Dragon Marion. Не люби меня --------------------------------------------------------------- © Copyright Dragon Marion Email: dracosham@yahoo. com Date: 22 May 2000 Dragon Marion. Не люби меня --------------------------------------------------------------- Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрою на дне, сверлящий любого до дна души, и левый -- пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней. М. Булгаков. "Мастер и Маргарита" Я узнаю тебя по тайному знаку, Ты узнаешь меня по перстню на пальце... NP Предутренний воздух радостно врывался в легкие. Птицы сидели на ветвях, замерев в немом ожидании. Над горизонтом медленно и величаво поднимался огненный рассвет, словно свитой, предшествуемый розовыми бликами на небе. И когда разом, словно открылась дверь, брызнули золотые брызги, отблесками своими ослепив ожидающий мир, запели птицы, воздавая хвалу утру, и какой-то аист поднялся с гнезда и полетел навстречу солнцу. День родился. Золотые брызги коснулись и человека, стоявшего на вершине горы. Он был одет в небесно-голубой костюм, который в утренних лучах приобретал цвет расплавленного золота, гармонировавший с его золотистыми кудрями. О его лице скажем просто: редкая девушка может похвастаться тем, что встречала такого на своем пути. Он улыбался солнцу, радуясь новой встрече с ним. Когда огненный круг полностью оторвался от горизонта, он спустился к горному озеру, разделся и вошел в его прозрачную воду. Здесь он мог спокойно подумать. На свободе, наедине с собой, он надеялся найти решение. В голове роились воспоминания о той далекой, забыто-неправдоподобной жизни, в которой у него было другое имя, другой дом и совсем другие мысли. В которой у него была семья. Он устал от этого, но деваться от себя было некуда. В мозгу горячо пульсировало: "А вдруг это правда? ". Совсем как тогда, когда ему в первый раз приснился этот сон. Они жили тогда в КЗБ -- "квартале, забытом богом", как его называли все, в нем проживающие -- вчетвером: родители и он с братом. Брат был старше и успел пройти целых восемь классов в пресловутой "школе второго уровня", откуда вынес жизненную закалку, пессимистическое отношение к жизни и справку о том, что "прослушал курс" восьмилетней (неполной) средней школы, что признано для него вполне предостаточным. А также ряд неизгладимых воспоминаний. Необходимая это вещь -- школа второго уровня -- для таких, как они. Когда случается война, люди сталкиваются с оружием в руках не только на поле боя. И заканчивается она далеко не в день подписания мирного договора. Всегда кто-то расплачивается. Так вышло и с ними. Война их народов закончилась взрывом бомбы, уничтожившей жизнь на их родине, и те из них, кто выжил, не смогли вернуться домой. И долго еще не смогут. Им пришлось остаться здесь, среди бывших врагов, и вот уже пять поколений они пытаются заставить привыкнуть к себе. Брат когда-то сказал, что устал расплачиваться. Школами первого уровня называли школы для олигофренов, которых на протяжении семи лет учили говорить толком, считать в пределах ста, читать и немного писать. Школы второго уровня придумали специально для них. В Законе об образовании (который, кстати, гласил, что на него имеют право все) была одна фраза, за которую их создатели и уцепились: "каждый волен обучаться на родном языке, и такое обучение является предпочтительным". Отделить их от других было делом техники. Логика создания этих школ была проста. Официально запретить бывшим противникам занимать государственные посты не позволяло законодательство, но оно не возбраняло не брать на работу людей без соответствующего образования. Вот потому-то школы "для них" кое-как обучали детей класса до пятого, а потом, как называли этот процесс юные дарования из числа школьников, "проводили политику отупения". Ученики на уроках бесконечно что-нибудь повторяли, писали десятки диктантов и сочинений, решали сотни уравнений и примитивных задач, а порой и вовсе ничего не делали. Преподаватели не стеснялись в наказаниях; бывало, класс сидел как вкопанный сорок пять минут, ничего не делая, а стоило кому-то повернуться или сказать что-то, и он в лучшем случае получал хороший подзатыльник. Били и за опоздание, и за пропущенный, пусть по трем уважительным причинам сразу, урок, и за какой-нибудь чрезмерно умный вопрос, предусматривающий чтение более умных учебников. Естественно, при такой системе "обучения" дети действительно тупели. Преподаватели прилагали все усилия к тому, чтобы их питомцы получили не аттестат зрелости, а документ, имеющий грозное для родителей название "справка". И им это удавалось, в результате чего школы второго уровня пользовались весьма дурной славой. Хотя дети все равно обязаны были ходить в эти школы, а их родители не имели права забрать их оттуда, отказавшись от пресловутого права обучения на родном языке. Поэтому неудивительно было, что большинство жителей КЗБ, чтобы прокормиться, вступали на криминальную стезю. Некоторым из них удавалось разбогатеть, и они уезжали из квартала, покупая или строя себе шикарные особняки, но большая часть на всю жизнь оставалась "шестерками", "мальчишками на побегушках" и мелкими воришками. К этому так привыкли, что когда какой-нибудь мальчишка притаскивал домой цветастую шаль или булку с изюмом, родители никогда не задавали ему глупый вопрос "Где взял? ", а следователь, видя в деле "черномазого", мгновенно включал его в число наиболее вероятных подозреваемых. "Черномазыми" их называли за соответствующую внешность -- от тех, других, они отличались темным цветом волос и черными глазами. Местные, голубоглазые блондины, считали неприличным вступать с ними в брак, и эти внешние признаки передавались из поколения в поколение. Оттого, наверное, да еще из-за криминогенной обстановки люди вскоре стали называть КЗБ "Черным кварталом". Вообще само название "КЗБ" родилось благодаря "черному люду". Полное его название -- Квартал Зеленых Бульваров -- посчитали слишком романтичным для места, где обитали "отбросы общества", и его заменили аббревиатурой, более похожей на название следственного изолятора или полицейского участка. И вот в этом месте родился и прожил первые полтора десятка лет маленький мальчик, Генри Маккой. Как и все мальчики, он был шаловливый, живой, непослушный, маленький плут, у которого, как у всех маленьких мальчиков, был кумир -- его брат Брэндон. И как из-за всех мальчиков Черного квартала, из-за него часто плакала мама, когда он приходил из школы мрачный, молча, сжав кулаки. Попробуй заставить пацана на уроках сидеть неподвижно, уставившись в одну точку, а на переменах чинно ходить под стенкой... В то время в городе начал процветать новый бизнес. Народ стал четко делиться на бедных и богатых, и граница между ними становилась все резче. Богачи могли исполнить любую свою прихоть, и от этого их прихотей становилось все больше. Перепробованы были вино, скачки, карты, женщины. Принялись за мальчиков. Вместе с началом моды на них появились ловкачи, которые всеми возможными способами добывали юношей для развлечения. В основном использовался один способ: вдоль обочины медленно ехал автомобиль, а в нем сидело двое-трое людей и высматривали симпатичных молодых людей, и, найдя подходящего, оперативно втаскивали в машину. Чтобы парней не разыскивали, как правило, охотились в Черном квартале, жители которого не очень-то любили связываться с полицией. В эту сеть попал и Брэндон. Первые три дня родители не верили в это; все надеялись, что он вернется, что загулял, что... А бог его знает, на что они надеялись! Но он не вернулся. В полиции заявление не приняли, сказав: "Вы у себя в КЗБ разборки устраиваете, а потом к нам бежите: "Расследуйте! ". Нет уж, разбирайтесь сами! ". Но вечером пришел Джон, одноклассник Брэндона, и хмуро сказал, что ответственность за исчезновение юноши взяла известная в Черном квартале группировка "Черные ангелы" и их главарь, известный авторитет-гомосексуалист и толстосум Князь. А это значило, что никакой надежды не было. Родители замкнулись в себе, а когда по телевизору какой-нибудь гомосексуалист распинался о трудностях своей жизни, отец вставал и переключал программу. А Генри, лишившись друга, зачастил к Джону. Они подолгу сидели вместе на берегу и молча смотрели на волны. И как-то все было понятно между ними. Кто-то сказал, что друзья -- это такие люди, которые умеют понимать друг друга без слов. Генри и Джон постепенно стали друзьями. Джону было семнадцать, а Генри -- четырнадцать, когда началась реформа. С приходом к власти молодого короля в правительстве (беспрецедентный случай! ) появился "один из них". Политические деятели кипели и в ярости брызгали слюной, газеты и телепрограммы на все лады выражали свое возмущение, но королевская воля была нерушима. Это было начало новой эры. Первым делом закрыли школы второго уровня. Детей Дракона стали обучать так же, как других, только отдельно, чтобы избегнуть конфликта. Потом было отменено обязательное указание национальности в анкетах и запрет на получение гражданства "врагами нации". Наконец, им было разрешено жить за пределами КЗБ. Всем казалось, что, наконец-то, и на их улице праздник. Но все было не так-то просто. Население не желало соглашаться с тем, что бывшие враги пользуются всеми правами граждан, которых они когда-то хотели лишить этих самых прав. Начались погромы, в почтовые ящики бросали письма с угрозами, в окна школ -- гранаты, выделявшие слезоточивый газ. Люди боялись уезжать из КЗБ, опасаясь, что по одному их перестреляют, и боялись оставаться, так как место, где они обитали, было слишком хорошо известно. В этой суматохе исчез Джон. Никто не мог толком сказать, что с ним сталось. Может, его убили в перестрелке, во время погрома, как его отца. А может, он просто решил уехать из квартала и никому не сказал об этом, чтобы не накликать беду. Или его постигла судьба Брэндона... Потеряв последнего друга, Генри окончательно озлобился на свет и в особенности на тех, других людей, коренных жителей Зеленого Мыса, еще и еще раз дававших понять, что они -- другие. Как и другие такие же озлобленные мальчишки, он по дороге в школу и из школы бил окна в близлежащих домах и прокалывал шины их автомобилей; дразнил их, проходящих мимо, и ночью вместе с ватагой мальчишек бессовестно грабил их, случайных прохожих, зашедших в их владения -- единственный крохотный островок Черной Планеты среди необъятного Зеленого Мыса. И быть бы ему, как многим, "шестеркой" в криминальном мире, ненавидящим людей, не отмеченных печатью Дракона; и умереть бы ему от шальной пули или на эшафоте. Но судьба распорядилась иначе. Однажды мать попросила Генри зайти в магазин, и он возвращался из школы позже своих одноклассников. Он уже был недалеко от дома, когда услышал откуда-то из подвала плач. Ему показалось, что это котенок, и он полез туда. На холодном каменном полу сидел мальчишка и тихо плакал, размазывая кулачком слезы по грязному лицу. Генри подошел к нему. -- Ты кто? Мальчишка поднял на него сердитые голубые глаза; он был маленький, оборванный, льняные волосенки, порядком свалявшиеся, слипшимися прядями падали ему на лоб. -- Я Вилли. А ты кто? -- и он шмыгнул носом. -- Я Генри. Только я тут живу, а ты что делаешь в КЗБ? -- в нем нарастало возмущение против этих светлых оттенков. -- Меня выгнали, -- мальчишка чаще зашмыгал носом, готовясь зареветь. -- Мама умерла, а отчим сказал, чтобы я убирался или он отдаст меня в детдом. -- И ты пошел? -- А куда мне было деваться? -- И давно ты тут? -- С неделю. Сначала нашел тут рядом подвал, там хорошо было, даже дрова можно было найти, сырые, правда, но ничего, но меня оттуда выгнали. -- Еще бы, -- возмутился Генри, -- это наш подвал. Мы там собираемся. -- Ну, я и пришел сюда. Мне некуда больше идти, ты меня не выгоняй, пожалуйста. Мальчишка был мокрый, жалкий, но вместе с тем ужасно симпатичный. Генри чувствовал, что просто должен его побить и выгнать, но ему совсем не хотелось этого делать. И вместо этого он велел ему сидеть тихо, а сам побежал домой, раздобыть что-нибудь поесть. Дня четыре он кормил паренька, потом подыскал ему более сухое место, а своим мальчишкам сказал, чтобы они не смели его трогать. Те повозмущались и успокоились. Дома у Генри никто не знал о Вилли, не потому, что он не доверял родителям, а потому, что сам он сомневался в своей правоте. Однажды Вилли исчез. На месте устроенного ему импровизированного жилища валялись тряпки, в угол закатилась кружка... Мальчишки сказали Генри, что "его мальца" забрали бульдоги. Генри кинулся по детдомам. Конечно, никто не воспринимал оборванного чернявого мальчишку всерьез, но у Генри были глаза, и этого было достаточно. В третий раз надоедая охране со своей дурацкой легендой о заблудшем брате, он увидел Вилли. Мальчик сидел на скамейке, одиноко поджав под себя такие же босые, как и раньше, ножонки и плакал. Соблюдая правила осторожности, хорошо известные Детям Дракона, Генри совершил ряд акробатических этюдов и перебрался через ограду. Это заняло у него довольно много времени -- ограда была рассчитана на подобные попытки -- но, как и обычно, его упорство было вознаграждено. Отряхнувшись и поморщившись от ощущения нахождения на территории детдома, мальчик позвал Вилли. Тот поднял голову и, ничуть не удивившись -- с каждым может случиться несчастье -- улыбнулся сквозь слезы. -- Привет, Генри. -- Слушай, Вилли, тебе надо уходить отсюда. Идем, я помогу тебе перелезть. -- Но они меня опять поймают, -- Вилли шмыгнул носом. -- Я что-нибудь придумаю, чтобы тебя не забрали, но сейчас надо уйти. Пошли, а то меня поймают и прогонят. Вилли послушно дал ему руку, и Генри потащил его обратно в Черный квартал. Теперь надо было что-то делать. Бульдоги прочесывали КЗБ часто и без предупреждения. Таким образом, надо было говорить с родителями. Это, конечно, дело нелегкое, потому что после отказа помочь в поисках сына они считали всех, связанных с властью и народом Зеленого Мыса, своими личными врагами. Истерики типа "уйду из дома! " -- Генри знал -- не для них. Надо было придумать что-то новое. Дома он никак не мог успокоиться. Брзал на стуле, мучился. Наконец, мать не выдержала: -- Генри, помочь тебе вытащить занозу? -- Мама, у меня проблема. -- Какая? -- Ну... как тебе сказать... -- Генри решил вступить на путь откровенного разговора, так любимого родителями. -- Я не знаю, что мне делать. У меня раскол в понимании мира. Понимаешь, я знаю, что Дети Дракона здесь -- враги, и жить они должны, защищаясь. Но от всех ли следует защищаться? Может, с некоторыми из них можно жить? -- Генри, -- сказала мать, -- некоторые из них действительно делают вид, что протягивают нам руку помощи, но все равно в их душах живет ненависть к нам. -- А откуда она берется? -- От воспитания, сынок. Она у них в крови. -- Но если воспитания нет? -- Как это -- нет? -- Ну вот так. Если у человека нет семьи, если он совсем еще ребенок и ему надо помочь? -- Генри, во что ты вляпался? Генри набрал побольше воздуха и рассказал матери все про Вилли. Она долго молчала, потом села с ним рядом: -- Видишь ли... Я, конечно, рада, что у тебя отзывчивое сердце и ты всегда готов протянуть руку помощи. Но... Что ты собираешься делать? -- Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Оставить его в подвале нельзя, снова заберут. В детдоме... ты же знаешь, как там люди живут. В КЗБ лучше. -- Так чего ты хочешь от меня? -- Мама, я только хотел посоветоваться. -- Но, я надеюсь, ты не собираешься привести его к нам домой? Генри молчал. Мама задумалась. -- Сколько ему лет? -- Пять, наверное. Она еще помолчала. -- Что ж... Не бросать же его, в конце концов, когда ты уже помог ему и он надеется на тебя. Генри улыбнулся. Он знал, что только воздействуя на сентиментальное сердце матери, можно чего-то добиться. Об отце он уже не беспокоился -- это была ее забота. Через два дня Вилли появился в их доме. Прожил он у них не очень долго. Или это время летело так быстро? Генри и не заметил, как вырос. Вилли ходил за ним по пятам, влюбленно глядя на него. Генри видел это и оттого еще выше держал голову. В нем действительно было чем восхищаться. Резкие, словно точеные, черты, несколько сглаженные нежностью кожи, крупные черные кудри и пронзительный, острый, иногда насмешливый взгляд черных глаз создавали лицо, которое, увидев раз, забыть было невозможно. Генри очень следил за своей фигурой и стилем своей одежды; одевался он обычно в черное, оживляя одежду какое-нибудь деталью, или в сочные, наполненные цвета, костюм выгодно облегал его фигуру, подчеркивая по-женски тонкую талию. Он много экспериментировал с прической -- то отращивал кудри до плеч, то обрезал их -- и вообще очень много возился со своей внешностью. Родители ворчали, что он переводит деньги и время, что лучше бы ему посидеть в библиотеке за книжкой, чем у зеркала с пенкой для волос в руках. Зато в классе он быстро стал лидером, учителя относились к нему благосклонно, соседские мальчишки мечтали с ним дружить... Вот что делает красота! И, надо сказать, Генри использовал ее на каждом шагу. "Только дурень, -- считал он, -- может идти в библиотеку, когда можно улыбнуться учительнице -- и она не устоит". Однако, он вовсе не был неучем. К своей красоте он прилагал старание в овладении предметами -- впрочем, только теми, которые ему нравились. Запуская историю и географию, он подолгу читал книги по литературе, решал усложненные задачки по математике и не давал покоя учителям химии и физики вопросами о причине неудачи очередного опыта, чуть ли не дружил с физкультурником, так как считал его предмет необходимым для поддержания красоты своего тела. Аттестат Генри получил с отличием. Не знал он, когда стоял на пороге школы с букетом в руках -- первые цветы, которые подарила ему женщина -- директор школы, -- что закончилась его спокойная жизнь, что скоро все круто переменится. Лето бушевало в Черном квартале. На Зеленом мысе не было снега, но летом растения устраивали фейерверк разноцветия, распускались за одну ночь, поражая неожиданностью и точностью выстрела, направленного в глубину сердца, пробуждая чуткость и восхищение прекрасным. Генри, освещая красотой поющее лето, шел по улице. Особой цели у него не было, он просто упивался пением птиц и улыбался солнцу. Как вдруг его окликнули. Со странным чувством, торопливо, словно боясь упустить свою судьбу, юноша повернулся. На улице стоял элегантный молодой человек, одетый богато, с роскошью, и улыбался. Генри с тревогой всматривался в него. -- Джон?! Рассмеявшись, тот подошел к юноше и протянул ему украшенную перстнями руку. -- Здравствуй, малыш. Ты все в КЗБ? -- Боже, Джон, откуда ты взялся? Что с тобой стало? Где ты сейчас? -- Долгая история. Идем, сядем в нашем сквере. -- Нет, пошли лучше на берег. -- На поваленное дерево? Идем. И снова, спустя несколько лет, они сидели на берегу, обнявшись, и Джон рассказывал невероятную историю. -- Я действительно попал в эпицентр погрома. Меня ранили, и я чувствовал, что долго не выстою. В это время вдруг ворвались какие-то люди, и я упал. Успел еще почувствовать, как кто-то подхватил меня на руки, и увидеть встревоженный взгляд черных глаз, обращенный на меня. Потом я потерял сознание. Пришел в себя в больнице. Рядом со мной был тот же человек, который подхватил меня. Он тогда как раз зашел ко мне. Это был никто иной, как Гаральд, вице-премьер. Тот самый, назначение которого вызвало столько пересудов. Не знаю, чем я приглянулся ему, но мы подружились. Гаральд властен, самолюбив, но -- одинок. У него хорошие дружеские отношения с королем, но настоящего друга у него не было. -- Но почему ты не приходил? -- Хотел встать на ноги, быть чем-то, прийти со щитом, а не приползти, зализывая раны. Тщеславие, это влияние Гаральда. Я работал с ним, помогал в работе. Так и пролетело несколько лет. Потом, когда к Гаральду попривыкли, он решил помочь таким, как он, в борьбе за признание своих прав. Тогда основным девизом было "Уменьшим преступность! ", и он решил доказать эффективность Детей Дракона в этом деле и то, что преступления совершаются не только ими и не должны с ними ассоциироваться. Ты, наверное, слышал о Гаральдовском спецназе. -- Представь себе, нет. Джон рассмеялся. -- Темнота, варишься в своем КЗБ, как в кастрюле, ничего вокруг себя не видишь. Ну, ладно, будем тебя воспитывать. Так вот, Гаральдовский спецназ состоит из нескольких департаментов; одни из них сформированы из людей Зеленого Мыса, другие -- из людей Черной Планеты. Иначе нельзя было, работать друг с другом они не могут. И я вошел в этот спецназ. -- Так ты, значит, один из тех крутых ребят с нунчаками, которых в фильмах показывают? -- Ну да. Знаешь, жить намного легче стало. Появилась уверенность в себе, хожу по улице с высоко поднятой головой. Для Сына Дракона это важно. Знаешь, Генри... идем к нам! -- Как это? -- А вот так. Присоединяйся. Нам в спецназе люди нужны. -- Но я же не умею ничего. -- Научим. Это не так сложно, как кажется. Мускулы у тебя есть, остальное наработаем. Пойдешь? Не пожалеешь. Генри колебался. Встреча с Джоном вызвала в нем странное теплое чувство, словно он нашел родного человека и ни за что не может, не способен с ним расстаться. С другой стороны, он живо представил себе тот длительный промежуток времени, который понадобится для приведения в чувство матери после сообщения ей профессии, выбранной ее сыном. И был еще один момент. В КЗБ Генри чувствовал себя как дома, но когда выходил за его пределы, как и все Дети Дракона, шел, опустив глаза, воображая многочисленные неприязненные взгляды, устремленные на него. А ведь если он будет на правительственной службе, ему придется уехать из Черного квартала и каждый день ходить среди них. -- Дай подумать. -- Ладно. Я приду вечером. А сейчас мне надо идти, Генри. Меня ждет Гаральд. -- Джон, я не смогу обдумать все до вечера. Подожди хотя бы неделю. -- Договорились. Увидимся через неделю. Джон ушел, а Генри долго еще стоял и смотрел ему вслед. Потом медленно повернулся и неторопливо пошел домой. Ночью ему приснился тот, первый сон. Будто он живет в изумительно красивой солнечной долине, в белом доме на берегу моря; будто лежит в постели, на атласных простынях, ранним утром. Лениво потягиваясь, откинув за плечо длинные волосы, он встает и идет в душ. В просторной мраморной ванной открывает кран и поворачивается к зеркалу... И -- просыпается. Капельки холодного пота выступили на лбу. Господи, что же это было? Эти глаза... черные, большие... Эти черты... Что же так поразило его? Генри задумался. И вдруг -- понял. И почему-то эта мысль привела его в ужас. Там, в зеркале... с гладкого стекла, улыбаясь, на него смотрела -- женщина! За завтраком он ковырялся в тарелке, не особенно разбирая вкус пищи. Эта мысль сверлила его мозг. Он сам не понимал, почему этот сон так задел его. Но там, во сне, он не просто был -- он ощущал себя женщиной. Что это, почему? Откуда этот сон? Наконец, ему удалось отогнать это. В конце концов, какая разница, присниться может все, что угодно. Такие сны не повторяются, и он больше никогда не почувствует этого кошмара... А через неделю придет Джон, и он должен будет ему ответить... Господи, что же ему сказать?.. ... Он открыл кран и повернулся к зеркалу. Распустив волосы, красивая девушка улыбнулась своему отражению. Она ждала его. Он вот-вот должен был прийти, она уже почти слышала его шаги. Она сбросила одежду и улеглась в ванну, благоухающую травами. Она должна успеть привести себя в порядок... Она стояла в облегающем ее прекрасное тело красном платье посреди комнаты и улыбалась ему навстречу. Он вошел с букетом цветов и, ни слова не говоря, подхватил ее на руки, закрутил... И, хмелея от запаха ее тела, все повторял: "Виола, Виола... "... Господи, да что же это? Зачем такая мука, откуда эти сны? Боже мой, как болит голова, прямо по-женски, мигрень... Генри измученно смотрел на свои тонкие пальцы. Они дрожали, а он вспоминал их там, во сне. Руки Виолы... Такие же тонкие, белые, красивые, а на пальцах -- тонкие кольца. И одно -- обручальное. С черным бриллиантом, как было принято на Черной Планете. И вдруг дрожь прошла по всему телу. Боже, как он обнимал ее! Виолу... Какое неземное чувство это вызывало, какой отзыв... Боже... Сам не зная, зачем, он опустился на подушки и снова закрыл глаза... ... -- Идем на берег. Искупаемся, позагораем, -- предложил он. Девушка у него на руках кивнула, и он понес ее на пляж возле дома. Они плыли в ласковой теплой воде, улыбаясь друг другу. На ней был серебристый купальник, она сознательно красовалась перед ним. Наконец, они приплыли на риф, и он, наклонившись над ней, начал целовать ее от шеи вниз... вниз... ... Утро разбудило Генри; он открыл глаза и долго лежал так. Это уже серьезно. Он словно чувствовал эти поцелуи, задыхаясь от счастья. И этот мужчина... Тут было, пожалуй, самое непростое во всей этой истории. Генри сам боялся признаться себе, но ведь это так. Надо набраться сил и... Да. Это был Джон. Больное воображение? С чего вдруг? Может ли быть так, чтобы ему снилась чья-то история, кого-то совсем другого, той Виолы, которую он никогда не знал? Может быть, она была как-то связана с ним, например, была его сестрой... Господи, какая чушь! Это же надо -- придавать такое значение снам! Снится какая-то чепуха, а он думает об этом... А ведь скоро он придет за ответом. И отвечать ему придется, не думая об этих дурацких снах. А он еще даже не поговорил с родителями... Генри энергично откинул одеяло и отправился в душ. Мать уже встала и накрывала на стол. С тех пор, как появилась эта тетушка Вилли и забрала его, стало чертовски скучно по утрам. Генри улыбнулся матери, поздоровался и отправился за тарелками. -- Мама, я видел Джона. -- Что?! -- Джона. Живого. Настоящего. Он окликнул меня на улице. Он сказал, что работает в спецназе вице-премьера. Якобы тот спас ему жизнь. -- Вот как? -- Мама, он зовет меня с собой. Вот тут она отставила тарелки и выпрямилась. -- Мама, если бы ты видела его, ты бы поняла. Он одет, как с показа мод. Весь в золоте, на шее цепь с палец толщиной, руки в перстнях, сверкает, как прилавок ювелирного магазина. Им там здорово платят. -- Но это может стоить тебе жизни, сынок. Ты ведь у нас теперь один остался. -- Мама, мы сможем уехать отсюда, ты будешь жить в особняке на берегу моря, как ты хотела, и у отца будет его огород. Подумай, мама! А у меня... у меня будет друг. Я ведь думал, что потерял его. Он сказал, что научиться этому не так уж трудно. -- Сын, подумай. В конце концов, заниматься надо тем, что тебе мило, а не тем, чем занимается твой друг. -- Мама, мне хочется это делать. Я попробую, а там посмотрим. -- Ты попробуешь, а там тебя убьют. Генри, подумай. -- Я еще подумаю. Но мне очень хочется, мама. Генри усердно отгонял от себя мысли об этом сне. В конце концов, говорил он себе, если что-то и должно влиять на его решение минимально, так это дурацкие выдумки. -- Понимаешь, я чувствую в себе силы этим заниматься. Мне кажется, я смогу. Разреши мне попробовать, а если я пойму, что это не мое, я уйду оттуда. Обещаю. Мать пристально посмотрела на него. -- Генри, скажи серьезно, ты уже решил? -- Мне кажется, да, мама. Она только вздохнула... -- И кто он такой, этот Генри? Парень, который задал этот вопрос, шатен с крупными кудрями, полулежал на кушетке, опершись на локоть, и играл массивным золотым перстнем с огромным изумрудом. Рядом с ним в кресле расположился Джон. -- Да так, друг детства. -- Наш? -- Нет. -- Ты точно знаешь? -- Абсолютно. У него Князь старшего брата увел. Парень еще подумал. -- А какие у него внешние данные? -- Знаешь, Эндрю, я многих на своем веку повидал, но этот -- особенный. Он... -- Он может работать с Микки? -- Ты знаешь, я бы не хотел. Но думаю, может. -- Он знает о нас? -- Нет. Я специально не говорил ему. Эндрю поднялся. -- Ладно, я скажу ребятам. Он знает про перстни? -- Нет. -- Ну и темный же он у тебя, однако! Хорошо, пусть приходит. Они вышли и пошли в разные стороны. Эндрю торопился к Гаральду, а Джон -- домой. Здание, где размещался штаб спецназа, было засекреченным охраняемым объектом, и при передвижении к нему за тобой наблюдали многочисленные камеры слежения со встроенными анализаторами биотоков; поэтому вход в здание для работающих здесь был беспрепятственным. Впервые входящий должен был вставить магнитную карточку -- носитель биотоков, закрепленную "одобряющим сигналом" биотоков Гаральда, в специальное считывающее устройство; при считывании информация запоминался, и в дальнейшем человек воспринимался системой безопасности как "свой". Был у здания и еще один плюс: система оповещения, встроенная в его оборудование, запросто находила любого человека в любой точке внутри штаба и передавала адресованное ему сообщение. Так случилось и на этот раз. -- Господин Морган, вас срочно вызывают к радиофону! -- прозвучал металлический голос, "отретушированный" под женский, четко выговаривающий каждую букву. -- Повторяю: господин Морган, вас... -- Вас понял, -- громко ответил Джон. -- Иду. В общей комнате он взял трубку радиофона. -- Морган. -- Джон, немедленно выезжай, -- голос на том конце провода был неестественный, глухой и хриплый. -- Сейчас же, с Микки не все в порядке. Нужна помощь. Мы у дома Хэдмиша. Немедленно, Джон! -- Еду. Положив трубку, он нервно застегнул пуговицу на воротнике. Интуиция говорила о неприятностях. Дома у Генри снова было жарко. Отец пришел домой раздосадованный и сообщил семейству неприятную новость: его уволили. -- Господи, но в чем же дело? За что, Майкл? -- мать все никак не могла поверить в реальность обрушившейся на семью беды. -- Молчи, жена. Сейчас все делается не по справедливости и не за что-то, а просто так, из прихоти. Развелось этих поганцев, прости Господи. Ведь почему меня выгнали? У фирмы новый хозяин, из этих. -- Из каких "этих"? -- Ну, из этих, изумрудных. Понабирал себе красавцев молодых, а таких, как я, -- под зад ногой. И знаешь, что я тебе скажу: слава Богу! Не хочу я работать под началом у этих мерзавцев, которые сына моего... -- голос у него сорвался, и он замолчал. Генри ничего не сказал. -- Послушай, Майкл, -- осторожно начала мать, -- но ведь надо как-то решать проблему с деньгами. -- У тебя есть предложения? -- Вообще-то да. Тут Генри предложили работу... -- Мал он еще, чтобы работать. -- Это хорошо оплачиваемая работа, -- вмешался юноша. -- И, кроме того, лучше начать работать слишком рано, чем подохнуть от голода. Отец, нам не предлагают работу, мы ее выпрашиваем. И если представился такой случай, надо хвататься за него. Или у тебя есть варианты? -- В принципе в магазине напротив нужен грузчик... -- Ты в год будешь зарабатывать столько, сколько я принесу за месяц. И здоровье надорвешь. Отец, послушай, я уже взрослый. И имею право поработать для своей семьи. Черт возьми, хватит меня опекать! Я тоже хочу что-то для вас сделать. Отец долго и пристально смотрел на него. -- Да, сын, ты уже вырос. Я и не думал, что это произойдет так быстро. А что за работа? -- Спецназ. Естественно, после обучения, с хорошим оружием и так далее, -- Генри привирал. Он ничего не знал как насчет обучения, так и насчет оружия. Даже не знал, сколько человек в случае чего будут стоять за его спиной. -- Но Генри, ты же никогда серьезно не занимался спортом, тем более... -- Отец, когда-то надо начинать. В конце концов, просто так в воду меня не бросят. Отец, разреши мне попробовать. Если я пойму, что это не по мне, -- уйду. -- Что ж... Попробуй. Но, пожалуйста, не надо этого мальчишеского героизма. Если почувствуешь, что трудно, -- не жди, что станет легче. Ты ведь у нас один остался. В воздухе стоял звук. Странный, непрозвучавший, тяжелый. Словно что-то хотело выразиться, но не смогло. Девятнадцать парней в форме стояли вокруг могилы молча, думая о том, кто уже не вернется. Там, в земле, как ковром, покрытой цветами, лежал лучший их друг. Тот, единственный. Как назло, он, которого они любили больше всех остальных, ушел от них первым. Их Майк. И вина в его смерти лежала на них. Из-за их нерасторопности он умер. Не смог до конца играть свою роль... Господи, за что? -- этот вопрос звучал в душе каждого из них. За что его, самого чистого, самого доброго, самого лучшего из них? Но ответа не было, только ветер трепал черный креп на цветах. Чуть поодаль стоял Гаральд и думал свою невеселую думу. Что теперь будет с ними? Заставят ли они себя работать, смогут ли вернуться к нормальной работе после гибели Майка, бывшего связующим звеном для многих из них? И кого поставят на его место? Где найти подходящую замену? На большинство этих вопросов ответа не было. Молча спецназ разъехался, но осталось отчаяние. Рвущее душу отчаяние от того, что парень девятнадцати лет от роду лежит там, внизу, и никакая сила не может заставить его выбраться оттуда. От того, что уходят всегда самые лучшие. От того, что те, против которых они боролись, добились своего. Джон пришел к Генри на два часа позже, чем обещал. Весь в черном, усталый, бесчувственный. -- Здравствуй. Ну, как дела? Ты все хорошеешь. -- Спасибо. Ты знаешь, я говорил с отцом... И с матерью... В общем, я согласен, если ты еще не передумал. -- Я-то не передумал... Просто у нас произошло неприятное событие. Один из наших парней погиб. Такая страшная смерть... Не знаю, что и сказать тебе. -- Джон, эта работа сопряжена с риском, я это знаю. Он как-то странно посмотрел на юношу. -- Ты не понимаешь, парень. Микки был самым лучшим нашим другом. Он был еще... ребенок, он не должен был погибнуть! -- Как это произошло? -- Мы занимались одним предпринимателем, который считал, что на свои деньги может развлекаться, как только захочет. Он воровал парней, как с твоим братом произошло. Но мы ничего не могли доказать. Тогда решили воспользоваться отработанной системой. Микки -- он был красивый очень -- изображал из себя... ну... приманку. Он умел завлекать таких. Это вообще-то была его работа. Он проникал к нему в дом как будто для того, чтобы провести с ним вечер. А потом, когда все доказательства уже были у него в кармане -- он с диктофоном приходил и с камерой -- появлялись мы. Так было и в этот раз, только мы не успели... Не обезвредили всю охрану, и пришлось прорываться. А шум поднимать нельзя было поднимать, ведь там Микки... Ну, и мы не успели. А он ведь не по этой части, он не мог доиграть до конца... В общем, мы нашли труп. Все в таком состоянии... Понимаешь, мы в этом виноваты, черт возьми! Так что я теперь и не знаю, агитировать тебя идти к нам или нет... -- Ты знаешь, Джон, пока ты рассказывал, я для себя все решил. Все это время, пока нет брата, я мечтал отомстить за него. Хотел, чтобы тот негодяй, который это сделал, заплатил сполна. И потому я пойду к вам, даже если это будет стоить мне жизни. Нельзя позволить, чтобы эта смерть таким, как он, сошла с рук. Ты понимаешь меня? -- Да. Мы сами так думаем. Потому и остались вместе. Но нам очень тяжело без Микки. Понимаешь, у нас каждый делает свое дело. Его роль никто исполнять не может. Поэтому мы не сможем полноценно работать до тех пор, пока не подыщем парня, который сможет играть роль изумрудной девочки. Так что если ты решил, у нас пока есть время, чтобы научить тебя. Пока мы ищем. Без этого персонажа мы можем только залечь на дно, и у меня есть куча времени. Так что, по рукам? -- По рукам. -- Тогда идем ко мне домой, отметим это дело и я покажу тебе, что именно от тебя требуется. Дом у Джона оказался большой, богато обставленный, с огромным спортзалом, бассейном и садом. Была и конюшня, и зал для фехтования. В кабинете стоял компьютер; полки были заставлены коробками с дисками. Холодильник содержал запасы пищи, которых запросто хватило бы на роту солдат на неделю, причем названий некоторых имеющихся там блюд Генри не знал. Джон явно не только не скрывал своего богатства, а, напротив пытался показать его, чтобы у Генри не возникало никаких сомнений в том, что служба в спецназе хорошо кормит. Дом находился в богатом квартале, у моря; вокруг были жилища графов, баронов и прочих толстосумов. И здесь, среди них, приютился Сын Дракона... Генри вдруг стало приятно от осознания той мысли, что он, Джон, ходит тут, как равный им, и они вынуждены терпеть его присутствие. -- Я смотрю, ты живешь не так, как в КЗБ. -- Шутишь? К той жизни я не вернусь, чего бы мне это ни стоило. Коньяк, вино, шампанское, что-нибудь покрепче? -- Шампанское. За новую жизнь. Джон скрылся в винном погребе. Вскоре он принес две бутылки шампанского. -- Самое лучшее, которое можно найти в этом городе. За встречу, Генри. И за то, чтобы для тебя действительно настали лучшие времена. Они выпили. Шампанское оказалось очень приятным. -- Так ты обещал мне показать, что требуется от меня, как от спецназовца. -- Будущего спецназовца, Генри. Не все сразу. Идем в спортзал, я покажу тебе, чем мы занимаемся. Спортивная программа у них и впрямь была очень обширная. Кроме обычных гимнастических и силовых упражнений ребята занимались командными видами спорта, борьбой, фехтованием и верховой ездой; много плавали и бегали. В общем, Генри понял, что при всей его любви к физкультуре его подготовки маловато для этого уровня, и работать ему придется много. Теперь он занимался каждый день. И сам, и с Джоном. Ему пришлось узнать много нового о человеческих возможностях. Оказывается, эти ребята действительно умели делать те невероятные штуки, которые в фильмах получаются путем длительного монтажа. Реакция у Генри была неплохая, силы тоже хватало, но все же ему приходилось туго. Джон изматывал его как следует, а на жалобы неизменно отвечал: -- Ты хочешь работать в спецназе сейчас или в семьдесят лет? У нас ребята с трех лет занимаются. И все-таки то было хорошее время. Они проводили с Джоном много времени, он рассказывал огромное количество интересных историй, а тот сон... Казалось, он отпустил его. Через три месяца Генри стал не похож на себя. Накачанные мускулы, загорелая кожа, уверенный взгляд. Он стал стройнее и, пожалуй, красивее. Джон был доволен им; он часто говорил, что у Генри к их делу талант, что он молодец, что заботился о своем физическом развитии, но ему самому казалось, что еще есть чему учиться. Однако, Джон торопил его. -- Ты должен уже начинать работать, -- говорил он. -- Ребятам не хватает людей. Что такое девятнадцать человек для спецназа, на который валят самые тяжелые задания? Пока познакомишься с ребятами, пока сработаешься... Время пройдет. А несработавшийся коллектив -- это не коллектив. В спецназе каждый должен чувствовать партнера, как самое себя, уметь предугадывать его действия в экстремальной ситуации, когда нельзя связаться. Поэтому я хочу познакомить тебя с ними прямо сейчас. Да, ты еще не все уме