повстве", в сотрудничестве церкви с НКВД-КГБ,
дело в глубоком внутреннем родстве русского православия и русского
коммунизма, о котором давно говорили наши провидцы, и прежде всего Н.А.
Бердяев, не без основания даже в идее III Интернационала усмотревший
вариацию идеи Третьего Рима. Вообще наши революционеры многое взяли от
православия. Скажем, Н.Г. Чернышевского не понять, не зная русского идеала
святости, ибо в его облике были черты православного святого. Бердяев
отмечал, что все теоретические, идейные и философские споры в советской
России шли по накатанным еще церковью колеям: как споры ортодоксии (т.е.
православия) с ересью. Поиск ересей и борьба с ними была главной как для
Русской православной церкви, так и для КПСС. И даже стиль борьбы, даже ее
фразеология совершенно одинаковы, как одинакова и лютая ненависть ко всем
"уклонившимся".
Одинаково пренебрежение человеком, личностью, за которой отрицается
всякая самоценность и которая всегда на подозрении и в русском православии,
и в русском коммунизме. А вот институция - будь то КПСС (КПРФ) или РПЦ -
достойна всяческого восхищения. Даже сентенции о них одинаковы: "Партия
всегда права" и "Церковь всегда права", хотя отдельные их члены могут
ошибаться, пусть и на самом верху - это не умаляет величия институции. Так
что есть резон в прелестной аббревиатуре РПЦ(б) и в юмористическом
первомайском призыве: "Да здравствует Коммунистическая партия Российской
Федерации имени преподобного Серафима Саровского!" Постановления Синода по
тональности неотличимы от постановлений ЦК КПСС, даже число (истинно)
верующих у наших коммунистов и РПЦ примерно совпадает.
Ну, а главное, что объединяет РПЦ и КПРФ, - это, конечно, ненависть к
Западу, к Европе. Ее коммунисты - несмотря на свое вроде бы западное
происхождение - быстро переняли от прежних, православных времен, приумножили
и укрепили и вновь передали законному владельцу - РПЦ, с которой живут душа
в душу. Относительно 1917 г. можно сказать, что "своя своих не познаша",
зато сейчас РПЦ и КПРФ друг друга вполне "познаша" и даже "возлюбиша". Во
всяком случае фотография явно довольного собой Алексия II между двумя
главными коммунистами России (на IV Всемирном русском соборе) никого не
шокирует. Так что есть у нас православный коммунизм и коммунистическое
православие.
Неудивительно, что тот же отец Дмитрий Дудко пишет о коммунизме и
коммунистах: "Коммунизм, придерживающийся материалистической доктрины, в
России приобретает другое значение, и нам не нужно сбрасывать его со счетов,
не случайно теперь коммунист может быть верующим человеком, и в первую
очередь должен быть патриотом своей страны... Коммунизм как история в России
останется, это наша русская история. В созидании богоносной страны, Святой
Руси он будет играть не последнюю роль. Сталин сыграл в этом первую роль...
Современных коммунистов мы тоже должны понять, как близких нам, верующим.
Мне больно слышать, как некоторые священники (притом не испытавшие гонения)
пылают к ним ненавистью. Считаю ревность их не по разуму и не христианской"
/51/.
Охотно и много об извечной близости и родстве между христианством и
коммунизмом, между православными и коммунистами говорят эти последние. Лидер
КПРФ: "Вера - это состояние души. В сердце каждого должен быть свой Бог. Я
верю в разум, в человека труда, в звезду России. Если человек верит в
правду, добро, красоту - он верующий. Я нашел для себя такое решение Бога. Я
крещеный... В церкви бываю довольно часто... В церкви очень приятная
атмосфера, хорошая аура" /52/. А на VII съезде КПРФ в декабре 2000 г.
Зюганов заявил: "Символ веры", который исповедовал русский народ,..
совпадает с идеалами коммунизма... Наше мировосприятие издревле содержало в
себе мечту о царстве справедливости, добра, о Святой Руси, о братской
обители - народной коммуне". Среди предтеч большевиков оказались и Нестор
Летописец, и митрополит Иларион, автор "Слова о законе и благодати".
К чести РПЦ, не все ее адепты готовы к сотрудничеству с заклятыми
врагами веры . "Более полувека, - пишет священник Георгий Эдельштейн, -
Московская Патриархия активно сотрудничала с коммунистами и их потатчиками
во всем мире, проповедовала с церковных амвонов, на ассамблеях,
конференциях, по радио и в печати именно то, что соловецкие исповедники
признавали позорнейшей ложью и губительным соблазном... Коммунисты и
кагебешники и сюда проникли, раньше боялись, а теперь в церкви сами бесы со
свечками стоят..." /53/. И все-таки остается впечатление, что позиция отца
Дмитрия Дудко куда ближе к позиции священноначалия РПЦ, чем позиция тех, кто
требует покаяния за сотрудничество с бесовской властью и трезвой оценки
собственной роли.
Лукавая цифирь
Бесстрастные цифры камня на камне не оставляют от мифа о возрождении
православия в России. В выступлениях архиереев РПЦ часто можно услышать
что-то вроде "70% (а то и 80%, и 90%) россиян идентифицируют себя с Русской
православной церковью". Чуть меньшие, но тоже очень утешительные цифры дают
наши социологи религии с их вечным: "наши опросы показывают..." Ничего они
не показывают, а выражение "идентифицируют себя с РПЦ" если и имеет какой-то
смысл, то никак не религиозный. В нынешней России спрашивать же "считаете ли
вы себя верующим" примерно то же самое, что спрашивать "считаете ли вы себя
приличным человеком". А потом объявлять на весь мир: "наши опросы показали,
что в России подавляющее большинство людей - приличные".
И вообще проценты в России очень ненадежные: то оказывается, что
считали не так, не те и не тех, то, если даже соблюдали тут приличия,
проценты у нас имеют обыкновение куда-то вдруг пропадать, а то и вовсе
обращаться в свою противоположность, как это случилось во время Катастрофы.
По переписи 1913 г., в России числилось 103,5 млн. православных (не считая
староверов), или 65% всего тогдашнего населения. А пришла Катастрофа - и эти
проценты с увлечением участвовали в гонениях на официальную церковь, да и на
другие религии. Все прочие верующие - как христианские, так и нехристианские
- в религиозных гонениях не участвовали, это исключительно вклад людей,
окормлявшихся казенным православием.
Между тем в РПЦ от начала времен было четкое представление о том, кто
составляет "церковный народ". Церковь считает, что она есть тело Христово, и
его образуют только те, кто вкушает от тела Христа и пьет от крови Его -
т.е. регулярно причащается. А к причастию обычно допускают только членов
того или иного прихода, да и то после выполнения ими определенных обрядов, в
частности - исповеди. Так что, для того чтобы быть членом РПЦ, надо быть
членом того или иного прихода и регулярно исповедываться и причащаться. Это
и есть "воцерковленные", все остальные скорее "симпатизирующие", и этот
последний статус вовсе не равен первому.
Так вот, таких воцерковленных на всю Россию набирается едва ли более
1,5% населения, как свидетельствуют наиболее добросовестные аналитики из
самих православных. Это подтверждает "милиция-троеручица" (она сейчас,
напомним, возлюбила РПЦ), по данным которой в Москве, с ее более чем
десятимиллионным населением не более 150 тыс. человек бывает в храмах на
Пасху. Точнее: на Пасху 2000 г. в храмах побывали 71375 человек (в 1999 г. -
77148), а на "прилегающих территориях" 53645 (в 1999 г. - 66436) /54/.
(Заметим, что на кладбищах на Пасху бывает в пять раз больше народу, чем в
храмах, что свидетельствует скорее о языческом поклонении мертвым, чем о
православном обряде.) Еще одно неожиданное подтверждение малочисленности
подлинно верующих православных - данные торговли: в 2001 г. потребление мяса
Великим постом в Москве сократилось с 1348 до 1328 тонн, т.е. на те же 1,5%
/55/. Это, заметим, при том, что до трети москвичей при опросах клялись, что
к посту относятся очень серьезно.
Все это означает, что подлинных православных в России немногим больше,
чем католиков, явно меньше, чем протестантов и, если верить мусульманским
источникам, во много раз меньше, чем мусульман. Вообще же, несмотря на
хвастливые уверения в возрождении веры в России, положение ужасающее. Раз в
месяц церковь посещают не более 7% населения - самый низкий показатель в
Европе, которую у нас так клянут как раз за безрелигиозность /56/.
В России, по опросам в 1996 г., в Бога верили 47% населения, в жизнь
после смерти - 24%, , в ад -22%, в рай - 24%. А в "безверной Европе",
согласно опросам, проведенным по той же методике, в Бога верили 72% (в США -
96%), 44% - в жизнь после смерти, в ад - 23%, в рай - 26% /57/.
Это никак не 50-60%, а то и 70-80%, которые преподносят нам
православные публицисты и архиереи РПЦ, это гораздо меньше. Но какую-то
реальность эти цифры все же отражают. Православный автор, настаивающий на
приведенной выше цифре 1,5% православных верующих в России, называет это
"методологическим подлогом", "на который идут все, рассуждающие о
"многомиллионной" Церкви (в данном случае применительно к населению РФ),
состоит в том, что в число православных заносятся все, кто так себя
самоидентифицирует (или может идентифицировать) вне зависимости от
религиозной практики, которая только и может выступать в качестве критерия
достоверности такой идентификации" /58/.
Этот феномен иногда называют "околоправославием", имея в виду, что в
собственно православие такие странно верующие все-таки не входят.
Пренебрегать ими никак нельзя, РПЦ и не пренебрегает: они очень нужны ей как
институции: собственно, ими она и держится. Эти "околоправославные" готовы
за нее кому угодно вцепиться в горло, ибо для них она первейшее средство
самоидентификации, главное же - средство противопоставления России и русских
все тому же "проклятому Западу". Околоправославные обеспечат РПЦ сохранность
на долгие времена. Но и цена велика: за это РПЦ обязуется служить не Богу, а
тому же околоправославию.
Околоправославные нередко заявляют, что любят одновременно Христа,
Ленина и Сталина. Но и этого мало: они еще любят астрологию и верят в нее
(37%), а в реинкарнацию верят 20% россиян, объявляющих себя православными.
Иногда архиереи и теоретики РПЦ именуют этих людей "потенциальными
православными" и безоговорочно зачисляют их в свою паству, поскольку "они к
православию тяготеют". Однако с христианской точки зрения существование
околоправославных никак не может быть вменено РПЦ в заслугу: признавать
Христа на словах и не поклоняться Ему - хуже полного неведения и неверия. За
это тоже - не похвала будет, а спрос. Еще П.Я. Чаадаев писал, что "..есть
только один способ быть христианином, а именно, быть им вполне..." /59/.
Околоправославные, пожалуй, не "христиане не вполне", а "вполне не
христиане". И верят они не в Бога, не в Троицу, а в триаду Уварова.
Это про некоторых из них говорят, что они бывают в церкви всего два
раза: когда их крестят и когда отпевают. И это все. Маловато, чтобы
зачислять таковых в паству РПЦ. Но они нужны ей, потому что "Вопрос о
численности православных в России имеет яркую политическую окраску. Завышать
численность православных выгодно некоторым церковным деятелям, претендующим
на материальную поддержку государства, политикам, разыгрывающим
"православную" карту, и некоторым ученым, обслуживающим как первых, так и
вторых" /60/.
Конечно, великая численность не есть признак истинности той или иной
веры. Есть православные, которые убеждены в истинности православия
независимо от его количественной оценки. Это, бесспорно, достойно уважения.
Но точно так же бесспорно, что приукрашивание цифр на манер хозяйственников
коммунистических времен никакого уважения не заслуживает и свидетельствует
исключительно об отступлении от истины - как земной, так и, следовательно,
небесной, ибо вторая никогда не достигается путем манипуляций с первой.
Отсюда вопрос, которым задается тот же автор: "а существует ли, вообще,
в современной России Православная Церковь, если приложить к Московскому
Патриархату традиционные догматические и канонические критерии церковности?
Взгляд стороннего наблюдателя увидит в нынешней Русской Церкви прежде всего
субъекта рыночной экономики в ее пост-советской модели, осуществляющего свою
деятельность как сеть коммерческих предприятий (комбинатов ритуальных
услуг)" /61/.
Может, приговор слишком суров, но какие-то основания для него есть. И
не только количественные, но и качественные.
Дурная наследственность и добавления к ней
Выше была дана количественная оценка РПЦ эпохи второго храма Христа
Спасителя. Качественно дела обстоят еще хуже. Наша "первенствующая", хотя и
не такая уж многочисленная, церковь отягощена, полагают некоторые аналитики,
многими пороками. К наследству "презренной Византии" у нас добавили очень
многое, особенно в период Московского царства. А.К. Толстой, автор
популярных пьес про русских царей, писал: "Я не горжусь, что я русский, я
покоряюсь этому положению. Когда я думаю о красоте нашей истории до
проклятых монголов, до проклятой Москвы, еще более позорной, чем сами
монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что
мы сделали с талантами, данными нам Богом".
Таланты есть, а счастья нет. Потому что не таланты, не люди с талантами
определяют наше бытие, а казенное православие и его служители, давшие нам,
по выражению. Г.П. Федотова, "православное ханство", а потом стали
определять коммунисты и их на редкость бесцветные и бездарные вожди (от
колоритных и одаренных бед еще больше). И те и другие многое унаследовали не
только от Византии, но и от язычества, а также от Орды, все это "творчески
переработали и обогатили". Они отбросили, естественно, почти все достижения
петровского периода нашей истории, но коммунисты вынуждены были сохранить
часть их в сфере науки, прежде всего обслуживающей военно-промышленный
комплекс, в которой и сохранились поэтому какие-то очаги приличия.
И все же утрачено было почти все положительное, а вот отрицательные
черты не только не были утрачены, но укреплены и умножены. Несмотря на
замахи большевиков, им так и не удалось преодолеть отрицательные последствия
мироотрицающей составляющей нашего православия, прямо предписывавшей
пренебрегать устроением как страны, общества, так и отдельной личности. И
православные, и коммунисты много говорят о нашей необычайно высокой
"нравственности" и "духовности", хотя их-то и не видно. Нравственность и
духовность - это не разговоры про таковые и не "состояния духа", в которое
погружаются избранные. Тут словоблудием и образцами (святыми или
родственными им "ударниками коммунистического труда") не отделаешься.
Добросовестность должна быть присуща если не всем, то многим, она должна
проявляться вовне, в повседневной жизни - и определять ее.
Определяет же нечто совсем иное. Мироотрицание имеет практические
последствия, которые касаются всех живущих в нашей стране. Последствия эти
весьма неприятного свойства, ими тоже наградило нас казенное православие -
или, как минимум, не избавило от них, хотя обязано было. Состоят они в
несоблюдении уже упоминавшихся элементарных нравственных требований - "не
лги", "не укради", "не пожелай...", "не убий". Это не просто житейские
нормы, это еще и религиозные требования, насаждением которых обязана
заниматься церковь. Наша - не занималась. Ее вообще очень мало трогало
состояние народной нравственности, главное - идеал святости. "Не в земных
добродетелях суть, это все второстепенное" - вот ее обычная реакция на
проявления элементарной недобросовестности. Но если так плохо получается со
второстепенным, то с главным тем более никогда ничего не получится.
Нет внутреннего отвращения ко лжи, к воровству - даже к убийству,
которое должно же быть у нормальных людей. Эти вещи у нас вполне приемлемы,
что иногда норовят объяснить "широтой русской натуры". А вся-то широта - в
неспособности (а главное - в нежелании) соблюдать элементарные нравственные
нормы. "Русские позволяют себе то, что другие не позволяют" - таким
эвфемизмом иностранцы описывают эту самую нашу широту. (Салтыков-Щедрин:
"ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с
другой - в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до
способности искренне лгать самым бессовестным образом".) В сущности вся эта
пресловутая широта натуры - неспособность и нежелание перейти к
цивилизованному существованию.
Достоевский находил, что широк (русский) человек, надо бы сузить. Но он
же сказал, что у нас обязательно найдется некто, который упрет руки "фертом"
и скажет, что все это скучно - и устроит разорение. Потому что всякая
упорядоченность бытия претит очень многим в России. А упорядоченность и есть
"сужение", она и есть цивилизованность. Выполнение заповедей Христа очень
сужает человека с "фертом", он им тяготится чрезвычайно. Наша церковь не
"сужала" людей, широта так и осталась более предпочтительной. Словом, народ,
не знающий никаких сдерживающих начал "народ без тормозов". "Без тормозов -
писал знаток русской жизни И. Соколов-Микитов, - черта русская, дикая, так и
живут все "без тормозов", без уменья управлять чувством, языком, мыслью.
Сумбур, шум" /62/. А один из самых крупных русских ученых, И.П. Павлов,
писал о нас как о народе "... с очень слабым развитием важного тормозного
процесса" /63/. Почему-то это самоистребительное свойство выдается за
великое наше преимущество перед всеми другими народами.
Начнем, однако, с чего полегче - с непреодолимой склонности ко лжи.
"Лживость московитов" и их вероломство отмечают все, писавшие о нашем
любезном отечестве. Совсем недавно нам продемонстрировали новые образцы
самой беспардонной лжи: Чечня, подводная лодка "Курск" и многое другое.
Однако не вчера это началось, не случайно образы Хлестакова и Ноздрева
почитаются одними из самых удавшихся Гоголю. А Ф.М. Достоевский одного из
своих героев, Алешу Карамазова, аттестовал как человека честного,
неспособного ни на какую ложь. И вынужден был довольно долго и нудно
объяснять, что дураком он при всем том не был. Из чего неизбежно следует,
что качество это редкое, приравниваемое к глупости. А в "Дневнике писателя"
Достоевский отмечал: "Отчего у нас все лгут, все до единого?.. Я убежден,
что в других нациях, в огромном большинстве, лгут только одни негодяи; лгут
из практической выгоды, то есть прямо с преступными целями. Ну а у нас могут
лгать совершенно даром самые почтенные люди и с самыми почтенными целями". И
еще: "Ну а немец, как ни напрягайся, а нашего русского вранья не поймет". Мы
и сами-то не понимаем, просто не можем без него - и все.
И сейчас сказать правду человеку у нас очень трудно. Ложь слетает с
языка сама собой, без всяких затруднений, а вот для правды требуется
некоторое усилие. "Если говорить честно...", "По правде говоря..." - вот
традиционные "зачины правдоговорения", которым, впрочем, доверять не
следует: как раз после них соврать могут самым бессовестным образом.
Чиновник любого ранга просто не понимает, как это - говорить "как есть", в
его понимании государственные интересы требуют как раз обратного.
Оставим дела государственные - на бытовом уровне практически никто не
приспособлен говорить правду даже близким людям. Все врут без всякой нужды -
совсем по Достоевскому, вдохновенно и без корысти, из любви к искусству
вранья, из полного неумения и нежелания говорить правду. Просто нет такого у
нас в заводе - правду говорить. При этих обстоятельствах утверждать, что
именно мы являемся обладателями "высшей правды" не приходится: куда уж до
высшей, если обыкновенной нет, если не можем преодолеть повседневную тягу ко
вранью. Нечего надеяться (хотя многие ждут этого), что из нашей мелкой,
средней и крупной лжи получится "великая русская правда", которой удивятся
все народы и которой придут они поклониться.
Точно так же непреодолима у нас тяга к воровству. На него тоже нет
внутреннего запрета почти ни у кого: как не украсть, если плохо лежит? Тоже
грех не новый, все с удовольствием вспоминают слова Кармазина о том, что в
России воруют. Стало быть, ничего не поделаешь - "не нами началось, не нами
кончится". Но слова Писания поважнее слов Карамзина будут, а там сказано "Не
укради", и почему-то эта заповедь представляется русскому человеку,
воспитанному православной церковью, просто невыполнимой: "Это про святых,
это не про нас".
Нет запрета на насилие над личностью. Высшее счастье для многих -
заехать в физиономию ближнему своему. Охотно и много говорят о нашей
"прирожденной кротости", но еще Иван Солоневич писал: "Очень принято
говорить о врожденном миролюбии русского народа, - однако, таких явлений,
как "бои стенкой", не знают никакие иные народы". Даже воспетые всеми
русскими поэтами деревенские "погулянки" никогда не обходились без драк и
мордобоя, а нередко заканчивались и смертоубийством. И сейчас всякий там
"День пограничника", "День десантника" и всех иных защитников родины
непременно сводится к драке.
Да что ложь, что воровство, что драки - на убийство нет никакого
внутреннего запрета. Убить просто так, ни за что - это в России самое
обычное дело. Сын убивает отца по пьянке, отец сына по той же пьянке - кто
не слыхал об этом? Нет деревни, где бы сын-пьяница не избивал старуху-мать -
и что? Где осуждение? Только похохатывают - "Во допился!" Это в западных
детективах сыщики ломают голову над "мотивацией" - какие были мотивы
убийства? В России для убийства не нужны никакие мотивы, просто так: по
пьяной ссоре ткнул ножом, ударил топором, ломом, кирпичом - что под руку
подвернется. Жизнь человека в России отнюдь не священна, она ничто и стоит
дешево ("Жизнь две копейки / Двенадцать хлеб" - весело распевали в "Окаянные
дни"). При коммунистах ничто, кроме страха, не удерживало от воровства и
убийств, сейчас с ослаблением страха воруют и убивают в охотку, в открытую,
в наглую. Правда и раньше мало стеснялись.
Старый, дореволюционный еще анекдот:
- Я, тятенька, человека зарезал, а на нем всего копейка была, зря
труждался.
- А вот и не зря! Сто душ, сто копеек - ан рубль!
Стоит ли удивляться, что при таком отношении к жизни с появлением
"новых порядков", когда многое, слишком многое, отдано на усмотрение людей,
совершенно к этому не готовых, когда страх перед наказанием исчез,
киллерство превратилось у нас в весьма престижную и доходную профессию.
"Заказывают" не только конкурентов - муж "заказывает" жену, жена - мужа,
сосед - не понравившегося соседа. Установилась такса, есть охотники лишить
человека жизни за "весьма умеренную плату" - и лишают. Ну а "заказать"
конкурента, политического соперника, "вредного" журналиста - тут, кажется,
действительно считают, что это и сам Бог велел. Угрызений совести не
испытывают ни заказчики, ни исполнители - для последних это "работа как
работа", ничего особенного. Мужа, отца, сына убивают на глазах жены, детей,
престарелых родителей, а часто и их приканчивают, чтобы не оставлять
свидетелей. И при выезде за границу наши соотечественники не оставляют
прежних привычек, и там сложился стереотип: "все русские - убийцы и воры".
Не стесняются пыткой, легко идут на нее, тут даже излюбленный
инструмент появился - утюг. Просто и действенно. Все-таки такого нет нигде,
даже в самых что ни на есть отсталых странах. Только у нас могут создать
сообщество по уничтожению стариков-пенсионеров с целью завладеть их
квартирой, только у нас молодежь "для тренировки" может убивать бомжей. И,
по всему судя, никаких неудобств от занятий таким гнусным делом никто у нас
не испытывает.
Творятся дела и совсем мерзкие - могут разрыть могилу покойника на
второй-третий день, чтобы содрать с него костюм, такие случаи у нас тоже
описаны. И тоже не вызывают почти никакого отторжения - занятие как занятие,
"всем жить надо". Или даже наше обычное: "Во дают!".
Говорят, ценили когда-то на Руси "сердце милующее", было когда-то у нас
милосердие. Скорее всего, это действительно так, хотя едва ли было оно
широко распространено. Для примеров - достаточно, для жизненной нормы - нет.
Как-то уж очень быстро сострадание и милосердие исчезли из нашей жизни, что
свидетельствует: не были они укоренены в душе народной. Куда шире было
распространенно злорадство: нигде так искренне не радуются чужой беде, как у
нас. Горький, кажется, донес до нас рассказ солдатика эпохи Первой мировой
войны: "Вышли утречком с земляками покурить, принесло шальной австрийский
снаряд - как рвануло! От земляков только кишки на ветках висят. Никогда в
жизни так не смеялся!"
Сейчас дела с милосердием и вовсе плохи. Нынешние русские люди просто
не понимают - как это иностранцы могут брать на воспитание детей-инвалидов?
Не иначе как "на органы". Милицейская дама по телевидению на всю страну
строго вопрошает: "С какой это стати они едут в нашу страну кормить наших
бомжей?" Ее не проведешь, она этих иностранцев насквозь видит. Есть вещи
похуже. В начале перестройки провели опрос - что делать с детьми -
инвалидами от рождения. Подавляющее большинство: умерщвлять прямо в роддоме.
А значительная часть: расстреливать родителей, которые заводят таких детей!
И после этого говорить, что в нашей стране было христианство?
Вера у нас и сейчас такая, что водка оказывается сильнее Бога и очень
многое вершится по пьянке. Это еще одна великая наша беда, от которой не
отучала православная церковь. Некоторые вообще приписывают эту беду как раз
нашему православию. И в самом деле, как только объявлялись в народе борцы за
трезвость, всякие чуриковцы-анисимовцы-мироновцы-колосковцы, то неизбежно
вступали они в конфликт с попами: "нерусское, неправославное это дело - не
пить!" За Чуриковым пошли до 40 тыс. человек, давших письменное
обязательство не пить. Кончилось конфликтом с церковными властями. Они,
конечно, поминали равноапостольного Владимира и его "Веселие Руси есть
пити". Пьянство у нас тоже требует удали, выпить больше всех, допиться до
полного свинства - подвиг, которым хвастаются.
Трезвость, как и честность, как и трудолюбие, никогда не ценились
Русской православной церковью. Скорее наоборот: в них она видела отвлечение
от небесного. Наше духовенство, писал тот же В.В. Розанов "...сумело
приучить весь русский народ до одного человека к строжайшему соблюдению
постов; но оно ни малейше не приучило, а следовательно, и не старалось
приучить русских темных людей к исполнительности и аккуратности в работе, к
исполнению семейных и общественных обязанностей, к добросовестности в
денежных расчетах, к правдивости со старшими и сильными, к трезвости. Вообще
не приучило народ, деревни и села, упорядоченной и трезвой жизни" /64/. И
находились люди, которые утверждали, что церковь наша совершенно сознательно
предпочитает держать народ в пьяном дурмане. Итог ее деятельности: "народ
наш пьян, лжив, нечестен" (К.Н. Леонтьев). Водка у нас всегда побеждала
веру, а чаще были они неразлучны. Л.Н. Толстой: "К чему все это, когда вы не
выучили народ даже воздерживаться от водки?" И вклад нашего официального
православия в распространения этого великого зла весом и внушителен.
Церковь никогда не выдерживала конкуренции с кабаком. Есть пословица:
"Церковь близко, да идти склизко, кабак далеко, да идти легко". Тот же
Достоевский в "Дневнике писателя" о соотношении храма и кабака: "Загорелось
село, и в селе церковь, вышел целовальник и крикнул народу, что если бросят
отстаивать церковь, а отстоят кабак, то выкатит народу бочку. Церковь
сгорела, а кабак отстояли". А вот современное свидетельство: "Пьяный житель
деревни Верхолино поджег свое жилище, сел недалеко от "костра" и начал
играть на баяне. Рядом с музыкантом находились икона и бутылка водки" /65/.
...Август 1995 г., по телевидению идет передача "Тема", посвященная
возрождению православия в России. Говорят подобающие слова, есть, правда,
скептики, но они в явном меньшинстве. Под конец передачи ведущий спрашивает
у все время молчавшей женщины, каково ее отношение к обсуждаемому вопросу.
Женщина неожиданно выпаливает: "А все-таки где православие - там обязательно
хамство и пьянство!" Реакция, по всему судя, вполне спонтанная.
Церковь не приучала - и не приучила - к соблюдению даже элементарных
норм поведения, хоть к какой-то сдержанности. Бессмысленный вандализм -
тоже, к сожалению, характернейшая черта нашего повседневного быта. Причем
именно бессмысленный - превратить в туалет подъезд собственного дома или
лифт ничего не стоит, на это тоже нет внутреннего запрета, и даже
соображения целесообразности ("самому же будет плохо") не действуют. В
сущности, это есть варварское стремление сокрушить все упорядоченное,
размеренное, нормальное. Тут тоже какая-то глубинная внутренняя потребность
все разорить и привести в непотребный вид и тем явить миру и самому себе всю
непривлекательность собственной натуры и ее "широту", не считающуюся с
соображениями целесообразности и морали.
Она особенно проявляется в нашем уголовном мире, где мерзейшим образом
проявляется все скотство человеческой натуры. Этот мир создали мы сами, он у
нас беспримесный, свой. Он совершенно открыто строится на бесчеловечности,
тут откровенное "падающего подтолкни", "слабого добей", "умри ты сегодня, а
я завтра" и иные "прелести", явно противоречащие всему, чему учил Христос.
Тут свой "кодекс бесчеловечности", которую у нас иногда норовят выдать за
кодекс особой морали. Но в уголовном мире все построено как раз на отрицании
человеческой морали, что опять-таки никого не шокирует. У некоторых даже мир
"уголовной романтики" вызывает восхищение.
Мало того: весь наш уголовный мир глубоко православен, чем РПЦ,
кажется, гордится: "Даже такие люди признают обаяние православия!" Однако
гордиться тут нечем. Православие не в состоянии заставить уголовника
отказаться от звериных законов уголовного мира, даже не требует этого.
Совершил преступление, пришел в храм, поставил свечку, попросил прощения у
Господа, дал на церковь - и на новое "дело". А Господь все простит. Так учит
РПЦ, за что так и нравится бандитам, которые удивительно щедры к ней.
Очень удобная вера: ни от чего не надо отказываться, ничем не надо
поступаться. Как убивал, так и убивай, как грабил, так и грабь, как воровал,
так и воруй. Бог, говорит, РПЦ, даже больше любит таких вот кающихся.
Все-таки невозможно представить себе русского протестанта, русского
католика, даже русского сектанта в роли бандита и убийцы, а вот
православного - сколько угодно. И нет никакого осуждения преступной жизни,
только умиление: и такие люди к нам приходят!
У нас нет действующих элементарных моральных норм - именно норм,
которым следуют если не все, то большинство. Отдельные добросовестные люди
все же есть, но не они делают погоду. Царит полная аморальность, и как раз
это удручает больше всего. Рассуждений о нравственности много, в жизни ее
нет. Как нет и практически никакого сопротивления окружающему нас злу.
Какая-то поразительная беспомощность: то перед коммунистами, то перед
уголовниками, то перед бутылкой водки. И все это, конечно, от отсутствия
нравственного стержня. Его дает вера, а вот наша официальная вера так и не
дала.
Говорят, случаи дикого зверства есть везде. Верно, есть. Но "везде" -
это именно случаи, при общем отвращении к такого рода фактам. У нас же
явления такого рода отнюдь не периферийные, не исключительные, а самые что
ни на есть будничные: "Ничего особенного!" Единственные островки (скорее
даже точки) цивилизованности и культуры - люди и те их сообщества, которые
связаны духовно с петербургским периодом нашей истории. Есть такие люди - и
даже островки - в нашем православии, но не они определяют его лицо. Оно -
очень мрачное, непросветленное. И само наше официальное православие
совершенно бесплодное, с ним России не только не выбраться из пропасти, но и
не уцелеть во времена грядущие.
Нищета как знак особого благословения?
Многовековой стон: неустроены мы и нищи, хотя и народ наш не обделен
талантами, а про природные ресурсы и говорить нечего. Отчего ж все никак не
получается? Почему никак не можем ни талантам дать дорогу, ни ресурсами
распорядиться с умом? Когда-то, в XIX веке, наши крестьяне, посмотрев, как
живут немцы-колонисты, пришли к выводу: "у немцев лучше, потому что вера
другая", и ударились во всякого рода секты. Над этим много потешались - тоже
мудрецы-богословы выискались! Однако их умозаключение свидетельствует как
минимум о здравом понимании того, что такое подлинная вера, что такое
достаток, - и каковы отношения между ними.
Выше уже говорилось о мироотрицающей составляющей русского казенного
православия, придется сказать еще. Но сначала вот о чем. В христианстве
действительно много предостережений об опасности богатства, достаточно
вспомнить слова Христа: "Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели
богатому войти в Царствие Божие" (Мк 10:25). Все так, но немало в Библии и
слов о том, что богатство есть верный признак благоволения Божьего: "И если
какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться
от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий"
(Еккл 5:18).
Так что бывает и богатство "от трудов", что иногда на словах признает и
русское православие, но на деле отрицает его. А иногда отрицает и на словах:
оно "видит в богатстве решительное препятствие для духовной жизни" /66/. И
все-таки не всегда оно "решительное препятствие". Да, богатство может быть
неправедным, само по себе оно отнюдь не свидетельствует о Божьем
благословении. Но вот нищета совершенно однозначно свидетельствует об
отсутствии такого благословения. Связь материального благополучия с духовным
видел Ф.М. Достоевский, сказавший в "Дневнике": "...чем нация богаче
духовно, тем и материально богаче". А В.С. Соловьев отмечал: "бедствия
экономические принадлежат к порядку следствий" /67/, и следствий именно
духовной нищеты, следствий господствующих у нас представлений о человеке и
его назначении в этом мире.
И тут, конечно, не обойтись без сопоставления христианина западного и
христианина восточного, православного. Как писал тот же В.С. Соловьев: "Для
восточного христианства религия вот уже тысячу лет как отождествилась с
личным благочестием, и молитва признана за единственное религиозное дело.
Западная церковь, не отрицая важности индивидуального благочестия, как
истинного зачатка всякой религии, хочет, чтобы этот задаток развился и
принес плоды в общественной деятельности, направленной во славу Божию на
всеобщее благо человечества. Восточный человек молится, западный человек
молится и работает. Кто из двух правее?" /68/.
Ответ вроде бы ясен - ан нет, и в России эпохи второго храма Христа
Спасителя исповедуют те же взгляды. "Русская идея, заставляющая народ
творить чудеса, наднациональна. Нас не увлекает мещанская идея всех прочих
народов - обустройство собственного дома", - вещает некий патриот /69/. И он
глубоко прав - не увлекает. Она вообще не может увлечь православие, ибо по
выражению опять же В.В. Розанова, это Запад "1) думал, 2) страдал, 3) искал,
а Восток просто 4) спал" /70/.
И просыпаться ему никак не хочется, наше православие и сейчас считает,
что делать ничего не надо, все и так образуется - "со молитовкой". Отсюда
неустроенность и неухоженность России. И менее всего она устроена и ухожена
как раз в тех областях, которые более всего были "поражены" нашим
официальным православием. Именно там все спились, изолгались и
проворовались, и только на окраинах - на Севере ("архангельский мужик"), в
казацких землях (казаки, что бы они ни говорили сейчас, составлялись из
беглецов не только от власти, но и от казенного православия), да в Сибири,
крае ссыльных староверов и сектантов, еще теплится какая-то надежда.
Сердцевинная же Россия, безраздельно отданная нашему православию,
вырождается, дичает, пашни зарастают, дома разваливаются. Спасение придет -
если оно вообще придет - не из деревни. Сколько бы ни писал Солженицын о
том, какие чудесные люди есть у нас в глубинке, не они определяют ее лицо. С
трудом найдут на три деревни одного неспившегося мужика - радость-то какая!
Значит, выберемся
Едва ли, мало таких. Везде мерзость запустения, полное бесплодие всего,
чего коснулось наше казенное православие . "Странный дух оскопления, - писал
В.В. Розанов, - отрицания всякой плоти, вражды ко всему вещественному,
материальному - сдавил с такой силою русский дух, как об этом на Западе не
имеют никакого понятия" /71/. И еще: "все радостное, земное, всякое
просветление через религию собственно самой жизни и ее условий враждебно
основным тенденциям Православия" /72/.
Все эти проблемы вновь встают в эпоху Второго храма, когда России,
чтобы уцелеть, надо опять просыпаться и включаться в мировые процессы, как
это было при Петре. Нет, никак не получается. Мешает все то же: пьянство,
безынициативность, безответственность и, конечно, нечестность, отчетливее
всего проявляющаяся все в тех же лживости и воровстве. Вроде есть
православные, которые задаются теми же вопросами: "...попробуем хотя бы
только поставить вопрос а не имеют ли своим источником то же Православие
такие качества, как легкое впадение в жестокость, низкая инициативность,
слабое чувство личной ответственности, стремление быть "как все"
(конформизм)?" /73/. Вопрос риторический: конечно, имеют.
Другой православный автор пятнадцать лет спустя пишет: "...в
Православии отсутствует концепция полноценной жизни христианина "в миру",
отсутствует, например, христиански осмысленная светская трудовая этика.
Монашеское служение остаЃтся несоизмеримым по своей значимости со служением
мирян (православных в миру). Таким образом, в сознании многих православных
существует жесткий дуализм между "духовным" и "мирским", "церковным" и
"светским". За этим дуализмом кроется вопрос: каким образом спасение,
понимаемое в эсхатологическом смысле, совместимо со спасением как
благоустроением человеческой жизни на земле, с христиански осмысленной
ответственностью за всЃ происходящее в этом мире, с религиозным осмыслением
того, что принято называть "земным благополучием". Если все земное
несущественно, так следует ли им всерьЃз заниматься? Слишком велик соблазн
духовного эскапизма для верующего, внутреннего ухода из этого мира,
минимизации отношений с ним".
Но только мало таких вопрошающих православных, все больше "Гром победы
раздавайся!" слышится. А всего-то надо: ровно (а не истеричными порывами,
как у ударников) повседневно трудиться, тогда и результаты не замедлят. Не
надо выдавать разгильдяйство и недисциплинированность за проявления
духовности. И еще лень, о которой много писали наши мудрецы, но которая
особенно заявила о себе после Катастрофы. Бунин в "Окаянных днях" отметил
эту особенность "новой жизни": "Поголовно у всех лютое отвращение ко всякому
труду".
Следует сказать, что особенно плохо с качеством труда у классов,
которые в России принято было называть "трудящимися" и "передовыми", на том
основании, что они "ближе всего к производительным силам", развитие коих
якобы и обеспечивало прогресс общества - все-таки до такого идиотизма только
в России могли додуматься. К этим классам относили только рабочих и с
оговорками крестьян, а всех остальных по стародавней привычке записывая в
"паразиты". По марксистскому учению, была еще прослойка "интеллигенции",
далеко не передовая, которую нужно было постоянно воспитывать.
Однако нельзя же отрицать, что то