аспространяется на него
тоже,  со  всеми   вытекающими  отсюда  последствиями,  включая  снотворное.
Пережитки республики все-таки... Ведь  ни строчки  из Марциала не  знает, ни
Ювенала, ни  Персия  -- а туда  же:  снотворное  принимает...  Ведь  никакой
душевной деятельности:  одно пищеварение --  а вот поди  ж ты, --  подай ему
барбитурат  кальция,  и все! Демократия... И  через это такие ребята (<i>жест в
сторону  бюстов</i>) носы  и уши теряют!.. Эх!  выпить,  что ли. (<i>Направляется к
амфоре.</i>)  Посошок на дорожку. "Пьяной  горечью Фалерна  /  Чашу мне наполни,
<i>малчик</i>..."   (<i>Отходит,  наполнив   стакан,  в  сторону.</i>)   Ну-с,   классики.
Отрубленные головы цивилизации...  Властители умов.  Сколько раз  литературу
обвиняли  в том, что она облегчает бегство  от действительности! Самое время
воспринять упреки буквально. Пора  спуститься с облаков (<i>распахивает  дверцу
мусоропровода</i>) на землю. От звезд, так сказать, восвояси к терниям. В Тибра,
точнее, мутные воды. Как сказано у поэта...
     <i>С  этими  словами  Туллий  принимается спихивать  один  за другим бюсты
классиков  в  отверстие мусоропровода. В камере остаются только два бюста --
Овидия и Горация. Туллий запихивает в мусоропровод матрац, подушки и, пятясь
раком, сам пролезает в отверстие.</i>
     Туллий  (<i>обращаясь к  оставшимся  бюстам</i>). Вас все-таки жалко.  Ты  же,
небось (<i>похлопывает по темени Горация</i>), еще и обжиться тут не успел. А ты (<i>к
Овидию</i>) ...как это там... Нек сине те, нек  текум вивере поссум. Ни с тобой,
ни  без тебя  жить невозможно... Что  да,  то да. (<i>С  этими  словами  Туллий
зажимает нос и исчезает в мусоропроводе.</i>)

     <i>Занавес. Конец II акта.</i>

        III акт

     <i>Та же камера. Раннее утро. Солнечные  лучи окрашивают потолок, проникая
сюда как бы снизу. Громкое пение канарейки; оно и будит Публия.</i>
     Публий (<i>потягиваясь</i>). У-ли-тититююююю, ули-ти-ти-тюююю, тююю... Тибулл,
Катулл,  Проперций... Тююю, тююю...  Запела-таки, сучка... слышь.  Туллий...
а?..  спит  еще...  О-о!  (<i>Садится на  постели,  держась  за  голову.</i>)  О-о,
барбитураты эти... дают себя знать... Кофе, значит. (<i>Бессознательным жестом,
прожимает ладонь к пульту, где вспыхивает имя, номер камеры и слово "Заказ";
столь  же машинально  Публий нажимает кнопку  -- в  ответ вспыхивает "Кофе";
рука  безжизненно   падает,   и  раздается  характерный   шум   заваривающей
"экспресс"-машины,  и в зале  разносится запах  кофе.</i>)  ...Ули-тити-тюю... А
ничего  себе,  между  прочим  стоит,  а!.. Сколько  же  в  тебе сантиметров,
красавец, будет?.. Ууууууу... моща-а-а...  у-у-у, щас бы я... как говорил --
кто  же?  Нерон или  Клавдий -- в  общем,  из  древних: Не  верь хую  поутру
стоячему: он не ебать, он ссать просит. Ыыы-эххх-што ты!..
     <i>Публий откидывает полог  и спускает ноги  с кровати  на  пол. Некоторое
время он  так и сидит; потом  встает и  направляется к туалету; те же  самые
звуки,  что  мы  слышали  в  конце  предыдущего  акта.  Выходит из  туалета,
возвращается  в свой альков, садится, наливает себе кофе, встает, подходит к
окну, потягивается, делает первый глоток, достает сигарету, закуривает.</i>
     День-то  какой, ликторы-преторы! Тибр  извивается,  горы  синеют.  Рим,
сука, весь  как  на ладони. Пинии  шумят -- каждую  иголочку видно.  Фонтаны
сверкают, как люстры  хрустальные... Всю  Империю, можно сказать, видать: от
Иудеи  до  Кастрикума... Принцепсом себя  чувствуешь... Хотя, конечно, может
это только  нам...  так... показывают...  А, Туллий, как ты думаешь!.. Спит,
зараза... Такой день пропускает... Наверно, все же в прямой трансляции... Но
даже если и в  записи... Потому, видать, и  записали, что лучше не бывает...
(<i>Пьет кофе.</i>) Туллий, эй, Туллий! Вставай,  сколько валяться можно... День-то
какой!.. Эй, Туллий!
     <i>Публий оборачивается и только тут  замечает что-то неладное: отсутствие
бюстов и общий беспорядок в алькове Туллия.</i>
     Туллий!!! (<i>Кидается к алькову.</i>) Туллий,  где ты!?!? Туллий!!! Туллий!!!
(<i>С  тревогой, переходящей  в ужас понимания, что  Туллий  исчез.</i>) Туллий, ты
где? (<i>Кидается в туалет, из которого  -- сознает  на бегу -- только  что сам
вышел;  заглядывает  под кровать, ищет везде, где человеческое тело могло бы
спрятаться.</i>) ...И классики... (<i>Мечется по сцене: целая  пантомима, состоящая
из  бессмысленных,  но общих  в своей отчаянности порывов: нюхает  исподнее,
быстро перелистывает валяющийся томик, включает и выключает лампу, ощупывает
стекло  окна  и т.  п.</i>) Туллий! Как  же так.  И  Овидий.  Овидий и  Гораций.
Пятнадцать  минус  два. Равняется  тринадцати.  Несчастливое число. Так я  и
знал. Что?  Знал -- что? Чисел больше  нет. При чем  тут  числа! При чем тут
числа! Туллия нет. Такой день пропускает. Что же я буду -- с  кем же я буду?
Я же с ума сойду! На кого же ты меня, зараза, покинуууул. На кого же (<i>падает
на  колени</i>) ты  меня  оставил,  а,  (<i>широко раскрывая рот</i>) а?-а?-а? Вот оно,
надвигается на меня, вот оно, вот оно -- Время-я-а-а-а. (<i>Глаза полные ужаса,
пятится в глубину сцены.</i>) Больше же ничего-ооо не-еееет... (<i>Пауза: спокойным
тоном.</i>)  С другой стороны, кого-нибудь, конечно, подселят. Свято место пусто
не бывает. И лучше бы молоденького... Ведь подселят.  Не могут не подселить.
Независимо  от  либералов сенатских. Ведь площадь пропадает. В конце концов,
восемь  квадратных метров  на брата положено. Что же я с  этим пространством
делать  буду, а? Кровать вторая... Чашка...  тога лишняя...  Туллий,  как же
это, а? Так это и будет выглядеть, когда меня тоже... когда я... "Ничего  от
них в итоге  / не осталось, кроме тоги..." Главное  -- чашка лишняя. Пустая.
Туллий!!!.. Стоп. Может,  это  они  просто  показывают... В записи, конечно.
Стереоскопическое,  трехмерное  -- в газете  было: изобрели. То-то он  и  не
откликается. Потому что -- в записи... (<i>Внезапно хватает свой еще  дымящийся
кофейник  и  бежит  через  сцену к  алькову  Туллия, хватает  пустую  чашку,
наливает в нее  кофе и пьет.</i>) Либо --  либо -- либо -- это -- ему -- меня --
показывают! В трансляции,  конечно.  Потому и не откликается. Стоп! Этого не
может быть!  (<i>Хватается за виски.</i>) Либо  -- либо это  --  накладка!  Двойная
экспозиция!   Совмещение   записей!  или  --   записи  с  трансляцией!  Что,
собственно, и есть жизнь! То есть --  реальность! Оттого и  лучше, чем есть,
быть стараешься. Живот втягиваешь... Но что же  тогда  -- экран?!! (<i>Наливает
кофе в свою  чашку, пьет.</i>) Или  --  это -- запись --  показывает --  себя --
трансляции. Что есть определение действительности. Формула  реальности...  В
любом  случае   --  как  же  ему  все-таки  удалось?  (<i>Приоткрывает   дверцу
мусоропровода, заглядывает вниз.</i>)  Туллий! Эгегей!.. В  любом  случае,  если
подселят, то лучше молоденького.  Даже в  случае записи... И чем раньше, тем
лучше.  (<i>Снимает  телефон,  набирает номер.</i>) И чем  раньше,  тем луч...  Г-н
Претор, это Публий  Марцелл из 1750-го.  Да, доброе утро. Г-н Претор, Туллий
Варрон  исчез. Да,  не  могу его  найти. Предполагаю,  что  бежал.  Да. Как?
Известно? Вам известно!??! К-к-каким образом? Небось, телекамеры, да? Прямая
трансляция...  Ну да, так  я  вам и поверил:  "ничего общего". Чтоооооо? Сам
позвонил? С какой-такой  улицы?  С виа  деи Фунари?! Но это... это же в двух
шагах  от Капитолия! Господин Претор, этот человек опасен... А? Как?  Просил
передать, что купил просо? Просо? (<i>Кричит.</i>) Какое просо!!!???.. Какое просо,
господин  Претор!?  Вы что?  Рехнулись?..  Как? Для канарейки? Мать честная!
Где?! В заведении  "Сельва"? Что  -- два  кило? Извиняется,  что только  два
кило? Что  было только полсестерция? А-а-а-а!!! (<i>Хватается  за  голову.</i>)  По
дороге  --  куда?  Домой???  Г-н  Претор,  что  вы  имеете  в  виду...  Как?
Возвращается?? Что значит --  возвращается? Что  значит успокоиться?  А? Так
точно... транкливи... транквилли... транкви-ли-заторы... Есть  принять!.. Но
он же...  Что? Через пять минут? Если не раньше? Сразу после санобработки???
...Есть запить  водой... (<i>Вешает трубку.</i>) Е-мое... Е-мое... Е-мое... Что  же
это, вброд-коня-купать, творится... (<i>Бессознательно шарит ладонью по пульту:
там   загорается  имя-номер  заказа:  транквилизатор,   затем  из  отверстия
появляется  коробочка с таблетками и стакан воды.</i>) ...С другой  стороны... с
другой стороны, могли и старика подселить. Никакой гарантии... Закон на всех
распространяется... Хотя <i>малчика</i> тоже могли... (<i>Спохватывается.</i>) Снотворное.
(<i>Хватает  флакон и начинает метаться  по камере, ища куда  бы его спрятать.</i>)
Найдет...  здесь  найдет...  и  здесь  тоже...  в  книги...  нет...  Эврика!
(<i>Кидается к алькову Туллия и прячет флакон ему под кровать. В этом положении
и застает его Туллий, выходя из лифта.</i>)
     Туллий. Чего ты там роешься?
     Публий. А, это ты? (<i>С  деланным спокойствием.</i>) Сандалий ищу. Я сандалий
свой потерял.
     Туллий. Левый или правый?
     Публий. Правый. Хотя вообще они одинаковые.
     Туллий. Как и сами ноги. Как и сами ноги.
     Публий. Завтракал?
     Туллий. Да, с  претором. Но от кофе не откажусь. (<i>Замечает остатки кофе
в своей чашке.</i>) Это что такое? Кто пил из моей чашки!
     Публий. Я думал...
     Туллий. Обнаглел, мерзавец! И как  быстро! Спал-то хоть в своей? Варвар
паршивый.
     Публий. Я думал -- не вернешься...
     Туллий.  Да если б  даже  не вернулся!!! На  кой  тебе две  чашки? Срач
разводить? По помойке соскучился. Ностальжи де ла бю. Зов предков. Восточный
базар. Мухи навозные. (<i>Споласкивает чашку в раковине.</i>) Микробы.
     Публий.  Расист...  Я   думал,  не  вернешься  и,  это,  ну,  как  его,
стосковался.  Дай, думаю, из  его  чашки выпью. Может,  думаю,  еще  Туллием
пахнет.
     Туллий. Ну и? Чем же это таким Туллий пахнет?
     Публий (<i>взрываясь</i>).  Ссакой! Канализацией и ссакой! Дерьмом!  Чего ради
ты вернулся, а? Ведь сбежал -- нет? Рванул когти. На хрена -- на хрена -- на
хрена -- возвращаться было?!..
     Туллий. А снотворное?
     Публий. Что -- снотворное?
     Туллий. Мы же поспорили.
     Публий. Ну?
     Туллий. И ты проиграл.
     Публий. Ну?
     Туллий.  Потому  и  вернулся:  а)  Доказать,  что  ты  проиграл, б)  За
снотворным.
     Публий.  Ты сошел с ума! Ты сошел  с  ума! Как ты мог!  Ведь сбежал! Не
просто сбежал, а -- из Башни! Был на свободе! Мог -- куда  угодно  -- и -- и
(<i>не находит слов</i>) променял свободу на снотворное!..
     Туллий. А тебе не приходило в голову, душка Публий, что снотворное -- и
есть свобода? И что наоборот тоже.
     Публий. Да пошел ты  со своими  парадоксами! Ведь сбежал! Ведь нашел же
способ! И мне, зараза, не сказал!
     Туллий. Ну, ты б тоже со мной не поделился -- будь ты на моем месте.
     Публий.  Да.  Но  я  бы  и  не  вернулся!  Из  чего бы  следовало,  что
возможность сбежать все-таки есть! А ты -- ты сократил шансы! Минус еще один
способ! Который был. А теперь его -- нет.
     Туллий. Способ сбежать, Публий,  всегда есть. А вот  способ остаться...
Побег -- он  что  доказывает? Что  система несовершенна. Тебя  это, конечно,
устраивает.  Потому  что  ты, Публий, кто?  -- варвар. Потому  что  для тебя
Претор -- враг, Башня -- узилище. И  так далее. Для меня он -- никто, она --
ничто. И они -- никто и ничто -- должны быть совершенны. В противном случае,
почему не вернуться к бараку.
     Публий. И то веселее.
     Туллий. Рано  или  поздно все  становится предметом  ностальгии. Потому
элегия и есть самый распространенный жанр.
     Публий. И эпитафия.
     Туллий.  Да.  В  отличие  от  утопии.  Говоря  о  которой  --  где  мое
снотворное?
     Публий.  Мало ли где! Ты же  вернулся. Сам, конечно; но это все  равно,
что поймали.  Не  важно,  чем. Голыми руками или идеей.  Идеи --  они  самые
овчарки и есть!
     Туллий. Даже если и так,  мы же поспорили. И ты проиграл. Я выиграл. За
выигрышем и вернулся. (<i>Чеканя каждый слог.</i>) Где мое -- снотворное?
     Публий.  Да  почем  я  знаю...  да на свободе таблеток  этих  завались.
Бесплатно дают -- указ сенатский. Протяни руку -- и готово... Свобода и есть
снотворное... Навалом... А ты...
     Туллий. Речь, Публий, шла не о вообще снотворном.
     Публий. То есть?
     Туллий. А о <i>твоем</i> снотворном.
     Публий (<i>вздрагивает</i>). То есть о моей свободе?
     <i>Пауза.</i>
     Туллий. Оставим громкие слова, Публий. Где флакончик-то?
     Публий. Где правый сандалий. У тебя под кроватью.
     Туллий. Гм. Хитро. (<i>Смотрит с интересом на Публия.</i>) Я  б ни в жисть  не
догадался.  (<i>Достает флакон из-под кровати  и прячет  его  в складках тоги.</i>)
Переоденусь пойду -- промок весь. Льет, как из ведра.
     Публий (<i>бросая быстрый взгляд  в окно,  где -- сияющий полдень</i>).  Но --
сейчас лето, да?
     Туллий (<i>из-за ширмы</i>). В Риме, Публий, всегда лето. Даже зимой.
     Публий (<i>снова глядя в  окно</i>). По  крайней мере,  утро сейчас, а? Часов,
как говорили при христианстве, десять.
     Туллий.  Утро, утро.  Не волнуйся.  С  этим они  еще дурака  валять  не
научились.
     Публий. Не в их интересах. Я имею в виду -- сокращать сутки.
     Туллий. Это почему же?
     Публий. Да потому что пожизненно. И удлинять не в их интересах тоже.
     Туллий  (<i>задумчиво</i>).  Н-да,  чревато  эпосом.  Ни  больше,  ни  меньше.
(<i>Выходит  из-за  ширмы,  в  свежевыглаженной  тоге,  направляется  к  столу,
подливает себе кофе, достает из недр тоги сигару и разваливается на лежанке.
Первое кольцо дыма.</i>)
     Публий. Не поделишься?
     Туллий. ?
     Публий.  Ну, этим --  как тебе это провернуть  удалось. Планом -- и так
далее. Теперь ведь все равно. Так сказать, постфактум.
     Туллий. Ты снотворным своим и постфактум бы не поделился.
     Публий. Да при чем тут таблетки!? Мог же все забрать -- пока я спал...
     Туллий (<i>четко и раздельно</i>). Я не вор, Публий. Я не вор. Даже ты из меня
вора  не сделаешь. Я  -- римлянин, а  римляне не  воруют.  Я  этот флакончик
заработал. Понял? За-ра-бо-тал. Своим горбом. Причем, буквально.
     Публий.  Подумаешь, горбом. Классиков в шахту покидал. Так и  христиане
делали.
     Туллий. Христианам легче было. Во-первых, шахты и  были шахты. Им  ведь
-- что им шахту,  может, только  показывают  --  сомневаться не приходилось.
Во-вторых, не только покидал, но и сам последовал...
     Публий.  На  то они  и  классики.  Властители умов... Словом, сам  себе
палач, сам себе мученик. И все из-за снотворного несчастного.
     Туллий.  Что интересно (<i>вертя в  пальцах флакон с таблетками</i>), это  что
именно он, флакончик этот (<i>встряхивает таблетки</i>), идею подсказал.
     Публий. То есть как?! (<i>Вскакивает.</i>)
     Туллий. А так,  что это -- цилиндр,  и  ствол шахты -- цилиндр.  Только
длиннее. И не такой прозрачный. Хотя тоже узкий. Метра в диаметре не  будет.
Сантиметров 75, не больше. И стенки, зараза, очень скользкие.
     Публий. Смазаны, что ли?
     Туллий. Это; и еще от сырости. Плесень местами.
     Публий. Ну и?
     Туллий.  Я и  решил:  не  просто  солдатиком,  а  матрац  сначала  туда
засунуть, пополам сложенный. Он же, матрац этот,  распрямиться захочет -- то
есть, застревать станет. Трение создаст. Чего, если солдатиком лететь, может
и не случиться.
     Публий. Это точно.
     Туллий. Так мы вместе вниз и поехали. Ускорение как возникает -- матрац
к стенке ствола ногой прижимаешь. Вроде как тормозишь...
     Публий. Долго заняло?
     Туллий.  Примерно  как --  э-э  --  по-большому сходить.  Или если  душ
принимаешь. Хотя пахло, как по-большому. И темно.
     Публий. А потом?
     Туллий.  Потом --  сечка,  классиками  разрушенная.  Потом  --  клоака:
катакомбы бывшие. И тебя в Тибр сбрасывает... Потом поплыл.
     Публий. Когда мы в Лептис Магне когортой стояли...
     Туллий. Публий! умоляю...
     Публий. Да нет; просто у меня лавровый венок по плаванью был... Э-э, да
чего  там. (<i>Машет  рукой.</i>)  Они  там  сейчас,  поди,  похуже  прежней  сечку
заделают. Электронную. Либо лазерную. По последнему слову.
     Туллий. Ага -- распылители. Элементарные  частицы... С  другой стороны:
мы у них тоже не одни. Ресторан все-таки...  Опять же антенны телевизионные.
Другие камеры. Может быть, даже ПВО. Отходов-то сколько.
     Публий. А где, думаешь, у них кухня? Под или над нами?
     Туллий.  Под, наверное.  Все  равно же продуктам, в итоге, вниз канать,
да. А так у них шанс подняться имеется. На мир взглянуть.
     Публий (<i>тоскливо</i>). Мир лучше вблизи рассматривать... Чем ближе, знаешь,
тем чувства сильней обостряются.
     Туллий. Только обоняние... Если ты по миру так стосковался, я могу и не
спускать после себя в уборной.
     Публий.  Острослов. Думаешь, есть какая-то разница? После тебя то есть?
Этих-то (<i>с  внезапной  надеждой  в голосе,  тыча  пальцем  в два  оставшихся
бюста</i>), их-то ты -- зачем оставил?
     Туллий  (<i>качая  головой</i>).  Нет,  не за  этим...  Просто  на  развод, на
племя... Большая личная  привязанность. С детства Назона любил.  Знаешь, как
"Метаморфозы" кончаются?

        Вот завершился мой труд, и его ни Юпитера злоба
        не уничтожит, ни медь, ни огнь, ни алчная старость.
        Всюду меня на земле, где б власть ни раскинулась Рима,
        будут народы читать, и на вечные веки во славе
        (<i>ежели только певцов предчувствиям верить</i>) -- пребуду.

     Публий. Да положить я хотел на "Метаморфозы"!..
     Туллий (<i>продолжая</i>). Обрати внимание на оговорку эту: про  предчувствия.
Да еще -- певцов. Вишь, понесло его вроде: "...и на вечные веки во славе..."
Так нет: останавливается, рубит, так сказать, сук, сидючи на коем, распелся:
"ежели только  певцов  предчувствиям  верить" -- и  только потом: "пребуду".
Завидная все-таки трезвость.
     Публий  (<i>с  отчаянием</i>).  Да  какое  это  имеет отношение?!  Ты  --  про
предчувствия, а они -- новую сечку устанавливают! Это и есть предчувствие!
     Туллий. А  то отношение,  что он прав оказался. Действительно, "на веки
вечные" и  действительно "во  славе". А почему?  Потому что сомневался.  Это
"ежели только певцов предчувствиям верить" -- от сомнения. Потому что у него
тоже впереди ничего, кроме "вечных веков", не было.  Кроме Времени  то есть.
Потому что тоже  на краю пространства оказался --  когда его, пацана  твоего
тезка, Октавиан Август, из Рима попер. Только он на горизонтальном краю был,
а мы -- на вертикальном... "Всюду меня на земле, где б власть ни раскинулась
Рима..." Что да, то да: раскинулась. Все-таки тыща почти  метров над уровнем
моря. Да еще  две тыщи лет спустя...  А если их еще перемножить... Этого он,
конечно, не предполагал -- что его в разреженном воздухе читать будут.
     Публий. Что значит быть классиком!
     Туллий. Осел ты, Публий;  осел,  а не варвар. Верней --  варвар  и  его
осел.  ...Как сказано -- у поэта. Про  другого  поэта...  Классик  классиком
становится,  Публий,  из-за  времени. Ни  того,  которое  после  его  смерти
проходит,  а  того, которое для него и при жизни и потом -- одно. И одно оно
для  него,  заметь,  уже при  жизни.  Потому  что  поэт -- он всегда дело со
Временем имеет. Молодой или старый -- все равно. Даже когда про пространство
сочиняет.  Потому что песня --  она  что? Она --  реорганизованное  Время...
Любая.  Даже  птичкина.  Потому что  звук --  или  там  нота  -- он  секунду
занимает, и другой звук секунду занимает. Звуки,  они,  допустим, разные,  а
секунды -- они всегда те же.  Но из-за звуков,  Публий,  --  из-за звуков  и
секунды  становятся  разными.  Спроси  канарейку   свою  --   ты  же  с  ней
разговариваешь. Думаешь, она о чем поет? о  Времени. И когда не поет -- тоже
о Времени.
     Публий. Я думал -- просто жрать  хочется.  Когда  поет  -- надеется. Не
поет -- бросила.
     Туллий. Кстати, я тут ей проса достал. Два кг. Больше денег не было.
     Публий. Знаю. На виа деи Фунари купил.
     Туллий. Ага, в "Сельве". Откуда ты знаешь?
     Публий. Претор сказал... Это где та  стела, на  которой  "Мементо Мори"
написано?
     Туллий.  Ага. Я там  гетеру одну  когда-то  знал. Совершенная  прелесть
была. Брюнетка, глаза -- как шмели мохнатые. Своих павлинов держала. Грамоте
знала; с  богдыханом китайским была знакома... Откупщик  ее, за которого она
потом  своим  чередом замуж вышла, эту  "Сельву" и  открыл -- птичьим кормом
чтоб торговала, при деле была. Скотина он был порядочная, с мечом за мной по
всему Форуму гонялся...
     Публий. Звучит элегически.
     Туллий. Это от избытка глаголов прошедшего времени.
     <i>Пауза.</i>
     Пофехтуем?
     Публий. С утра пораньше? Как сказала девушка легионеру.
     Туллий. Именно. Размяться. Кровь разогнать... Взвешивался сегодня?
     Публий. Нет еще. Но вчера -- да. Та же самая история --  полнею. Почему
это, интересно, прибавить  гораздо проще, чем потерять?  Теоретически должно
быть одинаково просто. Либо одинаково сложно. (<i>Встает и подходит к  пульту.</i>)
Мечи или кинжалы?
     Туллий. Мечи. А то у тебя изо рта...
     Публий. У  меня только  пахнет.  У тебя  вываливается... Парфянские или
греческие?
     Туллий. Греческие.
     Публий (<i>нажимая на кнопку  пульта,  где появляется  текст заказа</i>).  Что
все-таки  природа  хочет  сказать  этим?  Что   увеличиваться  в  объеме  --
естественней, чем уменьшаться?
     <i>Появляются мечи; Публий и Туллий разбирают их, продолжая беседовать.</i>
     И -- до каких пределов? То есть, с одной стороны, когда развиваешься --
из  мальчика  в  мужа  -- то  увеличиваешься.  На  протяжении  лет  примерно
двадцати-тридцати. И  -- возникает инерция. Но почему именно  живот?  Оттого
что  вперед двигаешься,  что ли?.. С  другой стороны --  куда двигаешься-то?
Известно,  куда. Где он вообще не понадобится. Ни  его отсутствие. На том-то
свете...
     Туллий  (<i>примеряясь к мечу</i>).  Может, чем больше объем,  тем подольше на
этом  задержишься.  Гнить, по крайней мере,  дольше будешь.  Распад, Публий,
тоже форма присутствия.
     Публий.  Да  --  если  не  кремируют.  От  претора,  конечно,  зависит.
...Начали! До первой крови.
     Туллий. До первой крови.
     <i>Фехтуют.</i>
     Публий.  Но  если увеличиваться  (<i>выпад</i>)  естественно,  то  уменьшаться
(<i>отскок</i>) -- искусственно.
     Туллий.  А  что  плохого в  искусственном?  (<i>Выпад.</i>) Все  искусственное
естественно.   (<i>Еще  выпад.</i>)  Точней,   искусственное  начинается  там,  где
естественное (<i>отскок</i>) кончается.
     Публий. А где кончается (<i>выпад</i>) искусственное?
     Туллий. Весь ужас  в том, Публий (<i>контрвыпад</i>), что  искусственное нигде
не  кончается. Естественное естественно и  кончается. (<i>Теснит  Публия к  его
алькову.</i>) То  есть  становится искусственным.  А искусственное не  кончается
(<i>выпад</i>) нигде  (<i>еще выпад</i>), никогда (<i>еще выпад</i>), ни под каким видом. (<i>Публий
падает в альков.</i>) Потому  что за ним ничего не  следует. И,  как  сказано  у
поэта,

        это хуже, чем детям
        сделанное бобо.
        Потому что за этим
        не следует ничего.

     Публий. У какого поэта?
     Туллий. У восточного.
     Публий. Может, искусственное, если долго продолжает быть искусственным,
в  конце концов становится естественным.  Яичко-то  становится  курочкой.  А
ведь,  глядя со стороны,  ни за что  не скажешь.  Изнутри  --  тоже вряд ли.
Потому что искусственным  выглядит... Мне всегда казалось,  Туллий, на яичко
глядя,  -- особенно  утром, когда разбиваешь,  чтоб глазунью сделать, -- что
существовала  некогда цивилизация, наладившая  выпуск консервов органическим
способом.
     Туллий. В этом смысле мы все -- консервы. Чья-то будущая яичница. Если,
конечно, не кремируют... Меч возьми.
     Публий  (<i>нехотя выбирается  из  алькова</i>).  Отяжелел  я.  Вот  в  Ливии,
помню... (<i>Внезапно в сердцах.</i>) Да на кой ляд эту форму поддерживать! Худеть!
Особенно -- если чья-то будущая яичница...  Либо если кремируют... Да и тебе
же  лучше: чем я  толще, тем  больше  пространства  занимаю. Тем больше тебе
времени этого твоего остается-- Ведь всем все равно, с тебя начиная, есть ли
Публий  Марцелл, нет ли  его.  И  если  даже есть, какое  кому дело, как  он
выглядит. Кого это интересует? Богов? Природу? Цезаря? Кого?..  Богам вообще
на все положить. Цезарю -- тоже. В этом смысле он -- точно помазанник ихний.
Природе?.. Безразличны ли природе очертания дерева?
     Туллий. Похоже на тему для диспута.
     Публий. Я думаю, природе на силуэт дерева накласть! Хотя оно его четыре
раза в году меняет. Но  в этом-то безразличие и  сказывается. Пресыщенность.
Листики обдирает... А у него, может,  только и есть что листики. Оно, может,
всю  дорогу только тем и  занято было,  что  их пересчитывало.  Денежку свою
зелененькую золотую... И -- рраз...
     Туллий. Ну,  распустил  сопли.  Меч,  говорю,  возьми...  И  вообще  --
вечнозеленые тоже есть. Лавр, допустим. Хвоя. И так далее.
     Публий. Меч  я,  допустим,  могу  взять.  Дальше  что? Скрестим мы  их.
Разойдемся. Выпад, контрвыпад, дистанция... Дальше что? Устанем. Дальше что?
Ты выиграешь -- я проиграю. Или наоборот.  Какая разница? Кто этот  поединок
увидит? Даже  если я тебя убью  --  или  наоборот. Хотя  мы договорились. До
первой крови. Но -- кто это увидит? Кто это добро смотреть станет? Тем более
в  прямой трансляции. Даже претор не будет. Претор это в записи посмотрит и,
если смертоубийства нет, еще, неровен час, запись сотрет.  В  конце рабочего
дня. Не потому, что пленки жалко или бобины тоже смазывать надо:  потому что
сюжета нет.
     Туллий. Нет. Они  пишут все без разбору. Стирать им декретом запрещено.
Мало ли  -- можно почерк преступника установить. Даже если преступление и не
совершено.  Все  равно  --  почерк. Возможного  преступника.  Чтоб  раскрыть
возможное  преступление. Что есть формула реальности... Так что  сюжет есть,
Публий.  Сюжет  всегда  возникает  независимо  от  автора.  Больше  того  --
независимо от действующих лиц. От актера. От  публики. Потому  что подлинная
аудитория -- не они. Не партер и галерка. Они тоже действующие лица. Верней,
бездействующие. У нас один зритель -- Время. Так что -- пофехтуем.
     Публий  (<i>нехотя беря  меч</i>). Ну, от  этого  зрителя  аплодисментов  хрен
дождешься. Даже если выиграешь. Тем более если проиграешь. Гарде.
     <i>Фехтуют.</i>
     Туллий. Потому  что выигрыш  (<i>выпад</i>) --  мелодрама  и  проигрыш  (<i>снова
выпад</i>)  --  мелодрама.  (<i>Отступая под натиском  Публия.</i>) Побег -- мелодрама,
самоубийство -- тоже. Время, Публий, большой стилист... (<i>Наступает.</i>)
     Публий. Что же (<i>защищаясь</i>) не мелодрама?
     Туллий.  А  вот  (<i>выпад</i>)  --  фехтование. (<i>Отступает  назад.</i>)  Вот  это
движение -- взад-вперед  по сцене.  Наподобие маятника.  Все,  что  тона  не
повышает... Это и есть искусство... Все, что  не жизни подражает, а  тик-так
делает... Все,  что монотонно... и петухом не кричит...  Чем монотонней, тем
больше на правду похоже.
     Публий (<i>бросая меч</i>). Туше; но так можно махаться до светопреставления.
     Туллий  (<i>продолжая  еще  некоторое  время  проделывать  соответствующие
движения мечом</i>). И во  время оного. И после. И после-после-после-после... До
первой крови.  До второй. До-последней-капли-крови... Вот -- почему --  люди
-- воюют... Уфф... Мы ж договаривались: до первой...
     Публий. Ты мне колено задел.
     Туллий. Ох, прости. Не заметил. Надеюсь, несерьезно.
     Публий. Пустяки. Царапина. Как сказал лев гладиатору...
     Туллий. Вата и йод в аптечке. Перевяжи... Пойду душ приму, потный весь.
     Публий (<i>задумчиво</i>). Не-е, пусть сочится.  По крайней мере,  доказывает,
что -- еще не  статуя.  Не  из мрамора.  Что  --  не классик. Поскольку есть
колено.  Вполне --  в  своем  роде  --  классическое. Не хуже, чем у "Бдения
Алкивиада". Хотя видел только копию.  Или -- "Дискобола". Тоже копия. И  там
не  колено главное... Все  равно  --  классическое. Таким коленом наместники
местных  царьков  давят.  На  мокром  полу  мраморной  купальни.  На   своей
загородной вилле.  Вечер  лилового  цвета...  Светильники в  нишах трепещут,
масло  плавится.  Пальмы  кронами перешептываются, как ожившие  иероглифы. И
царек, сучара, на мокром полу извивается,  воздух  ртом ловит. Не-е, хорошее
колено.  Римское.  Что  бы  там  Туллий  ни наговаривал  на  пленку... Пусть
сочится...  пусть. И  даже еще  расковыряю. (<i>Берет меч и, морщась, надрезает
кожу: после этого выдавливает пальцами из надреза кровь. За этим занятием --
надрезыванием и  выдавливанием -- и  застает его выходящий из  душа  Туллий.
Некоторое время он наблюдает за Публием, потом делает шаг к нему.</i>)
     Туллий. Ты  что?! Совсем охренел!? Прекрати сию же минуту! Варвар, мать
твою! Дикарь! Где вата?
     Публий (<i>поднимая глаза, в которых слезы</i>). С легким паром, Туллий.
     Туллий. Идиот недоделанный! (<i>Кидается к  аптечке, достает йод и  вату и
бросается назад.</i>)  Вспомнил свои азиатские штучки. Сколько волка ни корми...
(<i>Наклоняется   к  Публию,  чтоб   перевязать   колено.</i>)  Люди   на   Канопус
высаживаются, а тут...
     Публий (<i>отмахивается</i>). Оставь меня в покое! Не трогай.
     Туллий. Ну да. Сейчас мы впадем  в  транс.  Начнем раскачиваться.  Знак
себе на лбу нарисуем. И  споем что-нибудь  лишенное текста. Так,  да? (<i>Снова
наклоняется к Публию.</i>) Дай ногу, не дури!
     Публий. Отойди, говорю. (<i>Делает  угрожающий жест мечом.</i>) Оставь  меня в
покое. Не трогай. Пусть сочится...
     Туллий. Да прекрати ты этот...
     Публий. Пускай сочится. Она, может, единственное доказательство, у меня
оставшееся, что я действительно жив. А  ты ее  остановить хочешь. На кого ты
работаешь?
     Туллий. Ты... по-моему... сошел с ума.
     Публий. Телекамеры эти  вокруг.  Всех  подозревать  начинаешь.  Почем я
знаю, что ты не робот. С  камерой встроенной. Вживленной органически. Может,
даже помимо твоей воли. Еще  при  Тиберии  эксперименты начали. Я  читал. На
зайчиках.  Тем  более  -- вернулся. Тогда  и вживили...  Пускай  сочится. По
крайней  мере,  хоть  буду  знать, что  сам  -- не  робот. А  то сомневаться
начал... может, все --  все --  тебя включая -- на  пленку  записано. И  мне
показывают. Стереоскопически. Включая запахи. Как  сад и  лебеди. Или  берег
моря.  Потому  и  декорация одна  и  та  же:  бюджет  ограниченный.  Или  --
классицизм. Три единства блюдут. И почему бы  и нет? Если между классицизмом
и натурализмом выбирать, я бы и сам  классицизм выбрал. И почему  отказывать
компьютеру  в  снобизме?  Снобизм  тоже  форма  отчаянья,  в  конце  концов,
классицизм в него запрограммирован. Не с потолка взялся. И говоря о потолке,
Туллий, смотрю я на  него и не  знаю: я ли на него смотрю  -- или он на меня
смотрит...
     Туллий. Чего ты городишь?..
     Публий. Весь вопрос  в том, на кого ты работаешь. Что я на него смотрю,
это и ежу ясно.  Что он на меня...  но если да, если он осуществляет за мной
наблюдение -- то он  мне больше внимания  уделяет, чем  я  ему. И кто  тогда
здесь одушевленный объект? Конечно, если ты не робот, то тогда внимание  его
распыляется...  Нет,  пусть  сочится...  Он  этого  еще  не  видел.   Что-то
новенькое...
     Туллий. Перевяжи, говорю. Смотреть противно.
     Публий. Значит -- не робот... Хотя, с другой стороны, я бы тоже трещины
в потолке забздел..!  Трещина-то не  записана. Только возможность катастрофы
отличает реальность от фикции.
     Туллий. Мелодрама. У всех варваров врожденное чувство мелодрамы.
     Публий (<i>кричит</i>). Должен же я знать место, в котором умру!!!
     Туллий.  А-а-а...  вон оно  что.  (<i>Кидает  Публию  бинты  и  вату.</i>) На,
перевяжи. (<i>Отходит к  окну:  начинает,  глядя  в  окно,  говорить, но  потом
спохватывается  и поворачивается сначала  лицом, потом -- спиной к  публике.
Когда  он  стоит  спиной, он как бы  подпирает воображаемую  стену,  которой
служит рампа.</i>) Люди, Публий... люди  делятся  на тех,  для которых  важно --
где, и  на тех,  для  которых важно  --  когда... Есть еще, конечно,  третья
группа. Для которых важно -- как. Но это --  как правило  --  молоденькие, и
они не в счет.
     Публий. Да кто ты такой!? Откуда ты знаешь, на кого люди делятся?
     Туллий.  Только  на   эти   две  категории.   Сам...  э-э-э...  процесс
обусловливает  их количество. Так сказать, ограничивает выбор.  И  их только
две.
     Публий. Ну да;  и  я, ясное дело, выбрал неправильно. Обпачкался. И то:
хрен  ли  мудрить: раз пожизненно -- то где еще?  Как не  в  этих четырех...
тьфу... в этом... как его?..
     Туллий. Пи-Эр-квадрате?
     Публий.  Во-во.  В  Пи-Эр-квадрате.  В   своей  кровати.  При  всеобщем
обозрении. На  миру и смерть красна...  Это самая большая порнография и есть
--  это  показывать. Это  --  и еще роды. Потому  что это всегда не ты. Даже
когда свои собственные роды потом смотришь. В записи. Все равно -- не ты.
     Туллий   (<i>достает   с   полки   "Свод   Законов"</i>).  Буква  "П"...   так
..."Порнография". Всякий неодушевленный предмет, вызывающий эрекцию..."  Вот
что говорит по этому поводу Тиберий.
     Публий. Да что ты мне этого  кретина все время в  нос тычешь!?  Тиберий
то,  Тиберий се. Прямо как  христиане со  своим как его...  неважно,  только
тридцать три года ему  и  было... Что  он знал?.. А если  тебе  под сорок --
тогда  как?   или  под   пятьдесят?..  На  этом  и  погорели...   Тиберий...
Неодушевленный предмет... Эрекция...  Самая большая эрекция  -- это когда не
ты умираешь...
     Туллий. Н-да, будь я последним человеком на земле...
     Публий. ...у тебя бы  стоял,  как эта Башня... С другой стороны,  зачем
отказывать ближнему  в удовольствии.  Пускай  записывают.  Или  транслируют.
Может, последнюю  фразу удачно скажу...  В  конце  концов, Туллий,  я против
всего  этого   (<i>делает  широкий  жест  рукой</i>)  Пи-Эр-квадрата  не  возражаю.
Клаустрофобия, конечно, разыгрывается, как подумаешь, что именно  здесь... И
сбежать  хочется  не  столько отсюда как места жизни, как  отсюда как  места
смерти... То есть, я, Туллий, не против смерти -- не пойми меня превратно. И
я не против Башни  и не за  свободу... Свобода, может, и не лучше Башни, кто
знает... я не  помню... Но свобода есть вариация  на  тему  смерти.  На тему
места, где это случится. Иными словами, на тему гроба... А то здесь гроб уже
--  вот он. Неизвестно  только  --  когда. Где  -- это  ясно. Ясность  меня,
Туллий, как раз и пугает. Других -- неизвестность. А меня -- ясность.
     Туллий.  Да что  плохого в этом помещении...  Ну,  перебрали,  наверно,
малость  со  скрытыми   камерами.  Так  это  только   со  свободой  сходство
усиливает... К  тому же, кто знает, может,  ты и прав, может, и вправду  нам
все это просто показывают. И скорей всего -- в записи.  Вполне возможно, что
все это суть условность. Будь это реальностью, не вызывало б столько эмоций.
     Публий. Тут я и умру -- реальность это или условность...
     Туллий. Это  и  есть недостаток пространства,  Публий,  это  и  есть...
Главный,  я  бы  сказал... Что в нем  существует  место, в  котором  нас  не
станет... Потому, видать, ему столько внимания и уделяют.
     Публий. Ну, у Времени тоже такие места есть. Сколько влезет...
     Туллий  (<i>назидательно</i>).  У  Времени,  Публий,  есть  все, кроме  места.
Особенно с тех пор,  как числа отменили... А пространство... любая его точка
может стать... Поэтому его  так  и живописуют. Все эти пейзажи  и ландшафты.
Этюды с  натуры. Чистое подсознание... Со Временем этот номер не проходит...
Так, разве что портрет там или натюрморт...
     Публий. И тебе все равно -- где?
     Туллий. Мне все равно -- где, и мне все равно -- когда.
     Публий. Вот они,  римские доблести! Стойкость патрициев! Муции Сцеволы!
Руки жареные!  Если  тебя  не  интересует ни где, ни  когда  --  что же тебя
интересует? Как?..
     Туллий. Меня интересует -- сколько.
     Публий. Сколько -- чего?
     Туллий.  Сколько  часов   бодрствования  представляют  собой   минимум,
необходимый компьютеру для определения моего  состояния как бытия. То  есть,
что я  --  жив. И сколько  таблеток  я должен  единовременно  принять,  дабы
обеспечить этот минимум?
     Публий. ???
     Туллий. Не пойми меня превратно. Дело не в том, что мне надоело с тобой
разговаривать. Хотя отчасти да. И не в том, что я не спал всю ночь. Что тоже
правда. Просто  действительно  хочется уподобиться  Времени.  То  есть,  его
ритму. Поскольку я  не поэт  и не могу  создать новый... Единственное, что я
хотел  бы  попытаться   --  сделать  свое   бытие  чуть  монотонней.   Менее
мелодраматичным.  Больше на  зрителя рассчитанным...  Грубо  говоря -- спать
больше.  Восемь  часов сна,  шестнадцать бодрствования: эту версию Времени я
знаю. Может, это можно переиграть.
     Публий (<i>ошеломленный всем услышанным</i>). То есть как?
     Туллий.   Скажем,   шестнадцать  сна   и   восемь  бодрствования.   Или
восемнадцать сна, шесть бодрствования. Чем  меньше бодрствования, тем больше
сна  --  и тем интересней версия Времени. Пространство -- оно, вишь, Публий,
всегда одинаковое -- горизонтальное.  А Время... Я уже пытался кое-что.  Ну,
там спать днем, не спать ночью. Или бдеть трое  суток подряд и наоборот. Но,
во-первых,  в   этих  условиях  (<i>кивает  на   окно</i>)  дополнительная  энергия
расходуется на определение дня  и ночи. Да и сутки просто так не измеришь. А
во-вторых,  --  и  это  беспокоит  меня  сильней всего -- есть некий минимум
бодрствования, после наблюдения которого компьютер прекращает подачу пищи. И
тогда придется выпрашивать у тебя. Скорей  всего,  менять на снотворное. Что
испортило бы весь замысел. Не говоря уже о том, что вступили бы в отношения,
не  предусмотренные  Тиберием  при   организации  Башни   и,  скорее  всего,
неприятные нам самим...
     Публий (<i>быстро</i>). Что ты имеешь в виду под "неприятными"?
     Туллий.  Ну,  там   меновая  торговля,  воровство,  подозрения,  доносы
Претору... ты же жил в Риме... И пока  бы я объяснил  Претору, в чем дело, и
пока бы он согласился поверить...
     Публий. Может, Претора и спросить, сколько таблеток тебе можно?
     Туллий. Что ты! Что ты! (<i>Шепотом, поднося палец к  губам.</i>) Я же не имею
права на снотворное  больше. Я же свое выбрал еще в  прошлом  месяце... Нет,
никто  ничего  знать  не  должен...  Тайна...  В  конце  концов,  если  поэт
интересуется  Временем  профессионально, то  я  --  любительски. А  любитель
действует по наитию... Вот ты, например, -- сколько ты на ночь принимаешь?
     Публий. Две -- две с половиной. Три.
     Туллий. Значит так,  -- три таблетки --  восемь часов  сна. Шестнадцать
часов, стало быть,  равняется -- шести таблеткам. Запомним:  шестнадцать  --
шести. То  есть шесть -- шестнадцати. Допустим, нам нужно семнадцать  часов.
Чтобы получить семнадцать, надо увеличить дозу с  шести на -- сколько? Стоп.
Делим шестнадцать на  шесть. То есть часы на  таблетки. В итоге  получаем...
Стоп. Вздор. Делим таблетки на часы. Шесть на шестнадцать. Получаем,  прежде
всего, дробь. Публий, ты следишь за ходом мысли?
     Публий. С завистью и с восхищением.
     Туллий.  Погоди, то ли еще будет. Значит, дробь плюс... Сбился. В общем
даже если четными  оперировать,  то получается: одна таблетка равна  четырем
часам сна.  Ничего себе  таблеточка!  Дает!  Значит, одна четверть  таблетки
равна  часу сна.  Значит,  если  мы  хотим  прибавить семнадцать часов,  нам
надо... нам надо... штук семь с хвостиком... Так что ли... (<i>Неуверенно.</i>) Нам
надо...
     Публий. Да  на кой  тебе  Время? Сроку,  что  ли,  не хватает? Ведь  --
пожизненно!
     Туллий.  В том-то и  дело, друг  Публий,  что  пожизненно  переходит  в
посмертно. И если это так, то и посмертно переходит в пожизненно... То есть,
при  жизни  существует возможность узнать, как будет там... И римлянин такой
шанс упускать не должен.
     Публий. Подглядеть, значит?..
     Туллий (<i>почти кричит</i>). Оно же -- подглядывает!..
     Публий. Подсмотреть? Через дырочку?..
     Туллий. В  известном смысле. Но --  не глядя.  С закрытыми  глазами.  В
горизонтальном положении.
     Публий. Когда мы когортой в Галлии стояли...
     Туллий. Публий! умоляю! Ради всего святого...
     Публий. ...я  одного  грека знал.  До  чего был  предприимчивый. Домами
торговал. И  был у  него один  дом.  Шести  или  восьмиэтажный -- не  помню.
Нормальные семьи жили. Муж, жена, ребенок. Так  он что, бестия, придумал? Он
им вместо  лампочек миниатюрные  телекамеры вкрутил. За три  сестерция можно
было целый час  семейную жизнь наблюдать. Совокупление то  есть. Весь  цимес
был именно в том,  что сегодня они могли решить не делать этого... И плакали
твои сестерции. А могли и наоборот...
     Туллий. Чего ради ты мне это рассказываешь?
     Публий. Очереди к нему  стояли! Потому что -- элемент вероятности.  Это
знаешь как  распаляет! И особенно, если у них ребеночек... И они его сначала
спать укладывают... Или он среди дела просыпается... и вякать заводится. Что
ты!.. И она, уже на полном взводе, со станка слезает и в детскую канает... И