавившей нас всех гнетущей
тишины.  Мне  подумалось, что атмосфера как раз подходит для похорон,  но  я
постарался отогнать подобные мысли.
     Пять часов дня. Мы безмолвствуем и стараемся не глядеть друг  на друга.
Тяжелый лед, все еще тяжелый лед. Даже Свенсон перестал улыбаться.  Не знаю,
о чем думал он, а у меня перед глазами постоянно стояла картина: изможденный
бородатый  мужчина  с  жестоко  обмороженным  лицом, промерзший  до  костей,
страдающий  от боли, гибнущий человек, напрягая последние силы, крутит ручку
генератора и негнущимися пальцами отстукивает позывной, а потом, склонившись
над рацией,  пытается в пронзительном  вое ледового  шторма  поймать  слабый
голосок надежды. Надежды на помощь, которая никогда не придет. Впрочем, есть
ли  там  еще  кому  стучать  позывные?  Конечно,  люди  на  станции  "Зебра"
подобрались недюжинные,  но порой наступает такой момент, когда  даже самому
крепкому,  смелому,   выносливому   человеку  остается  одно:  проститься  с
надеждой, лечь и  умереть. Может быть, последний из них  как раз сейчас  лег
умирать. Тяжелый лед, все еще тяжелый лед...
     В половине  шестого  коммандер  Свенсон  подошел  к  ледовой  машине  и
заглянул через плечо Бенсона. Потом спросил:
     - Какова обычная толщина этой дряни наверху?
     - От двенадцати до пятнадцати футов,  -  ответил Бенсон. "Голос  у него
звучал тихо, устало. - Пожалуй, ближе к пятнадцати.
     Свенсон взялся за телефон.
     - Лейтенант  Миллс? Это  капитан.  Как  с  торпедами,  над  которыми вы
работаете?..  Четыре  готовы  к  пуску?..  Ну,  ладно.  Готовьтесь  заряжать
аппараты.  Ищем еще  тридцать минут, а  потом наступает  ваш  черед. Сделаем
попытку пробить дыру в ледовом поле...  Он  повесил трубку. Хансен задумчиво
произнес:
     - Пятнадцать  футов льда -  это чертовски  много. Учтем  еще,  что  лед
сработает  как отражатель и почти девяносто  процентов  ударной  волны уйдут
вниз... Вы уверены, капитан, что мы сумеем пробить лед толщиной в пятнадцать
футов?
     - Понятия не имею, -  признался Свенсон.  - Как я могу сказать, если не
пробовал?
     - А кто-нибудь пробовал?
     - Нет, никто.  Во всяком  случае, в американском флоте.  Может, русские
пробовали, не  знаю. У них, - сухо добавил он, - нет  обыкновения делиться с
нами подобными сведениями.
     -  И  все-таки,  сила взрыва  может  повредить "Дельфин"?  - уточнил я.
Против самой идеи у меня возражений не было.
     - Если  это случится, мы отправим  письмо с  серьезными  претензиями  в
адрес  "Электрик Боут Компани". Мы взорвем боеголовку, когда торпеда пройдет
тысячу ярдов.  Кстати, предохранитель  снимается, и боеголовка становится на
боевой взвод вообще только после того,  как торпеда пройдет восемьсот ярдов.
Мы  развернем  лодку носом к  направлению взрыва, а если  учесть,  на  какое
давление  рассчитан  корпус,  то считаю,  что ударная волна не причинит  нам
никакого вреда.
     -  Очень тяжелый  лед, -  проговорил  Бенсон.  -  Тридцать футов. Сорок
футов. Пятьдесят футов... Очень, очень тяжелый лед...
     - Будет плохо, если торпеда врежется в глыбину вроде  этой, - сказал я.
- Боюсь, она если и отколет, то самый краешек.
     - Ну, насчет этого мы постараемся. Поищем местечко, где лед более-менее
подходящей  толщины,  хотя бы такой,  как  был немного раньше,  и тогда  уже
шарахнем.
     - Тонкий лед! - Бенсон  даже не закричал,  а поистине заревел. - Тонкий
лед!.. Да  нет, о Господи,  чистая вода! Чистая вода! Маленькая, хорошенькая
чистенькая водичка!
     У меня мелькнула мысль, что  и у ледовой  машины,  и у Бенсона в голове
одновременно сгорели предохранители. Но офицер у пульта глубины не колебался
ни секунды: пришлось  хвататься за  что придется, чтобы удержаться на ногах,
так как "Дельфин" забрал лево руля и, замедляя ход, круто развернулся назад,
к точке, которую только что засек Бенсон. Свенсон взглянул на табло  и отдал
тихий  приказ,  огромные бронзовые  винты  завертелись  в  обратную сторону,
тормозя и останавливая подводную лодку.
     - Ну, что там видно, док? - громко спросил Свенсон.
     - Чистая вода, чистая  вода, - благоговейно  выговорил  Бенсон. -  Я ее
превосходно вижу. Полынья довольно узкая, но мы протиснемся. Щель длинная, с
резким изломом влево, поэтому мы и не потеряли ее, когда разворачивались.
     - Сто пятьдесят  футов,- приказал  Свенсон. Зашумели насосы.  "Дельфин"
мягко пошел кверху, точно аэростат, возносящийся в небеса. Вскоре вода снова
хлынула в цистерны. "Дельфин" повис без движения.
     - Поднять  перископ, - дал команду  Свенсон.  Перископ с тихим шипением
встал в боевое положение. Свенсон  на миг  прильнул к окулярам, потом махнул
мне рукой.
     -  Посмотрите-ка, -  широко улыбаясь, произнес он. - Такого прекрасного
зрелища вы еще никогда не видели.
     Я взглянул.  Если бы  даже сам  Пикассо изобразил на холсте то,  что  я
увидел,  ему  вряд ли удалось бы сбыть эту картину, и тем не менее я испытал
те же чувства, что и капитан. Сплошные темные стены по сторонам и чуть более
светлая,  отливающая густой зеленью полоса  точно по  курсу  лодки. Открытая
щель в ледовом поле.
     Через три минуты мы  уже находились на поверхности Северного Ледовитого
океана, в 350 милях от  Северного полюса. Нагромождения ледяных блоков самых
причудливых очертаний возвышались футов на двадцать над верхушкой "паруса" и
подступали так близко, что, казалось, можно было потрогать их рукой. Три или
четыре  таких ледяных горы виднелись на  западе, а дальше свет наших фонарей
пробиться не мог, там стояла сплошная, беспросветная тьма.
     На  востоке вообще нельзя  было  ничего разглядеть, тут  недолго было и
ослепнуть. Даже защитные очки не спасали от нестерпимого блеска, глаза мигом
туманились  и  начинали  слезиться.  Пригнув  голову  и   сильно  прищурясь,
удавалось только на долю секунды не то что различить, а скорее, вообразить у
самого борта "Дельфина" узкую полосу черной, уже подернутой ледком воды.
     Пронзительно воющий ветер сотрясал мостик и поднятые антенны, удерживая
стрелку  анемометра  на  отметке  60 миль в час. Теперь  это  был  настоящий
ледовый  шторм: не  просто  густой, клубящийся  туман, который  окружал  нас
сегодня утром, а сплошная, грозящая смертью стена бешено мчащихся  крохотных
игл,  перед которыми не устояла бы никакая  фанера и вдребезги разлетелся бы
даже  стакан  в  вашей  руке.  На барабанные  перепонки  давило погребальное
завывание ветра, но  даже  оно  не могло  заглушить  беспрестанный  скрежет,
грохот, басовитый гул, производимый  миллионами  тонн садистски  истязаемого
льда, который под воздействием  могущественной силы,  чей центр располагался
Бог весть где, за тысячи миль  отсюда, трескался, сплющивался и передвигался
с места на место, громоздя все новые и новые ледяные горы, хребты и ущелья и
порой создавая  новые  щели, чернеющие  чистотой  воды и тут же,  на глазах,
затягивающиеся ледяной пленкой.
     -  Тут постоять  -  умом  тронешься. Давайте-ка вниз!  - сложив рупором
ладони,  прокричал  мне  Свенсон в  самое  ухо, но даже  тут  я  не  столько
расслышал, сколько догадался: так силача была эта северная какофония.
     Мы спустились вниз,  в центральный пост,  который  теперь показался нам
оазисом тишины и  покоя.  Свенсон  развязал капюшон своей парки, снял шарф и
защитные  очки,  почти полностью  прикрывавшие лицо,  посмотрел  на  меня  и
недоуменно покачал головой.
     -  А кто-то еще толкует о "белом безмолвии" Арктики. Да по сравнению со
всем этим даже цех, где клепают котлы, покажется читальным залом, - он снова
покачал  головой. -  В прошлом  году мы плавали подо  льдом и тоже  пару раз
высовывали нос наружу. Но ничего подобного не видели.  И даже не слыхали про
такое. Даже  зимой. Холодина? Да, конечно, зверский мороз, ветер - но это не
слишком мешало  нам  прогуляться  по  льду.  Я  еще, помню, посмеивался  над
историями  про  исследователей,   которых  непогода  заставляла  долгие  дни
проводить в  укрытиях. Но  теперь... Теперь я  понимаю, отчего погиб капитан
Скотт.
     - Да, погодка паршивая, - согласился я. - А  как насчет нас, коммандер?
Мы здесь в безопасности?
     -  Трудно сказать, -  пожал  плечами  Свенсон. -  Ветер прижимает нас к
западной  стенке полыньи, по правому борту остается примерно пятьдесят ярдов
чистой воды. Пока нам ничего  не  угрожает. Но вы сами видели и слышали, что
лед  все время  движется, и  к тому же довольно  быстро.  Щель, в которой мы
стоим, образовалась не больше часа назад. А вот надолго ли... Это зависит от
состояния  льда.  Надо  иметь  в  виду,  что подобные  полыньи  могут  порой
чертовски быстро смыкаться.  И  хотя у  "Дельфина" солидный запас прочности,
его корпус не выдержит такого  давления.  Мы можем  простоять  здесь  многие
часы, а может,  придется улепетывать через пару минут. Во всяком случае, как
только восточный край подступит ближе чем на десять футов,  придется нырять.
Сами понимаете, что случится с кораблем, если его зажмет в ледовые тиски.
     - Понимаю. Его  сплющит, протащит через полюс, а потом, через пару лет,
отпустит на дно океана. Правительству  Соединенных Штатов это не понравится,
коммандер.
     -  Да, карьера коммандера Свенсона окажется под  угрозой, -  согласился
капитан. - Я думаю...
     - Эй! - донесся выкрик из радиорубки. - Скорее сюда!
     - По-моему, я зачем-то понадобился Забринскому, - пробормотал Свенсон и
припустил  в радиорубку. Я  последовал  за ним.  Забринский, сидя в  кресле,
развернулся на  пол-оборота и,улыбаясь до ушей, протянул наушники  Свенсону.
Тот взял их, немного послушал, потом кивнул.
     - DSY, -  тихо сказал он. - DSY, доктор Карпентер. Мы их поймали. Взяли
пеленг? Отлично! - повернулся  к выходу, окликнул старшину рулевых. - Эллис,
передайте штурману, пусть придет как можно скорее.
     - Все-таки  мы засекли их,  капитан, - бодро заключил Забринский. Но  я
заметил, что  глаза у  него  не улыбались.  -  Должно  быть, там подобрались
крепкие ребятишки.
     -  Очень крепкие, Забринский, -  рассеянно  отозвался Свенсон. Взгляд у
него  стал  отсутствующим, и  я знал, что  он  слышит  сейчас: металлический
скрежет несущихся ледышек, треск и  вой сотен тысяч крохотных пневматических
молотов, не позволяющих там, на мостике субмарины, разговаривать  нормальным
голосом. - Очень и очень крепкие... Связь двухсторонняя?
     Забринский  покачал головой  и отвернулся.  Улыбка  у  него исчезла.  В
радиорубку  заглянул Рейберн  и,  взяв  листок бумаги, отправился  к  своему
столу. Мы тоже. Минуты через две он поднял голову и сказал:
     - Если вы мечтаете о воскресной прогулке, можете отправляться.
     - Так близко? - спросил Свенсон.
     -  Буквально  рукой  подать! Пять  миль точно  на восток,  плюс-  минус
полмили. Ну, что, неплохие из нас ищейки, а?
     - Нам просто повезло- отрезал Свенсон. Он вернулся в  радиорубку. - Ну,
как там? Не поговорили?
     - Мы их совсем потерли.
     - И поймать снова нельзя?
     - Мы и так поймали к всего на минуту, капитан. Не больше.
     Потом сигнал угас. Правда, постепенно. Наверное, доктор Карпентер прав,
они  крутят ручной генератор... - Забринский помолчал,  потом ни к селу ни к
городу заметил -  Моя шестилетняя дочка запросто может крутить такую машинку
минут пять, а то и больше.
     Свенсон  взглянул  на меня  и  молча отвернулся.  Мы  прошли  к  пульту
глубины. Сквозь  приоткрытый люк в центральный пост доносились  вой  шторма,
скрежет льда и барабанный стук маленьких острых ледышек. Свенсон сказал:
     -  Забринский  выразился  очень точно...  Интересно,  как  долго  будет
бушевать этот проклятый шторм?
     - Слишком долго. У  меня в каюте медицинская сумка, фляга с медицинским
спиртом и специальная защитная одежда. Вас  я  попрошу собрать  мне в рюкзак
фунтов  тридцать аварийных рационов, высококалорийных белковых концентратов.
Бенсон знает, что надо.
     - Я вас правильно  понимаю? - медленно произнес  Свенсон.  - Или у меня
уже котелок не варит?
     - У кого  тут  котелок не варит? - В дверях появился Хансен, его улыбка
свидетельствовала, что он услышал слова капитана, но не понял интонации и не
увидел  лица  Свенсона. - Если котелок не варит,  дело плохо.  Придется  мне
посадить вас  на цепь,  капитан,  и принять на себя командование.  Так ведь,
по-моему, говорится в уставе?
     -   Доктор   Карпентер   собирается  закинуть   за   спину   рюкзак   с
продовольствием и прогуляться на станцию "Зебра".
     - Так вы их поймали снова?  - Хансен забыл про меня. - Правда, поймали?
И взяли второй пеленг?
     - Да,  только  что. Отсюда до них  рукой подать. Около  пяти миль,  как
утверждает наш малыш Рейберн.
     -  О  Господи!  Пять  миль! Всего  лишь  пять миль!  - Однако радостное
оживление  у  него  на  лице  тут  же  пропало, словно  сработал  внутренний
переключатель.  - В такую погодку  это все равно  что  пятьсот. Даже старику
Амундсену удалось бы прошагать в этом месиве не больше десяти ярдов.
     - А вот доктор Карпентер полагает, что  способен превзойти Амундсена, -
сухо  сообщил Свенсон. -  Он как раз сказал, что намеревается совершить туда
прогулку.
     Хансен  взглянул на  мен  долгим,  оценивающим  взглядом,  потом  снова
повернулся к Свенсону.
     - Я  вот подумываю: ели  кого-то и заковывать в цепи, так  скорее всего
доктора Карпентера.
     - Может, вы и правы, согласился Свенсон.
     - Послушайте, - заговорил я. - Там ведь люди, на станции "Зебра". Может
их там осталось мало, но они есть.  Пусть даже только один человек. Эти люди
терпят  бедствие.  Они  на  краю  гибели.  На самой  грани  жизни и  смерти.
Перешагнуть  эту грань - мгновенное дело.  Я же врач,  я это знаю.  Им может
помочь сущий пустяк. Глоток спирта, немного еды, кружка горячей воды, какая-
нибудь таблетка. И они останутся жить. А без такого пустяка они скорее всего
умрут. Они имеют право рассчитывать  хоть  на какую- то помощь. Я не требую,
чтобы  кто-то  шел туда вместе со мной, я только  прошу, чтобы  вы выполнили
приказ Вашингтона и оказали мне  любое возмжное  содействие, не подвергающее
опасности  "Дельфин" и  его  команду.  Попытка  удержать меня силой вряд  ли
похожа на содействие. Я же не прошу вас рискнуть своей субмариной или жизнью
членов ее экипажа.
     Опустив голову, Свенсон уперся взглядом в пол.  Хотел бы я знать, о чем
он сейчас размышляет: о том, каким  способом  лучше всего  меня удержать,  о
том, как  выполнить  приказ Вашингтона,  или о том, что мой брат - начальник
станции "Зебра". Во всяком случае, он промолчал.
     -  Капитан,  его  надо   остановить,  -  напористо  заявил  Хансен.   -
Представьте, что кто-то приставил пистолет к виску или бритву к горлу - ведь
вы же остановили бы его. А это то же самое. Он просто сошел с ума, он  хочет
совершить самоубийство... - он стукнул  кулаком  по переборке. - О  Господи,
док! Как, по-вашему, почему операторы  дежурят на сонаре даже сейчас,  когда
мы сидим в полынье? Да потому, что они предупредят нас, когда  лед подступил
слишком близко. А вахтенный на мостике не выдержит и полминуты, да он ничего
и  не  разберет в той  ледяной круговерти. Да вы сами поднимитесь на мостик,
хотя бы секунд на двадцать, - уверен, вы тут же передумаете!
     - Мы только что спустились с мостика, - пояснил Свенсон.
     - И он все равно собирается идти? Ну, тогда все ясно: он спятил!
     -  Мы  можем  сейчас  нырнуть, -  сказал Свенсон.  -  Положение станции
известно. Поищем полынью  в радиусе мили от "Зебры". Вот  тогда будет другое
дело.
     -  Это все равно,  что искать иголку в стоге сена, - возразил я. - Если
даже нам повезет, это займет часов шесть, не меньше. И не говорите  мне  про
торпеды, в этом районе  толщина  льда доходит до сотни футов.  Это многовато
даже  для вас. Ваши торпеды  для этих  глыб - все равно  что  кольт двадцать
второго калибра.  Короче,  пока мы  снова пробьемся наверх, пройдут часы или
даже дни. А я могу туда добраться за два-три часа.
     - Да, если  не замерзнете на первой же сотне футов, - заговорил Хансен.
-  Да,  если  не  свалитесь с тороса и не сломаете  себе  ногу. Да, если  не
ослепнете в первые же секунды. Да, если не провалитесь в свежую полынью и не
утонете  или,  если  сумеете выбраться, не  превратитесь  в сосульку...  Ну,
ладно, даже если с вами всего этого не случится, будьте так добры, объясните
мне, как вы  собираетесь вслепую  добраться до станции. Гирокомпас  весом  в
полтонны на спине не потащишь,  а  обычный компас в этих широтах бесполезен.
Магнитный полюс,  как  вам известно, сейчас южнее нас и далеко, к западу. Да
если бы  вы  и  сумели воспользоваться компасом,  в такую пургу вы все равно
можете  не заметить стоянку или  что там от  нее  осталось, пройдете в сотне
ярдов  и  ничего  не увидите. И, наконец, если  каким-то  чудом  вы все-таки
сумеете  туда  добраться,  как,  черт  вас  побери,  вы собираетесь  попасть
обратно? Привяжете здесь ниточку и будете пять миль разматывать  клубочек?..
Нет, это безумие, другого слова и не подберешь!
     - Да, я могу сломать ногу,  утонуть или замерзнуть, - согласился я. - И
все же я сделаю попытку. Что касается поиска пути туда и обратно, то это как
раз несложно. Вы запеленговали  "Зебру"  и знаете точно,  где она находится.
Вам не трудно  запеленговать  и любой  другой  передатчик.  Так  что я  могу
прихватить с  собой рацию и  поддерживать  с вами  связь,  а  вы будете  мне
подсказывать, куда идти. Все очень просто.
     - Может, и  так, - отрезал  Хансен. - Если бы не одна мелочь: у нас нет
такой рации.
     -  У  меня в чемодане лежит  "уоки-токи"  с  радиусом действия двадцать
миль, - сообщил я.
     - Какое совпадение! - пробормотал Хансен. - Случайно прихватили с собой
эту игрушку, верно?..  Держу пари, док,  у вас  в  чемодане еще много всяких
забавных вещичек, а?
     - Что везет в чемодане доктор  Карпентер, разумеется, не наше дело, - с
легкой укоризной произнес Свенсон. Раньше он так не считал. - А  вот то, что
он собирается уйти в одиночку, это уже касается и нас. Доктор  Карпентер, вы
в самом деле полагаете, что мы согласимся с этим легкомысленным намерением?
     - Я не прошу вас ни с чем соглашаться, -  заявил я. - Ваше согласие мне
ни к чему. Прошу вас об одном: не мешайте мне. Ну, и еще, если можно,  дайте
мне кое-что из продовольствия. Если нет, обойдусь и так.
     С  этими словами я  отправился в свою каюту. Вернее,  в каюту  Хансена.
Впрочем, моя  или  чужая,  мне  было  наплевать,  притворив дверь, я  тут же
заперся на ключ.
     Законно  предполагая, что  Хансен будет не слишком доволен, найдя дверь
собственной каюты на замке, я не стал зря терять время. Набрав  шифр, открыл
чемодан. Почти три четверти его объема занимала защитная арктическая одежда,
самая лучшая, какую только  можно купить. Тем  более что  покупал я ее не за
собственные деньги.
     Я сбросил с  себя  одежду, натянул просторное вязаное  белье, шерстяную
рубашку  и  вельветовые  рейтузы,  а  поверх -  толстую  шерстяную  парку  с
подкладкой из. чистого шелка. Парка у меня была не совсем обычная, слева под
мышкой был  пришит кармашек  странной формы  на замшевой подкладке, еще один
такой же карман, но уже иной формы, виднелся и справа. С самого дна чемодана
я  достал  три  примечательные  вещицы.  Одну  из  них,  девятимиллиметровый
автоматический "манлихер-шенауэр", сунул в карман слева,  и  он пришелся как
раз впору,  а остальные две,  запасные обоймы, свободно поместились в правом
кармане.
     Надеть на себя все  остальное было уже просто. Две пары толстых вязаных
носков, войлочные бурки  и  наконец меха - верхняя парка  и брюки из оленьих
шкур. Капюшон из волчьего меха,  унты из котика и рукавицы из меха северного
оленя поверх перчаток из  шелка и варежек  из шерстяной пряжи  довершили мой
наряд.  Теперь, если я  и  уступал белому  медведю  в  способности выжить  в
условиях арктической бури, то совсем немного.
     Я повесил  на  шею защитные  очки  и  маску, сунул во внутренний карман
меховой парки водонепроницаемый фонарь в резиновом чехле, извлек "уоки-токи"
и  закрыл  чемодан.  И  снова   запер  на  шифр.   Сейчас  в  этом  не  было
необходимости, "манлихер-шенауэр" покоился у меня под мышкой, но пусть будет
хоть какое-то  занятие  Свенсону  на время  моего  отсутствия.  Разместив  в
рюкзаке медицинскую сумку и стальную флягу со спиртом, я отпер дверь каюты.
     Пока я собирался, Свенсон даже не сдвинулся с места. Хансен тоже.  Но к
ним добавились еще двое: Ролингс и Забринский. Хансен, Ролингс и Забринский,
трое  самых  крупных  парней на корабле. В последний раз я их видел вместе в
Холи-Лох,  когда  Свенсон вызвал  их с "Дельфина",  чтобы они присмотрели за
мной и помешали мне сотворить что-нибудь нежелательное. Возможно, коммандеру
Свенсону  снова пришла в голову та же  мысль.  Хансен, Ролингс и Забринский.
Они показались мне сейчас просто великанами.
     Я обратился к Свенсону:
     - Ну, так что? Закуете меня в цепи?
     - Небольшая формальность, - заявил  Свенсон. Он и глазом не моргнул при
виде меня, хотя явно мог бы решить, что к  нему на подлодку ненароком забрел
одинокий  шатун-гризли.  -  Заявление  для записи на  пленку. Ваши намерения
самоубийственны, у вас нет никаких шансов. Я не могу на это согласиться.
     - Прекрасно, ваше заявление записано на пленку, к тому же в присутствии
свидетелей. Теперь дело за цепями.
     -  Я не могу дать свое согласие  из-за того, что только что  обнаружена
опасная  поломка.  Наш  техник проводил обычную калибровку  ледовой машины и
обнаружил, что  сгорел  один  из электромоторов.  Запасных  у нас  нет, надо
перематывать катушку. Вы сами  понимаете, что  это значит. Если нам придется
нырнуть, мы не сможем  найти дорогу обратно. Стало быть, все, кто  останется
на льду, будут для нас потеряны.
     Я  не  винил  капитана, но был немного разочарован: у него  было  время
придумать что-то получше. Я сказал:
     - Давайте свои цепи, коммандер. Дождусь я их или нет?
     - Вы все равно собираетесь идти? Даже после того, что я вам сообщил?
     - Да  перестаньте вы,  ради Бога!  В  конце концов, я могу  пойти и без
запаса продовольствия.
     -  Моему старшему  помощнику,  - голос  Свенсона  звучал  теперь сугубо
официально, - торпедисту Ролингсу и радисту Забринскому все это очень не  по
душе.
     - А мне плевать, по душе им это или нет.
     - Они просто не могут позволить вам сделать это, - настойчиво продолжал
капитан.
     Это были не просто  крупные парни, это были гиганты.  Я  против них был
все  равно что ягненок против голодных львов. Конечно, я прихватил пистолет,
но чтобы достать его  из-под верхней парки, мне пришлось бы почти раздеться,
а  Хансен  доказал еще  тогда, в  столовой,  в  Холи-Лох,  как  стремительно
реагирует на любое подозрительное движение.  Но даже если я достану пистолет
- что из этого? Таких людей, как Хансен, Ролингс или Забривский, на испуг не
возьмешь. Даже с пистолетом.  А выстрелить в них я  не смогу.  Они ведь тоже
всего-навсего выполняют свой долг.
     - Они и не позволят вам сделать это, - снова заговорил капитан. - Если,
конечно, вы не позволите им сопровождать вас. Они вызвались добровольно.
     -  Конечно, добровольно, -  фыркнул Ролингс.  -  Особенно когда  в тебя
ткнули пальцем.
     - Они мне не нужны, - заявил я.
     - Вот  и  вызывайся  после  этого  добровольцем,  -  как  бы  про  себя
проговорил Ролингс. - Могли бы хоть спасибо сказать, док.
     - Вы подвергаете опасности жизнь своих подчиненных, коммандер  Свенсон.
А помните, что сказано в приказе?
     - Помню. Но я помню и то, что в походе по Арктике,  как и  в  горах или
разведке, шансы на успех у группы по меньшей мере удваиваются. Я помню и то,
что если  мы  позволим  штатскому врачу  в  одиночку  отправиться на станцию
"Зебра", а  сами  будем отсиживаться, как зайцы, в тепле и  уюте,  то  честь
американского флота наверняка будет запятнана.
     - Значит, вы рискуете жизнью своих  людей ради доброго имени подводного
флота Соединенных Штатов. А что думают по этому поводу ваши подчиненные?
     - Вы слышали, что сказал  капитан,  -  произнес Ролингс, - Мы вызвались
добровольно. Да гляньте хоть на Забринского. Вылитый герой!
     - Перестань, - потребовал Забринский. -Никакой я не герой!..
     И  я уступил.  А  что  мне  еще  оставалось  делать? Да и потом,  как и
Забринский,  никаким героем я не был  и  к тому  же  вовремя осознал, что  с
такими спутниками даже самая трудная дорога покажется легче и веселей.




     Первым сдался лейтенант Хансен. Нет, слово "сдался"  здесь не подходит,
Хансен, похоже, даже не знал, что такое понятие существует, просто он первый
из нас стал проявлять проблески здравого смысла. Схватив  меня за локоть, он
почти прижался губами к моему уху, стащил защитную маску и прокричал:
     - Все, док! Пора остановиться!
     - Еще один торос, - заорал я в ответ.
     Хансен  успел  уже снова натянуть  маску,  прикрывая  лицо  от  жгучего
ледяного  ветра, но, кажется, все  же услышал эти слова, потому что отпустил
мою руку и позволил двигаться  дальше. Вот уже два с  половиной часа Хансен,
Ролингс и я  по очереди выдвигались  ярдов  на  десять вперед и прокладывали
путь, держа в руке один конец  длинной веревки - не столько для того,  чтобы
вести  остальных,  сколько чтобы подстраховаться  от грозящих жизни ведущего
опасностей. Хансена  веревка уже однажды выручила,  когда  он поскользнулся,
упал на четвереньки  и, карабкаясь по крутому склону, вдруг свалился куда-то
в  бешено воющую тьму. Восемь футов пролетел он вниз, прежде чем, оглушенный
встряской и  болью во всем теле, повис в воздухе над дымящейся черной водой.
Досталось и нам  с  Ролингсом, мы  едва устояли на  ногах и  минуты  две  из
последних сил  тащили Хансена из только  что образовавшейся трещины. А  надо
сказать,  что  при минусовой  температуре и  штормовом  ветре  даже  на  миг
окунуться в воду  означает верную смерть. Одежда тут же покрывается прочным,
негнущимся  ледяным панцирем, избавиться от  которого  невозможно. Если даже
сердце не  остановится от шока, вызванного мгновенным перепадом температур в
сотню градусов, то, скованный  этим  саваном,  человек все  равно  быстро  и
неотвратимо погибает от холода.
     Поэтому  я  двигался очень  осторожно,  очень осмотрительно, пробуя лед
специальным  щупом,  который  мы  изготовили  после  случая  с  Хансеном  из
пятифутового куска  веревки: мы  окунули его в  воду,  а потом заморозили, и
теперь он был тверже  стали. Я то шагал, скользя и оступаясь, то вдруг терял
равновесие  от  неожиданного  резкого  порыва  ветра  и  продолжал  путь  на
четвереньках,  слепо   и  монотонно  двигая  ногами  и  Руками.  И  внезапно
почувствовал, что ветер потерял силу  и  острые  ледышки больше не хлещут по
щекам.
     Вскоре я наткнулся на преграду: это была  вертикальная ледяная стена. С
чувством облегчения я устроился  в  укрытии и,  подняв очки, вынул и включил
фонарик, чтобы указать дорогу остальным.
     И  зря,  наверное:  они вряд  ли  могли  увидеть свет. Все  эти  два  с
половиной часа мы двигались, как слепые, тараща глаза и вытянув вперед руки,
а  что  касается  защитных очков, то проще  было бы надеть на голову дульный
чехол  с  корабельной  пушки:  результат  был  бы  тот  же.  Первым  ко  мне
приблизился Хансен. Я окинул  его  взглядом: очки, защитная маска,  капюшон,
одежда  - вся  передняя  часть  его тела,  от макушки до  пят,  была покрыта
толстым блестящим слоем льда, лишь кое-где на сгибах  чернели  трещинки.  За
добрых пять футов я уже расслышал, как  эта корка трещит и похрустывает  при
движении. На голове, плечах и локтях намерзли длинные ледяные перья, в таком
виде ему бы  только сниматься  в фильмах  ужасов в роли какого-нибудь жителя
Плутона или другого инопланетного чудища. Боюсь, что и я выглядел  нисколько
не лучше.
     Мы  все сгрудились  поплотнее под защитой стены.  Всего в четырех футах
над нашими головами стремительно неслась бурная, грязно- белая река ледового
шторма. Сидевший  слева  от меня Ролингс поднял очки, поглядел на схваченный
морозом мех и принялся сбивать кулаком ледяную корку. Я схватил его за руку.
     - Не надо трогать, - сказал я.
     - Не надо  трогать?  - Защитная маска  приглушала его голос,  однако не
мешала  мне слышать,  как стучат  у  него зубы. - Эти стальные доспехи весят
целую тонну. Я сейчас не в том настроении, док, чтобы таскать такие тяжести.
     - Все равно не надо трогать. Если бы не этот лед, вы бы давно замерзли:
он, как  броня,  защищает  вас от  ледяного ветра. А  теперь покажите-ка мне
лицо. И руки.
     Я проверил его и  остальных, чтобы не было обморожений, а  потом Хансен
осмотрел  меня. Пока  что нам везло.  Мы посинели,  покрылись царапинами, мы
беспрестанно тряслись  от холода, но пока что никто не  обморозился. Меховая
одежда моих спутников, разумеется, уступала мое собственной, но тем не менее
справлялась  со своей  задачей  неплохо.  Что ж, атомным  субмаринам  всег,а
достается  все  самое лучшее, и полярная  одежда не была  здесь исключением.
Однако если они и не промерзли до  костей, то из сил уже почти выбились, это
чувствовалось  по  их  лицам и  особенно по тяжелому  дыханию.  Чтобы просто
шагать  навстречу штормовому  ветру,  и  без  того требуется масса  энергии,
ощущаешь себя,  как муха, попавшая  в смолу, а  тут  еще приходилось  раз за
разом карабкаться на торосы, падая и скользя, катиться  куда-то вниз, а то и
обходить совсем уж  неприступные  ледяные горы, да все это с грузом  в сорок
фунтов за спиной,  не считая добавочной тяжести  ледяной коры, да все это  в
полной  темноте,  не   различая  дороги,  то  и  дело  рискуя  свалиться   в
какую-нибудь предательскую трещину,- словом, настоящий кошмар.
     - Отсюда уже нет смысла возвращаться, - сказал Хансен. Как и Ролинс, он
дышал тяжело, с присвистом,  словно задыхаясь.  - Боюсь, док, мы совсем  как
загнанные лошади.
     -  Надо было слушать, что вам  вдалбливал доктор Бенсон, -  укоризненно
заметил я. - Уписывать за обе щеки яблочные пироги со сливками да  бока себе
отлеживать - тут любой потеряет форму.
     - Да? - он уставили на меня. - Ну, а вы, док? Как вы себя чувствуете?
     - Чуточку устал,  -признался я. -Но не настолько, чтобы обращать на это
внимание.
     Не  настолько,  чтобы  обращать на  это внимание. Да у меня просто ноги
отваливались! Но зато  и гордости  я пока  еще  не потерял Скинув рюкзак,  я
достал флягу со спиртом.
     - Предлагаю передышку на пятнадцать  минут. Больше нельзя: замерзнем. А
пока пропустим по  капельке этой жидкости,  которая  заставит наши  кровяные
тельца крутиться пошустрее.
     - А я слышал, что медики не  рекомендуют употреблять алкоголь в сильные
морозы, - нерешительно произнес Хансен. - Вроде бы поры расширяются...
     -  Назовите  мне любую  вещь,  -  отозвался  я, -  все, что  приходится
человеку делать, - и я  найду врачей, которые считают это вредным. Если всех
слушать... Кроме того, это не просто алкоголь, это лучшее шотландское виски.
     - Так  бы  сразу  и сказали.  Давайте-ка сюда.  Ролингсу и  Забринскому
только чуть-чуть,  они  к  такому  виски  не  привыкли...  Что  там  слышно,
Забринский?
     Забринский, сложив  ладони рупором, как раз что-то  говорил в микрофон,
над головой у него торчала антенна "уоки-токи", а  в одно ухо  под капюшоном
был воткнут наушник. Ему, как специалисту-радиотехнику, я отдал рацию еще на
"Дельфине".  Кстати,  именно  поэтому  мы и  не заставляли  его прокладывать
дорогу по ледяному  полю. Стоило  ему упасть,  а тем более окунуться в воду,
как рация, висевшая у него за спиной, тут же вышла бы из строя. А это был бы
конец: без радиосвязи мы бы не только потеряли всякую  надежду найти станцию
"Зебра"  -  у нас остался  бы  один  шанс  из  тысячи  вернуться  назад,  на
"Дельфин".  Забринский  напоминал  комплекцией  средних  размеров  гориллу и
обладал примерно таким же  запасом прочности, но мы обращались с ним, как  с
вазой из дрезденского фарфора.
     - Да что-то никак не разберу,  - ответил Забринский Хансену. - С рацией
все нормально, но от  этого шторма сплошной писк и треск... Нет, погодите-ка
минуточку...
     Он  пригнулся пониже, снова сложил руки, прикрывая микрофон от ветра, и
заговорил;
     - Это Забринский... Это Забринский... Да, мы  тут порядком  выбились из
сил, но  док считает, что  сумеем добраться... Погодите, сейчас спрошу, - он
повернулся  ко  мне. - Они  хотят  знать,  как далеко  мы ушли...  Примерно,
конечно.
     - Примерно четыре мили,  - пожал я плечами. - Три с половиной, четыре с
половиной  - выбирайте  сами.  Забринский  снова  произнес несколько слов  в
микрофон, вопросительно посмотрел на нас с Хансеном и, когда мы оба покачали
головой, закончил сеанс. Потом сказал:
     - Штурман  предупреждает,  что  мы  на  четыре-пять градусов  сбились к
северу, так что нам надо взять южнее, а то промахнемся на пару сотен ярдов.
     Это было бы  хуже  всего.  Прошло  уже больше часа,  как мы  получили с
"Дельфина"  пеленг,  а  между сеансами радиосвязи мы  могли  ориентироваться
только  по силе и  направлению ветра, бьющего нам в лицо. Надо  учесть,  что
лица  мы прятали под масками, а палец трудно назвать точным инструментом для
определения  направления ветра, кроме того,  была опасность, что ветер может
перемениться, а  то и вообще повернуть в обратную сторону.  Вот это уж точно
было бы хуже всего.
     Так я и сказал Хансену.
     - Да, - мрачно согласился он. - Тогда мы  пойдем по  кругу и закружимся
до смерти. Что может быть хуже этого? - Он отхлебнул еще  виски, закашлялся,
сунул флягу  мне  в руку. - Ну, что ж, на  душе  стало  немного  веселее. Вы
честно считаете, что мы сумеем туда добраться?
     - Если хоть чуточку повезет. Может, наши рюкзаки слишком тяжелы? Что-то
оставить здесь?
     Меньше всего мне хотелось что-нибудь здесь бросать, ничего лишнего мы с
собою не брали:  восемьдесят фунтов  продовольствия, печка, тридцать  фунтов
сухого горючего в брикетах, 100 унций алкоголя, палатка и медицинская  сумка
с достаточным запасом лекарств, инструментов и материалов. Но я хотел, чтобы
решение приняли мои спутники, и был уверен, что слабости они не проявят.
     - Ничего оставлять не будем, - заявил Хансен. Передышка или виски пошли
ему на пользу, голос звучал увереннее, зубы почти не стучали.
     - Давайте  эту мыслишку похороним,  - поддержал его Забринский. Когда я
впервые увидел его в  Шотландии,  он напомнил мне белого медведя,  здесь,  в
ледовых просторах, огромный и грузный в своей меховой одежде, он  еще больше
походил на этого зверя.  И не только телосложением: казалось, он  совершенно
не ощущал  усталости и  чувствовал себя во  льдах,  как  рыба в воде. -  Эта
тяжесть у  меня за спиной  - как больная нога:  с нею  плохо,  а без нее еще
хуже.
     - А вы? - спросил я Ролингса.
     - Я молчу: надо копить силы, -  провозгласил тот.  - Сами увидите: чуть
погодя мне придется тащить еще и Забринского.
     Мы  снова  надели  мутные,  исцарапанные и  почти  бесполезные  в  этих
условиях защитные очки, с трудом разогнувшись, поднялись на ноги и тронулись
к югу, пытаясь обойти  высокую ледяную  гряду, преградившую  нам путь. Такой
длинной стены мы еще не встречали, но это было даже к лучшему: нам все равно
следовало  скорректировать  курс,  а  делать  это  было   куда  удобнее  под
прикрытием.  Мы  отшагали  около  четырехсот  ярдов,  когда  ледяная   стена
неожиданно кончилась, и ледовый шторм набросился на нас с такой яростью, что
сшиб меня с ног. Держась за веревку, я с помощью остальных кое-как поднялся,
и мы  продолжили путь,  наклоняясь  чуть  ли  не до земли,  чтобы  сохранить
равновесие.
     Следующую милю  мы  одолели меньше  чем за полчаса.  Идти  стало легче,
намного  легче, хотя по-прежнему то и дело приходилось  делать  крюк, обходя
торосы и трещины, к тому же все мы, кроме Забринского, шли на пределе  сил и
поэтому часто спотыкались  и падали,  у меня же вообще  каждый шаг отдавался
резкой болью в ногах, от щиколоток до бедер. И все-таки, полагаю, я выдержал
бы  дольше  всех, даже дольше  Забринского: у меня  был мотив, была движущая
сила,  которая заставила бы меня шагать вперед даже после того,  как налитые
свинцом ноги отказались бы повиноваться. Майор Джон Холлиуэлл. Мой старший и
единственный  брат. Живой  или  мертвый.  Был он  жив или  уже  погиб,  этот
единственный в мире человек, которому я был обязан  всем, чего успел достичь
и добиться? Или  же он умирал - умирал как раз сейчас, когда я думал о  нем?
Его жена Мэри и  трое  его детишек, с которыми  мне  так весело  было валять
дурака, имели право знать, как все это произошло, и только я мог поведать им
это. Жив  он или мертв? Я  уже  не чувствовал  ног,  даже жгучая боль  стала
какой-то  чужой, отдаленной.  Я должен все  узнать,  я должен  все узнать, и
сколько бы миль ни оставалось до станции  "Зебра", я проделаю этот путь даже
на четвереньках.  Я должен все узнать... И не только о судьбе брата. Была  и
еще одна  причина, которая  всему  миру показалась бы куда более важной, чем
жизнь или смерть  какого-то начальника станции. Даже более важной, чем жизнь
или смерть всех сотрудников этого оторванного от цивилизации форпоста науки.
Так посчитал бы весь мир...
     Давление   ветра  и  беспрерывный  обстрел   ледяных  частиц   внезапно
прекратились,  я  оказался  под  защитой  еще  одного,  даже  более высокого
ледяного  хребта. Я  подождал  остальных,  попросил Забринского  связаться с
"Дельфином"  и уточнить  нашу  позицию  и  оделил  всех  еще  одной  порцией
алкоголя.  Большей, чем в первый раз. Сейчас это нам  было  куда  нужнее.  И
Хансену, и Ролингсу приходилось очень туго, они дышали жадно, с присвистом и
всхлипами, точно марафонцы в последние, самые изнурительные минуты бега. Тут
я  обнаружил,  что и  сам дышу точно так же, мне с трудом удалось  задержать
дыхание, чтобы  проглотить  немного  виски.  Может,  Хансен прав, и алкоголь
только вредит нам? Нет. на вкус приятно, значит, помогает.
     Сложив ладони, Забринский что-то проговорил в микрофон. Через минуту он
вытащил наушники из-под капюшона и выключил "уоки- токи".
     - Мы здорово стараемся или нам просто везет,  - сказал он. - А может, и
то, и  другое. "Дельфин"  сообщает, что мы сейчас точно  на  курсе...  -  он
принял у  меня стакан  и удовлетворенно вздохнул. -  Это хорошая новость. Но
есть и плохая.  Края  полыньи, где стоит "Дельфин",  начинают  смыкаться.  И
довольно  быстро.  Капитан  прикинул, что  часа через  два  оттуда  придется
уходить.  Не  больше чем  через два часа...  -  Он помолчал, потом  медленно
закончил: - А ледовая машина все еще в ремонте.
     -  Ледовая машина... - как дурак, повторил я. Вернее я чувствовал  себя
дурак дураком, а как это выражалось внешне, не знаю. - Значит...
     - Конечно, браток,  -  сказал Забринский. Его голос звучал устало.  - А
вы, небось,  не поверили шкиперу, а доктор Карпентер? Решили, что  вас хотят
одурачить?
     - Вот  так  помощнички,  - мрачно  произнес  Хансен . видите,  как  все
великолепно  складывается?  "Дельфин"  ныряет,  лед  смыкается, мы  здесь  -
"Дельфин"  там, мы сверху - они снизу, а между  нами эти проклятые льды.  Им
наверняка  больше  не  удастся найти  нас даже  если  они  и починят ледовую
машину. Так  что придется выбирать:  сразу ложиться  и  помирать  или сперва
походить кругами пару часов, а уж потом ложиться и помирать?
     - Это трагедия, - печально заметил Ролингс. - Не для нас лично - я имею
в виду  военно-морские силы  Соединенных Штатов, Мне  кажется,  лейтенант, я
имею  право  сказать, что  мы  являемся,  вернее,  являлись  многообещающими
молодыми  людьми.  Во всяком случае,  мы  с  вами. Забринский, пожалуй,  уже
достиг потолка своих возможностей. И довольно давно.
     Ролингс  произнес  это, по-прежнему стуча  зубами  и жадно  втягивая  в
легкие  воздух.  Я подумал, что именно такого человека, как  Ролингс, хорошо
иметь рядом, когда дела складываются  не в вашу пользу. А наши дела, похоже,
складывались далеко не в нашу пользу. Они с Забринским наверняка прослыли на
"Дельфине"  записными  остряками,  хотя юмор у них был, конечно,  грубоват и
тяжеловесен. Не  знаю почему, но им нравилось прятать  острый ум  и  немалые
знания под маской шутов и балагуров.
     - Значит, осталось еще два часа,  - протянул я. -  Если возвращаться на
лодку, ветер будет нам в спину, и за час мы вполне успеем. Нас туда донесет,
как пушинку.
     - А как же люди на "Зебре"? - спросил Забринский:
     - Мы сделали все, что в наших силах. Или что-то в этом роде.
     - Мы потрясены, доктор  Карпентер, - сказал Ролингс. Шутливая интонация
в его голосе звучала теперь не так явственно, как секундами раньше.
     - И глубоко  разочарованы, - добавил Забринский. Слова были вежливы, но
тон оставался холодным - и вовсе не из-за ветра.
     - А что меня  разочаровывает, - довольно  резко вмешался Хансен,  - так
это умственное развитие  некоторых  наших морячков-  простачков...  - В  его
голосе я  уловил обвинительную нотку.  -  Конечно, доктор Карпентер считает,
что  мы  должны  вернуться.  Все,  кроме него. Доктор  Карпентер  сейчас  не
вернется даже за все золото Форта Нокс... - Он  стал неуклюже подниматься на
ноги. - Осталось не больше полумили. Давайте скорее с этим кончать.
     При  свете фонаря я заметил, как  Ролингс и Забринский  переглянулись и
одновременно пожали  плечами.  Потом тоже  медленно встали, и мы  продолжили
путь.
     После этого не прошло и трех минут, как Забринский сломал ногу.
     Все  произошло  очень просто, но остается только удивляться, почему это
не  случилось гораздо раньше.  Мы решили, что, обходя  стену  льда,  рискуем
снова сбиться  с, курса,  и  стали  карабкаться наверх.  Хотя  высота тороса
достигала десяти футов,  но, подсаживая и таща друг  друга, мы добрались  до
его  вершины  довольно  легко.  Спускаясь, я  тщательно обследовал  дорогу с
помощью щупа: в этой кромешной тьме  от фонаря не было никакого толку,  да и
очки  совсем потеряли  прозрачность. Мы  проползли по покатому  склону футов
двадцать, когда наконец достигли крутого обрыва, и я сунул вниз свой щуп.
     - Пять футов, - сообщил я спутникам, когда они приблизились к обрыву. -
Всего пять футов.
     Я перевалился через край, спрыгнул  и стал дожидаться остальных. Первым
за мной последовал Хансен, потом Ролингс. Оба приземлились благополучно. Что
произошло  с Забринским,  трудно было понять: то  ли он сам  неверно  оценил
расстояние, то ли ветер  внезапно  стих и сбил его  с  толку. Как  бы там ни
было, прыгая,  он что-то крикнул, но ветер  унес  его слова. Он  приземлился
рядом со мной на ноги, казалось бы, вполне удачно, но вдруг громко вскрикнул
и тяжело опустился на лед.
     Я  повернулся  спиной к ветру,  снял  бесполезные очки и вынул фонарик.
Забринский полусидел, полулежал  на льду, опираясь на локоть, и без перерыва
выкрикивал  проклятия  и ругательства,  причем, насколько  я  мог расслышать
сквозь защитную  маску,  ни разу  не повторился.  Правая пятка  у  него была
зажата в  трещине шириной в четыре дюйма, одной из тысяч  трещин, провалов и
расселин, покрывающих  ледовое  поле,  а нога  изогнулась  под  таким углом,
какого никакая нормальная нога выдержать  не в состоянии. Мне не требовалось
медицинского диплома,  чтобы с первого  взгляда определить:  лодыжка  у него
сломана. Впрочем,  может  быть,  не лодыжка, а  берцовая кость,  потому  что
высокие ботинки  со  шнуровкой  обычно хорошо защищают  лодыжку,  и основная
нагрузка  приходится на голень. Я надеялся, что перелом хотя бы  закрытый и,
наверно, напрасно: когда нога вывернута  под таким  острым  углом, сломанная
кость почти всегда протыкает кожу. Но,  в общем-то, разницы  особой не было,
все  равно  я  не  собирался тут  же обследовать  ногу:  несколько  минут на
открытом воздухе при такой температуре -и Забринскому  придется весь остаток
жизни ковылять на одной ноге.
     Мы с  трудом приподняли  его, освободили ни к чему  не пригодную теперь
ногу из  трещины и  осторожно усадили радиста  на льду. Я  снял  медицинскую
сумку, опустился на колени и спросил:
     - Сильно болит?
     -  Нет,  она  онемела,  я  ее  почти  не  чувствую...  -  он  выругался
по-черному.  -Вот  чертова невезуха! Какая-то  трещина  -  и  все!  Вот ведь
влип...
     - Хотите  верьте,  хотите нет  - а  ведь я  это  предсказывал, -  качая
головой, язвительно заметил Ролингс. - Точно  предсказывал! Я же сказал, что
в конце концов мне придется тащить эту гориллу на спине.
     Я наложил шины на поврежденную ногу поверх обуви и одежды и привязал их
так прочно, как смог, стараясь прогнать мысль о том,  в какую беду мы теперь
влипли. Две  раны от одного удара.  Мы не  только  лишились  самого сильного
человека в нашей группе, но теперь на наши плечи ложились  дополнительно еще
по крайней мере 220 фунтов, если не  считать 40-фунтового  рюкзака. Поистине
смертельная тяжесть! Забринский угадал, что я думаю.
     -  Вам  придется  оставить  меня  здесь,  лейтенант,  - обратился  он к
Хансену.  Зубы  у него  стучали  от  холода и шока. -  Мы почти  у  цели. Вы
подберете меня на обратном пути.
     - Перестаньте  молоть  чепуху! - резко возразил  Хансен. - Вы  же сами,
черт бы вас побрал, должны соображать, что отыскать вас мы не сумеем.
     - Точно!  -подал  голос и Ролингс. У него,  как и  у Забринского,  зубы
отчетливо выдавали пулеметные очереди.  Он опустился  на колено, поддерживая
грузную тушу своего товарища. -  Имей  в виду: дуракам  медалей не дают. Так
сказано в корабельном уставе.
     -  Но  так  вы  никогда  не  доберетесь  до  "Зебры",  -  запротестовал
Забринский. - Если вы потащите меня...
     - Вы слышали, что я сказал, - прервал его Хансен. - Мы вас не бросим.
     - Лейтенант прав  на  все сто, - согласился Ролингс. - Нет, Забринский,
ты не подходишь  на роль героя.  Самое главное  -  рожей не  вышел... Ну-ка,
пригнись чуток, я сниму со спины у тебя этот груз.
     Я покончил с  шинами и торопливо натянул  варежки  и меховые  рукавицы:
руки  успели замерзнуть в одних шелковых  перчаточках.  Мы распределили ношу
Забринского  между собой,  снова надели  защитные очки  и  маски,  поставили
радиста  на  здоровую  ногу, повернулись лицом к  ветру и двинулись  в путь.
Точнее будет сказать - потащились.
     Но зато теперь, наконец, в самый нужный момент, удача повернулась к нам
лицом.  Перед  нами  открылось  гладкое  пространство,   напоминающее  русло
замерзшей  реки.  Ни  торосов,  ни завалов,  ни  расселин,  ни даже узеньких
трещин,  вроде  той, куда  угодил  Забринский. Только  чистый,  ровный,  как
биллиардный стол, лед, к тому же даже не скользкий: от ударов несомых ветром
крохотных ледышек его поверхность стала шершавой и матовой.
     Один из нас по очереди выдвигался вперед, остальные двое поддерживали с
боков Забринского, который в полном молчании прыгал на  одной ноге. Когда мы
прошли по гладкому льду ярдов триста, Хансен, шедший как раз впереди,  вдруг
остановился так неожиданно, что мы чуть не налетели на него.
     - Дошли! - прокричал он, перекрывая вой ветра. - Мы все-таки дошли! Вот
она! Чуете?
     - Что мы можем чуять?
     -  Гарью пахнет.  Горелой резиной. Неужели не чуете?  Я стащил защитную
маску, приставил раскрытые ладони к лицу и осторожно втянул в ноздри воздух.
Этого было достаточно. Я снова надел маску, покрепче, ухватил лежащую у меня
на плече руку Забринского и последовал за Хансеном.
     А  тут и гладкий лед  кончился. Перед нами вырос  высокий  уступ, куда,
израсходовав почти все оставшиеся силы, мы кое-как взгромоздили Забринского.
С каждым шагом запах гари  становился все сильней и  сильней. Теперь я шагал
впереди. Обогнав остальных,  я двигался спиной к ветру, сняв  очки и водя по
льду лучом фонаря. Запах теперь уже так шибал в нос, что в ноздрях щекотало.
Похоже,  источник запаха  был прямо перед нами.  Я снова развернулся лицом к
ветру, прикрывая рукой глаза, и тут мой фонарь  ударился обо что-то прочное,
твердое, металлическое. Я присмотрелся и сквозь плотную завесу ледовой пурги
различил  искореженные   стальные   конструкции,  покрытые   слоем  льда   с
подветренной  стороны  и несущие явные  следы  огня  с  другой,  - все,  что
осталось от полярного домика.
     Мы все-таки нашли дрейфующую полярную станцию "Зебра"...
     Я подождал своих спутников,  провел  их мимо  угрюмого пожарища,  потом
велел  им  повернуться  спиной  к  ветру и  снять  очки.  Секунд  десять  мы
осматривали  руины  при свете  моего  фонаря.  Все молчали.  Потом мы  снова
повернулись лицом к ветру.
     Дрейфующая станция "Зебра"  состояла  из восьми  отдельных домиков,  по
четыре  в  двух  параллельных  рядах,  расстояние  между  рядами  составляло
тридцать, а  между домиками  в рядах - двенадцать футов, считалось,  что это
уменьшает   опасность   распространения  пожара.   Как  видно,   этого  было
недостаточно. Винить  в этом  кого-то было  трудно.  Такое  могло присниться
только в диких ночных  кошмарах:  взорвались цистерны  с  горючим, и  тысячи
галлонов  пылающей жидкости понесло ветром  по льду.  Ирония судьбы, которой
невозможно избежать, заключается  в  том, что огонь, без которого человек не
может  выжить  в арктических  льдах,  представляет собой  и самого  опасного
врага: ведь хотя здесь практически все и  состоит из воды, но она заморожена
и ее  нечем растопить, чтобы использовать для тушения пожара. Разве  что тем
же самым огнем... Интересно, подумал я, что случилось с большими химическими
огнетушителями, которыми были оборудованы все домики.
     Восемь домиков,  по четыре в каждом ряду. Первые два  с  одной  стороны
были полностью уничтожены. Ни следа не осталось  от стен, состоявших из двух
слоев  клееной фанеры с прокладкой  из  фибергласса и капки, даже  крыши  из
листового алюминия словно испарились. В одном из домиков мы разглядели груду
почерневших деталей  генератора,  они были  так искорежены  и оплавлены, что
разобраться в их назначении было невозможно. Приходилось только  удивляться,
какой силы и ярости пламя над этим потрудилось.
     Пятый домик, третий справа, ничем не отличался от первых четырех, разве
что каркас  пострадал от жара еще сильнее.  Мы как раз отошли  от  него,  до
глубины души пораженные увиденным и не  в  силах произнести  ни слова, когда
Ролингс выкрикнул  что-то невразумительное. Я  придвинулся  к  нему, откинув
капюшон парки.
     - Свет! - крикнул он. - Свет! Поглядите, док, вон там! И верно, там был
свет  -длинный,   узкий,   необычно   белый  луч   пробивался   из   домика,
расположенного   напротив  того   пепелища,  у   которого  мы   задержались.
Преодолевая  порывы шторма,  мы потащили  Забринского  туда.  Наконец-то мой
фонарь высветил не просто  нагромождение стальных конструкции. Это был  дом.
Почерневший,  местами  обугленный,  перекошенный дом  с единственным  окном,
наскоро заколоченным листом фанеры, - но тем  не менее дом. Свет  выходил из
приоткрытой двери. Я протянул руку к этой двери, кажется, это была первая не
тронутая огнем вещь на станции  "Зебра".  Петли  заскрежетали, словно ржавые
ворота  на  кладбище в  полночь,  и дверь уступила моему  толчку.  Мы, зашли
внутрь.
     Висящая  на крюке в  центре потолка  лампа Колмана, шипя, бросала  свой
ослепительный, многократно усиленный зеркальной  поверхностью алюминия свет,
не оставляя в  тени  ни единого уголка,  ни единой детали помещения размером
восемнадцать  на десять футов. Толстый, хотя и прозрачный слой льда покрывал
не  только весь  собранный  из  алюминиевых  листов потолок, за  исключением
трехфутового круга точно над лампой, но и  фанерные стены до самой двери. На
деревянном полу, также  покрытом льдом, лежали тела людей. Возможно, лед был
и под ними, этого я не знал.
     Первое,  что  я  подумал,  вернее, ощутил,  и что  пронзило  мне сердце
горечью поражения,  а душу обдало морозом почище любого шторма, было чувство
вины за  то, что  мы опоздали. За свою жизнь я видел много мертвецов и знал,
как выглядят мертвые люди, и вот  теперь передо мною лежали трупы. Глядя  на
эти  безжизненные  тела, бесформенной кучей  громоздящиеся на грудах  одеял,
пледов, покрывал и мехов, я не поставил бы и цента на то, что сумею отыскать
здесь  хоть  одно еще  бьющееся  сердце.  Расположенные тесным  полукругом в
дальнем от входа углу, они выглядели невозмутимо  спокойными и неподвижными,
словно  став. частью этого царства вечного холода. И ни звука вокруг, только
шипение  лампы на потолке  да  металлическая  трескотня  льдинок,  бьющих  в
покрытую слоем льда  восточную стену дома. Мы посадили  Забринского у стены.
Ролингс сбросил со спины свой багаж, вытащил печку и, сняв варежки, принялся
доставать брикеты горючего. Хансен поплотнее притворил дверь, оттянул  лямки
своего рюкзака и устало уронил на пол запас консервированной пищи.
     Не  знаю, почему, но  рев шторма снаружи  и шипение лампы внутри только
усиливали   ощущение  безмолвия,  и  грохот   упавших  банок  заставил   нас
вздрогнуть. Он заставил вздрогнуть и  одного из мертвецов. Человек,  лежащий
ближе   других  ко  мне  у   левой   стены,  неожиданно  пошевелился,  потом
перевернулся на другой бок и сел, обратив к нам изможденное, обмороженное, в
пятнах ожогов лицо  с неровными клочьями длинной темной  щетины. Недоверчиво
уставившись мутными, покрасневшими глазами, он долго, не мигая, рассматривал
нас, потом, с  непонятной мне гордостью отказавшись принять протянутую руку,
с  трудом,  покачиваясь  и  явно  страдая  от  боли,  поднялся на ноги.  Его
запекшиеся, растрескавшиеся губы изогнулись в подобие улыбки.
     - Чертовски долго вы сюда добирались. -Этот  хриплый, слабый голос явно
принадлежал настоящему лондонцу. - Меня зовут Киннерд, я радист.
     - Хотите виски? - спросил я.
     Он снова  улыбнулся, попытался облизать  покрытые коркой губы и кивнул.
Добрый глоток спиртного исчез у него в глотке, как  тот парень  в бочке, что
пытался  одолеть  Ниагарский  водопад:  вот только  что был -  и уже  пропал
навсегда. Он перегнулся пополам, надрываясь от кашля, из глаз у него хлынули
слезы, но когда он  снова выпрямился, то буквально ожил: затуманенный взгляд
просветлел, а на бледных, впалых щеках проступил чуть заметный румянец.
     - Если вы всегда здороваетесь таким образом, дружище,  - заметил  он, -
то недостатка в приятелях  у вас  никогда не будет... - Он снова пригнулся и
потряс за  плечо лежащего  на  полу соседа. - Джолли, старина,  подымайтесь,
покажите свои хорошие манеры. У нас тут гости.
     Старину  Джолли пришлось  как следует потрясти,  пока он проснулся,  но
зато потом  он  мигом  пришел  в  себя и  резво  вскочил на  ноги.  Это  был
круглолицый  увалень с  голубыми фарфоровыми глазами,  который, несмотря  на
такую же, как у Киннерда,  щетину, вовсе не казался изможденным, хотя веки у
него покраснели, а на носу и губах виднелись следы обморожения. Глаза у него
расширились от изумления и тут же засветились радостью. Старина Джолли,  как
я вскоре понял, умел быстро приспосабливаться к любым обстоятельствам.
     -  Значит,  гости?  -В  его  густом  голосе  явственно  звучал  сильный
ирландский акцент. - Что ж, чертовски рады вас видеть. Салютуй, Джефф.
     - Мы не представились, - сказал я. - Я доктор Карпентер, а это...
     - Вот как, старина? Очередное собрание членов Королевского медицинского
общества  будем считать  открытым?  - прервал  меня Джолли. Как  я  убедился
позднее,  это  свое "старина" он употреблял  чуть  ли не в каждой фразе, что
странным образом гармонировало с его ирландским произношением.
     - Вы - доктор Джолли?
     - Совершенно верно. Штатный медицинский офицер, старина.
     -  Понятно.  Это  лейтенант  Хансен  с  американской   подводной  лодки
"Дельфин"...
     - С  подводной лодки? -  Джолли  и  Киннерд переглянулись, потом  снова
уставились на нас. - Это верно, старина? Вы сказали - с подводной лодки?
     - Потом я вам все объясню... Это торпедист Ролингс,  радист Забринский.
- Я взглянул на лежащих людей, кое-кто при  звуке голосов заворочался и даже
привстал на локтях. - Как дела у них?
     -  Двое или трое очень  сильно обгорели, -  ответил Джолли.  - Двое или
трое сильно обморозились и истощены, страдают от холода и недоедания. Но все
что им нужно -  это тепло и хорошее питание, тогда, как цветы после майского
ливня, они за несколько дней придут в норму.  Я собрал их вот  так,  в кучу,
чтобы было теплей.
     Я посчитал лежащих. Вместе с Джолли и Киннердом их оказалось двенадцать
человек. Я спросил:
     - А где остальные?
     - Остальные? - в глазах у Киннерда мелькнуло недоумение, потом лицо его
помрачнело.  Он  ткнул  большим пальцем  через  плечо.  -  В  соседнем доме,
дружище.
     - Почему?
     -  Почему? -тыльной стороной ладони  он протер свои  красные  глаза.  -
Потому что нам неохота было спать в обнимку с мертвецами, вот почему.
     - Потому что вам неохота было...  - Я умолк и снова взглянул на лежащих
на  полу людей. Семеро уже проснулись, из  них  трое приподнялись на локтях,
все, правда, в разной степени, были возбуждены и ошарашены, лица  оставшихся
троих, которые продолжали спать или  находились без сознания, были  прикрыты
одеялом. Я медленно проговорил: - Всего вас здесь было девятнадцать...
     - Верно, девятнадцать, - невозмутимо отозвался Киннерд.  - Остальные...
Ну, им не повезло...
     Я ничего не сказал. Внимательно вгляделся  в лица проснувшихся, надеясь
приметить среди  них то, которое  было  мне  так знакомо, и утешая себя тем,
что, возможно, из-за обморожения, ожогов или истощения не сумею отыскать его
сразу. Я глядел  во  все глаза, но  уже отдавал себе  отчет: никого  из этих
людей мне раньше видеть не приходилось.
     Я нагнулся над одним из спящих и поднял прикрывающее лицо одеяло. Снова
незнакомец. Я опустил одеяло. Джолли удивленно спросил:
     - Что случилось? Чего вы хотите?
     Я не ответил. Осторожно пробравшись среди лежащих, которые все еще тупо
следили  за  мной,  поднял одеяло с  лица второго из спящих. И снова опустил
одеяло, чувствуя, как сохнет во рту и свинцовой тяжестью наливается  сердце.
Я подошел к третьему спящему и в нерешительности  остановился над ним, зная,
что надо доводить дело до конца, и страшась того, что сейчас обнаружу. Потом
резко  нагнулся  и поднял одеяло. Передо мной  лежал человек, чье лицо почти
полностью  закрывала повязка. Человек  со сломанным  носом и густой  светлой
бородой. Человек,  которого  я никогда  в своей жизни  не видел. Я осторожно
прикрыл ему лицо одеялом и выпрямился.
     Ролингс тем временем уже успел раскочегарить печку.
     - Это поднимет  температуру  почти до  точки  таяния льда, -  сообщил я
доктору Джолли.  - Горючего у нас  полно.  Мы  принесли с собой также  пищу,
алкоголь и полный  комплект медикаментов и  материалов. Если  вы с Киннердом
готовы этим заняться, то я присоединюсь к вам через минуту... Лейтенант, это
была  полынья?  Тот  гладкий  участок,  который попался  нам как  раз  перед
станцией?
     - Скорее всего, да, - Хансен как-то странно взглянул на меня. - Похоже,
эти парни не в состоянии  пройти не  то  что  пять миль, а пару сотен ярдов.
Кроме того,  шкипер сказал, что ему придется вскоре нырнуть... Значит, что -
свистнем "Дельфину", пусть подплывает прямо к черному ходу?
     - Они смогут найти эту полынью? Без ледовой машины?
     - Проще  простого.  Я  беру у Забринского рацию,  отмеряю  точно двести
ярдов на север, даю им пеленг, потом отмеряю двести ярдов на юг  и снова даю
пеленг. Они  засекают нас с  точностью до одного ярда.  Потом отмеряют  пару
сотен ярдов отсюда и оказываются точно посреди полыньи.
     -  Но подо  льдом.  Мы не знаем, какой толщины  там  лед.  К  западу от
станции еще недавно была чистая вода. Доктор Джолли, как давно это было?
     - С месяц назад. Может, пять недель, точнее сказать не могу.
     - Ну, и какая толщина? - спросил я у Хансена.
     - Пять футов. Ну, шесть... Вряд ли они сумеют  пробиться. Но у капитана
всегда  чесались руки  пустить торпеды...  - Он повернулся к Забринскому.  -
Ваша рация еще работает?
     Я не  стал  вмешиваться  в  их разговор.  Тем более, что  и  так  плохо
соображал,  что   говорю  и  делаю.  Я   чувствовал  себя  старым,  больным,
разочарованным  и  опустошенным. И  смертельно усталым к тому же.  Теперь  я
получил ответ на  свой вопрос.  Я  преодолел 12000  миль, чтобы  найти  этот
ответ, но  я одолел бы еще миллион - только бы уйти от него подальше. Однако
правде надо  было смотреть в глаза, изменить ее я был не в  состоянии. Мэри,
моя  невестка, никогда не увидит своего мужа, трое моих чудесных племянников
никогда  не увидят  отца.  Мой  брат был мертв, и больше никто  и никогда не
сумеет его увидеть. Кроме меня. Я собирался увидеть его сейчас.
     Выйдя из домика,  я  плотно прикрыл  дверь,  завернул за  угол и  низко
пригнул голову, преодолевая сопротивление ветра. Через десять секунд  я  уже
стоял перед дверью последнего домика в этом ряду. Зажег фонарь, нашел ручку,
повернул ее, толкнул дверь и зашел в помещение.
     Раньше здесь размещалась лаборатория,  теперь это  был склеп, прибежище
мертвых. Лабораторное  оборудование было кое-как сдвинуто  к одной  стене, а
все очищенное пространство занимали мертвые тела. Я знал, что это  мертвецы,
но  только  потому, что  об  этом  мне  сообщил Киннерд:  эти  бесформенные,
обгорелые,  изуродованные .тела легче  всего было принять за кучи  мусора, в
лучшем  случае  -  за неизвестные  на  земле  формы  жизни, но  никак  не за
человеческие останки. Страшно воняло паленым мясом и выхлопными газами. Меня
удивило, что у кого-то из уцелевших  нашлось достаточно мужества и  железной
выдержки, чтобы перенести сюда,  в этот домик, леденящие душу, омерзительные
останки товарищей по станции. Крепкие же у них желудки!
     Они, все до единого, должно быть, умерли быстро, очень быстро. Пламя не
окружало их, не подбиралось к  ним - они  сразу вспыхнули и мигом сгорели до
тла.  Штормовой  ветер  обрушил  на  них  море  огня,  пропитанные  пылающим
топливом, они  превратились  в ослепительно-жаркие факелы  и умерли, крича и
корчась  в  дикой,  непредставимой   умом  агонии.  Страшнее   смерти  и  не
придумаешь...
     Одно из лежащих передо мною тел  привлекло мое внимание. Я  нагнулся  и
направил  луч  фонаря  на  то,  что  когда-то было  правой рукой,  а  сейчас
представляло собой почерневшую  клешню с выпирающей наружу костью.  Жар  был
так  силен,  что оно  искривилось, но все  же не расплавилось, это  странной
формы  золотое кольцо на безымянном пальце. Я сразу же узнал это кольцо, его
при мне покупала моя невестка.
     Я не ощущал ни горя, ни боли, ни дурноты. Возможно, тупо подумал я, все
это придет потом,  когда первоначальный  шок отхлынет. Да  нет, вряд ли. Это
был уже  не тот человек, которого  я так хорошо помнил, это был не мой брат,
которому я был обязан и чьим должником останусь теперь навсегда. Передо мною
грудой золы  и  пепла  лежал  чужой,  совершенно  незнакомый мне  человек, и
отупевший мозг в моем измученном теле отказывался  признать в нем  того, кто
так отчетливо сохранился в моей памяти.
     Так  я  стоял какое-то время, опустив голову, потом что-то  необычное в
положении тела привлекло мое  профессиональное внимание.  Я нагнулся пониже,
совсем низко и  замер  в  таком  положении. Потом  медленно, очень  медленно
выпрямился  - и  тут  услышал, как  позади  отворилась дверь.  Вздрогнув,  я
обернулся: это был лейтенант  Хансен. Он опустил защитную маску, поднял очки
и поглядел сперва на меня, а потом  на лежащего у моих ног  человека. Лицо у
него помертвело. Он снова поднял глаза на меня.
     -  Значит, все  было  напрасно,  док? - Сквозь рев шторма до меня  едва
долетел его хриплый голос. - О Господи, мне так жаль...
     - Что вы хотите сказать?
     - Это же ваш брат? - он повел головой в сторону трупа.
     - Коммандер Свенсон все-таки рассказал вам?
     -  Да.  Перед   самым  нашим  уходом.  Потому-то  мы   с  вами  сюда  и
отправились...  - Посерев  от ужаса и отвращения, он обвел взглядом все, что
лежало на полу. -Извините, док, я на минутку...
     Он повернулся и выскочил наружу.
     Когда  он  возвратился,  то  выглядел  чуть получше, но  ненамного.  Он
сказал:
     - Коммандер Свенсон  сообщил мне,  что именно поэтому разрешил вам идти
сюда.
     - Кто еще знает об этом?
     - Шкипер и я. Больше никто.
     - Пусть так и останется, ладно? Сделайте мне такое одолжение.
     -  Как  скажете,  док... - В его исполненном ужаса  взгляде  проступили
удивление  и  любопытство. -О  Господи, вы  когда- нибудь видели хоть что-то
похожее?
     -  Давайте возвращаться к остальным,  - произнес  я. - Здесь нам делать
больше нечего.
     Он  молча  кивнул.  Мы вместе  прошли в  соседний домик.  Кроме доктора
Джолли  и  Киннерда,  еще   трое  оказались  теперь  на  ногах:  заместитель
начальника станции капитан Фолсом,  необыкновенно длинный  и тощий, с сильно
обгоревшими  лицом  и руками, затем молчаливый темноглазый  Хьюсон, водитель
трактора  и механик, отвечавший  за работу  дизельных генераторов, и наконец
энергичный  йоркширец  Нейсби,  исполнявший  на  станции  обязанности  кока.
Джолли, который уже открыл мою медицинскую сумку и теперь менял повязки тем,
кто еще лежал, познакомил меня с ними и снова взялся за дело. В моей помощи,
по крайней мере пока,  он, по-видимому, не  нуждался.  Я слышал,  как Хансен
спрашивает у Забринского:
     - С "Дельфином" связь есть?
     -  Что-то   нету,  -  Забринский  перестал  посылать  свой  позывной  и
зашевелился,  поудобнее  пристраивая больную ногу. - Точно не  знаю,  в  чем
закавыка, лейтенант, но похоже, что сгорела какая- то схема.
     -  Ну и  что дальше?  -  тяжело  произнес Хансен.  -  Умнее  ничего  не
придумаете? Хотите сказать, что не можете с ними связаться?
     - Я их  слышу, а они  меня нет, -  Забринский смущенно пожал плечами. -
Моя вина, ничего не скажешь. Выходит,  когда я свалился, сломалась не только
моя нога.
     - Ну, ладно, а починить эту штуковину сможете?
     - Вряд ли это получится, лейтенант.
     - Черт побери, вы, кажется, числитесь у нас радиоспециалистом.
     - Все верно, - рассудительно проговорил Забринский.
     - Но  не  волшебником  же.  Рация устаревшего типа,  схемы  нет,  а все
обозначения  на японском языке, никаких  инструментов и приборов, да  еще  и
пальцы задубели от холода - тут и сам Маркони поднял бы руки кверху.
     - А вообще ее можно отремонтировать? - напористо спросил Хансен.
     -  Это  транзистор.  Значит,  лампы  не  могли  разбиться.  Думаю,  что
отремонтировать можно.  Но  это  займет  очень  много времени.  К  тому  же,
лейтенант, мне придется поискать сперва какие-нибудь инструменты.
     - Так ищите! Делайте все что угодно, только наладьте мне эту штуку!
     Забринский  ничего не  сказал, только  протянул  Хансену наушники.  Тот
взглянул на Забринского, потом  на наушники, молча взял их и приложил к уху.
Пожал плечами, вернул наушники радисту и сказал:
     - Да, пожалуй ремонтировать рацию пока ни к чему.
     - Да-а, - протянул Забринский. - Сели мы в лужу, лейтенант.
     - Что значит - сели в лужу? - спросил я.
     - Похоже, нас самих скоро придется спасать, -угрюмо ответил Хансен. - С
"Дельфина" почти без перерывов  передают: "Лед быстро  смыкается, немедленно
возвращайтесь".
     - Я  с  самого начала был против этого безумства, - вмешался в разговор
пристроившийся на полу Ролингс. Он грустно помешивал вилкой начинающие таять
куски консервированного супа.  - Предприятие, конечно, отважное, но, скажу я
вам, ребята, с самого начала обреченное на неудачу.
     -  Будьте так  добры,  не  суйте  свои  грязные пальцы прямо  в  суп  и
помалкивайте  в  тряпочку,  - ледяным  тоном  отозвался Хансен. Потом  вдруг
повернулся к Киннерду.  - А что с  вашей рацией? Ну, конечно же! У  нас  тут
мается  без дела  крепкий  парень, который охотно,  просто  с  удовольствием
покрутит ваш генератор...
     - Прошу прощения. -  Киннерд улыбнулся.  Наверно, именно  так улыбаются
привидения. - Дело не в ручном генераторе, он сгорел. Наша рация работала на
батареях. Батареи кончились. Весь запас кончился.
     - Вы говорите, на батареях? - удивленно посмотрел на него Забринский. -
Тогда отчего затухал сигнал во время передачи?
     - Нам приходилось  время от времени  менять никель-кадмиевые  элементы,
чтобы выжать  из них  весь ток до последней  капли. У нас их  осталось всего
пятнадцать  штук, остальные сгорели при  пожаре.  Вот  поэтому  и  случались
затухания. Но  даже  элементы  "Найф"  не  могут служить вечно.  Вот  они  и
кончились.  Того  тока, что в них  осталось,  не  хватит  на самый маленький
фонарик.
     Забринский не сказал ничего.  Никто не  сказал ничего.  Шторм продолжал
обстреливать восточную стену домика ледяной картечью,  лампа Колмана  шипела
под потолком, печка, негромко урча, пожирала брикет за брикетом,  но все эти
звуки  только усиливали ощущение мертвой, непрошибаемой тишины, воцарившейся
в помещении. Никто не смотрел на соседа, все уставились в пол тем застывшим,
пристальным   взглядом,  который   присущ  разве   что  фанатику-энтомологу,
выслеживающему дождевого  червя. Если бы какая-нибудь  газета  поместила  на
своих  страницах  сделанную  именно  в  этот момент фотографию,  ей с трудом
удалось бы  убедить читателей, что полярники со станции "Зебра" всего десять
минут назад встретили спасательную экспедицию, которая избавила их от верной
смерти.  Читатели  обязательно придрались  бы, что  картина неправдоподобна:
должно же быть на лицах, если не ликование,  то хотя бы заметное облегчение.
И  они были  бы правы:  атмосфера  действительно  установилась  не  очень-то
радостная.
     Наконец, прерывая затянувшееся молчание, я обратился к Хансену:
     -  Ну,  что  ж,  дела обстоят  так,  а  не  иначе. Наша  электроника не
работает,  а другой  нам  взять  негде. Значит, кто-то должен  вернуться  на
"Дельфин", причем немедленно. Предлагаю свою кандидатуру.
     -  Нет! - вспылил Хансен, но тут же  взял себя в руки " и  продолжал: -
Простите, дружище, но в приказах шкипера ни слова не говорилось о том, чтобы
позволить кому-то наложить на себя руки. Вы остаетесь здесь.
     -  Ну,  хорошо, я  остаюсь здесь,  - кивнул  я.  Сейчас не  время  было
подчеркивать,  что  я не  нуждаюсь в  его  разрешении.  Не стоило пока что и
размахивать "манлихером". - И все  мы  останемся  здесь. И все  здесь умрем.
Тихо,  не  сопротивляясь,  без шума, мы просто ляжем и умрем... По-вашему, в
газетах  всего  мира  нас  назовут  героями?  Особенно  нашего  командира...
Амундсен был бы в восторге от этого...
     Это было несправедливо, но мне сейчас было не до справедливости.
     - Никто никуда  не пойдет, -  сказал Хансен. - Конечно, это не мой брат
погиб здесь, но будь я  проклят, док, если позволю вам отправиться на верную
гибель. Вы  не в состоянии, никто из нас  сейчас не в состоянии добраться до
"Дельфина" - после того, что мы уже перенесли. Это первое. И еще: без рации,
без связи  с "Дельфином" нам не  найти дорогу на  корабль. И третье:  скорее
всего, смыкающийся лед заставит "Дельфин" нырнуть еще тогда, когда вы будете
на  полдороге. И  последнее: если вы не попадете  на "Дельфин" - из-за того,
что заблудитесь,  или потому, что он раньше уйдет под воду, - вы  никогда не
осилите дорогу обратно на станцию. Сил не хватит, да и ориентиров никаких.
     -  Перспективы  не слишком-то радужные,  -  согласился  я.  - А  каковы
перспективы на исправление ледовой машины?
     Хансен покачал  головой, но  не сказал ни слова. Ролингс снова принялся
размешивать суп, он, как  и я, старался не поднимать головы, чтобы не видеть
полных  ужаса и отчаяния глаз на изможденных,  обмороженных лицах. Но он все
же поднял голову, когда капитан Фолсом с  трудом оторвался от стены и сделал
пару  неверных  шагов  в  нашем  направлении.  Мне  было  ясно  без  всякого
стетоскопа, что состояние у него крайне тяжелое.
     -  Боюсь,  мы  не  совсем понимаем...  -  сказал  он.  Речь  получилась
невнятная, неразборчивая: губы у него запеклись и распухли, да и двигать ими
было больно из-за ожогов. Сколько  месяцев фолсому  придется терпеть еще эту
боль, подумалось мне, сколько раз он ляжет под нож хирурга, прежде чем снова
сможет  без  опаски показать  людям свое лицо! И это  в том случае, если  мы
сумеем доставить его в госпиталь. - Может, объясните?.. В чем дело?
     -  Все очень  просто, - сказал я. - На "Дельфине" стоит ледовый эхолот,
прибор, измеряющий толщину льда над головой. В нормальных  условиях, если бы
коммандер Свенсон,  командир "Дельфина", потерял с нами связь,  он все равно
появился бы  на  пороге  через  пару  часов.  Положение  станции "Зебра" они
засекли достаточно точно. Ему оставалось бы только нырнуть, пройти сюда подо
льдом, поискать с помощью эхолота, где лед потоньше, -  и дело  в шляпе. Они
бы мигом нащупали то место,  где недавно  была  чистая  вода...  Но это -  в
нормальных условиях. А сейчас ледовая машина сломана, и, если ее не починят,
Свенсон никогда  не сумеет найти тонкий лед.  Вот почему я хочу вернуться на
лодку. Прямо сейчас. До того, как смыкающийся лед заставит Свенсона уйти под
воду.
     - Не понимаю, старина, - вступил в разговор  Джолли. - Вы-то чем можете
помочь? Сумеете починить эту самую ледовую хреновину?
     - Это не понадобится. Свенсон знает расстояние до  станции  с точностью
до  сотни  ярдов.  Мне  только надо передать ему,  чтобы  он  остановился  в
четверти мили отсюда и выпустил торпеду. И...
     - Торпеду? - спросил Джолли. - Торпеду? Он пробьет лед торпедой?
     -  Совершенно верно.  Правда, этого еще никто никогда не  делал. Но  не
вижу причин, почему бы это не сработало, если лед не слишком толстый. А  лед
на  месте  недавней трещины еще  наверняка  не  слишком  окреп.  Впрочем, не
знаю...
     -  Послушайте, док,  они  наверняка  пришлют  самолеты,  -  тихо сказал
Забринский. - Мы же передали  сообщение сразу, как  только добрались сюда, и
теперь  всем  известно,  что станция  "Зебра"  найдена...  В  конце  концов,
известно  ее точное положение. Эти здоровенные бомбовозы доберутся  сюда  за
пару часов.
     -  Ну и что они тут будут делать? - спросил я. - Болтаться наверху безо
всякой пользы? Даже если им известно наше точное положение, все равно они не
сумеют разобрать в такой темноте да еще в шторм, что осталось от станции. Ну
пусть  засекут нас  радаром, хотя это маловероятно, - но  даже  если они это
сделают, что дальше? Сбросить нужные нам припасы? Это возможно.  Но сбросить
их  прямо на  нас они  побоятся: еще  убьет кого-нибудь. Значит,  сбросят на
каком-то расстоянии. А для нас даже четверть мили -  слишком далеко, да  еще
попробуйте  найти груз в таких условиях. А приземлиться... Даже в прекрасную
погоду  большой  самолет,  которому  нужен солидный разбег  для  взлета,  на
неподготовленную льдину не сядет. Вы это сами знаете.
     - Вы случаем не пророк, док? - грустно спросил Ролингс.
     - На Бога надейся, а  сам не плошай, - сказал  я. - Старая мудрость, но
никогда не подводит. Если мы заляжем в этой берлоге, даже  не пытаясь что-то
предпринять, а ледовую  машину не удастся починить  в самое ближайшее время,
то мы здесь просто  погибнем. Все  шестнадцать. Если  мне  удастся добраться
туда, мы все останемся живы. Даже если я не доберусь, есть шанс, что ледовую
машину  все-таки починят,  тогда погибнет  только один человек... -  я  стал
надевать свои варежки. -А один - это не шестнадцать.
     - С таким же  успехом мы можем сделать это вдвоем, -  Хансен вздохнул и
тоже надел рукавицы.
     Меня это не удивило: такие люди, как Хансен, выдержавшие строгий отбор,
в критических ситуациях никогда не соглашаются  загребать жар чужими руками.
Я не стал тратить время на споры. А тут и Ролингс поднялся на ноги.
     - Есть еще один доброволец, имеющий большой опыт в размешивании супа, -
заявил он. - Если я не буду держать вас обоих за ручки, вы и до дверей-то не
дойдете. А кроме того, за  это мне уж наверняка повесят медаль.  Какую самую
высокую награду дают в мирное время, а, лейтенант?
     - За размешивание супа пока что не учредили награды, Ролингс, - отрезал
Хансен. - А этим вы и будете по-прежнему заниматься. Вы останетесь здесь.
     - Ого-го,  - Ролингс  покачал головой. - Считайте,  что я взбунтовался,
лейтенант. И отправляюсь с вами. Не хочу упустить момент.  Если мы доберемся
до "Дельфина", то вы будете так счастливы,  что просто забудете доложить обо
мне, значит,  потребуется  справедливый человек,  который вовремя  подскажет
начальству,  что  мы  благополучно  вернулись на  корабль  только  благодаря
торпедисту Ролингсу... - он ухмыльнулся. - А если мы  не сумеем добраться  -
ну, что ж, тогда вы все равно никому ничего не доложите, верно, лейтенант?
     Хансен подошел к нему поближе, И тихо сказал:
     - Вы  прекрасно  знаете,  что мы  вряд ли попадем на "Дельфин". Значит,
здесь  останутся двенадцать  больных  людей,  не говоря  уж о  Забринском со
сломанной ногой. А кто будет  за ними ухаживать? Нужен хотя бы один здоровый
парень,  чтобы  позаботиться  о них.  Нельзя же  думать только  о  себе,  а,
Ролингс?  Вы ведь присмотрите за  ними?  Верно?  Ну, хотя  бы из уважения ко
мне...
     Ролингс  постоял   несколько   долгих   секунд,  пристально   глядя  на
лейтенанта, потом вновь опустился на корточки и принялся размешивать суп.
     - Из уважения к вам, понятное дело,  - горько произнес он. - Ну, ладно,
я остаюсь.  Из  уважения  к вам. Да и  потом, вдруг тут  без меня Забринский
решит  прогуляться  -  ведь  обязательно  сломает  и  вторую  ногу...  -  Он
размешивал суп все быстрее и яростнее. - Ну, так чего вы ждете? Шкипер может
нырнуть в любую минуту...
     В его словах был резон.  Мы отмахнулись от  капитана  Фолсома и доктора
Джолли, громко протестовавших  и пытавшихся  нас удержать, и через  тридцать
секунд были готовы к путешествию. Хансен вышел  наружу первым. Я обернулся и
окинул взглядом больных,  изможденных и раненых сотрудников станции "Зебра".
Фолсом,  Джолли,  Киннерд,  Хьюсон, Нейсби  и  еще семеро. Всего  двенадцать
человек. Вряд  ли  они все  были сообщниками, скорее  всего, действовал один
человек, может быть, двое. Хотел бы я знать, кто они, эти люди, которых я бы
уничтожил  безо  всякой  жалости.  Люди,  которые  убили  моего  брата и еще
шестерых сотрудников полярной станции  "Зебра". Никому и никогда  я этого не
смогу простить.  И постараюсь сделать-все от меня зависящее, чтобы найти его
или  их. Убийцам  не  скрыться от меня, как бы они  ни  старались.  Скорее я
погибну сам.
     Я закрыл  за собой дверь и  нырнул вслед  за  Хансеном в кошмарную мглу
ледяной полярной ночи.

     Мы ощущали усталость, сильную усталость, еще до того, как отправились в
путь.  Ноги  у  нас  были  налиты  свинцом, все  кости  ныли,  и  до полного
изнеможения оставалось  рукой  подать. И несмотря  на это,  мы  почти летели
сквозь  воющую тьму  этой  ночи,  словно  два  гигантских  белых  призрака в
молочной белизне фантастического лунного пейзажа.  Мы больше не гнулись  под
тяжестью рюкзаков,  штормовой ветер  дул нам прямо в спину, и если по дороге
сюда каждый шаг давался нам ценой изнурительного труда,  то теперь мы  за то
же время  проходили пять шагов, да  еще с  такой кажущейся легкостью, словно
вообще  не   прилагали  к  этому  никаких   усилий.   Нам   не   приходилось
осторожничать,  опасаясь  свалиться  в  открытую  трещину  или  налететь  на
неожиданное препятствие, мы сняли бесполезные сейчас очки и двигались резвой
трусцой,  а  пляшущие лучи наших фонарей позволяли нам  различать дорогу  за
пять,  а то и за десять  ярдов. Это была помощь, так сказать, физическая, но
гораздо  сильнее, заставляя забыть о боли  в ногах, нас  пришпоривал острый,
растущий  с каждой  секундой страх,  что коммандеру Свенсону как  раз сейчас
приходится ухо дить на глубину и  что, всеми брошенные, мы останемся умирать
в этой терзаемой штормом пустыне. Здесь, где нет ни укрытия, ни еды, старуха
с  острой косой не станет  тянуть время. Подобные мысли  никак не прибавляли
нам хорошего настроения, скорее, заставляли сильнее собраться.
     Словом, мы  бежали  но все-таки не сломя голову, все-таки не так, будто
старуха преследует нас по пятам. Ведь  при  таких  низких  температурах даже
привычные ко всему эскимосы больше, чем чумы, боятся перенапряжения - в этих
широтах оно убивает куда быстрее, чем любая чума.  Когда сильно напрягаешься
в  такой  тяжелой  меховой  одежде,  обязательно  потеешь,  а  потом,  когда
напряжение спадает, чего избежать нельзя, пот замерзает прямо на коже. Чтобы
не обледенеть,  остается  одно:  снова напрягаться, а  от  этого еще  больше
потеть. Так  и раскручивается  спираль,  у которой конец может  быть  только
один.  Так  что  мы  не бежали, а  продвигались  трусцой, вернее, ускоренным
шагом, стараясь не перегреться.
     Через полчаса, может, чуть больше, я предложил немного  передохнуть под
прикрытием отвесной ледяной  скалы. За  последние две  минуты Хансен  дважды
оступался и падал, хотя  никакой видимой причины для этого не  было. Да  и у
меня ноги подкашивались.
     - Как себя чувствуете? - спросил я.
     - Чертовски паршиво, док. - Это было заметно: дышал он часто, коротко и
с присвистом. - Но погодите меня списывать. Сколько, по-вашему, мы прошли?
     - Мили три, что-то вроде этого... - Я провел рукой по  ледяной стене. -
По-моему, стоит не  пожалеть пары минут и  попробовать забраться наверх. Мне
кажется, торос довольно высокий.
     -  Забраться  наверх при  таком шторме?  - Когда  я  кивнул, он покачал
головой.  -  Толку  не будет,  док. Пурга  поднимает  ледяную пыль футов  на
двадцать, так что даже если  вы заберетесь выше,  "Дельфин" будет не виден в
этой круговерти. Его "парус" только чуть-чуть торчит надо льдом.
     -  И все же давайте раскинем мозгами, - предложил я. - Мы так увлеклись
собственными   передрягами,  что  совсем  забыли  про  коммандера  Свенсона.
По-моему, мы берем грех на душу, недооценивая его.
     - Похоже,  что  это так. Но сейчас все  мои  мысли  и заботы  только  о
лейтенанте Хансене. Ну, так что вы имеете в виду?
     - А  вот  что.  Я  почти  уверен,  что  Свенсон  рассчитывает  на  наше
возвращение.   Больше   того,  он  приказал   нам  вернуться,  повторяя  это
неоднократно. И  если он считает, что что-то случилось с  нами или с рацией,
он все равно надеется, что мы возвращаемся.
     - Не обязательно. А может, мы все еще на пути к станции?
     -  Ну  нет!  Ну,  конечно  же,  нет.  Он полагает, что у нас хватит ума
сообразить, на что рассчитывает он сам. Он понимает, что если рация вышла из
строя еще до того, как мы нашли  "Зебру", то было бы самоубийством искать ее
без корректировки по радио. Но вот попробовать вернуться на "Дельфин" совсем
не самоубийство. Он наверняка верит, что у нас хватит мозгов догадаться, что
он обязательно выставит лампу в  окошке, чтобы  заблудшие овечки могли найти
дорогу домой.
     -  О  Господи, док!  Вы правы! Ну, конечно, он так и сделает, наверняка
сделает! Боже мой, Боже мой, что случилось с моей головушкой!
     Он встал и повернулся к торосу.
     Таща и  подсаживая друг друга, мы забрались  на верхушку  стены.  Торос
оказался не таким уж высоким: он возвышался меньше чем на двадцать футов над
уровнем  ледового поля, так что мы не сумели  выбраться  на поверхность этой
бурной, увлекаемой бешеным ветром  ледовой реки. Пока  мы  там стояли, напор
ветра вдруг ослаб на несколько  секунд,  и  нам удалось увидеть  над головой
чистое небо - но совершенно случайно и всего на несколько секунд. Если там и
было что-то еще, то мы этого не заметили.
     - Здесь есть  и другие торосы! - крикнул я на ухо Хансену.  - Повыше!..
Он молча  кивнул.  Я  не знал, какое у  него сейчас выражение  лица,  но это
нетрудно было себе представить. Скорее всего, оба мы думали одно и то же: мы
ничего  не  видели  потому, что нечего  было видеть.  Компандер  Свенсон  не
выставил  лампу  в  окошке,  да  и  само  "окошко" нырнуло вглубь  вместе  с
"Дельфином", чтобы не оказаться раздавленным сомкнувшимися льдами.
     Пять раз за последующие двадцать  минут мы карабкались на торосы и пять
раз  спускались вниз, с каждым разом  у  нас убывало  надежды и прибавлялось
горечи и отчаяния. К  этому времени я почти выбился из сил, двигаясь, словно
в горячечном бреду, Хансену было еще  хуже, он шатался и выписывал кренделя,
точно  в сильном подпитии.  Как врач,  я знал  о скрытых, порою  неожиданных
резервах,  которые могут прийти на  помощь  изможденному человеку  в  минуту
крайней  необходимости, но понимал, что  эти резервы тоже не беспредельны  и
что мы слишком близко подошли к этому  пределу.  Когда же мы его переступим,
нам останется только приткнуться к ледяной стене и дожидаться нашей старухи,
а она, судя по всему, не замедлит к нам пожаловать.
     Шестой торос чуть не вымотал нас  окончательно.  И карабкаться- то было
вроде нетрудно, нам то и дело попадались удобные выступы и выбоины для рук и
ног,  но  даже  чисто физически подъем стоил  нам  непомерно больших усилий.
Вскоре  я начал смутно соображать, что  вам так тяжело из-за слишком большой
высоты тороса.  Такого  нам  до  сих  пор  не  попадалось.  Похоже, огромное
давление сосредоточилось именно  в этой точке, вспучив и  вздыбив, лед, пока
он не  поднялся  футов на тридцать  выше общего уровня. А  уж подводная  его
часть уходила не меньше чем на двести футов вглубь, к черному дну океана.
     За восемь футов до вершины тороса наши головы вынырнули из  пурги. Стоя
на самой  вершине, мы  могли, держась  друг за  друга,  чтобы нас  не снесло
ураганом,  смотреть  на клубящийся  под  нашими  ногами  буран. Зрелище было
фантастическое:  то  ли  бескрайнее,  бушующее, серовато-белое  море, то  ли
безбрежная,  стремительно несущаяся к горизонту река. Как и многое  другое в
верхних  арктических  широтах,  весь  этот вид дышал зловещей, потусторонней
тайной;   лишенная  жизни  и  души  пустыня   казалась   совершенно  чуждой,
заброшенной на землю с враждебной, давно уже мертвой планеты.
     Мы  прощупывали взглядами  горизонт на западе, пока у нас  не  заболели
глаза.  Ничего. Совершенно  ничего.  Ничего, кроме  бесконечной пустыни.  Мы
обшарили  поверхность  безбрежной реки от  самого  севера  до самого  юга, в
пределах 180  градусов, - и ничего не заметили. Прошло три минуты. Все равно
ничего.  Я  почувствовал, как  мои кровяные тельца  потихоньку  смерзаются в
ледышки.
     В  робкой  надежде, что, может  быть, мы уже миновали "Дельфин", обойдя
его с  севера или  с  юга,  я повернулся  и уставился  на восток.  Это  было
нелегко, от морозного штормового ветра на глаза мгновенно навернулись слезы,
но  все же терпимо:  теперь  не  приходилось укрываться  от  острых  ледяных
иголок. Я  медленно обвел глазами  еще  один полукруг окоема, сделал  паузу,
потом обвел еще раз и еще. И схватил Хансена за локоть.
     -  Взгляните-ка  туда, - сказал я. -  На северо-восток.  Четверть мили,
полмили - не больше. Что-нибудь видите?
     Несколько   секунд  Хансен  исподлобья  вглядывался  в  указанном  мною
направлении, потом тряхнул головой.
     - Ничего не вижу... А вы что, по-вашему, видите?
     - Не  знаю. Не уверен. Мне  кажется, там, в  этой ледяной вьюге, что-то
светится. Чуть-чуть. Может, просто такое место - более светлое.
     Добрых полминуты Хансен разглядывал поверхность ледяной реки, прикрывая
глаза ладонями. Наконец заключил:
     - Совсем плохо.  Я ничего не вижу.  Может, глаза у меня испортились  за
последние полчаса, но я даже представить не могу, что там что-то есть.
     Я отвернулся, дал отдохнуть  слезящимся от  напряжения  и ветра глазам,
потом снова уставился вдаль.
     - Черт бы его  побрал! - сказал я. - Не уверен, что там что-то есть. Но
не уверен, что там и нет ничего.
     -  Ну, а что именно вам кажется? -  устало,  без особой надежды спросил
Хансен. - Свет?
     - Вертикальный луч прожектора. Луч, который  не в состоянии пробить эту
ледяную мглу.
     -  Это просто самообман, док,  - уже почти обреченно  заметил Хансен. -
Вам просто очень  хочется это  увидеть. Кроме того, получается,  что  мы уже
миновали "Дельфин". А это невозможно.
     - Ну, почему же невозможно?  Как  только мы  стали  карабкаться на  эти
проклятые торосы, я потерял ощущение времени и пространства. Нет, это вполне
возможно.
     -  Вы  все  еще видите что-нибудь?  - В  голосе  у  лейтенанта  звучали
пустота, безразличие, он явно не верил мне и даже разговаривал нехотя.
     - Может быть, у меня тоже испортилось зрение, - признался я. - Но, черт
меня побери, все равно я не уверен, что ошибаюсь.
     - Ну, ладно, док, давайте двигаться дальше.
     - А куда двигаться?
     -  Откуда  я  знаю?  -  У  него так стучали  зубы от пронизывающего нас
морозного  ветра, что я  едва  мог разобрать  слова. - По- моему, это уже не
имеет особого значения...
     У меня даже  дыхание  перехватило,  когда именно там, где мне  чудилось
свечение, не больше чем в четырех  сотнях  ярдов от нас, бурную ледяную реку
вдруг пробила ярко пылающая ракета,  - оставляя позади  искрящийся след, она
унеслась высоко-высоко прямо в чистое небо. Она  поднялась на пять или шесть
сотен  футов  над  нами и  там взорвалась, рассыпавшись ослепительно  яркими
красными звездочками,  ураганный  ветер подхватил эти  звездочки  и понес на
запад,  и  они, постепенно  угасая,  стали  медленно  опускаться  на  землю,
оставляя небо гораздо более пустым и холодным.
     -  Ну?  Что теперь скажете?  Имеет значение, куда идти? -  спросил  я у
Хансена. - Или, может, вы и этого не заметили?
     - То, что я только что  видел, - благоговейно произнес лейтенант, - это
самое  прекрасное  зрелище, которое сын моей  дорогой  матушки  когда-нибудь
видел...  И когда-нибудь еще увидит! - Он хлопнул меня по  спине так, что  я
едва не свалился с тороса. - Мы сделали это, док! - заорал он во все  горло.
-  Мы  это  сделали! Ты смотри, откуда  и силы взялись! О дом, наш  дом, наш
милый дом! К тебе идем, к тебе идем!..
     Через десять минут мы были уже дома.




     -  О  Господи, как  здесь  чудесно,  -  вздохнул  Хансен  в  счастливом
ошеломлении, переводя взгляд с капитана  на меня,  потом  на стакан  в своей
руке, на капли воды,  стекающие с  меховой  одежды,  на  потолок капитанской
каюты и снова на капитана. - Тепло, светло, уютно - о дом,  мой милый дом!..
А я уже думал, что никогда больше его не увижу. Когда поднялась  эта ракета,
шкипер,  я как раз  высматривал местечко поудобнее, чтобы  приткнуться там и
помереть. И это не хиханьки, это вполне серьезно.
     - А доктор Карпентер? - улыбнулся Свенсон.
     - А у него  что-то  не в порядке  с головой, - заявил Хансен.  - Он все
никак не решался признать поражение. Ослиное упрямство, иначе не назовешь...
     Хансен  говорил  так бессвязно,  ни к селу ни  к городу, не потому, что
испытывал  ошеломляющее  облегчение  и  раскрепощенность,  такие обычные для
людей, только  что  переживших стресс и  величайшее  напряжение сил. Он  был
слишком крепок духом для этого. Это знали и я, и  Свенсон. Тем более, что мы
уже  минут  двадцать  как  вернулись  на  корабль,  успели  все  рассказать,
напряжение спало,  спасательная операция близилась к счастливому завершению,
и  жизнь  постепенно обретала  свои  привычные, будничные  формы.  Но  когда
опасность позади и  все  входит в  нормальную  колею,  человеку  свойственно
возвращаться мыслями в  пережитое.  Я  прекрасно  знал, что  стоит сейчас  у
Хансена  перед глазами: обугленное,  изуродованное, бесформенное  тело того,
кто когда-то был моим братом.  Он не  хотел, чтобы я говорил об этом, он  не
хотел, чтобы  я даже думал  об этом, хотя, разумеется, отлично понимал,  что
это  выше моих сил. Люди с  добрым сердцем  очень часто бывают внешне именно
такими  -  жесткими, суровыми,  даже  язвительными:  добрые  люди  не  любят
щеголять своей добротой.
     -  Как  бы  там  ни  было, - снова улыбнулся  Свенсон, - вы  оба можете
считать  себя самыми везучими людьми  на земле. Ракета, которую вы заметили,
была  у  нас  из  третьей серии,  последней  перед погружением,  мы и так их
пускали  около часа... Так  вы уверены, что Ролингс, Забринский и  уцелевшие
полярники пока в безопасности?
     -  Дня  два не  о чем  беспокоиться, - заверил  Хансен. -  Все  будет в
порядке. Конечно, там холодрыга, и многим из них желательно поскорее попасть
в госпиталь, но их жизнь пока в безопасности.
     - Прекрасно.  Ну,  что  ж,  пусть  будет так.  С полчаса  назад трещина
перестала  смыкаться, но это уже не имеет особого значения, мы в любое время
можем  нырнуть  или  остаться на  какое-  то время здесь.  Главное, мы нашли
неисправность в  ледовой машине. Работа чертовски сложная и  кропотливая, но
через  несколько часов, думаю,  все  будет в  порядке. По-моему,  нам  стоит
подождать, пока  закончат ремонт.  Мне вовсе не улыбается вслепую отыскивать
тонкий  лед возле станции, а потом  лупить наугад торпедой. Раз время нас не
поджимает, лучше подождем,  пока заработает наш  эхолот, потом аккуратненько
пощупаем ледяное поле и выпустим торпеду точно в центр полыньи. Если там лед
не толще четырех или пяти футов, мы проделаем в нем дыру без особых хлопот.
     - Так будет  лучше, - согласился Хансен. Он допил медицинский спирт  из
своего стакана - а это получше любого бурбона, - неуклюже поднялся на ноги и
потянулся. - Ну, что  ж, впрягаемся  снова  в служебную лямку. Сколько у нас
сейчас торпед в боевой готовности?
     - По последним докладам, четыре.
     - Пожалуй, пройдусь  помогу малышу Миллсу с подготовкой к  пуску.  Если
вы, конечно, не против, шкипер.
     - Я, конечно, против,  - мягко  заметил  Свенсон.  -  Почему - вы  сами
поймете,  если  глянете одним  глазком  в  зеркало. У  вас сейчас  не хватит
силенок  поднять даже  снаряд для  зенитной  пушки, что  уж  там говорить  о
торпеде. Тем более, в  воскресенье вы  тоже  не  сходили на  берег. Так  что
спать, Джон, спать! Несколько часов поспите - а там посмотрим.
     Хансен не стал спорить. Впрочем,  с коммандером Свенсоном не очень-то и
поспоришь. Лейтенант направился к двери.
     - Вы идете, док?
     - Да, сейчас. Приятных сновидений.
     - Спасибо. -  Он положил  руку мне на  плечо, и в  его усталых, налитых
кровью глазах появилась улыбка. - Спасибо за все. Всем спокойной ночи!
     Когда он ушел, Свенсон сказал:
     - Паршиво было?
     - Да уж, не воскресная прогулка для одиноких старушек.
     - Похоже, лейтенант Хансен считает, что чем-то вам обязан, - неожиданно
поинтересовался Свенсон.
     - Мало ли что  он  считает.  Он действовал лучше некуда. Вам повезло со
старшим помощником.
     - Это я знаю... - Он поколебался,  потом негромко проговорил: - Обещаю,
что больше не  буду  об этом вспоминать,  но... В общем, мне чертовски жаль,
доктор.
     Я глянул на него и медленно кивнул. Я знал, о чем он говорит, знал, что
он  не  мог  этого  не сказать, но в  таких случаях трудно найти для  ответа
что-нибудь подходящее. Поэтому я просто заметил:
     - Не он один - шесть человек погибли, коммандер. Он снова заколебался.
     - А мы... Мы будем забирать мертвых с собой в Британию?
     - Можно  еще  капельку этого великолепного  бурбона,  коммандер? Боюсь,
запасы медицинского спирта  у  вас за последнее время здорово уменьшились...
-Я  подождал,  пока он  наполнит  стакан,  потом  продолжил:  - Мы не  будем
забирать их с собой. Это ведь даже не трупы, это просто куски горелого мяса,
их и узнать-то невозможно. Пусть остаются здесь...
     У  него  словно камень упал с души,  он  понял,  что я  это  заметил, и
поторопился переменить тему:
     - А  это оборудование для обнаружения и слежения  за русскими ракетами?
Что с ним? Уничтожено?
     - Не знаю, я не проверял...
     Скоро  он   сам  обнаружит,  что   там  нет  ничего  похожего  на   это
оборудование. Как он отнесется ко всему тому вранью, которое  я наплел  им с
адмиралом Гарви в Холи-Лох, мне даже представлять не хотелось. Да мне сейчас
было и не до  этого.  Это было несущественно, все вообще  было несущественно
после  того,  что случилось. Внезапно  я  почувствовал  усталость,  спать не
хотелось, но силы покинули меня, поэтому я неловко  встал, сказал "Спокойной
ночи" и вышел из каюты.

     Когда я вернулся к себе, Хансен уже лежал в койке, а его меховая одежда
была разбросана как  попало. Я проверил,  спит  ли он, освободился от своего
теплого  снаряжения и  положил  "манлихер-шенауэр" обратно в чемодан.  Потом
тоже растянулся на постели, но сна не было ни в одном  глазу, хотя измотан я
был до крайности.
     Я  был  слишком  встревожен  и растерян,  чтобы  спать, сразу множество
проблем ноющими  занозами  вонзились мне  в  мозг.  Я  встал; надел рубашку,
холщовые брюки, отправился  в  центральный пост и провел  там большую  часть
ночи, слоняясь  из угла  в угол, поглядывая,  как два оператора ковыряются в
перепутанных   внутренностях  ледовой  машины,  читая  приходящие   отовсюду
телеграммы с поздравлениями, перекидываясь парой слов с вахтенным офицером и
чашка  за чашкой  глотая невероятное  количество кофе.  К  рассвету,  как ни
странно, я почувствовал себя свежим и полностью отдохнувшим.
     За  завтраком  в  кают-компании царило  всеобщее оживление. Моряки были
уверены, что дело сделано,  весь мир считал, что свою  задачу  они выполнили
превосходно,  да  они  и  сами  думали  точно  так  же.  Никто,  похоже,  не
сомневался, что Свенсон сумеет пробить во льду дыру в нужном месте. Если  бы
еще на этом торжестве не  присутствовал призрак, в роли которого оказался я,
они бы чувствовали себя совсем безмятежно.
     -  Сегодня  утром  вам  не  помешает  выпить по  лишней  чашечке  кофе,
джентльмены, - сказал Свенсон. - Полярная станция "Зебра" все еще ждет нашей
помощи,  и  хотя я уверен, что никто  больше не погибнет, но  все равно  там
чертовски холодно и  неуютно. Ледовая машина  на  ходу  почти  час,  так, по
крайней мере, мы надеемся.  Прямо сейчас мы  погружаемся, проверяем, как она
действует,  а  потом готовим торпеду  к пуску  - двух, по-моему,  хватит - и
пробиваем себе дорогу к станции.
     Через двадцать минут "Дельфин" снова был в своей стихии, на глубине 150
футов  от  поверхности моря  - или, точнее, ледового поля. Минут  десять, не
забывая, конечно, отмечать на штурманской  карте наше положение относительно
станции "Зебра",  мы  крутились так  и  сяк, пока не  убедились, что ледовая
машина работает нормально, засекая ледяные  хребты и ущелья со своей обычной
фантастической точностью. Коммандер Свенсон удовлетворенно кивнул головой.
     -  Вот  теперь   порядочек,  -  он  обернулся  к  Хансену  и  командиру
торпедистов  Миллсу.  - Можете  приниматься за дело. Если  хотите, сходите с
ними,  доктор  Карпентер.  Или  зарядка  торпедных аппаратов уже  набила вам
оскомину?
     - Ни разу не видел,  - ответил я чистую правду. -  Спасибо, пожалуй,  я
так и сделаю.
     Свенсон относился к людям  так же  заботливо,  как  и к своему любимому
"Дельфину",  поэтому все подчиненные  были  преданы ему безгранично. Он знал
или подозревал, что  я не только  угнетен  смертью  брата,  но  и встревожен
чем-то  еще.  Он,  конечно,  уже  слышал, что  я  провел ночь,  беспокойно и
бесцельно  слоняясь  по  центральному  посту,  хотя даже словом  об  этом не
обмолвился, даже не поинтересовался, как мне  спалось, и понимал, что я буду
рад  отвлечься,  найти  какое-нибудь  занятие,  помогающее   хоть  на  время
освободиться  от забот и  волнений.  Вероятно, этот человек  с необыкновенно
острым умом еще многое знал и о многом догадывался. Но думать сейчас об этом
не  имело  смысла,  поэтому я выбросил все  из головы  и отправился вслед за
Хансеном и Миллсом. Миллс напомнил мне штурмана Рейберна,  он  тоже выглядел
скорее  свежеиспеченным  выпускником  колледжа,  чем высококвалифицированным
специалистом,  но  это,  по-видимому, только  лишний раз доказывало,  что  я
медленно, но неотвратимо старею.
     Хансен подошел к панели на стенде  глубины и  внимательно изучил группу
лампочек. Ночной сон пошел лейтенанту на пользу:  если не считать иссеченной
ледышками  кожи на  лбу и  скулах, он  полностью  вернулся  в  свое  обычное
состояние  бесшабашно-циничного  рубахи-  парня,  был свеж,  бодр и готов  к
работе. Он показал рукой на панель.
     -  Контрольные  лампочки торпедного  отсека,  доктор Карпентер.  Каждая
зеленая  лампочка говорит  о  том,  что торпедный  люк  закрыт. Шесть  люков
открываются прямо в море  -  мы  их  называем носовыми  крышками,  - а шесть
служат для  загрузки  торпед в  аппараты. Всего двенадцать лампочек,  но  мы
изучаем их  очень  н очень внимательно. Чтобы  убедиться,  что горят  только
зеленые. Если загорается хоть одна красная  - то есть одна из шести верхних,
тех, что  связаны с наружными крышками,  - ну, тогда дело плохо, верно? - Он
взглянул на Миллса. - Все зеленые?
     - Все зеленые, - откликнулся Миллс.
     Мы  двинулись  дальше,  миновали   кают-компанию,  по  широкому   трапу
спустились вниз,  в  матросскую столовую, а уже оттуда направились в носовой
торпедный склад.  Когда я заглядывал сюда в прошлый раз, сразу  после выхода
из  Клайда, здесь спали  в  койках девять или десять  человек. Сейчас  койки
пустовали. Нас уже ожидали пять  человек: четверо матросов и старшина Боуэн,
которого не склонный к официальности Хансен величал попросту Чарли.
     -  Сейчас  вы  увидите, - повернувшись  ко  мне,  заметил Хансен, - что
офицеры  вполне заслуженно  получают  денег больше, чем  матросы и старшины.
Пока Чарли со своими доблестными морячками будет тут бить баклуши  за  двумя
защитными переборками, нам  придется идти и  проверять аппараты.  Строго  по
наставлению.  Ну, что ж,  холодная  голова  и  стальные  нервы  -  для наших
подчиненных нам ничего не жалко.
     Боуэн  засмеялся  и   отдраил  люк  в  первой  защитной  переборке.  Мы
перешагнули  через  восемнадцатидюймовый  порожек, оставив  пятерых  моряков
позади,  подождали, пока  люк  будет  снова задраен, потом  отдраили  люк  в
следующей переборке и, переступив еще через один порожек, очутились в тесном
торпедном  отсеке.   Дверь  была   оставлена  открытой  и   даже  закреплена
специальным захватом.
     -  Все  точно по  инструкции,  - сказал  Хансен.  -  Оба  люка  открыты
одновременно только во  время  зарядки торпедных аппаратов...  - Он проверил
положение металлических рукояток  на  задней крышке аппарата, протянул руку,
достал  микрофон на  стальной пружине и  нажал кнопку. -  Готовы к  проверке
аппарата. Все ручные рычаги закрыты. Лампочки зеленые?
     - Все лампочки  зеленые... - Голос из динамика  над  головой  прозвучал
металлически-гулко и как-то безлико.
     - Вы же их только что проверяли, - тихо заметил я.
     -  А теперь проверяем  еще разок. Все та же заботливая инструкция, - он
улыбнулся. -Кроме  того, мой дед умер в девяносто  семь лет,  и я не  против
побить этот рекорд. Семь  раз отмерь -  один раз отрежь... Какие  там  у нас
должны быть, Джорж?
     - Третий и четвертый.
     На круглых задних крышках торпедных аппаратов виднелись медные таблички
с цифрами: 2, 4 и 6 по правому борту  и 1, 3 и 5 по левому. Лейтенант  Миллс
предлагал  использовать средние аппараты  на  каждом борту. Сняв висящий  на
переборке  фонарь в резиновом  чехле, Миллс  направился  к номеру 3.  Хансен
проговорил:
     -  И  снова  никаких  случайностей. Сперва Джордж открывает контрольный
краник на крышке, уточняя, нет ли в аппарате воды. Вообще-то, ее там быть не
должно, но  иногда немного просачивается через наружную  крышку. Если краник
сухой, Джордж  открывает  крышку  и  светит  внутрь  фонариком  -  проверяет
наружную крышку и смотрит, нет ли внутри аппарата посторонних предметов. Ну,
как там, Джордж?
     -  Номер  три порядок,  -  Миллс  трижды  открутил краник,  но  вода не
появилась. - Открываю крышку.
     Он  нажал  на  большой  рычаг, освободил  его и потянул на себя тяжелую
круглую дверцу. Посветил фонариком по всей длине аппарата, выпрямился.
     - Чистый, как глотка, сухой, как кость.
     - Боюсь, его не  так учили  докладывать, - сокрушенно отметил Хансен. -
Ох,  уж  эти  молодые  офицеры! Совсем  испортились... Ладно, Джордж,  номер
четыре.
     Миллс   улыбнулся,  закрыл   крышку   третьего  аппарата  и  перешел  к
четвертому. Повернул ручку краника и сказал:
     - Ого!
     - Что там? - спросил Хансен.
     - Вода, - коротко бросил Миллс.
     - И много? Надо проверять?
     - Да так, чуть капает.
     - Дело плохо? - спросил я.
     - Да нет, бывает,  - коротко ответил Хансен.  Он  дернул ручку  вверх и
вниз, вытекло еще немного воды. - Если  в наружной крышке есть даже малейший
дефект,   то  при  погружении,  когда  давление  возрастает,  немного   воды
просачивается  внутрь. Скорее всего, так  и  сейчас.  Если  бы  крышка  была
открыта совсем, дружище, то на такой глубине вода вылетала бы из этой дырки,
как пуля.  И все-таки осторожность и еще  раз осто-  рожность... -  Он снова
потянулся к микрофону. - Крышка номер четыре все еще зеленая?
     - Все еще зеленая.
     Хансен взглянул на Миллса.
     - Сильно идет?
     - Да нет, я бы не сказал, что сильно. Потихоньку.
     - Центральный пост, - произнес Хансен в микрофон.
     - Посмотрите запись о последней проверке,  так, на всякий случай. После
небольшой паузы динамик включился вновь.
     -  Говорит  капитан. Все аппараты  пусты.  Подписи лейтенанта Хансена и
старшего инженера.
     -  Спасибо,  сэр.  -  Хансен  повесил  микрофон  и  улыбнулся.  Подписи
лейтенанта Хансена я доверяю всегда... Ну, что там?
     - Течь прекратилась.
     - Тогда открывайте...
     Миллс потянул рычаг на себя. Тот сдвинулся на пару дюймов и застрял.
     - Что-то туго идет, - заметил Миллс.
     -  Вы,  торпедисты, наверно,  забыли, что рычаги тоже  надо  смазать, -
поторопил его Хансен.  -  Приложи-ка силенку, Джордж. Миллс нажал посильнее.
Рычаг сдвинулся еще на пару дюймов. Миллс нахмурился, приподнялся на цыпочки
и рванул изо всех сил. Одновременно раздался крик Хансена:
     - Нет! Стой! Стой, ради Бога!..
     Но  было  уже  поздно. Хансен  опоздал  на  целую жизнь.  Рычаг  громко
лязгнул,  крышку   торпедного  аппарата  буквально  вышибло,  и  в  отсек  с
угрожающим шумом хлынула вода. Сотрясая все вокруг, она била мощным столбом,
точно струя из гигантского  брандспойта  или из  отводной  трубы Боулдерской
плотины.  Она   подхватила  лейтенанта   Миллса,  и  без  того   оглушенного
сорвавшейся крышкой, протащила его через весь торпедный отсек и  пригвоздила
к   аварийной  переборке.  Какую-то  долю   секунды  он   еще  держался   на
подгибающихся  ногах   под  этим   чудовищным  напором,  а  потом  бессильно
соскользнул на палубу.
     - Продуть главный балласт! - закричал в микрофон Хансен. Он уцепился за
крышку  торпедного  аппарата,  чтобы  удержаться  на  ногах, но  даже в этом
грохоте  его голос был слышен вполне отчетливо. -  Авария!  Продуть  главный
балласт! Аппарат номер четыре открыт в море. Продуть главный балласт!.. - Он
отпустил  крышку,  и  его чуть не  сшибло с  ног  потоком воды,  поднявшейся
примерно до уровня одного фута. - Скорее отсюда! Ради Бога, скорее!..
     Он  мог  бы  и  поберечь  силы и дыхание. Я уже продвигался  к  выходу.
Подхватив Миллса под мышки, я попытался перетащить его безвольное тело через
высокий   порожек  входного  люка,  но  безуспешно.  Удержать   субмарину  в
горизонтальном  положении и  в обычное-то время дело тонкое, а сейчас, когда
"Дельфин" за несколько  секунд принял на  борт столько воды,  его  нос резко
ушел вниз.  Тащить Миллса, сохраняя равновесие в бурлящей,  доходящей уже до
колен воде, оказалось выше моих сил. Но тут Хансен подхватил Миллса за ноги,
я зашатался,  запнулся  о высокий  порожек и  опрокинулся  навзничь в  узкое
пространство между двумя аварийными переборками. Миллс рухнул туда же следом
за мной.
     Хансен еще оставался в торпедном отсеке. Я слышал, как он беспрерывно и
однообразно ругается, стараясь освободить тяжелую дверь люка от удерживающей
ее защелки. Из-за  крена на  нос это требовало всех его сил. Стоя в бушующей
воде  на скользкой  палубе, он  мог провозиться  с  этим  чертовски долго. Я
оставил Миллса лежать на палубе, перепрыгнул через порожек и уперся плечом в
неподдающуюся дверь. Громко щелкнув, она освободилась, резко  развернулась и
потащила нас за собой, швырнув прямо в ревущий поток, по-прежнему бьющий  из
аппарата номер четыре. Кашляя и  отплевываясь, мы кое-как  поднялись на ноги
и, перешагнув через порожек, попробовали закрыть дверь.
     Дважды  мы пытались сделать  это - и дважды у нас ничего не получалось.
Вода,  пенясь,  хлестала из  аппарата,  ее  уровень  почти  достигал  высоты
порожка.
     С  каждой  секундой нос  "Дельфина"  опускался  все  ниже,  и  с каждым
градусом  наклона  захлопнуть  тяжелую  дверь становилось  все труднее. Вода
начала переливаться через порожек. Хансен улыбнулся мне. Нет, это мне только
показалось:  зубы  у  него  были  крепко   стиснуты,  а  глаза  безрадостны.
Перекрывая рев воды, он крикнул:
     - Сейчас или никогда!
     Точно  подмечено.  Именно  сейчас или никогда.  Держась одной рукой  за
дверные ручки,  а другой  за переборку, мы по сигналу  Хансена  одновременно
поднатужились и подняли дверь на четыре дюйма. Но она осталась открытой. Еще
одна попытка. Снова те же четыре дюйма - и я понял, что на большее сил у нас
не осталось.
     -  Сумеете  удержать ее  на минутку?  - крикнул  я.  Хансен  кивнул.  Я
ухватился обеими руками  за нижнюю скобу двери, лег спиной на палубу, уперся
ногами  в  порожек  и  судорожно  рванулся...  Дверь с треском захлопнулась.
Хансен зафиксировал защелку, я сделал  то  же  самое со  своей - и опасность
миновала. На какое-то время. Я оставил Хансена задраивать оставшиеся запоры,
а  сам  принялся  отпирать  дверь  в кормовой  защитной  переборке.  Едва  я
справился  с  первым  запором,  как  остальные  начали  освобождаться  сами.
Находившимся  по ту сторону двери старшине Боуэну и его подчиненным  не надо
было подсказывать, что мы стремимся  поскорее отсюда вырваться. Дверь рывком
распахнулась,  в  ушах у меня щелкнуло от перемены давления. Потом я услышал
ровный несмолкающий рев: это сжатый воздух врывался в балластные цистерны. Я
только приподнял Миллса за плечи, а  сильные, умелые руки уже подхватили его
и перенесли  через порожек, спустя пару секунд  мы с Хансеном последовали за
ним.
     - О Господи!  - обращаясь к Хансену,  воскликнул старшина  Боуэн. - Что
там стряслось?
     - Аппарат номер четыре открыт в море.
     - О Боже мой!..
     - Задрайте дверь, - приказал Хансен. - Да как следует...
     И сломя голову помчался прочь по продолжающей уходить из-под ног палубе
торпедного склада. Я  бросил  только короткий взгляд  на  лейтенанта  Миллса
-большего  и не  требовалось  - и последовал за  Хансеном. Бежать я не стал.
Спешка была уже ни к чему.
     По всему  кораблю  раздавался  вой сжатого воздуха, балластные цистерны
быстро пустели, но "Дельфин" продолжал стрелой уходить вниз, в  темную глубь
Северного  Ледовитого  океана:  даже мощные  компрессорные  установки  нашей
субмарины  не  могли так  скоро  нейтрализовать  воздействие  десятков  тонн
забортной воды, все еще поступающей в носовой торпедный отсек. Когда, крепко
держась  за леера,  чтобы  устоять на  бешено кренящейся  палубе, я проходил
коридором мимо кают-компании, то вдруг почувствовал, как вся подводная лодка
затряслась у меня под ногами. Сомневаться  не приходилось: Свенсон  приказал
запустить главные  турбины и дать полный назад,  теперь гигантские бронзовые
винты бешено месили воду, пытаясь остановить погружение лодки.
     У страха  есть запах. Вы можете не только увидеть, но и учуять его, как
учуял  я,  когда  вошел в  то утро  в центральный  пост  "Дельфина". Пока  я
проходил мимо сонаров, на меня никто даже не покосился. Им было не до  меня.
Им  вообще  не  было  дела  ни до  чего  постороннего:  сжатые, напряженные,
застывшие, они, точно  сидящие  в  засаде  охотники,  не  отрывали  глаз  от
единственного, что их сейчас интересовало,  - от падающей  стрелки указателя
глубины.
     Стрелка  уже миновала  отметку  "600 футов". Шестьсот  футов.  Ни  одна
обычная субмарина, на которых  мне приходилось  раньше  бывать, не смогла бы
действовать на  такой  глубине. Да  что  действовать - даже просто  уцелеть.
Шестьсот  пятьдесят.  Я  подумал  о  том  фантастическом  давлении,  которое
скрывалось за  этой  цифрой, и у меня  мороз пробежал по коже. Мороз по коже
бежал не  только  у  меня, во  и у  молодого  моряка, занимавшего внутреннее
кресло у пульта  глубины. Он сжал кулаки  так, что побелели суставы,  щека у
него дергалась,  а  на шее судорожно пульсировала жилка, словом, выглядел он
так, будто  уже видел перед собой старуху-смерть, призывно манящую костлявым
пальцем.
     Семьсот футов. Семьсот пятьдесят. Восемьсот футов... Никогда не слыхал,
чтобы  субмарина  нырнула на  такую глубину и  уцелела. Никогда  не  слыхал,
очевидно, и коммандер Свенсон.
     - Мы только что установили новый  предел, ребята, - сказал он. Голос  у
него звучал спокойно, даже безмятежно, и хотя  он был слишком умен, чтобы не
осознавать  смертельной   опасности,  в   его  поведении   и  интонациях  не
проскальзывало  ни тени  страха.  - Насколько  мне известно,  это  рекордное
погружение... Скорость падения?
     - Без изменений.
     -  Скоро  она  изменится. Торпедный  отсек  уже  почти  заполнен  -  за
исключением  воздушной подушки... - Свенсон внимательно присмотрелся к шкале
и  задумчиво постучал по зубам ногтем большого пальца - похоже, он делал это
тогда, когда впору  было забиться в истерике.  -Продуть цистерны с дизельным
топливом! Продуть цистерны с пресной водой!
     Все   это   было  произнесено   невозмутимо  ровным  голосом,  но  ясно
свидетельствовало,  что Свенсон, как никогда, близок к  отчаянию:  за тысячи
миль от базы он решился отправить за борт топливо и питьевую воду, ставя тем
самым корабль на грань жизни и смерти. Но сейчас, в этот момент, выбирать не
приходилось: надо было любым способом облегчить подводную лодку.
     - Цистерны главного балласта  пусты, - доложил  офицер  по  погружению.
Голос его прозвучал хрипло и напряженно.
     Свенсон  кивнул, но не  сказал ничего. Уровень  шума от сжатого воздуха
снизился  примерно  на семьдесят пять  процентов,  наступившая относительная
тишина казалась пугающей, зловещей и наводила на мысль  о том, что "Дельфин"
отказывается от дальнейшей борьбы.
     Для сохранения  жизни у нас оставались еще небольшие  запасы дизельного
топлива  и  пресной  воды,  но  "Дельфин"  продолжал погружаться,  и  я  уже
сомневался, понадобятся ли  нам  эти запасы. Хансен стоял рядом со  мной.  Я
заметил, что  с левой руки у него на  палубу капает кровь, и, присмотревшись
повнимательнее, понял, что два пальца у него сломаны. Наверно, это случилось
еще в торпедном  отсеке. В тот момент  это  не имело  особого  значения. Для
Хансена это и сейчас не имело значения, он, казалось, даже не замечал этого.
     Стрелка  все  падала  и  падала. Я  уже  не  сомневался,  что  спасения
"Дельфину" нет. Прозвенел звонок. Свенсон взял микрофон, нажал кнопку.
     - Это машинное отделение, - прозвучал металлический  голос. -  Придется
уменьшить обороты. Главные подшипники уже дымятся, вот- вот загорятся.
     - Не снижать  оборотов!  -  Свенсон повесил микрофон.  Юноша  у  пульта
глубины,  тот,  у которого дергалась  щека  и  пульсировала  жилка  на  шее,
забормотал: "Господи, помилуй. Господи, помилуй...", не останавливаясь ни на
минуту, сначала тихо, потом  все громче, почти впадая в исступление. Свенсон
сделал два шага, коснулся его плеча.
     - Не надо, малыш. Соображать мешаешь... Бормотание прекратилось, парень
застыл,  точно гранитное изваяние, только  жилка на  шее по-прежнему билась,
как молоточек.
     - Сколько примерно она может выдержать? - Я  постарался  произнести это
легко и небрежно, но получилось что-то вроде кваканья придавленной жабы.
     - Боюсь, мы продвигаемся в область неизведанного, - невозмутимо ответил
Свенсон.  - Тысяча футов, чуть  больше.  Если шкала  не  врет,  то мы уже на
пятьдесят футов  глубже  критической  отметки, когда корпус должен  уступить
напору. В данный момент на лодку давит столб свыше миллиона тонн.
     Безмятежность  Свенсона,  его  ледяное спокойствие  просто поражали, не
иначе как пришлось обшарить всю Америку, чтобы найти такого человека. Нужный
человек в нужное время и в нужном месте  - именно так можно было сказать про
Свенсона,  находящегося в  центральном  посту  терпящей  бедствие субмарины,
которая неумолимо погружалась на  глубину, на сотни  футов превосходящую ту,
на которую рассчитаны подводные лодки любого класса.
     - Она идет медленнее, - прошептал Хансен.
     - Она идет  медленнее, -  кивнул Свенсон.  А по-моему,  она  не слишком
торопилась снизить скорость. Было странно, что прочный корпус еще выдерживал
такое  огромное  давление. На секунду  я попытался  представить  себе, каким
будет наш конец, но тут  же отбросил эту мысль: проверить,  как это будет на
самом деле,  я все  равно не  успею. Здесь, где давление  достигает примерно
двадцати тонн на квадратный фут, нас  раздавит, точно  камбалу, раньше,  чем
наши органы чувств  сумеют на это  отреагировать.  Снова зазвенел  звонок из
машинного отделения. На этот раз голос звучал умоляюще.
     -   Нельзя  держать  такие  обороты,   капитан!   Передающая   шестерня
раскалилась докрасна. Прямо на глазах.
     - Подождите, пока раскалится добела, а  потом уже жалуйтесь, - бросил в
ответ Свенсон.
     Если машинам суждено выйти из строя -  пусть выходят  из строя, но пока
они на  ходу, он  собирается  выжать  из них  все,  чтобы спасти лодку и  ее
экипаж.
     Новый звонок.
     - Центральный пост? - Голос был резкий, пронзительный. - Это матросская
столовая. Сюда начинает поступать вода...
     Пожалуй, в  первый раз за все  это время  глаза всех  присутствующих  в
центральном  посту  оторвались  от  пульта глубины  и  обратились  в-сторону
динамика.  Под  сокрушительным  весом  воды, под  этим  чудовищным давлением
корпус  лодки, кажется, начал сдавать. Одна крохотная дырочка, одна трещинка
не толще  паутины - и  все, этого достаточно, чтобы прочный корпус подводной
лодки  начал  продавливаться,  разваливаться и  сплющиваться,  точно детская
игрушка под  ударами  парового  молота.  Я окинул  взглядом собравшихся: все
думали примерно одно и то же.
     - Где? - напористо спросил Свенсон.
     - Через переборку по правому борту.
     - Сильно?
     -  Чуть  течет  по  переборке. Но  струя  все  усиливается.  Все  время
усиливается... О Господи, капитан, что нам делать?
     -  Что вам  делать? -  переспросил Свенсон.  - Вытирайте  ее,  черт вас
побери! Мы же не собираемся жить в грязи!.. - И повесил микрофон.
     - Она остановилась! Она остановилась!  Она остановилась!.. - Эти  шесть
слов  прозвучали, точно молитва. Значит не все  уставились на динамик - одна
пара глаз не отрывалась от шкалы глубины, пара глаз, принадлежавшая малышу с
бьющейся на шее жилкой.
     - Она остановилась,  - подтвердил офицер по  погружению. Голос его чуть
заметно дрогнул.
     Больше никто не произнес ни единого слова. Из поврежденной руки Хансена
продолжала сочиться кровь. Мне показалось, что на лбу у Свенсона  впервые за
все  это время  появились  меленькие капельки пота,  но  я мог  и ошибиться.
Палуба у  нас под ногами все так же  содрогалась от работы гигантских машин,
прилагающих все усилия,  чтобы вырвать "Дельфин" из смертельной  бездны, все
так же шипел сжатый воздух, продувая цистерны с дизельным топливом и пресной
водой. Я уже не видел шкалы глубины, офицер по погружению наклонился над нею
так низко, что почти закрыл ее от меня.
     Прошло  девяносто секунд, показавшихся  нам  длиннее  високосного года,
девяносто бесконечных секунд, пока мы ждали,  что  море вот- вот прорвется в
корпус лодки  и заберет нас  к  себе навсегда, - когда офицер  по погружению
произнес:
     - Десять футов... Вверх.
     - Вы уверены? - спросил Свенсон.
     - Ставлю годовой оклад!
     - Мы еще не  выкарабкались, - осторожно заметил Свенсон. - Корпус может
вдруг уступить... Он, черт бы его забрал, давно уже должен был уступить. Еще
бы  сотню футов -  и давление станет меньше на пару тонн на  квадратный фут.
Вот тогда, думаю, у нас появится шанс выбраться.  По крайней  мере, половина
на половину. А уж потом с  каждым футом  подъема шансы будут расти, и сжатый
воздух вытеснит воду из торпедного отсека, облегчив тем самым корабль.
     -  Подъем  продолжается,  -  доложил  офицер  по погружению.  -  Подъем
продолжается. Скорость подъема растет.
     Свенсон  подошел  к  пульту  глубины  и  стал  внимательно  следить  за
медленным движением указателя.
     - Сколько осталось пресной воды?
     - Тридцать процентов.
     - Прекратить продувку цистерн с пресной  водой. Машины - задний  ход на
две трети.
     Рев сжатого  воздуха прекратился, палуба тоже почти перестала  дрожать:
машины перешли с аварийного режима на две трети своей полной мощности.
     -  Скорость подъема не меняется, - сообщил офицер по погружению. -  Сто
футов вверх.
     -  Прекратить продувку  цистерн с топливом.  Рев сжатого  воздуха  стих
окончательно.
     - Задний ход на одну треть.
     - Подъем продолжается. Подъем продолжается... Свенсон достал из кармана
шелковый платок и вытер лицо и шею.
     - Я тут немного переволновался, - произнес он, ни к кому  не обращаясь,
- и мне плевать, заметил это кто-нибудь или нет.
     Он взял микрофон, его голос разнесся по всему кораблю.
     -  Говорит  капитан.  Все  в порядке,  можете  перевести  дух.  Все под
контролем, мы продолжаем подниматься.  Для  любознательных сообщаю, что мы и
сейчас  еще на  триста  футов  глубже,  чем  когда-  либо  раньше опускалась
подводная лодка.
     Я  чувствовал  себя  так,  словно  меня  только  что  пропустили  через
мясорубку.  Мы  все выглядели так, словно  нас  только что пропустили  через
мясорубку.
     Кто-то произнес:
     - Никогда в жизни не курил, но теперь начинаю. Кто даст мне сигарету?
     - Когда мы вернемся обратно в Штаты, - заявил  Хансен,  - знаете, что я
собираюсь сделать?
     - Да,  -  сказал  Свенсон. - Вы соберете все свои денежки до последнего
цента, отправитесь  в  Гротон и  устроите грандиозную пьянку  для  тех,  кто
построил  этот  корабль. Вы  опоздали,  лейтенант,  я подумал об этом раньше
вас... - Он внезапно умолк, потом резко спросил: - Что у вас с рукой?
     Хансен поднял левую руку и удивленно ее осмотрел.
     - А я и не знал, что поцарапался. Должно быть, об эту проклятую дверь в
торпедном отсеке. Вон там аптечка, док. Пожалуйста, перевяжите меня.
     -  Черт побери,  Джон,  вы  отлично  это проделали,  -  тепло  произнес
Свенсон. - Я имею в виду с той дверью. Должно быть, это было нелегко.
     - Нелегко.  Но все  лавры принадлежат не мне, а нашему другу, - ответил
Хансен. - Это он ее закрыл, а не я. А если бы мы не сумели ее закрыть...
     - Или если бы я разрешил вам заряжать аппараты  вчера вечером, когда вы
только вернулись со станции "Зебра", - жестко проговорил Свенсон. - Когда мы
еще лежали на поверхности  и все люки  были открыты... Теперь мы бы уже были
на глубине восьми тысяч футов и очень-очень мертвыми.
     Хансен неожиданно отдернул руку.
     - О  Господи! - виновато произнес он. - Я совсем забыл.  Черт с  ней, с
рукой. Джордж Миллс,  командир  торпедистов! Его  же здорово стукнуло. Лучше
посмотрите сперва его. Вы или доктор Бенсон.
     Я снова взял его руку.
     - Нам обоим  незачем спешить.  Займемся сперва вашими пальцами.  Миллсу
теперь уже все равно.
     - О Господи Боже мой! - У Хансена на лице было написано, что он изумлен
и потрясен моей бессердечностью. - Когда он придет в себя...
     - Он  никогда  больше не придет в себя, - сказал я.  - Лейтенант  Миллс
мертв.
     - Что! - Свенсон до боли сжал мои локоть. - Вы сказали - мертв?
     - Столб воды  из четвертого  аппарата хлынул  со  скоростью курьерского
поезда, - устало пояснил я. - Швырнул его спиной прямо на кормовую переборку
и разбил  ему  затылок.  Всю  заднюю  часть  головы  раздавило,  как  яичную
скорлупу. Скорее всего, он умер мгновенно.
     - Юный Джордж Миллс, - прошептал Свенсон. Лицо у  него  побелело. - Ах,
бедолага!.. А ведь он первый раз отправился на  "Дельфине".  И вот на тебе -
погиб...
     - Убит, - уточнил я.
     - Что?  -  Если бы коммандер  Свенсон  вовремя не опомнился, мой локоть
превратился бы в сплошной синяк. - Что вы сказали?
     - Убит,  -  повторил я.  - Я сказал - убит. Свенсон тяжело уставился на
меня,  на  его лишенном  выражения  лице,  казалось,  жили  только  глаза  -
испытующие, усталые  и внезапно постаревшие. Он резко развернулся, подошел к
офицеру по погружению, сказал ему несколько слов и вернулся.
     - Пошли, - коротко произнес он. -Вы можете перевязать лейтенанту руку в
моей каюте.




     - Вы  понимаете, насколько  серьезно то,  что  вы  сказали?  -  спросил
Свенсон. - Вы бросаете суровое обвинение...
     - Прекратите, - бесцеремонно  перебил я.  - Это  не суд присяжных, и  я
никого не обвиняю,- Я только сказал, что совершено умышленное убийство. Тот,
кто   оставил    крышку   торпедного   аппарата   открытой,   несет   прямую
ответственность за смерть лейтенанта Миллса.
     - "Оставил крышку открытой" -  что вы  хотите  этим сказать? Почему  вы
уверены,  что кто-то оставил ее  открытой?  Она  могла  по  разным  причинам
открыться  сама.  И даже  если, допустим,  крышка была  оставлена  открытой,
нельзя кого-то обвинять в преднамеренном убийстве только из-за того,  что он
проявил халатность, забывчивость или...
     -  Коммандер  Свенсон,  -  снова  не  выдержал  я. -  Готов где  угодно
подтвердить, что вы, пожалуй, лучший морской офицер из всех, кого я встречал
в своей жизни. Но это вовсе не  значит, что вы лучший и во всем остальном. В
вашем  образовании есть  заметные пробелы, коммандер,  особенно это касается
диверсий. Для  этого  нужен  особый  склад  ума, нужны хитрость, жестокость,
изворотливость - а  вам этих качеств  явно не хватает. Вы говорите -  крышка
открылась  сама, под  воздействием  каких-то  естественных  факторов.  Каких
факторов?
     - Мы пару раз здорово врезались в лед, - медленно проговорил Свенсон. -
Крышка могла сдвинуться тогда. Или вчера ночью, когда мы  пробивали полынью.
Кусок льда, к примеру, мог...
     - Крышки аппаратов  находятся в углублениях, верно? Большой  кусок льда
странной  формы погрузился в воду, изогнулся  под  хитрым  углом  и  зацепил
крышку...  Сомнительно,  не так ли? Но допустим,  что так и случилось  - все
равно он бы только прижал ее и закрыл еще плотнее.
     -  Каждый  раз,  когда  мы  приходим на  базу,  крышки  проверяются,  -
негромко, но твердо  заявил Свенсон. -  К  тому же они  открываются в  доке,
когда  мы проводим  там  проверку  всех  систем,  в том  числе  и  торпедные
аппараты. А на любой верфи полно всяких обломков, обрезков,  словом, мусора,
который болтается на воде. Что-то могло попасть под крышку и застопорить ее.
     - Но ведь лампочки показывали, что крышка закрыта.
     - Она могла быть закрыта не полностью, но щелочка была такая крохотная,
что контроль не сработал.
     - Крохотная щелочка! Как вы думаете, отчего погиб Миллс? Если  вы когда
нибудь видели  столб воды,  который  крутит турбину  на гидроэлектростанции,
тогда можете себе представить, что это было. Щелочка?
     - О Господи!.. Как эти крышки управляются?
     - Двумя  способами. Есть дистанционное управление, гидравлическое, надо
просто  нажать кнопку,  и еще есть  рычаги ручного управления,  прямо там, в
торпедном отсеке.
     Я повернулся  к  Хансену.  Он  сидел на  койке рядом  со  мной, пока  я
накладывал тугую повязку ему на пальцы, лицо у него побелело. Я проговорил:
     - Насчет этих ручных рычагов. Они были в закрытом положении?
     -  Вы  же слышали,  что  я там говорил.  Конечно, они  были закрыты. Мы
всегда проверяем это первым делом.
     - Кому-то вы  очень не по  душе,  - сказал  я Свенсону. -  А может,  не
нравится  ваш  "Дельфин".  А вернее  всего,  стало  известно,  что "Дельфин"
отправляется на поиски станции "Зебра". Кому-то  это  пришлось  не по вкусу.
Вот  и  устроили  небольшую диверсию. Помните,  как  вы  удивились,  что  не
пришлось  подстраивать рули глубины?  Вы  ведь  сперва  собирались  провести
небольшое  погружение  и  проверить,  как  "Дельфин"  будет маневрировать по
вертикали,  потому что взяли неполный боекомплект  торпед в носовой склад. И
вдруг неожиданность - все идет гладко.
     - Я  слушаю,  слушаю,  - тихо  сказал Свенсон. Теперь  он  был на  моей
стороне. Он с самого начала был на моей стороне.
     Вновь зашумела вода, заполняя балластные цистерны. Свенсон настороженно
поднял брови, взглянув на указатель глубины, дублирующий показания основного
прибора: 200 футов. Должно быть, он приказал офицеру по погружению держаться
на  этом уровне.  Нос  "Дельфина"  все  еще  был опущен вниз  примерно на 25
градусов.
     -  Корректировка  управления  не  понадобилась  потому,  что  некоторые
торпедные аппараты  были уже наполнены водой.  Может  быть,  третий  аппарат
вообще  единственный  свободный  от  воды. Наш  хитроумный приятель  оставил
крышки открытыми,  пересоединил рычаги  так,  что они находились  в закрытом
положении,  когда  крышки  оставались  открытыми,  а  потом  перекинул  пару
проводков в распределительной коробке, и теперь  при  открытой крышке горела
зеленая лампочка, а при закрытой красная. Сделать  все это - пара  пустяков,
особенно  если в этом  разбираешься.  А если  работать вдвоем  -вообще  одно
мгновение.  Готов  держать  пари  на  что  угодно, что  когда  вы  проверите
остальные  аппараты,  то  обнаружите,  что  рычаги  пересоединены,  проводки
перепутаны, а  контрольные краники забиты воском, быстросохнущей краской или
просто жевательной резинкой, так что при  проверке вода из них не потечет  и
вы посчитаете, что аппараты пусты.
     -  Но из краника на четвертом аппарате все же вытекло немного  воды,  -
возразил Хансен.
     - Плохая жвачка попалась.
     - Вот сволочь! - не  повышая голоса, произнес Свенсон. Эта сдержанность
впечатляла  гораздо больше, чем любые угрозы и вопли возмущения. - Он же мог
всех нас убить! Только  по милости  Бога и мастеров  Гротонской верфи  он не
сумел нас убить.
     - Да он и не собирался, - возразил я. - Он никого не собирался убивать.
Вы  же намечали  провести еще в Холи-Лох вечером, перед отплытием, небольшие
испытания под  водой. Вы  сами мне  об  этом  сказали.  Вы сообщили  об этом
команде, дали письменное распоряжение или что-то в этом роде?
     - И то, и другое.
     - Вот так. Значит нашему приятелю это стало известно. Он знал и то, что
такие испытания  проводятся  обычно в полупогруженном положении или на очень
небольшой глубине. Стало быть, при проверке торпедных аппаратов вода хлынула
бы  в  лодку  и не  позволила  закрыть заднюю крышку, но  давление  было  бы
небольшое,  и  вы  вполне  успели  бы  закрыть  дверь  в передней  аварийной
переборке и спокойно убраться из отсека. А что дальше? Да ничего особенного.
В худшем  случае, вы легли бы на  дно  и ждали  там помощи. На малой глубине
опасности для "Дельфина" не было бы никакой. Для старых подлодок, лет десять
назад, дело могло  бы кончиться плохо из-за ограниченного запаса воздуха. Но
сейчас-то,  с вашими системами  очистки, вы спокойно  просидели бы под водой
многие месяцы. Просто выпустили  бы  сигнальный буй с телефоном,  доложили о
случившемся  и попивали  бы  себе кофеек,  пока не прибыл  бы спасатель,  не
закрыл  крышку  и не откачал воду из торпедного отсека. А потом благополучно
всплыли бы... Наш неведомый приятель - или приятели  -  никого  не собирался
убивать. Он  просто хотел вас задержать. И он бы наверняка вас задержал.  Мы
знаем  теперь, что вы сумели бы  сами всплыть на поверхность. Но  даже тогда
все  равно  вернулись бы  в док  денька  на два, на  три  и  хорошенько  все
проверили.
     - А зачем кому-то понадобилось нас задерживать? - спросил Свенсон.
     Мне  показалось, что во  взгляде у  него мелькнуло  подозрение,  но тут
нетрудно было и ошибиться: лицо у коммандера Свенсона выражало всегда только
то, что ему хотелось.
     -  О  Господи, вы  считаете,  что  я  могу  ответить  на этот вопрос? -
раздраженно произнес я.
     -  Нет...  Нет,  я  так  не думаю...  -  Он  мог  бы произнести  это  и
поубедительнее. - Скажите, доктор Карпентер,  вы  подозреваете, что это  мог
сделать кто-то из команды "Дельфина"?
     - Вы в самом деле хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
     -  Да нет,  конечно, - вздохнул он. - Пойти ко дну в Северном Ледовитом
океане -  не слишком приятный способ самоубийства, так что если бы кто-то из
команды подстроил нам такую пакость, он бы тут же все  привел в порядок, как
только  узнал,  что  мы  не собираемся  проводить  испытания  на мелководье.
Значит, остаются только работники верфи в Шотландии...  Но все они проверены
и перепроверены, все получили допуск к совершенно секретным работам.
     - Да какое это имеет значение! В московских кутузках, как  и в кутузках
Англии  и  Америки, полно  людей,  имевших  допуск  к  совершенно  секретным
работам... Что вы собираетесь делать теперь, коммандер? Я хочу сказать - что
собираетесь делать с "Дельфином"?
     - Я  как  раз думаю об  этом.  В нормальной  обстановке  мы  бы закрыли
носовую крышку  четвертого аппарата к  откачали воду из торпедного отсека, а
потом зашли туда и закрыли заднюю крышку. Но наружная крышка не закрывается.
Как только  Джон понял,  что  четвертый  аппарат  открыт в  море, офицер  по
погружению  тут  же нажал кнопку  гидравлического управления, ту, что обычно
закрывает крышку. Сами видели - ничего не произошло. Что-то не в порядке.
     - И  еще  как  не в порядке, - угрюмо  заметил я. - Тут  понадобится не
кнопка, а кувалда.
     -  Я  мог бы вернуться  в  ту  полынью, которую мы только что покинули,
всплыть и послать под лед водолаза, чтобы он проверил и посмотрел, что можно
сделать. Но  я не  собираюсь требовать, чтобы кто-то  рисковал  жизнью  ради
этого. Я  мог бы  вернуться в открытое море, всплыть  там и провести ремонт,
но, сами понимаете, плыть придется долго и не слишком комфортабельно с таким
дифферентом на  нос,  да и  к тому же пройдет  много  дней,  пока  мы сумеем
вернуться. А кое-кто  из  уцелевших  на  станции  "Зебра", кажется, дышит на
ладан, так что мы можем опоздать.
     - Ну, что ж,  - вмешался я,  -  у вас  есть  под рукой нужный  человек,
коммандер. Еще  при первой  встрече  я  сообщил вам, что специализируюсь  на
изучении влияния экстремальных условий на здоровье человека, причем в первую
очередь   меня  интересует  воздействие  высокого   давления   на   организм
подводников,  покидающих  лодку  в  аварийной   ситуации.  Сколько  раз  мне
приходилось  проделывать аварийный  выход в лабораторных условиях,  я  уже и
счет  потерял.  Так  что,  коммандер, я прекрасно  знаю,  что такое  высокое
давление и  как к нему приспосабливаться, а главное - как на него  реагирует
мой организм.
     - И как же он реагирует, доктор Карпентер?
     -  Проявляет  исключительную  выносливость.  Высокое  давление меня  не
беспокоит.
     - Что у вас на уме?
     - Черт  возьми,  вы прекрасно знаете, что у меня на уме, - разгорячился
я. - Надо просверлить дыру в кормовой  защитной переборке, подать туда шланг
высокого  давления, открыть дверь, послать кого-то в  узкий промежуток между
переборками, подать сжатый воздух  и ждать, пока давление между  переборками
сравняется  с давлением  в  торпедном отсеке. В носовой  защитной  переборке
запоры  уже ослаблены, когда давление сравняется, дверь откроется от легкого
толчка.  Тогда  вы заходите в  торпедный  отсек,  закрываете  заднюю  крышку
аппарата номер четыре и спокойно уходите. Примерно так вы планируете, верно?
     - Более-менее так, - признался  Свенсон. - С одним исключением: вас это
не касается. Каждый  член  экипажа  обучен умению выполнять аварийный выход.
Все они знают о воздействии  высокого давления. И почти  все  намного моложе
вас.
     - Как вам  угодно, -  сказал  я.  -  Только  способность  противостоять
стрессам  не  зависит от  возраста.  Ну, вот  хотя  бы  первый  американский
астронавт -  разве  он  был  зеленым юнцом?  Что  же касается  тренировок  в
аварийном выходе из  корабля,  то это всего лишь свободный подъем в бассейне
глубиной в сотню футов. А тут надо зайти в железный ящик, долго  ждать, пока
поднимется давление,  потом выполнить работу при этом давлении,  потом опять
ждать, пока давление снизится. Большая разница! Я однажды видел, как молодой
парень, рослый, выносливый, хорошо обученный молодой парень в таких условиях
буквально сломался и чуть не  спятил, пытаясь вырваться наружу. Тут,  знаете
ли, воздействует очень  сложное сочетание  психологических и физиологических
факторов.
     - Пожалуй, - медленно проговорил Свенсон, я еще  не встречал  человека,
который  умел  бы, что называется,  так держать удар, как  вы. Но есть  одна
мелочь,  которую  вы не учли.  Что  скажет командующий  подводными  силами в
Атлантике,  когда узнает, что  я позволил гражданскому  человеку  таскать из
огня каштаны вместо нас?
     - Вот если  вы не позволите мне туда пойти, я  знаю,  что он скажет. Он
скажет: "Придется разжаловать коммандера Свенсона в лейтенанты,  потому что,
имея на борту "Дельфина" известного специалиста по такого рода операциям, он
из-за своего  упрямства  и ложно  понимаемой гордости отказался использовать
его,  поставив тем самым  под  угрозу жизнь членов  команды  и  безопасность
корабля".
     По  губам Свенсона  скользнуло  подобие  улыбки, но, учитывая,  что нам
только  что удалось избежать гибели, что трудности далеко не кончились и что
его торпедный офицер погиб  ни за что ни про что, трудно  было рассчитывать,
что он расхохочется во все горло. Он взглянул на Хансена:
     - А что вы скажете, Джон?
     -  Я  немало  встречал  слабаков  и  неумех, доктор  Карпентер к ним не
относится, - проговорил тот. -Кроме того, его так же легко ошарашить и взять
на испуг, как мешок портландского цемента.
     - Вдобавок  для  обычного врача он слишком многому обучен, - согласился
Свенсон. - Ну, что ж, доктор, я с благодарностью принимаю  ваше предложение.
Но с вами пойдет один из  членов экипажа. Таким путем  мы  примирим  здравый
смысл с честью мундира.
     Приятного  было  мало.  Но  и страшного  тоже. Все  шло,  как намечено.
Свенсон  аккуратно  поднял  "Дельфин"  так, что он  чуть  не  касался кормой
ледового  поля,  в результате давление в торпедном отсеке упало до минимума,
хотя все равно крышки люков находились на глубине около ста футов.
     В  двери  задней защитной переборки было  просверлено  отверстие,  куда
ввинтили высокопрочный шланг. Надев костюмы из губчатой резины  и акваланги,
мы с юным  торпедистом по фамилии Мерфи кое- как  разместились в  промежутке
между  двумя  защитными  переборками.  Раздалось  шипение  сжатого  воздуха.
Давление  росло  медленно:  двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят  фунтов  на
квадратный дюйм. Вскоре я почувствовал, как давит на уши и распирает легкие,
появилась боль в глазницах,  слегка закружилась голова: при  таком  давлении
приходилось дышать чистым кислородом. Но для меня все это было не в новинку,
я знал, что от этого не умру. А вот знал ли об этом юный Мерфи?
     Подобная обстановка  так  сильно  воздействует одновременно на  душу  и
тело, что  выдерживают здесь  единицы,  но если  даже Мерфи  и был  напуган,
растерян или  страдал  от боли, то  скрывал он это  очень  хорошо. Наверняка
Свенсон  отправил  со  мной  одного из лучших,  а быть среди лучших в  такой
команде - что-то да значит.
     Мы  освободили  запоры  передней защитной  переборки,  подождали,  пока
давление  окончательно  уравняется,  и  осторожно  толкнули  дверь.  Вода  в
торпедном  отсеке  стояла  примерно  на  два фута  выше порожка,  и  едва мы
приоткрыли  дверь,  она,  шипя  и  пенясь,   хлынула  в   промежуток   между
переборками, а сжатый воздух со свистом устремился в торпедный отсек. Секунд
десять  нам пришлось  одновременно удерживать дверь и  сохранять равновесие,
пока вода  и  воздух  сражались между собой, деля  завоеванное пространство.
Потом мы распахнули дверь во всю ширь. Вода от защитной до носовой переборки
установилась  примерно  на уровне  тридцати  дюймов.  Мы  перешагнули  через
порожек, включили водонепроницаемые фонари и окунулись с головой.
     Температура  воды была  около  28  градусов  по Фаренгейту, то есть  на
четыре   градуса  ниже   точки   замерзания.  Как  раз  для   такой  воды  и
предназначались наши костюмы из  пористой резины, но все равно у  меня мигом
перехватило дыхание: надо учесть, что дышать  чистым  кислородом при высоком
давлении  и  без того трудно. Но приходилось поторапливаться: чем дольше  мы
здесь провозимся, тем дольше  нам придется потом проходить декомпрессию. Где
вплавь,  где пешком мы добрались  до четвертого аппарата,  нащупали крышку и
плотно ее  задраили.  Правда,  сперва я все-таки ухитрился  заглянуть внутрь
контрольного  краника.  Сама  крышка  оказалась  неповрежденной:  весь  удар
приняло на  себя  тело  бедолаги Миллса.  Она плотно  встала  на  место.  Мы
повернули рычаг в закрытое положение и отправились восвояси.  Добравшись  до
задней переборки, мы, как было условлено, постучали в дверь. Почти  сразу же
послышался приглушенный рокот мотора, и в торпедном отсеке заработали мощные
помпы,  вытесняя  воду  в  забортное  пространство.  Уровень  воды  медленно
снижался,  так же медленно падало и давление воздуха. Постепенно,  градус за
градусом, "Дельфин" начал  выравниваться. Как  только  вода  опустилась ниже
порожка, мы  снова постучали  в  дверь  и  тут  же почувствовали, как  стали
откачивать избыток воздуха.
     Когда  через  несколько  минут  я  снимал   резиновый  костюм,  Свенсон
поинтересовался:
     - Порядок?
     - Полный! А ваш Мерфи - молодец!
     - Лучший специалист!.. Большое вам спасибо, доктор,  - он Снизил голос.
- Вы, случайно, не заглянули...
     - Черт  возьми, вы прекрасно  знаете,  что заглянул, - ответил я. - Там
нет ни воска, ни жвачки, ни краски. А знаете, что там есть, коммандер? Клей!
Вот так они  и  закупорили контрольный  кран. Самая удобная штука для такого
дела.
     - Понятно, - заключил Свенсон и зашагал прочь.

     "Дельфин" содрогнулся всем корпусом,  и торпеда  отправилась в  путь из
третьего  аппарата  -   единственного,  на  который  Свенсон  мог  полностью
положиться.
     - Ведите отсчет, - обратился Свенсон к Хансену. - И предупредите  меня,
когда она должна взорваться и когда мы должны услышать взрыв.
     Хансен  взглянул  на  секундомер, который  он держал  в перебинтованной
руке, и молча кивнул. Секунды тянулись,  как  годы. Я видел,  как  у Хансена
чуть шевелятся губы. Потом он сказал:
     - Должен быть взрыв - вот! - И через две или три секунды: - Должен быть
звук - вот!..
     Тот, кто наводил  торпеду, знал свое дело. Едва  Хансен произнес второе
"вот!",  как  весь  корпус "Дельфина"  содрогнулся  и  задребезжал  -  к нам
вернулась ударная волна  от взрыва боеголовки. Палуба резко ушла из-под ног,
но  все равно  удар был  не  таким сильным, как  я  ожидал. Я  с облегчением
перевел  дух.  И  без  телепатии можно  было догадаться, что  все  остальные
сделали то  же самое. Никогда еще ни одна подводная  лодка не находилась так
близко от  взрыва торпеды подо  льдом, никто не мог  предугадать,  насколько
усилится  мощь и  разрушительное  действие  ударной  волны при отражении  от
ледового поля.
     - Превосходно,  -  пробормотал Свенсон. -  Нет, в  самом  деле, сделано
превосходно.  Оба  двигателя  вперед на  одну  треть.  Надеюсь, эта хлопушка
тряхнула  лед  посильнее,  чем  нашу  лодку...  -  Он  обратился к  Бенсону,
склонившемуся  над  ледовой  машиной: -  Скажите  нам, когда мы  подойдем  к
полынье, ладно?
     Он двинулся к штурманскому столу. Рейберн поднял глаза и сказал:
     - Пятьсот ярдов прошли, еще пятьсот ярдов осталось.
     - Всем стоп! - приказал Свенсон. Легкая дрожь от винтов прекратилась. -
Нам надо держать ушки на макушке. От этого взрыва могут нырнуть куски льда в
несколько тонн весом. Если уж встретиться при подъеме с такой глыбой, так уж
лучше не на ходу.
     - Осталось триста ярдов, - произнес Рейберн.
     - Все чисто. Вокруг все чисто, - доложили от сонара.
     - Все еще толстый лед, - нараспев  сообщил Бенсон. - Ага!  Вот  оно! Мы
под полыньей. Тонкий лед. Ну, примерно пять или шесть футов.
     - Двести ярдов, - сказал Рейберн. - Скорость уменьшается.
     Мы двигались вперед по инерции. По приказу Свенсона  винты  крутанулись
еще пару раз и затем снова замерли.
     - Пятьдесят ярдов, - отметил Рейберн. - Уже близко.
     - Толщина льда?
     - Без изменений. Около пяти футов.
     - Скорость?
     - Один узел.
     - Положение?
     - Точно тысяча ярдов. Проходим прямо под целью.
     - И ничего на ледовой машине... Совсем ничего?
     - Ни проблеска... - Бенсон пожал плечами и поднял взгляд на Свенсона.
     Капитан  пересек помещение  и  уставился на  перо, чертившее на  бумаге
отчетливые вертикальные линии.
     -  Странно, если  не сказать больше, -  пробормотал Свенсон.  - В  этой
штуковине было  семьсот  фунтов аматола высшего сорта... Должно быть, в этом
районе  исключительно толстый  лед...  Мягко говоря...  Ладно, поднимемся до
девяноста футов и прочешем пару раз окрестности. Включить огни и ТВ.
     Мы  поднялись на  глубину  в девяносто футов  и  несколько раз прошлись
туда-сюда, но  ничего путного из этого не получилось.  Bода была  совершенно
непрозрачной,  огни и телекамера ничего не  давали.  Ледовая  машина  упрямо
регистрировала от четырех до шести футов - точнее определить не могла.
     - Ну, ладно, похоже, тут ничего не отыщешь, -сказал Хансен.  - Так что?
Снова отойдем и пустим еще одну торпеду?
     - Право, не знаю, - задумчиво ответил Свенсон. - А что если попробовать
пробить лед корпусом?
     - Пробить  лед корпусом? - Хансену идея не понравилась. Мне тоже. - Это
ж какую силищу надо иметь: все-таки пять футов льда!
     - Ну, не  знаю. Дело в том, что мы рассматриваем только один вариант, а
это всегда опасно. Мы решили, что если торпеда не разнесет лед вдребезги, то
хотя бы пробьет в нем дыру. А  может, в этом случае получилось иначе. Может,
сильный и резкий напор  воды поднял лед  и расколол его на  довольно большие
куски, которые  после  взрыва  опустились обратно в воду на  прежнее место и
опять  заполнили всю полынью. Короче, сплошного льда уже нет, есть отдельные
куски.  Но трещины  очень  узкие.  Такие  узкие,  что ледовая  машина  не  в
состоянии  их засечь  даже  на  такой  малой скорости... -  Он повернулся  к
Рейберну. - Наше положение?
     - По-прежнему в центре нужного района.
     -  Подъем  до касания  льда,  - скомандовал  Свенсон. Он  даже не  стал
добавлять  насчет  осторожности.  Офицер  по  погружению и  сам поднял лодку
бережно, как пушинку. Наконец мы ощутили легкий толчок.
     -  Держите так, -  приказал Свенсон. Он пригнулся к  экрану ТВ, но вода
была  такая  мутная,  что  разобрать  что-либо над  "парусом"  не удавалось.
Свенсон   кивнул  офицеру  по  погружению:   -  А  ну-ка  долбаните  ее!  Да
посильнее...
     Сжатый воздух с ревом устремился в балластные цистерны. Какое- то время
ничего не менялось, потом "Дельфин"  всем корпусом вздрогнул, наткнувшись на
что-то тяжелое и  очень  прочное. Тишина, потом новый удар - и мы увидели на
телеэкране, как мимо нас уходит вниз огромный кусок льда.
     - Ну, что  ж,  теперь я уверен, что оказался прав, - заметил Свенсон. -
Похоже, мы  стукнули  как раз в  середину  трещины  между двумя  льдинами...
Глубина?
     - Сорок пять.
     -  Значит,  пятнадцать  футов над поверхностью. Не думаю, что нам стоит
поднимать сотни тонн льда,  навалившихся  на остальную часть корпуса. Запаса
плавучести хватит?
     - Сколько угодно!
     -   Тогда   будем   считать,   что   мы   прибыли...   Так,   старшина,
отправляйтесь-ка прямо сейчас наверх и доложите, какая там погода.
     Я   не   стал  дожидаться  сообщения  о   погоде.  Конечно,  она   меня
интересовала, но гораздо больше я заботился  о том, чтобы Хансен не заглянул
в каюту как  раз тогда, когда я прячу под меховую одежду "манлихер-шенауэр".
Правда, на этот раз я  положил  оружие не в специальную кобуру, а в наружный
карман брюк из оленьего меха. Лучше, чтобы оно всегда было под рукой.

     Ровно в полдень я перешагнул через край мостика и, держась за спущенный
вниз  трос, скатился с огромной, косо вздыбленной льдины, доходящей почти до
верхушки  "паруса". На  избыток света  жаловаться  не приходилось: у  нас  в
Англии так  обычно  бывает  зимой,  поздними вечерами,  когда  небо  покрыто
тяжелыми серыми  тучами. Воздух  все так  же обжигал щеки, но погода заметно
улучшилась. Ветер  почти  стих,  повернул  на юго-восток  и только  порывами
достигал скорости двадцать миль в час, поднимая ледяную пыль  не выше чем на
два-три фута над поверхностью льда. Хоть дорогу можно было различить  - и на
том спасибо.
     Всего  нас набралось одиннадцать человек:  сам капитан,  доктор Бенсон,
восемь матросов и я. Четверо моряков прихватили носилки.
     Даже  семьсот  фунтов  высокосортной  взрывчатки  не   сумели   заметно
разрушить ледовое поле. Взрыв раздробил  лед примерно на площади в семьдесят
квадратных ярдов, но огромные куски самой разнообразной формы снова легли на
место так, что в трещину между  ними не  пролезла  бы  даже рука,  и тут  же
начали  снова смерзаться. Словом, урон от  торпедной  боеголовки оказался не
слишком  впечатляющим.  Впрочем,  не стоит  забывать,  что большая  часть ее
ударной мощи ушла вниз, и все же она сумела вздыбить и расколоть массив льда
не меньше 5000 тонн весом. В общем,  не так-то и плохо она сработала. Может,
даже нам еще повезло, что хоть этого удалось добиться.
     Мы  направились к восточному краю  ледяной  равнины,  вскарабкались  на
подходящий  торос  и  огляделись,  чтобы,  ориентируясь по  лучу прожектора,
который,  как белый палец, неподвижно упирался прямо в небосвод, определить,
куда нам  двигаться  дальше.  Заблудиться сейчас было бы  трудновато.  Когда
ветер не  гонит  ледяную  пыль,  здесь  легко  разглядеть  свет  в  окне  на
расстоянии в десять миль.
     Нам даже не пришлось ничего искать. Стоило отойти на несколько шагов от
ледяной равнины - и мы сразу же увидели ее. Дрейфующую станцию "Зебра".  Три
домика,  один из которых сильно обгорел, и пять почерневших остовов там, где
когда-то стояли другие домики. И ни души.
     -  Значит,  вот  она  какая, -  прямо в  ухо  мне проговорил Свенсон. -
Вернее, то, что от нее  осталось. "Я  прошел долгий путь, чтобы увидеть  все
это..." - Процитировал он с пафосом какого-то классика.
     - Да уж, еще немного - и мы бы с вами обозревали совсем другие пейзажи,
а этого никогда бы  не увиде-  ли, - заметил я. - Если бы  ушли на дно этого
проклятого океана... Неплохо, да?
     Свенсон медленно  покачал головой и  двинулся дальше.  До станции  было
рукой  подать,  каких-то сто ярдов.  Я подвел его  к  ближайшему  уцелевшему
домику, отворил дверь и зашел внутрь.
     В  помещении было градусов на тридцать теплее, чем раньше, но все равно
чертовски холодно. Не слали только Забринский и Ролингс. В нос шибало гарью,
лекарствами  и  специфическим  ароматом   булькающего  в   котелке  на  печи
отвратительного  на  вид   месива,  которое  Ролингс  старательно  продолжал
размешивать.
     - Ага, вот и вы. - охотно вступил в разговор Ролингс, словно увидел  не
человека, недавно  ушедшего отсюда -  почти  на верную смерть, а  соседа  по
улице, который пять минут назад звонил и просил одолжить газонокосилку. - Вы
как  раз  вовремя,  капитан:  пора  трубить  к  обеду. Небось,  предвкушаете
мерилендских цыплят?
     -  Да нет, чуть попозже, спасибо, - вежливо ответил  Свенсон.  -  Очень
жаль, что вам не повезло с ногой, Забринский. Как она?
     - Отлично, капитан,  все  отлично.  В гипсовой  повязке.  - Он  вытянул
вперед негнущуюся ногу.  - Здешний лекарь,  доктор Джолли,  сделал  мне  все
чин-чином... А вам здорово досталось вчера вечером? - обратился он ко мне.
     - Доктору Карпентеру вчера вечером  досталось очень здорово,  -  сказал
Свенсон.  -  А  потом и нам  всем тоже... Давайте  сюда  носилки. Вы первый,
Забринский.  А  вы,  Ролингс,  не  прикидывайтесь  слабаком.  До  "Дельфина"
всего-то пара сотен ярдов. Через полчаса мы вас всех заберем на борт.
     Я услышал  позади какую-то возню.  Доктор  Джолли уже  встал на ноги  и
помогал  подняться капитану Фол-сому. Фолсом выглядел даже хуже,  чем вчера,
хотя лицо у него было почти все забинтовано.
     -  Капитан Фолсом, -  представил я  полярников. -Доктор  Джолли.  А это
коммандер Свенсон, капитан "Дельфина". Доктор Бенсон.
     - Доктор Бенсон? Вы сказали  "доктор", старина? - Джолли .поднял брови,
- Похоже, конкуренция в  сфере раздачи таблеток обостряется. И  коммандер...
Ей-богу, ребята, мы рады видеть вас здесь.
     Сочетание ирландского акцента с  английским  жаргоном  двадцатых  годов
как-то особенно резануло ухо.  Джолли  напомнил  мне одного  интеллигентного
сингалезца,  с  которым  когда-то  свела  меня судьба:  тот примерно  так же
безалаберно  смешивал чистый,  правильный, даже  дистиллированный язык Южной
Англии с уличными словечками сорокалетней давности: "Железно, старина! Клево
базаришь..."
     -  Могу  себе   представить,  -  улыбнулся  Свенсон.  Он  посмотрел  на
сгрудившихся  на  полу людей, которых  можно  было  принять за  живых только
благодаря  легкому  пару,  выходящему  изо  рта при  дыхании,  и улыбка  его
исчезла. Он обратился к капитану Фолсому:
     - Не найду  слов, чтобы выразить соболезнование. Все это ужасно, просто
ужасно.
     Фолсом пошевелился и что-то произнес, но  мы не  разобрали, что именно.
Хотя  ему только  что наложили  свежие  повязки, это,  кажется, не  принесло
облегчения: язык двигался нормально, а вот губы и щеки были так изуродованы,
что в его речи  не  оставалось  почти  ничего  человеческого.  Левая сторона
головы выглядела немного получше, но и она судорожно дергалась, а левый глаз
был  почти закрыт веком. И дело тут не в нервно-мышечной  реакции на сильный
ожог щеки. Просто он испытывал невероятные муки. Я спросил у Джолли:
     - Морфия нет больше?
     Мне казалось, что я оставил ему этого добра предостаточно.
     - Абсолютно ничего,  - устало ответил Джолли. - Я израсходовал все. Без
остатка.
     - Доктор Джолли трудился  всю ночь напролет, - тихо заметил Забринский.
- Восемь часов подряд. Ролингс, он и Киннерд. Без передышки.
     Бенсон  мигом  открыл  свою  медицинскую   сумку.  Увидев  это,  Джолли
улыбнулся  - из последних сил, но  с видимым облегчением.  Он  тоже выглядел
гораздо хуже, чем вчера вечером. В нем и так-то душа еле в теле держалась, а
он ведь еще и трудился. Целых  восемь часов подряд. Даже наложил Забринскому
гипс   на  лодыжку.  Хороший   врач.  Внимательный,  не   забывающий  клятву
Гиппократа.  Теперь он имеет право  на отдых. Теперь,  когда  прибыли другие
врачи, он может и передохнуть. А вот раньше - ни в коем случае.
     Он  стал  усаживать  Фолсома, я  пришел ему на  помощь. Потом он  и сам
опустился на пол, прислонившись к стене.
     -  Извините, и все такое прочее. Ну,  сами понимаете,  - проговорил он.
Его обросшее щетиной лицо скривилось в подобии улыбки. - Хозяева не очень-то
гостеприимны.
     - Теперь все, доктор Джолли, остальное мы сделаем  сами, - тихо заметил
Свенсон. - Всю необходимую помощь вы получите.  Только один вопрос: эти люди
- все они выдержат переноску?
     -  А вот этого я не знаю, -  Джолли  сильно потер рукой налитые  кровью
слезящиеся  глаза. -  Просто  не  знаю. Некоторым за  последнюю  ночь  стало
намного  хуже.  Из-за холода.  Вот  эти двое.  Oо-моему, у них  пневмония. В
домашних условиях их бы подняли на ноги за пару деньков,  но здесь это может
кончиться  печально.  Из-  за холода, - повторил  он. - Девяносто  с  лишним
процентов энергии  уходит не на борьбу с увечьями и  заразой, а на выработку
тепла. Иначе организм дойдет до точки...
     - Не расстраивайтесь, -  сказал Свенсон.  - Может, нам  даже полчаса не
потребуется, чтобы забрать вас всех на борт. Кого первого, доктор Бенсон?
     Ага, значит,  доктор Бенсон, а  не  доктор Карпентер.  Конечно,  Бенсон
корабельный  врач,  но  все   равно   такое   предпочтение   показалось  мне
подчеркнутым.  В  его  отношении  ко  мне  вдруг  стала  заметна  неприятная
холодность - впрочем, чтобы угадать причину такой перемены, мне не надо было
ломать голову.
     - Забринский,  доктор  Джолли, капитан Фолсом и  вот  этот  человек,  -
мгновенно сообщил Бенсон.
     - Киннерд, радиооператор,  - представился тот. - Ну, приятели, мы уже и
не  надеялись,  что  вы  вернетесь  сюда. - это он обратился ко  мне.  Потом
кое-как поднялся и встал перед нами, сильно пошатываясь. - Я сам могу идти.
     - Не спорьте, -жестко бросил Свенсон. - Ролингс, перестаньте мешать эту
бурду и вставайте.  Пойдете  с ними. Сколько  времени вам понадобится, чтобы
провести  с лодки кабель,  установить  пару  мощных  электрообогревателей  и
освещение?
     - Одному?
     - Да вы что! Берите в помощь кого угодно!
     - Пятнадцать минут. И еще, сэр. я могу протянуть сюда телефон.
     - Да, это пригодится. Кто там с носилками - когда  будете возвращаться,
прихватите одеяла,  простыни,  горячую  воду. Канистры  с водой заверните  в
одеяла... Что еще, доктор Бенсон?
     - Пока больше ничего, сэр.
     - Тогда все. Отправляйтесь!
     Ролингс вынул ложку из  котелка, попробовал свое  варево,  одобрительно
чмокнул и печально покачал головой.
     - Стыд и позор, - горестно произнес он. - Настоящий стыд и позор.
     И отправился следом за носильщиками. Из  восьми людей, лежащих на полу,
четверо были в сознании. Водитель трактора Хьюсон, кок Нейсби и двое других,
которые  представились  как  Харрингтоны.  Близнецы.  Они  даже  обгорели  и
обморозились  почти  одинаково.  Остальные  четверо спали, или  находились в
глубоком обмороке. Мы  с  Бенсоном принялись  их  осматривать, причем Бенсон
действовал  куда  осторожнее, чем  я. С помощью термометра и  стетоскопа  он
искал  признаки пневмонии.  Не  думаю,  что  искать было  трудно.  Коммандер
Свенсон  с  немалым  любопытством  осматривал  помещение,  то и дело  бросая
странные взгляды в  мою сторону. Временами он  принимался  махать и  хлопать
руками по бокам, чтобы разогреться.  Оно и  понятно: на  нем не было  такого
отменного  меха,  как  на  мне,  а температура  здесь,  несмотря  на  печку,
держалась, как в холодильнике.
     Первым я осмотрел человека, лежавшего на  боку в правом углу помещения.
Глаза у него  были  полузакрыты, так что  виднелись только нижние полукружья
зрачков,   виски   ввалились,  лоб   приобрел   мраморно-белый   оттенок,  а
единственная  свободная  от повязки часть лица  казалась на  ощупь  такой же
холодной, как мраморный склеп на морозе.
     - Это кто? - спросил я.
     -  Грант.  Джон  Грант,  - ответил  темноволосый невозмутимый  водитель
трактора Хьюсон. - Радиооператор. Помощник Киннерда... Что с ним?
     - Мертв. И умер уже довольно давно.
     - Умер?  - резко спросил  Свенсон. -  Вы  уверены? - Я бросил  на  него
снисходительный  взгляд  профессионала  и  промолчал. Тогда он  обратился  к
Бенсону: - Есть такие, кого нельзя переносить?
     -  Я  думаю,  эти  двое,  -  ответил  Бенсон. Не  обратив  внимания  на
испытующие взгляды в мою сторону, он доверчиво  вручил мне стетоскоп.  Через
минуту я выпрямился и кивнул.
     - Ожоги  третьей степени,  -  сообщил Бенсон  капитану. -  Это снаружи.
Кроме того,  у  обоих  высокая  температура,  у  обоих  учащенный,  слабый и
неритмичный пульс, у обоих отек легких.
     - На борту "Дельфина" им будет гораздо лучше, - заметил Свенсон.
     -  Переноска  для них  - верная смерть, - сказал я. -  Даже если их как
следует  закутать,  все  равно  придется  нести  их  по  морозу до  корабля,
втаскивать на борт, спускать по трапам. Они этого не выдержат.
     - Мы не можем без конца торчать  в этой полынье, - заявил  Свенсон. - Я
беру ответственность за их переноску на себя.
     -  Извините,  капитан, -  Бенсон твердо покачал головой.  - Я полностью
согласен с доктором Карпентером.
     Свенсон пожал плечами и промолчал. Вскоре вернулись моряки с носилками,
а следом появился и Ролингс с тремя другими матросами, которые несли кабели,
обогреватели, осветительные лампы и телефон.
     Через несколько  минут  заработало отопление, загорелся  свет.  Ролингс
покрутил ручку полевого телефона и что-то коротко бросил в микрофон.
     Моряки  уложили на  носилки  Хьюсона, Нейсби  и близнецов Харрингтонов.
Когда они ушли, я снял с крюка лампу Колмана.
     - Вам она теперь не нужна, - сказал я. - Я скоро вернусь.
     - Вы куда? - ровным голосом спросил Свенсон.
     - Я скоро вернусь, - повторил .я. - Просто осмотрюсь вокруг. Он постоял
в нерешительности, затем отошел в сторону. Я шагнул через порог, завернул за
угол и  остановился.  В  домике  послышалось  жужжание  ручки, потом  кто-то
заговорил по телефону. Разобрать слова мне не удалось, но я ожидал чего-то в
этом роде.
     Штормовая лампа  Колмана  мигала  и подрагивала на ветру, но не  гасла.
Ледяная  пыль  хлестала  по стеклу, но оно  не трескалось, очевидно, это был
особый,   высокопрочный  сорт,  который  выдерживает  перепад  температур  в
несколько сотен градусов.
     Я  направился по диагонали к  единственному домику,  уцелевшему в южном
ряду. На наружных стенах - никакого следа-огня, золы или даже копоти. Рядом,
должно быть, находился топливный склад -  в этом же ряду, западнее, прямо по
ветру: его  расположение  можно было  определить более  или менее  точно  по
степени  разрушения  других домиков,  чьи  уцелевшие каркасы были  чудовищно
вздыблены и покорежены. Именно здесь был эпицентр пожара.
     К одной  из стен оставшегося целым  домика  был  пристроен  капитальный
сарай.  Шесть футов высоты, шесть ширины,  восемь футов  в  длину.  Дверь не
заперта. Деревянный пол, тускло  поблескивающие  алюминием  стены и потолок,
снаружи  и внутри  -  большие черные  обогреватели.  От них  отходили черные
провода, и не требовалось  смекалки Эйнштейна, чтобы догадаться: они идут  -
вернее, шли  - к  разрушенному сейчас домику,  где  стояли генераторы. Стало
быть, пристройка обогревалась круглые  сутки. Занимавший почти все помещение
небольшой приземистый  трактор  можно  было  завести  в  любое  время  одним
нажатием кнопки. Но это раньше. А сейчас, чтобы только провернуть двигатель,
понадобилось  бы несколько сильных  мужчин  и три-четыре  паяльные лампы.  Я
закрыл дверь и зашел в домик.
     Здесь  размещались металлические  столы,  стулья, механизмы  и новейшие
приборы   для   автоматической   записи  и   обработки  всех,   даже   самых
незначительных сведений о погоде в  условиях Арктики. Что это за приборы,  я
не  знал, да и не особо интересовался. Я знал, что  это  метеостанция, этого
мне было достаточно. Я торопливо, но тщательно осмотрел станцию, но не сумел
обнаружить чего-либо  странного  или неподходящего. В одном  углу, на пустом
деревянном   ящике,    стоял    переносной   радиопередатчик   с   головными
телефонами-наушниками.  Рядом,  в   коробке  из  крашеной   фанеры,   лежали
пятнадцать элементов "Найф", соединенных в батарею. С крюка на стене свисала
двухвольтовая  контрольная  лампочка.  Я коснулся  щупами лампочки  наружных
контактов батареи. Если бы в ней сохранилось хоть немного  энергии, лампочка
загорелась  бы, но сейчас она даже  не мигнула. Я оторвал кусочек провода от
стоящей рядом лампы и замкнул контакты. Ни искорки. Киннерд не лгал, говоря,
что  батареи  иссякли полностью. Впрочем,  я  и не  думал, что он  попробует
солгать.
     Я направился в последний домик  -  домик,  где лежали обгорелые останки
семерых  погибших  во время  пожара.  Отвратительный  запах горелого  мяса и
дизельного  топлива  стал еще  сильнее, еще  тошнотворнее. Я  остановился  в
дверях,  не  испытывая  никакого  желания  двигаться  дальше.  Снял  меховые
рукавицы  и шерстяные  варежки, поставил лампу на стол, вынул свой фонарик и
опустился на колени над первым мертвецом.
     Прошло десять минут, пока я извлек то,  что мне требовалось. Есть вещи,
которых врачи, даже весьма загрубевшие патологоанатомы, стараются  избежать.
Это,  во-первых, трупы, слишком долго  находившиеся в море, во-вторых, трупы
пострадавших от близкого подводного  взрыва и, наконец,  тела людей, которые
буквально сгорели заживо. Скоро я ощутил дурноту - и все равно  не собирался
бросать это дело, пока не закончу.
     Дверь  со скрипом отворилась. Я обернулся и увидел коммандера Свенсона.
Он  сильно  припозднился, я  ожидал  его  гораздо раньше. Следом появился  и
лейтенант  Хансен  с обернутой  толстым  сукном  поврежденной  рукой.  Смысл
телефонного разговора после моего ухода из  жилого  дома был ясен: коммандер
вызывал подкрепление.  Свенсон выключил свой фонарь, поднял защитные  очки и
опустил  маску. Увиденное заставило его прищуриться, ноздри  у него дрогнули
от омерзительной  вони,  кровь мгновенно  отхлынула  от раскрасневшегося  на
морозе лица. Мы с Хансеном говорили ему, что зрелище тут малоприятное, но  к
такому он все-таки не был готов: очень редко реальность страшнее описания. Я
уже было решил, что его вырвет, но тут скулы у него чуть заметно порозовели,
и я понял, что он сумел взять себя в руки.
     - Доктор  Карпентер, - произнес  он,  и чуть заметная  хрипотца  только
подчеркнула  сугубую официальность  обращения.  - Предлагаю  вам  немедленно
вернуться  на  корабль,  где  вы  будете находиться  под  домашним  арестом.
Надеюсь, вы сделаете это добровольно, в сопровождении лейтенанта Хансена.  Я
стремлюсь  избежать  каких-  либо  осложнений.  Уверен, что  и  вы  тоже.  В
противном случае, мы  доставим  вас на  корабль  сами. За  дверью  ждут моих
распоряжений Ролингс и Мерфи.
     -  Звучит  вызывающе, коммандер,  -  заявил  я  в  ответ.  -  Да нет  -
прямо-таки враждебно. Ролингс и Мерфи могут там замерзнуть... - Я сунул руку
в карман, где лежал пистолет, и  внимательно  посмотрел на Свенсона. - У вас
что - умопомрачение?
     Свенсон взглянул на Хансена и кивнул в сторону двери. Хансен начал было
поворачиваться, но приостановился, услышав, как я сказал:
     - Хотите продемонстрировать свою власть, так что ли? Даже не соизволите
выслушать мои объяснения?
     Вид  у  Хансена  был сконфуженный.  Ему не  нравилась  вся  эта  затея.
Подозреваю, что самому  Свенсону тоже. Но он  намеревался выполнить  то, что
считал своим долгом, спрятав чувства в карман.
     - Если вы не дурак, - заговорил капитан, - а я считаю вас исключительно
умным человеком, то прекрасно понимаете, как я могу принять ваши объяснения.
Когда вы  появились на  борту  "Дельфина" в Холи-Лох,  мы с адмиралом  Гарви
отнеслись  к  вам в высшей  степени подозрительно.  Вы втерли нам очки своей
басней о том, что  вы  -  специалист по условиям выживания в  Арктике и даже
участвовали в  создании этой станции. Когда это показалось нам недостаточным
для того,  чтобы  взять вас  с  собой  в плавание,  вы  рассказали  довольно
убедительную  сказочку  насчет  передового  поста   обнаружения  ракет.  Нам
показалось странным, что даже адмирал Гарви ничего об этом  не слышал, но мы
все-таки поверили вам. Огромная параболическая антенна, радары, компьютеры -
что с ними  случилось,  доктор Карпентер? Испарились? Так, что ли? Растаяли,
как воздушные замки?
     Я набрал было воздуха, но все же не стал его прерывать.
     - Здесь никогда  не было ничего подобного, ведь так? А сами вы по уши в
дерьме,  приятель. В чем  именно дело,  я не знаю, и  пока что меня это мало
интересует. Единственное, что меня заботит, это безопасность корабля,  жизнь
и здоровье команды  и доставка уцелевших полярников обратно на родину. И тут
уж полагаться на всякую липу я не собираюсь.
     -  Просьба  Британского  Адмиралтейства,  приказы  вашего  собственного
начальника подводных операций - все это для вас липа?
     - У  меня возникли  очень сильные сомнения  относительно того, как  эти
приказы получены, - угрюмо сказал Свенсон. - На мой вкус,  доктор Карпентер,
вы чересчур уж таинственны, да к тому же и лжете на каждом шагу,
     - А вот это уже грубо, коммандер, довольно грубо.
     - Что ж,  не  зря  говорят, что  правда глаза колет... Так вы  согласны
пойти на корабль добровольно?
     - Извините, я еще не закончил свое дело.
     - Понятно... Джон, пожалуйста...
     -  Я  вам все объясню. Вижу, что иного выхода нет. Вы  собираетесь меня
выслушать?
     - Еще одну побасенку? - он резко мотнул головой. - Нет!
     - А я  еще не готов уйти отсюда. Тупик... Свенсон  взглянул на Хансена,
тот повернулся к выходу. Я сказал:
     - Ладно, если вы такой упрямый и не хотите даже  выслушать меня, зовите
своих бульдогов. К счастью, у нас сейчас целых три дипломированных врача.
     - А это еще к чему?
     - А вот к чему!..
     Разные  виды  оружия выглядят  по-разному.  Одни  кажутся  относительно
безвредными,  другие - уродливыми, некоторые имеют чисто деловой вид, а иные
так  и  бьют в глаза злобностью  и свирепостью. "Манлихер-шенауэр" у  меня в
руке выглядел откровенно свирепым. В  свете  лампы  Колмана вороненый металл
отсвечивал  зловеще  и  угрожающе.  Чтобы  пугать  людей,  лучше  орудия  не
придумаешь.
     - Вы не станете стрелять, - хладнокровно заявил Свенсон.
     -  Мне  надоело  болтать. Мне  надоело просить, чтобы  меня  выслушали.
Давайте, приятель, тащите своих подручных.
     - Вы  блефуете,  мистер!  -  разъяренно  воскликнул  Хансен.  -  Вы  не
посмеете!
     - Нет уж, слишком  многое поставлено на карту.  Но вы можете проверить.
Не будьте трусами, не прячьтесь за спины своих матросов. Не посылайте их под
пули...
     - Я щелкнул предохранителем. - Попробуйте сами отобрать его у меня.
     - Стойте на месте, Джон, - быстро кинул Свенсон. - Он не шутит. Похоже,
в этом своем чемоданчике с секретным замком  вы  прячете  целый  арсенал,  -
горько добавил он.
     -  Совершенно  верно.  Пулемет,  шестидюймовую  морскую  пушку и многое
другое.  Но для таких вот небольших операций годится и небольшой пистолет...
Так вы собираетесь меня выслушать?
     - Да, собираюсь.
     -  Отправьте  назад  Ролингса и Мерфи.  Мне  вовсе не  улыбается, чтобы
кто-то еще об этом узнал. К слову, они, должно быть, промерзли до костей.
     Свенсон  кивнул. Хансен  подошел  к двери,  открыл ее,  что-то  коротко
произнес  и тут же вернулся. Я положил пистолет на  стол,  поднял  фонарик и
сделал несколько шагов.
     - Подойдите сюда и посмотрите, - сказал я. Они подошли. Оба прошли мимо
стола с пистолетом, но даже не взглянули на него. Я остановился над одним из
лежащих на  полу обгоревших трупов.  Свенсон приблизился вплотную, вгляделся
повнимательнее.  Остатки крови  отхлынули у  него от лица, какой-то странный
звук вырвался из горла.
     - Это кольцо, это золотое кольцо... - произнес он - и умолк.
     - Значит, про это я не соврал.
     - Да, не соврали... Я... Я даже не знаю, что сказать. Мне чертовски...
     - Да ладно, сейчас это уже не имеет значения, - грубо прервал  я его. -
Посмотрите сюда. На спину. Извините, мне придется убрать немного угля.
     - Шея, - прошептал Свенсон. - Она сломана.
     - Вы так считаете?
     - Наверно, что-то  тяжелое,  может, какая-то  балка  в  домике...  Она,
должно быть, свалилась...
     - Вы видели  один из этих домиков.  Там нет никаких балок.  Посмотрите,
здесь не  хватает полутора дюймов позвоночника. Если бы что-то очень тяжелое
свалилось ему на хребет и сломало его, то этот отломанный  кусок  остался бы
на месте. А  его здесь  нет. Он  просто вырван... Он  был застрелен спереди,
пуля попала в горло и  прошла через шею  насквозь. Пуля с мягким концом, это
видно по размеру выходного отверстия, из пистолета крупного калибра, скажем,
из "кольта", "люгера" или "маузера". Я объясняю достаточно понятно?
     - О Боже милосердный! - На этот раз Свенсон был действительно потрясен.
Он всмотрелся в лежащие на  полу останки,  потом  перевел взгляд  на меня. -
Убит... Вы считаете, он был убит?
     - А кто это сделал? - яростно выкрикнул Хансен. - Кто, приятель, кто? И
зачем, черт бы его побрал!
     - Я не знаю, кто это сделал.
     Свенсон продолжал глядеть на меня, глаза у него сузились.
     - Вы обнаружили это только что?
     - Я обнаружил это прошлой ночью.
     - Вы обнаружили это прошлой ночью... - Свенсон произнес это медленно, с
расстановкой.  -  И все  это  время,  уже  на  борту лодки,  вы ни словом не
обмолвились...  Вы ничем себя не выдали... О Господи, Карпентер,  вы  просто
бессердечны!
     - Да, конечно, - сказал я. - Видите пистолет вон там, на столе? Он бьет
оглушительно, но когда я пристрелю того,  кто это сделал, я даже  глазом  не
моргну... Вы правы, я бессердечен.
     - Это у меня сорвалось. Извините. - Заметно было, что Свенсону с трудом
удается  взять себя  в руки. Он  взглянул на  "манлихер- шенауэр",  потом на
меня, потом снова на пистолет. - Око за  око - это уже в прошлом, Карпентер.
Никому не позволено вершить суд собственноручно.
     - Перестаньте, а не то я расхохочусь. А в морге  это неприлично.  Кроме
того, я указал вам еще не все. Есть еще кое- что. Я нашел это только что. Не
прошлой ночью... - Я показал на другой  труп на  полу.  -  Хотите  осмотреть
этого человека?
     - Пожалуй, нет,  - ровным голосом ответил  Свенсон. - Может,  вы  лучше
сами нам все скажете?
     - Да вам будет видно даже оттуда. Вот голова. Я приподнимаю ее. Видите?
Крохотная дырочка впереди на лице, чуть  правее середины, и огромная дыра на
затылке. То же оружие. В руке у того же человека.
     Оба моряка не сказали ни слова. Оба были слишком потрясены.
     - А  траектория  у пули  очень необычная,  -  продолжал  я. - Как будто
стреляли вверх. Как будто стрелявший лежал или сидел, а погибший стоял прямо
перед ним...
     - Да... - Свенсон, казалось,  не расслышал  моих  слов. - Убийство. Два
убийства... Это работа для властей... Для полиции.
     -  Конечно, -  сказал  я. - Для  полиции.  Давайте  позвоним в  местное
отделение и попросим сержанта заглянуть к нам на пару минут.
     - Это  не  наша  работа,  -  упрямо повторил  Свенсон.  - Как  командир
американского  военного  корабля,  я  несу  полную  ответственность  за  все
происходящее  и  в  первую  очередь  обязан  сохранить  корабль  и доставить
уцелевших полярников со станции "Зебра" обратно в Шотландию.
     - Сохранить корабль?  - переспросил я. - Значит,  по-вашему, убийца  на
борту не подвергает корабль опасности?
     - Есть ли он... Будет ли он на борту - нам неизвестно.
     -  Вы  сами  не верите  тому, что говорите. Вам хорошо известно, что он
будет на борту. Вы, как и я, прекрасно знаете, отчего  возник этот пожар, вы
чертовски  хорошо знаете, что это  вовсе не несчастный случай.  Единственный
элемент случайности в этом деле - это сила и площадь распространения огня. В
этом убийца,  скорее всего,  просчитался. Но  время  и погодные условия были
против  него,  а  выбирать ему  не приходилось. Как иначе он  мог уничтожить
следы преступления? Только устроив  пожар достаточной  силы. И  он  бы вышел
сухим из воды, если  бы сюда не прибыл я и если бы я не был убежден заранее,
еще  до отплытия, что  в  этом  деле что-то нечисто. Но, разумеется,  убийца
принял все меры, чтобы не  погибнуть самому.  Так что, нравится вам или нет,
коммандер, а придется взять убийцу на борт корабля.
     - Но ведь все эти люди обгорели, некоторые очень сильно...
     - А чего вы еще ожидали? Что этот проклятый мистер Икс предстанет перед
нами   целехоньким   и  здоровехоньким,  без  единой  царапинки,  и  тут  же
расхвастается на  весь  мир,  как он тут швырял  направо  и налево спички, а
потом стоял и  смотрел в сторонке, как все здорово полыхает? Нет,  с волками
жить - по-волчьи выть. Естественно, ему пришлось обгореть.
     -  Ничего естественного тут нет, -  возразил  Хансен.  -  Он же  не мог
заранее   знать,   что   у   кого-то   возникнут   подозрения   и   начнется
расследование...
     - Знаете, что я вам скажу? Вам и вашему капитану? Не суйте нос в работу
детектива! - резко ответил я. - В этом деле замешаны птицы высокого полета с
обширными и  далеко идущими связями, а за ними прячется настоящий спрут, чьи
щупальца  тянутся  даже в Холи-Лох. Вспомните диверсию  на  вашем корабле...
Зачем они сделали это, я  не знаю.  Но такие мастера  своего дела, как  эти,
никогда и  ничего не  оставляют на волю случая. Они  всегда предусматривают,
что следствие будет вестись. И  принимают все меры предосторожности. Так что
в самый разгар  пожара... А мы ведь еще не знаем, как это все происходило...
Так вот, убийца, скорее  всего, бросался в самое  пекло и вытаскивал из огня
обгоревших. Я бы  удивился, если бы  он  этого  не делал.  Вот так  он и сам
обгорел.
     - О Господи! - У  Свенсона уже зубы стучали  от холода, но  он  даже не
замечал этого. - Какой дьявольский замысел!
     - Теперь понятно? Боюсь, в корабельном уставе ничего по этому поводу не
написано.
     - И что... Что нам теперь делать?
     - Вызовем полицию. В моем лице.
     - Что вы хотите сказать?
     - То,  что сказал.  У  меня  сейчас больше власти,  больше  официальной
поддержки, больше прав, больше силы и больше  свободы действий, чем у любого
полицейского. Вы должны мне доверять. То, что я вам сказал, - чистая правда.
     - Я  начинаю верить, что это  правда, - задумчиво произнес Свенсон.- За
эти последние двадцать четыре часа вы удивляете меня все  больше и больше. Я
старался убедить себя, что ошибаюсь, всего десять минут назад  я еще убеждал
себя, что ошибаюсь... Вы полицейский? Детектив?
     -  Морской офицер.  Секретная служба. Мои документы  в чемодане, я имею
право  предъявить их только в чрезвычайном  случае... - Сейчас не время было
сообщать  им, каким широким выбором документов я  располагаю. - Этот  случай
чрезвычайный...
     - Но вы... Вы же врач!
     -  Естественно.  Кроме  всего  прочего,  я  еще  и  морской  врач.  Моя
специальность  - расследование диверсий  в  Вооруженных  силах  Соединенного
королевства. Врач-исследователь -это идеальное прикрытие. Обязанности у меня
расплывчатые, я  имею  право  совать  нос во  все дырки  и закоулки,  а  как
психологу мне позволительно беседовать с самыми разными людьми. Для обычного
офицера это невозможно.
     Наступила долгая пауза, потом Свенсон с горечью заметил:
     - Вы могли бы рассказать все это и раньше.
     -  Может быть,  еще  объявить об этом по корабельному  радио?  С  какой
стати, черт  побери, я стал бы  это делать? Не хватало только,  чтобы всякие
сыщики-любители путались  у меня под ногами. Спросите у любого полицейского,
чего он боится больше всего  на свете.  Самоуверенного Шерлока Холмса. Кроме
того, я не мог вам  доверять - и  прежде чем вы  начнете рвать  и  метать по
этому поводу, добавлю: я опасался  не того, что вы специально ограничите мою
свободу,  а того, что вы можете  помешать  мне неумышленно, с самыми лучшими
намерениями. А  сейчас  у меня нет выбора,  приходится выложить вам  то, что
следует,  несмотря на  возможные  последствия. Ну,  почему бы вам просто  не
принять к исполнению  директиву вашего начальника  военно-морских операций и
не действовать в соответствии с нею?
     - Директиву? - Хансен бросил взгляд на Свенсона. - Какую директиву?
     -   Приказ   Вашингтона   предоставить  доктору  Карпентеру  карт-бланш
практически на любые действия, - ответил капитан. - Поймите меня, Карпентер.
Я не  люблю  действовать в темноте, с завязанными  глазами, и, разумеется, я
отнесся к  вам с подозрением.  Вы  прибыли на  борт при  очень  сомнительных
обстоятельствах. Вы  чертовски  много  знали  о  подводных  лодках.  Вы были
скользким,  как  сатана.  Вы  изложили  какую-то   туманную   теорию  насчет
диверсии...  Черт  меня  побери,  приятель,  естественно,  у меня  появились
сомнения. А у вас, будь вы на моем месте, не появились бы?
     - Пожалуй, да... Не знаю... Что касается меня, то я приказы выполняю.
     - Гм... Ну, и какие у вас приказы на этот случай?
     -  Выложить  вам  всю  правду, - вздохнул я. - Вот я вам все и выложил.
Теперь  сами понимаете,  почему  ваш начальник военно- морских операций  так
заботился о том, чтобы мне была предоставлена вся необходимая помощь.
     - На этот раз вам можно поверить? - спросил Свенсон.
     - На этот раз можете мне поверить. То, что я наплел  вам  в Холи-  Лох,
тоже не было сплошным враньем.  Я просто чуть приукрасил, чтобы вы наверняка
взяли меня с собой. У них здесь и в самом деле  было установлено специальное
оборудование  -  настоящее  чудо  электроники,  которое  использовалось  для
перехвата  импульсов   управления  советскими  ракетами  и  слежения  за  их
траекторией. Оборудование было установлено в одном из уничтоженных домиков -
во втором с запада  южном ряду. Круглые сутки на высоте тридцати тысяч футов
висел шар-зонд - но без рации. Это  была просто гигантская антенна. К слову,
именно   из-за   этого  горящее  топливо   разлетелось  на  таком   обширном
пространстве:  от  огня взорвались  баллоны с водородом, которые применялись
для радиозондов. Они тоже находились в складе горючего.
     - Кто-нибудь на "Зебре" знал об этом оборудовании?
     -  Нет.  Для  всех  остальных  это  была  аппаратура  для  исследования
космических лучей. Что  это на самом деле, знали только четверо: мой  брат и
еще трое,  все они спали в  том же  домике, где стояло оборудование.  Теперь
этот домик полностью разрушен. Уничтожен  самый передовой пост подслушивания
в  свободном  мире.  Теперь вас  не удивляет,  почему ваш начальник  морских
операций был так в этом заинтересован?
     - Четверо? - Свенсон взглянул на меня, в глазах у него все еще мелькала
тень сомнения. - Кто эти четверо, доктор Карпентер?
     - И вы еще спрашиваете? Четверо из семи лежащих здесь, коммандер.
     Он посмотрел на меня, но тут же отвел глаза в сторону. И проговорил:
     - Как вы сказали, еще до отплытия сюда вы были убеждены, что здесь дело
нечисто. Почему?
     -  У  моего  брата  был  совершенно  секретный код.  И мы  обменивались
радиограммами: он был радист высокого  класса. Однажды он  сообщил, что были
сделаны  две попытки уничтожить  оборудование.  Он не  вдавался в детали.  В
следующей  радиограмме сообщалось, что  кто-то  напал на него  и оглушил  во
время  ночной проверки. Он  обнаружил тогда,  что кто-то попытался выпустить
водород   из  баллонов,  а  без  поднятой   в  воздух  антенны  оборудование
бесполезно. Ему повезло, он пришел в себя через несколько минут, еще немного
-  и  он замерз бы насмерть. Так  вот, зная все это,  мог ли я поверить, что
пожар не связан с попытками уничтожить оборудование?
     -  Но откуда  кто-то мог узнать,  что  это за оборудование?  - возразил
Хансен. - Кроме вашего брата и тех троих,  разумеется... - Как и Свенсон, он
взглянул  на пол,  как  и Свенсон, тут же отвел глаза.  -  Готов  биться  об
заклад, что это дело какого-то психа. Сумасшедшего. Даже преступник, если он
в здравом уме, - да разве он пойдет на такое дикое преступление?
     - Три часа  назад  - напомнил  я, -  вы лично, перед зарядкой торпедных
аппаратов,  проверили и  рычаги,  и контрольные  лампочки.  И что  же? Рычаг
пересоединен, а провода  перепутаны. Это что,  тоже работа сумасшедшего? Еще
одного психа?
     Хансен промолчал.
     - Чем я могу вам помочь, доктор Карпентер? - спросил Свенсон.
     - На что вы готовы, коммандер?
     - Ну,  передать вам  командование  "Дельфином"  я  не  готов, - он даже
улыбнулся, хотя улыбка  получилась невеселая.  - Короче  говоря,  я  и  весь
экипаж  "Дельфина"  отныне в вашем полном распоряжении. Вы  только  скажите,
доктор, что нам надо делать, вот и все.
     - Значит, на этот раз вы поверили моим словам?
     - Да, я поверил вам.
     Я был полностью удовлетворен: я даже сам себе чуть не поверил.




     Вернувшись в домик, где ютились уцелевшие полярники, мы обнаружили, что
он почти  опустел,  остались  только  доктор Бенсон  и  двое  самых  тяжелых
больных. Домик казался теперь  гораздо просторнее, чем  прежде, просторнее и
холоднее,  повсюду царил беспорядок,  как  после благотворительного  базара,
когда толпы  домохозяек  уже  успели  расхватать  все  более-менее  стоящее.
Повсюду  на  полу валялись  изодранные,  грязные  одеяла,  простыни, одежда,
рукавицы, тарелки, ножи, всякие  мелочи, принадлежавшие полярникам. Эти люди
так ослабели и вымотались, так стремились  поскорее отправиться в путь,  что
махнули рукой на  свои пожитки. Единственное,  что  их заботило, -  это  они
сами. Винить их за это я не мог.
     Обожженные и обмороженные лица двоих тяжелобольных были обращены в нашу
сторону. Они то ли спали, то ли находились в глубоком обмороке. И все-таки я
не стал  рисковать. Я  вызвал Бенсона наружу, к западной  стене домика, и он
тут же присоединился ко мне.
     Я  рассказал Бенсону то же, что и коммандеру и лейтенанту Хансену.  Ему
следовало это знать, учитывая, что именно он будет находиться в постоянном и
тесном контакте с больными. Наверное, он был сильно удивлен и даже потрясен,
но  ничем не  обнаружил  этого. Лицо врача должно  выражать  только  то, что
следует,  осматривая пациента,  стоящего  на пороге смерти,  врач не  станет
рвать на себе волосы и  рыдать  во весь голос, отнимая у больного  последние
силы.  Итак  теперь  трое  из  команды  "Дельфина"   имели  представление  о
случившемся - ну, скажем, наполовину. Этого было вполне достаточно. Я только
надеялся, что они узнали не слишком много.
     Потом заговорил  Свенсон:  все-таки  Бенсон  был  его  подчиненным.  Он
спросил:
     - Где вы собираетесь расположить больных?
     - Там,  где  им  будет  удобнее.  В  офицерских  каютах,  в  матросских
кубриках, словом, распределим их  повсюду.  Так сказать, чтобы загрузка была
равномерная...  - Он помолчал. - Правда, придется  учесть последние... гм...
события. Это сильно меняет дело.
     -  Да, меняет.  Половину -  в  кают-компанию, половину -  в  матросскую
столовую... Нет, лучше в кубрик. У нас нет основании лишать их удобств. Если
это их удивит, можете сказать, что так сделано,  чтобы  облегчить лечение  и
уход,  и что они постоянно будут находиться под медицинским  контролем, как,
например, сердечники в  реанимации. Возьмите в союзники доктора  Джолли, он,
кажется, вполне компанейский мужик. Не сомневаюсь, что он поддержит и другое
ваше требование:  чтобы все пациенты были  раздеты,  вымыты  и  переодеты  в
больничные  пижамы.  Если они  не в состоянии  двигаться, их вымоют прямо  в
постели. Доктор  Карпентер проинформировал  меня, что профилактика  инфекции
играет огромную роль при сильных ожогах.
     - А что с одеждой?
     - Вы соображаете быстрее, чем я, - признался Свенсон. - Всю одежду надо
забрать  и  пометить.  Все, что  у  них есть, тоже  забрать  и  пометить. Им
сообщить, что одежда будет выстирана и продезинфицирована.
     -  Будет лучше,  если вы  сообщите мне, что  мы  ищем,  - высказал свое
мнение Бенсон. Свенсон перевел взгляд на меня.
     - А Бог его знает, - проговорил я. - Все, что угодно. Одно могу сказать
точно:  пистолет вы там  не  найдете. Особенно тщательно помечайте рукавицы:
когда мы вернемся в Британию, эксперты попробуют найти следы пороха.
     - Если на борт корабля попадет что-нибудь крупнее почтовой марки, я это
найду, - заверил Бенсон.
     - Вы уверены? - уточнил я. - А вдруг вы сами это пронесете на борт?
     - Что? Я?.. Что вы хотите этим сказать, черт побери?
     - Я хочу сказать, что стоит вам зазеваться, как вам могут подсунуть и в
медицинскую сумку, и даже в карман все что угодно.
     - Ах ты, Господи!  - Бенсон принялся лихорадочно  обшаривать карманы. -
Мне это и в голову не приходило.
     -  Да,  такая  уж  у  вас  натура:  вам  явно  не  хватает  хитрости  и
подозрительности... -сухо  констатировал Свенсон. - А теперь  отправляйтесь.
Вы тоже, Джон.
     Они ушли,  а мы  со  Свенсоном  зашли  обратно  в  домик.  Я  проверил,
действительно  ли наши больные  находятся  без сознания,  и мы приступили  к
работе.  Прошло, должно быть, немало лет с  тех пор, как Свенсон в последний
раз драил палубу,  подметал строевой плац  или убирал кубрик,  но действовал
он, как заправский сыщик. Он был усерден, неутомим и не пропускал  ни единой
мелочи. Я тоже. Мы освободили  один угол домика и постепенно переносили туда
все, что лежало  на полу или  висело  на  еще покрытых  коркой льда  стенах.
Абсолютно все. Каждую вещь мы трясли, переворачивали, открывали и очищали от
содержимого.  Через  пятнадцать  минут  с  этим было покончено.  Если  бы  в
помещении таилось что-то крупнее обгорелой спички, мы  бы это обнаружили. Но
мы не обнаружили  ровным  счетом ничего. Потом мы все  разбросали обратно по
полу, и  вскоре домик выглядел  примерно так же, как и  до обыска. Мне бы не
хотелось,  чтобы кто-то из  больных, находящихся в  обмороке, придя  в себя,
догадался,  что  мы здесь  что-то  искали.  -  Детективы из  нас  получились
неважнецкие, - сказал Свенсон. Он был явно разочарован.
     - Трудно найти то, чего нет. Плохо еще то, что мы не знаем, что искать.
Давайте  все  же попробуем найти пистолет. Он  может быть  где  угодно, даже
валяться на торосах, хотя это и маловероятно. Убийца не любит расставаться с
оружием, тем более  что оно всегда может понадобиться снова. На  станции  не
так  много  подходящих мест для  тайника. Здесь, в этом домике, он  вряд  ли
оставил бы его: все  время  народ.  Значит, остаются  только метеостанция  и
лаборатория, где лежат трупы.
     - Он мог спрятать его в руинах сгоревших домов, - возразил Свенсон.
     -  Ни  в  коем  случае.  Наш приятель жил  здесь  несколько  месяцев  и
прекрасно знает, как действуют ледовые ураганы.  Ледяная пыль покрывает все,
что лежит на ее пути. Металлические  каркасы сгоревших домов еще  торчат,  а
полы  уже покрыты  сплошным льдом толщиной в четыре-шесть дюймов. С таким же
успехом он мог сунуть пистолет в быстро застывающий бетонный раствор.
     Мы начали с метеостанции. Осмотрели все полки,  все ящики, все  шкафы и
как  раз   принялись  отвинчивать  задние  стенки  металлических  стендов  с
метеорологическим оборудованием, когда Свенсон неожиданно заявил:
     - У меня появилась одна идея. Вернусь через пару минут.
     Он вернулся даже  быстрее, всего  через минуту,  держа  в  руках четыре
предмета,  тускло  отсвечивающих в  лучах фонаря и сильно пахнущих бензином.
Пистолет,  автоматический  "люгер", нож с отломанным  лезвием и два свертка,
оказавшиеся завернутыми в прорезиненную ткань запасными обоймами к "люгеру".
Свенсон заметил:
     - Это, наверно, то, что вы ищете.
     - Где вы это нашли?
     - В тракторе. В бензобаке.
     - А как это вам вдруг пришла в голову такая идея?
     -  Просто удача.  Я все думал  над вашим замечанием,  что  этому  парню
оружие может еще понадобиться. А если пистолет спрятать на открытом воздухе,
он может выйти из  строя из-за  снега и  льда. В  конце  концов просто из-за
сжатия металла от холода  патроны могут не влезть в патронник  или же смазка
замерзнет  в  спусковом механизме.  Только  две  вещи не замерзают при очень
низких температурах: спирт и бензин. Ну, а раз спрятать пистолет в бутылке с
джином затруднительно...
     -  Все равно  он не будет действовать, - сказал я. -  Все равно  металл
сожмется: бензин имеет такую же температуру, как и окружающая среда.
     -  Ну, может,  наш  приятель этого не знал. А если  и знал,  все  равно
решил,  что  это  лучшее  место  для  тайника - всегда  под  рукой...  -  Он
остановился, проследил, как я-вынимаю пустой магазин, потом резко спросил: -
А может, не стоит его трогать, как, по-вашему?
     -  Отпечатки пальцев? Нет, он  же лежал в бензине.  Да и к  тому же тот
парень наверняка работал в перчатках.
     - Тогда зачем он вам понадобился?
     - Проверить  номер. Может, удастся проследить, откуда  он взялся. Очень
вероятно, что убийца имеет на него разрешение полиции.  Так бывает, хотите -
верьте, хотите -  нет. Кроме того,  не забывайте:  убийца уверен,  что никто
ничего  не заподозрит, а уж тем более не станет вести поиски пистолета...  А
вот нож... Теперь ясно,  почему убийца взялся  за пистолет. Все-таки от него
много шума, и, честно говоря, я удивлен, вернее, был удивлен, что он рискнул
на  это. Он мог разбудить всю станцию. Но  ему пришлось пойти на такой риск,
потому  что эта  штуковина  его  подвела.  Лезвие очень  тонкое,  оно  легко
ломается,  особенно  на  морозе.  Скорее  всего, он попал  в ребро, а может,
лезвие сломалось, когда  он  пытался его вытащить. Обычно нож входит  в тело
довольно легко, но там застревает, особенно если попадет на хрящ или кость.
     - Так вы... Вы хотите сказать, что преступник убил и третьего человека?
- осторожно поинтересовался Свенсон. - Этим ножом?
     - Третьего человека,  но первую жертву, - кивнул я. -  Отломанный кусок
лезвия, должно  быть, сидит у кого-то в груди. Но я не собираюсь его искать:
это, в общем-то, бесполезно, да и времени отняло бы много.
     - Пожалуй, я готов согласиться с Хансеном, - медленно произнес Свенсон.
-  Конечно, диверсию  на лодке  так не объяснишь - но, Господи, разве это не
похоже на действия маньяка? Все эти... Все эти бессмысленные убийства...
     -  То,   что  это  убийства,  -  верно,  -  согласился  я.  -   А   вот
бессмысленные... С точки зрения убийцы - нет. Только не спрашивайте  меня, я
не знаю, что он думал... или думает. Я знаю - и вы знаете, - почему  он стал
стрелять, а вот зачем он убил всех этих людей, мы пока не знаем.
     Свенсон покачал головой, потом сказал:
     - Давайте вернемся в жилой домик. Я позвоню, чтобы установили дежурство
у этих больных.  И потом, не знаю, как вы, а я промерз до костей.  К тому же
вы, по-моему, совсем не спали в эту ночь.
     - Я пока  что  покараулю больных, - сказал я. - Хотя бы часок. Мне надо
подумать. Хорошенько подумать.
     - Не слишком-то далеко вы продвинулись, верно?
     - В том-то и вся закавыка...

     Я согласился со Свенсоном, что не слишком далеко продвинулся, но точнее
было бы сказать, что я вообще не продвинулся ни на шаг.  Именно поэтому я не
стал терять время на раздумья. Вместо этого взял фонарь и снова отправился в
лабораторию, где лежали обгоревшие трупы. Я замерз и устал, я был совершенно
один, темнота  становилась все  гуще,  и я сам толком  не представлял, зачем
туда направляюсь, тем более что любой человек в здравом уме и твердой памяти
постарался  бы держаться подальше от этого ужасающего  пристанища смерти. Но
именно поэтому  я  туда и пошел: не потому, что лишился рассудка, а  потому,
что  как раз туда никто  добровольно не пошел бы, для этого нужна была очень
важная причина - скажем, желание взять какую-то необходимую вещь, которую он
там  припрятал в полной уверенности, что все остальные будут  избегать этого
места, как чумного барака. Все это звучит слишком сложно, даже для меня. И к
тому же я  очень устал. Поэтому я просто сделал в памяти зарубку: вернувшись
на "Дельфин", разузнать, кто предложил собрать все трупы именно там, в одном
месте.
     На стенах  лаборатории висело множество полок и шкафчиков с бутылочками
и баночками, ретортами и колбами, где хранились различные химикалии, но меня
все это  не интересовало.  Я направился в тот угол, где  кучей лежали трупы,
провел лучом фонаря вдоль стены  и сразу  обнаружил то,  что искал:  одна из
половиц чуть  возвышалась над остальными.  Два куска обгорелого мяса, бывшие
когда-то людьми,  лежали  как раз на этой половице.  Делать нечего, пришлось
скрепя   сердце  отодвинуть  их  в  сторону,   после   чего  доска  свободно
приподнялась.
     Выглядело это так, будто кто-то собирался организовать здесь бакалейную
лавку. Между полом и основанием домика оставался  промежуток в шесть дюймов,
и  весь  он был забит аккуратно уложенными  консервными банками: супы, мясо,
фрукты,  овощи, словом, разнообразный рацион  с достаточным набором белков и
витаминов. Здесь хранился  даже небольшой примус  и пара  галлонов керосина,
чтобы можно было разогреть  банки. И  тут  же  тускло поблескивали уложенные
двумя ровными рядами элементы "Найф" - штук сорок, не меньше.
     Я приладил половицу на место, вышел из лаборатории и направился обратно
в  метеодомик.  Больше  часа  я провозился здесь,  отсоединяя задние  стенки
стендов и перебирая  все  их содержимое, но  не  сумел  найти  ровным счетом
ничего.  Вернее  сказать,  не  нашел  того,  что  хотел.  Но кое-что  весьма
примечательное  все-таки  обнаружил:  небольшую  выкрашенную в  зеленый цвет
металлическую коробочку размером  шесть  на четыре и на два  дюйма с круглой
ручкой,  являющейся  одновременно  выключателем и регулятором  громкости,  и
двумя застекленными "глазками",  не имевшими  ни  цифр, ни отметок. Сбоку на
коробке виднелось отверстие для штеккера.
     Я повернул выключатель, и один  из "глазков"  загорелся, там  появились
зеленые лепестки. Другой оставался  темным.  Я повертел регулятор громкости,
но  ничего не произошло.  Чтобы оба "глазка" начали действовать,  нужен был,
очевидно, радиосигнал.  Отверстие сбоку, по всей  видимости, предназначалось
для  наушников.   Мало  кто  догадался  бы,   что   представляет  собой  это
приспособление, но я уже однажды  видел  такую  штуку: это был транзисторный
радиопеленгатор, с помощью которого американцы отыскивают спускаемые капсулы
своих упавших в море спутников.
     Для  чего  могли  применяться  такие  приборы  на полярной  станции?  Я
рассказал  Свенсону  и  Хансену,  что здесь есть оборудование  для перехвата
сигналов управления русскими ракетами в Сибири, и это была чистая правда. Но
это оборудование  включало гигантскую антенну, поднятую высоко в небо. Такая
же игрушка принять сигналы из Сибири никак не могла.
     Я еще раз осмотрел портативную рацию и использованные батареи элементов
"Найф",  которые  ее питали.  На шкале настройки  все  еще стояла волна,  на
которой  "Дельфин" поймал сигналы  бедствия.  Ничего  особенного  там  я  не
обнаружил. Я присмотрелся к никель- кадмиевым элементам и  обратил внимание,
что  они соединены между  собой  и  подключены  к клеммам  рации  с  помощью
пружинных  зубчатых  захватов  -   "крокодильчиков":  такие   захваты  часто
употребляются для обеспечения хорошего контакта. Я  отсоединил два  захвата,
взял фонарь и  вгляделся в контакты:  на них отчетливо виднелись  неглубокие
щербинки, оставленные зубчиками.
     Я  снова  вернулся в лабораторию, поднял половицу и  осмотрел при свете
фонаря  лежащие  там  элементы "Найф". По крайней мере половина из них имела
такие же характерные метки. Элементы казались совсем новыми, но метки на них
уже  были,  а  ведь  наверняка, когда  станция  "Зебра"  только создавалась,
никаких  отметин на них не было. Несколько  элементов закатились  так далеко
под соседнюю половицу, что мне пришлось пошарить там рукой. Я достал еще два
элемента, а за ними различил что-то темное, металлическое, непонятное.
     В  темноте  трудно  было  разобрать,  что  за  предмет  там скрывается,
пришлось  отодрать  две  соседние половицы.  Это  оказался цилиндр  тридцати
дюймов в  длину  и шести в диаметре с медным краником и указателем давления,
стоявшим  на  отметке  "полный". Тут же рядом лежал пакет площадью  примерно
восемнадцать квадратных дюймов и  шириной около четырех,  маркировка на  нем
гласила:   "Шары-радиозонды".  Водород,  батареи,   шары-зонды,   тушенка  и
концентрированный суп. Достаточно широкий  ассортимент по любым  меркам. Но,
как мне показалось, отнюдь не случайный.
     Когда я возвратился в жилое помещение, больные еще дышали. То же  самое
можно было  сказать и обо  мне:  я весь  трясся от  холода,  а зубы  стучали
безостановочно, хотя я и сжимал челюсти изо всех  сил.  Я  подсел  к мощному
электрообогревателю  и  наполовину оттаял, после чего взял фонарик  и  снова
отдался в руки ветра, мороза и темноты. На мою долю выпала роль мальчика для
битья, это уж точно.
     Следующие двадцать минут я потратил на то,  чтобы набросать дюжину схем
лагеря, передвигаясь с каждой новой схемой  на несколько ярдов. При этом мне
пришлось  прошагать что-то  около мили,  и  в конце концов мороз как следует
прихватил мне скулы, не защищенные маской. Я почувствовал, что они уже почти
омертвели,  потеряли  чувствительность,  решил, что  трачу время без  всякой
пользы, и направился обратно в лагерь.
     Я уже миновал метеостанцию и лабораторию и поравнялся с восточным углом
домика,  когда  вдруг краешком  глаза  приметил кое-  что необычное. Я навел
фонарик на восточную стену и вгляделся в наросший за время шторма слои льда.
Почти вся его  поверхность была  однородной,  серовато-белой, очень гладкой,
чуть ли не  полированной,  - почти вся, но  не вся: часть ее  была испещрена
странными  пятнышками   разной   формы  и  размеров,  но  не  больше  одного
квадратного дюйма. Я попробовал потрогать эти пятнышки, но  они прятались  в
толще отсвечивающего льда.  Я отправился к восточной стене метеостанции,  но
она была девственно-чиста, никаких пятнышек не нашлось и на восточной  стене
лаборатории.
     Я зашел  в  помещение  метеостанции и  отыскал  там  молоток и  зубило.
Отколов кусок льда с пятнами, я отнес его в жилое помещение и положил на пол
у одного из  обогревателей. Через десять  минут  передо  мною  в лужице воды
плавали клочки обгоревшей  бумаги. Вот  это уже было действительно  странно.
Значит, подо льдом на восточной стене жилого дома скрыто еще множество таких
обрывков. Только там - и  нигде больше.  Разумеется, объяснение  могло  быть
вполне  невинное  -  ну,  а вдруг нет?.. . Я снова поглядел на двух человек,
лежавших без сознания. В  помещении было сравнительно  тепло  и сравнительно
уютно, но не более того. Однако вряд ли больные выдержали бы транспортировку
на борт лодки  в ближайшие  двадцать четыре часа.  Я  позвонил  на  корабль,
попросил прислать сопровождающего и, когда прибыли два матроса, отправился с
ними на "Дельфин".

     Атмосфера на  корабле в  это  утро была  необычная: тихая, мрачноватая,
почти  похоронная.  И  удивляться  тут нечему.  Еще недавно люди  со станции
"Зебра" казались далекими и чужими, не  имели  ни лиц, ни  имен.  Но теперь,
когда  эти  обгоревшие,  обмороженные,   истощенные,  потерявшие   восьмерых
товарищей полярники  прибыли на  корабль и, можно сказать,  обрели  плоть  и
кровь, -теперь каждый член  экипажа  "Дельфина" вдруг в полной мере  осознал
весь  ужас случившегося со  станцией "Зебра".  Кроме того, не  прошло и семи
часов, как их  собственный  товарищ,  лейтенант  Миллс,  погиб неожиданно  и
страшно.  Так что,  хотя  задача  и  была успешно  выполнена, особых поводов
радоваться  не  находилось.  Радиола  и  музыкальный  автомат  в  матросской
столовой бездействовали. Корабль, по сути, напоминал гробницу.
     Хансена  я  обнаружил в каюте. Не сняв даже  меховых  брюк, он сидел на
откинутой койке,  лицо у  него было мрачное,  бледное и отрешенное. Он молча
смотрел, как я сбрасываю парку, снимаю с плеча и  вешаю на крючок  кобуру, а
потом кладу в нее вынутый из кармана брюк пистолет. Внезапно он произнес:
     -  Я  бы  не стал  раздеваться, док. Если, конечно,  вы хотите  пойти с
нами... - Он окинул взглядом собственную теплую одежду и горько скривил рот.
- Не самая подходящая форма для похорон, верно?
     - Вы имеете в виду...
     -  Шкипер  у  себя  в каюте.  Зубрит похоронный ритуал.  Джорж Миллс  и
помощник радиооператора  - кажется,  Грант, верно? - тот, что  умер сегодня.
Двойные  похороны. Снаружи, на  льду.  Там  несколько  матросов уже  орудуют
ломами и кувалдами, готовя место у самого основания тороса.
     - Я никого не заметил.
     - Они с левого борта. С западной стороны.
     -  А  я  считал, что  Свенсон заберет  Миллса  с  собой  в Штаты. Или в
Шотландию.
     -  Слишком  далеко.  У  нас  тут  и  так  на  борту  подобралась  такая
шайка-лейка,  что ее  не просто  держать в  узде. А если еще тащить с  собой
покойника... Вашингтон дал согласие... -  Он  запнулся, неуверенно посмотрел
на меня и отвернулся. Я и без телепатии угадал, о чем он думает.
     - Те семеро на "Зебре"? - Я покачал головой. -  Нет, никаких похорон. К
чему?  Я выражу свои соболезнования другим путем. Глаза у него блеснули,  он
бросил  взгляд на  "манлихер-шенауэр",  висевший  в  кобуре, и тут же  отвел
глаза. С холодной яростью в голосе произнес:
     -  Черт  бы  побрал  эту  черную  душу убийцы!  У нас на борту  дьявол,
Карпентер. Прямо  здесь, на борту корабля... - Он стукнул сжатым кулаком  по
ладони. - Так и не додумались, док, в чем  тут загвоздка? И кто за всем этим
прячется?
     - Если бы додумался, то не  стоял бы  здесь...  Кстати, как там  Бенсон
справляется с больными и ранеными?
     - Он все уже сделал. Я только что оттуда. Я  кивнул, достал пистолет из
кобуры и сунул в карман брюк из оленьего меха. Хансен тихо спросил:
     - Даже здесь, на борту?
     - Особенно на борту!..
     Я  вышел из  каюты и отправился в операционную. Бенсон сидел за столом,
прислонясь  к стене, обклеенной кадрами из мультиков.  Когда я открыл дверь,
он поднял голову.
     - Что-нибудь нашли? - спросил я.
     - На мой взгляд, ничего  примечательного. Сортировкой занимался Хансен.
Может,  вы  что-нибудь  и найдете...  - Он  ткнул пальцем туда, где  на полу
лежала аккуратно сложенная груда снабженной ярлыками одежды, атташе-кейсов и
полиэтиленовых сумок. Посмотрите сами... А что там с  больными,  оставшимися
на "Зебре"?
     - Пока  держатся.  Думаю, с  ними  все обойдется, но  что-то конкретное
говорить пока что рано.
     Я присел на  корточки и, перебирая  уложенные на  полу тряпки, принялся
обшаривать карманы, но, как и следовало ожидать, не обнаружил ничего. Хансен
был не из тех, кто мог пропустить что- либо подозрительное. Тогда я прощупал
сантиметр за  сантиметром все швы - и снова  никакого  результата. Наконец я
взялся  за  кейсы  и  сумки,  просматривая  всякие  мелочи вроде  бритвенных
приборов,  писем,  фотографии, двух или трех  фотоаппаратов.  Фотоаппараты я
открыл, но они оказались пустыми. Я сказал Бенсону:
     - Доктор Джолли взял свою медицинскую сумку на борт?
     - Вы даже своему коллеге не доверяете?
     - Не доверяю.
     - Я тоже, - он улыбнулся одними губами. - С кем поведешься -  от того и
наберешься...  Я  проверил  там все, до  ниточки. Абсолютно  ничего. Я  даже
измерил толщину дна сумки. Тоже ничего.
     - Ну. что ж, примем к сведению... А как пациенты?
     - Их  девять,  -  уточнил  Бенсон.-  Они теперь  уверены в спасении,  а
психологическое воздействие сильнее любых лекарств, - он взглянул на лежащие
перед ним записи. - Хуже всех обстоит дело у капитана Фолсома. Опасности для
жизни, конечно, нет, но лицо обожжено страшно. Мы договорились, что в Глазго
его  тут   же  осмотрит  специалист  по  пластической   хирургии.   Близнецы
Харрингтоны, метеорологи, обожжены меньше, но очень слабы, сильно пострадали
от  голода  и холода.  Тепло,  уход  и хорошее питание поставят их  на  ноги
буквально за пару дней.  Хассард,  тоже метеоролог, и Джереми,  лабораторный
техник,  -у них  умеренные  ожоги,  умеренные  обморожения,  чувствуют  себя
гораздо лучше, чем другие. Вот, кстати, странно: как разные люди по- разному
переносят  голод  и  холод...  И  остальные  четверо:  старший радиооператор
Киннерд, доктор Джолли, кок Нейсби и, наконец,  Хьюсон, водитель трактора  и
ответственный за  генераторы, - с ними дела обстоят совсем благополучно. Все
они  страдают, естественно,  от  обморожения, особенно Киннерд,  у всех есть
небольшие ожоги  и  общая слабость, но  силы восстанавливаются очень быстро.
Постельный  режим  нужен  только капитану  Фолсому и близнецам Харрингтонам,
остальным пропишем различные процедуры. Пока что они все лежат, это понятно,
но долго в постели  не проваляются:  люди они молодые,  крепкие, выносливые.
Сосунков и старикашек на полярные станции не посылают.
     Постучавшись, в медпункт заглянул Свенсон. Он бросил мне:
     - Рад вас снова видеть, - и обратился к Бенсону: - Небольшая проблема с
соблюдением режима, доктор, - он отступил  в сторону,  и  мы увидели Нейсби,
кока  с  "Зебры", который  стоял за  ним  в  униформе старшины американского
флота. - Ваши  пациенты услышали о  похоронах, и те, кто способен подняться,
хотят отдать последний долг своим  коллегам.  Я,  разумеется, ценю и понимаю
этот порыв, но их состояние...
     - Я против этого, сэр, - заявил Бенсон. - Категорически!
     - Против вы или  за. - это ваше дело, приятель, - раздался голос  из-за
спины  кока. Там стоял Киннерд, этот кокни  тоже был  одет в  синюю  морскую
форму. -  Не обижайтесь, я не хочу быть  грубым или неблагодарным.  Но я все
равно пойду. Джимми Грант был моим другом.
     - Я понимаю ваши чувства, - сказал Бенсон.- Но я знаю и ваше состояние.
Вам пока что следует делать только одно: лежать, лежать  и лежать. Иначе мне
трудно будет вас лечить.
     - Я капитан этого корабля, мягко вмешался Свенсон. -  Как вы понимаете,
я могу просто запретить это. Могу сказать "Нет!" - и дело с концом.
     - Вы поставите нас в затруднительное положение,  сэр, - сказал Киннерд.
- Боюсь, это не будет способствовать укреплению англо- американской дружбы и
сотрудничества, если мы уже сейчас начнем катить бочку на наших  спасителей,
-  он  невесело  улыбнулся.  -  Кроме  того.  это  не  будет  способствовать
заживлению наших ран и ожогов.
     Свенсон поднял брови и взглянул на меня.
     - А что скажете вы своим соотечественникам?
     - Доктор Бенсон совершенно прав, - сказал я. - Но не стоит из- за этого
начинать гражданскую войну. Если уж  они сумели пережить пять или шесть дней
в ледяной пустыне, не думаю, что какие-то несколько минут их прикончат.
     -  Ладно, пусть  будет  так,  - твердо заключил  Свенсон.  -  Если  что
случится, винить будем вас.

     Если бы я даже сомневался, то десять минут на свежем воздухе убедили бы
меня окончательно:  Арктика - не место для погребальных церемоний. Вероятно,
только  распорядитель  похорон,  который   старается  поскорее  отбарабанить
положенный текст и закончить дело, нашел бы эту обстановку  идеальной. После
тепла и уюта на "Дельфине"  мороз казался особенно сильным, через пять минут
у всех у  нас уже зуб на зуб не попадал. Тьма была такая непроглядная, какая
бывает только во льдах  Арктики, снова поднялся ветер, под ногами зазмеилась
поземка.   Свет   единственного   фонаря   только   усиливал    нереальность
происходящего:  сгрудившуюся  толпу  людей  со  склоненными  головами,   два
завернутых в брезент трупа, лежащих у основания тороса, коммандера Свенсона,
пригнувшегося над книгой и монотонно бормочущего что-то малоразборчивое, тут
же  уносимое  вдаль  ледяными  порывами  ветра.  Обошлось  без  салюта,  без
траурного оркестра,  только  тишина,  молчаливые  почести  -  и вот уже  все
кончено, и спотыкающиеся  матросы  торопливо забрасывают кусками льда яму  с
брезентовыми гробами.  Пройдет всего двадцать четыре часа, и  безостановочно
несущиеся по просторам Арктики облака ледяной пыли и снега навсегда замуруют
эти саркофаги, которые ныне и присно  и во веки веков будут угрюмо кружиться
вокруг Северного полюса, и может быть, только через сотни, а то и тысячи лет
ледовое поле отпустит на дно океана не тронутые тлением останки... Кошмарные
мысли приходят порой в голову... Отдав честь  нагромождению снега и льда, мы
заторопились  на  подводную лодку. От верхушки "паруса" нас отделяло  больше
двадцати футов почти отвесной льдины, вздыбившейся, когда "Дельфин" пробивал
себе  путь  на поверхность. На лед  были  спущены специальные леера, но  все
равно, чтобы  вскарабкаться на  борт,  требовалось  немало силы  и ловкости.
Ледяной  склон,  скользкий,  промерзший  трос,  кромешная  тьма  и  колючий,
слепящий  ветер  со  льдом  и  снегом  -  самая  подходящая  обстановка  для
несчастного случая. И он не заставил себя ждать.
     Я  уже  поднялся  футов  на  шесть  и  как  раз  подавал  руку Джереми,
лабораторному технику со станции  "Зебра", который  сам не мог ухватиться за
леер  обмороженными  руками,  когда  у  меня  над  головой вдруг  послышался
приглушенный вскрик. Я поднял глаза кверху  и  с трудом различил  в темноте,
как  кто-то  машет  руками  на  самой  верхушке  "паруса", пытаясь  удержать
равновесие. Я резко притянул Джереми к себе, чтобы его не сбили с ног, и тут
же увидел, как потерявший опору человек тяжело падает на спину и мчится мимо
нас  вниз, на  ледяное  поле. Я вздрогнул  от звука удара,  вернее,  от двух
звуков: одного глухого, тяжелого - и немедленно вслед за этим более громкого
и короткого. Сначала тело,  потом голова. Мне показалось, что  после второго
удара послышался еще  один, третий,  но твердой уверенности в этом у меня не
было.  Я передал  Джереми  первому,  кто  попался на  глаза,  и,  держась за
обледенелый трос, заскользил  вниз, стараясь не смотреть на то, что меня там
ожидало. Так упасть - это все равно что свалиться на бетонный пол с высоты в
двадцать футов. Хансен подоспел раньше меня и направил луч фонаря не на одну
распростертую на льду фигуру, как я ожидал, а сразу на две, Бенсон и Джолли,
оба без сознания.
     - Вы видели, что случилось? - спросил я Хансена.
     - Нет. Слишком быстро  все произошло. Знаю только одно: Бенсон падал, а
Джолли пытался смягчить  удар. Джолли  был рядом  со мной  за пару секунд до
падения.
     - Если так, то Джолли, похоже, спас нашему доктору жизнь. Надо поскорее
вызвать носилки и занести их на борт. Нельзя их оставлять здесь надолго.
     -  Носилки?  Да,  конечно, если вы так считаете. Но они  могут прийти в
себя в любую минуту.
     - Один из  них да. Но второй вышел из строя надолго. Вы слышали, как он
треснулся головой  об  лед?  Звук  был  такой, будто  его хватили  по темени
оглоблей. И я пока не знаю. кто именно пострадал.
     Хансен помчался за помощью. Я склонился над  Бенсоном и стащил у него с
головы шерстяной капюшон.  Насчет оглобли  я был  прав. Вся  правая  сторона
головы, на дюйм выше уха, представляла собой кровавую рану длиной около трех
дюймов, вытекающая оттуда кровь быстро свертывалась и замерзала. Пара дюймов
ближе  к  виску  - и доктор  был  бы  уже мертв, тонкая  височная  кость  не
выдержала бы такого удара. Оставалось только надеяться, что  остальные кости
на черепе у Бенсона достаточно прочные. Хотя все равно треснулся он здорово.
     Бенсон дышал очень  тихо, грудь  почти не  поднималась.  Зато у  Джолли
дыхание  было глубокое и ритмичное.  Я снял капюшон  его куртки и  осторожно
ощупал  голову:  на  затылке,  чуть  левее макушки,  обнаружилась  небольшая
припухлость. Вывод был очевиден. Я не  ошибся: после того, как Бенсон звонко
ударился головой об  лед,  был еще  один удар, более  слабый.  Должно  быть,
Джолли попался Бенсону на пути,  но не смог задержать его падение, а  только
сам упал спиной на лед и расшиб себе при этом затылок.
     Понадобилось  десять  минут,  чтобы  уложить  пострадавших  на носилки,
занести их  на борт  и разместить  на  раскладушках в медпункте.  Свенсон  с
надеждой  смотрел, как  я занимаюсь Бенсоном, но  многого сделать я  не мог,
зато  едва я  принялся  за  Джолли,  как  тот  заморгал, медленно приходя  в
сознание,  негромко  застонал  и   потянулся  потрогать  затылок.  Потом  он
попробовал сесть, но я удержал его.
     - О Господи, моя  голова...  - Джолли  несколько раз крепко зажмурился,
наконец  широко  открыл  глаза  и  уставился  на  развешанные  по  переборке
фотографии из мультфильмов. Затем с удивленным видом повернулся к нам. - Ну,
я вам скажу, вот это треснулся!.. Кто это сделал, старина?
     - Сделал это? -вмешался Свенсон.
     - Врезал мне по дурацкому котелку? Кто? А?
     - Значит, вы ничего не помните?
     -  Помню?  -  раздраженно  отозвался  Джолли.  -  Какого  черта я  могу
помнить... - Он остановился,  его  взгляд  наткнулся на  лежащего в соседней
постели Бенсона, у которого из-под груды одеял торчал только перебинтованный
затылок. - Да, конечно,  конечно. Да, так оно и было. Он свалился мне  прямо
на голову, верно?
     - Именно так, - подтвердил я. - Вы хотели его поймать?
     - Поймать? Нет, даже и не пытался. И увернуться не успел. Все произошло
за долю секунды. Толком даже ничего не помню... - Он чуть слышно  застонал и
снова взглянул на Бенсона. - Здорово он кувыркнулся, да? Похоже на то...
     -  Да,  видимо,  так.  Повреждения  серьезные.  Я  как  раз   собираюсь
просветить ему голову рентгеном. Но вам тоже досталось, Джолли.
     - Ничего, переживем, - заметил он. Отведя мою руку, он все- таки сел. -
Могу я чем-то вам помочь?
     - Нет, незачем, -тихо  вмешался Свенсон. - Поужинать и двенадцать часов
спать без просыпа, а  потом поесть и  еще восемь часов сна. Это, доктор, вам
мое медицинское предписание. Ужин будет ждать вас в кают-компании.
     - Так  точно, сэр,  - Джолли пытался  изобразить улыбку и, пошатываясь,
поднялся с постели. - Предписание звучит заманчиво.
     Через  пару минут он уже  достаточно прочно стоял на ногах  и  вышел из
медпункта. Свенсон спросил меня:
     - И что теперь?
     -  Надо  будет  разузнать,  кто был  ближе  всех  к  Бенсону,  когда он
подымался  на  мостик. Только  потихоньку,  без  лишнего шума.  И еще  -  не
помешает, если вы  между прочим намекнете,  что Бенсон, скорее всего, просто
ненадолго потерял сознание.
     - А вы-то на что намекаете? - медленно спросил Свенсон.
     - Он упал сам или его толкнули? Вот на что я намекаю.
     - Он упал сам  или... - коммандер остановился, потом устало произнес: -
А зачем кому-то понадобилось сталкивать доктора Бенсона?
     - А  зачем  кому-то  понадобилось убивать семерых...  нет,  теперь  уже
восьмерых на станции "Зебра"?
     - Да, тут вы попали в точку, - согласился Свенсон и вышел из медпункта.
     Я  не  слишком  силен  в  рентгеноскопии,  но, должно  быть,  слабовато
разбирался  в этом  и  доктор Бенсон, во всяком случае, он составил для себя
подробную  памятку,  как  делать  рентгеновские  снимки.  И  вот  теперь ему
пришлось испытать эту процедуру на себе. Сделанные мною два негатива едва ли
вызвали бы  восторг в  Королевском фотографическом  обществе,  но  меня  они
вполне удовлетворили.
     А  тут и коммандер Свенсон появился  снова. Когда  он плотно  закрыл за
собою дверь, я сказал:
     - Десять против одного, что ничего не разузнали.
     -  В нищих  вы не  умрете, - кивнул  он. - Именно  что ничего.  Так мне
доложил старшина  торпедистов  Паттерсон,  а вы  сами  знаете,  что  это  за
человек.
     Да,  это  я  знал.  Паттерсон отвечал за  дисциплину  и распорядок  дня
личного  состава, и Свенсон как-то обмолвился,  что именно Паттерсона,  а не
себя самого, считает самым незаменимым человеком на лодке.
     - Паттерсон влез наверх  как раз перед Бенсоном, - сказал Свенсон. - Он
говорит,  что услышал,  как  Бенсон  вскрикнул,  тут же обернулся, но увидел
только, как тот падает на спину. Он даже не знал, кто свалился: было слишком
темно,  и  мела метель.  Ему  показалось, что перед тем, как упасть,  Бенсон
одной рукой и коленом уже был на мостике.
     - Из такого  положения упасть на  спину? Очень странно! - заметил я.  -
Центр тяжести тела уже, очевидно, был на борту корабля. И даже если он вдруг
начал опрокидываться, у него было достаточно времени, чтобы уцепиться обеими
руками за комингс на мостике.
     - Может, он и в самом деле потерял сознание, - предположил Свенсон. - К
тому же не забывайте, что комингс обледенелый и очень скользкий.
     -  Когда  Бенсон свалился, Паттерсон, наверно, подбежал к  борту, чтобы
посмотреть, что с ним произошло, верно?
     - Именно так, - устало ответил Свенсон. По его словам, в радиусе десяти
футов от мостика в момент падения Бенсона не было ни души.
     - А в десяти футах кто был?
     - Он не может точно сказать. Не  забывайте, какая темнотища там была, а
потом Паттерсона ослепил яркий свет на мостике. И наконец, он не стал терять
время на  разглядывание, а помчался  за  носилками еще до  того,  как вы или
Хансен добрались до Бенсона. Паттерсон не из тех, кого надо водить за ручку.
     - Значит, здесь тупик?
     - Да, тупик.
     Я  кивнул, подошел к шкафчику,  достал два еще  мокрых рентгеноснимка в
металлических зажимах и поднес их к свету, чтобы Свенсон мог рассмотреть.
     - Бенсон? - спросил он и, когда я кивнул, внимательно в них всмотрелся.
Затем спросил: - Эта полоска вот здесь - трещина?
     - Трещина. И куда толще волоса, сами видите. Ему, действительно, крепко
досталось.
     - Значит,  очень  плохо? Когда он выйдет из  комы?..  Он ведь  сейчас в
коме?
     - Совершенно верно.  А когда выйдет?..  Если  бы  я только что  окончил
медицинский  факультет,  я назвал бы  точное  время.  Если  был бы  светилом
нейрохирургии, то ответил бы - в пределах  от получаса до года, а то и двух:
настоящие специалисты  на собственном  опыте убедились, что  о  человеческом
мозге  нам практически  ничего  неизвестно. Но я ни то  и ни другое, поэтому
скажу так:  он  придет  в себя  через  два-три дня... Но  могу  и безнадежно
ошибиться. Вдруг у него сильное церебральное кровотечение? Впрочем, не знаю,
не  думаю. Судя  по кровяному давлению, дыханию и температуре,  органических
повреждений нет... Теперь вы знаете об этом столько же, сколько и я.
     -  Вашим коллегам  это  пришлось  бы не  по душе, - печально  улыбнулся
Свенсон. -  Признавая свое  невежество,  вы развеиваете туман таинственности
над  вашей профессией...  А  как  другие пациенты? Те двое, что  остались на
станции?
     -  Я посмотрю их после ужина. Может, они окрепнут настолько, что завтра
можно будет  перенести  их сюда.  Кстати,  хотел бы  попросить вас об  одном
одолжении. Можете вы передать в мое распоряжение торпедиста Ролингса? И еще:
вы будете возражать, если я доверю ему наши секреты?
     -  Ролингса? Ну,  не  знаю...  Почему именно  Ролингса?  Все офицеры  и
старшины на этом корабле - цвет  американского флота. Вы можете взять любого
из них. Кроме того, мне не нравится, что вы хотите раскрыть рядовому матросу
секреты, неизвестные моим офицерам.
     Эти  секреты не  имеют отношения  к Военно-морскому  флоту США. Так что
вопросы субординации тут ни при чем. А Ролингс - это именно тот человек, что
мне  нужен. Сообразительный,  с  быстрой реакцией, а  главное,  по  его лицу
никогда не  разберешь,  что  он там про  себя думает.  А  это - очень ценное
качество в нашей игре. И наконец, в случае - хотя, надеюсь, и маловероятном,
- если  преступник заподозрит, что мы напали на его след, он  вряд ли  будет
опасаться рядового  матроса, которому,  по  его мнению,  не решатся доверить
такие секреты.
     - Для чего он вам нужен?
     - Охранять по ночам Бенсона.
     - Бенсона? - лицо Свенсона  оставалось невозмутимым,  только  веки, как
мне померещилось, чуть дрогнули. -  Значит, вы все-  таки считаете,  что это
был не просто несчастный случай?
     - Честно говоря, не  знаю. Но ведь вы сами перед тем как  выйти в море,
проводите сотни всяких-разных  испытаний, многие из которых  совершенно ни к
чему. Так и я - береженого и Бог бережет. Если это не был несчастный случай,
значит наш приятель постарается довести дело до конца.
     -  Но  чем  ему  опасен  именно  Бенсон?  - возразил  Свенсон. -  Готов
поспорить  на  что угодно,  Карпентер, что Бенсон  не  знает - или  не  знал
-ничего опасного для преступника, ничего, что могло бы  выдать его.  Если бы
он что-то узнал, он тут же сказал бы мне. Это точно.
     - Может быть, он увидел или услышал какой-то пустяк, что-то такое, чему
не  придал особого значения. А  преступник  боится, что, пораскинув мозгами,
Бенсон сообразит, как  важен этот пустяк. А может, все это просто  плод моей
воспаленной  фантазии,  может, он Действительно  упал  случайно. И  все-таки
лучше подключить к этому Ролингса.
     - Ладно, вы его получите, - Свенсон встал и улыбнулся. - Не хочу, чтобы
вы мне снова тыкали в нос приказ из Вашингтона...
     Ролингс прибыл через две  минуты. На нем были светло-коричневая рубашка
и  комбинезон, очевидно,  именно так, по  его мнению, должны были  одеваться
настоящие подводники, и впервые  за время нашего знакомства  он не улыбнулся
мне  в знак приветствия. Он даже не взглянул на лежащего в постели  Бенсона.
Лицо у него было строгое, каменное, лишенное всякого выражения.
     - Вы меня вызывали, сэр? Не "док", а "сэр".
     - Садитесь, Ролингс. - Когда  он  сел, я заметил, что один  из больших,
двенадцатидюймовых карманов его комбинезона довольно заметно оттопыривается.
Я кивнул и спросил: - Что у вас там? Не мешает?
     Он и тут не улыбнулся. Только сказал:
     -  Я всегда ношу  с собой кое-какие инструменты. Этот карман для того и
предназначен,
     - Ну, давайте посмотрим, что это у вас, - предложил я.
     Он немного  поколебался, потом пожал плечами  и, не без труда,  вытащил
тяжелый разводной ключ. Я взял его, взвесил на ладони.
     - Вы меня удивляете, Ролингс! Из чего, по-вашему, сделан череп обычного
человека - из железобетона? Стоит даже легонько тюкнуть такой штуковиной - и
вас притянут к ответу за убийство или,  по  меньшей мере, за тяжкие телесные
повреждения... - Я взял  пакет  бинта.  - А стоит обмотать рабочий конец вот
этим - десяти ярдов вполне хватит,  -и вас уже обвинят  только в хулиганстве
или нанесении легких телесных повреждений.
     - Не понимаю, о чем вы говорите, - ровным голосом отозвался Ролингс.
     - Я говорю о том, что сегодня утром, когда мы с коммандером Свенсоном и
лейтенантом  Хансеном беседовали в  лаборатории, вы с  Мерфи, стоя  снаружи,
должно быть, не удержались и приложили ушко к двери. И услышали то, чего вам
не следовало знать. Вы сообразили, что творятся какие-то темные дела, и хотя
толком ничего не знаете,  но  решили  так: гляди в  оба -  враг  не дремлет.
Верно?
     - Верно. Боюсь, что все оно так и было.
     - Мерфи что-нибудь знает?
     - Нет.
     -  Я -  офицер  военно-морской  разведки.  В  Вашингтоне  все  обо  мне
известно. Хотите, чтобы это подтвердил капитан?
     -  Нет,  не  надо...  -  Легкий  проблеск улыбки. - Я  слышал,  как  вы
наставили пистолет на шкипера, но раз вас не посадили под арест, стало быть,
с вами все чисто.
     -  Вы  слышали, как я угрожал пистолетом капитану и лейтенанту Хансену.
Потом вас отправили прочь. Больше вы ничего не слышали?
     - Ничего.
     - На  станции "Зебра" убиты четыре  человека.  Трое из пистолета,  один
ножом.  Их  тела  были  сожжены, чтобы скрыть следы  преступления.  Еще трое
погибли при пожаре. Убийца находится на борту корабля.
     Ролингс  не  вымолвил  ни  слова, но  явно был потрясен.  Глаза у  него
полезли на  лоб, лицо побледнело. Я рассказал ему все,  что знали Свенсон  и
Хансен, и особо подчеркнул, чтобы он держал язык за зубами. Закончил я так:
     -  Доктор Бенсон пострадал довольно  серьезно. Одному Богу известно, по
какой причине, но на его жизнь, очевидно, кто-то покушался. Хотя мы в этом и
не уверены. Но  если это было  все же  покушение,  то оно не  удалось... Что
дальше - понятно.
     Ролингс уже успел взять себя  в руки. Лицо снова  было  невозмутимым, а
голос ровным. Он уточнил:
     - Значит, наш приятель может попробовать снова?
     -  Обязательно.  Никому из  членов команды,  кроме  капитана,  старшего
офицера  и меня,  не позволяйте сюда заходить. Если же  кто-то попытается...
Ну, что ж, вы можете задать ему несколько вопросов, когда  он наконец придет
в сознание.
     - Вы рекомендовали десять ярдов бинта, док?
     -  Этого вполне достаточно. И ради Бога, не переусердствуйте.  Бейте не
слишком сильно чуть  сзади  и выше уха. Вы можете  устроиться вот  здесь, за
занавеской, чтобы вас никто не видел.
     - Мне будет так одиноко сегодня ночью, - пробормотал Ролингс и принялся
бинтовать головку  ключа,  поглядывая на  кадры из мультиков на переборке. -
Даже  старина  Йоги-бэр,  наш славный медвежонок,  не составит мне компанию.
Надеюсь, хоть кто-то другой все-таки заявится...
     Я оставил  Ролингса в  медпункте, испытывая даже некоторое сочувствие к
тому, кто попытается сюда забраться, будь это убийца или кто-то  другой. Мне
показалось, что  приняты  все возможные  меры  предосторожности.  Но,  давая
поручение Ролингсу стеречь Бенсона,  я допустил одну небольшую ошибку. Всего
одну. Я поручил ему охранять не того, кого надо.

     Еще один несчастный случай произошел  в тот день так стремительно,  так
просто  и  так  неотвратимо,  что  мог действительно  оказаться  всего  лишь
случаем.
     Вечером во  время ужина  я с  разрешения Свенсона объявил, что завтра с
девяти утра займусь  лечением наших  больных: ожоги без регулярной очистки и
смены  повязок  могли серьезно загноиться.  Кроме  того, я  решил, что  пора
наконец  просветить  рентгеном  лодыжку  Забринского. Медикаменты  и  прочие
материалы в медпункте быстро убывали. Где Бенсон хранил свои запасы? Свенсон
поручил стюарду Генри проводить меня туда.
     Около  десяти вечера, осмотрев;двоих пациентов  на  станции "Зебра",  я
вернулся на.  "Дельфин", и Генри повел меня через  пустой центральный пост к
трапу, ведущему  в  отсек инерционных навигационных систем и  примыкающий  к
нему приборный отсек. Мы  спустились туда, Генри отдраил тяжелый люк в  углу
приборного  отсека  и с  моей  помощью  -  люк  весил не меньше 150 фунтов -
откинул его назад и вверх, так что он прочно встал на фиксаторы.
     На  внутренней  стороне  люка  нам  открылись  три скобы,  а  дальше  -
вертикальный стальной трап, ведущий на нижнюю палубу. Светя фонариком, Генри
стал  спускаться  первым,  я  последовал   за  ним.  Небольшой  по  размерам
медицинский склад был оборудован и  укомплектован так же превосходно, как  и
все   остальное  на   "Дельфине".  Бенсон  и  здесь   проявил  себя  большим
аккуратистом, повсюду были  прикреплены ярлыки и этикетки, так что уже через
три  минуты я  нашел все,  что  требовалось.  По  трапу я  поднялся  первым,
остановился, немного не дойдя до верха, протянув руку, забрал у Генри рюкзак
с  медикаментами,  развернулся,  чтобы   поставить  его  наверх,  на  палубу
приборного отсека, а потом  ухватился  за среднюю  скобу на  люке, собираясь
подтянуться  и выбраться туда  и  сам. Но подтянуться мне не удалось. Вместо
этого люк сдвинулся и стал закрываться. Фиксаторы неожиданно освободились, и
все  150 фунтов стали со всего  размаха опускаться  мне на голову. Случилось
это все так быстро, что я ничего не успел сообразить.
     Все  еще  держась  за перекладину,  я  опрокинулся на  спину  и  сильно
ударился  головой о порожек.  Вероятно, сработал  инстинкт: я опустил голову
вниз и сунул в щель левую руку. С  головой обошлось более или  менее удачно:
если бы  ее зажало между люком и порожком, мне просто раздавило  бы череп, -
но я  нырнул  так стремительно, что удар  пришелся  вскользь, обеспечив  мне
всего  лишь  головную  боль  на  ближайшие  несколько  часов. А вот  с рукой
получилось  намного  хуже.  Я, правда,  чуть не  успел  вытащить и  ее -  но
чуть-чуть,  увы, не  считается.  Если бы  моя левая  кисть  была привязана к
наковальне и какой-нибудь  мерзавец изо всех сил  хватил  по  ней  кувалдой,
эффект  был  бы примерно такой же. Какие-  то  мгновения  я  висел, точно  в
мышеловке, болтаясь на левой  руке, потом  под тяжестью тела кисть вырвалась
из щели, и  я рухнул на нижнюю  палубу. Мне показалось,  что тот же мерзавец
еще раз хватил меня кувалдой, теперь уже по голове, и я потерял сознание.
     - Ну, что ж, старина, не стану нести ученую околесицу, - сказал Джолли.
- Мы с вами оба костоправы, так что чего уж там темнить... Вместо запястья у
вас настоящая каша, я выковырял оттуда массу винтиков и  шестеренок от ваших
часов. Средний палец  и мизинец  сломаны,  причем средний в двух местах.  Но
больше всего досталось безымянному и мизинцу: порваны сухожилия.
     - Что это значит? - спросил Свенсон.
     -  Это  значит, что всю оставшуюся жизнь ему придется обходиться только
тремя пальцами, включая большой, - напрямик отрезал Джолли.
     Свенсон негромко выругался и повернулся к Генри.
     -  Ответьте  мне,  ради Бога, как  вы могли действовать  так  небрежно?
Опытный подводник - как же так? Ведь  вы прекрасно знали, что обязаны делать
визуальную проверку каждый раз,  когда поднимаете люк. Почему же вы этого не
сделали?
     - Мне не нужно было этого делать, сэр, - Генри выглядел еще более тощим
и изнуренным, чем обычно.
     -  Я  слышал  щелчок,  кроме  этого,   я  потянул   люк  вниз.  Он  был
зафиксирован, это точно. Клянусь, это было так, сэр.
     - Не может быть, чтобы он был зафиксирован. Посмотрите  на руку доктора
Карпентера. Он  только слегка  потянул  и  от  этого  небольшого усилия... О
Господи, когда же мы научимся соблюдать наставления!
     Генри  молча  уставился  на палубу. Джолли, который по вполне  понятным
причинам выглядел  таким  же измученным, как  и  я, собрал свои инструменты,
посоветовал  мне  пару деньков  передохнуть, всучил  пригоршню разнообразных
пилюль, устало попрощался и полез по трапу наверх из приборного  отсека, где
и возился с моей рукой. Свенсон сказал Генри:
     -  Можете идти,  Бейкер. -  Наверное,  это был первый случай,  когда  к
стюарду  кто-то  обратился по  фамилии, -  явный признак  того,  что Свенсон
считал преступление Генри чудовищным. - Утром я решу, что с вами делать.
     - Не знаю, стоит ли решать уже завтра утром, - сказал я после того, как
Генри нас покинул. - Может,  послезавтра утром. Или даже еще попозже.  Тогда
вы  сможете  извиниться  перед  ним.  Вы  и я  -  мы  оба.  Люк  был  прочно
зафиксирован. Я сам проверил это визуально, коммандер Свенсон.
     В  глазах  у  Свенсона  мелькнула  холодная ярость.  Помолчав, он  тихо
спросил:
     - Вы предполагаете именно то, о чем догадываюсь я?
     - Кто-то пошел на риск, - сказал я. - Да, вообще-то, и не очень большой
риск:  почти  все  уже  спали,  даже  в  центральном  посту,  когда все  это
случилось, никого не было. Кто-то в кают-компании  сегодня за ужином слышал,
что вы дали  мне разрешение спуститься вниз,  в  медицинский  склад.  Вскоре
после этого почти все отправились по своим каютам. Но один человек не сделал
этого, он караулил, пока я не вернулся со станции "Зебра".  Потом последовал
за нами вниз. Ему повезло: вахтенный лейтенант Симе как раз вышел на мостик,
чтобы уточнить  по звездам  положение корабля,  и центральный пост был пуст.
Потом  он освободил фиксаторы,  но оставил люк в верхнем положении. Конечно,
тут  он понадеялся  на удачу, ведь необязательно первым стал бы  подниматься
именно  я, но  он  рассчитывал на элементарную  вежливость  стюарда, который
должен был пропустить меня вперед. Как бы там ни было, он выиграл, хотя и не
до конца.  Думаю, что тут его постигло  разочарование:  он надеялся, что мне
достанется куда сильнее.
     - Я немедленно организую расследование, - сказал Свенсон. - Кто- нибудь
должен был видеть, кто это сделал. Кто-то должен был слышать, как он встал с
койки...
     - Не  тратьте  зря время, коммандер.  Наш  противник  - человек умный и
предусмотрительный,  он  не упустит из вида ни  единой мелочи. Да и потом, о
расследовании станет известно всем и  вы просто спугнете преступника, он так
затаится, что мне вовек его не засечь.
     - Тогда я просто замкну всю эту компанию под замок до нашего прибытия в
Шотландию, - угрюмо  заметил Свенсон. - Только таким путем  мы  избавимся от
дальнейших неприятностей.
     -  Таким путем мы никогда не  установим, кто  убил  моего  брата  и еще
шестерых... нет, теперь  уже  семерых  человек.  Нет,  кто бы  ни  был  этот
преступник, ему надо дать некоторую свободу действии.
     - Послушайте, дружище,  ведь не можем же мы  просто сидеть сложа руки и
позволять  ему вытворять с нами  черт-те  что! -  Нотка раздражения в голосе
коммандера была вполне оправдана. - Что мы можем... Что вы можете предложить
теперь? Что нам делать теперь?
     - Начнем все сначала.  Завтра утром устроим  допрос всех  уцелевших  на
станции.   Выясним  все  детали   пожара.  Даже   не  допрос,   а   невинное
разбирательство -скажем, по поручению  министерства  снабжения. По-моему, мы
сумеем узнать немало интересного.
     -  Вы  так считаете? - Свенсон  покачал головой.- А я в этом не уверен.
Совсем не уверен. Посмотрите, что произошло с вами. Ведь ясно же, что кто-то
знает или  подозревает,  что вы  охотитесь за  ним. И  уж он-то позаботится,
чтобы ничего не выплыло наружу.
     - Вы считаете, именно поэтому меня так отделали сегодня?
     - А почему же еще?
     - А почему тогда пострадал Бенсон?
     -  Мы  точно не знаем, что он был выведен из строя. Намеренно,  я  хочу
сказать. Может, простое совпадение.
     - Может, да, - согласился я.  - А может, и нет. Но мое мнение, если оно
чего-то стоит: оба происшествия никак не связаны  с тем, что убийца пронюхал
о нашем расследовании... Ну, да ладно, что, сейчас  рассуждать: будет день -
будет пища.
     В  свою  каюту  я  вернулся только к полуночи. Механик был на вахте,  а
Хансен спад,  так что я не  стал  зажигать свет, чтобы не беспокоить его. Не
раздеваясь, сняв только ботинки, я лег на койку и укрылся одеялом.
     Я  не спал. Я не мог уснуть. Страшно болела левая рука от самого локтя,
ощущение было такое, будто  она зажата медвежьим капканом. Дважды я доставал
болеутоляющие  и снотворные таблетки,  которые  вручил мне  Джолли, и дважды
убирал их обратно. Вместо этого устроился поудобнее и принялся размышлять.
     Первое  и самое очевидное, что  пришло мне в  голову: кто-то  на  борту
"Дельфина"  очень  уж невзлюбил медиков. Полчаса я промучился,  подхлестывая
свои усталые мозги и стараясь понять, что же плохого в этой профессии, потом
потихоньку встал и на цыпочках отправился в медпункт.
     Я зашел туда и тихо прикрыл за собой дверь.  При тусклом свете горевшей
в углу  красной ночной  лампы я  едва мог различить фигуру лежащего на койке
Бенсона.  Я включил главное освещение, на секунду зажмурился от хлынувшего в
глаза яркого света и повернулся к занавеске  в другом углу медпункта. Там не
замечалось никакого признака жизни. Я произнес:
     - Ролингс, я знаю, что у  вас руки  чешутся,  но все-таки спрячьте свою
колотушку. Это я, Карпентер.
     Занавеска дрогнула и отодвинулась, передо мною появился Ролингс, в руке
он держал разводной  ключ, аккуратно обмотанный  бинтом. Лицо  его  выражало
разочарование.
     - А я ждал кого-то другого,  - с сожалением в голосе произнес он. - Так
надеялся... О Господи, док, что случилось с вашей рукой?
     -  Хороший  вопрос, Ролингс. Наш приятель  на этот  раз  решил заняться
мною. По-моему, хотел  убрать меня с дороги. Не знаю, насовсем или на время,
но еще немного - и ему бы это  удалось...- Я рассказал, что случилось, потом
спросил: - Кому из команды вы доверяете полностью?
     Ответ я знал заранее. - Забринскому, - без колебаний сказал Ролингс.
     - Вы сумеете тихо, как кошка, пробраться туда, где он спит, и  привести
его сюда, никого не разбудив при этом?
     Он не ответил на мой вопрос, только заметил:
     - Он не может ходить, док, вы же сами знаете.
     - Так притащите его. Силенок у вас не хватит, что ли?
     Ролингс  ухмыльнулся и  вышел  из  медпункта. Через три минуты  он  уже
вернулся  вместе  с Забринским. Через три  четверти часа,  отпустив Ролингса
отдыхать, я не спеша вернулся в свою каюту.
     Хансен все еще  спал. Он не проснулся даже  тогда, когда я включил одну
из лампочек на стене. Я медленно,  неуклюже, покряхтывая от боли, надел свою
теплую  одежду, вынул из чемодана "люгер",  две хорошо  упакованные обоймы и
сломанный нож, - все то, что коммандер Свенсон нашел в бензобаке трактора на
станции "Зебра". Положив это  все  в  карман, я отправился в  путь.  Проходя
через  центральный пост,  сообщил  вахтенному офицеру, что собираюсь еще раз
осмотреть  находящихся  на станции пациентов. На мою  поврежденную руку была
надета  меховая рукавица,  поэтому он даже глазом не  моргнул: доктору лучше
знать, что  делать, а я  для  него был всего  лишь лекарь, который проявляет
профессиональную заботу о больных.
     Я,  действительно, тщательно  обследовал пациентов,  состояние  которых
постепенно  улучшалось,  и  попрощался  с  двумя  матросами, несущими  здесь
службу.  Однако  я не  отправился прямиком  на корабль. Сперва я завернул  в
сарай, где стоял трактор, и сунул пистолет, обоймы и нож обратно в бензобак.
А уж потом поспешил на "Дельфин".




     - Вы  уж простите, что я надоедаю вам своими вопросами,  - извиняющимся
тоном произнес я. - Но  сами  знаете всех этих бюрократов  из правительства.
Тысяча вопросов один  чище другого,  да  еще  в  четырех экземплярах.  Но  я
вынужден подчиниться указаниям начальства, рапорт должен быть срочно передан
по  радио, так  что  очень надеюсь, что вы мне поможете собрать  всю  нужную
информацию.  Первым делом, кто  может  сказать  почему  вообще  возник  этот
проклятый пожар?
     Я надеялся,  что  хорошо играю  роль  чиновника министерства снабжения,
собирающего материал для  рапорта,  - именно так я  им  представился.  Чтобы
избежать  недоуменных переглядывании, я также пояснил, что для расследования
несчастных случаев,  связанных с гибелью людей, министерство всегда посылает
врача. Может,  это звучало не слишком убедительно, но тут уж я ничего не мог
поделать.
     - Ну, по-моему, я  первым заметил  огонь, - неуверенно произнес Нейсби,
кок со станции "Зебра".
     Его йоркширский  акцент прозвучал как  никогда отчетливо. Пока  что его
трудно было назвать образцом силы и здоровья,  но по сравнению со  вчерашним
днем он выглядел совсем другим человеком. Ему,  как и всем остальным  восьми
спасенным, которые присутствовали этим утром в  кают-компании, явно пошли на
пользу тепло, долгий ночной сон и усиленное питание. Точнее будет сказать, -
как семи остальным. У капитана  фол-сома лицо было так сильно обожжено и так
плотно забинтовано,  что  трудно было  разглядеть,  как  он  себя чувствует,
правда, я знал, что полчаса назад  он съел обильный завтрак, состоящий почти
исключительно из жидких блюд.
     - Дело было примерно в  два часа ночи, - продолжал Нейсби.  - Да, около
двух. Полыхало уже вовсю. Как факел. Я...
     - А где именно? - прервал его я. - Где вы спали?
     - В  том домике,  где был камбуз. Там  же мы  и  обедали. Самый крайний
домик с запада в северном ряду.
     - Вы там спали один?
     - Нет, там спал  еще Хьюсон, вот он, а еще Фландерс и Брайс. Фландерс и
Брайс -  они... Они были  лабораторными  техниками. Мы  с Хьюсоном  спали  в
задней части домика, там по обе  стороны стояли  два  больших кухонных ларя,
где  хранились  запасы пищи,.а  Фландерс  и Брайс  спали  в  столовой, возле
камбуза.
     - Значит, почти у самых дверей?
     - Точно. Я, стало быть, вскакиваю, кашляю и задыхаюсь от дыма, в голове
мутится -  и  вдруг вижу  пламя:  вся восточная  стена дома  уже полыхает. Я
тряхнул Хьюсона, а  сам  побежал за  огнетушителем -  он у нас  хранился  за
дверью. Но он не сработал.  Замерз, я  так думаю. А в  общем-то,  не знаю. Я
бегом  обратно. А сам уже ничего не  вижу, такой дымище  -  жуть! Я  тряхнул
Фландерса и Брайса, крикнул, чтоб они вставали, а потом наткнулся на Хьюсона
и  велел  ему  сбегать  и  разбудить капитана  Фолсома.  Я перевел взгляд на
Хьюсона.
     - Вы разбудили капитана Фолсома?
     - Я побежал  его будить. Но не  сразу.  Весь  лагерь был в огне,  пламя
подымалось футов на двадцать  и распространялось как раз между рядами домов.
Ветром по воздуху несло горючее,  оно  тоже  пылало.  Мне  пришлось  сделать
солидный крюк к северу, чтобы не попасть в огонь.
     - Ветер дул с востока?
     - Не  совсем.  В  ту ночь нет. Скорее, с юго-востока.  Нет, пожалуй,  с
востока-юго-востока,   так  будет  точнее.   Короче,   я  дал   крюк  вокруг
генераторной,  это рядом с камбузом  в северном ряду,  и добрался  до жилого
дома.
     - А разбудили капитана Фолсома?
     -  Да  он уже и сам встал.  Как только я  выскочил  из столовой, начали
взрываться топливные цистерны на складе  горючего, это точно на юг от жилого
дома. Ох, и  грохоту наделали!  Как самые здоровенные  бомбы. Тут и  мертвый
проснулся бы. Короче, этот шум разбудил капитана Фолсома. Он и Джереми, - он
кивнул   на  человека,  сидящего  напротив  него   за   столом,  -  схватили
огнетушители и побежали тушить дом, где поселился майор Холлиуэлл.
     - Это прямо на запад от склада горючего?
     -  Точно. Там было  настоящее  пекло!  У  капитана Фолсома огнетушитель
работал отлично,  но он  никак  не мог подойти поближе  к  огню. По  воздуху
летело  столько  горящего топлива,  что мне почудилось,  будто даже  пена из
огнетушителя начала гореть.
     -  Погодите  минутку, -  остановил его я. -  Давайте  вернемся к  моему
первому вопросу. Как все-таки возник пожар?
     - Мы сами толковали об этом сотни раз, - устало произнес доктор Джолли.
- И получается, старина, что толком мы ничего не знаем. Нам хорошо известно,
где именно он возник: если посмотреть, какие дома уничтожены по  направлению
ветра,  то  это мог  быть  только склад горючего. А  вот  как... Трудно даже
предположить. Да я и не думаю, чтобы сейчас это имело какое-то значение.
     - Нет, я с вами не согласен. Это как  раз имеет большое  значение. Если
мы выясним, как это  произошло,  мы можем предотвратить  подобные трагедии в
будущем. Вот почему я и прибыл сюда. Хьюсон, вы отвечали за склад горючего и
генераторную станцию. Что вы думаете по этому поводу?
     -  Ничего.  Скорее  всего,  виновата  электрика,  а  вот  как  все  это
случилось, понятия не имею. Похоже, какая-то цистерна подтекала, и в воздухе
накопилось   много  паров   горючего.  В   помещении   склада  работали  два
обогревателя,  они поддерживали температуру около нуля по Фаренгейту,  чтобы
топливо  не загустело. Должно быть, там что-то  замкнуло  в термостатах, вот
газы и вспыхнули. Но это все мои догадки, и только.
     -  А как насчет тлеющей тряпки или  брошенного окурка?  Лицо  у Хьюсона
побагровело.
     -  Послушайте,  мистер,-  я  знаю свое дело. Тлеющая тряпка,  брошенный
окурок... Черт побери, я знаю, как надо вести себя на топливном складе!
     - Поберегите нервы, - прервал я его. - Я не собираюсь никого обижать, я
только делаю свое  дело... - Я повернулся к Нейсби.  - А после того, как  вы
отправили Хьюсона будить капитана Фолсома? Что потом?
     - Я помчался на радиостанцию - это домик к югу от камбуза и к западу от
дома майора Холлиуэлла...
     -  А эти двое техников -  Фландерс и Брайс, так, кажется? Вы,  наверно,
посмотрели, встали они или нет, перед тем как выбежать из столовой?
     - Прости меня,  Господи, я  этого не сделал. -  Нейсби  опустил  глаза,
нахохлился, лицо у него посерело. -  Они  погибли. И в этом виноват я. Но вы
даже не  представляете, что  там творилось в столовой.  Вся  восточная стена
полыхала,  вокруг  полно дыма и  копоти, я не  мог ничего разглядеть, я даже
дышать не  мог. Я тряхнул их обоих и крикнул, чтобы они  вставали. Я тряхнул
их очень крепко, да и крикнул во всю глотку.
     - Я тоже виноват, - тихо сказал Хьюсон. - Я был тогда рядом с ними.
     - Я не стал их ждать, -  продолжал  Нейсби. - Но я вовсе не заботился о
собственной шкуре. Я просто  посчитал,  что  с  Фландерсом  и Брайсом все  в
порядке  и они  выскочат из домика  сразу  же  следом за мной.  Я  торопился
предупредить  остальных.  Только  через несколько минут  я понял,  что их ни
слуху, ни духу. Но тогда... Тогда уже было слишком поздно...
     - Вы помчались к радиостанции. А вы, Киннерд, спали там, верно?
     - Да, я спал там, точно, - рот у радиста скривился.  - Я и мой помощник
Грант,  тот  парень,  что умер  вчера.  Там  же  спал и  доктор  Джолли,  за
перегородкой в восточной  части домика.  Там  он  устроил  себе  медпункт  и
берлогу, где колдовал над кусками льда.
     - Значит, загорелось сначала с вашей стороны? - спросил я у Джолли.
     - Наверно,  да, - согласился  он. - Честно говоря, старик, я  вспоминаю
все  это, как сон... Как кошмарный сон. Я чуть не задохнулся во сне. Первое,
что  я помню  - это  Грант, он  наклонился  надо мной, трясет меня и  что-то
кричит. Наверно, он кричал, что весь дом уже в огне. Не помню, что я  сказал
или сделал, наверно, ничего, потому что потом  уже отчетливо помню, как меня
шлепнули по обеим щекам,  и не'слишком-то деликатно,  должен  заметить.  Но,
слава  Богу,  это  меня  проняло! Я  поднялся  на  ноги, и  Грант  помог мне
выбраться  в радиорубку.  Так что  я обязан  жизнью именно Гранту. Я  только
успел чисто машинально схватить медицинскую сумку, которая у меня всегда под
рукой.
     - А кто разбудил Гранта?
     -  Да  вот он, Нейсби,  и  разбудил,  - сказал  Киннерд.  Он нас  обоих
разбудил,  орал и барабанил  в дверь,  как  бешеный.  Если бы не он, и я,  и
доктор Джолли - мы оба погибли бы: воздух в домике уже был как ядовитый газ,
и  если  бы  Нейсби не поднял  нас  своим  криком, мы  бы  оба не проснулись
никогда. Я велел Гранту поднять  доктора,  а сам попытался  открыть наружную
дверь.
     - Она была заперта?
     - Эту проклятую дверь заело. Но тут нет ничего странного. Днем в домике
обогреватели  работали   на  полную  мощь,   чтобы  поддерживать  нормальную
температуру, и  лед на  дверях подтаивал. А по  ночам, когда  мы  залезали в
спальные  мешки,  обогреватели  работали  на  пониженной  мощности, и  двери
примерзали к  косяку.  Так бывало не только  у  нас,  почти каждый  раз всем
приходилось  ломиться  наружу. Но могу вас  заверить, что в  ту  ночь мне не
пришлось долго возиться с дверями.
     - А потом?
     -  Я  выбежал на  улицу, -  ответил  Киннерд. -  Из-за черного  дыма  и
горящего топлива вокруг ничего нельзя было разобрать. Должно быть, я отбежал
ярдов на двадцать к  югу, чтобы  сообразить, что происходит. Мне показалось,
что весь наш лагерь  в сплошном огне. Когда вас будят  в два  часа ночи и вы
выскакиваете наружу  полусонный  и полуслепой,  да  к  тому  же  отравленный
газами, мозги работают туго. Но, слава Богу, у меня  хватило ума догадаться,
что  спасти  нам  жизнь  может только  срочный  сигнал SOS. Поэтому я  полез
обратно в радиорубку.
     -  Мы все  обязаны жизнью  Киннерду, - в первый  раз заговорил Джереми,
коренастый, рыжеволосый канадец, выполнявший на станции обязанности старшего
техника. - А вот если бы я оказался чуток ловчее, мы бы сейчас были трупами.
     - Слушай, дружище, заткнись ты, ради Бога, - проворчал Киннерд.
     -  И  не  подумаю,  -  с  достоинством  отозвался  Джереми.  -  Доктору
Карпентеру нужен полный отчет о случившемся. Я выскочил из жилого дома сразу
же  следом  за  капитаном Фолсомом. Как уже  говорил Хьюсон,  мы  попытались
потушить  огнетушителями дом майора  Холлиуэлла. Надежды с самого  начала не
было никакой, но мы все равно старались как могли: мы  ведь знали, что огонь
захватил там четверых наших товарищей. Но  все было напрасно. Капитан Фолсом
крикнул, что он возвращается за новым огнетушителем, а мне велел посмотреть,
что  там  с  радиостанцией... А  там  было  настоящее  пекло.  Я  постарался
подобраться как можно ближе к дверям с западной стороны и увидел там Нейсби,
он  наклонился  над доктором Джолли, который  как выскочил на свежий воздух,
так сразу же и свалился.  Нейсби крикнул, чтобы я помог ему оттащить доктора
Джолли подальше от огня,  я  только  взялся  за дело  -  а  тут  вдруг летит
Киннерд. Вижу  -  он лезет прямо в  дверь  радиорубки... - Джереми  невесело
улыбнулся. -  Я решил, что у него крыша поехала. Бросился  его задержать. Он
заорал, чтобы я не мешал ему. Я  сказал ему, чтобы он не сходил  с ума, а он
снова заорал  на меня... Если  хочешь, чтобы  тебя услышали, когда так ревет
пламя,  приходится  орать...  Ну, в общем,  он  сказал,  что  надо  вытащить
переносную  рацию,  что все горючее  сгорело  и что генераторам и  камбузу с
запасом пищи  тоже крышка. Потом он сшиб  меня с  ног,  и я  увидел, как  он
врывается в дом.  Оттуда летели дым и пламя,  даже не знаю, как он остался в
живых...
     - Это там вы так сильно обожгли лицо  и руки? - тихо  спросил коммандер
Свенсон. Он сидел  в дальнем уголке  кают-компании,  не  принимая участия  в
разговоре, но ловя каждое слово  очень внимательно. Я потому и попросил  его
присутствовать  при беседе: от  его  внимания  не ускользнуло  бы  ни единой
мелочи.
     - Я полагаю, да, сэр.
     - Думаю,  вы заслужили приглашение в Букингемский дворец, - пробормотал
Свенсон.
     - Да черт с ним, с Букингемским дворцом! - гневно возразил Киннерд. - А
что с моим помощником, а? Что с малышом Джимми Грантом? Его тоже пригласят в
Букингемский дворец? Боюсь, этот разбойник не сумеет туда явиться... Вы хоть
знаете, что он сделал? Когда я вернулся в  радиорубку, он все еще сидел там,
у основного передатчика, и посылал SOS на нашей  обычной частоте. У него вся
одежда горела! Я стащил его со стула и крикнул, чтобы он прихватил  элементы
"Найф"  и выскакивал наружу. А сам  достал портативную рацию, попавшуюся под
руку коробку  с элементами  "Найф"  и выбежал  наружу. Я  думал,  что  Грант
выскочит следом за мной, я ничего не слышал, я почти оглох от рева пламени и
грохота  взрывов. Такое  не  представишь,  пока  сам не  увидишь. Я  отбежал
подальше,  чтобы  поставить рацию  и элементы в безопасном  месте.  А  потом
вернулся. И  спросил Нейсби,  который все  еще  приводил  в  чувство доктора
Джолли, выходил ли Джимми Грант. Тот сказал, что нет. Тогда я снова бросился
к дверям - это последнее, что я помню.
     -  Теперь уже  я  оглушил  его,  - с  угрюмым  удовлетворением  заметил
Джереми. - Сзади... Пришлось.
     -  Я бы  тебя прикончил, если бы не потерял сознание, мрачно  отозвался
Киннерд. - Но, наверно, ты мне спас жизнь...
     - Это уж точно, братишка, - скривился Джереми. - Главное, что я делал в
ту  ночь,  - так  это  хватал и  сшибал с ног людей. Вот хотя бы Нейсби. Он,
когда доктор Джолли очнулся,  вдруг стал кричать: "  А где Фландерс и Брайс?
Где  Фландерс и Брайс?".  Это те двое, что спали с ним и Хьюсоном в камбузе.
Пока  подбежал  еще  кто-то от  жилого дома, пока  то  да  се -  наконец  мы
сообразили,  что Фландерса и Брайса уже нет в  живых.  Так вот  он,  Нейсби,
сломя голову ринулся обратно к камбузу. Сунулся было в дверь, а двери-то уже
и не видно, сплошная стена пламени.  Я  бросился на него, когда он  пробегал
мимо  меня, и  сбил его  с  ног, он свалился и ударился  головой об лед... -
Джереми взглянул на Нейсби. - Прости, Джонни, но ты был тогда не в себе.
     Нейсби потер бороду и устало улыбнулся.
     - Я и сейчас еще не в себе. Но, ей-богу, ты прав...
     - Потом подбежал  капитан Фолсом вместе с Диком Фостером,  который тоже
спал  в жилом  доме, -  продолжал  Джереми.  - Капитан  Фолсом  сказал,  что
проверил все огнетушители на базе и все они замерзли. Ему сказали, что Грант
не сумел выбраться из радиорубки, так они с Фостером  схватили одеяла и  как
следует полили их водой. Я пытался их остановить, но капитан Фолсом приказал
мне не вмешиваться... - Джереми изобразил что-то вроде улыбки. -  А уж  если
капитан Фолсом приказывает человеку не лезть - ничего другого не остается...
Потом они с Фостером обмотали головы  мокрыми одеялами и  бросились  внутрь.
Через пару секунд капитан Фолсом появился снова, таща Гранта. В жизни такого
не видел: они горели, как факелы.  Не знаю, что случилось с Фостером,  но он
уже  оттуда  не  вернулся. А  тут  обвалились  крыши  дома,  где  жил  майор
Холлиуэлл,  и  у камбуза. Никто бы не смог  остаться живым возле этих домов.
Кроме того, к этому времени майор Холлиуэлл  со своими парнями и Фландерс  с
Брайсом в столовой уже наверняка погибли. Доктор Джолли  говорит, что они не
очень страдали - скорее всего,  задохнулись  еще до того, как до  них  дошел
огонь.
     - Ну, хорошо,  - медленно проговорил  я.  -  Пожалуй,  я получил  ясную
картину этого  страшного  события. Значит, к дому майора  Холлиуэлла  нельзя
было подобраться никак?
     - Ближе чем на пятнадцать футов подойти бы  никому  не удалось, - резко
ответил Нейсби.
     - А что произошло потом?
     - А потом за дело взялся я,  старина, - проговорил Джолли.  -  Конечно,
многого  я не  мог сделать,  но все  же постарался  помочь  пострадавшим. Мы
подождали, пока пожар немного поутихнет,  а когда стало ясно, что цистерны с
горючим больше рваться не будут, пробрались в жилой дом, и там я сделал, что
мог. Киннерд, несмотря  на сильные  ожоги, проявил  себя  как  первоклассный
помощник. Мы уложили  самых  тяжелых. Грант был  в шоковом состоянии, боюсь,
уже  тогда он был безнадежен. И... Ну,  пожалуй, это  все, что мы  можем вам
рассказать.
     - Запасов пищи у вас не было?
     - Ничего  не  было, старина.  Греться тоже было нечем, остались  только
лампы  Колмана  в трех домиках. Для  питья мы  ухитрились  растопить немного
льда. Я велел всем укутаться чем  только можно и лечь, чтобы экономить тепло
и силы.
     - Значит, вам досталось больше всех, -обратился я к Киннерду.
     - Приходилось  расходовать  энергию  на  то, чтобы  каждые  пару  часов
передавать сигналы SOS.
     - Не только  мне, - ответил Киннерд. - Я тут не самый морозоустойчивый.
Доктор Джолли потребовал, чтобы  все, кто в состоянии, по очереди передавали
эти SOS. Это нетрудно. Позывные передавались автоматически,  так что главное
было надеть наушники и  слушать. Если  приходила какая-то  депеша,  я тут же
молнией мчался на метеопост. Вот с  оператором в Бодо  связался Хьюсон, а  с
траулером  в Баренцевом  море - Джереми. Ну, конечно, я тоже этим занимался.
Дежурили еще доктор  Джолли и  Нейсби, так  что  не  так уж  все было плохо.
Хассард тоже включился в дело  чуть  позднее:  первое  время после пожара он
плохо видел.
     - Вы все время были за старшего, доктор Джолли? - спросил я.
     - О Господи,  нет, конечно!  Первые двадцать  четыре часа, пока капитан
Фолсом находился в  шоковом состоянии. А потом он немного опомнился и принял
командование  на себя. Я же только лекарь, старина. А ходить в начальниках и
вообще быть крутым парнем -  нет, старина, честно говоря, на такое дело я не
гожусь.
     - Ну, что ж, могу сказать откровенно: вы действовали чертовски здорово,
- я  окинул  взглядом собравшихся.  -  Многие из  вас  обязаны жизнью именно
доктору Джолли, который сумел оказать вам быструю и квалифицированную помощь
в  самой  неблагоприятной  обстановке...  Ну,  ладно,   это  все.   Конечно,
вспоминать все это было не слишком приятно. Боюсь, мы так и не сумели толком
узнать,  как начался пожар, чтобы с  этим разобраться, нужна Божия  милость,
как говорят в таких случаях страховые компании. Что  касается вас, Хьюсон, я
уверен, что  вас никак  нельзя обвинить в небрежности и неосторожности и что
ваша теория скорее всего верна. Да, цена страшно велика -  и тем не менее мы
получили урок: никогда не размещать склад  горючего  ближе чем в сотне ярдов
от лагеря.
     Беседа закончилась. Джолли  заторопился в медпункт, не  слишком скрывая
радость от того, что ему единственному из медиков удалось  остаться целым  и
невредимым. Впереди его ждала серьезная работа: поменять  повязки, осмотреть
Бенсона,  сделать  рентгеноснимок лодыжки Забринского и проверить  состояние
других больных.
     Я отправился в свою каюту,  открыл чемодан,  достал небольшой бумажник,
снова запер чемодан и двинулся в  каюту Свенсона. Кстати, он улыбался сейчас
куда реже,  чем тогда,  в Шотландии, когда  мы с ним познакомились. Когда я,
постучавшись, вошел, он взглянул на меня и сказал безо всяких предисловий:
     - Если  тех  двоих,  что остались в  лагере, можно  как-то перенести на
корабль, я бы хотел сделать это как  можно скорее. Чем скорее мы  окажемся в
Шотландии, в  пределах  действия закона,  тем легче у  меня будет на душе. Я
предупреждал,  что ваше  расследование  ни к чему не  приведет. Одному  Богу
известно,  когда  и  на  кого  из  нас  будет совершено еще одно  нападение.
Господи, да вы сами подумайте, Карпентер: среди нас разгуливает убийца!
     - У меня есть три  возражения, -заметил  я. -  Во-первых, никому больше
нападение не  грозит,  это  почти  наверняка. Во-вторых, закону, как вы  его
назвали, этим делом заниматься не позволят. И в-третьих, сегодняшняя встреча
кое-какую пользу все  же  принесла. Трех человек можно  исключить  из  числа
подозреваемых.
     - Должно быть, я что-то упустил, а вы нет.
     - Не в этом дело. Я просто  знаю то,  .что  неизвестно вам. знаю, что в
лаборатории под половицей  спрятано около сорока элементов "Найф", все они в
отличном состоянии, но ими уже пользовались.
     -  Черт бы вас побрал, - негромко произнес Свенсон. - А мне даже словом
не обмолвились. Из памяти выскочило?
     - Знаете, в таких делах я никогда, никому и ничего не выбалтываю просто
так - только если считаю, что мне это будет полезно. Нравится ли это кому-то
или нет.
     -  Таким способом вы, должно  быть, завоевали уйму  друзей  и произвели
неизгладимое впечатление на множество людей, - сухо заметил Свенсон.
     -  Вы меня  смущаете...  Но посмотрим, кто  мог использовать  элементы.
Только те, кто время от времени покидал  жилой дом,  чтобы отправить  сигнал
SOS. Значит, капитана Фолсома  и близнецов Харрингтонов  можно  исключить: о
том, чтобы они выходили из жилого  дома, не может  быть и речи.  У  них  для
этого  просто не  было  сил. Итак,  остаются Хьюсон, Нейсби,  доктор Джолли,
Джереми, Хассард и Киннерд. Выбирайте: один из них - убийца.
     - А  зачем им понадобились эти  лишние элементы? - спросил Свенсон. - И
потом, если  у  них были  эти лишние  элементы, на  кой  черт  они рисковали
жизнью,  выжимая  последние  капли  из  оставшихся? В  этом, по-вашему, есть
какой-то смысл?
     - Смысл есть во всем, - ответил я.
     Чего-чего, а уверток у Карпентера предостаточно. Я  вынул свой бумажник
и  раскрыл  перед Свенсоном карты. Он  взял  документы, внимательно изучил и
положил обратно в бумажник.
     -  Вот,  значит,  как, - невозмутимо  обронил  он.  -  Долгонько же  вы
собирались мне все это  выложить,  а?  Я имею  в  виду правду.  Офицер МИ-6,
контрразведка. Секретный  агент,  верно?.. Ну,  что ж, Карпентер, плясать  и
хлопать в ладоши от  радости по  этому поводу я не собираюсь, тем  более что
еще вчера практически догадался об этом. Да и кем бы вы еще могли быть? - он
испытующе  взглянул на меня.  - Люди вашей профессии никогда  не  раскрывают
карты без крайней необходимости... - Он не стал завершать фразу.
     - Я открыл вам правду по  трем причинам.  В  какой-то степени вы имеете
право  на мое доверие. Я  хочу, чтобы вы были на моей стороне. А еще... Есть
еще  одна  причина,  которую  вы   скоро  узнаете.  Слыхали  когда-нибудь  о
спутниковой аппаратуре для засечки ракет типа "Перкин-Элмер Роти"?
     - Краем уха, - пробормотал Свенсон. - В общем, нет.
     - А о Самосе? О Самосе-III?
     -  Система  наблюдения  за  спутниками  и  ракетами? - он кивнул. - Да,
слыхал,  и  какая  же связь может  быть между  этой системой и  безжалостным
убийцей, который впал в бешенство на дрейфующей станции "Зебра"?
     Я   поведал  ему,  какая  тут   может  быть  связь.  Не  возможная,  не
предположительная,  не  теоретическая, а прямая и  непосредственная. Свенсон
выслушал  меня  внимательно, не  прерывая, а  под  конец откинулся на спинку
стула и кивнул.
     -  Вы совершенно правы,  в этом нет никакого сомнения.  Вопрос только в
одном: кто? Я просто  не могу дождаться, когда увижу этого подонка в кутузке
под строгой охраной.
     - Значит, вы бы его заперли прямо сейчас?
     - О Господи! - он взглянул на меня пристально. - А вы нет?
     - Не знаю. Вернее,  знаю. Я бы оставил его еще погулять. Я полагаю, что
наш приятель  - лишь одно звено в очень длинной цепи, и  если мы оставим ему
кое-какую свободу, он приведет нас  и к другим звеньям. Кроме того, я вообще
не уверен, что  убийца действовал  в одиночку, до сих пор, коммандер, убийцы
всегда старались иметь сообщников.
     -  Значит,  двое?  Вы  считаете,  что  на  борту  моего  корабля  могут
разгуливать  двое  убийц?  -  Он  закусил  губу  и  сжал  рукой  подбородок:
так,'видимо, проявлялось  у него крайнее волнение. Потом он покачал головой.
- Нет, скорее всего,  он  один. Если  это так и  если  я  узнаю, кто  он,  я
немедленно  его арестую. Не забывайте, Карпентер,  нам еще предстоит  пройти
сотни миль подо  льдом, прежде  чем мы  выйдем в открытое море.  Мы не можем
постоянно следить  за всеми шестью подозреваемыми, а  между тем  у человека,
хоть немного знакомого с подводными лодками, есть  сто один способ поставить
нас всех  перед лицом смерти. В открытом море - еще куда ни  шло,  но здесь,
подо льдом, любая мелочь может стать крайне опасной.
     -  Не  забывайте: если он поставит в  опасное положение вас, то  и  сам
разделит вашу участь.
     - Знаете, я не совсем  согласен с вами, что он психически нормален. Все
убийцы  вообще  слегка тронутые.  Неважно,  по какой причине  они  совершают
убийство,  уже сам этот  факт исключает их из числа  нормальных людей. К ним
нельзя подходить с обычными мерками.
     Он  был прав только  наполовину, но, к сожалению, эта половина могла  в
нашей ситуации оказаться решающей. Большинство  убийц совершают преступление
в состоянии крайнего стресса,  который случается раз в жизни,  поэтому они и
убивают только однажды. Но нашему приятелю, похоже, эмоциональные потрясения
вообще не были знакомы, кроме того, он убивал, судя по всему, уже много раз.
     - Ну, что ж, - с сомнением произнес я, - все может быть. Да, пожалуй, я
соглашусь с вами... - Я не стал уточнять, в  чем именно мы с ним сходимся во
мнениях. - Ну, и кто ваш кандидат на высший пост, коммандер?
     -  Провалиться  мне на  этом  месте - не  знаю! Я ловил  каждое  слово,
произнесенное сегодня  утром. Я смотрел на лица тех людей, которые эти слова
произносили, и  на тех, которые их сдушали. С  тех пор я беспрерывно, раз за
разом  прокручивал все это в голове - и  будь  я проклят, если нашел  ключ к
этому делу!.. Как насчет Киннерда?
     -  Очень  подозрителен,  правда?  Но  только  потому,  что  он  опытный
радиооператор.  А между тем, я берусь любого  человека  за пару дней научить
принимать и передавать азбуку Морзе. Медленно, с ошибками, понятия не имея о
том, как устроена рация, -но работать он сможет. Так что на рации вполне мог
работать  любой из них.  А то, что  Киннерд  классный  радиооператор, может,
наоборот, говорить в его пользу.
     - Элементы "Найф" были вынесены из радиорубки и спрятаны в лаборатории,
- обратил  мое внимание Свенсон. - Легче  всего это  было  сделать Киннерду.
Кроме  доктора  Джолли, который устроил  медпункт и  свою  спальню в том  же
домике.
     - Значит,  это ставит под подозрение Киннерда или  Джолли?  Вы считаете
именно так?
     - А разве нет?
     - Да, конечно. Тогда согласитесь,  что консервы в тайнике под половицей
ставят  под  подозрение Хьюсона и  Нейсби,  которые  спали  в  камбузе,  где
хранились запасы продовольствия, а  шар-зонды и баллоны с водородом  бросают
тень  на Джереми и  Хассарда,  потому что именно метеорологу и технику проще
всего взять их со склада.
     - Ну-ну, запутывайте дело, запутывайте, - раздраженно бросил Свенсон. -
Как будто оно и без того не запутано до крайности!
     - Я ничего не собираюсь запутывать. Я просто хочу подчеркнуть, что если
уж вы допускаете одну возможность, то надо допускать и другую. Кроме того, у
нас есть и свидетельства в  пользу Киннерда. Он рисковал жизнью,  вытаскивая
из радиорубки  переносную рацию. Он практически шел на  верную смерть, когда
лез в  пекло второй раз, пытаясь спасти своего  помощника  Гранта.  Если  бы
Джереми  не  оглушил его, он, скорее  всего, там бы и погиб.  Вспомните, что
случилось с Фостером,  который пошел туда,  обмотавшись мокрыми одеялами: он
так и  не  вернулся обратно. И потом,  разве упомянул  бы  Киннерд  элементы
"Найф", если бы совесть у него была нечиста? А он  упомянул. К слову,  из-за
этого помощник радиста  и мог  потерять сознание: Киннерд велел ему  забрать
элементы  "Найф",  а он никак не мог их отыскать,  потому что их там  уже не
было.  Вот он  и  обгорел так сильно, что умер несколько дней  спустя. И еще
одна штука, наконец: Нейсби уверял, что дверь в  радиорубку заклинило  вроде
бы  из-за  льда. Если  бы Киннерд  чуть  раньше играл со спичками,  дверь не
успела бы примерзнуть.
     - Если вы исключаете Киннерда, - медленно произнес  Свенсон,  - то  вам
придется  исключить  и  доктора  Джолли,  -  он улыбнулся. - Не  представляю
человека вашей  профессии  бегающим по лагерю и  дырявящим людей. Ваше  дело
штопать  дырки, а  не делать их,  верно,  доктор  Карпентер?  Гиппократу это
пришлось бы не по душе.
     -  Я вовсе не исключаю Киннерда, - сказал я. - Но и вешать на него всех
собак  тоже не  собираюсь.  А  что касается представителей моей профессии...
Может,  напомнить  вам  список  лекарей,  украшавших   скамью  подсудимых?..
Конечно, против Джолли у нас нет ровным счетом ничего, никаких улик. Похоже,
он и  делал-то всего-ничего: выбрался  из радиорубки, свалился без чувств на
лед да так и  пролежал почти все время, пока пожар не кончился. Но, с другой
стороны,  мы  ничего не знаем  о  том,  какую роль  он  сыграл  в  событиях,
предшествовавших пожару. С него снимает подозрения только заклиненная дверь,
да еще  то,  что  Киннерд и  Грант не могли не заметить, если  бы  он что-то
сделал: койка Джолли находилась в глубине домика, и. чтобы выбраться наружу,
он не мог незаметно миновать их обоих. К тому же не забывайте: он должен был
остановиться  и взять элементы "Найф". И еще один довод в его пользу,  очень
важный довод, я бы сказал. Я до сих пор уверен, что Бенсон упал не случайно,
а если  так, то  не  могу  представить,  как Джолли  сумел бы  это устроить,
находясь у подножия  "паруса", когда  Бенсон  был уже на  его вершине. Да  и
потом, неужели, стоя у подножия "паруса", он дожидался, пока Бенсон свалится
ему на голову?
     - Вы отлично построили защиту Джолли и Киннерда, - пробормотал Свенсон.
     - Вовсе нет. Я только догадываюсь, что может сказать адвокат.
     -  Хьюсон, медленно  проговорил  Свенсон. -  Или  Нейсби. Или Хьюсон  и
Нейсби. Не кажется  ли вам чертовски странным, что эти двое -  а спали они в
задней части, у восточной стены камбуза, то есть там, где дом и загорелся, -
так вот, они все-таки  успели  выскочить, а другие двое - Фландерс  и Брайс,
так, кажется? - те, что спали посредине, задохнулись? Нейсби утверждает, что
кричал и тряс их изо всей  силы. Может, он мог бы трясти  и кричать хоть всю
ночь безо  всякого результата.  Может, они  уже  были  без  сознания...  или
мертвы. Может, они заметили, как Нейсби или Хьюсон,  или оба сразу, выносили
запасы продовольствия. и им заткнули  рот. А  может, им заткнули  рот еще до
того, как начали все нужное выносить... Не забудьте еще про пистолет. Он был
спрятан в бензобаке трактора, чертовски  странное место для тайника. Но если
это придумал Хьюсон, тогда ничего странного нет, правда? Ведь он же водитель
трактора. И потом, он заявил,  что ему пришлось делать крюк,  чтобы  поднять
капитана Фолсома. Он сказал, что огонь  мешал туда пробиться. Но ведь Нейсби
свободно  прошел  к  радиостанции! И  еще  одна штука,  очень,  я бы сказал,
примечательная: он  утверждает,  что  когда  бежал к жилому  дому,  как  раз
взорвались  цистерны с горючим. Но если они только  начали  рваться,  то как
получилось, что дома -  те пять, что  были полностью уничтожены,  -уже вовсю
полыхали?.. А полыхали они потому, что были залиты горящим топливом, так что
первые взрывы  произошли задолго  до этого.  Между  прочим, получается,  что
Хьюсон практически ничего  и  не делал  во  время  пожара,  только оповестил
капитана Фолсома, который и без того уже все знал.
     - Да,  коммандер, из вас получился бы неплохой прокурор. Но не  кажется
ли вам,  что  против  Хьюсона  уж слишком много  улик? Разве  умный  человек
допустил  бы  это?  Не  кажется  ли вам,  что  он обязательно симулировал бы
героический поступок  или хотя  бы  активную  деятельность  во время пожара,
чтобы отвлечь от себя внимание?
     - Нет. Вы упустили из вида,  что у него не было никаких оснований ждать
расследования по поводу пожара.  Он  и не предполагал, что  может возникнуть
ситуация,  когда  ему - или кому-то  другому, не  имеет значения, - придется
объяснять свое поведение и оправдываться.
     - Я уже говорил и повторю снова. Такие  люди, как наш приятель, никогда
не надеются на  везение. Они  всегда действуют с учетом  того,  что их будут
выслеживать.
     -  С какой  стати их стали бы  выслеживать? -  возразил Свенсон. -  Как
вообще они могли предвидеть, что возникнут какие-то подозрения?
     - Значит, вы считаете, что они не могут догадываться, что мы идем по их
следу?
     - Да, я так считаю.
     - Вчера  вечером, когда на меня свалился тот проклятый люк, вы говорили
по-другому, - напомнил я. - Вы сказали тогда, что кто- то покушался на меня,
что это, мол, совершенно очевидно.
     - Слава тебе, Господи, что у  меня такая простая, непыльная работенка -
командовать атомной  подводной  лодкой, -тяжело  уронил Свенсон.  -  Честное
слово, я теперь  вообще не знаю,  что и думать... А как насчет  этого кока -
Нейсби?
     - Вы считаете, они с Хьюсоном сообщники?
     - Если мы  согласимся, что  те, кто спал  в камбузе и не  участвовал  в
преступлении, были убиты, а Нейсби остался жив, то так  и получается, верно?
Хотя... Черт побери, он же пытался спасти Фландерса и Брайса!
     -  Может,  это был  рассчитанный  риск. Он видел, как  Джереми  оглушил
Киннерда,  когда  тот  пытался  во  второй  раз  сунуться  в  радиорубку,  и
догадался, что тот остановит и его, если он изобразит такую попытку.
     -  А может,  Киннерд второй  раз тоже только делал вид, что  собирается
лезть в огонь, - сказал Свенсон.  - Ведь  Джереми и в первый раз пытался его
остановить.
     -  Все может  быть, - согласился я. - Но вот  насчет Нейсби.., Если  он
тот, кто нам нужен,  почему он сказал, что дверь в радиорубку не открывалась
из-за льда? И что ему пришлось туда  ломиться...  Это  отводит подозрения от
Киннерда и Джолли, а убийца  вряд ли что-нибудь сделал бы, чтобы очистить от
подозрения других людей.
     - Это безнадежно, - вздохнул  Свенсон.  - Говорю же вам: давайте запрем
это проклятое сборище под замок!
     - Да, это  будет очень умно, - сказал  я. - Да, давайте  так и сделаем.
Тогда уж точно нам никогда  не узнать, кто убийца. Поймите, тут все запутано
еще  хуже, чем вы  думаете.  Ведь вы еще  забыли про двух наиболее очевидных
преступников  -  Джереми и Хассарда.  Это  крепкие,  башковитые парни,  если
убийцы именно они, то у них хватит мозгов сообразить, что против  них нет ни
единой улики.  Хотя, конечно,  может быть и так, что Джереми не хотел, чтобы
кто-нибудь вообще  увидел  Фландерса  и Брайса,  и поэтому остановил Нейсби,
когда тот попытался забраться снова в камбуз. А может, и нет...
     Свенсон  откровенно  пожирал  меня  глазами.  А  ведь  когда  субмарина
потеряла управление и  шла ко льду, пройдя тысячефутовую отметку,  он только
слегка поднял брови. Но здесь было все иначе. Он сказал:
     - Ну, ладно, мы позволим убийце разгуливать на свободе,  пусть делает с
"Дельфином" что хочет. Вы завоевали мое полное доверие, доктор  Карпентер. Я
уверен, что  вы не  злоупотребите этим доверием.  Но  скажите мне еще  одну,
последнюю вещь.  Я убежден, что вы опытнейший  сыщик. Но меня  удивило  одно
упущение  в вашем допросе.  Вы  не  задали  один  ключевой  вопрос,  как мне
кажется...
     - Кто предложил перенести трупы в лабораторию, зная, что  в этом случае
его тайник будет в полной безопасности?
     - Прошу прощения, - грустно улыбнулся Свенсон. -У вас, разумеется, были
для этого причины.
     - Да,  разумеется. Вы не уверены,  знает ли убийца, что мы  идем по его
следу. Я уверен. Я точно знаю, что он этого  не знает. А вот если бы я задал
этот вопрос, он сразу бы догадался, почему этот вопрос был задан, и тогда бы
он точно знал, что я иду  по его следу. Кроме  того, я  полагаю,  что приказ
отдал капитан Фолсом,  хотя подбросил ему эту идею кто-то другой, причем так
хитро, что теперь и сам Фолсом этого не припомнит...

     Будь это несколькими месяцами раньше, в разгар арктического лета, когда
по  небу  еще  разгуливало  солнце, это был бы  великолепный денек. Но  даже
сейчас,  когда в  этих  широтах  солнце и  не  думало показываться, о лучшей
погоде  трудно было  и  мечтать.  За тридцать шесть часов, прошедших  с того
момента, как мы  с  Хансеном закончили  свой  безумный поход  к  "Дельфину",
перемены  произошли прямо-таки разительные.  Кинжальный восточный ветер стих
совершенно.  От  клубов  ледяной  пыли  не  осталось  и  следа.  Температура
поднялась  градусов на  двадцать, а видимость  для зимней  поры установилась
просто потрясающая.
     Свенсон, разделявший убеждения Бенсона насчет слишком тепличного образа
жизни экипажа, решил  воспользоваться  прекрасной погодой  и предложил  всем
свободным от вахты размять  ноги на  свежем  воздухе. Авторитет Свенсона был
так велик,  что к  одиннадцати  часам  утра  на  "Дельфине"  практически  не
осталось  ни  души, а  экипаж,  так много  слышавший  о  дрейфующей  станции
"Зебра",  разумеется,  не  удержался  от  искушения   посмотреть  на  лагерь
полярников,  вернее,  на его  останки, ради  которых они  и  прибыли сюда, к
вершине мира.
     Я пристроился к  небольшой  очереди  тех,  кто ждал  приема  у  доктора
Джолли.  Было  уже  около полудня, когда  он наконец  освободился  и занялся
собственными ожогами и обморожениями. Настроение  у него  было  отличное, он
уже освоился в медпункте так, будто хозяйничал там долгие годы.
     - Ну,  что, - обратился я  к нему, - соперничество лекарей оказалось не
таким уж и  острым? Я чертовски  рад, что  здесь  оказался третий врач.  Как
обстоят дела на медицинском фронте?
     -  Неплохо, старина,  неплохо, -жизнерадостно ответил  Джолли. - Бенсон
чувствует себя все  лучше, пульс, дыхание, кровяное  давление почти в норме,
обморок, я бы сказал, уже совсем  неглубокий.  У  капитана Фолсома пока  что
сильные боли, но угрозы для жизни никакой.  Остальные совсем окрепли, причем
даже  не  благодаря  нашему  медицинскому  содружеству: полноценное питание,
теплая постель и сознание безопасности сделали то, чего мы с вами никогда бы
не добились. И все-таки я очень доволен, ей- богу!
     - Ну  еще бы! - согласился я. - Почти все ваши друзья, кроме  Фолсома и
близнецов Харрингтонов, отправились вместе с экипажем на прогулку по льду, а
если бы им  предложили это еще пару дней  назад, боюсь, пришлось бы надевать
на них смирительную рубашку.
     - Да, способность  восстанавливать физические  и  духовные силы  у хомо
сапиенс  необычайно  велика, - благодушно отозвался Джолли. -  Порою даже не
верится, старина, ей-богу, не верится... А теперь давайте-ка  проверим  ваше
сломанное крылышко.
     И  он  взялся за дело,  а  поскольку я  был  его  коллегой, он, видимо,
считал,  что я приучен  к боли, и не  слишком со  мною  церемонился. Однако,
вцепившись  в ручку  кресла,  я призвал на помощь всю свою  профессиональную
гордость и не брякнулся на пол, точно кисейная барышня. Закончив, он сказал:
     - Ну, что ж, все нормально, меня беспокоят только Браунелл и Болтон, те
парни, которые остались на льду.
     - Я пойду с вами, - предложил я. - Коммандер Свенсон с нетерпением ждет
нашего диагноза. Он мечтает убраться отсюда как можно скорее.
     -  Я тоже, - горячо откликнулся Джолли. -  Но это понятно. А  коммандер
почему?
     -  Из-за льда. Никто не знает, когда  он вдруг начнет смыкаться.  А вам
что, охота провести здесь еще годик-другой?
     Джолли улыбнулся, потом подумал  пару секунд и перестал улыбаться.  И с
тревогой спросил:
     -  А сколько мы пробудем под этим проклятым льдом? Я хочу сказать, пока
не выберемся в открытое море?
     - Свенсон говорит: двадцать четыре  часа. Да вы не расстраивайтесь так,
Джолли. Поверьте, под ним - куда безопаснее, чем на поверхности.
     Недоверчиво  взглянув на меня, Джолли собрал  медицинскую  сумку,  и мы
вышли из медпункта. Свенсон ждал  нас в  центральном  посту. Мы протиснулись
через люки, спустились по скользкому склону и зашагали к станции.
     Большинство  экипажа  уже  возвращались  обратно.  Лица  почти  у  всех
встречавшихся  были угрюмые,  страдальческие,  они проходили мимо,  даже  не
глядя на нас. Я догадывался, отчего у них  такой вид: они отворили ту дверь,
которую следовало бы оставить закрытой.
     Из-за  резкого  подъема  температуры  снаружи и  круглосуточной  работы
обогревателей в жилом  домике  установилась относительная жара, наросты льда
на стенах и потолке растаяли без следа. Один из  больных, Браунелл, пришел в
сознание и теперь, поддерживаемый  одним из дежуривших здесь матросов, сидел
и пил бульон.
     - Ну вот! - обратился я к Свенсону. - Один готов к переноске.
     - Никаких сомнений, - торопливо подтвердил Джолли. Потом наклонился над
вторым, Болтоном, но через несколько секунд выпрямился и  покачал головой. -
А  этот  очень  плох,  коммандер,   очень  плох.  Я  бы  не  взял  на   себя
ответственность за его переноску.
     -  Что ж, придется  мне самому взять на  себя такую  ответственность, -
жестко отозвался Свенсон. - Давайте послушаем мнение другого врача.
     Конечно,  ему  следовало высказаться мягче,  дипломатичнее,  но ведь на
борту "Дельфина" скрывалось двое убийц, а Джолли  вполне мог оказаться одним
из них, и Свенсон не забывал об этом ни на секунду.
     Я виновато  взглянул на Джолли, пожал плечами и, склонясь над Болтоном,
тщательно,  насколько это позволила моя больная  рука, осмотрел  его.  Потом
выпрямился и сказал:
     -  Джолли прав. Он в очень плохом состоянии.  Но все же я считаю,  что,
возможно, он выдержит переноску на корабль.
     - Возможно?  - заартачился  Джолли. -  При лечении, нормальном  лечении
никакие "возможно" недопустимы!
     -  Я беру ответственность на себя,  - сказал Свенсон.  - Доктор Джолли,
буду вам  признателен, если вы возьмете на себя руководство транспортировкой
больных на  борт.  Я немедленно  предоставляю  в  ваше распоряжение  столько
людей, сколько потребуется.
     Джолли    попытался   было    протестовать,    но   все-таки    сдался.
Транспортировкой  больных он руководил  превосходно. Я задержался на станции
"Зебра",  наблюдая, как Ролингс с другими матросами  убирают обогреватели  и
фонари и сворачивают кабели, а после того как последний из них отправился на
"Дельфин" и я остался один, двинулся к сарайчику, где стоял трактор.
     Сломанный нож остался в бензобаке. Но пистолет и две обоймы исчезли. Их
мог взять любой, но только не доктор Джолли, которого я не выпускал из  поля
зрения ни на  секунду  с того момента, как он  сошел с корабля,  и  до того,
когда отправился обратно.
     В три часа пополудни наша подводная лодка  погрузилась под  лед и взяла
курс на юг, в открытое море.




     День  и  вечер  прошли  незаметно и  вполне  благополучно.  То,  что мы
задраили люки и покинули  с таким  - рудом найденную  полынью, имело важное,
можно даже сказать,  символическое значение.  Толстый  слой  льда  стал  для
нашего сознания как бы щитом,  отгородившим нас от  многострадальной станции
"Зебра",  от  этой  гробницы,  которая веками  и тысячелетиями  будет отныне
кружиться  вокруг  полюса, а  вместе  с  нею от  того ужаса и растерянности,
которые  обрушились  на  экипаж  за последние двадцать  четыре  часа.  Дверь
ледяного ада захлопнулась у нас за спиной. Дело было сделано, долг исполнен,
мы возвращались домой, и у моряков все сильнее чувствовалось облегчение, все
заметнее становилось радостное оживление и предвкушение заслуженного отдыха.
Общая атмосфера на корабле была веселой и даже слегка легкомысленной. Только
у  меня на душе не  было ни радости, ни покоя: слишком многое я оставил там,
позади.  Не  было  покоя  и  в  сердцах  Свенсона  и  Хансена,   Ролингса  и
Забринского:  они  знали,  что  вместе   с  нами  на  борту  плывет  убийца,
хладнокровный убийца  многих людей. Знал это  и  доктор Бенсон, но  пока что
Бенсона не приходилось брать в расчет: он все еще не пришел в сознание, и я,
совершенно непрофессионально, надеялся, что,  хотя бы в ближайшее время, так
и  не  придет.   Выходя  из  комы,  ища  дорогу   к  реальности  в  медленно
рассеивающемся тумане,  человек начинает бормотать все, что придет в голову,
и порой выбалтывает кое-что лишнее.
     Спасенные полярники  попросили разрешения осмотреть корабль,  и Свенсон
дал  на  это согласие. После  того,  что я рассказал  ему  утром, боюсь,  он
разрешил это с тяжелым сердцем, но на его улыбающемся лице не появилось даже
тени  сомнения.  Отказ в  этой  естественной просьбе  был  бы воспринят  как
неоправданная  обида,  тем  более  что  все тайны  "Дельфина"  были  надежно
упрятаны  от постороннего взгляда. Свенсон согласился не потому, что был так
изысканно воспитан:  отказ мог бы вызвать кое у кого  подозрение.  Экскурсию
сопровождал Хансен, увязался  с ним  и  я: не  столько  из любознательности,
сколько  из  желания  проследить,  как  наши спасенные будут себя вести.  Мы
обошли весь корабль, пропустив только реакторный отсек, куда никто вообще не
заходит, и отсек инерционных навигационных систем, куда доступ был  запрещен
даже  мне.  В  ходе  экскурсии я  держал в  поле  зрения  всех,  но особенно
внимательно  и  в  то  же  время  незаметно наблюдал  за  двумя полярниками.
Результат этого  наблюдения  был именно  тот,  какого я и  ожидал:  нулевой.
Впрочем,  смешно было даже надеяться,  что  мне  повезет  что-то обнаружить:
маска, которую носил  наш вооруженный  пистолетом приятель, давно приросла у
него к лицу  и  выглядела  вполне  естественной. И  все- таки  я  действовал
правильно: попытка  -  не  пытка, в  этой азартной игре  не  стоило упускать
малейший, самый ничтожный шанс.

     После ужина  я, как сумел, помог Джолли при  приеме больных.  Как бы ни
относиться к Джолли, но врач  он был превосходный. Умело и  ловко осмотрев и
перевязав  ходячих  пациентов, он  обследовал и  обработал  раны  Бенсона  и
Фолсома  и  наконец пригласил меня на корму, в  дозиметрическую лабораторию,
которая была освобождена от  приборов  и  оборудования для  четверых лежачих
больных: близнецов Харрингтонов, Браунелла и Болтана. Две  койки, стоявшие в
самом медпункте, занимали сейчас Бенсон и Фолсом.
     Болтон,  вопреки  предостережениям  Джолли,  довольно   легко   перенес
доставку  на  борт.  Впрочем,   во  многом  этому  способствовало  умелое  и
заботливое  участие  самого  Джолли.  Сейчас  Болтон  пришел  в  сознание  и
жаловался на сильную боль в обожженной правой руке. Джолли снял повязку, и я
увидел,  что рука и в  самом деле сильно изуродована, на ней не осталось  ни
клочка  кожи, а кроваво-красная  поверхность мышцы местами  уже  загноилась.
Разные  врачи  по-разному  лечат  ожоги.  Джолли предпочитал  накрывать  всю
пораженную поверхность алюминиевой фольгой с целебной мазью,  легонько затем
ее   прибинтовывая.  Проделав  эту  процедуру  с  Болтоном,  он  сделал  ему
обезболивающий  укол  и  дал  несколько  таблеток  снотворного,  после  чего
приказным  тоном  потребовал   у  дежурившего   здесь   матроса,  чтобы  тот
безотлагательно  докладывал ему  о  любом изменении, а  тем  более ухудшении
состояния  больного. Без  проволочек осмотрев других пациентов и сменив  где
надо повязки, Джолли свою работу на сегодня закончил.
     Закончил  работу  и я. За прошедшие  две  ночи  я  практически глаз  не
сомкнул: даже в те  немногие часы, что удалось выкроить сегодня, мне не дала
отдохнуть сильная боль  в руке. Когда я вернулся в каюту, Хансен уже спал, а
механика, как всегда, не было.
     В эту ночь я обошелся без снотворного.

     Я  проснулся в два часа. В голове клубился туман,  и чувствовал  я себя
так,  будто  проспал не больше пяти минут. Но проснулся я мгновенно и тут же
полностью пришел в себя.
     Впрочем,  тут  разве что мертвый  не  проснулся бы,  такую  бучу поднял
аварийный сигнал  над  койкой  Хансена. Этот высокий,  пронзительный, быстро
вибрирующий  свист  ножом  вонзился  в мои  панически  дрогнувшие барабанные
перепонки.  По  сравнению  с  этим  сигналом  даже  вопли  вестника  смерти,
разгулявшегося в старинном шотландском замке, показались бы детской забавой.
     Хансен   уже  вскочил  и   теперь  стремительно  одевался.  Я  даже  не
предполагал, что этот неторопливый, немногословный техасец  умеет так быстро
действовать.
     - Что это  за чертов свист? - набросился  я на него. Чтобы Хансен  меня
расслышал, мне пришлось кричать.
     - Пожар! - лицо у него было угрюмое и тревожное. - На корабле пожар. Да
еще подо льдом, чтоб его черти забрали!
     Еще  застегивая рубашку,  он  перепрыгнул  через мою  койку, с  треском
распахнул дверь и исчез.
     Пронзительный  свист   прекратился  так  же  внезапно,  как  и  возник,
наступившая  тишина,  точно бревно, обрушилась мне  на голову. Чуть погодя я
осознал, что это не простая тишина: исчезла вибрация, корпус подлодки замер.
Главные машины были остановлены. И тут я почувствовал еще кое-что: у меня по
спине  туда-сюда прошлись ледяные пальцы. Чем вызвана такая резкая остановка
ядерных  двигателей и что  с  ними  случилось  после  такой  остановки?..  О
Господи, подумал я. а вдруг пожар возник в реакторном отсеке?.. Я заглядывал
в атомное сердце корабля через толстое свинцовое  стекло контрольного люка и
видел то неземное, непостижимое для ума излучение, то беспорядочное кружение
синего,  зеленого  и  лилового,  которое можно было  назвать новым  "ужасным
светом"  человечества.  Что случится,  если  этот  ужасный  свет,  обезумев,
вырвется на свободу? Этого я не знал, но не сомневался, что поперек пути ему
лучше не становиться.
     Медленно, не  торопясь,  я  оделся.  Поврежденная  рука  затрудняла мои
действия, но время  я тянул не  потому.  Пусть корабль охвачен  огнем, пусть
ядерный  котел  вышел из  строя, но если превосходно обученный и руководимый
знающим  командиром  экипаж не в  состоянии справиться  с  одним  из  вполне
вероятных чрез- вычайных  происшествий, то  этому уж  никак не  поможет  моя
беготня a криком: "Что горит?.."
     Через три минуты после ухода Хансена я тоже вышел из каюты и направился
в центральный  пост: уж если где  и знали, как обстоят дела,  то  несомненно
именно здесь. В лицо мне ударили густая  волна  едкого  дыма и резкий голос,
кажется, Свенсона:
     - Заходите и закрывайте дверь.
     Я притворил дверь и огляделся. Во  всяком случае. попытался оглядеться.
Это было  нелегко. И не только потому,  что из глаз тут же покатились слезы,
будто  мне  в  лицо  швырнули  горсть  молотого  перца. Все  помещение  было
заполнено густым зловонным дымом,  куда более плотным и удушливым, чем самый
сильный  лондонский  смог.  Я едва различал  предметы в  радиусе  нескольких
футов,  но,  похоже, все  члены  экипажа  находились  на своих местах.  Одни
задыхались, другие давились  от кашля, кто-то  вполголоса костерил судьбу, и
все обливались слезами, но ни паники, ни растерянности я не заметил.
     - Вам бы лучше оставаться снаружи,  - сухо заметил Свенсон. - Извините,
что рявкнул на вас, доктор, но мы  стараемся ограничить распространение дыма
насколько это возможно.
     - Где пожар?
     -  В  машинном  отделении. -Свенсон  вел себя так. словно  беседовал  о
погоде на веранде собственного дома.  - Где именно, мы  пока  не  знаем. Это
очень плохо. Во  всяком случае, дыма много.  Мы  не  знаем, силен ли  огонь,
потому  что не можем его обнаружить. Механик докладывает, что у них там даже
собственную ладонь разглядеть трудно.
     - Машины, -произнес я. - Они остановлены. Что-то не так? Свенсон протер
глаза  носовым  платком,  перекинулся  парой   слов  с  матросом  в  тяжелом
прорезиненном костюме и с защитной маской в руке и снова повернулся ко мне.
     - Опасность  испариться нам пока что не  грозит,  если вы  это имеете в
виду. - Ей-богу, он даже улыбнулся. - Ядерный реактор оборудован специальной
системой   безопасности.  Если  что-то  случается  непредвиденное,  урановые
стержни мгновенно,  буквально за тысячные  доли  секунды, опускаются вниз, и
ядерная  реакция тут же останавливается. Но  в этом  случае мы остановили ее
сами. Команда контрольного поста не различает даже шкалы приборов и не может
следить за положением  стержней. Так  что  выхода  не было, пришлось реактор
заглушить.  Команде  машинного отделения  приказано покинуть  свои  посты  и
укрыться в кормовом отсеке.
     Ну,  что ж, хоть что-то  да выяснилось. Нам не грозила  опасность  быть
разорванными  на  части  или  испариться  во  славу ядерного прогресса,  нам
предстояло умереть старым добрым способом - попросту задохнуться.
     - И что нам теперь делать? - спросил я.
     - Самое лучшее -  это немедленно всплыть на  поверхность.  Но, имея над
головой лед  толщиной в четырнадцать футов, это не так- то просто. Извините,
я сейчас...
     Он  заговорил  с  теперь уже полностью одетым в маску и защитный костюм
матросом,  державшим в руке небольшой приборчик с окошечком  и  шкалой.  Они
вместе направились  мимо штурманского столика  и  ледовой  машины  к тяжелой
двери,  открывающейся в  коридор, который вел в  машинное отделение. Отдраив
дверь,  они  с  силой  ее  толкнули,  матрос  в  защитной  одежде  нырнул  в
прихлынувшую  волну  плотного черного  дыма, и  дверь  за  ним  затворилась.
Свенсон задраил  ее, неуверенно, точно слепой, прошел обратно к своему месту
и снял с крюка микрофон.
     - Говорит капитан. -  Его  голос гулко прозвучал в центральном посту. -
Пожар возник в машинном отделении. Мы пока что не знаем, почему и что именно
загорелось: электрика, химикалии или жидкое горючее. Место  пож,ара тоже  не
установлено. Действуя по принципу "готовься к худшему", мы сейчас проверяем,
нет ли утечки  радиации... - Значит, понял я,  у матроса в руках был счетчик
Гейгера. - Если утечки радиации нет, мы проверим, как с утечкой пара, а если
и эта  проверка  даст отрицательный результат,  постараемся установить место
пожара.  Это нелегко:  как  мне  доложили, видимость там  почти  нулевая.  В
машинном   отделении  уже  отключены  все  электрические  системы,   включая
освещение, чтобы предотвратить возможность взрыва,  если ядерное горючее все
же  проникло в  атмосферу.  Мы  перекрыли  клапаны кислородной вентиляции  и
отключили машинное отделение от  системы очистки  воздуха, рассчитывая,  что
после выгорания  всего кислорода пожар  прекратится  сам собой. Курение пока
запрещено  до  особого  распоряжения.  Обогреватели,  вентиляторы  и  другие
электрические  приборы и системы, кроме линий связи, должны  быть немедленно
выключены, это  относится также к  музыкальному  центру и  холодильнику. Все
освещение, кроме  абсолютно  необходимого, также  немедленно  отключить. Все
передвижения ограничить до минимума. Я  буду вас информировать  о дальнейшем
развитии событий.
     Я почувствовал, что рядом  со мною кто-то стоит. Это был доктор Джолли.
Обычно  такой  жизнерадостный,  сейчас он выглядел мрачным и  удрученным, по
щекам у него катились слезы. Он страдальческим тоном обратился ко мне:
     - Трудновато дышать, а, старина? Сейчас я даже не слишком рад, что меня
спасли.  А все эти запрещения: не курить, не пользоваться электричеством, не
передвигаться - что это? Неужели то, чего я опасаюсь?
     - Боюсь, что так, - на вопрос Джолли ответил сам Свенсон. - Вот и  стал
реальностью кошмарный сон командира атомной  субмарины:  пожар подо льдом. В
этом  случае  мы  не просто  уравниваемся с обычной подводной  лодкой  -  мы
опускаемся  на  две ступени  ниже.  Во-первых,  обычная  субмарина вообще не
полезет  под  лед.  А  во-вторых,  у  обычных  лодок  были огромные  батареи
аккумуляторов, а значит, и вполне достаточный запас энергии, чтобы выбраться
из-подо льда.  А вот  наши резервные  аккумуляторы такие слабенькие, что  их
едва хватит на несколько миль.
     - Да, да, - кивнул Джолли. - А все эти "не курить",  "не передвигаться"
и прочее ...
     -  Я же сказал:  слабенькие  аккумуляторы.  А сейчас, к сожалению,  это
единственный   источник  энергии  для   питания  системы   очистки  воздуха,
освещения, вентиляции,  обогрева. Боюсь,  у  нас  на "Дельфине" скоро станет
довольно-таки  прохладно.  Не  курить и поменьше двигаться  -чтобы в  воздух
поступало  меньше  углекислого  газа.  Главная  причина,  почему  мы  должны
экономить  энергию:  она  потребуется   нам  для  обогревателей,  насосов  и
двигателей,  которые применяются  при  запуске  ядерного реактора.  Если  мы
израсходуем аккумуляторы до запуска ... Думаю, остальное понятно.
     -  Звучит не слишком ободряюще,  так  ведь, коммандер? - уныло  заметил
Джолли.
     - Да, конечно. Особых поводов для восторга у меня нет, - сухо отозвался
Свенсон.
     - Держу пари, - сказал я, - что вы отдали бы сейчас всю свою  пенсию за
чистую полынью.
     - Я бы отдал за это пенсии всех старших офицеров американского флота, -
уточнил  Свенсон. -  Если  бы нам  сейчас  подвернулась полынья, я бы тут же
всплыл  на  поверхность,  открыл  люк  машинного отделения,  подождал,  пока
большая  часть  дыма  выйдет наружу, запустил  дизели -  они  у нас забирают
воздух  прямо из машинного отделения - и запросто откачал бы остатки дыма. А
пока что мне от наших дизелей пользы - все равно что от фортепиано.
     - А как насчет компасов?
     -  Интересный   вопрос,   -  подтвердил  Свенсон.   -   Если   мощность
аккумуляторов упадет ниже  определенного  уровня, наши  гирокомпасы  системы
Сперри,  а также Н-6А, то есть инерционная система управления, просто выйдут
из  строя.  Тогда  мы  заблудимся.  Элементарно  потеряемся. В этих  широтах
магнитный компас совершенно бесполезен: стрелка просто бегает по кругу.
     - Значит, мы тоже будем бегать по кругу, - задумчиво произнес Джолли. -
Будем крутить  нескончаемые круги  под старым  добрым льдом. Так? О Господи,
коммандер, я и в самом деле жалею, что мы не остались на "Зебре".
     -  Мы  пока  что не погибли,  доктор... Да,  Джон?  -  обратился  он  к
подошедшему Хансену.
     - Насчет Сандерса, сэр, на ледовой машине. Можно дать ему респиратор? У
него глаза просто заливает слезами.
     -  Дайте  ему все  что  угодно, -  сказал Свенсон. - Только  пусть  как
следует наблюдает за льдом. Кстати, выделите ему кого- нибудь в помощь. Если
встретится полынья хотя бы толщиной с волосок, я буду туда пробиваться. Если
толщина   льда  снизится   до,  скажем,   восьми-девяти  футов,   немедленно
докладывайте.
     -  Торпедой?  -  спросил Хансен.  - Вот  уже три часа  мы  не встречаем
достаточно тонкого льда. А на  такой скорости нам  не сыскать его и  за  три
месяца. Я сам буду нести там вахту. Все равно я больше ни на что не гожусь с
такой вот рукой.
     -  Спасибо.  Но  сначала  передайте механику Харрисону, чтобы  выключил
системы поглощения  углекислоты и сжигания  окиси  углерода. Надо  экономить
каждый ампер. К тому же нам, современным неженкам, совсем не вредно хлебнуть
чуть-чуть лиха, как тем старинным подводникам, когда они засиживались на дне
часов на двадцать.
     - Не  слишком ли суровое испытание для наших  больных?  -  заметил я. -
Бенсон  и  Фолсом в медпункте,  близнецы  Харрингтоны, Браунелл  и  Болтон в
дозиметрической лаборатории. Для их организма зараженный воздух - это лишняя
нагрузка.
     - Да, я понимаю, кивнул Свенсон. - Мне чертовски жаль. Позднее, когда -
и  если - воздух совсем испортится,  мы включим систему очистки воздуха - но
только там, в медпункте и лаборатории...
     Он умолк и  повернулся  к внезапно открывшейся  кормовой двери,  откуда
хлынула новая волна ядовитого дыма. Из машинного отделения вернулся матрос в
защитном  костюме, и,  несмотря на то, что  глаза у  меня  в этой  удушливой
атмосфере  щипало   до  слез,  я  мигом  определил,  что  состояние  у  него
препаршивое. К вошедшему тут же бросились Свенсон и несколько матросов, двое
подхватили его и втащили в центральный пост, третий быстро захлопнул тяжелую
дверь, отрезав доступ зловещему черному облаку.
     Свенсон  стащил с матроса защитную маску. Это был Мерфи, тот, с которым
мы закрывали крышку  торпедного  аппарата. Подобная  работенка,  подумал  я,
всегда достается людям вроде Мерфи и Ролингса.
     Лицо  у матроса позеленело, глаза закатились, он судорожно хватал  ртом
воздух и определенно находился в полуобморочном состоянии. Но, очевидно,  по
сравнению  с  машинным   отделением  атмосфера  в  центральном  посту  могла
показаться чистейшим горным воздухом, так что уже через  полминуты дурнота у
него  из головы  выветрилась, и,  сидя в  кресле,  он даже сумел  изобразить
кривую улыбку.
     - Прошу прощения, капитан, - отдуваясь,  произнес он. - Этот респиратор
не рассчитан  на такой дымище, как  в машинном  отделении. Ну и картина там,
скажу я вам: настоящий ад!.. - Он  снова улыбнулся. - Но зато хорошие вести,
капитан. Утечки радиации нет.
     - А где счетчик Гейгера? - тихо спросил Свенсон.
     - Простите, сэр, куда-то задевался.  Я там тыкался, как слепой котенок,
честно,  сэр,  там в трех  дюймах ничего  не  разберешь.  Ну,  споткнулся  и
свалился в механический отсек.  Счетчик выпустил. Искал,  искал  -  нигде не
видать...  - Он открепил от плеча кассету с пленкой. - Но эта штука покажет,
сэр.
     - Пусть ее проявят немедленно... Вы все сделали отлично, Мерфи, - тепло
произнес Свенсон. - А теперь проваливайте в столовую. Там воздух куда чище.
     Через  пару  минут  пленка  была  проявлена, и  ее  тут  же принесли  в
центральный пост.  Свенсон  внимательно посмотрел ее, улыбнулся и облегченно
свистнул.
     - Мерфи  прав, утечки радиации нет. Слава Богу,  хоть тут повезло. Если
бы была... Ну, ладно, чего теперь об этом вспоминать.
     Открылась носовая дверь, и в центральный пост зашел еще  кто- то, дверь
за ним быстро захлопнулась. Я не разглядел, а угадал, кто это.
     - Старшина  торпедистов Паттерсон разрешил мне обратиться к вам, сэр, -
произнес Ролингс сугубо официальным тоном. - Мы только что видели  Мерфи, он
совсем как пьяный,  и мы со старшиной решили, что молокососов  вроде него не
стоит...
     - Как я понимаю, Ролингс,  вы вызываетесь следующим? - спросил Свенсон.
Груз  напряжения и ответственности тяжелым бременем лежал у него  на плечах,
но я заметил, что он с большим трудом сохраняет серьезность.
     - Ну, сэр, не то чтобы вызываюсь... В общем, кто там еще на очереди?
     - Наша команда торпедистов,  - подколол Свенсон,  -  всегда была о себе
чрезвычайно высокого мнения.
     - Пусть попробует кислородный аппарат для работы под водой, - предложил
я. - Эти респираторы, похоже, не слишком-то эффективны.
     - Утечка пара, капитан? -спросил Ролингс. - Вы хотите, чтобы я проверил
это?
     - Итак,  вы сами себя  выдвинули, сами проголосовали и  сами избрали, -
заметил Свенсон. - Да, именно утечка пара.
     - Мерфи вон тот костюмчик надевал? - Ролингс ткнул пальцем в лежащую на
полу защитную одежду.
     - Да. А что?
     - Если бы там была утечка пара, сэр, то на костюме осели бы капли.
     -  Возможно.  Но вполне  может  быть,  что дым и  копоть не  дают  пару
конденсироваться.  Или, может,  там  такая  жара, что  капли  тут  же  снова
испаряются.   Да   мало  ли   что  может  быть!..   Слишком   долго  там  не
задерживайтесь.
     - Ровно столько, сэр, сколько потребуется, чтобы оценить  обстановку, -
доверительно сообщил Ролингс. Он повернулся  к Хансену и  улыбнулся. -Тогда,
на ледяном поле, лейтенант,  вы меня приструнили, но уж теперь-то  ясно, как
божий день, что медаль я все-таки отхвачу. И принесу немеркнущую славу всему
кораблю, это уж точно!
     -  Если  торпедисту  Ролингсу  уже  надоело валять  дурака,  капитан, -
вступил в разговор Хансен, -  то у меня есть предложение. Я знаю, что  снять
маску  там он не  сможет.  Поэтому пусть  просто дает  вызов по телефону или
звонит по машинному телеграфу каждые четыре или  пять минут. Тогда  мы будем
знать, что с ним все  в  порядке. Если же он не позвонит,  кому-то  придется
идти на выручку.
     Свенсон кивнул. Ролингс надел костюм, кислородный  прибор  и  вышел.  В
третий  раз  за  последнее время  открывалась  дверь,  ведущая  к  машинному
отделению, и третий раз в центральный пост добавлялась новая порция черного,
режущего  глаза  дыма.  Дышать  становилось все  труднее, кто-то  уже  надел
защитные очки, а некоторые даже респираторы.
     Зазвонил телефон. Хансен взял трубку, коротко с кем-то переговорил.
     - Это Джек Картрайт,  шкипер. - Лейтенант Картрайт  следил за скоростью
корабля,  его пост  обычно располагался в отсеке  управления,  но оттуда ему
пришлось перебраться  в кормовой отсек.  -Похоже, из-за дыма  ему не удалось
пробиться, и он вернулся обратно в кормовой отсек. Он  докладывает, что пока
что все в порядке,  и  просит прислать респираторы или дыхательные  аппараты
для него и еще одного матроса: поодиночке в двигательный отсек не попасть. Я
дал согласие.
     - У меня на  душе было бы куда легче, если бы  Джек  Картрайт сумел там
провести  разведку  лично,  - признался  Свенсон. - Отправьте туда  матроса,
ладно?
     -  Можно,  я сам  туда отправлюсь? У  ледовой  машины  пусть  подежурит
кто-нибудь еще.
     Свенсон бросил взгляд на поврежденную руку Хансена,  заколебался, потом
кивнул.
     - Ладно. Но не задерживайтесь в машинном отделении, сразу же обратно.
     Через минуту Хансен был уже в  пути. Еще через пять минут  он вернулся,
снял  дыхательную аппаратуру. Лицо у  него  побледнело  и покрылось  каплями
пота.
     -  Горит  в двигательном отсеке, это точно, - угрюмо заявил  он. -  Там
жарче,  чем в  аду. Ни искр, ни пламени, но это не имеет значения: там такой
дымище, что в двух шагах доменную печь не разглядишь.
     - Ролингса видели? - спросил Свенсон.
     - Нет. А он еще не звонил?
     -  Два раза  звонил, но...  - Его прервал звонок машинного телеграфа. -
Ага, значит, с ним пока все в порядке... Как насчет кормового отсека, Джон?
     - Там чертовски плохая  видимость, хуже, чем здесь. Больным очень худо,
особенно  Болтону. Похоже, там  набралось  порядком дыма еще  перед тем  как
задраили дверь.
     -  Передай  Харрисону,  пусть  включит  систему  очистки. Но  только  в
лаборатории. Остальные пока потерпят.
     Прошло  пятнадцать минут. Пятнадцать  минут,  в  течение которых трижды
звонил  машинный  телеграф,  пятнадцать  минут,  в  течение  которых  воздух
становился все более зловонным и все менее пригодным для дыхания, пятнадцать
минут,  в  течение которых  в центральном  посту собралась  группа матросов,
снаряженная для  тушения  пожара.  И  вот,  наконец,  еще  одно  облако дыма
возвестило о том, что кормовая дверь открылась.
     Это был Ролингс. Он потерял столько сил, что ему пришлось помочь  снять
защитный костюм и аппаратуру для дыхания. По его бледному лицу струился пот,
а волосы и одежда были такие мокрые, словно  он только что вынырнул из воды.
Но он торжествующе улыбался.
     - Утечки пара  нет,  капитан,  это наверняка.  -  Чтобы  произнести эту
фразу, ему понадобилось трижды  перевести дух. -  А  пожар  - там, внизу,  в
механическом  отсеке. Искры  летят повсюду. Видно и пламя, но  не сильное. Я
засек, где оно находится, сэр. Турбина высокого давления  по  правому борту.
Горит обшивка.
     - Вы  получите свою медаль, Ролингс, - заявил Свенсон, - даже  если мне
придется взять за жабры все  наше начальство... -  Он повернулся к ожидавшей
приказа  пожарной  группе. - Вы сами все слышали. Турбина по  правому борту.
Четверо  в  одной  смене.  Максимум  пятнадцать  минут.  Лейтенант  Рейберн,
отправляйтесь   с   первой   сменой.  Ножи,  кувалды,   плоскогубцы,   ломы,
углекислотные  огнетушители. Обшивку сперва тушите, потом отдирайте.  Будьте
осторожнее, из-под обшивки может  вырваться пламя. Ну,  насчет  паропроводов
предупреждать  не  стану...  Все.  В  дорогу!  Смена  отправилась  выполнять
задание. Я обратился к Свенсону:
     - Я не совсем  понял. Как долго  это продлится?  Десять минут, четверть
часа? Он мрачно взглянул на меня.
     -  Как  минимум,  три, а то и  четыре часа.  Это  если  нам повезет.  В
механическом отсеке сам черт ногу сломит. Вентили, трубы, конденсоры, да еще
целые  мили  этих  проклятых паропроводов, к ним  только прикоснись - тут же
ошпаришь руку.  Там и в обычных- то  условиях  работать почти невозможно. Да
еще весь корпус турбины покрыт  толстым слоем  тепловой изоляции  - инженеры
устанавливали  его  на  веки  вечные.  Парням  придется сперва  сбить  пламя
углекислотными огнетушителями,  да  и  то это не  слишком-то поможет. Каждый
раз,  как  они отдерут верхний обугленный кусок, туда поступит  новая порция
кислорода, и пропитанная горючим изоляция снова заполыхает.
     - Пропитанная горючим?
     - В том-то и загвоздка, - воскликнул Свенсон.  - Движущиеся части любой
машины  требуют смазки. В  механическом отсеке полным- полно всяких машин, а
значит, полным-полно смазки.  А  эта тепловая  изоляция впитывает масло, как
губка. В любых условиях, даже когда атмосфера хорошо вентилируется, обшивка,
притягивает капли  машинного масла,  как магнит железные опилки. И впитывает
их, как промокашка.
     - И все-таки, отчего произошел пожар?
     -  Самовозгорание. Такие  случаи уже бывали.  Корабль прошел  уже свыше
пятидесяти  тысяч  миль,  так что  обшивка очень сильно пропиталась  маслом.
После  ухода со  станции  "Зебра"  мы  почти все время  идем  полным  ходом,
турбины, черт бы их побрал, сильно греются, вот и... Джон, от Картрайта  еще
ничего не слышно?
     - Ничего.
     - Он там уже добрые двадцать минут.
     -  Может быть... Но когда я уходил, он как раз начал  надевать защитное
снаряжение,  он  и  Рингман.  Так  что  они не  сразу  бросились в  машинное
отделение. Сейчас  позвоню в кормовой отсек... - Он переговорил по телефону,
нахмурился.  -  Из  кормового отсека  докладывают, что  они отправились  уже
двадцать пять минут назад. Разрешите проверить, сэр?
     - Оставайтесь здесь. Я не хочу...
     Не  успел он договорить,  как кормовая дверь с  треском  распахнулась и
оттуда, шатаясь,  вывалились  два  человека,  один  из  которых  поддерживал
другого. Дверь торопливо задраили,  с людей стащили маски. Матроса я  узнал:
он уже приходил с  Рейберном, а второй был Картрайт, старший офицер машинной
команды.
     - Лейтенант Рейберн отправил  меня с лейтенантом, -  доложил  матрос. -
Кажется, с ним не все в порядке, капитан...
     Диагноз  был  совершенно точен.  С ним  действительно  было  не  все  в
порядке.  Картрайт  находился  в  полубессознательном  состоянии, но  упорно
боролся с полным помрачением рассудка.
     - Рингман, - выдавил он из себя. - Пять минут... Пять минут назад... Мы
как раз шли обратно...
     -  Рингман,  -  тихо,  но  требовательно  повторил  Свенсон.  -  Что  с
Рингманом?
     - Он упал... Там внизу, в механическом отсеке... Я вернулся... вернулся
за ним, попытался втащить его наверх  по трапу. Он застонал... О Господи, он
вскрикнул... Я... Он... Картрайт едва не свалился со стула,  его подхватили,
посадили обратно. Я сказал:
     - Рингман. Или перелом, или отравление.
     - Черт его побери! -  тихо выругался Свенсон. - Чтоб им всем ни дна, ни
покрышки! Перелом. Там внизу... Джон, прикажите, пусть Картрайта перенесут в
матросскую столовую... Перелом!...
     -  Пожалуйста,  прикажите  мне   приготовить  защитное  снаряжение,   -
торопливо  вмешался  доктор   Джолли.  -   Я  сейчас  принесу  из  медпункта
медицинскую сумку доктора Бенсона.
     - Вы? - Свенсон покачал головой. - Очень благородно,  Джолли. Очень вам
признателен, но не могу...
     - Послушайте, старина, ну хоть разок плюньте вы на ваши уставы, - мягко
проговорил  Джолли. - Не забывайте, коммандер, я тоже с  вами на борту этого
корабля. Так что мы и потонем вместе, и спасемся тоже вместе. Короче - шутки
в сторону!
     - Но вы не знаете, как обращаться с этим снаряжением...
     - Не знаю - так научусь! Что тут сложного? - сурово бросил Джолли и, не
дождавшись ответа, вышел.
     Свенсон перевел взгляд на меня. На  нем  были защитные очки, но  они не
могли скрыть  его озабоченности. В его голосе прозвучала  необычная для него
нерешительность.
     - Как вы считаете...
     -  Ну,  конечно,  Джолли прав.  У  вас нет  выбора.  Если бы Бенсон был
здоров,  вы  бы  отправили  его туда,  не задумываясь.  Кроме  того,  Джолли
чертовски хороший врач.
     - Вы  не были там внизу, Карпентер. Это настоящие железные джунгли. Там
перебинтовать сломанный палец -и то не хватит места...
     - Скорее всего, доктор  Джолли  и не будет там ничего  перевязывать или
фиксировать.  Он  просто сделает  Рингману укол, тот отключится, и его можно
будет спокойно перенести сюда.
     Свенсон кивнул, поджал губы и отправился к ледовому эхолоту. Я  спросил
у Хансена:
     - Ну, что, плохи наши дела?
     - Да, дружище. Но  я  бы  выразился иначе: дела хуже некуда. Вообще-то,
воздуха нам хватило бы  на шестнадцать часов. Но сейчас почти половина этого
запаса отсюда до самой кормы практически непригодна для дыхания. Остатка нам
хватит  на  несколько  часов. Шкиперу  приходится вести бой  сразу  на  трех
фронтах.  Если  он  не  включит  систему  воздухоочистки,  то  работающие  в
механическом  отсеке  люди  ни  черта  не смогут  сделать.  Видимость  почти
нулевая, да еще дыхательные аппараты  - парни действуют практически вслепую,
почти точно так же, как под водой. Но  если он включит воздухоочиститель, то
в машинное отделение пойдет кислород, и огонь вспыхнет  с новой силой. Кроме
того, уменьшится запас энергии, которая нужна для запуска реактора.
     - Все это весьма  утешительно, - откликнулся я. - А сколько времени вам
потребуется, чтобы запустить реактор?
     - Не  меньше часа. Это  после того, как пожар будет потушен и все будет
досконально проверено. Не меньше часа.
     - Свенсон сказал, что на тушение пожара уйдет три или даже четыре часа.
Ну,  возьмем  пять.  Это очень много. Почему он не потратит немного энергии,
чтобы поискать полынью?
     - Слишком большой  риск. Я согласен со шкипером. Не стоит искать лишних
приключений на свою голову.
     В  центральный  пост,   кашляя  и  отплевываясь,  вернулся   Джолли   с
медицинской сумкой и стал надевать защитное снаряжение. Хансен  показал ему,
как управляться  с  дыхательным  аппаратом. Джолли, кажется,  все  усвоил. В
сопровождающие  ему  был  выделен  Браун,  тот  самый матрос,  что  привел в
центральный пост лейтенанта  Картрайта. Джолли даже не представлял себе, где
находится трап, ведущий из верхнего этажа машинного отделения в механический
отсек.
     - Действуйте как можно быстрее,  - предупредил Свенсон. - Не забывайте,
Джолли,  вы  не  имеете практики в таких делах. Жду вас обратно через десять
минут.
     Они возвратились ровно через четыре минуты. Но не принесли  потерявшего
сознание  Рингмана. Без сознания  оказался сам доктор Джолли, Браун приволок
его обратно в центральный пост.
     - Не могу  толком сказать, что случилось,  -  отдуваясь, доложил Браун.
Его трясло от перенапряжения: Джолли весил больше него фунтов на тридцать. -
Мы только-только  зашли  в  машинное отделение и закрыли дверь, я  показывал
дорогу. И тут  вдруг доктор Джолли упал прямо на меня - я так думаю,  он обо
что-то споткнулся. Сшиб меня с ног.  Когда я поднялся,  он лежал на палубе и
не двигался.  Я направил на него луч фонарика - а он весь  холодный. И маска
порвана. Я его в охапку и сюда...
     -  Вот что я  вам скажу, -  задумчиво произнес Хансен -  Для медиков на
"Дельфине"  наступили   тяжелые  времена...   -  Он  угрюмо  проследил,  как
безжизненное тело  доктора  Джолли тащат  к кормовой  двери,  где воздух был
относительно чище.  -  Теперь все  три наших лекаря  вышли  из строя.  Очень
кстати, не так ли, шкипер?
     Свенсон промолчал. Я обратился к нему:
     - Этот укол Рингману - вы-то сами знаете, что давать, как и куда?
     - Нет.
     - А кто-нибудь из экипажа?
     - Что  толку об  этом говорить, доктор Карпентер? Я  открыл медицинскую
сумку, принесенную Джолли, пошарил среди бутылочек и флакончиков, нашел, что
надо, продезинфицировал шприц и сделал  себе  укол в  левую  руку, чуть выше
повязки.
     - Обезболивающее,  -пояснил я.  - Рука болит, а мне сейчас  понадобятся
все пальцы... -  Я  бросил  взгляд на  Ролингса, который уже  пришел в себя,
насколько  это  было возможно  в  такой зараженной  атмосфере. - Как вы себя
чувствуете?
     - Чуток передохнул. - Он встал и поднял  свое дыхательное снаряжение. -
Не паникуйте, док. Имея рядышком торпедиста первого класса Ролингса...
     -  В  кормовом  отсеке  у  нас полно  свежих людей,  доктор  Карпентер,
возьмите их - остановил его Свенсон.
     -  Нет, Ролингс. Это  для его же пользы. Может, он отхватит за нынешнюю
работенку сразу две медали.
     Ролингс ухмыльнулся и  натянул на голову маску  Через две минуты мы уже
находились в двигательном отсеке.
     Здесь было невыносимо жарко, и видимость, даже  с фонарем, не превышала
восемнадцати  дюймов, но в  остальном  дела обстояли  не  так  уж  и  плохо.
Дыхательный   аппарат   действовал  отлично,  и  я  чувствовал  себя  вполне
нормально. Разумеется пока.
     Ролингс  схватил  меня   за  локоть  и  подвел  к  трапу,   ведущему  в
механический  отсек.   Я  услышал   пронзительное  шипение  огнетушителей  и
огляделся, чтобы определить, откуда оно доносится. Как жаль, подумалось мне,
что в средние века не существовало подводных лодок: открывшееся передо  мною
зрелище наверняка вдохновило бы Данте написать еще одну главу своего  "Ада".
Над  огромной турбиной по правому борту покачивались два мощных  прожектора,
чьи лучи  едва пробивались сквозь густой дым, испускаемый обугленной, но все
еще  тлеющей теплоизоляцией. Вот кусок изоляции покрылся толстым слоем белой
пены:  подаваемая под давлением углекислота немедленно замораживает  все,  с
чем соприкасается. Матрос с огнетушителем  отступил назад, а трое других тут
же заняли  его место  и  принялись в клубящейся полутьме кромсать и отдирать
испорченную обшивку. Но едва какой- то  пласт отвалился, как нижний слой тут
же  вспыхнул,  пламя  поднялось выше роста  человека,  и  одетые  в защитное
снаряжение фигуры отшатнулись прочь, как от сатаны, готового превратить их в
пылающие факелы.  И  снова  вперед  выступил  человек с огнетушителем, снова
нажал  на рычажок, снова  ударила струя углекислоты,  снова  пламя дрогнуло,
рассыпалось  искрами  и  погасло,  задушенное коричневато-белым  пузырящимся
покрывалом... Эта процедура повторялась опять и опять. Заученные движения ее
участников,  клубы дыма, яркий свет  прожекторов, сыплющиеся вокруг искры  -
все это напоминало таинственные обряды давно сгинувших зловещих культур, где
жрецы совершали кровавые жертвоприношения у огненного языческого алтаря.
     Мне стало ясно, что Свенсон прав: при такой изматывающей, но вынужденно
неторопливой  работе   пожарников  сбить  огонь  за  четыре  часа  было   бы
великолепным достижением. Только вот какой воздух будет на "Дельфине" к тому
времени?.. Я постарался отогнать от себя эту мысль.
     Человек  с огнетушителем,  это был Рейберн, заметил  нас, оторвался  от
дела и провел меня сквозь переплетение труб и конденсоров туда, где свалился
Рингман. Он лежал на  спине, не двигаясь,  но  был в сознании: под защитными
очками я заметил,  как  мечутся  его зрачки. Я наклонился к  нему,  прижался
маской к его маске.
     - Нога? - крикнул я. Он кивнул.
     - Левая?
     Он  снова  кивнул,  потом  осторожно потрогал больное место  чуть  выше
колена. Я открыл медицинскую сумку, достал  ножницы и вырезал  ему дырку  на
рукаве. Теперь  шприц  - и через две  минуты Рингман  уже  спал.  С  помощью
Ролингса я  наложил шины и кое-как перевязал больному ногу. Двое из пожарной
команды  помогли нам  поднять его  по  трапу, а там уже  мы сами с Ролингсом
потащили  его  по коридору над реакторным отсеком. Вот теперь я ощутил,  что
дышать мне нечем, ноги подкашиваются, а тело обливается потом.
     Едва очутившись в центральном посту, я стащил защитную маску и принялся
неудержимо  кашлять  и чихать, из глаз ручьем потекли слезы. За те несколько
минут, что мы отсутствовали, воздух здесь страшно ухудшился.
     Свенсон обратился ко мне:
     - Спасибо, доктор. Как там дела?
     - Очень плохо. Терпеть можно, но с трудом,  Я думаю,  десяти  минут для
смены пожарников больше чем достаточно.
     - Пожарников у меня полно. Пусть будет десять минут.
     Пара  коренастых  матросов отнесла  Рингмана  в медпункт. Ролингсу было
приказано  отправляться отдыхать в сравнительно  чистой атмосфере матросской
столовой  в носовой части корабля, но он предпочел  задержаться в медпункте.
Взглянув на мою перевязанную руку, заметил:
     - Три руки лучше, чем одна, даже если две из них принадлежат Ролингсу.
     Бенсон метался  по  койке, что-то временами  бормотал, но  по- прежнему
находился  без сознания. Капитан Фолсом спал, причем очень глубоко, это меня
удивило, но  Ролингс пояснил, что в  медпункте нет аварийной сигнализации, а
дверь звуконепроницаемая.
     Мы  устроили  Рингмана  на  операционном  столе,  и   Ролингс  большими
хирургическими ножницами разрезал ему левую штанину. Дело обстояло не так уж
и  плохо: треснула  большая  берцовая  кость,  ничего  сложного.  С  помощью
Ролингса  мне  удалось  наложить  фиксирующую  повязку. Я  даже  не  пытался
поместить ногу  больного  в вытяжку, пусть  это лучше сделает  Джолли, когда
придет в себя, у него обе руки в порядке.
     Мы  как раз  закончили дело,  когда  зазвонил телефон.  Ролингс  быстро
поднял трубку, чтобы не разбудить Фолсома, коротко переговорил.
     - Центральный пост, - сообщил он. По его окаменевшему лицу я понял, что
новость, которую он  собирается мне сообщить, не принесет радости. - Это вам
передали. Насчет  Болтона,  того  больного  в  дозиметрической  лаборатории,
которого перенесли вчера со  станции  "Зебра". Так  вот, он умер. Около двух
минут  назад...  -  Он сокрушенно покачал  головой.  -  О Господи, еще  одна
смерть!..
     - Нет, - уточнил я. - Еще одно убийство.




     "Дельфин"  превратился в  ледяную гробницу.  В полседьмого утра,  через
четыре  с  половиной часа после  начала пожара, на  корабле  был только один
мертвец - Болтон. Но глядя воспаленными, затуманенными  глазами на сидящих и
лежащих  по  всему центральному посту людей - стоять уже  никто  не  мог.  я
понимал,  что  через  час,  самое  большее  через  два  у  Болтона  появятся
последователи.  Если  условия  не  изменятся,  то  не позднее  десяти  часов
"Дельфин" станет огромным могильником, не сохранившим даже искорки жизни.
     Как   корабль,  "Дельфин"  был   уже   мертв.  Ритмичный  рокот  мощных
двигателей,  низкое  гудение  воздухоочистки,  характерный   шорох  сонаров,
перестук в  радиорубке, тихое  шипение воздуха, веселые мелодии музыкального
автомата, жужжание вентиляторов, лязг и стук посуды на камбузе, человеческие
шаги  и  разговоры  -  все  эти  звуки  живого  корабля умерли, казалось бы,
навсегда. Звуки умерли, сердце  корабля умолкло, но на смену этому пришла не
тишина,  а то, что хуже  тишины, то, что  свидетельствовало  не о жизни, а о
медленном умирании:  частое, хриплое,  торопливое дыхание  страдающих людей,
жадно сражающихся за каждый глоток воздуха, за свою дальнейшую жизнь.
     Борьба за воздух.  Вот ведь в чем ирония: в гигантских цистернах таился
еще  огромный запас  кислорода.  На борту  имелись  и дыхательные  аппараты,
аналогичные нашим  британским, которые подают азотно-кислородную смесь прямо
из  цистерн,  -но  их  оказалось  слишком  мало,  и  каждому  члену  экипажа
разрешалось по  очереди всласть подышать  только две минуты. А все остальное
время моряки пребывали в мучительной  непрекращающейся агонии, которая могла
закончиться лишь одним - смертью. Были еще портативные дыхательные аппараты,
но они предназначались только для пожарников.
     Кислород  все  же  просачивался  из цистерн в жилые отсеки,  но  это не
улучшало  положение: росло  атмосферное давление, и  дышать  становилось все
труднее и труднее.  Весь кислород планеты  не  мог  бы  нам  помочь, пока  в
воздухе повышался  уровень судорожно выдыхаемой нами  углекислоты. В обычных
условиях воздух на "Дельфине" очищался и обновлялся через каждые две минуты,
но   гигантский    двухсоттонный    кондиционер    пожирал   слишком   много
электроэнергии, а  по оценке электриков запас ее в наших батареях и без того
подошел к  опасной черте.  Поэтому концентрация углекислого  газа постепенно
приближалась к смертельной, и мы ничего не могли с этим поделать.
     А  ведь  были еще  фреон и  водород,  которые  выделялись  холодильными
агрегатами   и  аккумуляторами,  их   уровень  в  атмосфере  тоже  постоянно
увеличивался. Хуже того, дым по всему кораблю настолько сгустился,  что даже
в  носовых отсеках  видимость  упала  до нескольких футов, и бороться с этим
было нечем, потому что электростатические очистители  воздуха тоже требовали
энергии, а когда их все  же порою включали,  им не  хватало мощности,  чтобы
справиться  с  таким количеством сажи  и копоти. Каждый  раз, когда  дверь в
машинное отделение открывалась - а это  случалось все чаше и  чаще,  так как
силы пожарников  тоже были  на пределе,  -  по всей  субмарине прокатывались
волны  зловонного  ядовитого дыма. Пожар в  механическом отсеке уже два часа
как удалось  потушить,  но остатки тлеющей обшивки испускали, казалось, даже
больше смрада, чем прежде.
     Но  самую грозную опасность представлял  растущий уровень  содержания в
воздухе окиси углерода, этого смертельного, всепроникающего газа, который не
имеет ни  цвета,  ни вкуса, ни запаха и убийственно воздействует  на красные
кровяные тельца. Нормальная концентрация окиси  углерода на борту "Дельфина"
составляла  до тридцати  долей на миллион, но сейчас  она уже  поднялась  до
четырех, а то  и пяти  сотен.  Когда  она вырастет до тысячи, ни  одно живое
существо не протянет больше минуты.
     И наконец холод. Как  мрачно напророчил коммандер Свенсон,  температура
"Дельфина",   дрейфующего   с   остывшими   паропроводами   и   выключенными
обогревателями,  опустилась до температуры  окружающего нас океана,  так что
холод стоял  собачий.  В абсолютных  величинах это было не так-то и страшно:
всего  каких- то два  градуса ниже нуля по шкале Цельсия. Но на человеческий
организм  это  действовало  разрушительно. Надо  учесть, что  у  большинства
моряков теплой одежды  не было совсем - в нормальных условиях температура на
"Дельфине"  поддерживалась в районе  22 градусов  Цельсия,  - и что им  было
запрещено, да и сил не  хватало  двигаться,  чтобы  хоть как-то  бороться  с
холодом,  а  вся энергия, так стремительно  утекавшая из их  слабеющих  тел,
тратилась на то, чтобы заставить мышцы грудной клетки втягивать в легкие все
больше и больше режущего горло воздуха, и  на выработку биологического тепла
ее уже не оставалось. Было в самом буквальном смысле слова слышно, как  люди
дрожат, как  судорожно  трясутся  у  них конечности,  заставляя  вибрировать
палубу и переборки, как стучат у матросов зубы, как некоторые  из них, дойдя
до крайности, тихо  плачут без  слез  от бессилия  и  сырого, пронизывающего
холода. Но все эти  проявления человеческой жизни поглощал один доминирующий
звук, от которого мурашки бежали по коже: негромкий, сиплый, свистящий стон,
издаваемый  людьми, которые  с  силой втягивали  воздух в свои агонизирующие
легкие.
     В  эту  ночь  каждому  на "Дельфине",  кроме больных да нас с Хансеном,
ставших, хотя, как мы надеялись, и временно, калеками, довелось спуститься в
механический отсек,  чтобы сразиться  с огненным демоном. Число пожарников в
смене постепенно возросло с четырех до восьми, а время работы уменьшилось до
трех-четырех минут, так  что  эффективность  должна была  бы увеличиться, но
из-за мрака, ставшего  поистине  адским, из-за  густеющего,  мазутно-черного
дыма, а главное, из-за тесноты и  загроможденности отсека оборудованием дело
шло до безумия медленно. А тут  еще и  страшная слабость, которая  одолевала
всех нас: у молодых мужчин сил оставалось, как у малых детей,  и они чуть не
плакали, отчаянно, но без каких-либо  видимых результатов  вороша  и отдирая
дымящиеся куски теплоизоляции.
     Я  побывал  в  механическом  отсеке  только  раз,  в  5.30 утра,  когда
вытаскивал сломавшего  ногу матроса, но знал, что никогда в жизни не  забуду
того, что  там увидел:  мрачные,  призрачные  фигуры  в мрачном, призрачном,
клубящемся мире,  шатающиеся  и  спотыкающиеся,  точно зомби  в  полузабытом
ночном  кошмаре,  гнущиеся, оступающиеся  и  падающие на палубу, в  какие-то
провалы,   заполненные  сугробами  пенящейся  углекислоты  и   бесформенными
дымящимися лохмотьями  отодранной от корпуса турбины тепловой изоляции. Люди
на пределе,  люди в  крайней стадии изнеможения. Одна  вспышка пламени, одна
вспышка  такого   древнейшего  элемента,  как  Время,  -  и  все   блестящие
технологические достижения двадцатого века сведены к нулю, и рамки выживания
человека,  так расширившиеся  с  появлением  ядерного  топлива,  моментально
сужены до предысторических масштабов.
     Каждый  час  ночи  приближал  человека  к  смерти,  никто  из   экипажа
"Дельфина" не  сомневался  сейчас в  этом. Разве что  доктор  Джолли. Он  на
удивление  быстро  справился с  последствиями  своего  неудачного  похода  в
механический отсек и появился в центральном посту уже через несколько секунд
после того, как я покончил со сломанной ногой Рингмана.  Он тяжело воспринял
известие  о  смерти Болтона, но  ни словом, ни взглядом не дал понять нам со
Свенсоном, что именно мы несем ответственность за гибель  этого полярника. -
В  благодарность за это Свенсон,  по-моему, уже собирался покаяться,  что не
прислушался к предостережению доктора Джолли и заставил перенести на корабль
человека, балансировавшего на  грани  жизни и смерти, но  в этот  момент  из
машинного отделения прибыл  пожарник, доложивший, что еще один из  его смены
поскользнулся и не  то вывихнул, не  то  сломал  ногу  в щиколотке. Это  был
второй за сегодняшнюю ночь серьезный  случай в механическом  отсеке, если не
считать ушибов, синяков и  царапин. Джолли схватил один из лежащих под рукой
дыхательных аппаратов  и, прежде  чем мы  сумели  его  остановить, исчез  за
дверью.
     Вскоре мы уже и счет  потеряли  его  походам. Их  было по меньшей  мере
пятнадцать, а скорее всего, много  больше: к шести утра голова у меня совсем
перестала варить. Недостатка  в клиентах у него, разумеется, не было. И  вот
ведь  какой  парадокс  -  два диаметрально  противоположных  вида  поражения
наиболее часто встречались этой ночью: ожоги и обморожения. Ожоги от горящей
обшивки, а потом, позднее, от паропроводов  - и обморожения  от углекислоты,
попадавшей на лицо и руки. Джолли ни разу не отка зался поспешить на помощь,
даже после  того как  сам основательно треснулся  головой о трубу или балку.
Время  от времени он горько корил "старину-капитана" за то, что тот  вытащил
его  из  тишины  и  покоя  станции  "Зебра", бросал незамысловатые  шуточки,
надевал маску и отправлялся в новую вылазку. Дюжина самых  пламенных речей в
парламенте  и  конгрессе не  сделала  бы для  укрепления  англо-американской
дружбы больше, чем сделал за одну эту ночь неутомимый доктор Джолли.
     Примерно в 6.45 утра в центральный пост заявился  старшина  торпедистов
Паттерсон. Конечно же, он зашел через дверь, но  оттуда, где между Свенсоном
и  Хансеном  сидел на  палубе  я,  разглядеть  дверь  было  уже  невозможно.
Паттерсон  подполз к  Свенсону  на четвереньках,  голова  у него моталась из
стороны  в  сторону,  он то и дело  заходился  в кашле  и  дышал с  частотой
пятьдесят   вдохов  в  минуту.  На  нем   не  было  защитной  маски,   и  он
безостановочно дрожал всем телом.
     - Надо что-то делать,  капитан, -хрипло проговорил он. Слова вылетали у
него изо  рта без всякого порядка, как  при выдохе, так  и  при вдохе: когда
дыхание затруднено, речь всегда запутывается. - Семь человек уже лежат между
носовым торпедным отсеком и матросской столовой. Им очень худо, капитан.
     - Спасибо,  старшина, - Свенсон тоже был без маски и чувствовал себя не
лучше Паттерсона,  грудь  его  тяжело  вздымалась, в горле хрипело, по серым
щекам  обильно  стекали  пот  и  слезы.  - Как  только  сможем,  обязательно
что-нибудь сделаем.
     - Надо добавить кислорода, - вмешался я.  - Прикажите  срочно  добавить
кислорода в атмосферу на корабле.
     - Кислорода? Больше кислорода? - Свенсон покачал  головой. - Давление и
так слишком высокое.
     - Давление их не убьет. -  Я жестоко страдал от холода и режущей боли в
груди  и  глазах,  мой  голос  звучал  так  же  странно,  как и  голоса моих
собеседников. -  Их  убьет окись углерода. Она убивает  их  уже сейчас. Надо
поддерживать  соотношение  кислорода  и окиси углерода. Сейчас  этой  отравы
слишком много. Она постепенно прикончит всех нас.
     - Добавить  кислорода, -  приказал  Свенсон. Даже это  небольшое усилие
далось ему нелегко. - Добавить кислорода...
     Тут  же были открыты клапаны, и кислород  с  шипением стал  поступать в
центральный пост и  во все жилые отсеки. Давление резко подскочило, в ушах у
меня  щелкнуло - но больше ничего особенного  я не ощутил.  Дышать  легче не
стало, и  это впечатление  подтвердилось, когда через  какое-то время  снова
приполз Паттерсон, выглядевший еще слабее,  чем в прошлый  раз, и прохрипел,
что уже дюжина матросов потеряла сознание.
     Я  отправился вместе с Паттерсоном, прихватив  один из немногих еще  не
израсходованных  кислородных аппаратов, и  дал всем  находящимся  в обмороке
подышать  пару  минут,  но все это помогало, как  мертвому припарки:  чистый
кислород приводил их в чувство, но стоило снять  маску, как они тут же снова
впадали  в  беспамятство.  Я  вернулся  в  центральный пост,  словно проведя
несколько минут в  мрачной темнице,  битком набитой обессилевшими, теряющими
сознание узниками. Я  и  сам уже  с  трудом  держался  на  ногах. Интересно,
мелькнуло у меня в голове, чувствуют ли и все остальные, как жаркий огонь из
легких распространяется по всему телу, замечают ли они, как меняется цвет их
лиц и  рук,  как проступают на  коже  пурпурные пятна,  первые  безошибочные
признаки отравления окисью  углерода. Я обратил внимание,  что Джолли до сих
пор не вернулся  из  машинного отделения, похоже, он изо всех  сил  старался
помочь тем,  кто, слабея  и теряя способность  к самоконтролю, мог причинить
вред себе и своим товарищам.
     Свенсона   я  нашел   на  прежнем  месте,  он  сидел,  прислонившись  к
штурманскому  столику.  Когда  я  пристроился  между  ним  и  Хансеном,   он
приветствовал меня бледной улыбкой. - Ну,  как  они, доктор? - прошептал он.
Но даже шепот у него казался непоколебимо-твердым. "Вот это уверенность, вот
это  спокойствие, вот  это глыбища! -  подумалось мне. - Ни единой трещинки.
Вам  повезет, если  за всю свою  жизнь  вы встретите  хотя  бы одного такого
человека, как Свенсон."
     -  Дело  плохо, - ответил я ему. Для  врачебного  диагноза это  звучало
скуповато, но суть была ясна, да и энергию на болтовню транжирить не стоило.
- В течение этого часа первый человек умрет от отравления окисью углерода.
     - Так скоро? - И в голосе, и в покрасневших, опухших, слезящихся глазах
появилось  удивление.  - Не  может  быть,  доктор. Она  ведь  только  начала
действовать...
     - Да, так скоро, - ответил я.  - Окись углерода действует очень быстро.
В  течение часа погибнут  пятеро. За два  следующих  часа -  пятьдесят.  Как
минимум пятьдесят.
     - Вы лишаете меня выбора,  - пробормотал Свенсон. - И все же спасибо...
Джон, где наш старший механик? Пробил его час.
     - Сейчас вызову.
     Хансен с трудом, точно умирающий  старик со смертного одра, поднялся на
ноги,  но в этот момент  дверь  отворилась  и в  центральный пост,  шатаясь,
ввалились изнуренные, почерневшие моряки.  Ожидавшие своей  очереди  матросы
зашевелились. Свенсон обратился к одному из вошедших:
     - Это вы, Уилл?
     - Так точно, сэр.
     Штурман лейтенант Рейберн стащил  маску и надсадно закашлялся.  Свенсон
переждал, пока этот приступ пройдет.
     - Как там дела внизу, Уилл?
     - Дыма  больше нет, шкипер, -  Рейберн вытер  мокрое  лицо,  зашатался,
словно  у него закружилась голова, и  вяло опустился на  палубу. - Думаю, мы
полностью затушили обшивку.
     - А сколько времени уйдет, чтобы всю ее выбросить?
     -  Бог  его  знает. В нормальных  условиях -  минут десять. А сейчас...
Может, час, может, больше.
     - Спасибо... Ага! - Он скупо улыбнулся, приветствуя возникших из облака
дыма Хансена и Картрайта. - Вот и наш старый  механик. Мистер Картрайт, буду
рад, если  вы начнете разогревать свой  котел.  Какой там у вас  рекорд  для
запуска реактора, подачи пара и раскрутки турбогенераторов?
     - Ей-богу, не знаю,  шкипер. - Черный  от дыма, с воспаленными глазами,
страдающий от кашля и мучительных  болей во всем теле, Картрайт тем не менее
расправил плечи и слабо улыбнулся. - Но могу вас заверить: мы его побьем!
     Когда он ушел,  Свенсон тяжело  поднялся  на ноги. За  исключением двух
кратких  инспекционных  вылазок   в  машинное   отделение,  он  за  все  эти
бесконечные  мучительные часы так  ни разу и не надел дыхательного аппарата.
Он  приказал  подать питание на системы оповещения,  снял с крюка микрофон и
заговорил чистым, спокойным, уверенным голосом:
     - Говорит капитан.  Пожар в машинном отделении  потушен.  Мы  запускаем
силовые  установки.  Открыть все водонепроницаемые  люки по  всему  кораблю.
Можете поверить: худшее уже позади. Спасибо вам за все, что вы сделали... Он
повесил  микрофон  и повернулся  к Хансену. -  Худшее  действительно позади,
Джон... Если, конечно, нам хватит энергии для запуска реактора.
     - Худшее наверняка еще впереди, - заметил я. - Минут сорок пять, а то и
час  вам  понадобится,  чтобы  раскрутить  турбогенераторы и  подготовить  к
включению систему очистки воздуха. А столько времени, по-вашему, понадобится
воздухоочистителям, чтобы очистить эту отравленную атмосферу?
     - Худо-бедно полчаса. Не меньше. А то и больше.
     - Ну вот  вы и попались. -  Мозги у меня были  одурманенные, словно  бы
ватные, я с трудом подыскивал слова и вообще сомневался, что мои мысли стоят
того, чтобы выражать их вслух.
     - Значит,  всего  как  минимум  полтора  часа...  - Я тряхнул  головой,
пытаясь припомнить,  что  еще  собирался сказать.  Наконец  вспомнил:  Через
полтора часа каждый четвертый из экипажа будет уже мертв.
     Свенсон улыбнулся.  Я  не поверил  своим глазам:  он  улыбнулся!  Потом
проговорил:
     -  Как  однажды заметил  Шерлок Холмс профессору Мориарти:  вот тут  вы
ошибаетесь,  доктор! От отравления окисью  углерода  не  умрет  никто. Через
пятнадцать минут весь корабль будет дышать чистым воздухом.
     Мы  с  Хансеном  переглянулись.  Значит,  все-таки  нагрузка  оказалась
слишком  велика,  у  старика  шарики зашли  за ролики. Свенсон  заметил  наш
безмолвный  диалог  и  рассмеялся,  но тут  же  поперхнулся, хватив  слишком
большую порцию ядовитого дыма, и зашелся в судорожном  кашле. Какое-то время
он боролся с приступом, потом наконец утих.
     -  Это мне только на  пользу,  -  просипел он.  - Ваши  лица... Как  вы
думаете, доктор, зачем я приказал отдраить все водонепроницаемые люки?
     - Понятия не имею.
     - А вы, Джон?
     Хансен  покачал головой.  Свенсон  испытующе  посмотрел на  него, потом
распорядился:
     - Соединитесь с машинным отделением. Передайте, пусть включат дизель.
     - Есть, сэр... - напряженно ответил Хансен. Но с места не сдвинулся.
     - Лейтенант Хансен  сейчас прикидывает,  кого послать  за  смирительной
рубашкой,  - проговорил Свенсон. - Лейтенант Хансен  досконально  знает, что
дизельный  двигатель никогда  -  слышите  -  никогда!  -  не  запускается  в
подводном  положении,  если  не  поднят  шноркель,  а  подо  льдом,  как  вы
понимаете,  это  невозможно.  Ведь  дизель  не  только  забирает  воздух  из
машинного отделения, он к  тому же  глотает его  так жадно, что за считанные
минуты буквально высосет весь воздух из корабля... А  что нам еще требуется?
Мы  пустим сжатый воздух  под  солидным  давлением в  носовую  часть  лодки.
Отличный,  чистый сжатый воздух. И запустим дизель на корме. Сперва он будет
чихать и  глохнуть из-за  низкого содержания  кислорода в  этой  отравленной
атмосфере  -   но   все  же  заработает.  И   отсосет  большую  часть  этого
загрязненного воздуха, выбрасывая отработанные газы за борт. А в результате?
Атмосферное давление снизится, и  чистый  воздух  потечет  с носа  по  всему
кораблю.  До сих пор делать  это  было бы  самоубийством:  свежий воздух так
раздул бы пламя,  что  пожар не удалось  бы потушить. Но сейчас мы можем так
поступить.  Конечно,  мы  дадим дизелю  поработать всего несколько минут, но
этого вполне достаточно... Вы согласны, лейтенант Хансен?
     Хансен, разумеется, был согласен, но промолчал. Он просто встал и ушел.
     Прошло три минуты, и мы услышали, как над реакторным отсеком  проснулся
разбуженный  дизель. Он заработал  было, умолк, закашлялся, снова заработал.
Позднее  мы  узнали,  что  механикам  пришлось  разлить  у  воздухозаборника
несколько бутылок эфира, чтобы машина наконец заработала.  С минуту  или две
дизель ревел и срывался, а воздух оставался все таким же отравленным, потом,
сперва  чуть  различимо, а там  все  живее и живее  клубы  дыма,  освещаемые
единственной  включенной в  центральном посту  лампочкой, нехотя поползли  к
переходу  над  реакторным отсеком.  Bскоре дизель уже вовсю сосал зараженный
воздух,   дым,  редея,   заклубился  в   углах  центрального   поста,  а  из
кают-компании по переходу, постепенно  светлея,  повалили все  новые и новые
облака, вытесняемые поступающим из носового отсека чистым воздухом.
     А  еще через  несколько минут чудо стало  явью. Дизель,  получающий все
больше  и  больше  кислорода,   заработал   мощно  и   ровно,  откачивая  из
центрального  поста  ядовитый дым, а на смену ему из  носовой  части корабля
поступал реденький  серый туман, который уже  нельзя было  назвать дымом.  С
этим   туманом   продолжал  поступать   и  воздух,  насыщенный   живительным
кислородом,  воздух,  в котором концентрация углекислоты  и  окиси  углерода
приближалась  к нулю. Так, по крайней мере,  нам казалось.  Как подействовал
этот воздух на  экипаж  -трудно  было  поверить.  Казалось,  маг  и  чародей
прошествовал  по кораблю  и к каждому прикоснулся  своей волшебной палочкой.
Люди,  находившиеся в  глубоком обмороке, люди, которым до смерти оставалось
всего  каких-то  полтора  часа,  вдруг начали  шевелиться, открывать  глаза,
больные,  изможденные,  замученные  болью  и  тошнотой  люди,  только что  в
отчаянии лежавшие  или сидевшие  на палубе, распрямлялись, даже вставали, на
их лицах появлялось выражение недоверия и комичного изумления, когда, хватая
жадным ртом  очередную  порцию воздуха, они  вдыхали не ядовитую  для легких
смесь, а свежий, вполне пригодный для дыхания воздух. Люди, уже готовившиеся
к смерти,  теперь недоумевали,  как вообще  им  могли прийти в голову  такие
мрачные мысли. Наверняка, по всем экологическим нормам, ту смесь, которой мы
сейчас взахлеб дышали, нельзя, было назвать пригодной  для  дыхания,  но для
нас это было чище и слаще зимнего горного ветерка.
     Свенсон  внимательно вгляделся  в шкалу  прибора,  измеряющего давление
воздуха на корабле. Стрелка медленно  опустилась до пятнадцати  фунтов,  что
считалось здесь нормой, но потом пошла еще ниже. Коммандер приказал добавить
сжатого воздуха, и когда  стрелка опять вернулась  к норме, дал распоряжение
выключить дизель и воздушные компрессоры.
     - Коммандер Свенсон, -сказал я. - Когда будет  рассматриваться вопрос о
присвоении  вам  звания адмирала,  готов  по  первой  же  просьбе  дать  вам
наилучшие рекомендации.
     -  Спасибо,  -  улыбнулся он. -  Нам  просто  повезло.  Разумеется, нам
повезло.  Людям, которые  плавают со Свенсоном,  всегда будет  сопутствовать
удача. Вскоре мы услышали шум насосов  и двигателей: Картрайт начал медленно
возвращать к  жизни ядерную  установку. Все на корабле знали,  что запустить
реактор  удастся   только,   если  в  аккумуляторах  сохранилось  достаточно
электроэнергии, но  вот  что  странно:  никто,  похоже, и не сомневался, что
Картрайт с  этим  справится.  Видимо, слишком многое нам пришлось  пережить,
чтобы хоть на миг усомниться в успехе.
     Никаких  сбоев и не произошло.  Ровно в восемь утра Картраит доложил по
телефону,  что  пар  в турбины подан  и  "Дельфин" снова обрел способность к
передвижению. Я был рад это слышать.

     Три часа мы продвигались вперед на малой скорости, пока кондиционеры на
полной  мощности  усердно  трудились, до конца очищая воздух на лодке. Затем
Свенсон  постепенно  разогнал  корабль  до  половины нормальной  крейсерской
скорости, что, по расчетам  старшего офицера реакторной группы, обеспечивало
нам полную безопасность. Дело в том, что по техническим причинам должны были
работать  все  имеющиеся  на  лодке  турбины,  а  Картрайт  опасался  сильно
раскручивать   ту,   которая   осталась   без   теплоизоляции.   Приходилось
задерживаться  подо  льдом,  но капитан по системе оповещения разъяснил, что
если граница ледового поля осталась там, где была, -  а ее положение вряд ли
могло измениться больше, чем на пару миль, - мы выйдем в открытое море уже к
четырем часам следующего утра.
     К четырем часам пополудни  работающим посменно  членам экипажа  удалось
наконец  очистить механический отсек  от  накопившегося там за  прошлую ночь
хлама  и  застывшей углекислотной пены. После этого Свенсон  ограничил число
вахтенных до минимума и позволил тем, без кого пока что можно было обойтись,
спать сколько душе угодно. Теперь,  когда воодушевление от одержанной победы
схлынуло, когда,  ушла неудержимая радость  от того, что нам больше не надо,
задыхаясь  в агонии, ждать  страшного конца в  насквозь промерзшей  железной
гробнице,  наступила неизбежная  реакция, сокрушительная по силе и  размаху.
Долгие  бессонные ночи,  оставшиеся позади, часы каторжного, на пределе сил,
труда  в металлических  джунглях машинного отделения, беспрерывно  терзавшая
каждого из нас мысль, удастся ли ему остаться в живых,  - все это  привело к
тому,  что запасы нервной и физической энергии  моряков были исчерпаны и они
чувствовали  себя,  как  никогда,  усталыми  и  опустошенными.   Устраиваясь
прикорнуть, они отключались мгновенно и спали, как убитые.
     Я  же не спал. Во всяком случае, в  это время, в четыре часа. Я  не мог
уснуть.  Слишком многое  мне следовало обдумать.  К  примеру, не по моей  ли
вине,  не из-за моей  ли ошибки, просчета или тупоголовости "Дельфин" и  его
экипаж попали в такое отчаянное положение. Или что все-таки скажет коммандер
Свенсон, когда обнаружит, как мало я ему сообщил и как много скрыл. Впрочем,
если уж я водил его за нос так долго, наверно, не будет вреда, если повожу и
еще  немного. Утром  вполне хватит  времени  выложить ему все, что мне  было
известно.  Возможно, он будет  добиваться медали для  Ролингса,  но,  как  я
чувствовал, едва  ли позаботится о медали для  меня. Во всяком случае, после
того как я ему все расскажу.
     Ролингс. Вот кто  мне был  нужен  сейчас. Я  отправился  навестить его,
поделился  с ним своими планами и спросил, не  пожертвует ли он  ради  этого
несколькими  часами своего  сна. Как и всегда, Ролингс был готов взяться  за
работу.
     Позднее  в тот  же вечер я осмотрел одного или  двух пациентов. Джолли,
измученный  геркулесовыми  подвигами минувшей  ночи, спал  сейчас без задних
ног, и Свенсон спросил, не  могу ли я его заменить. Так я и  сделал, правда,
без  особого  старания. За  единственным  исключением,  все  больные  крепко
спалили срочной необходимости будить  их я  не  нашел.  А  этим единственным
исключением был доктор Бенсон, который  к вечеру пришел  в сознание. Он явно
шел на поправку,  хотя и  жаловался, что голова у него, как пустая  тыква, в
которой к тому же кому-то срочно понадобилось поставить заклепки, так что  я
дал ему несколько таблеток и этим ограничился. Спросил только,  что,  по его
мнению, могло послужить причиной его падения с верхушки "паруса", но он либо
еще не совсем оклемался, либо попросту не  знал. Да это и не  имело  особого
значения. Я и без того знал ответ на этот вопрос.
     После этого я проспал девять часов подряд, что было весьма эгоистично с
моей  стороны, особенно если учесть, что Ролингсу по  моей  милости пришлось
бодрствовать  большую часть ночи. Но  выбора у меня  не  было:  Ролингс  мог
провернуть для меня одно очень важное дело, которое  сам я сделать  никак не
мог.
     Этой  ночью "Дельфин" вышел наконец  из-подо  льда  в  открытый простор
Северного Ледовитого  океана. Я встал  около семи, умылся, побрился и оделся
так тщательно,  насколько  позволила  больная  рука. По моему мнению, судья,
намеревающийся  вести  судебное  разбирательство,  обязан   предстать  перед
публикой в достойном виде.  Плотно позавтракав в кают-компании, около девяти
я отправился в центральный пост. На  вахте стоял Хансен. Я  подошел к нему и
потихоньку, убедившись, что никто не может нас подслушать, спросил:
     - Где коммандер Свенсон?
     - У себя в каюте.
     - Я хотел  бы поговорить  с  вами  обоими.  Наедине.  Хансен  испытующе
посмотрел  на меня, кивнул, передал вахту штурману  и  последовал вместе  со
мной в каюту  капитана. Мы постучались,  зашли и  плотно  прикрыли за  собой
дверь. Я не стал тратить время на предисловия.
     - Я  знаю, кто  убийца, -  заявил я. - У  меня  нет доказательств, но я
собираюсь  их  сейчас  получить.  Было  бы  лучше,   если  бы  вы  при  этом
присутствовали. Если, конечно, у вас найдется время.
     Видимо,  за  прошедшие  тридцать  часов  капитан  и   старший  помощник
исчерпали  весь запас  эмоций,  поэтому  не стали  махать  руками, наперебой
задавать  вопросы или  как-то иначе  выражать свое  недоверие. Вместо  этого
Свенсон задумчиво  посмотрел на  Хансена, встал  из-за стола, свернул карту,
которую как раз изучал, и сухо произнес:
     -  Думаю, у нас  найдется время, доктор Карпентер.  Мне еще никогда  не
приходилось  встречаться  с  убийцей...  -  Говорил  он  ровным  тоном, чуть
небрежно,  но  его  чистые серые глаза буквально  поледенели.  -Будет  очень
любопытно познакомиться с человеком, на чьей совести целых восемь жизней.
     -  Скажите спасибо, что только  восемь, - заметил я.  -  Вчера утром он
чуть не довел свой счет до сотни.
     На этот раз  его все же задело за  живое. Он внимательно взглянул мне в
глаза, потом тихо спросил:
     - Что вы имеете в виду?
     -  Наш приятель носит  при себе  не  только  пистолет,  но  и спички, -
пояснил я. -  Вчера рано утром он хорошо  потрудилсся  с ними в механическом
отсеке.
     -  Кто-то  преднамеренно  пытался  устроить на корабле  пожар? - Хансен
недоверчиво уставился на меня. - Эта версия не проходит, док.
     -  У меня проходит,  - отозвался Свенсон.  -  У меня проходит  все, что
утверждает  доктор  Карпентер.  Мы имеем дело  с сумасшедшим, доктор. Только
умалишенный поставит на карту свою жизнь вместе с жизнями других людей.
     - Он просто просчитался, - угрюмо пояснил я. - Ну, пошли...
     Как  и  было  условлено, в кают-компании нас ждали одиннадцать человек:
Ролингс,  Забринский, капитан Фолсом,  доктор Джолли,  близнецы Харрингтоны,
которые  уже  достаточно  окрепли, чтобы встать с постели,  Нейсби, Хассард,
Киннерд,  Хьюсон  и Джереми. Почти все  они расположились вокруг  обеденного
стола, только Ролингс оставался у двери, а Забринский, чья нога все еще была
в гипсе, сидел в кресле  в уголке,  изучая свежий  номер "Чудес  "Дельфина",
газеты,  выпускаемой  здесь  же,  на  подводной  лодке. Кое-кто  начал  было
вставать,  когда мы появились в  дверях, но  Свенсон  махнул рукой,  отменяя
излишнюю официальность.  Все  молчали,  кроме  доктора Джолли, который бодро
выкрикнул:
     -  Доброе  утро, капитан! Ну, что ж, весьма любопытная  компания. Очень
любопытная. По какому поводу решили собрать нас, капитан?
     Я откашлялся.
     - Прошу извинить за то, что ввел вас в заблуждение. На самом деле это я
собрал вас, а не капитан.
     - Вы? - Джолли  прикусил губу и испытующе посмотрел на меня. - Что-то я
никак не соображу, старина. Почему вы?
     - Я виновен в еще одном небольшом обмане. Я дал вам понять, что служу в
министерстве  снабжения.   Так  вот,   это  не  так.  Я   агент  Британского
правительства. Офицер МИ-6, служба контрразведки.
     Реакция была именно такой, какой  я и ожидал. Они  молча уставились  на
меня, раскрыв рты, точно  вытащенные  из  воды  рыбы. - Джолли, как  всегда,
опомнился первым:
     - Контрразведка! О Господи Боже ты мой! Контрразведка!... Шпионы, плащи
и  кинжалы,  красавицы-блондинки,  шастающие  по  купе  и  каютам...  Точнее
сказать, по кают-компаниям...  Но почему? Для чего  вы здесь? Что вам нужно?
Чего вы хотите добиться от нас, доктор Карпентер?
     - Небольшое дело об убийстве, - сказал я.
     - Об убийстве? - Капитан Фолсом заговорил в первый раз с того  момента,
как  ступил  на  борт  корабля,  его голос,  исходивший  из  узкой  щели  на
изуродованном ожогами лице, напоминал сдавленное кваканье. - Об убийстве?
     -  Три  человека из  тех, что  лежат  сейчас  в лаборатории  на станции
"Зебра", погибли  еще до пожара. Двое были убиты выстрелом  в голову. Третий
погиб от удара ножом. Я называю это убийством. А вы?
     Джолли схватился за край стола и пригнулся в кресле,  точно от сильного
удара. Остальные тоже выглядели ошеломленными.
     - По-моему, излишне добавлять, - уточнил я,  -  что убийца  находится в
этой комнате.
     Глядя  на  них,  вы  бы ни за что  этого  не подумали.  На вид все  они
казались  вполне добропорядочными гражданами, никогда и не  помышлявшими  об
убийстве. Они были так же невинны, как новорожденные младенцы, так же белы и
чисты, как свежевыпавший снег.




     Мягко говоря, мне удалось заинтересовать собравшихся. Может  быть, если
бы я  предстал перед ними двухголовым инопланетянином, или собрался огласить
результаты розыгрыша  многомиллионной  лотереи,  на  которую  они  купили по
билету, или, наконец,, предложил бросить жребии, кому первому  идти в  атаку
на  пулеметное  гнездо,  - может быть,  тогда  мне удалось бы  добиться  еще
большего внимания с их стороны. Но сомневаюсь.
     - Если  вы запасетесь некоторым терпением, - начал я, - то прежде всего
я собираюсь  прочесть  вам  небольшую лекцию  по устройству  и использованию
оптических  камер...  И  не спрашивайте меня,  какая тут связь с  убийством,
скоро вы сами все превосходно поймете...
     При одинаковом качестве пленки и оптики четкость деталей  на фотоснимке
зависит от  фокусного расстояния, то есть от  расстояния между объективом  и
фотопленкой.  Всего  лишь   пятнадцать  лет   назад  максимальное   фокусное
расстояние любых камер,  применяемых вне  помещения, составляло около сорока
дюймов. Такие  камеры  применялись на разведывательных самолетах в последний
период второй мировой войны. На фотографии, сделанной такой камерой с высоты
в десять миль, можно было различить  небольшой чемоданчик, лежащий на земле,
и это считалось в те дни прекрасным результатом.
     Но для  американской армии и военно-воздушных  сил  требовались гораздо
лучшие  фотокамеры,  а  это  было достижимо  лишь  одним путем:  увеличением
фокусного расстояния. Но  существовали определенные  ограничения: американцы
хотели  применять такие камеры  на  самолетах или орбитальных  спутниках. А,
сами  понимаете,  при   всем  желании,   никак  не  установить  направленную
вертикально вниз камеру с фокусным расстоянием в 250 дюймов, то есть имеющую
длину  не менее  25 футов, на  самолете  или  спутнике.  Но  ученые изобрели
принципиально  новые  оптические  системы,  так   называемые  складывающиеся
объективы, где  свет идет не прямо к фотопленке, а  отражается многократно с
помощью специальных зеркал.  Это позволяет увеличить фокусное расстояние, не
увеличивая размеры самой камеры.  Если камеры  времен второй  мировой  войны
могли заметить чемоданчик с высоты в  десять миль, то эти новые различали на
таком расстоянии уже сигаретную коробку. А потом, еще через десять лет, была
создана штука,  которую называют  спутником для  обнаружения  ракет  системы
"Перкин-Элмер Роти". Фокусное расстояние у такого прибора составляет пятьсот
дюймов.  Соответствующая  обычная  камера  должна  иметь длину  около сорока
футов.  Зато эта новейшая  аппаратура с  высоты в  десять миль различает уже
кусок сахара...
     Я   остановился  и  обвел  взглядом   собравшихся.   Все  слушали  меня
внимательно. Едва ли  какому-то еще  лектору удавалось  так захватить  своим
рассказом аудиторию.
     - Через  три года, - продолжал  я, - еще одна американская фирма сумела
усовершенствовать и  эту камеру так,  что ее  можно было разместить даже  на
очень маленьком спутнике. Им  понадобилось три года напряженного, чуть ли не
круглосуточного  труда - но  зато  и  результаты  были  фантастические.  Нам
неизвестно фокусное расстояние, оно держится  в секрете, но мы знаем, что на
фотоснимке, сделанном из  космоса, с высоты 300 миль при нормальных погодных
условиях,  можно различить  белое  блюдечко  на  темном  фоне. При  этом сам
негатив  сравнительно  невелик по размерам, но  допускает  возможность почти
неограниченного  увеличения.  Дело  в  том,  что  ученые  также  разработали
совершенно  новую   фотоэмульсию,   которая  является   сверхсекретной,   ее
чувствительность в сотни раз выше, чем у лучших пленок, имеющихся сегодня  в
продаже.
     Это оборудование планировали установить на двухтонном спутнике, который
американцы назвали "Самос-III", что означает "система слежения за спутниками
и ракетами".  Но вышло иначе. Эта фотокамера, единственная  в  своем роде во
всем мире, исчезла.  Она была  украдена среди  бела дня  и,  как мы  позднее
установили, разобрана  на части и  переправлена  из  Нью-Йорка  в Гавану  на
польском  авиалайнере,  который с  ходу проскочил  Майами  и  таким  образом
избежал таможенного досмотра.
     Четыре месяца назад эта камера была  установлена на советском спутнике,
запущенном  на полярную  орбиту  и  пересекающем  Средний Запад  Соединенных
Штатов  семь раз  в  день.  Подобные  спутники  могут  находиться на  орбите
неопределенно  долгое  время, но уже  через три  дня, при  хороших  погодных
условиях,  русские сфотографировали  то,  что  хотели: американские ракетные
пусковые установки к западу от Миссисипи. При этом каждый раз, когда большая
камера производила снимок небольшого  участка территории США, другая камера,
поменьше, направленная вертикально вверх,  синхронно делала снимок звездного
неба. Теперь остается  только уточнить координаты  по карте, и русские могут
спокойно  нацелить  свои  межконтинентальные  баллистические  ракеты на  все
стартовые комплексы  в  Америке.  Правда,  сперва  им  надо  заполучить  эти
фотографии. Передать изображение по  радио затруднительно: слишком ухудшится
качество, многие детали будут потеряны. К тому же негативы очень невелики по
размерам.  Значит,  надо  достать  сами  негативы.  Сделать  это можно двумя
способами: либо приземлить сам  спутник, либо доставить на  землю  капсулу с
пленкой. Американцы отработали технику перехвата капсул в  воздухе с помощью
самолетов. Русские этого делать не умеют, хотя, по нашим сведениям,  у них и
отработан сброс капсулы  при неожиданном разрушении спутника. Следовательно,
им необходимо приземлить сам спутник. Они планировали сделать это в двухстах
милях  восточнее Каспийского моря, но что-то у них не сработало. Что именно,
нам неизвестно, наши эксперты полагают, что не включились тормозные ракетные
двигатели с одного борта спутника. Вы начинаете понимать, джентльмены?
     -  Мы  действительно  начинаем  понимать,   -тихим  голосом  проговорил
Джереми. - Спутник перешел на другую орбиту.
     -  Именно  так. Тормозные двигатели, сработавшие только с одного борта,
не снизили  скорость  сателлита,  а только  сбили его с курса. Он перешел на
новую, совершенно непредвиденную орбиту, проходящую над  Аляской к югу через
Тихий океан, над Африкой, Западной Европой и, наконец, над Арктикой примерно
в двух сотнях миль от Северного полюса.
     Теперь русские  могли получить  пленку только одним  способом:  отделив
капсулу. При отказе половины  двигателей,  даже  затормозив спутник,  трудно
рассчитать,  где  именно  он  приземлится.  Однако  задачу русским чертовски
затрудняло  то  обстоятельство, что  на  этой новой  орбите спутник нигде не
проходил  над Советским Союзом или сферой его  влияния. Хуже того, девяносто
процентов орбиты оказалось над  морем, так что  после спуска капсула была бы
для русских потеряна: она снабжена мощной алюминиевой и металло-керамической
теплоизоляцией,  предохраняющей ее  от сгорания при  выходе в  плотные  слои
атмосферы, и поэтому намного тяжелее воды. А, как я уже говорил,  русским не
удалось  освоить американскую технику подхвата  спускаемых капсул в воздухе.
И, естественно, они не могут обратиться к американцам за помощью.
     И тогда они решили приземлить капсулу в единственном безопасном для них
месте:  во льдах.  Либо вблизи Северного полюса, либо в Антарктиде. Помните,
капитан, я сказал вам, что недавно .побывал в Антарктиде? У русских там есть
пара геофизических станций, и до самого  последнего момента мы полагали, что
вероятность приземления  капсулы  именно там  составляет  примерно пятьдесят
процентов.  Но мы ошибались. Их ближайшая станция в Антарктиде расположена в
30 милях от орбиты, но никаких экспедиций никуда они не отправляли.
     -  Значит,  они решили  спустить капсулу вблизи  от дрейфующей  станции
"Зебра"? - тихо спросил Джолли. Он был так выбит из колеи, что даже обошелся
без привычного "старины".
     -  Когда спутник сбился с курса, станции "Зебра"  еще не  существовало,
хотя подготовка к ее заброске была уже закончена. Мы обратились к  канадцам,
чтобы они одолжили нам ледокол "Святой Лаврентий",  но тут  вдруг  русские в
приступе дружбы, доброй  воли и интернациональной  солидарности навязали нам
свой  атомный ледокол  "Ленин",  который считается сейчас лучшим в мире. Они
хотели быть  уверены,  что  станция  "Зебра"  обязательно будет установлена,
причем в нужном месте и в нужное  время. Так и получилось. Но широтный дрейф
льдов был в этом году необычно слаб так что прошло целых восемь недель, пока
станция не очутилась точно под орбитой спутника.
     - Вы знали, что задумали русские? - спросил Хансен.
     -  Да, мы это  знали. Но русские  об  этом  понятия не  имели.  Они  не
подозревали, что среди оборудования на станции "Зебра" был и прибор, который
позволил бы  майору Холлиуэллу определить, когда спутник получит радиосигнал
сбросить  капсулу... -  Я  медленно  обвел взглядом уцелевших полярников.  -
Готов держать  пари,  никто  из вас  об  этом  не  знал. Знал  только  майор
Холлиуэлл и  еще  три  человека, которые  спали  прямо  в  том  домике,  где
размещалось это оборудование.
     Чего мы не знали? Мы  не  знали, кто из членов экипажа станции является
русским  агентом.  Мы были уверены,  что кто-то обязательно есть, не вот кто
именно...  Все  вы имели  допуск к  секретам  по первому  классу.  Но кто-то
работал на  русских - и,  вернувшись в Британию,  этот кто-то стал бы  очень
богатым человеком.  Вместе со  своим агентом русские  доставили  на  станцию
"Зебра" портативный прибор для засечки  определенных  радиосигналов, которые
капсула  начинает  передавать в момент отделения  от  спутника. Приземлиться
она, эта капсула,  должна была достаточно точно, примерно в миле от цели, но
в темноте да  еще на ледовом поле, загроможденном  торосами, не так-то легко
ее обнаружить, и такие радиосигналы были нашему  приятелю как нельзя кстати.
Их  передатчик был, видимо, рассчитан примерно на двадцать четыре часа после
приземления. Наш  приятель  взял прибор и  отправился на  поиски капсулы. Он
обнаружил ее, извлек кассету с пленкой и  принес ее на станцию "Зебра"... Вы
слушаете меня, джентльмены? Особенно один из джентльменов...
     -  Я думаю, мы все  внимательно вас  слушаем,  доктор Карпентер, - тихо
заметил коммандер Свенсон. - Все до единого.
     -  Прекрасно...  К сожалению для наших друзей,  майор  Холлиуэлл и  его
коллеги  тоже узнали,  что спутник сбросил капсулу: не забывайте, у  них был
специальный прибор для круглосуточного слежения за спутником. Они знали, что
кто-то должен отправиться  за пленкой, но кто именно, не знали. Как бы то ни
было,  майор Холлиуэлл оставил  одного  из  своих людей  дежурить. Ночь была
кошмарная: страшный холод, штормовой  ветер с ледяной пылью. Но дежурный был
начеку. Он засек,  когда  наш  приятель  возвращался с кассетой, или, вернее
всего, заметил  свет в  домике, проверил,  что там происходит, и увидел, что
наш приятель извлекает пленку. Вместо того, чтобы потихоньку доложить майору
Холлиуэллу.  дежурный,  скорее  всего,  зашел в  домик  и  напрямую  обвинил
русского агента в предательстве. Если это было так, то он совершил грубейшую
ошибку, последнюю  в  своей жизни.  Ответом ему  был нож  под ребро...  -  Я
поочередно взглянул на каждого  из собравшихся. -  Интересно, кто из вас это
сделал? Кто бы он ни был, он оказался неважным специалистом в этом деле. Нож
сломался, лезвие осталось в теле убитого. Я обнаружил его там...
     Я поглядел на Свенсона, но тот даже глазом не моргнул, хотя и знал, что
это неправда: он сам  нашел лезвие в бензобаке. Но об этом еще  будет  время
сказать поподробнее.
     -  Когда  дежурный  не  вернулся,  майор  Холлиуэлл  встревожился.  Что
конкретно он  думал, я не знаю, да это и не имеет  значения. Наш приятель со
сломанным  ножом теперь был настороже, он понял, что кто-то за ним охотится.
Для  него это  был сильный шок:  он ведь полагал, что его никто ни  в чем не
подозревает.  Но теперь, когда майор послал еще одного человека, он  не  дал
застать себя врасплох. Ему пришлось убить и второго, потому что в домике уже
лежал один труп. Кроме  ножа, у него  нашелся и пистолет. Он  воспользовался
им.
     Оба убитых пришли из домика, где жил Холлиуэлл. наш приятель догадался,
что их послал  майор, а значит, сам майор с оставшимся помощником немедленно
придут  сюда, если второй посланный не вернется обратно.  Он решил  не ждать
этого, все равно все мосты уже сожжены. Он взял пистолет, отправился в домик
майора Холлиуэлла и застрелил и майора,  и его помощника, которые в этот час
лежали в  постелях.  Я  это определил  по  расположению  входных и  выходных
отверстий: убийца стоял  в  ногах у  постелей и  стрелял  в  лежащих. Думаю,
сейчас  самое время  сообщить, что моя  настоящая фамилия  не  Карпентер,  а
Холлиуэлл. Майор Холлиуэлл был мой старший брат...
     - О Господи! - прошептал доктор Джолли. - О Боже всевышний!
     - Убийца понимал, что ему срочно надо сделать одну вещь: замести  следы
преступления.  Для этого существовал только один способ:  сжечь  тела, чтобы
ничего  нельзя  было узнать.  Он  принес пару  ящиков  горючего с топливного
склада, облил стены домика, куда перед этим перетащил тела убитых, и поджег.
Для верности  он поджег и сам топливный склад. Как  видите, наш  приятель  -
большой  аккуратист,  ничего  не  оставляет на  волю  случая... Сидевшие  за
обеденным столом люди были ошарашены, сбиты с толку, они плохо понимали, что
происходит,  и  ничему  уже не верили.  Не верили  потому, что  преступление
казалось им слишком чудовищным. Правда, так казалось не всем...
     - По  складу  ума я очень  любопытен, - продолжал  я. - Мне  захотелось
узнать,  зачем  больные, обожженные,  обессиленные  люди потратили  время  и
остатки  сил на  переноску трупов в  лабораторию. Видимо, потому, что кто-то
высказал мнение,  что  это будет  хороший, достойный поступок. На  самом  же
деле,  надо  было просто отбить  у кого бы то ни было охоту заходить в  этот
дом. Я пошарил там под половицами - и что же я нашел? Сорок элементов "Найф"
в отличном  состоянии, запасы пищи,  шар-зонд с  баллончиком  водорода...  Я
предполагал, что обнаружу в тайнике элементы "Найф",  сидящий здесь  Киннерд
заверил, что  запас их был  очень велик, а в огне они сгореть не могли.  Ну,
слегка подгорели бы, покоробились, но не больше. Все остальное было для меня
неожиданностью, но зато теперь практически все прояснилось до  конца. Убийце
не повезло в двух вещах: его обнаружили, и испортилась погода. Именно погода
поломала все его планы. Замысел  был  прост: как только погода улучшится, он
отправит пленку в небеса на шар-зонде, а русский самолет этот зонд подберет.
Одно  дело  ловить  падающую  из  космоса  капсулу  и  совсем  другое -почти
неподвижный шар-зонд. Использованные,  но еще пригодные элементы  "Найф" наш
приятель применял для поддержания  связи со своими хозяевами: ему надо. было
предупредить их, когда погода улучшится и он соберется запустить зонд. Радио
сейчас слушают все кому не лень, поэтому он пользовался специальным кодом, а
когда  код  стал  ему  не  нужен,  он уничтожил его  все  тем же единственно
пригодным  для Арктики способом - огнем. Клочки  обгорелой  бумаги вмерзли в
стену одного из домов, куда ветер отнес их от метеопоста, после того как наш
приятель развеял пепел. Там я их и обнаружил.
     Убийца  позаботился  и  о  том,  чтобы  для  передачи  SOS  и  связи  с
"Дельфином" использовались  дышащие  на  ладан  элементы  "Найф".  Затрудняя
радиосвязь, он старался оттянуть наше  прибытие на станцию до того дня,  как
погода  улучшится  и  ему удастся запустить зонд.  Вы  сами могли слышать по
радио,  об этом сообщалось и во  всех  британских  газетах; русские самолеты
вместе с американскими и британскими прочесывали весь этот район сразу после
пожара.  Но  если американцы  и англичане искали саму  станцию  "Зебра",  то
русские  искали  шар-зонд.  То  же  самое  делал  и ледокол "Двина", который
пытался пробиться  к  нашей станции несколько дней назад. Но сейчас  русские
самолеты перестали летать:  наш приятель передал своим хозяевам, что надежды
на улучшение  погоды  нет  а "Дельфин"  уже  прибыл,  и теперь ему  придется
забрать пленку на субмарину...
     - Минуточку, доктор Карпентер. - озабоченно прервал  меня Свенсон. - Вы
утверждаете, что пленка находится сейчас на корабле?
     - Меня бы очень удивило,  коммандер, если  бы  ее  здесь не  было...  К
слову, попытка задержать нас была предпринята еще в самом начале нашего пути
сюда. Когда стало  известно, что  именно  "Дельфин"  отправляется  на поиски
станции "Зебра", в Шотландию был  передан  приказ вывести корабль из  строя.
Когда-то Клайдсайд называли  красным. Сейчас он  не краснее  любого  другого
портового района  Британии, но  коммунисты  всегда  найдутся  практически на
любой верфи, и  чаще всего их коллеги об этом не знают. Разумеется, никто не
собирался устраивать  катастрофу  с  гибелью людей,  тот, кто оставил крышку
торпедного аппарата  открытой,  вовсе не  рассчитывал на  это. Разведки всех
стран в  мирное время  избегают  прямого насилия. Кстати, именно поэтому наш
здешний приятель вряд ли дождется похвалы от своих  хозяев. Как наши,  так и
русские спецслужбы не постесняются использовать  все  законные и  незаконные
способы   для  достижения   своих  целей,   но  от  убийств  и   они,  и  мы
воздерживаемся. Убийства в планы советской разведки наверняка не входили.
     - Кто это сделал, доктор Карпентер? - чуть слышно проговорил Джереми. -
Ради Бога, скажите,  кто  это? Здесь нас  девять человек и... Вы знаете, кто
он?
     - Да, знаю. Но подозревать можно не  девятерых, а только шестерых. Тех,
кто  дежурил на рации после  пожара. Капитан  Фолсом и  близнецы Харрингтоны
были практически  полностью выведены из  строя. На этом  сошлись  все. Итак,
Джереми, остаются, кроме  вас, Киннерд,  доктор  Джолли,  Хассард, Нейсби  и
Хьюсон. Умышленное убийство и измена.  Приговор может быть только  один. Суд
едва ли продлится  дольше одного  дня. А через три недели все  вообще  будет
кончено. Вы очень умный человек, более того,  вы очень талантливый  человек.
Но боюсь, ваша дорога на этом закончена, доктор Джолли...
     Сперва  до них  не  дошло. Шли секунды,  а  они  по-прежнему ничего  не
понимали. Слишком  они были потрясены,  выбиты из  колеи.  Они услышали  мои
слова,  но  их  значение сразу  воспринять  не сумели. Однако постепенно они
начали  осознавать,  что  произошло,   и,  точно   марионетки,   управляемые
кукловодом, медленно  повернули головы и уставились на  доктора Джолли.  Сам
Джолли медленно  поднялся  и сделал  два шага  ко  мне, глаза у него  широко
открылись, лицо исказилось, губы судорожно задергались.
     -  Я?.. - В его  низком, хриплом голосе прозвучало изумление. - Я?.. Да
вы что!.. Вы сошли с ума, доктор Карпентер? Ради Бога, старина...
     И тут я его  ударил. Сам не знаю, почему я это сделал, в глазах у  меня
поплыл красный туман, и, прежде чем я понял, что делаю, Джолли уже зашатался
и упал на спину, зажав ладонями расшибленный нос  и рот. Думаю, если бы  мне
под руку попался нож или пистолет, я бы убил его. Я бы убил его, как гадюку,
как тарантула, как  любое другое злобное,  ядовитое существо, без колебаний,
без сожаления и без раздумий... Но тут  же красный туман в глазах рассеялся.
Никто из  собравшихся в кают-компании даже не шелохнулся. Никто не сдвинулся
с места. Джолли, болезненно кривясь, поднялся на четвереньки, потом встал на
ноги  и,  прижимая к лицу пропитанный  кровью  платок, тяжело  упал  в  свое
кресло. Воцарилась мертвая тишина.
     -  Вспомните  о  моем  брате, Джолли,  -  сказал  я. -  О моем  брате и
остальных  погибших на  станции  "Зебра"... Знаете,  на что я надеюсь?  -  я
помолчал.  - Я надеюсь, что палач сделает  что-то не  так с веревкой,  и  вы
будете умирать долго-долго, медленно- медленно...
     Джолли отвел платок ото рта.
     - Вы сумасшедший, - с трудом проговорил он разбитыми, быстро опухающими
губами. - Вы сами не понимаете, что говорите.
     - Об этом будут судить присяжные. А пока,  Джолли, я скажу только одно:
вот уже шестьдесят часов я слежу за вами.
     - Что вы сказали? - сурово спросил Свенсон. -  Вы сказали  - шестьдесят
часов?
     - Я знал,  что  рано  или  поздно  мне придется выдержать ваши  гневные
упреки, коммандер... - Внезапно у меня закололо сердце, я  почувствовал себя
очень  слабым и очень усталым от всех этих передряг. - Но если бы вы узнали,
кто он, вы бы  тут же посадили его под замок. Вы же  сами мне это сказали. А
мне надо было выяснить,  куда ведут следы в Британии, кто  его сообщники и с
кем он  еще связан. Я собирался уничтожить  всю шпионскую сеть...  Но боюсь,
след  ведет  в никуда. Он кончается здесь, на месте. Пожалуйста,  выслушайте
меня!
     Скажите, вам не кажется странным,  что, выбравшись из охваченного огнем
дома, Джолли потерял сознание и долго не приходил в себя? Он утверждает, что
чуть не задохнулся от  дыма. Но  ведь он не  задохнулся в  самом  домике, он
сумел выбраться оттуда без чьей-либо  помощи.  А  тут вдруг упал  в обморок.
Очень странно. Свежий воздух обычно проясняет мозги.  У всех - только  не  у
Джолли.  Он  человек особой  породы. Он  хотел убедить своих коллег, что  не
причастен к пожару. А сколько раз он подчеркивал, что не принадлежит к людям
действия... Уж если он не человек действия - то кто же!..
     - Вряд ли  это  можно  назвать доказательством  вины,  -  прервал  меня
Свенсон.
     - Я  же не  представляю  суду улики,  - устало произнес я.  - Я  просто
обращаю ваше внимание на некоторые детали. Это была деталь номер один. А вот
деталь номер  два.  Вы,  Нейсби, мучились  оттого, что не смогли  добудиться
ваших друзей, Фландерса и Брайса. Вы бы могли их трясти  целый час -  и  все
равно они бы не  проснулись. Вот он, Джолли, использовал эфир или хлороформ,
чтобы обезвредить их. Это  уже после  того, как он  убил майора Холлиуэлла и
трех его помощников, но перед тем, как занялся игрой со  спичками. Он  учел,
что  после пожара  может  пройти  много  времени, пока подоспеет  помощь,  и
чертовски хорошо позаботился, чтобы не помереть с голоду. Вот если бы все вы
умерли от истощения  -  что ж,  вам  просто не повезло. Но Фландерс  и Брайс
лежали в буквальном  смысле слова между ним и запасами пищи. Вас не удивило,
Нейсби, что вы и трясли их, и кричали, а они хоть бы хны? Причина могла быть
только  одна; они были одурманены. А доступ к  лекарствам имел  только  один
человек. И еще,  вы сказали, что Хьюсон, и  вы сами  чувствовали себя  точно
пьяные.  Ничего   удивительного.  Домик  очень  маленький,  пары  эфира  или
хлороформа подействовали и на вас.  Вы бы и сами почувствовали запах,  когда
проснулись,  -  если бы вонь горящей  солярки не  перебила бы все  остальные
запахи. И снова, как я понимаю, это не улика...
     Третья деталь. Я спросил сегодня утром капитана Фолсома, кто дал приказ
перенести  всех  мертвецов  в лабораторию. Он ответил, что  сам отдал  такой
приказ. Но потом  вспомнил,  что  именно Джолли предложил ему  сделать  это.
Привел какие-то чисто медицинские доводы: мол, надо убрать трупы,  чтобы они
не действовали гнетуще на живых.
     Четвертая  деталь. Джолли сказал, что неважно, как  возник пожар. Явная
попытка сбить меня с толку. Джолли так же, как и я, знает, что этот вопрос -
решающий.  Кстати^ я полагаю,  Джэлли,  что перед тем,  как зажечь огонь, вы
специально испортили все огнетушители, до которых сумели добраться... Насчет
пожара, коммандер. Вспомните, вы подозревали  Хьюсона, потому что он сказал,
что  емкости с горючим взорвались только тогда, когда  он уже бежал к жилому
дому.  Он  говорил  чистую  правду.  Джолли  использовал  не меньше  четырех
емкостей  со  склада,  чтобы поджечь  домики, а  уж  потом  загорелся  и сам
склад... Ну, что скажете, доктор Джолли?
     - Это просто кошмар какой-то! - тихо проговорил он. - Это кошмар! Богом
клянусь, я не имею с этим ничего общего!..
     - Деталь номер пять. По какой-то, пока не известной мне причине, Джолли
постарался  оттянуть возвращение "Дельфина". Он  прикинул, что лучший способ
сделать  это заявить, что  Болтон и Браунелл, которые  сильно  пострадали  и
оставались пока  на станции "Зебра", не выдержат  переноски на "Дельфин". Но
вот загвоздка: на корабле  есть  еще  два врача, которые могут  заявить, что
больных можно транспортировать.  Тогда  он попытался,  и  довольно  успешно,
вывести нас из строя.
     Сперва Бенсон.  Вам  не показалось странным, коммандер, что  с просьбой
разрешить уцелевшим полярникам присутствовать на  похоронах  Гранта и Миллса
обратились сначала  Нейсби,  а потом  Киннерд? Между тем, старшим  из них по
должности, после капитана Фолсома, который пока еще слишком болен,  является
Джолли, и было  бы естественно  ожидать такой просьбы именно от него. Однако
ему  не хотелось привлекать к себе внимание. Уверен,  что он вскользь бросил
такое предложение и устроил, что кто-то другой обратился  к капитану. Джолли
учел, что  борта  "паруса"  обросли льдом,  стали гладкими  и  скользкими, и
постарался при возвращении на  борт пристроиться сразу  же  за Бенсоном.  Вы
должны  помнить, как тогда было  темно - но для Джолли вполне хватило фонаря
на  мостике,  чтобы  различить  очертания головы  Бенсона, когда  тот достиг
верхнего конца троса, за который мы все держались при подъеме. Быстрый рывок
троса  в  сторону  -  и  Бенсон потерял  равновесие. Казалось бы.  он должен
свалиться на голову Джолли. Но нет! Через долю секунды после падения Бенсона
я услышал  громкий и резкий звук и решил, что  это Бенсон ударился головой о
лед.  На самом же деле это Джолли изо вех сил лягнул его ногами по голове...
Вы себе пятки не отбили, Джолли?
     - Вы сошли с  ума, - как заведенный, повторил он. - Это все несусветная
чушь!.. Но даже если бы это была правда, вы ничего не можете доказать!
     -  Посмотрим...  Джолли утверждает,  что Бенсон  свалился  прямо ему на
голову. Он даже сам полетел вниз по  склону  и стукнулся головой, чтобы  его
история  казалась  правдоподобной. Наш приятель, как  мы знаем, старается не
допустить даже самой малой оплошности. Я нащупал у него  на голове небольшую
шишку. Но  в обмороке  он не был, он притворился. Слишком быстро и легко  он
пришел в себя, едва попал в медпункт. И вот тогда-то он совершил свою первую
ошибку,  ошибку, которая  навела  меня на его след и заставила  остерегаться
нападения. Вы при этом присутствовали, коммандер.
     -  Значит,  я что-то упустил, - горько  отметил Свенсон.  -  Вы  хотите
окончательно подорвать мою репутацию?
     - Когда Джолли якобы пришел в себя, он увидел лежавшего тут же Бенсона.
Но он мог видеть только одеяло и забинтованный затылок. Джолли не мог знать,
кто перед ним лежит: когда это все случилось, было темно. А что он сказал? Я
помню его слова абсолютно точно. Он сказал: "Да,  конечно,  конечно. Да, так
оно и было. Он  свалился мне прямо  на голову, верно?" Он даже  и не подумал
спросить, кто  это, то  есть не  задал самый естественный вопрос. Однако ему
ведь и не надо было спрашивать. Он и так это знал.
     - Он  это знал.  Свенсон  внимательно посмотрел  на  Джолли  холодными,
суровыми глазами, теперь он больше не сомневался в его вине. - Тут я с  вами
согласен, доктор Карпентер. Он знал.
     - А потом ему надо было вывести из  строя и меня. Разумеется,  доказать
этого  я  не могу. Но он присутствовал, когда я спросил  вас, коммандер. где
хранятся  медицинские  запасы,  и,  скорее  всего,  опередив  нас  с  Генри,
проскользнул вниз и  ослабил фиксатор крышки  люка.  Правда, на этот раз все
вышло не так удачно для  него. И все  равно  он попытался  убедить  нас. что
Болтон слишком слаб и болен. Однако вы, коммандер,  взяли ответственность на
себя.
     - Я был прав относительно Болтона,  - сказал Джолли. Он выглядел теперь
на удивление спокойным. - Болтон умер.
     - Да, он умер, - согласился я. -Он умер потому, что вы убили его, и уже
одним  этим  вы заслужили,  чтобы вас  повесили. По  неизвестной мне причине
Джолли  все еще  старался  задержать  корабль.  Хоть  как-то  замедлить  его
возвращение. Думаю, ему требовались  всего час или два. И он  решил устроить
небольшой пожар, не особенно опасный, но достаточный, чтобы припугнуть нас и
заставить  на  время  остановить  ядерный  реактор.  Для  пожара  он  выбрал
механический отсек  -  единственное  место  на  корабле, где он  мог  что-то
ненароком  уронить. Что-нибудь такое, что могло, никем не замеченное, лежать
там часами  в  этом нагромождении  труб  и прочей  машинерии. Он состряпал в
медпункте  какую-то химическую смесь, которая загоралась не сразу  и  давала
больше  дыма, чем огня:  существуют десятки  таких смесей, а наш  приятель в
этом  деле собаку съел. Теперь Джолли  требовался только повод прогуляться в
машинное отделение, когда там тихо,  спокойно и почти нет народу.  Скажем, в
полночь.  Он  учел  и  это.  Он   все   учитывает,  этот  наш  приятель.  Он
действительно очень умен и изобретателен, да к тому же не знает жалости.
     Поздно вечером, незадолго до пожара, наш костоправ отправился проведать
своих больных. Я увязался с  ним. Одним из его пациентов был Болтон, который
лежал  в  дозиметрической   лаборатории,   а  чтобы   попасть   туда,  надо,
естественно,  пройти  через  машинное  отделение. За  больными  присматривал
матрос,  которого Джолли предупредил, чтобы его вызвали в любое время, когда
больному станет хуже. И его таки вызвали. Мы  с командой машинного отделения
после  пожара все  проверили  досконально.  Инженер был на  вахте.  еще двое
находились в  посту управления,  но  один матрос,  который проводил  обычный
осмотр  и смазывал механизмы,  видел, как Джолли проходил через двигательный
отсек  примерно в  1.30  ночи. По вызову  матроса,  дежурившего  у  больных.
Проходя  мимо  люка в механический  отсек, он сумел  уронить  туда небольшой
сверточек со своей  адской смесью. Но кое-что не учел:  его игрушка упала на
пропитанную  смазкой  теплоизоляционную обшивку  корпуса турбогенератора  по
правому борту, и от сильного огня эта обшивка загорелась.
     Свенсон  пронзил  Джолли угрюмым взглядом, повернулся ко мне  и покачал
головой.
     - Тут что-то не сходится,  доктор Карпентер. Этот вызов к больному, это
же случайность. А Джолли - не тот человек, чтобы полагаться на случай.
     - Он и не полагался, - подтвердил я. - Ни в коем случае! В медпункте, в
холодильнике,  я припрятал  прекрасную  улику для суда.  Кусочек алюминиевой
фольги с прекрасными отпечатками пальцев доктора  Джолли. На фольге осталось
и немного мази. Эту  фольгу  Джолли наложил  на  обожженную руку Болтона,  а
потом  сверху  все  забинтовал.  Он  сделал это  ночью,  когда ввел  Болтону
обезболивающее, потому что тот сильно мучился. Но перед тем как нанести мазь
на фольгу, Джолли подсыпал туда кое-что еще: хлористый натрий, то есть самую
обыкновенную соль. Джолли знал, что обезболивающее будет действовать три или
четыре часа, он также знал, что  к тому времени, как  Болтон придет  в себя,
мазь  под  действием температуры тела растает, и соль  попадет на обожженное
место. Он знал, что, придя в себя,  Болтон станет кричать от боли. Вы только
представьте себе: почти вся рука обожжена, там и кожи-то почти не осталось -
и на живое мясо попадает соль!.. Когда вскоре  после этого Болтон умер  - он
умер от болевого  шока. А наш  лекарь... Какой он добрый, какой  заботливый,
правда?..
     Вот и все, что касается Джолли. Кстати, неправда, что он героически вел
себя во  время пожара,  он, как и все мы, просто старался спастись и выжить.
Но действовал похитрее. Когда он в первый  раз попал в  машинное  отделение,
там было слишком  жарко и неуютно на его вкус, тогда он просто лег на палубу
и  позволил вытащить  себя в  носовые отсеки,  где  воздух был  посвежее.  А
потом...
     - Он оказался без маски,- возразил Хансен. .
     -  Да  он  просто  сбросил  ее! Вы  ведь сможете  задержать дыхание  на
десять-пятнадцать секунд, а он что  - хуже? А потом он начал демонстрировать
свое  геройство - когда  в  машинном отделении условия стали  получше,  а  в
других отсеках, наоборот, гораздо хуже.
     Кроме  того,  отправляясь  в  машинное   отделение,  он  мог   получить
кислородный  прибор.  Так что Джолли, в отличие от нас, почти всю ночь дышал
чистым воздухом. Он не против  обречь кого-то на страшную  смерть, но сам не
расположен страдать  ни в малейшей степени.  Он сделает все. чтобы  избежать
неудобств, не так ли, Джолли? На этот раз он промолчал.
     - Где пленка, Джолли?
     - Я не знаю, о чем вы говорите, - тихим и ровным голосом произнес он. -
Клянусь Богом, мои руки чисты.
     - А как насчет отпечатков пальцев на фольге со следами соли?
     - Любой врач может допустить оплошность.
     - О Господи! Оплошность!.. Так где же она, Джолли? Где пленка?
     - Ради Бога, оставьте меня в покое, - устало откликнулся он.
     - Что ж,  теперь ваша очередь действовать, - я повернулся к Свенсону. -
У вас найдется безопасное место, где можно запереть эту личность?
     -  Конечно,  найдется, -  угрюмо  отозвался Свенсон.  - Я сам его  туда
отведу...
     - Никто никого никуда не отведет, - произнес Киннерд.
     Он смотрел прямо на меня, но мне было наплевать, как именно он смотрел.
Мне было наплевать  и  на  то, что  он держал в руке очень неприятную штуку:
грозно  отсвечивающий  "люгер". Он  держал  пистолет  твердо, как  привычное
орудие производства, и дуло было нацелено точно мне между глаз.




     - Ах, этот  умненький-разумненький Карпентер! Ах,  этот грозный охотник
за шпионами! - с ироническим пафосом  продекламировал Джолли. - Увы, фортуна
бойца переменчива, так-то, старина. Но вам не стоит очень уж  удивляться. Вы
не раскопали ничего действительно стоящего, но наверняка сообразили, что и в
подметки своему  противнику не годитесь. Только, пожалуйста, без  глупостей.
Киннерд -один из лучших стрелков, каких мне когда-либо доводилось встречать.
Кроме того,  вы  можете  оценить,  как удачно он устроился  в стратегическом
плане: практически каждый в этой комнате у него на мушке.
     Джолли осторожно  погладил  носовым  платком все  еще кровоточащий рот,
встал, подошел ко мне сзади и быстро ощупал руками мою одежду.
     -  Нет,  вы только подумайте! -  сказал он. - Даже не прихватил с собой
пистолет!  Вы  действительно  не  готовы  к  настоящей   борьбе,  Карпентер.
Повернитесь-ка так, чтобы стоять спиной к Киннерду, хорошо?
     Я повернулся  кругом. Он  благожелательно улыбнулся и  дважды изо  всей
силы  ударил  меня  по лицу:  один  раз правой, а второй раз левой рукой.  Я
пошатнулся, но не упал. Во рту появился солоноватый привкус крови.
     -   Не  могу  это  назвать   достойной  сожаления   вспышкой  гнева,  -
удовлетворенно  отметил  Джолли.   -  Я  сделал  это  умышленно,  с  заранее
обдуманным намерением. И с огромным удовольствием!
     - Значит, убийца  -  это  Киннерд, - медленно, с  трудом произнес  я. -
Значит, это он - человек с пистолетом?
     - Я  бы не хотел приписывать  все  заслуги  себе,  приятель, -  скромно
отозвался Киннерд. - Скажем так: мы все делим пополам.
     -  Это вы  ходили  с  пеленгатором на  поиски капсулы, -  кивнул  я.  -
Оттого-то и лицо у вас так сильно обморожено.
     - Чуть не заплутал, - признался Киннерд.  - Боялся уже, что никогда  не
отыщу эту проклятую станцию.
     - Джолли и Киннерд, - удивленно произнес Джереми. - Джолли и Киннерд...
Своих товарищей! Вы двое подло прикончили...
     -  Ну-ка  потише! -  скомандовал Джолли.  -  Киннерд, не  стоит  больше
отвечать на  вопросы. Пока Карпентер здесь, я не  собираюсь распространяться
насчет своих методов работы и подробно  объяснять,  какой я  умный и хитрый.
Как вы  заметили,  Карпентер,  я  человек действия... Коммандер Свенсон, вот
телефон, позвоните в центральный пост и передайте приказ  немедленно всплыть
и направиться к северу.
     - Слишком много на  себя берете, Джолли, - невозмутимо ответил Свенсон.
- Вам не удастся похитить целую подводную лодку.
     - Киннерд,  -  сказал  Джолли, -  прицелься  в  живот Хассарду. Когда я
досчитаю до пяти, нажимай на спуск. Раз, два, три...
     Свенсон  приподнял  руки,  признавая  поражение,  подошел  к  телефону,
висевшему на  стене, отдал необходимые  распоряжения, повесил трубку и встал
рядом  со мной. На его обращенном ко мне лице я не мог прочесть ни уважения,
ни восторга.  Я  окинул взглядом  всех собравшихся в кают-компании:  Джолли,
Хансен и  Ролингс стояли,  Забринский сидел в сторонке, номер  газеты  лежал
теперь  у  него  на  коленях,  все остальные  сидели  вокруг стола,  Киннерд
отдельно от  всех, по-прежнему  держа в руке пистолет.  Причем держал он его
твердо, уверенно. Похоже, никто не собирался совершать героические поступки.
Практически  все  были  слишком  удивлены  и потрясены,  чтобы  решиться  на
какие-то серьезные действия.
     -  Похитить  ядерную  субмарину  было  бы  очень  интересно,  коммандер
Свенсон, да и наверняка очень выгодно, - заметил  Джолли. - Но я хорошо знаю
свой потолок. Нет, старина, мы просто расстанемся с вами. В нескольких милях
отсюда дрейфует военный корабль  с.вертолетом  на  палубе.  Через  некоторое
время,  коммандер,  вы  отправите  на  определенной  частоте  радиограмму  с
указанием  своего  положения, и  вертолет  нас  заберет.  И  даже если  ваши
поврежденные  машины  разовьют  полную  мощность,  я  бы  не  советовал  вам
преследовать тот  корабль  и пытаться торпедировать  его  или что-то в  этом
роде.  Это было  бы весьма романтично, но, наверно, все же не стоит брать на
себя ответственность за начало третьей мировой войны. Да и  потом, вы просто
его не догоните. Вы его  даже не  увидите, коммандер, а если и  увидите, это
тоже   не  играет  никакой  роли:   на  нем  нет  опознавательных  знаков  о
государственной принадлежности.
     - Где пленка? - спросил я.
     - Она уже на борту нашего корабля.
     -  Она что? -  резко  вмешался  Свенсон. - Каким чертом она  могла туда
попасть?
     - Мои  вам соболезнования и все такое прочее, старина. Я повторяю: пока
Карпентер  здесь,  я ни  словом об этом  не  обмолвлюсь. Профессионалы,  мой
дорогой капитан, никогда не раскрывают свои методы работы.
     - Значит, вы от  нее  избавились, - с горечью констатировал  я. Губы  у
меня распухли и с трудом шевелились.
     - Не вижу,  как  вы сумеете задержать  нас. Вам следует  знать, что  за
преступлением далеко не всегда следует наказание.
     - Восемь убитых, - сокрушенно произнес я. - Восемь человек! И вы можете
стоять  здесь перед нами  и удовлетворенно  признаваться, что  вы виновны  в
гибели восьми человек!
     -   Удовлетворенно?  -задумчиво  возразил  Джолли.   -  Нет,  вовсе  не
удовлетворенно. Я профессионал,  а  профессионалы  никогда  не  убивают  без
особой необходимости. Но в этот раз такая необходимость была. Вот и все.
     -  Уже  второй  раз  вы  употребляете слово "профессионал", -  медленно
проговорил я. - Значит, в одном я ошибся. Вы не были завербованы после того,
как попали в состав экипажа "Зебры". Вы в этом деле уже давно: слишком уж вы
умело работаете.
     - Пятнадцать лет,  старина, спокойно ответил Джолли.  - Киннерд и  я мы
были лучшей  группой в Британии.  К сожалению,  в  этой стране мы  больше не
сможем оставаться полезными. Но, надеюсь, наши, гм, исключительные дарования
найдут применение где-нибудь в другом месте.
     - Значит, вы признаетесь, что совершили все эти убийства? - спросил я.
     Джолли взглянул на меня холодным, задумчивым взглядом.
     - Чертовски забавный вопросец, Карпентер.  Разумеется. Я же вам сказал.
А что?
     - А вы, Киннерд?
     Тот взглянул на меня угрюмо и подозрительно.
     - А почему вы спрашиваете?
     - Ответьте на мой вопрос, и я отвечу на ваш.  Краешком глаза я заметил,
как  Джолли  внезапно  прищурился.  Он очень тонко  чувствовал  атмосферу  и
понимал, что действие развивается не так, как ему хотелось бы.
     -  Вы  сами чертовски  хорошо  знаете,  что я  это сделал,  приятель, -
хладнокровно ответил Киннерд.
     - Теперь все ясно. В присутствии дюжины свидетелей  вы оба признались в
совершении убийств... Знаете вам бы не стоило этого делать. Вот ответ на ваш
вопрос,  Киннерд,  Я  хотел получить ваше признание, потому что кроме листка
алюминиевой фольги и еще кое-чего, о чем я еще скажу, у нас  не было никаких
доказательств  вашей  вины.  Но  теперь у  нас  есть  ваше  признание.  Bаши
исключительные дарования не удастся использовать где- нибудь в другом месте.
Боюсь,  вы  никогда  не  увидите  ни  вертолета,  ни  военного  корабля  без
опознавательных знаков. Вы оба умрете, дергаясь на конце веревки.
     - Что за чушь  вы  несете?  -  высокомерно прервал  меня Джолли. Но под
высокомерием пряталась тревога. - Какой еще блеф вы задумали в эту последнюю
минуту, Карпентер?
     Я даже не обратил внимания на этот вопрос. Я сказал:
     - Шестьдесят  часов  назад,  Джолли,  я заподозрил  не только вас, но и
Киннерда.  Однако  пришлось  сыграть  в  такую  вот  игру.  Вы  должны  были
почувствовать   себя   победителями,   чтобы   признаться    в   совершенных
преступлениях. Что ж, теперь у нас есть ваше признание.
     -  Не  тушуйтесь, старина, - обратился  Джолли к Киннерду. - Это просто
отчаянный блеф. Он и понятия не имел, что вы заодно со мной.
     - Когда я понял, что один из убийц вы, - продолжал я,  глядя на Джолли,
- то сразу же сообразил, что вторым должен  быть Киннерд. Он спал  вместе  с
вами, и раз его не оглушили  или  не одурманили, значит, он  с вами  заодно.
Когда  Нейсби рвался в радиорубку, чтобы предупредить  вас, дверь  вовсе  не
примерзла,  это вы оба держали  ее изо всех сил, чтобы  создать впечатление,
будто она простояла закрытой уже много часов.
     По  той же  причине  помощник радиста  Грант должен  был быть с вами  в
сговоре - или же умерить. Он не был с вами в сговоре - и вы его  уничтожили.
После того  как  я заподозрил вас, я  как следует  присмотрелся  к Гранту. Я
отправился  на прогулку и  выкопал его из ледовой могилы. Мы с Ролингсом это
сделали.  У  него   на  шее.   у  самого  основания,  я  обнаружил  огромный
кровоподтек. Что-то  его насторожило в вашем поведении, или же он проснулся,
когда вы расправлялись с  одним из людей майора Холлиуэлла, - и вы  заткнули
ему рот. Вы даже не стали его убивать, вы же  собирались  поджечь дом, и  он
просто сгорел  бы,  так  что  убийство  вам было ни к чему. Но  вы  не могли
предвидеть того, что капитан Фолсом, рискуя жизнью, вытащит Гранта... Живым!
     Получилось  чертовски  неудобно  для  вас  Джолли,  верно?  Правда,  он
находился без сознания,  но  вдруг бы он пришел в себя?  Тогда бы он выложил
всю правду о вас и испортил вам все дело. Но вам  никак не удавалось выбрать
момент и прикончить его,  так  ведь? В жилом доме все время был народ, почти
все страдали так сильно, что  не могли  уснуть. А когда на станции появились
мы,  вы пришли  в отчаяние. Вы заметили признаки того,  что Грант приходит в
себя,  и  воспользовались случаем... Впрочем, ничего  случайного в  этом  не
было.  Помните,  как  я удивился,  когда  узнал,  что  вы  использовали весь
оставленный мною запас морфия? Тогда я действительно был  удивлен. Но теперь
нет.  Теперь я  знаю,  куда он  пошел.  Вы  сделали ему инъекцию  морфия.  И
позаботились, черт бы вас побрал, чтобы доза была смертельная Правильно?
     -  Вы умнее, чем я думал, . невозмутимо заметил Джолли. - Может быть, я
немного недооценивал вас. Но особой разницы все равно нет, старина.
     - Как  сказать... Если я так давно все знаю о Киннерде, то  почему, как
вы думаете, я позволил вам якобы одержать верх?
     - "Якобы" здесь неподходящее слово. А ответ на ваш вопрос  очень прост.
Вы не знали, что у Киннерда есть пистолет.
     - Вот  как?  - я взглянул на  Киннерда.  -  Вы  уверены,  что эта штука
исправна?
     - Со мной такие номера не проходят, приятель! - презрительно кинул тот.
     - Я просто поинтересовался,  - кротко отозвался я.  -  Я подумал:  что,
если вся смазка растворилась в бензине, пока он лежал в тракторном баке?
     Джолли  вплотную  придвинулся  ко  мне,  выражение  лица  у него  стало
холодным и безжалостным.
     - Вы и это знали? Да что тут происходит, Карпентер?
     -  На самом  деле, это  вот  он, коммандер  Свенсон,  нашел пистолет  в
бензобаке,  - пояснил я. - Вы оставили его там,  потому  что знали,  что  на
корабле вас ждет медосмотр и  переодевание, так что пистолет неминуемо будет
обнаружен.  Но убийца, если  он профессионал, Джолли, никогда сам, по доброй
воле, не  расстанется со своим оружием. Я знал, что при малейшей возможности
вы вернетесь за ним. Поэтому я положил его обратно в бензобак.
     - Черт бы вас побрал! - Таким разъяренным я Свенсона еще  не видел. - А
сказать мне об этом, конечно, забыли?
     - Так надо было... Помните, я прицепился к вам, как репей, Джолли? Я не
был абсолютно  уверен, что у вас есть сообщник, но знал, что  если  есть, то
это Киннерд. Поэтому ночью  я сунул пистолет обратно в  бак и  постарался не
упускать вас из поля зрения, чтобы не  позволить вам,  Джолли. навестить ваш
любимый трактор.  Однако  пистолет все-таки исчез  на следующее утро,  когда
почти все отправились прогуляться и подышать свежим воздухом. Так что теперь
я уже не сомневался, что у вас  есть сообщник. Но положил я пистолет обратно
главным образом  потому,  что  без  него  вы  бы  не стали  болтать о  своих
подвигах. А вот  теперь вы  нам все  выложили, и  дело  закончено.  Положите
пистолет, Киннерд.
     - Боюсь,  меня вам  провести не удастся, приятель. Киннерд по- прежнему
целился в лицо.
     - Это ваш последний шанс, Киннерд. Внимательно  послушайте, что  я  вам
скажу.  Положите   пистолет,  иначе  через  двадцать  секунд   вам  придется
обратиться к врачу.
     Он непечатно выругался. Я сказал:
     - Что ж, как хотите... Ролингс, вы знаете, что делать. Все  повернулись
к  Ролингсу,  который  стоял,  скрестив  руки  на груди  и  прислонившись  к
переборке. Киннерд  тоже перевел на  него  взгляд и  дуло своего  пистолета.
Раздался   выстрел,   резкий,   сухой  треск  "манлихера-шенауэра",  Киннерд
вскрикнул, пистолет выпал  из его простреленной руки.  Забринский,  держа  в
одной руке мой пистолет, а в другой газету с обгоревшей по краям  дырочкой в
самой середине,  с  удовольствием  полюбовался своей работой  и обратился ко
мне:
     - Все так, как вы хотели, док?
     - Точно  так, как я хотел, Забринский. Большое вам спасибо.  Мастерская
работа.
     - Мастерская работа! - Ролингс сморщился. Он  поднял с палубы "люгер" и
направил его в сторону Джолли. - С четырех футов даже Забринскому не удастся
промахнуться... -  Он сунул руку в карман, вынул  пакет бинта  и  кинул  его
Джолли. - Мы так и подумали, что вам эта штука пригодится, так что запаслись
заранее.  Доктор  Карпентер  предупредил,  что  вашему  приятелю понадобится
медицинская помощь. Так и вышло. Вы врач. Вот и займитесь своим делом.
     -  Сами  этим занимайтесь, - рыкнул в  ответ Джолли. И  даже не добавил
привычное "старина". Маска рубахи-парня исчезла без следа. Ролингс  взглянул
на Свенсона и ровным голосом произнес:
     - Разрешите, сэр,  ударить доктора Джолли по голове  его же собственным
пистолетом.
     - Разрешаю, - жестко бросил Свенсон.
     Но крутых  мер не потребовалось.  Джолли выругался и  стал  накладывать
повязку.
     Почти с минуту в  кают-компании царила тишина, все следили,  как Джолли
небрежно, торопливо и без особых церемоний обрабатывает руку Киннерда. Потом
Свенсон медленно произнес:
     - И все-таки я не  понимаю, черт возьми, как Джолли сумел избавиться от
пленки...
     - Это было легко,  -  пояснил я. -Стоит  вам хорошенько  подумать, и вы
сами все поймете. Они  подождали, пока мы вышли на  чистую воду, взяли  свою
пленку, сунули ее в водонепроницаемый футляр, подцепили к специальному буйку
и  выбросили через  мусоропровод на  камбузе.  Вспомните,  они  побывали  на
экскурсии по кораблю и  видели эту  штуковину. Впрочем, скорее всего, им это
посоветовал  по радио  какой-нибудь специалист. Я попросил Ролингса утречком
подежурить, так вот он видел, как Киннерд  около половины пятого забрался на
камбуз. Может быть, конечно, ему приспичило отведать бутербродов с ветчиной,
всякое бывает, но, по словам Ролингса, у  него в руках были пакет  и буек, а
когда он выскользнул обратно, руки были пусты. Пакет всплыл  на поверхность,
а  буек  выпустил  краску,  и  на  воде  расплылось  желтое пятно  в  тысячи
квадратных ярдов. Военный корабль вычислил наш кратчайший маршрут со станции
"Зебра" и ждал  нас в нескольких  милях  от края льдов.  Он бы мог подобрать
футляр и без геликоптера, но с вертушкой вообще пара пустяков.
     К слову, я  был  не совсем точен,  когда сказал, что не знаю,  по какой
причине  Джолли пытался нас задержать. Я  это понял сразу же.  Ему сообщили,
что корабль не успеет подойти  к месту нашего предполагаемого выхода из-подо
льда до  какого-то момента. Джолли даже имел наглость уточнить у меня, когда
именно мы рассчитываем выйти в открытое море.
     Джолли поднял глаза на меня, лицо его искривилось в злобной гримасе.
     - Вы победили, Карпентер. Ну, конечно же, вы победили. По всему фронту.
Но  вы  проиграли в  единственном пункте, который на самом-то деле  является
главным.  Мы успели  передать пленку, ту пленку, которая фиксирует положение
практически всех ракетных  баз  в  Америке. Так что игра  стоила свеч. Такую
информацию не купишь и за десять миллионов фунтов. А мы ее получили!.. - Его
зубы  обнажились  в  хищной  усмешке. Мы можем проиграть,  Карпентер, но все
равно мы -профессионалы. Мы сделали свое дело!
     - Да, пленку вы передали, что верно,  то  верно, -  согласился я. - И я
готов отдать свой годовой  оклад,  чтобы  увидеть лица тех, кто ее  проявит.
Слушайте внимательно, Джолли. Вы  хотели  вывести  из  строя Бенсона  и меня
вовсе не для того,  чтобы вам  не  помешали убить Болтона  и  задержать нас.
Главное, что вас  интересовало,- чтобы  только вы  один  могли  пользоваться
рентгеновской  установкой.  Чтобы  никого,  кроме  вас,  не  было, когда  вы
просвечиваете  лодыжку  Забринского и снимаете повязку.  От  этого  зависело
буквально все! Вот  почему  вы  рискнули подстроить покушение  на  меня:  вы
услышали, как я сказал,  что собираюсь просветить рентгеном ногу Забринского
на  следующее  утро. Тут  вы  и совершили  единственный  поступок,  лишенный
профессионального мастерства и  показавший  мне, что вы запаниковали. Но вам
повезло...
     Итак, пару дней назад вы все-таки сняли  повязку у Забринского и вынули
оттуда пленку, которую  спрятали там,  завернув в  промасленную бумагу,  еще
тогда, когда перевязывали  ему  ногу на станции "Зебра". Отличный тайник! Вы
могли бы, разумеется, спрятать пленку и в повязке у кого-то  другого, но это
было бы более рискованно. Идея была блестящая.
     К несчастью для вас и ваших хозяев, прошлой ночью я снял  у Забринского
повязку,  вынул  пленку и заменил ее другой. Разумеется, это  еще одна улика
против вас, я упоминал о ней. На кассете есть два отличных отпечатка пальцев
-  ваш  и  Киннерда.  Вместе  с  алюминиевой  фольгой  и  вашим  собственным
признанием,  сделанным  в   присутствии  многих  свидетелей,   этого  вполне
достаточно,  чтобы  вы  оба через  восемь часов  уже  болтались на  веревке.
Поражение и виселица, Джолли. Так что вы даже не профессионал.  Ваши хозяева
никогда не увидят настоящую пленку...
     Что-то  беззвучно  шепча  разбитыми  губами,  не  обращая  внимания  на
пистолеты,  Джолли в  бешенстве бросился на меня.  Он сделал два шага, всего
только  два.  Потом  Ролингс,  не  особо  церемонясь,  ударил его по  темени
пистолетом. Джолли свалился на пол так, словно на него обрушился Бруклинский
мост. Ролингс хладнокровно присмотрелся к нему.
     - Ничего  приятнее я еще сегодня  не делал,  - небрежно  бросил  он.  -
Кроме,  конечно,  тех снимков, которые я  нащелкал  для  доктора  Карпентера
фотоаппаратом  доктора  Бенсона.  Это  та  пленка,  которую  мы  завернули в
промасленную бумажку.
     - А что там за снимки? - с любопытством спросил Свенсон. Ролингс широко
улыбнулся.
     -  Да  все  эти  вырезки из журналов,  те,  что  у  доктора  Бенсона  в
медпункте. Медвежонок Йоги, утенок Дональд,  Плуто, Поупи, Белоснежка и семь
гномов... В общем, вся эта  братия. Настоящие произведения искусства! И цвет
по  системе  "Техниколор"!  -  Он,  счастливо  улыбнулся. - Я, как  и доктор
Карпентер, отдал  бы  весь  годовой оклад,  чтобы увидеть их лица. когда они
начнут проявлять негативы...


Last-modified: Tue, 11 May 1999 10:32:37 GMT

Оцените этот текст: