"Менген, встань и ходи"); усилены эротические отношения Гесионы и Элли, а также гетеросексуальные - между Гектором и Ариадной; Ренделл, любовник Ариадны, кончает с собой; брак между Элли и капитаном, который в пьесе воспринимается как шутка, становится вполне серьезным, во всяком случае не менее серьезным, чем все остальное; наконец, бомба попадает в дом - и финал откровенно трагичен, герои спасаются на ковчеге, пропадает цвет, тело Ренделла выбрасывают за борт, и Ариадна бросается в воду и плывет за ним. Пролетает стая гусей. С топотом проносится стадо жирафов - последний кадр фильма. Безусловно, что "С. б." был первым и последним постмодернистским шедевром советского кино. В следующих фильмах стиль Сокурова очень изменился в сторону трагизма и гуманизма. В целом его подход к кинематографу можно назвать постмодернистским гуманизмом. СМЫСЛ - "способ представления денотата в знаке (см.)" (определение Готтлоба Фреге). Это означает, в частности, что у знака может быть несколько С. при одном денотате, то есть том предмете, который этим знаком обозначается. Например, имя "Аристотель" может иметь несколько смыслов: "ученик Платона", "учитель Александра Македонского", "автор первого трактата об искусстве поэзии". Но эти смыслы не всегда могут быть заменены друг другом так, чтобы информация, передаваемая предложением, оставалась той же самой. Так, например, предложение: Аристотель - это Аристотель не несет никакой информации, а предложения Аристотель - это учитель Платона и Аристотель - это учитель Александра Македонского несут разную информацию. С. есть не только у слова, но и у предложения. Им является содержание предложения, высказанное в нем суждение. При этом если это предложение сложное, например: Учитель сказал, что Аристотель был учителем Александра Македонского, - то в этом случае придаточная часть предложения перестает быть истинной или ложной (вся ответственность за истинность или ложность этого утверждения ложится, в данном случае на учителя). И денотатом придаточного предложения перестает быть его истина или ложь - им становится его С. Поэтому так трудно проверить сказанное кем-то - ведь это только мнение, поэтому в суде требуется как минимум два свидетеля (ср. событие). Бывают предложения, у которых есть смысл, но нет или может не быть денотата. Знаменитый пример Б. Рассела: Нынешний король Франции лыс После установления во Франции республики это предложение не является ни истинным, ни ложным, так как во Франции вообще нет короля. Но бывают предложения, на первый взгляд вовсе лишенные С. Например, предложение, которое сконструировал знаменитый русский лингвист Л. В. Щерба: Глокая куздра бодланула бокра и кудрячит бокренка. Кажется, что это полная абракадабра. Но это не совсем так. Ясно, что здесь идет речь о каком-то животном и его детеныше и что животное что-то сделало с этим детенышем. Не менее знаменитый пример приводил Ноам Хомский, основатель генеративной лингвистики: Бесцветные зеленые идеи яростно спят. Хомский считал, что это предложение совершенно бессмысленно. Позднее Р. О. Якобсон доказал, что и ему можно придать смысл: бесцветные идеи - вполне осмысленное словосочетание; бесцветные идеи могут быть еще и "зелеными", то есть незрелыми; они могут "спать", то есть бездействовать, не работать; а "яростно" в данном контексте может означать, что они бездействуют окончательно и агрессивно. С., таким образом, влезает в окно, когда его гонят в дверь. На этом построена заумная поэзия Велимира Хлебникова и обериутов, знаменитые абсурдные стихи из "Алисы в стране чудес": Воркалось, хливкие шорьки Пырялись по нове. И хрюкотали зелюки, Как мумзики в мове. Язык имеет такую странную особенность: он все осмысливает. Каждое слово можно описать другим словом. На этом построен эффект метафорической поэзии. Например, вот как писала Ахматова, определяя, что такое стихи, в стихотворении "Про стихи": Это - выжимки бессонниц, Это - свеч кривых нагар, Это - сотен белых звонниц Первый утренний удар... Это - теплый подоконник Под черниговской луной, Это - пчелы, это - донник, Это - пыль, и мрак, и зной. (См. также парасемантика.) Лит.: Фреге Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика.- М., 1977.- Вып.8. Рассел Б. Введение в математическую философию.- М., 1996. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. - М., 1972. СНОВИДЕНИЕ . По-видимому, человек стал видеть сны с того момента, как он стал отличать иллюзию от реальности (см.) и, тем самым, сон от яви (считается, что до этого человек жил в постоянном галлюцинаторном состоянии), то есть с распадом мифологического сознания (см. миф). С этого времени люди стали придавать значение своим снам как "окнам в другую реальность", запоминать их и пытаться толковать. Искусство толкования С. было развито в древнем Вавилоне, а в Римской империи играло большую роль в политике. По свидетельству Светония, Цезарю накануне неудавшегося переворота приснился сон, в котором он насиловал свою мать, что было истолковано жрецами как доброе предзнаменование, ибо отождествление матери с городом и овладение женщиной-матерью как овладение властью было известно задолго до Фрейда и Юнга. Известно, что Рене Декарт записывал и тщательно анализировал свои С. и был первым в Европе нового времени, кто занялся проблемой онтологического статуса С. примерно так, как она ставилась в ХХ в. И тем не менее С. - это несомненный культурный атрибут ХХ в. Книга Фрейда "Толкование сновидений" буквально открывала собой ХХ в. - она вышла в 1900 г. С начала века С. стало прочно ассоциироваться с образами кино, а сами сны в сознании людей начала века почти автоматически ассоциировались с синема: В кабаках, в переулках, в извивах, В электрическом сне наяву... (Александр Блок) "В электрическом сне наяву" означало "в кино", бывшем как будто сном наяву. Фрейд считал, что смысл С. состоит в том, что в нем реализуется скрытое в бессознательном подавленное желание человека, желание, как правило, греховное, антисоциальное - поэтому в С. так много эротики и насилия. Поэтому же анализ С. так важен в психоаналитической практике - нигде так полно, как в С., человек не раскрывает своих бессознательных импульсов. Но некоторые С. не поддавались такому прямолинейному толкованию. В них не было видно исполнения желаний. Тогда Фрейд придумал целую технику того, как С. путает следы, ибо и в С. частично работает цензор (см. психоанализ), который фильтрует то, что может быть выведено наружу, от того, что не может быть открыто самому себе даже в С. В целом ситуация напоминает основную идею фильма Андрея Тарковского "Сталкер": человек сам не знает, чего он хочет. Сознание основателя психоанализа было во многом сознанием человека ХIХ в., поэтому и его концепция С. была детерминистской материалистической, естественнонаучной. Знаменитый ученик и соперник Фрейда Карл Густав Юнг, создатель второго мощного ответвления психоанализа - аналитической психологии, рассматривал С. уже полностью в духе ХХ в., телеологически: сон снится не почему, а зачем. В отличие от Фрейда, человека не только религиозного, но и глубоко погруженного в изучение оккультных наук, Юнг считал, что С. есть не что иное, как послание человеку из коллективного бессознательного, поэтому С. надо не только запоминать и анализировать, но к ним необходимо прислушиваться, тогда они смогут вести человека по его жизненному пути. Во всяком случае, именно так это было у Юнга, знаменитые мемуары которого так и называются: "Воспоминания. Размышления. Сновидения". Следующая психоаналитическая концепция С. связана с именем Эриха Фромма, создателя так называемого неофрейдизма. Это направление психоанализа носило совершенно нерелигиозный и гуманистический характер. Соответственно, и понимание С. у Фромма носит абсолютно не мистический, а гуманистический характер. С. - это некое вытесненное переживание (здесь Фромм в целом идет за Фрейдом), сообщенное человеку на символическом языке (здесь он следует Юнгу), но основной пафос фроммовского понимания С. - это пафос протягивания руки психотерапевта-снотолкователя пациенту-сновидцу. В этом смысле примеры толкования С., приводимые Фроммом в его книге "Забытый язык", кажутся наиболее приемлемыми для простого, психоаналитически не подкованного человека, потому что Фромм все время демонстрирует, что он в отличие от своих великих предшественников думает прежде всего не о своей славе, а о здоровье пациента. Фромм назвал свою книгу "Забытый язык". Но можно ли всерьез называть С. языком? Отвечая на этот вопрос, мы сталкиваемся с противоположной психоанализу аналитико-философской и семиотической трактовкой феномена С. Эта трактовка восходит к Декарту, который в одной из своих "Медитаций" пишет о том, что в сущности невозможно определить, "сплю я в данный момент или бодрствую". Все аргументы "за" (за то, что бодрствую) рассыпаются об один простой контраргумент - "но ведь все равно нельзя исключить того, что все это мне тоже снится". Проблема онтологического статуса реальности была в ХХ в. одной из главных. Что, если вся культура ХХ в. - это "страшный сон"? "Жизнь есть сон" - название великой пьесы Кальдерона - вспоминается здесь неслучайно. Понимание С. как своеобразного теста на подлинность, реальность было взято барочной культурой из даосско-буддийской традиции. Здесь вся жизнь человека является С., а смерть есть пробуждение от сна жизни. Многим жившим в ХХ в., по-видимому, так и казалось. Вспомним, например, Мандельштама: "Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето..." Почему, собственно, буддийское? Да потому, что все кажется иллюзорным, настолько все вокруг неправдоподобно кошмарно и страшно. Вспомним эпизод из фильма Л. Бунюэля "Скромное очарование буржуазии": герои обедают за большим столом, но вдруг внезапно раздвигаются кулисы, и оказывается, что они не настоящие, они актеры, которые играют на сцене; тогда все в ужасе разбегаются, кроме одного, - оказывается, ему все это приснилось. Онтологический статус С. стал предметом ожесточенной полемики между философами-аналитиками Б. Расселом, Дж. Э. Муром и А. Айером. Все считали парадокс Декарта неразрешимым. Но тут в полемику вступил ученик Витгенштейна американец Норман Малкольм, который разрубил проблему, как гордиев узел, утверждая в своей книге "Состояние сна" (1958), что С. как чего-то феноменологически данного вообще не существует. Малкольм откровенно смеялся над казавшимися тогда удивительными открытиями американских физиологов У. Демента и Н. Клейтмана, показавшими, что С. имеет место в фазе быстрого, или парадоксального, сна, когда зрачки спящего начинают быстро двигаться. Физиологи пытались измерить продолжительность сновидения и соотнести вертикальные и горизонтальные движения глаз с событиями, происходившими в С. Именно над этим потешался аналитик. Как можно измерять то, чего нет? По мнению Малкольма, как факт языка существуют не сами С., а рассказы о С. Если бы, говорил он, люди не рассказывали друг другу снов, то понятие С. вообще не возникло бы. Книга Малкольма вызвала бурную полемику, продолжавшуюся более 20 лет, в которой победило само С. Малкольм считал бессмысленной фразу "Я сплю". Он не учел того, что язык многообразен в своих проявлениях (языковых играх - см.), в частности, не учел эстетической функции языка (см. структурная поэтика, генеративная поэтика). Вот целое стихотворение, построенное на выражении "я сплю": Льет дождь. Я вижу сон: я взят Обратно в ад, где все в компоте И женщин в детстве мучат тети, А в браке дети теребят. Льет дождь. Мне снится: из ребят Я взят в науку к исполину И сплю под шум, месящий глину, Как только в раннем детстве спят. (Борис Пастернак) Если С. - это особый символический язык, то непонятно, что является материей, планом выражения (см. структурная лиигвистика) этого языка? В случае с кино мы можем сказать, что планом выражения является пленка. Но из чего "сотканы" С., мы пока не знаем. Раз так, то считать С. языком нельзя. Современный психоанализ значительно продвинулся со времен Фрейда. Но С. по-прежнему осталось "царской дорогой в бессознательное". Последнее десятилетие стало модным говорить о том, что С. можно управлять. Стали выходить научные и популярные пособия на эту тему. Но чтобы управлять, надо знать, из чего сделано. Просто некоторым людям кажется, что во сне они управяют своими С. Проверить это пока невозможно. Сейчас проблема анализа С. вплотную столкнулась с проблемой виртуальных реальностей (см.). Лит.: ФрейдЗ. Толкование сновидений. - Ереван,1991. Юнг К. Г. Воспоминания. Размышления. Сновидения. - М., 1994. Фромм Э. Забытый язык // Фромм Э. Психоанализ и этика. - М., 1993. Малкольм Н. Состояние сна. - М., 1993. Боснак Р. В мире сновидений. - М., 1992. Сон - семиотическое окно: ХХVI Випперовские чтения. - М., 1994. СОБЫТИЕ. Для того чтобы определить, в чем специфика понимания С. в культуре ХХ в. (допустим, по сравнению с ХIХ в.), перескажем вкратце сюжет новеллы Акутагавы "В чаще" (которая известна также в кинематографической версии - фильм А. Курасавы "Расемон"). В чаще находят тело мертвого самурая. Пойманный известный разбойник признается в убийстве: да, это он заманил самурая и его жену в чащу, жену изнасиловал, а самурая убил. Однако дальше следует показание вдовы самурая. По ее словам, разбойник действительно заманил супругов в чащу, привязал самурая к дереву, овладел на его глазах его женой и убежал, а жена от стыда заколола самурая и хотела покончить с собой, но упала в обморок, а очнувшись, от страха убежала. Последнюю версию мы слышим из уст духа умершего самурая. По его словам, после того как разбойник изнасиловал его жену, она сама сказала разбойнику, показывая на самурая: "Убейте его", но возмущенный разбойник, оттолкнув женщину ногой, отвязал самурая и убежал. После этого самурай от стыда покончил с собой. Рассказ (и особенно фильм) не дает окончательной версии - что произошло на самом деле. Более того, Акутагава своим повествованием говорит, что в каком-то смысле правдивы все три точки зрения. В этом коренное отличие неклассического понимания С. от традиционного. Можно сказать, что в ХХ в. С. происходит, если удовлетворяются два условия: 1. Тот, с кем произошло С., полностью или частично под влиянием этого события меняет свою жизнь. Такое понимание С. с большой буквы разделял и ХIХ в. 2. С. должно быть обязательно зафиксировано, засвидетельствовано и описано его наблюдателем, который может совпадать или не совпадать с основным участником С. Именно это то новое, что привнес ХХ в. в понимание С. Предположим, что С. произошло с одним человеком и больше никто о случившемся не знает. В этом случае С. остается фактом индивидуального языка (см.) того, с кем С. произошло, до тех пор, пока он не расскажет другим людям о случившемся с ним. А до этого только по его изменившемуся поведению другие могут догадываться, что с ним, возможно, произошло нечто. А поскольку, как мы видели из новеллы Акутагавы, каждый рассказывает по-своему, то, по сути, само С. совпадает со свидетельством о С. Недаром поэтому, для того чтобы засвидетельствованное С. стало объективным и его можно было бы приобщить к делу, требуется как минимум два свидетеля, показания которых в принципиальных позициях совпадают. В ХХ в. такая субъективизация понимания С. связана с релятивизацией понятия объекта, времеии, истины (в общем, всех традиционных онтологических объектов). Наблюдатель не только следит за событием, но активно, своим присутствием воздействует на него (См. интимизация). Приведем довольно простой, но достаточно убедительный пример противоположного понимания одних и тех же С. мужем и женой. Это фильм К. Шаброля "Супружеская жизнь". В первой части, рассказанной мужем, и во второй, рассказанной женой, говорится об одних и тех же фактах - по сути, одна и та же история рассказывается два раза, но каждый из двух выдает дело так, что правым и сильным оказывается в его версии он, а не другой. То есть факты рассказаны одни и те же, но С. - фактически разные. Поэтому еще можно сказать, что то, что в ХIХ в. было хронологи- ей С., в ХХ в. стало системой С. Понимание времени (см.) в ХIХ в. было линейным. В ХХ в. время становится многомерным (см. серийное мышление) - у каждого наблюдателя свое время, не совпадающее с временем другого наблюдателя, и что для одного случилось в один момент времени, для другого случается в другой. С. имеет место для человека тогда, когда он о нем узнает. Поэтому восстанавливать хронологический порядок С. для такой, например, системы С., какую показал Акутагава в своей новелле, бессмысленно. Здесь нет прямой линии, здесь система, состоящая из трех пересекающихся линий - точек зрения разбойника, самурая и его жены (см. семантика возможных миров). Когда Л. Н. Толстой пишет: "В то время как у Ростовых танцевали в зале шестой англез [...], с графом Безуховым сделался шестой удар", то он осуществляет традиционную для ХIХ в. точку зрения на С. как на нечто объективное. Для ХIХ в. характерна позиция некоего безликого и всеведающего наблюдателя (ср. реализм), который каким-то образом знает о том, что происходит в разных местах. Писатель ХХ в. поступил бы по-другому. Он высветил бы позицию наблюдателя этого С.: "В то время когда Пьер (ничего не зная), танцевал шестой англез, с графом Безуховым сделался шестой удар". То есть смерть графа Безухова и танец происходили не одновременно, а в той последовательности, в которой об этом рассказывает свидетель. Для Пьера Безухова его отец умер тогда, когда Пьер узнал об этом. Именно в таком духе решена эта сцена в фильме С. Бондарчука "Война и мир", где сцены танцев и смерти графа смонтированы параллельным монтажом. Механистичность этих склеенных полукадров говорит, что эта одновременность мнимая, что танцующие не знают о том, что происходит с графом. Лит.: Пятигорский А М. Философия одного переулка. - М., 1991. Руднев В. Феноменология события // Логос, 1993. - М 4. Dunne J.W. An Experiment with Time. - L., 1920. СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ - направление в советском искусстве, представляющее собой в формулировке 1930-х гг. "правдивое и исторически конкретное изображение действительности в сочетании с задачей идейной переделки трудящихся в духе социализма" или в формулировке Андрея Синявского из его статьи "Что такое социалистический реализм": "полуклассическое полувскусство, не слишком социалистического совсем не реализма". В статье реализм данного словаря мы показали, что это понятие есть contradictio in adjecto (противоречие в терминах). Трагедия (или комедия) С. р. состояла в том, что он существовал в эпоху расцвета неомифологического сознания, модернизма и авангардного искусства, что не могло не отразиться на его собственной поэтике. Так, например, в романе М. Горького "Мать" представлен довольно подробно христианский миф о Спасителе (Павел Власов), жертвующем собой во имя всего человечества, и его матери (то есть Богородице) - это ключевой для русского сознания и адаптированный им христианский миф. Сказанное не противоречит тому, что это произведение в эстетическом смысле предстюляет собой нечто весьма среднее. Важно, что, объявив войну религии, большевики тем самым объявили новую, или хорошо забытую старую, религию первых христиан. Об этом убедительно писал один из величайших историков человечества сэр Арнольд Джозеф Тойнби. Развитой церкви большевики противопоставили примитивную, но сплоченную христианскую общину первых веков нашей эры с ее культом бедности, обобществления имущества и агрессивности к идеологическим язычникам. Так же как первые христиане, "молодая советская республика" была в "кольце врагов", только в первом случае это была разваливающаяся Римская империя, а во втором - развитое капиталистическое общество. В первом случае победило христианство, во втором случае - капитализм. Другое произведение С. р. - роман А. С. Серафимовича "Железный поток", рассказывающий о том, как красный командир Кожух выводит Таманскую дивизию из окружения, - подсвечено ветхозаветной мифологией, историей выхода (исхода) иудеев из Египта и обретения земли обетованной. Кожух выступает в роли Моисея, на что есть прямые указания в тексте. С годами С. р. вырабатывает собственную идеологию-мифологию. Эта мифология уже не романтического, а, скорее, классицистического плана. Как известно, основной конфликт в идеологии классицизма - это конфликт между долгом и чувством, где долг побеждает. В таких произведениях С. р., как "Цемент" Ф. Гладкова, "Как закалялась сталь" Н. Островского, "Повесть о настоящем человеке" Б. Полевого, это видно как нельзя лучше. Герой подобного произведения отказывается от любви во имя революции. Но С. р. идет дальше классицизма. Его герой, поощряемый властью, вообще теряет человеческую плоть, превращаясь в робота. Нечто подобное происходит уже с Павлом Корчагиным. Завершает эту мифологему Алексей Мересьев, "настоящий человек", заменивший "маленького человека", "лишнего человека" и "нового человека" русской литературы ХIХ в. Настоящий человек - это технологический мутант. Ему отрезали ноги, и он продолжает оставаться летчиком, более того, сливается с машиной - этот эпизод весьма подробно расписан в романе Б. Полевого (ср. также тело). Тело социалистического героя заменяется железом, он выковывается из стали - "железный дровосек" развитого социализма. Во многом эту неповторимую поэтику русского С. р. "открыли" поэты и художники русского концептуализма 1960 - 1980-х гг. (см.). Лит.: Надточий Э. Друк, товарищ и Барт (несколько вопрошаний о месте социалистического реализма в искусстве ХХ в.) // Даугава, 1989. - М 8. Зимовец С. Дистанция как мера языка искусства (к вопросу о взаимоотношении соцреализма и авангарда)// Там же. Руднев В. Культура и реализм // Там же. - 1992.- No 6. Тойнби А. Дж. Христианство и марксизм // Там же.- 1989. - No 4. СТРУКТУРНАЯ ЛИНГВИСТИКА (лингвистический структурализм) - направление в языкознании, возникшее в начале ХХ в. и определившее во многом не только лингвистическую, но и философскую и культурологическую парадигмы (см.) всего ХХ века. В основе С. л. - понятие структуры как системной взаимосвязанности языковых элементов. Возникновение С. л. было реакцией как на кризис самой лингвистики конца ХIХ в., так и на весь гуманитарно-технический и философский кризис, затронувший почти все слои культуры ХХ в. С другой стороны, С. л. играла в ХХ веке особую методологическую роль благодаря тому, что культурно-философская ориентация ХХ в. в целом - это языковая ориентация. Мы смотрим на мир сквозь язык, и именно язык определяет то, какой мы видим реальность (тезис гипотезы лингвистической относительности (см.)). Первым и главным произведением С. л. принято считать "Курс общей лингвистики" языковеда из Женевы Фердинанда де Соссюра. Характерно, что книга эта реконструирована учениками покойного тогда уже ученого (1916) по лекциям, записям и конспектам - такова судьба сакральных книг, "Евангелий", например, или "Дао де цзина", лишь приписываемого легендарному основателю даосизма Лао-цзы). В книге Соссюра даны три основополагающие оппозиции, важнейшие для всего дальнейшего понимания языка лингвистикой ХХ в. Первая - это то, что в речевой деятельности (Langage; русский термин "речевая деятельность" принадлежит Л. В. Щербе) необходимо разделять язык как систему (lange) и речь как реализацию этой системы (parole), как последовательность "правильно построенных высказываний", если говорить в терминах более позднего направления, генеративной лннгвистики (см.). Задача С. л., как ее понимал Соссюр, состояла в изучении языка как системы (подобно тому как Витгенштейн в "Логико-философском трактате" ставил задачу изучения логического языка как системы - см. аналитическая философия). Вторым компонентом, речью, С. л. занялась уже в свой постклассический период, 1950 - 1960-е гг.; см. теория речевых актов, лингвистика устной речи. Второе фундаментальное разграничение - синхроническое и диахроническое описания языка. Синхрония, статика соответствовала приоритетному подходу к языку как системе, диахрония, динамика - интересу к языковым изменениям, которыми занимается сравнительно-историческая лингвистика, или компаративистика. Третью оппозицию образуют синтагматическая и парадигматическая оси языковой структуры. Синтагматика - это ось последовательности, например последовательности звуков: о-с-е-л; или слогов па-ра-линг-вис-ти-ка; или слов: он вошел в дом. Скажем, чтобы приведенное предложение могло существовать как факт языка, нужно в определенных словах согласовать их грамматические формы. Из класса местоимений третьего лица (он, она, оно) выбрать мужской род, придать этот род глаголу и т.д. Классы грамматических (фонологических, семантических) категорий, из которых мы выбираем, и называются парадигматической системой языка. Язык существует на пересечении этих двух механизмов, которые графически обычно изображают как взаимно перпендикулярные: парадигматика - вертикальная стрела вниз, синтагматика - горизонтальная стрела слева направо. Заслугой Соссюра было еще и то, что он одним из первых понял, что язык - это форма, а не субстанция, то есть система отношений, нечто абстрактное, и что структурами, подобными языковым, обладают многие классы объектов, которые должны изучаться наукой, названной им семиологией и сейчас широко известной как семиотика (см.). После первой мировой войны С. л. "раскололась" - так можно сказать лишь условно, потому что она никогда и не существовала как нечто единое - на три течения, которые интенсивно развивались в период между мировыми войнами и составили классическое ядро С. л. Первое течение - американский дескриптивизм Эдуарда Сепира и Леонарда Блумфильда - родилось вследствие необходимости описания и систематизации многочисленных языков индейских племен, лишенных письменности (что, в свою очередь, было обусловлено повышенным интересом ХХ века к архаическим культурам). В этом смысле дескриптивизм в лингвистике тесно связан с бихевиоризмом, господствующим направлением американской психологии, а также прагматизмом, наиболее популярной в США философской доктриной. Американский философ Р. Уэллс остроумно заметил по поводу дескриптивизма, что он был не системой, а "набором предписаний для описаний". Важнейшим теоретическим открытием дескриптивистов было разработанное ими учение об иерархичности языковой структуры - от низших уровней к высшим (фонемы, морфемы, слова, словосочетания, предложения и их смыслы). В дальнейшем генеративная лингвистика Н. Хомского и его последователей, сохранив идею иерархии, изменила последовательность на противоположную - согласно учению генеративистов, речь порождается от высших уровней к низшим. Второе течение - датская глоссематика (от древнегр. glossema - слово) было полной противоположностью американскому дескриптивизму. Это была предельно абстрактная аксиоматическая теория языка, металингвистическая по своему характеру, то есть в принципе претендовавшая на описание любой знаковой системы (см. семиотика). Основоположник глоссематики Луи Ельмслев в книге "Пролегомены к теории языка" сделал также ряд важнейших открытий, касающихся изучения не только системы языка, но и любой знаковой системы (см. знак, семиотика). В первую очередь, это учение о разграничении плана выражения (языковая форма) и плана содержания (языковая материя). Затем это противопоставление двух противоположных механизмов, действующих в языке, - коммутации и субституции - в плане выражения. Если со сменой одного элемента языковой формы меняется значение другой формы (другого элемента), то эти элементы находятся в отношении коммутации (так, в предложении "Он пришел" мужской род местоимения коммутирует с мужским родом глагола). Если с изменением одного элемента значение другого элемента не меняется, то эти элементы находятся в отношении субституции, свободной замены. Можно сказать: "Он пришел", или "Коля пришел", или "Кот пришел" (ср. выше с действием механизмов парадигматики и синтагматики у Соссюра) - значение глагола от этого не меняется. Наконец, Ельмслев разработал учение о трех типах зависимости между элементами плана выражения: 1) координация, или взаимная зависимость (такой зависимостью является, например, синтаксическое согласование - он пришел); 2) детерминация, односторонняя зависимость (например, грамматическое управление, когда определенный глагол в одностороннем порядке управляет определенным падежом существительного - в словосочетании "пришел в школу" глагол "прийти" управляет винительным падежом с предлогом, то есть детерминирует появление этого падежа); 3) констелляция, или взаимная независимость (в синтаксисе это примыкание; в словосочетании "бежал быстро" планы выражения не зависят друг от друга или находятся в отношении субституции случаи координации и детерминации осуществляют коммутацию). Глоссематика Ельмслева была первой лингвистической теорией, которая имела несомненное философское значение (типологически она тесно связана с аналитической философией). Третье классическое направление С. л. развивал Пражский лингвистический кружок, возглавляемый русскими учеными Н. С. Трубецким и Р. О. Якобсоном. Основным тезисом пражского функционализма было утверждение о том, что язык является средством для достижения определенных целей, а основной задачей - разработка учения об этих средствах - функциях языка (см. структурная поэтика). Главное достижение пражской лингвистики - создание Н. С. Трубецким подробного и цельного учения о фонологии. Немаловажным было открытие, сделанное чешским ученым В. Матезиусом, касающееся так называемого поверхностного синтаксиса высказывания, - учение об актуальном членении предложения (см. лингвистика устной речи). Философией пражского структурализма была феноменология (см.). Интересно, что три направления С. л. существовали совершенно независимо друг от друга (такая же судьба была у основных направлений философии ХХ века - аналитической философии, экзистенциализма, феноменологической герменевтики; совсем по-другому, например, складывалась ситуация в квантовой физике, где ученые разных направлений и стран активно взаимодействовали друг с другом). К середине ХХ века классическая С. л. исчерпала себя, ей на смену пришла генеративная лингвистика, которая в большей степени отвечала оперативным задачам, возникшим после второй мировой войны (машинный перевод, искусственный интеллект, автоматизированные системы управления). Лит.: Соссюр Ф. де. Труды по общему языкознанию. - М., 1977. Блумфильд Л. Язык. - М., 1965. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в зарубежной лингвистике. - М., 1962. - Вып. 2. Пражский лингвистический кружок: Антология. - М, 1970 Апресян Ю.Д. Идеи и методы структурной лингвистики. - М., 1966 СТРУКТУРНАЯ ПОЭТИКА - направление в литературоведении начала 1960-х - конца 1970-х гг., взявшее основные методологические установки, с одной стороны, у классической структурной лингвистики де Соссюра и, с другой стороны, у русской формальной школы 1920-х гг. (см.). С. п. имела три основных географических центра: Париж, Тарту и Москву. Французская школа (Клод Леви-Строс, Ролан Барт - см. также постструктурализм, отчасти Р. О. Якобсон - см. семиотика) была наиболее философски ориентированной, и структурализм здесь довольно быстро перешел в постструктурализм. Московская и тартуская школы развивались в тесном контакте, так что можно говорить о московско-тартуской школе. Главными представителями С. п. в Москве были Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров, Б. А. Успенский, А. М. Пятигорский; в Тарту - Ю. М. Лотман, З. Г. Минц, Б. М. Гаспаров, П. А. Руднев. С. п. была тесно связана с семиотикой (в определенном смысле для России это даже было одно и то же), но в политическом смысле на советской почве она была поневоле интеллектуальным движением антиофициозного, внутриэмигрантского толка. Зародившись в оттепель 1960-х гг., она сумела пережить 1968 г., а к концу 1970-х гг. приобрела черты модной респектабельности, чего-то вроде отечественного товара, предназначенного на экспорт. Основным тезисом С. п. был постулат о системности художественного текста (и любого семиотического объекта), системности, суть которой была в том, что художественный текст рассматривался как целое, которое больше, чем сумма составляющих его частей. Текст обладал структурой, которая мыслилась в духе того времени как похожая на структуру кристалла (говорили, что в начале своего пути литературоведы-структуралисты изучали основы кристаллографии, чтобы лучше понять то, чем они занимаются сами). Важнейшим свойством системности, или структурности (это в общем тоже были синонимы с некоторыми обертонами), считалась иерархичность уровней структуры. Это положение тоже было взято из структурной лингвистики, но естественный язык в чем-то более явно структурированное образование, и в лингвистике тезис об иерархичности уровней вначале не вызывал сомнений, а потом, как раз когда его взяла на вооружение С. п., был пересмотрен генеративной лингвистикой. Уровни были такие (их число и последовательность варьировались в зависимости от того, какой исследователь принимался за дело): фоника (уровень звуков, которые могли приобретать специфически стихотворное, поэтическое назначение, например аллитерировать - "Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши" - К. Д Бальмонт; метрика (стихотворные размеры - см. подробно система стиха), строфика, лексика (метафора, метонимия и т.д.), грамматика (например, игра на противопоставлении первого лица третьему - "Я и толпа"; или прошедшего времени настоящему - "Да, были люди в наше время,/ Не то, что нынешнее племя"); синтаксис (наименее разработанный в С. п.); семантика (смысл текста в целом). Если речь шла о прозаическом произведении, то фоника, метрика и строфика убирались, но зато добавлялись фабула, сюжет (см.), пространство, время (то есть особое художественное моделирование пространства и времени в художественном тексте). Надо сказать, что излюбленным жанром С. п. был анализ небольшого лирического стихотворения, которое действительно в руках структуралиста начинало походить на кристаллическую решетку. На самом деле количество и последовательность уровней структуры художественного текста были не так важны. Важнее в истории С. п. было другое: что она в глухое брежневское время, когда литература настолько протухла, что сделалась нехитрым объектом, впрочем, квазиполитических манипуляций (знаменитая трилогия Л. И. Брежнева), вернула литературе ее достоинство - ее художественность, право и обязанность быть искусством для искусства. Советский школьник, которого тошнило от Ниловны или "образа Татьяны", попав на первый курс русского отделения филологического факультета Тартуского университета, мог с удивлением обнаружить, что литература - это очень интересная вещь. Одним из важнейших лозунгов С. п. был призыв к точности исследования, применению основ статистики, теории информации, математики и логики, приветствовалось составление частотных словарей языка поэтов и индексов стихотворных размеров. В этом плане структуралисты (в особенности стиховеды) разделились на холистов (целостников), считавших, что художественный текст возможно разбирать только в единстве всех уровней его структуры, и аналитиков (дескриптивистов), полагавших, что следует брать каждый уровень по отдельности и досконально изучать его. Эти последние и составляли метрические справочники и частотные словари. Неудержимое стремление к точности вскоре стало порождать курьезы, своеобразный "правый уклон" в структурализме. Так, например, в 1978 г. в г. Фрунзе (ныне Бишкек) вышло методическое пособие для математического анализа поэтических текстов, в котором предполагалось предать тотальной формализации все уровни и единицы структуры поэтического текста. При этом авторы пособия вполне всерьез предлагали брать за единицу "художественности" текста 1/16 от художественности стихотворения А. С. Пушкина "Я помню чудное мгновенье". Называлась эта единица - 1 керн. Как это представляется теперь, наиболее позитивной и важной стороной С. п. были не ее методы и достижения (методы были взяты напрокат, а достижений, как правило, добивались вопреки методам), а ее открытость другим направлениям, просветительский пафос. Так, структуралисты заново открыли миру М. М. Бахтина (см. карнавализация, диалогичесжое слово, полифонический роман), гениальную ученицу академика Н. Я. Марра (см. новое учение о языке) О. М. Фрейденберг (см. миф, сюжет); они готовы были подвергать структурному анализу все на свете: карточные гадания, шахматы, римскую историю, функциональную асимметрию полушарий головного мозга (см.), законы музыкальной гармонии и обратную перспективу в иконографии (кстати, именно в тартуских "Трудах по знаковым системам" начали еще в 1970-х годах потихоньку публиковать труды репрессированного отца Павла Флоренского). Тартуско-московская С. п. удивила мир тем, что в тухлой брежневской империи, как оказалось, формируются яркие гуманитарные идеи и работают профессиональные, порой выдающиеся гуманитарные интеллекты. Структурализм в России заменил и политику, и философию, которыми нельзя было заниматься всерьез. Когда рухнула "Великая берлинская стена", разъединявшая Россию и Запад, С. п. сделалась достоянием истории науки. В Россию хлынули свежие идеи с Запада и из собственного исторического прошлого. Анализировать стихотворения перестало быть самым интересным занятием. Отчасти реанимировать С. п. удалось А. П. и М. О. Чудаковым, учредившим Тыняновские чтения, проходившие с 1982 г. (по сию пору) и в чем-то заменившие Летние школы семиотики в 1960-е гг. в Кяэрику под Тарту, а главное, локализовавшие С. п. под знаменем формальной школы, а не присвоившие