Оцените этот текст:



     ------------------------------------
     выпуск 2
     перевод: издательский центр "Гермес"
     Издательский центр "Гермес" 1994
     OCR Сергей Васильченко
     ------------------------------------



     Западня была что надо.
     ... Его посеяли на расцветающих полях Турции теплой дождливой весной, в
июле он  погостил на задворках Марселя,  а  в душные дни, на излете августа,
оказался на  двадцать  седьмом  причале города  Гудзона  в штате Нью-Джерси,
города,  который американцы  в  те  времена, когда в  поисках  корней  своей
культуры обращали взоры только к Европе, назвали воротами страны.
     А  теперь через Европу  этими  воротами  в страну  входила  смерть -  в
брусочках, плитках, пакетах,  -  чтобы американцы могли убивать себя, вдыхая
ее носом, вкалывая под кожу или в вены.
     Бумажный пакетик  порошка  весом в крохотную долю унции обходился тому,
кто решил с  его помощью расстаться с жизнью,  в  пять долларов. Пластиковый
пакетик размером с кусок пирога или бутерброд  для  школьного завтрака стоил
пятнадцать тысяч  долларов, целый "пирог"  -  сто тысяч,  а чемодан тянул на
миллионы.
     Иногда прибывало сразу  два  чемодана,  и  если  властям  удавалось  их
перехватить, на первые  полосы  газет выплескивались сенсационные заголовки:
"Захвачено наркотиков на десять  миллионов  долларов!"  или  "Рекордный улов
наркотиков - на шестнадцать миллионов".
     Унция его стоила  больше унции золота. Если сложить  содержимое сумок и
чемоданов,  "дипломатов"  с двойным  дном  и  тайников  в статуэтках,  полых
каблуках, поясах  для хранения денег,  то получится, что он поступал в кровь
Америки тоннами. Но еще ни разу  не приходило партии  больше двух чемоданов.
Во всяком  случае, такой факт не  был  известен министерству  финансов, пока
один  несчастный  не  шепнул  перед  смертью  тайному  агенту  по  борьбе  с
наркотиками в Кливленде, штат Огайо, что ожидается крупная партия.
     Когда  придет  крупная  партия,  ее  можно будет купить  за  две  трети
теперешней  цены. Когда придет  крупная партия, мелких торговцев-посредников
как  ветром  сдует.  Наркотики  можно  будет  получить в таблетках, аптечных
пузырьках, сигаретах - раньше о такой расфасовке нечего было и мечтать.
     Можно будет оплатить товар  в июле,  а получить в сентябре. Можно будет
заказать партию с любыми этикетками. Когда придет крупная партия, вы сможете
получить столько, сколько сможете продать.
     Другой  осведомитель, в Сан-Франциско, тоже  сообщал  о крупной партии.
Спецподразделения полиции по борьбе с распространением наркотиков в Далласе,
Майами, Чикаго, Бостоне, Детройте, Нью-Йорке, а также  ФБР и отдел по борьбе
с  наркобизнесом  министерства финансов  получили аналогичные сигналы. Стало
ясно,  что партия  прибудет в августе,  и  ко  времени  первых встреч  между
студенческими футбольными командами в стране будет столько наркотика, что он
затопит кафе, офисы, улицы и дома.
     Такая огромная ожидалась партия.
     В этом и заключался первый промах.
     На  закрытом совещании  в  Вашингтоне  помощник  генерального прокурора
заявил:
     - То,  что  планирует мафия, равносильно решению  вьетнамских  партизан
выйти из джунглей и  дать военно-морскому флоту Соединенных Штатов  открытый
бой в море.  Господа, мы  впервые получили реальный шанс на победу в войне с
наркомафией - матч состоится на нашем поле.
     Тут  же были  предприняты  первые  шаги на  международном  уровне. Сбор
информации  - скучный и  кропотливый  процесс  изучения  фотографий и  карт,
рынков  сбыта и перемещения партий  грузов  на большие расстояния.  Для того
чтобы  армия начала наступление, нужно иметь бензин,  людей и грузовики. При
глобальном анализе показательны  и продажа  зерна, и  рост  цен  на нефть, и
нехватка сигарет. Ни одно большое дело невозможно провернуть незаметно.
     Не  могла  остаться  незамеченной  и  большая  партия  героина.   Чтобы
вырастить  громадный  урожай  мака,  потребовались  усилия  доброй  половины
сельского населения Турции. Первый сигнал  - почти  молниеносное  уменьшение
безработицы  и  повышение  уровня  жизни. Возросла оплата сельского труда, и
подскочили  цены  на  зерно.  Поля,  на  которых  испокон  веков  выращивали
зерновые,  были засеяны, очевидно, чем-то другим. Чтобы убедиться в том, что
в Турции о пшенице и думать забыли, не надо было отправляться за восемьдесят
километров от Анкары и фотографировать посевы.
     Вы могли узнать об этом из "Нью-Йорк Таймс", изучив статистику экспорта
и импорта.  Шли крупные поставки  зерна в  Турцию. Сравните эти показатели с
метеосводками по  региону, и  вы убедитесь,  что  погода для урожая зерновых
была отменной. Значит, вместо зерна там выращивали что-то другое.
     Если бы вы прошлись по продуктовым  магазинам Анкары, то обнаружили бы,
как подскочили цены, а значит, турки выращивали совсем не  продовольственные
культуры.  Не  обнаружив  роста  экспорта сельскохозяйственных  продуктов из
Турции, вы поняли бы, что местные фермеры не отправляли за границу ни зерно,
ни фрукты.
     Так  что  и  не   будь  утечки   информации   из  кругов  наркобизнеса,
правительству  Соединенных Штатов  все  равно стало  бы известно  о  большой
партии.
     -  Наконец-то  ими  допущена  серьезная  ошибка,   -  сказал   помощник
генерального Прокурора.
     И пока Центральное разведывательное управление наблюдало за перевозками
из Турции в  Марсель, где "гумми" - темный технический опиум - после очистки
превращался  в  тончайший  белый  порошок. Государственный  департамент  США
пытался повлиять на Елисейские поля, дабы французская полиция не вмешивалась
в это дело.
     -  Да, Соединенные  Штаты понимают  стремление  Франции  избавиться  от
репутации центра по переработке героина,
     Да,  Соединенные  Штаты понимают, что  задержание  такой крупной партии
подняло бы престиж Франции.
     Однако  понимает ли Франция, что  это единственная  возможность навести
сокрушительный удар по торговле наркотиками в Штатах, что эта крупная партия
должна  куда-то  направляться, что кто-то заправляет  этой операцией  и  что
арест этих людей нанесет сильнейший удар по торговле наркотиками не только в
США, не только во Франции, но и во всем мире?
     А  если  Франция  настаивает  на  своем намерении  провести  аресты  на
марсельских фабриках героина,  Соединенные Штаты  вынуждены будут  направить
официальную  ноту протеста Франции, обвинив  ее в  попытке воспрепятствовать
плаву разгрома международной наркомафии. В мировую прессу  могут просочиться
слухи, что Франция захватила  эту партию героина, чтобы спасти от рук закона
американских наркоторговцев.
     Не  проще  ли  будет,  если  Франция  удостоится  публичных  похвал  за
эффективную помощь?
     Франция всегда готова к сотрудничеству? Конечно.  Мы союзники - вновь и
навечно...
     Итак западня  была поставлена, западня  отменная и надежная, и знойным,
душным  утром она  должна  была  сработать  на  двадцать  седьмом  причале в
Гудзоне, штат Нью-Джерси.
     Инспектор  Винсент Фабиа  прочел особую молитву, которую  он твердил  с
весны:
     - Господи!  Помоги мне задержать эту партию. Я не прошу тебя ни  о  чем
другом. Только эту. Помоги задержать именно эту.
     Он  помахал  сторожу  у ворот и остановил  свой  зеленый  грузовичок  с
деревянными бортами  и желтым  плакатом, на котором было  выведено: "Сосиски
Винни - лучшие на причале". Сторож  протянул руку, точно хотел поздороваться
с ним. Винни высунулся из кабины и пожал протянутую руку левой рукой. Сторож
улыбнулся и пропустил его. Такая улыбка  обходилась в пять  долларов - ровно
столько  сторож получал от Винсента  Фабиа  три недели подряд,  почти каждый
день.
     Эта мизерная  взятка  была негласным  законом, который правил жизнью  в
Гудзоне.  Сторож  у ворот,  кто-нибудь  из  профсоюза,  помощник  инспектора
санэпидемстанции...  Попробуй,  поторгуй сосисками  с  открытого грузовичка,
если не заручишься их дружбой. И конечно, если ты вот так торгуешь сосисками
с  грузовичка,   у  тебя  не  всегда  есть   чем  заплатить,  и   приходится
оправдываться и обещать, что в следующий раз дашь вдвое больше.
     Винсенту Фабиа  было смешно: он стал-таки продавцом сосисок, как и  его
отец.   И   откупался   так   же,   как   тот   откупался   в   Бостоне   от
полицейских-ирландцев, чтобы они оставили его  в покое, дали зарабатывать на
жизнь. В ответ  они обзывали его итальянской свиньей, брали деньги, дармовые
сосиски и сигареты. Все, что старик зарабатывал, уходило на образование сына
-  Винсента Фабиа. Винсент не стал ни доктором, ни юристом,  ни бухгалтером,
ни профессором. Он  стал полицейским; настоящим полицейским, а когда  слышал
итальянские фамилии в сообщениях об  организованной преступности, в животе у
него точно  пружина сжималась и он  клялся,  что  когда-нибудь  ему поставят
памятник и  выбьют  на  нем  для  всеобщего обозрения его  фамилию  с  двумя
гласными на конце.
     Винсент  Фабиа,  инспектор  министерства  финансов  Соединенных Штатов,
подогнал зеленый  грузовичок  с сосисками к краю  двадцать седьмого причала,
припарковался   там,  где  останавливался  вот  уже  три   недели,  поставил
разогревать кастрюлю с сосисками, опустил борта  кузова и выглянул  наружу -
красотища вокруг,  дух  захватывает!  С  тех  пор,  как  жена  подарила  ему
первенца, ничего подобного он не видел.
     Слева под панамским флагом стояла  "Санта-Исабелла"  -  она пришла этим
утром; ее четкие контуры выделялись на фоне панорамы Нью-Йорка по ту сторону
Гудзона. Напротив, на длинной  асфальтированной  дорожке, выстроились  в ряд
грузовые  полуприцепы. В течение  нескольких дней из трюма  "Санта-Исабеллы"
будут извлекать контейнеры, осторожно ставить их на полуприцепы, закреплять,
подцеплять грузовики-тягачи, и отпечатанные контейнеры с грузом,  к которому
на этой стороне Атлантики  не  прикасалась рука человека, будут разъезжаться
по дорогам Америки.
     Винсент  Фабиа знал,  что  два контейнера,  за  которыми  он  охотится,
появятся из трюма сегодня. И знал не только из донесений коллег. Подсказывал
желудок: "Сегодня - тот самый день!". Ни один компьютер не убедил бы Фабиа в
обратном. Сегодня - день, которого он и его люди так долго ждали.
     О'Доннел  и  Мак  Элани  будут работать  в  трюме  под  видом  портовых
грузчиков. Хестер, Бейкер  и Вернер  - водители и  помощники  - скоро должны
появиться и в ожидании "своего" груза будут здесь, до самого конца операции,
потому  что в  Марселе "их" контейнеры были опущены в  трюм первыми. Значит,
выгружать их будут последними,  и ребята  будут околачиваться вокруг, ждать,
ныть, но главное - следить за происходящим. -
     Справа от Фабиа  в  административном корпусе  засел  резерв - Нидхэм  и
Виггиано. Они  вступят  в  дело  только  по  приказу  Фабиа  или  если Фабиа
прикончат. А пока  они ждут, вооружившись кинокамерой, телефотообъективами и
сверхчувствительной пленкой, готовые зафиксировать все происходящее.
     У первого и девятого подъездов порта неприметно рассредоточились машины
министерства  финансов.  В  полной  готовности,  хотя  и  не  зная  к  чему,
находилась  местная  полиция  Гудзона  и полиция штата. И  ФБР  было  готово
выслать  "подкрепление  из  центра"  -  такое   красивое   выражение  обычно
употребляли, когда ты провалил дело и надо попытаться спасти положение.
     Фабиа, одетый в футболку  и комбинезон, установил маленький прилавок  и
положил свежие салфетки.
     Он проверил  судок  с  горчицей и, убедившись, что он наполовину  пуст,
добавил еще. Достал  острый соус. Открыл  стоящую на огне кастрюлю с  кислой
капустой и помешал содержимое.
     Лед для лимонада - в лучшем виде. Прикроем его крышкой.  Соломинки тоже
в порядке.
     В  полном порядке  и  пистолет тридцать  восьмого калибра, и  крохотный
наушник, вставленный в левое ухо. Вот уже три недели он время от времени как
бы ненароком вынимал его, чтобы ясно было -  человек слушает  по транзистору
музыку. Сегодня музыки не будет, сегодня он не станет вынимать его из уха.
     - Пошел первый контейнер из трех, - проскрипел голос в наушнике.
     Фабиа щелкнул пальцами, словно отбивая ритм. Три контейнера! Три полных
грузовика, а  ведь до  сих пор самыми большими  "посылками"  были  чемоданы.
Невероятно!
     Блестящий металлический контейнер вынырнул из  трюма "Санта-Исабеллы" и
повис на цепях установленного на палубе крана.
     Контейнерные перевозки.  Новый  способ  транспортировки грузов.  Четыре
грузовика-тягача  ждут  на  площадке двадцать  седьмого  причала.  Нидхэм  и
Виггиано  фиксируют   телекамерой  вещественные  доказательства   -   номера
автомобилей, названия компании и все остальное.
     - Я же сказал, мне без горчицы, придурок!
     Фабиа посмотрел  вниз. На него свирепо  уставился грузчик,  которому он
только  что  автоматически  сунул  сосиски,  также  автоматически намазав их
горчицей.
     - Вытащи этот чертов наушник из уха, может, людей слышать будешь.
     - Действительно, - сказал Фабиа. - Прошу прощения.
     - Я съем, конечно, но без удовольствия.
     - Я дам вам другую порцию.
     - Не надо, сойдет и так. Но в следующий раз слушай лучше, понял?
     - Конечно... Прием!
     - Прием?!
     - О, простите.
     - Да ладно уж. Бывай.
     Расслабься,  приказал  себе Фабиа.  Представь себе, что это  всего лишь
очередное задание и расслабься. Не оплошай и  уже  завтра будешь красоваться
перед телекамерами, на фоне  этих  самых грузовиков, и  весь мир услышит две
гласные в конце твоей фамилии. Просто расслабься, но держи ухо востро.
     Еле-еле двигаясь, кран поднял первый контейнер, на секунду замер, потом
развернулся  и опустил груз на полуприцеп, к которому тут же подкатил первый
грузовик.
     - Тебе что, денег не надо?
     - Конечно, надо, - спохватился Фабиа.
     - Две сосиски и содовая.
     - Доллар пять центов, - сказал Фабиа.
     - Интересную передачу что ли слушаешь?
     - Ага, - сказал Фабиа и улыбнулся. - Классную!
     - Готовят  второй  контейнер,  а всего  их  четыре, -  сказал  голос  в
наушнике.
     Четыре?!  Фабиа  улыбнулся  покупателю   и  повторил  заказ,  чтобы  не
ошибиться:
     -  Одну порцию с горчицей и острым соусом,  другую с тушеной капустой и
горчицей, третью - так. Правильно?
     - А лук есть?
     - Нет.
     - Как это нет?
     - Его мало кто спрашивает, - ответил Фабиа.
     Голос в наушнике:
     - ... Высокий темноволосый европеец, вес примерно двести семьдесят пять
фунтов,  в  костюме,  при  галстуке.  Стоит  в трюме рядом  с  контейнерами.
Наблюдает. Думаю, это один из них. Иначе чего ему тут торчать?
     - Был бы лук, был бы и спрос!
     - Нет у меня лука.
     - Почему?
     - Потому, что его никто не спрашивает.
     Радиоголос в ухе продолжал:
     -  ...контейнеров точно четыре. В трюме трое, за всем следят.  Прилично
одеты.
     - Эй! Я просил две, а не четыре.
     - Простите. Две?
     - Да. С луком.
     - У меня нет лука. Что вы от меня хотите?
     - Лук.  Раньше  всегда был  лук. Ты первый такой - продаешь  сосиски, а
лука нет.
     - Нет у меня лука!
     Лицо грузчика налилось кровью.
     - Вижу, что нету! А я  тебе говорю, что должен быть, раз покупатели его
любят. Я бы переплатил пять центов, если бы у тебя был  лук. Люди любят лук!
И  законом лук не запрещен. Никто не обязан есть сосиски только с горчицей и
капустой. Эй! Ты что делаешь?
     - Что? - спросил Фабиа.
     - Ты что делаешь? Я не просил ни горчицы, ни капусты.
     А по радио:
     -  ...поднимают  второй  контейнер,  эти  типы  следят  за ним  в  оба.
Наверняка из той же шайки. Надо бы заснять их на пленку,
     - С горчицей и капустой, так! - спросил Фабиа.
     - Засунь их себе в ... !
     Фабиа пожал плечами, как  положено продавцу сосисок, и склонился в углу
своего грузовичка, будто  собираясь  достать еще горчицы. А  сам  зашептал в
миниатюрный микрофон:
     - Вы засняли палубу?
     -  Подожди,  какой-то тип ошивается вокруг. Может нас услышать.  Я  дам
знать, когда будет что-то новенькое.
     За утро Фабиа продал сто семьдесят  четыре сосиски и еще восемнадцать к
четырем  часам дня. Он  был мокрым  от пота. Футболку, казалось,  полили  из
шланга,  а  брюки  стали в  два раза темнее обычного. Волосы свисали на  лоб
влажными прядями, глаза  покраснели. Он не в силах был шевельнуть  ни рукой,
ни ногой  и держался последним усилием воли. Но когда четыре груженые машины
с эмблемой "Океанский транспорт" двинулись по двадцать  седьмому причалу, он
внезапно понял, что, если понадобится, вполне сможет еще покорить Эверест.
     Он  снова  склонился в углу  грузовичка, щелкнул выключателем и  громко
сказал в микрофон:
     - Маринад! Отправляюсь за маринадом. Маринад!
     Это был  сигнал  захлопнуть  западню.  Фабиа  поднял борта грузовичка и
первый раз за три недели не стал закрывать здоровенную банку с  горчицей под
прилавком.
     Он  заткнул  за  пояс  пистолет  тридцать  восьмого  калибра  и не  без
удовольствия начал репетировать про себя  речь, которую  он,  может статься,
произнесет когда-нибудь:  о  том,  что у молодежи есть выбор между  добром и
злом, о  том,  что  теория,  согласно  которой  какая-то  этническая  группа
тяготеет  к  преступлениям,  - чушь.  А,  может, он  еще  добавит,  что  все
почему-то  помнят   имена  итальянских  гангстеров,  застигнутых  на   месте
преступления, а не итальянских сыщиков, которые их ловят.
     Мафия  и болваны, помогающие  им,  не  имеют  отношения  ни  к  честным
работягам-итальянцам, живущим в Штатах, ни к другим американцам.
     Фабиа  так  и  не  удалось произнести речь о тех, у  кого  есть мозги в
голове, и  о  тех, у кого их нет: его собственные мозги были  разбрызганы по
сидению зеленого  грузовичка, когда его обнаружили на  следующий день в  три
утра  неподалеку  от  кладбища на тенистой Гарфилд-авеню  в  городе Гудзоне.
Пустая глазница обожжена порохом, куски черепа врезались в спинку сиденья.
     Перед концом смены в порту  погибли  два грузчика: контейнер сорвался с
крюка крана и грохнулся на них в трюм.
     А двое служащих, фотографировавших что-то в административном корпусе на
двадцать седьмом причале, ушли куда-то, оставив свою камеру. И больше за ней
не вернулись.  Администрация причала  не очень огорчилась: особого  толка от
них не было.
     Полиция  штата и местная полиция в полной боевой готовности прождали до
полуночи и, так и не получив сигнала,  связались с министерством финансов. К
рассвету боевую готовность отменили, их поблагодарили за помощь, но так и не
сообщили, в какой операции они участвовали и чем все закончилось.
     Заодно им приказали останавливать и обыскивать все грузовики с прицепом
компании "Океанский транспорт". Сколько этих грузовиков и с какими номерными
знаками, им не сообщили. Ни один грузовик так и не был обнаружен.
     В час следующего дня в овальном зале Белого  дома помощник генерального
прокурора,  руководивший операцией,  объяснял своему шефу, а также директору
Федерального бюро  расследований, директору  Центрального  разведывательного
управления, министру финансов и  очень мрачному президенту США,  почему  все
сорвалось.
     -  Около  четырех  дня  мы  потеряли  связь с  инспектором министерства
финансов. И все. Никаких следов. Сейчас ведем широкомасштабный розыск.
     Помощник генерального прокурора стоял у дальнего края стола, за которым
проходили совещания, перед ним лежала  стопка бумаг. Обращаясь к всевышнему,
он умолял чтобы у него начался несильный сердечный приступ. Или, черт с ним,
пусть даже сильный!
     -  Что вы сказали, два  грузовых прицепа  с героином? Сколько же было в
каждом? - последовал вопрос директора ФБР.
     Помощник генерального прокурора что-то пробурчал.
     - Не понял, - сказал директор ФБР.
     - Полные, - выдавил помощник.
     - Полные? Два полных грузовика героина?
     Лицо  директора побагровело; он почти  кричал, хотя  никогда прежде  не
повышал голоса на совещаниях.
     - Да, - ответил помощник.
     Гул прокатился по овальному залу президента Соединенных Штатов.
     - Извините, господа, - сказал президент, - продолжайте пока без меня. Я
скоро вернусь.
     Он вышел из  зала и, пройдя по  коридору, поднялся по  лестнице  в свои
апартаменты.  Президент  осторожно  разбудил  жену,  извинился   и  попросил
оставить его одного.
     Когда  дверь за ней закрылась, он достал  из  кармана ключ, отпер  ящик
платяного  шкафа и вынул оттуда красный телефонный аппарат без диска с белой
кнопкой.  Посмотрел на часы, поднял трубку. В это время ему должны ответить.
Так и случилось.
     - Слушаю, сэр, - послышался тонкий голос.
     -  Вы знаете, что случилось вчера в Гудзоне, штат Нью-Джерси? - спросил
президент.
     - Да,  -  мрачно ответил голос. - В городе произошло много событий. Вы,
вероятно, имеете в виду груз из Марселя?
     - Да. Два грузовика.
     - Не два, а четыре.
     - Значит, вы всерьез занимаетесь этим вопросом? - спросил президент.
     - Надеюсь.
     - Ну а его, этого человека, вы будете использовать?
     - Господин президент, пожалуйста, сберегите  ваши советы для футбольных
тренеров. Я занят. Вы хотите мне сообщить что-нибудь важное?
     - Нет, нет. Вы все знаете. Могу я быть чем-нибудь полезен?
     -  Вероятно. Попытайтесь свести к минимуму число людей из  министерства
финансов и ФБР, занимающихся этим делом. Это может спасти им жизнь.
     - Так вы собираетесь его использовать?
     - Это верное предположение.
     - Он сейчас там? - спросил президент.
     - Заканчивает задание в другом месте. Скоро будет там.
     - Значит, все под контролем? - спросил президент.
     - Вы хотите мне еще что-то сказать, сэр?
     - Прошу вас, поймите,  положение  крайне  серьезное. Вы успокоите меня,
если заверите, что все под контролем.
     - Сэр, если бы дело обстояло именно  так,  мы  бы не использовали этого
человека. Между прочим, сэр, я сказал вам, что было  четыре грузовика. Прошу
вас никому об этом не  сообщать, а то начнутся  расспросы,  откуда  вам  это
известно, и у вас может вырваться какой-нибудь намек.
     - Понимаю, - ответил президент. - Теперь  я уверен, что  мы справимся с
этим делом. Считаю, что ситуация под контролем.
     - Если вам так спокойнее, сэр. К сожалению, вы, кажется, полагаете, что
этот  человек  -  решение  всех  проблем,  хотя  на  самом  деле  он  сам  -
потенциальная проблема гораздо большего масштаба.
     - Не понимаю, - произнес президент.
     - Ну и хорошо, - ответил тонкий голос, и зазвучал сигнал отбоя.
     Президент положил трубку на рычаг, аппарат  -  в ящик, задвинул  его  и
запер. Опять этот тип первым повесил трубку!
     Вернувшись  на совещание в более спокойном расположении духа, президент
принялся  размышлять,  где  его  собеседник нашел  того  человека,  как  его
настоящее имя, где он родился и какой жизнью живет.
     Но больше всего президента интересовало, как его зовут.



     Его звали Римо.
     Он изо всех сил старался не скучать  и пытался  представить, что ему на
самом  деле  что-то угрожает. Это было  необходимо, чтобы заполучить  точную
информацию. Под точной  информацией имелись в виду те сведения, которые  ему
приказали раздобыть, прежде чем перейти к другим делам.
     Поэтому,  когда краснолицый шестидесятилетний джентльмен  пригласил его
на рыбалку, Римо ответил:
     - Это как раз то самое, ради чего я приехал в Нассау.
     Позже, когда краснолицый джентльмен посоветовал ему надеть спасательный
жилет и настоял  на  том, чтобы  самому  его застегнуть, Римо,  естественно,
поблагодарил   нового  знакомца.  Краснолицый  направил   моторную  лодку  в
небольшой  грот,  защищенный  от шаловливого бриза  Карибского  моря, и  там
сообщил Римо, что спасательный жилет на  самом деле утяжелен свинцом, пряжки
на нем - особо прочные замки, а если вытащить серую затычку  на корме, лодка
моментально пойдет ко дну. Римо притворился испуганным.
     Он  изобразил на  лице  гримасу,  широко  раскрыл карие глаза и  сделал
попытку своими сильными руками сорвать с себя жилет. Жилет не поддавался. Ну
что же, теперь краснолицый почувствовал  себя в безопасности. Римо понял это
по его улыбке.
     - Подлец! - возмутился Римо. - За что вы меня так?
     Краснолицый  в серых бермудах и яркой футболке  положил ногу на ногу  и
потянулся за бутылкой шампанского, лежащей в железном ящике со льдом.
     Римо рванулся было к серой затычке, но краснолицый поднял палец, как бы
предупреждая: без глупостей!
     - Лучше не трогайте затычку. Со свинцовым жилетом далеко не уплывешь.
     Римо  покачал  головой, сел на место  и  приготовился  слушать. Мужчина
откупорил  шампанское,  достал  бокал  и, поставив  на  металлический  ящик,
наполнил его.
     Римо,  который старался  стать психологом,  счел этот жест краснолицего
воплощением   давней    мечты,   неким   актом   подтверждения    реальности
происходящего. Ему понравился собственный анализ, хотя он не был уверен, что
понимает истинный  смысл собственного умозаключения.  Хорошо  бы попробовать
его  на ком-нибудь  еще, и  если собеседник  не поймет, что имеется  в виду,
значит, он, Римо, может быть, и прав.
     -  Простите  мне   эту   слабость,   -  сказал,  указывая  на  бутылку,
краснолицый, представившийся  Гарри  Маграддером.  -  Я  должен  себя слегка
побаловать по случаю завершения полуторагодичной работы.
     Человек,  назвавшийся  Гарри   Мафаддером,  осушил  бокал,  налил  еще,
поставил  бутылку  на  металлическую  полочку  и  маленькими  глотками  стал
потягивать шампанское.  Яркое тропическое солнце сверкало в гранях бокала, и
казалось, что его лучи смешались с шампанским.
     -     Я    бы    с    удовольствием    предложил    вам    шампанского,
мистер-как-вас-теперь-величать. На этой неделе вы, кажется, Катнер, а бывали
и Пелхэмом, Грином, Виллисом и Бог его знает, кем еще.  Но мне известно, что
вы  не  пьете. И  не  курите. Едите очень  мало  мяса, но много  рыбы. Часто
проводите время в обществе пожилого корейца. Любовью занимаетесь от случая к
случаю, и это доставляет вам неудобства, так как партнерши почему-то требуют
еще и еще.  В последнее время вы  если и ложитесь в постель с  женщиной,  то
только накануне отъезда. Так?
     - Нет, - ответил Римо. - Ничего подобного. Вы меня с кем-то путаете.
     -  С кем?  Может, с  телохранителем  того  китайского генерала? Помните
инцидент  в  Пекине? Слухи  о  старом корейце,  которого  называли  Мастером
Синанджу, и его ученике по имени Шива-Дестроер?
     - Мне нечего помнить, - сказал Римо. -  Поверьте мне, мистер Маграддер,
меня зовут  Римо  Катнер,  я коммивояжер фирмы  "Сенситивити  Лабораториз" в
Оушен-сити  на Лонг-Айленде.  Мы продаем  так называемые  "программы успеха"
корпорациям, университетам,  школам - помогаем  людям  лучше использовать их
потенциальные возможности.  Я  простой  парень,  пытаюсь заработать на хлеб.
Приехал на рыбалку, а вы заточили меня в этот жилет.
     - Не сомневаюсь, что вы знаток потенциальных возможностей  человека.  И
ваш   личный   потенциал  -   явление   весьма   примечательное.   До   того
примечательное,  что как  только вы второй раз встретились  на моем  пути, я
понял: есть возможность заработать миллионы.
     Человек,  называвший  себя  Маграддером,  снова  отпил  шампанского  и,
поставив бокал  рядом с бутылкой, обхватил руками красные обожженные солнцем
колени.
     -  Я  имею  отношение  к службе безопасности,  скажем  так. Работаю  на
правительство. Недавно  произошло  несколько  странных событий  в  небольшом
научном центре в пригороде  Вашингтона.  Во время шахматной  партии был убит
мужчина, похоже, бывший нацист.  Инструктор  по парашютному  спорту  потерял
свой  парашют  во  время прыжка.  Шайку  бандитов  разогнал один  человек, а
незадолго перед этим в центрифуге для смешивания красок нашли голову бывшего
сотрудника того же научного центра.
     Мой  департамент  не спускал  глаз  с этого учреждения, потому  что  им
интересовались  русские.  Короче,  нам  было  приказано   прекратить  поиски
исчезнувшего офицера  по  безопасности, некоего Римо Пелхэма. Вот вам первая
ниточка.
     Далее, так называемый  "Китайский  инцидент", когда нашему департаменту
велено  было  прекратить  поиски  исчезнувшего  в  нашей  стране  китайского
генерала Лю. Весьма  любопытно,  потому  что мой департамент обычно в первую
голову отвечает за происшествия такого рода.
     Тогда я  со  своими коллегами решил  копнуть поглубже, тем более что во
время  этой китайской истории на  свет один за другим стали  выплывать трупы
представителей преступного мира, фигур международного масштаба.  Происходили
и другие, не менее странные  вещи. Внезапное, весьма полезное  для  общества
исчезновение  палача из  Коза-Ностры в Нью-Йорке.  Вчера он был, а сегодня -
исчез.  А потом вам  попалась  информация об  одном из наших же сотрудников,
который  покончил  жизнь самоубийством, вырвав  катетеры  из вен. Вы  должны
знать имя этого человека. Его звали Конрад Макклири.
     Человек, называвший  себя  Маграддером, допил  бокал,  налил  другой  и
пригубил, смакуя первый глоток.
     - Я навел справки. Не  поверите  -  этот Макклири  в то время  числился
нашим сотрудником, а мы и знать не знали, чем он занимается.  Конечно, досье
мы  нашли. Но в  нем -  только дезинформация.  Согласно ему, он находился  в
Бангкоке.  А начальник  моего  департамента сказал,  что  не стоит придавать
этому особого значения, он, мол, выполнял какое-то тайное задание президента
или что-то в этом роде. Вам интересно?
     -  Конечно,  мистер  Маграддер,  но  ваш рассказ мне понравился бы  еще
больше, если бы вы выпустили меня из этой ловушки.
     - Не сомневаюсь. Но именно потому вы  в ней и  находитесь,  что иначе у
меня  не  было бы  шансов  завершить  свой рассказ. А я  уверен, вам хочется
узнать, чем он закончится. Поэтому я пришлось прибегнуть к помощи пробкового
жилета, проделать  с  ним  один пустячок -  фокус с утяжелением,  чтобы быть
уверенным, что вы дослушаете меня до конца.
     - Но моя жизнь,  мистер Маграддер,  - не пустячок. Прошу вас, отпустите
меня. Я всегда боялся утонуть.
     Человек, называвший себя Маграддером, хихикнул.
     -  Отлично.  - Если  будете  меня бояться, все  будет отлично. Слушайте
дальше, -  продолжал он.  -  Я и двое других,  кому я  доверял, начали вести
записи.  Ничего  существенного  поначалу,  просто  заметки об  этих странных
инцидентах  и некоторых незначительных  событиях,  которые  пошли  на пользу
стране. Почему  все это происходило? Я считал, что это просто совпадение. Но
однажды  меня  осенила гениальная мысль.  Я поставил себя  на место молодого
президента, которого потом убили в Далласе, и сказал себе: - Представь, ты -
президент и перед тобой масса проблем.
     Маграддер допил  шампанское, вылив в рот последние капли, и выбросил за
борт бутылку,  которая с шумом плюхнулась  в воду.  Он  вытащил из железного
ящика другую, но на этот раз даже не стал наливать в бокал, а принялся  пить
из горлышка.
     - Простите мне  эту слабость, - сказал он, -  но полтора года трезвости
должны увенчаться хотя бы небольшой радостью. Так или иначе, я  сказал себе,
что я - президент, и у меня возникли  трудности. Преступность растет. Если я
прикажу полиции  не останавливаться ни перед чем, мы придем  к  полицейскому
государству.  Если нет, в стране наступит хаос, а потом, если Макиавелли был
все-таки  прав,  все равно восторжествует  полицейское государство.  Я  хочу
спасти страну. Что делать?
     Я   представил  себе,  как  поступает  президент.   Он  решает  создать
организацию, но так, чтобы этой организации не существовало. Тогда она может
нарушать  законы ради торжества законности и  порядка,  но поскольку  ее  не
существует, то она не представляет угрозы для конституции.
     Итак, я, президент,  создал организацию, о которой, кроме меня  и, быть
может, вице-президента, знают только двое: ее непосредственный  руководитель
и  человек,  отдающий  распоряжения  исполнителю-убийце. Этот  второй должен
знать, поскольку ему придется нарушать закон, и если он попадется и, считая,
что  работает на  ФБР или  на ЦРУ, раскроет все, то  тем  самым нанесет вред
стране. Так что, понятно, он в курсе.
     Еще он знает, что если попадет в беду,  ему надо только сказать, что он
работает на мафию или что-нибудь еще в этом роде, и организация его выручит.
Человек,  который  руководит убийцей,  - это вы, Римо, как там ваша фамилия.
Дело  в том, что у офицера по безопасности, исчезнувшего из научного центра,
и телохранителя китайского генерала были одинаковые отпечатки пальцев. И вот
что  поразительно:  их  не  было в  картотеке  ФБР,  где  хранятся отпечатки
сотрудников всех правоохранительных организаций США!
     - Так что вы от меня хотите, мистер Маграддер?
     Человек, называвший себя Маграддером, хихикнул.
     - Я  рад,  что вы,  наконец,  спросили об  этом. Два  миллиона долларов
наличными единовременно и пятьсот  тысяч ежегодно  до  конца  моей жизни.  Я
знаю, ваши люди в состоянии заплатить. Группа вроде  вашей тратит, наверное,
куда больше на одну только компьютерную систему.
     - С чего вы взяли, что я заплачу?
     - Потому  что,  Римо, есть три конверта,  в  которых содержатся факты и
зафиксирована вся  эта  история. Содержание любого из них  может очутиться в
"Нью-Йорк Таймс" или  "Вашингтон  Пост",  если я хотя бы однажды не проделаю
определенную ежедневную процедуру. Если о вашей  организации станет известно
- всему конец. Прощайте, последние надежды на возможность управлять  страной
в рамках закона. Прощай, конституция. Прощай, Америка!
     Маграддер  присосался  к  бутылке.  Засмеялся.  Шампанское  потекло  по
красному подбородку и толстой шее.
     - Перестаньте меня  дурачить, мистер Маграддер. Если бы у вас на  самом
деле была эта информация, вы бы не ограничились тремя конвертами.
     Человек, называвший себя Маграддером, поднял палец.
     -  Неверно,  малыш,  неверно.  Что  если  один конверт  по  случайности
"уплывет"?  Нет,  мне  нужно  достаточно  много  экземпляров, чтобы  надежно
держать  вас  в  руках,  но  не  слишком  много,  так  как это  увеличило бы
вероятность  потери.   Два  конверта  иметь  надежней  -  это  страховка  от
неприятных сюрпризов: если вы обнаружите один, другой останется  у  меня как
гарантия   от   смерти.  Правда,  хрупкая   гарантия.   Заводить  четыре   -
напрашиваться на неприятности. Вот я и остановился на трех.
     - Так,  давайте разберемся, - предложил  Римо,  - один конверт у  вашей
тети  Гарриетт, которая живет в Чейенне, второй  у  вас, а  третий... У кого
третий?
     Ухмылка  мгновенно  исчезла  с красного  лица  Маграддера,  но  тут  же
появилась вновь.
     - Один не хуже сотни, мой мальчик, и я снова повышу степень надежности,
как только вернусь в отель.
     -  Вы  так спокойны, потому  что у вас четыре или пять, а  то и  десять
конвертов, рассованных в разных местах, - сказал Римо. - Вы не такой болван,
Хопкинс, чтобы отгородиться от смерти всего одним конвертом.
     Гарри Хопкинс - человек, называвший себя Маграддером, - заморгал.
     - Вот  оно что, ты знаешь  мое имя! Отлично. Поздравляю. Но меня ты еще
не  знаешь, парень. Ты, плюгавый пацан. Надо рисковать, если хочешь схватить
удачу  за  чуб. У меня только три конверта.  Греби к  берегу,  отправляйся в
отель и свяжись со своим боссом. Первый платеж жду завтра к вечеру.
     Он с жадностью приложился к шампанскому и фыркнул с презрением:
     - Шевелись, мозгляк! Я тебя не прикончил только потому, что ты для меня
- единственное связующее звено с этой организацией.
     Римо потер руки и вздохнул.
     - Вот тут вы ошибаетесь. Я - ваше второе связующее звено.
     - Как? А кто же первое?
     - Человек, у которого третий конверт, - с улыбкой произнес Римо.
     - Брехня! - сказал Гарри Хопкинс.
     - Вовсе нет, - мягко возразил Римо.  - Хотите, я  вам его опишу? Тонкие
губы, бессердечный,  жестокий, никого и  ничего не любит, кроме гольфа, да и
там  жульничает. Однажды я его обыграл, хотя  и дал  ему  фору.  Его  так  и
распирало  от ненависти,  но еще больше он злился из-за того, что  я потерял
один мячик. В  глубине  души он  -  дешевка. Именно дешевка. Поэтому  его  и
выбрали.
     - Врешь! -  завопил  Гарри  Хопкинс. -  Брешешь!  Этот парень абсолютно
надежен. Мы даже удивлялись, как он умудрился  попасть  в  нашу контору, он,
такой честный.
     - Ну что, я угадал? - спросил Римо.
     - Ничего ты больше от меня  не услышишь, - Хопкинс подвинул было ступню
к серой затычке, но вдруг застыл на месте, с отвисшей челюстью.
     - Нет! - прохрипел он.
     - Да, - ответил Римо, высвобождая  руку из  последнего ремня пробкового
жилета,  начиненного  свинцом.  У  жилета  были  прочные запоры,  хотя  Римо
запросто мог их сломать.
     Но зачем? Запоры крепились к нейлоновой ленте,  выдерживающей усилие до
трехсот фунтов. Она оказалась еще более прочной - выдержала почти четыреста.
     - Хочешь вытащить затычку, дорогой? - спросил  Римо. - Значит, я угадал
насчет дешевки?
     -  Я  давным-давно  знаю  человека,   у  которого   хранится   конверт,
давным-давно. Он не продаст друга, - сказал Хопкинс. - Ему надоело мараться,
и он  ушел из нашей конторы. Ушел на покой. Он был со  мной с самого начала,
помогал мне советами. Я верю ему!
     - Поставь себя на место президента, Хопкинс. Кому еще ты бы доверил эту
операцию?
     Римо перебрался на корму и взглянул в глаза краснолицего.
     Хопкинс поднял голову. В глазах был ужас. Он медленно пожал плечами.
     - Я еще выпью, не возражаешь?
     - Конечно, - ответил Римо. - Ты алкоголик - вот и подходящее объяснение
твоей гибели.
     - Я не алкоголик, но ты меня прикончишь и так, и так. До дна!
     Он  опрокинул  бутылку  вверх  дном, прикрыл  красноватые  веки,  и  от
горлышка к донышку побежали пузырьки.
     - О'кей, ты не алкоголик, - произнес Римо.
     - Я полтора  года в рот ни капли  не брал, -  Хопкинс  поставил бутылку
между ног. - Скажи  мне, почему я нигде не нашел отпечатков твоих пальцев? Я
имею в виду, как это вам удалось?
     -  Очень  просто,  -  ответил Римо.  -  Я мертвец. Римо  Уильямс.  Тебе
что-нибудь говорит это имя?
     - Ровным счетом ничего, - он снова поднял бутылку.
     - Слышал о полицейском,  приговоренном  к смертной казни  за убийство в
Ньюарке?
     Толстяк отрицательно помотал головой.
     - Ты в самом деле мертвец?
     -   Можно  сказать  и  так.  Да-а,  отменный   способ  прекратить  свое
существование.
     - Лучше не придумаешь, -  сказал Хопкинс. - Слушай, а почему бы тебе не
оставить меня в живых, пока я не передам вам все свои записи? А вдруг кто-то
другой найдет их или копии писем?
     - Очень жаль, старина, но никаких записей и копий  не  существует. Есть
только три  письма. Одно я нашел у тебя в комнате. У твоей тетушки Гарриетты
было  второе. До сегодняшнего дня. Третье - у доктора Харолда Смита.  Твоего
друга. Моего шефа. Руководителя КЮРЕ. Ты выбываешь из игры.
     - Можно мне еще бутылку? Еще одну. Последний глоток, ладно?
     Римо наклонился к железному  ящику, нащупал среди кусков льда  бутылку,
ухватил за горлышко  и вытащил. В этот момент Хопкинс попытался ударить Римо
в пах, но вдруг обнаружил, что  снова сидит там, где сидел, а в руках у него
бутылка. Он открыл ее, попытался попасть пробкой в  Римо, промахнулся, пожал
плечами и сказал:
     - Ты все равно убьешь меня  - выпью я или нет. Знаешь, я умею смаковать
вино, когда хочу. - Он сделал большой глоток. - Я ведь не алкоголик.
     - Как скажешь, - ответил Римо.
     Очень  красиво, думал  Римо, грот  отсвечивает темно-зеленым в чарующих
карибских водах.  Рай. Здесь сначала вдвоем проводят медовый месяц,  а потом
возвращаются сюда с семьей. Те, кому ничто не  мешает обзаводиться  семьей и
продолжать свой род.
     - Послушай, - сказал Хопкинс. - Почему бы тебе  не взять меня в КЮРЕ? Я
не дурак. Ты  можешь прикончить меня в любое  время, но вдруг моя голова еще
пригодится?  Послушай, я не алкаш, что бы ни говорили обо мне. Спроси Смита!
Нет, не спрашивай,  он считает,  что  если  кто  два глотка выпил,  тот  уже
алкоголик. Но я тебе пригожусь, правда.
     У Римо пересохло в горле, в желудок медленно вползало отвращение. Он не
смотрел  на краснолицего,  а вглядывался  в  морскую  гладь,  опускающуюся к
горизонту. Люди теперь знают, что земля круглая. И море, раскинувшееся перед
ним, доказывает это. Как  все просто! Всегда просто, если тебе все объяснили
заранее. Хопкинс не умолкал.
     - Почему бы Смиту не  взять меня к себе?  Но если это ты  контролируешь
убийцу-исполнителя...
     - Я и есть исполнитель.
     - Если так, давай захватам КЮРЕ. А? Как, неплохая идея?
     - Великолепная. Допивай свое шампанское.
     - Столковались? А? Договорились?
     - Нет, - ответил Римо.
     -  Небось,  ты  там  мелкая  сошка. Ликвидаторов  должно быть несколько
человек.  Ты  так  же  похож  на  исполнителя-убийцу,  как я на  алкоголика.
Последний глоток. Самый последний.
     Римо  поглядывал  сверху вниз на человека, который не  отрывал  глаз от
своего последнего утешения.
     - Могу пить, могу и не пить. Я не алкоголик. Мне все едино. Но я выпью,
раз ты все равно убьешь меня.
     Последний глоток шампанского исчез в глотке Хопкинса. Тогда Римо ударил
его правым коленом  и, когда тот качнулся влево, выкинул вперед правую руку,
ухватил его за толстую шею, столкнул за борт, в сине-зеленую воду Карибского
моря и, осторожно удерживая под водой мечущееся тело, утопил его.
     Если бы кто-нибудь в этот момент наблюдал за лодкой,  то решил бы,  что
Хопкинс  упал за борт,  а Римо пытался  спасти его, но не  сумел: шарил  под
водой, опустив руки в воду по плечи, но не  мог достать его до тех пор, пока
бедолага не всплыл через три минуты, но тогда он был уже мертв.
     - Что ж, - сказал следователь,  - алкоголик  сам себе могилу роет, если
считает, что он не алкоголик.
     - Им и глотка хватает, верно, сэр?



     Из века в век люди складывали  печальные баллады, оплакивая повешенных,
застреленных,  зарезанных  или  тех,  кто  замерз, пробираясь  непроходимыми
зимними тропами.
     Об исчезновении Винни Палумбо по прозвищу "Скала" его супруга в полицию
ни сообщала. Коли твой муж Винсент Альфонсо Палумбо не вернулся с очередного
дельца,  лучше,  чтобы  закон  не знал об этом. А то,  чего доброго,  в один
прекрасный день и сама не вернешься из супермаркета или от родственников.
     А  если ты отец Винни Палумбо, ты тоже  не  особенно по  нему тоскуешь,
потому что последний раз видел его  восемнадцать лет  назад, когда он  огрел
тебя по голове обрезком трубы во время очередного скандала.
     Если ты Вилли Палумбо, по прозвищу "Сантехник", то тоже держишь язык за
зубами насчет пропажи братишки, потому что отлично знаешь, куда он делся.
     Ну, а если ты Винни-Скала, ты и подавно помалкиваешь, потому что замерз
в  кабине  грузовика  компании  "Океанский транспорт".  Тело  превратилось в
камень, глаза - как льдинки в белом заледенелом черепе.
     А намечалось хорошее дельце. Брат сказал:
     - На пару кварталов отгонишь грузовик - получишь двести долларов.
     А ты отвечал:
     - Меня не обманешь, Вилли-Сантехник. Сколько ты отстегнешь себе?
     -  Ладно,  Винни,  -  сказал  Вилли-Сантехник,  закашлявшись  от   дыма
сигареты. - Как никак ты мне брат родной, пусть будет триста долларов.
     - Пятьсот.
     - Пятьсот. Столько и велели тебе заплатить.
     - Деньги вперед.
     - Сто вперед, четыреста - потом, О'кей? Права у тебя с собой?
     - С собой, но я с места не двинусь, пока не получу три сотни.
     - О'кей. Ведь ты же мне брат родной. Двести пятьдесят. Любому другому я
отказал бы.
     И вот ты, Винсент-Скала  Палумбо, жарким августовским утром  подал свой
грузовик  к двадцать  седьмому  причалу,  в четыре  дня  на  тебя  навьючили
контейнер "Океанского транспорта" и ты не спеша отъехал. Ты заметил за собою
"хвост"  - несколько легковых машин, да  еще грузовичок с  надписью "Горячие
сосиски".
     А еще ты заметил патрульные машины местных фараонов,  в них сидели люди
в штатском, но ты ехал, не снижая скорости, за машиной, что шла перед тобой,
- в ней сидел твой братишка. Ты доехал  за ней  до  склада,  а там  на твоем
грузовике сменяли эмблему, и вот это уже машина компании  "Транспорт Челси".
И за тобой больше нет "хвоста".
     Ты  подождал  темноты,  а  потам  двинулся  в  путь  с  тремя   другими
грузовиками,  на этот  раз впереди ехал не брат,  а кто-то другой. Когда  ты
доехал  до  Нью-Джерси  Тернпайк,   идущая   впереди   машина   дала  сигнал
поворачивать  в   новый  Промышленный  парк  Гудзона:  два  каких-то  здания
посредине болота. Тебе велели съехать по  пандусу вниз и ждать.  Велено было
не  брать  оружия, и  поэтому  ты прихватил два  пистолета:  один,  тридцать
восьмого калибра, спрятал в  отделение для перчаток, а второй, сорок пятого,
- под сиденье.
     Ты лихо  завел  грузовик  в  угол  квадратного  подземного помещения  с
металлическими стенами и массой непонятных  труб. Другие водители  поставили
свои грузовики рядом с твоим, так что вы оказались  бок  о бок  в одной яме,
выстланной металлом. Вам велели не выходить из кабин.
     Ты достал на  всякий случай пистолет сорок пятого калибра.  Увидел, как
шофер  рядом тоже  потянулся  за чем-то. Позади  тяжелые металлические двери
перекрыли въезд. Небо закрыла опустившаяся крыша. Вам велено было оставаться
на   местах,  и   ты  подчинился,   только  вышел  из  кабины  поболтать   с
шофером-соседом. Он сказал, что ему обещали шестьсот долларов. Ты выругался,
вспомнив о сукине сыне, Вилли-Сантехнике, единородном брате.
     Темно, освещения нет. Быстро кончились  спички.  Один из парней включил
карманный фонарик. Ты поискал  в машине  - фонарика не оказалось. Поблизости
его не купишь, а хозяева машины ими не снабжают.
     Водитель  соседней  машины  предложил   вскрыть  один  из  контейнеров,
дескать, может, там выпивка найдется. Ты  отказался, потому  что с минуты на
минуту  за вами  должны  были  прийти.  А кому  охота из-за десятидолларовой
бутылки терять несколько сотен зеленых?
     Сосед сказал, что  выпивка не помешала  бы - становилось холодно. Одеты
все были  легко, а подморозило не на шутку. Один шофер  принялся колотить по
дверям, перекрывшим выезд. Он вопил, чтобы  его выпустили. Вдруг стало не по
себе. А что если они не выпустят нас отсюда?
     Не может быть. У тебя же  товар. К тому же, ты вооружен. Если им  нужен
товар, так или иначе придется вернуться сюда.
     Ты  начинаешь отбивать ногами чечетку, бить  себя по бокам  и, наконец,
понимаешь, что оказался в холодильнике!
     Один  парень предложил начать пальбу - тогда  их выпустят, но  тот, кто
стоял  подальше,  сказал, что  это идиотизм,  потому  что они не просто  под
землей: вокруг змеевики  холодильных  агрегатов,  и если  прострелить  такую
штуковину, то всех газом задушит.
     Тогда ты залез в кабину, включил мотор и печку, но тут кто-то стукнул в
окно.  Один  из шоферов сказал, что нельзя запускать двигатели, -  отравимся
угарным  газом,  лучше   всем  забраться  в  одну  кабину  и  включить  один
обогреватель.
     Ты согласился, ребята лезут  к  тебе -  теперь в  одной кабине четверо.
Один  начал молиться.  Около  шести  утра  топливо кончилось. Нужно  идти  и
набрать солярки из соседнего грузовика. Один пошел - и не вернулся. В кабине
все холоднее, хотя их втиснулось сюда трое.  Становится трудно дышать. Тогда
вы тянете на спичках жребий, кому идти за соляркой. Проклинаешь  себя за то,
что не запасся топливом,  но кто  мог  подумать, что придется столько  здесь
торчать?!  Парень  с  соседнего  грузовика  вытягивает  короткую спичку.  Вы
сдираете с себя рубашки, так что теперь на нем сразу три.
     Ты  открываешь дверцу кабины и понимаешь: ему ни  за что  не вернуться,
выхлопной газ  хоть  ножом режь. Выключаешь фары - аккумулятор садится. Надо
экономить.
     В кабине  ты да еще один шофер, он  дрожит без рубашки и около полуночи
просит пристрелить его. Ты отказываешься - на душе  и так  полно  грехов. Он
умоляет. Говорит, что сам застрелится, если ты не поможешь ему.
     Ты отказываешься, он плачет  - слезы замерзают на щеках.  Ты ничего  не
чувствуешь. Если ты  не  застрелишься,  доверишься воле  Божьей,  может.  Он
возьмет тебя на небеса или, по крайне мере, в чистилище? Ты всегда собирался
взяться за  ум  и  теперь  клянешься,  что если  выберешься  отсюда, начнешь
честную жизнь.
     Так закончилась баллада о Винни-Скале Палумбо.
     Он замерз.
     Он умер от холода.
     Жарким августовским днем.
     В Нью-Джерси.



     Хрупкого  престарелого азиата, стоящего на комоде  возле  иллюминатора,
звали  Чиун.  Римо Уильямс почтительно наблюдал за  ним. В руках Чиун держал
блокнот.
     Он вырвал одну страничку и вытянул руку, брезгливо держа листок, словно
грязную пеленку.
     Потом разжал пальцы и выпустил бумажку:
     - Давай!
     Листок полетел, порхая из стороны в сторону, но в четырех футах от пола
замер, пробитый кончиками пальцев Римо.
     Римо сбросил бумажку с пальцев, и Чиун вознаградил его улыбкой.
     - Хорошо, - сказал старик. От улыбки пергамент лица побежал морщинками.
- Продолжим.
     На этот раз Чиун  слегка скомкал бумажку, встал на цыпочки и,  выпустив
ее, сказал;
     - Давай!
     Лист полетел быстрее,  без зигзагов.  И  упал на пол, на  искусственный
ковер, где и остался лежать, словно в немом укоре.
     Чиун сердито уставился на Римо.
     - В чем дело?
     Римо смеялся.
     - Ничего не могу  с собой поделать, Чиун. Ты ужасно глупо  выглядишь на
этом комоде. Я подумал: "Вот было бы потрясающее зрелище, если Чиуна покрыть
золотом и поставить на  каминную полку!" И мне стало смешно. С людьми  такое
случается, ты, наверное, знаешь.
     - Мне хорошо известно,  -  сказал  Чиун в своей  четкой и выразительной
восточной  манере, -  что человечество  - единственный биологический  вид на
земле, представители которого умеют смеяться. Они отличаются еще  и тем, что
погибают,  если не улучшают постоянно своих данных. Это  и с тобой случится,
Римо,  если  не  будешь практиковаться. Плавающий  удар очень важен  и очень
полезен, но его следует выполнять правильно.
     И  Римо  в двадцатый  раз  за  то  время, что они находились  на  борту
теплохода "Атлантика", прослушал описание  плавающего удара. Как зависит его
эффективность  от массы жертвы или объекта, на который направлен  удар.  Что
потери  энергии  не   происходит,  если  удар  попадает  в   цель,  но  если
промахнуться, вложенная в удар сила может повредить плечо атакующего.
     - Слушай,  Чиун, -  произнес  Римо, -  я  знаю  семьдесят восемь  видов
различных ударов. Знаю удары, которые наносятся пальцами рук и ног, ладонью,
костяшками пальцев, ногами, локтями, коленями и бедром. Может, хватит?
     - Ты  должен  стремиться к совершенству. В конце  концов,  разве ты  не
Шива-Дестроер?
     Чиун хихикнул,  он взял  привычку так  хихикать  с  тех  пор,  как  они
вернулись  из Китая, куда были  посланы по заданию  президента  и  где  Римо
принимали за воплощение одного из богов индуизма. Старик  смеялся  над этим,
только разговаривая с Римо. В беседах с другими на эту  тему он был серьезен
по очень  простой причине:  Чиун верил в  то, что Римо Уильямс на самом деле
стал Шивой-Дестроером.
     Но все равно он остался для Чиуна учеником, и пожилой кореец вырвал еще
один листик из блокнота, подержал над головой и отпустил, тихо промолвив:
     - Давай.
     Листок бумаги медленно планировал вниз и вдруг раздвоился,  рассеченный
ударом ладони Римо Уильямса.
     Впечатляющее  зрелище для  постороннего! Но  их  каюта располагалась на
самой верхней палубе "Атлантики". Часть палубы, на которую выходили дверь  и
иллюминатор,  была  отгорожена  -  она предназначалась  для  индивидуального
пользования, так что вокруг было только море.
     Под их палубой находилась другая палуба,  под ней - следующая и  еще, и
еще,   до  самого   чрева  судна,  а  там,  ниже  ватерлинии,  уже  не  было
иллюминаторов.  Внизу тоже  были  каюты,  только мебель  была не ореховая, а
крашеная металлическая, на полу вместо ковра - линолеум. А на корме корабля,
в  самой  дешевой  каюте "Атлантики", где  качало сильнее всего, разместился
доктор Харолд Смит, глава КЮРЕ, один из самых могущественных людей в мире.
     В этот момент он, лежа на жесткой койке, изо всех сил старался смотреть
в одну точку на  потолке, пока желудок  не  успокоится. Согласно его теории,
если  сконцентрироваться  на одной  точке  и  не отрывать  от  нее  взгляда,
ощущение качки станет не столь острым и можно даже будет выжить.
     В  нижней части судна, ближе  к днищу корабля, качка не только килевая,
но и бортовая. Точка на потолке поехала направо, и доктор Смит не отрывал от
нее взгляда до тех пор, пока не оказался практически на животе, и тут уж ему
пришлось опять прибегнуть к услугам корзины для мусора.
     "Будь проклят Римо Уильямс!  Неужели ради того, чтобы  выиграть войну с
преступностью, - думал он, - стоит столько терпеть от этого Римо?!"
     Доктор Смит  связался с Римо в Нассау,  где стоял морской теплоход,  на
котором  тот путешествовал, и  приказал немедленно возвращаться в  Штаты для
выполнения очередного задания.  Римо отказался, объяснив  Смиту, что  должен
непременно участвовать  в  финале танцевального конкурса, который проводился
на корабле. Он продолжит круиз, а иначе упустит шанс получить золотой кубок.
Почему  бы  доктору Смиту не  прилететь сюда, чтобы всем  вместе отправиться
обратно?
     -  У вас  будет  достаточно времени обсудить новое задание,  -  добавил
Римо.
     - У меня нет времени плавать вокруг света, - ответил Смит.
     - Тогда вы не узнаете о том,  что приключилось с вашим старым приятелем
Хопкинсом, и о том, как он собирался шантажировать КЮРЕ. А в один прекрасный
день получите секретное письмо с  требованием выплатить  сорок три миллиарда
долларов однодолларовыми купюрами.
     - Очень остроумно, -  сказал  Смит. -  Я  в курсе того, что случилось с
Хопкинсом.
     - Черт побери! Все равно  прилетайте,  и я вам  расскажу, что  сделал с
Ховардом Хьюзом, - не сдавался Римо.
     Он настаивал, уговаривал  и, в конце концов,  после того, как  пообещал
устроить  Смиту отличную каюту,  тот  согласился.  Так он оказался  на  этом
проклятом  корабле -  вывернутый наизнанку и  с  каждой минутой  все  больше
ненавидящий Римо Уильямса.
     Но Харолд Смит не был бы Смитом, если бы пренебрег  своим долгом. Ему и
не  предложили  бы  возглавить КЮРЕ  - секретную  организацию  по  борьбе  с
организованной преступностью, - если бы у него отсутствовала сила воли. Он с
трудом поднялся на ноги, слегка пошатываясь, пересек каюту и достал из шкафа
черный чемодан. Дешевый, без наклеек  аэропортов и отелей. Тщательно заперев
дверь,  он отправился в долгий путь наверх,  на пятую палубу - в апартаменты
Римо Уильямса.
     Было три часа ночи, корабль спал.  Ни на лестнице,  ни в коридорах Смит
не встретил ни души. Но и Римо Уильямса в каюте не оказалось.
     Палуба  была  еще  безлюдней,  чем коридоры.  Было  сыро  и  промозгло,
пронзительно  холодный   ветер  вихрем  налетал  с  моря,  окутывая  корабль
мельчайшей водяной пылью,  пробирая до мозга костей любого, кто  осмеливался
появиться на палубе.
     Но  Римо  Уильямс  не  чувствовал  холода.  Он  осторожно  заглянул  за
невысокую перегородку, отделявшую его часть палубы от остальной. Как всегда,
никого.
     Римо ощупал  массивные  дубовые перила,  ограждающие  палубы.  Они были
шириною сантиметров двенадцать, округлые и влажные.
     Римо сбросил парусиновые туфли и вскочил  на перила. Постоял  минуту на
высоте двадцать пять метров над водой, настраиваясь на ритм океанской волны,
покуда мышцы ног и нервные окончания  ступней не приспособились к ритмичному
движению  корабля. И  побежал по перилам. Корабль  раскачивало из  стороны в
сторону,  кидало  вверх-вниз,  но  Римо  мчался  вперед, замкнувшись  в мире
собственного сознания.
     Он  пробежал   немного,  переставляя   ноги   по   мокрой  полированной
поверхности перил так быстро, что подошвы не успевали соскользнуть. А потом,
на полном ходу повернулся на 90 градусов  и легко, пружинисто побежал боком.
Бросив взгляд на бушующие  внизу  волны, он вдруг  понял, почему  моряки так
независимы и высокомерны: здесь, вдалеке  от земли, посреди ледяного океана,
человек  бросает вызов самому  Господу Богу,  и только  презрение  ко  всему
окружающему помогает одержать верх над стихией.
     Римо добежал  до кормы и  притормозил, дабы  убедиться,  что  на палубе
никого нет. Увидев, что никто не осмелился в такую  погоду  и время покинуть
каюту, он  помчался  на  всех  парах  обратно,  бросив взгляд  вниз,  сквозь
стеклянную крышу бассейна.
     Обычно там все время торчал усатый  крепыш. Пожарный с Среднего Запада,
самодовольный  и  невежественный,  он  с самого  начала  круиза  проводил  у
бассейна дни и ночи напролет. Он обзывал Чиуна "китаезой", когда  тот его не
слышал, что, однако, не  укрылось  от внимания Римо. А однажды  Римо увидел,
как  пожарный украл чаевые,  оставленные кем-то из посетителей официанту  на
подносе, и когда понадобилось освободить каюту  для Харолда В. Смита, у Римо
была на примете подходящая кандидатура.
     В  один  прекрасный день, на пляже острова Парадиз, пожарный загадочным
образом крепко уснул и проспал под палящим тропическим солнцем четыре  часа.
Когда его, наконец, разбудили,  кожа  уже  покрылась волдырями.  В  больнице
Нассау медики оказали ему необходимую помощь,  предупредив,  что нельзя  так
долго  находиться  на  солнце, и  собрались  было  отпустить на корабль,  но
передумали и оставили на дальнейшее лечение и обследование,  после  того как
он сообщил врачам, что потерял  сознание оттого, что к его плечу прикоснулся
рукой рослый парень с глубоко посаженными карими глазами.
     Римо  усмехнулся, миновав  пустующее кресло  у бассейна  и  подумав при
этом, что если  пожарник был падок на чужие чаевые,  то Смит - уж и подавно.
Официанты от такой перемены ничего не приобрели.
     Римо  бесшумно прошел по стальной перекладине,  поддерживавшей выпуклую
пластиковую крышу бассейна, и очутился на  левом борту корабля.  Он пробежал
еще несколько шагов,  быстро обогнул барьер,  отделявший общую палубу от его
личной веранды, и бесшумно спрыгнул с перил возле своей каюты.
     Здесь он надел  туфли и вошел  внутрь через  раздвигающиеся  стеклянные
двери.
     Смит сидел на диване, а Чиун, склонившись над ним, массировал искусными
пальцами нервные узлы вдоль шеи доктора.
     - Спасибо, Чиун, - с облегчением сказал Смит, отодвигаясь от  него, как
только в каюте показался Римо.
     - Морская болезнь? - поинтересовался Римо.
     - Не страдаю, Я провел в море больше времени,  чем вы в трезвом виде, -
засопел Смит. - Вернулись с вечерней прогулки?
     - Вроде того, - ответил Римо, а потом безжалостно добавил, поскольку не
питал добрых  чувств  к  человеку, который посылал его на задания, противные
человеческой натуре,  - Хопкинс  сразу  догадался, что  речь идет о вас. Как
только я сказал "дешевка", он понял, о ком речь.
     - Да, да. Хватит,  - сказал Смит,  глядя на Чиуна, который, несмотря на
свои таланты  и  любовь к Римо, представления не имел, что такое КЮРЕ  и чем
она  занимается. Ему достаточно было  знать, что миссия Римо - убивать и что
его, Чиуна, забота - следить, чтобы Римо всегда был в форме.
     Чиун  опустился  на  диван, приняв  позу лотоса,  и закрыл  глаза. Смит
поднялся и открыл  чемоданчик, откуда  извлек пакетик из блестящей бумаги  и
протянул Римо.
     - Вы знаете, что это?
     - Конечно. Наркотик. Героин, - сказал Римо, взяв в руки пакетик.
     - Вы знаете, что ради этого наркоман способен на убийство?
     -  Дорогой  мой,  есть  люди,  которые  могут  убить  вас  просто  ради
развлечения.
     - Напрасно вы шутите, - сказал Смит.
     Не  обращая  внимания  на слабые  протесты  Римо, что  он, мол,  вполне
серьезен, Смит продолжал:
     - Мы сейчас занимаемся  этой проблемой. Ежегодно торговцы наркотиками в
Соединенных Штатах продают около восьми тонн героина. Большая часть торговли
- в руках итальянской мафии. Они выращивают мак в Турции, перерабатывают его
во Франции  или Южной  Америке  и ввозят  контрабандой в Штаты. Министерство
финансов  пытается  помешать  этому,  сдержать этот  процесс, Иногда удается
перехватить крупную партию, например, чемодан весом в двадцать  килограммов.
Ежегодно в стране  используется героина на сумму больше полутора  миллиардов
долларов по розничным ценам.
     - Ну и что? Увеличьте штат министерства финансов, - сказал Римо.
     -  Мы  пытались. Казалось,  что  все продумано.  Но  во время последней
операции все наши агенты были убиты.  И в Штаты попала крупная партия, Римо.
Речь идет не  о  чемоданах, а  о четырех грузовиках,  полных героина.  Около
пятидесяти тонн! Достаточно, чтобы  удовлетворить потребность наркорынка лет
на шесть. На десяток миллиардов долларов!
     - А если  мафия  избавится от мелких  торговцев, - продолжал Смит, - то
выручит в два раза больше.
     Римо  еще  раз  посмотрел на  блестящий пакетик и бросил его в открытый
чемоданчик Смита.
     - Что я должен делать? - спросил он.
     - Вы знаете  город Гудзон в Нью-Джерси, так? Вы  ведь оттуда? - спросил
Смит.
     - Я из Ньюарка. По сравнению с Ньюарком Гудзон - просто Беверли-Хилз, -
сказал Римо.
     -  Так  вот, героин  где-то  в Гудзоне. Там его сгрузили  с  теплохода.
Агенты  министерства  финансов погибли  во  время  слежки  за  грузовиками с
героином. Теперь  грузовики  спрятаны где-то  в городе,  но мы не  можем  их
найти.
     -  А  почему  вы  считаете,  что  они  все еще  там? Груз  вполне может
находиться уже где-нибудь в Питсбурге.
     -  Нет,  они в  Гудзоне.  Всю  неделю  мы  проверяли  каждый  грузовик,
выезжавший   из   города,   специальным  детектором,   который  изобрели   в
министерстве сельского хозяйства. Один наш сотрудник слегка усовершенствовал
его, и им теперь можно отслеживать героин. Ни одна достаточно большая партия
героина не покинула город.
     - Никогда не слышал о таком приборе, - заметил Римо.
     - И правительство тоже.  Пока  мы держим его в секрете. Иначе через две
недели схема его устройства будет напечатана в "Сайнтифик Америкен", и мафия
найдет от него защиту еще до того, как мы его внедрим.
     - Тогда почему бы не подождать, пока ваш дурацкий детектор не обнаружит
героин? - спросил Римо.
     -  Потому,  что если дать им время,  они вывезут его  малыми  порциями,
которые  мы не  сможем засечь. Необходимо отыскать наркотики раньше, чем они
уплывут по частям и попадут в обращение.
     - О'кей, - сказал Римо, - кого я должен убрать?
     - Не знаю. Может быть, никого...
     - Что, очередное  задание по  сбору  информации?  -  спросил Римо. -  Я
всякий раз только чудом остаюсь в живых, когда занимаюсь такими делами.
     - Нет, не только информация, - ответил Смит, - я  хочу,  чтобы  вы туда
внедрились и  вызвали огонь  на  себя.  Сделайте  так, чтобы хозяева героина
решили от вас избавиться. А потом,  когда найдете героин, -  уничтожьте его.
Если кто-то встанет на  вашем пути  -  убирайте и его. Можете разрушить весь
этот проклятый город, если понадобится.
     Последний раз Римо видел Смита в таком возбуждении, когда тот  заполнял
расходный ордер.
     Смит снова подошел к чемоданчику. Достал оттуда фотографию.
     - Взгляните, это наркоманка, Римо. Вот что эти мерзавцы делают с ними.
     Римо взял фотографию: обнаженная  девушка не  старше  двадцати лет.  Ее
глаза не выражали ничего, кроме  страдания. Кожа вспухшая, в кровоподтеках и
язвах. В  верхней  правом углу фотографии крупным планом  сняты ее руки,  на
которых от уколов не осталось живого места.
     - Девчонка умерла, - сказал Смит. - Но не всем так везет.
     Он забрал  у Римо фотографию и положил ее  в чемоданчик.  Потом снова -
теперь уже спокойнее - заговорил:
     -  Гудзон - главный порт,  через который ввозят  наркотики.  Думаю, тут
задействованы  сильные  политические рычаги, содействующие  импорту героина.
Полиция  явно подкуплена. Мафия  держит в  руках  весь  город.  Все  покрыто
тайной, и нам  мало что известно, кроме того, что их главаря зовут  Верильо.
Или Гассо. Или Палумбо. Не знаю точно.
     - Какая на этот раз у меня будет легенда?
     - Вы - Римо Барри.  У вас с Чиуном квартира в Нью-Йорке. Вы работаете в
ежегоднике  "Интеллигенция". Не  беспокойтесь, мы купили  этот журнал. Самый
дешевый, какой  только удалось  найти. Внедряйтесь  под видом  журналиста  и
разнюхайте, что к чему.
     - Предположим, что я откажусь от задания? - спросил Римо.
     - Римо, я прошу вас, - устало сказал Смит.
     Первый раз за все эти годы Римо услышал от Смита "прошу вас".
     Римо кивнул. Смит  снова полез в чемоданчик и вытащил оттуда объемистое
донесение, напечатанное на машинке.
     -  Здесь  все  факты,  данные,  имена.  Просмотрите.  Запомните.  Потом
выбросьте. Действуйте, как сочтете нужным. Только прошу вас, поторопитесь.
     Это  было  второе "прошу  вас". Римо  не нашелся, что ответить, и снова
кивнул.  Смит закрыл чемоданчик, направился к  двери  и  молча вышел.  Он не
хотел говорить Римо, что среди наркоманов, которым еще не повезло умереть, и
его, Смита, родная дочь.



     Доминика  Верильо сегодня  не  устраивали ни добрые старые  итальянские
рестораны,  ни его огромный дом в Кенсико, штат Нью-Йорк, ни его трехэтажный
особняк в  стиле "тюдор" в  Гудзоне, штат Нью-Джерси.  Не  годился  и дом на
Палм-Бич. Все  эти места, так или иначе,  находятся под наблюдением и к тому
же напичканы подслушивающими  "жучками"  - маленькими электронными штучками,
так  хорошо  вписывающимися   в  американский   образ   жизни.  Аккуратными.
Технологичными.  Без  эмоций. Но  бывает  и  так:  понадеешься  на  них,  не
подозреваешь, что они на самом деле не работают, а когда спохватишься, поезд
уже ушел.
     Но в целом они работали неплохо, так что Доминик Верильо предпочитал не
обсуждать в  офисе серьезные дела. Да,  "жучки" мешали, конечно, но не могли
его остановить.  Из-за них ни в дорогих ресторанах, ни в загородном доме, ни
в трехэтажном особняке на Палм-Бич нельзя было серьезно  поговорить о делах.
У  этой системы электронного наблюдения было,  однако, свое  слабое место  -
фактор  времени.  Дай время,  и правительство, полиция, даже твой финансовый
агент  нашпигуют  подслушивающей  аппаратурой   любое  здание,   которое  ты
построишь, купишь или снимешь. Но только в том случае, если дать им время.
     Если же поторопиться и управиться  с делом за десять минут где-нибудь в
новом,   укромном   местечке,   то   можно   считать  себя  в  относительной
безопасности, словно прослушивающих аппаратов никогда и не изобретали.
     И вот однажды ясным днем  в начале лета, когда деревья  на Парк-Авеню и
Восемьдесят  первой улице в Нью-Йорке еще сияли свежей зеленью, на восточной
стороне этой  улицы одно за  другим  стали останавливаться  такси, высаживая
абсолютно одинаковые  по составу компании:  пожилой мужчина в  сопровождении
двух человек помоложе. Все эти произошло между двумя часами пятью минутами и
двумя  часами  десятью   минутами.  Прибывшие  принялись  раскланиваться   и
прикладываться  к ручке, пока дон Доминик Верильо - в  черном костюме, белой
рубашке и черном галстуке - не сказал:
     - Нет, не надо. Не сейчас. Не сейчас.
     А  поскольку  все  норовили  запечатлеть поцелуй именно  на его  руке и
отвесить поклон именно ему,  на  этом  все и закончилось. Тут подкатили пять
лимузинов  - за десять минут  до того их наняли в пяти различных  местах - и
все в них быстро разместились.
     Доминик  Верильо сел в  первый, самый почетный автомобиль, естественно,
вместе с Пьетро Скубичи - приятным седым джентльменом из Нью-Йорка, одетым в
помятый костюм и  белую рубашку  с завернувшимся кверху воротничком,  -  его
жене было уже за семьдесят и зрение начинало ей изменять.
     Пьетро  Скубичи был  главой всех мафиози в  Нью-Йорк Сити и  в  течение
полутора дней  мог бы, возникни у него  такое  желание, выложить восемьдесят
два  миллиона долларов наличными в бумажных пакетах. Но  в  данный  момент у
него на коленях  в мятом бумажном пакете лежал жареный перец на случай, если
Доминик  Верильо пожелает провести  совещание  в ресторане. Скубичи не любил
расплачиваться в ресторанах Нью-Йорка, потому что "они  все  время  вздувают
цены". То, что и он отчасти был тому виной, во  внимание не принималось. Это
деньги "входящие". А расплачиваться - деньги "исходящие". Посему он и прибыл
с собственной  едой.  Рядом с  ним на заднем сиденье расположился  Франсиско
Сальваторе - помоложе Скубичи, лет сорока с небольшим, в костюме от Кардена,
плавные и изящные линии которого, казалось, ничто не может  нарушить. У него
была пышная, словно лепная, шевелюра,  ногти с  маникюром,  очень  загорелое
лицо. Зубы - белые,  ровные, безупречные. Ему часто говорили, что если бы он
захотел,  то  легко стал  бы киноактером. Но  он не захотел: в его  возрасте
получать столько, сколько  зарабатывают Рок Хадсон  или  Джон Уэйн, означало
потерю в деньгах.
     Кстати, денег  он  с  собой  не  носил:  даже купюры  портили  бы линию
костюма. Почтенный  Скубичи,  повернувшись к  нему в  ходе беседы,  нечаянно
задел сальным пакетом  брюки Сальваторе, и  на  них  осталось  темное пятно.
Салваторе сделал вид, что ничего не заметил. Но даже в самолете, на обратном
пути в Лос-Анджелес, он  продолжал чертыхаться  и  успокоился только  тогда,
когда снял костюм и выбросил его.
     Справа от Скубичи сидел Филемано Палмуччи - или  "Толстяк О'Брайен" - с
огромной  головой на мощной  шее, которая незаметно  перетекала в  столь  же
мощный  торс.  Вся эта гора мяса была  увенчана серой  мягкой шляпой на  два
размера меньше, чем нужно.
     Толстяк  О'Брайен  ни  разу не  улыбнулся, он смотрел, не оборачиваясь,
вперед, словно сосредоточившись на  переваривании собственных внутренностей.
Он был из Бостона.
     Впереди,  конечно же,  сидел  Доминик Верильо,  который  и  собрал  всю
компанию. Он  сидел в пол-оборота к тем, кто  ехал  на заднем сиденье -  так
было  и вежливо,  и  душевно. Его лицо  могло  бы украсить  обложку  журнала
"Бизнес менеджмент", хотя  говорил он гораздо  эмоциональней,  чем  пристало
бизнесмену, и размахивал руками. В нем было куда больше человеческого, чем в
похожих на ходячие трупы высших правителях Америки.
     - Надеюсь, вы в добром здравии, - сказал Доминик Верильо.
     -  В добром, -  ответил  Пьетро Скубичи, у которого было право отвечать
первым, - и моя жена здорова, только теперь она видеть стала плохо.
     - Очень жаль, Пьетро.
     - Жизнь есть жизнь, дон Доминик, - сказал Скубичи, - начинаешь слабым и
слепым и кончаешь таким же. Не я создавал жизнь.
     - Вы  бы  создали ее получше, дон Пьетро, - сказал Франсиско Салваторе,
демонстрируя белые зубы.
     - Франсиско, жизнь создал Господь. Никто не сделает ее лучше. Или хуже,
- заключил Пьетро Скубичи.
     Почему-то жирный пакет с жареным перцем не пачкал его темного костюма.
     - А как вы поживаете? - спросил Верильо у Франсиско Сальваторе.
     -  Прекрасно,  благодарю,  дон  Доминик.  И  жена  прекрасно,  и  дети.
Прекрасна жизнь под солнцем. Приезжайте к нам как-нибудь.
     - Приеду, - ответил Доминик Верильо, - приеду.
     -  И  у  меня  все хорошо,  дон  Доминик, - вступил в разговор  Толстяк
О'Брайен.
     -  Очень  хорошо! Самое главное - здоровье.  Здесь у нас во всей округе
стоят чудесные деньки. Хорошая погода - стало быть, будет хорошее вино.
     -  А  хорошее  вино делает  хорошую погоду, -  сказал  Пьетро Скубичи и
улыбнулся.
     Все улыбнулись заодно с ним.
     Вот так они болтали в  нанятых авто о здоровье, погоде и  семье. Беседа
потекла в  ином, более важном русле, когда Гуглиельмо Марконне, он же "Эпплз
Доннелли", сказал Витторио  Паллеллио, "что на Майями-Бич не найдешь хорошей
отбивной". Они сидели в четвертой по  счету машине. Гуглиельмо Марконне  был
из Дулута, а Витторио Палледлио - из Майами-Бич.
     -  Нет,  у  вас хорошие бифштексы,  - сказал Витторио Паллеллио. -  Вы,
наверное, не там искали.
     - Именно там, дон Витторио.
     - А я говорю, не там, Гуглиельмо.
     - Я заглядывал в "Бока дель Соль".
     - В "Бока дель Соль" нет хороших бифштексов.
     - Еще я был... как называется это место, похожее на магазин подержанной
мебели?
     - Весь ваш город такой, Гуглиельмо.
     - Мне и там не повезло. И в "Бока дель Соль" тоже.
     - В "Бока дель Соль" нет хороших бифштексов.
     - Я знаю. Мне там подали очень плохой.
     Так  болтали представители Далласа, Нового  Орлеана, Чикаго, Рочестера,
Портленда, Канзас-сити, Кливленда, Колумбуса, Цинциннати, Луисвиля, Денвера,
Феникса,  Норфолка,  Чарлстона,  Лас-Вегаса,  Сан-Франциско,  Филадельфии  и
Уиллинга.
     Караван автомашин двигался вперед, но поскольку все машины были разного
цвета, на караван они не походили. Только дон Доминик Верильо знал, куда они
едут, и время от времени  указывал шоферу, куда повернуть, стараясь при этом
не  оторваться от  идущих  позади машин. Наконец  дон Доминик Верильо  велел
водителю   остановиться   возле   небольшого   художественного    салона   в
Гринвич-Виллидж.
     Он быстро вышел из машины  и  открыл дверцу  Пьетро Скубичи,  Франсиско
Салваторе и Толстяку О'Брайену, приговаривая:
     - Обойдемся без формальностей. Нет времени.
     Водитель -  Вилли-Сантехник Палумбо  -  тоже выскочил и, ощупывая пачку
банкнот в  кармане, забежал  в  салон,  в витрине  которого  были выставлены
платья и картины.
     Не успев открыть дверь, он выпалил:
     - Я хочу купить натюрморт с клубникой за пять тысяч долларов.
     -  Проходите  в комнату  за  прилавком, -  говорил  тем временем гостям
Доминик Верильо, - в комнату за прилавком.
     И повторял пассажирам каждой подъезжающей машины:
     - В комнату за прилавком.
     Через сорок секунд вместе  с последним из гостей  он зашел в салон,  на
вывеске которого значилось: "Ева Флинн".
     Привлекательная хозяйка была занята беседой с Вилли-Сантехником.
     -  О Боже! -  воскликнула  она. -  Сколько  посетителей! Это чудесно! Я
знала, что это случится именно так.
     Она тряхнула копной рыжих волос, откинув голову назад, и  положила руку
на бедро, обтянутое заляпанными краской джинсами.
     - Этот натюрморт вот здесь, у дверей, - сказал  Вилли-Сантехник. -  Вот
здесь. Да, вот этот.  А вот деньги. Только я хотел узнать,  чего тут моди...
моги... Ну, как же это... а, мотивация!
     - Мотивация, - поправила женщина.
     - Ага, чего это такое и что вы думаете про себя и этого... Гагина?
     - Гогена?
     - Ага, его.
     -  Я рада, что  вас это интересует, -  сказала женщина. Она возбужденно
вертела  головой  вслед шествовавшим мимо нее посетителям, направлявшимся  в
заднюю комнату, где стояли картины с ее парижскими зарисовками.
     - Мне следует помочь им, как вы считаете?
     - Нет, - успокоил ее шофер, -  они  просто зашли посмотреть. Я  покупаю
этот, ну как его, так что занимайся мной.
     - Конечно. Знаете, я вам  открою одну тайну.  Вы мой первый покупатель.
Все  так  внезапно,  - она  кивнула  в  сторону задней  комнаты. - Они  что,
банкиры?
     - Они из "Америкэн Киваниз Интернейшнл".
     - Забавно. Такие вежливые! Так вот, Гоген видел жизнь, Гоген видел цвет
по-другому...
     И  рыжеволосая  художница пустилась в объяснения,  что  такое  цвет как
форма искусства,  а  Вилли-Сантехник соглашался, стараясь не  забыть  четыре
других, приготовленных заранее, вопроса. Он должен их задать, как только она
притормозит. Но до этого так и не дошло.
     В это время в задней комнате дон Доминик Верильо поднял руки,  призывая
к тишине  и  давая  понять, что времени на формальности  нет. Он стоял перед
зелено-голубым полотном с изображением ночного парка.
     - В прошлом году  я уже говорил вам, что наркотики становятся серьезной
проблемой. Я говорил, что по  всей Америке мелкие  оптовики ввозят и продают
героин. Этим бизнесом занимаются  многие ваши люди.  И они больше занимаются
наркотиками,  чем  работой на вас. Многие потеряли  к вам  всякое уважение и
утратили чувство долга, потому  что независимая  торговля стала приносить им
больше денег.
     - Сколько героина вы можете достать? Чемодан? Не больше. Ни один из вас
не  смог   бы   наполнить  героином   багажник  автомобиля.  Качество   тоже
сомнительное. Вам продают сахар, песок,  муку. Подмешивают стрихнин.  А если
приходит   чистая  неразбавленная  партия,   клиенты  с  непривычки  хватают
смертельные дозы. Чтобы достать денег, наркоманы  воруют  все,  что попадает
под  руку.  Растет  преступность. Растет  число  полицейских. А  чем  больше
фараонов,  тем  больше  приходится давать  отступных.  Если дела с  героином
пойдут так и дальше, это нас прикончит.
     Послышались возгласы одобрения. Кое-кто  из  присутствующих  с тревогой
стал поглядывать за дверь. Их вполне могла услышать хозяйка салона.
     - Не обращайте на нее внимания, - сказал дон Доминик.
     - Но она может услышать, - возразил Толстяк О'Брайен.
     -  Она сейчас в иных мирах. Эти художники тоже себя одуряют,  только на
свой манер. Итак, мы собрались, чтобы поговорить о героине. В прошлом году я
посвятил  вас  в  свои  планы.  Встречи проходили  в  ваших  так  называемых
безопасных  офисах  и  домах, но не прошло  и недели, как  информация попала
туда,  куда не  должна была попасть.  Я говорил,  что  смогу поставить тонны
героина. Вы сомневались. И вот теперь я готов принимать заказы.
     - Вы хотите сказать,  героин  действительно должен  прибыть? -  спросил
Франсиско Салваторе.
     -  Он  уже  здесь,  - сказал дон Доминик  Верильо. - Сорок  семь  тонн.
Очищенный  на  девяносто  восемь  процентов. Мы собираемся формовать из него
таблетки,  чтобы  их можно было  делить на  части, и фасовать в пузырьках  -
пусть смахивает на лекарство. Будем  продавать  по дешевке, чтобы его  можно
было даже курить, как во Вьетнаме.
     - Вам надо в корне разрушить существующую структуру рынка наркотиков, а
когда избавитесь от  независимых  торговцев, вы сможете взвинтить  цену.  Вы
полностью  завладеете  целыми  городами!  Да,  именно,  завладеете.  Америка
распрощается с блестящими целлофановыми пакетиками.
     - Дон Доминик,  дон  Доминик, дон Доминик! -  послышались  восторженные
возгласы "капо мафиози".
     Пьетро Скубичи поцеловал Доминику Верильо руку, но дон Доминик понимал,
что  это  не   столько  дань  уважения,   сколько  желание  поскорее  начать
торговаться.
     -  И  ведь  никто  из  вас  не  Знал, так?  Сорок семь тонн, а никто не
пронюхал! Теперь понимаете, кого остерегаться, а  кого нет, где безопасно, а
где нет?  Я готов принять от вас заказы, а через шесть месяцев мы встретимся
опять. Таким же образом, как и сегодня.
     -  У  вас, должно  быть,  здорово  все  налажено! -  восхитился  Пьетро
Скубичи, который имел почетное право заказывать первым.
     - Лучше не бывает, - ответил дон Доминик.
     И Скубичи заказал тонну для Нью-Йорка. Семьсот фунтов было заказано для
Лос-Анджелеса,  двести  для  Бостона,  шестьсот  для  Детройта,  триста  для
Далласа,  триста  для  Нового  Орлеана,  семьсот  для Филадельфии, тонна для
Чикаго.  Кливленд  заказал  триста,  Колумбус  -  сто и  Цинциннати  -  сто.
Сан-Франциско заказал двести  фунтов, Канзас-Сити - столько же. По пятьдесят
фунтов  заказали  Денвер,  Феникс,  Норфолк,  Роли,  Чарлстон,  Лас-Вегас  и
Уиллинг.
     Дон Доминик подсчитывал в уме. Почти четыре тонны. Шестимесячная норма,
обычно потребляемая  всей  страной. Он был  доволен. Объем заказов вырастет,
как только он подтвердит делом, что может выполнить их.
     - Мы доставим вам героин, - сказал он. - На  нем будут этикетки местных
аптек.  Вы  не  отличите  его от  аспирина, пенициллина или  питьевой  соды.
Господа,  это отличная  сделка,  -  он улыбался,  как и  подобало  человеку,
который  только  что  продал  товара на  сто шестьдесят  миллионов тем,  кто
продаст его за восемьсот.
     - Дон Доминик,  дон Доминик, дон  Доминик! - на дона  Доминика  Верильо
снова хлынул поток  восторга и лести. Он прощался с каждым,  стоя на пороге,
пока  они  выходили  в зал салона,  а потом на  улицу, где  их ждали машины.
Художница лишь мельком глянула на них.
     Скубичи вышел последним.
     - Пьетро, - сказал дон Доминик, - я люблю вас как  отца. Я  испытываю к
вам величайшее уважение и хочу дать один совет.
     - Семья Скубичи всегда принимала советы дона Доминика Верильо.
     - Как я уже  говорил остальным, если сразу  не  слишком  завышать цену,
потом можно будет все полностью взять под контроль. Я говорю это потому, что
желаю вам блага.
     - Хороший совет, но только если будет и следующая партия.
     - А почему вы сомневаетесь, что будет?
     -  Я  старый человек, дон Доминик. Кто  знает,  доживу  ли я  до второй
партии?
     - На самом деле вас не это волнует, - сказал Верильо.
     - Если я  скажу, что меня волнует,  вы будете  смеяться. Я сам смеялся.
По-моему, это просто недостойно вашего слуха.
     - Я высоко ценю все ваши слова.
     Старик медленно кивнул.
     - Моя Анджела верит в звезды. Звезды тут - звезды там. У нее свои игры.
А я слушаю. Помните, она сказала, что вы женитесь? И вы женились. И что ваша
жена умрет. И, добрая ей память, она умерла. А помните, как она сказала, что
вы станете  капо всех капо? Вы им стали. Может, это совпадение. Ведь еще она
говорила, что у вас родится дочь, но детей  так  и не было.  Вы знаете,  так
говорили звезды.
     Дон  Доминик  непроизвольно  схватил   старика  за  плечи.  Но  тут  же
спохватился и отпустил.
     -  Так вот, - продолжал  Пьетро Скубичи, сжимая в руках пакет с жареным
перцем. - В этот раз она точно рехнулась. Я ведь говорил вам в прошлом году,
что это дело, которое вы задумали, - не самое лучшее.
     - И что? - спросил Верильо.
     - Знаете, бывает, Анджела говорит, что такой-то день надо  переждать, и
если ее  слушать  - придется ждать целую вечность.  Я и не ждал,  потому что
звезды - это звезды, а бизнес - это бизнес.  Но  на  этот  раз Анджела очень
боится,  Она  говорит...  обещайте не  смеяться.  Она говорит, что  вы идете
против какого-то бога.
     Дон Доминик не  мог сдержать смеха, но поспешил  извиниться, как только
справился с приступом веселья.
     - Это ерунда, конечно, - сказал Пьетро.
     - Расскажите мне об этом боге.
     - Это не совсем Бог, а вроде как святой. Такие боги были давно.
     - Зевс, Юпитер, Апполон?
     - Нет, вроде как китайский,  - сказал Скубичи, - с  ума сойти.  Анджела
ходила  к  этой  старой леди в  Гринвич-Виллидж,  потому что сама  не смогла
толком разобрать расположения  звезд. А вернулась совсем сбитая с толку. Как
это называется у  евреев, когда они оплакивают умерших? Ну, сидят на ящиках,
не бреются и все такое?
     - Шива, - сказал Верильо.
     - Да. Это он. Так и звучит.
     - Шива? Что ж, буду остерегаться восточных богов, - сказал Верильо.
     Пьетро Скубичи улыбнулся и пожал плечами.
     - Я же говорю, все это глупости. Просто иногда Анджела... - и его голос
постепенно  стих,  потому что  они  вышли  из  салона,  где  Вилли-Сантехник
заплатил за выбранную картину пять тысяч долларов.
     Дон Доминик Верильо решил вечером посмотреть в энциклопедии, что это за
бог - Шива.



     Римо  Уильямс ждал  в  тихой приемной Доминика  Верильо -  председателя
городского "Совета Содействия"  Гудзона,  -  постукивая  записной книжкой по
колену. За окном, в утреннем  тумане, пропитанном угарным газом и  заводским
дымом,   виднелись    расплывчатые   контуры    небоскребов   Нью-Йорка.   В
противоположном  окне просторной приемной, обшитой деревянными панелями, был
виден  Ньюарк - здания, сгрудившиеся  вдали словно сгусток  отчаяния, но  он
думал о них с теплом.
     Сейчас  он  в  Гудзоне,  расположенном между Ньюарком и Нью-Йорком,  на
пересеченном  реками Гудзон  и  Хакенсак пятачке  земли.  Отсюда  начинается
Америка... В  воздухе  слегка  пахло  сосной;  привлекательная строго одетая
секретарша листала толстенную и довольно потрепанную книгу.
     На  стене  висел натюрморт  с клубникой, который был куплен накануне за
пять тысяч долларов,  о чем Римо  знать не мог. Но  если  бы  ему  сказали -
поверил бы.  Видение мира художником - это  нечто большее, чем просто взгляд
вокруг. Он управляет своими чувствами.
     План действий прост, как начало любой катастрофы, подумал Римо. Пусть в
городе  узнают  о  его появлении. Он  станет всем  надоедать, всех пугать  и
раздражать. Кто-то непременно на него выйдет. И тогда этот кто-то заговорит.
Принцип очень прост: в отличие от киногероев, люди - и  храбрые, и трусливые
- готовы  рассказать  все, лишь  бы только избавиться от боли.  Таинственная
техника допросов у русских -  это просто избиение кулаками. Генрих VIII  бил
палками. Чингисхан приказывал бить ногами.
     Только  болваны  из   Голливуда,  да  еще  Гитлер,  считали,  что  надо
обязательно  прижигать  раскаленным  углем,  дробить  кости,  сдирать  кожу.
Настоящие профессионалы просто бьют.
     А если никто не выйдет на  него, то  Римо сам  начнет поиски,  начнет с
самого  вероятного  кандидата   -  шефа  полиции  Брайана  Дугана,  человека
сообразительного и доброго, но - вора. Согласно информации КЮРЕ, он заплатил
за  свое  место восемьдесят тысяч  долларов. Такие деньги  не  платят за то,
чтобы блюсти в городе закон и порядок. А если главарь не Дуган, то  есть еще
Верильо  и Гассо, и Палумбо, и мэр, и главный  редактор  городской газеты, и
другие, чьи имена дал ему Смит.
     Но  это  - вторая  стадия.  А пока - первая:  брать интервью и вызывать
беспокойство.  Первым  в списке стоял Верильо, который,  согласно информации
КЮРЕ,  был или главной  фигурой мафии Гудзона, а  может, и всей  страны, или
простой пешкой на службе у мафии.
     Эта  информация  напоминала донесение, полученное немецким генштабом, о
том,  что  союзники собираются  высадиться в Нормандии  шестого июня  тысяча
девятьсот сорок четвертого  года. Сообщалось точное время и место десанта. К
несчастью, генштабу сообщили еще тридцать девять других географических точек
- от  Норвегии до Балкан  - и точных  дат - с 1943 по 1946  годы. Вот  вам и
разведка!
     - Нашла! - воскликнула секретарша. - Нашла!
     Римо улыбнулся.
     - Что же вы нашли?
     - Шиву. Я искала Шиву.
     И она начала  читать:  "Шива. Один из  трех  основных  богов  индуизма,
известен также как Разрушитель, или Дестроер".
     Она подняла глаза на посетителя.
     Римо, разумеется, заинтересовался. Он уже слышал эти слова.
     -  По-моему,  его еще  называли Разрушителем  миров...  - и он медленно
прочитал по памяти, - "Я - Шива..." - но дальше вспомнить не смог.
     В  это  время  открылась  дверь, и  из кабинета  выглянул  джентльмен с
волевым лицом.
     - Джоан,  можно  вас  на секунду?  О, добрый  день!  Вы,  вероятно,  из
журнала? Я приму вас через минуту.
     - Я нашла для вас Шиву, - сказала секретарша.
     - Разрушитель миров; я - Шива, Дестроер... - произнес Римо.
     - Что? - спросил Верильо, и его глаза расширились от изумления.
     -  Пытаюсь  припомнить  цитату. Вспомнил!  "Я - Шива-Дестроер, смерть и
разрушитель миров".
     - Вы Шива? - мрачно переспросил Верильо.
     Римо засмеялся.
     - Я? Нет.  Я Римо Барри, журналист. Мы с вами беседовали вчера  вечером
по телефону.
     - Прекрасно. Я к вашим услугам через минуту. Джоан!
     Римо  наблюдал, как секретарша  взяла блокнот  и  карандаш и  исчезла в
кабинете.  Через  пять  минут  пригласили  и  его,  и  пришлось с притворным
усердием  записывать  банальные  рассуждения  Верильо.  В  Гудзоне  - те  же
проблемы,   что  и  в  других  городах:  свертывание  промышленности,   рост
преступности и, конечно же, утрата надежды на лучшее будущее.
     Но Верильо верил в великое будущее Гудзона - он потратил почти полчаса,
расписывая  свои  проекты. А потом  пригласил Римо  пообедать  в  казино  "У
озера".
     Об оптимистическом взгляде  на  будущее он продолжал распространяться и
за устрицами, запеченными в тесте, и за  телятиной по-голштински. Когда Римо
заказал  рис, просто рис, Верильо чрезвычайно удивился. Почему один рис? Это
восточный обычай? Специальная диета?
     - А вы не можете допустить, что я просто люблю рис, мистер Верильо?
     - Нет, - ответил Доминик Верильо.
     - Со временем к нему привыкаешь...
     - А когда вы начинали его есть, он ведь вам не нравился, не так ли?
     - Да, не особенно.
     - Тогда почему вы продолжали его есть?
     - А почему вы едите моллюсков, запеченных в тесте?
     - Потому что я люблю их.
     Римо улыбнулся, а Верильо засмеялся.
     Римо пожал плечами:
     - Что я могу добавить к тому, что вы мафиози?
     Верильо расхохотался.
     -  Знаете, если бы это не  было так  смешно, это  было  бы  серьезно. Я
полагаю,   что  итальянская  община   страдает   из-за  алчности   некоторых
итальянцев. Страдают доктора, юристы, зубные врачи, преподаватели, продавцы,
трудяги, вроде  меня. Я просто  уверен,  что всякий  раз, как ФБР  не  может
раскрыть преступление, оно  норовит арестовать первого попавшегося под  руку
итальянца. Убежден в этом. Вы итальянец, ваши предки были итальянцами?
     - Возможно. Не знаю. Я вырос в приюте.
     - Где?
     - Мне не по  душе  эта тема. Согласитесь, не очень-то  приятно  быть  в
неведении, кто были твои родители, откуда ты родом.
     - Может быть, в вас есть восточная кровь?
     - Вряд ли. Я думаю о Средиземном море, к югу от Германии, и о Севере от
Ирландии до Сибири на востоке. Вот примерно такой разброс возможностей.
     - Вы католик? - спросил Верильо.
     - А вы торгуете героином?
     На этот раз Верильо не засмеялся.
     - Это уже оскорбление. Что вы хотите этим сказать?
     - Ничего, просто хочу выяснить - мафиози  вы или нет  и не  торгуете ли
героином.
     -  Это  уже  чересчур, -  произнес  Верильо, бросил  салфетку  прямо на
тарелку с телятиной, наградил Рима полным ненависти взглядом и удалился,
     С Верильо хватит, подумал Римо, - зерно брошено в землю.
     Шефа полиции Брайана Дугана поддеть было  не на чем. Он раз  пятнадцать
упомянул о своей приверженности католической церкви, об участии в социальных
программах типа "Очисти - Отреставрируй - Почини"  и особенно гордился своей
программой укрепления общественных отношений.
     - Мы учим наших полицейских, как надо относиться к ним.
     Брайан  Дугам  сидел  за письменным  столом, над  которым висел портрет
Франклина Делано Рузвельта. Стол был завален всякими мелочами, и среди них -
пресс-папье  в виде  статуэтки и  американский флаг на небольшой  подставке.
Портрет Рузвельта пожелтел от времени.
     - К ним? - переспросил Римо.
     - Ну, вы понимаете. К ним. Проблемы города.
     -  Не  понимаю,  -  сказал Римо и, положив  ногу  на ногу,  стал что-то
рисовать карандашом в записной книжке.
     - Ну, сами знаете. Цветные. Черные. Выходцы из Африки.
     - А, они?
     - Да. Они,  - гордо ответил шеф полиции. Лицо его сияло,  ясные голубые
глаза блестели; он нервно перебирал веснушчатыми пальцами.
     - Я слышал, ваш город становится героиновой столицей страны.
     Римо следил за голубыми глазами. Они оставались спокойными.
     -  Героин  -  это  серьезная  проблема,  -   сказал  шеф.  -*  Растущая
национальная проблема.
     - А какова ваша доля?
     - Не понял.
     - Какова ваша  доля?  Ваша  прибыль от  наркобизнеса?  -  повторил Римо
небрежным тоном.
     Шеф  полиции  не  принял этот тон.  Он уставился  на  Римо  сверкающими
голубыми глазами - воплощенные неподкупность и мужество. Губы плотно сжаты.
     - Вы обвиняете меня в пособничестве торговле наркотиками?
     Точно такая же интонация  была у бывшего шефа Римо,  когда Римо, будучи
полицейским  в  Ньюарке,   однажды   оштрафовал  за  неправильную   парковку
патрульный автомобиль, посланный шефом за выпивкой к Рождеству.
     - Но кто-то должен покрывать торговлю наркотиками, - сказал Римо.
     - Вы обвиняете меня? - возмутился шеф.
     - На воре и шапка горит, шеф.
     - Вон отсюда!
     Римо не двинулся с места.
     - Беседа  закончена, - сказал шеф. - И предупреждаю, за  клевету я могу
привлечь вас к судебной ответственности.
     - Только в том случае, если я ее опубликую, - сказал Римо,  улыбнулся и
вышел. Еще одно зерно брошено в землю,
     Выйдя  из  кабинета  шефа,  он  прошел  мимо  лейтенанта,  исполняющего
обязанности машинистки, вышел в холл, где на него пахнуло особой затхлостью,
свойственной только полицейским  участкам,  и  остановился в ожидании лифта.
Интересно,  подумал  Римо,  понадобился бы  стране  он,  Дестроер,  если  бы
полицейская служба работала лучше? Хотя как она может лучше  работать? Не на
Марсе  же они  людей  набирают.  Нет,  полиция любого  города  отражает  его
моральный климат. Она не лучше и не хуже. Для взятки требуются двое.
     Дверь лифта открылась, и Римо вошел в кабину. Это был просторный старый
лифт размером с небольшую кухню. Римо нажал на кнопку первого этажа.
     Металлическая дверь "под  бронзу"  медленно,  по-черепашьи,  закрылась.
Лифт,  погромыхивая, пополз  вниз. На следующем этаже  он остановился, чтобы
забрать  двух  детективов  и  арестованного.  Один  из полицейских  с  худым
загорелым лицом, ростом с Римо, в стандартной шляпе, заметив Римо, вежливо с
ним поздоровался.
     Все трое  встали в  глубине  кабины, а Римо остался у входа.  Он кивнул
полицейскому в ответ и тут вдруг понял, что он знает сыщика, а тот - его.
     Черт  возьми,  подумал  Римо и  повернулся лицом к двери,  надеясь, что
сыщик  попробует его  вспомнить,  не  сможет и  перестанет  о нем  думать. К
сожалению,  профессия полицейского, особенно сыщика, не позволяет ему просто
взять да забыть однажды встреченное лицо. Во всяком случае, опытному сыщику.
Римо оставалось надеяться, что Билл Скорич так и не стал опытным сыщиком.
     Римо вспомнил первый год их совместной  службы в  Ньюарке. Тогда Скорич
упускал разные мелочи, и все разговоры с сержантом, детективами, лейтенантом
и капитаном заканчивались не в его пользу. Но чересчур серьезных промашек он
не допускал никогда, и к начальнику полиции его не вызывали.
     Хотя  негативный опыт -  не самый лучший способ обучения, все-таки  это
тоже способ. Или человек привыкает к  выговорам, или меняется так, чтобы  их
не  получать.  Если  Скорич  изменился, то сейчас  стоит одной  ногой на том
свете.
     Уголком глаза Римо заметил, что Скорич шагнул вперед. Он всматривался в
профиль Римо. Сделал еще шаг, потащив за собой  заключенного,  на что другой
сыщик тоже был вынужден сделать полшага.
     Можно было  бы прикрыть лицо рукой и убежать,  но не  из управления  же
полиции! Тогда уж точно фотографию  Римо раздадут всем полицейским, особенно
после его беседы с шефом!
     Римо не  спеша повернулся к  Биллу  Скоричу в надежде, что пластическая
операция изменила  его скулы  и нос, взглянул Скоричу в глаза и смутился. Он
молил про себя: Билл, ну сваляй дурака. Ну, старик! Ошибись!"
     Лицо  Скорича  порозовело от смущения, и на сердце  у  Римо  полегчало.
Молодец, Билли,  подумал он.  Замечательно. Никто  не держит в  памяти  лица
мертвых. Особенно после пластической операции.
     Но  тут  Скорич  просиял,  на  лице  появилась  улыбка,  которая  вдруг
сменилась  выражением ужаса  при виде восставшего  из мертвых. И Римо понял,
что Скорич его узнал.
     Последнее, что  произнес сыщик  Билл Скорич  из полицейского управления
Ньюарка, было даже не слово, а один только слог, начало имени.
     Он произнес:
     - Ри...
     Прикрывшись телом Скорича как щитом, так что заключенный и другой сыщик
не видели  его, Римо  вонзил палец Скоричу в  солнечное сплетение, до самого
сердца,  пробив  его.  Это  произошло  мгновенно,  и  Скорич   только  успел
произнести:
     - Ри...
     Это  был  плавающий удар,  когда  рука  действует  сама  по  себе,  вне
зависимости  от движения тела. Такой удар имел то преимущества, что прерывал
разговор мгновенно.
     Глаза  Скорича расширились, он  не успел еще рухнуть, а  руки Римо были
уже в карманах, под мышкой зажат блокнот.  Скорич упал на  Римо, который, не
пытаясь удержаться, отлетел в дальний угол кабины с возгласом:
     - Поосторожней, приятель!
     Скорич, падая, потянул на себя  арестованного.  Шляпа упала на  пол,  а
второй  сыщик, на другом конце цепочки, резко развернувшись, наступил на нее
и рухнул сверху на заключенного, повалившегося на мертвеца, лежащего на полу
кабины,
     Дверь отворилась на первом этаже. Римо оттолкнулся от стенки  лифта, и,
отряхиваясь, вылетел наружу с криком:
     - На меня  напал полицейский! Прямо в полицейском управлении! Так-то вы
обращаетесь с прессой?!
     Римо стоял у лифта, тыча пальцем в груду тел. Оставшийся в живых  сыщик
пытался подняться и поднять заключенного.
     -  Вон тот, - вопил  Римо. - Он там,  внизу. Я  хочу возбудить дело! Он
толкнул меня.
     Дежурному лейтенанту потребовалось три секунды, чтобы оценить ситуацию,
десять секунд,  чтобы вызвать  скорую  помощь, и  три минуты,  чтобы убедить
этого гомика-журналиста,  что на него никто не нападал,  что сыщик  упал  на
него, потому что умер, скорее всего, от сердечного приступа.
     - Умер? - спросил Римо, открыв рот и глядя полными ужаса глазами.
     - Да. Умер. Вот так-то. Так бывает с нами, фараонами, когда мы защищаем
вас. Еще один легавый умер, приятель.
     - Я... я не нахожу слов, - сказал Римо.
     - Всегда старайтесь  сперва во  всем разобраться, а  уж  потом  делайте
выводы. Старайтесь сначала разобраться.
     - Простите, - сказал с искренней грустью Римо. И, выйдя из полицейского
участка,   почувствовал,  как  хочется  выпить,   но  увы!   -  в  состоянии
максимального  напряжения  пить  нельзя,  как,  впрочем,  и   во  всех  иных
состояниях. Ты должен относиться  к себе как к алкоголику, потому что у тебя
есть дело.
     Проходя мимо  бара, видишь себя в стекле витрины и испытываешь радость,
что отказал себе в чем-то, чего ужасно  хочется. И ненавидишь отражающееся в
витрине лицо...
     Потому  что  ты, Римо Уильямс, хуже  животного. Ты  -  машина. Животное
убивает,  чтобы  есть и  жить. Человек убивает,  потому что  он напуган  или
болен, или ему приказали, а он,  понятно, боится не выполнить приказ. Но ты,
Римо  Уильямс,  ты  убиваешь потому, что  ты -  машина,  которая  для  этого
предназначена.
     Римо   пересек   улицу   -   уличное   движение   уверенно   направляла
натренированная  рука  полицейского  в  красной  фуражке  -  и  прошел  мимо
кондитерского  магазинчика, где  у прилавка  толпились школьники, предаваясь
ежедневному ритуалу чревоугодия.  Ему захотелось вдруг, чтобы рядом оказался
Смит, чтобы сломать ему руку и сказать: "Бот что такое боль,  Смит. Вот она,
ты, счетная машинка!".  Римо понял, почему он иногда ненавидит Смита: потому
что они похожи. Уродливые сросшиеся горошины в больном стручке.
     Весело галдели  подростки в  кондитерской. Девочка-негритянка  и  белая
девочка, крепко-накрепко прижав к упругой девичьей груди  книжки,  хихикали,
посматривая  на юношу-негра  в мягкой шляпе,  белой саржевой рубахе и  ярких
брюках,  который,  зажав  что-то  в кулаке, протягивал им. Он тоже  смеялся,
поддразнивая их.
     Он разжал  кулак и  закинул  голову, не  переставая смеяться.  Девчонки
переглянулись и снова захихикали. А взгляд их спрашивал: "Возьмем?"
     Белая девочка потянулась к черной руке.  Рука отстранилась. Она  пожала
плечиками. Рука снова протянулась, раскрылась ладонь. На ней лежал небольшой
блестящий  пакетик. Парень засмеялся. Белая  девочка схватила пакетик и тоже
засмеялась.
     Тут  Римо вспомнил фотографию, которую показал  ему  Смит на корабле. И
внезапно подумал, что не так-то уж и плохо быть машиной.
     На очереди были мэр и главный редактор.



     Вилли-Сантехнику было приказано  не  суетиться. Так  сказал дон Доминик
Верильо. Дважды.
     Вот  Вилли-Сантехник  и  отправился  в  бар  "Устричный грот",  где для
храбрости пропустил три рюмочки.
     Когда  Вилли-Сантехнику советовали не дергаться, он, наоборот,  начинал
суетиться. А  если эти слова исходили от дона Доминика Верильо,  Вилли терял
контроль над собственным мочевым пузырем.
     Вот  он  и  проторчал  почти  полдня за  спиртным,  чтобы  не  особенно
волноваться, и к трем часам дня почти успокоился. Он понимал, что к полуночи
вообще обо  всем  на свете забудет, если будет продолжать в  том же духе, но
знал также, что если не прекратит пить и не  сделает то, что приказано, то к
рассвету его ждут крупные неприятности.
     Вилли-Сантехник был человек с понятием, мог пойти  на уступки, понимал,
что другим  тоже надо  жить,  -  эта его  философия оправдывала и  объясняла
взятки  - и не был  к  себе  слишком пристрастен. Он заказал еще одну рюмку,
отпил половину и оставил доллар бармену на чай.
     Он  вышел на  улицу, где  около  пожарного гидранта стоял  его  голубой
"кадиллак-эльдорадо", и снял квитанцию  о штрафе за неправильную  парковку с
ветрового стекла. Он мог бы поторговаться, чтобы штраф уменьшили  с двадцати
пяти долларов до пяти, а в четырех кварталах отсюда была стоянка  за  четыре
доллара.  Но  он  считал,  что  штрафы  укрепляют  его  авторитет  в  глазах
соотечественников и своих собственных.
     Вилли-Сантехник  открыл незапертую дверцу машины и  положил квитанцию в
отделение для перчаток на стопку других. Он оплачивал их раз  в месяц, когда
рассчитывался  по всем  счетам,  скопившимся  за это время.  Вилли-Сантехник
никогда не запирал машину. Запирают  свои машины только те, кто ничего собой
не представляет.
     Голубой  "эльдорадо"  сиял  от  недавней  полировки.  Каждый  день  ему
полировали машину на  мойке  рядом с домом, каждый  месяц  специалисты фирмы
проверяли  мотор, а каждые  шесть  недель  двигатель  проходил  регулировку.
Автомобиль еще ни разу не подводил Вилли.
     Вилли был худ и страдал резким кашлем, проходившим, каким бы сильным не
был  приступ, как только на конце сигареты, которую он  не выпускал изо рта,
образовывался пепел. Он обращался к зубному врачу, лишь когда не мог  больше
спать от боли, а у терапевта был дважды: один раз, когда решил, что слепнет,
а второй, когда решил, что умирает. Время от времени у него бывали обмороки.
     По  этому поводу он обращался к  фармацевту, а  тот неизменно советовал
обратиться к  врачу.  Вилли каждый раз  обещал пойти, а  пока что выпрашивал
какие-нибудь таблетки, порошки или капли.
     - Обморок,  -  объяснил он  однажды, -  это  просто  природа  дает знак
притормозить.
     Он вставил ключ в замок зажигания, на секунду потерял сознание, очнулся
и завел мотор. Машина заурчала и с изящной легкостью влилась в общий поток.
     Он  пересек  торговый  район  города,  потом  повернул  и  поехал  мимо
затененных  деревьями  двухэтажных  особняков,  рассчитанных  на  две семьи.
Выехал на  главный проспект,  повернул  налево  и  направился в  южную часть
округа.  Через  пять кварталов после домов из кирпича  и алюминия - колледжа
Святого  Луки,   школы  иезуитов,  построенной  в  двадцатом  веке  в   духе
садово-парковой архитектуры,  -  он повернул  направо и подъехал к  кварталу
элегантных домов со старыми дубами, раскидистыми и  могучими. Особняки  были
построены  в колониальном стиле  или стиле  "тюдор", газоны вокруг с коротко
стриженной травой. Чистые и светлые  дома. Такими дома бывают, только  когда
за ними тщательно ухаживают.
     Вилли-Сантехник подъехал к тротуару  и  затормозил.  Закурил  очередную
сигарету  от  той,  что держал в  зубах, потом, осторожно загасил  окурок  в
пепельнице рядом со стереомагнитолой,
     Вилли выставил наружу восьмидесятипятидолларовые ботинки от Флоршейма и
встал на ноги, рывком выбросив тело вслед за ботинками. Он глубоко вздохнул,
однако  в   обморок  не  упал!  Торжествуя,  он   захлопнул  дверь  голубого
"эльдорадо".
     Медленно обошел  машину спереди, внимательно разглядывая решетку. Возле
левой  фары обнаружилось  пятно.  Вилли  вытащил голубой носовой  платок  из
кармана плаща, наклонился и принялся вытирать пятно. Исчезло, слава Богу! Он
закашлялся, и что-то красно-коричневое засело глубоко в решетке. Вилли встал
на колени,  просунул в решетку платок  и  стал это самое  "что-то" вытирать.
Оттерев, Вилли поднялся, но тут у  него закружилась голова,  и он переждал с
минуту.
     Затем  он  двинулся вперед,  мимо  лужайки  с  указателем  "Розенберг",
поднялся на  ступени  дома в  стиле "тюдор":  деревянные  балки  и  белый  с
вкраплениями цемент.
     Он позвонил в дверь. Ему открыла коренастая женщина в вязаном костюме.
     -  А, это вы! - сказала она. - Подождите минутку.  Пойду посмотрю, дома
он или нет.
     Вилли-Сантехник слышал,  как миссис Эдит Розенберг  поднялась на второй
этаж. Дверь оставалась открытой. Он услышал, как она постучала в дверь.
     - Гаэтано? - послышался ее голос.
     - Да, миссис Розенберг, - откликнулся низкий приглушенный голос.
     -  Этот  ужасный  человек  пришел  к вам  опять.  Этот, тощий,  который
кашляет.
     - О'кей, пусть поднимется. Спасибо, миссис Розенберг.
     - Вам не следует якшаться с такими типами, вы же такой славный юноша.
     Славный  юноша, с которым  беседовала миссис  Розенберг, был  человеком
тихим, снимал комнату на  втором этаже, обедал  с Розенбергами по  пятницам,
терпеливо  выслушивая  монологи хозяйки  о том, что  семья ее недостойна,  а
мистер Розенберг ни о чем, кроме своего дела, не думает.
     Славным юношей был Гаэтано Гассо, наемный убийца  на службе у  Верильо,
которого все называли не иначе как мистер Гассо. У него не было клички вроде
"Утенок",  или "Банановый", или "Сантехник", потому  что никто не решился бы
попробовать дать ему прозвище даже в его отсутствие.
     Мистер  Гассо мог взглядом парализовать человека. Мистер Гассо не любил
стрелять  людям  в лицо,  разве что другого выхода  не  было.  Ему нравилось
отрывать людям руки и ноги. Ему нравилось разбить человеку голову стулом или
размозжить ее об стену. Мистер Гассо любил ломать ребра. Мистер Гассо любил,
когда ему давали сдачи. Любил, когда от него отбивались кулаками, дубинками,
пистолетами. Против пистолета он применял пистолет. Но иногда он предпочитал
автомобиль. Автомобиль - прекрасное оружие против пистолета. Особенно, когда
машина наезжает на парня с пистолетом, прислонившегося  к стене, и  хрустит,
ломаясь,  его грудная  клетка.  Потом мистер Гассо добивал жертву, если было
нужно, и извлекал из собственного лица осколки лобового стекла.
     Однажды  ему  пришлось  извлекать  из  лица пулю.  Но  мистер Гассо  не
перестал после этого пользоваться автомобилем. А как-то  во время разборки с
шоферами грузовиков один  из  водителей  нанес  ему  сокрушительный  удар  в
челюсть. Собирали этого  водителя по кусочкам, соединяя  переломанные  кости
металлическими стержнями, и  благодаря огромной силе воли он стал выдающимся
игроком в баскетбол  в инвалидной коляске,  вот только дриблинг  левой рукой
был недостаточно хорош, поскольку в ней не было нервов. Мистер Гассо узнал о
том,  что у него сломана челюсть,  только через неделю, когда с силой впился
зубами в какой-то пирог.
     С  мистером  Гассо  старались  не  шутить  и  не отпускать  насмешливых
замечаний. Даже  те,  кто его  не  знал. В ночных клубах  и ресторанах Гассо
всегда ждал столик, хотя он никогда не давал чаевых.
     Вилли-Сантехник даже мысли не допускал, что он  не любит мистера Гассо.
Он души в нем  не чаял! Но всякий  раз, когда ему надо было передать мистеру
Гассо  послание,  он  сперва  для смелости пропускал рюмку-другую. Однажды у
него ушло три с половиной дня на то, чтобы отвезти Гассо письмо,  потому что
дон Доминик сказал, что это можно сделать, когда будет время. Но  сегодня он
сказал Вилли, что дело срочное и что Вилли нечего дергаться.
     Миссис Розенберг зашлепала вниз.
     - Он ждет вас, - сказала она с отвращением и пропустила Вилли.
     Вилли  держался  с  миссис   Розенберг  весьма  вежливо.  Он   сердечно
поблагодарил ее. Он ведь точно не знал, как Гассо относится к своей хозяйке.
Вилли-Сантехник не собирался экспериментировать.
     По ступеням, покрытым ковром, он поднялся на второй этаж и  постучал  в
выкрашенную белым дверь.
     - Входи, - сказал Гассо.
     Вилли вошел, прикрыв за собой дверь.  Комната была  светлой, с  большим
окном в эркере, с мягкой плюшевой мебелью, тут же  стоял цветной телевизор с
большим экраном, а кругом лежали  кружевные салфеточки. Даже покрывало  было
из  белых  ажурных салфеточек. Гассо вязал  салфетки маленькими крючками  из
разных  ниток. Излишне  добавлять,  что его  странное увлечение  не вызывало
насмешек.
     Гассо  иногда  дарил салфетки знакомым. Когда вы получали от него такую
салфетку, вы торопились положить  ее на самое заметное место  в холле на тот
случай,  если  Гассо вдруг  пожалует  к вам и спросит,  куда  вы девали  его
салфетку. Или, что еще хуже, не спросит.
     Гассо сидел в нижнем белье на  постели, покрытой  салфетками. Его плечи
напоминали  цементные опоры  моста. Плечи  переходили  в  руки,  похожие  на
стальные балки. Руки венчали  кулачища величиною  со стол. Гигантские ладони
переходили  в  предплечья  без  намека на  запястья.  Густая  черная  шерсть
покрывала все тело  от макушки огромной головы до лодыжек. Лодыжки, ладони и
пятки  были единственными безволосыми  частями тела, если не  считать глаз и
языка. У Гассо волосы росли и на губах.
     С лодыжек,  казалось, кто-то удалил волосы  специальным средством. Или,
может  быть, Гассо мог снимать и надевать свою  шерсть, как нижнее белье,  и
она была ему коротковата?
     Гассо, судя  по  всему,  отнюдь не  стеснялся  своей волосатости.  Да и
"коллеги", похоже, ее не замечали.
     - Рад вас видеть, мистер Гассо, - сказал Вилли-Сантехник.
     Гассо был поглощен вязанием.
     - Чего надо? - спросил он.
     - Дону Доминику нужна ваша помощь.
     - А почему он сам не пришел?
     - В том-то и загвоздка. Он заподозрил, что кто-то вышел на наш след.
     - Да он просто не хочет меня видеть.
     - Да нет же, мистер Гассо. Он с радостью зашел бы к вам. Правда. Он вас
очень  уважает,  как  и  все мы,  мистер  Гассо.  Но  тут какой-то журналист
появился,  которого дон Доминик хочет проучить. Мы за ним последим и выведем
вас на него. Ну, а потом сами знаете что.
     - Знаю, - сказал Гассо.
     Вилли-Сантехник  улыбнулся -  так радостно и искренне,  как только смог
изобразить.
     - Он что-нибудь говорил об этом парне?
     Тут снова стал напоминать о себе мочевой пузырь Вилли. Время от времени
к мистеру  Гассо посылались люди с разного рода  посланиями.  В послания эти
вкладывался различный смысл: иногда они содержали указания, кого надо убить,
а иногда - что убить надо самого гонца. Вилли надо быть начеку и  следить за
каждым словом, а то, чего  доброго,  ошибешься словечком, скажешь что-нибудь
не то и... Хотя  вполне может случиться, что передашь все  правильно, а беды
не миновать.
     Вилли медленно произнес:
     - Он сказал,  этот парень  -  бабочка, и надо остерегаться крыльев. Вот
что он сказал.
     Гассо уставился своими тусклыми карими глазами на Вилли. Вилли улыбался
во весь рот.
     - Так и сказал?
     -  Да, сэр,  -  подтвердил Вилли,  словно эта  новость  никак  не могла
отразиться на его собственной шкуре.
     -  Хорошо. Вот что ты  сделаешь. Возьми с  собой Джонни Утенка и  Винни
О'Бойла.  Устройте  слежку.  Найди  Попса  Смита,  цветного  парня.  Он  мне
нравится.
     - Вам разве не обойтись без негра? - спросил Вилли-Сантехник.
     - Многие негры куда лучше, чем  ты. Многие негры -  отменные ребята.  Я
доверяю  Попсу Смиту.  А тебе не доверяю, Вилли-Сантехник. Встретимся в баре
"Монарх" через полчаса.
     - Мне нравится Попс Смит. Очень даже. Очень  нравится.  Я приведу Попса
Смита.
     - Закрой дверь с той стороны, Вилли-Сантехник.
     - Ужасно был рад повидать вас, мистер Гассо.
     - Ага, - пробурчал Гассо, и Вилли будто ветром сдуло.
     Он  беззвучно прикрыл  дверь,  в  мгновение ока  скатился  с  лестницы,
раскланялся с миссис Розенберг, выпалив, что был счастлив повидать ее, какой
у нее дивный дом, какие замечательные салфетки на софе  - жаль,  что у Вилли
таких нет.
     -  Я  разложила  их,  чтобы Гаэтано чувствовал, что он  нужен людям,  -
обрезала его миссис Розенберг. - Всего хорошего.
     - Всего хорошего, миссис Розенберг, - сказал Вилли-Сантехник.
     Он уселся  в свой великолепный голубой "эльдорадо"  и мигом  очутился в
"Монархе", заказал себе рюмку водки и отправился с ней к телефону.
     -  Привет,  О'Бойл,  это  Вилли-Сантехник.  Давай быстро  мотай  в  бар
"Монарх".  Занят? Не  вешай мне лапшу  на уши, хватай  ноги в руки и быстрее
приезжай, если не хочешь вообще остаться без конечностей.
     Вилли-Сантехник   положил  трубку  на   рычаг,  подождал,   пока  линия
разъединится, опустил монетку и набрал еще один номер.
     - Попс Смит... это ты!? А  это Вилли-Сантехник. Подымай свой черный зад
и мотай в бар "Монарх". Куда-куда мне идти? Хочешь,  чтобы я сказал Гаэтано,
куда ты его послал? Да, это он тебя вызывает. И поторапливайся.
     Вилли снова положил трубку на рычаг и, услышав отбой, добавил громко:
     - Ниггер!
     Снова набрал номер.
     -  Джонни?  Как делишки? Это Вилли-Сантехник. У меня для  тебя отличные
новости.  Я  в "Монархе". Да,  мистер Гаэтано  просил  тебя придти. Отлично,
только поторопись.
     Вилли положил трубку, прошел в зал и  злобным взглядом окинул рабочих и
служащих  муниципалитета, сидевших здесь,  не обращая  никакого  внимания на
двоих полицейских в штатском у дальнего конца стойки бара.
     Скоро к нему все станут относиться с почтением. Разве не он договорился
с водителями грузовиков компании "Океанский транспорт". Разве не он направил
их на склад, прямо в руки  мистера Гассо? Разве не он держал язык за зубами,
после тоге как они исчезли навсегда, хотя один из  них был его братом, а его
невестка  швырнула  в него  кастрюлю  с  горячими макаронами, поняв, что  ее
супруг никогда не вернется?
     Да, он не знал, где прячут эту большую партию. А все и не должны знать.
Но  он много чего знал. К  примеру, что у Верильо есть  босс,  и не  Верильо
организовал эту партию.
     Вилли-Сантехник догадался об этом, так как  в  трудные  моменты Верильо
выходил из комнаты, звонил куда-то, а потом возвращался с готовым решением.
     Вилли-Сантехник много чего знал, но до поры до времени никому ничего не
говорил. Подождите, с ним еще станут считаться.
     Он  вытащил  из  кармана  пачку  денег  -  пусть  бармен  и  посетители
поглазеют, потом отсчитал две десятки.
     -  Налей  всем  по рюмочке, - сказал Вилли-Сантехник, который собирался
скоро  совершить  такое,  что  не  по  силам  даже  самому  Гаэтано Гассо  с
подручными.



     Римо остановил такси у мэрии и тут же заметил, что у него на хвосте две
машины. Дуган  или Верильо послали, но скорее Верильо. Дуган послал бы своих
полицейских.  А вот  и они!  На  противоположной стороне улицы в неприметной
машине двое в штатском. Так. Значит, оба: Дуган и Верильо.
     Все хорошо,  что  хорошо начинается,  подумал он. Поднялся  по  стертым
ступеням, остановился, чтобы его получше разглядели в профиль, потом вошел в
здание.  Справа киоск со  сладостями и  прохладительными  напитками. В самом
дальнем углу справа - кабинет администратора. Кабинет  налогового инспектора
-  слева.  Кабинет  мэра,  судя  по  черной   с  золотом  табличке,  посреди
двухмаршевой лестницы, на полэтажа выше.
     Он  поднялся,  заглянул  в  зал заседаний  муниципалитета  - место, где
осуществляется  демократия,  а  также  другие  виды  обмана.  Разница  между
демократией и диктатурой, подумал он, заключается в том, что при  демократии
одни  воры  чаще  сменяют  других.  Но   ворам  в  демократическом  обществе
необходима организованность.
     "Если ты так считаешь,  какого черта не бросишь свою работу?" - спросил
он себя.
     Он  знал ответ.  В такой  же  ситуации  находятся  девяносто  процентов
населения  Земли. Он  работает потому, что  это его работа, и  ничего  более
путного в качестве объяснения он так и не мог придумать.
     Он прочитал на табличке: "Кабинет  мэра", постучал и  вошел. В приемной
за пишущей машинкой сидела миловидная седая женщина.
     - Чем могу быть полезной? - спросила она.
     - Я Римо Барри. Работаю в журнале. Мэр Хансен назначил мне встречу.
     -  Да, конечно, мы  ждем вас,  - сказала  секретарша, которой,  подумал
Римо,  следует  читать  лекции о  том, как бороться  со старостью. Эффектная
женщина - седые волосы, тонкие  черты лица, лучащегося энергией, несмотря на
морщины.
     Она  нажала  на  кнопку,  и  дверь открылась. Но появился не  мэр, если
только  мэр  не обладал  фигурой Венеры  Милосской и  точеным лицом  ожившей
мраморной статуи. У молодой женщины были  светлые волосы с темными  прядями,
темно-карие глаза и улыбка, способная сразить наповал даже монаха.
     Она была в черной кожаной юбке и облегающем сером свитере, без лифчика,
на груди бусы. И впервые с  тех пор, как закончилось его обучение в  области
секса, эти  занудные  ежедневные  занятия для  мускулов  и психики, которыми
изводил его Чиун, Римо ощутил вспыхнувшее желание.
     Он прикрыл блокнотом ширинку.
     - Вы - Римо Барри? - спросила женщина. - А я Синтия Хансен, дочь мэра и
его секретарь. Я рада, что вы пришли.
     -  Да,  - сказал  Римо,  удивляясь  своим мыслям о том, что  он мог  бы
овладеть этой женщиной прямо здесь, в приемной перед кабинетом мэра, а потом
скрыться навсегда.
     Вредно об этом думать, хотя это самая приятная мысль из всех посетивших
его за  последние месяцы и прекрасный  способ  отправиться  на  тот свет! Он
заставил себя переключиться,  сделал глубокий  вдох и принялся  размышлять о
вечных силах природы. Возбуждение, правда,  от этого не  стало слабее,  и он
вошел к ней  в кабинет по-прежнему весь во власти своей греховной плоти, все
так же прикрываясь  блокнотом.  Потом,  разозлившись на самого себя, усмирил
разбушевавшуюся кровь.
     Отлично. Теперь он уверенно держит себя в руках. Очевидно, он оказал на
девушку такое же действие - это было заметно сквозь серый свитер.
     Он  сыграет на этом. Использует против  нее ее возбужденное  состояние,
направив разговор в нужное ему русло, а ей некуда будет податься, потому что
парадом командует он.
     В кабинете было почти пусто, только письменный стол, три стула, кушетка
и фотографии на политические темы. Занавеси были задернуты.
     Она села на кушетку, положив ногу на ногу.
     - Итак, - сказала она, перебирая бусы, - с чего начнем?
     Великолепное начало! Прощай  самоконтроль и проблемы спасения Америки и
ее конституция.
     - Вот с  чего, - воскликнул Римо  и оказался на ней, его руки - под  ее
свитером, его тело - между ее ног,  рот прижат ко  рту. Прощай все, чему его
учили. Овладеть ею  во  что бы то ни  стало! И не  успев сообразить,  что он
делает, он был уже в ней, она вобрала его  в себя. И почти сразу - ба-бах! -
финал. "С.С.С." - семь секунд секса.  Классический пример того, как  не надо
делать.
     Он  вдыхал запах ее духов, ощущал  нежную кожу  на щеке.  Она  даже  не
разделась. И Римо тоже.
     Он поцеловал ее в щеку.
     - Не надо, - сказала она. - Было потрясающе, но этого не надо.
     -  Хорошо, - ответил Римо, отстраняясь.  Он  застегнул молнию, а Синтия
Хансен расправила юбку.
     - Итак, - сказала она как ни в чем не бывало, - с чего начнем?
     -  С самого начала, - ответил Римо, -  расскажите мне  о  Гудзоне. - Он
устроился в кресле и начал записывать. Синтия Хансен приступила  к рассказу,
словно между ними ничего не произошло.
     Она рассказала ему,  как коррупция пробралась в Гудзон, как к тридцатым
годам  город стал погибать  под  каблуком  тогдашнего  хозяина. Его заменили
другим, тот оказался еще хуже, потому что совершенно не соответствовал своей
должности. Она рассказала о двух десятилетиях  коррупции, о перестановках  в
городском руководстве, которые ничего не изменили.
     Восемнадцать   месяцев   назад   городским  властям   были  предъявлены
бесчисленные  обвинения.  Последовали  выборы.  Наверное,  для  Гудзона  это
последний шанс.
     Во время  избирательной  компании ее  отец, Крэг  Хансен,  столкнулся с
преступной организацией, с мафиози-головорезами, но она просила не ссылаться
на нее, когда Римо будет писать об этом.
     Итак,  ее отец победил на  выборах, хотя  и с  трудом, и теперь,  после
того,  как  его  выбрали  на  четыре  года, у  города появилась  возможность
переломить ситуацию.
     -  Видите ли, мистер  Барри, за  восемнадцать месяцев  он, может, и  не
совершил чудес,  но вселил в людей  надежду. Он  мечтатель, господин  Барри,
мечтает  о  процветании  города.  Он  человек  дела  в  городе,  который  до
сегодняшнего дня управлялся бездельниками. Короче говоря, мистер Барри, Крэг
Хансен - последняя надежда города. Я думаю, этим все сказано.
     - Каково же ему быть мэром героиновой столицы страны?
     - Что вы имеете в виду?
     - Здесь вовсю идет торговля героином. Что он с этого имеет?
     Синтия Хансен засмеялась.
     - Мистер  Барри, вы очень  обаятельный мужчина,  но  несете чушь. Да, у
нас, как и в других городах, есть проблема наркотиков. Но мы находим  новые,
более  эффективные,  способы  борьбы  с  этим  явлением.  Профилактические и
лечебные  центры.  Отец  нашел новые способы  бороться с  этой  проблемой  в
районах   проживания   национальных   меньшинств.  Конечно,   у   него  мало
возможностей,  а  правительство  не очень-то  раскошеливается  на  серьезную
помощь, поэтому  прогресс движется черепашьим шагом, но мы  считаем,  что он
эффективен и необратим.
     - Какое место занимает ваш отец в торговле наркотиками?
     Синтия Хансен покачала головой и насмешливо взглянула на Римо:
     - Простите?
     - Ну, вот это большое героиновое дело. Там пахнет миллиардами. Ваш отец
имеет свою долю?
     - Послушайте, откуда вы свалились?
     - Вам следовало бы знать. Вы ведь справлялись, кто я такой.
     - Что вам нужно?
     - Написать очерк о героине.
     - Ваш редактор сказал мне, что вам поручили написать о Гудзоне.
     - Вот именно, о героиновой столице Соединенных Штатов.
     -  Сожалею, но ничего, кроме того, что вы можете прочитать  о героине в
газетах, я добавить не  могу. Вы хотите еще  что-нибудь  узнать об  основных
проблемах нашего города?
     - Да. Как вы собираетесь вывозить отсюда героин?
     - Всего  доброго, мистер Барри,  -  сказала Синтия Хансен  и  встала  с
кушетки, на которой они только что занимались любовью.
     Она направилась к дверям быстрым решительным шагом; упругая юная грудь,
лицо классических  линий,  словно она  сошла  с древнеримских  фресок.  Римо
схватил ее  за запястье и опрокинул на кушетку.  На  этот  раз он  собирался
проявить себя лучше.
     На  этот  раз он раздел  ее и  сам  разделся. Устроил ее  поудобнее  на
кушетке.  Вспомнив  все уроки Чиуна, он был  сама нежность,  не  забыв  даже
местечко под коленом, ухо и пушок на шее.
     Он  медленно вел ее за  собой. Она отдавалась ему без остатка, а  когда
достигла пика, он  не остановился,  пока она  не испытала  еще более острого
наслаждения, и еще, и еще, и тут она потеряла контроль над собой и зашлась в
пароксизме страсти, потрясшей ее тело.
     А Римо, приблизив свои губы к ее ушку, тихонько шепнул:
     - Так как насчет героина?
     -  Героин, -  простонала она,  отдаваясь волне  ликующего расслабления.
Римо почувствовал, как по ее телу вновь пробежала  дрожь. Он снова ошибся во
времени.  Сейчас еще можно спасти кое-что. Быть  может, лаской. Он куснул ее
за мочку правого уха и прошептал:
     - Ты ведь знаешь, малышка, кто им промышляет?
     -  Мне нужно  только твое  тело, дорогой,  -  ответила  Синтия  Хансен,
удовлетворенно посмеиваясь. - Эмансипация избавила нас от предрассудков.
     - Синтия, ты  представляешь,  как  глупо  выглядишь,  когда испытываешь
оргазм?
     - Нет. Мне слишком правится само состояние, чтобы думать о таких вещах.
     Римо снова поцеловал  ее, на этот раз - искренне,  потом отпустил ее и,
быстро одевшись,  стал  смотреть,  как одевается она.  Ей понадобилось сорок
секунд, чтобы надеть свитер, трусики и черную кожаную юбку, а затем она семь
минут занималась косметикой.
     - Почему бы тебе не зайти завтра  в это же время, Римо? Мне понравилось
твое тело.
     - Я не занимаюсь любовью просто так.
     - В верхнем правом ящике стола есть деньги.
     Римо засмеялся.
     - Иногда мне кажется, что я могу забеременеть.
     Он открыл дверь и вышел из кабинета.
     - До завтра, - бросила она вслед.
     - Ты не забыла, что я хочу побеседовать с мэром?
     - У него все дни расписаны. Извини.
     - Я повидаюсь с ним. Не волнуйся.
     - Ты придешь завтра?
     - Нет, - ответил Римо.
     -  Ладно,  - уступила она. - Приходи завтра  и повидаешься с ним  минут
пять. Приходи  в  десять утра, в  полдень поговоришь с  ним. Мы найдем,  чем
занять время. Теперь закрой дверь. Мне надо работать.
     Еще   одно  зерно  брошено   в  землю.  Римо  улыбнулся  при   мысли  о
двусмысленности этой фразы в данной ситуации. А теперь - к редактору.
     Редактор Джеймс Хорган сидел, положив ноги на стол. Развязанный пестрый
галстук  болтался  поверх  ковбойки. Он чистил  ногти  тонкой  металлической
линейкой, которой в типографии пользуются для разметки набора.
     - Конечно,  я знаю о массовом  ввозе  в город героина. Это я импортирую
его.  Хочу, чтобы  мои детишки пораньше приучились к нему,  а раздобыть  его
сейчас трудно. Вот я и решил  купить побольше, чтобы  на всю жизнь  хватило.
Еще что ты хочешь узнать?
     - Я серьезно спрашиваю, мистер Хорган.
     - Не похоже, - голос  его был могильным,  в нем звучали нотки человека,
вечно ищущего повод для недовольства. Хорган занялся ногтями.
     - Гудзон стал столицей героина. Мне  кажется, за этим, по-моему, стоите
вы, - сказал Римо.
     Хорган поднял взгляд. Его глаза заблестели.
     -  Не ходи вокруг да около, сынок, и не пытайся  поймать рыбку в мутной
воде. Что тебе на самом деле надо?
     - Факты.
     -  Хорошо. Существует  спрос на  героин.  Есть спрос - всегда  найдутся
продавцы. Пока торговля запрещена, этот  товар  будет оставаться дорогим,  а
те, кто продают  его, будут  считаться преступниками.  Если бы героин  можно
было купить по рецепту врача, контрабанда и незаконный бизнес  на наркотиках
приказали бы долго жить.
     - Но ведь так можно расплодить наркоманов!
     - Ты так  рассуждаешь,  словно сейчас  их  нет. Просто если бы это дело
узаконили,  спекулянтам было  бы  невыгодно  заниматься им и втягивать в это
других, - сказал Хорган.
     - Америка в таком случае превратится в страну наркоманов.
     - А сейчас?
     - Поэтому вы ввозите так много героина?
     -  Я и сам  рыбак, сынок. У тебя получается,  но не очень. Когда-нибудь
занимался журналистикой?
     - Нет, - ответил Римо. - Есть вещи,  о которые я не хотел бы пачкаться,
даже за деньги.
     Хорган фыркнул.
     - С чего ты взял, что нам платят?
     Римо поднялся.
     - Спасибо за интервью, - сказал он. - Я запомню встречу с вами.
     - Желаю удачи, сынок. Не знаю,  чего уж  ты там  ищешь, но на  обратном
пути попытайся  разбудить отдел городской хроники. Если там есть  кто-нибудь
живой - пошли его ко мне. Если не совсем покрылся пылью, значит, жив. А если
встретишь кого-нибудь, кто умеет писать, скажи ему, что он принят на работу.
Сам-то не хочешь?
     - Нет, спасибо, у меня есть работа.
     Римо  вышел  в мрачную,  выкрашенную  в  зеленый  цвет  комнату  отдела
городской   хроники,  пропитанную  чернильным  духом.  За   разнокалиберными
столами, составленными  вместе, сидели люди,  которые,  словно зомби, водили
руками над листами бумаги.
     С точки зрения физиологии они были живы.
     На улице  перед зданием  газеты  "Гудзон  Трибьюн" Римо опять обнаружил
хвост. Чтобы облегчить  задачу своим  соглядатаям, он сел  в  такси, а не на
автобус или в метро, и отправился в Нью-Йорк-сити.
     Вместе они доехали до современного  жилого дома в  фешенебельной  части
Ист-сайда.
     Он знал, что его  соглядатаи подкатят к привратнику с пяти-, десяти-, а
то  и с  двадцатидолларовой купюрой.  Конечно  же,  в  таком районе  ни один
привратник не расколется за пять долларов. Может потребоваться и  пятьдесят.
Римо надеялся, что привратник в его доме запросит побольше.
     Он вышел из лифта на десятом этаже  и  прошел по коридору, застеленному
ковром, к своей квартире.
     Войдя,  он увидел,  что Чиун сидит  у телевизора.  В  свете  экрана его
желтое лицо казалось мертвенно-бледным.
     КЮРЕ приобрела  Чиуну видеомагнитофон, который он брал  с собой,  когда
сопровождал Римо. Благодаря этому он мог записывать в дневное время "мыльные
оперы", чтобы из-за одной не пропускать еще две.
     -  Безобразие! - жаловался он. - Все  хорошие  фильмы показывают в одно
время, один накладывается  на другой. Почему бы их не показывать по очереди,
чтобы люди могли получать удовольствие?
     Видеомагнитофон  был подключен к  одному телевизору, а по  другому Чиун
мог смотреть сериалы с  полудня до семи вечера. Он едва слышно цокал языком,
когда миссис  Клэр  Вентворт  обнаружила, что  у ее дочери роман с  доктором
Брюсом Бартоном, хотя  он не может уйти от своей жены Дженнифер, потому  что
та  неизлечимо  больна  лейкемией, а эта дочь, Лоретта, на самом  деде любит
Вэнса Мастермана,  который - о чем она не подозревает - приходится ей отцом,
и считает,  что  он  в сговоре с  профессором  Сингбаром  Рэмквотом,  врачом
пакистанского посольства, а тот выкрал  формулу лекарства против заболеваний
лимфатических  узлов, созданию  которой  Барт  Хендерсон  посвятил всю  свою
жизнь, еще не зная Лоретты, в которую потом влюбился.
     Римо припомнил, что за полтора года в  истории миссис Вентворт  и Вэнса
Мастермана так  ничего и  не изменилось. Он поделился своими соображениями с
Чиуном и направился к телефону в гостиной.
     - Потише, - сказал Чиун.
     Римо набрал номер, подождал, пока раздастся три гудка, положил трубку и
полез в ящик комода за пластиковой коробочкой с отверстиями для динамика. На
белой коробке  с левой стороны было четыре циферблата, каждый  с цифрами  от
единицы до девяти.
     Комбинацию цифр он знал не  хуже, чем дату своего рождения, потому  что
она получалась из этой даты, если отбросить две первые цифры  года рождения.
Он набрал цифры и  коробочка  заработала. Когда зазвонил телефон, он  поднял
трубку  и подключил  к  ней коробочку, после  чего бессмысленное  кваканье в
трубке превратилось в человеческий голос.
     К сожалению, голос  был всегда один  и тот же - Харолда Смита. Кваканье
было Римо больше по  душе. Разговоры из телефонных будок теперь прослушивали
секретные  службы.  А  те  телефоны-автоматы,  что   не  прослушивались,  не
работали.  Это  заставляло  мафию   писать  угрожающие   письма  телефонному
начальству.  Поэтому   Римо  теперь   пользовался  специальным  шифровальным
устройством - скрамблером.
     - Слушаю, - сказал он.
     - Груз по-прежнему не вывозили, покупатели на местах начинают, как  нам
сообщают, волноваться. Как ваши успехи?
     - Для первого дня неплохо. Я вызвал интерес к своей персоне.
     - Хорошо.
     - Вы прочесываете детекторами героина Гудзон? - спросил Римо.
     - Да.  Но никаких результатов. Груз может находиться  под  землей, и  в
этом  случае мы  не  сможем  его засечь. Что случилось? Судя  по голосу,  вы
чем-то расстроены.
     - Я встретил сегодня старого приятеля.
     -  Ах,  это!  Да, нам сообщили.  Что  ж,  мы  предполагали,  что  может
произойти нечто в этом роде.
     - Спасибо, утешил,  сукин сын,  -  сказал Римо и повесил  трубку. Потом
снова  набрал  номер,  но  отключил скрамблер и  стал  слушать неразборчивое
бормотание в трубке.
     В семь часов тридцать пять минут Чиун выключил телевизор -  закончилась
очередная передача сериала - и принялся за Римо. По некоторым изменениям его
движений  Чиун  понял,   что  Римо   сегодня  дважды  занимался  любовью,  и
посоветовал воздерживаться от оргазма в период максимальной готовности.
     Потом  они  снова  занялись  плавающим  ударом.  Чиун в  очередной  раз
напомнил  о  необходимости  следить  за  равновесием  жертвы  и  об  опасных
последствиях промаха.
     В  четверть одиннадцатого Чиун приготовил  ужин, а Римо  принял душ, от
расстройства  чувств проткнул рукой  стену насквозь и лег спать.  Скорич был
славным парнем.



     Рэд  Палметтер  -  доктор  наук,  специалист  по  сельскому  хозяйству,
особенно  по изменению наследственных свойств  зерна. С таким образованием -
или  садиться  на  трактор,  или  наниматься  в  одно  из  правительственных
учреждений. Если, конечно, не хочешь преподавать сельскохозяйственные науки,
а этого Рэд Палметтер не хотел.
     Так  он   отвечал  на   собственный  вопрос:  для  чего  он  торчит  на
Хакенсак-Мидоуз,  забравшись  на  крошечную  платформу, похожую на загон для
уток,  направляет на каждый проезжающий мимо автомобиль алюминиевую трубу  и
записывает  количество  вспышек в  трубе.  В  основном  это  были  фургоны с
овощами.   С  чего  вдруг  министерству  сельского  хозяйства  потребовалось
составлять схему перевозок овощей, ему было непонятно. Очередная глупость.
     Он  заметил,  что  в  тот   день  овощи  почему-то  везли  на  почтовых
грузовиках. Странно, неужели нет более удобного и дешевого способа перевозки
моркови,  чем машинами,  предназначенными для  перевозки  срочной  почты. Он
попытался объяснить это своему  начальнику,  но тот  был  человек новый  и в
сельском хозяйстве разбирался слабо. Что поделаешь, политика - это политика,
и главное - кого ты знаешь, а не что ты знаешь.
     -  Сколько  вспышек приходилось в  среднем  на грузовик? - спросил  его
начальник.
     - Около пятидесяти. Я не думал,  что кучи тыквы или что там у вас еще -
такой важный груз.
     - Спасибо, мистер Палметтер, вы свободны.
     Вскоре после  этого в глупости властей пришлось  убедиться и  одному из
почтовых   работников:  ему   приказали   разрешить  министерству  сельского
хозяйства проверять специальным устройством всю исходящую почту.
     В  конце концов  все донесения попадали на  стол к человеку  в  очках с
желтоватым цветом лица, расположившемуся в санатории Фолкрофт в местечке Рай
под Нью-Йорком. Позади него в лучах восходящего  солнца блистал великолепием
залив Лонг-Айленда.
     Наметанному глазу доктора Харолда  Смита картина была  абсолютно  ясна.
Героин все еще где-то спрятан. Но заслоны приоткрылись. Покупатели требовали
свой товар, и сейчас его начали тайком вывозить мелкими партиями - по почте,
с курьерами и тому подобное.
     Покупатели  выражали   недовольство  и   тем   самым  подтвердили   его
подозрения. Все они были членами мафии, а капо мафиози был Доминик  Верильо.
Подтверждение серьезное. Сомнений не оставалось.
     Харолд  Смит  снял   трубку   специального  телефона  и  набрал  номер.
Послышались  гудки. Трубку  сняли, но  ответом  было кваканье.  Или  у  Римо
неприятности, или  он опять  играет  в игры с  шифровальным  устройством. За
месяц его психологическое состояние явно ухудшилось.
     Римо не знал,  что  КЮРЕ уже дважды  пыталась подобрать ему дублеров. И
тем  же способом. Но снадобье, предназначенное  для того, чтобы симулировать
смерть, стало причиной смерти. Дважды. Его изучили в лабораториях и пришли к
выводу, что на самом деле это смертельный яд.
     - Может ли человек принять его и остаться в живых?
     -  Вряд  ли.  Но  если  он  и   выживет,  то  обречен  на  растительное
существование, - последовал ответ.
     Смит не рассказывал  об этом ни Римо, ни, тем более, его инструктору  -
Чиуну.  Старик и  так  слишком  много  болтает о  восточных  богах,  которые
забирают тела мертвецов и несут отмщение свершившим зло.
     Римо   -   типичный   самонадеянный   американский   парень,   чересчур
эмоциональный и  склонный  прощать  себе недостатки. Ничего восточного в нем
нет. Если  он с  чем и считается,  так  это со своим  желудком, сексуальными
потребностями  и самолюбием. В  нем столько же  восточного спокойствия духа,
как в гамбургере или кока-коле.
     В трубке раздался щелчок и послышался голос:
     - Ну, что вам надо?
     - Это Верильо. Он, без сомнения, мафиози.
     - Сейчас полвосьмого утра!
     - О, я не хотел вас беспокоить.
     - Ладно, ничего.
     Отбой.



     Дон  Доминик  Верильо   появился  у  себя  на  службе  рано  утром.  Не
поздоровался  с секретаршей. Прошел  в  кабинет, захлопнул дверь,  не снимая
соломенной  шляпы,  сел  за  стол и  принялся чертить  диаграммы и схемы  из
стрелочек и квадратиков. Этому он научился в военном училище во время второй
мировой войны. Он значительно усовершенствовал свое искусство с тех пор, как
в тысяча девятьсот сорок пятом  году вышел в отставку в чине майора  с тремя
боевыми наградами.
     Надо действовать  с умом. Гаэтано Гассо займется этим щелкопером - Римо
Барри. Тот  что-то  знает  или на  кого-то  работает.  Гаэтано  Гассо  точно
выяснит, что и на кого.
     Побеждает, однако, тот, кто приберегает  резервы на последний момент. А
это значит,  что сначала  он пошлет своих  "легковесов"  к старому  азиату -
слуге Римо Барри. Они захватят его и заставят позвонить Барри. Жизнь китаезы
за информацию, которую даст Римо Барри.
     А если ничего не удастся выудить, то Гассо вырвет эту информацию у Римо
Барри. По кусочкам. И дело с концом.
     Другим  капо он велит подождать.  Да, есть трудности с доставкой. Скоро
будет  новый, более  совершенный способ доставки.  Потерпите. Ваши  деньги в
целости и сохранности. На том капо и успокоятся.
     Он  поднял  трубку,  набрал   номер   и,  извинившись,   что   нарушает
установленную процедуру,  попросил встречи по очень срочному делу. Голос его
звучал ласково и почтительно
     - Я все вам объясню при встрече. Да. Не знаю. Отлично, жду вас там.
     Направляясь к машине, дон Доминик Верильо встретил на условленном месте
Вилли-Сантехника. Вилли стоял возле своей машины, задыхаясь от кашля.
     Дон Доминик объяснил задание, распорядился, что делать Гаэтано Гассо, а
что остальным.
     -   Мне   хотелось  бы   съездить   за   китаезой   самому,  -   сказал
Вилли-Сантехник, когда узнал, что мистер Гассо не поедет.
     - Нет, ты мне нужен здесь.
     Вилли кивнул дону Доминику Верильо. У него кружилась голова.  Он обошел
свою машину, чтобы сесть за руль и отправиться  передавать распоряжения. Его
походка в это время дня всегда была нетвердой -  из-за того,  что он называл
"утренниками".
     Раньше он спрашивал  у других, не  страдают ли они "утренниками", хотел
убедиться, что на ходу  терять сознание по утрам  - обычное дело. Но получая
отрицательные ответы и советы  обратиться  к врачу, Вилли-Сантехник перестал
расспрашивать других насчет "утренников".
     Верильо  подождал,  пока  Вилли  уедет,  и  пошел  к  своей  машине. Он
направился в  западную часть города, где въехал  в большие каменные ворота и
припарковал свой длинный серый "линкольн-континенталь" перед гротом, у входа
в который возвышалась мраморная крылатая статуя.
     Он подождал, пока сзади не подкатила  знакомая черная  машина. Тогда он
вышел и сел рядом с водителем.
     Совещание продлилось всего несколько минут. Потом  он вернулся к  своей
машине, открыл дверцу и откинулся на мягком кожаном сиденье. Взял телефонную
трубку,  наблюдая в зеркало  за  отъезжающей черной  машиной.  Набрал  номер
телефона своего офиса.
     - Алло, Джоан. Сегодня в первой половине дня у меня назначены встречи с
редактором "Трибьюн", шефом  Дуганом и  мэром  Хансеном. Если кто-нибудь мне
позвонит, скажите, что я перезвоню попозже.
     Он повесил трубку и поехал к зданию редакции  "Трибьюн", возле которого
грузили свежие номера газет. Это - его город. Его лотерея, его  проститутки,
его  наркотики. И  он  не  собирается от него  отказываться  из-за небольших
трудностей.
     У  него  есть  голова,  он все  преодолеет, и тогда  вся  страна  будет
принадлежать  ему точно так же, как этот город. Он может положиться на  свой
разум,  хотя  его  в  свое  время  не ощенили по заслугам,  не  приняв его в
Сицилийское братство.
     Но тогда ведь он не был капо мафиози,  потому что смотрел  в рот старым
дуракам  с  их  целованием  рук,  вендеттами,  паролями и всякой дребеденью,
вывезенной из Сицилии.
     В Америке самая совершенная система убийства, самая безупречная система
организации. Надо этим  воспользоваться,  и  можно стать самым молодым  капо
мафиози. Всего лишь пятьдесят один, а ты уже - номер один.
     Выше  него  только один, но и  он не  в счет, потому что не  допущен  в
Сицилийское братство.
     А   тем  временем   на   другом  конце  города  Вилли-Сантехник   засек
неприметного человека с какой-то странной штуковиной вроде трубы - тот стоял
на грузовике и тыкал ею в проезжающих.
     Вилли не понравилось, что на его  "эльдорадо" направляют разные  штуки.
Чего доброго, краску испортят или еще что.
     Вилли-Сантехник  остановился  перед  грузовиком так, чтобы  тот не  мог
двинуться с  места. Потом, преодолевая очередной "утренник", вылез из машины
и направился к грузовику.
     -  Эй,   чего   ты   там   делаешь  со   своей  штуковиной?  -  спросил
Вилли-Сантехник.
     - Я из министерства сельского хозяйства. Санконтроль.
     - Она не портит машины?
     - Нет. Проникает  через  металл  совершенно  безвредно.  Она  проверяет
разные овощи. Морковь и прочее.
     - Что еще за "прочее"? - спросил Вилли-Сантехник.
     - Не знаю. Морковь. Свекла. Мак.
     - Мак? Это такие красные цветы, которые ветеранам на праздник дарят?
     - Отстаньте, - сказал мужчина.
     - Да я же по-дружески  спрашиваю. Если нужно  что-то узнать о моркови и
свекле, почему бы не пойти на овощной базар?
     - Не спрашивай, приятель. Решение властей.
     Вилли  кивнул,  но  предупредил,  что  парню  лучше   не  лезть  к  его
"эльдорадо"  со  своей штукой,  не то  ему придется познакомиться  с  куском
свинцовой трубы.
     После чего  Вилли-Сантехник осторожно  направил  стопы к  своей машине,
отложив  в   памяти   это  обследование   моркови,   свеклы   и   мака   как
малозначительный факт, о котором никому не стоит сообщать до той поры, когда
из него можно будет извлечь выгоду.



     Все складывалось как нельзя лучше.
     Выбора не было.
     Вэнс  Мастерман был  просто обязан  сказать  Лоретте,  что он не  может
жениться на  ней,  потому что она - его дочь. Это развяжет ей  руки,  и  она
выдаст профессора Сингбара Рэмквота, который выкрал формулу лекарства против
заболеваний лимфатических узлов, после чего  Лоретта сможет  выйти замуж  за
Барта Хендерсона, а он продолжит свои научные изыскания. Даже Клэр Вентворт,
мать Лоретты, будет рада такому повороту событий, поскольку это расчистит ей
дорогу к доктору Брюсу Бартону.
     Все зависит  от  того,  откроется  ли Вэнс  Лоретте.  Все  должно  было
произойти к безмерной радости Чиуна в ближайшие минуты. Радость Чиун выражал
мерным  покачиванием  взад  и  вперед,  сидя  в  позе  лотоса на полу  своей
ист-сайдской  квартиры. Когда  она  его  переполняла, он начинал  мурлыкать.
Сегодня Чиун и раскачивался, и мурлыкал. Экстаз!
     Он прибавил  звук,  чтобы не  пропустить ни слова,  в ожидании близкого
разрешения всех проблем героев.
     Д-з-з-з-з!
     Позвонили в дверь.
     Кто бы там ни был, ему придется подождать. До развязки не больше восьми
минут. Чиун был в этом убежден.
     Д-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з!
     Настойчивая  трель звонка грозила  заглушить  рыдающие  звуки скрипок и
органа из динамика телевизора.
     Подождут.
     Конечно,  нехорошо  заставлять  человека  ждать  под дверью. Невежливо,
грубо,   а   на   Востоке  грубость  не  в  почете.   А  с  другой  стороны,
восьмидесятилетние корейцы,  излучающие мир  и  спокойствие,  совершенно  не
обязаны лишать  себя удовольствия лицезреть  великий момент сериала, который
они смотрят вот уже семь лет. Вежливость или самоуважение?
     Вежливость - долг каждого, и за восемь десятков лет жизни Чиун ни  разу
не  нарушил свой долг. Но сейчас он готов его нарушить: сидеть у телевизора,
пока не  закончатся  приключения Вэнса Мастермана,  а если кто-то собирается
ждать в  холе, пока не врастет в пол, тем хуже для  него.  Нечего  ходить по
гостям, когда идет хорошая передача.
     Безвыходное  положение,  к  счастью,  разрешилось  - прекратились звуки
органа, изображение исчезло, на секунду наступила тишина, а потом на  экране
появилась  женщина-водопроводчик,  которая   показывала,  как  ликвидировать
засоры в стоках раковин.
     Чиун  вскочил и сломя  голову бросился из гостиной в столовую, потом по
коридору. Длинное расшитое кимоно развевалось вокруг ног.
     Д-з-з-з-з-з-з-з-з!
     Чиун добежал до входной двери и отпер ее. Потом отодвинул засов и хотел
снять цепочку. Он был уверен, что  и засов, и цепочка совершенно необходимы,
если хочешь сохранить свою жизнь в Нью-Йорке хотя бы на один вечер.
     Но цепочка  застряла  в прорези. Чиун  натянул цепочку левой рукой  и с
резким,  но  бесшумным  выдохом  ударил подушечками  пальцев правой руки  по
несчастной цепочке, перерезав одно из звеньев словно кусачками.
     Потом повернул дверную ручку, приоткрыл дверь и  бросился назад - через
холл, через  столовую  в  гостиную, где опять  уселся  у  телевизора в  позе
лотоса.
     Вновь зазвучал орган, потом стих, а на экране появился Вэнс Мастерман:
     - Дорогая, я хочу тебе сказать, что...
     Стоявшие на площадке  Джонни Утенок, Винни  О'Бойл и Попс Смит увидели,
что  дверь  слегка  приоткрылась. Они подозрительно  переглянулись, и Джонни
Утенок вытащил из кобуры под  левой рукой пистолет сорок пятого калибра.  Он
осторожно  толкнул  дверь левой  рукой  и подождал, пока  она распахнется до
конца, мягко стукнувшись о стенку. За дверью никого не было.
     Трое  вошли в холл: Джонни Утенок  первым, как полагалось  ему по чину,
потом О'Бойл, а за ним Попс  Смит,  высокий  негр с шаркающей походкой,  чью
вечную ухмылку несколько портил шрам, пересекавший его лицо от правого глаза
до подбородка.
     Попс заполучил его, когда решил в одиночку продолжать дело с подпольным
тотализатором,  несмотря  на ясно высказанное  мафией намерение прибрать его
дело к рукам. Мафия, разумеется, руководствовалась гуманными соображениями и
заботой о Попсе: зачем ему выплачивать победителям больше, чем платит мафия?
Это не деловой подход, и вообще, как же честному человеку выжить в мире, где
правят волчьи законы?! Они объяснили  это  Попсу, полоснув по лицу ножом для
резки линолеума, а в следующий раз пообещали заняться его половыми органами.
     Попс, который  до этого был крупной рыбой в маленьком пруду, решил, что
гораздо  лучше  стать  мелкой  рыбешкой  в   большом   пруду  азартных  игр,
принадлежащем мафии. И  хотя порой  его  посещали подозрения,  что  мафию не
очень-то  волнуют проблемы представителей  национальных меньшинств, а иногда
она их слегка эксплуатирует, он ни с кем не делился этими мыслями, тем более
с Гаэтано Гассо, который послал его сюда.
     Попс с  тревогой  смотрел через плечо  Джонни Утенка и  Винни  О'Бойла.
Длинный холл, застланный  коврами, был пуст. Странно, как это они не увидели
и не услышали того, кто открыл дверь?
     Утенок кивнул Попсу, и тот  закрыл дверь на два действующих замка. Попс
покачал головой,  увидев разорванную цепочку. Так легко найти  свою смерть в
Нью-Йорк-сити, если не ремонтировать нужные вещи
     Трое  мужчин медленно  и с опаской вошли  в  холл,  соблюдая неписанный
иерархический  порядок  по  этнической  принадлежности,  принятый  у  мафии:
сначала  Джонни  Утенок, затем  ирландец  О'Бойл, потом  негр Попс Смит. Они
старались ступать по ковру  бесшумно,  но все-таки  их  шаги были слышны,  и
Утенок  снял свой  пистолет  с  предохранителя. Впереди послышались  голоса.
Странно, подумал О'Бойл, ведь привратник, получив пятьдесят долларов, сказал
им, что китаеза в квартире один.
     Они тихонько вошли в столовую. Голоса стали  громче. О'Бойл тоже достал
полицейского  образца  пистолет тридцать  восьмого  калибра  с  уничтоженным
серийным номером.
     Большая  арка  вела  из  столовой  в  гостиную. Переглянувшись,  они  с
облегчением улыбнулись. Голоса доносились из телевизора, а перед ним на полу
спиной  к ним  сидел  на  корточках  китаеза,  завороженный изображением  на
экране, казавшимся бледно-серым в залитой солнцем комнате.
     -  Что  бы  вы не собирались мне сообщить,  я этого слышать не желаю, -
доносился с экрана женский голос.
     Китаеза раскачивался и что-то мычал себе под нос.
     Джонни Утенок  хмыкнул и вложил пистолет  в  кобуру. То же самое сделал
Винни О'Бойл. Они заметили, что Попс не доставал оружия, и это их разозлило:
теперь он  наверняка расскажет Гассо, до чего они глупо выглядели  со своими
пистолетами,  нацеленными  в  спину  хилого старикашки-азиата,  который смог
навредить разве что своим глазам, сидя слишком близко  к экрану. Гассо будет
издеваться над ними. Может, недели, может, месяцы, а может, и всю жизнь,
     И ничего не поделаешь, придется  терпеть насмешки Гассо. Может, недели,
может, месяцы, а может, и всю жизнь.
     Они вошли в гостиную. Подбитые металлом башмаки защелкали  по натертому
паркету.
     - Эй ты!  - крикнул  Джонни Утенок в  спину фигурки в  парчовой рубахе.
Фигурка продолжала раскачиваться, а ее обладатель - мурлыкать. Джонни Утенок
обошел Чиуна спереди и посмотрел сверху вниз на  безмятежное восточное лицо.
Мирный старикан.
     - Эй! - окликнул его Джонни Утенок, - мы хотим поговорить с тобой.
     Чиун ответил по-английски, мелодично растягивая слова:
     - Мой дом - ваш  дом. Чувствуйте себя как дома. Я  скоро буду целиком в
вашем распоряжении, -  и он слегка наклонил голову, чтобы экран не заслоняла
правая нога Джонни Утенка.
     Утенок посмотрел на своих товарищей, застывших у порога позади Чиуна, и
пожал плечами. Они усмехнулись и тоже пожали плечами.
     -  Но  я  должен  сказать  тебе,  -  вещал  с  телеэкрана  голос  Вэнса
Мастермана, - я хранил эту тайну долгие годы и...
     - Китаеза хочет  досмотреть передачу, - пояснил Джонни Утенок. -  Пусть
поглядит.
     - Почему бы и нет? - согласился О'Бойл, и Утенок отошел в сторону.
     Две вещи пришлись  не по нраву Попсу. Первое - что они обзывают старика
китаезой. Он не выбирал себе места рождения и цвета кожи.
     Попс сказал об этом О'Бойлу и Утенку.
     - Нечего смеяться над стариком. Он старый и точка.
     Чиун услышал  эти  слова.  И  Попс  заслужил  награду  -  право умереть
последним.
     К несчастью,  позднее, Попс потерял право на награду, когда  предпринял
кое-что по поводу второй вещи, которая ему не понравилась.
     - Почему вы думаете, что я поверю вам? - слышался из телевизора женский
голос.
     Чиун  продолжал  мурлыкать, раскачивания  его стали  более  ритмичными,
словно  он нетерпеливо поторапливал актеров. Скажи ей, убеждал он про  себя.
Просто скажи: "Я твой отец".
     Чиун так бы и сделал. Римо так бы сделал. Любой человек  так бы сделал.
Но вот изображение  на экране снова померкло, орган зазвучал громче, а  Вэнс
Мастерман,  так  и не  сказал ей  самого главного. Чиун  вздохнул глубоко  и
разочарованно. Иногда Вэнс Мастерман поступает недостаточно решительно.
     Если  бы  он хоть  немного  походил  на женщину-водопроводчика, которая
снова  появилась  на  экране,  гарцуя  перед  камерой, и  громко,  энергично
рекламируя свою продукцию.
     Ах, но  у Вэнса  Мастермана была  трудная жизнь,  а мужчины  по-разному
реагируют на несчастья. Однажды Чиун сказал об этом Римо на тренировке.
     Они  сидели на полу гимнастического  зала  в санатории  Фолкрофт.  Чиун
посмотрел  на  Римо.  Поначалу он  не  надеялся что-нибудь изменить  в  этом
упрямом вечно острящем молодом человеке.  Но  шло время, он менялся, легенда
воплощалась в жизнь, и Чиун почувствовал к нему нежность, потом уважение,  а
позднее почти любовь и решил поделиться с Римо секретом:
     - Римо, ты убедишься, что люди делают то, что им предначертано. Научись
понимать людей,  и ты  сможешь  подчинить их  себе.  Старайся, чтобы тебя не
разгадали. Учись  быть ветром, который дует со всех сторон, тогда  люди  при
встрече с тобой никогда не будут знать, какую створку души захлопнуть.
     Одним движением Чиун поднялся с пола из позы лотоса, слегка огорченный,
что сразу не понял, насколько трудно Вэнсу Мастерману раскрыть свою страшную
тайну.
     Он поднял  глаза на гостей.  Тот, кто стоит перед ним, будучи человеком
подчиненным,  стремится  показать  свое  превосходство.  А  рядом  тот,  кто
согласился дать Чиуну  досмотреть телевизор. Этот  - глупец и легко уступает
чужой воле, не давая себе труда задуматься.  И третий  -  негр, которому  не
понравилось,  что  оскорбляют  старого  человека.  Что  ж  -  и  его  судьба
предрешена. Защищая Чиуна, он защищал самого себя.
     Чиун  обязательно расскажет Римо  об  этих  трех  странных  типах. Тому
интересно, почему люди поступают так, а не иначе.
     Чиун улыбнулся и скрестил руки в широких рукавах своего белого кимоно.
     - Господа? - сказал он. Вернее, спросил.
     - Ну, кончилась твоя "мыльная опера"? - спросил Джонни Утенок.
     -  Да.  Сейчас перерыв.  Покажут рекламу, потом пятиминутные новости, а
затем начнется следующий фильм.  Мы можем пока переговорить, - он грациозным
жестом указал им на стулья.
     Но они продолжали стоять.
     - Мы пришли не говорить, - произнес О'Бойл. - Мы пришли слушать.
     - Логопед живет этажом выше, - ответил Чиун.
     - Слушай, мистер Динь-Динь, ты сейчас выложишь нам все, и тогда мы тебя
пальцем не тронем, - сказал Джонни Утенок.
     -  Старый, слабый  человек  останется  вам навек благодарен за  это,  -
сказал Чиун.
     Утенок кивнул О'Бойлу:
     - Следи за ним. Смотри, чтобы не смылся.
     - Утенок подошел к телефону и набрал номер, по  которому никогда прежде
не звонил.

     Добраться до телефона Римо было трудно - он в этот момент находился под
длиннющим, в четырнадцать  футов, столом красного  дерева  в  кабинете  мэра
Крэга Хансена. Синтия Хансен,  дочка  мэра,  находясь под Римо, и подавно не
могла этого сделать.
     - Пусть звонит, - сказал Римо.
     -  Нельзя,  -  ответила она ему и лизнула ухо  кончиком языка.  - Я  на
службе у общества. - И еще крепче прижалась к нему обнаженным телом.
     - Забудь о своей службе обществу. Служи  конкретному человеку, - сказал
Римо и тоже прижался к ней.
     -  Когда мне сказали, что  работать  в мэрии  - это просто  обслуживать
публику,  я  и не  подозревала,  что мне придется  делать это  в  буквальном
смысле. Отпусти, слышишь? -  сказала  она, слегка сжавшись, чтобы прекратить
это дело.
     - Слабаки  не  способны  на  политическую карьеру, -  вздохнул Римо. Он
медленно и нежно вышел из Синтии и откатился в сторону.
     Синтия Хансен выбралась  из-под  стола и голышом протопала по ковровому
покрытию  (семьдесят  два  доллара  за  ярд),   приобретенному  без   ведома
общественности, к телефону. Она сняла  трубку, а сама  устроилась  в кожаном
бежевом  кресле  (стоимостью  в шестьсот  двадцать семь долларов),  положила
длинные ноги на стол и посмотрела  на свой левый сосок, все  еще  твердый от
возбуждения.
     - Приемная мэра  Хансена, - сказала она, - чем могу быть полезной? -  И
сжала сосок указательным и средним пальцами.
     Секунду послушав, она протянула трубку Римо, пожав плечами.
     - Это тебя! - сказала она удивленно и снова пожала плечами.
     Римо зарычал про себя от злости,  вскочил  на ноги, все еще в состоянии
эрекции, обошел вокруг стола  и встал между  столом и  Синтией. Она опустила
ноги на пол, чтобы он мог подойти к телефону, а  потом снова положила их  на
столешницу, по обе стороны от бедер Римо.
     Римо взял  трубку,  прижал ее к  уху  плечом, слегка  приподнял  колени
Синтии, запрокинул кресло и не слеша склонился над ней.
     -  Слушай,  Барри! - раздался  из  трубки голос. -  Мы  знаем,  чем  вы
занимаетесь.
     Римо находился внутри и медленно двигался вперед и назад.
     - Ставлю пять долларов, что не знаете, - ответил он голосу в трубке.
     - Да? - спросил Джонни Утенок.
     - Да, - ответил Римо.
     - Да?  Но  мы  все  о тебе  знаем, только не  знаем,  с кем  ты  сейчас
работаешь.
     - А вы не поверите, если я скажу, - произнес Римо, прибавляя усердия. -
И никогда не поверите. - Он наклонился вперед и начал ласкать грудь Синтии.
     - Правда? У нас тут ваш китаец... Что вы думаете по этому поводу?
     - Скажите, чтобы он угостил вас котлетами по-суэцки. У него это классно
выходит, но берегитесь соевого соуса. Он слишком много его кладет... слитком
много... Слишком... - И Римо поставил страстную точку.
     - Эй, Барри. Что там с тобой? - поинтересовался Джонни Утенок.
     - Все великолепно, - ответил Римо, прижавшись к Синтии Хансен.
     - Если хочешь увидеть старика, лучше признавайся.
     - А что я должен вам сказать?
     - Некто назовет тебе пароль. "Бабочки". Этому человеку ты сообщишь все,
что знаешь. Что делаешь здесь,  кто тебя послал сюда  и все остальное. Иначе
тебе никогда не видать своего деда.
     Римо встал и сел голым задом на покрывающее стол стекло.
     - Слушай, приятель. Откуда мне знать, что он правда у вас?
     - У нас, у нас. Мы не любим шутить.
     - Я хочу  поговорить с ним, - сказал  Римо. - Откуда я знаю, что вы его
уже не убили?
     Помолчав с минуту, Джонни Утенок произнес:
     - О'кей. Вот он. Но без шуток. - Потом крикнул в сторону:
     - Эй, дед! Хозяин хочет поболтать с тобой!
     Голос с акцентом в самом деле принадлежал Чиуну.
     Глядя на все еще горевшую желанием Синтию, Римо оказался перед нелегким
выбором.
     - Слушай, Чиун. Они в морозильник поместятся? Черт! О'кей,  положи их в
ванную. Обложи льдом или еще чем-нибудь.
     Джонни Утенок взял трубку:
     -  Хватит. Слушай, умник, он у нас в руках. От тебя  зависит, останется
он в живых или нет. Запомни. Человек, который скажет "Бабочки".
     - Конечно, парень.  Как  прикажешь.  Только сделай  одолжение,  хорошо?
Скажи старику, чтобы он не жалел льда и включил кондиционер.
     - Чего? - переспросил Джонни Утенок.
     -  Слушай, - сказал  Римо. -  Я  сделаю все, что ты захочешь.  Но и  ты
сделай  мне одолжение.  Скажи,  что  я  велел  не  жалеть  льда  и  включить
кондиционер. Идет? О'кей. Ты об этом не пожалеешь.
     Он повесил  трубку. Синтия Хансен  лежала с  закрытыми  глазами,  соски
напряжены, ноги, обхватившие Римо, все еще прижимают его к столу.
     - Итак, на чем мы остановились? - спросил он.
     - Можешь начать откуда хочешь!
     Джонни  Утенок повесил трубку, на  лице его застыло недоумение. Реклама
кончилась, новости  и  музыкальная  заставка  тоже,  и  на  экране  появился
психиатр  Лоуренс  Уолтерс,  который  должен  был излечить измученный  разум
Беверли Рэнсон, которую преследовало  чувство вины за гибель дочери во время
железнодорожной катастрофы - это  она настояла на том, чтобы девушку послали
в летний  лагерь, а  если  Беверли не вылечить, она не  сможет быть  хорошей
женой   Ройалу  Рэнсону,  банкиру-миллионеру  и  спонсору  доктора  Лоуренса
Уолтерса,  организовавшего  городскую психиатрическую  лечебницу для бедных.
Чиун  снова  сидел  перед  экраном, не отрывая взгляда  от  серого  блеклого
изображения,  скорее  догадываясь  о  том,  что  изображено  на  экране,  на
запылившуюся поверхность которого падали лучи солнца.
     Утенок уставился на Чиуна:
     - Слушай, старикан!
     Чиун поднял руку, чтоб прекратить все разговоры.
     - Я с тобой разговариваю! - продолжал Джонни Утенок.
     Но Чиун не  обращал на него  внимания.  Попсу Смиту это не понравилось.
Ну, ладно,  человек с Востока,  старик, но и они ведь сюда пришли  не дурака
валять и заслуживают уважения.
     Джонни  Утенок  кивнул Попсу  Смиту, тот  встал с  кресла и  подошел  к
телевизору.
     - Прости, старина, но мы не собираемся тут шутки шутить, - сказал он и,
нажав на кнопку, выключил телевизор. Так он лишился  милости, заслуженной им
чуть пораньше.
     Покой Чиуна был нарушен. Он медленно поднялся, душераздирающе маленький
и хрупкий, и оглянулся по сторонам скорее печально, чем гневно.
     Утенок сказал:
     -  Я не  понял, что  там  наговорил твой босс,  но  он  велел  положить
побольше льда и не забыть о кондиционере.
     - Почему вы выключили телевизор? - спросил Чиун.
     - Потому что мы должны подождать, пока нам сюда позвонят, а слушать эту
бодягу нам неохота, - пояснил Джонни Утенок.
     Если  бы Попс не выключил телевизор, ему было  бы над чем поразмыслить,
например  не  стоило  ли ему остаться простым негром  - хозяином подпольного
тотализатора,  вместо  того  чтобы  склониться  перед  силой  и  могуществом
мафиози?  Попс  Смит,  возможно,  дошел  бы  до  мысли,  что  один  человек,
незаметный и небогатый, может оказаться могущественным и, не имея, на первый
взгляд, никаких шансов, в конце концов, победит?
     Но Попс Смит был орудием, прервавшим сагу о докторе Лоуренсе Уолтерсе и
его  нескончаемой  борьбе  против  извечных   предрассудков,   невежества  и
психических заболеваний.
     А потому  первым был размозжен  череп Попса, и  он так и не увидел, как
Джонни  Утенок загадочным  образом поднялся в воздух  и  пролетел  через всю
комнату  прямо в изумленную  физиономию  Винни  О'Бойла, и не  услышал,  как
хрустнули  под  указательными  пальцами Чиуна височные кости его  приятелей.
Попс  так и не  успел понять, что  не стоило бросать свой бизнес из-за угроз
мафии, потому что не такая она, оказывается, всемогущая.
     Попс умер, а,  потому  ни о чем об этом  не думал, ничего  не видел, не
слышал, не понимал. Престо лежал  на  полу с открытыми невидящими глазами, а
телеэкран  снова  медленно посветлел:  доктор Лоуренс  Уолтерс  сообщал, что
чувство  вины   и  подавляемая  враждебность  -  самые   разрушительные  для
человеческой психики силы.
     Спустя сорок минут человек по имени Римо Барри и  Синтия Хансен решили,
что на сегодня с них хватит.
     -  О чем ты  говорил по телефону? -  спросила  она, надевая  прозрачную
блузку.
     - Надень сначала  юбку, - сказал Римо, все  еще сидя голышом в  бежевом
кожаном   кресле   мэра  и  глядя   на  улицу,   переполненную   счастливыми
пуэрториканцами,    счастливыми   закусочными   и   счастливыми   магазинами
грампластинок. - Я неисправимый бабник.
     - Не говори пошлостей, - сказала она. - О чем был звонок?
     - Да кто-то из ваших  городских  наркобандитов взял в  заложники  моего
слугу. Они пригрозили убить его, если я не выверну душу наизнанку перед тем,
кто скажет мне пароль.
     - "Бабочки", - сказала Синтия Хансен.
     - Да, вот именно, - кивнул Римо. - Подслушивала?
     - И что же с твоим слугой? Неужели не волнуешься?
     - Только  по поводу кондиционера. Лед положить он не забудет, но  он не
любит,  когда  в  доме  слишком прохладно,  поэтому  может  забыть  включить
кондиционер.
     - Что  ты  несешь?  -  спросила  Синтия  Хансен,  продолжая застегивать
пуговицы на юбке. Молодые упругие  груди колыхались в такт ее  движениям.  -
Он, может, уже мертв или его истязают.
     Римо посмотрел на часы, стоявшие на зеркальной каменной полке.
     - Сейчас два часа. Сериал "На  краю жизни" только что закончился. Можно
позвонить. - Он взял трубку и набрал номер.
     Подождал  немного,  затем  улыбнулся. -  Чиун? Как дела? Вэнс Мастерман
наконец решился? Ох, это  ужасно. Очень тебе сочувствую. Послушай, приготовь
на ужин омаров. Да.  Знаешь,  как ты обычно делаешь, в винном соусе.  О'кей.
О'кей. Чиун, - добавил он строго, - не забудь включить кондиционер.
     Римо повесил трубку.
     -  Хорошо,  что  ты  надоумила   меня  позвонить.   Он  забыл  включить
кондиционер.
     Синтия Хансен,  застегивая  на  прозрачной  блузке  пуговицы,  смотрела
куда-то в даль.



     Римо не удалось поужинать дома.
     Синтия Хансен предложила подбросить его до метро,  но пока они ехали  в
ее черном  принадлежащем  мэрии "шевроле",  он не  отрываясь смотрел, как ее
длинные  голые ноги ловко управляются с  педалями тормоза и  газа, а  подняв
глаза, понял, что она повернула зеркало и наблюдает за ним. К тому  времени,
когда  они добрались до станции метро на Гудзон-сквер,  они уже изголодались
друг по другу и решили поужинать вместе у нее дома.
     Синтия Хансен  жила  одна в шестикомнатной  квартире  на верхнем  этаже
восьмиэтажного дома, одного из лучших  зданий города. В доме был привратник,
лифт работал, что было в Гудзоне редкостью, а мусор только однажды не убрали
из  подвала вовремя,  и тогда Синтия  напустила на хозяина  дома, жившего  в
Грейт-Неке,  городских инспекторов,  закидавших его повестками в  суд, после
чего он моментально решил проблему мусора.
     Но  квартира  походила  на   лабиринт,  казалось,  комнаты  даже  и  не
соединяются  друг  с другом,  точно проект готовил  пьяный  архитектор,  и в
первые  пять минут Римо три раза завернул по ошибке не туда в поисках ванной
комнаты.
     Холодильник  был  набит битком, но  они решили  ограничиться  салями  и
сыром.  Римо не  дал  ей резать колбасу  и сыр  ножом, а просто  наломал  их
кусками.
     Римо занялся с ней любовью прямо на кухне, пока она раскладывала еду на
подносе, потом среди колбасных шкурок и корочек сыра на  паркете в гостиной,
холодившем ей спину, а ему колени, потом  в  душе, где они нежно мылили друг
друга  своими  телами.   Кухня  -  гостиная   -  душ:  вакханалия  ненадолго
прерываемого  соития,  а  потом  Римо превратил  его в беспрерывное,  загнав
Синтию  на  кровать с жестким, неподатливым матрасом в  ее огромной спальне,
оклеенной синими обоями и задрапированной голубым бархатом.
     А  позже  они  лежали,  обнаженные,  рядышком,  на   голубом  бархатном
покрывале, и  Римо  подумал,  что раз уж пришлось  совокупляться  до  потери
сознания, то черт с ней, с тренировкой и режимом, и он  решил тоже покурить,
подумав,  что  надо обязательно  купить жвачку на  обратном пути в Нью-Йорк,
чтобы Чиун не уловил запаха табака.
     - Никогда  не думал поступить на службу  в  правительственные органы? -
спросила  его Синтия,  выпуская  к потолку  голубые  кольца дыма, и передала
сигарету Римо.
     -  С  тех пор  как  я повстречал  тебя, ничем  другим не занимаюсь, как
тружусь в этих органах.
     - Думаю, я смогла  бы подыскать тебе что-нибудь  подходящее,  - сказала
она. - Сколько ты зарабатываешь в своем дурацком журнале?
     - В удачный год восемь-девять тысяч.
     - А я могу тебя на восемнадцать устроить, не придется даже показываться
в конторе.
     - В качестве племенного жеребца?
     - Нет, работать на меня. Будешь делать все, о чем я тебя попрошу.
     - Извини, работать под началом женщины  - не по мне. Так можно, в конце
концов, деградировать.
     - Да ты, оказывается,  женщин  за людей не  считаешь! - сказала  Синтия
Хансен. -  Прошу, все же  подумай. То, чем  ты сейчас  занимаешься, не имеет
будущего.
     - А чем я занимаюсь?
     - Повсюду шляешься,  оскорбляешь  людей, нарываешься на неприятности  и
допекаешь окружающих.
     - Натура  такая, - сказал  Римо и попытался пустить кольцо дыма,  но  у
него не  получилось.  Разозлившись,  он погасил  сигарету  о  пепельницу  на
тумбочке у кровати  и взял  с  тумбочки фотографию  в маленькой позолоченной
рамке.
     - Это твоя мать? - спросил Римо, глядя на снимок со смеющейся парой.
     - Да. И отец.
     - Приятная женщина. Ты похожа на нее, -  сказал он совершенно искренне,
потому  что  другой человек на  фото  был  вялым,  невыразительным,  хотя  и
благообразным мужчиной.  Лицо его отличалось той же индивидуальностью, что и
граммофонная пластинка.
     - Я знаю, - ответила Синтия. - Мне все говорят, что я похожа на мать.
     Римо поставил фотографию  на  тумбочку. Синтия снова закурила,  они  по
очереди затянулись одной  и той  же  сигаретой, а потом она опять предложила
ему работу в мэрии.
     - Ты рассчитываешь купить меня, грязная спекулянтка героином? - спросил
он  и  начал одеваться.  Уже темнело, пора было возвращаться к Чиуну. Синтия
остановила его, в третий раз  предложив работу, и в третий раз он отказался.
Потом он похлопал ее  пониже спины и пообещал, что они  увидятся завтра.  Но
Синтия  Хансен опасалась, что он никогда больше не увидит ни ее,  ни кого бы
то ни было еще.
     Но она ошиблась.

     Серебряный крючок сновал взад-вперед. Взгляд Гаэтано Гассо не отрывался
от салфеточки, над которой он трудился. Он осваивал новый узор и старался не
перепутать  нитку,  а  дело  это нелегкое. Он  уже трижды ошибся  и  начинал
злиться.  А когда Гаэтано Гассо терял самообладание, все вокруг имели веские
основания для беспокойства.
     Он сидел  один за  пустым столом, стоящим  в углу огромного  склада,  -
абсолютно пустого,  за  исключением одного автомобиля:  - автомобиля  Гассо,
"шевроле-седана", модели шестьдесят  восьмого года, в  прошлом - полицейской
машины.  Он купил ее  на  аукционе  муниципальных машин  за пять долларов, а
скупщики утильсырья, обычно покупавшие такие машины по 25 долларов, и рта не
открыли.  За  десятку  ее  привели  в  порядок  в  знакомом  ему  гараже  на
Патерсон-Плэнкроуд  в Сикокосе, еще за десять  двое  парнишек выкрасили ее в
желтый  цвет,  так что  за  двадцать  пять  баксов  Гассо приобрел  надежную
"тачку". Хорошо, когда есть приятель в мэрии.
     Бесполезно. Он не мог сосредоточиться на салфетке. Все этот  журналист,
писака чертов. Гассо даже улыбнулся при мысли, что сегодня вечером предстоит
заняться этим типом.  Сначала он его хорошенько обработает, узнает,  что ему
нужно у них в городе, что приключилось с Утенком, О'Бойлом и Попсом, а потом
прикончит.  Он с нетерпением  ждал этой встречи, потирая руки. После этого и
новый узор получится. Вязание требует предельной концентрации внимания. Римо
Барри поплатится за то, что вывел Гаэтано Гассо из равновесия.
     Стальная  дверь склада открылась, Вилли-Сантехник с  опаской просунул в
проем голову и позвал:
     - Мистер Гассо! Мистер Гассо!
     Гассо встал из-за стола. Вилли заметил его и громко сказал:
     - Мы привезли его, мистер Гассо. Привезли.
     Вилли-Сантехник вошел в  помещение склада, а за ним незнакомец среднего
роста и обычного сложения в сопровождении Стива Лиллисио, упиравшегося дулом
пистолета в спину незнакомца.
     Вилли  пропустил их вперед,  запер  дверь  и поспешил снова  возглавить
процессию. Он,  улыбаясь, подошел  к  Гассо, а  тот  шагнул  навстречу вдоль
письменного стола. Но напрасно Вилли ждал ответной улыбки.
     - Мы взяли его, мистер Гассо. Мы взяли  его запросто. Сцапали прямо  на
улице. Привезли вам.
     Гассо не обратил на  Вилли внимания. Вилли закашлялся. Что-то очутилось
во рту, но  Вилли не знал,  понравится ли мистеру Гассо,  если он сплюнет на
пол, и он сглотнул.
     Гассо  разглядывал  того, кто стоял посередине. Римо  Барри. По виду не
скажешь, что он  способен  наделать столько неприятностей.  Римо  Барри  тем
временем оглядел склад - потолок, пол, стены, - а потом повернулся к Гассо.
     - Какую смерть выбираешь? - спросил Гассо.
     - А чего ради  мне умирать?  Но, если  вы и дальше  будете на меня  так
смотреть,  я  умру  от ужаса. Своим видом  вы  можете испугать  человека  до
смерти. Как  это вы добились такой волосатости на  всем теле? Вы эту  шерсть
подкармливаете, что ли?
     Вилли-Сантехник   и  Стив  Лиллисио   стояли  безмолвно.  Нехорошо  так
разговаривать с  мистером Гассо. Может, Гассо  их отпустит?  Не хотелось  бы
видеть, что случится с этим писакой.
     А тот продолжал:
     -  В музее  естествознания знают о вас? Я  к  тому, что  нехорошо, если
Маргарет Мид не в  курсе. Такие, как вы, водились, разве что, в пещерах. Что
же это у вас на зубах  волосы не растут? Однажды на выставке  я видел что-то
похожее и готов поклясться, у того на зубах росли волосы.
     Гассо  собрался  что-то сказать, губы  его  шевелились. Вилли-Сантехник
надеялся,  что  он скажет "Ладно, Вилли,  иди домой. Ты отлично поработал, а
теперь иди домой и оставь меня с глазу на глаз с этим типом".
     Но Гассо заговорил с писакой:
     - Я спросил, какую смерть ты выбираешь?
     Римо посмотрел на стол и увидел салфетку.
     - Гляньте!  -  сказал он. - Салфеточка! -  Он  взял  клубок и крючок. -
Очень  красиво   получается.   Правда,   приятель,   совсем   неплохо.   Еще
попрактикуешься  и сможешь продавать их. Хорошо,  когда  такие, как ты, сами
зарабатывают  на  жизнь. Чувствуешь  себя хоть на что-то способным?  Гораздо
лучше, чем сидеть на чужой шее.
     Он наклонился к Гассо. - Ну же,  - прошептал  он. -  Расскажи. Как тебе
удалось отрастить такую шерсть? Я никому не скажу. Это же не парик? Парик на
все тело  -  это чересчур.  Может,  это  какая-то  растительность  с  другой
планеты? А когда бежишь, коленкам от нее не больно? А у тебя есть колени?  С
виду не скажешь.  Я к  тому, что запястий  у тебя вроде нет,  а  вот  насчет
коленок не берусь судить.
     Он  повернулся  к  Вилли-Сантехнику.  - Может  ты знаешь? Есть  у  него
коленки? Это очень важно, поэтому сначала подумай, потом отвечай.  Если нет,
значит это новый вид  животных. Мы можем на нем  заработать.  Представляешь?
Новый вид!
     Меньше  всего  на  свете Вилли хотелось  быть втянутым в  этот безумный
разговор. Еще  ему очень  не хотелось случайно улыбнуться.  Не хотелось даже
подать вид, что он слушает.
     Пришлось быстренько пошевелить мозгами:
     - Заткнись! Мистер Гассо задал тебе вопрос.
     - Вопрос?  Ах да, о том, как я хочу умереть? - Римо повернулся к Гассо.
- Пистолет - это неинтересно, а ножом ты можешь порезаться и повредить себя.
А  мне  бы  этого  не  хотелось, по крайней мере до  тех  пор, пока тебя  не
осмотрят специалисты из музея.
     Римо пожал плечами. - В общем-то мне все  равно. Как насчет дубины? Ваш
брат дубинами дерется?
     Вилли-Сантехник наблюдал. Гассо собрался заговорить. Может, он  наконец
отпустит Вилли. Гассо заговорил, но опять он обращался к Римо Барри:
     - Парню, который так со мной разговаривал, я вырвал  руки.  После этого
он уже не шутил.
     - Догадываюсь, - сказал Римо.
     - Но для тебя я припас кое-что поинтереснее.
     - Да? Что же это?  -  Римо пощелкал пальцами. -  Знаю. Ты подаришь  мне
салфетку.  Которую  сам связал. Очень мило с твоей стороны,  дружище.  Знаю,
какая пропасть времени на это уходит у таких, как ты, ведь пальцы вас  плохо
слушаются. Преклоняюсь перед твоим усердием.
     Гассо снова заговорил:
     - Вилли,  иди.  И ты,  Лиллисио,  -  и, обращаясь к  Вилли,  добавил: -
Возвращайся утром, соберешь, что от него останется, и выбросишь куда-нибудь.
     Он замолчал ненадолго, а потом спросил: - Пистолета у него нет?
     - Проверил, мистер Гассо, - ответил Вилли-Сантехник. - Нет.
     -  Ладно,  проваливай. Этот шут  сейчас заговорит и расскажет, кто  его
прислал.
     Покидая  склад, Вилли  и Лиллисио  установили мировой рекорд  скорости.
Когда дверь за ними  закрылась, Гассо полез в карман и  достал оттуда медный
ключ.
     - Это  ключ  от дверей. Если сумеешь у меня его отобрать,  ты  выиграл.
Тогда можешь уйти. - И он спрятал ключ в карман.
     Римо сказал:
     - А я и не собираюсь его у тебя отбирать. Сам отдашь.
     - Как это? - удивился Гассо.
     - Чтобы прекратить боль.
     Гассо  ринулся вперед. Его  руки,  точно мощные стволы, обхватили грудь
Римо.
     -  Сперва я  слегка выдавлю из  тебя сок, малыш, - промычал Гассо. -  А
потом, сдеру с тебя шкуру, как кожуру с апельсина.
     Он сцепил пальцы за спиной Римо и сжал его в смертоносном объятии. Сжал
изо  всех  сил: после  этого  у клиента  обычно  ломились ребра, и  он терял
сознание.
     Римо завел  руки  за спину и сомкнул  пальцы на руках Гассо там, где  у
нормальных  людей  бывают  запястья. Сконцентрировался  на руках:  для  него
сейчас  больше ничего не  существовало -  и  вспомнил  одно из  бесчисленных
заклинаний  Чиуна: "Я - Шива, Дестроер, Я несу смерть и разрушение миров." И
начал разжимать руки Гассо.
     Сцепленные пальцы  заскользили  и  разжались,  и  руки Гассо разошлись.
Такого с ним  никогда  не случалось. Гассо взревел, попытался снова  сцепить
руки,  но этот негодяй, этот Барри  мешал ему и  постепенно,  как гигантская
машина, раздвигал руки Гассо,  пока они не оказались разведенными в стороны,
а этот мерзавец Римо улыбался и  продолжал  давить. Гассо  почувствовал, что
мускулы  плеч  уже  не  выдерживают  нагрузки,  они стали  рваться,  и  руки
выворачивались  из  суставов. Боль  была адской, и Гассо закричал,  закричал
так, что  эхо,  разлетевшись по всему помещению пустого  склада и резонируя,
становилось все  громче,  пока не вырвалось  наружу, где Вилли-Сантехник как
раз закрывал дверцу своего "эльдорадо".
     Вилли замер, услышав крик,  но потом  захлопнул  дверцу. Он старался не
сболтнуть лишнего, опасаясь, что Лиллисио настучит на него, и сказал только:
     - Жаль бедолагу. Но нечего было издеваться над мистером Гассо.
     И Вилли быстро укатил. Он не хотел больше слышать эти крики. Ему велено
было вернуться утром, чтобы  прибрать останки, и его уже  сейчас мутило  при
мысли о том, что ему предстоит увидеть.
     Бедный Римо Барри.



     В  человеческом теле двести шесть костей. Дон  Доминик  Верильо  помнил
много  такого  рода фактов, благодаря  чему  слыл  среди мафиози  эрудитом и
культурным человеком.
     Дон Доминик считал, что с логикой  у него все  в порядке  и,  поскольку
Гаэтано Гассо - несмотря на свою внешность - был человеком, следовательно, и
у Гаэтано Гассо в теле тоже было двести шесть костей.
     И каждая была сломана.
     Дон Доминик  Верильо не был человеком набожным.  Это правда, что каждое
воскресенье и по церковным праздникам он ходил в церковь, но это было своего
рода  капиталовложение.  Он ведь был  главой своей общины, а  следовательно,
должен был вести  подобающую жизнь.  Быть богобоязненным и набожным. В своем
настоящем бизнесе, где он был капо мафиози, репутация  религиозного человека
иногда оправдывала  ужасные вещи, которые он делал сам или приказывал делать
другим.
     Так  что истинным  христианином  он  не был.  Но сейчас, глядя на тело,
которое раньше было Гаэтано Гассо, он перекрестился.
     Всего  пятнадцать  часов назад  тело  это было мускулистым и сильным, а
сейчас  напоминало  желе,  медленно  растекающееся  внутри  мятой  оболочки,
напоминающей по форме человеческое тело. Мешок с кашей.
     Руки были раскинуты в стороны,  и  там,  где  они  обычно  сгибаются  в
суставах   под  углом,  образовывали  плавную  дугу,  так  как   кости  были
переломаны. И переломаны. И еще раз переломаны.
     В таком же виде  были ноги, ребра  и  череп. Но  не это  заставило дона
Доминика Верильо прочитать молитву и перекреститься.
     Из середины  лба Гассо,  наподобие  жуткой антенны,  торчал  серебряный
крючок для вязания, пронзивший кость и вошедший в мозге невообразимой силой.
Но и не из-за этого дон Доминик Верильо бормотал слова молитвы.
     Он обратился к Богу - если только где-то еще оставался никем не занятый
Бог, который может помочь, - по другой причине.
     Гаэтано Гассо был  совершенно  голым. Пах  был аккуратно  прикрыт белой
салфеточкой его собственного изготовления. Ее белый цвет должен был бы резко
выделяться на фоне черных волос, покрывавших тело Гассо от головы до пят, но
волосы Гассо больше не были черными. На голове, плечах, груди, животе, ногах
и руках они стали седыми. Белыми как снег.
     Дон  Доминик  Верильо молился,  чтобы  Господь  не посылал никому такой
смерти. Даже для Гаэтано  Гассо, чудовищного  убийцы,  это  слишком жестокое
наказание.
     Рядом с Верильо стоял Вилли-Сантехник,  который,  обнаружив утром тело,
позвонил  Верильо  и  попросил приехать на склад. Вилли  что-то бормотал,  и
Верильо увидел, что он перебирает четки, бормоча молитвы.
     Он хотел было приказать, чтобы Вилли  замолчал, но передумал. Гассо.  А
те  трое,  которые отправились вчера на квартиру  к Римо Барри, чтобы выбить
информацию из старика-китайца, как в воду канули.
     С чем  им  пришлось  столкнуться?  Может,  Вилли правильно делает,  что
молится?
     Дон  Доминик Верильо ехал  в своем  "линкольн-континентале" в центр,  к
себе в офис, находившийся  в здании Торговой палаты,  не переставая задавать
себе эти вопросы.
     Он продолжал думать об  этом, проезжая  мимо церкви святого Александра,
старого католического собора, архитектор которого, видимо, старался привлечь
к нему внимание людей, придав ему форму византийского храма.
     Увидев счетчик платной стоянки, Верильо подъехал к тротуару и осторожно
припарковался. Он бросил десять центов в прорезь счетчика и вошел в церковь.
Внутри  было прохладно.  Благодатная свежесть после зноя, раскалившего город
несмотря на  раннее утро.  Дон  Доминик  Верильо  проскользнул в  проход меж
скамеек в  задних рядах, встал на  колени и воззрился на алтарь, который  он
пожертвовал церкви святого Александра в память о матери.
     Полоумная  дочь  старика  Пьетро  предупреждала  его. А ведь  она почти
всегда оказывалась права. Разве не предсказывала, что он женится, а его жена
потом умрет? Откуда она знала, что у него есть дочь, ведь это никому не было
известно.  А теперь говорит, что он  идет против Бога. Неужели? И существует
ли на самом деле Шива-Дестроер?
     Он  вспомнил о Гассо,  поседевшем,  превращенном  в месиво, и губы  его
принялись шевелиться, бездумно, как в детстве, выговаривая слова.
     - Отче наш, иже еси на Небеси, да святится имя Твое...
     Он  смотрел,  не  отрываясь,  на алтарь,  пожертвованный им  алтарь,  и
надеялся,  что  Господь  этого  не  забудет. Он  пытался сосредоточиться  на
Христе,  изображенном там, но словно ослеп - не  видел  ничего,  кроме  тела
Гассо, да еще лиц тех троих, что исчезли вчера.
     -  Да  пребудет воля Твоя,  да  приидет Царствие Твое... Воля Твоя? Чья
воля?  Верильо  вспомнил  другое  лицо,  лицо  тележурналиста,  Римо  Барри,
улыбающееся, с жесткими  чертами. Даже если он Бог, он не мой Бог, и тут ему
не место. И вообще, какой он Бог? Старушечьи фантазии!
     Но Гассо...
     - И не введи нас во искушение...
     Верильо  смотрел  на  распятие в глубине  алтаря.  Иисус, слышишь меня,
может, я  не  самый  идеальный  человек,  но  ведь кто лучше? Алтарь. Летний
лагерь.  Ковры для монастыря.  И будет еще  больше, Иисус.  Еще больше. Если
дело  наладится.  Если  пришелец  одержит верх, Господи, то больше  не будет
ничего. Если он заставит всех поверить в  себя,  то все от тебя  отвернутся,
Господи.
     - Но избави нас от лукавого...
     Дон Доминик Верильо  смотрел  на  распятие,  ожидая  знака,  что сделка
заключена, но ничегошеньки не увидел.
     В  дальнем углу церкви стоял преподобный отец Магуайр,  осматривая свои
владения.  Он  служил  настоятелем в  четырех  церквях, одна  величественнее
другой, эта же была просто великолепной.
     Странно.  Все  вокруг считают,  что Гудзон - гнездо  мафиози,  воров  и
игроков. Какая несправедливость, думал отец Магуайр.
     Жители Гудзона построили замечательные храмы и аккуратно посещали их по
воскресеньям  и церковным праздникам. Пока ему  не доказали  обратного, отец
Магуайр принимал своих прихожан  за тех, за кого  они себя выдавали.  Вон, к
примеру,   мужчина  в  последнем  ряду.  Человек,  видимо,  уважаемый.  Храм
посещает, наверное,  каждый  день. Отец Магуайр попытался угадать,  кто  он.
Солидный,  уравновешенный,  набожный,  но  чем-то  обеспокоен.  Да,  тревога
сквозит в каждой морщинке вокруг глаз. Губы шевелятся, но произносят они  не
слова молитвы.  Он обращается прямо  к Богу: люди с тревогой на  сердце чаще
всего поступают именно так.
     По рукам, Иисус, или нет? Неужели Ты уступишь и допустишь, чтобы явился
самозванец,  прикинувшийся Тобой?  Это очень важно. Если Ты -  это не он, то
огромные  деньги пойдут  по  другому  адресу.  А скольким вдовам, сиротам  и
беднякам это  принесет горя! И все из-за тебя. Решай, Иисус. Я не могу здесь
целый день прохлаждаться.
     Отец Магуайр  покачивал  головой, наблюдая за мужчиной  в  заднем ряду.
Губы  его шевелились, и, хотя в церкви было прохладно, с  него градом  катил
пот. Он  был взволнован.  Спорил о чем-то с  Господом Богом. Это  опасно для
души и для веры.
     Преподобный  Магуайр  был деятельным слугой  Господа. Он верил в пользу
газет, которые издавал Союз молодых католиков, в пользу Лиги игроков в кегли
и театральных представлений, полагая их средством для достижения цели, но не
самоцелью. А целью  его были  измученные  души измученных  людей, таких, как
этот приличный господин в последнем ряду.
     Отец Магуайр направился к  Верильо  и сел рядом, положив руки на спинку
сиденья  перед  собой.  Когда  Верильо  посмотрел  на него, преподобный отец
улыбнулся, наклонился к нему и прошептал:
     -  Не отчаивайтесь, сэр.  Пути Господни неисповедимы, но Он творит свою
Божию волю.  И нам не дано знать, как. И нам не дано  узреть Его  пути.  Нам
довольно  знать,  что  тот, кто выполняет волю Божию,  остается  с Христом в
вечности,  какие  бы  силы ни  противостояли  ему.  Добро побеждает  зло,  -
закончил отец Магуайр и улыбнулся.
     Верильо уставился на него. Отец  Магуайр  продолжал  улыбаться. Верильо
поднялся  и   протиснулся  мимо  священника  к  проходу.  Он  быстрым  шагом
направился к выходу и сбежал по широким ступеням храма.
     Дон  Доминик  Верильо  гордился тем,  что  никогда не  совершал  глупых
поступков.  По  дороге  к  офису он еще  раз  напомнил  себе об  этом. Когда
менялись времена, он менялся вместе с ними. Когда пора было нанести удар, он
наносил его. Но сейчас надо было бежать, и он решил скрыться.
     Он нетерпеливо  притопывал ногой, поднимаясь в безлюдном  лифте в  свой
офис  в  здании Торговой  палаты; здороваясь  с  секретаршей,  он  попытался
принять беззаботный, дружелюбный вид.
     - Ни с кем меня пока не соединяйте, - предупредил он.
     У себя  в  кабинете он отодвинул в  сторону  одну из висевших на  стене
картин. Полотно Евы Флинн. Это была одна из причин, почему надо бежать, а не
умирать:  Ева Флинн изображала жизнь такой,  что стоило жить. Он набрал  три
цифры на замке  сейфа и открыл  дверцу.  Внутри еще один замок.  Прежде  чем
прикоснуться к наборному  диску, он  подошел к письменному столу  и нажал на
кнопку, отключив сейф от электросети, а потом вернулся и набрал нужный код.
     Он  открыл  свой  пустой "дипломат"  и начал  аккуратно перекладывать в
чемодан содержимое сейфа: деньги и документы. Документы представляли большую
ценность,  потому что  по ним было  видно, кому  подчинялся Верильо, а этого
человека  следовало защитить любой ценой. Чего бы это  ни стоило. Даже ценой
поединка с Шивой.
     Деньги. Что ж, наличные деньги, они и есть наличные, даже  когда у тебя
есть миллионы. Неплохая мысль держать немного деньжат под  рукой, на  всякий
случай,  подумал Верильо,  складывая  в  "дипломат"  пачки  по десять  тысяч
долларов.
     Он запер  сейф и только начал  рыться  в верхнем ящике стола, как вошла
секретарша и с улыбкой произнесла:
     - Мистер Верильо. Снова  этот Шива. Разрушитель миров. Хи-хи!  Говорит,
что у него важное дело.
     Верильо тяжело опустился в кожаное кресло.
     - Пусть минутку подождет. Сейчас приму.
     Она закрыла дверь, а  Верильо вытащил документы из "дипломата" и бросил
в машинку для уничтожения бумаг под  столом. От Верильо он ничего не узнает.
Дон  Доминик не  поставит  своего шефа под удар. Все документы из сейфа были
уничтожены, и Верильо почувствовал облегчение.
     Из  верхнего  правого  ящика  он  достал  револьвер  тридцать  восьмого
калибра,  прокрутил  барабан. Заряжен. Он ощущал  на  ладони его  прохладную
тяжесть, улыбаясь своим мыслям.
     Когда в  последний раз он держал в руках оружие? Как давно он наверху и
стрелять  приказывает другим?  Он  испытывал  к револьверу  нежность, как  к
старому, доброму другу - лежит себе на ладони, тяжелый, смертоносный.
     Десятки  раз  он делал свое  дело.  Сделает и  сейчас. Верильо  пытался
припомнить, скольких  он  убил, но не смог: прошлое забылось. Он  сейчас был
вроде проститутки, ставшей  кинозвездой и  забывшей, где ее бордель. Забыл и
все. Забыл, что  такое  насилие,  но оно все равно существовало. Взвел курок
своего старого верного друга и стал ждать.
     Скоро  раздался стук  в  дверь.  Верильо  выпрямился  в  кресле,  дверь
отворилась: на пороге стоял Римо Барри.
     - Верильо, я не могу ждать целую вечность.
     Верильо, как всегда, очень осторожно  и  очень четко  поднял револьвер,
убедился, что он  направлен  в цель и нажал  курок. Лишь на долю секунды  он
ощутил  какой-то   дискомфорт,  и  верхняя  часть  его   черепа  разлетелась
вдребезги. В эту долю секунды, перед тем, как все остановилось, он попытался
улыбнуться Римо и сказал про себя: "Во имя Отца и..."
     Секретарша   пронзительно  закричала  и  потеряла   сознание.  Римо  не
подхватил ее, и  она грохнулась на пол,  а он направился к столу. "Дипломат"
был открыт, но в нем лежали только деньги. Римо пошарил под столом и ощутил,
что машинка для уничтожения бумаг еще теплая. Верильо ничего ему не оставил.
     Он взглянул на деньги. Пачки, пачки, и  в каждой -  по десять тысяч. Он
попытался прикинуть,  сколько же нужно было  для  этого  продать наркотиков,
сколько жизней изуродовано и загублено  той самой иглой, что  делала  деньги
для Верильо. Он представил себе вереницу людей - наркоманы, дети, умирающие,
мертвые. Верильо  - обезглавленный  труп,  лежащий перед ним  на  полу, - не
вызывал сочувствия. Римо набил карманы деньгами. Потом подошел к секретарше,
привел  ее в чувство, усадил  в кресло  у  ее  стола  и  посоветовал вызвать
полицию. И ушел.
     Оказавшись внизу,  Римо  подумал -  неужели конец истории? Кончилась ли
она со смертью Верильо? Пожалуй, нет. Где-то  прячут горы героина, и пока он
есть, его будут стараться продать. Будут сражаться из-за него, убивать из-за
него, а значит он, Римо Уильямс, Дестроер, будет нужен.
     Римо шел  по  улице  и  размышлял.  Позади  послышались  звуки  сирены:
наверняка машины направлялись по  вызову в офис Верильо. Так он шел, пока не
оказался перед  очень  красивой  церковью. Повинуясь  внезапному порыву,  он
вошел.
     Церковь была богато украшена  лепниной и  орнаментом,  внутри она  была
такой  же   красивой,  как  и   снаружи.  Скамьи,  похоже,  ручной   работы,
великолепный  алтарь  прославлял  Иисуса  и  Всевышнего. Воздух  церкви  был
пропитан  любовью и  поклонением, и  Римо подумал:  хорошо  тем, у кого есть
боги, которых они любят.  Он нащупал  в  кармане деньги  и, увидев в глубине
церкви  молодого  лысеющего  священника, подошел к  нему, достал  деньги  из
кармана, положил их на столик и сказал:
     - Это вам, отец. На дело Господне.
     Римо повернулся и вышел, а преподобный отец Магуайр  улыбнулся.  Не зря
он ждал знамения божьего.



     Но наркотик расползался.  Десять фунтов привезли в Канзас-сити, и Гризи
Руссо снизил  цену,  чтобы  избавиться  от  конкурентов. Оттуда  же,  откуда
прибыла эта партия, привезут еще и еще.
     И  в Вегас  просочилось несколько фунтов: по казино и борделям поползли
слухи - цены падают. Независимые торговцы, прознав об  этом, начали метаться
в поисках того, кто контролировал цены.
     Такие  же  сообщения  поступали из Сен-Луиса,  Филадельфии,  Атланты  и
Чикаго.  Наркотик  просачивался  пока  тонкой  струйкой..., всего  несколько
фунтов..., вывозят, верно, на частных машинах..., но все-таки вывозят.
     Струйка  превратится  в  ручей,  затем - в поток, а  когда он  вырвется
наружу и захлестнет большие города Америки, вот тогда-то и настанет звездный
час наркомафии, а шанс Америки переломить хребет торговле наркотиками  будет
упущен.
     Союзники  Америки были  в  бешенстве. Франция собиралась взять операцию
под  свой контроль,  а  теперь  выражала  многозначительные  сожаления,  что
Америка совершила грубейшую ошибку. Великобритания и Япония присоединились к
Франции.  То,  что  произошло в Америке,  произошло и  в  этих странах.  Они
мечтали уничтожить торговцев наркотиками. Если Америка не справилась, что ж,
они будут полагаться на собственные силы.
     Был  полдень. Римо  вернулся в  свою нью-йоркскую квартиру  и  позвонил
Смиту.
     - Верильо мертв, - сказал Римо.
     Смит не выказал интереса.
     - Вы нашли героин?
     - Нет еще.
     - Нет? Чего же вы дожидаетесь?
     - Жду, когда вы в компании с дурацким детектором Дика Трейси обнаружите
его.
     -  Перестаньте острить. Наркотик непонятным образом появился  на рынке.
Пока маленькие партии. Но мы должны найти основной источник поставки.
     - Разве смерть Верильо не положит этому конец? - спросил Римо.
     - Пользуйтесь серым веществом. На пять минут, а потом кто-нибудь другой
возьмется за дело. Ваше дело найти тайник. И побыстрее. Пошевеливайтесь.
     - Спасибо за совет.
     - Ради разнообразия прислушайтесь к нему.
     Началось соревнование, кто быстрее бросит  трубку, и Смит победил. Один
- ноль в его пользу.
     Римо   оглядел  комнату.  На  кушетке  гора  снаряжения,  купленного  в
спортивном  магазине  на обратном  пути домой. Чиун  упрямо  делал вид,  что
ничего не замечает. Он все еще сердился на него, потому что Римо накануне не
явился на ужин, а ведь Чиун приготовил омары специально для него.
     Чиун сидел на полу и смотрел сериал о Майроне Бризбейне, психиатре.
     - Чиун.  Тебе придется помочь  мне  избавиться от этих трупов. В  ванну
войти невозможно, жуткая картина, лед уже не помогает.
     Не отрываясь от экрана, Чиун что-то буркнул.
     Римо расслышал только: "мои сосуды... давление".
     - Эй, Чиун, черт тебя подери! - сказал Римо.
     - Я для этого слишком стар.
     - Как убивать - так молодой, - сказал Римо.
     - Тише! - произнес Чиун, подняв палец и не сводя глаз с экрана.
     Римо пробурчал что-то о вероломстве  азиатов, особенно корейцев, поднял
тяжелый сверток и понес в ванную комнату. Чиун высунул язык ему вслед.
     Римо оглядел три трупа, сваленных в ванну и засыпанных толченым льдом.
     Ворча, он бросил свою ношу  на пол, разорвал  толстую бечевку,  которой
был перевязан сверток, и достал оттуда три больших брезентовых вещевых мешка
и три "зимних" костюма для аквалангистов.
     Он выволок  из ванны тело, лежащее сверху, положил  на кафельный пол  и
принялся надевать  поверх костюма мертвеца черные  резиновые  штаны, а потом
черную резиновую рубаху с рукавами. Наглухо застегнув и то,  и другое,  Римо
натянул на труп резиновую шапочку и резиновые бахилы, после чего засунул его
в мешок, прикрыл сверху полотенцем, чтобы не  было видно,  что там  лежит, и
запер мешок на висячий замочек.
     То  же самое  он  проделал с  двумя другими  трупами. Когда он закончил
работу,  светло-голубой пол был залит месивом из воды и льда, но  трупы были
аккуратно запакованы в брезентовые вещевые мешки армейского образца.
     Римо прислонил их к раковине и вышел в гостиную.
     - Ну теперь-то ты мне поможешь? - спросил он Чиуна.
     Чиун притворился, что спит.
     Римо понял, что проиграл.
     - Когда в  следующий  раз убьешь кого-нибудь, сам  избавляйся от трупа.
Знать тебя больше не знаю.
     Глаза Чиуна были по-прежнему закрыты, и Римо произнес громко:
     - Спящий человек не  может смотреть телевизор. Нечего электричество зря
тратить, - подошел к телевизору и выключил его.
     Потом  он  вернулся в ванную комнату, взвалил один мешок  себе на плечо
так, чтобы на плечо приходилась талия трупа,  взял в каждую  руку по мешку -
за ручки посредине - и вернулся со всем этим в гостиную. Телевизор опять был
включен.
     Главное  -  правильно  передвигаться.  Римо  слегка  раскачивал  мешки,
которые нес в  руках и на плече. Они все время должны находиться в движении,
чтобы не  повиснуть мертвым грузом -  тогда он  не ощутит тяжесть в шестьсот
фунтов.
     Внизу привратник  смерил  его удивленным взглядом, но  остановил такси.
Таксист не вызвался помочь ему, так что пассажир сам  затолкал свой странный
груз на заднее сиденье.
     - Аэропорт Кеннеди, - сказал он.
     Таксист заворчал,  потому  что чаевых за  одну дальнюю  поездку  всегда
получаешь  меньше,  чем  за  несколько  коротких.  В  пути  он  поделился  с
пассажиром своим  видением хорошей жизни: земля была бы неплохим  местечком,
если  бы не евреи, латиноамериканцы, итальянцы, негры и  поляки. Мистер,  вы
случайно  не   еврей   или   итальянец?  Неполноценные  народы   делают  мир
несовершенным. Лень - генетическое свойство этих типов.
     Он остановился у входа компании "Истерн эйрлайнз", как ему было велено,
причем  опять не  стал  помогать  пассажиру, который  вышел,  прихватив один
мешок, и велел  подождать. Таксист наблюдал  в окно.  Пассажир купил  билет,
сдал свой мешок в багаж, потом вышел из здания аэропорта и сел  в такси. Они
поехали к билетной кассе  "Нейшнл эйрлайнз" -  она была  неподалеку, поэтому
таксисту не предоставилось возможности пофилософствовать насчет лентяев всех
наций, кроме его собственной. Они подъехали, парень снова сам  вытащил мешок
и пошел в здание аэропорта, где купил билет,  заплатив наличными, сдал мешок
в багаж и снова сел в машину.
     Следующая  остановка  -  у   авиалиний  "Ти-Дабл-ю-Эй".  Пассажир  взял
последний мешок,  купил билет и  сдал  мешок в  багаж.  Таксист  на  секунду
отвлекся, а когда  снова стал искать взглядом  своего пассажира, того и след
простыл. Он  подождал, но  пассажир не  возвращался,  и  пришлось вылезти из
машины. Не было его ни на тротуаре, ни внутри здания, ни в зале ожидания, и,
проклиная всех  евреев, итальяшек и латиносов,  таксист  пошел выяснять, что
случилось с мужчиной, который сдавал в багаж вещевой мешок.
     - А, мистер Гонзалес? - спросил  клерк, заглядывая в лежащий перед  ним
листок. - Он торопился на самолет, вылетающий в Пуэрто-Рико. Просил передать
вам, если вы  станете о нем  справляться,  что  в следующий раз непременно с
вами рассчитается.
     Но   человек,  выдававший  себя  за  мистера  Гонзалеса,  не   летел  в
Пуэрто-Рико.  Он сидел  на  откидном сиденьи  вертолета,  направляющегося  в
Ньюарк.
     Вещевой  мешок,  принадлежавший  мистеру  Гонзалесу, загрузили в  брюхо
самолета,   летевшего   в  Сан-Хуан.  Другой  мешок,  точно  такой   же,  но
принадлежавший  мистеру  Ароновичу,  погрузили  в хвост самолета, летящего в
Анкоридж.  А третий, багаж мистера Ботичелли, был уже в самолете, вылетающем
в Чикаго.
     Но  ни  в  Чикаго,  ни  в  Сан-Хуане, ни  в  Анкоридже  ни Гонзалес, ни
Аронович, ни Ботичелли не придут за своими мешками. Мешки простоят несколько
дней, а может, недель, пока сквозь резиновые костюмы не начнет просачиваться
запах,  и тогда  полицейские трех городов  станут  ломать  голову  над  этой
"воздушной" загадкой.
     Они, конечно, все  вверх дном  перевернут, но к тому времени дело будет
закончено,  -  думал Римо Уильямс, известный ныне под именем Римо  Барри,  а
иногда под именами Гонзалес, Аронович и Ботичелли. Он сидел у окна вертолета
и  глядел  вниз на  зеленые  луга.  Снижаясь,  вертолет зашел на  посадку  в
аэропорту Ньюарка.



     "Погребальный зал" Конвелла находился на  неприметной маленькой  улочке
Гудзона, позади супермаркета, в  старом доме времен революции, где на заднем
дворе  рос гигантский  дуб,  под которым  Джордж Вашингтон  однажды проводил
военный совет.
     "Погребальный зал" Конвелла обслуживал только настоящих американцев, не
в традициях  фирмы было  хоронить  итальянцев.  Но Доминик Верильо  - другое
дело.  Если на то пошло,  господин  Верильо почти  и  не  был  итальянцем  и
католиком.
     Он   был  другом  мэра   города,  интересовался  культурой,   занимался
благотворительной  деятельностью, а также трудился на социальной ниве. Он же
не виноват, что родился в  итальянской семье. Бедняге,  должно  быть, трудно
было решиться на самоубийство, но слишком тяжел был стресс, он слишком много
трудился  -  исключительно на благо  рода человеческого, можете быть в  этом
уверены,  -  а  потому  им  займутся  у  Конвелла.   Из  мэрии  по  телефону
предупредили,  что  ритуал прощания  следует  провести  сегодня же,  а  сами
похороны назначены на завтра.
     Доступ к телу был открыт во второй половине дня - официальной  панихиды
не было. К  зданию подъезжали господа в машинах, в больших черных лимузинах,
господа  с жесткими  лицами. Они преклоняли колени  перед закрытым гробом, в
котором покоилось  тело Доминика Верильо. Осенив  себя крестом, они покидали
зал. Почти каждый много бы отдал, лишь бы узнать, что сталось с его авансом,
заплаченным за героин.
     Те  же  господа  присылали  цветы:  цветами  была  завалена  не  только
маленькая часовня, где лежало  тело Доминика Верильо,  но и весь первый этаж
здания  погребального  бюро.  Уже  даже  крыльцо было  уставлено  венками  и
корзинами, а они продолжали приходить со всех концов страны.
     Направляясь  сказать  последнее  прости  дону  Доминику, Пьетро Скубичи
оставил свой пакет  с  перцем в  машине.  Да,  все не  так, как было раньше.
Раньше они бы непременно собрались  все вместе в ритуальном зале и  взяли бы
все  хлопоты на себя. Сняли бы целиком  отели для  тех, кто  решил проводить
отлетающую душу дона Доминика.
     А  сегодня?! Пьетро  вздохнул. Это невозможно.  Полицейские с камерами,
подслушивающие  устройства,  шпики  на  каждом  шагу,  так  что  друзья дона
Доминика могут лишь на минутку задержаться у гроба. Мир изменился. Наверное,
правильно решили поторопиться, чтобы полиция не надоедала прощающимся.
     Но все же лучше было бы препроводить дона Доминика в объятия Всевышнего
должным образом. Никто не сомневается, что он попадет к Всевышнему. Разве не
сказала дочь Пьетро Скубичи, что дон Доминик идет против  Бога? Она,  видно,
имела в виду, что он идет к Богу.
     Пьетро  Скубичи преклонил колени перед гробом и стер со щеки слезу. Дон
Доминик Верильо был вдовцом, и,  что бы ни говорила Анджела, детей у Верильо
не было, а  потому  Пьетро не с  кем  было  попрощаться.  Однако с  красивой
женщиной, стоящей  в глубине часовни, он попрощался -  она была  воплощением
горя, не мог же он пройти мимо. Лицо ее было похоже  на те, которые рисовали
этруски. Ее черты напомнили Скубичи кого-то знакомого.
     Она плакала, а когда Пьетро Скубичи похлопал ее  по  плечу, прошептала:
"Спасибо, дон Пьетро". Он пристально поглядел на нее, но так и  не вспомнил,
где  видел  это  лицо.  Сев  в   машину,  он  велел  шоферу  отвезти  его  в
Атлантик-Сити, на конференцию по выборам новой главы мафии. Да,  у него есть
шанс быть избранным. Но у кого героин?
     Скубичи  и  другие  мафиози  приезжали  попрощаться  днем,  а   вечером
состоялось нечто вроде гражданской  панихиды. Были там мэр Хансен, величавый
и   недалекий,  со  своей  дочерью  Синтией,   выглядевшей   по   настоящему
опечаленной, и мать Синтии, смуглая женщина, у которой (это  знали многие из
присутствующих) были сложности с алкоголем. Она, не  переставая, рыдала. Был
также  шеф  полиции Брайан  Дуган,  потому  что, как  ни  крути, Верильо был
известной  фигурой в  городе, а также редактор Хорган  и  преподобный Джозеф
Энтони. В дальнем углу сидел Римо Уильямс и наблюдал за собравшимися.
     Сеньор  Энтони  повторял  свою  речь, произнесенную им в День  Колумба,
переделав ее сообразно случаю. Говорил  о Микеланджело и Леонардо да  Винчи,
Христофоре  Колумбе и  Энрико Ферми. Говорил о Верди,  Карузо,  папе  Иоанне
XXIII и Фрэнке  Синатре.  Он  говорил,  что  среди  этого  величия  служения
человечеству,  прогрессу и красоте  есть место  и Доминику Верильо. Его  имя
стоит в одном ряду с  именами этих  титанов,  а на  другом полюсе -  горстка
гангстеров,  которым некоторые придают слишком большое  значение,  тогда как
сама  вера в их  существование  позорит итальянский народ.  Сказав  это,  он
грозно  взглянул на  Хоргана, который  лично  написал  некролог Верильо, где
намекнул на некую тайну в жизни покойного и, не высказав своего мнения явно,
тем не менее, донес его до сведения читателей, ничего конкретного не говоря.
     Римо наблюдал  за  сборищем со своего места в душной крохотной комнате.
Мэр  Хансен сидел прямо, поочередно изменяя выражение  лица, пользуясь своим
сверхскромным репертуаром  для различных его частей: для  глаз - из колонки.
"а", для рта - из колонки "б". Соответственно  он выглядел то преисполненным
уважения, то задумчивым, то убитым горем, то снова задумчивым.
     Римо внимательно наблюдал за ним.  Он видел его в первый раз, поскольку
Синтия  старательно препятствовала их встрече, и испытывал раздражение,  как
часто бывает  при общении со "слугами народа". Бывает нелегко докопаться  до
того,  что  скрывается за общественным лицом человека, и часто там ничего не
оказывается; в частной жизни он столь же незначителен, как в общественной.
     Тем не менее героин может быть и у него. Нужно выяснить.
     Миссис  Хансен,  настоящая  итальянская  красавица,  по  всем признакам
прямым ходом  идет  к алкоголизму.  Она выглядит великолепно,  но кое-что ее
выдает.  Легкая  дрожь  в  руках,  переминание  с  ноги  на ногу,  загнанное
выражение глаз. Было  заметно, что у нее большое личное горе, но  ее муженек
то ли этого не понимал,  то ли не видел. Она все  время тихонько плакала. Со
смертью Верильо она потеряла что-то!
     Синтия тоже была  здесь, провела тут  весь день и  тоже очень горевала,
горе сблизило ее с матерью. Она  не смотрела на Римо. Возможно, она его и не
видела, но он-то смотрел на нее, чувствуя, как в нем подымается возбуждение.
Интересно, что она будет делать потом?
     Хорган смахивал  на сфинкса. Сидя в первом ряду, рядом с шефом полиции,
он болтал, то и дело улыбался; лишь он  и Дуган были достаточно  умны, чтобы
забавляться происходящим.
     Были тут и другие типы, которых Римо  не знал. Он смотрел  на их лица и
гадал, что связывало их  с Верильо. Наклонившись вперед, он громко спросил у
джентльмена, сидевшего перед ним:
     - Он покончил с собой, так ведь? Как же можно хоронить его в освященной
земле? Что  здесь  делает святой отец? Разве  самоубийство не грех? Ведь  он
прямым путем в ад попадет? Что здесь происходит?
     Внимательно  наблюдая за присутствующими, он  увидел  растерянность  на
лице  миссис  Хансен,  глупость  на лице ее  мужа, ненависть и  гнев на лице
Синтии, возмущение на лицах шефа полиции и редактора.
     В   помещении  появился   еще  один  тип,   кашляющий   без  остановки.
Вилли-Сантехник Палумбо. Он встал в углу  и огляделся. Его глаза встретились
со  взглядом Римо. Римо улыбнулся, а  Вилли отвернулся и выскочил из комнаты
так быстро, что никто не заметил темного пятна, проступившего спереди на его
брюках.
     Кто-то из присутствующих знает  о героине. Римо должен выяснить, кто же
это.
     Вилли Палумбо  уже выяснил. И открытию не удивился. По  правде сказать,
он пока не знал, где  именно спрятан героин, но это потом. Он уже  знал, кто
хозяин, и понял, что это дело само плывет ему в руки.
     Он уже выполнил свое первое задание -  сообщил мафиози в Атлантик-Сити,
что наркотики скоро привезут, и завтра мафиози  всей  страны свяжутся с ним.
Он, конечно,  не будет главарем, он не обольщался на этот счет. Но он станет
человеком,  у  которого  будет ключ к героину, а  это уже  хорошо.  Миллионы
долларов поплывут  к нему. Миллионы.  Женщины. Новые  машины. Что угодно для
души.  -  Но  прежде  всего  он  должен быть уверен,  что у него есть  шансы
наслаждаться всем этим. А значит, надо что-то сделать с Римо Барри.
     Вилли  остановился   у  телефона-автомата  около  "Погребального  зала"
Конвелла и  набрал  номер. Ожидая ответа, он проклинал чертовы мокрые брюки.
После девяти гудков трубку подняли.
     - Полиция Гудзона, - произнес женский голос.
     - Соедините  меня с 235-ым  участком, - сказал Вилли, благодаря судьбу,
что  он звонит не по поводу пожара. Весь мир может сгореть дотла, прежде чем
поднимут трубку в полицейском управлении.
     А Римо ждал у машины, взятой на прокат в аэропорту  Ньюарка, на стоянке
позади "Погребального зала"  Синтию Хансен, чей черный помятый "Шевроле" все
еще стоял тут.
     По узкой дорожке на стоянку заехал  зеленый "Шевроле" с тремя мужчинами
и остановился около Римо.
     Водитель опустил  стекло и  уставился  на Римо. Даже если бы на нем был
неоновый  знак  со  словом  "полиция",  род его  занятий не  стал  бы  более
очевидным.
     - Вас зовут Римо? - спросил он.
     Римо кивнул.
     - Я должен вам кое-что  передать,  -  сказал водитель - рослый седеющий
мужчина с постоянной ухмылкой на лице.
     - Что же? - спросил Римо. Он подошел ближе к машине, делая вид, что  не
замечает, как сидящий на заднем сиденьи человек потянулся к ручке дверцы.
     Тут шофер ткнул в лицо Римо дуло пистолета, а человек с заднего сиденья
оказался за его спиной, приставив свой пистолет к  затылку Римо. Он затолкал
Римо на заднее сиденье машины, держа у затылка пистолет. Шофер рванул машину
с места. Когда  они выезжали со стоянки, Римо увидел, что мэр Хансен с женой
и дочерью медленно спускаются с крыльца. Они его не заметили.
     - Так что у  вас  есть для меня? - спросил Римо, обращаясь к бычьей шее
водителя.
     - Скоро узнаешь, - усмехнулся водитель. - Верно говорю? Скоро узнает.
     Они  повернули  на  главную  улицу  города  и  поехали  направо,  через
несколько  кварталов  свернули  налево,  а  потом  прямо,  по  направлению к
Гудзон-ривер, вниз к заброшенному городскому  причалу, где старые прогнившие
баржи теснили друг друга у обгоревших свай.
     Они выехали на старый  бетонный причал, у которого  стоял на  приколе в
ожидании  ремонта  металлический остов корабля,  обглоданный огнем несколько
месяцев назад.
     Причал был темным и пустым, и, кроме крыс, метнувшихся кто куда, тут не
было ни единой души.
     Полицейский ткнул Римо в бок пистолетом:
     - Выходи, умник!
     Под  дулом  пистолета  Римо послушно  поплелся по  деревянному трапу на
корабль,  в  рубку  на   главной  палубе.  Там  полицейский  толкнул  его  к
противоположной стене.
     Римо повернулся к трем полицейским.
     - Что это все означает, ребята? - спросил он.
     -  Слишком  много от тебя  неприятностей,  - ответил тот,  который  вел
машину.
     - Я всего лишь репортер. Хочу написать очерк, - запротестовал Римо,
     - Эту  байку прибереги  для кого-нибудь другого, - сказал шофер.  -  Мы
хотим знать, кто тебя прислал.  Простой вопрос. Требуется всего лишь простой
ответ.
     -  Я же вам сказал  - журнал  "Интеллигенция". Ежегодник. Я работаю  на
них.
     - А ты что, их эксперт по наркотикам? Странная тема для такого журнала.
     - Это мое задание. Делаю, что мне велено.
     - И мы тоже, - сказал водитель. - Пойми, лично мы против тебя ничего не
имеем.
     Он открыл шкафчик и  вытащил оттуда  паяльную лампу. Подкачал несколько
раз  и поднес  зажигалку. Пламя  вспыхнуло с шипением - голубое,  слабое; он
поставил лампу на пол.
     - Ладно, ребята, держите его.
     Он  вытащил пистолет. Двое других спрятали свои и направились  к  Римо,
отошедшему  в  дальний  угол.  Они схватили  его  за руки. Парень настойчиво
вырывался,  так что все  они  оказались ближе к человеку с  пистолетом,  чем
следовало. Но ничего страшного, они же его держат.
     Вдруг оказалось,  что они его уже не держат,  и  оба почувствовали, как
хрустнули их виски.  Водитель, державший  их  под  прицелом, обнаружил,  что
пистолет у него вырвали и выбросили в проем обгоревшего окна. Секунду спустя
он с шумом плюхнулся в  воду, а в руках у Римо оказалась паяльная лампа.  Он
прибавил пламени.
     Двое  сыщиков лежали на полу  позади Римо,  то ли в беспамятстве, то ли
мертвые. Во всяком случае вели они себя тихо. Римо встал у дверей.
     Он увеличил огонь и пламя зашипело еще громче, пожелтело.
     Римо сказал:
     - Ну что ж, теперь поговорим.
     Полицейский  испуганно огляделся. Не уйти.  Ребята  лежат на  полу  без
движения. Готовы,  наверное. Если бы подобраться к одному  из них и схватить
оружие...
     Римо подошел и встал рядом с лежащими.
     - Начнем  помаленьку,  -  сказал  Римо.  -  Что  вы  знаете  о компании
"Океанский транспорт"?
     - Ничего, - ответил полицейский и начал было: - Никогда не слышал, - но
не смог выговорить: его рот наполнился криком - пламя паяльной лампы обожгло
тыльную сторону кисти.
     - Еще раз, - сказал Римо. - Такой ответ мало вразумителен.
     Полицейский был потрясен.
     - Я видел грузовики один раз, - простонал он - Они съезжали с  причала.
Тогда и видел.  Потом они как сквозь  землю провалились, уехали  куда-то  из
города. Мы искали их, но никто не знал, куда они подевались.
     Римо прибавил огня.
     - Ладно. От кого вы получали приказы?
     - От Гассо.
     - Гассо мертв, - сказал Римо.
     - Я знаю. А теперь - от Вилли-Сантехника. Он  позвонил  сегодня и велел
схватить тебя.
     - А кто его босс?
     - Верильо.
     - Верильо мертв, - сказал Римо. - Кто новый босс Вилли?
     -  Не  знаю,  -  сказал  полицейский  и  вздрогнул,  потому  что  пламя
подобралось ближе  к здоровой  руке. - Кто-то в мэрии. В мэрии всегда кто-то
был.
     - Шеф полиции? Дуган?
     - Нет, этот честный. У него только тотализатор и проститутки, - ответил
полицейский, и Римо понял, что это правда.
     - А как насчет мэра Хансена?
     -  Не знаю, - ответил полицейский.  -  Отпусти меня. Я  стану  на  тебя
работать. Я узнаю, кто  теперь всем заправляет. Я могу тебе помочь. Парень с
мозгами тебе  не помешает.  Знаешь,  как я  наколол  этих,  из управления по
борьбе с наркотиками. Они клюнули на мои нашивки, а я обезвредил их ловушку.
Они были легкой добычей. Я смогу и тебе помочь не хуже.
     Он  с надеждой  посмотрел  на  Римо,  но  тот  никак  не  отреагировал.
Полицейский понял - номер не  удался. Оставался один  выход. Словно  ныряя в
воду, он рванулся к лежащим телам, чтобы вытащить пистолет из пиджака одного
из  них.  Пальцы сомкнулись было на  рукоятке, но  тут рука отказала ему. Он
поднял  взгляд  и  успел  заметить  руку, мелькнувшую  по направлению  к его
запрокинутому лицу.  Больше  он  ничего  не  чувствовал. Лицевые кости  были
раздроблены.
     Римо посмотрел  на  трех  мертвецов,  распростертых на деревянном  полу
рубки, и на мгновение почувствовал  отвращение к себе. Потом  в  его  памяти
всплыл пароход,  фотография молодой наркоманки,  погибшей  из-за наркотиков.
Римо опять взглянул  на трупы людей, которые тоже участвовали в этом грязном
деле, прикрывая торговлю наркотиками. В нем вспыхнула ярость, от которой его
бросило  в жар, и он сделал то, что Римо Уильямс никогда не делал. Он  решил
привлечь внимание к происходящему.
     Бедняга  Скорин,  по  крайней  мере,  погиб  при  исполнении  служебных
обязанностей.  Товарищи по работе отдали ему последние почести.  Его близкие
смогут им гордиться. А эти три свиньи... Римо постарается сделать так, чтобы
город не провожал их в последний путь с духовым оркестром.
     Утром взойдет солнце, и на фоне ранних солнечных лучей проступит черный
остов  корабля. Солнце будет подыматься  в небе,  и станут  видны все детали
корабля. На причале появятся люди и  окинут корабль привычным  и равнодушным
взглядом.  Но потом  кто-нибудь снова посмотрит на корабль  повнимательнее и
обратит внимание на якорь и перекрестится, потому что увидит: на  тупые лапы
якоря нанизаны, будто чудовищные рыбины, трое мертвых полицейских.



     Майрон  Горовиц влюбился. Его девчонка была не просто самой  красивой в
мире,  она  собиралась   его  озолотить,  да  так,  что  ни  одной  душе  на
Пелхэм-Парквей и не снилось.
     Разве не  она  построила ему эту фабрику  по производству таблеток?  Не
исключено, что другой такой нет в мире. Полностью автоматизированная. Ею мог
управлять  всего один человек,  и этим  человеком  был  он,  Майрон Горовиц,
выпускник университета Рутджерса  по специальности  фармацевт-исследователь.
Только  он. Больше  никого на фабрике  не  было,  кроме, конечно,  уборщика,
которого  Майрон  отправил  домой,  и   счетовода,  помогавшего   ему  вести
финансовую документацию.
     Он  предполагал,  что  сегодня  она  придет  сюда  по  какому-то  делу.
Наверное, по  делу, но  на  всякий случай он  проверил готовность  кушетки в
кабинете. Там  было  чисто,  из проигрывателя  лилась  тихая  музыка, стояли
бутылка "Чиваз  Ригл" и два  бокала, так что все было готово на случай, если
представится шанс поговорить не только о делах.
     Ничего особенного в  таких встречах  в  поздний час  не  было, если  не
знать, что в потайном подвальном помещении под  одноэтажным зданием  фабрики
спрятаны  четыре  грузовика  с   прицепами   вместе  с  замерзшими  насмерть
водителями.  Груз  оставался в  полной  сохранности  и  ждал  превращения  в
порошки, таблетки, мази и сироп любой концентрации.
     Четыре  полных   прицепа.  Пятьдесят  тонн   девяностовосьмипроцентного
героина. Пятьдесят  тонн! Американские торговцы  наркотиками продают  восемь
тонн в год. На шесть лет хватит. Пятьдесят тонн. Горовиц сидел на них.
     Пятьдесят тонн. Горовиц частенько занимался арифметическими подсчетами.
Пятьдесят тонн - это сто тысяч фунтов, их будут делить и делить на все более
мелкие порции и разбавлять на каждом  этапе. На черном  рынке розничная цена
фунта героина - сто тысяч долларов. За один фунт. А он сидел на ста  тысячах
фунтов,
     Он знал,  что есть трудности с доставкой. Кругом  слежка и контроль. Но
он уже вывез немного в пузырьках из-под аспирина, немного под видом порошков
для  желудка,  за  последние  две  недели фунтов  сто.  Наркоманы-покупатели
выложат за них десять миллионов долларов.
     Майрон Горовиц  никогда  не задумывался над  моральным аспектом  своего
бизнеса.  Наркотики  -  как  алкоголь.  Малые  дозы  никогда  еще  вреда  не
приносили. Каждому известно, что почти все доктора балуются наркотиками. Тем
не  менее  продолжают лечить,  делать  операции,  принимать роды, и вроде бы
никого  это  не  волнует. В  определенном  смысле  он  делает  добрее  дело:
поставляет их в  очищенном виде, а значит, помогает предотвратить  случайную
смерть  от неочищенных  наркотиков.  Поскольку  товара много,  наркоманам не
придется красть лекарства, а значит, хоть немного снизится преступность.
     Перед  зданием  фабрики  мигнули  фары,  и   он  набрал  номер  местной
электронной охранной службы.
     - Это Майрон Горовиц. Код 36-43-71. Я  открываю  входные  двери фабрики
"Либерти драгс" на Либерти роуд. Отлично. Верно.
     Он  положил трубку  и  направился  к дверям.  Сквозь матовое  стекло он
увидел  знакомый  силуэт  темного  седана,  заезжавшего  за  здание  фабрики
подальше  от  проезжей дороги. Он  подождал немного и,  заслышав звук шагов,
открыл дверь.
     Синтия Хансен быстро скользнула внутрь, и он закрыл дверь.
     Майрон  повернулся и  пошел следом за ней по темному коридору  к своему
кабинету,  где были  зажжены  две  большие  лампы. Идя  позади,  он  не  мог
удержаться и обхватил ее  обеими руками, но она резко остановилась и холодно
сказала:
     - Я по делу, Майрон.
     Он неохотно убрал руки.
     -  Последнее время  ты  только  по  делам  со  мной  и  встречаешься, -
проскулил он.
     - Очень серьезные события, - сказала она, - и я сейчас не в настроении.
Но скоро все станет по-прежнему, - и она выдала ему намек на улыбку.
     Этого было достаточно, чтобы Майрон Горовиц воспрял духом - возродилась
надежда,  что  стерео,   "Чиваз  Ригл"  и  приготовленная  кушетка  возымеют
действие.
     Синтия Хансен вошла в кабинет и выключила  музыку. Поставила  бутылку в
переносной бар и убрала бокалы. Потом взяла стул и села  за письменный  стол
напротив Горовица.
     Она не теряла времени.
     - Груз внизу. Сколько ты можешь расфасовать?
     - Фабрика сейчас работает бесперебойно, - ответил он,  - в разных видах
упаковки пятьсот  фунтов героина в неделю. А как ты его  переправишь? В этом
ведь была проблема, так?
     - Да, в этом. Власти наняли ищейку, и он наделал много неприятностей.
     - Я читал о Верильо. Видно, он  действительно был в тупике, коли разнес
себе башку. А я-то думал, что эти бандюги не способны на такое.
     - Для тебя он мистер Верильо, - сказала Синтия  Хансен.  -  И не думай,
что он был бандитом. Он умер, чтобы не вывести эту ищейку на тебя и на меня.
Заруби себе на носу.
     - Прости, Синтия, - пробормотал Горовиц. - Я не хотел...
     - Ладно,  -  сказала она.  -  Эта ищейка - Римо  Барри. Его должны были
вывести из игры. Я думаю, наши парни  сегодня позаботились  о нем. А я нашла
способ  переправки героина.  Ты точно  сможешь фасовать по  пятьсот фунтов а
неделю?
     - По  меньшей мере  пятьсот, -  сказал он, - очищенный на 98 %  героин.
Знаешь, сколько это стоит? - спросил он.
     - Лучше, чем ты, - ответила она. - На  улице пятьдесят миллионов. Но мы
- оптовики и получим лишь пятую часть. Десять миллионов.
     - Но каждую неделю, - сказал Горовиц. - Десять миллионов каждую неделю.
А мы можем продолжать вечно.
     -  Только будь начеку. Мне пришлось здорово похлопотать, чтобы наладить
все  это.  -  Она  закурила.  -  Я  сообщила  на  места,  что  героин  будет
поставляться по тем  же ценам, того же качества и на тех же условиях. Теперь
я могу гарантировать и доставку.
     - Как? Ведь с нас не спускают глаз.
     - Будем вывозить героин вместе с морковью.
     - С морковью?
     - Да. В грузовиках для перевозки овощей. Не волнуйся, все  будет о'кей.
Надо как можно  скорее  вывезти отсюда  героин,  потом  подожжем это здание,
сравняем с землей, а сами переберемся в какой-нибудь цивилизованный уголок.
     - Вдвоем, - сказал Горовиц.
     - Что? Конечно, вдвоем, Майрон, - ответила она, - Готовь героин и фасуй
его. Я свяжусь с тобой насчет отправки.
     Она загасила сигарету и встала.
     - Синтия?
     - Что?
     - А как насчет сегодня? Ну, пожалуйста!
     - Я уже сказала. Я не в настроении.
     -  Готов  поспорить,  что  ты  наверняка  бываешь  в настроении,  когда
встречаешься с этой волосатой обезьяной, с которой я тебя видел.
     - Нет.  Ничего похожего. К тому  же он мертв. - И  она подумала о Римо,
который теперь тоже  был  мертв, улыбнулась Майрону  и  сказала:  -  Прости,
Майрон. Мне, правда, не до того.
     И быстро ушла. Майрон  смотрел ей вслед,  потом предупредил охрану, что
он  открывает дверь. Держа  в руках трубку,  он  открыл средний  ящик стола,
достал  оттуда  маленький  пузырек  с  наклейкой  "аспирин"  и положил  одну
таблетку в рот. Успокаивает нервы куда лучше, чем настоящий аспирин.



     Первое заявление поступило из Великобритании. Неофициальное, так что  в
случае необходимости его получение можно было отрицать, но недвусмысленное.
     Правительство   Ее    Величества   расценило   неэффективные   действия
Соединенных  Штатов, касающиеся крупной партии героина, как  непростительную
ошибку. А поскольку торговля наркотиками в  Великобритании во многом зависит
от доступности наркотиков на американском рынке, правительство Ее Величества
сочло необходимым защитить свои кровные интересы.
     И вот на Чаринг-Мьюз мужчина с жесткими  чертами лица, похожий на Хоуги
Кармайкла,  положил   на  заднее   сидение  своего  перегруженного  "бентли"
"самостреляющий" портфель и направился в лондонский аэропорт, спеша  на рейс
самолета британской авиакомпании "Би-Оу-Эй-Си" в Нью-Йорк.
     На Елисейских полях целиком и полностью разделяли чувства правительства
Ее Величества. В  конце концов, разве  Франция не предлагала  положить конец
переправке героина  и разве  Белый  Дом не воспрепятствовал  этому? И  разве
беспомощность американцев не угрожает теперь  давним  дружеским отношениям и
сотрудничеству между странами в области борьбы с преступностью?
     Поэтому правительство  Франции отныне считает себя вправе предпринимать
любые шаги, которые сочтет необходимым, чтобы положить конец этой операции с
героином,  и  тем самым  подтвердить в  глазах международной  общественности
репутацию Франции как борца с наркотиками.
     В  Японии тоже  слышали о неприятностях  с большой партией наркотиков и
присоединились к всеобщей панике по  поводу того,  что на черные рынки всего
мира вскоре  беспрепятственно хлынет поток героина.  Из Токио тоже поступило
заявление, естественно неофициальное, относительно того, что "Япония считает
себя вправе предпринимать шаги, которые сочтет необходимыми".
     Доктор  Харолд  В. Смит, руководитель КЮРЕ, читал  сообщения  об этом у
себя в кабинете в санатории Фолкрофт.
     Такие  заявления  предполагали  использование  людских  ресурсов.   Эти
правительства пошлют в Соединенные Штаты своих самых опытных, вооруженных до
зубов оперативников, которые попытаются выследить  героиновую банду. Что они
сумеют  сделать такого, что не удалось  Римо Уильямсу? Только будут путаться
под ногами у Римо.
     Смит снова  просмотрел  донесения. Он  может  известить президента, что
отстраняет Римо от этой операции. Он имеет все основания так поступить.
     Тут  Смит,  сжав губы,  вспомнил фотографии  и  донесения,  которые  он
показывал Римо:  муки и смерть, о которых говорится сухим языком статистики,
дети,  ставшие  жертвой  наркотиков,   сломанные   судьбы,  погибшие   люди,
украденные  и  пропавшие миллионы. Он подумал о своей дочери, которая сейчас
мучительно борется с пагубным пристрастием на ферме в Вермонте, и убрал руку
от телефонного аппарата прямой связи с Белым Домом.
     У  Америки  осталась  одна  надежда.  Только  Римо  Уильямс,  Дестроер,
способен распутать это дело.
     И  мечтая  сохранить добрые  международные  отношения,  Смит взмолился,
чтобы никто из агентов дружественных стран не встал у Римо на пути.



     Дон Доминик  Верильо  нашел  вечное успокоение среди  зеленеющих холмов
кладбища в пятнадцати  милях от города, где еще можно было дышать и где пели
птицы.
     Эскорт из полицейских  мотоциклов  и  почетного  караула  ехал  впереди
похоронной процессии, затем катафалк и машина с цветами. Покойного провожали
сто человек в лимузинах, затем они постояли у могилы ранним росистым утром -
так были отданы последние земные почести дону Верильо.
     Потом все разошлись, и каждый поехал своей дорогой.
     Вилли-Сантехнику Палумбо было велено проводить домой жену мэра,  миссис
Хансен. Она рыдала, не переставая.
     Синтия Хансен поехала вместе с мэром Хансеном в мэрию. Проводив мэра до
дверей его кабинета, она отправилась в свой.
     Крэг Хансен  снял котелок,  который он терпеть не мог,  так как он  его
старил, и, открыв массивные деревянные двери, вошел в кабинет.
     В его кресле, задрав  ноги  на стол, сидел  человек и читал  спортивные
новости в "Дейли ньюс".
     Человек опустил газету и посмотрел на вошедшего мэра.
     - Здравствуйте, Хансен, - сказал он. - Я ждал вас.
     Прошлым вечером  Хансен видел его в "Погребальном зале". Этот писатель,
какой-то  Римо,  крутился  вокруг  Синтии.  Мэр  Крэг  Хансен быстро  с  ним
разберется.
     - Привет, парень, - сказал он, бросив котелок  на  стол красного дерева
длиною в пять с половиной метров. - Чем могу быть полезен?
     Римо встал.
     - Хансен, где героин?
     -  Чудовищная  проблема, проблема  наркомании,  -  сказал Хансен. - Она
угрожает  жизнеспособности  Америки,  и  нам  не  избавиться   от  болезней,
поразивших жизнь  городов, пока не удалят эту  социальную раковую опухоль из
политического организма государства.
     Хансен направился  к столу,  и  Римо шагнул  в сторону, чтобы  мэр  мог
занять свое кресло.
     - Так где же он? - настаивал Римо.
     - Где конец? Этот вопрос мы постоянно слышим на улицах города. Для меня
это  мучительный крик  о  помощи тех, на чью  силу и энергию уповает город в
надежде возродиться, - сказал Хансен. - Не приходится сомневаться...
     Пока он говорил, Римо смотрел на тупое, невыразительное лицо и понимал,
что мэр  Крэг Хансен столь же не способен  спланировать операцию с героином,
как и быть дворником. Он  пристально вгляделся в его лицо: пропорциональные,
вроде бы правильные черты, но без всякого содержания, словно без костей.
     И Римо вспомнил другие лица. Жену Хансена, прекрасные  римские черты ее
лица. Верильо, который до  того,  как снес  себе верхнюю  часть черепа,  был
обладателем  сильного,  выразительного  лица.  Подумал  о  Синтии  Хансен  и
внезапно понял, откуда  у нее  это выразительное лицо и почему так безутешно
рыдала  миссис  Хансен, и  почему  Верильо так  внезапно  решился  покончить
самоубийством.
     Мэр Хансен повернулся к окну и, глядя сквозь грязное, пыльное стекло на
город  - его  город, продолжал бубнить,  что  "без социальных  сил подлинный
прогресс  немыслим, учитывая  также, что система  налогов..." Он все бубнил,
когда Римо выскользнул из кабинета и тихонько прикрыл за собой дверь.
     Римо прошел  мимо  вздрогнувшей  от неожиданности  секретарши к  дверям
кабинета Синтии. Молча вошел и запер за собой дверь.
     Синтия  сидела за  столом, опустив голову  на руки.  Ее  тело сотрясали
рыдания.
     Она  была  в  черном платье,  эффектно подчеркивающем  ее  фигуру. Римо
остановился и  стал  наблюдать  за  ней.  Наконец, она  почувствовала, что в
комнате кто-то есть. Подняла голову и увидела его. Шок стер горе с ее лица
     - Это ты... - сказала она.
     - Я. Твои громилы не сработали.
     У  Синтии,  оплакивающей   Римо  не  меньше,  чем  Верильо,  потрясение
сменилось гневом, а горе - ненавистью. Она зарычала:
     - Ублюдок!
     Синтия выпрямилась  и потянулась  к  верхнему правому ящику письменного
стола. Римо  понял, что там пистолет. Но он забыл  обо всем, он видел только
ее грудь и длинную талию. И  вот он уже бросился на нее, развернул в сторону
от открытого ящика. Навалился, - задрал платье до бедер...
     - Разок на дорогу, крошка, - сказал он.
     Она шипела:
     - Ненавижу тебя, ненавижу, скотина!
     Римо усердствовал, запрокинув ее на стол. Мало-помалу его прикосновения
и  близость  подействовали,   и  ее  ярость  снова  перешла  в  слезы.   Она
пробормотала:
     - Ну как ты мог? Он же мой отец!
     - Я не знал, - сказал Римо.
     - Ты, надеюсь, не подумал, что  этот урод - там, в соседнем кабинете  -
мой отец? - спросила Синтия.
     Ответа, судя  по всему, не  требовалось,  и Римо продолжал  свои игры с
Синтией Хансен, дочерью дона Доминика Верильо.

     Вилли-Сантехника замучили приступы кашля. Он  прислонился передохнуть к
дверце своего  голубого  "Эльдорадо",  выжидая, пока в  глазах прояснится  и
дыхание  успокоится.  Потом закрыл  дверцу,  стараясь  не  хлопнуть  слишком
сильно, и обошел машину, чтобы открыть дверцу для миссис Хансен.
     Даже  теперь,  когда  он узнал,  что она  долгие  годы была  любовницей
Верильо,  он  полагал, что  слезы ни  к чему. Ну  да  что  поделаешь.  Пусть
поупражняется,  думал  он  мрачно.  Скоро  опять  придется  поплакать, когда
дочурку потеряет.
     Он  помог  миссис Хансен подняться по  ступеням ее дома и препоручил ее
заботам горничной. Потом вернулся к машине и, не торопясь, покатил в мэрию
     Вчера  Вилли  повысили  в  чине, это было третьим потрясением за  день.
Первое -  Гассо. Потом -  Верильо.  Потом -  Синтия  Хансен  огорошила  его:
оказывается, это она самолично контролирует операцию с героином и производит
его в свои помощники.
     Он всегда  подозревал, что у  Верильо  есть хозяин и, скорее всего, это
кто-нибудь из мэрии, но он всегда считал, что это мэр, а выяснилось, что это
его дочь.  Размышляя теперь над  этой историей, ее рыданиями  и ее искренним
горем, он понимал, что причина не только в том, что она была в одной упряжке
с Верильо и единоличным руководителем операции с героином.  Там еще  кое-что
крылось.
     С башкой у  нее все в порядке, этот факт  нельзя  не признать.  Она все
сделала  правильно.  Велела  связаться   с  Атлантик-сити  и  сообщить,  что
договоренность остается  в силе.  Велела  передать полицейским, занимающимся
наркотиками,  приказ  прикончить Римо Барри.  Ее  поразил  рассказ  о чудной
машинке, которая проверяет моркови, свеклу и мак. Она даже поцеловала его  в
щеку.
     Не важно. Не  имеет значения. Она  не с Сицилии, к тому  же  баба.  Она
будет  боссом Вилли Сантехника,  пока не  выведет  его  на  героин, а  потом
составит  компанию своему  приятелю мистеру Верильо  в  холодной-прехолодной
могиле.  В городе Вилли есть место только для одного босса,  и им  будет он,
Вилли,
     Но  пока что  надо  вести себя с умом,  говорил  себе  Вилли-Сантехник,
паркуя "эльдорадо" на стоянке  позади мэрии на пятачке,  предназначенном для
сотрудников.
     Поднимаясь на  лифте, он приготовил почтительно-приятное приветствие, с
которым он войдет, и уже готов был произнести  его, поворачивая в замке ключ
от кабинета  Синтии - символ  его нового положения.  Да так  и  не произнес,
потому что  увидел ее  - лежит на столе,  платье задрано выше задницы,  а ее
обрабатывает эта  скотина,  Римо Барри.  А ведь Вилли-то  считал, что с  ним
разобрались прошлой ночью "свои" фараоны.
     Вилли не верил в пользу дробовика, когда нужна гаубица. И он не понимал
всех  этих удовольствий,  к которым  стремились  Гассо, Верильо и, наверное,
полицейские из отряда по борьбе с  наркотиками.  Более того, ему было на это
абсолютно наплевать.  Поэтому он сунул руку  в карман и вытащил пистолет. Но
тут человек,  известный  под  именем Римо, повернулся  и  взглянул  в  глаза
Вилли-Сантехнику. Глаза Римо  были холодные и мертвые, точно коричневый лед.
Теперь Вилли знал, что испытывали Гассо и Верильо перед смертью.
     Римо двинулся с места. Палец Вилли застыл на курке. Римо  был уже рядом
и нанес плавающий удар, который, попади он в цель, рассек бы Вилли пополам.
     Сам  того  не желая,  Вилли-Сантехник открыл один  из  великих секретов
восточных единоборств: самый быстрый способ уйти от удара - упасть. Вилли  и
упал, рухнул на пол  в  глубоком обмороке. И  удар  Римо,  не попав  в цель,
которая должна  была  поглотить  всю его энергию,  обратился на  руку самого
Римо.  Мускулы  Римо  не  выдержали  силы удара,  плечо  вышло  из  сустава.
Внезапная боль нокаутировала его, и  он без сознания рухнул  на пол рядом со
скрюченным телом Вилли, который даже в обмороке сотрясался от кашля и ужаса.



     Римо дрожал.
     Почувствовав холод, он усилием воли заставил  кровь  быстрее  бежать по
жилам, разнося  по  телу  тепло,  и,  только согревшись, понял, что  у  него
вывихнуто плечо.
     Он  медленно открыл  глаза. Он лежал  на каменном полу какой-то фабрики
или склада, и холод  не  был плодом  его воображения. По полу медленно плыли
белые клубы холодного воздуха, а когда он заставил себя сесть, то понял, что
левая рука не действует.
     Чиун сделал его суперменом,  но  не сумел  изменить  анатомию. Плечевые
суставы не были приспособлены к силе удара, которая обрушилась на руку Римо,
когда он промахнулся. Точно так же не выдерживают нагрузки колени игроков  в
американский футбол - гигантов  весом в двести восемьдесят фунтов, способных
пробежать в своих доспехах стометровку за  девять с  половиной секунд. Через
двадцать поколений в  результате эволюции, возможно, переменится  и  это. Но
пока!
     Было холодно.  Перед  ним, прислонясь  к грузовику с  прицепом,  стояла
Синтия  Хансен  и тоже дрожала. Римо пригляделся. На  грузовике была надпись
"Транспорт  Челси". Машин было  четыре, они аккуратно выстроились  в  ряд, и
Римо  понял, что  нашел-таки  четыре  грузовика  "Океанского  транспорта"  с
героином.
     Но  было  нечто куда более  важное,  чем  четыре грузовика  и холод,  -
пистолет в руке Синтии Хансен, нацеленный ему в голову.
     Римо с трудом поднялся на  ноги, раскачиваясь  взад и  вперед. С  рукой
действительно  плохо, это ясно. Он не чувствовал ни руки,  ни  мышц,  только
тупая боль где-то возле левого плеча.
     - Где это мы? - спросил он нарочито хриплым голосом.
     - В  том самом месте, которое ты так искал. Здесь наша фабрика. А вот и
грузовики с героином, - сказала Синтия.
     Римо изобразил удивление.
     - Тут хватит места для маленького уютного гнездышка, - сказал он.
     - Более,  чем  достаточно,  - сказала она, и  он почувствовал,  что она
ухватилась за соломинку, которую он ей протянул.
     - А как я здесь очутился?
     - Я привезла тебя. А мой помощник спустил тебя сюда.
     - Так  у тебя  есть партнер? - спросил Римо,  стараясь, чтобы в  голосе
прозвучала обида.
     Синтия  посмотрела  наверх  и  удостоверилась,  что  дверь,  ведущая из
подвала наверх, плотно закрыта.
     - Этот? Он просто наемная рабочая сила, - ответила она.
     - Но для одного тут слишком много денег, - сказал Римо.
     - Лучше одному, чем никому, - сказала она, поеживаясь от холода.
     Римо махнул  правой рукой,  словно хотел согреться, и пока  она следила
взглядом за этими движениями, он незаметно сделал небольшой шаг вперед.
     - Да, - согласился он. - Но двое лучше, чем один.
     - А ведь так могло быть, Римо, - сказала  она грустно. - Действительно,
могло.
     Впервые  она посмотрела  ему прямо в глаза,  и Римо на  полную мощность
включил в них тепло.  Он заставил мозг возродить картины  любви под столами,
среди  колбасной кожуры,  на столах и креслах.  В глазах  отразились все эти
воспоминания, и она отреагировала, повторив:
     - А ведь так могло быть. Правда. Только ты и я.
     - Да, трое. Ты,  я и твой пистолет, - сказал Римо, снова взмахнул рукой
и сделал еще шаг  вперед. - Знаешь, - сказал он, - нас с тобой  ведь кое-что
связывает. И я могу любить тебя безо всякого пистолета.
     - У меня никогда  не было так, как с тобой, - сказала она.  - Но теперь
конец. Как я могу довериться  тебе?  - спросила она, надеясь, что он еще раз
убедит ее.
     -  А   как  женщины  доверяются  мужчинам?  Большинство  обходится  без
пистолета, - сказал Римо.
     - Я и не думала, что он мне понадобится, - сказала Синтия.
     Римо ответил:
     - Все, что тебе понадобится, дано тебе природой.
     Рука,   державшая  пистолет,  слегка   дрогнула.  Римо  заметил  это  и
прошептал:
     - Только ты и я...
     Пистолет медленно  опустился -  она была беззащитна перед ним. Он стоял
всего в нескольких футах от нее и - черт бы ей побрал! - видел только тонкие
чеканные  линии  лица,  великолепную  грудь и  тонкую,  длинную  талию;  она
подставила ему лицо, и Римо со стоном  прильнул к ее губам. Лязгнув,  на пол
упал пистолет.
     Потом,  не  отрываясь  от  ее  губ,  он  медленно, шаг за  шагом,  стал
подталкивать  ее к  кабине  первого  грузовика.  Он прислонил  ее к  кабине,
здоровой  рукой,  которой только что  ласкал грудь,  нащупал  ручку дверцы и
открыл ее Потом приподнял  Синтию и уложил  на сиденье. Он  прикрыл  ей лицо
подолом платья, раздвинул ее ноги так, что одна легла на панель  приборов, и
соединился с ней, не обращая внимания на боль от разорванных связок плеча.
     Холод  был пронзительным, а кабина  неудобной, но с этой женщиной  Римо
чувствовал себя словно на перине.
     Он приблизился к ее уху и прошептал:
     - Я всегда мечтал заниматься этим в грузовике.
     Она обхватила его голову, притянула к себе и прошептала на ухо:
     - Римо, я люблю тебя! Я люблю тебя! Прощаю тебя! Прощаю тебя!
     Конец был близок. Она металась и извивалась под ним на сиденьи, а когда
наступила  кульминация, укусила его за ухо. Он слегка отстранился, но не для
того,  чтобы  увернуться  от укуса, а для  того, чтобы  снова накинуть подол
платья ей на лицо. Здоровая рука взлетела  над ее головой и опустилась на ее
лицо.  Она не видела удара. Римо почувствовал под  ладонью хруст и понял: ее
больше нет.
     Он отдавал себе отчет, что если бы ее лицо было открыто, ему не хватило
бы духу сделать то, что необходимо было сделать. Во имя тех юных наркоманов,
наводнивших страну, чьим проклятием  был источник обогащения Синтии Хансен и
чьими страданиями были оплачены ее развлечения.
     Он убил ее, потому  что ненавидел. Но он немного  любил ее и потому дал
ей возможность умереть мгновенно.
     Римо  привстал, и тут только понял, почему в  кабине было так тесно. На
полу,  под  рулем, вповалку лежали  два трупа. Они  прижались друг к  другу,
пытаясь  согреться, да  так и  заледенели. Римо  смотрел  на тела  невидящим
взглядом.
     Потом в приливе  ярости он  снова занес  руку и снова ударил  Синтию по
мертвому лицу; теперь он не испытывал ничего, кроме ненависти.
     - Вот так-то, дорогая.
     Римо  выбрался  из  грузовика  и с тоской подумал, что там,  в  кабине,
вместе с изуродованным телом Синтии Хансен он оставил частицу себя.
     Потом попытался  вспомнить ее лицо и обнаружил, что не может. Вероятно,
такие воспоминания доступны лишь мужчинам. А ведь он не просто мужчина. Он -
Дестроер.
     И внезапно ему снова стало холодно.



     Майрон Горовиц напевал  себе под нос. Он помог Синтии снести вниз этого
ублюдка Римо или как там его в подземный морозильник и оставил ее там, чтобы
она его пристрелила.
     Он   был  нужен  здесь,  наверху.  Машины  работали,  таблетки  так   и
выскакивали, падая  в пузырьки  с наклейками "аспирин",  содержащие, однако,
куда   более   сильное   средство,    чем   все   ацетилсалицилы   в   мире.
Дсвяностовосьмипроцентный героин.  Он еще  с утра  до прихода  Синтии принял
таблетку и чувствовал себя распрекрасно. Конечно, он не настоящий  наркоман,
потому  что  в любую минуту может  бросить  это  дело.  Надо  признать,  что
таблетки  помогают ему чувствовать  себя еще более выдающимся человеком, чем
на  самом деле. Врачи принимают их, разве нет? А если бы он захотел, то стал
бы врачом.
     Он следил за работой машин и напевал что-то - неразборчиво, без  всякой
мелодии, просто  жужжал.  Люди,  которые вот-вот станут  мультимиллионерами,
могут себе это позволить. Он не слышал шагов позади.
     Когда за его спиной кто-то откашлялся, Горовиц повернулся и лишь слегка
удивился,  что  перед ним  не  Синтия  Хансен,  а трое мужчин. Выглядели они
забавно. Если бы Майрон Горовиц не был джентльменом, он захихикал бы.
     Он все же хихикнул.
     Толстяк-коротышка  с головой яйцом и закрученными усиками сказал ему: -
Алле! - Он, наверное, был француз, потому  что держал зонтик. Странного вида
азиат в  очках с  толстыми  линзами, с безумной улыбкой уставился на Майрона
Горовица.  И еще один  совсем  смешной толстенный мужчина, похожий на  Хоуги
Кармайкла  после шестимесячного откармливания. Этот стоял, ухмыляясь уголком
рта и вцепившись обеими руками в ручку портфеля.
     Что ж, Майрон Горовиц будет с  ними вежлив.  Он знает, что  вел бы себя
точно так  же,  даже  если бы не принял  таблетку. А сейчас  наступало время
отдыха, ему пора было расслабиться, поэтому он ухмыльнулся и спросил:
     - Привет, ребята! Таблетку дать?
     Он  так никогда и не узнал, что именно  сказал не так, потому что азиат
вытащил пистолет, всадил ему в голову пулю и обратился к своим спутникам:
     - Холосо?
     Первое, что  услышал  Римо Уильямс, входя через  дверь, которая изнутри
вовсе не была похожа  на дверь, в зал, где машины шлепали таблетки, был звук
выстрела.   Даже  теперь,   когда  Горовиц  был   мертв,  они  продолжали  с
однообразным грохотом выплевывать смертоносное снадобье.
     Трое мужчин не  заметили  Римо  Уильямса. Он неслышно  подошел  сзади к
азиату и выхватил у него пистолет.
     Римо  отбросил  пистолет  в сторону. Троица круто  развернулась, а Римо
спросил:
     - Вы кто такие? Братья Маркс?
     Человек, похожий на Хоуги Кармайкла, ответил с британским акцентом:
     - Государственное дело,  старина.  Не вмешивайся.  Мы  уполномочены  на
самые крайние меры.
     - Здесь командую я, на ваши полномочия мне плевать! - сказал Римо.
     Англичанин взгромоздил свой портфель на стол, сбросив на пол пузырьки с
таблетками, и начал возиться с замками.
     Азиат, приняв гнев  Римо за  чистую монету, схватил больную руку Римо и
нырнул ему  под  плечо.  Он  наклонился  вперед, чтобы классическим  приемом
джиу-джитсу  бросить Римо через  спину.  Все  было  исполнено правильно, вот
только  прием  этот он  никогда раньше не  применял  к человеку с вывихнутым
плечом. В результате он причинил Римо боль, а  потому Римо, сжав правую руку
в  кулак,  типичным приемом  каратэ  опустил  ее на  темя  азиата.  Раздался
устрашающий хруст.
     Тот обмяк и рухнул как пустой мешок.
     -  Подожди, приятель, - сказал англичанин, продолжая возиться с замком.
- Дай мне только открыть портфель.
     Коротышка с яйцеобразной головой и закрученными усиками, прижав  к себе
зонтик, правой рукой выхватил из него зловещего вида рапиру длиной  почти  в
метр. Приняв стойку фехтовальщика, он крикнул "Защищайтесь!" и сделал выпад,
направив острие Римо в живот.
     Римо сделал  шаг в  сторону, и рапира, не задев его, скользнула рядом с
его талией.
     - Задержи  его, Эркюль!  -  крикнул англичанин. - Я сейчас тебе помогу.
Почти готово.
     Эркюль отвел рапиру, приготовясь к другому выпаду. Он  бросился вперед,
но на  этот раз Римо, когда рапира  скользнула рядом, вырвал ее  у француза.
Держа  ее  за  тупое  лезвие,  он стукнул  француза  ручкой зонта по голове,
отправив его в глубокий обморок.
     Римо бросил рапиру и  повернулся к англичанину. Тот, заметив, что  Римо
смотрит на него, склонил голову на бок и издевательски улыбнулся.
     - Должен заметить, что вы, янки, вечно торопитесь. Подожди минутку, дай
мне открыть  мой  портфель. Я  непременно  доложу  "М",  что  мне  подсунули
неисправное снаряжение.
     Римо наблюдал,  как  англичанин  возится  с  замками.  Наконец,  тот  с
торжеством воскликнул:
     - Вот! Получилось! - он потянул за ручку, и она отделилась от портфеля.
     Он  направил  концы  ручки  в  грудь  Римо,  наклонил  голову  и  снова
сардонически улыбнулся:
     -  Я уже имел дело с такими, как ты. Слышал о банде "В горошек"? Имей в
виду, мафиози, я не с такими,  как ты, справлялся. Вот так, старина.  Готов?
Что-нибудь хочешь сказать напоследок?  В  моем  донесении я  уделю тебе пару
строк. Скажешь последнее слово?
     - Да, - сказал Римо. - А пошел ты, глупец паршивый!
     Римо  повернулся  и  направился к телефону, который заметил на столе  в
кабинете. Улыбающийся англичанин тщательно прицелился ручкой от портфеля ему
в спину, нажал на второй гвоздик от конца и... прострелил себе ногу.
     Римо, не обращая внимания  на  шум, вошел  в  кабинет, чтобы  позвонить
доктору Харолду Смиту.



     Доктор Харолд  Смит знал, что нужно делать. Он незамедлительно связался
с  министерством  финансов,  и  буквально  через  несколько минут на фабрике
наркотиков появились люди в шляпах.
     Римо там  уже  не было. Они нашли только  тело  Горовица и лежащих  без
сознания  азиата и  француза. Толстенный англичанин  со слегка  кровоточащей
простреленной  ногой сидел на столе Горовица, пил из горлышка бутылки "Чиваз
ригл" и говорил с  кем-то по телефону. Когда они  вошли, он, прикрыв ладонью
мембрану, сказал:
     - Привет,  ребята!  Хорошо,  что вы  подоспели.  Здесь все, что  нужно.
Займитесь  бумагами,  и  все  будет  в  порядке.  -  И продолжил  прерванный
разговор:  - Сендрик? Это ты?  Узнаешь  меня? Да.  Самая  крупная. Успеем  в
следующий  номер? Отлично.  Хватай  карандаш.  Поехали. Сегодня  разгромлена
самая крупная в истории международной  контрабанды наркотиков банда. Главную
роль в этом деле  сыграл...  ну,  ты сам знаешь кто, из  секретной службы Ее
Величества.
     В это  же время доктор Харолд Смит  говорил с  Белым  Домом.  Президент
сидел в спальне, сбросив ботинки, и слушал скрипучий голос:
     - С этим делом покончено, господин президент.
     - Благодарю, - сказал президент. - А как этот человек?
     - Думаю, с ним все в порядке. Я передам, что вы справлялись о нем.
     - И нашу благодарность.
     -  И вашу  благодарность, -  сказал  доктор Смит  и  положил  трубку на
красный аппарат.
     В  полдень  из  Вашингтона поступило первое, сообщение  агентства  ЮПИ.
Джеймс Хорган, редактор "Гудзон Трибьюн" услышал звонки  телетайпа и высунул
голову из кабинета.
     Его сотрудники упрямо не  обращали внимания на этот звонок, означавший,
что передаются важные сообщения. Хорган чертыхнулся про себя,  направился  в
глубину комнаты, наклонился над телетайпом и оторвал желтый листок.
     Он прочитал:  "... Сегодня днем в Гудзоне, Нью-Джерси. захвачена партия
героина, которая могла бы обеспечить черный рынок Америки на ближайшие шесть
лет. Сообщение министерства финансов США...
     Продолжение следует. ЕГФ 1202ВДС".
     Хорган  посмотрел на лист  бумаги,  а  потом  на часы.  Было 12 часов 3
минуты. Через три минуты, несмотря ни  на что, материал должен покинуть стол
редактора, поступить в набор - и прямо в номер!
     Он подошел к столу  редактора отдела городской хроники, который играл в
"слова". А вы сможете  за пятнадцать минут составить из слова "сигнализация"
двадцать одно новое слово? Средний показатель - семнадцать  слов за двадцать
минут.
     Хорган положил желтый лист бумаги перед редактором.
     - Если вам интересно, весь этот звон - совсем не  пожарная тревога, так
что не  беспокойтесь. Когда  закончите  игру  и если  у вас останется время,
постарайтесь поместить в сегодняшний номер кое-какие новости.
     Редактор посмотрел на бумагу, потом на Хоргана.
     - Что я должен сделать? - спросил он.
     Хорган на секунду задумался и забрал сообщение обратно.
     - Задержите первую полосу.  Потом возвращайтесь к своей дурацкой игре и
не путайтесь под ногами.
     Он  скрылся  в  кабинете,  захватив  листок  с  телетайпа.  Чуть  позже
примчался курьер, вынес от шефа лист белой  бумаги и отдал  редактору отдела
городской хроники.
     -  Господин  Хорган  велел пустить  это в работу, -  парень  побежал  в
глубину комнаты, чтобы взять очередное сообщение с телетайпа ЮПИ.
     С интервалом в несколько, минут  он приносил новые сообщения Хоргану, а
взамен  забирал  белые листы, на которых сухая  информация ЮПИ  перемежалась
сообщениями об убийстве полицейских  по борьбе с  наркотиками, о  загадочном
Римо Барри, находившемся в то время в городе,  о смерти Верильо и о том, что
наркомафия действовала под политическим прикрытием.
     В 12 часов 17 минут Хорган вышел из кабинета с последним листом бумага.
     - Как, читается? - спросил он редактора.
     -  Да,  -  ответил  тот. - Но  стоит ли  нам  спекулировать догадками и
неподтвержденными данными?
     - Пусть кто-нибудь из вас найдет факты.
     Редактор спросил Хоргана, собравшегося было уйти:
     - Будем давать фамилию автора?
     Хорган остановился.
     - Опять все завязано вокруг мафии, а мне надоело слушать, будто  я имею
что-то против итальянцев. Придумай какую-нибудь типично итальянскую фамилию.
     Редактор задумался. Взгляд его упал на полку со справочной литературой.
Одна из книг называлась "История великих опер".
     Он  наклонился  над  листом  бумаги  и  написал: "Имя и  фамилию автора
набрать кеглем номер четырнадцать: Джузеппе Верди".



     Вилли-Сантехник Палумбо пришел в себя на полу в кабинете Синтии Хансен.
Сучки и след простыл. И Римо Барри тоже.
     Вилли полежал еще на толстом ковре, боясь пошевельнуться, страшась боли
от  переломанных костей. Он видел тело Гассо и представлял, на что он сейчас
похож.
     В  качестве  эксперимента  он медленно шевельнул  указательным  пальцем
левой руки,  чтобы  понять,  что с  ним. Боли не было.  Пошевелил  рукой. Не
болело. Потом другой. Потом ногой. По  крайней мере руки-ноги целы. Тогда он
сел и убедился, что вообще цел и невредим.
     Вилли-Сантехник  вскочил  на  ноги  и  от  резкого движения  разразился
жестоким приступом кашля. В глазах потемнело.
     Потом все прошло. Он  вышел в холл, пол  которого был выложен  красными
плитами;  подбитые металлическими набойками каблуки его ботинок оставляли на
натертом полу  отметины. Стараясь не  шуметь,  он  на цыпочках  спустился по
черной лестнице к стоянке, где его ждал голубой "эльдорадо".
     Он не  знал, сколько  времени провалялся без сознания. Но сколько бы ни
провалялся,  все равно долго. Этот Римо, наверное, уже прикончил  девчонку и
сейчас вернется за Вилли. Но Вилли здесь уже не будет.
     Вилли-Сантехник  был  не  дурак.  Миллионы  ли,  героин  ли, главное  -
остаться в живых.
     У  Вилли  было кое-что,  чтобы  оставаться в живых  довольно  долго.  В
подвале,  в  ведре  для  золы, он припрятал  несколько  сот  тысяч  долларов
наличными. Этого хватит, чтобы  уехать отсюда подальше, может даже в  другую
страну, и начать все сначала.
     Вилли  быстро сел в машину и на всех парах пролетел несколько кварталов
до старого здания, предназначенного для четырех семей, которое он перестроил
для себя одного.
     Он  остановил  "эльдорадо"  у  обочины  и  взбежал  по  лестнице  через
ступеньку, кашляя без передышки.
     За пару минут он пересыпал содержимое ведра в пустой чемоданчик. Двести
двадцать семь тысяч долларов. Вилли часто пересчитывал их.
     Он закрыл чемоданчик и вышел из дома, заперев  за собой  дверь. Ключ он
перешлет невестке. Пусть приходит прибираться, пока он не продаст дом.
     Он  собрался было  сесть  в "Эльдорадо", но  заметил  грязное пятно  на
капоте, наклонился  над сверкающей поверхностью,  дохнул и принялся оттирать
пятно рукавом пиджака.
     Вдруг  он заметил  какое-то движение  с  другой стороны машины и слегка
наклонил голову, чтобы поймать отражение на сверкающей поверхности капота.
     Там стоял человек.
     Вилли выпрямился и встретился с взглядом темных глаз Римо Уильямса.
     Римо улыбнулся ему, потом наклонился - левая рука висела неподвижно - и
поднял что-то из канавы.
     Он выпрямился - в правой руке был зажат ржавый гвоздь.
     Продолжая  улыбаться  Вилли-Сантехнику,  он  поднес  гвоздь  к  голубой
покрытой эмалью  поверхности  капота и надавил.  Откололся крохотный кусочек
эмали, и тогда Римо провел гвоздем от ветрового стекла до решетки радиатора,
оставляя глубокую царапину на капоте.
     Вилли посмотрел  на изуродованный  капот сверкающей  машины и заплакал.
По-настоящему заплакал.
     Человек по имени Римо сказал:
     - Вилли, садись в машину.
     Вилли, не переставая плакать, сел за руль. Римо - рядом.
     - Покатаемся, Вилли, - сказал он.
     Вилли-Сантехник, тихонько всхлипывая,  проехал центр города и выехал на
старое разбитое шоссе, бегущее через луга, которые окаймляли город с запада.
     -  Здесь  поверни, - приказал Римо, и  Вилли съехал  с  шоссе на  узкую
асфальтовую дорогу.
     - Что выбираешь, Вилли? - спросил Римо. -  Голову? Грудь?  Есть у  тебя
любимая часть тела?
     - Зачем ты изуродовал "эльдорадо"? - спросил Вилли. - Изверг!
     Внезапно голова Вилли упала на руль. Колеса попали в выбоину,  и машину
потянуло на правую обочину, в сторону болота.
     Здоровой правой рукой Римо отодвинул голову  Вилли, схватился за руль и
с  трудом  вывернул машину  на  дорогу. Левой  ногой  через  ноги  Вилли  он
дотянулся  до  педали  тормоза  и  осторожно   затормозил.  Тяжелая   машина
остановилась.
     Римо заглушил мотор и обошел  машину. Голова  Вилли была запрокинута на
спинку сиденья. Глаза были открыты, но Римо понимал, что он мертв.
     Римо  вытащил Вилли  из автомобиля. Его  тело тяжело рухнуло на дорогу.
Римо сел за руль и включил зажигание.
     Жаль, что пришлось поцарапать "эльдорадо".

Last-modified: Fri, 01 Dec 2000 09:42:01 GMT

Оцените этот текст: