не возражаешь? - Да Сереж, как ни будь в следующий раз, а пока мне нужно переварить все, что я увидела. И она, наконец, то, чуть смущаясь, вымученно мне улыбнулась, тут же спрятав глаза. У меня чуть отлегло от сердца, ничего не поделаешь, я был перед ней виноват. - Лена, не расстраивайся а то я буду всю жизнь жалеть что втянул тебя в эту авантюру. Поверь мне, я не все тебе рассказал, была и еще одна причина, о которой я тебе не расскажу. Тут я невольно смутился, почувствовав легкое движение тени, ей это не понравилось. И я продолжил. - Но поверь мне, если бы ты знала, о ней, то ты сделала бы, то же самое даже не колеблясь. А почему я не рассказываю тебе об этом я и сам не знаю, может быть, когда ни будь, но сейчас я этого сделать не могу, не от меня это зависит. Так что прошу тебя, поверь мне на слово. Она пристально посмотрела мне в глаза, и у нее отпустило, она поверила мне. Я успокоился и решил закончить наш диалог, но уже в мажоре. - И еще у меня может случиться депрессия, если ты будешь расстраиваться, и я буду звонить тебе и портить вечерами своим нытьем настроение, пока меня совсем не задушит совесть. Ты лучше напиши свой сценарий, у тебя для этого есть почти все, остальное придумай, хочешь, помогу, и ты всем своим киноманам утрешь нос. Не успел я продолжить ее любимую тему, как нас встретило метро, и мы, попрощавшись взглядами, с облегчением расстались, она нырнула в темную пасть тоннеля, а я пошел дальше. Оставшись один, я еще более явственно почувствовал, рядом с собой, присутствие тени, она стала ближе и отчетливее, и мое сердце сдавила железная и холодная рука тоски, все вокруг обесценилось и поблекло. И чем ближе оказывалась тень, тем обиднее и больнее мне становилось за Незнакомца, и я сильнее чувствовал ужас необратимости смерти, и невозможности ничем ему помочь. Это были странные и незнакомые в своей двойственности чувства. Лишившись всех душевных, сил я остановился, опершись на каменное ограждение реки, блики от воды ослепляли меня, превращая все вокруг на миг в негатив. Я отвел взгляд чуть в сторону и рядом со мной, с солнечной стороны, на блестящий гранит легла легкая еле заметная тень, это был он. И я мысленно заговорил с ним. - Ну, ладно, хватит уже, мучится, наверное, пора и к близким попрощаться. А я сделал все что, мог, я очень жалею, что так все получилось. Мне трудно тебя понять но, я чувствую, как тебе тяжело с ними встретиться, (и тоска еще сильнее стиснула сердце, в глазах все померкло, и я закрыл их, но через силу продолжил монолог), - вот ты и стоишь тут со мною рядом, совсем незнакомым тебе человеком. Чужою жизнью ведь не проживешь, нет, пойми меня, я не гоню тебя, ты вообще мне очень помог, да что я тебе объясняю, ты и сам все прекрасно чувствуешь. А среди живых измучаешься только, тебе и сейчас вон как тяжело, да и отказаться тебе от нас с каждым разом будет все труднее и труднее. Иди, не бойся, попрощайся с ними, а то заберут, и не повидаешься, а они ведь тебя любят, и помнить будут всегда, словно бы ты, куда далеко уехал. Ты в их сердцах останешься с ними на всю их жизнь, потому что любят они тебя, а если ты любим, ты уже вечен. Иди, иди и не о чем не думай, давай... И тень, прямо у меня на глазах, сместившись в сторону, вдруг растаяла, а за ней ушла и тоска, мир постепенно возвращал себе прежние краски, запахло сыростью, солнце играло с водой, мне становилось легко, а я, наверное, как никогда ранее чувствовал всю пронзительную прелесть жизни, как мне хотелось, что бы и он испытал это хотя бы и в последний раз. Постояв еще не много и пощурившись на мутную воду, единственную свидетельницу моей необычной встречи я побрел домой. Была уже ночь, какие бывают только в конце августа, черное маслянистое небо, вздрагивая звездами, смотрело на меня - крохотную частичку жизни, в прозрачные линзы своего огромного микроскопа, может быть, пытаясь понять ее смысл. А я лежа смотрел в смоляную черноту этой невообразимой бездны, и думал о случившемся. Не знаю, сколько прошло времени. Мысли калейдоскопом пересекались, сменяли друг друга, то, уводя меня от событий то, возвращая к ним, пока, наконец, сон не закрыл мне глаза, оставив для меня все случившееся в прошлом. P.S. На вряд ли только что прочтенное прибавило Вам настроения, утешает одно -- все это вымысел. Но что отделяет его от реальности, ничего скажу я Вам уважаемый читатель, ровным счетом ни чего. Не так страшны сами по себе ни ложь, ни беспринципность и еже с ними как страшна их полная бессмысленность. © Каледин О.Н. 2001 г. Kaledin@mail.ru Kaledin@mailru.com http://nidela.chat.ru/ Олег Каледин. Происк Божий Дорогой читатель, история эта может показаться невероятной, но, что поделаешь, жизнь выдумывает и позаковыристее. Только было я, Ваш покорный слуга, взялся давить на привыкшие к пальцам клавиши, как тут же и подумал: не поверите Вы мне, ей Богу не поверите. Ибо, вспоминая историю эту, временами не верил своей памяти; а вдруг я нечаянно взял и худой конец на хороший заменил, но факты... что с ними поделаешь, вещь упрямая. История эта родилась самым необыкновенным образом. В монастыре колокол, не прозвенев и семи раз, упал, насмерть придавив собою звонаря. Немедля прибывший на место трагедии батюшка Василий потерял дар речи, увидев несчастного монаха, чья голова, повернутая набок, с застывшим удивлением на лице, торчала из-под обода колокола, так же в разные стороны торчали кисти рук со стопами. От чего только что нарисованная проказницей смертью картина сильно напоминала гигантскую черепаху. Еще не обретя дара речи, батюшка самым естественным образом улыбнулся, после чего, вырвавшись из оцепенения от увиденного, испугавшись, огорченно охнув, перекрестился. Грузный, раскрасневшийся отец Василий перекрестил усопшего, который все таким же удивленным лежал под тяжестью своего музыкального инструмента. Прибывшие чуть позже молодые и жилистые монахи не без труда извлекли тело бедного Феди Звонарева из-под самого большого в монастыре колокола. Может быть и не стало бы это событие более чем несчастным случаем, если бы за пазухой Федора не нашли замусоленную и затертую "Лолиту" Набокова. Приняв ее в руки, отец Василий невольно поморщился и, еще раз перекрестившись, спешно удалился, подав тем самым пример своей не столь сообразительной пастве. Что и говорить, смерть Феди Звонарева впечатлила не только молчаливое монашеское братство, но и жизнерадостных охочих до сплетен горожан. Особенно взволновала общественность странная для монашеских мест находка. Кто-то даже многозначительно сказал, что смерть сия была не случайна и имела знаковый характер, что не гоже монаху в очищении читать столь сомнительные с точки зрения церковной морали книжки. После чего и поползли, шипя и шурша, по всей округе мрачные и таинственные слухи, опережая друг друга. О чем только не толковали скучающие горожане: кто говорил, что Звонарь был наказан Высшими Силами за то, что на звонницу занес этакую ересь; кое-кто счел эту версию поверхностной и смело предположил, что в монастыре уже давно было нечисто, а в самом его сердце созрело сатанинское ядро, что и разгневало потусторонние Силы, задавившие их главного идеолога; самые же смелые умы утверждали, что ни много - ни мало, а на звоннице было совершенно отвратительное языческое жертвоприношение, а колокол был подпилен. И самое ужасное в том, что жертва -- Федька - зная о своем страшном предназначении, выпавшем ему по жребию на черной сходке монахов -- раскольников, сознательно пошел на смерть с сатанинским Евангиле у сердца, отдав, таким образом, по собственной воле навечно свою душу в услужение темным Силам, коим, якобы, уже давно и подчинялся. В общем, чего только не говорил уставший от любовных сериалов и политики народ... Думается, хорошо, что хоть сам Федя не услышал разбуженных своею необычною смертью людских фантазий, достойных разве что голливудской славы. А то чего гляди, и руки бы на себя наложил; знавшие его говорили, что человеком он был до крайности впечатлительным и ранимым. В то самое время, когда колокол, устав висеть, шлепнулся на несчастного Федора, который к стати происходил из знатного рода звонарей, что и было отражено в его фамилии, неподалеку в роддоме молодая женщина разродилась девочкой, да так, что глухой стук упавшего колокола слился с криком нарожденного на свет младенца. Мамаша девочки рожала в одиночку без супруга, так что никто ее и ребенка внизу не ждал с трепетом в сердце и цветами в руках. Навряд ли эта женщина знала, чей плод она только что произвела на свет - это ей было глубоко безразлично. Единственное, чему она обрадовалась так это тому, что родилась девочка, а не мальчик. К мужчинам Варя испытывала нечто вроде отвращения, утоляя ими жажду неподвластной ей плоти, а жажду, она испытывала почти постоянно. Только не подумайте, что Варя была буйной и злой мужененавистницей, нет, ее ненависть к мужчинам была тихой, обаятельной и даже очень привлекательной для них. Поэтому, при всех редких телесных достоинствах Варвары, мужчина, вкусивший ее плоти, уже более не решался утолять свой аппетит "золотыми" но ядовитыми яблоками из волшебного и обманчивого сада ее чувств. Таким образом, Варвара была застигнута врасплох необходимостью, дать ребенку имя и фамилию. Вот тут-то и пригодились Варваре доползшие и до роддома слухи про несчастного звонаря. А потому, нисколько не смутившись, Варвара по-бабьи разрыдалась, сообщив, что именно этот несчастный и был отцом ее дочери, понимая, что покойный монах возразить против этой версии уже не сможет. Так, девочка с легкой руки мамаши и стала Звонаревой Лолитой, что еще больше раздуло костер слухов, набравших силу и получивших уже новую пикантную окраску от столь заметной как Варвара особы, да такую, что до сих пор шипевшие слухи стали еще и хихикать. И такие это были слухи..., что даже язык не поворачивается их пересказывать. Скажу только, что в течение нескольких лет в монастыре не появилось ни одного нового монаха, а на благопристойный род Звонаревых упала тень ехидной обывательской усмешки. Не знаю что плохого, а что хорошего в этой истории, но то, что больше всех пострадал несчастный звонарь, принявший мученическую смерть, так это точно. Правда, за что? -- нам, людям, знать не дано, но уж верно не за "Лолиту". Может быть, именно поэтому его скромную могилку сразу облюбовали белые голубки, которые, топчась и воркуя, важно прогуливались над телом усопшего Феди. Вот так началась эта история. Пройдет целых 16-ть лет, пока брошенное провидением семечко даст свои плоды. А пока Лолита росла крепким и самостоятельным ребенком на радость своей матери, которую она видела совсем не часто. Мужчина в их семье так и не завелся, так что Лолите приходилось довольствоваться влиянием деда. Захар Петрович - отец Варьки, был фигурой заметной по нескольким причинам: будучи совершенным трезвенником, он успел схоронить четырех жен и до самой своей кончины так никогда и не потеряет необузданной тяги к женщинам. Чем - чем, но этим он точно не тяготился. Впрочем, так же, как и женщины всегда выделяли его из прочего мужского братства за особый характер и внешность, которые можно было, одним словом, метко охарактеризовать - кобелиными. Так, порой, сидит Захар Петрович на завалинке, красноватый, со своей загадочной улыбкой, и ловит своими бледно-синими глазами какую новенькую женщину. Посмотрит на нее как-то по особенному так, пристально, с еле заметной улыбкой - в общем, неподражаемо, и она уже точно знает, чего от нее хочет этот хитрый мужичек. Так что, если женщина окажется праведная, то шаг свой ускорит и взгляд отведет, а если не очень - укоротит, а походку округлит, не приминув зыркнуть на сапожника иногда возмущенным, а иногда лукавым взглядом, что для него было все равно. Работая сапожником, Захар Петрович убивал сразу двух зайцев: зарабатывал и имел легальный доступ к клиенткам, которые приходили к нему кто молнию вшить, а кто набойку подбить. Вел он себя решительно, уже на примерке тиская икры своей жертвы а, имея дело с опытной женщиной, мог, приспособившись сбоку, крепко ухватить ее свободной рукой за ягодицу. Но развлечения с работой не путал, от чего поблажек с оплатой для клиенток не делал. Так что одна молоденькая особа, залетевшая в паутину старого опытного паука, после страстной примерки, больше напоминавшей тайский массаж, даже упрекнула его: - Экий вы жадный, Захар Петрович! Могли бы и скидку сделать, чать понравилось со мной, вон как рычали-то. Смотрите, вот не приду к Вам в следующий раз! На что, только что, утоливший свой инстинкт сапожник, равнодушно заявил: - Эх, неблагодарная ты какая. Посмотри: и сапоги в полном порядке, и удовольствие, какое получила. Вон, как лицом-то разрумянилась, и голосом поешь. А ведь в какой мастерской еще такое получишь? А не придешь, Валенька, плакать не стану: у меня очередь не переводится, любят меня бабы-то! А насчет рычать, так я всегда рычу, так удовольствия больше. Мне, знаешь, без разницы красивая, некрасивая, молодая, немолодая - в каждой бабе своя красота и приятность есть, а я некапризен. Так что, ты меня, милая, не стращай, а то добрешешься, так в следующий раз только сапоги и слажу. И послушай меня, опытного, мужчину, ты еще молодая, можешь и не знать: настроение мужику после соития портить не в коем разе нельзя, у него от этого в психике и организме проблемы могут серьезные случиться, в особенности, если это муж, али постоянный любовник. А та баба, что такое со своим мужчиной творит, то, поверь мне, это сущая непутевая дура. Тебе все понятно, Цыпынька моя? Вот отчего, милочка, ко мне очередь не переводиться. А сапоги, да туфельки - так это так, повод, я к вашей породе подход правильный имею - тайны женские знаю, да и дело свое люблю! И Захар Петрович, внезапно приблизившись к оцепеневший от его монолога Валентине, схватил ее обеими руками за плотные ягодицы, стиснул их так, что она вожделенно охнула, после чего так же внезапно отпустил ее в уже полном безразличии, не сказав ей больше ни единого слова и отвернувшись, дал понять, что ей пора убираться, чтобы окончательно не испортить настроение столь полезному для нее человеку. Вот под крылом такого примечательного человека и росла Лолита до тех пор, пока деда не расшиб паралич прямо во время его вожделенного рычания. Ох, и напугал он тогда свою последнюю клиентку. Его же родная дочка Варвара с облегчением отправила отца по этапу из больницы в дом инвалидов, после чего начисто забыла про него. Но это случится через 15 лет. А пока, увидев живой копошащийся комочек, который принесла с Божьей и еще чьей-то помощью его беспутная дочь, и, узнав, что это снова девица, Захар Петрович поморщился и пошел на любимую завалинку. Нет, конечно, даже не разделяя глупой затеи своей дочери с этим непривычным слуху русского человека именем, которое она дала своему ребенку он, наверное, по-своему любил появившегося в доме человечка как, наверное, любит суровый хозяин щенка сторожевой породы, который должен будет охранять его дом, накормит во время, приберет, но лишний раз не погладит и не приласкает. Все-таки для него она должна была вырасти в эту злую бабскую породу, а вот сына Бог ему не дал, и, наверное, у него были на то причины. А на Варьке он раз и навсегда понял одно, что его родное чадо, кровь от крови, плоть от плоти, которую он любил и лелеял, да что греха таить -- баловал, в надежде увидеть в ней прекрасное исключение из женского правила, в итоге воплотило в себе, все самое отвратительное, что он знал за женской породой. Лолита, же этого ничего не понимала, но то, что чувствовала к себе такое дедовское отношение так это точно. Так она и росла жизнерадостным щеночком, который крутился возле деда, вечно мешая ему "работать" и тогда он без церемоний прогонял ее, закрывая за ней дверь. Иногда утолив свою плотскую страсть и выпроводив назойливую клиентку, он вдруг испытывал неловкость перед этим, в общем-то, совершенно одиноким человечком, разве что еще не понимающим того. Захар Петрович, понимал, что, когда ни будь, она прозреет и потеряет всякую радость к жизни, увидев ее, такой, какая она есть и скурвится подобно своей мамаше. Тогда, он, сажал рядом это маленькое создание, со странным именем, которым он ни разу, в своей жизни, так и не назовет ее, прижимал к себе, перебирая ее тонкие светлые волосы, и что-то рассказывал ей о жизни, а рассказчик он был отменный. Она, же, одаренная его редким вниманием, заворожено слушала. Ему, старому остывшему бабнику, вдруг становилось тепло, а нежные ростки чувств ломали грубую корку асфальта его души, и тогда, он, в страхе, отстранялся, от пугающего тепла уже задремавшего ребенка. Потом, избегая ее раздираемый злою похотью, рыскал своим холодными глазами по улице, словно волк по лесу в поисках добычи. Уже потом Лолита тайком от матери будет ходить к ничего не понимавшему деду и просто молча сидеть с ним часами как когда-то он с ней, положив свою руку на его прохладную ничего не чувствующую кисть, и трогать его утратившие подвижность пальцы. Пока сиделка, в сердцах накричав, прогонит ее, не в силах смотреть на них, прокричав ей вслед: - Вон, девка то, какая красивая а сидишь тут, с ним, часами, он же все равно что мертвый ничего не чувствует и не понимает! Парня бы себе нашла, дура, одно слово дура, и мать твоя тоже дура, обе вы дуры. Сил, ни каких, у меня, нет смотреть на тебя, как ты себя здесь заживо губишь. Вот так! Кто мог придумать, для Лолиты, судьбу лучшую, чем у ее матери, но не дано человеку знать ни своей, ни чужой судьбы. Подрастая, Лолита стала интересоваться своим трагически погибшим отцом. Родственники Федора даже не стали с ней разговаривать, вспомнив давно минувшие события и роль ее матери в них. Ей оставалось только одно ходить на его могилу, сидя, облокотившись на оградку смотреть на холодный камень. Может быть, она, молча рассказывала ему что-то о своей жизни, может быть, расспрашивала о его, мы не знаем об этом, это знали только он и она. Родственники Федора ей в этом не мешали, довольно рано потеряв интерес к его могиле. С приходом Лолиты могилка, Федора, расцвела скромными полевыми цветочками, оградка заблестела новой краской, а сорняки перестали наседать на его скромное убежище. И вот, однажды, Отцу Василию, сообщили, что его ожидает некая молодая особа, согласная говорить только с ним самим и ни с кем другим. С неохотой, он тяжело поднялся и, с отдышкой, поковылял к строжке у ворот монастыря. Войдя в нее, он увидел молодую девушку примерно 17-ти лет, одета она была ярко, без особого вкуса, и скромно. Может быть, она и напоминала своим видом старательниц вечного порока, если бы не ее сосредоточенный и упорный взгляд совершенно уверенного в себе и не по годам зрелого человека. Отец Василий отметил и редкую красоту девушки, которую не портил даже ее неискусный наряд. Услышав, что это та самая "дочка" Феди Звонарева, Отец Василий на какое-то мгновение наполнился праведным гневом, вспомнив все события былого что, упали тогда на монастырь, особенно заявление ее матери о внебрачной связи с Федором, что не только дало почву для новой волны злых слухов, но и укрепило старые. Ему захотелось тут же бросить этой девушке прямо в лицо, что никакая она не дочь Феде, которого Отец Василий слишком хорошо знал, так же как и был наслышан о ее матери. Из тихих бесед с Федором он точно знал, что тот, так никогда и не познал вкуса женщины, будучи странным и болезненно впечатлительным человеком. Именно по этой причине скрывался он три года, до самой своей смерти, от мирской суеты, за стенами монастыря. Отцу Василию было, прежде всего, обидно за покойного, Федю, которому так и не дали спокойно отбыть в мир иной, еще до похорон вымарав в грязных вымыслах. Как сейчас, помнил он косые, ехидные взгляды, шепот, хихиканье и тонкого, хрупкого Федю на смертном одре, который лежал легкий и чистый, словно бесплотный ангел. Гнев душил Отца Василия, не давая ему думать, он молчал, глядя на тень прошлого что, материализовавшись, всплыла перед ним спустя столько лет. Трудно сказать, сколько прошло времени, пока они молча разглядывали друг друга, не решаясь начать. Пока лицо и фигура девушки не показалась Отцу Василию знакомыми, память не подвела его, он вспомнил эти хрупкие плечи и заботливые руки, что так старательно ухаживали за Фединой могилкой. Часто бывая в сиих грустных местах, он не редко подходил к последнему пристанищу тихого Феди, который еще при жизни был ему симпатичен своей тихой душевностью и скромностью, отмечая про себя, что могилка его расцвела и стала радовать глаз. Позже он приметит эту странную девушку, ухаживающую за, давно забытым родственниками, Федором. В такие моменты Отец Василий близко не подходил, чувствуя что, спугнет ее. Да это была она, та самая, незнакомка. Отчего Отец Василий совсем растерялся, гнев его искал жертвы, и казалось вот она совершенно беззащитная, но что-то другое не давало ему наброситься на нее и спустить собак своего нелегкого характера, пока вдруг стыд за себя не утопил его гнев. Он смотрел и понимал что это действительно его дочь, дочь того самого Феди и неважно, что он не знал ее легковесной матери, самое главное Федя был не одинок, спустя столько лет он был нужен кому-то, как не был нужен при жизни ни кому, будучи белой вороной, в прагматичном семействе Звонаревых. Отец Василий хорошо знал этому цену, по бесследно затерявшемуся в необъятных просторах родины сыну. Его он не видел уже лет десять, не зная, жив он или мертв, где и чем занята его душа, и что случись ему самому умирать, а уже немного осталось, ему придется рассчитывать только на монастырское братство. Да, с сыном у Отца Василия никогда не ладилось, может оттого, что мать его всегда была равнодушна к нему Василию, как равнодушен был к нему и сын. И, ему, стало горько и стыдно, что он чуть было, своим не острожным словом, не лишил спасительной иллюзии эту одинокую и, видимо, никому не нужную девушку, так же, впрочем, как и заботы о страдальчески погибшем Феди. И на опухших веках Отца Василия навернулась слеза. И батюшка спросил, упрямо смотревшую на него, хрупкую девушку. - Что тебе, милая девушка, угодно будет у меня узнать? - Хочу посмотреть где, мой, отец погиб. Гордо подняв голову, спросила она. - Ах, вот как! И Отец Василий призадумался. С одной стороны вести молодую и интересную женщину на звонницу в мужском монастыре было делом почти что невозможным, с другой стороны после всего, что с ним только что произошло, отказать ей он уже не мог. Взвесив еще раз все за и против, он подумал, что пока монахи заняты ужином, пожалуй, сейчас, самое подходящее время, незаметно, прошмыгнуть на звонницу, а сама экскурсия много времени не займет. И он решился. - Ну ладно, пойдем, Федоровна, покажу я тебе, то место, где твой папка, упокой Господь его светлую душу, смерть принял. Ты там цветочки и положишь. Заметил он в пакете яркий букет полевых васильков. Пойдем поскорее, доченька, пока монахи трапезничают, сама понимаешь, ты их побеспокоить можешь. Так что нам, с тобой, нужно туда и обратно незаметно прошмыгнуть. Ну не будем терять времени, и он по отечески приобнял ее за хрупкие плечи своей большой рукой, почувствовав детский запах от ее светлых волос. - Да, девочка, как жаль, что папка-то твой не дожил, а то, как бы обрадовался, тебя, увидев, вон какая красавица выросла, а похожа-то как, похожа... Скромный твой папка был, никому хлопот не причинял, бывало, посмотрит своим светлыми глазами, а в них все его понятие и сочувствие видны, умел он одними глазами говорить, а это, доченька, так редко встречается. А как немногословен был, упокой его душу Господь. Жизнь свою он, доченька, в святости прожил, травинки не обидев, видишь и с тобой, расстался не по своей воле. Больно человеческий произвол сильно он переживал и молился, и молился за людей, от того может быть, и смерть такую быструю принял, умер не мучаясь... Так шли они, не спеша, вдвоем. Отец Василий вспоминал давно минувшие времена, и речь стареющего батюшки журчала тихим ручейком, успокаивая Лолиту, которая пришла в монастырь готовая ко всему самому худшему, но только не к такому отеческому приему. Где-то в глубине своей души хорошо зная беспринципный характер своей матери, она догадывалась об истинном своем происхождении, но всегда гнала от себя эту страшную мысль. Решившись прийти в монастырь, она хотела узнать правду своего происхождения, чтобы раз и навсегда покончить с мучившими ее сомнениями. Так незаметно поднялись они на звонницу, и Лолита рассыпала, словно синие звездочки, васильки прямо на то место где 17-ть лет назад упокоился ее отец. В это время Отец Василий, стоя за ее спиной с трудом сдерживал слезы, глядя как, она своими тонкими и нежными пальчиками, трогала пол звонницы. Потом они так же тихо спустились, к этому времени совсем стемнело. Уже у сторожки Отец Василий спохватился, и попросил ее немного подождать, сетуя на то что, он - старый пень, забыл передать ей самое главное. И на своих больных артритом ногах уковылял в черный августовский вечер, тут же растворившись в чернильных сумерках. Лолита не помнила, сколько прошло времени, ей было просто хорошо, она верила этому доброму дедушке, он не мог ее обмануть, он хорошо знал ее отца. Кажется, она даже заснула, склонив голову прямо на стол, пока вдруг не почувствовала что кто-то нерешительно подталкивает ее в плечо. Открыв глаза, он увидела широкое и доброе лицо Отца Василия, у него в руке была старая истертая книга, с ее именем на обложке. Передав, ей, книгу он молвил: - Ну, вот доченька, считай, что я выполнил последнее пожелание твоего отца, он очень ждал твоего рождения, откроешь и все поймешь. Прости что не нашел тебя сразу, знаешь как иногда дети относятся к своим родителям, а Федор книгою этой дорожил, ее при нем возле его сердца нашли. Поэтому я тогда решил, что передам ее, если только сама придешь. А тому, что люди про него болтали, не верь, у тебя был прекрасный отец. Ну ладно, заскучаешь навести меня, а я буду скучать по тебе так же как по твоему папке. Ну, все, пойду к своим цыплятам, а то ни ровен час, разбегутся кто куда. И, он, светло улыбнувшись, уковылял в черноту монастырского двора. Лолита проводила старика взглядом, и открыла книгу, на развороте наискось черной тушью было написано: "Моей, дочери -- Лолите, в нетерпении и ожидании ее скорого рождения, когда одиночеству прибудет конец, и в вечность будет проложен мост. От вечно любящего ее отца - Федора Звонарева. 18.03.1992г". Она потрогала пальцем надпись, и кое-где чешуйки старой пересохшей туши отлетели. Дата подписи оказалась ее датой рождения. Она была счастлива, она всегда знала, что обязательно будет счастлива, потому что она любима. Теперь у нее не было в том сомнения, она была по настоящему счастлива. И ее впереди ждала целая жизнь! Вот ведь как случается, дорогой мой читатель, правильно говорят, неисповедимы пути Господни, эка ведь как горазд на выдумку Хозяин наш небесный, такое иногда придумает, что только что время и распутает. А все же очень я боялся за героиню нашу, очень боялся, но видно любящему человеку с чистым сердцем и светлой надеждой нечего бояться в этом мире, ибо сам Бог ему в помощь. © Каледин О.Н. 2001 г. Kaledin@mail.ru Kaledin@mailru.com http://nidela.chat.ru/ --------------------------------------------------------------- © Copyright Олег Каледин Email: kaledin@mail.ru │ mailto:kaledin@mail.ru Date: 29 mar 1999 Рассказы предложены на номинирование в "Тенета-99" --------------------------------------------------------------- Векторное кольцо К новому году Иван готовился основательно и праздновал уже как неделю. Ну вот, наконец то 31 декабря. Иван энергично потянулся, сбросив с себя сонную негу и следы несильного похмелья. Вскочив с кровати совершил при этом несколько резких приседаний и ударов руками по воздуху. Прогнав остатки сна, с удовлетворением заметил, что голова его легка и пуста. Чувство торжества наполнило его, и вспомнились ему теперь уже не обидные нападки жены: "До нового года целая неделя, а вы с Федькой дождаться не можете, что не вечер, то напиваетесь до поросячьего визга". Иван торжествовал, по-мужски молчаливо. "Жене объяснять не буду", подумал он, все одно - дура, и мужской души ей не понять, опять с торжеством у горла подумал про себя Иван, и слезы как-то сами по себе навернулись на опухших веках. Как же не пить-то перед Новым Годом? С возмущением проговорил внутренний голос Ивана, и тут же, не дожидаясь, ответил сам себе, так ежели не напьешься, непременно настроение плохое будет, а как же с этаким настроением праздновать? На кухне гремела посудой жена, а из ванной сквозь шум воды слышался писк и визг Сережки с Катькой. И снова, слегка оправдываясь, внутренний голос констатировал - а на этот то раз, Вань, здорово как получилось, эка голова то легкая какая, ни одной гадкой и тяжелой мысли нет. И снова голос продолжил свой монолог: " А жена, да что ей у нее постоянно голова пустая, счастливая, ей и пить то нет надобности". Слушая своего адвоката Иван все больше успокаивался и даже начинал немножко чувствовать себя героем. Как вдруг, вспомнился прошлый Новый Год, Иван непроизвольно поморщился. Голос не заставил себя долго ждать. Вот видишь, Вань, прошлый-то год целую неделю до праздника по ее просьбе трезвенником жил, ну и что из этого получилось, ничего хорошего я тебе скажу, да ты и сам знаешь. Настроение такое препоганое стало, а мысли то, одна другой хуже. Вспомни - вышел ты во двор прогуляться и покурить. А тут этот М.... вдруг появился, тоже мне искатель приключений, закурить у тебя попросил, и как дерзко попросил, ты помнишь?! Иван вспомнил, и обида, как тогда, кровью ударила в лицо. Голос сочувственно продолжал свой монолог: а он рожа слюнявая, помнишь его хитрые и наглые глаза, да он просто издевался над тобой. Что дальше плохо помнишь, Ваня, понимаю, еще как понимаю тебя - обида захлестнула, а потому и не удержался, констатировал голос. Поплыла пауза и Иван окунулся в переживания что были годом раньше. И голос продолжил. А что тебе в милиции, потом рассказали, - как ты ему врезал, не то слово, на тебя Вань смотреть страшно было, дрался ты отчаянно, тебя от этого парня еле еле два милиционера оторвали, а его долго в сугробе искали. А все, Ваня, оттого, что душа у тебя тонкая, и склонная к философии а от этого и к меланхолии. От этих, чужих, и малознакомых слов, Иван даже вздрогнул, и почему-то подумал о белой горячке, и холодок пробежал по спине. А голос все не унимался, вот видишь, Ваня, а кто виноват то оказался - Ольга, что надоумила не пить, так она же, Иван, на тебя все и свалила. А помнишь как через сутки, когда тебя выпустили, вместо того, что бы пожалеть и посочувствовать, два дня тебя пилила, и в прихожей тебя спать положила. Иван слушал себя и настроение его стало затягиваться тучами. И тут же голос, почувствовав неладное, сменил тональность. Вань, а сейчас, если бы, этот М..... к тебе подошел, ты бы с ним ни за что драться не стал, я же тебя знаю, улыбнулся бы ему в слюнявую харю, у тебя, Вань, улыбка в таких случаях, ну, точь-в-точь, как у этого, ну самого..., а ну да, у Мики Рурка. Сказал бы ему пару ласковых..., которыми сопляки весь наш подъезд исписали, ну на крайний случай, Вань, пинка бы дал, так мягко, почти любя, у тебя когда ты в настроении это очень красиво и доходчиво получается. Голос явно заигрывал с портящимся настроением Ивана. И что бы избежать этих не радующих его воспоминаний, Иван поднялся и пошел к жене на кухню. Она стояла у стола спиной и всей своей позой - презрения игнорировала его появление, что-то стуча ножом разделывала на столе. Иван не растерявшись, взял со стола первую попавшуюся газету, и стал искать что ни будь веселенькое, чтобы найти нейтральный повод заговорить. Долго искать не пришлось, на второй странице оказался астрологический прогноз, из первых строк которого Иван сделал вывод, что наступающий год будет годом кабана. Посчитав это очень удачным предлогом для разговора он осипшим от пьянки голосом, заигрывающе спросил. Оленька а у нас есть в доме кабаны? Проплыла мучительно длинная пауза, после чего жена так и не повернувшись ответила, не знаю Ваня я в астрологии не сильна, но точно знаю что свинья в этом доме одна. Ивану захотелось встать и идти, идти и идти, от навалившейся на него обиды, невысказанности и обрушившейся на него несправедливости, но ноги не слушались его а внутренний голос, как всегда, в таких случаях, исчез. Значит не белая горячка, сквозь обиду, хоть в чем-то, успокоил себя Иван. С разбитым вдребезги настроением, словно парализованный, с трудом, вчитываясь в астрологический прогноз, он с интересом для себя обнаружил, что вовсе он и не кабан и уж тем более не свинья, а как оказалось дракон, а вот его безжалостная Ольга от которой он, безответно терпел так много обид, родилась как раз в год кабана. Кроме того, что совсем добило его умирающее настроение, эта то что их с Ольгой связывает векторная связь в которой он был всего лишь подчиненным, и в этот год кабана его дракона ничего хорошего не ждало. Но сказать Ольге о своих открытиях так и не посмел, а решил пойти прогуляться и покурить... Душа Это был чудесный день. Солнце согревало холодные камни высоких гор. Они словно сказочные динозавры, подставившие ему свои спины цепенели от проникавшего в них тепла. Только безродный скиталец ветер нарушая покой, пел свою заунывную песню в одиноком ущелье о бесконечно безжалостном времени. Вслушиваясь в нее, усталый путник погружался в нелегкие воспоминания, все больше чувствуя себя ничтожной песчинкой среди этого застывшего величия. Журчал холодный и прозрачный, как хрусталь ручеек, и путнику было грустно. Хотелось скорее увидеть людей и забыться от нелегких мыслей в суетном человеческом общении. Постепенно чувство времени покидало его и он погружался в воспоминания. Завороженный ими он не мог оторваться от шаманских напевов ветра и собственных давно забытых мыслей и чувств. Они с необычайной легкостью всплывали в его сознании, перемешиваясь друг с другом словно цветные стекла в калейдоскопе, уводя его в забытое детство. Только каменистая дорожка заботливо и неторопливо вела его к людям. Горы жили своей незаметной и величественной жизнью, думая о чем-то своем, непонятном человеку. Внезапно тропинка, что вела путника, словно испугавшись свернула в сторону и вверх, разорвав пеструю нить воспоминаний путника. Озираясь он поднял глаза и оказался наедине с, чем-то темным и тревожным. Необъяснимо глубокое, тяжелое и пугающее исполинским колоссом поднялось в его душе. Прямо перед ним ядовитым шипом торчал среди теплых гор холодный и высокий утес. Он обрывался в черную пропасть, голый и безжизненный, казалось бросая всем своим видом немой вызов окружающей его жизни. Ядовитой иглой, нацеленной в голубую ткань неба, он тяжело нависал над самой глубокой и мрачной пропастью. Люди не любили гордый утес и подружившееся с ним черное - мрачное ущелье. Даже когда работали на своих каменистых участках старались не смотреть в их сторону. Трудно сказать когда появилась эта неприязнь и в чем ее причина, если бы ни одна старая легенда, да несколько странных историй и слухов, неизвестно кем и когда рассказанных в этих спрятанных от большого мира краях. Пожилые, из местных, отводя в сторону глаза, поговаривали о том, что мол гора эта необычная, не в пример другим растет из года в год и что в их молодости она была меньше. Но им мало кто верил, разве что те, у кого слишком большая фантазия и кому скучно жилось в этих тихих неизбалованных событиями местах. Еще говорили, что как-то сентябрьским вечером, один из местных припозднился. Возвращался он родственников, а так как хорошо угощали да и он не отказывался, то получилось лишнего. Темно было, вот он и сбился с дороги и забрел прямо к этому самому утесу. Вообще, местные утес обходят, так как приближаться к нему говорят - знак плохой и обязательно что-нибудь с этим человеком потом нехорошее произойдет. Поэтому, если Вам придется бывать в этих краях не спрашивайте у об этих странных камнях. Все равно не расскажут ничего нового, потому что кроме старой легенды, да неопределенных слухов они ничего не знают. Так вот, ночь была теплая и заблудившись селянин, не расстроился. Нащупав ровное место прилег подложив под голову свою овчинную шапку. Только ранним утром в первых лучах солнца сырость и прохлада разбудили его. Поднявшись он потянулся, сбросив с себя остатки сна. Тут взгляд его и упал на скалу, под которой он провел ночь. Кровавые лучи просыпающегося солнца скользили по неровному камню, отбрасывая причудливые тени. Вдруг словно что-то укололо его сердце, холодной иглой тревоги и страха. Вглядываясь в тени на камне ему показалось, что не камень это вовсе, а словно бы это тела людские наваленные друг на друга, где голова торчит, где рука, где нога. Не поверил он глазам своим, все-таки немало он накануне выпил, да и раньше этим грешил. Спросони, любопытством превозмогая несильный страх, приблизился он к скале на вытянутую руку и коснулся ее. Под рукой был холодный и жирный камень, до неестественности отшлифованный. От этой дьявольской фантасмагории в его голове все перемешалось, страх, удивление, любопытство, и только свистящее чувство неумолимо приближающейся беды, вырвало его из остатка сна. Перед ним, возвышалась исполинская панорама смерти, словно бы высеченная в порыве мистического безумия нечеловечески - жестоким и циничным гением. Нависая над его крохотной жизнью, рождая в ней страх и ужас безысходности. Видение и не думало исчезать. Крик пытался вырваться из передавленного ужасом горла. Еще несколько мгновений он, парализованный ядом ужаса, смотрел на это торжество смерти. Пятясь на ватных ногах, он наткнулся на спасительно-скользкий камень, и опрокинулся. Перевернувшись, и вырвавшись из гипноза страха, сначала на четвереньках, разбивая колени об острые камни, потом поднявшись на ноги, с бледным и блестящим от липкого пота лицом и стеклянными от страха глазами, спотыкаясь, бежал он прочь от страшного камня. Лишь немного погодя рыдания и слезы вернули его в чувства. Прибежав в деревню, обо всем что видел тут же сбивчиво стал рассказывать первым попавшимся односельчанам и то и дело, не оборачиваясь, показывал трясущейся рукой на утес. Вот уж смеялись они над ним, корили его, говоря молодым в назидание, что, если так же будут любить молодое вино, то еще и не то причудится. Только двое стариков, не дослушав его сбивчивого рассказа, и не разделив всеобщего веселья, с тревогой глянув на угрюмый утес, незаметно исчезли, в своих домишках. Потом его заботливо сопроводили в районную психбольницу, где и лечили от "белой горячки". Пока этого горемыки не было дома погода совсем расстроилась. Дождь лил как из ведра, ночное небо вспарывали молнии и одна из них попала в его дом. Из всего его многочисленного семейства в доме оказалась лишь старшая и самая любимая им дочь. Она не пошла к соседям потому что готовилась к свадьбе, счастливая сидела дома. Несмотря на ливень дом вспыхнул как сухое сено, а вместе с ним сгорела и девушка. Потом соседка, что жила напротив, возбужденно рассказывала, что своими глазами видела как загорелся багровым заревом страшный утес после того как молния ударила в дом. Ну, впрочем, разговоров после этого случая было много кто говорил, что все это просто несчастные совпадения, кто-то толковал о наказаниях за грехи, что де якобы мать отца девушки была страшная грешница, не знавшая меры в любви и израсходовавшая за свою порочную жизнь и внучкину долю. Несчастный отец девушки, горький и безобидный пьяница узнав, что произошло с его дочерью тут же