Дик Фрэнсис. Испытай себя --------------------------------------------------------------- (LongShot). OCR Халиман А. Т. FineReader 5.0, 17.10.00 --------------------------------------------------------------- ГЛАВА 1 Я принял предложение, отвергнутое четырьмя другими писателями, но в то время я просто-напросто голодал и нуждался в деньгах. Год назад я предполагал, что какое-то время мне придется вести полуголодное существование в мансарде, однако теперешняя моя жизнь в насквозь промерзшем доме тетки моего друга, да еще в снежном, январе, была настолько близка к собачьей, что, не имея хорошего питания и достаточно тепла, я был готов принять любое рискованное решение. Безусловно, я сам был тому виной. Мне было проще найти какую-нибудь работу, связанную с физическим трудом. Конечно, не стоило сидеть и дрожать от холода в лыжном костюме, покусывая конец карандаша, уставившись в блокнот в полной неуверенности в себе, в своих способностях и в том нимбе славы, который когда-либо мог бы окружать мою голову. Как бы то ни было, мое настоящее неважное состояние вовсе не являлось следствием жалости к себе как к неудачнику; скорее, меня несколько знобило от неуверенности в том, что мой недавно изданный первый роман будет тепло встречен читателями. К-тому же я испытывал тревогу по поводу своих финансов. Уже полученный аванс за книгу я должен был распределить следующим образом: рассчитаться с долгами, оставить определенную сумму на существование и заплатить за жилье за полгода вперед. Хорошо, думал я, всех полученных денег мне хватит на пару лет, но, если за это время у меня не будет новых публикаций, придется признать, что мои писательские потуги были чистой воды фантазией, и вернуться на круги своя. Можно было, конечно, в отчаянии гнать мысль о неоплаченных счетах, однако ведь я пытался писать и перед работой и после нее -- в поездах и в выходные дни, -- но все это было не то. Я надеялся на то, что никем не нарушаемое одиночество так или иначе поставит все на свои места. И даже близящаяся гипотермия не могла притупить ощущение счастья от того, что я решился сделать первый шаг по весьма каменистому пути. Я отдался на волю судьбы, зная достаточно о выживании в экстремальных условиях, и мысль о грядущих невзгодах не пугала меня. Однако я просто не предполагал, что, только сидя и размышляя, человеку очень легко замерзнуть. Мне и в голову не приходило, что активно действующий мозг отнимает тепло у ног и рук. Мой жизненный опыт напоминал, что в прошлом, испытывая холод, я спасался от него движениями. Письмо от Ронни Керзона пришло в то особенно холодное утро, когда морозные узоры, подобно роскошным занавесям, разукрасили окно моего теперешнего обиталища. А окно, с открывающимся из него видом на Темзу в районе Чизвика, на грязь, принесенную приливом, на парящих в воздухе чаек -- это окно, источник моего наслаждения, -- как я полагал, открывало мне доступ в мир слов. Я привык сидеть возле него и писать, поглядывая на торчащие у горизонта верхушки деревьев Кью-Тардена. Я и одного предложения не мог написать, если сидел, уставившись в пустую стену. "Дорогой Джон! -- говорилось в письме. -- Может, заглянешь ко мне*в контору? Есть необходимость обсудить вопрос об издании твоей книги в Америке, тебя это заинтересует. Всегда твой Ронни. P. S. Почему бы тебе не поставить телефон, как у всех? " Получить право на издание книги в Америке! Просто не верится! День волшебным образом вдруг потеплел. Такое случается в основном с преуспевающими авторами, а не с теми, кто вынужден приноравливаться к непривычному пейзажу, бороться с вечными сомнениями и неуверенностью; не с теми, кому необходимо постоянно твердить, что твоя книга в полном порядке, что все нормально и не надо сходить с ума. -- Не сходи с ума, -- сердечно сказал мне Ронни, пригласив к себе после прочтения рукописи, которую я без всякого предупреждения выложил ему на стол двумя неделями раньше. -- Не трясись; уверен, мы найдем издателя. Предоставь это мне. Позволь мне самому судить, что из этого выйдет. Ронни Керзон, с его хорошо подвешенным языком, действительно нашел мне издателя, Причем престижного настолько, что я о нем и помышлять не мог. -- У них полно заказов, -- снизошел Ронни до объяснения, -- но они готовы рискнуть издать и новичка, хотя сейчас это гораздо труднее, чем прежде. -- Он вздохнул. -- Черту под издательским планом они уже подвели; вопрос в том, как бы тебя подсунуть под нее. Тем не менее, -- он послал мне многозначительный взгляд, -- тебя пригласили на обед, чтобы познакомиться. Не подкачай и надейся на лучшее! Я уже привык к неожиданным переходам Ронни от пессимизма к оптимизму. С той же самой интонацией он уведомил меня о том, что если удача будет на моей стороне, то я смогу реализовать пару тысяч своих книжек. Одновременно он не преминул сообщить о некоей писательнице, исчисляющей свои тиражи миллионами. -- Все возможно! -- подбодрил он меня. -- В том числе и удариться мордой об стол? -- Не сходи с ума! В тот день, когда я получил это письмо, я вышел, как обычно, из дома тетки моего друга, направляясь пешком в контору Ронни, которая была милях в четырех, на Кенсингтон Хай-стрит. Поскольку я уже кое-чему научился к тому времени, то не бежал бегом, а, выйдя утречком, шел не спеша, с тем чтобы подойти к полудню. В свое время я обнаружил, что примерно в час дня Ронни имел обыкновение предлагать своим визитерам вино и посылать рассыльного за бутербродами. Я не очень-то рассказывал ему о своих стесненных обстоятельствах, поэтому щедрость его была бы ничуть не наигранной. Я тешил себя подобными иллюзиями до тех пор, пока не уткнулся в закрытую дверь его кабинета. Обычно она была распахнута настежь. -- Он занят с другим клиентом, -- сказала мне Дэйси. Она лучезарно улыбнулась -- для секретарши это было подвигом. Зубы на ее черненьком личике ослепительно блеснули. Не прическа, а нечто феерическое. Изысканный оксфордский акцент. Учит итальянский в вечерней школе. -- Я сообщу ему, что вы пришли, -- сказала она, поднимая телефонную трубку и связываясь с боссом. -- Он просит вас подождать. Я кивнул и приготовился терпеливо ждать, усевшись в одно из двух почти удобных кресел, поставленных, похоже, просто так, на всякий случай. Контора Ронни представляла собой довольно значительное помещение: большая приемная, часть которой была занята столами Дэйси и ее сестры Алисы -- они обе следили за различными счетами; в другой части находи-лись стеллажи с папками и огромный стол, заваленный образцами издаваемой литературы. В коридоре были видны двери трех кабинетов, два из которых принадлежали коллегам Ронни, а в конце его располагалась комнатка без окон, нечто вроде библиотеки, где на полках от пола до потолка стояли книги, увидевшие свет благодаря усилиям самого Ронни и его отца. Я сидел и рассматривал стеллажи, на которых покоились одетые в пыль творения, еще только ожидающие своего рождения. Мне стало вдруг интересно, как в данный момент мог бы выглядеть мой опус. Похоже, что авторы-новички не пользовались большим почетом у оформителей. -- Профессионалам нужно доверять, -- сказал как-то Ронни утешительно. -- В конце концов, им лучше знать, какой товар пойдет. "Как знать", -- мелькнула у меня тогда циничная мысль. Я мог только надеяться. Дверь его кабинета распахнулась, взору открылась голова Ронни, шея и часть плеча. -- Джон? Заходи! Я вошел в комнату, где стояли стол, вращающееся кресло, два кресла для гостей, шкаф, и еще там было где-то около тысячи книг. -- Прости, что заставил ждать. . Он выглядел настолько виноватым, как если бы назначил мне точное время; весь его вид говорил о том, что мое присутствие доставляет ему искреннюю радость. Таков он был со всеми. Он преуспевал, Ронни. Выглядел он округлым и бодрым, готовым принять вас в свои объятия. Невысокий, с гладкими темными волосами, мягкими и сухими ладошками; одевался он только в строгие костюмы, белые рубашки; других галстуков, кроме полосатых, не признавал. Своим внешним видом он как бы говорил, что автор, если уж ему так хочется, может вырядиться в бледно-голубое или надеть лыжный костюм и соответствующие ботинки, но серьезный бизнес требует приличной одежды. -- Прохладно сегодня, -- проговорил он, смерив мое одеяние извиняющим взглядом. -- Даже снег в. мансарде смерзся. Он кивнул, слушая вполуха, не сводя глаз с другого клиента, который сидел с таким видом, будто намеревался не вставать с кресла целый день. Мне показалось, что Ронни скрывает свое раздражение под внешним фасадом значительности -- удивительное для этого человека сочетание, поскольку обычно его лицо выражало лишь неослабевающее искреннее добродушие. -- Тремьен, -- веселым голосом "сообщил он своему гостю, -- это Джон Кендал, блестящий молодой автор. Так как Ронни обычно рекомендовал всех своих авторов исключительно как блестящих, даже будучи полностью уверенным в обратном, то эти его слова оставили меня абсолютно равнодушным. " Тремьен воспринял эту рекомендацию в той же мере равнодушно. Седой, крупный, самоуверенный мужчина в возрасте около шестидесяти лет, он явно не испытывал восторга от моего вторжения* - ^ -- Мы еще не закончили наш разговор, -- недовольно пробурчал он. -- Самое время выпить вина, -- предложил Ронни, пропустив мимо ушей не совсем любезный тон своего собеседника. -- Что будете пить, Тремьен? -- Джин с тоником. -- Э... Я имел в виду вино -- белое или красное? -- Тогда красное, -- явно демонстрируя досаду и выдержав некоторую паузу, буркнул Тремьен. -- Тремьен Викерс, -- голосом, лишенным всяких ин- тонаций, сообщил мне Ронни, наконец завершив процедуру взаимного представления. -- И тебе красного, Джон? -- То, что надо. Ронни засуетился, отодвигая в сторону кипы книг и бумаг, освобождая место, выставляя бокалы, бутылку, штопор; затем он с сосредоточенным видом разлил вино. -- За твою книгу, -- улыбнулся он, передавая мне бокал. -- За твой успех, -- обратился он к Викерсу. -- Успех! Какой успех? Все эти писатели слишком велики для своих ботинок. Ронни непроизвольно взглянул на мои ботинки, размеру которых позавидовал бы любой мужчина. -- Нет никакой необходимости убеждать меня в том, что я не предлагал достойную плату, -- обратился Тре-мьен к Ронни. -- Им бы следовало быть только благодарными за такую работу. Он бросил на меня быстрый взгляд и без всякого перехода довольно бестактно спросил: -- Сколько вы имеете в год? Подобно Ронни, я безразлично улыбнулся и не удостоил его ответом. -- Что вы знаете о скачках? -- продолжал он. -- Вы имеете в виду бега скаковых лошадей? -- Именно скаковых лошадей. -- Ну, -- задумался я, -- не так уж много. -- Тремьен, -- протестующе вмешался Ронни, -- Джон не тот писатель, который тебе нужен. -- Писатель он и есть писатель. Любой из них может справиться с моим заданием. Вот ты говоришь, что я был не прав, когда искал автора с громким именем. Ну что ж, тогда найди мне кого-нибудь рангом пониже. Ты заявил, что твой присутствующий здесь друг -- блестящий писатель. Так как насчет того, чтобы договориться с ним? -- Видишь ли, -- осторожно начал Ронни, -- блестящий -- это просто, так сказать, фигура речи. Да, у него пытливый ум, он способный, впечатлительный. Глядя на своего агента, я с удивлением улыбнулся. у -- Значит, он все-таки не блестящий писатель? -- В голосе Тремьена послышалась ирония. Обратившись ко мне, он добавил: -- Что же вы в таком случае написали? -- Шесть наставлений для путешествующих и один роман, -- любезно ответил я. -- Наставления для путешествующих? Что за наставления? -- Как жить в джунглях. Либо в Арктике. Или в пустыне. Нечто в этом роде. -- Для тех, кто не мыслит своего отпуска без преодоления трудностей, -- заметил Ронни со снисходительной иронией человека, привыкшего к комфорту. -- Джонни работал в бюро. путешествий, специализирующемся на обслуживании исключительно бесстрашных, готовых броситься сломя голову куда угодно. -- Понятно. -- Тремьен равнодушно посмотрел на свой бокал с вином и через некоторое время испытующе спросил: -- Но все же кто-то должен взяться за мою работу? -- А что вы хотитр, чтобы было написано? -- спросил я не столько из любопытства, сколько из желания продолжить разговор. Ронни сделал предостерегающий знак, мол, "не спрашивай", однако Тремьен со всей прямотой ответил: -- Мое жизнеописание. Я заморгал. Брови Ронни поползли вверх, но тут же опустились. -- Вы думаете, что эти писаки, специализирующиеся на теме скачек, полезли из кожи вон за оказанную им честь? Нет, все они отвергли мое предложение,. -- голос Тремьена звучал угрожающе. -- Все четверо. Он назвал их имена, настолько известные, что даже мне, человеку весьма далекому от конного спорта, они были знакомы. Я взглянул на Ронни -- тот с покорным видом слушал излияния своего клиента. -- Должны быть и другие, -- мягко заметил я. -- А я полагал, что ты будешь угощать меня обедом в своем клубе, -- проворчал Тремьен, на что Ронни заметил: "Работа" -- и сделал жест рукой в сторону бумаг на его служебном столе, -- В последнее время мне в большинстве случаев приходится обедать на бегу. Он подошел к двери и тем же манером, как и в прошлый раз, высунулся в коридор. -- Дэйси? -- позвал он. -- Позвони в магазин и вели прислать бутербродов, договорились? Обычный набор. - Приглашаются все. Пересчитай по головам. Нас здесь трое. Не говоря больше ни слова, он втянул голову в комнату. Тремьен по-прежнему кипел от злости, я же" попивал свое вино. В офисе у Ронни было жарко. Это также добавляло мне настроения. Я снял куртку своего лыжного костюма, перебросил ее через спинку кресла, оставшись в кроваво-красном свитере, и вновь с удовольствием уселся. Ронни, как обычно, поморщился от. чрезмерной яркости моего туалета. Что касается меня, то я всегда чувствовал себя теплее в красном и никогда не пренебрегал психологией цвета. Я даже был уверен, что те из моих коллег по бюро путешествий, которые одевались в хаки, явно чувствовали себя в душе полководцами. Тремьен продолжал сидеть с отсутствующим видом, однако явно чувствовалось, что он не забыл о своем предложении. -- Я пригласил их к себе, -- пожаловался он. -- Честнее нельзя было поступить. И все они соглашались с тем, что работа окупится, но их не устраивали мои условия. Самонадеянные ублюдки! Он угрюмо выпил и скорчил гримасу, видимо, букет вина ему не понравился. -- Одно мое имя -- гарантия того, что книгу раскупят, говорил я им, а они имели наглость не согласиться. Ронни говорит, что рынок сбыта слишком мал. -- Тремьен пристально посмотрел на моего агента. -- Ронни говорит, что не сможет оформить-заказ на книгу в издательстве без того, чтобы на ней не стояло имя писателя высшего класса, что весьма проблематично. Кроме того, он говорит, что ни один писатель такого класса не согласится заключить договор без гарантии комиссионных. Какой же выход из этой ситуации у меня? Видимо, он ожидал услышать ответ, поэтому я отрицательно покачал головой. -- А выход у меня в авторской публикации, или, как они ее величают, "публикации ради собственного тщеславия"* Тщеславия! Это же, черт возьми, оскорбление! Ронни говорит, что существуют компании, готовые напечатать и переплести любую предложенную им книгу, но в этом случае уже ты должен платить им. Кроме того, я должен еще заплатить тому, кто будет писать книгу. Затем я же должен буду сам распродать весь тираж, поскольку сам буду являться издателем. Ронни уверяет, что в этом случае распродажа не покроет расходов, не говоря уже о доходе. Он говорит, что именно поэтому ни один: профессиональный издатель и не возьмет генигу -- слишком мало покупателей. Вот я и спрашиваю: почему? Почему, а? Я вновь покачал головой. Казалось, он думает, что его имя на устах у всех, и я тоже слышал его. Я же был уверен, что никогда не слышал об этом человеке. Частично он просветил меня. -- В конце концов, -- сообщил он, -- я подготовил уйму призеров -- в Гранд нэшнл*, в двух чемпионатах по скачкам с барьерами, в "Золотом кубке". Полвека я отдал скачкам. И каждый эпизод жизни -- это тема для рассказа. Детство... отрочество... успех... Моя жизнь была интересной, черт возьми. Он с трудом находил слова, а я подумал, что жизнь любого человека всегда интересна для него самого -- сколько трагедий, сколько событий. Каждому есть что рассказать: все несчастье в том, что мало кому будет интересно об этом читать, и еще меньше тех, кто заплатит за подобное удовольствие. Ронни, стараясь умиротворить своего гостя, вновь наполнил бокалы и сделал печальный обзор положения на книжном рынке, который переживал очередной период спада в связи с постоянно растущими процентными ставками и их неблагоприятным влиянием на платежи по ссудам. "Скачки с препятствиями, ежегодно проводящиеся на ипподроме Эйнтри близ Ливерпуля (дистанция 7, 2 км). -- Здесь и далее примечания переводчика. -- Именно залогодержатели обычно покупают книги, -- продолжал он. -- Не спрашивайте меня почему. Каждая закладная -- это пять человек, получающих доходы от сданной под залог недвижимости, а когда процентные ставки высоки, их доходы растут. Но, как ни странно, имея больше денег, они покупают меньше книг. Тремьен и я никак не отреагировали на этот срциоло-гический пассаж. Затем Ронни, не пытаясь поднять наше настроение, сообщил, что для издателя в современном мире оборот -- это всегда хорошо, а убытки -- плохо и что день ото дня становится все труднее заключать договоры на издание книг, в рыночном успехе которых нет уверенности. Я почувствовал себя как никогда благодарным Ронни за то, что он все-таки взял одну конкретную "проблематичную" книгу. А также мне вспомнились слова одной дамы, представляющей издателя, сказанные во время обеда по случаю знакомства: -- Ронни способен уговорить самого дьявола. Он считает, что нам необходимо отлавливать молодых авторов вроде вас, которым тридцать с небольшим, иначе через десять лет у нас не будет значительных имен в литературе. Однако никому не известно, что из вас выйдет через десять лет. Ронни говорит, что, прежде чем судить о вкусе лососины, ее следует хорошенько распробовать. Поэтому мы не обещаем вам золотых гор, но... возможности, да. Возможности -- это было все, о чем я мог мечтать. Наконец в дверях появилась Дэйси и сообщила, что заказ принесли; мы все вместе прошли в большую комнату, где центральный стол был уже освобожден от книг и уставлен тарелками, на нем лежали приборы, салфетки, в центре помещались два больших блюда с аппетитно выглядящими бутербродами, украшенными листочками кресс-салата. Сотрудники Ронни повыскакивали из своих кабинетов, чтобы присоединиться к нам. В общей сложности нас оказалось семеро, включая Дэйси и ее сестру. Я сразу же подналег на еду, однако меня не покидала надежда, что делаю я это не очень заметно. Говядина, ветчина, грудинка, сыр -- когда-то эти считавшиеся обычными блюда нынче стали деликатесом. Бесплатный завтрак и обед. Хорошо бы Ронни присылал свои письма с деловыми приглашениями как можно чаще. Тремьен, блистая красноречием, вновь убеждал меня в недальновидности писателей, специализирующихся на конноспортивноитеме; держа бокал в одной руке, а бутерброд в другой, он кипел от негодования, в то время как я с набитым ртом кивал в знак согласия, делая вид, что внимательно его слушаю. Тремьен с большой убедительностью продемонстрировал мощный заряд уверенности в себе, однако было в его настойчивости что-то, странным образом опровергающее ее. Складывалось впечатление, что необходимость написания книги вызвана желанием доказать, что он не зря прожил жизнь, как будто фотографий и других документов ему недостаточно. -- Сколько вам лет? -- неожиданно спросил он, прервав себя на полуслове. -- Тридцать два, -- промычал я, прожевывая очередной кусок. -- Вы выглядите моложе. Я даже не смог сообразить, что более подходит для ответа: "благодарю" или "извините", поэтому слегка улыбнулся и продолжил трапезу. -- Вы сможете написать биографическую книгу? -- вновь неожиданно спросил он. -- Не знаю, никогда не пробовал. -- Я бы сделал это сам, -- негодующе заметил он, -- но у меня нет времени. Я понимающе кивнул. Если уж и существует чья-то биография, на которой я бы не хотел сломать зубы, то это, точно, "его. Чересчур сложно. Неожиданно рядом с ним возник Ронни и отвел в сторону; я же в промежутке между дожевыванием куска говядины с чатни* и выслушиванием сетований Дэйси на систему компьютерной защиты мог наблюдать за Ронни, наигранно кивающим головой, и Тремьеном, продолжавшим кипеть от негодования. Наконец, когда на блюдах осталось лишь несколько перышек кресс-салата, Ронни весьма твердо попрощался со своим гостем, который все еще не желал уходить. -- В настоящий момент нет ничего конкретного, что бы я мог предложить с пользой для тебя, -- увещевал Ронни, пожимая вялую руку Тремьена и буквально выталкивая его в дверь дружеским хлопком по плечу. -- Предоставь это мне, я посмотрю, что можно сделать. Звони. С явной неохотой Тремьен наконец удалился; Ронни же, не выказывая ни малейших признаков облегчения, повернулся ко мне. -- Теперь пойдем, Джон. Извини за то, что продержал тебя так долго, -- сказал он, направляясь обратно, в свой кабинет. -- Тремьен спрашивал, писал ли я биографические очерки, -- сообщил я, усаживаясь в свое прежнее кресло для посетителей. Ронни бросил на меня быстрый взгляд, размещаясь в своем мягком темно-зеленом кожаном кресле и как бы в нерешительности плавно раскачиваясь из стороны в сторону. Наконец он прекратил эти манипуляции и спросил: -- Он предложил тебе работу? -- Не совсем так. -- Мой совет тебе -- не думай об этом. Не дав мне времени убедить его в том, что я и не собираюсь думать об этом, он продолжал: . -- Справедливости ради стоит сказать, что он хороший берейтор и пользуется широкой известностью в конноспортивной среде. Так же, справедливости ради, он гораздо лучше на самом деле, чем мог показаться тебе сегодня. Нб менее справедливо будет согласиться и с тем, что у него была интересная жизнь. Но этого мало. Все зависит от того, как это изложить на бумаге. -- Он сделал паузу, помолчал, вздохнул. -- А Тремьен никак не хочет этого понять. Ему нужно громкое имя, исключительно из-за престижа. Но ты же сам слышал его: он считает, что каждый может быть писателем, и на самом деле не видит никакой разницы между профессионалом и любителем. -- Ты найдешь ему кого-нибудь? -- спросил я. -- Но только не на тех условиях, которые он ставит. -- Ронни задумался. -- Мне кажется, что тебе я могу рассказать, поскольку он уже подкатывался к тебе. Он просит найти писателя, который согласился бы жить у него дома по меньшей мере месяц для обработки всех его вырезок и записей и для продолжительных бесед. Никто из маститых на это не пойдет, у всех у них иной образ жизни. Кроме того, он хочет семьдесят процентов авторского гонорара, который и в любом-то случае не будет высок. Никакой известный писатель не станет работать за тридцать процентов. -- Тридцать процентов... включая аванс? -- Совершенно верно. Аванс не больше твоего, если я сумею его еще пробить. -- Это обрекает меня на голодное существование. Ронни улыбнулся. -- Сравнительно мало людей живут только писательским трудом. Уж ты-то должен знать об этом. Ну ладно, -- он наклонился вперед, как бы давая понять, что тема Тремьена исчерпана, и выпалил: -- Теперь насчет этого издания твоей книги в Америке... Оказалось, что литературный агент в Нью-Йорке, иногда сотрудничавший с Ронни, поинтересовался у моих издателей, есть ли что-нибудь интересное на подходе. Они отослали его обратно к Ронни. Так вот не захочу ли я, сказал Ронни, послать ему экземпляр своей рукописи, а он, если посчитает, что книга найдет сбыт на американском рынке, постарается найти ей надежного издателя. Я старался держать рот на замке, но внутри чувствовал, что задыхаюсь. -- Ну как? -- спросил Ронни. -- Я... э-э-э... С удовольствием. -- Я так и думал. Ничего не обещаю, сам понимаешь. Ведь книгу вначале нужно посмотреть. -- Да- -- Если ты помнишь, мы дали твоему издателю здесь права только на Великобританию и страны Содружества. Это дает нам широкие возможности для маневра. -- Некоторое время, раскачиваясь, по обыкновению, в кресле, он обсуждал технические детали и перспективы издания. Эти его рассуждения пробудили во мне сомнения. Рынок был перенасыщен, трудностей хоть отбавляй. Но поскольку литературное горнило постоянно требовало угля, моя книга могла оказаться хотя бы охапкой сена. Ронни сказал, что даст мне знать сразу же, как только получит информацию из Нью-Йорка. -- Ну, а как у тебя с новой книгой? -- спросил он. -- Медленно. Он кивнул. -- Вторая всегда идет труднее. Но продолжай работать. -- Буду. Ронни поднялся и, глядя на заваленный бумагами стол, дал мне вежливо понять, что время моего визита исчерпано, и пожал мне на прощание руку. -- В любое время буду рад видеть тебя, -- машинально произнес он, уже озабоченный своими рутинными проблемами; я же прошел по коридору, задержавшись у стола Дэйси. -- Вы собираетесь послать мою рукопись в Америку? -- спросил я, застегивая молнию на лыжной куртке и сгорая от желания поделиться с кем-нибудь этой доброй вестью. -- Да, -- одарила она меня лучезарным взглядом. -- Я сделала это еще в прошлую пятницу. -- Неужели?! Я направился к лифту, не зная, радоваться мне или негодовать от этой вечной манеры Ронни спрашивать моего согласия на то, что он уже сделал. Я бы ничуть не возражал, если бы он просто заранее сказал мне об этом. Это было лучшее, что он мог для меня сделать, тем более что он имел на это все права. Спустившись вниз и выйдя на морозный воздух, я вспомнил о том, как впервые очутился в дверях его кабинета. Написать книгу -- это одно, а найти издателя -- совсем другое. Прежние мои шесть книжек, хотя и были опубликованы и уже поступили в продажу, являлись частью моей работы на туристическое бюро, где мне платили неплохо, но требовали моего длительного отрыва от цивилизации для сбора материала. Владельцем моих книжек было бюро, оно же их и публиковало, но выхода на литературный рынок у него не было. Рукопись своей предыдущей книги я отнес сам в небольшое, но известное издательство (найдя его адрес в телефонной книге) и передал ее симпатичной девушке, которая обещала положить ее в рабочую папку и просле-: дить за прохождением. Рабочая папка, объяснила она, демонстрируя ямочки на щеках, служила вместилищем тех не обсужденных! еще сочинений, которые приходили по почте каждый день. Она уверила меня в том, что моя книга будет обязательно прочитана, а за ответом я могу прийти через три недели. Через три недели с теми же ямочками на щеках она сообщила мне, что моя книга не совсем в их "жанре", представленном в основном "серьезной литературой". Она предложила мне обратиться к агентам, которые найдут возможность ее пристроить. Она же дала мне список их имен и адресов. -- Попробуйте обратиться к кому-нибудь из них, -- посоветовала она. -- Мне же книга очень понравилась. Желаю вам удачи. К Ронни Керзону я направился лишь потому, что его контора находилась по пути домой, на Кенсингтон Хай-стрит. Внутренний голос всегда играл большую роль в моей жизни, а когда он звучал особенно громко, я без всяких сомнений следовал ему. С Ронни он меня не подвел. У меня появились шансы избежать нищеты. Предложение Тремьена представлялось мне западней. ГЛАВА 2 Возвращаясь в Низвик из конторы Ронни, я не имел ни малейшего намерения когда-либо вновь встретить Тремьена Викерса. Я забыл о нем. Мои мысли были заняты книгой, над которой я тогда работал, и в особенности тем, что делать с одним иэ моих героев, который по воле моего воображения оказался между небом и землей на экспериментальном воздушном шаре, наполненном гелием, с вышедшими из строя воздушными насосами. У меня были сомнения насчет этого воздушного шара. Возможно, придется переделывать весь сюжет. Возможно, придется выбросить в корзину все, что я написал, и начать сначала. Этот мой герой на воздушном шаре наделал под себя от страха. Мне были понятны его ощущения. Занимаясь литературным трудом, я вдруг неожиданно для себя осознал, что самое страшное -- это быть непонятым своими читателями. Книга, включенная в издательский план под названием "Долгая дорога домой", должна была рассказать о выживании вообще, и в особенности о выживании, физическом и психологическом, группы людей, оказавшихся отрезанными от мира в результате какого-либо несчастного случая. Вряд ли эту тему можно считать оригинальной, но я всегда следовал тому основополагающему совету, что писать следует о том, что знаешь, а тема выживания была известна мне лучше любой другой. Для того чтобы выжить самому в ближайшую неделю или десять дней, я зашел в расположенный неподалеку от| дома супермаркет, истратив там отложенные на еду деньги. Я купил достаточное количество провизии: кучу пакетиков с супом, буханку хлеба, упаковку спагетти, коробку с овсяными хлопьями, пинту молока, - цветной капусты и несколько штук морковок. Я привык есть овощи сырыми, когда мне этого хотелось, и в любом случае мне был по вкусу суп с накрошенным в него хлебом, или суп с макаронами, или овсянка с молоком. Такие вещи, как чай, мармелад и соль, я всегда покупал от случая к случаю. Когда же соблазн был непреодолим, я позволял себе сухариков и масла. Помимо этого раз в месяц я покупал флакончик с витаминным драже, для того чтобы напичкать себя различными микроэлементами, которых мне может не хватать; это покажется скучным, но, несмотря на постоянное чувство голода, я ощущал себя бодрым и здоровым. Я открыл входную дверь своим ключом и в прихожей натолкнулся на тетку друга. -- Привет, дорогой, -- поздоровалась она. -- Все в порядке? Я рассказал ей о том, что Ронни послал мою книгу в Америку, и ее худое лицо сразу же расплылось в искренней улыбке. Ей было примерно пятьдесят, в разводе, бабушка, очень любезная, седоволосая, добродушная и занудливая. Я сознавал, что она рассматривает деньги, которые я плачу ей за свое жилье (в пять раз меньше того, что я платил за предыдущую квартиру), скорее как взятку за то, что пустила незнакомца в свой дом, а вовсе не как существенную часть своего дохода. К тому же она позволила мне хранить молоко в ее холодильнике, мыть посуду в ее раковине, принимать душ в ее ванной комнате и раз в неделю пользоваться ее стиральной машиной. Я же должен был соблюдать тишину и никого к себе не водить. Мы полюбовно обсудили все эти детали. Она установила для меня индивидуальный электрический счетчик, тем самым дав возможность пользоваться тостером, электрочайником, портативной электроплиткой, телевизором и бритвой. Мне ее представили как "тетушку", именно так я к ней и обращался; она же, казалось, рассматривала меня как своего нового племянника. Десять месяцев мы прожили в согласии, бок о бок, но не вмешиваясь в дела друг друга. -- На улице жуткий холод... Ты у себя наверху не мерзнешь? -- участливо спросила она. 23 -- Все в порядке, спасибо. Электрообогреватель съедает много денег. Я почти никогда не включаю его. -- Ох уж эти старые дома... Всегда холодно на чердаках. -- Со мной все нормально, -- ответил я. -- Хорошо, дорогой. С этими словами мы раскланялись, и я направился к себе наверх, размышляя о том, что мне приходилось бывать за Полярным кругом, после чего позором было бы жаловаться на промерзший лондонский чердак. Обычно я носил джерсовое белье с длинными рукавами, под свитер же надевал теплые рубашки, а под лыжные брюки -- джинсы; спал же я в теплом спальном мешке, специально пошитом для полярных условий. Страдать от холода меня вынуждала необходимость писать. Уже два часа у меня перед глазами маячил этот воздушный шар, но дальше психологических аспектов проблемы я не продвинулся. Почему, например, моему герою от страха бы не оглохнуть? Что помогает пчеле всегда находить дорогу к улью? Мой воздухоплаватель этого не знал и был слишком ничтожен, чтобы интересоваться такими вещами. Я уже подумывал о том, не воздвигнуть ли мне перед ним сплошную горную гряду, заставив его, таким образом, пошевелить мозгами. Тогда, по крайней мере, ему придется решать проблему, спуска с высоты Эвереста, имея в своем распоряжении только решимость, руки и ноги. Это было бы гораздо проще. В этом плане мне были известны одна-две уловки. Первая заключалась в том, чтобы найти пусть более длинный, но более безопасный путь. Обратные склоны крутых гор обычно бывают пологими. На моем чердаке, когда-то являвшемся убежищем для младшей дочери тетушки, имелся толстый розовый ковер, стены же были оклеены кремовыми обоями с рассыпанными здесь и там красными розами. Обстановка состояла из кровати, комода, небольшого платяного шкафа, двух стульев и стола; повсюду лежали мои сумки, коробки, чемоданы, набитые пожитками, собранными со всего све* та. Одежда, книги, домашняя утварь и спортивный инвентарь -- все высшего качества и в хорошем состоянии. Все добро было куплено еще в годы моей беспечной молодо* сти, когда у меня водились деньги. В углу стояли пары дорогих лыж в чехлах. В футлярах покоились универсальные фото- и кинокамеры со сменными объективами. В постоянной готовности у меня хранилась ветро- и пыленепроницаемая, защищающая от насекомых палатка, которая раскрывалась автоматически в считанные секунды и весила всего три фунта. Время от времени я проверял свое альпинистское снаряжение и видеокамеру. Электронная пишущая машинка с лазерным принтером, которой я пользуюсь, большую часть времени стояла в плотной бумажной упаковке. В ящике стола лежали права на управление вертолетом; срок их годности давно истек, поскольку уже больше года я не садился за штурвал. Бродячая жизнь, подумал я. Вечная неопределенность. Иногда я думал: продай я что-нибудь, питался бы лучше. Но я никогда не получу, предположим, за лыжи столько, сколько в свое время за них отдал. Кроме того, мне казалось глупым проедать те вещи, которые когда-то доставляли мне немало удовольствия. В моей бывшей работе они сослужили мне хорошую службу и в любой момент могут понадобиться опять. Это своего рода моя страховочная сеть. В туристическом бюро мне сказали, что всегда готовы взять меня назад, если я выкину из головы свою нынешнюю блажь. Знай я раньше, что мне придется заниматься сейчас тем, чем я занимаюсь, я бы заранее все рассчитал и, может быть, остался в значительной выгоде, однако между моим окончательным неудержимым порывом и его воплощением лежало всего шесть недель. Этот неосознанный порыв вызревал во мне s долгие годы, почти всю жизнь. Воздушный шар, наполненный гелием... Вторую часть авторского гонорара за "Долгую дорогу домой" я получу только после выхода книги, а ждать этого еще целый длинный год. Деньги, которые я распределил на каждую неделю, явно закончатся раньше, но я представить себе не мог, как можно жить на сумму еще меньшую. Заплаченных вперед за мое жилище денег хватит лишь до конца июня. Эх, думал я, разделаться бы мне с этим воздухоплавателем к тому времени, и если бы в издательстве от него не отказались, да еще заплатили бы мне такой же аванс, как и в прошлый раз, то тогда, возможно, мне удалось бы протянуть целых два года. Если же книга окажется неудачной, я сдамся и отправлюсь назад, к уже преодоленным мною не раз трудностям дикой природы. В ту ночь в Лондоне еще больше похолодало, и к утру дом тетушки совершенно промерз. -- В доме нет воды, -- с отчаянием в голосе сказала она, когда я спустился вниз. -- Центральное отопление отключилось, и все трубы замерзли. Я вызывала слесаря, он говорит, что все мы здесь в одинаковом положении, а еще он сказал, что нельзя пользоваться электричеством. Сейчас он ничего не может сделать. Когда же потеплеет, он придет, чтобы исправить все неполадки и протечки. Мне очень жаль, дорогой, но я собираюсь жить в гостинице до тех пор, пока все это не кончится, дом же я закрываю. Ты сможешь найти себе какое-нибудь пристанище на недельку-другую? Естественно, я продлю срок уплаты; в деньгах, дорогой, ты ничего не потеряешь. Беспомощность -- слишком слабое слово, чтобы отразить то, что я тогда почувствовал. Я помог ей закрыть все краны, которые смог найти, и убедился в том, что она отключила все водонагревательные колонки; в свою очередь, она разрешила мне воспользоваться ее телефоном, чтобы попытаться найти другую крышу над головой. Я связался с ее племянником, по-прежнему работавшим в туристическом агентстве. -- У тебя есть еще тетки? -- поинтересовался я. -- Боже милостивый, а что ты сделал с этой? Я объяснил. -- Нет ли у тебя свободного угла, где бы я мог переночевать? -- А почему ты не услаждаешь жизнь своих родителей в их доме на том острове в Карибском море? -- Кое-какие проблемы с оплатой проезда. -- Если ты уж в таком отчаянном положении, то можешь провести у меня пару ночей, -- сказал он. -- Но ко мне приехала Ванда, а ты знаешь* какая у нас маленькая квартирка. Ванда мне не очень нравилась. Я поблагодарил его и уведомил о том, что подумаю. Я тут же переключился и начал размышлять о каком-нибудь другом варианте. То, что я мысленно вернулся к предложению Тремьена Викерса, было просто неизбежным. Я позвонил Ронни Керзону и напрямую все ему выложил. -- Ты сможешь запродать меня тому тренеру скаковых лошадей? -- Что? -- В свое время он предлагал мне стол и жилье. -- Не части, расскажи все по порядку. Я выполнил его просьбу, но он все равно был против. -- Будет лучше, если ты продолжишь работу над своей новой книгой. -- Гм, -- промычал я, -- чем выше поднимается воздушный шар, чем разреженней становится воздух и чем ниже давление, тем больше этот баллон распухает, подни маясь все выше и выше, и распухает он до тех пор, пока просто не лопнет. : -- Что?  -- Сейчас слишком холодно для того, чтобы заниматься сочинительством. Как ты думаешь, я смогу выполнить то, о чем просит Тремьен? -- Думаю, что нечто сносное у тебя должно получиться. -- Сколько времени это может отнять? -- Не берись за это, -- вновь посоветовал он. -- Напомни ему, что я, в конце концов, блестящий писатель и могу начать работу без проволочек. -- Ты сошел с ума! -- Я ничуть не хуже других сумею разобраться в скачках. Почему нет? Я обыграю это в книге, а к тому же я езжу верхом, скажи ему об этом. -- Твои необузданные порывы как-нибудь сведут тебя в могилу. Мне бы стоило прислушаться тогда к его мнению, но здравый смысл проиграл. Я так никогда и не узнал, что именно сказал Ронни Тремьену, но, когда днем я перезвонил ему, его голос звучал торжес