Василий Аксенов. Любителям баскетбола
рассказ
-------------------------------------------------------------
Источник: "Литературная газета", Й 13 за 1967 (или 1968) год
OCR: Валерий Вольных (volnykh@august.ru)
-------------------------------------------------------------
Посвящается Стасису Красаускасу
Борис любил аэродромы за их просторность, за крупные здания, за
организованность и мощь, за полное, наконец, безразличие к нему, к его
фигуре.
Всегда и везде Бориса сопровождало чрезмерное внимание окружающих,
всегда он слышал вокруг то изумленный шепот, то лихие задиристые
восклицания, веселые и наглые голоса, выражающие поддельный ужас и
неподдельное восхищение редким явлением природы, но аэродромная братия
привычна ко всему, она не удивится, даже если слон выскочит из самолета.
Город, куда они сейчас прилетели, тоже понравился ему: с воздуха, когда
заходили на посадку, улицы казались просторными, дома -- более-менее
высокими, стадион тоже выглядел внушительно.
Пока они шли от самолета к автобусу, Борису тоже было спокойно и даже
приятно. Ботинки, как выяснилось сейчас, разносились и почти не жали, и
после изнуряющей жары южного города, где они играли бесконечно длинный
четвертьфинал, здесь, в этом северном городе, дышалось легко. Борис шел по
аэродрому тихо, наклонив голову, поворачивая голую шею, лаская ее речным и
приморским ветром, почти не обращая внимания на маячившие внизу пролысины,
лысины, шевелюры, вмятины шляп своих попутчиков. Будь его воля, он всегда бы
жил на аэродромах, а именно на этом широком приморском аэродроме.
При выходе с аэродрома, конечно, началось. К автобусу, куда грузилась
команда, сбежались таксисты, торговки подкатили поближе свои тележки,
вывалилась толпа чужих пассажиров, окружили. Почему-то стояли довольно тихо,
довольно тихо ахали, вопили в общем-то тихо.
- Какой рост у товарища? - спросил кто-то тренера.
- Отойдите, гражданин, - поморщился тренер.
- Какой рост у товарища? - повторил свой вопрос любопытный.
- Читай газеты, дядя, - сказал Коля Зубенко.
- Что, не можете сказать, какой рост у товарища? - возмутился
любопытный. - В самом деле, какой рост у товарища?
- Два двадцать один, - сказал ему Шавлатов.
Юношески румяная и круглая голова Бориса в облачке привычной грусти
плыла высоко над толпой. К нему не обращались. Может быть, думали, что он и
говорить-то не умеет?
- Это правда, что он все время растет? - спросил Шавлатова какой-то
эрудит.
- Растем помаленьку, - сказал Шавлатов. - Мы все растем помаленьку. А
вы разве не растете, товарищ? Надо расти над собой.
- Боря, полезай, - сказал тренер.
"Сейчас про штаны спрашивают, - думал Борис, влезая в автобус. - Какой
размер штанов. А сейчас про ботинки. Спокойная публика, вежливая."
Наконец все разместились. Борис кое-как устроился на заднем сиденье.
Тронулись.
- У меня тут есть знакомый спортсмен, - сказал Шавлатов. - Она за
здешний "Буревестник" года два назад играла. Ляхов, помнишь, черненькая
такая, с фигурой?
- Переписывались? - тихо спросил Ляхов.
- Конечно, переписывались. Все в порядке, - сказал Шавлатов.
- Подруга у нее есть? - еще тише спросил Ляхов.
- Конечно, есть. Почему же нет? - удивился Шавлатов.
- У красивых подруги всегда некрасивые, - еле слышно прошептал Ляхов. -
Уж это я знаю, всегда так. Договариваешься, а потом гуляешь весь вечер с
некрасивой. Хорошо еще, если умная попадется, а то ведь бывает, что и глупые
попадаются.
- Ты Шавлатова не знаешь, - засмеялся Шавлатов. - У Шавлатова всегда
все в ажуре. Мы и Борьке тут девушку подберем, тут девушки рослые и
красивые. Хочешь, Борис, познакомиться с девушкой?
- Хочу, - неожиданно для себя сказал Борис, и весь автобус вдруг
загрохотал. Даже тренер улыбнулся, а водитель, вывернув шею, так и ехал с
рыдающим от смеха и повернутым назад лицом. Только грустный Ляхов не
смеялся.
Вечером после тренировки погуляли с Ляховым по городу. Зашли было в
кинотеатр, но мест в последнем ряду не оказалось, пришлось выйти. Ляхов не
покинул Бориса, был солидарен с ним, хотя сам имел рост обыкновенный - метр
девяносто пять. Он даже вызвался зайти в кондитерский магазин купить
тянучек, но перед самым входом сдрейфил, и Борис только облизнулся, глянув
через витрину на тянучки. Зато мороженого съели по три порции.
Все время за ними плелась толпа любопытных: мальчишек, подростков и
взрослых. Кто-то тупо выкрикивал: "Дяденька, достань воробушка!" На него
шикали, забегали вперед, вежливо просили автограф, а получив, со смехом
отбегали и вновь присоединялись к свите.
- А мне он на ногу наступил, - хвастался какой-то юнец. - Кажись,
сломана моя нога!
Он прыгал на одной ноге и дрыгал другой, якобы сломанной.
Борис обернулся и посмотрел на "пострадавшего". Этот дурашливый паренек
был, должно быть, его ровесником, ему, должно быть, было уже лет 17 - 18, не
меньше, а прыгал и кривлялся он, как маленький паяц.
- Ума-то маловато, - сказал ему Борис, густо покраснев.
Вечерние газеты со щитов оповещали горожан об открывающемся завтра
баскетбольном полуфинале и о прибытии в город "двух юных гигантов" - Бориса
Филимонова (221 см) и Юстинаса Валдониса (221 см), в чьих пока неопытных
руках, может быть, уже сверкает наше будущее олимпийское золото.
Борис уже видел литовца утром в холле гостиницы. Вначале он увидел его
спину и затылок, возвышающийся над толпой спортсменов, и ужаснулся, ибо
привык смотреть на предметы с точки зрения обычных людей. Спина и затылок
показались ему невероятно огромными, как будто бы принадлежали не человеку,
а какому-то чудовищу, мамонту, что ли.
Потом он увидел литовскую команду в столовой и заметил, что Валдонис
так же, как и он, смущается своего непомерного аппетита, ежеминутно
краснеет, руками и ногами двигает осторожно, как бы чего не сломать, заметил
он также, что и Валдонис бросает на него быстрые робкие взгляды.
Борис подумал тогда, что хорошо было бы подружиться с Юстинасом, а еще
лучше было бы учиться с ним в одном классе. Потом он вообразил, что все
ребята и девочки в этом воображаемом классе такого же роста, как он и его
друг Юстинас, - вот было бы здорово: и в баскет можно было бы играть на
равных, и даже в чехарду, волынить, как хочешь, и назначать девочкам
свидания в парке, предлагать им дружбу, целоваться, что ли... Он даже
хрюкнул от радости и чуть не подавился третьим эскалопом. Нет, решил он в
следующий момент, такая дружба невозможна: ведь если они будут вдвоем с
Юстинасом ходить по улицам, - это будет просто цирк.
Борис играл за команду мастеров всего лишь три месяца. До этого он
играл сначала за свой класс, потом за школу, потом за сборную района.
Никакого влечения к баскетболу у него не было, увлекался он как раз
рисованием, любил по вечерам сидеть дома, слушать, как мама стучит швейной
машинкой, как отец что-то выпиливает лобзиком, и рисовать старинные корабли
с распущенными парусами, но что же ему было делать со своим необычайным
ростом, как не играть в баскетбол.
Однажды к ним в школу пришли тренер команды мастеров Герман Грозняк и
прославленный игрок Шавлатов. Пришли они по Борисову душу.
Баскетбольная команда была гордостью города, Грозняк был личностью
почтенной и уважаемой, директор сиял, сопровождая его. С этого и началось --
на всех собраниях с захлебом, с закатыванием глаз: "Питомец нашей школы
Борис Филимонов..." Как будто это именно он, директор, путем селекции,
гибридизации, путем внедрения передовой педагогической науки вырастил эдакое
чудо. Экзамены на аттестат прошли как по маслу.
Маленький щуплый Грозняк стал тренировать огромного Бориса, занимался с
ним индивидуально, подключал к мастерам, учил финтам, проходам, игре у щита
и прессингу, давал большие физические нагрузки, сгонял детскую пухлость.
Борис беспрекословно подчинялся чернявому серьезному человеку, и вот три
месяца назад Грозняк выпустил его на арену.
- "Новая бомба Германа Грозняка!", "Юный питомец Грозняка вновь принес
своей команде 30 очков!" - кричали по всей стране спортивные и молодежные
газеты. Теперь уже Борис стал питомцем хитроумного тренера Грозняка. Его
прочили в олимпийскую сборную.
Итак, они шли вдвоем с Ляховым по вечерним улицам незнакомого города.
На перекрестке двух главных улиц, на шумной городской плешке они
остановились, и тут же из молодежного кафе к ним выскочил Шавлатов.
- Але, мальчики, все в ажуре! - закричал он. - Пошли, пошли! - и
затащил их в кафе.
В кафе, в углу, вихлялись над коктейлями три девицы - одна черненькая,
одна рыженькая и курносая блондинка.
- Значит, так, - сказал Шавлатов. - Черненькая - мой хороший друг еще
по прошлогоднему первенству, с рыженькой повздыхает Ляхов, а курносый кадр
для Борьки. Не тушуйся, Борька, - у нее метр восемьдесят, не меньше.
Девицы, как по команде, сделали квадратные глаза при виде Бориса.
Шавлатов мигом всех перезнакомил, заказал девицам еще по коктейлю, себе
крюшон, а Ляхову и Борису тоже коктейли, но молочные - ничего, вот завтра
припилим литовцев, тогда и выпьем.
Девицы перешептывались, хихикали, а Борис сидел красный до ушей. Он
вообще-то первый раз был в кафе, никогда ему и в голову не приходило зайти в
молодежное кафе, где крутят бедрами ловкие паренечки среднего роста, а тут
еще все на него глазели, со всех столиков на него пялились, и за стеклянной
стеной на улице собралась целая толпа. Только курносая на него не смотрела.
После коктейлей отправились гулять в парк и разошлись парами по разным
аллеям. Борис и опомниться не успел, как оказался наедине с курносой.
Они шли по темной аллее, над ними поскрипывали высокие сосны, где-то
неподалеку играла музыка. Борис молчал, он был в неслыханном судорожном
волнении, в смятении, в ознобе. Девица шла чуть впереди. Она действительно
была высокой, примерно ему по грудь, и крепкой, ладной, эдакой спортивной
кобылкой с выделяющимися икрами. Она тоже молчала отчужденно, а может быть,
и враждебно, может быть, она злилась на подруг, поставивших ее в такое
идиотское положение.
Они шли и шли по темной аллее, и Борис совсем уже пришел в отчаяние --
он не видел никакого выхода из этой молчаливой прогулки, да и вообще он
впервые гулял с девушкой в парке.
- Может быть, немного посидим? - наконец выдавил он. Девица тут же
резко повернула к скамье и села, запахнув плащ.
Борис осторожно присел рядом. Скамья угрожающе качнулась под его
тяжестью.
- Сигареты у вас есть? - спросила девица.
- Я не курю, - ответил Борис. Ему стало жарко.
Девица плотнее запахнулась в плащ, положила ногу на ногу. Плащ у девицы
был короткий, а юбка и того короче, и бедро оголилось почти наполовину. Лицо
же у девицы было намеренно каменным, замкнутым, что было в общем-то смешным
при ее курносости.
Борис сцепил пальцы своих огромных рук, сжимал, разжимал, жалко
улыбался.
- А вы... (о, боги, боги детства, пузатый слоник, когда я был
маленьким)... а вы, что же... (внезапная смелость, влияние морского ветра,
долетевшего сюда из бескрайних лохматых просторов)... вы, значит, тоже...
(ай-я-яй, как такого крокодила только мама уродила - или точнее - не в мать,
не в отца, а в проезжего молодца)... вы... э... э... тоже, значит, уже...
(о, ужас, воробушка, воробушка)... как-то... (ужас, крушение, при повороте
тела разбил чайный сервиз)... так сказать... (сколько вообще разбил посуды)
... вы, значит, тоже... (ложный драйв с угла и два гигантских шага к щиту)
... тоже в баскетбол играете?.. (бросок - два очка!).
- Ой умру, - сказала девица в сторону и чуть повернулась к Борису. - Да
нет, раньше играла, а сейчас поступила в училище живописи и ваяния и со
спортом покончила, не до этого.
- Значит, вы художник?! - воскликнул Борис, восхищенный обилием слов,
вылетевших из ее уст и восхищенный уже самой особой художницы.
- Будущая, - сказала девица и кашлянула. - Курева, значит, нет?
- Знаете, это моя мечта - стать художником, - заговорил Борис, - я
очень люблю рисовать, и находили вообще-то способности и...
- Серьезно? - девица заинтересованно задрала голову, взглянула Борису в
далекое, высокое лицо, маячившее среди ранних звезд.
"А голова у него красивая, - может быть, подумала она вдруг, - только
целовать его с лесенки надо".
Борис тоже повернулся к ней, но слишком неосторожно - скамейка
разъехалась и рухнула, и оба они оказались на земле.
Взрыв адского хохота раздался из-за кустов, и выскочили кривляющиеся
фигурки, заплясали вокруг, визжа, хрюкая, улюлюкая. Борис ушиб спину, завяз
в декоративном кустарнике, он с трудом поднимался, а когда поднялся, увидел,
что светлый плащ мелькает уже далеко - девица панически убегала, а вокруг
приплясывали хохочущие фигурки и подбегали новые.
- Что за шум, а драки нет?
- Ой не могу, ой сдохну, ой, ребята, он тут с Галкой Виницкой
обжимался! - верещал вертлявый паяц, и Борис узнал того, кому он сегодня на
улице "ногу сломал".
- Не обжимался! Не ври! Подлый! - закричал Борис и бросился на него.
Паяц припустил по аллее, но Борис быстро его нагнал и схватил за
шиворот.
- Зачем брешешь? Зачем подсматривал?
- Ой, дяденька, пусти, - скулил паренек, извиваясь и тараща глаза в
неподдельном страхе.
Какой я тебе дяденька? - пробормотал Борис, смущенный его страхом.
Пусти меня, юный гигант, - умолял паренек. - Пусти, я у мамки один.
Борис отпустил его. Подбежали какие-то люди, возмущенно стали кричать
на паренька, стыдить его за хулиганское поведение.
- Все понимаю, - сказал паренек. - Все понял, товарищи. Это будет для
меня хороший жизненный урок.
Он сгорбился, поднял плечики и ушел, шаркая подошвами, покаянно шмыгая
носом.
Борис тоже выбрался из толпы, свернул с аллеи и пошел по узкой
тропинке, по склону холма, под которым текла ночная река, отражающая
беспокойные огни порта.
Он остановился возле огромной сосны, прислонился к ее корявому боку,
понюхал кору - пахло смолой, нагретым летним лесом. Сосна, многоярусная
мачта, уходила высоко в небо, чуть покачивала вершиной, как бы пытаясь
повернуть звездное небо. Борис вдруг почувствовал наслаждение от своей
малости перед этой сосной. Ведь что такое для этой сосны излишек его роста,
каких-то жалких пятьдесят сантиметров, возвышающих его над средним
человеком? А есть в мире вещи и более огромные, чем эта сосна. Например, вся
земля. Солнце. Гигантские звезды. Галактика. Наша галактика, одна из
бесчисленного множества галактик. Господи, а вся вселенная! А... Дальше не
надо.
Борис снял брюки, стащил через голову куртку тренировочного костюма,
сшитого по специальному заказу трикотажной фабрикой родного города.
Подпрыгнул несколько раз на месте, пружиня ноги.
- Почему гематома на спине? - резко спросил Грозняк.
- Поскользнулся на лестнице, - промямлил Борис.
- Иди разминайся, - сказал Грозняк.
Борис вышел на площадку - гул на трибунах сразу усилился. Он обернулся
и увидел Грозняка, который смотрел ему вслед с застывшей странной улыбкой.
Может быть, в этот момент он уже видел будущее Бориса, его превращение из
розовощекого гиганта-мальчишки в жилистого боевого коня мировых
баскетбольных ристалищ, может быть, он уже видел в этот момент усталую,
пустую и равнодушную голову тридцатилетнего Бориса, покачивающуюся над
разноязыкой толпой в мировых столицах, может быть, в этот момент резко и
болезненно завидовал ему, как завидовал всю жизнь баскетбольным асам, а
может быть, он и жалел его.
- Давай, давай! - крикнул Грозняк, стряхивая мгновенное оцепенение.
Борис побежал к своим, которые уже разминались, крутили "восьмерку",
годную в нынешние времена только лишь для разминки, и разом прыгали, когда
мяч отскакивал от кольца после дальнего броска.
Напротив крутили стремительный хоровод литовцы. Борис сделал бросок со
средней дистанции, попал и покосился на литовцев как раз в тот момент, когда
Валдонис в прыжке - сверху на манер Чемберлена заколачивал мяч в корзину.
"Ого, - подумал Борис, - вот это будет спарринг!"
Грозняк подошел к тренеру литовцев Кановичусу, пожал ему руку.
- Ну, удружил ты мне, Грегор, - сказал он, кивая на Валдониса.
- Ответный подарок, Гера... Всего лишь ответный подарок, - улыбнулся
Кановичус.
- Твоему сколько лет?
- Восемнадцать.
- А моему еще не исполнилось. Не поверишь, кораблики рисует, каравеллы
там всякие, бригантины...
- А Юстас марки собирает.
- Да ведь пацаны же...
- Что думаешь об игре?
- Сегодня отдадим вам очка три, а в финале обыграем.
- Я тоже так думаю, - вздохнул Кановичус.
Разминка окончилась, а через минуту по свистку на площадку вышли
стартовые пятерки - Шавлатов, Ляхов, Зубенко, Филимонов и Каджая, а с другой
стороны - литовцы с замыкающим "столбом" Валдонисом.
Литовцы рявкнули свой "свейкс" и улыбнулись. Борису показалось, что
улыбка Валдониса предназначена лично ему. Он тоже улыбнулся и в последний
раз посмотрел на трибуны, где, он знал, сидят сейчас и его вчерашний
обидчик, и курносая Галя Виницкая, и сотни других людей, вчера глазевших на
него, как на слона. Потом он все вчерашнее забыл и вообще забыл всю свою
жизнь, вышел в центр, пригнулся, прыгнул, прыгнул чуть раньше Валдониса,
почувствовал, как мяч плотно лег ему на ладонь, швырнул его с высоты бешено
рванувшемуся Шавлатову, а тот сразу перебросил на выход реактивному Каджая,
и мяч влетел в корзину литовцев.
Матч закончился почти так, как предсказывал Грозняк: литовцы выиграли,
но не три очка, а всего лишь одно. Юный гигант Филимонов принес своей
команде 15 очков, а юный гигант Валдонис - 16.
Они всю игру провели рядом - держали друг друга на прессинге, финтили,
обманывали, прыгали у щитов, и когда они разом прыгали и зависали на
мгновенье в воздухе, это было очень красиво, потому что исчезала
диспропорция, и просто в воздухе висели два атлетически сложенных юноши.
Борис нарочно очень долго принимал душ, пока все не ушли. Когда в
душевой затихли сердитые голоса товарищей, он оделся и вышел в парк. Сел на
скамью под душистой липой, никого не стесняясь, вытянул ноги. Никогда он так
не изматывался, как после этого спарринга с Валдонисом.
Конечно же, его окружили. Он подписал десятка два автографов, потом
болельщики отошли на приличное расстояние. Мимо по аллее с группой подруг
прошла смущенно хохочущая Галя Виницкая. Сердце заколотилось, взгляд
отвлекся в небеса, в зеленые небеса с вечерними розовыми корабликами, потом
опустился на скульптуру спортсменки, которая была ростом с него, у которой
были большие потрескавшиеся гипсовые груди и совсем облупившийся, хотя все
еще мощный живот.
Скамья качнулась и тяжело осела, Борис вздрогнул - рядом с ним сидел
Валдонис, смущенно тер веснушчатую жеребячью физиономию.
- Привет, - сказал Борис.
- Привет, - сказал Валдонис.
Они посмотрели друг на друга, побагровели, посмущались, потом
улыбнулись.
- У тебя книжки нет какой-нибудь почитать? - спросил Борис.
- У меня на литовском, - сказал Валдонис.
- Жалко, я литовского не знаю, - вздохнул Борис. - А у меня есть Дюма,
да я его всего прочел. Ты любишь Дюма?
- Так, - кивнул литовец.
- Здорово сегодня поиграли, правда? - спросил Борис.
- Да, так, - подтвердил Валдонис.
Борисом овладело веселое возбуждение, желание болтать с этим парнем,
рассказывать анекдоты, трепаться, веселое какое-то озорство.
- Пойдем по городу пошляемся? - предложил он.
- Два юных гиганта? - невесело усмехнулся литовец.
- Да брось! Черт с ними! Пойдем!
Они встали и пошли рядом, сгибаясь под постриженными липками, под
дурацкими лилипутскими деревьями, под которыми нормальному человеку так
просто не пройти, сгибаться надо в три погибели.
На главной улице они остановились у витрины кондитерского магазина.
- Хочешь тянучек? - спросил Борис.
- Вообще-то очень хочу, - Валдонис боязливо оглянулся на остановившуюся
свиту, - да ведь понимаешь...
- К черту! - рявкнул Борис и, стремительно, легко, элегантно войдя в
магазин, через головы очереди купил полтора килограмма тянучек.
Валдонис, набив рот тянучками, вдруг подмигнул Борису и, вызывающе
подпрыгнув, коснулся рукой уличного фонаря. Свита восторженно заревела.
Хохоча, как безумные, парни понеслись по улице, прыгая возле каждого
столба и раскачивая фонари. На перекрестке, пошептавшись - раз-два-три, -
разом сделали сальто. Потом приподняли и поставили на тротуар легонький
"Москвич". Немного побоксировали и снова помчались, махнули через забор
городского парка, промчались по аллеям, навели шороху на площадке
аттракционов и снова понеслись... Свита, задохнувшись, отстала.
Они сели под вчерашней Борисовой сосной, отсмеялись и замолчали. Где-то
играла музыка, подавали гудки буксиры из порта, по мосту ползла светящимся
пунктиром автоколонна.
- Вообще-то в мире много таких, как мы, - сказал Борис.
- Восемнадцать тысяч девятьсот семьдесят два человека выше
двухметрового роста, - сказал Валдонис. - Это по данным ЮНЕСКО. Довольно
много, но ведь среди них есть и больные.
- Да, гипофиз, - сказал Борис. - Но мы с тобой, Юстас, нормальные.
- Да. Так. Мы нормальные, - согласился Валдонис.
Они спустились к реке и пошли вверх по течению, увязая то в песке, то в
мокрой глине. Вскоре они оказались на маленьком, совершенно пустынном пляже.
Высокий берег нависал над ними своими корягами, длинными корнями сосен,
тускло светился песок, мимо шли волны, ртутно поблескивая под затуманенной
луной, на противоположном берегу слабо светилась цепочка огней, похоже было
на какую-то набережную. Они остановились и стали смотреть на реку, на
цепочку неведомых огней. Здесь, в пустоте, они не чувствовали себя
гигантами, просто двумя людьми на берегу реки.
Борис махнул рукой по направлению к огням.
- Поплыли туда?
- Конечно, - тихо сказал Валдонис.
Они разделись, сложили одежду в сумки, а сумки привязали к головам.
Вошли в холодную быструю воду, поплыли.
Плыли они долго и спокойно, в полной тишине, в легком тумане, плыли
тихо и минорно, в легкой ностальгии, в светлой, струящейся без всплесков
грусти.
Наконец они приблизились к высокой гранитной набережной и поплыли вдоль
нее, пока не наткнулись на ступени, уходящие в воду. По этим ступеням они
поднялись на набережную, она тоже была пустынна. Они оделись, попрыгали,
чтоб согреться, попытались допрыгнуть до фонарей, но не дотянулись.
Перед ними был город, по всей вероятности небольшой и старинный. Близко
к набережной подступали трех- и четырехэтажные дома, на набережную выходили
узкие, слабо освещенные улицы, тихо покачивались фонари. Вокруг не было ни
души. Город, казалось, спал, лишь кое-где сквозь шторы брезжили зеленые и
оранжевые светы, да где-то играла почти неразличимая музыка - кажется,
торопился рояль, Кажется, визжали, опаздывая, скрипки, кажется, подгонял их
тромбон.
Они вступили в одну из этих узких улиц и медленно пошли по брусчатке, с
удивлением озираясь, настороженно приглядываясь к странному силуэту города.
Да, это был город странной архитектуры: здесь русские купола и
наличники соседствовали с японскими волнообразными крышами и с турецкими
минаретами, с арабскими витыми балкончиками, с готическими башнями и
витражами.
Они шли довольно долго и не встретили ни одного человека, хотя музыка
приближалась и можно было уже различить танго.
Наконец они увидели одного человека. Это был сапожник. Он сидел в
палатке, освещенной трепещущей свечой, и вколачивал гвозди в огромный сапог,
по меньшей мере сорок шестого размера. У сапожника были седые пушистые усы.
- Эй, пацаны, чего такие мокрые? - крикнул им сапожник, раздувая усы.
- Небось на реке хулиганили? Ишь, какие вымахали, а ума маловато. Так ведь
недолго и на тот берег попасть. Замерзли, цуцики?
Он вылез, кряхтя, из своей палатки и оказался всего лишь сантиметров на
десять ниже Бориса и Юстаса, но зато с огромным животом и с огромными,
непомерно огромными руками.
Парни в изумлении смотрели на сапожника, потом оглянулись вокруг и
вдруг поняли главную странность этого города: здесь все было чуть больше,
чем на том берегу, и чуть повыше, здесь все было подогнано под их размер, и
тут их осенило, что здесь они вовсе не великаны.
Сапожник стукнул кулаком в окно и проорал:
- Эй, мать, дай пацанам горячего чаю!
Окно открылось, и благостная старушка, правда, очень большая, причитая
и охая, протянула им по огромной чашке чая.
- А где это музыка играет, дедушка? - осторожно спросил Борис.
- Да вы что, с того берега, что ли? - удивился сапожник. - В центре
народное гуляние. Всю ночь будут колобродить, а завтра опять. Декада
веселья, чтоб ее шут побрал.
Чем громче становилась музыка, тем чаще им встречались люди этого
города. Никто из встречных не обращал на них особого внимания, все были сами
достаточно высоки, а были мужчины и повыше, а женщины - вровень, а самые
маленькие люди этого города были, как их товарищи по баскетболу, а детишки
были, как тренер Грозняк. Один раз на минуту они испугались, увидев пожилого
человека ростом с Грозняка, но это был местный карлик.
Они даже не заметили, как привыкли к размерам этого города, и порции
мороженого, которые они купили на площади, вовсе не показались им огромными.
Площадь была ярко освещена и убрана лентами и разноцветными шарами.
Повсюду стояли толпы празднично одетых людей, там и сям бегали их шустрые
сверстники, шухарили вокруг девчонок в белых и голубых платьях. На
возвышении сидел оркестр.
Вот он грянул вальс, и Борис с Юстинасом, не помня себя, бросились
приглашать девушек. Борис пригласил Катю, Юстинас - Ниелу. Девушки лукаво
щурились, подпевали оркестру, чуть склоняли головки к плечам своих
кавалеров. После вальса последовало танго, потом рванули шейк, потом опять
закружились, и дружба крепка, и было уже лепетание про более высокие
чувства, когда они увидели проходящего по краю площади гиганта.
Его плечи высоко торчали над толпой, а юная румяная голова плыла еще
выше в облачке привычной печали. По пятам за ним неслись беснующиеся
мальчишки, а он устало рявкал, отмахивался от них так же, как и Борис с
Юстинасом отмахивались от мальчишек на той стороне реки.
Last-modified: Wed, 01 Dec 1999 17:47:11 GMT