Оцените этот текст:



----------------------------------------------------------------------------
     Origin: alexandrmen.libfl.ru
----------------------------------------------------------------------------

     Эта книга, написанная на основании Книги Деяний и  Посланий  апостолов,
по духу своему является продолжением "Сына Человеческого".  Отцу  Александру
не суждено было закончить эту работу,  но  то,  что  он  успел,  вылилось  в
увлекательный рассказ о жизни первой Церкви в раннеапостольские времена.


     От редакции
     Книга "Апостолы" является продолжением ставшей сегодня известной  книги
отца Александра "Сын человеческий". Написанная столь же живо и увлекательно,
она  повествует  о  миссионерских  трудах  первых  апостолов,  о  том,  как,
преодолевая трудности и испытания, они создавали первые христианские общины,
как несли в мир Благую  Весть.  Рассказывая  об  апостолах,  отец  Александр
стремился   с    максимальной    достоверностью    передать    исторические,
биографические, социальные или даже бытовые реалии того времени.
     Книга написана прежде всего на материале Деяний и  посланий  апостолов.
Кроме этого, отец Александр использовал античные и  иудейские  источники,  а
также обращался к трудам  своих  предшественников  и  современников,  о  чем
свидетельствует обширная библиография, представленная в конце книги. Следует
отметить, что новозаветные цитаты в тексте приводятся  в  переводе  епископа
Кассиана (Безобразова), однако, в некоторых местах  автор  дает  собственный
перевод. Встречается также свободный пересказ прямой речи, взятый из  Деяний
без указания на источник.
     Замысел этой книги возник в конце 70-х годов. Завершив  6-томную  серию
"В поисках Пути, Истины и Жизни",  отец  Александр  начал  писать  книгу  об
апостолах как продолжение "Сына человеческого", условно  назвав  ее  "Первые
сто лет". По мере работы первоначальный замысел получил  иное  измерение,  и
книга, уже  под  новым  названием  "Апостолы  Петр  и  Павел"  (или  "Первые
апостолы"), рассматривалась отцом Александром как начало новой серии - "Лики
святых". Цель этой серии, по его словам,  должна  была  заключаться  в  том,
чтобы  "воссоздать  по   подлинным   документам   живые   лица   подвижников
христианства, показать их на фоне эпохи и окружения, выяснить, чему мы можем
научиться у них сегодня".
     Однако продолжение рукописи было отложено - отец Александр приступил  к
новой большой работе по составлению "Библиологического словаря" (в настоящее
время готовится к изданию), но по завершении  его  к  предшествующей  работе
вернуться  не  успел.  Несомненно,  если  бы  не  трагическая  гибель   отца
Александра, замысел серии "Лики святых"  был  бы  осуществлен  и,  возможно,
книга об апостолах обрела бы новую авторскую редакцию  как  первая  часть  в
составе новой серии. Сегодня,  учитывая  большой  интерес  к  наследию  отца
Александра, мы публикуем эту книгу, считая ее  в  некотором  смысле  работой
незавершенной.




     Действие Духа в жизни Церкви,  многообразные  воплощения  евангельского
идеала, борьба с препятствиями, которые вставали и встают на пути к  Царству
Божию, постепенное раскрытие Благой Вести  в  истории  -  таковы  темы  этой
книги.
     Биографический жанр  выбран  для  нее  по  двум  причинам.  На  примере
отдельных судеб легче увидеть, что совершается в недрах всего народа  Божия.
К  тому  же,  если  внимание  писателя  приковано  к  целым  обществам,   он
волей-неволей теряет из виду нечто очень важное - осуществление христианства
в жизни конкретной личности.
     Разумеется, каждый святой был сыном своего времени, среды  и  культуры,
однако он одновременно и возвышался  над  их  уровнем.  Состояние  народного
сознания   и   нравственности   в   среднем   меняется   медленно.   Энергия
поступательного  движения  как  бы  сконцентрирована  в  творческих  гениях,
мудрецах и святых. Они обгоняют современников, неся  в  себе  движущую  силу
истории духа, то  есть  -  подлинной  истории.  Ведь  если  бы  жизнь  людей
сводилась только к  борьбе  за  существование,  за  место  под  солнцем,  за
господство одних над другими, она не заслуживала бы  название  истории  и  в
принципе мало бы отличалась от жизни животных.
     Мистик, подвижник, деятельный служитель добра, приобщаясь к мирам иным,
утверждая  правду,  сострадание,  любовь  -  бросают  вызов  человеку-зверю,
придают обществу высшую сверхприродную динамику. Это то, о  чем  писал  Анри
Бергсон: с появлением человека биологическая эволюция достигла  предела,  но
на смену ей пришло возрастание духа,  которое  прежде  всего  проявляется  в
этике и мистическом опыте.
     Именно поэтому биографии святых имеют всегда актуальное значение.  Есть
глубокий смысл в том, что  Церковь  издавна  отводила  так  много  места  их
почитанию и наследию. Этих людей, живших в разных странах и в  разные  века,
порой столь непохожих по складу характера и дарованиям - всех их роднит вера
и любовь ко Христу, воля к служению  и  призвание  свидетельствовать  о  Его
Благой Вести. Хотя идущий от них свет - свет отраженный  от  подлинного  его
источника, Христа, - в их лице  Он  как  бы  Сам  продолжает  Свое  дело  на
земле...



     Работая над этой книгой, автор намеренно отказался от  заглавия  "Жития
святых". "Жития" - особый литературный жанр, преимущественно  средневековый.
Возник он в качестве пояснения к Мартирологам (перечням  имен  мучеников)  и
церковным календарям. Далеко на  всегда  составители  "Житий"  опирались  на
надежные источники. Там, где были пробелы, их, по законам  жанра,  заполняли
трафаретными  легендами.  Старые  агиографы  редко  стремились  подчеркивать
индивидуальные особенности святого.  Житие,  как  икона,  было  символичным,
носило  условный,  обобщенный  характер.  Даже  если   писатель   располагал
достоверными сведениями, он ценил их куда меньше, чем современный биограф. В
соответствии с требованиями житийной традиции он  ставил  акцент  на  общем,
иконописном. Характерный пример  -  инок  Епифаний  Премудрый.  Повествуя  о
преп.Сергии  Радонежском,  учеником  которого  он  был,  Епифаний   сообщает
поразительно мало о личности и облике святого; зато мы находим у него немало
стереотипных черт, свойственных  витиеватым  византийским  панегирикам.  Это
вытекало из художественных приемов "Жития".
     Житийная  литература  развивалась  в  тесной  связи  с   фольклором   и
богослужением. В ней, как  правило,  не  следует  искать  портрета,  образа,
"биографии". Тем более нет смысла просто перелагать "Жития"  на  современный
язык.  То,  что  было  создано  великими  агиографами   прошлого   (Симеоном
Метафрастом, Иаковом Генуэзским, свт.Димитрием  Ростовским  и  другими),  не
терпит    переделок.    "Жития"    прекрасны    именно    как    законченное
церковно-эстетическое целое.
     Данная книга преследует совершенно иную цель: воссоздать  по  подлинным
документам живые лики подвижников христианства, показать их на фоне эпохи  и
окружения, выяснить, чему мы сегодня можем научиться у  них  (ведь  "иконам"
подражать  невозможно).  Время  для  такой  попытки  давно  назрело,  о  чем
свидетельствует   богатая   агиографическая   литература   последних    лет,
посвященная как отдельным святым,  так  и  святым  определенной  страны  или
времени.
     Рассказано здесь будет, конечно, н е о  в  с  е  х  святых,  чьи  имена
включены в церковный календарь. Мы остановимся преимущественно на  тех,  чьи
жизнеописания  могут  строиться  на  достаточно   документальном   материале
(древние жития, летописи,  творения,  другие  письменные  памятники).  Кроме
святых, канонизированных Восточной,  Православной  Церковью,  предполагается
дать повествования о непрославленных "подвижниках благочестия"  и  о  святых
Запада, ибо подлинная святость не измеряется принадлежностью к конфессии.
     Пришлось отказаться и от календарного расположения биографий, принятого
в "Житиях". Х р о н о л о г и ч е с к и й порядок лучше помогает понять роль
святых в ту или иную эпоху.
     Цикл открывается томом, посвященным первому столетию после земной жизни
Христа, от 30-х годов I века до 30-х годов века II. Главными героями этого п
е р в о х р  и  с  т  и  а  н  с  к  о  г  о  периода  были  апостолы  и  их
непосредственные ученики.
     Автор надеется, что  знакомство  со  святыми  будет  не  только  питать
любознательность, а сделает их ближе, научит молитвенному общению с ними.


     Глава первая



     Галилея и Иудея, 7-30 годы


     В римском  Латеране  есть  мозаика:  седовласый  старец  с  царственной
осанкой восседает на троне, а у его ног склонились две  маленькие  фигуры  -
папы и императора. Старец вручает им знаки их достоинства. Это  Петр,  князь
апостолов,  над  гробницей  которого  вознесен  мощный   купол   ватиканской
базилики. Таким же - почти сверхъестественным гигантом - виделся он  ваятелю
V века:  его  Петр,  лицом  напоминающий  Юпитера,  правой  рукой  преподает
благословение urbi et orbi, городу и миру, а левой -  сжимает  символические
ключи Царства...
     Значение Петра как "Камня Церкви" определено прямыми словами Христа;  и
не удивительно, что имя его с давних пор украшалось узорами  легенд.  В  них
простой народ выразил свое благоговение  перед  св.  Петром.  Первоверховный
апостол, он - страж небесных врат, первый папа Рима, могущественный чудодей,
каждый шаг которого отмечен знамениями.
     Используя эту  "икону"  св.  Петра,  противники  христианства  пытались
доказать, будто сам его образ возник из перекроенных  языческих  мифов.  Кто
только ни помянут среди возможных прототипов апостола! Тут и  римский  Янус,
хранитель рубежей, и персидский Митра, "бог, рожденный из скалы", и  Атлант,
"столп  мира",  и  Геракл,  и  Протей,  и  Зерван[1].  Между  тем,  реальный
Симон-Петр, Петр  Евангелий  и  Деяний,  очень  мало  похож  на  титана  или
полубога.
     Подобно тому как люди, стоявшие у колыбели Ветхого Завета, изображены в
Библии без всякой  идеализации,  так  и  евангелисты,  говоря  о  Петре,  не
скрывают его слабостей и  противоречий  в  характере.  Сегодня  историку  не
приходится "стирать сусальную позолоту" с портрета апостола. Ее попросту  не
существует.


     Рыбаки на озере

     Мы не будем снова описывать те события, которые уже изложены  в  других
книгах[a].  Постараемся  только  еще  раз  вглядеться  в   облик   человека,
призванного Господом "пасти Его овец".
     Но сначала бросим взгляд на мир, или вернее мирок,  где  вырос  Петр  и
провел первую половину жизни. Родился он в  начале  I  века  в  Вифсаиде.  У
Геннисаретского  озера  существовало,  по-видимому,  два  города   с   таким
названием (в переводе оно означает дом припасов, или склад). Обычно считают,
что Петр происходил  из  Вифсаиды-Юлии,  расположенной  на  северо-восточном
берегу. Правитель Филипп назвал ее в честь дочери императора Августа,  Юлии.
Он перестроил поселок, расширил его и  переселил  туда  много  язычников[2].
Быть может, наличием этого  греческого  элемента  объясняется,  почему  отец
Петра, Иона[b], дал сыновьям эллинские имена - Симон и Андрей. Впрочем, Петр
носил и второе, сходное по звучанию, еврейское имя - Симеон[3].
     Жена Симона происходила из семьи капернаумского рыбака. Отец ее умер, и
они с Петром перебрались к ее матери. За ними  последовал  и  Андрей,  чтобы
помогать брату в работе. Имя жены Симона  предание  не  сохранило;  известно
только, что позднее она стала верной спутницей апостола в  его  странствиях.
Согласно одной легенде, у них родилась дочь, которую с ранней юности поразил
тяжкий  недуг,  но  никаких  подтверждений  этому  в  Новом  Завете  мы   не
находим[4].
     Жизнь Симона и Андрея  ничем  не  отличалась  от  быта  других  рыбаков
Геннисарета. Изо дня в день они видели  перед  глазами  сизую  гладь  вод  в
окаймлении  холмов,  слышали  крики   чаек,   терпеливо   занимались   своим
однообразным трудом.
     Рыбы в озере водилось много, и она повсюду ценилась за вкус.  Подростки
добывали ее гарпунами и удочками, а настоящие промысловики выходили  на  лов
сообща. Сети расставляли, а невода закидывали  по  нескольку  раз  круговыми
движениями. Рыбачить предпочитали ночью, чтобы утром можно было нести свежий
товар на рынок. Большие лодки, как  правило,  оснащали  парусами:  с  запада
часто дули сильные ветры, переходившие весной в шторм[5]. Симону принадлежал
довольно вместительный баркас; впоследствии Учитель неоднократно  плавал  на
нем вместе с Двенадцатью.




     От Капернаума уцелели одни  развалины,  но  благодаря  раскопкам  можно
представить  себе  панораму  города,  сыгравшего   столь   важную   роль   в
евангельской истории. Сравнительно многолюдный и оживленный, он был, однако,
невелик:  несколько  кварталов,  протянувшихся  на  километр  вдоль  берега,
покрытого галькой и камнями. Жилища делали из темного неотесанного базальта,
а потом штукатурили. Исключение составляла  белокаменная  синагога,  которую
построил на свои средства римский офицер-прозелит[6].
     Формально  Капернаум  подчинялся  иудейскому  тетрарху  Антипе.  Но   и
прокураторы Рима[7] держали там  гарнизон,  что  диктовалось  стратегическим
положением города -  на  перекрестке  дорог  между  Палестиной,  Финикией  и
Сирией. В Капернауме  нередко  останавливались  путешественники  и  торговые
караваны; поэтому Антипа учредил на берегу  таможню.  Именно  в  ней  служил
сборщик пошлин, ставший позднее учеником Иисусовым.
     Как теперь установлено, дом Симона стоял подле синагоги, почти у самого
озера. После того как апостол его  покинул,  там  продолжали  собираться  на
молитву галилейские христиане; внутренние перегородки жилья были  разобраны,
чтобы вместить больше людей. Во время войны с  Римом  (66-70  гг.)  каратели
разорили все побережье, но верующие не забыли,  где  находилась  их  домовая
церковь. На ее месте несколько веков  спустя  была  возведена  восьмигранная
часовня. Совсем недавно под ее фундаментом археологи обнаружили остатки дома
св. Петра[8]. На обломках стен уцелел рисунок лодки апостола  и  надписи  на
греческом и арамейском языках.  Это  доказывает,  что  капернаумская  хижина
оставалась святыней для христиан-евреев и паломников из других областей.
     В чем-то это строение было сходно со старыми домами в Средней Азии  или
на Кавказе. Его окружал двор, отгороженный от узкой глухой улочки стеной. Во
дворе сушились сети, стояли жернова и каменные  кувшины  для  воды.  Там  же
находился очаг и  два-три  деревца,  под  которыми  можно  было  отдыхать  в
свободное  время.  Другие   жилища,   выходившие   во   двор,   принадлежали
родственникам жены Симона.
     Вся жизнь семей протекала под открытым небом. В дома  уходили  на  ночь
или в непогоду.  Комнаты  были  тесными,  с  маленькими  окнами.  Дверей  не
существовало,  запирали  только  наружные  ворота.  Кровлей  служил  плоский
настил, который при необходимости можно было легко разобрать.
     Так примерно выглядел дом,  где  нашел  пристанище  Иисус  Назарянин  в
первый год Своего служения.




     Рыбаки Галилеи слыли народом грубоватым и темным. И вся эта округа была
в глазах благочестивых южан чуть ли не  языческой,  населенной  "ам-хаарец",
мужичьем, мало смыслящим в  религии.  Однако  такое  мнение  нельзя  считать
вполне справедливым. Сын Ионы - один из тех, кто опровергал его  всей  своей
жизнью. Он строго придерживался Закона, в частности, правил  о  запретной  и
дозволенной пище[9]. Хотя  в  Деяниях  Петр  назван  "простецом",  человеком
"некнижным", это только означало, что он не  прошел  выучку  в  богословских
школах; но, как и все израильтяне, Петр с  детства  овладел  грамотой,  знал
Писание и был воспитан в преданности отеческой вере. Слово Божие, которое по
субботам читалось в синагоге, не оставляло его равнодушным.  Это  доказывает
хотя  бы  его  путешествие  на  Иордан:  едва  ли  человек,  живущий  одними
житейскими заботами, бросил бы дом, работу и хозяйство, чтобы идти далеко на
юг слушать проповедь отшельника, явившегося из пустыни, не говоря уже о  той
готовности, с какой Петр отозвался на призыв Иисуса следовать за Ним...
     Так же неверно  полагать,  что  будущий  апостол  представлял  собой  в
Капернауме исключение.  Тесная  дружба  связывала  его  с  сыновьями  рыбака
Зеведея - Иаковом и Иоанном, и роднила их  не  просто  общность  занятий,  а
настоящая духовная близость.
     Ненастными вечерами или сидя за починкой сетей рыбаки могли беседовать,
делясь новостями, тревогами и думами. Из Кесарии и Иерусалима доходили слухи
о  бесчинствах  прокуратора  и  народных  волнениях.  Многие  говорили,  что
близятся последние времена. Прежде всего это значило, что наступит конец ига
язычников и восторжествует Царство Божие.
     Правда, Симону и его товарищам  грядущее  рисовалось  довольно  смутно.
Люди по-разному толковали слова пророков. Из рук в руки  переходили  десятки
свитков,  и  в  них  нельзя  было  найти  единого  учения  о  Мессии  и  Его
владычестве. Одни описывали Его как великого воина, похожего на партизанских
вожаков Галилеи;  другим  Его  приход  виделся  мировой  катастрофой,  когда
померкнет солнце и звезды падут с неба; третьи изображали Избавителя  идущим
во главе тысяч ангелов. Находились и такие, которые уверяли, что Мессия даст
народу  новую  Тору,  новое  Божественное  учение[10].  Разобраться  в  этой
многоголосице было нелегко. Но все заставляет думать, что четыре  рыбака  из
Капернаума ожидали прихода чудесного Царя, Который с  помощью  сил  небесных
одолеет неверных и утвердит в Иерусалиме Свою вечную державу.
     Именно поэтому они приняли Иисуса  как  бы  за  "монарха  в  изгнании",
который скрывается  в  ожидании  часа,  когда  можно  будет  дать  сигнал  к
борьбе... В простоте душевной они строили честолюбивые планы и  рассчитывали
разделить с Ним триумф, заняв места у мессианского престола.


     Ученик

     С того момента, когда сын  Ионы  встретил  на  своем  пути  Учителя  из
Назарета и почувствовал на себе Его пристальный взгляд, судьба рыбака словно
разломилась надвое.  Он  перестает  быть  просто  одним  из  многих  жителей
приозерья, а делается  участником  событий  всемирных.  Выступая  из  тумана
безвестности, он впервые появляется и на страницах Нового Завета.  Мы  видим
его человеком темпераментным и восторженным, немного суетливым,  склонным  к
быстрой перемене чувств. Он энергичен, порывист, но черт природного вождя  в
нем мало. Это мягкая, добрая, уступчивая натура, хотя в  критические  минуты
он способен и проявить решительность. В словах и  поступках  Симона  сквозит
что-то бесхитростное, почти детское.  Кажется,  что  весь  он  -  словно  на
ладони.
     Однако под зыбкой поверхностью есть прочная основа - вера,  способность
к любви и преданности...
     - Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня больше, чем они?[c] - Господи,  Ты
все знаешь, Ты знаешь, что я люблю Тебя...
     И пусть в минуту страха он пролепечет: "Я не знаю Его", но ведь за  час
до того Петр окажется единственным, кто сделает отчаянную  попытку  защитить
Наставника.  Он  добровольно  -  когда  все  разбегутся  -  подвергнет  себя
опасности, идя с Иоанном к дворцу Кайафы (Иоанн будет рисковать  меньше:  он
знаком первосвященнику). К тому же Петр мгновенно опомнится и  будет  горько
оплакивать свое падение.
     Именно такой - то робкий, то самоуверенный, то наивный, то  мудрый,  но
всегда искренний - Симон  ближе  и  понятнее  нам,  чем  "князь  апостолов",
застывший в неземном ореоле...




     Дополняя синоптиков,  четвертое  Евангелие  свидетельствует,  что  свое
новое имя Кифа[d] Симон получил от Христа еще при первой встрече на Иордане.
По-арамейски  оно  означает  одновременно  камень  и  скалу.  Позднее  среди
собратьев, говорящих на греческом языке, апостола  станут  называть  Петром,
поскольку это имя тоже переводится как "камень"[11].
     Нарекая так Симона, Господь едва ли  имел  в  виду  непреклонность  его
воли; в этом смысле сын  Ионы  "камнем"  отнюдь  не  был.  Скорее  всего,  в
прозвище скрыт намек на призвание апостола - послужить  в  будущем  основой,
"скалой", для здания Церкви.
     Сам факт переименования так же знаменателен. Новые имена  было  принято
давать слугам. По-видимому, этим Христос хочет  сказать,  что  предназначает
Симона служить Ему и Его делу. И проходит совсем  немного  времени,  как  Он
говорит рыбаку: "Следуй за Мной".
     Этот прямой и  властный  призыв  прозвучал  в  Капернауме,  куда  Симон
возвратился  с  Иордана.  Подобно  древним  пророкам,  Учитель   ничего   не
объясняет. Он ждет от Петра полного доверия. И Петр молча повинуется  -  как
велению свыше. Иисус же лишь добавляет загадочное обещание:  "Отныне  будешь
уловлять людей". Впрочем, для любого, кто знает пророчества, оно не является
загадкой. Ведь некогда было предсказано, что в мессианские дни  Бог  соберет
чад Своих, словно рыб, посылая в мир чудесных  рыболовов[12].  Не  таким  ли
"рыболовом" должен теперь стать он - сын Ионы?
     А если намек понят правильно, значит, стоящий перед Симоном -  воистину
Помазанник Предвечного. Об этом говорит  и  символическое  знамение:  невод,
заброшенный по указанию Иисуса, неожиданно наполняется рыбой.  Красноречивый
знак,  и  вполне  реальный,  осязаемый:  лодка  накренилась,  сети   вот-вот
порвутся[13]. Нужно звать на помощь других рыбаков. Иоанн и Иаков, подоспев,
с изумлением смотрят на чудесный улов, едва вместившийся в двух  баркасах  -
их и Симона.
     Тогда-то проявляется еще одна черта Петра: его  глубокое  смирение.  Он
склоняется к ногам Иисуса: "Выйди от меня, Господин, потому  что  я  грешный
человек". Это не пустая фраза. Симон говорит от  всего  сердца.  Он  слишком
непосредствен, чтобы допустить фальшь. Никогда мы не видим у него  признаков
гордыни. В нем есть тот удивительный здравый смысл,  который  позволяет  ему
видеть свою слабость и благоговеть перед Высшим. Петру кажется  нестерпимым,
чтобы Посланник Небес сидел здесь, среди мокрых досок,  свежепахнущей  рыбы,
бок о бок с ним - заурядным, недостойным существом. Потому-то  он  и  просит
Учителя выйти  из  его  лодки  на  берег.  Им  руководит  трепет,  рожденный
прикосновением к чуду. Много времени спустя  подобные  же  чувства  заставят
Петра в ночь Тайной Вечери воскликнуть: "Ты ли мне моешь ноги? Не омоешь ног
моих вовек!"
     Но как тогда понять желание Петра идти по воде  -  в  другую  тревожную
ночь, в ночь,  когда  Христос  скрылся  от  взбудораженной  толпы?  Поступок
апостола, казалось бы, плохо вяжется с образом смиренного  человека.  Однако
на  самом  деле  здесь  в  очередной  раз  сказался  характер  Симона,   его
импульсивность, неумение сдерживать первые движения души. По той же причине,
пробудившись на горе Преображения, ослепленный неземным светом, он не найдет
ничего лучшего, как предложить  остаться  там,  соорудив  кущи[e].  Накануне
Страстей Петр скажет Христу: "Я с Тобой готов и в тюрьму и на смерть  идти".
И опять-таки в нем будет говорить не столько гордость, сколько порыв.
     Смирение Петра и в том, что  он  становится  поистине  камнем,  простым
строительным камнем, покорно ложащимся туда, куда  кладет  его  Божественный
Зодчий. Он отдает Господу все: себя, семью, дом.
     Его лодка превращается в  "амвон",  откуда  звучит  слово  Иисусово.  С
появлением Учителя в Капернауме привычной размеренной жизни рыбака  навсегда
приходит конец. Хижина рядом с синагогой  становится  жилищем  Иисуса.  Сюда
идет каждый, кто хочет слушать слово Его или получить исцеление. Петру и его
друзьям редко удается беседовать с Наставником наедине. Как пишет евангелист
Марк - вероятно, со слов Петра - "они не могли и хлеба поесть". Порой  из-за
толпы во двор невозможно протиснуться. Люди не расходятся до ночи, а то и до
утра. Стоят у ворот. Больные протягивают руки, слышатся вопли одержимых...
     При этом мы не замечаем, чтобы Петр проявлял недовольство. Он рад  быть
камнем, который безропотно служит замыслам Иисуса. Он  не  становится  между
Ним и народом. Напротив,  когда  Господь  уединяется  для  молитвы,  а  люди
приходят к Нему, Симон спешит Его позвать: "Все ищут Тебя".


     Петр и апостолы

     Уже в начальный, капернаумский период Своего служения Христос  отбирает
из числа последователей  группу  людей,  которой  дает  название  Двенадцать
апостолов или просто Двенадцать. Перед этим Он, удалившись  от  всех,  долго
молится, как делает всегда перед каким-либо важным шагом[14].
     Двенадцать для Христа не просто ученики и друзья, как  Он  Сам  именует
их, они Его "мать и братья". Он справляет Пасху в их кругу и, следовательно,
смотрит на них как  на  Свою  семью.  Ведь  этот  праздник  всегда  считался
домашним торжеством.
     Само слово "апостол" ученикам знакомо. Апостолами, или  посланниками  -
по-арамейски шелухин, - назывались особые представители  иудейских  духовных
властей. Их отправляли по двое  в  отдаленные  области,  обязуя  следить  за
пожертвованиями, сообщать о решениях Совета, о сроках праздников,  словом  -
осуществлять связь между центром и верными стран рассеяния[15].  Потребности
такого рода в общине Христовой на первых  порах  еще  нет.  Своих  апостолов
Иисус посылает с отдельными поручениями и с тем, чтобы  они  готовили  почву
для Его проповеди там, куда Он  собирается  идти.  Но  постепенно  они  сами
становятся благовестниками, помощниками Учителя в слове и деле.  Его  именем
они возвещают приход Царства Божия, Его именем исцеляют  больных  -  в  знак
наступления новых времен.
     Их служение есть таинство, ибо Сам Христос будет действовать через них:
     Как послал Меня Отец и Я посылаю вас...
     Но  мало  того.  Когда  в  притче  о  винограднике  Христос   изобличит
недостоинство церковных вождей, Он скажет, что отныне Бог передает  духовную
власть  в  народе  Божием  "другим".  "Другие"  -   это,   несомненно,   Его
апостолы[16]. "Что свяжете на земле - будет связано на небе, и что разрешите
-  будет  разрешено  на  небе".  В  свете  этих  слов  становится   понятным
обетование: "Сядете и вы на двенадцати  престолах  судить  двенадцать  колен
Израилевых"[17].
     Но власть апостолов будет подлинной  только  в  том  случае,  если  они
проникнутся духом Учителя, "кроткого и смиренного сердцем", Который  пришел,
чтобы "послужить" людям.
     Число  двенадцать  взято  Христом  не  случайно.  Согласно   библейской
традиции, Церковь Ветхого Завета происходила  от  двенадцати  патриархов  и,
соответственно, делилась на столько  же  колен.  Моисей  поставил  над  ними
двенадцать старейшин. Даже  после  того,  как  исторические  бури  разметали
десять колен по свету,  Община  продолжала  именоваться  двенадцатиколенной.
Сакральная цифра, напоминавшая о космических знаках зодиака, символизировала
полноту народа Божия. Поэтому и современники Христа - члены  ордена  ессеев,
провозгласившие себя "истинным Израилем", поставили во  главе  своего  союза
двенадцать мужей[18]. Таким образом, избрание  апостолов  указывает,  что  в
недра старой Церкви Иисус закладывает фундамент новой - мессианской.




     Кроме Симона и Андрея, в круг ближайших ко Христу учеников вошли  Иаков
и Иоанн. Подобно сыну Ионы, они получили от Него новое  имя:  Он  назвал  их
Воанергес (арам. Бенерегез, сыны грозы), что, видимо,  отвечало  их  пылкому
характеру. Св. Лука рассказывает, как  однажды,  возмутившись  враждебностью
самарян к Иисусу, братья спросили: "Господи, хочешь  ли,  мы  скажем,  чтобы
огонь сошел с неба и истребил их?"[19]. Есть, впрочем, и другое  толкование,
которое связывает имя Бенерегез с громовыми раскатами грядущего Судного дня.
     Братья были воспитаны в духе ревностностного благочестия. Их родители -
Зеведей и Саломия - горячо откликнулись  на  проповедь  Иисуса[20].  Саломия
часто сопровождала Его и, как могла, служила общине. Ей суждено было  стоять
на Голгофе, и ей одной из первых явится Воскресший.
     О личности Иакова сведений почти нет; известно только, что он первый из
Двенадцати отдаст жизнь за исповедование Христа. Его младший брат  -  фигура
более заметная. Иоанн - любимый ученик Иисуса, что само по  себе  говорит  о
многом. Прочно установившееся, и скорее всего достоверное, предание  относит
его смерть к самому концу I века. Следовательно, среди Двенадцати  он  самый
младший, в момент призвания ему исполнилось не более двадцати лет[21].  Если
бы существовала уверенность, что все  писания,  носящие  имя  Иоанна,  вышли
непосредственно из-под его пера, это пролило бы дополнительный свет  на  его
личность. Но поскольку такой уверенности нет, мы пока ограничимся  тем,  что
известно из Евангелий.
     На Тайной Вечери Иоанн займет место рядом с Господом и ему одному будет
дан тайный знак, указывающий на предателя. Иоанн проникнет в дом Кайафы, где
от слуг сможет узнать, что там происходит. Из апостолов один Иоанн осмелится
подойти к кресту на Голгофе, и ему Господь поручит заботу  о  Своей  Матери,
назвав Иоанна Ее сыном. Позднее Иоанн станет неразлучным спутником Петра.
     Вначале  сыновья  Зеведея   разделяли   с   остальными   учениками   их
честолюбивые мечты. Им хотелось занять места по правую и левую руку от трона
Мессии. Это, естественно, вызывало недовольство остальных.
     Все евангелисты дают понять, что Петр, Иаков и Иоанн (иногда  вместе  с
Андреем) пользовались особым доверием Учителя. Только они допущены Им в  дом
Иаира, видят на горе свет Преображения, к ним обращена пророческая  речь  на
Елеоне. Только они - свидетели Гефсиманской молитвы Христа...
     Филипп из Вифсаиды,  как  и  его  друг  Андрей,  носит  греческое  имя.
Поскольку эллины-прозелиты, пожелав ближе познакомиться с Иисусом, обратятся
именно к Филиппу, можно думать, что он лучше других изъяснялся  по-гречески.
Рядом с именем Филиппа в списках апостолов стоит имя Варфоломея.  Варфомолей
означает - сын Толомея,  собственное  же  имя  его  не  названо.  Уже  давно
утвердилось мнение, что он - одно  лицо  с  Нафанаилом,  уроженцем  Каны,  о
котором говорит четвертое Евангелие[22].
     Симон Зелот, или Кананит, судя по прозвищу, прежде  примыкал  к  партии
экстремистов, которые готовили восстание против Рима. Фома - тоже  прозвище:
по-арамейски оно означает Близнец. Древнее предание именует  его  Иудой[23].
Фома изображен в Евангелии человеком, склонным к сомнениям, но в то же время
глубоко любящим Иисуса. Как и Петр,  он  в  трудную  минуту,  не  колеблясь,
выразил готовность идти с Ним на смерть[24].
     Среди  Двенадцати  мы  находим   и   мытаря,   или   габая,   чиновника
капернаумской таможни, собиравшей пошлины с проезжих.  Христос  призвал  его
вскоре после первых четырех учеников. У Марка и Луки мытарь назван Левием, а
в первом Евангелии Матфеем. Между тем в  Марковом  списке  апостолов  Матфей
стоит вместо Левия. Возможны два предположения: либо мытарь Матфей назывался
Левием по принадлежности в священническому колену левитов, либо его имя было
Левий, а Матфей (Матайя - дар Господень) - прозвище. В силу своей  профессии
он наверняка был образованнее других  учеников.  Это  вполне  согласуется  с
древним преданием, что именно  Матфей  первым  записал  арамейские  "Логии",
изречения  Христовы,  которые  легли   в   основу   первого   Евангелия[25].
Сохранилось лишь одно свидетельство, характеризующее Матфея как человека. Он
дружит со многими другими чиновниками  и,  когда  становится  последователем
Иисуса, приглашает их к себе на  пир,  чтобы  и  они  могли  услышать  слово
Учителя.
     Иаков,  сын  Алфея  -  вероятно,  родственник  мытаря[26].  Первые  два
Евангелия называют еще имя Леввея-Фаддея,  который  у  Луки  и  в  четвертом
Евангелии заменен Иудой Иаковлевым. Последним  в  списках  стоит  Иуда,  сын
Симона, прозванный Искариотом, что, по-видимому, указывает на  происхождение
из южного города  Кериота[27].  Все,  кроме  него,  жили  в  Капернауме  или
окрестных городах и знали друг друга еще до  призвания.  Иуда  среди  них  -
единственный чужак. Скорее всего, он присоединился к  Иисусу  во  время  Его
путешествия в Иудею.
     Загадка  Иуды  всегда  вызывала  споры  и  привлекала  внимание,  порой
чрезмерное  и  неоправданное.  Почему  Иисус  его  избрал  и  ввел  в  число
Двенадцати? Не значит ли это, что в душе Иуды было немало  добрых  зачатков?
Естественно, он, как и другие, рассчитывал на "награду" в будущем,  но  ведь
даже Петр, преданный  и  любящий,  откровенно  спрашивал  Иисуса:  "Вот,  мы
оставили все и последовали за Тобою; что же будет нам?" Разница  заключается
лишь в том, что Иуда, осознав тщетность своих надежд, утратит веру в  Иисуса
как Мессию и Посланника Божия. Отсюда останется  один  шаг  до  того,  чтобы
перейти в стан врагов Учителя. Однако неверно видеть в Иуде только циничного
негодяя. Совершив свое страшное дело, он с ужасом поймет, что "предал  кровь
невинную"...
     Впрочем, не только избрание Иуды может вызвать недоумение. Кажется, что
никто из Двенадцати не был в состоянии  понять  Христа,  как  понял  бы  Его
образованный и талантливый человек, вроде Павла. А подобных  учеников  Иисус
без труда нашел бы в  Иерусалиме  (вспомним  беседу  с  Никодимом).  И  это,
безусловно, придало бы Его  общине  больший  авторитет.  Но  Он  остановился
именно на "тех, кого избрал". Быть может, перед нами ее одна  черта  земного
уничижения Спасителя? Но такой  вывод  будет  поспешным.  Случись  по-иному,
судьбе Евангелия грозило бы то, что произошло, например, с учением  Сократа.
Платон, пропустивший его через призму своего гения,  так  переосмыслил  идеи
Учителя, что от них осталась лишь тень, а в  конце  концов  исчезла  и  она.
Двенадцать  же,  мало  способные   к   творческой   переработке   Евангелия,
ограничатся тем, что дословно запомнят слова Учителя, как это  было  принято
на Востоке. Именно благодаря им дух и в значительной мере буква Благой Вести
будут донесены до нас чистым незамутненным источником.




     Если Двенадцать были избраны по числу колен  Израилевых,  то  Семьдесят
апостолов указывали на традиционное число предков всех народов.
     Из Семидесяти мы не знаем ни одного, хотя бы по имени[28].  Можно  лишь
строить догадки: не принадлежали ли к ним некоторые из учеников,  упомянутых
в Новом Завете и других ранних документах? Среди них Иосиф Варсава,  Матфий,
который позднее займет место Иуды, Юстус,  Вартимей,  исцеленный  слепец  из
Иерихона, Клеопа, или Алфей, быть может - отец Иакова, Элеазар, или  Лазарь,
из Вифании, который  именуется  "другом"  Христа,  некий  Иоанн,  прозванный
Старцем, и наконец Аристион[29].
     Талмуд называет пятерых апостолов Иисуса: Матая, Никая, Тоду, Нецера  и
Буни[30]. Первые три, очевидно, - Матфей, Никодим и Фаддей; два последних не
поддаются отождествлению. Быть  может,  они  входили  в  группу  Семидесяти.
Интересно упоминание о Никодиме. Не говорит ли это,  что  он  был  ближе  ко
Христу,  чем  можно  заключить  из  Евангелия?  Кроме  Никодима   к   тайным
последователям Иисуса примыкал Иосиф Аримафейский,  уважаемый  член  Совета,
который впоследствии взял на  себя  печальную  обязанность  похоронить  тело
Распятого, а с Ним и свои надежды на близость Царства Божия...
     Перечисляя  учеников,  нельзя  обойти  и  женщин,  "служивших"  Иисусу.
Некоторые из них принадлежали к состоятельным семьям  и  помогали  маленькой
общине материально. Это прежде всего Иоанна, жены  Хузы,  управителя  дворца
тетрарха Антипы, Саломия, мать Иакова и Иоанна, которая, вероятно, есть одно
лицо с Марией Клеоповой[31]. Марию Магдалину часто смешивают  то  с  сестрой
Лазаря, то с блудницей из Капернаума, но для этого нет оснований. О  прошлом
Магдалины, жительницы прибрежного города Магдалы, сказано лишь одно: Господь
изгнал из нее "семь бесов", то есть она была из  числа  исцеленных,  которые
последовали за Иисусом.
     Сначала апостолами  назывались,  по-видимому,  лишь  те,  кто  выполнял
особые поручения Христа, то есть  Двенадцать  и  Семьдесят.  Однако  позднее
титул этот стали  понимать  расширительно.  Иногда  так  называли  посланцев
церквей, но чаще - всех тех, кто  был  свидетелем  земной  жизни  Господа  и
пасхальных Его явлений[32]. Именно на этом основании Павел, которому Христос
явился на пути в Дамаск, и считал, что по праву именует себя апостолом.




     Но вернемся, однако, к Петру. Какое место занимал он среди  Двенадцати?
Во всех  списках  он  назван  "первым"  -  несомненно,  в  смысле  какого-то
старшинства. В Евангелиях нередко говорится об  "учениках  и  Петре"  и  тем
подчеркивается его особое положение. Оно было известно и жителям Капернаума.
Сборщик церковной подати обращается именно к  Петру,  когда  хочет  получить
деньги от назаретского Учителя. "Отдай им за Меня  и  за  себя",  -  говорит
Петру Иисус[33]. Он словно ставит сына Ионы рядом с Собой.
     Обычно  Петр  спрашивает  Наставника   или   отвечает   Ему   от   лица
апостолов[34]. Он просит изъяснить смысл притчи, уточнить значение  тех  или
иных слов Господа. Вопрос: "Сколько  раз  должен  я  прощать  брату  моему?"
показывает, что Петр  хотел  перевести  Евангелие  на  привычный  ему  язык.
Воспитанный в Законе, он  не  мыслит  заповеди  иначе,  как  в  виде  четкой
регламентации.
     В одном древнем  тексте  есть  фраза  Петра,  которая,  вероятно,  была
первоначально и в Евангелии. Когда Христос говорит: "Я посылаю вас, как овец
среди волков", - апостол возражает  с  некоторой  тревогой:  "А  если  волки
растерзают овец?", на что Господь отвечает: "Не бойтесь убивающих тело, души
же не могущих убить"[35]. И в других недоуменных вопросах Петра  чувствуется
сознание ответственности, которую несет старший.
     Такова новозаветная традиция, таков и взгляд Отцов  Церкви.  По  словам
св. Кирилла Иерусалимского, Петр - "первоверховный в сонме учеников"[36].  А
св. Иоанн Златоуст именует Петра "главой в лике апостольском"[37]. Этому как
будто противоречит изображение Петра в Книге Деяний.  Очевидно,  что  власть
Кефы в первой общине никак нельзя назвать  властью  непререкаемого  владыки.
Однако в действительности противоречия здесь нет. Господь вовсе  не  наделил
Симона правами "абсолютного диктатора". Он  вообще  строго  запрещает  Своим
последователям принимать иную власть, кроме власти любви и служения. Он ясно
предостерегает учеников от желания господствовать. Кем должен быть среди них
первый, Христос покажет,  омыв  ноги  апостолам.  Петр  после  Пятидесятницы
станет нести именно  это  смиренное  первенство  служения.  Пользуясь  своим
авторитетом для дела Божия, он никогда не будет превращать  его  в  духовное
насилие над остальными.


     Скала Церкви

     Сначала у Петра и апостолов не было  причин  для  тревоги  за  Учителя.
Недовольство  отдельных  законников  не  могло  внушать  больших   опасений.
Напротив, в Капернауме Иисуса окружало уважение влиятельных людей. Начальник
синагоги  Иаир,  царедворец  Антипы  Хуза,   командир   римского   гарнизона
относились к Нему с благодарностью и доверием. Но год спустя все изменилось.
После того как тетрарх приказал  умертвить  Крестителя,  Иисус  с  учениками
вынуждены были покинуть Галилею.
     Насыщение хлебами близ Вифсаиды весной 29  года  становится  поворотным
пунктом, от которого идет путь на Голгофу. Если раньше Петр и ученики  могли
думать, будто Наставник лишь ожидает Своего часа, чтобы явить  миру  силу  и
славу Мессии, то теперь они стали догадываться, что намерения Его  иные.  Но
какие? Спросить Его у них нехватает духа.
     Желание толпы объявить Иисуса царем, казалось бы,  -  самый  подходящий
повод для начала мессианской борьбы с силами зла. Но  вместо  этого  Учитель
скрывается от народа. А когда люди находят Его, Он говорит такие слова,  что
даже многие ученики не выдерживают и покидают Его.  Как  можно  слушать  эти
речи? Что за чудовищная мысль -  предложить  Себя,  Свою  плоть  и  кровь  в
качестве вечной пищи миру?
     - Не хотите ли и вы уйти? - обращается Иисус к Двенадцати.
     - Господи, - отвечает за всех Петр, - к кому мы пойдем? Ты имеешь слова
жизни вечной, и мы уверовали и познали, что Ты - Святой Божий[38].
     Однако веру их ждет еще одно испытание.  Прежде  Иисус  проповедовал  и
исцелял. Был в центре народного внимания. Все говорили о Нем. Теперь  же  Он
превращается в бездомного скитальца, почти беглеца;  Он  уводит  учеников  в
чужую, языческую землю, живет там тайно, сторонясь молвы.  Вот  когда  можно
сказать: нет, Он не Мессия, а  просто  неудачливый  вождь,  который  упустил
благоприятный случай и в результате потерял все...
     Ученики все еще не решаются заговорить с Ним об этом. Он  же,  конечно,
видя, что творится в их душах, хранит молчание.
     Но  вот  они  снова  в  пределах  Израильских.  Настает  время  сделать
окончательный выбор: либо расстаться с Ним, либо сжечь все мосты и  идти  за
Иисусом в неизвестность...
     И тогда Он прерывает молчание:
     - За кого почитают люди Сына Человеческого?
     Он имеет в виду и толпу у Вифсаиды,  и  многих,  кто  внимал  Евангелию
Царства или получал исцеление. Ученикам известно, что все они  видят  в  Нем
чудотворца, пророка - но не больше.
     "А вы за кого Меня почитаете?" Между собой они уже не раз называли  Его
Мессией, а Нафанаил еще при первой встрече сказал: "Ты Сын  Божий,  Ты  Царь
Израилев". Но тогда была пора надежд, которые теперь сильно поколеблены. Тем
не менее Петр от лица всех ясно и твердо  отвечает:  "ТЫ  МЕССИЯ,  СЫН  БОГА
ЖИВОГО!.."




     Сколько понадобилось  сил,  чтобы  произнести  такие  слова!  Ведь  они
означали: у Тебя нет ни воинов, ни богатства, ни могучих сподвижников; Ты  -
Странник, Которому отовсюду грозит опасность, против Тебя вооружились власть
имущие; Ты утомлен, обувь Твоя  покрыта  дорожной  пылью,  и  все  же  -  Ты
Помазанник Божий! Анта Мешиха!..
     Быть может, и сам Петр не понимает, как он  набрался  смелости  сказать
это. Ведь исцелений, проповеди, чуда с хлебами, даже невероятной встречи  на
ночном озере - всего этого мало. Не вернее  ли  согласиться  с  толпой,  что
перед ними оживший Илия? Откуда же в Симоне  столько  дерзновения?  Здесь  -
тайна, ведомая лишь тем,  кто,  встретив  Иисуса,  ощутил  силу,  идущую  от
Него...
     Но какой смысл вложил рыбак в слова "Сын Бога Живого"?  Ведь  Он  -  не
язычник, привыкший к мифам о божественных супругах и детях. С молоком матери
впитал он веру в Бога непостижимого и единственного. Правда,  Мессию  иногда
называли "сыном  Божиим",  но  титул  этот,  довольно  условный,  применялся
редко[39]. Помазанника именовали Избранным, Отраслью, сыном Давидовым, Сыном
Человеческим. Почему же Петр предпочел назвать  Иисуса  Сыном  Божиим?  Быть
может, так он пытался выразить то необыкновенное чувство  близости  к  Богу,
которое исходило от личности Учителя? Или это подсказали ему слова Христа об
Отце, Которого никто не знает так, как знает Сын? Слово  "сын"  в  еврейском
языке означало причастность ("сын пророческий",  "сын  благословения".  "сын
гнева", "сын погибели"). В этом смысле существа ангельского мира именовались
"сынами Божиими"[40]. Как бы то ни было, в исповедании  Петра  обрело  форму
сознание того, что  в  Учителе  миру  явлена  Сама  Божественная  Тайна.  Не
богословские  теории,  а  опыт  общения  с  Иисусом  Назарянином  вдохновлял
апостола, когда он, вопреки очевидности, воскликнул: "Ты  Мессия,  Сын  Бога
Живого!"
     Это подтверждает и ответ Христа Симону:
     Блажен ты, Симон Бар-Иона,
     ибо не плоть и кровь открыли тебе это,
     но Отец Мой, Который на небесах.
     Иначе говоря, слова  Симона  Христос  оценил  как  подвиг  веры  и  дар
откровения.
     И Я говорю: ты Петр,
     и на этой скале Я построю Церковь Мою,
     и врата адовы не одолеют ее.
     Я дам тебе ключи Царства Небесного;
     и что ты свяжешь на земле,
     то будет связано на небесах,
     и что ты разрешишь на земле,
     будет разрешено на небесах[41].
     Вокруг этих слов и по сей день ведутся нескончаемые споры. Прежде всего
необходимо   отметить,   что    явственный    отзвук    арамейского    языка
свидетельствует, что обетование пришло из самых ранних пластов евангельского
предания; считать его поздней вставкой нет веских  причин[42].  Далее,  если
право "вязать и решить" дано и другим  ученикам,  то  только  Петру  вручены
ключи Царства. Это библейское выражение  означает,  что  человек  становится
ответственным   хранителем,   попечителем,   стражем[43].   Такое   служение
невозможно осуществить одними человеческими средствами, но подвиг  Симона  -
как земной ответ на божественное вопрошание - от этого не становится меньше.
Он внял голосу Отца в тот момент, когда  "плоть  и  кровь"  умолкли,  принял
священный риск веры и  поэтому  стал  скалой,  на  которой  Мессия  начинает
воздвигать Свое Царство.




     Мы не знаем, ответил  ли  что-нибудь  сам  Петр  на  речь  Христа.  Но,
конечно, и он, и ученики почувствовали, как с их души  спал  груз  сомнений,
долго их тяготивший. Господь прежде никогда не объявлял Себя Мессией, даже и
сейчас  сказал  об  этом  косвенно,  но  тем  не  менее  Он  принял  Петрово
исповедание. Словно Он хотел, чтобы люди сами произнесли нужное слово,  сами
узнали Сына Божия в Учителе из Назарета.
     Как бы то ни  было,  дни  недомолвок,  вопросов,  загадок,  недоумений,
казалось, отошли в прошлое. Он Тот, о Ком возвещали пророки! Пусть  временно
умаленный, Он скоро перестанет скрываться и  умаляться;  впереди  Иерусалим:
грянут трубы, сбегутся толпы, первосвященник торжественно выйдет из Храма, а
язычники в страхе побегут из священного города...
     И вдруг снова удар: Иисус к  огорчению  учеников  строго  запрещает  им
открывать людям тайну Своего мессианства. Значит, все  будет  по-прежнему!..
Но мало того, Он начинает говорить о вещах, с которыми они  никак  не  могут
примириться. Оказывается, в Иерусалиме Его  ожидает  не  слава,  но  муки  и
смерть, а "восстанет" Он лишь "в третий день". О "трех днях" Иисус говорил и
раньше. Они означали неопределенный срок испытаний. Так,  по  крайней  мере,
выражались пророки[44].
     Петр больше не в состоянии выдержать. Ему представляется, что Иисус пал
духом и слишком мрачно смотрит в будущее. Отведя Его  в  сторону,  чтобы  не
смущать остальных, Симон "выговаривает" Учителю:
     - Бог милостив к Тебе, Господин! Не будет этого с Тобою!
     - Прочь от Меня, сатана[f]! Ты соблазн Мне, потому  что  думаешь  не  о
Божием, но о человеческом, - повернувшись к Нему, говорит Иисус.
     "Ты соблазн Мне!" Значит, и Сам Господь желал бы  иного  исхода  Своего
служения  на  земле  (и  разве  не  свидетельствует  об  этом   Гефсиманская
молитва?). Он скрыл от Себя - как от Человека - времена  и  сроки  Конца,  а
быть может, и "три дня" для Него были также тайной?  Иначе  как  понять  Его
томление? Как понять всю  глубину  Страстей?  И  мог  ли  Он  желать,  чтобы
обетованное торжество Нового Завета стало трагедией Голгофы? Ведь  Он  хотел
собрать верных, "как птица собирает птенцов под крылья", а  нашел  врагов  и
убийц...
     Но не только Его ждет Голгофа. По Его словам, каждый,  кто  хочет  быть
Его последователем, должен "отречься от  себя  самого"  и  идти  за  Ним  по
крестному пути.


     Конец, ставший началом

     Как описать хаос противоречивых чувств,  в  которые  ввергают  Петра  и
учеников события весны 30 года? Злобные нападки на Учителя в Храме, уход  за
Иордан, а потом - то невероятное, чему они стали свидетелями  в  Вифании,  -
воскрешение Лазаря. Но  едва  только  их  чаяния  оживают,  едва  только  им
начинает казаться, что  победа  близка,  как  холодный  ветер  страха  опять
сгибает их. Радостное изумление, миг, когда можно вновь начать делить  места
у трона, затем - смертельная опасность, а потом снова - луч надежды.
     Вся Галилея идет с ними на праздник! Старое забыто:  угрозы  книжников,
колебания, сомнения. Люди, не боясь римлян  и  архиереев,  открыто  величают
Плотника сыном Давидовым. Кричат "Осанна", словно видят победителя. Зачем же
плачет Он, глядя на Иерусалим?..
     Христос входит в Храм - как власть имеющий. Он Сын в Доме  Отца.  Никто
не смеет противиться Ему, когда Он разгоняет бичом  торговцев[45].  Саддукеи
посрамлены Его ответами, фарисеи обращаются к Нему с  льстивой  вежливостью.
Но чем ближе Пасха, тем явственней чувствуется атмосфера вражды. Христос  не
щадит вождей и духовных наставников.  После  Его  обличений  компромисс,  на
который в душе ученики, вероятно, надеялись, более невозможен.
     Они  ждали,  что  Новый   Завет,   принесенный   Им,   будет   заключен
торжественно, перед жертвенником, как некогда Моисей полагал  основы  Завета
Старого.  Но  и  тут  ученики  ошиблись.  Все  происходит  в  тайне.  Словно
заговорщиков отправляет Иисус Петра и Иоанна приготовить дом для трапезы. По
условному знаку идут они за  человеком,  несущим  кувшин.  Ожидая  нападения
убийц, оба запасаются мечами... И не  кровь,  текущая  с  алтаря,  знаменует
Завет, а вино и хлеб Трапезы. Жертвой же будет Сам  Господь.  Прольется  Его
Кровь. Его плоть будет предана на смерть... "Делайте это в воспоминание  обо
Мне"... Значит, разлука близка! Близка гибель. Остается только любовь.  Горе
охватывает Петра, он говорит, что готов идти  за  Учителем  в  тюрьму  и  на
смерть, не подозревая, как скоро окажется в тисках унизительного страха.
     - Симон, Симон, вот  сатана  добился  того,  чтобы  просеять  вас,  как
пшеницу; но я молился о тебе, чтобы не оскудела вера  твоя,  и  ты  некогда,
обратившись, утверди братьев твоих.
     Значит, ему предстоит еще "обратиться", покаяться после падения. Но это
падение не зачеркнет того, что дано ему. Именно он как будущая Скала  Церкви
"утвердит" прочих апостолов.




     И вот они "просеяны", проведены через страшное испытание.  Гефсиманский
сад.  Сон,  камнем  навалившийся  на  них.  Появление  предателя  с   толпой
вооруженных охранников... Петр и Иоанн, онемевшие, потерянные, идут во мраке
по тропинке. Далеко впереди мелькают огни и видны силуэты людей. Это  уводят
связанным Того, Кого они надеялись видеть на престоле Давидовом. Голосов  не
слышно: стражники опасаются разбудить спящих горожан. Приказано сделать  все
быстро и осторожно.
     Ворота  архиерейского  дворца.  Иоанна   здесь   знают,   ему   удается
проскользнуть в дом. А Петр остается  во  дворе,  среди  челяди  у  жаровни.
Почему его не схватили в тот миг, когда он замахнулся мечом на Малха,  слугу
первосвященника? Наверное, боялись  упустить  в  темноте  Иисуса,  и  рыбаку
удалось скрыться. А теперь он сам пришел к ним, он в  их  власти,  если  его
узнают. И, конечно, происходит то, чего он боялся.
     - Не ты ли был с Ним?
     - Не я. Я не знаю этого Человека.
     Подозрительные,  пристальные,  насмешливые  взгляды.  Крик  петуха.  Он
уходит в ночь, заливаясь слезами, исчезает во тьме, чтобы появиться только в
пасхальное утро.




     Где же был Петр в момент  смерти  Христовой?  Где  прятались  остальные
ученики? Бежать из города они не могли: настал субботний покой, начинавшийся
с вечера пятницы. Идти в тот дом, где Учитель в последний раз "пил от  плода
виноградного"? Их наверное всюду разыскивают и легко там найдут.  Оставалось
затеряться среди бесчисленных  паломников,  наводнивших  столицу,  и  ждать.
Ждать чуда? Ждать, что в последний миг силы небесные опрокинут ряды солдат и
вознесут над толпой Сына Человеческого? Однако ничего  этого  не  произошло.
Только солнце скрылось за густыми тучами  и  дрогнула  земля.  Но  ведь  это
бывало в Иерусалиме не раз. А Он умер. Конец всем надеждам.  Рухнуло  здание
веры, для которого Петр должен был служить опорой.
     По всем признакам, ученики прятались вместе. О чем говорили  они  между
собой в ту долгую томительную субботу и последующие дни? Наверное, сетовали,
как те двое: "Мы  надеялись,  что  Он  есть  Тот,  Который  должен  избавить
Израиля". А Он не смог спасти даже самого себя,  как  злорадно  говорят  Его
враги. Если бы Его побили камнями, как побивали пророков! Но Бог  отвернулся
от Него, и Он умер смертью,  которая  означает  проклятие:  "Проклят  всякий
повешенный на дереве". Он - повешенный и поэтому осужден на небе и на земле.
В довершение всего даже Его тело лишили почетного погребения. Кто-то похитил
тело: женщины видели пустую гробницу...
     Правда, некоторые из них прибежали -  полубезумные  -  и  говорят,  что
видели Его живым. Но мало  ли  что  может  показаться  женщинам,  пережившим
отчаяние.
     Две недели спустя Симон с друзьями вернулся в Капернаум. Там его  ждали
насмешки и осуждение, а может быть, сочувствие: теперь все были уверены, что
рыбак, наконец, забудет об этом самозванном Мессии из Назарета. Однако Петра
невозможно было узнать, словно он пережил не позорный конец своего  Учителя,
а триумф. То, что он рассказывал, казалось невероятным. Симон утверждал, что
ему явился Иисус[46]. И не ему одному, а многим другим галилеянам.
     Пустой гроб означал совсем не то, что им вначале думалось...




     Пасхальная суббота и следующий за  ней  "первый  день  недели"  как  бы
символизируют всю многовековую историю Церкви.  Гибель  надежд,  падение  на
дно, беспросветность. И внезапный свет. "Мир вам!" Он стоит  среди  них,  Он
побеждает и торжествует:  конец  становится  началом.  Пройдя  через  долину
смерти и "сени смертной", Он вновь с ними -  с  теми,  кто  отдал  Ему  свою
любовь. Они еще не верят, они в ужасе, словно увидели призрак. Но Он садится
за стол и ест среди них, преломляя хлеб, как бывало...
     А потом - путь в Галилею, где  не  только  их  родные  края,  но  и  их
духовная родина, где они  впервые  услышали  таинственные  слова  о  приходе
Царства Божия.
     Им не нужно больше ходить за Ним, искать Его. Он Сам  находит  их,  Сам
является им неожиданно и поразительно, как победивший время и  пространство:
"Дана Мне всякая власть на небе и на земле". И раздвигаются горизонты  мира.
Он зовет их в дальнюю дорогу. До края земли  понесут  они  слово  Евангелия,
понесут не только слово Иисусово, но  как  бы  Его  Самого,  открывая  перед
народами радость любви Божией, явленной во Христе.
     Не забыт и Петр. Не забыто данное ему  обетование.  Пусть  он  оказался
слаб и малодушен, но дар Божий неотменим. "Паси  агнцев  Моих".  Паси  -  не
значит властвуй, но - люби, храни, заботься. Симон Бар-Иона  прощен,  и  ему
вновь вверяются Ключи Царства.  Как  в  день  призвания,  он  снова  слышит:
"Следуй за Мной". Через свою голгофу к вечному Свету.


     Тайна Царства

     За короткое время к ученикам примыкают сотни человек. И уже  не  только
слово апостолов, но и явления Самого Воскресшего укрепляют в них веру.
     Люди, воспитанные  на  Библии,  -  они  не  привыкли  пассивно  внимать
Откровению. Их первая мысль: "что же нам делать?" И словно в ответ  на  этот
вопрос ученики слышат: "Вы будете Моими свидетелями и  в  Иерусалиме,  и  во
всей Иудее, и Самарии, и до края земли". Свидетели... Так названы у  пророка
Исайи те, кто понесет свет  истины  всем  народам[47].  Начать  же  нужно  с
мессианского града. Там Дух Господень укажет им путь.
     Поэтому перед праздником Пятидесятницы  Петр  и  с  ним  немалое  число
галилеян идут в столицу, куда уже начинают стекаться паломники.
     И там они вновь видят Его, и Он говорит с ними...




     Св. Лука пишет, что в  дни  Своих  явлений  Христос  учил  апостолов  о
Царстве Божием[48].
     Почему именно о Царстве? Очевидно, оно  еще  остается  для  них  камнем
преткновения. В пророчествах  сказано,  что  приход  Мессии  возродит  народ
Божий, изменит мир, перевернет все законы природы[49].  Сказать  иудею,  что
Мессия уже пришел, значит  сказать,  что  наступил  конец  света.  Но  жизнь
протекает по-старому: так же восходит солнце, так же мерцают звезды в ночном
небе; люди занимаются повседневными делами, а на  святой  земле  хозяйничают
неверные.  Это  противоречие  с  Библией  тревожит  учеников.  "Господи,   -
спрашивают они, - не в это ли время восстанавливаешь Ты царство Израилю?"
     Прямой  ответ  им  не  дается,  но  косвенные  свидетельства   как   бы
приоткрывают  завесу  над  тайной  Царства   Божия.   Когда   оно   наступит
окончательно, тогда, как и предсказывали пророки, придет  конец  всему,  что
противилось воле Творца. Установится полная гармония между Ним и  миром,  Им
созданным. Но всеобщее обновление еще впереди, а до той поры  Царство  Божие
возрастает на земле "неприметным образом". Мессия должен быть взят от  среды
людей; тем не менее Он, Его Дух, останется среди них, действуя тайно и явно.
Его апостолам надлежит возвещать Благую Весть, ожидая Его прихода "в силе  и
славе", с таким же терпением, как ждали Его первого явления их предки...
     Познание грядущего неизбежно возносит человека над временем: оно как бы
сжимается, уступает место вечному. Так произошло и с учениками. Хотя Христос
запретил им гадать о "временах и сроках", но им  -  очевидцам  небывалого  -
чудилось,  что  День  свершения  совсем  близко.  Они  буквально  жили  этой
надеждой,  которая  владела  Церковью   почти   все   первое   столетие   ее
существования. Эсхатология станет своеобразной формой для выражения  чувства
непосредственной близости Иисуса,  близости  Бога.  Недаром  слово  Парусия,
которым обозначено в Новом Завете второе пришествие Господне, переводится  и
как "пребывание", "присутствие".


     Глава вторая



     Иерусалим, 30-35 годы

     Община в Иерусалиме

     Веллей Патеркул, бывалый ветеран и приближенный Тиберия, сидя  в  своей
библиотеке, заканчивал книгу, посвященную истории Рима. В ней  он  обозревал
путь, который - через войны и революции - привел  город  на  семи  холмах  к
положению мировой державы. Веллей не  скупился  на  похвалы  Августу  и  его
преемнику за то, что они "возродили старинные обычаи", укрепили законность и
на долгие века принесли Риму славу. Историк был уверен, что главное в  жизни
людей решается на полях сражений и в кабинетах политиков. Ему и в голову  не
могло прийти, что в тот самый момент, далеко в Иерусалиме куется нечто новое
- и кем? - горсткой ремесленников и рыбаков с Тивериадского озера...
     Даже там, на окраине империи, в этом странном восточном городе,  их  не
считали заслуживающими внимания.  Месяц  назад  расправа  над  их  Учителем,
казалось, покончила с очередным мессианским движением. Первосвященник  Иосиф
Кайафа был на этот счет вполне спокоен, несмотря  на  фантастические  слухи,
которые одно время ходили  по  Иерусалиму  (но  чего  только  не  говорят  в
суеверной толпе?). Понтий Пилат сразу же после Пасхи вернулся  в  Кесарию  и
погрузился в дела; забот и беспокойств у него хватало -  инцидент  с  "Царем
Иудейским" очень скоро стерся у него из памяти...
     Между тем квартал в западной части города, где среди друзей,  родных  и
новых единоверцев поселился Петр с учениками, жил своей, особой жизнью.  Это
была как бы большая семья, имевшая "одно сердце и одну душу".
     Согласно Деяниям, в Иерусалим  прибыло  около  ста  двадцати  галилеян.
Возможно, их было и больше, но, по традиции, это число считалось минимальным
для создания отдельной общины[1]. Таких братств, или хавурот  (товариществ),
объединявшихся для  молитвенных  трапез,  в  Палестине  и  за  ее  пределами
существовало много. Церковные и гражданские власти относились к  ним  вполне
терпимо.
     Степень  обособленности  общинников  была   разной,   некоторые,   как,
например, обитавшие у Мертвого моря, почти совсем порвали связь с  остальным
миром; но ученики Христовы, которые получили прозвище ноцрим,  назаряне,  не
подходили ни к одной из категорий[2]. Это не  была  просто  община  набожных
людей, и в то же время  они  не  собирались  изолировать  себя  от  Храма  и
отеческой Церкви.
     Их желание остаться в ней нельзя  рассматривать  как  инерцию,  которую
следовало преодолеть. Ведь отход от Ветхого Завета означал бы  для  учеников
отход от Самого Господа, Который жил и учил на основе богооткровенной  веры.
Сам приход Его был исполнением библейских  обетований.  Апостолы  надеялись,
что установленный Им Новый Завет за короткое время распространится  на  весь
народ Божий. И даже после того, как этого  не  случилось,  Церковь  сохранит
прочную связь с наследием Израиля через Предание и Библию.
     Каждый наставник имел в городе излюбленное место,  где  молился  и  вел
беседы. Так, глава фарисеев раббан Гамалиил сидел  у  лестницы,  ведущей  на
храмовую гору. Симон Бар-Иона и пришедшие с ним последовали  этому  примеру.
Свой  выбор  они,  естественно,  остановили  на  крытой  галерее  Соломонова
портика, где прежде часто проповедовал Христос[3].
     С самого начала собрания назарян приобрели особенность,  отличавшую  их
от прочих хавурот. Если в синагогах мужчины молились отдельно, а раввины  не
допускали женщин в свои школы, то апостолы не хотели нарушать волю  Господа,
Который всегда был окружен не только учениками, но и ученицами.  Поэтому  по
домам верные молились вместе, как  бы  предвосхищая  слова  св.  Павла:  "во
Христе нет ни мужского пола, ни женского".
     Мариам, Мать  Господа,  забота  о  Которой  была  возложена  на  Иоанна
Зеведеева, окружало благоговейное почитание, хотя Она  по-прежнему  смиренно
держалась в тени. Этим объясняется двойственность Ее образа в Новом  Завете.
С одной стороны, там Она - Избранница Божия, "благословенная среди  женщин",
а с другой - таинственная Незнакомка, о  Которой  известно  очень  немногое.
Словно Она Сама упорно избегала человеческой славы...
     Но, несомненно, впечатление, оставленное Ее личностью,  было  огромным.
Этим объясняются легенды, которые окружили имя Марии уже в первых поколениях
христиан[4].
     Как и в дни Пасхи - горькие и радостные -  с  Ней  были  неразлучны  Ее
сестра и Саломия, Мария Магдалина и другие галилеянки. Все они последовали в
Иерусалим с апостолами. Но вскоре следы их теряются. Быть  может,  некоторые
из этих женщин - хранивших такие удивительные воспоминания - продолжали свое
скромное служение в общине, большинство же, вероятно, вернулось  в  Галилею.
Кто были люди, слушавшие их рассказы об  Учителе?  Кого  согревал  огонь  их
веры? Этого мы не знаем. Дело Божие часто совершается  неведомыми  путями  и
через незаметных людей...
     Среди назарян неожиданно появились и "братья Господни" - Иосиф,  Симон,
Иуда и -  старший  -  Иаков.  Прежде,  когда  Иисус  начал  проповедовать  в
генисаретских  городах,  родные  считали  Его  безумцем[5].  Но  сейчас  все
изменилось. Есть достоверное свидетельство, что Воскресший "явился  Иакову".
По преданию, это  произошло  в  Иерусалиме,  куда  он  пришел  на  праздник.
Вероятно, и другие братья  видели  Его  в  послепасхальные  дни.  Во  всяком
случае, с какого-то момента они поверили, что из их рода действительно вышел
Служитель Божий[6]. Они бы  могли  о  многом  поведать  из  жизни  Иисуса  в
Назарете, но делали это очень неохотно.  Скорее  всего,  им  было  неприятно
вспоминать о днях своего неверия, да и кроме того, взоры всех были прикованы
не к прошлому, а к грядущему. Братья  Господни  вместе  с  женами  и  детьми
присоединились к мессианской Церкви и быстро завоевали авторитет.
     Однако инициатива в делах общины принадлежала пока не им,  а  Бар-Ионе,
который сознавал ответственность возложенного на него служения.  Он  помнил,
что говорил Господь о призвании Двенадцати, которым при наступлении  Царства
Божия надлежит играть  роль  патриархов  -  основателей  истинного  Израиля,
Церкви Нового Завета. Но библейское число было нарушено: один из них  отпал,
соединился с врагами Иисуса, а потом исчез. Было известно,  что  Иуда  погиб
(хотя молва изображала его смерть по-разному)[7].
     Поэтому Петр на одном из собраний объявил, что необходимо найти другого
человека на  место  предателя.  Апостол  предложил  заменить  его  учеником,
который следовал за Иисусом с первых дней и видел  Его  воскресшим.  Как  ни
странно, оказалось, что по этому  признаку  подходят  только  двое  -  Иосиф
Варсава и Матфий. Другие возможные кандидаты, видимо, остались в Галилее.
     Желая решить, на ком из двоих остановиться, прибегли  к  ветхозаветному
обычаю: бросили жребий, молясь, чтобы Бог Сам указал  достойнейшего.  Жребий
выпал Матфию, и он был "сопричислен" к Двенадцати[8].
     Этим актом апостолы засвидетельствовали свою веру в обетование Христово
о них.


     Огонь Пятидесятницы

     В Иудее стояло лето. Виноград еще не созрел,  но  нивы  в  окрестностях
Иерусалима уже пожелтели. Шли к концу недели, предварявшие Шавуот - праздник
Пятидесятницы. В этом году он падал на 29 мая.
     Торжества издавна были приурочены к  началу  уборки  пшеницы;  в  Храме
перед алтарем священники клали жертвенные хлебы, испеченные из зерна  нового
урожая. Но помимо этого в день Шавуот вспоминалось дарование Закона. Раввины
говорили, что глас Божий звучал с  Синая  на  семидесяти  языках,  по  числу
народов земли[9]. И словно в подтверждение этой легенды Иерусалим  во  время
праздника поистине становился многоязычным.  Сюда  собирались  представители
"всего Израиля" с разных концов света,  а  также  разноплеменные  прозелиты.
Иные богомольцы не покидали Иерусалим со дней Пасхи.
     Праздничное воодушевление царило и среди назарян. Все  они  были  полны
радости  и  надежды,  уверенные,  что  Бог  предназначил  их  для   великого
свидетельства. Пестрые толпы, запрудившие улицы,  напоминали  им  о  призыве
Воскресшего идти "до пределов  земли".  Ждали  только  веления  Духа  Божия,
Который был обещан им как новый Предстатель и Заступник. Воскрешенный  Богом
Мессия утешил их в печали и сказал, что пошлет им  "другого  Утешителя"[10].
Некогда Дух превращал провидцев в уста Сущего. Теперь и  на  них,  смиренных
"бедняков  Господних",  будет  излита  сила  Духа,  чтобы  они  могли  стать
благовестниками Иисуса...
     Ночь Пятидесятницы полагалось проводить за чтением Писания. Наверняка и
прежде верные в своем кругу читали Слово Божие, отыскивая  там  указания  на
Христа. Но теперь  каждое  событие  Его  жизни,  Его  смерть  и  воскресение
обретали новую перспективу в свете пророчеств. Быть может, в их распоряжении
были и небольшие сборники мессианских текстов: такие книги в  то  время  уже
существовали, в частности - у ессеев[11].
     С наступлением праздничной ночи апостолы читали и  молились  в  горнице
главного  дома  их   собраний.   Жилище   это   принадлежало,   по-видимому,
иерусалимлянке Марии, матери Иоанна Марка (позднее спутника Петра и Павла).
     Приближался   рассвет...   Внезапно   что-то   произошло    со    всеми
присутствующими. Словно небесный огонь пронизал их...
     Это было подобно тому, что случалось с пророками в момент их призвания.
Такой опыт, ни с чем не  сравнимый,  может  быть  описан  только  "иконными"
подобиями.  Поэтому  евангелист  Лука,  говоря  о  схождении  Духа  Святого,
пользуется библейскими символами Богоявления:  "шум  как  бы  от  несущегося
сильного ветра", "разделяющиеся языки как бы огненные"...
     Посторонние же наблюдатели могли видеть  только,  как  толпа  галилеян,
которых было легко узнать по гортанному говору,  вышла  из  дома  и,  громко
славя Бога, направилась в Храм. Там, стоя среди колонн Соломонова  притвора,
они продолжали молиться и петь.
     Такое открытое проявление чувств было принято на  Востоке.  Но  все  же
галилеяне привлекали внимание многих. Их восторженное славословие  разрывало
рамки  языка;  казалось,  они  говорили  на   неведомом   наречии.   И   что
поразительно, этот лепет экстаза стал внятен тем людям, сердца которых  были
открыты. Они понимали - понимали, хотя многие из  них  давно  забыли  родной
язык, живя вдали от Иудеи. Для скептиков же  чудо,  как  всегда,  оставалось
закрытым.   Они   презрительно   насмехались,    говоря,    что    галилеяне
просто-напросто пьяны...




     Установить в деталях, что произошло утром Пятидесятницы 30  года,  едва
ли возможно. Св. Лука лишь передает сказание о событии, бывшем за полвека до
того, как он писал свою книгу.  Что,  например,  означает  "говорение  иными
языками"? Трудно усмотреть в этом дарование апостолам постоянной способности
владеть языками других  народов[12].  Более  правдоподобно,  что  евангелист
описывает случай глоссолалии, говорения "глоссами". Так в древности называли
речь, пересыпанную архаическими и чужеземными словами, а также неологизмами,
речь, которая звучала  у  людей,  охваченных  экстатическим  состоянием[13].
Тогда становится ясным, почему учеников сочли пьяными: ведь и апостол  Павел
говорил, что для случайно зашедших на  собрание  "говорящие  языками"  могут
выглядеть, как безумцы[14]. Но  это  лишь  внешняя  сторона  явления.  Важно
другое:  многим,  причем  не  знавшим  арамейского,  необычное   славословие
апостолов было понятно.  Весть  шла  от  сердца  к  сердцу,  минуя  языковые
барьеры. В этом феномене как бы предчувствовался  всемирный  дух  Евангелия,
который преодолеет границы стран и племен.
     Но почему Лука все-таки описывает событие Пятидесятницы как уникальное?
Он должен был хорошо знать, что глоссолалия в христианских  общинах  нередко
сопровождала молитву. Значит, не в  самом  "говорении  языками"  заключалось
чудо. Кроме того, в церквах Дух обычно сходил лишь на тех людей, на  которых
апостолы возлагали руки. Здесь же сила Божия  действовала  без  посредников.
Чудо заключалось и в полном перерождении учеников, которое сделало их -  еще
вчера боязливых и нерешительных - отважными благовестниками Мессии.
     Нужно было особое  излияние  Духа  Христова,  чтобы  дать  зародившейся
Церкви начальный импульс движения, неодолимую мощь.  Без  этого  воздействия
стремительное растекание ручьев новой веры было бы невозможным.  За  два-три
десятка лет Благая Весть разнеслась от Азии до Гибралтара  -  вот  зримый  и
очевидный  результат   творческого   излияния   Духа.   И   еще:   настоящее
свидетельство прозвучало только тогда, когда умолкли "неведомые языки"...


     Свидетельство Петра

     Петр поднимается на возвышение. Толпа затихает. Десятки глаз впились  в
него - с изумлением, тревогой, вопросом. Рыбак и прежде говорил с народом по
велению Учителя. Но здесь не галилейская деревня, а мировая столица Израиля;
люди приехали сюда из далеких славных городов. Его могут услышать знаменитые
книжники. Однако это уже и не тот Симон, каким он  был  прежде.  Сначала  он
кажется маленьким на фоне огромных зданий и массы народа. Но вот он  как  бы
вырастает, голос его властно гремит под сводами портика, словно перед толпой
- опытный народный  трибун.  Словно  в  Иерусалим  внезапно  явился  древний
провидец.
     Речь его ясная и мудрая, в ней  нет  и  следа  безумия[15].  С  улыбкой
отклоняет он обвинения: напрасно думают, будто  они  пьяны,  эти  галилеяне.
Какой  набожный  человек  осмелится  пить   теперь,   в   девять   утра,   в
благословенный час молитвы? Нет,  -  и  он  снова  становится  серьезным,  -
совершилось нечто таинственное. Ведь издревле было обещано, что в дни Мессии
Дух Господень изольется не только на  пророков,  а  на  каждого,  кто  имеет
истинную веру. Ныне обетование  начало  сбываться.  Люди  из  Галилеи  стали
пророками, в них говорит Сам Господь...
     - Мужи израильские! - торжественно продолжает  Бар-Иона,  -  выслушайте
эти слова: Иисуса Назарянина, Мужа, Богом  отмеченного  для  вас  силами,  и
чудесами, и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, - как  вы
сами знаете, - Его, преданного, по  определению  и  предведению  Божию,  вы,
пригвоздив руками  беззаконных,  убили.  Бог  воскресил  Его,  разрушив  узы
смерти, потому что она не могла Его удержать...
     Петр снова ссылается на Писание и заканчивает речь грозными словами:
     - Итак, твердо знай, весь дом Израилев, что того  Иисуса,  Которого  вы
распяли, Бог сделал Господом и Мессией.
     Апостол  умолкает.  Несколько  мгновений  над  толпой  царит   гнетущее
молчание. Если этот человек прав, то совершившееся - нелепо,  страшно.  Вряд
ли многие из стоящих здесь видели Назарянина, но  сколько  было  таких,  что
могли слышать о Нем во время Пасхи. Казнь галилейского Учителя  оставила  их
равнодушными. Теперь же они верят Его апостолу. Принимают его  слово  сразу,
не колеблясь. Они покорены не богословскими доводами, а силой, исходящей  от
этого человека, похожего на Амоса и Исайю. Для них ясно, что  через  него  к
ним обращается Сам Бог.
     - Что нам делать? Что делать, мужи братья? - раздается  хор  нестройных
голосов.
     - Покайтесь, и да крестится каждый из вас  во  имя  Иисуса  Мессии  для
отпущения грехов ваших,  и  вы  получите  дар  Святого  Духа.  Ибо  для  вас
обетование и для детей ваших, и для всех дальних, кого ни  призовет  Господь
Бог наш.
     Никто не удивляется. Омовение, ритуальное погружение в воду, давно  уже
стало общепринятым знаком начала пути в новую жизнь. Его практиковали многие
наставники, в том числе и Иоанн, приходивший из пустыни...
     Все происходит непостижимо быстро.  Толпы  людей,  предводительствуемые
Петром,  спускаются  к  каменной  аркаде,  где  ручей  образует   Силоамское
водохранилище. Оно разделено на две половины - мужскую и  женскую.  Апостолы
крестят всех кающихся. Идут длинные вереницы паломников. Некоторые принимают
крещение прямо в Храме, в  бассейне  "микве",  устроенном  для  омовений.  К
вечеру число неофитов достигло трех тысяч человек...
     Казалось бы, странная проповедь и  загадочное  обращение.  Симон  почти
ничего не говорит о сути Евангелия. Но ведь апостолы вовсе не  считают  себя
проповедниками новой религии, и  Сам  Христос  не  внушал  им  такой  мысли.
Даруется Новый Завет, уже предсказанный в Ветхом. И слушатели их - отнюдь не
язычники, а люди, наставленные в Слове Божием. Они хорошо подготовлены  всем
тем, чему научил их Закон. Они верили в  Мессию,  не  зная  Его.  Теперь  Он
открылся им через галилеянина Бар-Иону, в словах которого  воистину  -  сила
Духа Божия.
     Это отнюдь не случайный взрыв энтузиазма. Богомольцы не расходятся. Они
готовы слушать. День за  днем  они  с  жадностью  внимают  Симону  и  другим
апостолам. Они узнают, что Царство Божие уже пришло, что Спаситель принес им
примирение с Богом, Он ждет от них  чистого  сердца  и  сострадания  друг  к
другу, Он скоро явится, чтобы судить живых и мертвых...
     Кайафе, разумеется, донесли о случившемся, да и сам  он  мог  заметить,
что происходит что-то неладное. Но  праздник,  собравший  в  городе  столько
народа, был опасным временем для крутых мер. Поэтому на первых  порах  члены
Синедриона  заняли  выжидательную  позицию.   Они   надеялись,   что   скоро
беспокойные галилеяне и их  взбудораженные  сторонники  покинут  столицу.  А
потом волна энтузиазма спадет.
     Но расчеты властей не оправдались.




     Христос говорил ученикам, что, если они будут иметь веру, они  сотворят
знамения большие, чем творил Он Сам[16]. Сила Духа не только в слове, но и в
деле. Ученики осознали это не сразу. Все началось с того дня, когда  Петр  и
Иоанн встретили у ворот Храма нищего калеку. Тот попросил у  них  милостыню.
Помогать страждущим было заветом Учителя, и Симон дерзновенно сказал:
     - Серебра и золота у меня нет. А что имею - даю  тебе:  во  имя  Иисуса
Мессии, Назарянина - ходи.
     И с этими словами  он  поднял  нищего.  "И  тотчас,  -  пишет  Лука,  -
укрепились ступни его и суставы, и вскочив, он стал на ноги и начал  ходить,
и вошел с ними в Храм, ходя и скача и хваля Бога".  В  притворе  Соломоновом
исцеленный не отходил от апостолов. С ужасом и восторгом окружил их народ, а
Петр вновь возвысил голос, обращаясь к толпе:
     - Мужи израильские, что вы удивляетесь этому? Или что смотрите на  нас,
словно мы собственной силой или благочестием сделали так, что он ходит?  Бог
Авраама, Исаака и  Иакова,  Бог  отцов  наших,  прославил  Служителя  Своего
Иисуса, Которого вы предали и от  Которого  отреклись  перед  лицом  Пилата,
когда тот решил отпустить Его. Отреклись же вы от Святого  и  Праведного  и,
как милость, выпросили себе убийцу, а Начальника жизни убили - Его, Которого
Бог воздвиг из мертвых, чему мы все свидетели. И по вере в имя Его, Его  имя
укрепило человека, которого вы видите и знаете... И  теперь,  братья,  знаю,
что  вы  поступили  по  неведению,  как  и  начальники  ваши.  Бог  же,  как
предвозвестил устами пророков пострадать Помазаннику Его,  так  и  исполнил.
Итак покайтесь и обратитесь, чтобы изглажены были ваши грехи,  чтобы  пришли
времена прохлады от лица Господа, и чтобы  послал  Он  предназначенного  вам
Мессию Иисуса, Которого небо должно было принять  до  времен  восстановления
всего...
     И снова радость, восторг, раскаяние, и снова сотни крещеных...




     Говоря с народом, Петр привел  слова  из  Торы,  где  было  предсказано
явление великого Пророка, как  бы  нового  Моисея.  И  вообще  все,  что  он
возвещал об Иисусе, еще не содержало  идеи  Богочеловечества.  Лишь  позднее
новые откровения и раздумья над словами  Учителя,  тщательно  сохранявшимися
Преданием Церкви, приведут к более глубокому пониманию  тайны  Мессии.  Лука
беспристрастно передает эту особенность первоначальной проповеди апостола. И
все же нечто от этой тайны  уже  брезжило  в  наименовании  Иисуса  Мараном,
Господом. Это слово, как и "Сын  Человеческий",  имело  двойной  смысл.  Оно
означало не только "господин",  но  и  Бог.  Именно  словом  "Господь"  было
заменено в Библии священное Имя Всевышнего[17]. Точно  так  же,  когда  Петр
называл Иисуса "Святым и Праведным", когда говорил  о  силе  Его  имени,  он
сознательно   или   невольно    говорил    о    Нем,    как    о    Личности
сверхчеловеческой[18]. Народу и самим апостолам  надлежало  лишь  постепенно
готовиться  к  восприятию  последней  истины  о  Мессии.  Ведь  у   пророков
Богоявление и приход Избавителя были двумя разными событиями[a]. Требовалось
время, чтобы понять, как они соединились в лице Учителя из Назарета,  Мессии
и Сына Божия...


     Первые испытания

     Как и следовало ожидать, исцеление, совершенное апостолом, произвело  в
городе еще больше шума, чем его  проповедь.  "На  улицы,  -  пишет  Лука,  -
выносили больных и клали на носилках и кроватях, чтобы, когда Петр проходил,
хотя бы тень  его  осенила  кого-нибудь  из  них".  Власти  с  беспокойством
осознали, что повторяется история Назарянина.  Нужно  было  действовать  без
промедления.
     Верховный трибунал, Синедрион, находился в руках саддукейской партии  -
представителей высшего духовенства  и  знатных  граждан.  Они  подозрительно
смотрели на все религиозные новшества, к которым относили и веру в  грядущее
воскресение мертвых.  Саддукеи  неплохо  ладили  с  римской  администрацией,
стремясь при этом подавлять все мятежные настроения  в  народе.  Именно  они
осудили Иисуса и выдали Его прокуратору. Теперь, видя, что ученики Распятого
вновь начинают "сеять смуту", первосвященник приказал Петра и  Иоанна  взять
под стражу.
     Смелые ответы галилеян, "людей некнижных и простецов", удивили Кайафу.
     - Справедливо ли слушать вас больше, чем Бога? Мы не можем не  говорить
о том, что видели и слышали, - сказали они первосвященнику.
     Хотя  праздник  прошел  и  люди  стали  разъезжаться,  Кайафа  все  еще
побаивался народа. Поэтому он, пригрозив, отпустил апостолов.  Но  скоро  он
пожалел об этом и снова отдал приказ об аресте.
     Лука пишет, что "ангел Господень" освободил Петра и Иоанна из тюрьмы  и
они сами добровольно отправились в Синедрион предстать  перед  старейшинами.
Было ли то в прямом смысле чудесное освобождение,  или  двери  тюрьмы  тайно
открыл кто-нибудь из людей, сочувствовавших проповедникам[19], - как  бы  то
ни было, на сей раз они знали, что им грозила серьезная кара. Кайафа обвинил
их в подстрекательстве к бунту:
     - Вы наполнили Иерусалим учением вашим и хотите навести  на  нас  кровь
Того Человека.
     "Тот Человек". Так, не упоминая имени Иисуса, будут отныне называть Его
противники назарян в  Иудее[20].  Кайафа  опасался,  что  речи  о  Мессии  и
исцеления вновь напомнят о Нем и могут  обратить  негодование  толпы  против
законной власти. Но время, когда Петр,  дрожа,  прятался  во  дворе  Кайафы,
миновало. Апостол твердо стоял на своем:
     - Повиноваться должно Богу больше, чем людям.
     Поддержка пришла с  неожиданной  стороны.  На  защиту  галилеян  встали
фарисеи в лице их вождя, раббана Гамалиила. О нем впоследствии говорили, что
с его смертью "исчезло благоговение перед Законом и  перестали  существовать
воздержание и чистота"[21]. Фарисеи, вопреки распространенному  взгляду,  не
были сплошь заклятыми врагами Христа.  Среди  них  было  немалое  число  Его
тайных и явных последователей[b]. А  старая  их  распря  с  саддукеями  лишь
усилила желание Гамалиила освободить Петра  и  Иоанна.  Он  заявил,  что  об
истинности нового учения может  судить  только  Бог.  Уже  не  раз  являлись
сектанты и обманщики, которые выдавали себя за посланцев Неба,  но  все  они
были скоро забыты.

     - И теперь говорю вам, - сказал раббан, - отстаньте  от  этих  людей  и
пустите их. Ибо, если от людей начинание это, или  дело  это,  -  оно  будет
разрушено. А если от Бога, то вы не  сможете  одолеть  их.  Как  бы  вам  не
оказаться и богоборцами.
     Совет мудрого фарисея заставил многих задуматься. Тем более, что Кайафа
понимал: едва ли Пилат еще раз уступит и санкционирует новые расправы.
     Петр и Иоанн были наказаны тридцатью  девятью  ударами  бича;  согласно
закону, это означало, что дело  исчерпано  и  человек  прощен[22].  Жестокое
бичевание не сломило апостолов; они шли  к  братьям,  "радуясь",  как  пишет
Лука,  "что  были  удостоены  понести  бесчестие  за  имя  Господа  Иисуса".
Синедриону же оставалось ждать, как дальше будут развиваться события.




     Однако угрозы властей не были еще главным испытанием для Церкви.  Самое
трудное  было  организовать  и  направить  жизнь   новообращенных,   которых
насчитывалось уже несколько тысяч. Большая часть галилеян и присоединившихся
к ним не имела в Иерусалиме ни постоянного  крова,  ни  заработка.  Покидать
город апостолы не хотели. Есть предание, что Сам Господь велел им оставаться
там двенадцать лет[23]. В любом случае, они не могли бросить крестившихся на
произвол судьбы. Приходилось и наставлять их, и поддерживать,  и  заботиться
об их пропитании. Ни  опыта,  ни  особых  талантов  ученики  не  имели.  Все
делалось силой Духа, чудом. Одним из таких чудес оказалась  любовь.  Крепкие
сердечные узы соединяли верующих. Они были не просто "единомышленниками",  а
братьями и сестрами. Каждый был готов поделиться последним. Кто  побогаче  -
продавал имущество или землю и нес  вырученные  деньги  апостолам,  в  общую
казну. Другие предоставляли свои дома,  кормили  самых  бедных.  Разумеется,
таких людей было меньшинство, но в материальном отношении  община  держалась
на них. Особенно много сделали для  нее  Мария,  мать  Марка,  которую  Петр
любовно называл "своей матерью", и  ее  родственник  Иосия  Варнава,  левит,
приехавший с острова Кипр. Это был человек  возвышенной,  благородной  души,
позднее ставший другом Павла. Его называли "сыном утешения".  От  него  Лука
мог слышать рассказы о первых годах Церкви в Иерусалиме.
     Среди этих преданий  евангелист  приводит  одно  -  печальное,  как  бы
показывая, что община не состояла только из идеальных людей. Некие Анания  и
Сапфира,  желая  прослыть  благодетелями  Церкви,  принесли  Петру   деньги,
вырученные от продажи имения. По их словам, они отдали все, чем  владели.  В
действительности же часть серебра супруги  утаили.  Придя  к  Петру,  Анания
ожидал, что ему воздадут почести, как  Варнаве,  но  вместо  этого  апостол,
проникнув в мысли обманщика, сурово обличил его. Предание гласит, что жертва
честолюбия,  Анания,  а  за  ним  и  его  жена,  были  настигнуты  внезапной
смертью[24]. Возмущение апостола Петра не  было  случайной  вспышкой  гнева.
Передавая  его  грозные  слова,  Лука  дает  почувствовать,  как  болезненно
переживала Церковь измену  идеалу.  Ведь  Анания  и  Сапфира  "солгали  Духу
Святому", который жил в ней...
     Обращает на себя внимание и упрек  Петра:  "Вырученное  продажей  не  в
твоей ли  власти  было?"  Другими  словами,  жертвы,  приносимые  апостолам,
являлись добровольными. Никакого  жесткого  устава  -  вроде  Кумранского  -
который бы требовал обязательного отказа от собственности, в Церкви не было.
Иерусалимская коммуна ценила лишь свободное проявление братской любви.




     На чем же держалось это удивительное  духовное  единство,  которое  так
восхищало автора Деяний в Иерусалимской общине?  Были  и  общие  молитвы,  и
беседы, и чтение Слова Божия, и  проповеди,  и  взаимопомощь,  и  совместный
труд, но в центре всего стояла Трапеза Нового  Завета.  Она  вошла  в  жизнь
верных как нечто новое, хотя и облеченное  в  привычные  формы[25].  Посещая
Храм,  назаряне  имели  при  этом  уже  свое  собственное  священнодействие,
заповеданное Господом.
     Вечерами  все  собирались  по  домам;  торжественно,  как   на   Пасху,
преломлялся  Хлеб,  звучала   благодарственная,   евхаристическая   молитва,
напоминавшая о страстях Христовых; из рук  в  руки  передавалась  Чаша...  И
тогда Сам Мессия входил в круг учеников, словно в те дни, когда Он был среди
Двенадцати в ночь перед Голгофой. Они жили Им и в Нем. Не "память о  великом
Человеке", Которого больше нет, соединяла их, а Его  реальное,  таинственное
присутствие. Обетование "Я с вами" не обмануло. Он воскрес, чтобы остаться с
ними. На этой встрече с живым  Сыном  Человеческим,  Который  грядет,  но  и
Который уже здесь, среди людей, стояла отныне  и  будет  всегда  стоять  Его
Церковь, Церковь Нового Завета.


     Глава третья




     Иерусалим - Дамаск, 35-37 годы

     Эллинисты

     Уже в день Пятидесятницы среди крестившихся  оказались  уроженцы  стран
рассеяния. К тому времени они составляли бо'льшую часть израильского народа.
Из семи или девяти миллионов евреев, населявших Римскую империю, в Палестине
жили - по самой завышенной цифре - лишь полтора-два миллиона человек[1].
     В античную эпоху два народа - греки  и  иудеи  -  выбрали  себе  судьбу
странников. И тем и другим скромные пределы  их  бедной  земли  давно  стали
тесными. Греков можно было встретить от Атлантического до Индийского океана;
точно так же и евреи селились по всему Средиземноморью и дальше  на  восток,
вплоть  до  Парфии.  Пути  их  караванов  и  места  поселений  почти  всегда
совпадали.
     Живя рядом с эллинами, иудеи восприняли многие элементы их цивилизации.
Тех, чьим родным языком стал греческий, называли эллинистами. Но  библейскую
веру они сохраняли и стремились хоть раз  в  году  посетить  Храм;  а  иные,
приехав  в  Иерусалим,  навсегда  оставались  на  родине   предков.   Однако
раствориться  среди  местного  населения  эллинистам  мешало  плохое  знание
отеческого языка. К ним относились полупрезрительно, снисходительно, поэтому
они предпочитали жить в особых кварталах и иметь собственные синагоги. Среди
нескольких сот молитвенных домов столицы немалое число принадлежало выходцам
из Египта (Александрии и Кирены),  Антиохии  и  Малой  Азии.  Особую  группу
составляли либертинцы, потомки римских вольноотпущенников[2].
     Все эти люди читали Писание  в  греческом  переводе,  держались  многих
обычаев, усвоенных на чужбине, а самые образованные были причастны философии
и литературе, которая возникла в итоге сплава иудейства с эллинством.




     Вхождение эллинистов в Церковь явилось важным событием. Породив  немало
трудностей, оно в то же время расширило умственный горизонт общины и  внесло
в нее новые веяния.
     Главная трудность заключалась в том, что люди из диаспоры находились  в
определенной изоляции; языковые и культурные преграды делали их отличными от
"евреев",  как  называли  говоривших  на  арамейском.  А  это  не  могло  не
отразиться и на их положении в среде назарян.
     Хотя принято считать,  что  Лука  дал  идеализированную  картину  жизни
первой общины, в действительности он не скрывал ее темных  сторон,  как  это
видно из предания об Анании и Сапфире. Не умалчивает он и  о  трениях  между
двумя группами: "евреями" и "эллинистами". В чем  конкретно  выражались  эти
трения, мы не знаем; евангелист говорит  лишь,  что  грекоязычные  христиане
стали жаловаться на собратий. Они  уверяли,  будто  при  ежедневной  раздаче
хлеба их бедняки, особенно вдовы, оказываются в пренебрежении.
     Было  ли  это  верно,  или  упреки  возникли   из-за   подозрительности
эллинистов - но апостолы  поняли,  что,  если  не  будет  найден  выход,  им
придется, "оставив слово Божие", постоянно  входить  во  все  бытовые  нужды
братства. В виду  этого  Петр  и  остальные  апостолы  решили  прибегнуть  к
разделению труда. Собравшись вместе со старейшинами, они предложили  создать
совет из "семи мужей", имеющих доброе имя, мудрость, и исполненных Духом,  и
возложить на него заботы о хлебе.
     Предложение было сразу же принято. Оно вполне соответствовало традиции.
У иудеев городские общины возглавлялись коллегией  из  "семи  добродетельных
мужей"[3]. По этому образцу и были избраны  Семеро  для  служения[a].  Чтобы
впредь не было почвы для  распрей,  остановились  на  кандидатах-эллинистах:
Стефане, Филиппе, Прохоре, Никаноре, Тимоне, Пармене  и  Николае.  Последний
даже был греком по рождению, прозелитом из сирийского города Антиохии[4].
     Едва ли их назначили только для грекоязычных верующих. Скорее всего,  в
их избрании  мы  находим  зачаток  будущего  епископского  и  пресвитерского
служения[5].  Семеро  стали  помощниками  апостолов,   вторыми   после   них
руководителями Церкви.
     Как это делали при поставлении членов иудейского Совета,  на  них  были
возложены руки с молитвой, чтобы Дух Божий содействовал им в труде[6]. Иными
словами, то была не просто административная должность, а  своего  рода  сан.
По-видимому, каждый из  Семи  рукоположенных,  "служа  столам",  совершал  в
качестве главы собрания и Евхаристию. Сами апостолы не могли успевать всюду,
если учесть, что число верных достигло к тому времени восьми тысяч.
     Таким  образом,  проблема,  казалось,  была  решена.  Препятствий   для
дальнейшей жизни и развития Церкви не было. Народ относился к благочестивым,
добрым  и  ревностным  в  Законе  назарянам  с  уважением.  Власти  пока  не
предпринимали враждебных действий. За последователями Христа  был  молчаливо
признан статус особой общины. Дома,  где  они  молились,  получили  название
"синагог назарян"[7]. Нашлась даже большая группа священников, которые,  как
выражается св. Лука, "покорились вере". Есть мнение, что прежде они  входили
в секту ессеев, но более вероятно, что, подобно отцу Иоанна Крестителя,  это
были  служители  Храма,  "чающие  утешения  Израилева".  Впрочем,   никакого
привилегированного места они в Церкви не заняли[8].




     Проповеди ап. Петра, приведенные Лукой, дают нам понятие о самосознании
Церкви тех лет. Слова  "христиане"  еще  не  было.  Верующие  называли  себя
по-разному: "учениками", эбионим (бедняками), "святыми" (посвященными  Богу)
и просто Кехалаха-Элохим - Церковью Божией. Никому из  них  не  приходило  в
голову, что между двумя Заветами есть противоречие. Верили,  что  на  Церкви
Божией исполнилось  прореченное  через  Иезекииля:  "И  окроплю  вас  чистой
водой... и дам вам сердце новое и дух новый дам вам. И выну  из  вас  сердце
каменное и дам сердце из плоти. Вложу в вас Дух Мой и  сделаю  так,  что  вы
будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете хранить и исполнять"[9].
     Благодаря излиянию  Духа  через  учеников  в  Израиль  вновь  вернулась
пророческая харизма.  Почти  в  каждой  общине  были  свои  пророки[10].  На
собраниях их импровизированные молитвы перемежались пением псалмов и гимнов,
которые сложились еще в кругах, ждавших скорого прихода Спасителя[11].  Слов
Иисусовых не записывали, но апостолы знали их наизусть  и  часто  повторяли.
Это тоже было вполне  естественным,  поскольку  уже  давно  сложился  обычай
передавать поучения наставников только устно[12].
     Ничто,  казалось,  не  предвещало  новых  испытаний.  Правда,   впереди
открывалась трудная перспектива проповеди иноплеменникам. Но с этим пока  не
спешили. Жатвы на родине было  еще  много.  А  иные,  смешивая  предсказание
Христа о гибели Храма с Его пророчеством о конце истории, были убеждены, что
этот  конец  наступит  еще  прежде,  чем  апостолы  "успеют  обойти   города
Израилевы".
     Некоторые историки Церкви утверждают, что  Христос  вообще  не  завещал
ученикам вселенской  миссии.  Действительно,  вначале  Он  не  желал,  чтобы
ученики проповедовали среди самарян и язычников, но Он же предсказывал,  что
люди придут в Царство Божие от востока и запада[13]. Если  игнорировать  эти
слова и повеление, данное Воскресшим, "идти и научить  все  народы",  нельзя
понять, откуда у христиан возникла мысль о такой миссии.
     Ускорил  же  ее  неожиданный  кризис,  вызванный  проповедью  эллиниста
Стефана.


     Св. Стефан

     Среди Семи Стефан явно занимал ведущее место  и,  быть  может,  был  их
старейшиной.  Все  они  посвящали  себя  не  только   хозяйственным   делам,
благотворительности  и  евхаристическим  Трапезам,  но  и  возвещению  слова
Христова. Филипп в Деяниях даже прямо  назван  "благовестником".  Но  Стефан
оказался самым ревностным. Исполняя древний завет Писания и закон  Церкви  -
заботиться о бедных, он в то же время активно выступал как проповедник.
     Происхождение его неизвестно. Скорее всего,  родиной  Стефана  или  его
семьи  был  Египет:  речь   его   перед   Синедрионом   содержит   отголоски
александрийского богословия[14]. Впрочем, ее основные мысли уходили  корнями
в учение пророков. Они не отказывались от храмового культа, но главный  упор
делали на любви к Богу, которая выражается в любви к людям.
     Тебе сказано, человек, что есть добро и что Господь требует от тебя:
     Только поступать справедливо и любить милосердие,
     И в смирении ходить перед Богом твоим. Мих 6,8
     Иудеи, как позднее многие христиане, с  трудом  усваивали  эту  сторону
учения пророков. Проще было следовать системе обрядов и обычаев - тому,  что
более доступно ограниченной и немощной человеческой природе.
     Говоря о сущности веры, Христос указывал на главное - доверие к Богу  и
любовь. Он называл Храм "домом молитвы", хотя не считал сами камни и  пышное
убранство  святилища  чем-то  безусловным.  Здания  могут  быть   разрушены,
неразрушимы лишь "дух и истина". Он Сам воздвиг Церковь "за  три  дня",  ибо
Его воскресение дало ей новую жизнь.
     Именно это учение Христово о второстепенности внешнего культа и  сделал
св. Стефан основой своей проповеди. Свободно владея лишь греческим, он  чаще
всего приходил для бесед в синагоги своих земляковэллинистов. Многим из  них
его идеи были по душе.  Ведь  и  живя  вдали  от  Храма,  их  предки  сумели
сохранить и углубить веру. Знаменитый Филон только раз за свою долгую  жизнь
предстал перед алтарем. Кроме того, под влиянием стоиков и других  греческих
учителей многие эллинисты склонялись к более свободному и  широкому  взгляду
на храмовое благочестие.
     Однако была среди репатриантов и другая категория. На земле  отцов  они
стремились превзойти в набожности самых крайних  ортодоксов.  Слова  Стефана
задели их за живое. Начались жаркие споры. Чем очевидней становилась правота
Стефана,  опиравшегося  на  пророков,  тем  сильнее   было   и   раздражение
противников.  Через  грекоязычные  синагоги  прошла  трещина   раскола.   И,
разумеется, "правые" взяли верх, тем более, что им удалось  нанести  Стефану
удар в спину.
     В Синедрион явились  доносчики,  которые  обвинили  его  в  оскорблении
святыни Храма и хуле  на  Закон.  Искра  воспламенила  горючий  материал.  В
Иерусалиме как  раз  начались  волнения.  Жестокость  Пилата  превзошла  все
пределы и чуть не довела народ до крайности. Были спешно отправлены гонцы  к
наместнику Сирии Вителлию с требованием убрать прокуратора. Вителлий  понял,
что дело приняло опасный оборот, и велел Пилату ехать в Рим для отчета, а на
его место временно послал некоего Марцелла[15].
     Короткий период безвластия был самым подходящим для разгула  фанатизма.
Возбужденная толпа,  подстрекаемая  "правыми"  эллинистами,  набросилась  на
Стефана и повлекла его к Кайафе.
     - Этот человек, - кричали обвинители, -  не  перестает  говорить  слова
против этого святого места и Закона... Мы слышали, как он говорил, что Иисус
Назарянин разрушит это место и изменит обычаи, которые дал нам Моисей.
     Кайафа  быстро  оценил  ситуацию:  она   была   уже   иной,   чем   при
разбирательстве дела двух назарян - Бар-Ионы и Иоанна. Тогда он боялся,  что
народ поднимется на их защиту, а теперь перед ним богохульник, да еще чужак,
говорящий на ломаном языке, которого привела к нему сама разъяренная  чернь.
И все же, чтобы не ронять своего авторитета, первосвященник  решил  соблюсти
формальные правила суда.
     Стефану был  задан  вопрос:  признает  ли  он  себя  виновным?  Но  тот
категорически  отверг  навет.  Стоя  перед  судьями,  он  чувствовал  прилив
сверхъестественного вдохновения, и лицо его напоминало грозный  лик  ангела.
Защитительное слово он начал издалека[16]. У него было две  цели:  показать,
что явление Иисуса подготовлено всей историей народа Божия, а Его смерть  не
есть всего лишь прискорбная случайность. Он напомнил о Завете с Авраамом, об
избавлении и Законе, данном через Моисея, о земле  обетованной  и  постройке
Храма. И в то же время  он  подчеркнул,  что  люди  часто  противились  воле
Божией, говорил о братьях, продавших  Иосифа  в  рабство,  об  израильтянах,
возмутившихся против Моисея, о золотом тельце, о соблазнах  идолопоклонства.
У Бога великая цель. Она отнюдь не достигнута сооружением  Храма.  Ведь  Сам
Сущий говорит:
     Небо - престол Мой, и земля - подножие Мое;
     Какой Дом построите вы Мне? И где место Моего пребывания?
     Все это Моя рука сотворила и всему дала бытие. Ис 66,1-2
     По-видимому, Стефан хотел  заключить  свою  защиту  словами  об  Иисусе
Назарянине, в Ком совершилась полнота обещанного Богоявления. Но  накаленная
атмосфера суда, выкрики и взгляды, полные ненависти, перевели  его  мысль  в
другое русло. Глядя на толпу обвинителей, на их искаженные бешенством  лица,
он словно увидел перед собой воплощение темного полюса  Израиля.  Обрезание,
знак Завета, не приобщило их души к подлинному Завету. И, прервав свою речь,
Стефан воскликнул громко, так, что его услышали  во  всех  концах  Каменного
зала:
     - Жестоковыйные! Необрезанные сердцем и ушами!  Вы  всегда  противились
Духу Святому! Как отцы ваши, так и вы. Кого из пророков не гнали отцы  ваши?
И они убили тех,  кто  предвозвестил  пришествие  Праведного,  а  теперь  вы
сделались  Его  предателями  и  убийцами,  вы,  которые  получили  Закон   в
наставлениях ангельских и не сохранили!..
     Взор Стефана устремился поверх озлобленной толпы к  неземному  видению,
сверкнувшему перед ним.
     - Вот я вижу, - воскликнул он, - отверстые небеса и Сына Человеческого,
стоящего одесную Бога!..
     Яростный рев был ему ответом. Фанатики затыкали уши, чтобы  не  слышать
его, ни о каком законном суде уже не могло  быть  и  речи.  Здание  осаждала
толпа. На Кайафу перестали обращать внимание.  А  он,  хотя  и  мог  вызвать
стражу, хладнокровно выдал эллиниста на самосуд.
     Стефана вытащили из зала и с дикими криками поволокли к воротам  города
(кто-то вспомнил старый обычай совершать  казнь  за  стенами).  И  там  была
учинена расправа. Эллинист был сброшен со скалы, а  обвинители  сами  добили
его, бросая камни...
     В последние минуты Стефан молился за своих убийц.




     Но одной жертвой зачинщики не удовлетворились.  Они  начали  по  городу
настоящую охоту за сторонниками  Стефана.  По-видимому,  разыскивали  они  в
основном христиан-эллинистов, причем не щадили и  женщин[17].  Но  апостолов
никто не тронул. Слишком очевидно было  уважение  галилеян  к  Храму,  чтобы
обвинить и их в кощунстве.
     Св. Лука пишет, что из города в эти дни бежали  кроме  апостолов  "все"
верные. Однако вероятней,  что  большинство  укрылось  в  Вифании  и  других
соседних селах и вскоре вернулось. Только  христиане-эллинисты  во  главе  с
членами Семерки навсегда  покинули  Иерусалим.  Одни  отправились  в  города
севера и приморья, другие совсем уехали из Иудеи.
     Таким образом, гибель  св.  Стефана  послужила  невольным  толчком  для
дальнейшего распространения Церкви.
     Был и другой великий результат трагедии. Как  выразился  бл.  Августин,
молитва первомученика была услышана,  и  был  дарован  христианству  апостол
Павел...


     Савл Тарсянин

     Когда убийцы расправлялись со св. Стефаном, они сложили одежды к  ногам
молодого фарисея Савла Тарсянина. В самой казни он не принимал участия,  но,
вызвавшись  сторожить  одежды  палачей,  хотел  этим  показать  свое  к  ней
отношение.  Савл  не  был  жесток,  однако  уверенность,   что   совершается
справедливая кара, делала его непоколебимым. Если и закрались в душу фарисея
какие-то сомнения, то он решительно подавил их и принял деятельное участие в
розысках эллинистов-назарян.
     Подобно Стефану, Савл не был уроженцем Иудеи. Он вырос  в  диаспоре,  в
столичном киликийском городе Тарсе, где тесно соприкасались Восток и  Запад,
процветали философия, спорт и  торговля.  Семья  Савла  имела  потомственное
римское гражданство, о чем напоминало второе,  латинское,  имя  тарсянина  -
Paulus, Павел. Однако он гордился тем, что не стал эллинистом, а был "евреем
из евреев": сохранил отеческий язык и традиции предков.
     Отец Савла, зажиточный  ремесленник,  считался  своего  рода  еврейским
аристократом: возводил родословную к колену Вениаминову; сына  он  назвал  в
честь легендарного героя вениамитов -  царя  Саула[b].  Он  относил  себя  к
приверженцам фарисеев (что было редкостью в диаспоре)  и  всячески  оберегал
юношу от соблазнов языческого окружения. Выходец из Галилеи, он  поддерживал
постоянную связь с Палестиной; его дочь вышла замуж за  иерусалимлянина[18].
Когда Савл возмужал, его отправили в святой город изучать раввинские  науки;
родные мечтали, что со временем он  станет  богословом-книжником.  Так  Савл
поступил в школу раббана Гамалиила.
     К тому моменту, когда будущий апостол появляется в нашем  рассказе,  он
уже прошел курс Закона и  комментарий  к  нему  и,  несмотря  на  молодость,
пользовался уважением в Иерусалиме. Гамалиил выделял  ревностного  Тарсянина
среди других учеников. Савл был включен в какую-то из раввинских коллегий, а
поэтому должен был иметь собственную семью. Впрочем, если так, вероятно,  он
рано овдовел[19].
     Савл  мог  присутствовать  на  диспутах  в  киликийской  синагоге.  Нет
свидетельств, что он сам включился в спор, но  речи  Стефана  его,  конечно,
глубоко оскорбили. Мысль о том, что Дом  Божий  утратил  значение,  казалась
фарисею  чудовищной.  Пусть  сектанты  Кумрана  не  посещают  Храм,  но  они
сознательно отгородились от всех, а этот нечестивец сеет семена зла в  самом
сердце Святой Земли. Поэтому Савл, как впоследствии он  сам  и  признавался,
"одобрял" расправу над дерзким эллинистом...
     И вот он стоит у края обрыва, глядя с тяжелым чувством на  неподвижное,
покрытое кровью тело Стефана. Все кончилось. Но все ли?




     На другой день Савл узнает, что какие-то набожные евреи  сумели  унести
тело и похоронить его  с  почестями,  а  ведь  побитых  камнями  не  принято
оплакивать[20]. Значит, у Стефана есть сторонники. Нужно сокрушить их сразу,
пока не утих гнев горожан и пока не прибыл новый прокуратор.
     Пусть уважаемый Гамалиил против насилий. Он хотя  и  раббан,  но  может
ошибаться. Желательно только, чтобы не было бесчинств, а отступников  судили
по закону. Совет и Кайафа пойдут навстречу. Они сильно обеспокоены  подрывом
авторитета Храма.
     На собрании старейшин Савл "подает голос" заодно с саддукейской партией
(хотя она и враждебна ему  как  фарисею),  а  потом  фактически  возглавляет
преследования. Многих назарян бросают за решетку;  в  ожидании  процесса  их
принуждают отречься и проклясть имя Иисусово. Но Савлу этого мало. Раз начав
действовать вместе с саддукеями, он идет до конца. Ему сообщили, что  зараза
ереси перекинулась дальше и одним из ее центром стал Дамаск, где  она  нашла
почву среди многолюдной иудейской колонии.
     Савл понимает, что медлить нельзя. Он является к Кайафе с просьбой дать
ему полномочия: он разыщет сектантов в Дамаске  и  под  стражей  доставит  в
Иерусалим. Кайафе такая мысль  не  приходила  в  голову.  Его  больше  всего
заботило то, что творилось под боком. Но ему нравится  неукротимая  ревность
молодого книжника. Благодаря ему есть надежда, что к приезду  прокуратора  в
городе воцарится спокойствие. Первосвященник  охотно  дает  Савлу  письма  к
главам дамасских синагог и назначает его своим шалуахом - посланником.
     Таинственны зигзаги  судьбы:  через  неделю  этот  посланник-инквизитор
превратится в иного посланника, в апостола Иисуса Христа...


     На пути в Дамаск

     В сопровождении людей,  данных  ему  Кайафой,  Савл  выходит  из  ворот
города.  Он  отправляется  в  дальний  путь,  воодушевленный  своей  миссией
защитника и слуги Закона Божия. Им владеет праведный гнев,  который,  -  как
знать? - быть  может,  скрывает  тайное  смятение.  Его  враг  -  не  только
поверженный Стефан и другие  эллинисты-отступники:  как  Кайафа,  он  хочет,
чтобы было стерто из  памяти  народа  само  имя  Иешуа  Ха-ноцри,  распятого
лжемессии. В самом деле - какое богохульство думать, будто этот  простолюдин
из Галилеи, не изучавший Тору, есть обещанный  пророками  Избранник  Неба  -
Тот, Чье Имя Сущий держит у сердца, Тот,  Кто  поразит  полки  нечестивых  и
навеки воцарится  над  миром!  Да  и  где  Его  воцарение?  Позорный  столб,
бесславная гибель - вот Его конец...
     Путники проходят вдоль Иордана, пересекают  реку,  минуют  ее  поросшие
деревьями берега и углубляются  в  унылую  Гадаринскую  область,  населенную
язычниками. Оттуда они поворачивают на восток - к Дамаску...
     Гамалиил предостерегал, что, преследуя назарян, можно оказаться в числе
богопротивников. Но имел ли право Савл спокойно ждать, раз еретики действуют
так успешно? Ведь они проповедовали свой "путь", открыто, прямо в Храме.  Да
еще уверяли, что Бог воскресил Назарянина. А кто это видел? Какие-то  темные
женщины  и  галилейское  мужичье...  По  слухам,  многие  из  них  добры   и
благочестивы;  тот  эллинист,  побитый  камнями,  говорил   вдохновенно,   и
сторонникам его не откажешь в смелости, но Савла - книжника, познавшего  все
тонкости Закона, они не переубедят. Ему ясно, что они  идут  против  Бога  и
Закона...
     Путешествовать  приходится  в  сумерках,  чтобы  не  измучила  жара  на
пустынных сирийских дорогах. Продвигаясь вперед во мраке,  Савл  погружен  в
мучительные раздумья. Освободиться от них трудно, и все же он тверд, никаких
признаков колебаний.
     Они  идут  больше  недели,  Дамаск  уже  близко.  По  широкой  равнине,
окружающей его, раскинулись виноградники, поля и фруктовые сады. Савл и  его
спутники больше не делают привалов. Идут торопливо, не обращая  внимания  на
полуденную жару. Фарисей обдумывает, с чего  ему  начать,  о  чем  он  будет
беседовать со старейшинами, как объяснит им необходимость строгих мер...
     Внезапно знойная тишина как бы раскалывается. Непонятный звук,  вспышка
света, на миг затмившая солнце... Когда люди  приходят  в  себя,  они  видят
своего начальника неподвижно лежащим посреди дороги. Они бросаются  к  нему,
поднимают. Он шарит вокруг, словно слепой. Им приходится вести Тарсянина под
руки.
     Не так рассчитывали они вступить в Дамаск. Их вел пламенный ревнитель и
судья; теперь это беспомощный человек, замкнувшийся в себе, ослепший.
     Все теряются в догадках: что произошло? Много лет спустя, отвечая  тем,
кто сомневался в его апостольстве,
     Павел писал: "Разве Иисуса Господа нашего  я  не  увидел?..  Благоволил
Избравший меня от чрева матери моей и Призвавший благодатью Своей открыть во
мне сына Своего"[21].
     Евангелист Лука, вероятно, не один раз слышал  от  апостола  рассказ  о
пережитом им у порога Дамаска. Сам Господь настиг его и  повернул  на  новый
путь. "Я услышал голос, говорящий мне на еврейском языке:
     - Саул, Саул, что ты Меня гонишь? Трудно тебе идти против рожна.
     - Кто Ты, Господин мой? - сказал я.
     - Я Иисус, Которого ты гонишь"[22].





     В Дамаске Савл просит товарищей отвести его на Прямую улицу, к  некоему
Иуде. Провожатые повинуются, все еще пребывая в недоумении.  Три  дня  живет
Тарсянин у Иуды, не принимая пищи, в состоянии, близком к  шоку.  Глаза  его
по-прежнему застилает тьма.
     На третий день его отыскивает уважаемый в городе иудей по имени Анания.
Неизвестно, где и когда он стал христианином, но мы знаем, что быстрая молва
уже донесла до Анании имя гонителя. И все же, повинуясь  велению  Божию,  он
осмелился предстать перед этим страшным человеком. Он  входит  в  дом  Иуды,
справляется о Савле, а когда его подводят к слепому фарисею, восклицает:
     - Саул, брат! Господь Иисус, явившийся тебе на пути,  которым  ты  шел,
послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Духа Святого!
     "И тотчас, - пишет Лука, - как бы чешуя отпала от его глаз". Савл снова
видит. Но еще раньше рассеялся мрак,  окутывающий  его  душу.  Теперь  он  с
последней достоверностью знает, что галилеяне правы, что Иисус воистину  жив
и не покинул мир. Он - Спаситель, посланный с небес к людям.
     Но почему же Он излил Свою милость на того,  кто  "терзал  Церковь"?  У
Анании есть ответ и на это: "Бог отцов наших предназначил тебя познать  волю
Его и увидеть Праведного, и  услышать  голос  из  Его  уст,  ибо  ты  будешь
свидетелем Ему перед всеми людьми..."
     Больше Савл ни о чем не расспрашивает. Слова не нужны.  Он  и  без  них
переполнен светом - как бы отблеском  грозного  сияния,  сразившего  его  на
дороге. В тот же день молодой Тарсянин принимает крещение во имя Иисуса...
     Что  происходит  потом?  Согласно  Деяниям,  Павел  сразу  же   открыто
объявляет себя исповедником новообретенной веры. Но в Послании в галатам сам
апостол вносит одно уточнение. По его словам, он сначала удалился в  Аравию,
в соседнее Набатейское царство[23].
     По-видимому, он был не в силах немедленно идти к тем, кто  ждал  в  его
лице сурового стража правоверия. Ему нужно сначала прийти в себя,  осмыслить
все, что с ним случилось. Душа Павла ищет уединения. Острый ум, закаленный в
школьных диспутах, проделывает  лихорадочную  работу.  Савл  размышляет  над
тайной Мессии. Если Ему присуща такая неодолимая сила, если и после распятия
Он продолжает жить и действовать, значит, Он не просто земной вождь Израиля,
а Существо небесное, Сын Божий, Господь, как называют Его ученики...





     В Набатее Павел остается недолго. Его кипучая энергия не терпит жизни в
бездействии. Он вновь появляется в Дамаске и приходит  в  субботний  день  в
синагогу. Разумеется, все готовы с почтением выслушать посланца  Синедриона,
который почему-то скрылся, едва прибыв в город.  Что  он  скажет?  Будет  ли
опровергать заблуждения новой секты или сразу потребует кары для ее членов?
     Но вместо этого фарисей - ко всеобщему изумлению  -  говорит,  что  сам
стал  последователем  Иисуса.  Он  прямо  именует   Его   Сыном   Божиим   и
Помазанником. Ошеломленные люди, переглядываясь, спрашивают друг друга:
     "Неужели это тот самый Савл?" Но  пиетет  перед  гостем  из  Иерусалима
мешает им прервать его речь...
     День  за  днем  Тарсянин  проповедует,  учит,  спорит.  Вся  колония  в
растерянности.  Вероятно,  отправляют  гонцов  в  Иудею  с   вопросом:   как
поступить? Но  Синедриону  уже  не  до  религиозных  распрей.  Прибывший  на
праздник легат Вителлий сместил Кайафу и назначил первосвященником Ионатана,
а вскоре отстранил и его, заменив Феофилом[24]. Все это привело  к  быстрому
прекращению преследований.
     Однако время идет, и  на  исходе  третьего  года  старейшины  дамасской
общины теряют терпение. Они решают своими средствами избавиться от Савла.
     Около 37 года город был передан римлянами во владение набатейского царя
Ареты IV. От его лица в Дамаске  стал  править  этнарх,  или  наместник[25].
Когда ему доносят, что некий иудей сеет  волнения  в  народе,  этнарх  велит
найти Павла и отдает приказ охранять все ворота. Но друзья  Тарсянина  ночью
спускают его по стене в большой корзине, и ему удается уйти из рук стражи.
     Он мог бы возвратиться на родину, в Тарс, но сначала  нужно,  преодолев
себя, побывать в Иерусалиме, где он "гнал Иисуса", гнал Его Церковь.







     Обратный путь из Сирии  в  Иудею  -  пытка  для  Савла.  Ведь  сюда  он
направлялся с горделивым чувством, что борется за правое дело, а теперь идет
с сознанием вины, вспоминая о Стефане,  зная,  что  в  Иерусалиме  одно  имя
неистового фарисея внушает назарянам ужас.
     Савл возвращается один. В пути он спрашивает себя: как примут его новые
единоверцы? Не сочтут ли его обращение коварным  ходом  лазутчика,  который,
проникнув в их среду, намерен их погубить? И первая же встреча  с  учениками
показывает, что опасения были не напрасны. Павла сторонятся, с ним не желают
говорить; ни одна душа не верит в его искренность. Все помнят о его  участии
в деле эллинистов, хотя лично с ним знакомы немногие.
     Полный горечи, Павел уже готов покинуть город. Верующие  правы:  на  их
месте он сам мог бы думать так же.
     Но  тут  на  выручку  Тарсянину  неожиданно  приходит  Иосиф   Варнава,
попечитель Иерусалимской церкви. Этот киприот, скромный  и  самоотверженный,
проявляет удивительную чуткость. Он сумел разгадать Павла, понять,  что  его
приход к вере - великое приобретение  для  братьев.  А  дело  Божие  Варнава
ставит на первое место. После разговора с Тарсянином он почти насильно ведет
его к апостолу Петру.
     Впервые два будущих столпа христианства оказываются лицом к лицу. Рыбак
из Капернаума и ученый раввин. Коренной израильтянин и человек,  воспитанный
в греческом мире. На первый взгляд такие разные. Но Христос соединит их...
     Павел знакомится и  с  Иаковом,  Братом  Господним,  но  ни  с  кем  из
Двенадцати больше не ищет встречи. Зато в доме Марии он  проводит  с  Петром
две недели. Все это время они беседуют  и  молятся  вместе.  Фарисей  согрет
сердечностью  Кифы.  Апостол  не  превозносится  перед  новообращенным,   не
гордится тем, что знал Иисуса в дни  Его  служения.  Ведь  прежде  всего  им
дорого не то, что Мессия жил на земле, а что Он живет с ними здесь,  сейчас,
всегда.
     Вместе с Петром Павел посещает Дом Божий;  и  именно  там  -  во  время
молитвы - он вновь захвачен чувством близости Христа. Снова в сердце фарисея
звучит Его голос. Теперь ему окончательно ясно его призвание.  В  Иерусалиме
слово Тарсянина  не  найдет  отклика,  Господь  посылает  Савла  "далеко,  к
язычникам"[26].
     Язычники... Многоликий мир народов, не ведающих Бога,  издавна  угрожал
Израилю, который от него отгораживался, пытался  его  игнорировать.  В  этом
окружении  ветхозаветная  Церковь  сознавала  себя  чем-то  вроде   ковчега,
обуреваемого  со  всех  сторон  волнами  потопа.  А  если  и  были   попытки
прозелитизма, то цель их заключалась в  принятии  отдельных  людей  на  борт
своего корабля, в превращении их в иудеев.
     Но вот теперь по воле Мессии границы Церкви  расширяются.  То,  к  чему
предназначен Савл,  уже  не  просто  "спасательная  операция",  ограниченная
отдельными душами. Перед ним глобальная задача: идти в самую гущу языческого
мира и просветить его, насколько возможно, светом Евангелия...
     Тем временем в синагогах эллинистов люди едва  верят  своим  ушам:  они
узнают, что человек, вдохновлявший поход против их заблудших  братьев,  стал
одним  из  назарян.  Их  возмущению  нет  предела:  они  считают,  что  Савл
заслуживает той же участи, что  и  Стефан.  Одним  словом,  в  любую  минуту
Тарсянин может ждать нападения. Братья решают, что ему нельзя  оставаться  в
Иерусалиме.  Они  провожают  его  в  более  безопасную  Кесарию  и  советуют
вернуться в Тарс.
     Впервые он вступает на борт корабля - уже христианином.





     Павел в Тарсе

     Приехав в родной город, Павел, по-видимому, сразу же рассказал семье  о
совершившемся в нем перевороте, но сочувствия не встретил. Во всяком  случае
мы больше ничего не  знаем  о  его  домашних[c].  Они,  вероятно,  перестали
помогать ему, но, к счастью, Савл мог сам прокормить  себя.  Среди  фарисеев
было принято зарабатывать на жизнь ручным трудом. В  мастерской  отца  Павел
научился делать палатки, которые хорошо  разбирались  поставщиками  армии  и
торговцами.
     Проповедь Павла в местных синагогах также имела мало успеха:  о  церкви
Тарса  он  нигде  не  упоминает.  По-видимому,  он  разделил  жребий  многих
пророков, отвергнутых в собственном отчестве. Но эти  годы,  проведенные  на
родине, не были для  будущего  апостола  бесплодными.  Собственно,  тогда  и
сложился тот Павел, которого мы знаем как учителя веры.
     С одном стороны, он, казалось бы, не изменился. Он не пережил обращения
в том смысле, как это бывает  с  людьми,  перешедшими  из  одной  религии  в
другую. Это по-прежнему был человек несгибаемой веры,  готовый  отдать  себя
Богу до конца. Став христианином, Павел не  считал  зазорным  называть  себя
фарисеем.  Воспитанник  Гамалиила  осмыслил  свой  путь  в  свете  отеческих
традиций.
     Что означало для него Евангелие Иисуса Христа?  Прежде  всего  -  новый
этап, или фазу, того же  единого  Откровения,  начало  которого  восходит  к
праотцу Аврааму. Но если раньше небесная воля открывалась только в Законе  и
в учении, переданном пророками и мудрецами, то ныне Сам Бог говорит с людьми
через Помазанника. Мессия, как и надеялись  многие  учителя,  принес  "новую
Тору", новый Закон[27]. Старое  прошло.  Миновал  "прежний  мир",  наступила
последняя мессианская эра.
     Однако, с другой стороны, откровение  Христово  дало  Павлу  неизмеримо
большее: живой опыт благодати, которая преображает  душу.  Она  открыла  ему
Христа как "спасающую Силу Божию".
     Быть может,  и  раньше  требовательная  совесть  Савла  заставляла  его
признать, что человек не в состоянии исполнить все, что предписывает  Закон.
Теперь же единение с Господом Иисусом снимало бремя вины, давало  внутренний
мир - ни с чем не сравнимый. Это доказывало, что в лице Мессии Бог принимает
грешников, "оправдывает" их, приобщает к Своему свету.
     Пребывание в Тарсе было для Савла временем новых встреч  со  Христом  и
новых пророческих озарений. "Знаю  я  о  человеке  во  Христе,  -  писал  он
позднее, - что он четырнадцать лет назад - с телом  ли,  или  вне  тела,  не
знаю, Бог знает - восхищен был до третьего неба. И знаю об этом человеке...,
что он был восхищен в рай и  слышал  неизреченные  слова,  которых  человеку
невозможно выразить"[28].
     Источником духовной силы Павла была жизнь во  Христе.  Именно  он,  "не
знавший Господа по плоти", постиг и раскрыл сущность  Евангелия,  как  никто
другой до него. В этом великий урок и упование Церкви.


     Глава четвертая




     Палестина - Сирия, 36-43 годы

     Св. Филипп и а п. Петр в Самарии

     Неожиданное  обращение  Павла,  отставка  Кайафы  и  приезд   в   Иудею
прокуратора Марцелла вернули жизнь Церкви в мирное русло.  Кроме  того,  над
всей страной нависла угроза, и внутренние религиозные  конфликты  отошли  на
задний   план.   Осенью   37   года   солдаты   провозгласили    императором
двадцатипятилетнего Гая Калигулу. Его любили за воинскую храбрость, но скоро
оказалось, что новый цезарь настоящее "чудовище",  как  стали  называть  его
сами римляне[1]. Психически больной человек, маньяк  и  садист,  он  всерьез
возомнил себя богом и потребовал, чтобы в честь него всюду строились  алтари
и храмы.
     В империи со времен Августа к этому уже привыкли, но евреи, разумеется,
воспротивились приказу и отправили в Рим  депутацию  во  главе  с  писателем
Филоном, надеясь добиться отмены распоряжения. Калигула  встретил  посланцев
издевательствами и велел, чтобы наместник Сирии  Петроний  поставил  царскую
статую в  самом  иерусалимском  Храме.  Если  потребуется,  ему  разрешалось
применить насилие. Иудея  закипела,  народ  готов  был  взяться  за  оружие.
Петроний оттягивал время, понимая, что если он выполнит волю Калигулы, войны
не миновать. Агриппа, внук Ирода  Великого,  живший  при  дворе  императора,
убеждал его не идти на крайние меры.  И  наконец,  все  вздохнули  свободно,
когда 24 января 41 года Гай был убит заговорщиками  и  на  престол  возведен
Клавдия.
     За это время, полное тревожных ожиданий, многие назаряне возвратились в
Иерусалим и жили там, не испытывая притеснений.  И  тогда-то  до  них  дошла
поразительная весть: эллинист  Филипп,  один  из  Семи,  впервые  крестил  в
Самарии людей неиудейского исповедания...
     Историки и биографы Савла Тарсянина часто склонны видеть в нем главного
инициатора обращения язычников, чуть ли не единственного, кто "вывел Церковь
на широкие просторы мира". На самом же деле он отнюдь не первый  вдохновился
мыслью о проповеди народам. Начало ей было положено эллинистами, покинувшими
Иерусалим после гибели Стефана. Шла их миссия концентрическими  кругами:  от
самарян к прозелитам и, наконец, к язычникам. Они  были  уверены,  что  надо
спешить, чтобы до нового явления Христа разнести повсюду весть о Нем.
     Филипп играл среди этих благовестников ведущую роль. Молодой деятельный
человек, он целиком посвятил себя  евангелизации,  смело  идя  к  намеченной
цели, готовый при любых обстоятельствах проповедовать о Христе.






     В наши дни каждый раз, когда наступает праздник ветхозаветной Пасхи, на
вершину горы Гаризим поднимается толпа людей, человек  триста-четыреста.  Их
узкие худощавые лица с крупными чертами настолько схожи, что кажется,  будто
они - дети одного отца. И не удивительно: веками  браки  у  них  заключались
только   внутри   своего   клана.   Это   самаряне   -    потомки    жителей
Североизраильского царства, некогда (в VIII столетии до н.э.) смешавшиеся  с
другими племенами.
     Торжественно  выносится  свиток  Торы,  звучат  заунывные   песнопения,
совершается древний ритуал заклания агнца, как это бывало еще во дни  Иисуса
Навина. Самаряне - своего рода "старообрядцы" Израиля. Они чтят лишь  Закон,
отвергая прочие "новшества". Пророки, мудрецы, иерусалимский  Храм  -  всего
этого для них не существует. Правда, в приход  Мессии  они  издавна  верили,
называя Его Тахебом, Возродителем[2].
     В глазах апостолов, как и всех иудеев, самаряне были  отщепенцами.  Вот
почему, начиная проповедь среди этих людей, св. Филипп пошел на смелый  шаг.
Но он уже успел проникнуться той  великой  широтой,  которую  несла  в  себе
Благая Весть. Дух ее, по слову Иисусову, был свободен, словно  ветер,  и  не
ограничивался одним народом и определенным местом (Ин 4,21-24).
     Узнав об обращениях среди самарян, Петр  и  Иоанн  Зеведеев  немедленно
отправляются в Самарию. Иерусалимский центр чувствовал свою  ответственность
за все происходящее в Церкви.
     Два-три дня - и апостолы на месте. Еще  не  пришло  время  тех  дальних
странствий, которые предпримет Павел  и  сотни  других  миссионеров.  Однако
духовную дистанцию, разделяющую Иерусалим и  Самарию,  преодолеть  непросто.
Уже много веков тянется распря между ними, а после  разрушения  самарийского
храма на Гаризиме вражда достигла последнего предела. Поэтому Петр  и  Иоанн
идут, охваченные  противоречивыми  чувствами.  С  одной  стороны,  в  памяти
учеников еще звучат слова Иисусовы: "В город самарянский не входите".  Но  с
другой - могли ли они забыть тот колодец, где Он Сам беседовал в  самарянкой
о "духе и истине", и радость жителей Сихаря, слушавших Его?  И  наконец,  не
Сам ли Воскресший  призывал  их  быть  Его  свидетелями  "во  всей  Иудее  и
Самарии"?..
     Отыскав Филиппа, апостолы убеждаются, что Бог благословил его  отважное
начинание. Ему удалось добиться быстрого успеха и сломать стену  отчуждения.
Быть может, помогло и то, что он не был коренным иерусалимлянином и  говорил
по-гречески. Язык этот самаряне понимали хорошо: со времен Помпея и Ирода их
столица подверглась сильной эллинизации и получила название Себастии.
     У многих самарян весть о том, что  Тахеб  уже  явился  в  мир,  вызвала
энтузиазм. "Была великая радость в том городе", - замечает св. Лука.  Филипп
учил, исцелял больных, крестил новообращенных. В их числе оказался  и  некто
Симон  Гиттонский,  который  слыл  пророком  и  заклинателем.  Эта  странная
личность пользовалась у самарян огромной популярностью.  То,  что  Симон  на
первых  порах  стал  неразлучен  с  Филиппом,  должно   быть,   еще   больше
способствовало евангельской проповеди.






     В истории фигура Симона как бы раздваивается.  В  Деяниях  он  выглядит
человеком простодушным и суеверным.  Однако  соотечественник  Гиттонца,  св.
Юстин (родившийся около 100 года), изображает его теософом-мистиком, автором
запутанной оккультной  доктрины.  Рассеянные  у  других  античных  писателей
сведения о Симоне крайне  противоречивы[3].  Одни  утверждали,  что  он  был
апологетом самарийского культа, другие - что  он  верил  в  некое  верховное
Начало,  в  сравнении  с  которым  библейским  Бог  -  Существо   низшее   и
несовершенное.
     Позднее  заклинатель  много  странствовал  и  вводил  в  свою   систему
различные элементы из модных тогда учений. В Александрии Симон  познакомился
с воинствующими антиеврейскими писаниями Апиона и приспособил его взгляды  к
своим. Так, он якобы утверждал, что "всякий верующий в Ветхий Завет подлежит
смерти"[4]. Однако в момент встречи с Филиппом он, видимо, находился  еще  в
полосе исканий и готов был примкнуть к новому движению.
     Иосиф Флавий сообщает о каком-то авантюристе, который еще  в  правление
Пилата едва не привел самарян к восстанию. Он собрал народ на  горе,  обещая
указать место, где Моисей  зарыл  священные  сосуды.  Кавалерия  прокуратора
разогнала толпу; часть зачинщиков казнили, а некоторые скрылись[5].  Не  был
ли этот лжемессия Симоном Гиттонским? Во всяком случае, источники единодушно
приписывают   ему   ненасытное   тщеславие.   Он   любил   выставлять   себя
сверхъестественным магом, заявляя, что в его лице явилось само Божество.  Не
исключено, что он мог слышать об Иисусе и желал Ему подражать...
     Исцеления,  которые  совершил  Филипп,  поразили  Симона,  жадного   до
всяческих чудес. Но еще большее впечатление произвел на него  апостол  Петр.
Самарянин увидел в рыбаке  могущественного  кудесника,  владеющего  главными
секретами секты. Когда Петр прибыл в Самарию  и  стал  собирать  на  молитву
новокрещенных, каждого, на кого апостол возлагал руки, осенял Дух Божий. Это
была как  бы  самарийская  Пятидесятница.  Люди  непостижимо  преображались,
ощущая на себе десницу Господню...
     Гиттонец вознамерился во что бы то  ни  стало  овладеть  этой,  по  его
мнению, магической властью. Он явился к Петру с  деньгами,  прося  посвятить
его в тайну низведения Духа. Апостола такое предложение  глубоко  оскорбило.
Значит, самарянин смотрел  на  благодать  Христову  как  на  волшебный  дар,
который может быть механически передан или куплен!..
     - Пусть твое серебро пропадет с тобой вместе, - вырвалось  у  Петра,  -
потому что ты задумал дар Божий приобрести за деньги!
     Симон был растерян, испуган и стал просить прощения. Однако вряд ли его
раскаяние было искренним. Когда он понял, что  не  сможет  занять  в  общине
место, на которое рассчитывал, он вышел из нее и основал собственную  секту.
Хотя ее впоследствии считали "христианской", она не имела  ничего  общего  с
Евангелием. Согласно преданиям, Симон многие годы противодействовал ап.Петру
и даже в Риме продолжал соперничать с ним.
     По имени Симона грех приобретения права на священный сан за деньги стал
называться симонией. Отцы Церкви  смотрели  на  Симона  Гиттонского  как  на
"родоначальника всех ересей". Действительно, его теософия - насколько  можно
судить о ней - открыла собой  длинный  ряд  попыток  подменить  христианство
пестрой смесью народного суеверия  и  гностического  оккультизма.  Люди  тех
дней, как и в  каждую  кризисную  эпоху,  тянулись  ко  всевозможным  тайным
учениям. Это позволило симонианам продержаться еще несколько столетий[6].
     Между тем Петр и Иоанн завершили  свою  миссию  среди  новокрещенных  и
вернулись в  Иерусалим.  По  дороге  они  уже  сами  обращались  со  словами
благовестия к жителям этой  области.  Их  посещение  Самарии  показало,  как
строго Церковь оберегает свое духовное единство[7]. С тех пор апостолы и  их
преемники будут внимательно следить за всем,  что  происходит  в  рассеянных
общинах, и сохранять с ними живую связь.





     Крещение первого иноплеменника

     Через двадцать лет после описываемых событий св.  Лука  познакомился  с
Филиппом в Кесарии. От него евангелист и узнал о дальнейшем ходе проповеди в
Палестине. В частности, Филипп рассказал  ему  об  одном  эпизоде,  которому
придавал огромное значение[8].
     Однажды, повинуясь велению свыше, он покинул Самарию;  Бог  указал  ему
дорогу  на  юг,  ведущую  из  Иерусалима  в  Газу.  Это   могло   показаться
бессмысленным: с тех пор как войска Александра разрушили Газу, город  и  его
окрестности  оставались  безлюдными.  Но  благовестник  знал,  что   Господь
призывает его туда не случайно.
     В  самом  деле,  на  старом  заброшенном  тракте  показалась   одинокая
колесница. Она явно принадлежала чужеземцу: в Иудее их давно не употребляли.
Филипп, не раздумывая, поравнялся с едущим и зашагал рядом. В коляске  сидел
темнокожий причудливо одетый человек и читал вслух развернутый  свиток.  Как
бывает при долгом монотонном путешествии, попутчики разговорились.  Приезжий
оказался евнухом, царедворцем "кандакии", эфиопской царицы Аксума[9]. На его
родине давно существовала иудейская  колония,  и  немало  эфиопов  привлекло
возвышенное единобожие Библии. К  их  числу  принадлежал  и  этот  вельможа,
который как раз возвращался из паломничества в  Иерусалим.  Минуя  Газу,  он
держал теперь путь вдоль моря в далекую черную Африку.
     Эта удивительная  беседа  представителей  столь  чуждых  культур  стала
возможной лишь благодаря двум факторам: еврейской диаспоре и распространению
эллинской цивилизации. Оба спутника знали греческий язык и имели общую веру.
Эфиопский  пилигрим  читал  перевод  Книги  Исайи.  Филипп  поинтересовался:
понимает  ли  тот  написанное?  Вельможа  ответил,  что  хотел  бы  получить
некоторые разъяснения. Он предложил  эллинисту  сесть  с  ним  в  коляску  и
показал строки гимна о страждущем Служителе Господнем:
     Как овца на заклание, Он был приведен;
     и как агнец перед стригущим его безгласен,
     так он не отверзает уст Своих.
     В уничижении Его было отказано Ему в правосудии,
     род Его кто изъяснит?
     Ибо жизнь Его изъемлется от земли[10].
     - О ком говорит пророк, - спросил царедворец, - о себе или о ком-нибудь
другом?
     Это  загадочное  пророчество  издавна  вызывало   споры   у   еврейских
толкователей. Большинство сходилось на том, что речь в книге идет  о  народе
Божием, которому нужно пройти через горнило  скорбей,  чтобы  принести  миру
спасение. Так думали потому, что именно у Исайи Израиль  многократно  назван
Служителем. И хотя в пророчествах Бог говорит о временном ослеплении  Своего
Слуги, его слепота и невзгоды есть лишь прелюдия к  торжеству,  когда  свет,
дарованный избраннику, распространится на все  народы[11].  При  этом  Книга
Исайи подчеркивает различие между эмпирическим народом и идеальным Израилем,
Отроком Господним. В Писаниях  Данииловых  этот  идеальный  Израиль  как  бы
сливается с Сыном Человеческим, Мессией[12].
     Сама мысль о Мессии-Страдальце  встречалась  в  иудейских  комментариях
очень редко[13]. Апостолы исходили  не  из  них,  а  из  собственного  опыта
встречи со Христом, из того, что возвестил им Воскресший, когда  "открыл  им
глаза" для понимания Слова Божия. В свете этого опыта ученики стали смотреть
на гимны Служителя как на библейский ключ  к  тайне  страстей  Иисусовых.  И
теперь Филипп впервые заговорил об этом с африканцем. Он объяснил  ему,  что
Избавитель, предсказанный пророками, пришел не в величии земной славы,  а  в
уничижении, что Его смерть и восстание есть  залог  вечной  жизни  для  всех
доверившихся Ему.
     Замечательно, что Филипп не столько предлагал чужеземцу новое  "учение"
или правила жизни, а, как  выражается  Лука,  "благовествовал  ему  Иисуса".
Слова его дышали силой убежденности, и спутник всем существом  своим  ощутил
ее. Увидев  при  дороге  водоем,  вырытый  пастухами-кочевниками,  он  прямо
спросил:
     - Вот вода, что препятствует мне креститься?..
     Филипп всегда склонен был действовать быстро и по наитию. Он  пренебрег
тем, что все наставление эфиопу свелось к дорожной беседе, что  тот,  строго
говоря, даже не был прозелитом. Настоящими прозелитами считались только  те,
кто полностью вошел в иудейскую общину, а евнухов в  нее  не  принимали[14].
Словом, он был готов перешагнуть через все правила.
     Остановили лошадей, и оба -  эллинист  и  африканец  -  приблизились  к
воде...
     Так  в  семью  учеников  Христовых  вступил  первый  представитель  тех
"народов", которым еще древний пророк обещал спасение.
     В  ранней  церкви  сохранилось  предание,  что  именно  этот   человек,
крещенный Филиппом, положил начало христианству на своей родине[15].
     Последующие годы Филипп  провел  в  городах  Израиля,  расположенных  у
берегов Средиземного моря, где продолжал проповедовать. В Кесарии  он  нашел
себе жену и надолго обосновался в этом эллинизированном городе. У него  было
четыре дочери, отмеченные пророческим даром. Вокруг Филиппа возникла  община
верных, которой суждено было иметь долгую и  славную  историю,  связанную  с
именами Оригена, Памфила, Евсевия.





     Центурион Корнелий

     Как мы  уже  говорили,  опыт  в  Самарии  установил  традицию  посещать
новообразованные церкви. Около 40-го года такая необходимость возникла и  по
отношению к палестинскому приморью. Апостол Петр, на  сей  раз  один,  снова
отправился в путь, "обходя всех"[16]. Мы не  знаем,  проповедовал  ли  он  в
долине Сарона, в Лидде и Яффе, где побывал; скорее всего  его  главная  цель
заключалась в заботе об устроении молодых общин. Для них  приход  Петра  был
дорог прежде всего тем, что  в  его  лице  люди  видели  свидетеля  жизни  и
Воскресения Мессии. Лука  говорит  о  двух  чудесах,  совершенных  Петром  в
приморье, слух о которых разнесся далеко по округе. Апостол как бы продолжал
дело Учителя.
     В Яффе он задержался дольше всего. Тамошняя церковь состояла в основном
из бедного люда, близкого душе апостола.  Он  выбрал  себе  жилье  у  одного
кожевника.
     Деяния подчеркивают, что  в  этой  "церкви  бедняков"  люди  отличались
особой  сердечностью  и  как  могли  помогали   друг   другу.   Единственным
состоятельным членом яффского братства была некая Тавифа, но и она  отдавала
все свои силы на служение людям. Она шила одежду для неимущих вдов.
     В "языческую" Кесарию ап. Петр  попал  при  необычных  обстоятельствах.
Правоверные евреи не любили этот город, где жил прокуратор  и  где  их  взор
оскорбляли статуи и имперские эмблемы. Быть может, и Петр не решился бы идти
туда, тем более, что церкви  там  еще  не  было  (Филипп  пришел  в  Кесарию
позднее). Но Бог судил иначе.
     Однажды знойным полднем апостол  поднялся  на  кровлю  дома  кожевника,
чтобы совершить положенную в это время молитву. Кончив, рыбак хотел сойти  в
горницу, где женщины готовили обед, но в это мгновение он словно  в  полусне
увидел, как перед ним опустился кусок ткани, привязанный за четыре угла. Там
были животные, запрещенные в  пищу  Законом.  "И  был  голос  ему,  -  пишет
св.Лука, - встань, Петр, заколи  и  ешь".  Это  могло  быть  испытанием  его
набожности, и апостол решительно отказался. Нечистая пища  не  коснется  его
уст! Вековые традиции, которые помогали ветхозаветной Церкви  отделяться  от
язычников, апостол впитал с молоком матери. Но таинственный голос  произнес:
"Что Бог очистил, ты не объявляй нечистым". Три  раза  повторялось  видение.
Петр недоумевал. Но скоро он убедился, что оно имело глубокий смысл[17].
     Апостол еще не вошел в дом, как к воротам приблизились неизвестные  ему
люди: римский солдат  и  с  ним  еще  двое.  Они  сказали,  что  посланы  от
кесарийского центуриона Корнелия. Их  господин  давно  и  искренне  верит  в
единого Бога и дружит с иудеями.  Он  принадлежит  к  "богобоязненным",  или
полупрозелитам, которые, не выполняя всех обрядов Закона, заменяли их делами
милосердия. И ныне Бог повелел ему встретиться с  неким  Петром,  живущим  в
Яффе у кожевника...
     Приглашать в дом язычников и бывать у них в гостях, даже если они верят
в Бога, значило  поступать  вопреки  принятым  обычаям.  И  Петр,  наверное,
заколебался бы, если бы не находился под впечатлением странного видения.  Не
говорило ли оно о том, что воля Божия позволяет нарушить старый порядок?
     Он радушно принял римлян, оставил их у себя,  а  наутро  последовал  за
ними в Кесарию. Чтобы подчеркнуть значительность встречи, он  взял  с  собой
нескольких еврейских братьев из Яффы.
     Шли вдоль морского побережья поспешно, не задерживаясь, пока перед ними
не открылась панорама порта с его  таможнями,  театрами  и  дворцами.  Рыбак
впервые оказался в таком городе.
     Между тем Корнелий уже ждал их,  собрав,  как  на  праздник,  родных  и
близких друзей. Это был командир  привилегированной  Италийской  когорты,  в
которой служили добровольцы из Италии (основную массу  гарнизона  составляли
сирийцы, греки и самаряне); но, забыв о гордости  офицера  и  римлянина,  он
встретил галилейского рыбака у порога и по-восточному склонился перед ним до
земли.
     - Встань, я сам тоже человек, - поднял его смущенный  Петр  и  вошел  в
дом.
     Увидев собравшихся, он сказал им:
     - Вы знаете, как незаконно для иудея сближаться  с  иноплеменником  или
приходить к нему, а мне Бог указал не называть ни одного  человека  скверным
или нечистым.
     Завязалась беседа. Корнелий рассказал о  бывшем  ему  видении.  Апостол
сразу понял, что попал в среду людей, проникнутых  глубокой  верой.  Он  был
поражен: старые представления отступали перед новой реальностью.
     - Поистине я убеждаюсь, - признался он, - что Бог нелицеприятен, но что
во всяком народе боящийся Его и делающий правду приятен Ему. Он послал сынам
Израилевым слово, благовествуя мир через  Иисуса  Христа;  Он  есть  Господь
всех.
     Присутствующие могли слышать о Человеке, Которого прокуратор казнил лет
десять назад, и вот теперь они узнают, что "Бог воздвиг Его", что Он  явился
избранным свидетелям, которые "ели и пили" с Воскресшим.
     - О Нем, - заключил Петр, - все  пророки  свидетельствуют,  что  каждый
верующий в Него получит отпущение грехов Именем Его.
     Римляне стали славить Бога и горячо молиться.  Их  состояние  было  так
знакомо Петру! Не так ли Дух Божий окрылил апостолов в день Пятидесятницы?..
     - Может ли кто отказать в воде крещения тем, кто принял  Духа  Святого,
как и мы? - воскликнул Петр...







     Апостол оставался в доме Корнелия несколько дней. Крестив центуриона  и
его близких, он беседовал с новообращенными как друг, ел  с  ними  за  одним
столом.  Хотя  формально  полупрозелит  входил   в   разряд   иноверцев   и,
следовательно, трапезу с ним делить было нельзя, для Петра центурион был уже
братом. Рыбак не знал, что в это самое время где-то далеко на юге  колесница
уносит на родину первого христианина-африканца...
     Если в Кесарии апостол забыл обо всех условностях, то когда он вернулся
в Иерусалим, о них ему тотчас напомнили. До старейшин уже дошло,  что  Симон
"входил к людям необрезанным и ел  с  ними".  На  Петра  посыпались  упреки.
Гордые своими древними  традициями,  иерусалимляне  продолжали  еще  жить  в
старом мире. Апостолу пришлось оправдываться, ссылаясь на видение и  на  то,
что Дух сошел на "язычников".
     "Услышав об этом, - пишет Лука, - они успокоились  и  прославили  Бога,
говоря: видно и язычникам дал Бог  покаяние  и  жизнь".  На  самом  же  деле
успокоились они ненадолго. Ведь они были уверены, что войти в Церковь  можно
только, став сначала иудеем  во  всех  отношениях.  Само  понятие  крещенный
язычник было для них нелепостью.
     Эта инерция консерватизма будет еще не раз возникать на  пути  движения
христианства, меняя свои облики и формы.





     Св. Варнава в Антиохии

     Итак, в Иерусалиме были уверены, что случай с  кесарийским  офицером  -
исключение. Но не прошло и года, как там вновь все были потрясены еще  более
странным известием. Его принесли  люди  из  столицы  Сирийской  провинции  -
Антиохии.
     Речь шла о некоторых эллинистах, которые добрались до Финикии и  Кипра.
Сначала они проповедовали  только  среди  евреев,  но  в  Антиохии  рискнули
обратиться со словами благовестия уже прямо к язычникам. Не к  прозелитам  и
даже не к богобоязненным, вроде Корнелия, а к людям, которые чтили  римских,
греческих и сирийских богов[18]. Этот дерзкий поступок не укладывался  ни  в
какие рамки...
     Мало того, что миссия внутри Израиля была далека от  завершения,  разве
можно приобщать к Церкви Нового Завета тех, кто даже  не  ведал  об  истинах
Завета Ветхого?
     По уже сложившемуся обычаю, в Антиохию было решено отправить  посланца.
Остановились на Иосифе Варнаве. Все знали его  мягкость  и  умение  быть  на
высоте в самых сложных ситуациях.  Именно  он  принял  Павла,  когда  другие
готовы были от него отвернуться. К тому же Варнава происходил с острова Кипр
и хорошо знал те края.
     Неутомимый ходок, Иосиф, вероятно, предпочел пеший путь через Дамаск  и
Хамат, который можно было пройти за  две  недели.  Когда  он  приближался  к
Антиохии, то едва ли догадывался, что идет в город, который  будут  называть
второй столицей христианства.







     Касаясь Рима или Иерусалима, мы говорим о городах,  которые  и  по  сей
день играют роль в мировых событиях. Антиохия же - вся в прошлом. Сейчас  на
ее месте ютится захолустный арабский поселок, но в дни  апостолов  это  была
"жемчужина Востока", резиденция римского наместника всей Сирии и  Палестины.
Прошло немногим более 300 лет, с тех пор как эллинистические монархи возвели
и укрепили город на реке Оронте, чтобы связать Средиземноморье с  Азией[19].
Императоры Рима продолжали застраивать и украшать Антиохию.
     Подходя к ней, Варнава мог видеть ровные ряды  зданий,  чередующиеся  с
зеленью общественных парков. Среди  кипарисов  и  миртовых  деревьев  белели
роскошные виллы знати.  Стены  города  примыкали  к  розоватым  скалам  горы
Сильпия, а с другой стороны - к широкому судоходному Оронту.
     Многоэтажные дома Антиохии отличались  тяжелой  и  помпезной  роскошью.
Нередко встречались арки и колонны, обложенные  листовым  золотом.  Мастера,
работавшие в этом третьем по величине (после  Рима  и  Александрии)  городе,
приноравливались к вкусам заказчиков.  Культура  здесь  была  поверхностной:
столица Сирии по сути дела не знала ни выдающихся ученых, ни  писателей,  ни
художников.
     Почти четверть миллиона  жителей  населяла  Антиохию.  На  рынках,  как
говорили, можно было познакомиться с обычаями всех  стран.  Кроме  сирийцев,
здесь имели свои кварталы греки,  римляне,  финикийцы.  Древний  эротический
культ Астарты с его шествиями и исступленными оргиями переплелся с привозным
- эллинским. Знаменитая роща Дафне, посвященная Аполлону,  привлекала  массу
путешественников со всего света.
     Антиохийская публика отличалась живым, свободным нравом. Ей  ничего  не
стоило  освистать  прославленного  актера  или  сбросить  на  землю   статую
императора. Но до серьезных восстаний дело  доходило  редко.  В  городе  шла
торговля,  устраивались  спортивные  состязания  и  спектакли,  изобретались
всевозможные увеселения. Праздники часто стирали грань между днем  и  ночью:
на улицах до утра не гасли фонари. Притоны заманивали  клиентов.  Кабачки  и
таверны, флейтисты и танцовщицы составляли неотъемлемую  часть  антиохийской
жизни. Недаром Ювенал сетовал, что Оронт, превратившийся в  "приток  Тибра",
даже Рим разлагает своими беспутными нравами.
     Таков был город, который позднее стал родиной св. Игнатия и  Златоуста,
отшельников и аскетов...
     В этом царстве суеты и разгула, смешения народов, языков  и  вер  евреи
составляли изолированный мир - как бы город в городе. Однако при всей  своей
замкнутости они не могли избежать частых контактов с язычниками.  По  словам
Иосифа  Флавия,  антиохийские  иудеи,  "привлекая  к  своей  вере  множество
эллинов, сделали их, до известной степени, частью своей общины"[20].
     Чтобы попасть в их квартал, посланцу Иерусалима пришлось  пройти  почти
шесть километров по  центральному  проспекту,  который  пересекал  Антиохию.
Вдоль него стояли статуи и тянулась крытая колоннада, защищавшая от  зноя  и
непогоды. Через час после того как Варнава миновал ворота, он был уже  среди
своих на Сингонской улице.
     Встретившись с братьями, Иосиф был изумлен. Он не только нашел  большое
число язычников, крестившихся прямо из "эллинства", но  и  увидел,  что  эти
люди горят духом ревности и веры. Все сомнения сразу же отпали.  Сама  жизнь
доказала правоту смелых эллинистов, не побоявшихся ввести в Церковь тех, кто
еще вчера чтил идолов...
     Возможно ли было отвергнуть этих людей,  ушедших  из  мира  суеверий  и
разнузданности ради чистой жизни во Христе?  Апостол,  пишет  Лука,  "увидев
благодать Божию, возрадовался и  увещал  всех  держаться  Господа  искренним
сердцем, потому что был муж добрый и полный даров Святого Духа и веры".
     Варнава остался в городе, послав  в  Иерусалим  сообщение,  что  община
Антиохии процветает. Как представителя церкви-матери его молчаливо приняли в
число наставников. Но подход к "эллинам" должен был быть иной, чем к иудеям,
воспитанным  на  Законе.  Одного  их  отвращения  к   прежней   жизни   было
недостаточно; нужно было полностью перестраивать нравственные и  религиозные
понятия неофитов, учить их, словно младенцев. А это порождало массу проблем.
     Кроме того, верующие из евреев продолжали жить  "по  Закону",  то  есть
регламентировать свой повседневный быт  указаниями  отеческой  религии.  Это
неизбежно отделяло их от новокрещенных из язычников.
     Словом, трудностям и недоумениям конца не  предвиделось.  Иосиф  понял,
что ему одному справиться с ними не под силу.
     И тогда он вспомнил о Тарсянине, которого когда-то принял и обласкал  в
Иерусалиме. Было известно, что тот удалился в родной город, но о нем не было
слышно  же  несколько  лет.  Рассчитывая  отыскать  Павла,  Варнава  в  один
прекрасный день покинул Антиохию и двинулся по северной дороге в Тарс.

     Глава пятая




     43-46 годы


     Варнава призывает Павла в Сирию

     Еще раньше, когда Иосиф Варнава жил на Кипре,  он,  вероятно,  бывал  в
Тарсе и даже мог знать семью Павла. Теперь, придя в этот город, левит  легко
нашел его и предложил отправиться с ним  в  Сирию.  Тарсянин,  должно  быть,
воспринял такое предложение как призыв свыше. Не имея успеха на  родине,  он
давно томился по иному поприщу. Поэтому он без  колебаний  дал  согласие,  и
вскоре Антиохийская церковь уже приветствовала своего нового члена.
     От  иерусалимлян  о   Савле   там   слышали   много   удивительного   и
противоречивого. Его прихода ждали с  волнением,  к  которому  примешивалось
любопытство. Однако при первом знакомстве Тарсянин едва  ли  мог  произвести
внушительное впечатление, особенно  рядом  с  Варнавой.  Иосиф  был  высоким
осанистым  человеком  со  спокойно-величавой  манерой  держаться;   язычники
находили  в  его  наружности  сходство  с  Зевсом;   малорослый   же   Савл,
экспансивный и  резкий,  выглядел  скорее  невзрачно  со  своими  сросшимися
бровями и крупным горбатым носом. К тому же, хотя ему было  немногим  больше
тридцати, он уже облысел, а в бороде мелькала  седина.  Только  серые  глаза
таили какую-то притягательную силу[1].
     Савл был приведен в Антиохию как бы в роли помощника Варнавы, но прошло
совсем немного времени, и он с молчаливого согласия всей церкви  оказался  в
числе ее руководителей. Видимо,  сыграли  роль  и  его  подготовка  (он  был
единственным богословом среди братьев), и необыкновенная личность Тарсянина.
Антиохийцы скоро поняли,  что  имеют  дело  с  настоящим  пророком  милостью
Божией. Само чудо его призвания, когда Воскресший властно повернул жизненный
путь Савла, вызывало в памяти сказания об Амосе и Исайе.
     По всему можно было  заметить,  что  Савлом  владела  одна-единственная
возвышенная мысль, захватившая  его  целиком.  Каждый  свой  шаг  он  словно
совершал в реальном присутствии Господа. Отрешенность от земного соединялась
в Савле с поразительным здравым реализмом. Духовидец  и  мистик,  парящий  в
сфере тайн и высоких умозрений, он,  однако,  был  мало  похож  на  хрупкого
мечтателя, каким его изобразил на своем  полотне  Эль  Греко.  Апостол  стал
первым из тех подвижников Церкви, которые умели, живя в Боге, твердо  стоять
на  земле.  Он  не  уклонялся  от  решения  важных   практических   проблем,
обнаруживая  недюжинный  организаторский  дар.  Под  обманчивой   невзрачной
внешностью крылась железная воля,  что  не  раз  проявлялось  в  критических
обстоятельствах. Павел умел сохранять  хладнокровие  -  стоял  ли  он  перед
толпой или судьями, находился ли в опасности. Так однажды, когда кораблю, на
котором плыл апостол, угрожала гибель, из всех людей на борту только он один
не потерял самообладания и тем всех спас.
     Жизнь без семьи, без дома могла бы иссушить его душу, сделать мрачным и
замкнутым. Но этого не случилось. Св. Павел был  не  лишен  юмора  и  подчас
неожиданной шуткой умел разрядить напряженную атмосферу; будучи  вспыльчивым
от природы, он научился сдерживать  себя,  проявляя  при  этом  удивительное
смирение и такт. Мы знаем немало людей, к которым апостол испытывал  чувство
глубокой привязанности и дружбы, и которые отвечали  ему  тем  же.  У  этого
нелегкого, как многие  гении,  человека,  с  годами  появились  преданные  и
самоотверженные ученики, "дети", как  он  порой  называл  их.  Но  насколько
велика была их любовь, настолько сильна была и  ненависть  его  противников.
Люди,  подобные  Тарсянину,   легко   оказываются   мишенью   для   нападок.
Показательно, что ни Варнава, ни другие миссионеры, а  именно  Павел  больше
всего страдал и от иудеев, и от язычников. Даже со стороны  единоверцев  он,
как мы увидим, нередко встречал непонимание и осуждение.
     Одаренностью, знанием Библии, размахом замыслов апостол стоял на голову
выше своего окружения, и из-за этого в каком-то смысле, наверно,  чувствовал
одиночество. Но одиночкой он никогда не был. Его  неизменно  видели  в  гуще
людей: общение было стихией Павла.
     Разумеется, он в чем-то  уступал  личным  ученикам  Спасителя,  которые
ходили с Ним по холмам и тропинкам Галилеи. То, что Павлу  было  известно  о
земной жизни  Мессии,  он  узнал  из  Предания,  сохраненного  Иерусалимской
церковью. Быть может, Павел и читал первые записи  речей  Иисусовых,  но  он
редко ссылался на них[2]. "Своим" Евангелием он называл тайну, открытую  ему
Самим Воскресшим. Поэтому не столько события жизни и учение Христа,  сколько
Его крест, победа над смертью и незримое пребывание в мире являлись стержнем
Павловой проповеди.
     Никогда он не забывал о том, как раньше "гнал Церковь Божию": он  часто
возвращался к событию у Дамаска, в котором познал спасающую  силу  Иисусову.
Но, повторяем, св. Павел едва ли согласился бы с мыслью, что перешел тогда в
"другую веру". Бог и Отец Иисуса Христа был для него тем же  Богом,  который
заключил Завет с праотцами Израиля и, следовательно, с его предками.
     В этот период жизни Савл еще не  называл  себя  апостолом,  как  привык
делать позднее. Его и других старейшин церкви в Антиохии именовали пророками
и учителями[3]. Все они, кроме Павла,  прибыли  в  Сирию  из  Иудеи.  Деяния
упоминают в их числе Симона Нигера (судя по прозвищу  -  вольноотпущенника),
Лукия из  землячества  киренцев  и  старца  Менахема,  выросшего  при  дворе
галилейского тетрарха  Антипы.  Одним  из  первых  основателей  общины  был,
вероятно, прозелит Николай, несколько  лет  назад  избранный  в  совет  Семи
иерусалимских служителей.
     Быть может, здесь же в Антиохии Павел впервые познакомился еще с  одним
крещенным прозелитом - Лукой. Этот скромный молодой грек, врач по профессии,
всегда предпочитал держаться  в  тени,  но  именно  он  впоследствии  станет
спутником апостола, его биографом и выдающимся богословом ранней Церкви[4].






     Как  и  у  всех  верующих  того  поколения,  чувство  близости   Христа
выражалось у Павла в надежде, что Иисус скоро вновь явится  миру  для  Своей
последней жатвы.
     Ожидая Дня  Господня,  Савл  и  другие  проповедники  Евангелия  хотели
привлечь как можно больше  душ  на  спасительный  путь.  Впоследствии  Павел
разработал даже нечто вроде  "стратегического  плана"  завоевания  мира  для
Христа.
     Тарсянин словно был создан для такой задачи, хотя пройденная им  школа,
казалось, мало способствовала диалогу с язычниками. Уверенность, что Христос
пришел ко всем народам, одолевала  преграды  традиций  и  воспитания.  Новый
антиохийский пророк сумел найти нужный подход к своей аудитории. Она не была
для него книгой за семью печатями: недаром он вырос в языческом Тарсе.
     Павел сознательно избегал таких чуждых  грекам  и  сирийцам  слов,  как
Царство Божие или Сын  Человеческий;  зато  часто  любил  говорить  о  тайне
спасения. Эти понятия находили живой отклик в  эллинизированной  Сирии,  где
процветали культы богов-избавителей. Но, разумеется, апостол вкладывал в эти
слова совершенно иной, евангельский смысл.
     Одно  время  среди  историков  Церкви   и   богословов   было   принято
подчеркивать родство  учения  Павла  с  языческими  религиями.  Их  ввели  в
заблуждение  поверхностные  аналогии  и   недооценка   устоев,   в   которых
сформировался св. Павел. Он  не  был  настолько  пропитан  эллинством,  как,
например, его современник Филон, который в те самые  годы  пытался  сочетать
Ветхий Завет с греческой философией; Павел меньше всего  может  быть  назван
"христианским Филоном". Его идеи, стиль мышления и способ  выражаться  редко
выходили за границы Библии и отеческого Предания. То, что  ему  открывалось,
он выражал в формах, принятых иудейским богословием. Но и  тут  он  проявлял
безусловную оригинальность. Корни "Евангелия Павла" находились в его душе  и
мистическом опыте.
     Неправы были те, кто  пытался  противопоставить  Иисуса  Христа  и  Его
апостола. Тарсянин вовсе не смотрел на себя как на основателя нового учения.
Средоточием  его  веры  был  Христос,  Сын  Божий.  Павел  проповедовал  Его
Евангелие, а себя считал только Его "рабом", служителем и благовестником.
     То, что апостол не пересказывал дословно нравственных  заветов  Иисуса,
отнюдь не отдаляло его от Благой Вести  Христовой.  Сам  Господь  говорил  о
Духе, Который будет в дальнейшем раскрывать  Его  Евангелие  верным.  Именно
этот Дух и действовал через Павла, подвигая его заботиться о  древе  Церкви,
возраставшей из зерна, посеянного Богочеловеком.






     Одной из важнейших задач, стоявших  перед  Антиохийской  общиной,  было
определение статуса крещеных язычников. Требовать ли от  них  усвоения  всей
совокупности  библейских  правил  жизни?  Обязывать  ли  принимать   сложный
конгломерат церковных  уставов  иудейства?  Св.  Павлу  было  известно,  что
некоторые учители иудаизма считают необязательным для  прозелитов  совершать
обрезание и блюсти все уставы Торы[5]. Возвещая о Христе язычникам,  апостол
полностью одобрил этот взгляд. И руководствовался он отнюдь не  тактическими
соображениями, как это склонны утверждать некоторые его  биографы.  Хотя,  в
отличие от  Востока  для  греко-римского  мира  обрезание  являлось  обрядом
чуждым, его нельзя было  считать  непреодолимым  препятствием.  Ведь  каждая
древняя религия имела  свои  табу  и  бесчисленные  ритуалы.  Требование  от
обратившихся в иную  веру  принимать  ее  обычаи  никого  не  удивляло.  Это
считалось в порядке вещей. В глазах язычников религия и священные  церемонии
составляли одно целое. Напомним, что народы, принявшие ислам, приняли вместе
с ним и "печать Авраамову", обрезание.
     Следует также заметить, то массы доверяли только тем религиям,  которые
имели древнее происхождение. Даже проповедник нового вынужден был  ссылаться
на авторитеты, освященные временем. Доктрина, не  имевшая  исконных  корней,
казалась  подозрительным,  чисто  человеческим  изобретением.   Такую   роль
"исторического фундамента" играл для крещенных язычников Ветхий Завет; одним
словом у них не было слишком веских причин отрицать  заповеданные  в  Библии
обряды.
     Позиция св. Павла в отношении Закона  определялась,  с  одной  стороны,
пророческой формулой "милосердие выше жертвы", а с другой - его взглядом  на
священную историю. Поскольку наступила  новая  мессианская  эра,  когда  Бог
"творит все новое", прежний Закон становится "ветхим"[6]. Христос заключил с
верными иной Завет, в свете  которого  все  древние  культовые  установления
меркнут, как звезды при  восходе  Солнца.  Для  тех,  в  ком  воцарился  Дух
Спасителя, магические священнодействия политеизма - мусор, и даже сакральные
символы Ветхого Завета, по большей части - пройденный этап.
     Эта решимость - пойти наперекор тысячелетним устоям  -  могла  родиться
только у человека, который был навсегда пленен Иисусом Христом...
     "Во Христе Иисусе, - скажет апостол несколько лет спустя,  -  не  имеет
никакой силы ни обрезание, ни необрезание, но вера,  любовью  действующая...
новая тварь"[7].







     Итак, этот фарисей, обладавший  смелостью  пророка,  рассуждавший,  как
книжник,  мысливший,  как  завоеватель  мира,  принял  активное  участие   в
начинании Варнавы и эллинистов, приобщая к Церкви множество  иноплеменников.
За  год-полтора  Антиохийская  община  распространилась  далеко  за  пределы
Сингонской улицы и еврейского квартала. Рано  или  поздно  это  должно  было
привлечь внимание римских  властей  города.  Разумеется,  их  мало  заботило
появление еще одного религиозного братства: такие общины в Риме запрещались,
но в провинциях на них смотрели  сквозь  пальцы.  Однако  возникла  проблема
юридического свойства.
     Со времен Юлия Цезаря по всей империи иудеям был дарован особый статус:
самоуправление, независимые суды и так далее.  Власти  не  знали,  нужно  ли
распространять  эти  права  на  секту,  хотя  и  руководимую   евреями,   но
насчитывающую уже немало сирийцев и греков. А  если  нет,  то  ее  следовало
как-то  обозначить.  В  результате  стали   употреблять   латинский   термин
христиане, образованный от греческого слова Христос[8].
     Примечательно, что сами верующие долгое время не прилагали к себе этого
названия. Новый Завет вкладывает  его  в  уста  иноверцев[9].  Последователи
Христа продолжали называть себя учениками, святыми или просто братьями. А  о
своем учении они говорили не как о "христианстве", а как о Благой Вести  или
Пути. Оно было для них не доктриной, а практическим жизненным путем, который
ведет их ко Дню Господню.
     Если в Иерусалиме назаряне еще не отделяли себя от иудейской  общины  и
приходили молиться в Храм, то у антиохийцев положение  изменилось.  Возникло
братство людей,  фактически  независимое  от  синагоги,  пестрое  по  своему
составу. Впрочем, члены его смотрели на "Израиль Божий", на  церковь  Иудеи,
как на свою прародительницу. Святой город, где жили Двенадцать,  естественно
признавался оплотом веры. Подобно иудеям  диаспоры,  антиохийские  христиане
поддерживали с Иерусалимом постоянные  контакты.  Связующим  звеном  служили
посланцы-апостолы и странствующие пророки.
     В начале 40-х годов несколько таких пророков прибыло в столицу Сирии, и
один из них, по имени Агав, возвестил наступление голода  по  всей  империи.
Церковь-мать и без того находилась  в  стесненных  обстоятельствах,  поэтому
было решено заранее собирать пожертвования для "братьев, живущих  в  Иудее".
Так была продолжена ветхозаветная практика организованной помощи бедным[10].
     Действительно, по берегам Средиземного моря  вскоре  прокатилась  волна
неурожаев. Император Клавдий едва мог обеспечить хлебом свою столицу[11]. Но
особенно  тяжким  положение  было  на  окраинах.  Бедствие   вот-вот   могло
распространиться и на Палестину.
     Однако, прежде чем там разразился  голод,  над  Иерусалимской  церковью
пронеслась другая буря.




     События в Иерусалиме

     В то самое время, когда Агав пришел к антиохийцам,  в  Иудее  сменилось
правительство. Желая успокоить страну,  возбужденную  безумствами  Калигулы,
Клавдий вместо прокуратора послал туда своего приближенного  Агриппу,  внука
Ирода Великого, и дал  ему  титул  царя.  Пятидесятилетний  Агриппа,  ловкий
интриган, сумевший в свое время уцелеть в роли наперсника  Калигулы,  понял,
что настал наконец-то его час. Молодость его прошла среди придворной римской
знати, но сейчас ему нужно было срочно  менять  образ  жизни.  Ему  хотелось
выглядеть настоящим иудейским монархом. Всеми средствами он силился доказать
Иерусалиму свое правоверие. С этой целью марионеточный царь  надумал  начать
расправы над инакомыслящими. А их в стране было немало.
     Из всех направлений назарянское было самым беззащитным. Поэтому царь  в
первую очередь обрушился именно на него. Это происходило в  третий  год  его
правления, весной 44 года. По доносу был  арестован  галилеянин  Иаков,  сын
Зеведея, и вскоре же обезглавлен. В чем заключался донос, неизвестно. Но  мы
знаем, что Иаков, как и его брат, был человеком пылкого характера (откуда  и
их прозвище "Сыны громовы"). Возможно, доносчик воспользовался  каким-нибудь
неосторожным словом в адрес властей. Так исполнилось  пророчество  Христово:
Иаков  первым  из  Двенадцати  "испил  чашу",  о  которой  много  лет  назад
предсказывал ему Учитель[12].
     Видя, что Синедрион, перед которым он всячески заискивал,  одобрил  эту
меру, царь на ней не остановился. Был отдан приказ взять под  стражу  Симона
бар-Иону, главу назарян. На сей раз  было  задумано  провести  показательный
процесс, однако его отложили на послепасхальные дни.
     Истинное правосудие  Агриппу  не  интересовало,  поэтому  из  казематов
Антониевой крепости путь Петра мог вести только на плаху.
     Вся  церковь  находилась  в  горестном   ожидании.   Верные   молились,
собравшись в доме Марии, родственницы Варнавы.
     Но потом случилось невероятное.  Таинственная  рука  вывела  Симона  из
крепости, и лишь оказавшись один на ночной улице, он понял, что это не  сон.
По спящему городу он добрался до дома Марии. Лука  описывает  его  появление
столь живо, что в словах евангелиста ясно слышится отзвук рассказа очевидца.
"И когда он постучал в ворота дома, подошла послушать к  двери  служанка  по
имени Рода и, узнав голос Петра, от радости не отворила ворот, но, вбежав  в
дом, объявила, что там стоит Петр. Они же ей сказали: ты не в своем уме,  но
она твердила, что это так. А они говорили: это Ангел  его.  Между  тем  Петр
продолжал стучаться. И они, отворив дверь, увидели его и поразились. Он  же,
сделав знак рукой, чтобы молчали, поведал  им,  как  Господь  вывел  его  из
тюрьмы, и сказал: сообщите об этом Иакову и братьям. И, выйдя, направился  в
другое место"[13].
     В этом рассказе обращают на себя внимание слова о "Иакове  и  братьях".
Очевидно уже тогда Брат Господень занял ведущее место среди назарян. Теперь,
когда Петр вынужден был покинуть Иерусалим,  руководство  общиной  легло  на
плечи Иакова, который стал фактически  ее  главой.  Скорее  всего  ап.  Петр
вместе с неразлучным Иоанном нашли убежище в своей родной Галилее.  С  этого
времени они будут появляться в Иерусалиме лишь как почетные гости.
     После загадочного исчезновения узника из крепости Агриппа, должно быть,
постарался найти и арестовать Иакова. Но осуществить это  намерение  ему  не
удалось. В Кесарии царь вел переговоры с финикийцами. Там во  время  пышного
праздника, устроенного в честь  императора,  Агриппа  внезапно  почувствовал
себя плохо и был вынесен из театра. Через  пять  дней  он  умер  в  страшных
мучениях. Не исключено, что он был  отравлен  одним  из  своих  царедворцев,
подкупленных послами Тира[14].
     Опасность, нависшая над Иерусалимской церковью, на время была отведена.
Но через два года в Иудее начался голод, которого все так страшились.  Узнав
об этом, антиохийцы направили туда Варнаву, чтобы он отвез  братьям  деньги,
собранные уже заранее. В Деяниях сказано, что Иосифа сопровождал и Павел, но
сам апостол не упоминает об этом. Возможно,  он  лишь  проводил  Варнаву  до
границы страны[15].
     Возвращаясь, Варнава взял с  собой  юношу  Иоанна  Марка,  сына  Марии,
который приходился ему двоюродным братом.


     Глава шестая




     Кипр - Галатия, 46-49 годы


     На Кипре

     Между тем вожди антиохийских  христиан  задумались  над  необходимостью
идти с проповедью в соседние земли. Опыт их  Церкви  показал  им,  что  есть
реальная возможность возвещать Евангелие не только иудеям, но и  эллинам,  и
тем, кого греки называли варварами. Нужно было  спешить.  Чем  больше  людей
войдет в Церковь до скорого пришествия Господа, тем вернее они исполнят  Его
повеление.
     Однажды, когда братья собрались для совершения  вечери  Господней,  Дух
Божий возвестил им через одного из пророков: "Отделите Мне Варнаву  и  Савла
на дело, к которому Я призвал их". Никто  не  сомневался,  в  чем  это  дело
заключается. Слово Христово должно "расти и распространяться". Был  объявлен
пост, и все горячо молились об успехе нового  начинания.  Во  время  молитвы
старейшины, по библейскому обычаю, возложили руки на избранных.  Теперь  они
считались посланцами Антиохийской церкви, ее апостолами.
     Но куда идти? С чего начать? Варнава предложил  отправиться  сперва  на
ближайший остров - Кипр. Это была его родина, и там миссионеры могли бы  без
труда отыскать себе пристанище. Взяв в качестве  помощника  Марка,  они,  не
откладывая, пустились в дорогу.
     До Селевкийского порта по реке ходили лодки и небольшие суда,  но  трое
путешественников предпочли живописную горную дорогу, которая тянулась  среди
рощ  и  источников.  Римляне  вымостили  ее  гладкими  плитами,  заботясь  о
караванах и продвижении своих войск.
     Не прошло и дня, как Варнава, Савл и Марк уже  спускались  к  Селевкии.
Там они не стали мешкать и пошли к пристани, где теснились мачты  купеческих
кораблей; сообщение между Селевкией и Кипром было постоянным.  Договорившись
с хозяином судна, миссионеры вечером поднялись на борт.
     Корабль, подняв паруса, выходит из бухты, беря курс на юго-запад. И вот
удаляются за кормой горы побережья, озаренные закатом. Так  положено  начало
долгим путешествиям "апостола народов". Едва ли,  глядя  в  широкую  морскую
даль, мог он предвидеть, что ждет его впереди, едва ли  мог  вообразить  все
свои странствия, во время которых  он  покроет  расстояние  во  много  тысяч
километров. И как? На утлых суденышках, на мулах, а чаще всего пешком, ночуя
под открытым небом  и  на  постоялых  дворах,  питаясь  горстью  маслин  или
лепешками, испытывая тысячу неудобств и опасностей.
     Впоследствии, оглядываясь назад, Павел будет вспоминать, как  часто  он
бывал на краю гибели.
     От иудеев пять раз я получал по сорока ударов без одного,
     трижды бит палками, раз - камнями,
     трижды терпел кораблекрушение, сутки провел в пучине;
     многократно был в путешествиях, в опасностях на реках,
     в опасностях от разбойников, в опасностях от соплеменников,
     в опасностях от язычников, в опасностях в городе,
     в опасностях в пустыне, в опасностях на море,
     в опасностях от лжебратий, в труде и изнурении, часто без сна,
     в голоде и жажде, часто в постах, на стуже и в наготе[1].
     Ничто не помешало бы ему мирно трудиться в Антиохии среди ревностных  и
любящих друзей. Но жребий был брошен. Вера в свое призвание, воля,  энергия,
невероятная выносливость помогли Павлу двадцать лет вести  такую  жизнь.  Он
выбрал ее по велению Божию и по велению собственного сердца.
     Поездка  на  Кипр  не  была  еще  сознательным  началом  миссии   среди
язычников. Окончательно план такой миссии созрел лишь в ходе  путешествия  и
оформился в 49 году после встречи с апостолами в Иерусалиме.




     На вторые  сутки  корабль  вошел  в  Саламинскую  гавань  Кипра.  Служа
перевалочным пунктом между Сирией и Западом, этот  покрытый  горными  лесами
остров последние сто лет принадлежал римлянам. С глубокой древности он являл
собой поистине вавилонское смешение цивилизаций и народов. Каждый приносил с
собой свои обычаи и культы. Кипр называли островом  Афродиты,  хотя  под  ее
именем чтилась великая богиня Азии Астарта. Были тут и многолюдные еврейские
колонии. В одной из них прежде жил Варнава; он сразу же ввел своих спутников
в круг иудеев-киприотов, и миссионеры стали посещать  саламинские  синагоги.
Там  они  рассказывали  о  великих  событиях,  совершившихся  в  Иерусалиме,
говорили о близком приходе Мессии,  и,  видимо,  их  слушали  с  доверием  и
интересом: первые семена Евангелия могли быть  здесь  брошены  еще  местными
эллинистами[2].
     Шли дни, и Павел стал торопить друзей. Его  неудержимо  влекло  дальше,
туда, где раскинулись чужие, неведомые земли. Его посещали сны и видения,  в
них он искал знаки, указывающие путь.
     Варнава не стал противиться. С какого-то момента инициатива явно  стала
переходить в руки Павла. Быть может, уже тогда Марку было не  по  душе,  что
его брат - пророк и учитель, которого так почитали в Иерусалиме, -  оказался
целиком под влиянием Тарсянина. Но как бы то ни было, оба левита согласились
с желанием Савла покинуть Кипр.
     Чтобы достигнуть  западного  порта,  путешественникам  пришлось  пешком
пересечь весь остров, пройдя почти  сто  километров.  К  морю  они  вышли  у
Ново-Пафоса, где находилась резиденция римского проконсула.
     Пока  миссионеры  ждали  попутного  корабля,  идущего  на   Запад,   их
неожиданно пригласили в дом самого правителя, Сергия Павла. Это был  человек
ученый, любознательный,  интересовавшийся  восточными  религиями[3].  В  его
окружении  находились  еврейские   заклинатели,   он   искренне   верил   их
прославленному   искусству[4].   Особым   покровительством   Сергия    Павла
пользовался некто Бар-Иешуа, по прозвищу Элима.
     Видимо,  проконсул  отнесся  и  к  проповедникам  христианства  как   к
посвященным в новый вид магии. Он захотел встретиться с Варнавой  и  Савлом,
чтобы узнать, в чем заключается их доктрина. Однако Бар-Иешуа  встревожился,
боясь, что его авторитет в глазах правителя будет подорван.  Когда  апостолы
пришли на прием к Сергию Павлу, заклинатель постарался всячески очернить  их
перед своим патроном. Савл не мог оставаться равнодушным:  впервые  в  жизни
ему пришлось говорить о вере перед знатным римлянином,  и  какой-то  знахарь
встал у него на пути! Пристально глядя на мага, апостол  буквально  приковал
его к месту грозными словами:
     - Вот рука Господня на тебе, и  ты  будешь  слеп,  не  видя  солнца  до
времени!
     И тут же все присутствующие увидели, как Бар-Иешуа стал в ужасе  шарить
вокруг себя руками...
     В  Деяниях  вскользь  сказано,  что  проконсул  "уверовал",  но   более
вероятно, что он лишь проявил благосклонность  к  проповедникам.  Во  всяком
случае Лука не говорит, что он принял крещение. Более  того,  миссионеры  не
стали дольше задерживаться на острове,  что  было  бы  естественно,  окажись
обращение Сергия Павла более серьезным.
     Ближайшей к Кипру страной была Малая Азия, ее южное  побережье.  Именно
туда отплыли апостолы и вскоре высадились недалеко от города Пергии.






     Кипр  еще  мог  казаться  продолжением   знакомых   библейских   земель
Сирии-Палестины, но теперь, сходя с корабля,  путники  попали  в  совершенно
иной мир. По пристани сновали люди в странных,  непривычных  взору  одеждах,
говорившие на непонятных языках.  Вокруг  простиралась  болотистая  равнина,
пропитанная малярийными испарениями, а вдали призрачными силуэтами  высились
горы. Апостолов ждали нелегкие переходы по  пустынным  дорогам,  где  каждый
встречный  мог  оказаться  грабителем:  в  здешних  лесах  бродили   грозные
исаврийские разбойники. Римская цивилизация лишь поверхностно коснулась этих
глухих краев, населенных полудикими воинственными племенами. Однако Савлу  и
Варнаве было известно, что кое-где в городах тут  есть  еврейские  общины  и
можно двигаться по стране, переходя от одной к другой.
     Римляне называли эту провинцию Галатией,  хотя  настоящие  галаты,  или
галлы, обитали севернее, в самом сердце полуострова[5].
     Миссионеры двинулись берегом вверх по течению реки  и  через  несколько
километров достигли Пергии,  большого  благоустроенного  города  с  форумом,
дворцами, театрами и акведуками. Сюда, кроме торговцев и римских колонистов,
часто приходили паломники, которых привлекал храм Артемиды. Эту богиню чтили
в Малой Азии с незапамятных времен.
     Иоанн Марк пришел в ужас от перспективы все больше  углубляться  в  это
царство лесов, гор, неведомых народов и языческих богов. Его охватила  тоска
по родине: захотелось вновь очутиться в Иерусалиме,  в  доме  матери,  среди
своих. Он наотрез отказался идти дальше. Тщетно Савл  и  брат  пытались  его
уговорить; Марк вернулся назад и сел на корабль, отходящий в Иудею[6].
     Варнава остался верен Тарсянину, и  теперь  уже  вдвоем  они  пошли  по
тракту, ведущему из Пергии прямо  на  север.  Вероятно  они  узнали,  что  в
Антиохии Писидийской живет много евреев. Но если диаспора служила путеводной
нитью для апостолов, то невольную услугу оказал им и Рим.
     Малая  Азия,  прародина  многих  арийских  племен,  всегда   отличалась
смешанным населением, пока ее не захватили турки. Хетты, киммерийцы,  галлы,
греки вели здесь войны, создавая и разрушая государства. Копыта боевых коней
топтали эти плоскогорья и долины задолго до того, как сюда вторглись персы и
фаланги Александра. Невозможно себе представить, как Варнава и  Павел  могли
бы выполнить свою миссию, если бы не Рим. Почти в те самые годы,  когда  они
начали свое  странствие,  Филон  с  восторгом  писал:  "Рим  положил  предел
бесконечной путанице  и  изменениям,  происходившим  от  бесконечной  борьбы
государств и держав, объединяя племена народов и силы князей".  Конечно,  не
все было так прекрасно, как казалось философу, но нельзя  не  признать,  что
единый римский закон и порядок  были  фактором,  неоценимым  для  миссии;  а
международный греческий язык позволял изъясняться между собой людям в  любой
точке империи.
     Впрочем, еще раз напомним,  что  благовестники  шли  по  ее  варварской
окраине; влияние центра доходило здесь лишь до  городов.  Главными  каналами
связи между ними были римские военные  трассы.  Именно  по  ним,  никуда  не
отклоняясь, шли Савл и Варнава.




     Основание Галатийских церквей

     Они шагают по широкой мощеной дороге: два человека в походных плащах, с
посохами в руках; один высокий,  статный,  другой  -  приземистый,  сутулый.
Шагают день,  второй,  третий.  Их  изредка  обгоняют  всадники  и  почтовые
повозки, встречаются торговые караваны  и  отряды  солдат.  Дорога  идет  по
плоскогорью, ее обступают пологие, поросшие лесом  холмы,  пересекают  реки,
через которые приходится перебираться на  лодках.  Луга  сменяются  скалами,
рощами и кустарниками. На третий день  слева  открывается  простор  большого
озера, за которым синеет далекая горная гряда.
     Сколько еще удивительных ландшафтов пройдет перед глазами Павла!  Но  в
его посланиях мы почти никогда не находим следов восхищения  природой.  Едва
ли это можно объяснить только его слабым зрением. Горожанин до мозга костей,
он, видимо, не обладал даром остро ощущать красоту  мира.  Жизнь  Павла  вся
была сосредоточена в глубинах духа. Образы и  сравнения  в  его  письмах  не
похожи на сельские образы Евангелия. Апостол  не  говорит  о  виноградниках,
нивах и цветах; когда он хочет пояснить  свою  мысль,  ему  приходят  на  ум
спортивные состязания в Тарсе, городские коллегии судей, страницы книг.
     Наверно во время долгих пеших переходов Павел был погружен  в  молитву,
размышления или беседовал с Варнавой. Путешествие сблизило  их  еще  теснее.
Павел мог делиться с другом своими думами и замыслами. Несомненно, уже тогда
перед ним стала обрисовываться его апостольская задача:  пронести  Евангелие
по всей "экумене", Римской державе. Не  просто  проповедовать,  а  насаждать
общины ожидающих пришествия Господа; не ходить туда, где Слово Божие  раньше
уже возвещалось другими, а успеть включить  в  круг  благовестия  как  можно
больше городов; полагать начало среди евреев, чтобы от них через  прозелитов
шло, как в Антиохии, распространение веры.
     Желая сохранить независимость, оба - и Павел, и Варнава - положили себе
за правило не брать денег от общин,  а  зарабатывать  на  хлеб  собственными
руками[7]. Прежде Варнава был богатым человеком, но все состояние  отдал  на
нужды  Иерусалимской  церкви.  Он  владел  каким-то  ремеслом,  а   Тарсянин
изготовлял палатки, которые мог продавать на базаре в любом городе.




     Около недели продолжали  апостолы  свой  путь,  пока  не  спустились  в
долину, утопающую в зелени рощ. У склонов  горы,  вокруг  языческого  храма,
лепились  дома.  Кое-где  были  видны  следы  присутствия   римлян:   мощный
водопровод, портики тяжелых административных зданий.
     Это была  Антиохия  Писидийская,  еще  при  Августе  получившая  статус
колонии. Отдохнув в гостинице  и  осмотревшись,  миссионеры  разузнали,  где
находится синагога, и в первую же субботу направились туда.
     Община, затерянная в языческой стране,  встретила  их  как  желанных  и
почетных гостей. В то время между очагами диаспоры поддерживалась постоянная
связь: курьеры, купцы, учители Закона приносили книги, новости, распоряжения
Синедриона, собирали церковные пожертвования. Любой из  таких  новоприбывших
имел право обратиться к собравшимся в синагоге со словом назидания. Это было
предложено и апостолам, тем более, что  Павел  отрекомендовался  как  ученик
знаменитого Гамалиила.
     Лучшей возможности нельзя было и представить. Поднявшись на возвышение,
Павел заговорил...
     Обычно такие речи строились как толкование на  прочитанный  отрывок  из
Слова Божия. Но св. Лука едва ли располагал точной записью того, что  сказал
апостол. В Деяниях он,  как  правило,  излагает  его  речи  своими  словами,
сохраняя лишь основной их смысл[8]. А в данном случае он  сводился  к  тому,
что Иисус Назарянин,  казненный  Пилатом  в  Иудее,  был  именно  Тем,  Кого
предвозвещали пророки, что Богом предначертано два прихода Мессии -  один  в
уничижении, другой - в славе. По роковому ослеплению Он не был узнан вождями
народа, но пророки предвидели и  Его  мученическую  смерть  и  то,  что  Бог
воздвигнет Его из гроба. В ожидании Его прихода как Судии люди  могут  через
веру в Него обрести "оправдание", то есть единение с Богом,  Который  именем
Мессии дарует им прощение грехов. Этого не в силах сделать  Закон:  он  лишь
указывает человеку на его несовершенство.
     Проповедь была  столь  новой,  столь  неожиданной  и  непривычной,  что
апостолов пригласили в следующую субботу  вновь  говорить  в  синагоге.  Они
вышли на улицу, окруженные толпой, которая проводила их до  гостиницы.  Люди
были явно взволнованы и  задавали  вопросы;  приход  гостей  из  Иудеи  стал
событием в их тихой провинциальной жизни.
     Синагогу  часто  посещали  "богобоязненные"  и  те  язычники,   которых
привлекала вера в единого Бога и нравственные правила евреев. Они  сразу  же
почувствовали, что слова проповедников открывают им новую перспективу.  Ведь
прежде им постоянно говорили, что если они хотят обрести спасение, то должны
превратиться в иудеев. А оказывается, Бог может принять каждого, кто уверует
во Христа.




     Сегодня нам нелегко представить, как жители древней Галатии  восприняли
и  поняли  Благую  Весть.  Мы  даже  не  знаем  точно,  к  какой  народности
принадлежали те "богобоязненные", которые пришли в синагогу  в  день  первой
проповеди св. Павла: это могли быть греческие и римские колонисты  или  люди
из туземных племен. В любом случае их собственная  религиозная  традиция  не
имела четких очертаний: в ней  причудливо  сплетались  многие  наслоения.  В
Малой Азии нередко появлялись бродячие мудрецы,  вроде  Аполлона  Тианского,
которые утверждали, что ими найден путь к Богу и спасению с помощью магии  и
тайных доктрин. В Римской империи боги и культы кочевали из страны в страну.
     Первый век нашей эры принято изображать как время религиозного упадка и
равнодушия, но на самом деле его отличал дух богоискания и  подлинной  жажды
истины. Бушевавшие столетиями войны утихли, жизнь входила  в  мирное  русло.
Имперские поборы уравновешивались тем благополучием, которое  несло  быстрое
развитие земледелия, путей сообщения, торговли и ремесел. Но человек жив  не
единым хлебом. Культ цезаря и старинные верования не способны  были  утолить
духовный голод. Поэтому слова новой проповеди нашли в Галатии  благоприятную
почву.
     Молва о Павле и Варнаве разнеслась по  всему  городку.  Уже  не  только
прозелиты, завсегдатаи синагоги, но и массы людей, никогда там не  бывавших,
заполнили в очередную субботу скамьи и двор молитвенного дома.
     Начальники общины с возрастающей  досадой  смотрели  на  это  скопление
иноверцев. Они считали  проповедь  гостей  своим  внутренним  делом.  Многие
поколения они привыкли ревниво охранять свою веру от  посторонних.  Сознание
причастности к древней культуре, заключенной в стенах  добровольного  гетто,
делало их похожими на традиционных  христиан  позднего  времени,  которые  с
недоверием  относятся  к  неофитам.  Лука  прямо  говорит,  что   эти   люди
"исполнились зависти". Их шокировало, что ученик Гамалиила почти  ставит  их
на одну доску с нечестивыми чужаками.
     Неизвестно, под каким  предлогом  они  в  конце  концов  воспротивились
проповеди  миссионеров:  быть  может,  просто  заявили,  что  больше   верят
церковным властям в Иерусалиме, чем незванным пришельцам,  что  разговоры  о
воскресении - обман. Все это было выражено в грубой и оскорбительной  форме,
"с хулой", что вполне понятно, если вспомнить, насколько напряженными  стали
в те годы отношения между иудейскими группировками.
     Павел и Варнава ощутили, как вокруг  них  выросла  стена  враждебности.
Продолжать бесплодный спор они не хотели и, уходя из  синагоги,  высказались
прямо: раз их не желают слушать, они идут к тем, кто их примет.
     С этого дня проповедники стали собирать народ в домах  у  прозелитов  и
язычников и вести с ними беседы. Тех, кто  уверовал,  они  крестили.  Однако
враги не собирались терпеть этого. С помощью влиятельных матрон,  близких  к
иудейской общине, они добились, чтобы власти выдворили пришельцев из города.
Формальный повод найти было нетрудно: римские законы запрещали вводить новые
культы[9].
     Итак,  вспыхнув  один  раз,  конфликт  уже  не  ослабевал,  сопровождая
апостола на протяжении всей его дальнейшей жизни.




     Две причины побудили путешественников отправиться дальше на  юго-восток
- в область Ликаонии: во-первых, в пограничном городе области, Иконии,  было
много евреев,  а  апостолы  не  отказались  от  своего  правила  -  начинать
проповедь с них; во-вторых, именно туда  вела  единственная  трасса  на  юге
Галатии, протянувшаяся вплоть до родины Павла, Тарса.
     Миновав плоскую выжженную солнцем равнину, замкнутую массивом потухшего
вулкана (ныне Карадаг), благовестники через несколько  дней  уже  входили  в
Иконию. Окруженная садами, она была похожа на оазис в пустыне.
     Там повторилось то же, что и в Антиохии Писидийской.  Сперва  беседа  в
синагоге, после которой "уверовало  великое  множество  как  иудеев,  так  и
эллинов", а затем новая волна  враждебности.  Вероятно,  посланные  вдогонку
апостолам люди сумели восстановить против них и еврейскую общину, и  римскую
администрацию. Впрочем сразу добиться изгнания проповедников  враги  на  сей
раз не смогли: слишком велико оказалось число обратившихся и  сочувствующих.
Поэтому Павел и Варнава задержались в Иконии на несколько недель.
     Им удалось сплотить первый кружок христиан,  ядро  будущей  церкви.  По
молитве миссионеров  больные  получали  исцеление.  Следуя  завету  Господа,
служители Его несли оздоровление не только духа, но  и  тела.  В  их  глазах
человеческие недуги были симптомом всеобщей греховности людей, подпавших под
власть демонических сил. Вот почему наряду с проповедью молитва над больными
была важной стороной евангелизации[10].
     Сам Павел редко крестил неофитов, предоставляя это Варнаве;  он  считал
своим главным делом "служение словом". Но это  не  значило,  что  он  считал
крещение  чем-то  второстепенным.  Хотя  оно  очень  рано  стало  называться
языческим  термином  таинство,  оно  в   корне   отличалось   от   мистерий,
процветавших в эллинистическом мире. Обряды мистерий  означали  причастность
человека к сокровенным силам умирающей и  воскресающей  природы.  Между  тем
евангельское крещение, как и его  прообраз  -  "крещение"  прозелитов,  было
вступлением в общину народа Божия, в общину,  где  действовал  Дух  Христов.
Входя в нее, новообращенный соединялся с Самим Господом.
     Таково было изначальное учение Церкви, которое воспринял ап. Павел. Это
явствует из  его  слов,  обращенных  к  римским  христианам,  среди  которых
проповедовали другие миссионеры: "Или вы не знаете,  что  все  мы,  кто  был
крещен во Христа Иисуса, в смерть Его были крещены?  Итак,  мы  были  с  Ним
погребены через крещение в смерть, чтобы,  как  был  воздвигнут  Христос  из
мертвых Славою Отца, так и мы ходили бы в обновленной жизни"[11]. Эти  слова
напоминают формулы мистерий, но речь в них идет совсем о другом: о жизни  во
Христе. Крестясь, человек становится на путь скорби и служения, по  которому
прошел Спаситель мира, чтобы вместе с Ним обрести радость Воскресения.




     Тем временем распри в Иконии вокруг проповеди христианства не  утихали.
Легенда утверждает, что апостолы в конце концов были приговорены к изгнанию:
на них подал жалобу один знатный  икониец,  невеста  которого  Текла  решила
последовать за Павлом[12]. Но, согласно Деяниям, Павел и Варнава сами  тайно
скрылись  из  города,  поскольку  узнали,  что  "у  язычников  и  иудеев   с
начальниками возникло стремление подвергнуть их насилию и побить камнями".
     Возвращаться назад  в  Антиохию  сейчас  было  невозможно.  Приходилось
двигаться  дальше  вглубь  горной  страны,  туда,  где  обитали   уже   одни
язычники...
     Не без тревоги приблизились миссионеры к Листре, небольшому ликаонскому
городку. Они с трудом  понимали  местный  язык.  Здесь  жили  горцы,  родичи
древних хеттов, царство которых пало уже много веков назад; но народ, хотя и
подвергшийся  эллинизации,  сохранил  много  черт  своего  прежнего  уклада.
Синагоги тут не было, соответственно - и прозелитов. Павел и Варнава впервые
столкнулись с подобной  ситуацией.  Они  тщетно  пытались  найти  контакт  с
ликаонцами, говоря, что принесли им весть о спасении, но у них было  слишком
мало общего с этими людьми, чтобы рассчитывать на  успех.  Однако  отступать
Павел не собирался.
     Перелом произошел  неожиданно,  при  обстоятельствах,  могущих  вызвать
улыбку, если бы они едва не стоили апостолу жизни.
     Среди слушавших св. Павла был больной человек с парализованными ногами.
Уловив в речах иудея слово "спасение", он ухватился  за  последнюю  надежду,
какая бывает у неизлечимых. Апостол заметил это и,  пристально  взглянув  на
листрянина, как делал  в  таких  случаях,  властно  приказал  ему  встать...
Громкие крики изумленной толпы сопровождали чудо: хромой неуверенно поднялся
на ноги. Все пришло в движение, ликаонцы стали о  чем-то  возбужденно  между
собой переговариваться, о чем - миссионеры не смогли разобрать.
     А вскоре к воротам города потянулась торжественная  процессия.  Впереди
шествовали жрецы в венках, они вели быков; алтарь Зевса, стоявший у входа  в
Листру,  поспешно  украшали  гирляндами,  раздавалось  нестройное  пение   и
возгласы. Только теперь миссионерам втолковали, что происходит: оказывается,
суеверный народ вообразил, что к ним явились сами боги, как,  по  рассказам,
это бывало в старину[13]. Величественного представительного Варнаву  приняли
за Зевса, а Павла, который говорил от лица обоих, за его посланца - Гермеса.
     Апостолы пришли в настоящее отчаяние. Разодрав одежды, как делают евреи
при горестном известии, они бросились в толпу, умоляя прекратить  кощунство.
"Что вы делаете! - кричали они по-гречески. - Мы люди, подобные вам!"  Смысл
этих слов наконец дошел до собравшихся.  Толпа  была  разочарована  и  полна
недоумения. Праздник сорвался. А людям так хотелось верить...
     Подобного оборота дел миссионеры никак не ожидали. Стало очевидно,  что
здесь пока рано говорить о Христе. В умах ликаонцев жил  еще  самый  обычный
политеизм, который лишь в более культурной среде стал вытесняться понятием о
некоей высшей единой Силе[14].  Пришлось  как-то  объяснять  людям,  что  им
возвещают "Бога  Живого,  Который  сотворил  небо  и  землю".  Это  была  не
проповедь христианства, а скорее нечто похожее  на  проповедь  монотеизма  -
необходимый этап, предваряющий Евангелие. Павел говорил, что до времени  Бог
"позволил всем народам ходить своими путями", но Он свидетельствует  о  Себе
теми дарами, которые поддерживают жизнь человека.
     Только  после  этого  можно  было  переходить  к  самой  Благой  Вести.
Трудности миссии в Листре  вознаградились  одним  замечательным  обращением.
Павел нашел там благочестивую еврейскую женщину Евнику, которая была замужем
за ликаонским греком. Вместе со своей матерью она  приняла  крещение.  Когда
апостол бывал у Евники,  его  беседы  внимательно  слушал  ее  сын  Тимофей,
мальчик лет пятнадцати. Мать с детства привила ему любовь к  Писанию,  хотя,
видимо, считаясь с отцом, не  подвергла  его  обрезанию.  Удивительные  речи
человека, пришедшего с родины материнских предков, заворожили подростка.  Он
сразу же всей душой привязался к Павлу. Пройдет  несколько  лет,  и  Тимофей
станет его "сыном", любимым учеником и надежным помощником.




     Едва только Павел и Варнава начали  осваиваться  в  языческом  городке,
деятельность их снова была прервана. Фанатики из Антиохии и Иконии без труда
догадались, где пролегает маршрут миссионеров, пошли по их  следам  и  скоро
объявились в Листре. Они больше не стали жаловаться властям, а  решили  сами
расправиться с Павлом. Им удалось подбить толпу  горожан,  которая  внезапно
окружила Тарсянина и забросала камнями. Павел упал  и  потерял  сознание,  а
убийцы, думая, что он мертв, вытащили его за  ворота  города  и  оставили  в
поле.
     Об этом сразу же узнали Варнава и  горстка  листрийских  неофитов.  Они
бросились искать тело, и когда нашли окровавленного  и  неподвижного  Павла,
стали оплакивать его смерть. Вероятно, среди них был и мальчик Тимофей. Но в
тот момент, когда они стояли, убитые горем, Павел подал  признаки  жизни.  С
помощью друзей он поднялся на ноги и под покровом темноты его отвели в дом.
     Раны оказались не очень опасными; поэтому на другое же утро Павел был в
состоянии покинуть город.  Вместе  с  Варнавой  они  отправились  дальше  на
юго-восток в соседний город Дервию.
     Апостола вдохновляла мысль, что он претерпел за  Христа  подобно  тому,
как двенадцать лет назад пострадал эллинист Стефан. Быть  может,  именно  те
шрамы, что остались от листрийского  избиения,  он  и  называл  впоследствии
ранами Христовыми, которые он носит на себе[15].
     В Дервии преследователи оставили его в покое,  видимо,  думая,  что  он
мертв. Там он основал еще одну общину, состоявшую, как и в Листре, почти  из
одних язычников.  Приобретя  в  городке  "достаточно  учеников",  миссионеры
должны были следовать дальше по  римскому  тракту;  в  Тарсе  они  могли  бы
отдохнуть, потом пешим путем добраться до Сирии и попасть в Антиохию.
     Но внезапно возникло новое препятствие. С апостолом  случился  припадок
тяжелой болезни, которая время  от  времени  к  нему  возвращалась.  Сам  он
считал, что этот недуг послан ему для смирения. "Дано мне было, - пишет  он,
- жало в плоть, ангел сатаны, заушать меня, чтобы я не превозносился. О  нем
я трижды просил Господа, чтобы отступил он от меня. И  сказал  мне  Господь:
"довольно для тебя благодати Моей: ибо сила Моя в немощи совершается"[16].
     Что это была за болезнь - уточнить невозможно.  Ясно  только,  что  она
повторялась хронически. Некоторые  биографы  считают,  что  "подобно  другим
великим  людям  истории,  например,  Цезарю  и  Наполеону,   Павел   страдал
приступами падучей болезни"[17]. Другие склоняются  к  мысли,  что  "жало  в
плоть" - это малярия, которой Павел заболел в болотистых низинах Памфилии.
     Как  бы  то  ни  было,  от  возвращения  восточным   путем   миссионеры
отказались. Вероятно, в этом сыграла роль не только болезнь  Павла.  Апостол
чутко прислушивался к внутреннему голосу: он  постоянно  ощущал  Христа  как
таинственного Спутника его благовестнических трудов. Вот и теперь что-то,  о
чем умалчивает Лука, заставило его решиться на рискованный шаг: невзирая  на
опасность, идти назад прежней дорогой, чтобы утвердить молодые общины.
     Пока же он был еще  слаб  после  болезни,  и  миссионеры  оставались  в
Дервии, где Павла  окружала  трогательная  забота  братьев.  "Вы  знаете,  -
вспоминал  он  потом  в  Послании  к  галатам,  -  что  я  в  немощи   плоти
благовествовал вам в первый раз; и искусительное для вас в плоти моей вы  не
оттолкнули с презрением и отвращением, но, как ангела  Божия  приняли  меня,
как Христа Иисуса... Если бы возможно было, вы вырвали бы глаза свои и  дали
мне"[18].  Отношение  к  нему  новообращенных  было  для   Павла   радостной
неожиданностью. В самом деле, ведь по его слову и молитве  больные  обретали
выздоровление, а сейчас он сам лежит на постели, беспомощный  и  жалкий.  Но
галаты сумели все понять и преодолеть невольное смущение.
     Когда апостол немного окреп, миссионеры тронулись в обратный путь опять
через Листру, Иконию и Антиохию Писидийскую. Надолго задерживаться в городах
они не могли - приходили и уходили, избегая посторонних глаз.  И  все  же  в
главном они преуспели: не только поддержали дух христиан,  но  поставили  им
старейшин, пресвитеров.
     Этот акт означал новый  этап  в  их  апостольстве.  С  него  начинается
история дальнейшего укоренения Церкви на языческой почве.
     Образцом для организации общин служили порядки, сложившиеся в иудейской
диаспоре. Члены церквей составляли тесные духовные семьи. По воскресным дням
или даже чаще они сходились в домах  на  общую  совместную  молитву,  читали
Писание,  совершали  после  братской  трапезы  "преломление  хлеба",  Вечерю
Господню. Апостолы завещали это как  волю  Самого  Иисуса.  Павел  напоминал
своей пастве: "Всякий раз, как вы едите этот хлеб и пьете  эту  чашу,  -  вы
смерть Господню возвещаете, пока Он не придет"[19].
     Пресвитер не был руководителем церкви, такое  руководство  понадобилось
лишь позднее; его главное служение заключалось в возглавлении  св.  Трапезы.
Это считалось  апостольским  даром  и  в  конечном  счете  даром  Христовым.
Пресвитеры с  самого  начала  не  были  выборными  лицами  -  их  поставляли
апостолы, подобно тому, как Сам Христос выделил для себя Двенадцать.
     Различные  служения  внутри  братства  определялись   способностями   и
харизмами.  Одни  становились  пророками,  другие  -  учителями,  третьи   -
благовестниками;  но  в  сущности  все  были  равноправны.  Такое  сочетание
братского  демократизма  и  апостольского  авторитета  обеспечивало  церквам
жизненность и прочность.
     Закрепление результатов первой миссии было событием огромной  важности,
которое  заставило  самого  св.  Павла  задуматься  о   многом.   Превратить
синагогальные общины диаспоры в христианские церкви он не смог, но зато были
созданы первые "эллинские" общины. А им принадлежало будущее.
     Из Писидии апостолы, пройдя к морю, достигли  порта  Атталии  и  оттуда
отплыли на  корабле  прямо  в  Сирию.  Так  кончилось  их  первое,  пробное,
путешествие.
     Вернулись они с триумфом победителей. Все благодарили Бога за  то,  что
Он  открыл  сердце  язычников  для  Евангелия.  Это  был  великий   праздник
Антиохийской церкви, и вместе с тем - торжество всего молодого христианства.


     Глава седьмая




     Сирия - Иудея - Малая Азия, 49 год


     Начало спора

     Радость, воцарившаяся  в  Антиохийской  церкви,  была,  однако,  вскоре
омрачена. На одном из молитвенных  собраний  появились  братья  из  Иудеи  и
привели всех в замешательство своими речами. Выступая как блюстители чистоты
правоверия, они заявили крещенным из язычников: "Если вы  не  обрежетесь  по
обычаю Моисея, вы не можете спастись". Другими словами,  каждый,  кто  хочет
стать полноценным христианином, должен прежде войти в лоно иудейства.
     Это не было голословным мнением или простым предрассудком: из  Писания,
казалось бы, ясно вытекало, что обряды ветхозаветной Церкви заповеданы свыше
и притом - "на вечные времена"[1]. Ведь и Сам  Господь  Иисус  выполнял  их,
уча, что каждая йота Закона  имеет  смысл,  что  приход  Его  не  упраздняет
Торы...
     Возражать против таких веских аргументов было трудно. Но поколебать св.
Павла они не могли. Миссионеру было ведомо нечто большее, чем буква  Закона.
Формальной  правоте  ортодоксов   он   смело   противопоставил   Откровение,
внутренняя  достоверность  которого  была  для  апостола   бесспорной.   Оно
говорило, что единение с Богом во Христе уже не  требует  как  обязательного
условия старых знаков причастности к народу Божию, тем более - для неевреев.
Древние уставы Господни отслужили свою службу; теперь Давший их  творит  все
новое. Разумеется, Павел не имел в виду замену одной сложной системы обрядов
- другой, вроде того, что возникло в  Средневековье;  Евангелие  открывалось
апостолу  как  вера,  проникнутая  духом  любви  и  свободы,  вера,  которая
нуждается лишь в немногих внешних символах. Закон Мессии не может повторять,
копировать отживший Закон: в противном случае он стал бы излишним.
     Павлу было необычайно  важно,  как  отнесется  к  его  словам  Варнава,
поскольку его друг принадлежал к числу самых уважаемых членов церкви-матери.
И Иосиф, видимо, не без колебаний, поддержал его. Как левит он знал, что  по
традиции  учитель-книжник  имеет  право  истолковывать  Писание   достаточно
свободно. А следовательно, и Савл, ученик Гамалиила, может  дополнять  Слово
Божие тем, что открыто ему самому[2]. Однако прочие  иерусалимцы  продолжали
настаивать на своем; дискуссия неизбежно  превращалась  в  распрю.  Верующие
были растеряны и обескуражены: с одной стороны, слово Иерусалима имело в  их
глазах высокий  авторитет,  а  с  другой  -  успехи  миссионеров  в  Галатии
доказывали,  что  Бог  благословил   их   начинания.   Ни   старейшины,   ни
новообращенные Антиохии не считали себя  способными  разобраться  в  сложном
богословском споре. Естественно, возникла мысль отправить в Иудею  посланцев
церкви, чтобы там они получили окончательное разъяснение.
     Всем, конечно, хотелось  включить  в  делегацию  Варнаву  и  Павла,  но
Тарсянин, видимо, не знал, стоит ли ему принимать участие в этом  щекотливом
деле.  Впоследствии  он  сам  подчеркивал,  что  дал  согласие  только   "по
откровению"[3]. В качестве представителя от  крещенных  "эллинов"  был  взят
некий Тит, ставший потом помощником апостола.
     Отправившись на юг, они по дороге посетили общины в Финикии и  Самарии,
основанные эллинистами  четырнадцать  лет  назад;  повсюду  их  встречали  с
почетом.
     Но что ждало посланцев в Иерусалиме? Едва ли они  надеялись  найти  там
такой же прием. А Павлу и Варнаве тем  более  нетрудно  было  догадаться,  с
каким отпором они столкнутся в столице Иудеи.




     Иерусалимская церковь. Св. Иаков Праведный

     За  годы,  истекшие  с  памятной  Пятидесятницы,  у  общины  Иерусалима
сложились собственные прочные традиции. Две волны преследований  не  сломили
ее; к тому  же  после  смерти  царя  Агриппы  I  положение  назарян  намного
улучшилось. Во главе фарисеев находился тогда  либеральный  учитель  Иоханан
бен Заккай. Он славился широкой терпимостью  и  считал,  что  даже  язычники
могут быть спасены своими добрыми делами. Иоханан  сторонился  экстремистов,
призывавших к войне с Римом; своей главной задачей он считал укрепление веры
и благочестия. Девизом его были слова: "Служи Всевышнему не из страха, а  из
любви"[4].  Влияние  Иоханана  отчасти  объясняет,  почему  многие   фарисеи
сблизились с назарянами, а некоторые приняли крещение.
     Этому также немало способствовал Иаков Брат Господень. С тех пор, как в
начале сороковых годов Петр и другие апостолы  покинули  Иерусалим,  престиж
назаретской  семьи  возрос  еще  больше.  Члены  ее,  особенно  Иаков,  были
настоящими образцами древнего отеческого благочестия. Его считали чуть ли не
тринадцатым апостолом, которому Христос открыл некие тайны наравне с Кифой и
сыновьями  Зеведеевыми.  Брата  Господня  называли  цадиком,  праведным,   и
облиамом,  что  значит  оплот  народа.  Уже  при  жизни  он  превратился   в
легендарную  фигуру.  Говорили,  что   этот   почтенный   старец   -   живое
олицетворение  Закона,  ради  которого  созданы  небо  и   земля.   Он   был
"назиритом", посвященным Богу от рождения: не  пил  вина,  не  стриг  волос,
воздерживался от мяса. Когда Иаков проходил по улицам,  его  приветствовали,
словно первосвященника; он якобы и одевался, как архиерей, в льняной эфод  и
имел право входить в Святое Святых. Последняя подробность  легенды  -  явный
вымысел, но сама по себе она интересна  как  показатель  отношения  к  главе
иерусалимских христиан[5].
     Св. Иаков не  разделял  взглядов  Стефана  на  храмовое  служение,  его
постоянно видели в Доме Господнем, где он денно и нощно  молился  за  народ.
Такого человека фарисеи не могли упрекнуть ни в чем. Он поистине  "превзошел
их в праведности". Его строгое соблюдение  Торы  было  в  глазах  ревнителей
серьезным аргументом в пользу учения назарян.




     Следуя примеру Иакова Праведного, евреи-христиане, сплотившиеся  вокруг
него, по-прежнему пунктуально выполняли  все  обряды,  по-прежнему  называли
дома своих молитвенных собраний синагогами, по-прежнему  хранили  субботу  и
ограничивались лишь дозволенной Законом пищей.  Как  и  в  первые  дни,  они
рассчитывали на скорое обращение всего народа, который из  грешного  Израиля
должен будет превратиться в "Израиль Божий".
     Огромным преимуществом церкви св.  Иакова  было  то,  что  она  хранила
подлинные предания о евангельских событиях.  В  этой  среде  хорошо  помнили
причти и изречения Иисусовы; именно отсюда впоследствии выйдут в мир  первые
записи, которые составят основу Евангелий.
     Дух Иерусалимской церкви запечатлелся и в  послании,  носящем  имя  св.
Иакова. Правда, оно написано на хорошем греческом языке и  поэтому  вряд  ли
принадлежит непосредственно самому Брату Господню. Но в Иудее, как мы знаем,
слова наставников запоминали наизусть. По-видимому, это послание, обращенное
к евреям-христианам стран рассеяния, есть посмертная запись поучений  Иакова
Праведного[6]. Они очень близки  к  Нагорной  проповеди  и  в  то  же  время
перекликаются  с  произведениями  ветхозаветной  мудрости.  Некоторые  места
послания напоминают книги пророков:
     Вы, богатые, плачьте и рыдайте о надвигающихся на вас бедствиях:
     Богатство ваше сгнило, и одежды изъедены молью;
     Золото и серебро ваше проржавели,
     и ржавчина их будет свидетельствовать против вас,
     и съест вашу плоть, как огонь...
     Вот удержанная вами плата работников, собравших  хлеб  с  полей  ваших,
вопиет,
     и крики жнецов дошли до слуха Господа Саваофа[7].
     Если богатство изображено в  послании  как  великий  соблазн  для  души
человека, то бедность превозносится. Иерусалимские христиане сознавали  себя
преемниками древних нестяжателей.
     Тем не менее приверженность к обрядовому благочестию невольно  отдаляла
церковь св. Иакова от духа Христовой свободы. Можно сказать,  что,  сохранив
бесценное евангельское богатство, иерусалимляне куда меньше проникли  в  его
сущность, чем апостол Павел. Они слишком дорожили культовой оболочкой  веры,
формой, в которой крылась опасность застоя.
     Легко  вообразить,  как  огорчило  этих  набожных  людей  известие   из
Антиохии. У них в сознании не укладывалось, что есть где-то целая община  их
собратьев по вере, которые пренебрегают Законом Божиим.  Кроме  христиан  из
фарисеев,  больше  всех,  вероятно,  негодовали  те,   что   называли   себя
эбионитами, бедняками. В то время они  еще  не  откололись  от  новозаветной
Церкви и выражали в ней тенденцию крайнего  законничества.  Эбиониты  хотели
удержать  порядки  первоначальных  дней  общины:  отказывались  от   частной
собственности, жили на подаяние.
     Ядро эбионитов  образовалось,  видимо,  из  обращенных  в  христианство
ессеев, которые  принесли  с  собой  склонность  к  суровому  аскетизму.  По
некоторым сообщениям, эбиониты, как и ессеи, отвергали храмовые  жертвы.  Но
это диктовалось отнюдь не желанием сократить число  священных  церемоний,  а
просто Храм казался  им  оскверненным  из-за  грехов  клира.  Сами  эбиониты
ставили обряды высоко и к прежним - добавляли новые, в частности, ежедневные
омовения[8]. Естественно, что антиохийцы, отказавшиеся  от  обрезания,  были
для ревнителей Закона вольнодумцами и вероотступниками.
     Обо всем этом  вероятно  думал  с  тревогой  Павел,  когда  за  холмами
показались стены Иерусалима.


     "Апостольский собор"

     Прибыв  в  город,  посланцы  решили  сначала  повидаться   с   наиболее
влиятельными братьями, с теми, кого почитали "столпами" Церкви. К их счастью
в Иерусалим как раз приехали Петр и Иоанн Зеведеев.
     Итак, Павел второй раз  встретился  с  Кифой,  но  теперь  уже  не  как
вчерашний враг и новичок, а как проповедник и пастырь, немало  потрудившийся
для дела Божия. В  беседе  также  приняли  участие  апостол  Иоанн  и  Иаков
Праведный.
     Тарсянин  рассказал  им  о  чудесных  явлениях  благодати  в  Сирии   и
Галатийской провинции,  о  том,  как  они  с  Варнавой  открыли  дверь  веры
иноплеменникам, под конец же, употребив свое любимое  спортивное  выражение,
спросил, не бежал ли он впустую?
     Отчет его произвел сильное впечатление. Однако  этой  частной  беседой,
которую Павел считал решающей, ограничиться не удалось.
     Поборники традиции не желали соглашаться с  тем,  что  считали  вредным
новшеством. Кто хочет войти в Церковь Нового Завета,  твердили  они,  обязан
сначала  принять  знак  Завета  первого  -  Моисеева.  Они,   в   частности,
потребовали обрезания и от Тита.
     Павел сопротивлялся всеми силами. В Послании к галатам апостол  позднее
писал, что они с Варнавой "не уступили и не  подчинились  ни  на  час"  этим
"вкравшимся лжебратьям", как он с горечью называл своих  бывших  сотоварищей
по фарисейству. "Они проникли выследить нашу свободу, - писал он, -  которую
мы имеем во Христе Иисусе"[9]. Всегда готовый  идти  навстречу  в  том,  что
считал второстепенным, Павел в данном случае проявил непреклонность.
     Чтобы дело не зашло в тупик, пришлось  созвать  общий  совет  старейшин
Иерусалимской  церкви  во  главе  с  тремя   "столпами".   Вероятно,   число
собравшихся было невелико, так что они могли разместиться в одном доме.  Это
совещание и вошло в историю под названием "Апостольского собора".
     Начался он острой полемикой. Лука упоминает о ней вскользь, говоря лишь
о "многих прениях", но мы уже знаем, какие доводы могли приводить  оппоненты
антиохийцев, и опровергнуть их было непросто: за ними стояла буква Библии  и
ссылка на Самого  Христа.  Правоверные,  возможно,  указывали  и  на  пример
месопотамского царя из Адиабены, мать которого недавно  посетила  Иерусалим:
уверовав в единого  Бога,  он  принял  и  обрезание,  несмотря  на  то,  что
либеральные иудеи его отговаривали. Разве  не  будет  этот  человек  служить
живым укором для язычников, принявших христианство?..




     Нас не должно удивлять, что первый серьезный кризис в Церкви  возник  в
связи с обрядами. Людям легче отказаться от своих убеждений, чем от обычаев:
это коренится в законах психологии. Хотя обычай есть то русло,  по  которому
чаще всего текут реки  духовной  жизни,  но  проще  сохранять  ритуалы,  чем
верность духу. Так, например, русские старообрядцы предпочли идти на  костры
и в застенки, лишь бы  удержать  двуперстие  и  семь  просфор.  А  в  памяти
Израиля, в том числе и его христиан, еще свежи были воспоминания о мучениках
маккавейской эпохи, которые погибли за Закон.
     На расстояние многих столетий  порой  кажется,  что  спор,  разделивший
Церковь, мог бы быть предотвращен, если бы  Христос  точно  определил  место
Закона в Своем учении. Но вспомнив, что Он проповедовал исключительно  среди
иудеев, для которых вся Тора была аксиомой, мы  поймем,  почему  Он  не  мог
высказаться до конца. Сначала Господь говорил о том, что пришел "восполнить"
Закон, затем определил новое отношение к мести и клятве,  запретной  пище  и
разводу и, наконец, указал на две главные  заповеди  в  Торе.  Все  это  уже
содержало предпосылку для пересмотра Моисеева Закона.
     Закон был дан Богом, и только Бог может изменять и тем  более  отменять
его. Но в таком случае именно Мессия, Сын Небесного Отца, имеет  эту  власть
("А Я говорю вам..."). Само же дело дальнейшего  конкретного  переосмысления
Ветхого Завета в свете Нового Христос предоставил ученикам,  которым  обещал
содействие Святого Духа.
     На иерусалимском собрании 49 года со всей очевидностью  и  была  явлена
эта небесная помощь.
     Произошло  почти  чудо,  когда   слово   взял   Симон   бар-Иона,   чья
приверженность традиции  ни  у  кого  не  вызывала  сомнений[10].  Наверняка
ожидали, что первый среди апостолов примет  сторону  ортодоксов,  но  вместо
этого Петр высказался в пользу свободной практики антиохийцев. Он  напомнил,
как крестил в Кесарии необрезанных и Дух Божий почил на них  в  его,  Петра,
присутствии. Это доказывало, что воля Господня - принимать  в  Церковь  даже
тех, кто не соблюдает иудейских обрядов. Согласие с Кифой выразил и  апостол
Иоанн.
     Вслед за ними Павел повторил - уже для всех собравшихся - свой  рассказ
о миссии, и старейшины невольно умолкли, слушая его...




     Среди  историков  бытует  мнение,  что  на  этом  собор  и  завершился.
Полагают, что Лука  присоединил  к  его  описанию  отчет  о  другой  встрече
старейшин  в  Иерусалиме[11].  Но  эта   гипотеза   сомнительна,   поскольку
игнорирует одну важную практическую проблему, которая несомненно должна была
быть поднята: если иноплеменников можно крестить, не требуя от них обрезания
и подзаконной жизни, то как в этом случае  они  смогут  общаться  со  своими
собратьями-евреями? Ведь каноны, которые регламентировали каждый шаг  иудея,
были даны именно для того,  чтобы  обособить  верных  от  окружающего  мира.
Например, употреблять мясо, не выпустив из него кровь, было для иудеев столь
же нечестиво, как  для  христиан  последующих  поколений  есть  скоромное  в
Великую Пятницу.
     В конце концов св. Иаков  предложил  компромиссный  вариант:  еврейские
христиане останутся при отеческих устоях, а  прочих  ограничат  минимальными
правилами.
     - Полагаю, - сказал, поднявшись, Иаков, - не затруднять обращающихся  к
Богу из язычников, но написать им,  чтобы  воздерживались  от  оскверненного
идолами, от блуда, от удавленины и от крови.
     Это был в сущности вполне традиционный  выход  из  положения.  Подобные
упрощенные заповеди назывались Ноевыми, и издавна считалось,  что,  соблюдая
их, уверовавший иноплеменник может быть спасен[12].
     Таким образом, Брат Господень, а  с  ним  весь  собор  положили  начало
первой национальной церкви, в данном случае - израильской. Этот шаг заключал
в себе как большие перспективы, так и немалый риск.  Плодотворным  было  то,
что Церковь в принципе оказалась готовой учитывать религиозные и  культурные
особенности просвещаемых ею народов; но одновременно здесь крылась и  угроза
самозамыкания общин. Правда, пока существовала империя, эта  опасность  была
невелика: в пределах державы  все  народы  сплачивала  единая  греко-римская
культура. Однако позднее угроза возросла.  Большинство  церковных  расколов,
порой принимавших обличие ересей, выражало центробежные тенденции  поместных
церквей.
     Вероятно,  апостолы  предчувствовали  такую  возможность  разделений  и
предложили узаконить обычай, который бы стал  залогом  церковного  единства.
"Узнав о благодати, данной мне, - вспоминал потом ап. Павел, - Иаков и  Кифа
и Иоанн, которые были почитаемы столпами, подали мне и Варнаве руку общения,
чтобы нам идти к язычникам, а им - к обрезанным; только,  чтобы  мы  помнили
бедных: это  именно  я  и  постарался  исполнить"[13].  Попечение  о  нуждах
церкви-матери, особенно о ее членах, избравших  добровольную  нищету,  стало
тем актом, который закреплял связь между ней и новыми общинами.
     Было составлено послание, которое Павлу и Варнаве  поручили  отвезти  в
Антиохию. Деяния приводят его полностью.
     "Апостолы и пресвитеры братья  -  находящимся  в  Антиохии  и  Сирии  и
Киликии братьям  из  язычников  -  радоваться.  Так  как  мы  услышали,  что
некоторые из наших смутили вас своими  словами  и  растревожили  ваши  души,
говоря, что должно обрезываться и соблюдать закон, чего мы им не поручали, -
угодно было нам с общего согласия, избрав  мужей,  послать  вам  (письмо)  с
возлюбленными нашими Варнавой и  Павлом,  людьми,  предавшими  души  за  имя
Господа нашего Иисуса Христа. Итак мы послали Иуду и Силу,  которые  объявят
вам то же самое на словах. Ибо угодно было Духу Святому и нам  не  возлагать
на вас никакого лишнего бремени, кроме этого необходимого: воздерживаться от
идоложертвенного, и крови, и удавленины, и блуда. Храня себя  от  этого,  вы
поступите хорошо. Будьте здоровы"[14].
     Иуда и Сила, носивший второе имя Сильван, были пророками  Иерусалимской
церкви. Их приезд в Антиохию должен был подтвердить соборное решение, а если
нужно - разъяснить его.
     Обязанности христиан-евреев в послании не уточнялись; они  и  без  того
был ясны, ибо, как  сказал  Иаков,  "Моисей,  читаемый  в  синагогах  каждую
субботу  от  древних  поколений,   имеет   своих   проповедников   во   всех
городах"[15].




     Остается при этом загадкой: почему св. Павел нигде прямо  не  ссылается
на послание, которое он сам же должен был отвезти в Антиохию? Не расценил ли
он его, как слишком большую уступку ортодоксам?
     Чтобы найти ответ на  этот  вопрос,  коснемся  смысла  самих  запретов,
перечисленных в послании.
     Идоложертвенной называли ту пищу, которая была частью культовой трапезы
в честь богов. Жертва  издревле  понималась  как  знак  единения  с  высшими
силами. Так понимали ее в Ветхом Завете, так понимал ее и апостол. "Смотрите
на Израиля по плоти, - писал он христианам-эллинам, - те,  которые  едят  от
жертвенника, не общники ли они жертвенника? Что я имею в виду?  То  ли,  что
идоложертвенное есть ничто или что идол - ничто? Нет, но, что они приносимое
ими в жертву приносят демонам, а не Богу. Но я не хочу, чтобы вы становились
общниками  демонов"[16].  Следовательно,  св.  Павел  признавал   законность
первого  требования  собора;  он  потом  лишь  предостерегал   от   ненужной
щепетильности христиан, которые  даже  на  рынке  старались  узнать:  не  от
языческого ли алтаря покупаемое мясо.
     О запрете на кровь и удавленину апостол не писал, но  этот  обычай  был
очень древним; кровь означала жизнь, а  жизнь  принадлежит  только  Богу.  В
общинах Павла правило не употреблять кровь, вероятно, соблюдалось. Во всяком
случае оно удерживалось в церквах вплоть до III века[17]. Его отмирание было
связано с тем, что  древневосточный  взгляд  на  кровь  как  носитель  жизни
постепенно исчез.
     И наконец, блудом в соборном послании  очевидно  называется  не  просто
нарушение  седьмой  заповеди,  но  и  всевозможные  грехи   плоти,   включая
кровосмешение,  столь  распространенное  в  античном  мире.   Против   такой
нравственной строгости апостол не мог возражать. Он  сам  был  непримирим  к
распущенности и нарушению чистоты.
     Итак, Ноевы заповеди были  для  Павла  вполне  приемлемыми.  Что  же  в
установке собора  могло  его  смущать?  Очевидно  сам  принцип  национальных
церквей. Кроме того, апостол  уже  тогда  едва  ли  разделял  взгляд  Иакова
Праведного на обрезание и Закон. Он смотрел на ритуальные  традиции  как  на
отжившие - даже для евреев. В крайнем случае он мог допускать их,  но  и  то
лишь как дань национальному прошлому, не более[18].
     В иерусалимской встрече лично для самого Павла важнее  всего  оказалось
то, что "столпы" открыто и перед всеми признали  его  право  благовествовать
народам. "Подать руку общения" - означало в древности заключить договор; тем
самым статус Тарсянина и Варнавы был утвержден и одобрен, роли распределены.
Иаков  оставался  главой  иерусалимских  христиан,  Кифа  и   сын   Зеведеев
продолжали свою проповедь среди иудеев,  а  Павел  с  Варнавой  направлялись
обращать язычников.


     "Апостол народов"

     В Сирию посланцы вернулись с чувством  глубокого  облегчения.  То,  что
ортодоксы вынуждены были отступить,  было  настоящей  большой  победой.  Она
стала поворотным пунктом в истории молодого христианства:  Господь  указывал
ему новые пути, о которых иные не подозревали, а иные их даже страшились.
     Пророки еврейской  общины  Иуда  Варсава  и  Сильван  подкрепили  своим
авторитетом изложенное в послании и напомнили о помощи бедным. Они  молились
и проповедовали среди антиохийцев, а затем  отбыли  на  родину.  Можно  было
надеяться, что все споры утихнут.
     Вскоре Сильван вторично посетил Антиохию: по-видимому, он  почувствовал
большое расположение к Павлу[19]. Пророк пришел вместе с  апостолом  Петром,
начинавшим новый обход  иудейских  общин.  Братская  атмосфера  Антиохийской
церкви  покорила  Кифу.  Рыбак  вошел  в  ее  жизнь  со   свойственной   ему
открытостью, а когда верные собирались для трапезы и  Вечери  Господней,  он
садился с ними за  стол,  не  спрашивая,  кто  еврей,  а  кто  грек.  Однако
неожиданно мир снова был нарушен.
     Ортодоксы в Иерусалиме настояли на том, чтобы Иаков  послал  нескольких
людей проверить, насколько строго проводится принцип двух церквей. Каково же
было их смущение, когда они увидели, что сам Петр ест "нечистую" пищу вместе
со всеми, забыв о долге правоверного иудея. Их косые взгляды и ропот в  свою
очередь смутили апостола. Опасаясь дальнейшего соблазна, он вообще  перестал
приходить на общие трапезы. Такую же тактику избрал и Варнава.
     Павел был возмущен:  нельзя  допустить,  чтобы  обветшалые  перегородки
разделяли тех, кто един во Христе. За Его Трапезой все различия должны  быть
забыты! Тарсянин и не пытался совместить это убеждение с установками  собор,
ведь он надеялся, что Господь скоро вновь явится  в  мир  и  все  недоумения
отпадут сами собой. Но он боялся, что  до  тех  пор  поступок  ап.  Петра  и
Варнавы сведет на нет то ценное, что было достигнуто в Иерусалиме:  крещеные
эллины могут подумать, что Кифа и Иосиф молчаливо признали необходимость для
них канонов Торы...
     "Когда я увидел, - вспоминает св. Павел, - что они не  прямо  поступают
по истине Евангелия, я сказал Кифе в присутствии всех:
     - Если ты, будучи иудеем, живешь не  как  иудей,  а  как  иноплеменник,
зачем же ты заставляешь иудействовать иноплеменников?"
     Он намекал, что до прибытия  людей  от  Иакова  Петр  вел  себя  иначе.
Неизвестно, как отозвался на эти слова Кифа: оказавшийся между  двух  огней.
Скорее всего, в душе он был согласен с Тарсянином, но  промолчал,  не  желая
задевать братьев из Иерусалима.
     Горячность Павла не помогла разрядить обстановку и  сгладить  возникшую
неловкость. Стало очевидно, что  собор  оставил  многие  вопросы  открытыми.
Павла все это тяготило; его неудержимо потянуло туда, где он смог бы  начать
все заново, не оглядываясь на старозаветных церковников.
     Он предложил Варнаве вторично посетить общины, основанные ими  в  южной
Галатии. Иосиф, также огорченный происшедшим, рад был покинуть Антиохию.
     Начали собираться в дорогу. Иосиф выразил желание снова взять  с  собой
Иоанна Марка, который вместе с Петром и Сильваном недавно пришел в Антиохию.
Павел наотрез отказался: он помнил, как молодой  левит  бросил  их  в  самом
начале путешествия. Он считал, что на Марка  больше  нельзя  полагаться.  Но
теперь Варнава предпочел Павлу брата и заявил, что  в  таком  случае  они  с
Марком отплывают на Кипр. Едва ли им  руководила  простая  обида  -  видимо,
Иосиф, миролюбивый по натуре, боялся, что, оставшись с  Павлом,  он  обречен
участвовать в распрях и попадать в трудные положения.
     Так разошлись дороги  двух  замечательных  людей.  С  тех  пор  Варнава
исчезает из нашего поля зрения. Он  продолжал  трудиться  для  Евангелия;  с
годами ссора была забыта, и апостол с большой теплотой отзывался об Иосифе и
Марке. Но ход событий уже нельзя было изменить. Тарсянин становился  главной
фигурой в языческой миссии.
     От случившегося пострадали оба. Впрочем, Павла в какой-то мере  утешило
то, что отправиться с ним выразил готовность Сильван. Это  была  неожиданная
удача.  Как  пророк  Иерусалимской  церкви  он   мог   рассеять   подозрения
ортодоксов, а кроме того, Сильван, подобно Павлу, имел римское  гражданство,
а это было немалым преимуществом в чужих странах.
     Апостол Петр остался в Антиохии. Он пробыл там некоторое время, а потом
решил последовать примеру Павла. В сопровождении жены и Иоанна Зеведеева  он
посетил ряд иудео-христианских общин за пределами Сирии и позднее, вероятно,
побывал даже в Греции. На Кипре  он  отыскал  Марка,  который  стал  служить
апостолу в качестве переводчика: греческий язык Петр знал плохо[20].
     Несмотря  на  колебания  в  Антиохии,  Бар-Иона  не  изменил  взглядам,
высказанным им на соборе. Христианам-законникам так и  не  удалось  склонить
его на свою сторону. А сблизившись незадолго  до  смерти  с  Силой,  апостол
проникся идеями Тарсянина. Это видно хотя  бы  из  Посланий,  написанных  от
имени св. Петра[21].
     Судьба же прочих из числа Двенадцати покрыта  тайной.  Лука  ничего  не
знает о том, где они жили после 42 года.  Поздние  легенды  утверждают,  что
Андрей, брат Петра, проповедовал в Малой Азии и в Причерноморье,  Фома  -  в
Парфянских странах и Индии, а Фаддей и Матфей  -  в  Сирии.  Сам  факт  этих
апостольских  путешествий  не  вызывает  сомнений,   но   рассказы   о   них
заимствованы из гностических книг, достоверность которых весьма спорна[22].
     Трудно  объяснить,  как  получилось,  что  эти  люди,   бывшие   живыми
свидетелями земной жизни Спасителя, словно растворились в массе верующих и о
них почти ничего не известно. Однако в такой участи есть особое величие: она
- пример исполнения слов Христовых: "Если зерно пшеничное, упав на землю, не
умрет, оно останется одно, и если умрет, принесет много плода".
     Для Павла же начинался период самостоятельных миссий. Последующие  годы
принесут ему много радости и горя. Порой ему будет казаться, что против него
вооружился весь мир. Иудеи проклянут его как отступника от Закона, еврейские
христиане будут смотреть на Тарсянина как на вольнодумца, язычники -  станут
преследовать как возмутителя  спокойствия.  И  даже  после  смерти  апостола
народов споры вокруг него не утихнут. "Так неповторимо ярок весь образ этого
человека, что  "Павлов  вопрос"  останется  навсегда  одним  их  центральных
вопросов христианской истории,  источником  вдохновения  для  всех,  "камнем
преткновения и соблазна" для многих"[23]. Эти слова православного  богослова
можно поставить эпиграфом ко всей жизни св. Павла.




     "Камень преткновения"

     Какую  бы  доблесть  ни  проявляли  пророки,   патриархи,   праведники,
апостолы, мученики, - все это в совокупности  имел  Павел...  Подлинно,  как
птица, летал он по вселенной и, как бестелесный, презирал труды и опасности.
Свт. Иоанн Златоуст
     Истинное христианство, которое будет жить вечно, вышло из Евангелия,  а
не из Посланий Павла.  Писания  Павла  были  опасностью,  подводным  камнем,
причиной многих изъянов христианского богословия. Эрнест Ренан, историк
     В сущности, был только один Христианин, и  Он  умер  на  кресте...  При
помощи Павла жрец еще раз захотел добиться власти, - ему нужны  были  только
понятия, ученики, символы,  которые  гипнотизируют  массы,  образуют  стада.
Фридрих Ницше, философ
     Павел действовал так, чтобы порвать  всякую  связь  между  иудаизмом  и
христианством...   Павел   смотрел   на   христианство   как    на    прямую
противоположность иудаизму. Генрих Грец, еврейский историк
     Павел был тот, кто понял Учителя и продолжил начатое  Им  дело.  Адольф
Гарнак, протестантский историк
     Только через св. Павла Евангелие Христово  сохранилось  в  апостольском
веке и сделалось потом стихией, претворяющей историю. Николай  Глубоковский,
православный богослов
     Если вообще существовала "великая личность", призвавшая к  жизни  новую
религию, то это был не  псевдоисторический  Иисус,  а  Павел.  Артур  Древс,
философ
     Не Иисус, который был арийцем, а еврей Павел - создатель  христианства.
Восхваляя  миролюбие  и  дух  равенства,  Павел  лишил  Римскую  империю  ее
иерархического, военного мировоззрения, которое являлось ее стержнем, что  и
привело ее к падению. Адольф Гитлер
     Павел завладел наследием Иисуса, втиснул  его  в  рамки  догматического
христианства. Герберт Уэллс, писатель
     У Павла - полное согласие с  учение  Иисуса.  Эллинизация  христианства
началась не Павла, а после него. Альберт Швейцер, философ
     Павел остается не греком, его мысли и чувства  коренятся  в  иудействе,
Ветхом Завете. Эрнст Добшютц, протестантский историк
     Новый Завет в своей большей части состоит из двух биографий:  Христа  в
Евангелиях, а затем одного из Его апостолов,  пришедшего  последним,  -  св.
Павла.  Это  удивительный,  имеющий  огромное  значение,  факт.  Эжен  Алло,
католический богослов



     "Идти к язычникам..."

     Обдумывая новые, более широкие планы, св.  Павел  избрал  теперь  пеший
маршрут, который вел из Антиохии в Галатию через  горные  перевалы.  Покинув
столицу Сирии, они с  Сильваном  прошли  вдоль  побережья,  посетили  родину
апостола, а оттуда двинулись в  горы.  Хороший  римский  тракт  позволил  им
благополучно миновать угрюмые ущелья Киликии.  После  спуска  в  долину  они
свернули на запад и добрались до Ликаонии. Там Павла ждала  радость:  церкви
его не зачахли. В Листре он нашел молодого, полного сил помощника.  Тимофей,
сын Евники, которого он обратил еще в первый свой приход, вырос  и  стал  за
это время любимцем всей общины. Услышав о нем  так  много  хороших  отзывов,
апостол захотел взять его с собой. Он крестил Тимофея и, вероятно, по совету
Сильвана, согласился, чтобы тот  прошел  через  обряд  обрезания.  Это  было
сделано в соответствии с Законом, который определял национальность  человека
по матери. Пойдя на такой шаг, Павел хотел продемонстрировать свою  верность
собору и защититься от нареканий.
     При  крещении  Тимофея  Сильван  предрек   ему   славное   будущее.   И
действительно,  мало  было  людей,  столь  дорогих  сердцу  Павла.  Не  имея
собственных  детей,  апостол  считал  юношу  "любимым  сыном   в   вере"   и
признавался, что его помощь и забота были неоценимы"[24].
     Из южной Галатии путешественники намеревались идти дальше на запад. Там
в столице проконсульской Асии великом городе Эфесе как бы сходились торговые
и культурные магистрали восточного Средиземноморья. Лучшего опорного  пункта
для проповеди Евангелия было не найти. Но, как пишет св. Лука, Дух Божий "не
допустил" их туда. Быть может, Сильвану как пророку был голос,  остановивший
их. После этого план изменили и пошли на север к берегам Черного моря. Нигде
не задерживаясь, миновали Фригию и внутреннюю Галатию, чтобы скорее  достичь
области Вифинии. Однако идти  туда  снова  "не  позволил  им  Дух  Иисусов".
Казалось, таинственная рука направляет миссионеров на иную дорогу. Послушные
этому велению, они двинулись на северо-запад.




     Когда  биографы  говорят,  что  апостол  Павел  был   немощным,   хилым
человеком, они забывают, каких невероятных  усилий  требовал  от  него  труд
благовестника.  Пересекая  страны,  они  с  Силой  и  Тимофеем  покрыли   за
сравнительно короткий срок такое же расстояние,  какое  отделяет  Москву  от
Кавказа. За скупыми строками Деяний надо суметь увидеть бесконечные  пыльные
магистрали среди холмов и плоскогорий, на  которых  они  порой  изнывали  от
зноя, а ночами дрожали от холода где-нибудь под деревом,  если  не  успевали
отыскать придорожную гостиницу.
     Но с каждым шагом томительного пути  Павел  убеждался,  что  его  ведет
нездешняя сила, что Дух Христов как бы соединился с его духом. "Все  могу  в
Укрепляющем меня", - говорил он. Это переживание нельзя было сравнить с тем,
что  дает  чтение  уставов  Торы.  Воистину  там  Бог  был  грозным   Отцом,
повелевающим и взыскательным, а теперь через Своего Сына Он  изливает  силу,
спасение  и  любовь.  Точно  Сам  Воскресший  живет  и  действует  в   Своих
посланниках.
     Мысль о слиянии с Высшим язычнику казалась бы вполне естественной: ведь
сокровенные силы одушевляют все вокруг. Во все времена мистики были уверены,
что могут раствориться в Едином. Но Павлу, выросшему  на  Библии,  сама  эта
идея должна была представляться кощунственной. Конечно, он знал,  что  Слава
Вседержителя пронизывает природу;  но  она  только  "ореол"  Божий;  Сам  же
Господь "обитает во свете неприступном", Он - "огонь поядающий".  Слиться  с
Ним не в силах ни одно тварное существо. Претендовать на такое слияние может
лишь слепая гордыня.
     Только через Мессию, Который одновременно принадлежит  миру  горнему  и
дольнему, Сущий открывает путь к Себе.
     Когда св. Павел думал об этой тайне приобщения к Небу через  Христа,  в
душе его звучали слова гимна, то ли слышанные им на собрании верных,  то  ли
сложившиеся сами собой - слова о Спасителе,

     Который,
     Будучи в образе Божием,
     Не счел для Себя хищением
     Быть равным Богу,
     Но уничижил Себя,
     Приняв образ служителя,
     Быв в подобии человеческом
     И по виду став как человек.
     Он смирил Себя, быв послушным до смерти,
     и смерти крестной.
     Потому и Бог превознес Его и даровал Ему имя,
     Которое выше всякого имени,
     Чтобы во имя Иисуса
     Преклонилось всякое колено Небесных, земных и преисподних,
     и всякий язык исповедал,
     Что Иисус Христос - Господь, во славу Бога Отца[25].

     Мессия пребывает в Боге, а  люди  могут  пребывать  в  Мессии,  ибо  Он
соединяет в Своем  Духе  всех  любящих  Его.  Еще  Писание  учило,  что  Сын
Человеческий  есть  средоточие  "народа  святых"[26].  Не  потому  ли  Иисус
Назарянин именовал Себя Дверью, Он - истинные врата жизни в Боге...
     Но как войти в нее? Все молитвы и мысли св. Павла, все  его  беседы  со
спутниками были направлены  на  это.  Он  первый  постиг  тайну  единения  с
Распятым и Воскресшим. Он не видел Его  на  земле  Галилейской  и  в  святом
городе, но разве сейчас он не ощущает Его присутствия, разве не  укрепляется
Его Духом, разве не продолжает Мессия в нем, Павле, и других  учениках  Свое
дело? Разве не являет Он Себя в сердце каждого, кто любит Его, как  открылся
тогда  Савлу-гонителю?  Все  существо  апостола  наполнялось   восторгом   и
благодарностью, которые позволяли ему забывать о трудном пути...




     Но вот наконец после изнуряющей жары, среди сосен у горы  Иды  потянуло
благодатной свежестью; в небе показались чайки.  Впереди  на  высоком  холму
высится укрепленный римский городок Троада. Под его стенами и  улицами  спит
вечным сном знаменитая Троя Гомера.
     Какой человек, впервые увидя это  место,  не  вспомнил  бы  о  жестоких
битвах, воспетых в  Илиаде?  Здесь  у  "ворот  Азии"  Александр  начал  свое
покорение Востока. Он восстановил Трою в память Ахилла и  принес  жертву  на
его могиле. Македонец вдохновлялся его  подвигами  и  всюду  возил  с  собой
Гомеровы поэмы. Но сегодня  с  Востока  идут  новые,  мирные  на  этот  раз,
завоеватели:  они  владеют  другим  сокровищем,  которым   страстно   желают
поделиться с Западом.
     Выйдя на прибрежный песок к искрящимся лазурным водам  Эгейского  моря,
трое путников видят  вдали  очертания  островов.  Это  мост  между  Азией  и
Европой. Не настало ли время воспользоваться им? Не для того  ли  привел  их
Господь сюда, на Илионское побережье?..
     Миссионеры остаются в Троаде ненадолго. Павлу снится  сон,  яркий,  как
реальность - с ним заговаривает человек в македонской  одежде  и  настойчиво
просит: "Переправься  к  нам  в  Македонию  и  помоги  нам".  Значит,  конец
колебаниям. Именно эта страна ждет их за широкими морскими просторами.




     На протяжении веков власть имущие часто унижали веру, распространяя  ее
насильственно: их в первую очередь  заботило  единомыслие  среди  подданных.
Христианизация  многих  стран  сопровождалась  актами  принуждения.   Ничего
подобного мы не находим  у  истоков  Церкви.  Ее  апостолы  были  свободными
миссионерами, искавшими свободного отклика на свою проповедь. Но мало  того,
сегодня слово "миссионер" связано с представлением о человеке, который несет
веру отсталым народам, опираясь на специальный опыт и  помощь  разветвленных
миссий; положение же св. Павла и его друзей было иным.
     Сам апостол и Сильван принадлежали к подвластному  народу,  на  который
греко-римский мир смотрел свысока. Их ждала встреча не в  дикарями,  которых
можно поразить дарами культуры, а с нациями,  создавшими  самые  совершенные
образцы науки и искусства, философии и общественных порядков,  какие  дотоле
знало человечество.
     Невозможно окинуть единым взглядом этот многообразный  и  мощный  orbis
Romanus ("римский  мир"),  внушавший  страх  и  уважение  своими  легионами,
постройками,  техникой,  располагавший   армией   чиновников,   финансистов,
полицейских,  -  словом,  всеми  средствами  управления  и  подавления.  Его
цивилизация, несмотря на кризисы, находилась в зените. Незадолго до рождения
ап. Павла умерли Вергилий, Гораций  и  Овидий;  когда  он  был  юношей,  все
образованные люди зачитывались Титом Ливием. Только что в Рим возвратился из
ссылки и был обласкан при дворе философ Сенека, глава  латинской  стоической
школы. Его учение, проникнутое гуманностью, космополитизмом  и  своеобразной
мистикой, вскоре приобретет шумный успех.
     Язвительный "Сатирикон" Петрония, шедевр  грубоватого  римского  юмора,
поэма Лукиана "Фарсалия",  направленная  против  гражданских  войн,  научные
труды Плиния Старшего, Колумелы, Квинтиллиана, - таковы лишь некоторые  вехи
культурной хроники во дни апостола Павла.
     Политика, интриги дипломатов и придворных, цирковые зрелища, состязания
по искусству, погоня за наживой, - вот что заполняло интересы людей, которых
собирались обращать миссионеры. Знал этот мир и множество религий, доктрин и
сект. Тайные обряды мистерий и новые братства объединяли  тысячи  обитателей
империи.
     Но  Павел,  родившийся  в  одном  из  крупнейших   языческих   центров,
чувствовал великую духовную жажду, которая скрывалась  за  парадным  фасадом
Рима. Правда, у него было  мало  общего  с  западным  образом  мышления;  он
оставался человеком Востока, человеком Библии. Что мог  он  противопоставить
царству Кесаря? На что мог рассчитывать? С точки зрения здравого смысла  его
предприятие казалось безумным. Однако апостол и не  желал  опираться  ни  на
какую  силу,  кроме  веры  и  помощи  Божией.  Он  был  уверен,  что  призыв
македонянина исходит как бы из тайной души народа, и  был  готов  возвестить
язычникам о подлинном спасении, о Христе распятом, Который  простирает  руки
ко всем людям земли.




     Лето 49 года было уже на исходе, когда путешественники  нашли  корабль,
отплывавший на Балканы. Теперь их уже четверо: в Троаде  они  встретились  с
греческим  врачом  Лукой,  который  взялся  проводить   их   до   Македонии.
Христианин, крещенный еще прежде, вероятно, в  Антиохии,  он  не  раз  бывал
здесь по делам своей профессии: в древности странствия были обязательны  для
всех ученых мужей.
     Лука оказался для Павла  счастливым  приобретением.  Он  был  нужен  не
только как медик (вспомним, что  апостола  мучили  приступы  болезни)  и  не
просто как проводник; в его лице Тарсянин нашел надежного помощника и друга.
     Врач обладал  легким  характером  и  добрым  сердцем,  что  делало  его
незаменимым в качестве спутника. Быть может, он не во всем понимал Павла,  -
это была участь большинства знавших его,  -  но  зато  он  искренне  к  нему
привязался. Его любовь  к  апостолу  чувствуется  в  каждой  строке  Деяний,
посвященных Павлу. Благодаря труду Луки наши сведения  о  миссии  становятся
более точными: Лука описывает ее уже как очевидец и участник.
     "Книга эта, - справедливо замечает Эрнест Ренан, -  в  которой  вылился
первый порыв христианского сознания, - книга радости, пылкой и  ясной  веры.
После  гомеровских  поэм  мы  не  знаем  произведения,  проникнутого   такой
свежестью ощущений. В ней дышит утренний ветерок, она вся  пропитана  весело
бодрящим запахом моря". Но мы уже знаем, что  странствия  апостола  не  были
легкой  прогулкой,  и  корабль,  на  который  они  взошли,  не  походил   на
современные комфортабельные суда. Пассажиры теснились  на  крошечной  палубе
среди тюков, канатов,  огромных  глиняных  кувшинов,  в  которых  перевозили
зерно, оливковое масло, вино. В открытом море такие парусники были не  очень
надежны, поэтому капитаны предпочитали  каботажное  плавание,  боясь  терять
берег из виду.
     Впрочем, путь предстоял недолгий.


     Глава восьмая




     Балканские страны, 49-52 годы


     В тот же вечер, идя  при  попутном  ветре,  корабль  достиг  скалистого
острова Самофракии, где бросили якорь, а на следующий день он уже  входил  в
гавань македонского порта Неаполис. Но останавливаться в  этом  перевалочном
пункте Павел не захотел, предпочитая города с более стабильным населением, в
которых легче было бы устроить  опорный  центр  для  миссии.  Поэтому,  едва
путники сошли на берег, как двинулись дальше, поднимаясь  в  горы,  и  через
несколько часов  вышли  на  Эгнатиеву  военно-почтовую  дорогу,  соединявшую
Причерноморье с Адриатикой. Она  пересекала  область,  где  сейчас  сходятся
границы Югославии, Болгарии и Греции, и где тогда  еще  не  было  ни  одного
христианина.


     Македонские церкви

     Македония сильно отличалась от засушливых земель Эллады или Иудеи с  их
голыми ландшафтами. Широкая дорога вела миссионеров через тенистые дубовые и
хвойные леса, мимо речушек и лугов, а над всем в сизой дымке парили  вершины
Пангея, на которых были уже заметны первые полоски снега. В окрестностях  ее
жил выносливый, спокойный, здравомыслящий народ пастухов и земледельцев.
     Через несколько часов спустились в долину и вошли в Филиппы.  При  отце
Александра Великого здесь селились золотоискатели, а потом  Август  расширил
поселок, предоставив его своим ветеранам, и дал ему статус имперской колонии
в память о победе над республиканцами.
     Затерянный, словно остров, среди македонских  лесов,  город  жил  тихой
размеренной жизнью. Солдатские семьи, давно превратившиеся  в  крестьянские,
обрабатывали окрестные поля. В Филиппах царили строгие  римские  законы,  на
улицах звучала латинская речь. Выходцев  из  Италии  тут  было  больше,  чем
коренных македонцев.
     Для апостола это было в каком-то смысле новое поле деятельности.
     После того как  Лука  позаботился  о  ночлеге,  стали  обдумывать  план
дальнейших  действий.  Хотя  Павел  был  уже  четко  нацелен  на   проповедь
язычникам, он не собирался отступать от  прежней  тактики:  идти  сначала  к
иудеям. Однако выяснилось, что в Филиппах их  почти  нет.  Не  насчитывалось
даже того десятка мужчин, который был необходим для  основания  синагоги[1].
Была лишь ничтожная горстка лиц, исповедующих иудейство, которые  собирались
для молитвы за городскими воротами у ручья[2].
     Дождавшись субботы,  миссионеры  отправились  к  указанному  месту.  На
берегу они нашли несколько женщин - в основном  тех,  что  были  замужем  за
язычниками. Павел сел среди них на траве и стал расспрашивать  каждую  о  ее
жизни, а потом перешел к тому главному,  ради  чего  прибыл  в  Филиппы.  Он
говорил о Мессии, прощении грехов и благодати и скором пришествии  Спасителя
в мир.
     Так под открытым небом, среди прибрежных ив и камней, под  тихий  плеск
воды  прозвучало  евангельское  слово,  первое,  которое   услышали   жители
восточной Европы...
     Многие писатели сетуют, что  апостол  был  излишне  суров  к  женщинам.
Несомненно, в этом отношении он разделял некоторые взгляды  своего  времени;
однако поразительно,  что  его  нисколько  не  смутило,  что  в  первой  его
аудитории в Филиппах не было ни одного мужчины. Более того, Павел отнесся  к
этому женскому кружку с неподдельной теплотой. Он по достоинству  оценил  их
доброту и веру. Ничто не помешало им сразу принять речи апостола как истину.
Филиппы были единственным местом, где маленькая иудейская община вся целиком
превратилась в общину новозаветную.
     Особенно полюбилась Павлу Лидия,  прозелитка  из  малоазийского  города
Фиатир. Она первая приняла крещение во имя Иисусово. "Господь, - пишет Лука,
- открыл ее сердце". Лидия сразу же вызвалась  помочь  миссионерам  и  почти
заставила их поселиться в ее доме. Нарушив свой принцип, Павел согласился не
только  принять  это  гостеприимство,  но   и   в   дальнейшем   пользовался
материальной поддержкой Лидии. Она торговала пурпурной тканью, которая тогда
ценилась очень высоко, и для нее не было обременительно  дать  кров  и  пищу
четырем путешественникам. Но все решила уверенность  Павла,  что  от  такого
человека смело можно принять вспоможение: она предлагала его бескорыстно  от
всей души.
     Через  некоторое  время  обратилось  и  несколько  мужчин:  Эпафрас[a],
Климент и другие. Все они проявили такую же преданность вере и апостолу, как
и женщины. Среди филиппийцев Павел смог, наконец,  по-настоящему  отдохнуть:
он чувствовал себя у них, как в родном доме. И  позднее  эта  церковь  редко
причиняла ему серьезные огорчения. Где бы потом ни странствовал Павел,  одно
воспоминание  о  филиппийских  христианах  согревало  его,  наполняя  нежной
признательностью.  Поистине  они  были  подарком   для   пастыря,   которому
предстояло выдержать еще столько мытарств, обид и терзаний.






     Апостол Павел не принадлежал к числу  людей,  умеющих  зажигать  массы,
вроде Лютера, не был он и популярным  святым,  о  котором  народ  складывает
легенды. Его таланты более всего раскрывались в интимном личном контакте или
в кругу небольшой общины. Тогда его  природная  застенчивость  исчезала,  он
становился мудрым наставником, другом, отцом.
     Обстановка в Филиппах более всего этому способствовала. К тому  же  дух
гражданской сплоченности и порядка, царивший там, облегчал  его  задачи.  За
несколько  месяцев  Павел  хорошо  организовал  общину,  поставил  для   нее
блюстителей-епископов  и  дьяконов.  Возглавил  церковь  человек,   которого
апостол называл своим "истинным соработником"; имя его история, по-видимому,
не сохранила.
     Однако не всегда  проповедническая  деятельность  Павла  и  Сильвана  в
Филиппах протекала мирно. Два обращения были связаны с бурными событиями,  в
результате которых миссионерам пришлось покинуть город.
     Все началось с того, что каждый раз, когда Павел и его спутники  шли  к
ручью, где по-прежнему собирались верные, за ними стала увязываться  девушка
- рабыня одного римлянина. Она возбужденно кричала:
     - Эти люди  -  служители  высочайшего  Бога!  Они  возвещают  нам  путь
спасения!
     Апостол, видя, что это одержимая, некоторое время  не  обращал  на  нее
внимания, но постепенно его стало тревожить, как бы подобный странный эскорт
не вызвал недовольства горожан  и  восстановил  бы  их  против  христианской
общины. В конце концов терпение его истощилось. Однажды,  услышав  за  собой
знакомые вопли, он резко обернулся и именем Иисуса велел безумной замолчать.
Сила его слов произвела немедленное целебное действие: рабыня утихла, пришла
в себя и послушно вернулась в дом своих хозяев. Но тут-то обнаружилось самое
неприятное: оказывается, в Филиппах многие принимали  бессвязное  бормотание
больной за пифийские пророчества. Девушке  задавали  вопросы  и  платили  за
гаданье деньги, которые шли в карман ее владельцев. Когда те заметили в  ней
явные признаки выздоровления, они с досадой поняли,  что  лишились  дарового
дохода, и задумали расквитаться с проповедниками.
     Подбив нескольких соседей, они подстерегли Павла и Сильвана на улице  и
силой потащили на городскую площадь к преторам в местную магистратуру.  Луку
и Тимофея не тронули, приняв их, видимо, за слуг.
     Владельцы рабыни умолчали перед преторами о  своей  главной  претензии,
боясь, что их поднимут на смех, и поэтому просто заявили:
     - Эти евреи будоражат наш город и вводят обычаи, которые нам, римлянам,
не следует ни принимать, ни исполнять.
     Преторы, видя воинственное настроение толпы, не  потрудились  выслушать
чужеземцев. Они велели тут же сорвать с них одежду, привязать  к  столбам  и
бить палками. После чего, обессиленных  и  окровавленных,  обоих  бросили  в
городской каземат, причем для большего устрашения ноги им забили в колодки.
     Придя в себя в темноте среди  арестантов,  миссионеры  не  пали  духом.
Пострадать за Господа было для них честью. Когда они стали молиться и  петь,
люди в камере были поражены таким поведением новых заключенных.
     В полночь тюремщик проснулся  от  подземного  толчка.  Землетрясения  -
большие и малые - в тех местах не редкость, и в первую очередь он подумал  о
камерах, за которые  отвечал.  Прибежав  на  место,  римлянин,  несмотря  на
темноту, сразу же понял, что двери открыты. Значит все, кроме  тех  двух,  в
колодках, разбежались. Закон предусматривал смертную казнь  охраннику,  если
он упустит заключенных. Не желая кончить дни с  позором,  тюремщик  выхватил
было меч, но его остановил голос из темноты:
     - Не делай себе вреда! Ведь мы все тут! - это  крикнул  Павел,  который
угадал намерение сторожа. Принесли факелы, и действительно,  оказалось,  что
арестанты на месте. Римлянин  почему-то  решил,  что  именно  эти  чужеземцы
убедили уголовников не ставить  его  под  удар.  Это  так  подействовало  на
тюремщика, что он, низко поклонившись Павлу и Силе, освободил  их  скованные
ноги, вывел из камеры и привел  в  свое  жилище.  Там  он  как  мог  омыл  и
перевязал раны чужеземцев и забросал их вопросами. Он уже  слышал,  что  они
возвещают о каком-то спасении,  и  спросил,  как  его  достигнуть.  И  снова
зазвучали слова о Христе, но уже не у тихой речки, а в  полутемной  комнате,
где собралась семья охранника. Там же вся она и была  крещена.  Филиппийская
церковь обрела еще несколько душ...
     Колебания почвы больше не повторялись[3]. Наутро преторы,  считая,  что
достаточно проучили чужаков, прислали  приказ  отпустить  их.  Это  значило:
"инцидент  исчерпан,  можете  убираться  восвояси".   Но   Павел   мгновенно
сообразил, что если дело кончится таким образом,  на  филиппийских  христиан
падет тень: их наставники уйдут с пятном бесчестия. А в римской среде с этим
нельзя было не считаться. Поэтому он с возмущением заявил ликторам,  которые
принесли приказ:
     - Нас, римских граждан, без суда публично били и  бросили  в  тюрьму  и
теперь выгонят тайком? Так нет же! Пусть придут и сами нас освободят!
     Слова civis Romanus sum, я - римский гражданин, имели как бы магическую
силу во всех концах империи, тем более в колониальном городе - этом  Риме  в
миниатюре. Наказывать имеющего  гражданство  могли  только  после  законного
судебного разбирательства[4]. Преторы поняли, какую допустили оплошность, не
вникнув в это дело. Им больше ничего  не  оставалось,  как  лично  придти  к
арестованным, извиниться и вежливо попросить покинуть город.
     Миссионеры вернулись в дом Лидии, где их уже не чаяли скоро увидеть,  и
после прощальной беседы тронулись в путь. Луку  Павел  оставил  в  Филиппах,
чтобы он помог общине утвердиться в вере.






     Снова выйдя на Эгнатиев тракт, Павел, Сила и  Тимофей  пошли  лесами  и
вдоль побережья  на  запад.  В  Амфиполе  и  Аполлонии  они  только  сделали
передышку, но задерживаться там не стали потому, что  Тарсянин  выбрал  иную
цель. Дней через пять они спустились к бухте залива,  где  раскинулся  город
Фессалоника, большой порт, столица одной из македонских областей. Жители его
занимались  не  только  торговлей;  пригород  был  цветущим  и  плодородным,
истинный рай для крестьян.  Именно  тут  апостол  и  решил  продолжить  дело
благовестия.
     Еврейское  население  Фессалоники  было  значительным.   Появившись   в
синагоге, Павел почти месяц беспрепятственно вел тут беседы. Как пишет Лука,
он "объяснял и доказывал", что Мессия должен был пострадать за грехи людей и
что этот Мессия есть Иисус, распятый в Иерусалиме и  воскресший.  "Некоторые
из них убедились и примкнули к Павлу и Силе, - так  же,  как  большое  число
благоговейных эллинов и немало благочестивых женщин".
     В результате образовалась многолюдная община с преобладающим  греков  и
македонян. В основном это были земледельцы, портовые рабочие, ремесленники и
мелкие торговцы. Особенное впечатление на неофитов произвело  пророчество  о
скором пришествии Спасителя. Они готовы были  сами  включиться  в  проповедь
Евангелия, чтобы спасти и  других.  Фессалоникийская  церковь  стала  первой
церковью-проповедницей. Впоследствии  македонцы,  главным  образом  из  этой
общины, часто будут сопровождать Павла в его странствиях.  Года  два  спустя
апостол с удовлетворением писал,  что  его  приход  в  Фессалонику  "не  был
тщетным", что тамошнее братство христиан показало "пример для всех  верующих
в Македонии и Ахайи".
     При всем том Филиппы все же остались любимым детищем Павла.  В  большой
общине фессалоникийцев он чувствовал себя не так  свободно,  как  раньше,  и
снова предпочел "трудиться днем и ночью" ради хлеба насущного, чтобы не быть
в тягость церкви. Впрочем, его забота о душах не  уменьшилась.  Он  вошел  в
тесное общение со многими фессалоникийцами  и  руководил  ими,  как  он  сам
выражался, "словно отец".






     Церковь Фессалоники дала не только новых сподвижников  Павлу  из  числа
бывших язычников, но и была первой, которая испытала притеснения от  римских
властей. Начало им положили начальники местной синагоги.
     Люди эти скоро убедились, что Павел и Сила представляют не просто  одну
из иудейских сект, а какое-то новое  движение,  которое  активно  привлекает
язычников, и в то же время оно не языческое, а опирается на Библию.
     Понимая, что они упустили момент принять меры  против  еретиков  внутри
собственной общины, начальники подкупили  сброд,  слонявшийся  у  гавани,  и
всевозможных "негодных людей", готовых всегда пошуметь на улицах,  чтобы  те
подали жалобу на миссионеров. Толпа, узнав, что  Павел  и  Сильван  живут  у
некоего иудея Ясона, вломилась к  нему,  требуя  их  выдачи.  Но,  поскольку
проповедников там не оказалось, схватили самого Ясона и с криками  повели  к
городским властям. Его обвинили в том, что он дал приют людям, которые  сеют
смуту по всему государству. На первых порах магистрат ограничился  тем,  что
отпустил Ясона под денежный залог, но впоследствии  начал  репрессии  против
сторонников  нового  учения.  "Вы  стали,  братья,  -  писал  ап.  Павел,  -
подражателями церквей Божиих в Иудее, потому что выстрадали от соплеменников
то же, что и они от иудеев"[5].
     Не желая, чтобы миссионеры были арестованы, фессалоникийские  христиане
ночью отправили их в Верию, городок, находившийся  километрах  в  десяти  от
порта.   Тамошние   иудеи   были,   по    выражению    Луки,    "благороднее
фессалоникийских". Они "приняли слово со всяческим усердием",  и  многие  из
них обратились. Однако враги не собирались  оставлять  Павла  в  покое.  Они
послали своих людей в Верию, чтобы помешать проповедникам. Там применили уже
испытанный  метод  -  подстрекательство  горожан.  Апостол   сознавал,   что
верийские христиане еще нуждаются  в  наставниках,  поэтому  он  поручил  их
Сильвану и Тимофею, а сам в сопровождении  группы  македонян  направился  на
восток к морскому берегу.
     Из Деяний не ясно,  хотел  ли  он  сбить  преследователей  с  пути  или
действительно решил продолжать путешествия морем[6]. Но  так  или  иначе  он
достиг Греции, которая у римлян именовалась провинцией Ахайя.




     Поражение в Афинах

     Если в Македонии апостол встретился с новым для него  латинским  миром,
то Афины, куда он пришел поздней осенью 50 года, должны  были  поразить  его
еще больше. Это была уже истинная Эллада, без  чужеземных  примесей,  гордая
своим великим прошлым. Правда, пора  ее  расцвета  осталась  далеко  позади.
Междоусобицы и нашествия завоевателей разорили страну, население поредело  и
обнищало.  Проходя  по  узким  грязным  переулкам  Афин   мимо   обшарпанных
одноэтажных домов, Павел повсюду  видел  печать  упадка.  Только  окруженная
кипарисами седая скала Акрополя  господствовала  над  городом,  напоминая  о
славе героических времен.
     Впрочем, Тарсянину слава эта мало что  говорила.  Он  с  самого  начала
почувствовал себя в Афинах  неуютно  и,  отпуская  провожатых,  настоятельно
просил их, чтобы Сила и Тимофей  пришли  за  ним  следом  -  по  возможности
скорее. Он уже давно не жил один, да еще в чужом  городе,  и  привык,  чтобы
рядом с ним всюду были спутники.
     В ожидании друзей, тревожась за судьбу дорогих его  сердцу  македонских
общин, Павел уныло бродил по Афинам. В центре  города  буквально  на  каждом
шагу он видел статуи богов и героев, все  еще  величественные,  несмотря  на
потускневшие краски. У апостола  они,  однако,  не  вызывали  ничего,  кроме
возмущения. Никогда еще символы язычества не  обступали  его  таким  плотным
кольцом. В довершение всего он ощущал, что снова  приближается  приступ  его
хронической болезни.
     Тем не менее апостол долго не мог оставаться в бездействии. Нужно  было
сделать попытку и в этом городе идолов.
     Встреча с евреями  в  маленькой  афинской  синагоге  прошла  мирно,  но
бесплодно. Больше заинтересовала  Павла  Агора,  главная  площадь  Афин.  Он
наблюдал, как по  ней  группами  прохаживались  студенты  и  "туристы",  как
философы и ораторы, расположившись в тени портиков, собирали слушателей. Это
был своего рода древний Гайд-парк, место свободного обмена мнениями.
     Хотя философский гений Афин  к  тому  времени  поблек,  имена  и  книги
великих мудрецов здесь не были забыты. Их наследие изучали, вокруг  их  идей
велись споры. Когда-то в этом городе жили и  работали  Анаксагор  и  Сократ,
Платон и Аристотель. Они  размышляли  о  тайнах  природы,  познании,  Высшем
Начале, о  бессмертии  души,  о  добродетели.  Потом  их  сменили  стоики  и
эпикурейцы,  больше  интересовавшиеся  практическими  моральными   вопросами
морали; скептики и киники, которые подвергали осмеянию все привычные  устои.
Но в то время, когда в Афинах  оказался  апостол  Павел,  там  уже  не  было
значительных философов. Усталость мысли  проявилась  и  в  самом  подходе  к
проблемам. Красивую фразу стали ценить больше, чем глубокую  и  оригинальную
идею. Философские диспуты,  не  затихавшие  на  Агоре,  походили  скорее  на
словесный спорт. Лука, видимо хорошо знавший столицу Ахайи, метко  обрисовал
основное настроение умов, падких на интеллектуальную моду.  По  его  словам,
афиняне и посещавшие город иностранцы "ничем другим не заполняли свой досуг,
как тем, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое".
     Не без смущения отважился  Павел  войти  в  контакт  с  этой  публикой,
исполненной  снобизма  и  склонной  к  язвительным  шуткам.  Сам   того   не
подозревая, он последовал примеру Сократа: начал гулять по Агоре и  вступать
в разговор со случайными людьми. Через несколько  дней  им  заинтересовались
последователи стоической и эпикурейской школ. Они заметили, то Павел  знаком
с некоторыми элементами их доктрин[7]. Но основной дух его  бесед  показался
афинянам настолько странным, что они не могли взять в толк, чему он учит.
     - Что хочет сказать этот болтун? - насмешливо спрашивали одни.
     - Кажется, это проповедник чужих богов, - откликались другие.
     Слова  "Иисус"  и  "Анастасис",  Воскресение,  они  приняли  за   имена
иноземных божеств.
     Но все-таки Павел дождался дня,  когда  смог  выступить  перед  большим
собранием афинян. Городской совет - Ареопаг, заседавший  на  Ареевом  холме,
согласился  выслушать  странствующего  иудейского  философа.  Ареопаг  ведал
религиозными делами. В старые времена за проповедь новых  богов  можно  было
жестоко поплатиться, но теперь общественный климат был иной. Совет  едва  ли
собрался с серьезной целью:  более  вероятно,  что  его  члены  лишь  хотели
доставить себе маленькое развлечение.
     Павел же, напротив, подошел к  делу  вполне  серьезно:  с  волнением  и
надеждой готовился он произнести речь перед этой столь  необычной  для  него
аудиторией. Ведь прежде он имел дело только  с  "варварами"  и  плебеями  из
провинций.
     Высокий холм Арея находился близ  Акрополя.  Когда  Павел  по  каменным
ступеням поднялся на площадку, перед ним развернулась  широкая  панорама:  с
одной стороны голубое море, с другой - горы,  а  между  ними  на  равнине  -
столица Эллады. Парфенон с окружавшими его постройками  был  теперь  как  на
ладони. Огромная статуя богини поблескивала, отражая солнце.
     В этом месте, где все еще билось сердце древнего язычества, апостол  не
мог говорить так, как говорил прежде. Нужно было найти хотя бы что-то общее,
какую-то точку соприкосновения с греками. Но Павел пошел на еще более смелый
шаг. Он дал понять, что возвещает им  не  "чужое  божество",  а  того  Бога,
Которого сами эллины смутно чувствовали.
     Отправной темой своей речи он сделал алтарь, замеченный  им  в  городе,
алтарь,  посвященный  "неведомому  богу"  или  "неведомым  богам"[8].  Такие
жертвенники народ ставил, когда не  знал,  какое  божество  благодарить  или
умилостивить. В глазах Павла он был  символом  духовных  поисков  язычества.
"То, что вы, не ведая, чтите, я возвещаю вам", - сказал он.
     Кто же этот таинственный Неведомый? Он есть,  -  продолжал  апостол,  -
"Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он -  Владыка  неба  и  земли  -  не
обитает  в  рукотворных  храмах,  и  служение  Ему   воздается   не   руками
человеческими, словно Он имеет в чем-то нужду. Он сам дарует всем и жизнь, и
дыхание, и все. Он произвел от одного весь род человеческий,  чтобы  обитали
по всему лицу земли, предустановил сроки и пределы их обитанию, чтобы искали
Бога, не коснутся ли они Его и не найдут ли, хотя Он недалеко от каждого  из
нас. Ибо в Нем мы живем и движемся и существуем. Как и  некоторые  из  ваших
поэтов сказали: "Ведь мы Его род"[9].
     Все это пока мало  отличалось  от  того,  чему  учили  философы.  Павел
намеренно сослался на эллинских поэтов, желая показать, что и им была ведома
какая-то часть истины.  Однако  апостол  пришел  сюда  не  для  того,  чтобы
повторять общие места стоицизма или платонизма. Ведь даже его слова  о  том,
что Бог не тождествен  идолу,  произведению  искусства,  были  уже  привычны
эллинам. Так считали, в частности, киники.
     Полагая, что мост наведен, Тарсянин перешел к самому трудному. "Теперь,
- сказал он, - Бог возвещает людям всем и всюду, чтобы они покаялись, ибо Он
определил день, когда будет судить  вселенную  по  праведности  через  Мужа,
Которого Он поставил, дав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых..."
     Тут Павла  прервали.  Одни  откровенно  смеялись:  чего  еще  ждать  от
восточных суеверий? Другие, более корректные, уклончиво сказали: "Об этом мы
послушаем тебя в другой раз".  Они  явно  потеряли  интерес  к  чужестранцу.
Выслушивать про какого-то воскресшего - значит просто терять время.
     Павел должен  был  признаться  себе,  что  потерпел  полное  поражение.
Надменность  скептиков  оказалась  еще  более  непроницаемой,  чем  фанатизм
ревнителей Закона. За исключением двух-трех обращений, в  том  числе  одного
члена Ареопага, в Афинах Павел не имел никакого успеха. Уверовавших было так
мало, что они не смогли образовать даже небольшой общины.
     Тимофей приехал вовремя, чтобы ободрить своего наставника. Он рассказал
о делах в Македонии: о гонениях и стойкости верных. Душа Тарсянина рвалась к
ним, прочь  из  Афин,  но  состояние  здоровья  и  угроза  новых  конфликтов
остановили его[10]. Он предпочел снова  остаться  один  и  отправил  Тимофея
назад к македонцам. Сам же апостол был намерен довести задуманное до  конца:
впереди его ждала южная Греция со  своей  столицей  Коринфом.  Там  Павел  и
условился о встрече с Тимофеем.




     "Веселый Коринф"

     Апостол был рад уйти из Афин. Простившись с любимым помощником, шел  он
в полном одиночестве по дороге, глядя на золотистые скалы, холмы, изрезанные
козьими  тропами,  и  чахлые  оливковые  деревья.  Здесь  каждая   местность
напоминала о событиях эллинской истории. Но Павел думал  о  другом:  он  был
подавлен и полон опасений. Что ждет его в  Коринфе,  уставшего  и  больного?
Никаких иллюзий относительно этого города он не питал. Всем  было  известно,
каков он, этот "веселый Коринф", куда приезжали продавать, покупать и сорить
деньгами. Расположенный на перешейке между двух морей,  город  издавна  слыл
притоном. В отличие от тихих Афин, грезивших о былом, он достиг при римлянах
прежнего  благоденствия.  По  словам  Страбона,  в   Коринфе   было   "много
государственных деятелей и людей, искусно  владевших  ремеслами,  ибо  здесь
искусство пластики и подобного рода ремесел достигло  особого  процветания".
Но Коринф славился не только своим изящным стилем и бронзовыми изделиями,  а
также  атракционами  и  публичными   домами   для   матросов   и   туристов.
Развращенность коринфян вошла в поговорку.  Теперь  вместо  философов  Павлу
придется встретиться в игроками и жуликами, циркачами и продажными девицами.
Неудивительно, что Павел подходил к  воротам  города  "в  немощи,  страхе  и
большом волнении"[11].
     У Истмийских ворот все посещавшие Коринф могли видеть памятник Диогену.
Он мог только усилить мрачные предчувствия Павла. Ведь  именно  этот  мудрец
ходил среди белого дня с фонарем по Коринфу,  утверждая,  что  ищет,  но  не
находит  человека.  Однако  все  обернулось  неожиданным  образом.  Апостолу
повезло больше, чем философу. Именно в Коринфе  Павел  был  вознагражден  за
провал в Афинах.






     Первый сюрприз ожидал миссионера на одной из  иудейских  улиц.  Там  он
познакомился  с  неким  Акилой  и   его   женой   Приской.   Оба   оказались
христианами!..
     Уроженцы Причерноморья, супруги попали в Грецию после долгих  скитаний.
Прежде у них была мастерская  в  Риме,  но  совсем  недавно  цезарь  Клавдий
приказал иудеям  покинуть  столицу.  Акила  с  Приской  нашли  пристанище  в
Коринфе.
     Историк Светоний поясняет, что указ Клавдия был  вызван  столкновениями
среди римских евреев, "возмущаемых Хрестом" (Chrestus). Вполне возможно, что
причиной было  имя  Христово,  вокруг  которого  шли  ожесточенные  споры  в
трущобах за Тибром[12]. Так или иначе, евреи были  на  время  высланы,  и  в
числе изгнанников - Акила с Приской. В Коринфе  они,  как  обычно,  занялись
своим ремеслом, изготовлением палаток. Для апостола это  тоже  было  большой
удачей. Теперь он мог спокойно работать вместе со своими новыми собратьями.
     Узнал он и других обитателей еврейской колонии, но,  наученный  горьким
опытом, действовал с большой осторожностью.  Коринфская  синагога  считалась
самой знаменитой в  провинции  Ахайе,  и  ее  учители  пользовались  немалым
влиянием. Павел сделал все  от  него  зависящее,  чтобы  прежде  времени  не
вступать с ними  в  конфликт.  Только  когда,  наконец,  прибыли  Сильван  с
Тимофеем, он  почувствовал  себя  увереннее  и  стал  на  собраниях  открыто
говорить об Иисусе как о Мессии, Который в уничиженном виде  предварил  Свой
последний приход. Эффект превзошел все  ожидания.  Крестился  сам  начальник
синагоги Крисп с женой. На радостях Павел,  вопреки  своему  правилу,  лично
совершил над ним таинство. Кроме того, принял христианство и уважаемый  член
общины Юст, в доме которого рядом с синагогой Павел гостил. Но  все  это  не
избавило Тарсянина от выходок противной  партии.  Под  ее  давлением  Криспа
отстранили от должности, заменив неким Сосфеном, и  начали  кампанию  травли
миссионеров.
     Тогда Павел продолжил свою проповедь в доме римлянина по имени  Гай.  В
знак начала нового этапа миссии он  сам  крестил  его,  а  также  Стефанаса,
первого грека, обращенного в Коринфе. Этот последний  был  выбран  Павлом  в
качестве руководителя молодой  церкви.  О  составе  ее  свидетельствует  сам
апостол. "Смотрите, братья, - писал он позднее коринфянам,  -  на  призвание
ваше: не много мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных"[13].
Это, впрочем, не доказывает, что все неофиты происходили из низших сословий.
В Коринфе было немало образованных людей, он славился своими библиотеками  и
школами. В числе христиан оказались и любители  мудрости,  и  знатные  лица.
Таковым, в частности, был городской казначей и начальник общественных  работ
Эраст, имя которого сохранилось на одной коринфской надписи[14].
     Итак, налицо был парадокс: в беспутном и легкомысленном Коринфе нашлось
больше душ, искавших веры  и  спасения,  чем  где  бы  то  ни  было  прежде.
Убедившись в этом, апостол пришел к мысли остаться в городе подольше.  Число
христиан быстро увеличивалось,  и  они  нуждались  в  более  продолжительном
попечении.
     Однако, памятуя об Афинах, Павел больше не  рассчитывал  на  логические
аргументы. "Придя к вам, братья, - писал он, - я пришел  не  в  преимуществе
слова или мудрости, возвещая свидетельство Божие. Ибо я рассудил  ничего  не
знать у вас, кроме Иисуса Христа, и Иисуса Христа распятого"[15].
     Происки иудейских противников Павла ни к чему не привели. Он  особенно,
куда больше чем Сила и Тимофей, вызывал у них раздражение. Один раз они даже
пытались подать на него в суд и отвели к проконсулу  Ахайи  Люцию  Галлиону.
Однако  этот  образованный  и  терпимый  римлянин,  брат  философа   Сенеки,
отказался разбирать дело Павла[16]. Он заявил  обвинителям:  "Если  бы  было
какое-то преступление или злодейство, я бы с полным основанием  принял  вашу
жалобу, но поскольку спор идет о слове и именах  и  вашем  законе,  смотрите
сами; в этом я не хочу быть судьей". После такой  отповеди  проконсул  велел
очистить место суда, а собравшаяся на  шум  толпа  коринфян  воспользовалась
случаем и избила нового начальника синагоги. Причем Галлион  не  стал  этому
препятствовать.






     Полтора года прожил Павел в Коринфе, где его пастырский дар развернулся
в полную силу. Он трудился, отдавая  всего  себя,  с  огромным  напряжением.
Позади были сотни километров пути и десять общин от Малой  Азии  до  Балкан,
основанных им лично. Почти в одиночку он совершил невозможное и знал, что  в
этом проявляется ощутимая помощь свыше. В Коринфе работа с людьми была очень
нелегкой, но он слышал голос Христов: "Не бойся, говори и не умолкай, ибо  Я
с тобою, и никто к тебе не подступится и не причинит тебе зла,  ибо  у  Меня
много народа в этом городе".
     Не забывал апостол и о других своих "детях".  Он  не  имел  возможности
побывать за это время в  Македонии,  но  еще  раз  послал  туда  неутомимого
Тимофея. Юноша выполнил поручение, и после этого  Павел  предпринял  дело  -
важнейшее в его жизни и бесконечно важное для всей  Церкви.  Он  сел  писать
послание.
     Письмо  фессалоникийским  христианам  было,  быть  может,  первым   его
посланием.


     Глава девятая




     Коринф - Эфес - Иерусалим - Антиохия, 51-54 годы


     Послания св. Павла

     Еще у  ветхозаветных  общин,  разбросанных  по  миру,  вошло  в  обычай
обмениваться посланиями. Поскольку в римскую эпоху регулярная почта  служила
лишь государственным нуждам, письма развозили  нарочные.  У  Павла  в  таких
людях недостатка не было: Тимофей, Тит и другие его помощники в любой момент
готовы были отправиться с драгоценным свитком туда, где его ждали с надеждой
и нетерпением.
     Письма Павла составляли как бы часть его миссионерской проповеди,  хотя
в основном они  преследовали  пастырские  цели:  с  их  помощью  апостол  на
расстоянии продолжал руководить  жизнью  новообращенных.  Он  взял  себе  за
правило адресоваться не к старейшинам  церквей,  а  ко  всем  верующим,  чем
подчеркивал их общую ответственность за дело Божие.
     Разумеется, Тарсянин не  мог  знать,  что  продиктованные  им  страницы
войдут в Священное Писание, однако он не  смотрел  на  них  как  на  обычную
корреспонденцию. Убежденный, что через него с братьями говорит Сам  Господь,
апостол просил, чтобы его письма зачитывали вслух на молитвенных собраниях и
распространяли[1]. Он сохранил веру своих прежних учителей, фарисеев, в  то,
что Слово Божие живет и  действует  не  только  заключенное  в  канонический
текст[2].
     Наши Евангелия сложились уже  на  исходе  апостольского  века,  поэтому
Павлово наследие есть самый ранний из известных  нам  письменных  документов
Церкви. Письмо в Фессалонику было получено христианами, жившими всего  через
двадцать лет после земной жизни Спасителя.






     В посланиях звучит голос не только пастыря, но и первого  новозаветного
богослова. На долю св. Павла выпало осмыслить  и  выразить  тот  сокровенный
опыт жизни во Христе, который пережил сам миссионер и который есть подлинный
корень бытия Церкви.
     Надо, впрочем, оговориться: Павел не оставил после  себя  разработанной
богословской системы. И хотя потом  сотни  теологов  пытались  вычленить  из
Павлова провозвестия логически законченную доктрину -  все  эти  конструкции
явно проигрывают, если сравнить их с живым потоком мысли апостола. Между ней
и ее  толкователями  такая  же  разница,  как  между  цветущим  растением  и
гербарием, где цветы засушены и разнесены по рубрикам.
     Неисчерпаемое богатство посланий вот уже двадцать веков питает Церковь,
но жемчужины его заключены в твердую раковину и нельзя сказать,  что  чтение
Павла - дело простое и легкое. Евангелие Тарсянина озадачивало и смущало уже
многих его современников. Подчас оно было для них соблазном и загадкой.
     Стоит задуматься над тем, что вокруг личности Павла не возник  народный
культ,  в  котором  нередко  ощущается   языческий   привкус.   Места,   где
проповедовал апостол,  редко  отмечены  посвященными  ему  древними  храмами
(единственный такой храм  мы  находим  в  Риме).  В  Афинах  верующие  чтили
Дионисия Ареопагита, на Кипре - Варнаву, на  Крите  -  Тимофея,  в  Эфесе  -
апостола Иоанна[3]. Смелый универсализм, антизаконнический дух, "благовестие
свободы" - словом, все, что составляет  главные  черты  Евангелия  Павла,  -
намного превосходило средний уровень христианского сознания.
     Человек, который вместе с другими ожидал скорого конца истории, сам  не
ведая того, трудился для  будущего.  И  поистине  только  чудом  Духа  можно
объяснить тот поразительный факт, что именно писания  Павла,  чей  авторитет
постоянно  ставили  под  сомнение,  оказались  в  Новом   Завете   рядом   с
Евангелиями.  Ведь  при  жизни  апостол  так  и  не  добился  общецерковного
признания и нередко чувствовал себя в  настоящей  изоляции.  В  этом  судьба
Павла сходна с судьбой его великих предшественников - пророков. Как и Павла,
их плохо понимали, почти все они встречали глухую  вражду  и  недоверие,  и,
однако, они ждали своего часа не напрасно: всегда и везде  находились  души,
которые обретали в их слове Слово Божие...






     Сто лет назад Фредерик Фаррар, церковный писатель, друг Дарвина,  начал
свой труд об апостоле цитатой из Златоуста: "Хотя он был Павел, но все же он
был человек". Это изречение может быть поставлено эпиграфом ко всем Павловым
посланиям.  В  самом  деле,  неся  миру  Откровение,  послания  одновременно
представляют собой волнующий человеческий документ, исповедь души,  наиболее
личное из всего Нового Завета. Перед нами  не  бесстрастное  поучение  и  не
риторика, а строки, словно написанные собственной кровью, а  иной  раз  -  в
порыве бурных, глубоких переживаний. Павел предельно искренен, у него нет ни
искусственности, ни нарочитости. Созданное им мало напоминает литературные и
философские послания, которые тогда уже входили в моду[4]. Он заботился не о
форме, а о том, чтобы донести до людей Благую Весть и свои заветные думы.
     С  детства  владея  греческим,  Тарсянин  избежал  подчинения  античной
эпистолярной традиции.  Дух  Библии  и  собственный  вулканический  характер
ломали привычный лексикон и строй языка. Признано,  что  к  Павлу  в  высшей
степени подходят известные слова: "стиль - это человек". Послания,  точно  в
зеркале, отражают внутренний портрет их автора. "С удивительным жаром  души,
- замечает Ренан, -  Павел  соединял  необычайную  бедность  выражения.  Его
преследует какое-нибудь слово, и он повторяет его при каждом удобном  случае
по нескольку раз на одной странице. Это не бесплодность, а сосредоточенность
ума и полное равнодушие к стилю"[5].
     При всем том Тарсянин обладал несомненным художественным даром.  Многие
его выражения, такие, например, как "жало в плоть", "безумие  Креста",  "нет
ни эллина, ни иудея", "буква убивает, Дух животворит", "что посеет  человек,
то и пожнет", - стали крылатыми. Иудейские наставники, зная, что их слова не
записывают, а запоминают наизусть,  любили  лапидарную,  похожую  на  стихи,
форму проповеди. Мы находим эту форму в евангельских изречениях Христа. Чаще
всего ее придерживался и апостол Павел.
     Свои письма он предпочитал диктовать. Мы словно видим, как Павел шагает
взад-вперед по комнате, размышляя вслух, беседуя со своей  далекой  паствой.
Мысли обгоняют  слова;  при  неровном  свете  глиняной  лампы  Тимофей  едва
успевает заносить их  на  листок  папируса  или  дощечку.  Временами  высшее
вдохновение высекает искры огня из тяжелых, нагроможденных, как камни, фраз.
Длинные периоды  сменяются  афоризмами,  метко  бьющими  в  цель;  ритмичные
строфы, навеянные поэзией Библии, подобные молитве или  гимну,  переходят  в
теплые и простые выражения дружеских чувств. Порой нить рассуждения внезапно
прерывается  взрывами  негодования,  возгласами,  вопросами.  Это  сочетание
косноязычия и гениальности, вязкой монотонности и экспрессии придает письмам
св. Павла неповторимое своеобразие.
     Еще одна их особенность - глубокая печаль и  тревога,  которые  сквозят
почти в каждом. Появление посланий вызвано напряженнейшей борьбой  за  души.
Отец своих  церквей,  апостол  редко  бывал  спокоен  за  них.  Он  пишет  в
обстановке  споров  и  волнений,  вынужден  защищаться,  вести  полемику  на
несколько фронтов. Он воюет, с одной стороны, против язычества, с  другой  -
против ортодоксов-законников, парируя удары своих оппонентов, а с третьей  -
против внутренних недугов, поражавших общины.






     Сегодня многие христиане ностальгически вздыхают по ранней Церкви:  "То
было иное, лучшее время, иные люди". Между тем из Павловых писаний очевидно,
что подобная идеализация едва ли оправдана. Хотя  первохристианство  и  было
нравственным оазисом среди потрясенного в своих основах  мира,  Церковь  тех
дней,  как  и  во  все  времена,  включала  живых  людей  с  их  слабостями,
заблуждениями и грехами. Апостол яснее, чем кто-либо, сознавал это. Когда он
писал письмо, у него, чаще всего, был какой-нибудь тревожный повод.  Так,  в
Коринфе после его ухода верующие раскололись  на  группировки;  были  случаи
недостойного поведения во время братских трапез; один коринфский  христианин
взял в жены свою мачеху, нарушив  все  божеские  и  человеческие  законы;  в
Галатии  неофитам  внушили,  что  они  не  будут  спасены,  если  не  примут
обрезания;  в  Фессалонике  многие  побросали  работу,  ожидая  немедленного
светопреставления. Словом, было от чего  опустить  руки.  Временами  в  тоне
апостола проскальзывает почти отчаяние.
     Но он не сдался: молил, грозил, увещевал. Ни на секунду не усомнился  в
пути Христовом и своем призвании. Не переставал  верить,  что  свет  одолеет
тьму.
     Послания Павла с их драматической накаленностью актуальны всегда, а  не
только для тех далеких от нас поколений. Они показывают, как на фоне  неудач
и крушений еще ярче сияет Крест Иисусов - знамя страдания и победы.






     Итак, апостол пишет к  фессалоникийцам.  Из  всех  посланий  оно  самое
светлое. Его  можно  сравнить  лишь  с  письмом  в  Филиппы,  к  его  первой
македонской церкви. Продиктовано оно человеком, полным  сил,  которому  едва
минуло сорок и который еще не познал усталости  от  лет  и  трудов.  Суровое
сердце  Павла  полно  нежности,  которую  он  нисколько  не   скрывает.   Он
признается, что без македонцев чувствует себя осиротелым.
     Теперь, когда от вас к нам пришел Тимофей
     и принес добрую весть о вашей вере и любви
     и о том, что всегда добром вспоминаете нас,
     горя желанием нас видеть (как и мы вас),
     мы были утешены вами, братья,
     при всей нужде и скорби нашей,
     вашей верой. Ибо теперь мы живы,
     раз вы стоите в Господе...
     А Господь да подаст вам возрастание и обогащение
     в любви друг к другу и ко всем,
     как и мы имеем ее к вам,
     чтобы утвердить ваши сердца безупречными
     в святости перед Богом, Отцом нашим,
     в пришествие Господа нашего Иисуса
     со всеми святыми Его[6]
     С самого начала Павел говорил македонцам о скором пришествии Христовом,
но сейчас именно в этом  пункте  неожиданно  обнаружились  подводные  камни,
опасные для корабля Церкви.




     "Когда придет конец?"

     Этот вопрос постоянно вставал в душной предгрозовой атмосфере,  которой
был отмечен рубеж новой эпохи.  Его  задавали  апостолы  самому  Христу,  но
прямого ответа не получили. Им лишь дано было знать, что Суд уже  начался  и
что беспечных Судия может застигнуть врасплох, как  "тать  в  нощи"[7].  Это
побуждало миссионеров христианства к удвоенной активности. В  общинах  Павла
продолжал грозно и радостно звучать арамейский  возглас,  принесенный  им  с
Востока: Марана-та! Господь грядет!
     Однако апостол не хотел приносить требования сегодняшнего дня в  жертву
эсхатологическим чаяниям. Реальность духовного общения с  Господом,  счастье
знать, что Он здесь, с тобой, - вот что было главным.  Павла  огорчало,  что
умы фессалоникийцев слишком заняты вычислением "времен и сроков" - того, что
от людей не зависит.
     Тимофей честно обрисовал учителю положение дел, рассказал о настроениях
в общине, наэлектризованной разговорами о конце.  Многих  беспокоила  участь
умерших братьев: неужели они лишились возможности узреть Иисуса во славе?
     В послании Павел постарался рассеять это недоумение. "Если мы верим,  -
писал он, - что Иисус умер и воскрес, то таким  же  образом  и  усопших  Бог
приведет через Иисуса с Ним". Он  ссылался  на  "слово  Господне",  согласно
которому пробудившиеся от  смерти  первыми  встретят  Мессию,  а  затем  все
живущие, которые сохранили верность, будут вознесены в  неземные  обители  и
"всегда с Господом будут"[8]. Значит, смерть того или иного  христианина  не
должна быть причиной утраты надежд.
     Что же касается  сроков,  то  Павел,  строго  следуя  завету  Христову,
решительно отклоняет все попытки проникнуть в  скрытую  от  мира  тайну.  Он
напоминает призыв Учителя - быть готовым всегда.
     Любящие  Господа  не  должны  страшиться  великого  Дня.   Только   для
упорствующих в духовной слепоте он будет абсолютно неожиданным.
     Вы, братья, - не во тьме,
     чтобы День захватил вас, как вор,
     ибо все вы - сыны света и сыны Дня.
     Мы не сыны ночи и тьмы.
     Итак, не будем спать, подобно прочим,
     а будем бодрствовать и пребывать в трезвости.
     Здесь Павел употребил ходячее ессейское выражение "сыны света", которое
слышал в Иудее[9]. Он стремился рассеять  ужас  и  тревогу  своих  учеников,
показывая, что для них День Божий должен быть не страшным, а радостным.
     Но что значит жить трезво? Как готовить себя к встрече со Христом?
     На эти вопросы Павел дает совершенно ясный пастырский ответ. Огонь веры
должен гореть, как  и  прежде,  но  не  превращаться  в  губительный  пожар.
Христианам надо "преуспевать еще больше и стараться жить мирно, делать  свое
дело,  работать  своими  руками"[10].  Павел   сознательно   охлаждает   жар
нездоровой мечтательности, призывая заботиться о  достойной  жизни  сегодня,
вместо того чтобы постоянно заглядывать в будущее.
     Призываю же вас, братья,
     вразумляйте бесчинных,
     ободряйте малодушных,
     поддерживайте слабых,
     будьте терпеливы ко всем.
     Смотрите, чтобы кто кому не воздал злом за зло,
     но всегда стремитесь к добру
     друг для друга и для всех.
     Всегда радуйтесь,
     непрестанно молитесь,
     за все благодарите,
     ибо такова есть воля Божия во Христе Иисусе о вас.
     Духа не угашайте,
     пророчества не уничижайте,
     все проверяйте,
     доброго держитесь,
     сторонитесь всякого зла[11].
     Послание было написано не только от лица Павла, но также от Сильвана  и
Тимофея, хотя  продиктовал  его  апостол.  Быть  может,  этим  он  стремился
подчеркнуть, что выражает не одно лишь собственное учение.






     Тимофей, не медля, отвез письмо в Македонию.  Но  едва  он  возвратился
оттуда, Павел вынужден был снова писать фессалоникийцам. От  своего  верного
ученика он узнал, что брожение не  утихло,  а  наоборот,  скорее  усилилось.
Виной тому был текст пророчества, который кто-то распространил в общине.  Из
него следовало, что конец мира уже наступает. Пророчество приписывали самому
Павлу. Нужно было как можно скорее пресечь соблазн,  успокоить  людей,  дать
необходимые разъяснения.
     Диктуя второе письмо, апостол опять же не  думал  отрекаться  от  своих
прежних слов; он лишь предостерегал от  легковерия,  напоминал,  что  именно
было им сказано, когда он находился в Фессалонике.
     Не давайте слишком быстро колебать
     ваш здравый смысл и пугать вас:
     ни словом, ни посланием, якобы от нас исходящим,
     будто бы настал День Господень.
     Пусть никто не обманывает вас никаким образом,
     ибо раньше придет отступление,
     и откроется человек беззакония,
     сын погибели, противник,
     превозносящийся над всем,
     именуемым Богом и святыней,
     так, что в Храме Божием сядет он,
     выдавая себя за Бога.
     Разве вы не помните, что я, еще находясь у вас,
     говорил это вам?[12].
     В данном случае апостол, несомненно,  имел  в  виду  как  ветхозаветные
предсказания, так и слова Иисусовы. В них говорилось о  временном  торжестве
врагов Божиих, которые будут попирать удел  Его[13].  Выражаясь  современным
языком, эти пророчества указывали на рост демонического  полюса  истории  по
мере приближения Суда. Напоминая это библейское учение о царстве  лжемессии,
Антихриста, Павел сдерживал нетерпение тех, кому казалось,  будто  плод  уже
созрел.
     С  наступлением  эры  Мессии  "тайна  беззакония",  восстающего  против
божественных  замыслов,  -  "уже  в   действии".   Зло   набирает   силу   и
концентрируется, чтобы в последний раз обрушиться  на  верных.  Но  осталась
некая  преграда,  которая  "удерживает"  до  времени  разгул   антихристовой
стихии[14].
     Трудно сказать,  связывал  ли  апостол  эту  преграду  с  политическими
событиями своего времени. Быть может, он имел в виду  участь  Храма,  гибель
которого должна предварить закат  старого  мира.  Но  некоторые  толкователи
видят здесь намек на общее положение дел в империи. В те  дни,  когда  писал
Павел, Рим действительно переживал кризис. Порядок и  законность,  казалось,
висели на волоске. Властелин полумира Клавдий ненамного отличался от  своего
безумного предшественника Калигулы - того  самого,  что  требовал  поставить
свою статую в иерусалимском Храме. "Природная  его  свирепость,  -  пишет  о
Клавдии Тацит, - обнаруживалась как в большом, так  и  в  малом...  Не  было
доноса, не было доносчика столь ничтожного, чтобы он по малейшему подозрению
не бросался защищаться и мстить"[15]. Однако еще более зловещих  последствий
можно было ждать от его  брака  с  сестрой  Калигулы,  Агриппиной.  Женщина,
буквально одержимая  жаждой  власти,  сумела  полностью  завладеть  цезарем,
отстранить наследника и выдвинуть на его место своего сына от первого брака,
Нерона. Не пройдет и двух лет, как Агриппина отравит Клавдия и  возведет  на
трон своего будущего убийцу, гонителя христиан, злого гения страны.
     Правда, Нерон не сразу покажет свое подлинное лицо. По  словам  Тацита,
"наглость,  похоть,  распущенность,  жестокость  его  поначалу   проявлялись
постепенно"[16]. Но апостол, получавший вести из Рима, вполне мог прозреть в
этом человеке воплощение духа Антихриста. Лишь короткий срок "удерживал" Рим
от оргии деспотизма и преступлений, которая повлечет за собой  расправу  над
многими верными и среди них над самим Павлом.
     Однако сомнительно, что пророчество  апостола  имело  столь  конкретный
характер. Не случайно Господь, а за Ним и евангелист Иоанн говорят о  многих
лжемессиях и антихристах[17]. В каждую эпоху противники Духа Христова идут к
своему торжеству, преодолевая какие-то препятствия, которые "удерживают" их.
Так, вероятно, будет протекать  история  вплоть  до  последнего  и  наиболее
мощного всплеска мирового зла.






     Так или иначе, Павел дал ясно понять, что время Антихриста еще впереди.
     Отвергая бесплодные гадания фессалоникийцев, он настоятельно просил  их
не отходить от того, что им было проповедовано. Он  даже  не  побоялся  ради
этого употребить фарисейский термин. "Стойте и держитесь предания,  -  писал
он, - которым вы были научены через наше слово или  послание"[18].  Верность
изначальному благовестию должна служить для них  ориентиром,  лекарством  от
иллюзий.
     Особенно подчеркивал Павел оздоровляющую роль трудовой жизни, поскольку
хорошо знал презрительное отношение к труду в греко-римской среде:  на  него
смотрели как на унизительную повинность, не достойную благородных людей[19].
Апостол категорически отверг  попытки  оправдать  этот  взгляд  наступлением
последних времен. Он сам всегда трудился, не покладая рук, и к этому же звал
своих учеников:
     Когда мы были с вами,
     мы предписывали вам следующее:
     если кто не работает, пусть и не ест.
     А слышали мы, что некоторые из вас
     поступают бесчинно, не делая никакой работы,
     а делая много пустого.
     Мы предписываем им, чтобы ели хлеб,
     работая спокойно[20].
     Решив раз и  навсегда  отделить  свое  слово  от  ложных  предсказаний,
апостол в конце листа  приписал:  "Приветствие  моей,  Павловой  рукой,  что
является знаком в каждом послании. Я  пишу  так:  Благодать  Господа  нашего
Иисуса Христа со всеми вами". Это благословение должно было  служить  своего
рода паролем, указывающим на подлинность письма.
     Слова "в каждом послании" наводят на мысль,  что  и  прежде  Павел  уже
писал к общинам, и вообще то, чем мы располагаем,  есть,  вероятно,  "только
часть  целого",  как  подчеркнул  один  историк.  Но  и  этой  части  вполне
достаточно, чтобы услышать Евангелие Павла и увидеть его самого.
     Для тех, кто верит  в  промыслительность  истории  библейского  текста,
бесспорно, что самое необходимое для Церкви уцелело.




     В Иерусалим через Эфес

     Прошло уже восемнадцать месяцев  с  тех  пор,  как  Павел  поселился  в
суетливом шумном Коринфе. Христиан здесь было теперь  больше,  чем  в  любом
другом городе, где апостол проповедовал прежде. После стычки с синагогальным
начальством он все теснее  сближался  с  неиудеями.  Далеким  сном  казались
теперь страны Сирии и древний Иерусалим. Однако  в  намерение  Тарсянина  не
входило создавать изолированную "эллинскую" церковь. Он не забывал  о  долге
сохранять единство всех верных. Этот  долг  и  заставил  его  разлучиться  с
коринфянами, среди которых он трудился столь успешно, и снова  вернуться  на
Восток.
     Летом 52 года, когда навигация была уже  в  разгаре,  он  отправился  в
Кенхреи, порт Коринфа, захватив с собой Акилу и Приску. Сильвана  и  Тимофея
он оставил в городе продолжать дело евангелизации.
     Готовясь  в  порту  к  дальней  дороге,  апостол   совершил   старинный
благодарственный обряд. "У иудеев, - как поясняет Иосиф Флавий, - существует
обычай, что те, кто перенес болезнь или какое другое  несчастье,  должны  за
тридцать   дней   до   принесения   жертвы   посвятить   себя   благочестию:
воздерживаться от вина и остричь волосы"[21]. Очевидно  и  Павел,  оглядывая
пройденный путь, вспоминая о происках  врагов,  тюрьме,  приступах  болезни,
словом, о  всех  испытаниях,  имевших  счастливый  исход,  захотел  выразить
благодарность Богу так, как это было принято у его предков. Хотя он  отрицал
спасающую силу Закона, но ему казалось, что  в  данном  случае  традиционные
знаки набожности уместны и  вполне  допустимы.  В  Иерусалим  он  отправился
наверняка не с пустыми руками, а вез  вспомоществования  для  бедных.  Кроме
того, принесение жертвы в дни праздника должно было показать  церкви-матери,
что он не презирает отеческих обычаев.
     Прежде чем плыть в  Иудею,  апостол,  однако,  захотел  хоть  ненадолго
побывать в городе своей мечты, Эфесе.






     Целую неделю плыл парусник, лавируя среди островов Архипелага, пока  не
приблизился к берегам Малой Азии. Из гавани Павел и его спутники, идя пешком
вверх по течению реки, добрались до Эфеса.
     После прохладного морского ветра жара и духота города казались особенно
гнетущими. Повсюду стояли тучи пыли, поднимаемые вереницами повозок, которые
тянулись от ворот и к воротам. Эфес поражал всех, кто впервые оказывался  на
его улицах среди леса колонн, пышных памятников и статуй. Утонченность Афин,
коммерческий дух Коринфа, размах многоязыкой Азии -  все  соединялось  здесь
подле гигантского святилища Артемиды, одного  из  семи  чудес  света.  Толпы
паломников,  купцов,  погонщиков  мулов,  моряков  теснились  вокруг  лавок.
Праздник в честь Артемиды уже миновал, и город жил кипучей деловой жизнью.
     Еврейский квартал Эфеса находился под непосредственным покровительством
Рима; он был обширным и процветающим. Вопреки ожиданиям,  миссионеров  здесь
встретили очень радушно; Павел уже отвык от столь почтительного отношения со
стороны соплеменников. Его беседа в синагоге произвела  хорошее  впечатление
(наветы врагов сюда еще не достигли). Павла даже просили  остаться  в  Эфесе
подольше. Но он объяснил, что связан обетом посетить Иерусалим  на  праздник
Пятидесятницы и принести там жертву; только после этого он снова может  сюда
приехать.
     Оставив вместо себя Акилу с женой, чтобы те  исподволь  готовили  почву
для проповеди, Павел на лодке вернулся в гавань и отплыл оттуда в Иудею.






     Лука говорит о дальнейшем  его  путешествии  очень  кратко.  По  словам
евангелиста,  Павел,  "высадившись  в  Кесарии,  поднялся  в  Иерусалим   и,
приветствовав братьев, спустился в Антиохию"[22]. Такое нежелание  вдаваться
в подробности кажется странным: ведь  встреча  с  Иаковом  и  иерусалимскими
христианами была важным событием в жизни Тарсянина. Видимо, Лука, избегавший
останавливаться на конфликтах, умолчал  о  прохладном  приеме,  который  его
учитель нашел в церкви Иакова. Это  объяснение  -  не  просто  догадка;  как
справедливо отметил Луи Дюшен, в Иерусалиме  "смелые  новшества  Павла  были
скорее терпимы, чем признаны". Сам  Брат  Господень  не  мог  отказаться  от
общения с Павлом, хотя тот уже прослыл хулителем Закона.  Многие  же  другие
радовались результатам "языческой" миссии; но  нашлись,  наверно,  и  такие,
особенно среди  эбионитов,  что  усмотрели  в  его  приезде  открытый  вызов
древнему благочестию. Не пора ли поставить на место этого вольнодумца, а  не
мирно беседовать с ним, как делает Иаков? По какому  праву  он,  не  знавший
Иисуса, осмеливается идти против вековых устоев? Почему он не стал смиренным
учеником истинных апостолов, да еще внушает иноплеменникам  безумную  мысль,
будто Тора Господня больше не нужна?.. Тарсянин утверждает,  что  Сам  Иисус
являлся ему, но разве этого достаточно? Может ли он равняться  с  теми,  кто
жил  рядом  с  Мессией?  Скорее  всего  этот  лжефарисей  и   лжеапостол   -
замаскированный враг Церкви. Настоящие апостолы -  добрые  евреи,  ревнители
Закона, а про Савла говорят, что он - друг римлян, прозелит или того хуже  -
самарянин, проникший в Церковь с целью подорвать ее изнутри[23].
     Перешептываниями за спиной Павла христиане-законники не ограничились, а
задумали  принять  против  него  серьезные  контрмеры.  Едва  только  Павел,
удрученный и опечаленный, отбыл в Антиохию, они начали  действовать.  Иаков,
памятуя о "соборе", вряд ли одобрял  фанатиков,  но  старец  был  уже  не  в
состоянии удержать их. Они поспешно отправились по городам, где проповедовал
Павел, начиная с  Галатии,  и  всюду  убеждали  новокрещенных  эллинов,  что
Тарсянин обманул их, что для спасения недостаточно только креститься, а надо
принять и Закон Моисеев.




     Благовестник свободы

     Ничего не подозревавший апостол уже почти год жил в  Сирии,  окруженный
друзьями, когда, точно гром среди ясного неба, на него  обрушилось  известие
из Галатии: верные ему люди сообщали, что все его дело - на  грани  развала.
Простодушные галаты поддались  увещаниям  противников  Павла,  отреклись  от
своего учителя и поспешили принять обрезание.
     Новость  эта  больно  ранила  Тарсянина.  Что  было  делать?   Отменить
обещанную поездку в Эфес и вместо этого  торопиться  в  Галатию?  Но  прежде
следует написать послание своим первенцам, которые,  увы,  оказались  такими
нестойкими.  Потрясенный  горем,  обидой,  гневом,  он  садится   диктовать.
Послание  он  начинает   торжественными   словами,   в   которых   четко   и
недвусмысленно объявляет о своих правах.

     Павел, апостол - не от людей и не через человека,
     а через Иисуса Христа и Бога Отца,
     воскресившего Его из мертвых, -
     и все братья, находящиеся со мной, -
     церквам Галатийским: благодать вам и мир...
     Дивлюсь, что вы так скоро отпадаете в иное Евангелие
     от Призвавшего вас благодатью Христовой.
     (Впрочем, иного Евангелия нет,
     а есть лишь некоторые, смущающие вас
     и желающие исказить Евангелие Христово)[24].

     По началу может даже показаться, что задето самолюбие проповедника.  Но
дело совсем не в этом. Он вынужден был отстаивать  свой  авторитет  не  ради
себя, а ради открытой ему Истины. Несмотря на охватившие его чувства, он  не
отрицает,  что  его  соперники  проповедуют  Благую  Весть;   апостол   лишь
указывает, что в их устах она получает  превратный  смысл.  Наиболее  резкий
отпор дает Павел методам "лжебратий", которые в его отсутствие говорят о нем
неправду, желая очернить его. Ведь он трудился не для себя, а для Бога.  Его
послали не люди, а Сам Христос, служителем  Которого  он  избран  от  утробы
матери. Учение, которое возвещал Павел галатам, - не человеческая  доктрина.
Апостол напоминает, как прежде,  будучи  ревнителем  Закона,  он  противился
Церкви и как Бог открыл ему Своего Сына. Поэтому ему не было нужды учиться у
других. Его научил Воскресший, кода он жил в Дамаске и  Набатее.  Правда,  в
Иерусалиме он познакомился с Петром, Иоанном и Иаковом, но несет людям не их
слова,  а  благовестие  Христа  Спасителя.  Галатов  пытаются  уверить,  что
Тарсянин не имел одобрения "столпов", но это - ложь. Хотя для  него  "совсем
неважно, за кого их почитают", но они сами согласились "подать ему и Варнаве
руку общения", чтобы им идти с проповедью к язычникам, причем  ничем  их  не
связывая. Разве может Павел отвергать Закон Божий? Никогда бы он не дерзнул.
Просто время Закона пришло к  своему  завершению.  Он  говорит  это,  будучи
евреем, сыном народа, которому дан Закон.

     Мы по природе иудеи, а не из язычников грешники,
     однако, познав, что не делами Закона
     человек получает оправдание,
     а только через веру в Иисуса Христа, -
     и мы во Иисуса Христа уверовали,
     чтобы быть оправданными верой во Христа,
     а не делами Закона,
     ибо делами Закона не будет оправдана
     никакая плоть[25].

     "Дела  Закона"  -  это  система,  охватывающая   все   стороны   жизни,
определяющая  каждый  шаг  человека.   Любая   мелочь   повседневного   быта
предусмотрена. Жить по-иудейски, как и позднее жить по-мусульмански,  значит
целиком быть погруженным в такую систему.  Но  это  лишь  азбука,  начальная
школа, воспитательное средство. Во Христе человек получает высшую свободу.
     Пытаясь объяснить смысл  этой  новой  фазы  духовной  истории,  апостол
использует слово оправдание, которое века спустя в период Реформации вызовет
споры и бури.
     Само по себе оно кажется юридическим термином, но у  Павла  оно  значит
нечто гораздо большее. В еврейском языке оно происходит от  того  же  корня,
что и слово "праведность", а праведным, то  есть  свободным  от  зла,  можно
считать лишь Творца. Человеческая, земная праведность, или "оправдание перед
Богом",  всегда  относительна  и  условна.  В  сущности,  никто   не   может
претендовать на абсолютную праведность.
     Грех и несовершенство отделяют людей от Безгрешного и Совершенного. Это
знали уже в Ветхом Завете. "Не оправдается пред Тобой ни один из живущих", -
говорил псалмопевец, чьи слова Павел перефразирует, чтобы показать  бессилие
Закона[26].
     Пророки верили в  возможность  чуда,  когда  Служитель-Мессия  сокрушит
преграду между Чистым и нечистыми и "оправдает" их  в  очах  Божиих[27].  Но
поскольку это уже совершилось  и  наступила  "полнота  времени",  ап.  Павел
больше не считает возможным говорить о спасении  и  оправдании  лишь  как  о
чем-то ожидаемом.
     До прихода Спасителя праведным условно мог считаться человек, который в
меру своих возможностей "жил под Законом", однако подлинно  оправданных  все
равно не существовало. Оправдание совершают не наши усилия, а искупительная,
спасающая сила Творца. Это Он, а никто другой, приближает к Себе человека  и
через Мессию дарует грешным прощение. Они оправданы и поэтому отныне уповают
не на систему Закона, а на высшую небесную Любовь, которая  открывает  перед
человеком возможность соединиться с Богом во Христе Иисусе.  Входя  в  Новый
Завет Господа, верующий идет путем Христовым. Закон повелевал "извне", тайна
же спасения преображает дух изнутри.

     Я распят со Христом,
     и живу теперь не я, но живет во мне Христос.
     А что я живу во плоти,
     то живу в вере в Сына Божия, возлюбившего меня.
     Не отвергаю я благодати Божией;
     ибо если через Закон оправдание,
     значит Христос напрасно умер[28].

     Так силится апостол передать скудными человеческими словами невыразимую
реальность  сопричастности  Христу.  Задача  его   куда   трудней,   чем   у
приверженцев старых канонов,  которые  просто  указывали:  делайте  то-то  и
так-то. Да и бедным галатам нелегко было равняться  со  св.  Павлом,  понять
глубину его мысли,  проникнуться  его  высоким  духом.  Он  сам  не  мог  не
чувствовать этого. "Детки мои, которых я снова в муках рождаю!.." - почти со
слезами восклицает он. Чем тронуть эти простые сердца?  Павел  всеми  силами
пытается достучаться до них, напоминает, как хорошо им было вместе, как  они
трогательно заботились о нем, когда болезнь сделала его  беспомощным.  Разве
не ощущали они силу Духа, которая являла себя в немощи? Неужто  забыли  они,
как потянулась их душа к Спасителю мира? Разве не  переносили  они  за  Него
гонения и скорби? Ведь были и  пророчества,  и  знаки  свыше,  были  свет  и
радость. Неужели этого мало, чтобы понять: это Бог подарил им чудо  единения
с Ним. Благодать нельзя заработать.
     Что прибавило им обрезание? Ни обряды, ни "соблюдение месяцев, времен и
годов" ветхозаветного календаря ни на шаг не приблизило их ко Христу.  Когда
они были язычниками, они обоготворяли тварь, находились в рабстве  "стихий".
Теперь, подчинившись формальным  уставам  "подзаконной  жизни",  они  только
сменили одно рабство на другое и тем самым отреклись  не  от  Павла,  своего
учителя, а от Христа.

     О несмысленные галаты! Кто околдовал вас?
     Вас, у которых перед глазами Иисус Христос
     изображен как распятый?
     Разве делами Закона вы получили Духа
     или проповедь веры?
     Неужто вы так неразумны?
     Начав Духом, вы кончаете теперь плотью![29]

     Павел был уверен, что ортодоксы, толкуя галатам о необходимости обрядов
Торы, читали им из Библии, доказывали "на строке" свою правоту.  Пусть  так!
Он, Павел, и по Писанию покажет, что такое сила божественного оправдания!
     Взгляните на Авраама, отца народа Божия, говорит  он.  Авраам  не  знал
Закона.  Что  же  "вменилось  ему  в  праведность"?   В   ту   относительную
праведность, которая только и  была  доступна  старому  миру?  Патриарх  был
возвеличен за то, что поверил Богу, вручил себя Его покрову.  Закон  же  был
дан после Авраама, чтобы приучить людей всегда помнить о  Боге  и  показать,
насколько мало они способны достигнуть идеала даже условной праведности. "Мы
были заключены под стражу Закона в ожидании будущего откровения  веры,  так,
что Закон стал для нас детоводителем ко Христу, чтобы нам быть  оправданными
верою"[30].  Сегодня  это  откровение  веры  дано,  дано  в  лице  Иисуса  с
божественной щедростью - уже не только сынам Авраама по крови, как раньше, а
всем его духовным детям по  вере:  иудеям  и  эллинам,  рабам  и  свободным,
мужчинам и женщинам.






     Порицатели Павла напоминали, что  и  Сам  Христос  соблюдал  Тору.  Да,
отвечает апостол, Он подчинился Закону, но одновременно возвысился над  ним.
Как Человек он прошел человеческий путь  "подзаконной  жизни",  но  не  ради
порабощения  букве,  а  ради  любящей  сыновней  покорности   Отцу.   Он   -
единственный Избранник, истинный Сын: посланный, уничиженный, отдавший  Себя
служению Отцу. Поэтому Он дарует всем верящим Ему радость усыновления Богу.

     А так как вы - сыны,
     то послал Бог Духа Сына Своего в сердца наши,
     Духа, взывающего: Авва Отче!
     Так, что ты уже не раб, а сын;
     кто же сын, то и наследник через Бога...
     Для свободы Христос освободил нас.
     Итак стойте и не подпадайте под иго рабства[31].

     Рабством апостол называет сведение веры к системе, канону,  формальному
правилу,  то  есть  к  тому,  что  было  всего  доступнее  людям.  Но   этот
несовершенный вид веры отжил свой век. Бог заложил начало  новому  миру.  Он
здесь, сейчас...






     Остановимся на мгновение и спросим себя: что хотел  сказать  всем  этим
апостол? Не провозглашал ли он  религию,  лишенную  всех  внешних  форм?  Не
тождественна ли его мысль с мыслью Руссо: "Культ, которого  требует  Бог,  -
есть культ сердца"? Не противоречит ли это словам и поступкам Христа?  Да  и
сам Павел разве всегда чуждался обряда?
     Легко может показаться, что св. Павел, как и пророки, был  протестантом
задолго до Лютера. Действительно, Лютер нашел в  словах  апостола  выход  из
тупиков магического извращения христианства. Именно Павел вернул  его  после
горьких блужданий ко Христу и Евангелию.  Однако  благовестие  Павла  нельзя
свести к одному этому протестантскому аспекту Церкви. Напомним, что  апостол
высоко ставил  церковный  порядок,  таинства  и  целостность  народа  Божия,
"нового Израиля". Он был слишком трезвым и  реалистичным,  чтобы  отвергнуть
внешние формы благочестия. К самой теме Церкви он вернется позже,  в  других
посланиях. Пока же он страстно желал привлечь внимание галатов к главному, к
сути всего: человек, умерший во Христе  для  греха  и  воскрешенный  с  Ним,
становится  новым  творением,  обретает  жизнь  в  Боге,  возносится  на  ту
безмерную высоту, откуда многое, что казалось  важным,  становится  малым  и
второстепенным. Дело не в том, что человек соблюдает правила Закона  или  же
отказывается от обрезания, а в том, куда направлены его воля, его дух.

     Ибо во Христе Иисусе не имеет никакой силы
     ни обрезание, ни необрезание,
     а вера, действующая любовью[32].

     Последними  двумя  словами  мгновенно  отметается  всякая   возможность
считать себя верным Христу без верности Его нравственным заветам. Это вполне
понимал и Лютер, когда говорил: "Вера без добродетели не  имеет  права  даже
называться верой". Высшая свобода, к которой зовет ап. Павел, не есть  отказ
от нравственных норм; это свобода Христова, свобода от рабства греху. Именно
эта свобода рождает перед лицом благодати встречные волевые усилия человека.
Вот почему Павел, не боясь впасть в противоречие, говорит, что  нравственные
предписания Закона имеют вечную ценность.

     Ибо вся полнота Закона в одном слове, а именно:
     возлюби ближнего своего, как самого себя[33].

     Мысль эта не произвольная, она не изобретена Павлом. Уже Господь  Иисус
говорил, что весь Ветхий Завет покоится на двух основаниях: любви к  Богу  и
любви к людям. И даже лучшие представители фарисейства, такие  как  Гиллель,
ставили во главу заповедей этику, считая прочее "комментарием".
     Итак, сохраняя верность традиции и изначальному Евангелию, апостол дает
понять, что вера не просто субъективное переживание, а  сама  жизнь.  Жизнь,
даруемая свыше и одновременно созидаемая при участии самого человека.  Павел
не ссылается прямо на Нагорную проповедь, но с предельной точностью выражает
ее дух. Следование за Христом есть подражание Ему. Присутствие же  Его  Духа
познается по практическим плодам.

     Плод же духа есть
     любовь, радость, мир, терпение,
     благость, доброта, верность,
     кротость, власть над собой,
     против этого нет Закона...
     Друг друга тяготы носите
     и так исполните закон Христов[34].

     В Послании к галатам апостол Павел предстает  перед  нами  как  великий
пророк Церкви,  как  "первый  после  Единственного".  Недаром  это  послание
называют "благовестием христианской свободы". Оно вводит нас в святая святых
Евангелия,  указывает  на  динамический  эпицентр  христианства.  В   учении
апостола Павла все, кроме двух тайн - благости спасающего  Бога  и  служения
Ему верой, воплощенной в любви, - отступает на второй план. И следовательно,
мы не  имеем  права  называть  Павла  реформатором,  который  якобы  изменил
направление реки, зародившейся в Галилее. Проповедь  его  есть  органическое
продолжение, законный и благодатный плод того древа,  что  насадил  Христос.
Евангелие  просветителя  народов  -  это   подлинная   Благая   Весть.   Она
провозглашает новый закон, закон Мессии...






     Спешно отправив послание с доверенным лицом, апостол и сам собирается в
дорогу. Чтобы залечить  раны,  нанесенные  незрелым  душам,  необходимо  его
личное присутствие. Тем не менее,  эфесский  план  остается  в  силе.  Павел
решает идти туда пешком -  через  весь  полуостров,  с  намерением  посетить
города галатов.
     В третий раз пробирается он знакомой дорогой,  петляющей  среди  гор  и
ущелий по бесконечной полудикой стране...
     Какие конкретно общины он посетил, мы точно не знаем, как и  не  знаем,
насколько преуспел. С тех пор он больше не встречался с галатами и,  видимо,
не писал им. Единственный намек на результаты  его  прихода  можно  найти  в
первом Послании к коринфянам, где Павел говорит о пожертвованиях Галатийских
церквей в пользу Иерусалима[35]. В  то  же  время  есть  свидетельства,  что
ортодоксальное направление так и осталось господствующим в Малой Азии вплоть
до конца I века. Это видно из Апокалипсиса, а  второе  Послание  ап.  Петра,
обращенное  к  христианам  Понта,  Галатии,  Каппадокии,  Асии  и   Вифинии,
показывает, что тамошние христиане уже  не  считали  своим  учителем  одного
Павла.
     Не потому ли у него пропало желание заходить в Дервию, Иконию и Листру?
Во всяком случае, он, не останавливаясь, пересек земли внутренней Галатии  и
Фригии, а оттуда повернул на запад, к побережью.
     Осенью 54 года он уже снова в Эфесе -  конечной  цели  своего  третьего
путешествия.


     Глава одиннадцатая




     Малая Азия - Македония - Греция, 57-58 годы


     Конфликт с коринфянами

     Заканчивая  свое  большое   послание,   ап.   Павел   просил   коринфян
позаботиться о сборе средств для бедных Иерусалима. Он советовал, чтобы они,
по примеру галатов, откладывали, кто  сколько  сможет,  каждый  первый  день
недели.  Эти  деньги   он   намеревался   отправить   в   Иудею   вместе   с
сопроводительным письмом или же отвезти их лично.
     Приду же я к вам, - добавил он, - когда пройду  Македонию  (ибо  я  иду
через Македонию), но у вас я, быть  может,  задержусь  или  даже  перезимую,
чтобы вы проводили меня, куда я буду идти. Ибо я не хочу видеть  вас  теперь
мимоходом, поэтому надеюсь некоторое время  остаться  у  вас,  если  Господь
позволит. Останусь же я в Эфесе до Пятидесятницы, ибо дверь для меня открыта
великая и обещающая большую  деятельность,  а  противников  много.  Если  же
придет Тимофей, смотрите, чтобы он был у вас без  опасений,  ибо  он  делает
дело Господне, как и я. Итак, пусть никто не пренебрегает им,  но  проводите
его с миром, чтобы он пришел ко мне, ибо  я  с  братьями  жду  его.  Что  же
касается брата Аполлоса, я очень просил его придти  с  братьями  к  вам.  Но
совершенно не было воли на то, чтобы он пришел: придет же  он,  когда  будет
подходящее время[1].
     Но все сложилось не так, как думал апостол. Побывав в Коринфе,  Тимофей
привез дурные вести.  Ни  его  приход,  ни  послание  Павла  не  утихомирили
раздоров. Апостол понял, что придется ехать самому, и при этом - немедленно.
Не дождавшись Пятидесятницы, он отправился морем прямо в Коринф.
     Путешествие не было удачным: у Архипелага корабль попал в бурю[2].  Это
казалось недобрым предзнаменованием.
     И  действительно,  встреча  в  Коринфе  вышла  еще  более   тяжелой   и
мучительной, чем можно было предполагать. Лука вообще умалчивает о ней.
     Еще раньше Павел спрашивал коринфян: "Что вы хотите: придти  ли  мне  к
вам с жезлом или с любовью и духом кротости?" То, что он узнал от Тимофея  и
что сам увидел, заставило его высказаться со всей суровостью. Результат  был
плачевный. Община в целом осталась глухой к его упрекам, а один  из  братьев
даже оскорбил апостола. Неизвестно,  что  больше  всего  послужило  причиной
ссоры, но Павел покинул город в самом мрачном  состоянии  духа,  с  чувством
напрасно проделанного труда.
     Вернувшись в Эфес, он  написал  коринфянам  письмо,  полное  горечи,  и
попросил Тита отвезти его[3]. Теперь он  снова  укрепился  в  первоначальном
намерении - идти к македонцам. Тимофея и Эраста он  послал  вперед  себя,  а
Титу назначил встречу в Троаде, том самом городе, откуда  в  49  году  Павел
начал путешествие в Европу.
     Пятидесятницы - своего любимого праздника - он так и не смог провести в
Эфесе. Новые события понудили его ускорить отъезд.




     Бунт эфесских ремесленников

     Уже наступило лето 57 года, и люди со всех концов  провинции  наводнили
Эфес, привлеченные праздниками в честь Артемиды. В такое  время  легко  было
вызвать беспорядки, чем и воспользовались враги Павла.
     По рассказу св. Луки, некто Димитрий,  серебряных  дел  мастер,  собрал
своих товарищей на сходку и предостерег их от опасности, которая исходила из
училища Тиранна. Там  проповедует  некий  иудей;  он  уже  "совратил  немало
народа, говоря, что делаемое руками - не боги". А ведь они, мастера,  только
и живут Артемидой, изготовляя для  паломников  сувениры  в  виде  храма  или
богини. Если так будет продолжаться дальше, все они останутся без заработка.
     Все это было,  конечно,  смехотворным  преувеличением.  В  сравнении  с
сотнями тысяч язычников, христиан  в  Эфесе  насчитывалась  жалкая  горстка.
Очевидно, Димитрия подкупили или настроили люди, видевшие в Павле соперника,
- целители и знахари, которые уже  не  раз  пытались  убрать  его  со  своей
дороги.
     Речь Димитрия подействовала, как огонь на солому.  Ремесленники  шумной
толпой высыпали на улицу, выкрикивая  традиционный  эфесский  клич:  "Велика
Артемида Эфесская!" К ним мгновенно  присоединились  толпы  горожан,  всегда
готовых к бурным  демонстрациям.  Пытались  найти  Павла,  но  дома  его  не
оказалось. Тогда схватили Гая и Аристарха  и  потащили  их  силой  в  театр.
Скамьи, рассчитанные  на  двадцать  тысяч  человек,  сразу  же  заполнились.
Воцарился хаос. "Одни кричали одно, другие  другое,  -  пишет  Лука,  -  ибо
собрание было беспорядочным и большинство не знало, из-за чего собрались".
     Заслышав рев толпы и узнав, что  друзья  подверглись  опасности,  Павел
поспешил в театр, готовый отдать себя на самосуд черни. Однако по дороге его
заметили члены городской управы, с которыми он был в дружбе, и уговорили  не
идти на верную смерть. Они обещали собственными мерами предотвратить мятеж и
спасти Гая и Аристарха.
     В театре тем временем творилось нечто невообразимое. Иудейская  община,
боясь, что ярость язычников, как  это  не  раз  бывало,  обрушится  на  нее,
отправила некоего Александра заявить, что Павел и его единоверцы не имеют  к
ней никакого отношения. Поднявшись на трибуну, Александр сделал знак  рукой,
желая говорить, но едва узнали, что это еврей, все снова стали  оглушительно
скандировать: "Велика Артемида Эфесская!" Крик этот  продолжался  почти  два
часа, и, когда люди уже выдохлись, на  помост  вышел  эфесский  "секретарь",
своего рода мэр города.
     Он спокойно начал говорить, объясняя, что на Артемиду и храм  никто  не
посягал. Приведенные два  человека  не  оскорбляли  богиню  и  не  совершали
никакого кощунства. А если у чеканщиков есть жалоба на кого-то,  они  должны
подать ее в суд законным порядком. Затем он перешел к прямой угрозе. Эфес  -
вольный город, но он подчиняется Риму.  Если  демонстрация  не  прекратится,
говорил он, "мы не сможем оправдаться в этом сборище и окажемся под  угрозой
быть обвиненными  в  мятеже  за  то,  что  произошло  сегодня  безо  всякого
основания".
     Эта здравая речь утихомирила народ. Все постепенно стали расходиться по
домам, покидая театр. Гая и Аристарха отпустили.
     С души Павла свалился камень, но все же он не был  спокоен.  Ему  стало
ясно, что из Эфеса нужно уходить немедленно.




     Апостол в Македонии

     Все эти события - происки врагов, споры в  Коринфе,  неудачная  поездка
туда, буйство толпы -  вконец  измотали  Павла.  В  печали  он  расстался  с
учениками и пешком отправился на север вдоль побережья  в  Троаду,  надеясь,
что Тит уже успел туда приехать.
     Но его ждало разочарование. Верного помощника в городе не было. Это еще
больше расстроило Павла, нуждавшегося в  дружеском  слове.  "Плоть  наша,  -
писал он потом об этих днях, - совершенно не имела покоя, и со  всех  сторон
мы были угнетаемы: извне - борьба, внутри - страхи"[4]. Он даже не  нашел  в
себе сил для проповеди и общения с братьями Троады, ради чего, собственно, и
прибыл в город,  и  торопливо  простившись  с  ними,  отплыл  на  корабле  в
Македонию.
     Морской переход, дорога среди гор и лесов, и вот, наконец, он  снова  в
милых сердцу Филиппах. Здесь,  в  тихом  городке,  он  нашел  людей,  всегда
понимавших и любивших его, а главное - тут были Тимофей, Эраст (быть  может,
Лука) и Тит, подоспевший из Коринфа с радостной новостью. Письмо, написанное
"в слезах", пробудило совесть  братьев.  Они  просили  прощения  и  выражали
надежду, что еще раз увидят у себя апостола.
     Обрадованный Павел готов был забыть  все,  однако  отложил  поездку  до
осени. Ему хотелось, чтобы коринфяне глубже ощутили свою вину, да и  сам  он
еще не вполне успокоился.
     Лето он провел  в  странствиях  по  Македонии  и  проповедовал  даже  в
соседней Иллирийской земле (нынешней Албании). Однако  мысли  его  постоянно
были заняты Коринфом. Тем же летом он написал  туда  послание,  которое  Тит
охотно взялся отвезти*. Он был очень расположен к коринфским братьям и всеми
силами стремился послужить их примирению с учителем.






     Послание явилось не только апологией апостола, но также и  разъяснением
миссии благовестника. В нем Тарсянин, как никогда подробно,  описывает  свои
злоключения, трудности и  опасности,  которые  постоянно  сопровождали  его.
Сколько раз он был на волосок от гибели! И  тем  более  грустно  ему  видеть
неблагодарность своих чад. Он медлит идти к ним, только "щадя" их.
     Я рассудил для себя так: не приходить к вам снова в огорчении. Ибо если
я огорчаю вас, кто меня обрадует, как не тот, кого я огорчаю... Моя  радость
есть радость всех вас. Ибо от великой скорби и стеснения сердца я писал  вам
со многими слезами - не для того, чтобы огорчить вас, но чтобы вы узнали мою
огромную любовь к вам. Если кто огорчил, то не меня огорчил,  а  в  какой-то
мере (чтобы не преувеличить) - всех вас. Для него достаточно этого наказания
со стороны большинства, так что лучше вам, наоборот, простить его и утешить,
чтобы он не погрузился в чрезмерную печаль. Поэтому я прошу вас отнестись  к
нему с любовью[5].
     Что соблазнило и поколебало коринфян? Что есть иные, "высшие" апостолы?
Но ведь по существу он, Павел, им не уступает, хотя "неискусен в слове".
     Они евреи? - И я.
     Израильтяне? - И я.
     Семя Авраамово? - И я.
     Служители Христовы? В безумии говорю: я более.
     Больше в трудах, больше в тюрьмах,
     безмерно под ударами, часто на краю гибели[6].
     А те "лжеапостолы", которые обвиняют его в самозванстве, - не кто иные,
как "коварные работники, принимающие вид апостолов Христовых". Он же не ищет
славы от людей.
     Ибо мы не себя проповедуем,
     а Христа Иисуса как Господа,
     себя же - как рабов ваших ради Иисуса[7].
     Бог, повелевший в начале веков воссиять свету, зажег новый свет Духа  в
сердцах Своих посланников. Их апостольское  служение  есть  чудо  спасающего
Господа, тайна явления Его в людях, предназначенных Им для проповеди.  Пусть
он, Павел, слаб, пусть носит свое сокровище "в глиняном сосуде",  пусть  его
гонят и поносят, точно обманщика  и  шарлатана,  -  его  дело  -  это  часть
спасительного плана Божия. "Мы  посланники  от  лица  Христова,  словно  Бог
увещевает через нас. Мы просим от лица Христа: примиритесь с Богом"[8].
     Нигде с такой глубиной не открывается таинство священства  как  в  этом
послании. С одной стороны, немощный страдающий человек, а с другой -  власть
Духа  Божия,  которая  делает  посланца  "соработником"  Христа   Спасителя.
Оправдание и примирение совершается  через  пастыря  душ  как  через  орудие
Господне. Именно  сейчас  в  апостольской  проповеди  осуществляется  высшее
предначертание. "Вот теперь время благоприятное,  вот  день  спасения",  Сам
Христос повелевает Павлу стать выше буквы и учить о свободы детей Божиих.
     Такую уверенность мы имеем через Христа пред Богом.
     Не то, чтобы мы сами по себе были способны
     что-либо помыслить, словно от себя,
     но способность наша от Бога,
     Который сделал нас способными быть
     служителями Нового Завета, -
     не буквы, но Духа,
     ибо буква убивает,
     а Дух животворит[9].
     Но без вспаханной земли как взойдет семя? Без участия самих верующих не
будет ли дело благовестника бесплодным  сизифовым  трудом?  И  конечно,  все
будет напрасно без доверия к тому, кто несет Благую Весть...
     Апостол вновь  возвращается  к  дням  своего  призвания,  вспоминает  о
видениях, которые нельзя описать словами, о помощи свыше,  которая  являлась
именно в момент болезни или неудач. "Когда я немощен, то я силен", - говорит
он. И это не парадокс, а реальность его жизни.
     Необходимость оправдываться тяготит Павла: "Я дошел  до  неразумия.  Вы
меня заставили". Снова и снова вынужден  он  объяснять,  почему  не  брал  у
коринфян деньги. "В чем вы были поставлены в худшее положение в сравнении  с
другими церквами? Разве только в том, что я не стал вам в тягость.  Простите
мне такую обиду!" Горькая ирония слышится в этих словах. Павлу, конечно,  не
хотелось бы их произносить, но любовь к неблагодарным ученикам и тревога  за
них повелевают высказаться до конца. "Для того я  прошу  это  в  отсутствии,
чтобы, придя, не поступать строго - по власти, которую Господь  дал  мне  не
для разрушения, а для созидания". Он выражает надежду,  что  ко  времени  их
встречи многое в общине изменится: споры  утихнут,  виновные  осознают  свой
грех. Но если этого не произойдет, он, Павел, будет для них строгим судьей.
     Уже в третий раз иду к вам... Я предупреждал и предупреждаю (как тогда,
когда приходил вторично, так и теперь, отсутствуя) впавших прежде в  грех  и
всех прочих,  что  если  я  снова  приду  -  не  пощажу,  раз  уж  вы  идите
доказательства, Христос ли говорит во мне... Ибо и распят Он был  в  немощи,
но жив силой Божией. И мы немощны в Нем, но будем живы с Ним силой Божией  в
вас"[10].
     Павел знал свою особенность: в  личном  общении  он  мягче,  чем  когда
пишет. Поэтому он не жалел, что в предыдущем письме был так резок. "Если я и
огорчил вас посланием, то не раскаиваюсь, если и раскаиваюсь, то  вижу,  что
то послание, хотя на краткое время, но вас огорчило. Теперь я радуюсь  -  не
тому, что  вы  были  огорчены,  а  тому,  что  огорчены  были  к  покаянию".
Достаточно жестким было и это - четвертое по счету письмо. Но все же  в  нем
преобладает надежда на добрые плоды его суровости. А Тит, со своей  стороны,
укрепил его в мысли, что назрело, наконец, время побывать у коринфян лично.
     Хотя уже наступила зима и корабли  не  ходили,  апостол  все  же  решил
больше не откладывать путешествие.  Поэтому  он  отправился  пешком,  как  в
первый раз, минуя Афины.
     Письма и время сделали свое дело. Примирение было  полным.  Три  месяца
прожил апостол в Коринфе. Когда же приблизилась весна 58 года, он  смог,  не
торопясь, в спокойной обстановке подвести итоги. Эгейские берега пройдены, и
не один раз, пожертвования собраны. Пришла пора, посетив  Иерусалим,  начать
проповедь в западных областях империи. Разумеется, нельзя было миновать Рим,
да и Павел уже давно хотел там побывать. Однако в Риме существовала большая,
основанная другими миссионерами, община, а Павел предпочитал трудиться  там,
где люди еще не слышали Благой Вести.  Ввиду  этого  он  счел  своим  долгом
написать христианам Рима, чтобы изложить им свое Евангелие.
     К сожалению, на этом месте рукопись оканчивается






     a) См.: А. Мень Сын Человеческий; На пороге Нового Завета
     b) В некоторых древних рукописях IV Евангелия он назван Иоанном
     c) В цитируемых тестах курсив А. Меня
     d) Точнее Кефа
     e) Такие кущи (шалаши или палатки) ставили в праздник Суккот (Кущей)  в
воспоминание о временах странствия по пустыне, когда Господь пребывал "среди
стана" народа Божия
     f) Противник (арам.)



     a) См. "Вестники Царства Божия", Брюссель, 1972.
     b) См.приложение о фарисеях в нашей книге "Сын Человеческий".




     a) Предание называет их дьяконами (от греч. диакониа, служение),  но  в
Деяниях этого слова нет.
     b) Савл есть слегка измененное имя Саул (Шаул).
     c) Единственные упомянутые им его родственники,  христиане  Андроник  и
Юния, жили в Иерусалиме и обратились раньше Савла (Рим 16,7).



     a) См. ниже гл.12.



     a) Полное его имя было Эпафродит.



     a) Неизвестно, был  ли  Сосфен  тоже  начальником  синагоги,  сменившим
Криспа (Деян 18, 17)
     b) Это 1-е Послание к коринфянам





     Гл. I. "Они пошли за Ним"

     1) Типичным образчиком такого подхода является книга немецкого философа
А.Древса "Легенда о Петре" (русск. пер. "Жил ли апостол Петр?",  М.,  1924).
Аргументы Древса без  существенных  изменений  повторяли  и  другие  авторы,
отрицавшие достоверность Евангелий.
     2) Иосиф Флавий. Иудейская война, II, 9, 1; 13, 2;  Археология,  XVIII,
2, 1; XX, 8, 4; Автобиография, XII.
     3) Имя Симон было распространенным  среди  греков  (так,  в  частности,
звали одного из учеников Сократа). Оно созвучно  с  еврейским  именем  Шимон
(Симеон). У иудеев эллинистической эпохи было в обычае носить  два  имени  -
отечественное и греческое (или римское).
     4) 1 Кор 9, 5.
     5) См. апокрифические "Деяния  ап.  Петра"  (ANT,  р.300-302).  Способы
рыбной ловли на Галилейском море остались в настоящее время почти  теми  же,
что и в древности (см.: M. L. Miller. Encyclopedia of  Bible  Life.  London,
1967, p. 346). Сведения об условиях промысла на озере любезно  предоставлены
нам А. Волохонским, ученым из Тивериады.
     6) См.: Лк 7, 5. Современные развалины капернаумской синагоги относятся
к V в. Но она  стоит  на  месте  той,  что  была  разрушена  в  70  году,  и
возводилась, вероятно, с  использованием  старого  строительного  материала.
См.:  S.  Loffreda.  La  Synagogue   de   Capharnahum.   Les   dossiers   de
l'archeologie. 1975, N 10, p. 74-81.
     7) После смерти Ирода Великого (4 г. до н.э.) Палестина была  разделена
на 4 области, 3 из которых управлялись его сыновьями (Архелаем,  Филиппом  и
Антипой), получившими титулы тетрархов  (четверовластников).  В  6  г.  н.э.
Архелай, правивший на юге  (в  Иудее),  был  смещен  и  область  отдана  под
непосредственный контроль римского прокуратора.
     8) См.: V. Korbo. La maison de Saint Pierre a Capharnahum. Les dossiers
de l'archeologie. 1975, N 10, p. 65-71.
     9) См.: Деян 10, 14.
     10) Таргум на Ис 12, 3; Мидраш  Еккл  2,  1.  См.:  А.  Смирнов,  прот.
Мессианские ожидания и верования иудеев около времени Иисуса Христа. Казань,
1899, с. 408; G. Scholem. The Messianic Idea in Judaism. New York, 1975,  p.
20; W. D. Davies. Paul and Rabbinic Judaism. L., 1958, p. 72-73.
     11) Обычно в Новом Завете Симон  именуется  Петром.  Кефой  (Кифой)  он
назван только в Ин 1, 42; 1 Кор 1, 12; 3, 22; 9, 5; Гал 2,  9.  В  греческом
тексте Мф 16, 18, чтобы приблизить слово  Петр  к  двузначному  слову  Кифа,
наименование апостола дается в двух вариантах: "Ты Петр (Петрос, Камень),  и
на этой скале (петра) Я  построю  Церковь  Мою".  Закреплению  за  апостолом
греческого  варианта  прозвища  способствовало  то,  что  в  античное  время
существовало имя Петр (ср., напр., Иосиф Флавий. Древн., XVIII, 6, 3).
     12) См.: Иер 16, 15-16; Иез 47,10.
     13) На Геннисарете, в силу особенностей  водного  режима,  в  отдельных
местах скапливаются  большие  массы  рыб.  Чудесность  совершенного  Христом
заключалась в том, что Он указал апостолам, где найти такое скопление.
     14) Лк 6, 12-13; ср. 9, 18.
     15) Об "апостолах" ветхозаветной Церкви есть  следующие  свидетельства:
Талмуд. Берахот V, 5; Авот р. Натана, VIII; Бава Батра 8в;  Песахим  8  в  и
др.; св. Юстин. Диалог с Трифоном, 17, 108, 117; Евсевий. Толк.  на  Ис  18;
Епифаний. Против ересей, 1, 128; Кодекс  Феодосия,  XVI,  8,  14.  Хотя  эти
данные относятся к первым векам  н.э.,  но,  как  верно  замечает  А.Гарнак,
"совершенно невероятно думать, будто раньше никаких апостолов не  было"  (A.
Harnack. The Mission and  Expansion  of  Christianity  in  the  First  Three
Centuries. Clencestur, 1972, p. 3.
     16) Мк 12, 1-11. В  библейской  символике  виноградник  означает  народ
Божий (ср. Ис 5, 1-7), слуги Господина - пророков, а Сын -  Мессию.  Поэтому
под "другими" следует понимать не язычников, как иногда толкуют, а истинных,
верных Богу "виноградарей", т.е. апостолов.
     17)  Слова  о  двенадцати  апостолах  (Мф  19,  28;  ср.  Откр   21,14)
проясняются при сравнении  с  кумранскими  текстами,  где  Община  избранных
названа Израилем (Устав, 1, 1).
     18) См.: Числ 1, 44; Кумранский  Устав  8,  1.  О  связи  Двенадцати  с
двенадцатью коленами говорит даже  такой  критический  в  отношении  Ветхого
Завета текст, как Послание лже-Варнавы (II в.), гл. 8.
     19) Лк 9, 54. Слово Боанергес не имеет  ясного  перевода.  По-видимому,
оно есть искаженное  арам.  Бене-регес,  "сыны  грозы",  что  согласуется  с
пояснением Марка (3, 17).
     20)  Семейный  уклад  того  времени  исключает   предположение,   будто
уверовала только Саломия, а не Зеведей. Без его согласия она  не  смогла  бы
покинуть дом, а его согласие понятно, лишь если сам отец семейства уверовал.

     21) Иаков  называется  обычно  прежде  Иоанна.  Предание  называет  его
"старшим". Из этого можно заключить, что Иоанн был его младшим братом.
     22) Согласно Ин 1, 45; 21, 2 Нафанаил  был  товарищем  Петра  и  других
ближайших учеников. Он упоминается только вместе с Филиппом, который вошел в
число Двенадцати. Некоторые комментаторы отождествляют Нафанаила  с  Матфеем
(поскольку первое имя означает Богоданный, а второе - дар Господень).  С  IX
в. окончательно закрепилась традиция, согласно которой  Нафанаил  есть  одно
лицо с Варфоломеем,  который  в  списках  апостолов  тоже  помещен  рядом  с
Филиппом.
     23) Так апостол именуется в древнем гностическом Евангелии от Фомы и  у
Евсевия (Церк. ист., I, 13, 11).
     24) См.: Ин 11, 16.
     25) Мк 2, 14; Лк 5, 27 говорят о призвании мытаря Левия, а у  Мф  9,  9
аналогичный рассказ отнесен к призванию Матфея. Ориген считал, что Левий  не
был одним из Двенадцати, как Матфей (Ориген. Против Цельса, 1, 62), но  тоже
- мытарем. Однако традиционная гипотеза, согласно которой Левий и  Матфей  -
одно лицо, более приемлема.
     26)  Этого  Иакова  предание  иногда  отождествляет  с  Иаковом  Братом
Господним, что противоречит Ин 7, 5, где сказано, что до Воскресения  братья
Иисуса "не верили в Него".
     27) В некоторых манускриптах  Иуда  назван  Скариотом.  Отсюда  мнение,
которое причисляло  его  к  "сикариям",  террористам  -  радикальному  крылу
зелотов. Однако  большинство  толкователей  согласно  в  том,  что  Искариот
означает "человек из Кериота" (Иш-Кериот).
     28) Уже в IV веке Евсевий отмечает, что  списка  их  имен  "нигде  нет"
(Церк. ист., I, 12, 14). Только  предположительно  он  относит  к  их  числу
Варнаву, Стефана и Фаддея.
     29) Деян 1, 21-26; Мк 10, 46-52;  Лк  24,  18;  Ин  11,  1-3;  Евсевий.
Церковная история, III, 39.
     30) Санхедрин 43а.
     31) Из текста Ин 19,25 неясно, имеется ли в  виду  четыре  женщины  или
три. Если последнее предположение  верно,  то  сестра  Девы  Марии  -  Мария
Клеопова (т.е. жена Клеопы). Но не  исключено,  что  сестра  Девы  Марии  не
названа по имени и о ней сказано просто как о "сестре Матери Его".
     32) Вопрос о времени возникновения и смысле титула "апостол"  в  Церкви
сталкивается с рядом трудностей. Из прямого текста Евангелия  вытекает,  что
такое название дал Двенадцати Сам Господь (Лк 6, 13). Но поскольку  в  Новом
Завете термин "апостол" применяется в  разных  смыслах,  некоторые  историки
полагают, что он укрепился только в "послепасхальной  общине"  (см.:  C.  K.
Barret. The Signs of an Apostle. 1972, p.31).
     33) Мф 17, 24-27.
     34) См., напр.: Мф 15, 15; Лк 8, 45 (здесь характерно выражение "Петр и
бывшие с ним"); 9, 28; 12, 41; Ин 13, 36.
     35) См. так наз. II Послание Климента Римского (5).
     36) Св. Кирилл Иерусалимский. Огласительные слова, II, 19.
     37) Св. Иоанн Златоуст. Похвала св. Игнатию. Творения, т. II,  с.  650.

     38) Так в наиболее древних рукописях.
     39) Цари назывались "сынами Ягве", поскольку Бог "усыновлял" их в  акте
интронизации (ср. Пс 109). Позднее такие речения  стали  относить  к  Мессии
(ср. Мф 22, 44). В кумранском свитке псевдо-Даниила встречается термин  "Сын
Божий", но  из-за  фрагментарности  отрывка  трудно  утверждать,  что  титул
относится к Мессии.
     40) См.: Пс 28, 1; 88, 7; Иов 1, 6.
     41) Мф 16, 17-19.
     42) Характерно арам. слово бар (сын) и архаичное выражение "врата ада",
означающее силы ада. Остается открытым вопрос, почему  в  Мк,  которое,  как
гласит предание, было вдохновлено ап.  Петром,  отсутствует  это  место.  Не
исключено, что сам Петр из смирения не делал акцента на своем первенстве.
     43) Ср. Ис 22, 22.
     44) Лк 13, 32; в этом же смысле можно понимать Мф 26, 61; ср.: Ос 6, 2,
а также трехчастное деление периода испытаний у Дан.
     45) В том, что Христос не позволял носить через двор  поклажу  (ср.  Мк
11, 16) и употребил не палку, а бич, свитый из веревок, следует видеть  знак
Его уважения к Храму: в Дом Божий полагалось входить без посоха.
     46) Лк 24, 34; 1 Кор 15, 5.
     47) Деян 1, 8; ср.Ис 43, 10; 44, 8.
     48) Деян 1, 3.
     49) Ис 11, 6-9; Мих 4, 1-7.


     Гл. 2. "В силе Духа"

     1) Мишна. Санхедрин 1, 6. В Галилее верующих было более 500 человек  (1
Кор 15, 6).
     2) Термин "назаряне" не следует смешивать  со  словом  "назорей"  (евр.
назир), которое обозначало члена  древней  Ветхозаветной  общины,  хранившей
традиции пастушеской жизни (Числ. 6, 2).
     3) Деян 3, 11; 5, 12; ср. Ин 10, 23. Притвор, или портик, Соломонов был
расположен вдоль восточной стены Храма.
     4) Мы имеем в виду апокрифы, которые известны уже со II в. (см.  M.  R.
James. ANT, p. 19ff.), а также свидетельства о Деве Марии, которые имеются в
раннехристианской литературе (у св.  Игнатия  Антиохийского,  св.  Юстина  и
др.). Историческое значение этих апокрифов  минимально,  но  они  ценны  как
свидетельства  почитания  Девы  Марии  в  первые  века.  А  нем  же  говорит
безыскусная надпись в  назаретской  церкви  II  в.  (Хайре  Мариа,  Радуйся,
Мария). Немалый свет на понимание роли Девы Марии  в  I  в.  проливают  сами
евангельские рассказы у Мф и Лк. См. G. Graystone. The Mother  of  Jesus  in
the Scriptures. NCC, pp. 838-843.
     5) Мк 3, 21; Ин 7, 3-5. "Братья  Господни"  были  не  родными,  а  либо
двоюродными,  либо  сводными   братьями   Христа   (см.:   А.   Мень.   "Сын
Человеческий").
     6) Деян 1, 14; 1  Кор  15,  7;  Евангелие  от  евреев,  цитируемое  бл.
Иеронимом (О знаменитых мужах, 2), сообщает, что  Христос  явился  Иакову  в
Иерусалиме.
     7) Мф 27, 3-10 и Деян 1, 17-19 дают две версии гибели Иуды. Версия Деян
кажется более условной, поэтому историки считают достовернее  сообщение  Мф.
См.: P. Benoit. Exegese et Theologie VI, Paris, 1961.
     8) О Матфие ничего  не  известно.  Предание  (Климент  Александрийский.
Строматы, IV, 6,  35)  отождествляет  его  с  мытарем  Закхеем,  но  это  не
согласуется с Деян, где сказано, что Матфий был с Иисусом  с  самого  начала
Его проповеди. С именем Матфия связывают гностический текст "Пистис  София",
возникший, однако, не ранее II в.
     9) Исх 16, 23; 34, 22; Числ 28, 26; Лев 23,  15-21;  Втор  16,  9,  12;
Юбилеи 1, 1; Песахим 68в, Танхума 26с.
     10)  Ин  14,  16;  15,  26;  16,  7.  Слово   parakletos,   которое   в
синод.переводе передано как Утешитель, дословно означает Заступник, Ходатай.

     11) См. ТК, т. 1, с. 304. Одно из таких  собраний  мессианских  текстов
было, по-видимому, использовано в Мф.
     12) Вопрос этот не имеет  в  церковном  предании  однозначного  ответа.
Некоторые Отцы Церкви считали, что в Деян речь идет именно о  чудесном  даре
владеть иностранными языками. Но это мнение разделяется не всеми. Папий  (II
в.) писал, что ап. Петр нуждался в переводчике (у Евсевия. Церк. Ист.,  III,
39).
     13)  См.  Аристотель.  Риторика  3,  2,  14;  Плутарх.  О  Пифии,   24.
Примечательно, что некоторые литературные течения нашего  века  (дадаисты  и
др.) считали, что наиболее полно человеческие чувства  могут  быть  выражены
звуками помимо их смысловой нагрузки.
     14) 1 Кор 14, 23.
     15) Лука, очевидно, заимствовал речи ап. Петра из  раннего  арамейского
источника,  точнее  переведенного  с  этого  языка.   В   них   есть   точки
соприкосновения  с  иудейской  религиозной  фразеологией  и   молитвами   (в
частности, Шемоне эсре). На это же указывает христология  речей,  отражающая
этап, уже оставленный позади в те годы, когда писал Лука. См.: F. F.  Bruce.
Commentary on the Book of the Acts. Grand Rapids, 1976, p. 87.
     16) Ин 14, 12.
     17) Это правило из греч.перевода перешло и в русск. Библию, где  вместо
св. Имени ЯГВЕ всюду стоит "Господь".
     18) Наименования Святой и Праведный часто относились к  Богу  (наприм.,
Ис 10, 17; Иер 11, 20). Точно так же в ВЗ постоянно говорится о  святости  и
силе Имени Божия (Исх 9, 16; Пс 8, 2; 19, 2). В то же время  в  Книге  Еноха
(38) и Псалмах Соломоновых (17, 35) Мессия назван Праведным.
     19)  На  библейском  языке  "ангел  Господень"  может  иногда  означать
посланника Божия (Агг 1, 13; Малах 3, 1).
     20) Пелони, "Тот Человек" (Шаббат 104 и др.).
     21) Мишна. Сота IX, 17. Еп. Кассиан считает,  что  в  "близости  первых
христиан к иудейскому народному  благочестию  надо  искать  и  положительную
причину той поддержки,  которую  иногда  оказывали  фарисеи".  Еп.  Каcсиан.
Христос и первое христианское поколение. Париж, 1950, с. 140.
     22)  Макот,  III,  15:  "После  того,  как   он   получил   удары,   он
рассматривается, как твой брат".
     23) Это предание сохранилось у Климента Александрийского (Строматы  VI,
5, 43).
     24) Некоторые особенности рассказа (жена, не знающая о том, что ее  муж
похоронен, и сама внезапная смерть обоих) дают основание считать подробности
его условными, продиктованными характером назидательного сказания.
     25) О связи Евхаристии с молитвенными трапезами  в  ВЗ  см.:  А.  Мень.
Таинство, Слово и образ.


     Гл.3. Первый мученик и призвание Савла

     1) См.: A. Harnack. The Mission and the Expansion of  Christianity,  p.
8; S. Safrai, M. S t e r n (ed.). The Jewish People in  the  first  Century.
Assen, 1974, v. 5, p. 122.
     2) Деян 6,9. Согласно раввинскому преданию (Мегилла Таанит  73д)  всего
синагог в Иерусалиме  было  480,  хотя,  по-видимому,  число  это  несколько
преувеличено. О происхождении либертинцев см.: Тацит. Анналы, II, 85.
     3) См.: Мегилла 26а, Иосиф Флавий. Иуд. война, II, 20, 5.  Члены  таких
коллегий назывались парнасим, старосты, руководители. О связи служения  Семи
с диаконатом см.:  архиеп.  Кирилл  (Гундяев).  К  вопросу  о  происхождении
диаконата. - БТ, сб.13, М., 1975, с.201 сл.
     4) Следует подчеркнуть, что прозелитом в узком смысле  слова  назывался
иноплеменник, который полностью вошел в иудейскую общину (принял  обрезание,
соблюдал  правила  Торы  и  т.д.).  Другие  категории  обращенных  формально
оставались вне общины. Их называли "богобоязненными",  "чтущими  Бога",  или
"прозелитами врат". О прозелитизме см.: А. Мень "На пороге  Нового  Завета",
гл.25.
     5) См.: прот. Н. Афанасьев. Церковь Духа Святого.  Париж,  YMCA,  1971,
с.108-120.
     6) Мишна. Санхедрин, IV, 4. Этот сакральный жест восходит к  древнейшей
ветхозаветной традиции.
     7)  На  это  указывает  Послание  ап.  Иакова,   сохранившее   традицию
Иерусалимской церкви. В нем (2,2) молитвенное  собрание  христиан  именуется
синагогой. О том, что на христиан смотрели, как на  самостоятельную  общину,
свидетельствует Деян 5,13.
     8) Лк 2,25,37; см.: На пороге Нового Завета, гл. 28.
     9) Иезекииль 36,25-27.
     10)  Деян  21,8,9;   13,1;   1   Фес   2,15;   Откр   22,18;   Евсевий.
Церк.ист.,III,39.
     11)  Лк  1,68-79;  47-55;  2,14;  29-32;  о  молитвах,  приведенных   в
Посланиях, см.: A. Hamman. Prieres  des  premiers  Chretiens,  Paris,  1952,
p.40-50.
     12) До падения  Иерусалима  учители  прямо  запрещали  записывать  свои
слова. Книги с записями, сделанными вопреки  их  воле,  назывались  "тайными
свитками" (Шаббат 6в). Эта тенденция сохранилась и в Церкви вплоть до II  в.
См.: Евсевий. Церк.Ист., III, 39.
     13) Мф 10,5; 15,24; ср.Мк 13,10; 14,9; 16,15; Мф  8,11;  24,14;  26,13;
28,19.
     14) Стефан несколько  раз  употребляет  слово  "мудрость",  излюбленное
выражение александрийских богословов (ср. Прем 6-10).  Подробности  о  жизни
Моисея взяты не из Писания, а  из  александрийской  традиции  (Филон.  Жизнь
Моисея). Св. Стефан, как и Филон, утверждал, что Бог не живет в  рукотворных
храмах. "Истинным алтарем Божиим, -  писал  Филон,  -  является  благодарная
душа" (Об особых законах, 1,287).
     15) И. Флавий. Арх.,XVIII,4,2. Пилат отбыл из Иудеи незадолго до смерти
имп.Тиберия (16 марта 37 г.) и, следовательно, его смещение произошло либо в
конце 36 г., либо в самом начале 37  г.  См.:  M.  Stern.  The  Province  of
Judaea. - JPFC, p.68-70.
     16) Если бы Лука  целиком  сочинил  речь  первомученика,  просто  желая
выразить его идеи, он едва ли допустил бы те  отклонения  в  цитации  Библии
(Септуагинты), которые имеются в тексте. По-видимому, евангелист  располагал
ранним источником, из которого черпал материал, работая над Деяниями. Разрыв
в  последовательности  речи  (в  ее   конце),   видимо,   отражает   желание
проповедника спешно перейти к главному (он понимал, что ему  могут  не  дать
договорить).
     17) На это указывает Деян 11,1. Мнение,  что  преследовали  в  основном
христиан-эллинистов, высказывалось историками уже давно  (см.,  наприм.,  Ф.
Фаррар. Жизнь и труды св. ап. Павла. СПб., 1905, с.144) и не является  новым
открытием, как изображают некоторые авторы (см.:  З.  Косидовский.  Сказания
евангелистов. М., 1977, с.96).
     18)  См.:  Деян  22,3;  23,16-18;  Флп  3,5.  Согласно  бл.Иерониму  (О
знаменитых мужах,5) родители Павла происходили  из  Гискалы  в  Галилее.  Об
образовании апостола см.ниже гл.5.
     19) В древней Церкви существовало предание о браке Павла  (см.  Климент
Александрийский. Строматы, III,6). Из Деян  26,10  следует,  что  Павел  был
раввином с правом голоса в Совете; но на такие должности  избирались  только
люди женатые (см.: Ф. Арфаскадов.  Иерусалимский  Синедрион.  Казань,  1903,
с.128). Лука пишет, что в момент  смерти  Стефана  Савл  был  "юношей";  но,
по-видимому, ему было уже около 30 лет.
     20) Санхедрин, VI, 6.
     21) 1 Кор 9,1; Гал 1,15-16.
     22) Рассказы об обращении Павла приведены в Деяниях трижды  и  содержат
незначительные  вариации,  вполне  объяснимые  наличием  устной  традиции  и
литературными приемами Луки.  Тщательно  исследовавший  эти  рассказы  (Деян
9,1-7; 22,1-16; 26,9-18) Герхард Лофинк  делает  следующий  вывод:  "Это  не
точный  протокол  действительно  происходившего  события,  но  также  и   не
поэтическое  творчество  в  чистом  виде.  Это   воспроизведение   рассказа,
исторически хорошо обоснованного (в Посланиях ап.Павла)". G. Lofink.  Paulus
vor Damaskus. Stuttgart, 1965, S.119. Фраза  "идти  против  рожна"  является
старинной греческой поговоркой (Эсхил. Агамемнон, 1624), означающей  тщетное
сопротивление силе.  Следует  подчеркнуть,  что  Откровение  преломляется  в
сознании человека в соответствии с языком и мышлением  конкретной  личности.
Поэтому, если в пережитом им мистическом опыте близ Дамаска Савл ощутил свое
бессилие бороться с Иисусом, то это чувство могло отлиться  в  его  мозгу  в
форму знакомой поговорки.
     23) Гал 1,17.
     24) И. Флавий. Арх.,XVIII,4,3; 5,3.
     25) Арета IV  враждовал  с  Тиберием,  и  передача  ему  Дамаска  могла
произойти только после смерти императора в 37 г. В 40 г. умер и  сам  Арета.
Историки относят переход Дамаска в руки Ареты к 37 г.,  когда  новый  цезарь
Калигула пытался водворить мир на Востоке.
     26) Деян 22,17-21.
     27) Т. В. Шаббат 151 в; Нидда 161 в. Тарг. И  с  13:3;  Мидр.Экклезиаст
2:1.
     28) 2 Кор  12,2-4.  "Третьим  небом"  в  иудейской  традиции  назывался
божественный  мир  ("престол  Божий").  "Первым  небом"  называлась  твердь,
одевающая землю, "вторым" - мир звезд.


     Гл.4. Самаряне, прозелиты, язычники

     1) Светоний. Жизнь XII  цезарей,  Гай  Калигула,  22  сл.;  И.  Флавий.
Древн., XVIII,8; Филон. Посольство к Гаю, 27,29,30.
     2) См.: На пороге Нового  Завета,  гл.  19;  о  мессианских  воззрениях
самарян см.: В. Рыбинский. Самаряне. Киев, 1913, с.369 сл.
     3) Св. Юстин. I Апология, 26,56; II Апол., 15; Диалог с Трифоном,  120;
свт. Ириней. Против ересей, 1,23 сл.; Климент. Строматы, II,  11;  VII,  17;
Ориген. Против Цельса, I, 57; V, 62; VI, 11; Евсевий. Церк.  Ист.,  II,  13;
Епифаний. Против ересей, 1,21; Апокрифические Деяния Петра  (NTA,  p.  300);
Псевдоклиментины (Pseudoklimentinen, Berlin, 1969).
     4) Свт. Епифаний, 1,21.
     5) И. Флавий. Древн., XVIII, 4, 1.
     6) Свт. Ипполит. Философумены, VI, I, 20; Ориген, Против Цельса, I, 57.

     7) Следует отметить, что в дальнейшем  христианство  не  укоренилось  у
самарян. Вернее, самарянскую общину как таковую продолжали составлять  люди,
сохранившие прежние верования и традиции. См.: В.  Рыбинский  Ук.  соч.,  с.
540-542.
     8) Деян 8, 26-39 (ст.37 отсутствует в древнейших рукописях);  ср.  Деян
21, 8.
     9) Слово кандакия есть не имя, как иногда  думают,  а  титул  Аксумской
Царицы-матери (Страбон. География, XVII, 1, 54).
     10) Ис 53, 7-8. Текст Ис приводится в Деян по Септуагинте.
     11) Ис 41, 8-9; 43, 10; 44, 1-2, 21; 45, 4; 48, 20; 49, 3. См.: А. Мень
Вестники Царства Божия, гл. 17.
     12) Дан 7, 13-18. Собирательный образ  (или  "корпоративная  личность")
нередко встречается в Ветхом Завете.
     13) См.: А. К. Волнин. Мессия по изображению пророка Исайи. Киев, 1908,
с. 332 сл.; Shurer. Op. cit., v.2, p.547.
     14) Втор 23, 1. Это правило позднее вызвало оппозицию; см.: Ис  56,  3.

     15)  Ириней.  Против  ересей,  III,  2,  9.  Однако  первые  письменные
свидетельства о христианстве в Эфиопии относятся лишь к IV веку.
     16) Деян 9, 32-11, 18.
     17) Рассказ о видении повторен в  Деян  дважды,  как  обычно  поступает
Лука,  когда  хочет  подчеркнуть  важность  события.  В  символике   видения
примечательны две черты. Материя привязана за четыре угла (четыре  -  символ
вселенскости,  розы  ветров);  Петру  предлагается   не   просто   "трефная"
(недозволенная) пища,  а  "четвероногие  и  пресмыкающиеся  земные  и  птицы
небесные", которые у пророков нередко означали языческие  страны  (ср.:  Дан
7-8).
     18) Деян 12, 19-20.
     19) См.: Т. Моммзен.  История  Рима.  Т.  V.  Провинции  от  Цезаря  до
Диоклетиана. М., 1945, с.408 сл.
     20) И. Флавий. Иуд. война, VII, 3, 3.


     Гл.5. Антиохия

     1) Павел единственный из апостолов, чью внешность  запомнило  предание.
Наиболее раннее свидетельство содержится в фрагменте  апокрифических  Деяний
ап.  Павла,  который  принято  называть  Деяниями  Павла  и  Теклы  (Феклы).
См.англ.перевод: J. M. R. James, ANT, p.  273.  Этот  апокриф  был  написан,
вероятно, во II веке и опирается на историческое предание  (см.  ниже  прим.
27). В  летописи  византийского  историка  Иоанна  Малалы  (конец  VI  века)
находится очень солидное  описание  наружности  Павла  (X,  257).  Поскольку
выдающихся людей легенды обычно приукрашивают, этот  реалистический  портрет
едва ли можно считать вымыслом.
     2) Деян 20,35; 1 Кор 7,10, ср.: Мф 5,32; 1 Кор 13,2, ср.: Мф 17,20; Рим
12,14, ср.: Мф 5,44. О том, что  апостолу  были  известны  основные  события
евангельской истории, свидетельствуют: 1 Кор 2,2,8; 11,23 сл.;  15,3-5;  Гал
2,20; 3,1; 4,4. Часто, говоря  об  этих  событиях  и  учении  Христа,  Павел
заявлял, что "принял" это непосредственно "от Господа". Но для него  Христос
как бы отождествлялся с Первообщиной (ср.: слова Христа в видении у Дамаска:
"Что ты Меня гонишь?", Деян 9,4, где  подразумевается  гонение  на  общину).
Большинство экзегетов считает, что пасхальный текст в 1  Кор  15,3  сл.  был
заимствован апостолом из предания Первообщины.
     3)  Деян  13,1.  Наименование  "учитель"  было  запрещено  Христом  (Мф
23,8-10, где имеется в виду собственно не учитель, а  рабби,  т.е.  великий,
старший).  Этот  запрет  долго  не  был  известен  у  христиан,  живших  вне
Палестины, но ко времени написания Мф уже прочно укоренился.
     4)  Предание  о   антиохийском   происхождении   Луки   сохранилось   в
Антимаркионовском  прологе,  документе  II  века.  Из  Деян  16,10-11  можно
заключить, что Лука присоединился к Павлу в Троаде.  Правда  в  тексте  Безы
(V-VI вв.) местоимение "мы" появляется уже в Деян 11,28. Однако  большинство
экзегетов считает это поздним исправлением текста.
     5) В отличие от настоящих прозелитов (евр.  герим  цадоким,  прозелитов
праведности) такие не принявшие обрезание обращенные назывались  прозелитами
врат (см.: J. Jeremias. Jerusalem in the time of Jesus. London, 1969,  p.320
ff.). Иосиф Флавий рассказывает, как некто Анания убеждал неофита,  что  тот
"может поклоняться Господу, и не принимая обрезания... Такое поклонение,  по
его мнению, будет гораздо важнее принятия обрезания" (Древн., XX,2,5).
     6) См.: Вавилонский Талмуд, Нидда 61в, где сказано, что  в  мессианскую
эру  ("в  будущем  веке")  старые  мицвот  (установления,  заповеди)   будут
отменены.
     7) Гал 5,6; 6,15.
     8)  Слово  christianoi  или,  как  его  иногда   произносили   римляне,
chrestiani, имеет  латинский  суффикс.  См.:  И.М.  Тронский.  Chrestiane  и
Chrestus. - В кн.: Античность и современность. М., 1972, с.37.
     9) Слово христианин (христиане) встречается в Новом  Завете  всего  три
раза: когда Лука отмечает, что учеников Христовых стали называть в  Антиохии
христианами (Деян 11,26), в словах царя Агриппы II (Деян 26,28) и в  1  Петр
4,14,16, где опять-таки говорится об  отношениях  между  верными  и  внешним
миром.
     10) Забота о неимущих предусматривалась  еще  Законом  Моисеевым  (ср.,
наприм., Втор 10,17-19). В эпоху Второго Храма возник  специальный  институт
сборщиков и раздатчиков халуки, вспоможения бедным.  См.:  А.  А.  Глаголев.
Древнееврейская благотворительность. Киев, 1903, с.57 сл.
     11) О голоде в правление Клавдия (ср. Деян 11,27-28) сообщает  Светоний
(Клавдий 18,2), Тацит (Анналы, XII,43), Дион Кассий (История,IX,11).  Флавий
пишет, что в Иудее голод наступил при прокураторах  Куспии  Фаде  (44-46)  и
Тиберии Александре (46-48); см.: Древн.,XX,5,2. Поэтому посещение Иерусалима
посланниками Антиохийской церкви можно отнести примерно к 46 году.
     12) Ср.: Мк 10,35-40; Евсевий (Церк. Ист., II,9) сообщает  о  том,  что
Иаков был казнен по доносу  и,  умирая,  простил  доносчика,  который  решил
умереть вместе с ним. По мнению О. Кульмана, способ казни может указывать на
политическое обвинение: О.  Кульман.  Многообразные  течения  внутри  первой
христианской общины (о мученичестве Иакова, сына Зеведеева).  Символ,  Э  9,
1983, с.82.
     13) Деян 12,13-17.
     14) Деян 12,19-23. Сообщение Луки вполне совпадает с данными  о  смерти
Агриппы у Флавия (Древн., XIX,8,2).
     15) Из Деян 11,27-30  вытекает,  что  поездка  с  пожертвованиями  была
вторым посещением Павлом Иерусалима после призвания у Дамаска. Между  тем  в
Гал 2,1 второй поездкой апостол называет ту,  что  была  связана  со  спором
вокруг проблемы крещенных язычников ("апостольский собор", Деян 15).  Многие
исследователи отождествляют эти посещения, полагая,  что  св.  Павел  в  Гал
говорит о событиях, бывших до "собора". Однако  апостол  пишет  в  Гал,  что
прибыл вторично в Иерусалим через 14 лет после  обращения.  Исходной  точкой
для хронологии служит здесь  надпись,  найденная  в  Дельфах  в  1905  году.
Согласно этой надписи, проконсулом Ахайи был с 51 по 52 год  Галлион.  А  из
Деян 18,11-12 ясно, что Павел прибыл в Коринф за полтора года до  назначения
Галлиона, т.е. около  49  года.  Поскольку  он  приехал  туда  вскоре  после
"собора", то именно этим годом  следует  датировать  иерусалимскую  встречу,
описанную в Деян 15. Если вычесть 14 лет, указанные апостолом в Гал,  то  мы
придем к 35 году как году его призвания.  Но  здесь  возможна  неточность  в
пределах одного года. Сомнительно, чтобы св. Стефан был убит еще при  Пилате
(см. прим.15 к гл.3). Пилат был отозван из Иудеи в конце 36 или в начале  37
года. Значит, этим временем следует датировать событие у  Дамаска.  Биографы
Павла, которые сдвигают дату его обращения к  32  году  (чтобы  отождествить
Деян 11,27 и Гал 2,1), не учитывают, что Дамаск перешел в руки царя Ареты (2
Кор 11,32) только после смерти Тиберия  (37  год).  То,  что  ап.  Павел  не
упоминает в Гал своего посещения Иудеи  в  45  году  во  дни  голода,  может
объясняться тем, что эта поездка не имела связи с теми вопросами, которые он
обсуждал в послании.  С  апостолами  в  этот  раз  он  мог  не  встречаться,
поскольку в 44 году Петр (и Иоанн?) покинули Иерусалим. См.:  F.  Filson.  A
New Testament History. L., 1978, p.278 ff.


     Гл.6. Миссия Павла и Варнавы

     1) 2 Кор 11,24-27.
     2) Деян 11,19-21.
     3) О Сергии Павле упоминают древние надписи: одна, найденная в Кипре, а
другая - в Риме (Corpus Inscriptionum Latinorum, VI, 315). Последняя говорит
о  нем,  как  о  члене  комиссии  по  укреплению  мостов.  Плиний  в   своей
Естественной Истории  называет  Сергия  Павла  в  числе  писателей,  трудами
которых он пользовался (кн.II и XVIII).
     Мнение, что апостол стал называть себя Павлом  в  честь  проконсула  (в
Деян он начинает именоваться Павлом после встречи  с  Сергием  Павлом)  мало
вероятно. Скорее всего - как римский гражданин - он с  самого  начала  носил
два имени: еврейское и латинское (последним он  предпочитал  пользоваться  в
языческих странах).
     4) Об иудейских заклинателях Кипра см.: И. Флавий. Древн.,  XX,  7,  2;
Плиний. Ест.История, XX,2.
     5) Собственно Галатия, т.е. область, заселенная  в  III  веке  до  н.э.
галлами,  или  галатами,  находилась  на  севере   современной   Турции,   в
окрестностях  Анкары.  В  25  году  до  н.э.  римляне,  заняв  южную   часть
полуострова, присоединили ее к Галатийской провинции. Она включала Писидию и
Ликаонию.  Страбон.  География,  XII,  6,5;  Дион  Кассий,  53,26;   Плиний.
Ест.История, V, 25,42; см.: А. Ранович. Восточные провинции Римской  империи
в I-III вв. М.; Л., 1949, с.104 сл.
     6) Некоторые биографы ап. Павла  думают,  что  Марк  покинул  спутников
потому,  что  не  разделял  желания  апостола   просвещать   язычников.   Но
естественней предположить, что молодой иерусалимлянин просто отступил  перед
трудностями пути. См.: И.  А.  Артоболевский.  Первое  путешествие  св.  ап.
Павла. Серг. Посад, 1900, с.166-167.
     7) 1 Кор 9,6.
     8) Как установлено в результате тщательных исследований, стиль речей  в
Деян выдает руку  Луки.  Но  содержание  и  богословие  их  показывают,  что
Дееписатель пользовался первоисточниками и устными рассказами. Так, речь ап.
Петра перед иудеями носит совершенно иной характер, нежели  речь  ап.  Павла
перед афинянами.  Своего  рода  "конспекты"  апостольских  проповедей  могли
существовать  в  кругах  первых  христиан;  кроме  того,   ап.   Павел   мог
пересказывать Луке их основные мысли.
     9) Еще Тиберий пытался запретить восточные культы  (Светоний.  Тиберий,
36), а  Клавдий  ограничил  "распространение  чужеземных  суеверий"  (Тацит.
Анналы, XI,15).
     10) См.: A. Harnack. The Mission... p.101.
     11) Рим 6,3-4.
     12) Речь идет о повести, которая включена в апокрифические  Деяния  ап.
Павла (см. прим. 1). По свидетельству Тертуллиана, автор повести  был  некий
малоазийский священник, который написал ее "из любви к Павлу" (Тертуллиан. О
крещении, 17). Одним из действующих лиц  повести  является  царица  Трифена,
личность историческая, на основании  чего  можно  заключить,  что  в  основе
легенды лежат реальные события. См.: И. А.  Артоболевский.  Цит.соч.,  с.314
сл.
     13) Именно в этих краях, согласно мифу, странствовали  Зевс  и  Гермес.
Овидий. Метаморфозы, VIII, с.621-726.
     14)  У  образованных  людей  этот  смутный  монотеизм  приобрел   более
определенные очертания. "Как солнце,  луна,  небо,  земля  и  море  являются
общими для всех и только называются у разных людей  по-разному,  так  и  для
единого,  все  созидающего  Разума  и  для  единого,  всем  распоряжающегося
промысла, и для благотворных, во всем распространенных сил у разных  народов
в  соответствии  с  их  обычаями  существуют  разные  почести  и  верования"
(Плутарх. Об Исиде и Осирисе, 67).
     15) Гал 6,17.
     16) 2 Кор 12,7-9.
     17) В. Вреде. Павел. М., 1908, с.13.
     18) Гал 4,13-15. На основании последних слов Ф.Фаррар предположил,  что
речь идет о какой-то глазной болезни. См.: Ф. Фаррар. Жизнь и труды св.  ап.
Павла. СПб., 1905, с.1000 сл.
     19) 1 Кор 11,26.


     Гл.7. Спор о Законе. "Апостол народов"

     1) "Восьми дней от рождения да будет обрезан у вас в роды  ваши  всякий
младенец  мужского  пола,  рожденный  в  доме  и  купленный  за  серебро   у
какого-нибудь иноплеменника, который не от твоего семени...  и  будет  Завет
Мой на теле вашем Заветом  вечным"  (Быт  17,12-13);  См.также:  Исх  12,14;
27,21; 28,43; Лев 7,36; 16,34; Числ 18,19.
     2) В некоторых случаях слово раввина считалось не  менее  авторитетным,
чем слово Библии. См.: А. Мень. На пороге Нового Завета, гл. XXXI.
     3) Гал 2,2.  Как  уже  отмечалось  выше  (гл.5),  мы  исходим  из  того
предположения, что свидетельство Павла в Гал 2 относится к тем же  событиям,
которые описаны в Деян 15.
     4) Мишна. Сота, V,5; Гемара. Бава Батра 10 в, 17 а.
     5) Сведения о св. Иакове приводит еврейский христианин  Егизипп  цитаты
из книги которого сохранены  у  Евсевия  (Церк.Ист.,  II,1,23);  см.  также:
Климент. Строматы, VII; Епифаний. 70,14.
     6) S. Agoridis. The origin of the Epistle  of  St.James.  -  The  Greek
Orthodox Theological Review, 1963, N 1, p.73.
     7) Иак 5,1-4; ср.сходные изречения в апокалиптической Книге Еноха (94,7
сл.).
     8) Согласно свт. Епифанию (I,30), секта иудео-христиан, отколовшаяся от
Иерусалимской церкви после ее исхода из Иудеи,  разделялась  на  две  ветви.
Одна удержала самоназвание назарян, а другая - эбионитов. Вторые  в  большей
степени  отошли  от  основ  христианства,  и  поэтому   их   можно   считать
наследниками ультра-законнической партии Иерусалимской церкви.  По-видимому,
сборы в пользу "бедных" этой церкви имели в виду не просто  нищих,  а  также
эбионитов. Взгляды эбионитов во многом перекликаются с ессейскими, откуда  и
наше предположение, что они в основном были  обращенными  ессеями.  См.:  J.
Danielou. The Dead Sea Scrolls and Primitive Christianity. Baltimore,  1958.

     9) Гал 2,5. Из этого места послания нельзя ясно понять - был ли  Тит  в
конце концов обрезан. Есть основания думать, что ап. Павлу в  данном  случае
пришлось сделать уступку. См.: Э. Ренан. Святой Павел. СПб., 1907, с.87.
     10) На это указывает бл.  Феофилакт  в  своем  Толковании  на  Деян  15
(русск. пер. с.111).
     11) См.: F. F.  Bruce.  Op.cit.  p.311.  Эта,  весьма  распространенная
гипотеза основана на том, что при встрече с ап. Павлом 20 лет  спустя  Иаков
Праведный говорит о послании так, словно Павлу оно неизвестно (Деян  21,25).
Но такое толкование слов Иакова не единственное.  Он  мог  просто  напомнить
Павлу о том, что было в 49 году. См.обзор основных гипотез в кн.: F. Filson.
A New Testament History. London, 1978, p.218-219.
     12) Первая "Ноева" заповедь (Быт 9,4) запрещает  употребление  крови  в
пищу (а поэтому и удавленины, т.е. мяса животного, в  котором  после  гибели
осталась кровь). В полном объеме  так  наз.  Ноевы  заповеди  включали  семь
запретов: 1) идолослужения, 2) богохульства, 3) поношения законной власти  в
Общине, 4) убийства, 5) кровосмешения и блуда, 6) грабежа, 7) употребления в
пищу крови. См.: Санхедрин 56 в; G. Moor. Judaism in the First Centuries  of
Christian Era. 1927, v.I, p.274. Св. Иаков ограничился  только  тремя,  т.к.
прочие вытекают из библейской этики в целом.
     13) Гал 2,9-10.
     14) Деян 15,23-29. Слова: "И не делайте другому, чего не хотите  себе",
вероятно, являются вставкой в  текст,  поскольку  отсутствуют  в  древнейших
рукописях Деян.
     15) "Это разделение сфер служения  надо  понимать  в  том  смысле,  что
соблюдение Закона Моисеева, от  которого  были  освобождены  язычники,  было
признано обязательным для христиан из иудеев" (еп. Кассиан. Христос и первое
христианское  поколение,  с.165).  Аналогичный   вывод   делают   и   другие
исследователи Нового Завета; см.: прот. А. Горский. История  Евангельская  и
Церкви Апостольской. М., 1902, с.410; В. Михайловский.  Св.  апостол  Павел.
СПб., 1863, с.27 сл.; F. Filson. Op.cit. p.217 FF.
     16) 1 Кор 10,18-20.
     17) См.: Тертуллиан. Апология, IX. Евсевий. Церк.Ист.,V,1.
     18) См.,наприм., Деян 16,3; 18,18; 21,23-26.
     19) В западной версии Деян сказано, что Сила остался  в  Антиохии  (см.
синодальный перевод 15,34).  Однако  восточная  версия  -  более  древняя  -
подразумевает, что  Сила  уехал  в  Иерусалим.  Его  вторичное  появление  в
Антиохии следует, вероятно, связывать с визитом ап. Петра и  Марка,  который
их сопровождал.
     20) 1 Кор 1,12; 9,5; Евсевий. Церк. Ист., III,1,39.
     21) См.1 Петр 5,12, где св. Петр говорит: "Через Силуана, верного,  как
думаю, брата, я пишу вам..." Обращает на себя внимание родство идей 1 Петр и
посланий ап. Павла.
     22) Наиболее ранние из этих апокрифических Деяний написаны в  конце  II
века. См. их переводы в ANT, p.300 ff. Историк  Церкви  Голубинский  считал,
что легенда о пребывании ап.  Андрея  на  берегах  Борисфена  (Днепра)  есть
только  символ  апостольского  происхождения  христианства   на   Руси   (Е.
Голубинский. История Русской Церкви. М., 1891. Т.1, с.1). Однако в том,  что
апостол побывал в этих местах, где уже находились греческие  поселения,  нет
ничего невероятного.
     23) А. Шмеман. Исторический путь Православия. Нью-Йорк, 1954.
     24) См.: Деян 16,1-3; 1 Кор 4,17; 1 Тим 1,2,13.
     25) Флп 2,6-9. По  мнению  большинства  экзегетов  гимн  этот  является
частью  первохристианской  литургии  (см.:  JEC,  II,  p.250).   Однако   не
исключено, что  он  был  сложен  самим  ап.  Павлом,  поэтическое  дарование
которого бесспорно.
     26)  В  Книге  Даниила  (7,13-14,   27)   Мессия,   Сын   Человеческий,
отождествляется с "народом святых Всевышнего", т.е. Церковью. См.: Л.  Буйе.
О Библии и Евангелии. Брюссель, 1965, с.154 сл.


     Гл.8. Св. Павел начинает проповедь в Европе

     1) Наиболее ранняя фиксация этого правила находится  в  трактате  Пирке
Авот, 7. Повествование о проповеди  Павла  в  Македонии  содержится  в  Деян
16,10-17,14, дополнительные данные - в Флп и Фес.
     2) Река, которая упомянута в 16,13, по мнению большинства комментаторов
- Гангитес. Но существует обоснованное мнение, что  она  находилась  дальше,
чем позволял идти субботний Закон и, следовательно,  речь  идет  о  каком-то
ручье поблизости.
     3) Эпизод с землетрясением вызывает некоторые недоумения. Например, как
мог Павел увидеть в темноте, что сторож хочет лишить  себя  жизни?  На  этом
основании возник взгляд, разделяемый и многими  церковными  экзегетами,  что
это  фольклорный  рассказ,   призванный   показать   Божие   покровительство
миссионерам. Против этого можно возразить следующее: 1) если раздел  написан
Лукой, то он дошел до нас из первых рук; 2) Балканы, в частности, Македония,
входят в район интенсивных  землетрясений;  3)  миссионеров  открытые  двери
тюрьмы не могли освободить, т.к. их ноги были забиты в тяжелые колодки и они
не могли сделать ни шагу.
     4)  Неизвестно,  каким  образом  удостоверялась  подлинность   римского
гражданства, но известно, что того,  кто  ложно  выдавал  себя  за  римского
гражданина, ждала смертная казнь (Светоний.  Клавдий,  26,3).  Наказание  до
суда было нарушением строго предусмотренной процедуры.  В  случае  с  Павлом
было соблюдено лишь одно правило: истец мог сам привести ответчика к судьям,
даже применив силу. См.: Б.  Хвостов.  История  Римского  права.  М.,  1929,
с.144.
     5) 1 Фес 2,14. Эти слова апостолов опровергают широко  распространенное
среди историков мнение, будто гонения язычников на христиан начались лишь  в
60-90-е годы I в.
     6) В одних древних рукописях Деян 17,14 сказано,  что  Павел  "пошел  к
морю", в то время как из других можно заключить, что он "как бы"  направился
туда, а на самом деле избрал пеший путь.
     7) Тарс, родина Павла, был  одним  из  центров  стоицизма.  В  писаниях
апостола встречается ряд понятий, разрабатывавшихся этим учением ("совесть",
"долг", "добродетель", "природа" и т.д.); см.: Н. Глубоковский.  Благовестие
ап. Павла. Т.2, с.982 сл. R. Bultmann. Twentieth Century Theology in Making.
New York, 1969, v.5, p.167.
     8) Деян 17. Памятник, где было бы написано буквально "неведомому богу",
не найден, но подтверждено  существование  алтарей,  посвященных  "неведомым
богам" (Павсаний. Описание Эллады, 1,  1,  4;  Филострат.  Жизнь  Аполлония,
6,3,5). Речь ап. Павла в Ареопаге - не стенограмма, а  вольное  переложение,
поэтому и несет на себе печать стиля Луки. Но  само  ее  содержание  апостол
несомненно пересказывал своему помощнику. В ней есть ряд прямых совпадений с
собственной мыслью Павла, например, в Рим 1,19-20.
     9)  Цитата  из  поэмы  стоика  Клеанфа.  Эта  же  фраза  встречается  у
греческого поэта Арата.  Цитатой  являются  также  слова  о  том,  что  люди
пребывают  в  Боге  (Эпименид  Критский).   Обе   фразы   не   соответствуют
божественной  запредельности,  которая  является  основой  библейской  и,  в
частности, Павловой теологии. Но как миссионер  апостол  мог  допустить  эту
уступку, исходя из понятия Славы Божией, которая наполняет все творение.
     10) 1 Фес 2,18; 3,1. "Сатана" здесь может означать и болезнь (ср. 2 Кор
12,7), и происки врагов веры.
     11) 1 Кор 2,3
     12) Деян 18,1-2; Светоний. Жизнь XII цезарей. Клавдий, 25. В Деян  жена
Акилы названа Прискиллой, а в 1 Кор 16,19 - Приской. Об эдикте  Клавдия  см.
вышеуказанную работу Тронского.
     13) 1 Кор 1,26.
     14) Рим 16,23. См.: J. E. Right. Biblical Archeology, p.262.
     15) 1 Кор 2,1-2.
     16)  Люций  Юний   Галлион   был   старшим   братом   Сенеки   (Плиний.
Естествен.История, IV,9; Дион  Кассий.  История,  61,75).  По  свидетельству
современников, это был человек высокой культуры. Надпись Галлиона, найденная
в Дельфах, указывает, что он  был  проконсулом  Ахайи  в  51-52  годах.  Эта
надпись  является  определяющей  для  хронологии  миссионерских  путешествий
Павла. См.: F. F. Bruce. Op.cit., p.374.


     Гл.9. Пастырь церквей и благовестник свободы

     1) Так, около 62 года он пишет: "Когда это послание будет  прочитано  у
вас, сделайте. чтобы оно было прочитано и в церкви Лаодикийцев, и чтобы  то,
которое из Лаодикии, прочли и вы" (Кол 4,16).
     2) Фарисеи верили, что наряду  с  Писанием,  Бог  дал  и  устную  Тору,
которая передается как живое Предание учителями веры. См.: А. Мень На пороге
Нового Завета, гл.30.
     3) E. Pax. In the Footsteps of St. Paul. Jerusalem, 1977, p.113-114.
     4) См.: С. А. Жебелев. Апостол Павел и его послания. Пг.,  1922,  с.121
сл.; J. A. Fitzmayer. New Testament Epistles. - JBC, II, pp.223-224.
     5) Э. Ренан. Святой Павел, с.161.
     6) 1 Фес 3, 6-8, 12-13; здесь и далее  расположение  строк  в  переводе
призвано подчеркнуть внутренний ритм, присущий посланиям.
     7) 1 Фес 5, 1; Мф 24 ,5; Деян 1, 6-7.
     8) 1 Фес 4, 14-17.
     9) 1 Фес 5, 4-6 (ср. Кумранский Устав, 1, 9 сл.).
     10) 1 Фес 4, 10-11.
     11) 1 Фес 5, 14-22.
     12) 2 Фес 2, 2-5.
     13) Ср.: Дан 8, 9-14, 26-27; 11,36; Мф 24, 15; Лк 21, 24.
     14) 2 Фес 2, 6-7. Выражение "удерживающий" указывает на  то,  что  речь
идет  о  личности.  См.  историю  толкования  этого  места  у   A.   Rigoux.
L'Antechrist et l'opposition au Royaume  messianique  dans  l'Ancien  et  le
Nouveau Testament. Louvain, 1932, p.260-267.
     15) Светоний. Клавдий, 34, 37.
     16) Светоний. Нерон, 26.
     17) Мф 24, 5, 11; 1 Ин 2,18.
     18) 2 Фес 2, 15. Слово предание (традиция), евр.  кабала  (от  кибел  -
получать), употреблялось в раввинской литературе для обозначения книг устной
традиции.
     19) В  этом  отношении  характерно  мнение  Цицерона,  писавшего:  "Все
ремесленники занимаются презренным трудом, в мастерской не может быть ничего
благородного" (Цицерон. Об обязанностях, II, 42, 150).
     20) 2 Фес 3, 10-12.
     21) Деян 18, 18; И. Флавий. Иудейская война, II, 15.
     22) Деян 18,22. Выражение "поднялся" и "спустился" были обычными  среди
паломников, ходивших в Иерусалим.
     23) О клевете, возводимой на св. Павла, можно косвенно  судить  по  его
защитительной речи, а  также  по  той  оценке,  какую  давали  его  личности
эбиониты, отколовшиеся позднее от Иерусалимской церкви.
     24) Гал 1, 1 сл.
     25) Гал 2, 15-16.
     26) Пс 142, 2.
     27) Ис 53, 5.
     28) Гал 2, 19-21.
     29) Гал 3, 1-3.
     30) Гал 3, 23-24.
     31) Гал 4, 6-7; 5, 1.
     32) Гал 5, 6.
     33) Гал 5, 14.
     34) Гал 5, 22-23; 6, 2.
     35) 1 Кор 16, 1.


     Гл.10. Эфесский центр. Смуты в Коринфе

     1)  В  Египте  существовала  ветвь   ессейского   движения,   именуемая
терапевтами. Описание ее жизни оставил Филон (см.: М. М.  Елизарова.  Община
терапевтов. М., 1972). Эти ессеи переселились в Египет  с  берегов  Мертвого
моря вероятно в начале I в.до н.э., но между ними  и  Кумраном  должна  была
поддерживаться связь. Можно предположить, что в общину влились  и  некоторые
ученики Крестителя, от которых Аполлос и узнал  об  Иисусе.  Именно  этим  и
объясняется неполнота представлений александрийцев о христианстве.
     2) В западной, более пространной, версии Деяний указано, что Павел учил
в школе Тиранноса с 11-ти до 4-х.
     3) См.:1 Кор 15,32;  в  другом  месте  апостол  говорит,  что  "потерял
надежду остаться в живых" (2  Кор  1,  8),  а  в  Рим  16,  3-4  мы  читаем:
"Приветствуйте Приску и Акилу, сотрудников моих во Христе Иисусе, которые за
жизнь мою подвергли себя смертельной опасности". Все  это  указывает  не  на
мятеж, описанный в Деян 19, 23 сл., а на какие-то другие события.
     4) Некоторые имена, перечисленные выше, взяты  из  Рим  16.  Уже  давно
многие комментаторы пришли к заключению, что эта  глава  есть  дополнение  к
копии  послания  в  Рим,  предназначенной  для  Эфесской  церкви.   Основные
аргументы в пользу этого предположения следующие: 1) едва ли Павел мог лично
знать стольких людей в Риме, где еще не бывал; 2)  в  перечне  имен  названы
Приска с Акилой, которые находились в Эфесе;  3)  Эпенет  был  эфесянином  и
назван "начатком Асии". Впрочем, гипотеза эта не  окончательно  доказана.  В
частности, упоминание о "домашних" (т.е. слугах) Аристобула и Наркисса более
соответствует Риму. Аристобул, потомок Ирода Великого, жил в  Риме,  так  же
как и влиятельный вольноотпущенник цезаря Наркисс.  Возможно,  что  Акила  и
другие лица в 58 году переселились в Рим (тем более что супруги  приехали  в
Коринф именно из Рима). См.: J. A. Fitzmayer. The Letter to Romans.  -  JBC,
II, p. 292-293.
     5) Высказывалось мнение, что в Египет Павел не поехал из-за  того,  что
там уже проповедовали другие апостолы. Однако об этом  не  сохранилось  даже
смутных преданий. Основателем Александрийской церкви считается Марк, который
поставил там епископа Анниана в  63  г.  (Евсевий.  Церк.  Ист.,  III,  14).
Следовательно, ап. Павел мог не опасаться, что будет проповедовать в  Египте
на уже "готовом" месте. Остается предположить, что Африка была отодвинута им
на  последнее  место  из  географических  соображений.  Из  Испании  он  мог
направиться и туда, но к концу 60-х годов там уже существовала церковь.
     6) 1 Кор 5, 9 сл.
     7) 1 Кор 11, 19.
     8) 1 Кор 1, 12-13.
     9) 1 Кор 3, 11.
     10) 1 Кор 1, 22-26.
     11) См.: 1 Петр 2, 9-10; Исх 19, 6
     12) 1 Кор 11, 11-12.
     13) 1 Кор 14, 33-35.
     14) 1 Кор 10, 25-29; 8, 13.
     15) 1 Кор 3, 21-23.
     16) 1 Кор 3, 2; 4, 15.
     17) 1 Кор 9, 9-23.
     18) 1 Кор 12, 12-15, 20, 29-30.
     19) 1 Кор 14, 18-19.
     20) 1 Кор 13, 1 сл.
     21) Сенека. Письма к Луцилию, 65, 22; ср.также 24, 17;  102,  26;  120,
14.
     22) 1 Кор 15, 3 сл.
     23) 1 Кор 15, 51.
     24) 1 Кор 15,  28.  "Когда  божественный  план  достигнет  этого  этапа
примирения всех людей с Богом и "когда наступит конец", Христос вручит  Свое
Царство Богу, Отцу Своему,  положив,  таким  образом,  конец  всякому  иному
царствованию, всякой власти и  всякому  авторитету...  В  таком  взгляде  на
вечный план спасения можно заметить, что Отец является Тем, от  Кого  все  и
для Кого мы существуем (1 Кор 8, 6)" (J. A. Fitzmayer. Pauline Theology,  p.
26).


     Гл.11. Тернии пастырства

     1) 1 Кор 16, 5-12.
     2) Во 2 Кор 11, 25, написанном летом 57  г.,  апостол  говорит  о  трех
кораблекрушениях, в которые попадал до этого. Но  в  Деян  описывается  лишь
одно, случившееся позднее, на пути в Рим. Следовательно, можно предположить,
что Павел мог попасть в опасную бурю раньше.
     3) Об этом недошедшем до нас  письме  и  кратком,  неудачном  посещении
Коринфа (см.: 2 Кор 2, 3-9); во 2 Кор 13, 1 он говорит, что  направляется  к
коринфянам в третий раз. Первое посещение состоялось в  50  году,  когда  он
основал там церковь, второе, краткое, не было предусмотрено планом, и третье
- то, о котором он пишет, относится к зиме 57-58 гг.
     4) 2 Кор 7, 5.
     5) 2 Кор 2, 1-8. Некоторые комментаторы считали,  что  под  огорчителем
апостол разумел человека, вступившего в кровосмесительный брак. Но по смыслу
его слов более вероятно, что речь идет о другом человеке, лично  оскорбившем
Павла.
     6) 2 Кор 11, 22-23. "Высшими" апостолами  (hyperlian  apostoloi)  Павел
очевидно называет св. Петра и других апостолов из Иудеи,  а  "лжеапостолами"
(pseudapostoloi) - крайних ортодоксов, которые  вели  против  него  активную
пропаганду.
     7) 2 Кор 4, 5.
     8) 2 Кор 5, 20.
     9) 2 Кор 3, 4-6.
     10) 2 Кор 13, 1 сл.




     БВ - Богословский Вестник
     БрВ - Братский Вестник
     БТ - Богословские Труды
     ВДИ - Вестник Древней истории
     ВР - Вера и Разум
     ВЧ - Воскресное Чтение
     ДБ - Духовная Беседа. СПб., 1858-76
     ДВ - Духовный Вестник. Харьков, 1862-67
     ЕЭ - Еврейская Энциклопедия
     ЖМП - Журнал Московской Патриархии
     НЭС - Новый Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
     ПБЭ - Православная Богословская Энциклопедия
     ПМ - Православная Мысль
     ПМА - Писания Мужей Апостольских. Пер. прот. П. Преображенского.  СПб.,
1895
     ПО - Православное Обозрение
     ПС - Православный Собеседник
     ПТО - Прибавления к творениям св. отцов. М., 1843-91
     ПСб - Палестинский Сборник
     РОЦ - Раннехристианские Отцы Церкви. Брюссель, 1978
     РСП - Руководство для сельских пастырей
     Ст - Странник
     ТБ - Толковая Библия
     ТКДА - Труды Киевской Духовной Академии
     ХЧ - Христианское Чтение
     ЧОЛДП - Чтения в Обществе любителей духовного просвещения
     ANT - The Apocryphal New Testament
     BTS - Bible et Terre Sainte
     FP - Florilegium Patristicum
     JBC - The Jerome Biblical Commentary. London, 1968
     MB - Le Monde de la Bible
     SC - Sources chretiennes

Last-modified: Sat, 10 May 2003 06:39:12 GMT

Оцените этот текст: