Евгений Козловский. Как живете?..

Евгений Козловский. Как живете?..

кровосмесительная история

"КАК ЖИВЕТЕ, КАРАСИ?.."

Киноконцерн "Мосфильм", студия "Союз"

Москва, 1991 год

Режиссеры -- Михаил Швейцер, Софья Милькина

В главных ролях:

ПОЛКОВНИК -- Николай Пастухов

ЧЕЛОВЕЧЕК -- Александр Калягин

БЛАГОРОДНЫЙ КАРАСЬ -- Валерий Золотухин

КАРАСЬ-ХУДОЖНИК -- Борис Клюев

КАРАСЬ-ЭМИГРАНТ -- Евгений Евстигнеев ()

ВНУЧКА -- Анна Назарьева

ЮНОША -- Евгений Миронов

САМОЕ ВЫСОКОЕ НАЧАЛЬСТВО -- Леонид Куравлев

ТОВАРИЩ МАЙОР -- Николай Качегаров

СТОЛЯР -- Павел Семенихин

И сынок мой по тому ль по снежочку

Провожает вертухаеву дочку.

А. Галич. "Желание славы"

Из старенькой "Спидолы" почти лишенный электроникою обертонов, но отлично поставленный голос с театральными интонациями декламировал монолог пушкинского Скупого:

ОКажется, не много,

А скольких человеческих забот,

Обманов, слез, молений и проклятий

Оно тяжеловесный представитель!..

Полковник выпил коньяку, постоял, прислушиваясь не то ко вкусу спиртного, не то к голосу из приемника, аккуратно вымыл рюмку под ржавым умывальником, укрепленным в углу летней дачной кухоньки, и через тесный огороженный двор вошел в дом, открыл шкаф, снял с плечиков парадный китель, украшенный джентльменским набором правительственных наград, а также петлицами и кантом того небесно-голубого цвета, под знаком которого пекутся о гражданах нашей страны вот уже без малого две сотни лет, надел, отразился в зеркале, после мелких коррективов отражение одобрил и, позвякивая медалями, вернулся во двор.

Участок круто сходил к реке, и дальний угол небольшого дачного дома поднимался над землею на кирпичном фундаменте на добрые полтора метра. В кладку фундамента, защищенная от непогоды и любопытных глаз дощатым тамбурком, вросла массивная стальная дверь с рычагами-запорами и сейфовыми маховичками. Полковник любовно возился с ними, а из кухни чуть слышалось:

Когда я ключ в замок влагаю, то же

Я чувствую, что чувствовать должны

Они, вонзая в жертву нож: приятно

И страшно вместе.

Дверь плавно, тяжело отошла, Полковник щелкнул выключателем, но, поскольку свет не зажегся, принялся, выругавшись под нос, шарить в пыльной нише. Звякнуло, осыпалось разбитое стекло: фонарик выскользнул из пальцев, упал на ступени, покатился. Брезгливо отряхивая с кителя пыль, Полковник резко направился к кухне, выдвинул ящик стола.

Я царствую!.. Какой волшебный блеск!

Послушна мне, сильна моя держава;

В ней счастие, в ней честь моя и слава!

Голос из "Спидолы" раздражал, пришлось его заткнуть, и тут же нашелся огарок. Полковник вернулся к подземелью, запалил фитиль, в свете неровного, колышущегося пламени, прикрываемого ладонью, спустился вниз. Стеллажи каталогов и низкие тяжелые шкафы с основательностью порядка заполняли бетонированную подвальную комнату. Примостив-припаяв к шкафному карнизу неверный источник света, Полковник нацелился и одним коротким движением руки, подобным падению хищной птицы на добычу, выдвинул узкий, длинный ящик. Ловкие, тренированные пальцы перебирали карточки, губы беззвучно шевелились.

Неизвестно откуда возникший порыв ветра задул пламя, но, судя по всему, дурная примета Полковника не напугала: час спустя он, повесив китель на спинку аскетичного деревянного кресла, спокойно сидел наверху, в доме, у письменного стола и заполнял стандартные бланки вызывных допросных повесток: вписывал фамилии, сверяясь с карточками из каталожного ящика, проставлял дату и время, тут же делая пометки на перекидном календаре 1990 года, а адрес "Ул. Дзержинского, 14" аккуратно зачеркивал, чтобы вместо вписать: "Пос. Стахановец, ул. Садовая, 6"О

Сребровласый английский джентльмен, чьего платья легко коснулась рука благородной бедности, Полковник появился из подземелья метрополитена прямо возле Известного Здания, фасад которого и предстояло миновать. У Главного Подъезда ласково, почти неслышно урчал мотором лаково-серый "ЗИЛ", поджидая, должно быть, кого-то из Самого Высокого Начальства. И действительно: не дошел Полковник до "ЗИЛа" всего десяток шагов, как тяжелая дверь Подъезда отворилась адъютантом, и Важный В Штатском проследовал к лимузину. Полковник замер, замер и Важный В Штатском: на мгновенье или, во всяком случае, ровно на столько, сколько понадобилось обменяться пронзительными, как в кино про Штирлица, взглядами. Часовые напряглись, адъютант сунул руку под мышку.

"ЗИЛ" мягко отплыл, часовые опали. Полковник плюнул под ноги, растер плевок подошвою и пошел к Пушечной, на углу которой остановился и, обернувшись на Известное Здание, достал из папочки пачку давешних повесток. На ощупь, но аккуратно, словно глядя, отправил одну за другою в мрачное чрево почтового ящика с раскрашенным гербом державы, которой не оставалось и полутора лет жизни.

На углу Кузнецкого десятка два человек торговали газетками ДС и каких-то еще Блоков, Союзов, ПартийО Разного пола и возраста, на посторонний, непрофессиональный взгляд ничего между собой общего не имеющие, продавцы, безусловно, принадлежали к совершенно определенному клану, описать который Полковник возможно бы и не взялся, но любого представителя которого почуял бы за версту, а как минимум один из последних оказался Полковнику и прямо знакомым, что и подтвердил-продемонстрировал как-то слишком уж, как-то чересчур независимым отворотом в ответ на полковничий кивок. Полковник, впрочем, отнюдь не счел для себя унизительным сделать к знакомцу шаг-другой, достать рубль и потянуться к газетке:

-- Неужто не узнаИте?

-- Отчего же, -- не вдруг отозвался Газетный Продавец. -- Просто считаю ниже своего достоинстваО -- и не нашелся как закончить гордую, однако, несколько суетливую фразу.

-- Эх! -- посетовал Полковник, разворачивая газетку и пробегая взглядом жирный заголовок ЗЛОДЕЯНИЯ КГБ и подзаголовок помельче: Страшная приемная. -- Всегда б вам столько независимости!

Дээсовец помрачнел, посуровел, передвинул пачку товара куда-то за спину. Полковник нежно дотронулся до локтя Газетного Продавца. Продавец одеревенел и безропотно повлекся рядом. А Полковник, всего два-три шага-то и пройдя, остановился у ничем не примечательной двери и положил на нее ладонь, словно впитывая идущую сквозь дерево радиацию.

-- Вот здесь она и была, эта самая страшная приемная. СправочнаяО

Голосом Полковника владела глубокая печаль, и Газетный Продавец вышел из ступора, отстранился весьма агрессивно и, оглянувшись по сторонам, сказал-спросил подчеркнуто громко:

-- Запугиваете?

-- Вас запугаешь, как же! -- едва не покатился Полковник со смеху.

Ирония, однако, пропала даром: Дээсовец исчез, как бы растворился в воздухе. Полковник, впрочем, не слишком обескураженный этим обстоятельством, двинулся дальше в толпе Кузнецкого, отмечая взглядом то тут, то там расклеенные листовки. Посреди бурлящего книжного рынка остановился на минутку, повертел в руках Набокова, Солженицына, Бродского, поинтересовался ценами.

Вдруг среди жучков произошло шевеление, рынок в мгновение как-то сам собою рассосался. Полковник обернулся: приближался милицейский наряд.

-- Старший лейтенант! -- подчеркнуто громко окликнул Полковник возглавляющего наряд Сержанта и неудержимо весело спросил: -- Перешли в милицию? Да еще с таким понижением?!

Якобы Сержант пробуравил Полковника серым взглядом и бросил через губу:

-- Паяц!..

В рифму к тому, дачному, подвалу спустился Полковник по крутой щербатой лестнице флигеля Рождественского монастыря и оказался в столярной мастерской.

-- Иннокентий Всеволодович! -- вскочил с табурета навстречу вошедшему хозяин: пьяненький, но очень интеллигентный, в синем таком, застиранном, аккуратно выглаженном халатике.

-- Николай Юрьевич, -- здороваясь, склонил голову Полковник.

Дышащий на ладан черно-белый телевизор доносил сквозь сетку помех очередное заседание сессии Верховного Совета. Депутат с горящим взором страстно защищал Свободу Печати (с двух больших букв)! Мужчины постояли минутку молча, внимая оратору, потом Полковник, очевидно соскучившись, прервал паузу:

-- Готово?

-- А как же, Иннокентий Всеволодович! Мы ведь уславливались. А слово джентльменаО -- засуетился Столяр: надел очочки из халатного кармашка, полез за верстак, извлекая стопку обструганных, проморенных, лакированных дощечек. -- Вот так соберете, -- принялся прилаживать одну дощечку к другой. -- Вот такО И вот сюда -- клеемО

-- Спасибо, спасибо, Николай Юрьевич, -- прервал Полковник. -- Не первый, слава Богу. Знаю, -- и открыл дипломат, где дожидалась момента гонорарный пузырь.

-- Шестой сундук, сундук еще не полный? -- вопросительно-улыбчиво пошутил пьяненький хозяин.

Шутка явно не понравилась гостю: он мгновенно подобрался, взгляд сделался жестким, тяжелым. Поставив бутылку на верстак, собрав дощечки под мышку, Полковник сухо кивнул и направился к выходу. Но Столяр преградил дорогу: обида высвободила механизм нетрезвой храбрости:

-- Нет уж, постойте, Иннокентий Всеволодович! Не надо со мною так, будто эта бутылкаО Не за бутылку я на вас работаю! И раньше работал -- не за бутылку. Когда вы меня в свои пакости втравилиО жучки ставитьО микрофоны в табуретные ножки монтироватьО Тут, можетО -- повертел Столяр ладошкою, -- тут, может, обидаО сладость паденияО А вы! Вас ведь прежде моя сообразительность очень даже устраивалаО умение с полнамекаО Прямые-то приказы вы не очень любили отдаватьО А сейчас дурачок удобнее? Который поверит, что вы решили на старости лет составить каталог домашней библиотеки? Я из уважения трепещу вас, полковник, -- возвысил Столяр голос до пламенно-риторических интонаций. -- А отнюдь неО Куда меня ниже этого подвала запрут? Может быть, честь? -- расхохотался смешному словечку. -- Это вон этого, -- кивнул через плечо на Парламентария С Экрана. -- А я уж всеО стабилизировался.

Полковник выслушал монолог молча, но, судя по примирительному резюме, с пониманием:

-- Найдется кое-что и на этого.

-- Вы уж не сердитесь, Иннокентий Всеволодович, -- услышав примирительную нотку, вернулся Столяр к привычной уважительности. -- Только так тоже нельзя, -- и, подойдя к верстаку, откупорил водку. -- Я тоже все-таки человек. А бутылка что? Бутылка -- этоО

Сейчас Полковнику уже неловко было уйти вот так просто, и он едва ли не с ужасом наблюдал, как разливает Столяр жидкость по двум подозрительным стаканам, как освобождает от липнущего к нему, неотдираемого, так что траурным ногтем приходится выколупывать, станиоля плавленый сырок, разламывает надвое:

-- Прошу, Иннокентий Всеволодович, -- пришлось приблизиться, взять с верстака и поднять стакан, -- но труд скрыть брезгливость Полковник решил себе не давать:

-- Сопьетесь вы, Николай Юрьевич! Вот ей-Богу -- сопьетесьО

Возле гостиницы "Москва" волновалась толпа народа человек эдак на сто. Полковник остановился, с ироническим любопытством читая плакаты насчет турок-месхетинцев, насчет беженцев-армян, насчет какого-то провинциального начальства, и тут подкатила "Волга". Деловитая, подтянутая, целеустремленная, недурная собою, с красным эмалевым флажком на лацкане серого, изящно скроенного под скромный пиджака, вышла Дама-Депутат в сопровождении двоих шестерок и смело ступила в народ. Полковник по случаю оказался на ее пути.

-- Здравствуйте, Иннокентий Всеволодович, -- автоматически, машинально поздоровалась как-то вдруг сникшая, сдувшаяся Дама.

-- Добрый день, Александра Александровна, -- несколько криво улыбнулся Полковник.

-- Меня поджидаете? -- ужас нарисовался в депутатских глазах.

-- Сегодня -- нет.

-- А-аО -- с явным облегчением выдохнула Депутатка. -- Очень рада, оч-чень! -- Она, конечно, имела в виду соврать, что рада была встрече, но достаточно забавно получилось, что рада, что "сегодня нет", и Полковник с удовольствием отметил эту забавность. -- Всего доброго, -- и снова вся подобравшись, обретя уверенность, вклинилась в толпу, тут же обступившую ее с надеждамиО

Выйдя из лифта, Полковник неловко поместил под одну руку и дипломат, и каталожные дощечки, а другою на ходу выкапывал из глубокого брючного кармана, из-под полы плаща связку ключей. Замок щелкнул, дверь подалась, но недалеко, удержанная цепочкою. Посыпавшиеся дощечки усугубили раздражение Полковника, выразившееся в слишком уж настойчивом, нетерпеливо-прерывистом звуке звонка. Полковник давил на кнопку до тех пор, пока раскрасневшаяся, возбужденная, смущенная, не появилась в дверной щели Прелестная И Юная Девушка, одетая одним легким халатиком -- и тем явно наброшенным только что, впопыхах.

-- Ой! Полковник! А что, разве сегодня уже вторник? Господи!

-- Так вот и будешь разговаривать, через цепочку? -- мрачно поинтересовался Полковник, собирая, коленопреклоненный, дощечки.

-- Полковник, миленький! -- Прелестная И Юная выскользнула на площадку и повисла на Полковнике, в результате чего дощечки снова оказались на полу. -- Полковник, я совсем с ума съехала! Влюбилась как дура! Как полоумная! Ты не сердись, ладноО Он хороший, правда-правда! Таких теперь не бывает. ОнО онО хороший!

Снова собрав дощечки, размягченный поцелуями внучки, однако изо всех сил стараясь сохранить видимость суровости, Полковник взялся за дверную ручку.

-- Полковник, любименький! -- повисла Прелестница на нем. -- Не обижайся, пожалуйста! Не заходи, аО Я обед тебе все равно не приготовилаО

Полковник сделался мрачен по-настоящему, застыл на миг и, решительным движением плеча отстранив с дороги внучку, зашагал к лифту. Прелестница бросилась вослед, и полы взлетели, распахнулись, подтвердив нашу догадку, что под халатом ничего на Внучке нету.

-- Ты не прав, полковник, слышишь?! Просто такой момент. Неужто ты хочешь увидеть егоО смущенным? Подавить, да? Чтоб он всегда при тебе?О Он ведь не виноват: это я ошиблась. Я с ума съехала -- и пропустила вторник. Я пообещала ему, что мы будем одни, совсем одни, что никто не придет. Мы завтра к тебе заявимся, правда-правда. Вы познакомитесь. Честь по чести. Коньяку выпьете. Он тебе обязательно понравится. Ну полковник, слышишь, а?!

Полковник стоял лицом к лифтовой дверце, ждал кабину и на внучкины горячие речи внешне не реагировал. Из-за двери квартиры робко, однако, в полной готовности броситься на защиту подруги, выглядывал Юноша немногим старше Прелестницы. Рука его нервно застегивала пуговки на рубахе.

Лифт, наконец, явился. Полковник шагнул в него и нажал кнопку, так и не обернувшись. Когда дверцы за спиною схлопнулись, Полковник выпустил из рук и дощечки, и дипломат, закрыл глаза ладонью, словно от спазма головной боли, и буквально простонал:

-- ГосподиО второго раза я не-пе-ре-не-суО

Вывески на дверях не было, окна-витрины плотно зашторены изнутри. Десятка полтора стариков и старух -- так казалось в массе, на первый взгляд: возможно, из-за некоторого неуловимого стандарта в одежде; в действительности же встречались тут люди и вполне крепкие, никак не старше шестидесяти, да вот хоть бы и наш Полковник, -- терпеливо ожидали времени, кто -- группируясь по двое -- по трое и тихо переговариваясь, кто, как Полковник -- стоя гордо и одиноко. Один из этих, сравнительно молодых, подошел к заведению нервный, порывистый, возбужденный, чем сразу и выделился из подчеркнуто смиренной толпы. Потрясая сложенной вчетверо изнанкою наружу "Правдою", обратился к Полковнику:

-- Посмотрите, нет, вы только посмотрите, что делают! Уже читали?! На кого замахнуться посмели?! Не остановить их -- все рухнет! Натурально -- все! Вот как пить дать!..

Полковник стоял демонстративно индифферентно, как бы глухой, и Правдоносцу ничего не осталось, как с тем же монологом, только еще подбавив праведного возмущения в интонацию, перейти к кому-то следующему, потом -- следующему за следующимО Неизвестно, сколько бы так продолжалось и чем закончилось, когда б не отворилась таинственная дверь и не втянула в свой проем ожидающих.

Показав пропуск элегантной даме в белом халате -- хранительнице этой закрытой столовой-музея для отставных аппаратчиков второго разряда, Полковник оставил на вешалке дощечки и плащ и устроился у стены, за угловым, на двоих, столиком, к зальцу спиною.

Полковник уже заканчивал поднесенный подавальщицею суп, когда стул напротив скрипнул под тяжестью некоего Пришельца, столь же нестарого и столь же мрачного, как Полковник. Полковник нехотя приподнял лицо.

-- Иннокентий Всеволодович? Вот уж кого не ожидал!

-- Иван Алексеевич? -- Полковник узнал визави, улыбнулся саркастически, но вместе и сочувственно. -- Значит, тоже до генерала не дотянули? В штатском, конечно, исчислении.

-- Как видите, -- развел руками Пришелец. -- А вы-то как же в отставке оказались? Я полагал, что кто-кто, а уж вы-тоО не в смысле вы личноО при любых пертурбациях на месте останетесь.

-- То-то и оно, -- вздохнул Полковник, -- что не в смысле я лично. А я лично оказался засвечен. Вот начальство кость и бросило. Подопечные, знаете, расхрабрились, да и тиснули статеечку в "Огоньке". Свою, впрочем, роль обойдя более чем искусно. А вы сами посудите: кто я без них? Чем занимался бы? За что жалованье бы получал?

-- Ай-ай-ай, -- покачал сочувственно головою, поцокал языком визави.

-- Ну, ничего, -- улыбнулся Полковник, реагируя на сочувствие. -- Ничего! Как заметил давеча один мой давний знакомец: шестой сундук, сундук еще не полныйО

-- Как? -- переспросил состольник.

-- Я, -- пояснил Полковник, -- к такому повороту готов давно. Очень давно. Лет уже двадцать, -- и отправил в рот очередной кусочек котлеты.

Электричка отстучала, затихла вдали. Полковник, пропыленный, усталый, расстроенный, с неудобоносимыми дощечками под мышкою, брел по Садовой. Сквозь фиолетовую дымку вечера за ним наблюдали двое из притаившейся между дачами старенькой, с правым рулем, с заклеенной бельмом скотча треснутой правой же фарою "ТоИты".

-- Во, смори, виишь! -- толкнул локтем молодого, налитого силою Джинсового Усача опустившийся сиплый Забулдыга. -- Снова доски таранит! А на хрена они ему, а? Скажи, на хрена? Смекашь? А подвал там знашь какой солдаты вырыли?! Мальчишками были -- лазили. -- По внешнему виду Забулдыги вполне могло подуматься, что мальчишкою он был при русско-японской войне, а не двадцать каких-то недалеких лет назад. -- Этот подвал если, к примеру, картошкою затарить -- до коммунизма до самого хватит. Ха-ха. Шутка, конечно. И дверь, как в бомбоубежище. Видел, да? Видел? И вобче -- генерал, а смори, как одевается. Машины опять же нету -- электричкой. Смекашь, говорю? -- и снова ткнул Усатого локтем.

-- Я тебе щас потыкаю, свинья, -- чуть слышно, сквозь зубы, оборвал Джинсовый.

-- Да ты чо? -- обиженный и напуганный, притих Забулдыга. -- Я тебе, понимашьО как договаривалисьО а тыО

-- Заткнись, -- так же спокойно возразил Джинсовый. -- На вот, -- протянул зелененькую с Лениным, -- и вали. И мы с тобой никогда в жизни не виделись, понял?

-- Да понял я, понял, чо ты, всИ путем, -- ретировался довольный добычею Забулдыга.

Усатый даже не глянул.

Полковник повозился у калитки, скрылся за нею. Спустя мгновения загорелись окна его небогатого дачного домика. Усатый запустил мотор.

Если не считать любовно оборудованного подвала, с которым мы уже имели случай свести знакомство, единственной роскошью скромной в остальном полковничьей дачи были великолепные розы -- под них ушла вся свободная земля участка. В респираторе, в полиэтиленовом фартуке и специальных рукавицах Полковник и занимался ими в это счастливое погодою, не слишком, правда, уже раннее летнее утро: с помощью хитрого какого-то аппарата опрыскивал землю у корней, листья: лечил ли от болезни, защищал от вредителей, удобрялО

Шум подъехавшего автомобиля вывел Полковника из сосредоточенности, с которою он общался со своими любимцами. Дверца машины хлопнула за забором. Полковник бросил взгляд на часы, а с них -- раздраженно-вопросительный -- перевел на калитку и, отставив аппарат, замер в ожидании стука. Который тут же и воспоследовал.

-- Открыто! -- крикнул Полковник и увидел элегантно одетого, самоуверенного по внешности Карася -- того самого Парламентского Оратора, чья речь в защиту Свободы Печати привлекла ненадолго полковничий взгляд к телевизору в столярке. -- Сколько мне помнится, -- продолжил Полковник, -- я приглашал вас на одиннадцать. -- И в сторону, почти себе под нос: -- Поразительный зуд!

-- У меня заседание Верховного, буквально, Совета, а вашаО вашаО повестка, -- Карась постарался вложить все доступное ему брезгливое презрение в это слово и даже подкрепить его не менее презрительно-брезгливым жестом двух сжимающих бумажку пальцев, -- ваша повестка, если я, буквально, не ошибаюсь, не является официальным документом, которыйО скорее, дружеское приглашение, и я, буквальноО -- презрение Карася начало иссякать, обнаруживая под собою растерянность и страх.

-- В смысле дружеского -- разумеется, ошибаетесь, -- ответил Полковник, сполна насладившись карасевой паузою. -- Мы с вами не дружили никогда, да оно, в сущности, и невозможно.

Карась смолчал.

-- А что касается формальной, правовой, так сказать, необязательностиО -- Полковнику, кажется, вполне уже достало факта появления Карася и его поведения, так что теперь вместо очевидно скучной беседы хозяин явно предпочел бы продолжить занятия свои с розами -- Овы и впрямь совершенно свободны, -- и Полковник подошел к калитке, распахнул ее настежь, вернулся к цветам.

Карась стоял в нерешительности.

-- Вам, очевидно, пришло в голову, -- отвлекся Полковник от бутона баккара, -- что и я, сделавшись лицом частным, более, чем когда-либо, свободен в частных своих поступках? Которые мне особенно облегчаются вашими же стараниями в области неограниченной Свободы Печати, -- так и выделил две начальные буковки, спародировав карасево выступление С Высокой Трибуны.

-- Это что же, буквально, шантаж? -- проглотив информацию вместе со вставшим вдруг в горле комом, хрипло выдохнул Карась.

-- Помилуйте! Как вам и слово-то такое пришло в голову?! Разве я чего-нибудь от вас требую? НуО кроме вот этих вотО легкихО невинныхО бесед. Которыми вы, кстати вспомнить, никогда прежде не брезговали, ничего эдакогоО не выказывали, даже инициативу проявляли. С чего мне было решить-то, будто ходите ко мне не в охотку? Сами посудите: по тем временам ни в тюрьму вас посадить, ни расстрелять возможности у меня не было. А вы все ходили, ходилиО Вот я, наивный, и поверил.

-- Да нет, отчего же, -- залепетал Карась. -- Я с большим, буквально, удовольствиемО с большимО с огромным, буквально, уважениемО

-- В таком случае -- подождите до одиннадцати, -- сухо бросил Полковник, снова натянул рукавицы и взялся за аппарат. -- Там, за калиткой.

Розы были действительно великолепны. Крупная капля прозрачной влаги на лепестке одной из них слегка подрагивала, переливалась, преломляла солнечный луч. Карась, однако, все топтался на участке и ломал кайф.

-- Но нельзя лиО -- наконец, решился подать голос, -- нельзя лиО буквально, в порядке исключения?..

Полковник с искренним сожалением бросил прощальный взгляд на клумбу, снял рукавицы окончательно и, развязав тесемки фартука, направился к уличному рукомойнику:

-- Ну, Бог с вами. Только в другой раз я просил быО

-- А что, будет, буквально, и другой? -- с робким ужасом возопил Карась, исключительно усилием воли удерживаясь, чтобы не подать Полковнику полотенце.

-- А как же! -- широко, открыто улыбнулся Полковник и проводил гостя в дом. -- Как в старое доброе время. Да вы проходите, проходите, -- определил Карася на стул напротив своего следовательского стола, за который и уселся с выработанной годами привычной усталостью. -- Станем встречаться, беседовать. Мне вас простоО недоставало бы.

-- Но ведь так многое, буквально, переменилось! -- попробовал возразить гость, на что хозяин позволил себе удивленно-ироническую гримасу. -- И мы так давноО

-- А-а-аО Понимаю! -- догадался, наконец, Полковник и кивнул на депутатский значок. -- Вы стали совестью нации, и теперь вам несколько неудобноО

-- Ну уж, буквально, совестьюО -- засмущался, закокетничал Карась, чем выдал, что именно совестью нации в глубине души себя и ощущает. -- Но все-таки. Верховный, буквально, Совет. Положение, если хотите, обязываетО

Неожиданно для нас -- мы еще не встречались с таким Полковником, нам пока ничто не давало даже и повода предположить, что он, человек, если и не спокойный внутренне -- более, чем самодисциплинированный, таким быть способен, -- Полковник стукнул ладонью по столешнице и очень жестко на Карася прикрикнул:

-- А нечего было и лезть в совесть нации, коль знаете про себя, что доносчик! Избиратели ваши, правда, тоже могли б догадаться. Но они хоть догадаться, а вы-то знаете точноО

-- Так ведьО все мыО -- растерялся Карась. -- Время было такоеО Из кого ж тогдаО С кем тогда иО Михал Сергеич тоже ведьО не из диссидентов.

-- Ну-те, ну-те, ну-теО -- с едва ли не искренним, поощрительным любопытством затетекал Полковник. -- Вы что, всерьез ощущаете на раменах бремя ответственности?! Вы всерьез верите в собственную власть?! Вы?!

-- Но Иннокентий Всеволодович! -- попытался возмутиться Карась.

-- Гражданин полковник! -- снова прикрикнул-пристукнул хозяин.

-- Г-гражданин п-полковник, -- поправился Карась, заикаясь. -- (Полковник не дал себе труда скрыть улыбку). -- ЯО я, буквальноО я слышал, что у вас там со службоюО Так вот, по нынешнему своему положениюО Я как раз, буквально, Член КомитетаО

-- Ваша информация обо мне интересует меня очень мало, -- затруднил еще больше Полковник положение Карася. -- Только о ваших друзьях, коллегах, любовницахО Как обычно.

-- Я простоО вы не сердитесь, пожалуйстаО -- Карась собрал всю свою волю, чтобы держаться понезависимее. -- Я хотел бы, буквально, предложитьО выкупить все моиО буквальноО сообщения.

-- Если уж буквально, -- поправил Полковник, с особой ехидцею выделив интонацией карасево словечко, -- то доносы.

-- Доносы, доносы, -- согласился Карась. -- У нас в Комитете освобождается вакансия Председателя, и яО Цену, конечно, назначаете вы, но чтоб буквальноО с расписочкою. То есть -- гарантияО

Полковник глянул на Карася довольно пронзительно и продержал свой взгляд, под которым Карась прямо-таки съежился, едва не минуту.

-- Тысяч, скажем, пятнадцать, а? -- спросил наконец.

-- Да-да, конечно, буквально -- с удовольствием, -- рассвободился, разулыбался, перестал заикаться Карась. -- Я даже буквально и до двадцати пяти рассчитывал.

-- Какая вы все-таки мелкая, мерзкая дрянь, -- устало констатировал весь опавший, с лица даже посеревший Полковник. -- Буквально. -- И как бы сам с собою размышляя, добавил: -- Вроде бы и всего-то дел: ушел на покой, цветочки выращиваешь. Ну или там, в зависимости от склонностей, рыбок разводишь, кроликов. Пенсия какая-никакая есть. А ведь как, падла, держится, как цепляется!..

-- При чем тут, буквально, пенсия? -- посетовал Карась. -- Позор-то, позор какой выйдет!

-- Да бросьте, позор! Если б вы позора боялись, вы б тогда еще, двадцать лет назад, после первой нашей встречи руки на себя наложилиО ЛадноО Я и так потратил на вас времени больше, чемО вы того стоите. Вот бумага -- пишите.

-- Да я уж написал все, -- честно глянул в глаза Полковника Карась. -- Вот, буквально, пожалуйста, -- полез совершенно обессиленный, выжатый, уж не обмочившийся ли Поборник Неограниченной Свободы Печати во внутренний карман, откуда и извлек пачку смятых бумажек. -- Посмотрите. Достаточно подробно?

Полковник тоскливо смел рукавом, стараясь их не коснуться, бумаги в ящик стола и сказал:

-- Свободны. И если еще раз попытаетесь предложить взяткуО

Карась задом выпятился из дверей. Полковник вышел на крыльцо, брезгливым взглядом провожая подопечного до калитки: не обгадил бы, так сказать, чего, -- а из нее уже припрыгивал навстречу очередной Карась, следующий: шумный, веселый, курчавый толстячок в очках с сильными линзами.

-- Давненько мы с вами, Иннокентий Всеволодович!О Давне-е-енько! Квартирку, стало быть, переменили. А и то верно! Чем по гостиницамО Или в том, помните, клоповнике?.. Где лифт вечно ломался. А тут природа! Цветы! Благорастворение -- ха-ха -- воздухов!.. И глядите-ка: в открытую, повесточкой! Стало быть, и у вас этаО как ееО гласность мощь набирает?! Ха-ха-ха! А и то: чего вам стесняться?! А что, и этот на вас работает? -- кивнул конфиденциально Второй Карась на забор, за которым хлопнула дверца и взревел обиженный автомобильный мотор.

-- На нас, мой милый, -- ответил Полковник, пропуская Второго Карася в дом, -- работает практически вся страна. Именно в этом наша сила!

Мы могли бы проследовать за Полковником и Вторым Карасем назад в дом, но у нас, оказывается, появилась и альтернатива: понаблюдать за продолжением беседы с маленького черно-белого экрана мониторчика, правда в немом варианте, ибо Элегантный Молодой Человек, настраивающий с чердака соседнего дома видеокамеру и специальный дальнобойный микрофон на съемку происходящего в полковничьем кабинете, завел звуковое сопровождение на наушники. Не стоит, однако, сетовать на некоторую ущербность представления: происходящее в кабинете было рутинно-скучным и ничего ни о Полковнике, ни о Втором Карасе нам все равно не добавило бы.

Когда и картинка, и звук, и качество записи вполне устроили Молодого Человека, он снял наушники, профессиональной украдкою спустился с чердака и минутою позже оказался в притаившейся в удобном закутке, том самом, где пару дней назад таилась подслеповатая "ТоИта", "Волге" в компании человека не менее элегантного, хоть и несколько менее молодого. Оказался и доложил:

-- Пишется, товарищ майор. Качество -- удовлетворительное.

Но и "ТоИта" была тут как тут: замаскировалась среди могил легшего на холме запущенного кладбища. На водительском месте не развалился -- умостился -- Джинсовый, рядом сидел человек, наблюдавший за домиком на Садовой в мощный морской бинокль. Одет человек был тоже и модно, и элегантно, но если Обитатели Черной "Волги" брали себе за образец безупречного английского лорда, Человек С Биноклем ориентировался скорее на голливудского крестного отца. Наглядевшись вдоволь, доморощенный крестный отец отвел окуляры от глаз, и стало видно, сколь жесток его взгляд. Как давеча Забулдыга перед Джинсовым, сегодня Джинсовый шестерил перед Жесткоглазым:

-- Прям' Каннский фестиваль, а? И все чего-нибудь ему да везут, не иначеО

Каннский -- не Каннский, а на узкой Садовой, возле полковничьей дачки, и впрямь скопилось тем временем штук уже пятнадцать автомобилей: всИ новенькие, блестящие, престижных моделей. Владельцы сидели за рулями, нервно покуривали; иные переглядывались, иные, напротив, старались вжаться в салон поглубже, чтобы не вдруг быть узнанными.

Отворилась калиточка. Вышел Второй Карась -- веселый, ехидный, улыбающийся, проинвентаризировал взглядом автомобилизированное общество и почапал в сторону электрички. Первый Из Очереди покинул машину, шагнул к калиточке, но из дальней "Волги" выскочил Некто В Штатском, чьи своеобразные шевелюра, борода и дородность наводили на мысль о рясе, -- выскочил, перебежал дорогу Первому.

-- У меня, понимаетеО -- шепотом пробасил. -- У меня сегодня очень, понимаете, важнаяО службаО Сам, понимаете, Владыка обещалО Не могли б выО чисто по-христианскиО

Бормоча это, Бородач всем видом и поведением выказывал желание оказаться у Полковника раньше остальных. Первый стоял в нерешительности, как это бывает, когда просятся пропустить без очереди к зубному врачу, но тут оживились задние: загудели клаксонами, повысовывались из окон:

-- У меня через час ученый совет!

-- А у меня -- репетиция!..

-- ВидитеО -- развел руками Первый и скрылся в калитке.

Бородач понуро поплелся к своей "Волге". Тот, У Кого Репетиция, высунулся из окна:

-- А вы, батюшка, поезжайте. Чего ж на всякую дрянь внимание обращать? -- и помахал повесткою. -- Он, я слышал, вообще уже в отставке.

Бородач злобно покосился на советчика:

-- Сам вот и поезжай. Такой умный! Меньше ждать останется.

Из-за угла вынырнула блистающая перламутром "девяточка", но, увидав автомобильное скопище, тут же и осеклась, остановилась, истерично попятилась да и села обоими колесами в канаву. Водитель загазовал, задергал туда-сюда рычаг передач, чем только усугубил положение.

-- Помочь? -- крикнул, выбираясь из "Вольво", Тот, У Кого Ученый Совет, и двинулся к перламутровой красотке.

-- Спасибо, спасибо, не надо, спасибо! -- запричитал ее водитель, прикрывая лицо ладошкою. -- Не надо!

Но обрадованные хоть таким развлечением ожидающие -- кто пешком, а кто и на колесах -- уже двинулись к потерпевшему.

Тогда он вытащил не слишком чистый платок, набросил на лицо и дал деру, словно нашкодивший мальчишка, оставив красавицу-"девятку" на произвол судьбы.

-- Стесняется, -- понимающе пробасил в бороду Батюшка. -- МолодойО

В электричке еще не зажгли света, хотя, в общем-то, было пора. Внучка стояла в обнимку со своим Юношей возле тамбурного дверного окна. Толстая тетка с сумками и авоськами с трудом выдралась из межвагонного перехода и, пропихиваясь сквозь раздвижные остекленные двери, высказалась, взглянув на парочку:

-- Совсем обесстыдели!

-- Зверь рыгает ароматически, -- сказал Юноша.

-- Что? -- не вдруг отозвалась Внучка. -- Какой еще зверь?

-- Вон, -- кивнул Юноша на скорректированную досужими шутниками запретительную надпись на стекле двери. -- И все-таки зря мы туда едем.

Внучка не ответила ни звуком, однако, плечо ее затвердело под рукою Юноши, демонстрируя характер владелицы.

-- Я вот, честное слово, сознаю, что это чушь собачьяО Дефект воспитания. И все-такиО

-- Зверя боишься?

-- Родители не поймут.

-- Рано или поздно и им, и тебе все равно придется смириться, -- пожала Внучка плечами. -- Полковник мне и папа, и мама вместе. Не просто дед.

-- Да-да, я помнюО -- попытался закрыть Юноша не слишком приятный разговор, но Внучка не обратила внимания.

-- Мама умерла, когда меня рожала. А отца не было вообще.

-- Помню, -- повторил Юноша и нежно поцеловал Внучку в висок, поглаживая ей голову.

-- Не надо меня жалеть! -- вырвалась Внучка. -- Мне полковник их всех заменил! И я его не предам!..

Электричка остановилась. Открылись противоположные двери. Туда-сюда замелькал народ.

-- Выходи! -- крикнула Внучка и резко толкнула Юношу в сторону проема.

Юноша набычился.

-- Выходи!

Двери захлопнулись, электричка двинулась дальше.

-- Эх, -- сказал Юноша. -- Знала бы тыО Для них гэбэ -- этоО -- и махнул рукою.

-- Я ж говорила: выходи.

-- Ладно, поехали, -- вернул Юноша руку на внучкино плечо.

-- Следующая станция -- "Стахановец", -- неразборчиво пробурчало вагонное радио.

Застрявшая перламутровая "девяточка" так и белела-посверкивала вдали, а стыдливый ноль-одиннадцатый "жигуль" одиноко стоял возле самой полковничьей дачи, когда Внучка и Юноша к ней подошли. В освещенном окне видно было, как Полковник беседует с Очередным Карасем. Внучка взяла Юношу за руку, потащила к калитке.

-- Неудобно, -- шепнул он, слегка упираясь. -- Видишь -- разговаривают.

Внучка пренебрежительно пожала плечами, запечатала губы пальцем и, шутливо крадучись, повлекла Юношу к дверям. Прежде чем те закрылись, голубоватый пронзительный свет галогенок подъезжающей машины успел на мгновенье осветить пару.

-- Да ни черта мне от вас не надо! -- устало втолковывал Карасю Полковник. -- Вызывают вас -- приходите. ВсИ! А зачем -- это уж мое делоО

-- Извини, полковникО -- прервала Внучка, выступая из полутьмы прихожей. -- Мы потихонечку, помнишь, как Штирлиц? Ну полковник, чего надулся?! Мы вчера не могли и позавчера тоже. Я потом объясню. Здравствуйте, -- отнеслась к Карасю.

-- Здравствуйте, -- привстал тот.

-- Вот, знакомься, -- вытащила Внучка на свет Юношу.

-- Никита, -- представился Юноша и протянул руку кажется что с опаскою.

-- Иннокентий Всеволодович, -- вышел из-за стола, пожал руку Полковник.

-- Рыгает ароматически, -- шепнула Внучка с ехидцею.

-- Сидоров-Казюкас, -- снова привстал-поклонился Карась. -- Очень приятно.

-- А вас никто не спрашивал! -- прикрикнул Полковник.

-- Никита, -- подчеркнуто вопреки покрику Полковника поклонился Юноша Сидорову-Казюкасу.

-- Оторвали, да? -- поспешила Внучка загасить в зародыше готовый вспыхнуть конфликт и потянула Юношу на крутую лесенку, а по ней -- в мансарду, бросив деду по пути: -- Ну ты занимайся!..

"Жигули", минуту-другую назад мазнувшие светом по парочке, подкатили к даче, погасили фары, умолкли и выпустили, наконец, одетого в светлый костюм Спортивного Мужчину, не старого, но совсем седого эдакой благородною сединой. Он осмотрелся, оценил факт наличия стоящего у дома ноль-одиннадцатого, вытащил кисет с табаком, трубку, неторопливо набил ее, запалил от спички и стушевался во мгле. Когда глаза Благородного попривыкли к темноте, он пересек неширокую Садовую и остановился у дома напротив: не в пример ладненькому, но, в общем-то, несерьезному полковничьему -- мощный, огромный, из неподъемных, почерневших от времени бревен сложенный, был он -- даже во тьме очевидно -- запущен до невозможности восстановления. По лицу Благородного скользнула странная какая-то гримаска: улыбка -- не улыбка, и если уж улыбка, то, скорее, усмешка: горькая и над собой. Он толкнул державшуюся на одной верхней петле калитку, та подалась нехотя, скребя низом по земле, но щель достаточную, чтобы пройти, Благородному предоставила. Чем он и воспользовался.

На дверях висел огромный амбарный замок, вход, однако, не охраняющий, ибо находился в давно ни на чем не держащихся пробоях. Благородный потянул за ручку и оказался внутри затканного паутиною, загаженного экскрементами дома. Слабый блик далекого фонаря пробивался сквозь незакрытую дверь, и Благородный, перешагивая через кучки дерьма, вошел в огромную в своей нежилой пустоте комнату.

Немалое усилие потребовалось воображению, чтобы признать в ней ту самую теплую, всю в уютных мелочах гостиную, где много-много лет назад пел ныне покойный Бард:

-- Как жуИте, Караси?..

-- Хорошо жуем, мерси!..

-- ДаО -- протянул вслух Благородный. -- Иных уж нет, а те -- далечеО -- но и эхо, кажется, покинуло дом: не отозвалось, позволило словам потонуть, кануть, бесследно не стать.

Оборванная ставня приоткрывала часть того как раз самого окна, напротив которого сидел в незапамятные времена Благородный, слушая Барда и машинально наблюдая, как на участке напротив десяток солдат строит дачу, а крепенький мужичок лет сорока бегает-приглядывает, обеспечивает указаниями. "Летчик, наверное, -- подумал Благородный тогда. -- Испытатель. Откуда ж иначе в таком возрасте деньги на дачу? Да и солдат не всякому дадут."

Сейчас дача напротив, какими бы комично-зловещими повестками на нее ни зазывали, была живою и теплою, а здесь, в огромном чернобревенчатом доме, в диссидентском гнезде, стояли необратимое запустение и тоска. Энтропия, как ей и положено в замкнутой системе, неудержимо росла.

Хлопнула калитка. Сидоров-Казюкас нырнул в своего ноль-одиннадцатого, запустил мотор и, стыдливо не зажигая огней, укатил на ощупь. Благородный выбил трубку о каблук и выбрался наружу, скользнув случайным безмысленным взглядом по неярко освещенному мансардному окну, за которым на низкой дачной тахте Внучка с Юношею целовались страстно и нецеломудренно, поглощенные этим занятием столь глубоко, сколь глубоко могут быть поглощены им лишь люди, совсем недавно открывшие для себя в полной мере эту таинственную сторону жизниО

-- Вы, Иннокентий Всеволодович, считаю своим долгом заметить, пользуетесь недозволенными приемами. То, что связывало меня с покойной Мариною, не дает вам праваО скорее -- наоборотО Я всегда, слава Богу, сознавал, что человек, пошедший служить в чекагэбэ, не может быть порядочным человеком -- но сколько же вы потратили сил, чтобы внушить мне иллюзию обратного! А теперь сами все и рушите? -- разговор шел на участке, партнеры едва освещались бликом мансардного окна, так что трудно было понять с определенностью, почему Полковник молча терпит страстную эту филиппику. -- Я приехал к вам исключительно как к отцу Марины. Уважая ваш возрастО одиночествоО зная, что вас уволили в отставку. Так что не трудитесь больше переводить впустую повестки -- играть в ваши паранойяльные игры вы меня не заставите. А если вам понадобится моя помощь -- вот, звоните, пожалуйста. Я не откажу, -- и, протянув Полковнику визитную карточку, Благородный повернулся уходить.

-- Ой ли, Дмитрий Никитович? -- спросил Полковник. -- Точно ли не заставлю?

-- Безо всяких сомнений! -- отрезал Благородный.

-- А вы вообразите на минуточку, что я -- ваша персонифицированная совесть. Ведь тогда и наши встречи можно будет расценить как дело пусть для вас неприятное, но безусловно благое. КакО покаяниеО

-- Вы опять про Марину? -- раздражился Благородный настолько, что повысил тон несколько сверх самим же себе назначенной меры, чем раздражился еще больше. -- Она рожала у лучших врачей. Ее ничто не могло бы спасти. Это судьба. И я тут не при чем. А вот вы! вы! вы ни разу не допустили меня до моего собственного ребенкаО

-- Марина не допустила, -- мягко возразил Полковник.

-- Но я действительно собирался развестись! -- почти уже кричал Благородный.

-- Ее не устраивало, что вы оставили бы своего сына сиротою.

-- Я бы уж как-нибудь разобрался!

-- Нисколько не сомневаюсь, -- теперь интонация Полковника несла в себе едкий яд.

-- Откуда ж столько презрения? -- поинтересовался Благородный.

-- Оттуда! -- вспылил, наконец, и Полковник. -- Оттуда, что мое дело было -- выполнить последнюю волю дочери. А ваше -- пробиться к ребенку несмотря на мое сопротивление. Несмотря на все силы ада!

-- И вы еще смеете упрекать?!.

Видать, в этой последней реплике Благородного послышалась Полковнику боль столь искренняя, что он вдруг как-то весь помягчал и сказал:

-- Хотите познакомлю?

-- С кем? -- испугался Благородный, и именно потому испугался, что отлично понял с кем.

-- С дочкой с вашею, с Машенькой, -- тем не менее пояснил Полковник.

-- А она что, здесь?

Полковник кивнул утвердительно.

-- Но яО но яО -- в страшной неловкости замялся Благородный. -- Но я н-не готовО

-- Понимаю, -- отозвался Полковник после недлинной паузы. -- Она, наверное, тоже. Пойдемте, хоть фотографию покажу, -- и направился к летней кухоньке, щелкнул выключателем.

Внучкино фото в рукодельной рамочке стояло на полке, предваренное роскошной розовой розою в баночке из-под майонеза. Благородный взял рамку в руки, посмотрел пристально на изображение лица дочери. Полковник забрал рамку у Благородного, вытащил из нее фотографию:

-- Возьмите. У меня есть еще.

Благородный бережно положил фотографию во внутренний карман, уронил "спасибо" и направился к выходу.

-- А про покаяние, -- произнес Полковник совсем тихо, так, что при желании вполне можно было б его и не услышать, -- про покаяние я сказал исключительно в связи с вашимиО доносами.

-- Что?! -- столько праведного возмущения прозвучало в этом словечке человека, вмиг превратившегося из Просто Благородного в Благородного Карася, так безостаточно разогнало оно теплую, тихую какую-то атмосферу, только что наполнявшую кухоньку, что и Полковник поневоле сменил тон, поправившись с ехидцею:

-- Простите: экспертизами.

-- А-а-аО -- протянул Благородный Карась, застыв на пороге. -- А чтоО мои экспертизы? Я всегда писал, что думал. И если даже иногда заблуждался в своих оценкахО

-- Дмитрий Никитович! -- как-то даже обескуражился Полковник. -- Да пойдемте почитаем. Коль уж все равно в такую даль прикатилиО

-- ОниО -- отпустил Благородный Карась дверную ручку, -- у вас есть?

-- Да неужто в противном случае я посмел бы послать вам повестку? -- развеселился Полковник.

-- Ну и пускай! Не стану я!.. -- возмутился было Благородный Карась, но вдруг согласился, видимо, заинтересованный. -- А впрочемО

Они вышли, двинулись вниз по тропинке, уложенной бетонными восьмиугольниками.

-- Сюда вот, пожалуйтеО Осторожно, здесь крутоО ТакО вот сюдаО -- вел Полковник гостя к заветному тамбуру. -- Несмотря ни на что, всегда считал вас человекомО ну не то что бы вполне порядочнымО Во всяком случае, никого другого сюда не пригласил бы. Постойте минуточкуО сейчасО -- нащупывал кодовые колечки, поворачивал, прислушиваясь к треску, замочный маховичок. -- Сейчас я и свет зажгу, -- и лестница в подземелье озарилась. -- Проходите, проходите. Не бойтесь: не пыточная камера, не подземная тюрьма.

-- Да с чего вы взяли?! -- взвился Благородный Карась, компенсируясь, видать, за то, что смолчал на "не то что бы вполне порядочного".

-- Вот и чудненько.

Отворилась вторая дверь, нижняя, и перед Благородным Карасем во всем великолепии открылась полковничья сокровищница. Хозяин, пропустив гостя вперед, остался на пороге, и в гордом взгляде его чудился едва ли не блеск безумия.

-- Где вы тут у меня? -- насладившись паузою, двинулся Полковник к одному из каталожных стеллажей, вытянул ящик. -- ТакО такО та-акО -- приговаривал, перебирая карточки, словно на арфе играя. -- Вот! -- едва ли не на ощупь определил, наконец, нужную. -- Шкаф номер восемь, папка четырнадцатая.

Затем подошел к шкафу номер восемь и извлек папку номер четырнадцать. Открыл. Перелистал. Подманил Благородного:

-- Ваша рука? УзнаИте?

Благородный Карась потянулся к папочке.

-- Не надо! -- профессионально остановил Полковник. -- Трогать -- не надо. Я вам почитаю. Вот, -- принялся листать, -- где это? Ага: "Ос достаточной уверенностью заключить, что в подвергнутых экспертизе текстах безусловно"О чувствуете, -- отвлекся, -- какое словцо? вы ведь филолог, не можете не чувствовать! -- и вернулся к документу: -- "Обезусловно отсутствует даже след таланта, так что мысли, высказанные в них, можно считать вполне авторскими и публицистическими".

Полковник шумно захлопнул папку, выпустив на волю легкое облачко тонкой книжной пыли.

-- И это, заметьте, не про Солженицына. Это про того мальчика, помните? Который на втором году погиб в лагере, в Мордовии?

-- Так ведь вы ж туда его и засадили, вы! -- закричал Благородный Карась.

-- Не мы, положим, а суд. Но дело сейчас не в этом. Это, так сказать, наши проблемы. НашиО с Господом!

-- Вы еще и верующий?! -- несколько истерично хохотнул Благородный.

-- Не в этом! -- повторил-утвердил Полковник.

Благородный Карась прошелся туда-назад по бетонному полу не упруго-спортивною, как прежде, как еще несколько минут назад, а шаркающей какою-то, стариковской походкой и потянулся в карман за трубкой, за кисетом, принялся набивать табак.

Полковник, краем глаза наблюдая процедуру, водворял папку номер четырнадцать в шкаф номер восемь, а когда Благородный Карась чиркнул спичкою, мягко сказал:

-- Воздержитесь, если можете, Дмитрий Никитович. У меня тут с вентиляциейО -- и пустил многоточие, подкрепленное жестом.

Благородный Карась раздраженно помотал рукою, гася пламя.

-- Но я мог в конце концов ошибаться! -- несколько запоздало, но с попыткой достоинства возразил. -- И потом, там действительно с талантом былоО

Полковник отрицательно качнул головою и тихо сказал:

-- Неужели ж вы не понимали, что означает для него такая экспертиза? И потом: писали-то -- не в журналО

Они не выдержали-таки, и получилась любовь. А сейчас, смущенные, приводили в порядок одежду.

-- Я ж говорила: ты сумасшедший, -- лепетала Внучка. -- А ну как полковник услышал?

-- Не услышал он ничего!

-- Ага, не услышал! Он у меня знаешь какой Штирлиц?

-- Да вон жеО -- подошел Юноша к окну. -- Его и в доме-то не было. Вон, видишь, с гостем прощается. Или не с гостем, аО как там у вас это называется?

Внучке, видать, так хорошо было после произошедшего, так тепло, так расслабленно, так нежно, что она даже решила не обратить внимание на едкое "у вас", приблизилась, обняла Юношу сзади. Полковник, действительно, прощался с кем-то у калитки.

-- Постой-постой, -- сказал Юноша. -- Это жеО

Гость вышел, уселся в машину, заурчал мотор, вспыхнули галогенки.

-- Точно! Отец!

-- Кто?

-- Вон, -- кивнул Юноша на удаляющиеся хвостовые огни.

Внучка замерла -- таким жутким голосом произнес Юноша последние слова, а потом вдруг расхохоталась:

-- Ты боялся! А они -- дружат! Или даже по делу!

Юноша стоял, совершенно ошарашенный:

-- Но ведь этого же не может быть! чтобы у моего отца!О С твоим дедом!О

-- Ты подумал, что говоришь? -- обиделась Внучка и отошла от Юноши.

-- Не в том смысле, -- бросился он за нею, но она вывернулась, сменила направление. -- Просто этоО невероятно.

-- Однако же факт! -- довольно жестко констатировала Внучка, и тут понятно вдруг стало с очевидностью, кто ее дед. -- Полковник! -- крикнула, распахнув окно.

-- Не надо! -- испугался Юноша. -- Слышишь, не надо! Не надо у него ничего выяснять!

Полковник, стоявший перед тем в задумчивости, поднял голову.

-- Ну я тебя умоляю, -- продолжал шептать Юноша.

-- Ты про нас не забыл? -- пропела Внучка голосом счастливо-беззаботным. -- Ну-ка быстро -- за коньяком!

Полковник молча направился к кухоньке.

-- А мы пока стол накроем, -- крикнула Внучка вдогонку.

-- Сперва я поговорю с отцом, -- пояснил Юноша.

-- Поговори-поговори, -- ответила Внучка не без злой иронии и, взяв Юношу за руку, потянула вниз: -- Пошли знакомиться. Ароматически!

Черная "Волга" давно укатила, а из подслеповатой "ТоИты" все продолжали наблюдать за домом, только к Джинсовому и Жесткоглазому прибавились -- на заднем сиденье -- еще трое: молодых, уголовных по виду.

Джинсовый сказал:

-- А что, если они там на ночь останутся?

-- Значит, приедем завтра, -- отозвался Жесткоглазый.

-- За-а-втра-аО -- с сожалением протянул Джинсовый. -- На завтра у меня дельце одно намечено.

-- Тогда, -- жестко ответил Жесткоглазый, -- без тебя.

-- Как без меня? Как, понял, без меня?! Я, падла, нашел, а тыО

-- А ну-ка!.. -- убедительно, хоть и негромко прикрикнул Жесткоглазый.

-- О, смори! -- буркнул сзади один из уголовных.

И действительно: парочка, держась за руки, вышла из калитки, в проеме которой стоял, провожая, Полковник, и направилась к электричке.

Выждав некоторое время, Жесткоглазый сказал:

-- Айда!

Полковник мыл посуду на кухоньке, как дверь вдруг распахнулась и обнаружила Джинсово-Усатого, за которым маячили тени.

-- Ну вот, папаша, -- сказал Джинсовый. -- Ты погулял в своей жизни. Теперь дай и нам. Где там подвал с брильянтами? Все по-тихому сдашь -- не тронем. Понял? Вот и отлично. Пошли, -- и отступил на полкорпуса, давая Полковнику дорогу.

Полковник медленно двинулся к выходу и, когда миновал Джинсового, сделал резкий выпад локтем, так что Джинсовый со стоном согнулся пополам. Еще удар -- тому, кто на улице! Еще! ЕщеО

Хоть и не молод, хоть и работа вроде кабинетная, а тренирован был Полковник неплохо, и случись противников не пятеро, а хотя бы троеО

Минуты спустя, Полковник, скрученный бельевой веревкою, лежал на дорожке, а пришедший в себя Джинсовый пинал его с бешеной злобою:

-- П-пало! У! п-пало! Фраер вонючий! Парчушка! Ментяра! Пет-тух шоколадный!

-- Хватит! -- осадил Жесткоглазый. -- Кому сказал? Понесли, -- и кивком показал на дом.

-- Значит, -- спросил, когда, привязанный к кушетке, оказался Полковник в собственном кабинете, -- добром выдать ключи от подвала не желаете? Но вы ж поймите -- мы без них все равно не уйдем.

Полковник презрительно молчал.

-- Мы понимаем, что это штамп, -- продолжал Жесткоглазый, -- что так бывает только в "Вечерке" и в дурном кинематографе. Но честное слово, нам некогда тратить время на изыски, особенно, когда клиент так строг к стрелкам на брюках и так вдов, что вынужден сам поддерживать их в порядке, -- и кивнул Джинсовому.

Тот подскочил, рванул с удовольствием на Полковнике рубаху.

-- Как там? -- обернулся Жесткоглазый к одному из уголовных, в глубину комнаты. -- Нашел розетку?

-- Ага, -- ответил уголовный, только что включивший электроутюг. -- Провода не хватает. Тащите его сюда.

Выступили двое других, подхватили кушетку с Полковником, понесли к утюгу.

-- Слушай, можно, я? А? Можно? -- отнесся Джинсовый к Жесткоглазому столь сладострастно, что слюни чуть не потекли изо рта.

Жесткоглазый равнодушно пожал плечами, и Джинсовый завладел утюгом.

-- Сами понимаете, какой вам срок одуматься, -- оборотился Жесткоглазый к Полковнику. -- Пока нагреется. А время сейчас позднее, все свет повыключали. Так что напряжение хорошееО

Хоть время было и впрямь позднее, родители не спали, а вели на кухне какой-то важный и, судя по тому, что сразу прервали, секретный разговор: Юноша успел услышать из прихожей только последнюю отцовскую реплику:

-- И ничего -- понимаешь, ни-че-го! -- нету в них особенного! Но сам фактО

В ком "в них" (мы-то с вами сразу догадались, что речь идет о карасевых экспертизах) Юноша не понял, да, впрочем, понимать и не интересовался, а:

-- Где ты был сегодня вечером, папа? -- спросил, став на пороге.

-- Может, сначала поздороваешься? -- робко испробовал отец воспитательный тон.

-- Где ты был сегодня вечером?!

-- Н-нуО кк где? -- несколько замялся Благородный Карась. -- Где всегда. В журнале. А потом -- на заседании "Мемориала". Ты прекрасно знаешь, что твой дед погиб в чекистских застенкахО

-- Где ты был сегодня еще?!

-- Что это за манера? -- почувствовала мать, что пора идти мужу на помощь. -- Ты что, допрашиваешь отца?

Но сын даже и внимания не обратил на материнское вмешательство:

-- Где ты был сегодня еще?!!

Отец молчал довольно красноречиво.

-- Я тебя видел на одной даче, -- сказал Юноша обреченно, словно только что потерял последний атом надежды на благополучное разрешение страшного недоразумения.

-- Как вдел? -- переспросил Карась: с момента появления сына на пороге отец понял, что дезавуирован, но о возможности инцеста догадался только сейчас, вот от этого вот словечка: видел, -- догадался, но тоже цеплялся за непонятно на что надежду. -- Что ты там делал?!

-- Знакомился с дедом невесты, -- произнес Юноша вызывающе.

-- Какой еще невесты?! -- недоуменно вмешалась мать. -- Ты снова женишься?

-- Погоди, Вера! -- остановил ее отец. -- С Иннокентием Всеволодовичем?

-- А что ж тут такого страшного, папа? Ты ведь с ним, как оказалось, тоже водишь знакомство. Наверное, дажеО сотрудничаешь. Почему ж нельзя мне?

-- Я?! Сотрудничаю?! -- очень искренне возмутился Благородный Карась.

-- Почему?!

-- Да потому чтоО -- чуть было не выдал Благородный Карась роковую тайну, но осекся, глянув на жену. -- Да потомуО потому чтоО В общемО в общем, я тебе запрещаю это знакомство!

-- Вот как! -- усмехнулся юноша.

-- За-пре-ща-ю! -- закричал Карась так натужно, что голос сорвался на визг.

-- А я ничего другого и не ожидал! Привет! -- и со слезами на глазах Юноша выскочил из кухни, из квартиры, стремглав понесся по лестнице.

-- Никита! -- выбежал за ним отец. -- Никита! Постой! Слышишь?!.

Далеко внизу хлопнула дверь парадного.

-- ОДа кто ж еще как не мы создали вам этуО популярность? Мы вам обыск -- назавтра все голоса трубят. Мы вас на беседу -- тут же эдакий, знаете, восхищенно-осуждающий шумок в либеральных кругах. Восхищенный, естественно, в вашу сторону, осуждающий -- в нашу. Вы нам по-хорошему солидный процент отстегивать должны. И от тутошних гонораров, и от тамошних!

-- Вы что, процент требовать меня пригласили? -- не без иронии поинтересовался Карась-Писатель.

-- Бог с ним, с процентом, -- махнул рукою Полковник. -- Вы ведь, пожалуй, заведете что рекламу нам не заказывали, что мы сами, вас не спросясьО

-- А разве не так? -- попытался перехватить инициативу Карась.

-- И тк, знаете, -- мгновенно ответил Полковник, -- и не так, -- и пояснил, что имеет в виду: -- Вы ведь нас провоцировали на эти обыски, вызовы. Грань, однако, никогда не переступали, чтоб в лагерь там или под грузовик. Согласен, согласен! -- замахал ладошками на Карася-Писателя, рот ему не дав открыть. -- Дело это тонкое, недоказуемое. Так что процентами уж пользуйтесь.

-- Вот спасибо, -- снова сыронизировал Карась.

-- Не за что, -- отпаснул Полковник.

-- Ну и зачем же в таком случае?.. -- обвел Карась широким жестом окружающую обстановку.

-- А вы не догадываетесь?

-- Нет, -- честно сознался Карась.

-- Чего ж тогда приехали? Ну-ну, думайте, людовед! Приехали? Согласились? Значит, чувствуете за собой что-то, а? Чувствуете высшее мое право вас сюдаО приглашать?

Карась-Писатель покраснел.

-- То-то же! -- припечатал Полковник и, не давая подопечному остыть, пустился дальше: -- Догадались? Правильно! Вроде и доносов вы ни на кого не строчили, и не заложили вроде никого, а вот поди ж ты: сидите тут передо мною и краснеете. Потому что не забыли, как вызывал я вас свидетелем по делам ваших приятелей и как правдиво и искренне отвечали вы на вопросы. И вопросы-то, согласитесь, были пустячными. Я вам важные на всякий случай даже и не задавал: вдруг, боялся, сорветесь. Но, однако, чувствовали вы, наверное, что лучше бы вообще не отвечать, а? А храбрости не хватило. Вот и краснеете. Чувствовали, что самим фактом согласия беседовать тогда со мною о ваших друзьях вы уже как бы санкционировали мое право на их арест и прочее. Угадал? Вот бы вам о чем написатьО автобиографическую повестьО

-- А я, может, и напишу, -- сказал Карась после паузы. -- Спасибо за идею.

-- Не знаю -- не знаю, -- ответил Полковник. -- Может, когда и напишете. А вот что вижу отчетливо, так это что воображения вашего писательского вполне достает представить себе реакцию друзей по "Апрелю" и товарищей по Пен-центру, -- согласен, согласен! -- им ли судить? -- а все-таки: если в печати вдруг обнаружится парочка ваших свидетельских протоколовО где вы хоть никого и не заложили, однако, такие невинные подробности из частной жизни приятелей припомнилиО Тут ведь того и гляди популярность, которую мы с вами столькими усилиями и так долго пестовали, рухнет? А вы уверены, что книги ваши, сами по себе, достаточно значительны, чтобы подобное испытание выдержать? -- Самое Высокое Начальство -- то как раз, с которым Полковник столкнулся нос к носу несколько дней назад -- щелкнуло клавишею, чем и прервало демонстрацию оперативной видеозаписи, и отнеслось к Товарищу Майору, знакомому нам по автомобилю "Волга" с задворок поселка "Стахановец".

-- Я думаюО -- протянуло, -- пускай. ПускайО развлекается, -- и, вздохнув, встало из-за необъятного, как Родина, стола, размяло конечности, подошло к окну не Самого, кажется, Главного, но уж во всяком случае Второго или Третьего в этом Гранитно-Охристом Здании Кабинета. -- Настоящий чекистО -- помотало рукою в воздухе. -- Даже если в отставкеО Что гласит народная мудрость? -- полуобернулось к Товарищу Майору.

-- Старый конь борозды не испортит, -- отрапортовал без паузы Товарищ Майор.

-- ИменноО -- похвалило Начальство.

За окном суетилась Москва. Автомобили обтекали по кругу чугунного основателя Заведения, повернувшегося спиною к одному из своих преемников.

-- То есть, -- спросил Товарищ Майор, -- наблюдение снять?

-- Н-нуО -- снова повертело Самое Высокое Начальство ладошкою. -- Наведайся через месяцО через полтора. Ведь что в нашем деле главное?

-- Учет и контроль! -- выпалил Товарищ Майор.

-- ИменноО

Самое Высокое Начальство покивало одобрительно и вперилось в кишащую перед Детским Миром толпу. Постояло так некоторое время, потом поманило, не оборачиваясь, жестом указательного. Товарищ Майор подошел, как подкрался.

-- Вот, -- сказало Начальство. -- Смотри! -- и повело указательным вправо и чуть вниз, видимо, желая преподать какой-то важный не то профессиональный, не то нравственный урок. Но так и не сумело облечь словами.

Товарищ Майор в некоторой растерянности смекая, на что, собственно, смотреть, вывернул голову, привстал даже на цыпочки -- тут-то и попался ему на глаза Благородный Карась, направляющийся явно к одной из дверей Здания.

-- Вас понял, -- сказал с облегчением Товарищ Майор. -- Жаловаться идет. На Иннокентия Всеволодовича.

-- Кто? -- тупо посмотрело Самое Высокое Начальство, отвлеченное от Не Менее Высоких Мыслей.

-- Подопечный. Тоже из вчерашних. Последний. Вы не досмотрели, на третьей кассете.

-- А-аО -- не то сообразило, не то сделало вид, что сообразило Самое Высокое Начальство. -- Ну ты ужО -- и в третий раз помотало кистью, а потом погрозило в воздухе толстым, поросшим шерстью перстом.

-- Так точно! -- отчеканил Товарищ Майор. -- Разрешите идти?

Начальство разрешительно махнуло, вздохнуло глубоко и снова погрузилось в созерцание Народа.

-- Володя? -- нажал Товарищ Майор в каком-то совсем небольшом, с окном во двор, кабинетике, кнопку селектора. -- Там один такойО седойО в светлом костюмеО в общем, догадаешьсяО прорываться будет. Проведешь. Только помурыжь как следует, понял? Чтоб обосрался. Конец связи. -- Нажал другую кнопку, сказал: -- Валечка? Материалы на Тищенко Дэ эН! -- после чего достал из ящика стола тамиздатовскую книжку Солженицына и погрузился в чтение.

Святая святых полковничьей дачи была варварски разорена: расколотые каталожные ящики валялись повсюду, шкафы -- перевернуты, и весь пол засыпан карточками, фотографиями, листами "дел"О Сам Полковник, измученный, истерзанный, едва живой лежал на принесенной сверху кушетке и подвергался ласковой медицинской заботе Чернокудрой Красавицы. Даже нежные ее пальцы, касаясь воспаленных ожогов и рубцов на полковничьем теле, не могли не вызвать едва переносимую боль, -- Полковник, однако, не стонал, даже губу не закусывал, а только добавочно серел с лица.

Не смущаясь, что Полковник демонстративно не обращает ни на его речи, ни на него самого ни малейшего внимания, невысокого роста, лысоватый, обаянием ума обаятельный человечек расхаживал по подвалу и, с аппетитом разглядывая то одну бумажку, то другую, продолжал спокойный, неспешный монолог:

-- Ода когда, сами посудите, кому удавалось на черную работу набрать одних интеллектуалов? Вы вспомните хоть историю вашего ведомстваО Сколько разоренных библиотек, сколько научных трудов, попаленных в печках, сколько поэтовых черновиковО Я, знаете, когда размышляю об этом -- вспоминаю рахманиновский рояль, сброшенный на мостовую со второго этажа. Не вспоминаю, конечно, аО как бы это сказать?.. слышу звук, -- и Человечек на минутку прислушался к этому внутри себя звуку, после чего обернулся к Нежной Чернокудрой: -- Как там, Нелличка?

-- Ожоги глубокие, -- ответила Чернокудрая, -- но сепсиса, думаю, не произойдет.

-- А сердце? давление? Проверь, пожалуйста, все как следует. Уверяю тебя: жизнь Иннокентия Всеволодовича, его здоровьеО Таких людей, как Иннокентий ВсеволодовичО

-- Все проверим, и кардиограммку снимем, -- ответила Ласковая Чернокудрая не шагающему Человечку, а прямо Полковнику, -- все будет очень хорошо.

-- Так что клянусь вам, Иннокентий Всеволодович, мне и самому крайне печально наблюдать это, крайне! -- пропанорамировал Человечек рукою по пейзажу разора. -- Ну да мы постараемся все и восстановить. С вашей, разумеется, помощью. Не дадим погибнуть архиву столь уникальному.

Полковник презрительно скривил губы.

-- О! -- обрадовался Человечек. -- Вы уже реагируете! Это приятно. А что касается содержания вашей реакции -- это, уверяю вас, дело временное. Вы всю жизнь просидели по ту сторону стола -- вот и не приобрели опыта истинного подчинения: радостного и добровольного. Но он приобретается быстро -- было бы достаточным давление.

-- Я за кардиографом, -- встала от Полковника Чернокудрая Очаровательница и пошла из подвала, в дверях которого столкнулась с пропустившими ее двоими уголовного вида.

-- Ступай, Нелличка, ступай. Да что далеко ходить за примерами? -- продолжил Человечек. -- Вот вчера: переоценили вы свои силы, стойкость духа своего, когда под утюжок-то легли. Все равно ведь шифры-то выдали. Так стоило ли мучиться? Урок! -- и несколько секунд продержал значительную вертикаль указательного перста. -- Еще пара таких уроков, и с радостью засотрудничаете, с улыбкой. Помните, как это? с чувством глубокого удовлетворения. Да что я вам объясняю?! Хоть и с обратной стороны стола, а уж сколько вы наблюдали подобных преображений! Ме-та-мор-фоз! Ни одному Овидию не снилосьО А что не устроил своим болванам даже разноса за утюжок, да и за разграбление особенно не взыщу -- это потому, что хватило у них ума, не найдя денег и золота, не поджечь ваши владения с вами внутри, а сообщить мне. Хватило интуиции догадаться, когда первая досада прошла, что и такое вотО с их точки зрения барахлоО -- снова пропанорамировал, -- может стоить чего-то. Да, кстатиО Не помните у Розанова, у Василия Васильевича, заметочку: страдание есть утюг, которым Господь Бог разглаживает морщины на наших душах? Смешно, да?

В двадцатый, не менее уж, наверное, раз пересмотрев с вываливающимся листами, истрепанный, пятилетней давности номер не то "Юного техника", не то "Юного натуралиста", Благородный Карась внешне решительно поднялся из-за круглого, со щербатой, исцарапанной столешницею столика и толкнул дверь небольшой казенной приемной, в которой неволею коротал время. Тут же у порога возник Молодой Человек В Штатском.

-- Вам не кажется неприличным заставлять меня здесь столько ждать?! Я все-таки ученый с мировым именем, доктор филологии, иО

-- О вас доложено, -- почтительным тоном оборвал Молодой Человек Благородного Карася. -- Как только товарищ майор освободится -- сразу же вас и примет. Вас ведь сюда не вызывали -- сами пришли. А у нас рабочий день расписан по минутам.

-- В таком случаеО -- отреагировал глубоко уязвленный Благородный Карась, -- в таком случаеО я зайду как-нибудь в другой раз. Или вообще не зайду! -- добавил едва ли не с угрозою в голосе. -- Проведите меня к выходу.

-- К сожалению, -- с искреннейшим сочувствием улыбнулся Молодой Человек, -- к сожалению, это никак невозможно. Никак!

-- Как то есть никак? -- обмер не столько Карась как личность, сколько -- независимо от личности -- весь его организм.

-- Часовой без пропуска задержит, -- пояснил Молодой Человек.

-- Так напишите пропуск!

-- Увы -- не в моей компетенции, -- посетовал собеседник.

-- А в чьей?

-- Товарища майора.

-- Так проведите к нему!

-- Я уже сказал, -- терпеливо, как ребенку, объяснил Молодой Человек, -- что ему о вас доложено. Ждите.

-- Я!.. -- взвился Благородный Карась, -- я этого так не оставлю! Я буду жаловаться! Лишать человека свободы без малейших на то основанийО

-- Ой, как вы правы! -- посочувствовал Карасю Молодой Человек. -- Ой, как правы! Но медленно еще идет у нас перестройка. Эти старые инструкцииО А!.. -- махнул рукою. -- Просто не говорите! Так что придется подождать еще.

-- Сердце на удивление крепкое. Для такого возраста! -- поднесла Чернокудрая Человечку кардиограмму. -- А давление так и вообще: восемьдесят на сто двадцать.

-- Ну, спасибо, Нелличка, спасибо, родная, -- поцеловал Человечек ручку Очаровательнице. -- Езжай, -- и вернулся к Полковнику: -- Тут вот ящичек на мою букву целым случайно оказался. Я пересмотрел внимательно, но своей фамилии не встретил. И сделал вывод, что не всех вы, кто через вас прошел, в картотеку заносили, а тех только, кто раскололся. Прочих предпочитали признать как бы не существующими. Феномен удивительный. И опасный. А вы для меня, знаете, существовали всегда. С тех самых пор. Я по делу о подпольной рубашечной фабрике проходил. В шестьдесят четвертом. Так и не вспомнили? Сколько ж в ваших руках силы было сосредоточено: тут и тюрьма Лефортовская, и полная изоляция от мира, и не менее полная ваша бесконтрольность, безнаказанностьО И лагерные года в ваших руках: два, десять, пятнадцатьО И даже -- страшно подумать! -- расстрел. А в моральном отношении?! Вы ведь действовали от лица всего государстваО Народа, так сказать! А при этом -- сколько корректности, объективностиО эдакогоО равенства в беседе. Будто совсем и не важно, кто по какую сторону стола. Философский диалог исключительно в интересах Истины. Вот я и подумал тогдаО Знаете, такаяО юношеская мечтаО Окажись, мол, вы в моих руках, как я в вашихО Что бы сделалось тогда с вашимиО убеждениями? С моральной правотою? А вдруг -- подумал -- вы и согласились бы, что экономика не бывает теневая или не теневая. Что она либо выпускает рубахи, либо нет. Что ваша мафия ничуть не лучше нашей. Хуже! Разветвленней, мощнее и безжалостнее: давит каждого, кто отказывается отстегивать ей девяносто пять, а то и все девяносто девять процентов?! У нас-то -- не больше чем исполу!

Несколько разнервничавшийся Человечек походил, успокаиваясь, по подвалу.

-- Но, поверьте, только мечта, юношеская мечта. И в поле зрения я вас не держал, и не охотился, не выслеживал. Так что нынешняя встреча -- результат чистой слу-чай-нос-ти. Печальной для вас, однако, ведущейО как бы слово-то подобрать? Не подсобите? Вроде нехорошо сказать по-русски: к помудрению? Вот! -- нашел, наконец, Человечек. -- К покаянию!

Судя по тому, как долго и подробно, чтоб не сказать сладострастно, вел Молодой Человек Благородного Карася в кабинет Товарища Майора коридорами и лестницами Учреждения, распоряжение помурыжить выполнял творчески и с любовью. Когда совершенно обосравшийся Карась уселся, наконец, на стул в том самом небольшом кабинетике, от благородного негодования не осталось уже и следа.

-- Ну! -- сказал Товарищ Майор жестко и нетерпеливо. -- Чем обязаны счастьем видеть вас здесь?!

-- Насколько мне известно, -- начал Благородный Карась, -- полковник Картошкин, Иннокентий Всеволодович, уволен в отставку, -- и, не дождавшись от Товарища Майора ни подтверждения этой сентенции, ни опровержения, словом, никакой человеческой реакции, которая самим фактом своего существования могла уже как-никак подбодрить, вынужденно продолжил: -- Однако, он завладел совершенно секретными документами и использует их в личных целях.

-- Ну уж секретными, -- с подчеркнутым пренебрежением высказался Товарищ Майор. -- ДоносыО -- и долгим спокойным взглядом посмотрел на Карася. -- Это, кажется, ваша статья? -- извлек из ящика стола толстый журнал и безошибочно раскрыл на нужной странице. -- Вы так блистательно разоблачили наши безнравственные методыО да и не вы один. Нам просто бессмысленно теперь скрывать, что мы пользуемся доносительством. А если секретные в том смысле, что раскрывают доносчиковО Так ведь революционный процесс идет, перестройка. Многим приходится несладко, тому же полковнику Картошкину. Лес, как говорится, рубятО

-- И все-таки, -- не без робости встрял Карась, -- мне казалось, что без серьезной необходимостиО

-- Нет-нет-нет! -- решительнейшим образом перебил товарищ Майор. -- Никак невозможно! Вот ведьО -- углубился в журнальную статейку -- Осами пишете: "недопустимо, чтобы Комитет государственной безопасности занимался чем-либо, кроме наших внешних противников, а избыток освободившихся сил, коли уж никак не в состоянии сократить, обратил на борьбу с мафией и коррупцией". Так что обращайтесь в суд, что ли. Или я не знаюО в милицию. В ЖЭК!

-- Отлично! -- вскочил оскорбленный Карась. -- Благодарю вас! Я получилО исчерпывающий ответ. Особенно насчет ЖЭКа.

-- Что вы, не за что, -- отзывчиво отозвался Товарищ Майор. -- Это наш долг.

Благородный Карась требовательно протянул руку и на наивно-вопросительный взгляд Товарища Майора пояснил:

-- Пропуск! Могу я, в конце концов, выбраться из этогоО здания?!

-- А-а-аО -- обрадовался, что понял, Товарищ Майор. -- В конце концов -- разумеется. Какие могут быть разговоры! И пропуск вам выпишем. Только предварительно зафиксируйте, пожалуйста, смысл заявления, с которым вы сюда приходили. Собственноручно! -- и подвинул по столу лист бумаги и шариковый, за тридцать пять копеек, карандашик.

-- Это что, -- вопросил Благородный Карась, -- обязательно?

-- А как же! Поднимут очередную шумиху, кампанию. А у меня вот оно -- ваше собственноручное. Да и перед начальством отчитаться: как-никак, а минут десять служебного времени вы у меня отняли.

-- ПонимаюО -- протянул Карась. -- И в противном случае -- не выпустите.

-- Отчего же, -- возразил Товарищ Майор. -- Выпустим и в противном. Рано или поздно -- непременно выпустим. Согласуем с начальствомО

Благородный Карась, оценив в полной мере "рано или поздно", покорно вернулся к столу и взял карандашик.

-- Только будьте ласковы, без общих фраз. Как вы этоО -- кивнул Товарищ Майор на журнал, -- умеете. Изложите: что, почему, зачем. Чем вас лично затронулоО Да, впрочем, вы понимаете, о чем я говорюО

-- Вы вот так презрительно на меня смотрите, Иннокентий Всеволодович, -- не отрываясь от разбора бумаг, продолжал Человечек, но тут вошел в помещение Некто, зашептал Человечку на ухо. Тот покивал понимающе, а впитав информацию, с благодарностью гостя отпустил: -- Спасибо, спасибо, милый. Все правильно.

Милый исчез. Человечек помурлыкал с минутку под нос невнятный мотивчик, после чего снова отнесся к глухо, принципиально молчащему Полковнику:

-- Итак, если не возражаете, -- бросил короткий, но пристальный взгляд, -- а вы, судя по всему, не возражаете, я пока оставлю архив тут. Мои люди разберут его по возможности, рассортируютО Вас я тоже оставляю здесь. Но не как главного хранителя, а в предварительном заключении. Помните? Попробую с максимальной точностью воссоздать условия содержания, которые в свое время предложили мне вы. Конечно, силы у нас послабее, но и пациентов поменьше. На случай, если кто-то особенно назойливый из ваших знакомцев будет вас домогаться, мы дадим им возможность с вами встретитьсяО И вы с полным самообладанием, как Штирлиц, объясните, что вот, мол, приютили у себя на времяО ну, скажем, племянников из Рязани. И что сейчас вам, к сожалению, совершенно недосуг. Договорились? Эти вот документики, горяченькие, по первой разборке мною обнаруженные, -- потряс Человечек пачкою листов, -- я забираю с собою и прямо сегодня дам им ход. Ну а со временем, когда я подготовлю для нашего с вами архива достойное его помещение, мы и его, и вас туда и перевезем. А пока отдыхайте, поправляйтесь, -- и Человечек направился к выходу. -- Питание будет лефортовское, -- бросил, задержавшись на полпути, -- из расчета тридцать восемь копеек в день. Вы, помнится, уверяли, что это очень полезно для желудка. Сейчас, правда, инфляция, но, с другой стороны, у вас и организм не молодой, как был тогда у меня, потребности меньшеО Будем считать: так на так. Всего доброго. Да, чуть не забыл, -- обернулся Человечек уже с порога, -- чтобы у вас было больше искренности в актерских экзерсисах, если они понадобятся, ставлю вас в известность, что за вашей внучкою установлено пристальное, я бы даже сказал: ревнивое, -- наблюдение. Так что в чрезвычайном случаеО И не сверкайте так глазами! -- прикрикнул вдруг гневно. -- Вы уже семьдесят с лишним лет пользуете систему заложников. И -- ни-че-го!

-- Иван Николаевич ждет вас, -- сказала секретарша Человечку, едва тот появился в огромных размеров роскошной приемной, и проводила к внутренним дверям, обитым кожею.

-- Добрый день, -- приветливо отнесся к Человечку Иван Николаевич, несколько нетвердо шагая навстречу по ковровой дорожке. -- Рад видеть, -- и подал для пожатия руку.

Человечек, однако, демонстративно спрятал обе свои за спину, чем заставил Ивана Николаевича выкручиваться из чрезвычайно щепетильного положения.

-- Разрешение на особнячок подписали? -- осведомился Человечек.

-- Вот, -- протянул Иван Николаевич тонкую папку красной кожи. -- Сивцев Вражек. Сердце, можно сказать, Арбата.

-- Получите, -- изучив Разрешение и сопуствующие ему бумажки, швырнул на стол Человечек папку поневзрачнее, зато попухлее, и вышел вон.

-- Не появлялся? -- с порога спросил Благородный Карась у открывшей дверь Супруги.

-- Девка его звонила!

-- Почему -- девка?! -- возмутился Карась.

-- Кто ж она еще? -- пожала Супруга плечами.

-- ЯО Я попросил бы тебяО выбиратьО выбиратьО выражения! Это, в конце концов, неинтеллигентно! -- взорвался Карась.

-- Хорошо-хорошо, -- присмирела ошарашенная Супруга, -- не бесись.

-- Я абсолютно спокоен. Абсолютно! Он у нее?

-- У нее, -- кивнула.

-- Адрес сказала?

-- Нашел дурочку!

Благородный Карась переобулся в тапочки, прошел на кухню, сжевал что-то, взяв с тарелки прямо рукой.

-- Как ты думаешь? -- обратился к Подруге Жизни. -- Они уже?..

-- Двадцать лет мальчику, -- снова пожала та плечами. -- Я собрала ему вещи, денег немного. Придется временно смириться.

-- Э-то-не-воз-мож-но! -- проскандировал Карась.

-- А что ты с ним сделаешь? -- поинтересовалась Супруга.

-- Я с нимО я с нимО я с нимО поговорю!

-- И объяснишь, как оказался на даче? -- ехидно осведомилась подруга жизни.

Благородный Карась зарыл руки в седую шевелюру.

-- Может -- с нею? -- простонал.

-- А-га, -- деланно согласилась Жена. -- Так она тебе его и отдаст! Ничего, сам очухаетсяО Ты вон чем дергаться -- поешь, -- налила в тарелку борща. -- Как, кстати, твой поход?

Карась подчеркнуто не отреагировал на вопрос Супруги, но она плевать хотела на эту подчеркнутость и добавила:

-- Ну, туда. В гэбэ!

-- Не ходил я в гэбэ! -- швырнул Карась ложку так, что она, пролетев по столу, шмякнулась на пол и обрызгала белые брюки. -- Я туда не ходил! И не пойду! Это безнравственно -- по собственной инициативе вступать в сношения с тайной полицией!

Супруга несколько обескуражилась реакцией супруга:

-- Но ты жеО ты же сам вчераО ты ж собиралсяО

-- Я солгал тебе, солгал! -- проорал Карась и выскочил из-за стола, побежал вон из кухни. -- Со-лгал! Я вообще -- лжец! -- хлопнул дверью своего кабинета.

Человечек выбрался из автомобиля возле арки сталинского, в мемориальных досках, здания и направился во двор. И прямо тут, под аркою, его застали несколько по обыкновению фальшивые звуки духового похоронного оркестра.

Возле подъезда тихо толклось порядком народу. Вынесли сперва крышку гроба, потом -- подушечки с наградами. Потом -- самого виновника.

Человечек пробрался поближе и увидел строгое и спокойное лицо Карася-Мертвеца. Сзади шли женщины в черном, плакали. Катафалк уже выдвинул из мрачного чрева тележку.

Человечек постоял, посмотрел, потом -- с большой серьезностью на лице: наверняка подумал о Вечности и Боге -- снял шляпу. Кто-то из провожающих, увидев жест Человечка, покивал сочувственно головою и обратился со вздохом:

-- Да, как говоритсяО Ушел от насО

Человечек перестал думать о Высоком и отозвался:

-- Скорее улизнул!

В тот миг, когда Благородный Карась возле справочного киоска пытался вызнать адрес Картошкина:

-- Да как, то есть, нету?! -- орал на справочную старушку, -- как нету?! Он живет в Москве как минимум тридцать лет! -- Человечек поднимался в Обитель Муз Художника.

Тот открыл двери сам.

-- Вы один? -- осведомился Человечек.

-- Вы же просили, -- отозвался Художник.

-- А вы сразу так и послушались? -- ухмыльнулся Человечек и довольно бесцеремонно, по-хозяйски прошел в мастерскую, осмотрел висящие и стоящие картины, приблизился к мольберту и, не смущаясь нимало, приподнял покрывало, поизучал холст и опустил снова. Хозяин мастерской ходил за Человечком в полной готовности в случае чего услужить.

-- Итак, -- уселся Человечек в кресло, -- вы, судя по всему, догадались, о чем речь.

-- Догадался, -- потупился Художник.

-- Вот, -- достал Человечек из "дипломата" увесистый пакет. -- Полное собрание вашихО сочинений.

-- Понимаю.

-- Даже не знаю, -- сказал Человечек, -- советовать ли вам давать мне за них такую немыслимую ценуО

-- А какую? -- поинтересовался Художник.

-- Которую я назову чуть позже. Репутация, конечно, попортится. Особенно на Западе. Но жить-то вы, в общемО -- пустил Человечек многоточие, подкрепленное жестом. -- Союз вас, пожалуй что, не оставит, заказами обеспечит. Академия из своих недр не изблюетО

-- Называйте же, называйте вашу цену!

-- Нет, право же, право -- не знаю! Очень уж как-тоО дорого! Раздобудете ли?

-- Вы что, издеваться надо мною пришли?! -- впервые проявил Художник чувство некоторого достоинства.

-- Ну, как хотите, -- развел Человечек руками. -- Этот пакет будет вам стоитьО сто тысяч.

Значительное облегчение, которое он тут же постарался сменить наигранной озабоченностью, выразилось на лице Художника.

-- Долларов, разумеется, -- добавил Человечек впроброс, сполна насладившись наигранной и в предвкушении натуральной озабоченности. -- А то что ж получается? Лучшие галереи приобретают ваши шедевры за свободно, как говорится, конвертируемую валюту, а с собственными согражданами вы собираетесь рассчитываться резаной бумагою? Нехорошо, нехорошо. Презрительно как-то!

Художник сидел оцепенелый: губы только слегка шевелились то ли в подсчетах каких, то ли в молитве.

Человечек встал и снова принялся осматривать картины. Снял одну со стены:

-- Не подарите? Разумеется -- не в зачет.

-- Берите, -- равнодушно согласился хозяин. -- Черт с вами.

-- Тонкое замечание, -- оценил Человечек. -- Но -- спасибо. А по поводу цены -- я ж вас предупреждал.

-- Согласен, -- отозвался Художник. -- Я согласен.

Благородный Карась свернул на Садовую и уткнулся в широкую и глубокую канаву, перегородившую проезд. Возле канавы сидел молодой парень, лузгал семечки и слушал через наушники музыку, воспроизводимую с висящего на шее импортного плейера. Карась дал задний ход, развернулся, направился в объезд. Но и с другого переулка пути не было: небольшой специализированный тракторок заканчивал траншею. Водитель его высунулся из кабинки и сказал Карасю:

-- Водопровод, папаша, роем. Водопровод! Так что вали, пока цел.

Сытый, самодовольный Мужчина за письменным столом в ампирном кабинете хохотал ото всей души. Когда прохохотался, сказал Человечку:

-- Да публикуйте, сколько заблагорассудится! Думаете, хоть один человекО из тех, кому это интересноО не знает меня как облупленного?

-- Но все-такиО -- на сей раз обескуражен был Человечек, -- все-таки публичный скандал.

-- Первый, что ли? Ну снимут отсюда, -- обвел хозяин рукою лепную роскошь, -- еще выше посадят. Эх вы, горе-шантажер! Идите отсюда, идите! Сто рублей хотите? Ну вас, до слез рассмешил, -- отмахивался от Человечка ладошкою. -- СтупайтеО

Благородный Карась дернул калиточку, но та оказалась запертою. Постучал. Постучал настойчивее.

-- Кого принесло? -- раздался нелюбезный голос из-за забора.

-- Мне быО -- промямлил Карась, -- Иннокентия Всеволодовича.

-- Нету его, -- буркнули по ту сторону досок.

-- А где он? Когда будет?

-- По делам уехал. На сколько -- не докладывался.

-- А нельзя ли, -- не унимался Карась, припершийся в такую даль в поисках сына, -- нельзя ли его московский адрес узнать? Или хоть телефончик.

-- Не положено! -- отрезал зазаборный.

-- А выО -- решился осведомиться Благородный Карась, -- вы его сотрудник?

-- Сотрудник-сотрудник, -- согласился голос, и заскрипели по дорожке удаляющиеся шаги.

Благородный Карась прильнул к забору, выискивая щель, и увидел-таки, как усаживается в шезлонг здоровенный бугай, затягивается сигареткою и аккуратно стряхивает пепел в один из розовых цветков. Увидел -- и тут же, почувствовав на плече неласковое прикосновение, обернулся.

-- Нехорошо подглядывать-то! -- столь же неласково, как прикоснулся, произнес парень с плейером. -- А еще с виду -- приличный человек.

-- Да ладно! -- панибратски обратился Человечек к Главному Редактору Модного Журнала, в кабинете которого и шел разговор. -- Чего вам особенно стоит-то напечатать мою статейку? Вы даже можете пометочку сделать: не все, дескать, опубликованное выражает мнение редакции.

-- Да у нас уже восемь номеров наперед сверстано, странный вы человек! -- объяснялся Редактор. -- Вы просто не в курсе специфики работы.

-- Сергей Константинович, -- сказал Человечек. -- А вы вот это вот почитайте, пожалуйста. В смысле специфики, -- и протянул Редактору лист бумаги.

Редактор сначала вздохнул от назойливости упрямого и глупого посетителя, потом со скукою взглянул на лист, потом скука сменилась любопытством, любопытство -- удивлением, а оно, в свою очередь, -- скорбной озабоченностью.

-- Откуда это у вас?

-- О! -- сплеснул руками Человечек. -- У нас такого добра сколько угодно. Как дерьма мамонта.

-- И всИ -- только на меня? -- несколько даже удивился Главный Редактор, как бы оставляя в подтексте: и когда это я столько успел нагадить?

-- Что вы, не только! -- успокоил Человечек.

-- А на кого еще? -- скорбная озабоченность отлетела, уступив место азартному интересу. -- Садитесь-ка, садитесь поближе! -- пригласил, а в микрофон, нажав кнопку селектора, бросил: -- Люда, я занят. Ни с кем не соединяй, никого не впускай.

Потом повернулся к Человечку, звонко хлопнул его ладошками по ляжкам, улыбнулся широко:

-- Да мы с вамиО мы с вами, дорогой вы мой человек, мы с вами, если правильно дело поставитьО мы с вами горы свернем!

Подвал прибрали, хоть от былого великолепия порядка не осталось и следа: шкафы косо сдвинули в два угла, папки стопками разложили по полу, тут же рядом, за письменным столом, бывшим следовательским, расположился Интеллектуал лет под тридцать, разбирающий бумаги в свете настольной лампы. А двухметровое пространство у дальней стены огородили вмурованной в цемент пола стальной решеткою, в результате чего получилась камера для Полковника: кушетка, столик, парашное ведроО

Полковник сидел на кушетке, погруженный во внутренний мир, когда дверь отворилась, и вслед молодым людям, несущим компьютер, ксерокс, пачки бумаги и упаковки характерной вытянутой формы голубых конвертов, вошел Человечек, одетый в полковничий парадный китель.

-- Сюда поставьте, -- распорядился. -- Подключите и свободны. А вы, -- отнесся к Интеллектуалу, -- подите покурите, полюбуйтесь на розы. Я позову.

Пока распоряжения его исполнялись, Человечек приблизился к Полковнику, рассмотрел, как обезьянку в зоопарке.

-- Нелличка сказала: дело идет на поправку. ДаО здоровье у вас! Завидую, честное слово, завидую. Положению -- отнюдь, а здоровьюО Но согласитесь: ничего нет и дороже на свете. Вы, надеюсь, не против? -- продемонстрировал китель. -- Для вживания, так сказать, в образ. Система Станиславского.

Полковник поднял голову и поглядел на Человечка с ненавистью.

-- А и зря вы так сверкаете очами, Иннокентий Всеволодович, ей-Богу, зря! Я ведь с хорошими известиями. Дело-то наше с вами закрутилось! Пробные шарики пущены и почти все сработали отлично. Капэдэ -- девяносто процентов. Очень высокий капэдэ! И стоит ли так переживать личное несчастье, когда торжествует Идея?!

-- Что с Машенькою? -- спросил Полковник.

Человечек, развлекающийся красивой работою японского ксерокса, отвлекся от него:

-- Вот видите -- мы уже говорим. Два шага до сотрудничества. Что с Машенькою? А что с ней может случиться? Живет себе. Влюблена. Устроилась подавальщицей к Мак-Дональду: знаете, на Пушкинской? Превосходно себя чувствует. Надо думать, скоро вас навестит. Но в общем-то, беспокойство ваше понятно. Помните Кьеркегора? Он утверждал, что человек окончательно реализуется только в миг смерти, а до тех пор непредсказуем. Так что полная гарантия машенькиной безопасности -- только вашаО -- подразумел Человечек Смерть. -- Или очень уж хорошее поведение. Примерное. Ну, как у вас в лагерях пишут: стал на путь исправления.

-- Что будет со мной дальше? -- выдавил Полковник.

-- Вопрос, свидетельствующий о возвращении жажды жизни, -- прокомментировал Человечек. -- Это обнадеживает, -- и продолжил развлекаться ксероксом. -- Отличная машинка! Тоже ведь: предмет материальной культуры. Залюбуешься! Ах, да! О вашей судьбе. Я готов пообещать вам, что при искренней, -- подчеркнул слово "искренней", -- перемене в вашем ко мне отношении вы со временем обретете свободу. Но поверите ли вы моему обещанию, вот вопрос? Вы знаете, что я знаю, что вы -- профессионал. Натура у вас, судя по архиву и по личным моим воспоминаниям -- христианская не чересчур. Связей -- я имею в виду гэбэ, милицию, -- связей хоть отбавляй. Следовательно, получив свободу, вы непременно попытаетесь использовать ее, чтобы отомстить мне. Что, скорее всего, у вас и получится. Остается держать вас в тюрьме вечно. Но это -- накладно.

Человечек поднес к полковничьей решетке несколько отпечатанных листов:

-- Глядите-ка, как хорошо! Четкость поразительная. Вы в курсе, что ксероксами уже вовсю торгуют обычные комиссионки. Отобрали у вас с государством монополию на информацию. Ну, не хотите смотреть -- не надо, -- и снова отошел к столу. -- Так что логика должна убедить вас, что мне придется прибегнутьО хороший вы эвфемизм придумалиО к высшей мере защиты. И тем не менее я обещаю сохранить вам жизнь. Вот пусть логика и надежда борются в васО Логика и надежда. А сейчас, если позволите, я хотел бы заняться делом. Виктор Владимирович! -- крикнул наверх, подойдя к двери. -- Разрешите вас на полчасика, -- и, когда Интеллектуал спустился, уселся с ним рядышком за стол, произнес: -- Начинаем массированную атаку. Следует, согласно предложенной вами системе, отксерить первые полторы сотни доносов и обеспечить их эффектную и одновременную доставкуО

-- То есть, профессор, вы полагаете, что вероятность генетической накладки невелика?

-- Процентов десять, -- ответил Профессор Благородному Карасю. -- Правда, в следующих поколенияхО

-- Товарищи, товарищи, тихо! -- оборвал этот негромкий, на ухо диалог и всеобщий легкий шумок Председательствующий, а в усиление слов постучал авторучкою о горло графина, -- пора начинать!

Шептавшиеся Благородный Карась и Профессор сидели за длинным покрытым сукном президиумным столом на сцене какого-то огромного зрительного зала, не то Дома Кино, не то Дома Литераторов, в компании еще нескольких человек. Пусть кресла в зале были заняты далеко не все, народу собралось предостаточно. Когда шум поутих, Председательствующий встал и торжественно произнес:

-- Друзья! Мы собрались здесь сегодня, чтобы учредить "Общество Пострадавших В Годы Застоя". Многие из вас являются членами общества "Мемориал", которое, выполняя Великую Нравственную Задачу полной реабилитации жертв сталинского режима, оставляет, однако, в стороне прочие жертвы нашего все еще тоталитарного государства. Я имею в виду не только и не столько так называемых прямых диссидентов, томившихся в тюрьмах и лагерях в период с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года и буквально до сегодня, но и многие миллионы журналистов, писателей, ученых, да просто -- честных, порядочных людей, которым перекрывали кислород, которых зачастую вынуждали соглашаться на сотрудничество, но которые при этомО

Председательствующий со все большим вдохновением разливался соловьем, но звуки его речи как-то вдруг пожухли для Благородного Карася, удалились, потеряли разборчивость, когда он увидел появившегося в кулисе молодого человека с пачкою голубых конвертов в руке. Молодой человек замер на мгновение, как бы прицеливаясь, и спокойным, корректным шагом вышел на сцену, разложил конверты перед некоторыми членами президиума, в числе которых оказались и Председательствующий, и Профессор, и Благородный Карась. Благородный Карась рванул голубую обертку -- одного мгновенного взгляда достало ему сориентироваться, -- и сунул конверт в карман.

А по залу, пересекая его во всех направлениях, неслышно и деловито сновали молодые люди, и порхали по рядам конверты синими птичками.

Председательствующий скосил взгляд на стол, на конверт, потом -- на Благородного Карася и на двоих других, которые тоже удостоились; кажется, все понял, налился кровью, но продолжал речь с тем большей уверенностью:

-- Мы должны вывести на чистую воду всех, кто был причастен к позору непротивления, но вместе -- увековечить мужество техО

Благородный Карась несколько пришел в себя и, идентифицируя в зале владельцев конвертиков, делал пометки в записном блокноте.

Две толпы волновались на Пушкинской площади: одна -- в нетерпеливом ожидании вкушения благ западной цивилизации, другими словами -- в очереди к Мак-Дональду, вторая -- неподалеку -- в праведном негодовании на Комитет Государственной Безопасности, о чем свидетельствовали и многочисленные плакаты типа Открыть архивы КГБ!, Долой политический сыск!, Позор стране, главою которой может стать начальник тайной полиции!, и слабо доносимые ветром речи ораторов. Милиция охраняла общественный порядок обоих коллективов.

Усатый Джинсовый сидел на скамеечке, лизал мороженое и лениво поглядывал на стеклянную витрину Мак-Дональда, за которою сквозь счастливцев-едоков просматривались среди молодых мальчиков и девочек в красивых униформах Внучка и Юноша.

Юноша, отвлеченный голубыми птичками, замелькавшими вдруг среди митинга, на мгновенье замешкался с обслуживанием очередного едока. Внучка же, хоть и не отвлекалась от работы, погружена была в свои мысли, резюме которых и высказала Юноше:

-- Если его не будет и завтра, поедем на дачу.

-- Что? -- переспросил Юноша.

-- Завтра едем на дачу. С дедом что-то стряслосьО

Ксерокс работал на полную мощь, едва не дымился. Четыре человека в конвейере обслуживали его: один подавал документ из подготовленной пачки, другой собственно копировал, третий брал готовую продукцию, раскладывал по голубым продолговатым конвертам, четвертый вставлял конверты в спецприемничек компьютерного принтера, и тот отбивал сухие зловещие очередиО

Благородный Карась накручивал тем временем телефонный диск в домашнем своем кабинете, по стенам которого висели два недурных пейзажа с древнерусскими включениями, похоже, что кисти Художника, портреты Бродского, Солженицына, Сахарова.

-- Вячеслав Афанасьевич? Профессор Тищенко беспокоит. Вы не получили вчераО Бросьте дурака валять! Не шантажирую -- напротив! Хоть минуточку помолчите! Вот так. Очень хорошо. Итак, вы, наверное, догадались, что не один. И что кроме нас самих помогать нам не станет никто. Ни-кто! Поэтому я приглашаю вас посетить меня завтра около восьми. Разумеется, вечера. Не узнют! При входе наденете маску! Ну, как заблагорассудится! Пшите адрес? Песочная, двенадцать, квартира тридцать девять, второй подъезд, четвертый этаж. Код двести восемьдесят три. Все, до завтра. Извините, у меня еще слишком много звонков. Та-акО -- положив трубку, снова взялся за блокнот, поставил в нем птичку, справился о следующем номере и -- за диск.

А в соседней комнате карасева жена рылась в глубинах платяного шкафа, извлекая на свет Божий старые чулки и колготки, тут же с помощью ножниц превращаемые в чулки; некоторые -- после осмотра -- откладывала назад. Когда на полу скопилась внушительная груда, Супруга взяла верхний, натянула на голову, охорошилась у зеркала, появилась на пороге мужнина кабинета.

-- Так?

Благородный Карась оторвался на миг от телефона, усмехнулся горестно:

-- Выходит, что так.

-- А тебе какой?

-- Мне, -- героически отрезал Карась, -- никакого! Я предпочитаю бороться со злом с открытым забралом! Всегда кто-то один вынужден взять на себя главную ответственностьО -- и с добавочной яростью завращал диск.

Полковник притворился, что спит. Когда успокоенный этим страж вышел подышать воздухом, Полковник слез с кушетки, стал на пол, на колени, спиною к комнате, и под прикрытием собственного тела принялся пальцами, ногтями, зубами раздирать покрывало. Отодрав три полосы, Полковник накрепко связал их одну с другою, а на конце соорудил петлю. Накинул ее на шею, прикрепил хвост импровизированной веревки к решеточному пруту. И, не вставая с колен, начал отползать.

Петля затянулась, сделала больно, затруднила дыхание. Сил держать напряжение веревки и даже увеличивать его едва хватало. Но -- хватало. Все-таки!

А где-то невообразимо далеко, за три с лишним тысячи верст от "Стахановца", под ярким, почти солнечным сиянием ртутных фонарей, дефилировали по Елисейским Полям от площади Звезды к площади Согласия Карась, Председательствовавший На Учреждении Общества Жертв Застоя -- в руках еле умещаются пакеты, набитые сувенирами, и Новый Карась, судя по элегантной вписанности в пейзаж, проживающий в Париже давным-давно.

Карась-Эмигрант вертел в руках знакомый нам голубой конверт:

-- Если такие пустяки, что же ты взялся доставить его сюда? Поездка на холяву, за счет фирмы?

Отечественный Карась замялся:

-- Не все так просто, мой дорогой, не все так просто. Ты -- здесь, а мы все-таки -- там. То есть -- наоборот.

-- Здесь-то как раз все сложнееО -- возразил Парижанин. -- И как ты думаешь: он действительно даст этому ход?

Отечественный Карась печально кивнул. Собеседники помолчали.

-- Придется возвращаться в отечество, -- неожиданно, но вполне убежденно изрек Карась-Эмигрант.

-- Возвращаться?! -- не поверил или сделал вид, что не поверил ушам, Карась-Председатель. -- В наше дерьмо?.. Да он тебя здесь не достанет!..

-- Нет, старик, все наоборот. Именно здесь он меня и достанет. Все, что я здесь имею: положение, уважение, дом, наконец, я получил на незапятнанной репутации диссидента-изгнанника, на авторитете моего журналаО Придется возвращаться, старик.

-- Да ты ж тут!.. -- захлебнулся Отечественный Карась от обиды за товарища, -- да ты что?!. Журнал!.. Пять книг вышло!.. Один твой дом чего стоит!.. Ты ж вчера на пресс-конференции сам говорил, что, хотя для тебя место проживания ничего не значит и ты сердцем, так сказать, всегда с Родиной, но не возьмешь на себя право снова ломать жизнь семьи. Жизнь детей, внуковО

-- Это вчера, -- задумчиво провещал Карась-Эмигрант и снова помахал голубым конвертом.

-- Так ведь он же у нас тем более опубликует! -- все уговаривал Карася-Парижанина Карась-Москвич, хоть вроде и посланный в столицу мира с противоположной миссией: видать, в глубине души чувствовал, что, сколько ни уговаривай, конверт весомее любых уговоров. Что, как говорится, написано перомО

И действительно -- Парижанин стоял на своем:

-- Ну, у васО То есть: у насО Пусть публикует. У нас я попросту затеряюсь среди подобных себе. Никто и внимания не обратитО Восстановят гражданство, стану работатьО Еще, может, почетным гражданином сделают. Возвращенцев у нас любят.

Некий Карась появился из лифта и огляделся в поисках нужной двери. Она обнаружилась не только номером, но и приколотой к обивке запискою: Входите без звонка. Так Карась и поступил и оказался в прихожей Благородного Карася. Там наличествовало еще два плакатика: один -- под свисающими со шляпочницы разномастно-разноразмерными чулками: Желаете сохранить инкогнито -- наденьте, другой, с рукою-стрелочкой, направленной на ближайшую дверь: Проходите сюда . Карась помялся несколько, натянул на голову чулок и, горько-иронически улыбнувшись собственному отражению, пошел в направлении, указанном нарисованным пальцем.

В кабинете скопилось Карасей больше десятка, и все, кроме хозяина, тоже в чулках. Прения были в разгаре.

-- Да что я, гэбистов от урлы не отличу? Нанял себе охрану! -- добрызгивал слюною инициатор Тайного Совещания.

-- Э, знаете, -- произнес с изрядным сомнением Карась, одетый коричневым, в рубчик, чулком. -- Они себе иной раз таких набираютО

-- Нету там гэбэ никакого. Нету, -- тихий, но очень уверенный обкомовский басок провещал из-под чулка черного, ажурного, с парой стыдливых дырочек в районе покатого лба.

-- А хоть бы и урла! -- возразил чулок розовый, с цветочком на бывшей щиколотке. -- С нашим вооружением да ухватками!..

-- Не перестреляют, как куропаток, -- милиция заметет! -- Серый В Ромбик.

-- Разбой пришьют! -- подтвердил Чулок Телесного Цвета Со Спущенной И Наскоро Подхваченной Петлею.

-- Я всегда утверждал, -- обличил хозяин, -- что рабы заслуживают своей участи! Еще Карамзин писалО

-- Отчего же непременно рабы? -- пробасил Черно-Ажурный, прервав Благородного Карася. -- Вы выражения-то, Дмитрий Никитович, выбирайте. Не рабы -- хозяева. Вас милицейский захват устроит?

-- Да не пойдет на это дело милиция! Я уже выяснял! -- кипел Благородный.

-- А это уже -- моя проблема, -- успокоил Ажурный.

-- Браво! -- закричали Караси и захлопали в ладоши. -- Вот и выход! Вариант! Превосходно! -- и повставали со стульев, счастливые возможностью разойтись. -- По одному, по одному выходимО Конспирация!

-- Стойте! стойте! -- преградил дорогу хозяин. -- А вы не боитесь стать жертвами командира захвата? Или вот, скажемО поверьте, я не хочу вас обидетьО нашего уважаемого коллеги? -- кивнул в сторону Черно-Ажурного.

Караси несколько приумолкли.

Черно-Ажурный проворковал:

-- Я могу дать честное слово, что архив будет тут же уничтожен.

-- Видите! -- с радостным облегчением сказал Телесный Со Спущенной Петелькою, однако, общего облегчения не произошло.

-- Честное словоО -- протянул со смаком фразочку Карась из-под чулка коричневого, в рубчик.

-- Если вам недостаточно моего честного словаО -- обиделся Черно-Ажурный, направляясь к выходу.

-- Почему ж недостаточно? Очень даже достаточно! -- загудели, занервничали Караси, удерживая уходящего.

-- В таком случаеО

Но Благородный Карась был несгибаем: выступил вперед, стал перед Черно-Ажурным:

-- Требую гарантий!

-- Пожалуйста, -- пожал плечами Ажурный. -- Я попрошу, чтобы вас взяли с собой.

Наутро к Папскому Дворцу в Ватикане подкатил лимузин. Швейцарцы в черных медвежьих шапках отдали честь. Из лимузина через дверцу, предупредительно распахнутую шофером, выбрался знакомый нам по Садовой улице Батюшка-Карась в сопровождении Молодого Православного Священника. Навстречу по лестнице Дворца спускался Высокий Чин Католической Иерархии. Последовали приветствия, рукопожатия, блицы вспышек неизвестно откуда повылазивших репортеров. Католический Чин обратился к Батюшке-Карасю с недлинной половинкою фразы, которая тут же была переведена Молодым Священником:

-- Его Преосвященство полагает, что аудиенция, которую Его Святейшество соизволило дать в вашем лице всей преображенной Российской ЦерквиО

Католический Чин продолжил фразу, в которой даже Батюшке, ни бельмеса не смыслящему в итальянском, внятными показались слова "Gorbatshoff" и "Рyeryestroyka". Но в этот как раз момент один из швейцарцев подал Батюшке-Карасю голубой конверт. Батюшка глянул на надпись и посерел с лица.

Что-то продолжал говорить Католический Чин, что-то переводил Молодой Священник -- все звуки исчезли для Батюшки, заглушенные гулким стуком крови в ушах.

Когда пауза, повисшая в воздухе, перетянулась за всякие приличные пределы времени, потребного для обдумывания ответа, Батюшка-Карась пришел, наконец, в себя; пришел, впрочем, только отчасти -- иначе не пробасил бы, склонясь к уху Молодого Священника:

-- Спроси, понимаете, его потихонечку, не мог ли бы я получить, понимаете, в Ватикане политическое убежище.

И на взгляд-вопль изумленного услышанным Священника добавил:

-- Если потребуется -- готов, понимаете, принять католичество. Во славу Божию!

-- Ч-черт! Понарыли! -- выругался Юноша, едва не свалившись в канаву во тьме вечерней Садовой. -- Постой, Машка! Давай руку!

-- Эй, командир! -- появился из мглы кто-то Высокий.

-- Пошли-пошли, -- шепнула Внучка. -- Не ввязывайся.

-- Закурить есть? -- крикнул Высокий вдогонку и ускорил шаги.

Внучка, схватив Юношу за руку, побежала.

Побежал и Высокий, догнал возле самой полковничьей калитки, заградил путь.

-- Дед, дед! -- громко позвала Внучка. -- Полко-о-вник!

-- Да чего тыО -- забубнил Высокий. -- Кто тебя, понял, трогает?..

Калитка отворилась. На крыльце появился Человечек, освещенный электрическим отблеском из комнаты.

-- Где полковник? -- агрессивно выступила Внучка.

-- Заходите, заходите, ребята, -- очень добродушно сказал Человечек. -- Чего волнуетесь?

-- А выО кто? -- осведомилась Внучка.

-- Товарищи его, по работе, -- широко и открыто улыбнулся Человечек. -- Приехали навестить. Он приболел немножко. Нелличка, где вы там? -- жестко и нетерпеливо позвал во тьму.

Страшный, истерзанный, опираясь на руку Чернокудрой Нежной, появился из-за угла Полковник.

-- Дед, что с тобой?! -- бросилась к нему Внучка.

-- Ничего, Машенька, ничего. Все в порядке. Все прекрасно. ПыталисьО ограбить. Вот, ребята приехали, -- кивнул на Человечка и еще две-три тени, ошивающиеся около, -- помогли. И доктор тоже есть, -- взглянул на Ласковую. -- Так что вы езжайте, езжайте в Москву. У меня здесь всеО в порядке.

-- Никуда я не поеду! -- объявила Внучка решительно. -- Тут что-то не так. Пошли в дом.

-- Конечно, заходите, пожалуйста, -- гостеприимно пропел Человечек.

-- Поезжай в Москву, я сказал! -- повысил голос Полковник.

-- Иннокентий Всеволодович, -- упрекнул Человечек. -- Вы думайте, что говорите! Заходите, ребята, заходите.

-- В Москву! -- заорал Полковник так страшно, что Внучка с Юношею не сумели не послушаться, однако, едва двинувшись к калитке, оказались накрепко схвачены двумя тенями.

Человечек подал незаметный сигнал и третьей тени -- Полковник тоже очутился в клещах, со ртом, зажатым чужой потной ладонью.

Две первые тени тащили ребят в дом, а Человечек отнесся к Полковнику:

-- Не Штирлиц вы оказались, Иннокентий Всеволодович. Далек-ко не Штирлиц! Отправьте его на место. Наручники -- обязательны, -- бросил во тьму. -- Извините, -- вернулся к Полковнику, -- у меня не столько людей, чтобы следить за вами каждое мгновение. А самоубийством жизнь вы покончите не прежде, чем я вам это позволю. Не в службу, а в дружбу, Нелличка, подежурь немного возле.

Полковника увели.

-- Там у нас решетка еще осталась? -- осведомился Человечек. -- Молодых людей определите наверх, окошко зарешетите. Если будут кричать -- заткнуть!

Тени рассосались выполнять распоряжения. Человечек вошел в дом, взял радиотелефон, набрал номер:

-- Не разбудил? Ну-ну. Тут, понимаешь, обстановка несколькоО усложняется. Нет, пока ничего серьезного. И тем не менее -- переезд надо форсировать. Да прямо хоть сейчас! Хорошо, хорошо, до утра. Но как можно раньше! Я даже заночую здесь сегодня. Пока, жду!

А по ночной Москве чесала тем временем с недозволенной скоростью "Волга"-универсал. Юркий "жигулек" старался от нее не отрываться, для чего водителю, старому нашему знакомцу Благородному Карасю, приходилось манипулировать рулем, педалями и рычагом с явно непривычною резвостью. Проносились мимо красные волдыри светофоров, летели вслед безнадежные милицейские свистки -- "жигулек" как приклеился к остекленному задку.

Водитель "Волги", понаблюдав за маневрами преследователя, покачал головою:

-- Движок у нас слабоват, командир. Пятую сотню тысяч крутит.

-- Да он все равно знает адрес. Какой смысл? -- прозвучал голос с заднего сиденья.

-- Ладно, -- сказал Командир. -- Сбавь.

Благородный Карась сбросил скорость в свою очередь и вытер со лба пот.

В мансарде, едва освещенной чуть сереющим небом, на фоне которого неприятно вырисовывалась наскоро вделанная в окно решетка, понурились на тахте Внучка и Юноша.

Внучка вскочила вдруг, бросилась на дверь, заколотила руками, ногами:

-- А ну сейчас же выпустите нас отсюда! А-ну-сей-час-же!

Юноша подошел, обнял ее сзади:

-- Перестань. Видишь ведь -- бесполезно. Только удовольствие им доставляешь.

Внучка побилась еще капельку и заплакала от бессилияО

В том же едва сереющем утре возникла возле "Волги"-универсала с потушенными огнями тень, произнесла в щель от приспущенного стекла:

-- Их там человек двенадцать самое маленькое.

-- Ну что, ребята? -- обернулся Командир. -- Может, вызовем подкрепление?

-- Брось, командир, -- прозвучал голос сзади. -- Двое на одного. Шпана -- неужто не справимся? Мы ж профессионалы. Стыдно.

Командир задумался на мгновение.

-- Ладно. Тогда -- пошли.

Бесшумно открылись автомобильные дверцы, вооруженные люди по-кошачьи выбрались наружу.

Когда Благородный Карась тоже попытался выкарабкаться из своей машины, Командир шепнул:

-- Вы остаетесь.

-- Но яО -- взялся возражать Карась.

-- Я сказал: остаешься! На тебя что -- браслеты надеть? -- шепотом прикрикнул Командир и, убедившись, что Карась смирился, поднял руку и растворился во мгле.

Остальные растворились следом, чтобы материализоваться уже возле дома Полковника.

На мгновенье сойдясь, они тут же и рассыпались, и вот одна из теней пружинисто перемахнула забор и навалилась на несколько в этот сонный час осовевшего часового. Ему, однако, удалось хрипло выкрикнуть:

-- Менты!

Звякнуло выбиваемое стволом стекло, и навстречу тени, движущейся от реки, прозвучал выстрел. Тень вскрикнула, опала, но тут из-за куста справа протютюкала очередь по дому, осыпала еще несколько стекол.

-- Окружены, сдавайтесь! -- заорал Командир из-за тамбурка, и тут же, отколотая пулями, запуржила вокруг его головы мелкая щепа.

Бугай с "калашниковым" ворвался в мансарду и, не обратив внимания на Внучку и Юношу, пристроился у оконца, направил ствол в решеточную прореху, выпустил одну очередь, другую.

Внучка вскочила, схватилась за подножную скамеечку в намерении оглушить Бугая.

-- Сядь! -- дернул ее за руку Юноша, и Бугай прореагировал, замахнулся прикладом, но тут же и упал, успев обрызгать молодых людей разлетевшимся мозгом.

Внучка рванулась к выходу, Юноша снова попытался ее удержать:

-- Стреляют же, дура! -- и между ними завязалась нешуточная борьба.

Человечек тем временем полз меж кустов вниз по участку, к сортиру, к реке, сжимая в руке "макарова".

Заметил впереди шевеление, выпалил несколько раз. Шевеление стихло. Человечек пополз дальше.

Переваливаясь через забор, отчетливо вырисовался на фоне посветлевшего неба.

И тогда тот, лежащий, подстреленный, выпустил пулю. Она прошила затылок и вылетела через глаз. Человечек конвульсивно дернул пару раз ногою, обмяк, но не упал: так и остался висеть на забореО

А в безопасном отдалении от дачи завороженно прислушивался к перестрелке Благородный Карась, до пота сжимая ручку автомобильной канистры.

Парень из группы захвата, тот, что подавал реплики с заднего сиденья, подложил под металлическую дверь пристройки гранату и прянул за угол.

Дверь покачнулась и рухнула внутрь, загремела по ступеням. Раздался страшный женский вопль.

Парень осторожно высунулся в проем и получил очередь через грудь. Пули вырвали пять клочков на спине куртки. Перешагнув труп, стрелявший поднялся из подвалаО

Пальба мало-помалу начала стихать. Внучка пересилила-таки Юношу и ринулась по лестнице вниз. И тут же осела, схватилась за ногу.

Юноша выскочил на помощь:

-- Ранили?.. ПошлиО пошли-пошли, потерпи немного, -- потащил ее назад, в мансарду; уложив на пол, сорвал с себя рубаху, разодрал, стал заматывать ногу, рану, из которой толчками выплескивалась кровь, и едва не потерял сознания от дурнотыО

В свои пятьдесят седой, как лунь, Профессор Дмитрий Никитович Тищенко стоял на прежнем месте. Перестрелка умолкла окончательно. К "Волге" не вернулся никто. Рассвело. Освещенный косыми лучами встающего солнца, профессор двинулся к даче.

Вошел в калитку. Увидел трупы. Много трупов. И не сумел сдержать желудочный спазмО

Рвало профессора долго, и тогда даже, когда и нечем-то стало, и это совершенно вымотало. Таким вымотанным и пошел он, пошатываясь, ломая оставшиеся розы, лавируя между мертвецами. Приблизился к разнесенному в щепы тамбурку.

Переступил через того, с пятью дырками на спине. Едва не упал, поскользнувшись на крови. Заглянул вниз. Не желая выпускать из рук канистру, вынужден был встать на четвереньки, чтобы преодолеть лежащую на ступенях бронированную дверь, и наткнулся на раздавленную ею Нелличку -- Чернокудрую Очаровательницу. Снова начались спазмы.

И все-таки Дмитрий Никитович до подвала добрался. Солнце располагалось так, что достигало светом самый вход в помещение. Профессор открыл канистру, плеснул на шкафы, на папки с бумагами, на стеллажиО Достал спички, вынул одну, готовясь чиркнуть. И услышал вдруг шевеление.

-- Здесь кто-то живой? -- спросил испуганно, шепотом. Спрятал спички, сделал несколько робких шагов в глубину.

Полковник лежал на кушетке ничком, руки за спиною -- в наручниках, рот заклеен широкой полосою пластыря, и, повернув голову на щеку, смотрел на зятя.

Несколько бесконечных мгновений шла эта молчаливая переглядка родственников. Не выдержав, Дмитрий Никитович двинулся к решетке, дернул дверцу, которая, естественно, не поддалась, застопоренная мощным импортным замком.

-- Конечно, как жеО живой человекО -- бормотал. -- А, ч- черт! М-минуткуО м-минуточкуО

Снова на четвереньках, стараясь не впустить в поле зрения Чернокудрую, Профессор одолел дверь. Остановился, шаря растерянным взглядом вокруг, и то ли услышал, то ли почудился ему шум автомобиля. Рядом с трупом того, с пятью дырочками, валялся пистолет. Дмитрий Никитович, косясь в сторону дороги, поспешно достал носовой платок. Осторожно поднял пистолет с земли -- через ткань. Приладился. И снова пополз в подвал.

Изо всех сил воротя взгляд от Полковника, только направление удерживая боковым зрением, приблизился Профессор на несколько шагов к решетке, заговорил:

-- Ради Бога, молчите, пожалуйста! Чем я вам помогу? Я все равно н-неО н-неО в состоянии. Замок, понимаете? Но спалить живогоО Это уж слишком. Слишком, так ведь? Согласны? Вы только зла на меня не держитеО Не держите зла!.. Все ж лучше, чем живьемО

И выпустил в Полковника все пули, что оставались в магазине.

С брезгливостью отбросил оружие. Достал заветный коробок, из него -- спичку. Отпятился к выходу. Чиркнул. Возник огонек.

Готовя дорогу к отступлению, Дмитрий Никитович оглянулся и увидел лицо наблюдающего за происходящим, совершенно остолбеневшего сына.

Пламя подбиралось к пальцам, обжигало ихО

ЭПИЛОГ
(Лондон, 1995 год)

После долгой торговли маленький этюд Левитана ушел за восемьдесят тысяч фунтов. На порядок дешевле и почти сразу пошла амфора времен Боспорского царства. Затем служители вытащили на помост несколько огромных, металлом окованных серых деревянных ящиков.

-- Лот сорок шестой: группа документов под общим названием "Архив полковника Картошкина", -- возгласил аукционист. -- Доносы виднейших научных, культурных и политических деятелей сегодняшней России. Начальная цена -- сто фунтов стерлингов.

Господин, украшенный изысканной шотландской бородкою, которая, впрочем, не особенно мешала узнать в нем старого нашего знакомца -- Товарища Майора, скромно, но весомо поднял свою карточку из восьмого ряда.

-- Сто пятьдесят слева! -- прокомментировал аукционист, но тут же сам себя перебил: -- Двести справа! -- увидев, что на два ряда дальше от Товарища Майора столь же скромно поднимает карточку невысокий плотный мужчина с черной повязкою на глазу.

Тот, кого мы привыкли называть Человечком.

Аукционист обладал достаточным опытом, чтобы с одного взгляда понять: торговля будет долгой, упорной, ожесточенной.

А вот кто победит -- аукционист предсказать бы не взялсяО

Пицунда, 1990


Last-modified: Mon, 25 Nov 1996 07:11:47 GMT
Оцените этот текст:

Евгений Козловский. Как живете?..

ЭПИЛОГ(Лондон, 1995 год)

ЭПИЛОГ
(Лондон, 1995 год)