Что такое... странник? Странный человек...
не похожий на других...
М.Горький. "На дне"
Жил-был странник. Человек как человек: с открытым, немного грустным
взглядом, тихим голосом и умными пальцами музыканта. Собеседнику часто
приходилось переспрашивать его в разговору потому что голос его и рассказ
будто уходили в себя.
Он побывал во всех уголках Земли, во всех странах и городах, дышал
мягким ароматом лугов и злой взрывчатой гарью вулканов, ходил по нежному
песку Сахары и колючему цепкому снегу Антарктиды. Все знали его, все
говорили, увидев его:
- Вот идет странник.
А потом он исчез. Ни на кораблях, ни в поселках не слышно было его
тихого смеха, его неспешного рассказа. Кто-то видел его, кто-то говорил с
ним, кто-то поведал миру:
- Знаете, - сказал кто-то, - странник ушел к звездам. Так и ушел - в
стоптанных ботинках. "Смысл жизни человека в том, чтобы быть всем и
везде", - так сказал странник кому-то и добавил: "Земля это не все, и я
ухожу".
Кто-то не понял его, спросил удивленно:
- Вы участник экспедиции? Летите на Марс строить оранжереи? Нет?
Тогда на Плутон - взрывать горы? Тоже нет? Значит, в звездную?
- Нет, нет и нет. Я ухожу пешком. Дойду до Веги по белой мгле
Млечного Пути, наберу горсть воды из марсианского озера Сциллы, увижу
грозы на планете звезды Альфарх, услышу тихий шелест аммиачной реки на
Плутоне. Я смогу все, потому что умею мечтать, и нет звездолета мощнее.
И странник ушел к звездам - по лунной дорожке, на которой до сих пор
видны отпечатки его следов. Выйдите ночью на берег, вглядитесь, и вы
увидите.
Столы здесь были чуть более серыми, стены чуть более зелеными, а
обучающие машины чуть более разговорчивыми. Это "чуть" было совершенно
незаметно для взрослых, а Ким заметил, и в новом классе ему не
понравилось. Ким понимал, что скоро освоится, расскажет ребятам, что
приехал в город с отцом и будет здесь учиться, пока отец не закончит
работу.
В комнату вошли, слишком степенно, как показалось Киму, его новые
одноклассники - трое ребят и две девочки. Ребята были ниже Кима, а один -
Сережа - выглядел просто малышом для своих одиннадцати лет.
- Тебе нравится у нас? - спросил Сережа.
- Не нравится, - ответила за Кима Ольга - невысокая девочка,
тоненькая, светленькая. - Разве вы не видите - он очень любит учиться.
Тихо, спокойно.
- А вы не любите? - удивился Ким.
- Не-а, - весело подтвердила Ольга. - Нужно просто жить, смотреть по
сторонам. Знание само придет. Тихо, спокойно.
Ким не успел возразить. Серебристой змейкой прошелестел звонок,
ребята мгновенно оказались у своих столов, одна Ольга не спешила: прошла
вдоль рядов, посмотрела не контрольные экраны, стрельнула глазами в
сторону Кима, и он смущенно отвел взгляд. Он не понимал причины, но
чувствовал, что не сможет спорить с этой Ольгой. Она ему совсем не
нравилась, задиристая какая-то, но говорила она с такой убежденной
беспечностью, что возражать было бессмысленно.
Учитель Игорь Константинович Астахов вошел в класс, поздоровался
тихо, сказал:
- Вы познакомились, ребята? Я отменяю урок. Мы покажем Киму школу и
поговорим.
Они вышли на школьный двор. Планировка его отличалась от той, к какой
Ким привык за шесть лет. Справа мостик над быстрым ручьем, дальше
учебно-расчетный центр. Слева вместо гимнастических снарядов покрытый
невысокой травой луг, мальчики гоняли здесь мяч. Астахов привел класс к
ручью, сел, поболтал пальцами в воде.
- А знаете, - неожиданно громко сказала Ольга, - Ким на любит
работать, ему бы только учиться.
Ким весь вскинулся от такой несправедливости.
- Мы построили школьный мотодром, - сообщил он. - Наш класс - все
шестеро - и двое ребят из соседнего.
- Мотодром? - загорелся маленький Сережа. - Здорово, дядя Игорь,
верно?
- Что ж, - согласился Астахов. - Только я предлагаю не мотодром, а,
скажем...
- Гравиплан, - выпалила Ольга, и все заулыбались, а Киму стало
неловко - эта Ольга не понимала, что говорит. Серийный гравиплан собирают
два месяца. Сердце мотора - вещество с анизотропным тяготением -
выращивают на заводах годами. Астахов жестом успокоил ребят, начавших
спорить о деталях конструкции.
- Ким, ты знаешь разницу между желанием и умением?
- Желания могут быть как угодно велики, - сказал Ким, - а умение
конкретно.
- Примерно так. И по-моему, Ким, лучше не принижать желания до твоего
умения, а наоборот. Я за мечту, Ким. Нужно уметь то, чего никто не умеет.
Знать то, чего никто не знает. Увидеть то, чего до тебя никто не видел...
Ким опаздывал на урок. Подбегая к школе со стороны летнего бассейна,
он увидел мелькнувшее в кустах золотистое платьице и перешел на шаг.
- Подержи, - требовательно сказала Ольга и протянула Киму две большие
биты. Пошла рядом, посматривая на Кима, чему-то усмехаясь.
- Слушай, - сказал Ким, - а ты лично сделала какое-нибудь открытие?
- Вот еще, - вскинула взгляд Ольга. - Я лентяйка. Тебе понравился
папа?
- Какой папа? - не понял Ким.
- Учитель.
- Он твой отец?
Ким был окончательно сбит с толку. Отец, который требует необъятных
стремлений, и дочь, уверяющая, что она лентяйка...
- Сейчас принято, - рассказывал учитель Астахов, - делить историю
космонавтики на два периода: планетный и звездный. Звездный ведет отсчет с
момента, когда стартовал к Проксиме Центавра "Победитель", первый
звездолет на кварковых двигателях.
Экспедиция ушла к звездам, когда Кедрин на Марсе еще не закончил
расчетов. Только пять лет спустя он доказал, что скорость света можно
увеличить во много раз. Опыт Кедрина повторили, и очень скоро со стапелей
сошла "Аврора" - первый звездолет с фотоускорителями. "Аврора" ринулась
вслед "Победителю". Где-то среди планет Проксимы корабли встретились.
Командиру "Победителя" Голованову и его экипажу предложили перейти на
"Аврору". Голованов отказался, и звездолеты разошлись.
Вскоре на "Победителе" вышел из строя реактор, и его
катапультировали. До Земли корабль мог дойти и на втором реакторе, но о
продолжении исследований не могло быть и речи. "Победитель" ушел к Солнцу,
сообщив на "Аврору" об аварии.
Люди боролись до конца и привели "Победителя" к базе на Плутоне. Они
стали героями. Но подумайте, ребята, в чем же героизм Голованова? Его
полет - типичный пример нежелания подчиняться диалектике жизни. Кроме
того, на примере Голованова воспитываются миллионы ребят. Учатся идти до
конца, когда разумнее остановиться...
Вот все, что я хотел вам рассказать, прежде чем вы начнете изучать
элементы кварковой техники.
- Я знал, что ты подойдешь ко мне, - сказал Астахов. Занятия
кончились, ребята разошлись, кто домой, кто в школьный интернат.
- Разве Голованов не был прав? - ожидание притупило запальчивость
Кима, он говорил теперь более рассудительно, чем сам того хотел. - Земля
доверила ему корабль. Он не мог покинуть машину. Я читал, видел: раньше
летчики спасали горящие самолеты, капитаны не уходили с тонущих кораблей.
- Это другое, - покачал головой Астахов. - Героизм
летчиков-испытателей выше головановского, потому что имел смысл. Люди
всегда ошибались, но ошибки бывают разными. Мне потому и не нравится
отношение к "Победителю", что из этой истории не извлекли нужного урока.
Ким промолчал, его покоробила фраза "люди всегда ошибались". Учитель
умен, но настолько ли, чтобы судить об ошибках всех людей Земли? Астахов
по-своему расценил молчание Кима, сказал:
- Я живу рядом. Пойдем, я покажу тебе, какие бывают ошибки.
Киму сразу понравилось у Астахова. Поражала невероятная для жилой
квартиры библиотека - десятки тысяч книгофильмов стояли на стеллажах,
занимая всю площадь стен от пола до потолка. Ольга сидела в кресле и
смотрела приключенческий фильм - в глубине стереовизора, покачиваясь,
бродили динозавры, не обращая никакого внимания на опустившийся неподалеку
дисковидный звездолет пришельцев. Увидев вошедших, Ольга выключила
аппарат.
- Сколько книг! - сказал Ким.
- Это не книги, - тихо отозвался Астахов. - Это свалка.
- Так папа называет свою коллекцию, - объяснила Ольга. - Здесь идеи,
сверху донизу, и этажом ниже, в подсобнике.
Астахов остановился перед стеллажами, любовно провел ладонью по
выпуклым бокам капсул микрофильмов. Достал одну, включил проектор.
Заструился морозный утренний воздух, где-то далеко внизу плыла река с
городом на берегах, а Ким летел, стоя на палубе странного сооружения - это
был корабль девятнадцатого века с узкой кормой, длинным форштевнем, с
обитой железом палубой. Мачты уходили высоко вверх и не несли парусов - на
их верхушках вращались пропеллеры, создавая подъемную силу.
- Робур-завоеватель, - сказал Ким, воображая себя на палубе
"Альбатроса", крепко стоящим на широко расставленных ногах, а город внизу,
конечно, Париж, жители которого с ужасом следят за полетом таинственного
корабля. Изображение распалось, Астахов отключил проектор.
- Мертвая конструкция, - сказал он. - Направление было прогрессивно -
аппараты тяжелее воздуха, и принцип геликоптерных винтов верен, а
конструкция подвела. Здесь у меня все идеи, конструкции, проекты -
мертвые. То, что не вышло. То, что не было додумано. То, что оказалось
неверным в принципе. Все отрицательное, что наука сотни лет сбрасывала за
борт. Шлак. Издержки. Понимаешь?
- Д-да, - протянул Ким.
- Ничего он не понимает, - насмешливо сказала Ольга. - Он просто
очень воспитанный мальчик.
- Я начал собирать ошибочные идеи из любопытства, - продолжал
Астахов, будто не слыша слов дочери. - Я учился тогда в Институте
футурологии. Да, Ким, по первичному образованию я футуролог... И как-то,
изучая историю техники, предмет очень логичный, как внутренне логичен
прогресс, я заметил, что кое в чем логика авторам изменяет. Прогресс - это
гигантское дерево, и мы изучаем строение его ствола - столбовые идеи. А
ветви, которые никуда не ведут, мертвые сухие веточки, мы на ходу
подрубаем у основания. Мы изучаем логику становления новых технических
идей, и не изучаем логики идей отвергнутых. Тогда возникла мысль: посадить
рядом с деревом прогресса другое дерево, дерево неверных идей. У него то
же корни - практика, наблюдение, опыт. А ствол, ветви? Куда они ведут?..
Астахов помнил себя в семнадцать лет. Он ощущал в мышцах силу,
развитую годами тренировок, и твердо верил, что добиться поставленной цели
может каждый. Но Земле не нужен был легион звездолетчиков. Не прошел
отборочной комиссии и Астахов. Он получил голубой жетон, на котором был
записан довольно лестный отзыв о его способностях и настоятельный совет:
заняться футурологией.
Астахов не представлял, что человеку можно сказать "нет". По аналогии
с собственной неудачей его заинтересовали неудачи других - ошибки не
жизненные, а творческие, технические, научные.
Сначала Астахов собирал, что попало. Старые забытые проекты выкапывал
из архивной пыли, из патентных библиотек, даже из романов. Выписки,
чертежи, модели... Это был сизифов труд: ошибок у каждого ученого на
поверку оказалось больше, чем верных решений. Астахов закончил институт,
работал футурологом-методистом, ему очень помогала созданная им статистика
ошибок. Но это и была вся польза от его увлечения. Стал ли он ближе к
звездам, к которым стремился по-прежнему, - без надежды увидеть мечту
осуществленной? Он решил сдать "свалку идей" в архив, но в это время ему
пришла в голову мысль о перекрестном сравнении,
- Папа редко рассказывает о своей коллекции, - сказала Ольга. Она
провожала Кима домой.
- Ты знаешь все идеи, которые собрал отец? - спросил Ким.
- Не-а, - отмахнулась Ольга. - Зачем мне?
- Как зачем? - удивился Ким.
- А так. Почему мы раньше не могли жить как все? Эти дурацкие идеи -
кому они нужны?
Кима возмутила несправедливость упрека.
- Твой отец учитель. Разве можно давать людям больше, чем он?
Ольга вздохнула:
- Папа стал учителем по ошибке. Мог бы и геологом... Все, понимаешь,
все у него так! Иногда я думаю, - она понизила голос, говорила почти
шепотом, - может быть, и я тоже ошибка...
Ольга помолчала.
- А все началось с того прогноза...
Как-то Астахов готовил материалы для прогноза энергетики
Прибалтийской экономической зоны. Один из вторичных прогнозов, которым
пользовался Астахов, оказался неверен. Горел генеральный прогноз: новые
данные - новые связи. Астахов, то ли со злости, то ли из присущего ему
чувства противоречия, заложил в машину все, какие только смог найти,
ошибочные прогнозы по Прибалтике. Ошибка на ошибке - он представлял, какая
вампука получится из его затеи, и все же внутренне почти не был удивлен,
когда машина выдала абсолютно точные данные за прошедший год.
Случайность, совпадение? Астахов не знал. А решение зрело. Оно
вынашивалось долго. Сначала мешала психологическая инерция, из-за которой
Астахов не сразу понял: рождается новая наука. Эрратология - наука о
научных ошибках. Не сразу понял он и то, что новая дорога может вывести
его к звездам. Астахов шел ощупью, он еще не знал, верна ли его основная
теорема.
- Между мертвыми идеями науки, - утверждал он, - существуют мириады
неощутимых связей, которые должны сыграть роль живой воды - должны оживить
засохшее дерево. Вот принципиальное положение эрратологии, ее основная
теорема: пользуясь только внутренней логикой развития ошибочных идей,
изучая лишь ошибочные проекты, можно получить верное решение задачи.
Неверных решений а истории науки накопилось так много, что появление
нового качества неизбежно. В кризисной ситуации, когда правильных решений
еще нет, существуют два способа выбраться из тупика. Первый: ждать, когда
природа преподнесет открытие. Второй: применить методы эрратологии, найти
новое самим. Первый способ эффективнее. Второй - надежнее...
- Ошибки - хлам, - сказали Астахову. - От них нужно избавляться, вот
и все.
Яворский-старший ходил по комнате, некрасиво размахивая худыми
руками, говорил увлеченно: в семье повелось, что о своей работе отец
всегда рассказывал сыну.
- Папа, - сказал Ким, прерывая рассказ. - Я познакомился с интересным
человеком.
- Знаю, - отозвался Яворский-старший. - Я говорил с Астаховым.
Отцу не хотелось разбивать веру Кима в учителя. Он слышал об Астахове
давно, ценил его увлеченность. Но Астахов противоречив, Ким, пожалуй, и не
разберется.
- Понимаешь, сын, - отец заговорил медленно, подбирая слова, - я
намеренно отдал тебя в класс Астахова. Верность цели - вот чему ты должен
у него поучиться. Целеустремленность Игоря Константиновича всегда вызывала
уважение, все знали о его судьбе, о его странном желании найти зерно
истины в ложных идеях. Знали, что Астахов ищет не просто любую здравую
идею, но вполне определенную: новый способ полетов к звездам. Он не стал
космонавтом. И решил, что без громоздких машин, без звездолетов и
генераторов Кедрина достигнет звезд. Пешком.
Очень давно у Астахова были помощники, лаборатория. Были даже
энтузиасты новой науки - из молодых футурологов. Но среди всех методов
работы Астахов выбирал только неверные. Это было нечто вроде научного
знахарства. Знаешь, как это выглядело? С утра Астахов собирает летучку,
сам садится в углу, держит в руках сброшюрованные данные за прошедший
день.
"Что это такое? - говорит он и сам отвечает. - Это анкеты по опросу
"Бытовая химия через десять лет". Кто же так работает? Здесь все верно!
Что мне делать с этими бумагами?"
"Как же быть? Фальсифицировать результаты опросов?" - недоумевают
сотрудники.
"Конечно! - кричит Астахов. - Вы должны неправильно вести опрос,
должны тенденциозно подбирать группы. Заведомо неверно обрабатывать
материал. Понимаете? Мне нужны СОВЕРШЕННО НЕПРАВИЛЬНЫЕ данные! "
Отношения между Астаховым и его сотрудниками ухудшались. Люди
привыкают к стереотипу поведения. Астахов ломал любые стереотипы, и ребята
не выдерживали. А однажды Астахов собрал ребят и сказал:
"Пора прощаться. Я сделал глупость, когда организовал лабораторию.
Лаборатория - это принятая в науке форма объединения ученых, и поэтому она
противоречит эрратологии. Прощайте".
И ушел... Сложный это характер, Ким, - глубокий ум, обширные знания,
верность мечте и странный способ ее достижения. Таков Астахов, твой новый
учитель...
Перед уроками Ким решил посмотреть лекцию по биологии. Но у пульта
обучающей машины стояла Ольга, и Ким понял, что занятий не получится.
- Ты не работаешь? - не очень вежливо спросил Ким.
Ольга пожала плечами:
- Не люблю заниматься одна. Неинтересно.
- Вчера я говорил с отцом об Игоре Константиновиче, - выпалил Ким
неожиданно для самого себя.
- И что же? - отозвалась Ольга с напускным равнодушием.
- Отец говорит, что это ненаучный подход. Из ничего и не получишь
ничего.
- Это не отец твой сказал, а еще Шекспир, - сказала Ольга с
неожиданным презрением. - Что ты знаешь, чтобы судить папу? Он лучше всех!
Ольга присела на кончик стула, и губы ее мелко задрожали. Ким не
знал, что делать, а Ольга едва проговорила сквозь слезы:
- Ты думаешь... легко... быть ошибкой?
Астахову вовсе не нравилась Лена. Он не мог сделать более неудачного
выбора. Высокая, пышноволосая студентка-лингвист, она любила веселиться -
до упаду, путешествовать - на край света, а работать - до крайней степени
усталости. В то время Астахов уже понимал, что для создания истинной
эрратологии необходима полная систематика ошибок: глубокий анализ неудач
любого рода. И он признался Лене в любви. Отказ он занес в картотеку
"Личные ошибки" под первым номером. После восемнадцатого номера Лена
сдалась.
Конечно, их брак был ошибкой. Но первые месяцы все шло как нельзя
лучше: на какое-то время Астахову удалось увлечь жену идеями эрратологии.
Лена помогала ему систематизировать сведения о научных ошибках, которые
поступали к Астахову со всех концов Земли. Они провели нескончаемый
медовый месяц, разъезжая по материкам и странам, встречаясь с
неудачниками, терзая их каверзными вопросами. Но, насмотревшись на молодых
и старых неудачников, Лена однажды поняла, что нет никакой смены
впечатлений: все они на одно лицо, все одинаково реагируют на вопросы,
дают почти одинаковые ответы. И ей стало скучно.
Они начали ссориться - чаще и чаще. Родилась Оля, и это тоже было
ошибкой, потому что из-за дочери они продолжали жить вместе, мучая Друг
друга одним своим присутствием.
Однажды утром Лена ушла. Не сказала ни слова, но оставила записки,
просто исчезла: жизнь по теории ошибок была вовсе не такой радужной, какой
казалась вначале. Только тогда Астахов понял, что успел полюбить свою
веселую строптивую жену. На добрых полгода он забросил эрратологию: ездил
с Ольгой по Земле без всякой видимой цели, дочь стала для него
единственным смыслом жизни. Если бы Лена вернулась...
Через полгода он пришел в себя. Записал в картотеку "Личные ошибки":
ушла жена. И принялся за работу,
- Папа любил комбинировать идеи в разных сочетаниях, - Ольга водила
пальцем по матовой поверхности контрольного экрана, Кима она будто и не
замечала, разговаривала сама с собой. - Он программировал данные, и машина
синтезировала из ошибок новые идеи. Папа не специалист по межзвездным
полетам. Он обращался к экспертам, и ему говорили: что за бред... А
однажды... Однажды мы встретили маму.
Астахов крепко держал дочь за руку, будто думал, что она бросится к
матери, исчезнет вместе с ней, Лена не изменилась: озорной блеск в глазах,
высокая прическа, из-за которой Лена казалась старше на несколько лет.
...В кафе было уютно: столики, похожие на панцири черепах,
кресла-улитки. На стенах изображения океана. Ольга забралась в кресло,
свернулась клубочком, чувствовала, что отцу предстоит нелегкий разговор, и
старалась не попадаться на глаза.
- Я звонила тебе, - сказала Лена, - это было год назад. Хотела
сказать... Потом раздумала - зачем мешать твоим планам?
- Ты искала меня?
- Да. Хотела сказать, чтобы ты не считал ошибкой все, что было. Мне
так нравилось, а я всегда поступала по-своему.
- Оленька, пойди погляди на кальмаров, - сказал Астахов. Ольга не
пошевелилась в кресле, будто ее и не было.
- Хочу, чтобы ты понял, - продолжала Лена. - Многое из того, что ты
считал ошибкой, - истина. Для меня истиной была любовь - ты записал ее на
карточку под индексом "личные неудачи". Эти крабы на стенах - парень,
который их рисовал, считал, наверно, что за три тысячи километров от
океана людям будет приятно посидеть в клешне краба и пить сок из раковины
улитки. Понимаешь? Ошибок нет вообще - все зависит от точки зрения.
Астахов молчал. Ерунду говорила Лена. Есть критерий для оценки ошибок
- мир, в котором мы живем. Но в чем-то Лена была права. В чем-то малом, в
очень важном малом. Додумать это.
- Мой рейс, - сказала Лена.
- Киев, - повторил Астахов слова диктора.
- Нет, - Лена усмехнулась. - Не хочу заставлять тебя ошибаться. Киев
- только пересадка... Знаешь, Игорь?.. Вспомни софизм о критском лжеце.
Разве ты не похож на него? Если эрратология не ошибочна, то она истинна, а
если она истинна, то она не отвечает своей цели, и значит, она ошибочна...
Астахов смотрел в одну точку, думал. Критский лжец. Ерунда. Он
потерял мысль. Ага, вот она: относительность ошибки. Он строил эрратологию
по классическим канонам науковедения. Нужны иные методы. Нужно учесть долю
истинности в любой ошибке, учесть и отбросить. Сделать ошибку абсолютной.
Значит - все сначала?
Ольга тихо плакала, опустив голову на гриву морского конька, по
ошибке попавшего в далекое от океана горное кафе...
Впереди показался лес, и дорога пропала. Ким ушел совсем недалеко от
дома, но здесь кончался город - дальше лежало засеянное поле, лес, пахло
свежестью, как в цветнике на площади. Подошвы липли к земле, будто
покрытые магнитным составом, грязь под ногами хлюпала и чавкала. Сегодня в
классах пусто - день спорта, и Ким сбежал. Он уже выиграл у Сережи в
теннис, и ему стало неинтересно.
Ким краем подошвы начертил на земле стрелки. Астахов, Ольга, Лена.
Круг - эрратология. Подумал и дорисовал стрелку - Ким Яворский. Стрелка
получилась на отшибе, потому что Ким, хотя и знал методы социальной
психометрии, но отношения своего к эрратологии пока не определил, а без
этого схема теряла смысл.
Отец считает эрратологию чепухой. Лена - тоже. Ольга любит отца и
готова признать даже то, во что не верит. А сам Астахов? Ну, тут ясно. Что
ясно? Если Астахов считает, что методы эрратологии верны, то почему бросил
поиски, почему стал учителем? А если его постигла неудача, то для чего
хранить десятки тысяч ненужных книгофильмов? Остается третье...
Ким проверил свое рассуждение и не нашел в нем ошибки: Астахов
завершил работу. Вывел идею идей. Так. Но тогда - почему он молчит?..
- Учитель! - сказал Ким с порога, и Астахов, размышлявший о чем-то у
окна, обернулся.
- Я хотел спросить, - Ким заговорил сбивчиво, ему пришло в голову,
что это бестактно - спрашивать человека о том, о чем он говорить не хочет.
Но отступать было поздно, и Ким, неловко подбирая слова, чтобы не обидеть
учителя, рассказал о своих сомнениях.
- Пойдем, - сказал Астахов.
Он включил стереовизор в кабинете, прошелся вдоль стеллажей. Ким
почувствовал волнение. Подумал: это оттого, что сейчас он соприкоснется с
чужой жизнью, в которую влез без спроса. Но нет - он просто боялся
разочароваться.
- Семьсот тридцать две тысячи двести сорок идей, - сказал Астахов. -
За три века. Труднее всего было отсеять лишнее. Далеко не все идеи
пригодны для обработки. Одни не имели отношения к космосу. В других была
невелика доля заблуждения - это почти верные идеи, для меня они не
годились. Третьи - особая категория. Идеи, выдвинутые из тщеславия.
Единственная их цель - самоутверждение автора. Их тоже пришлось отбросить.
Так появилась системология ошибок. Идей в результате стало втрое меньше,
работать с ними - втрое интереснее...
Астахов перебирал книгофильмы, он был наедине с ними, с этими идеями,
которые составляли всю его жизнь. Он перебирал и вспоминал, а Киму уже не
хотелось спрашивать. Ему показалось, что он, наконец, понял Астахова.
Движение к цели, полное надежд, отрадней самого прибытия, - так писал
Стивенсон. Астахов ищет свой Остров сокровищ. Может быть, у него уже есть
карта, но никогда не хватит воли сесть на корабль и выйти в океан, чтобы
отыскать остров в безбрежных просторах.
- Что с тобой, Ким? - сказал Астахов. - Ты не слушаешь. Я говорю, что
три года назад мы жили с Олей в Минске. Тогда-то я понял: пришло время
сделать последнюю пробу.
"О чем он говорит, - подумал Ким, - какую пробу? Астахов - эрратолог,
он создал новую науку. Зачем ему звезды?"
- Опыт я провел на Минской статистической станции. И получил
результат. Верную идею. Работа моя закончилась. Я не сказал об этом никому
- даже Оле. Не мог заставить ее ездить со мной, начать все сначала.
Говоришь себе: дело прежде всего. А потом проходят годы... Жена. Дочь.
Друзья. Ученики. Опять все бросить. Уйти...
Астахов улыбнулся, и Ким, сам того, может быть, не подозревая,
позавидовал Ольге. Трудно им вдвоем, невидимая стена эрратологии стоит
между ними, и все же им хорошо. Ким подумал, что ему с отцом приходится
труднее, хотя внешне все прекрасно. Но ни отцу, ни матери не придет в
голову взвалить на сына часть своих забот. Когда родители переживают
какую-нибудь неудачу, осложнение, он в стороне. Ольга - нет. Может быть,
ей нелегко, но он, Ким, хотел бы... А Астахов боится. Все они, родители,
одинаковы. Они думают, что так - тихо и спокойно - жить легче? Да,
наверно, - внешне. А стена между ними станет расти, потому что все, что
любит Ольга в отце, - увлеченность, безумие стремлений - Астахов старается
теперь запрятать: для ее же блага. Стена вырастет до неба, и когда-нибудь
Ольга скажет отцу, как Ким скажет своему:
- У нас все разное, папа, даже сложности...
И неожиданно Ким, будто со стороны, услышал свой голое - напряженный
и тихий:
- Вы трус, Игорь Константинович...
Отец стоял у люка доставки и вкладывал в его разинутую пасть
книгофильмы и личные вещи. Ким взглянул на приборный щиток: шифр Уфы. Отец
захлопнул крышку, обернулся.
- Едем домой, - сказал он. - Рудник мы сегодня пустили, контроль
теперь понадобится лет через пять.
- Мы уезжаем, - сказал Ким. - А школа?
- Вернешься в старый класс, к учителю Гарнаеву.
Помолчали.
- Ты встретишь другого Астахова, - мягко сказал отец. - Наконец,
существуют стереовизоры.
- Конечно, - вздохнул Ким. Как же так, сразу? Он еще не додумал. Это
очень важно для него - понять все, что связано с Астаховым, с Ольгой. Он
не может так уехать. Что подумает Ольга? Укатил домой - тихо, спокойно.
- Я хотел бы остаться на несколько дней, - нерешительно заговорил
Ким.
- Оставайся, - неожиданно легко согласился отец. - Оставайся до конца
семестра. А я не могу - работа...
Утром, когда Ким с ребятами ждал Астахова, в класс вошла высокая
женщина, педагог старшей группы. Ким понял сразу, сказал:
- Можно мне выйти?
Он побежал через корт - так было короче - и сорвал у кого-то игру.
Ольга сидела на ящике с моделями непостроенных космолетов.
- Не могла сообщить? - сердито спросил Ким. - Куда вы едете? Зачем?
- Кому сообщать? Папа сказал, что ты улетел вечерним рейсом. Я сама
не знаю точно, куда мы едем. Кажется, на Фиджи... И все из-за тебя.
"Вы трус, Игорь Константинович".
- Не понимаю, - сказал Ким.
- Будто? Ты наговорил вчера столько глупостей. Целый вечер папа ходил
по комнате. Потом спросил: "Ты тоже считаешь, что я трус?" Представь, что
твой отец спросит у тебя такое. Пока я соображала, папа пошел говорить по
стереовизору. Тогда ему и сообщили, что Яворские уехали. Наверно, твой
отец сдал местный номер. Папа связался с Фиджи. Там работает Годдард...
- Годдард. Направленные мутации человека, - вспомнил Ким.
- Это тебе, - Ольга протянула Киму капсулу с микрофильмом. - Я должна
была отослать в Уфу, но раз ты здесь...
"Не может быть, что это только из-за меня", - подумал Ким. - Конечно,
Астахов хотел вернуться к работе, хотел и не решался. Неустойчивое
равновесие - достаточно было малого толчка, одной не очень умной, но злой
реплики, и решение принято.
- Ты рада, что едешь? - спросил Ким.
Ольга пожала плечами:
- Будет трудно...
Ким видел: она и смеется, и плачет. Губы дрожат, а глаза улыбаются.
Пусть Ольга не отвечает. Она считает, что отец прав, и это главное.
Ким вставил капсулу в проектор.
- Из трехсот тысяч идей машина выбрала одну и сделала ее центром
новой гипотезы...
Голос Астахова будто раздвинул невидимую преграду. На скале у обрыва
стоял гигант, закованный в цепи. Он пытался сбросить путы, но тяжелая цепь
лежала недвижимо.
- С прикованным гигантом сравнил человека автор идеи, - сказал
Астахов. - Человек покорил природу, но не научился управлять собственным
телом. Можем ли мы усилием воли изменить цвет глаз? Замедлить рост ногтей?
Регулировать работу сердца? Нет, потому что не хватает сил - биотоки
слишком слабы, они могут передать в клетку сигнал, но заставить ее
работать в ином режиме биотоки не в состоянии. Нужно усилить сигналы
мозга!
Скала дрогнула, гигант распрямил плечи и, неожиданно освободившись от
цепи, мощным движением бросил ее в пропасть.
- Ошибочная, наивная идея, - сказал Астахов. - Дело не в слабости
биотоков. Аппарат наследственности исключительно сложен и устойчив.
Наследственность - вот наши цепи. Природа поступила как инженер прошлого
века: создала механизм очень надежный, но не способный к быстрым
изменениям. А вот вторая ошибочная идея.
Изображение подернулось туманом, и Ким, будто на объемной модели,
увидел длинную извивающуюся спираль.
- Наше тело построено из кирпичиков-молекул. Какое расточительство!
Все равно, что закладывать в фундамент дома не кирпичи, а электронные
осциллографы. Молекула сцеплена из атомов, атомы - из элементарных частиц.
Природа искала и ошибалась, конструируя живое, и выбрала кирпичи слишком
массивные и сложные.
Двойная спираль - молекула ДНК - на глазах у Кима рассыпалась,
брызнули осколки, невидимая пушка разбивала их на атомы, на отдельные
частицы.
- Нужно строить живое из элементарных частиц. Поручить хранение
наследственной информации спрессованным в плотный комок нейтронам,
протонам, электронам... Ошибочная идея. В мире элементарных частиц глава -
принцип неопределенности. Наш элементарный ген окажется подвержен самым
неожиданным мутациям. Попробуйте хранить что-то в сосуде, который вечно
меняет форму, размеры, а то и просто расплывается лужицей не столе...
Голос Астахова на секунду исчез, из глубины проектора будто полилось
пространство: черное, огромное - вся Вселенная со звездами и галактиками.
Ким мчался куда-то, он не видел себя, но знал - он не в звездолете, он
просто бродит среди звезд с вещмешком за плечами, в стоптанных ботинках...
- Две ошибки. Машина объединила их. И еще тысячи... Появилась идея.
Построим ген из элементарных частиц и будем управлять им с помощью
биотоков. Принцип неопределенности станет союзником, он будет расшатывать
систему, помогать слабым сигналам мозга. Человек сможет стать камнем, или
птицей, или лучом света... Местом его странствий будет Вселенная...
- Помоги, - сказала Ольга, и Ким поднял тяжелый ящик, отнес к
махолету. У кабины, под ветром трепещущих крыльев, постояли.
- Ты сообщишь свой адрес? - спросил Ким.
- Не-а, - протянула Ольга, глядя вверх, крылья выходили на рабочий
режим. - Зачем? Ты и сам знаешь, чего хочешь...
Звездолет был птицей - огромным бело-черным лебедем с распростертыми
крыльями звездных датчиков, с длинной гибкой шеей, отделявшей генераторные
отсеки от жилых помещений, и с маленькой изящной головой, в которой все
давно было знакомо и привычно, от слабого серого налета на пультовых
клавишах до зеленого чучела скалистой горлянки, привезенной Кимом с Марса
еще в бытность студентом. Это был его корабль, его душа и тело. Ким стал
капитаном "Кентавра" больше десяти лет назад и теперь собирался покинуть
его - не на Земле, а здесь, в космосе. Капитана Кима Яворского ждали. В
рубке "Кентавра" - чтобы проститься, а там, в полупарсеке, на второй
планете Росс-775 - чтобы встретить.
"Не стану прощаться", - решил Ким. Шагнул в тамбур, задраил
внутренний люк, ощупал лямки биогенератора на плечах, потопал ногами,
убеждаясь, что ботинки-ускорители надежно закреплены. "Странник", -
подумал он. Вот так и мечтал учитель отправиться к звездам - с котомкой за
плечами и в стоптанных ботинках.
Ким произнес контрольный набор слов, и внешний люк исчез, оставив
неожиданную черноту и усыпанный жаркими точками звезд холод пространства.
Ким шагнул за борт. На миг он ощутил себя парашютистом из старого-старого
фильма. Сейчас он спрыгнет с крыла и понесется к земле, и ветер засвистит
в ушах, и нервы напрягутся до предела, и пальцы стиснут кольцо, но ты
летишь и знаешь, что не раскроешь парашюта, а над самой землей, когда
остриями копий протянутся к тебе верхушки елей, ты взмоешь в голубую
высоту, легко управляя своим телом и всей планетой, которая, вдруг
испугавшись тебя, ринется прочь.
"Учитель не успел, - подумал Ким. - Сколько прошло лет - тридцать?
Чуть меньше, пожалуй". "Вы трус, Игорь Константинович". Эти слова изменили
тогда три жизни. Его, и Ольги, и Астахова. Учитель не увидел звезд вблизи,
но довел свою науку - эрратологию - до изящества и совершенства, с
которыми нельзя было не считаться. Из множества ошибок и заблуждений, как
легендарная птица-феникс, возродилась Истина. И он, Ким, ставший к тому
времени звездным капитаном, услышав о смерти Астахова, явился в Институт
эрратологии и рассказал странную притчу. Притчу о Страннике...
Ким оттолкнулся ногой от обшивки и поплыл от "Кентавра". Он
прислушался к своим ощущениям - тело было послушно, готово а миг приказа
стать невидимым и всепронзающим лучом или, наоборот, плотнейшим комочком
материи, для которого не страшны самые горячие звездные недра.
"Странник идет к звездам", - подумал Ким. Корабль превратился в
блестку и спрятался в звездной стае. Ким остался один - он и звезды.
Щелкнул переключателем на плече и ощутил в себе великую силу - силу
Человека...
В рубке "Кентавра" стереоэкран на миг полыхнул ярким пламенем, и
человек, только что паривший в пространстве, исчез. Люди вздохнули
облегченно, но работа только началась, и они перевели взгляды на другую
группу приборов, контролирующих полет Странника.
"Все в порядке, - утверждали сигналы. - Странник идет к звездам.
Ждите его".
+========================================================================+
I Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory I
I в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2" I
Г------------------------------------------------------------------------Ж
I Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент I
I (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov I
+========================================================================+
Last-modified: Mon, 23 Mar 1998 05:41:19 GMT