  сильно  разгораться, боясь, что  огонь заметят в
деревне. Тонда  ломал сухие  ветки, собранные  на опушке,  иногда  спрашивал
мальчика,  не  замерз  ли  тот, велел  ему  подбросить  хворосту  в  костер.
Мало-помалу разговор смолк. Крабат попытался было его возобновить:
     -- Послушай, Тонда!
     -- Ну?
     -- Так всегда в  школе чернокнижия -- Мастер читает из  Корактора, а уж
ты не зевай, запоминай?..
     -- Да.
     -- Не думал я, что так учатся колдовству!
     -- Так и учатся.
     -- А Мастер здорово рассердился, что я невнимательно слушал?
     -- Да нет, не так уж.
     -- В другой раз я постараюсь все запомнить. Как ты думаешь, смогу?
     -- Конечно.
     Разговор  явно   не   клеился.  Видно,   Тонде  не  хотелось  говорить.
Прислонившись спиной к кресту,  он сидел прямо и неподвижно, устремив взгляд
куда-то вдаль, за деревню, в простор освещенного луной поля.
     Крабат тихонько окликнул его,  но тот не ответил. Мальчику стало как-то
не  по  себе. Краем уха  он  слыхал, будто некоторые  люди знают тайну,  как
выпорхнуть из себя и  блуждать невидимкой, оставив пустую  оболочку.  А что,
если  и Тонда  выпорхнул из себя?  Может, он, сидя здесь, у  огня, бродит на
самом деле где-то там, далеко, далеко...
     Крабат без конца менял  положение, опирался то на  один, то  на  другой
локоть, следил,  чтобы  костер  горел ровным  пламенем, ломал  и подкладывал
ветки и сучья. Только бы не заснуть!
     Так  проходил час за  часом. Звезды  медленно кочевали  по  бескрайнему
небу.  Тени  деревьев  сместились,  вытянулись.  Похоже,  что  жизнь  начала
возвращаться к Тонде. Он глубоко вздохнул, наклонился к Крабату:
     -- Колокола!.. Слышишь?  С четверга колокола молчали,  и  вот сейчас, в
пасхальную  ночь, окрестные  деревни,  поля и луга огласились глухим гулом и
рокотом, а потом мелодичным колокольным звоном.
     И с  первым же ударом колокола к небу вознесся  высокий  чистый девичий
голос. Это была старинная песня. Крабат знал ее и раньше любил подпевать, но
сейчас слушал, словно в первый раз в жизни.
     К одинокому  голосу присоединилось еще несколько -- хор допевал строфу.
И снова голос. То чередуясь, то сплетаясь, они пели песню за песней.
     Крабату  все это было знакомо. Он  знал  --  под пасху  с  полуночи  до
рассвета девушки ходят с песнями по деревне.  Они идут  по  три, по четыре в
ряд, впереди --  певунья с  самым  красивым  и  чистым голосом.  Она выводит
мелодию.
     Колокола вдали заливаются звоном, девушки поют. А  Крабат? Крабат замер
у костра, боится шелохнуться. Он заворожен песней.
     Тонда подбросил веток в костер.
     -- Я любил одну девушку. Ее звали Воршула... Вот уже  полгода как она в
могиле...  Я  не принес ей счастья.  Помни: никто  из  нас,  с  мельницы, не
приносит девушкам счастья. Не знаю, почему это так, и пугать  тебя не  хочу,
но если кого полюбишь, не подавай виду. Постарайся, чтобы  Мастер не заметил
и не пронюхал Лышко. Тот ему все доносит.
     -- Значит, это они...
     -- Не знаю. Но она была бы жива, если б я утаил ее имя. Я узнал об этом
слишком поздно... А ты, Крабат, теперь это знаешь и, если  полюбишь девушку,
не упоминай  ее  имени на мельнице.  Ни за  что  не  открывай  его.  Никому!
Слышишь? Ни наяву, ни во сне!
     --   Не  беспокойся,  мне  нет  дела  до  девчонок!  И  не  думаю,  что
когда-нибудь будет!
     С рассветом колокола и пение смолкли. Тонда отколол ножом от креста две
щепки, сунул их в затухающий костер и держал, пока они не обуглились.
     -- Видал когда-нибудь такой вот знак? Смотри!
     Не отрывая руки, он нарисовал на песке замысловатый магический знак.
     -- А теперь ты. Ну-ка, попробуй!
     --  Ты чертил  так,  потом  так и вот так. С  третьего раза Крабату это
удалось.
     --  Хорошо! А теперь  встань на колени  перед костром, протяни руку над
огнем и нарисуй этот знак у меня на лбу. Возьми  вот эту обугленную лучину и
повторяй за мной!
     Они рисовали знак друг у друга на  лбу,  и при этом  Крабат повторял за
Тондой:
     -- Я мечу тебя углем от деревянного креста!
     -- Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства!
     Они поцеловались;  потом засыпали костер песком, разбросали  оставшийся
хворост и отправились домой.
     Тонда  вел Крабата той же  дорогой  --  полем, вокруг  деревни, к лесу,
окутанному  утренним  туманом.  Вдруг  вдалеке  возникли  смутные  очертания
процессии, она приближалась -- навстречу молча шли друг за другом девушки  в
темных платках с глиняными кувшинами в руках.
     -- Спрячемся! -- прошептал Тонда. -- Они несут пасхальную воду. Как  бы
не испугать их!
     Они шагнули в тень изгороди и притаились. Девушки прошли мимо.
     Крабат знал этот  обычай: пасхальную воду  надо набрать из источника до
восхода  солнца  и  молча  нести  домой.  Умывшись  ею,  будешь  красивой  и
счастливой весь год. И  еще: если несешь  воду в деревню  не оглядываясь  --
встретишь суженого. Девушки в это верят. Кто знает, может, это и правда так,
а может, и сказки.


        НЕ ЗАБЫВАЙ. ЧТО Я - МАСТЕР!

     У  входа  на  мельницу  Мастер прибил  к  дверной  раме  воловье  ярмо.
Подмастерья  должны  были  проходить под  ним,  согнувшись,  по  одному,  со
словами: "Я покоряюсь силе Тайного Братства!"
     В сенях  их встречал Мастер. Каждому  давал  пощечину  по  левой  щеке,
приговаривая: "Не забывай, что ты -- ученик!" Потом по  правой: "Не забывай,
что я -- Мастер!"
     Подмастерья  с поклоном смиренно  отвечали:  "Буду  повиноваться  тебе,
Мастер, и ныне и впредь!"
     Тонду с Крабатом Мастер встретил так же, как и всех остальных. Крабат и
не догадывался, что отныне будет принадлежать Мастеру и душой и телом.
     В сенях они с  Тондой  присоединились к другим  подмастерьям. У всех на
лбу был тот же магический знак. Не пришли еще лишь Петар и Лышко.
     Да вот и  они. Как только  и те прошли под ярмом, получили  свою порцию
пощечин и произнесли клятву, с шумом и грохотом заработала мельница.
     -- Быстрей! -- заорал Мастер. -- За работу!
     Парни скинули куртки, на бегу закатили рукава, подхватили  мешки, стали
засыпать  зерно,  молоть.  И все  это с  молниеносной  быстротой  под окрики
Мастера.
     "Вот  так  пасхальное  воскресенье!  --  с  досадой  думал  Крабат.  --
Бессонная ночь да еще надрывайся за троих! А во рту -- ни маковой росинки!"
     Даже  Тонда быстро выбился  из сил, пот  градом  катился по  его  лицу.
Впрочем, попотеть пришлось всем. Мокрые рубашки прилипали к телу.
     Когда же это кончится?
     Куда ни посмотришь  -- хмурые  лица.  Все вертится, кружится, мелькает,
клубится пар. Магический знак на лбу у подмастерьев постепенно смывается.
     Крабат  с  мешком  зерна,   выбиваясь  из  сил,  карабкается  вверх  по
ступенькам.  Еще немного,  и  он  рухнет  под  тяжестью  ноши.  Но  вдруг...
усталость  покидает  его.  Ноги  больше  не  заплетаются, поясница  не ноет,
дышится легко.
     -- Тонда, гляди-ка!
     Прыжок -- и он наверху. Сбрасывает со спины мешок,  подхватывает его  и
под ликующий крик парней подкидывает вверх, будто в нем не зерно, а пух.
     С  остальными,  как  видно,  происходит  то  же самое.  Они  улыбаются,
похлопывают друг друга по плечу. Даже вечный брюзга Кито и тот развеселился.
Крабат хочет спуститься за новым мешком.
     -- Стой! -- командует Тонда. -- На сегодня хватит!
     Скрип, замирающий стук -- колесо останавливается.
     -- А теперь праздновать, братья! -- ликует Сташко.
     На столе угощение. Юро приносит жареных цыплят с золотистой корочкой.
     -- Ешьте, братья, ешьте!
     Они едят, пьют, подшучивают  друг  над другом. А  потом Андруш громко и
весело запевает.  Парни становятся в круг,  берутся за руки, выбивают ногами
такт:

     Наш мельник сидит у ворот.
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!
     Работник из дома идет.
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!

     Припев "Клабустер, клабастер, клабум!" подхватывает хор. Теперь выводит
мелодию Ханцо, поет следующий куплет:

     Он -- весел, красою цветет,
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!
     А мельник и зол и угрюм!
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!

     Круг движется то влево, то вправо, то сходясь к середине, то расходясь.
Запевают по кругу один за другим.
     Видя, что настал и  его черед, вступает Крабат. Прикрыв глаза, допевает
песню:

     Он смел и подмогу найдет!
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!
     Он с мельником счеты сведет!
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!

     Кончив  танцевать,  опять  садятся  за  стол.  Самый молчаливый,  Кубо,
хлопнув Крабата по плечу, хвалит:
     -- А у тебя красивый голос!
     -- У меня? -- удивляется Крабат.,  Только теперь  он заметил, что опять
может петь. Правда, глуховатым голосом, но уверенно и громко.
     В понедельник, хотя праздники еще не кончились, работа идет как всегда.
Только Крабат  почти  не чувствует больше усталости. Что ни потребует Мастер
-- выполняет  без  труда. Все ладится, все  кипит в руках. Прошло то  время,
когда он валился с ног и едва добирался вечером до постели.
     Крабат радуется. Трудно  представить,  как он выдерживал раньше. Что же
ему помогло? Есть у  него одна  догадка. Как только  они с  Тондой  остаются
наедине, он решает спросить его об этом.
     -- Ты прав, -- отвечает Тонда, -- пока у нас на лбу этот знак, мы можем
работать без устали с утра до вечера. Целый год!
     -- А в другое время? Например, с вечера до утра?
     --  Нет! Тогда уж придется надрываться. Но хочу тебя успокоить, Крабат.
Во-первых, не так уж часто нас  поднимают по ночам.  А во-вторых, это  можно
выдержать.
     Про  пасхальную ночь и про горе Тонды они больше не говорили. Но Крабат
часто вспоминал его рассказ  про  Воршулу.  И тут же  ему  на  ум  приходила
Певунья, что  запевала  той  ночью.  Словно  вновь  звучал ее  нежный голос,
плывущий  в  темноте  из  Шварцкольма.  Это  было  удивительное,  незнакомое
чувство. Его хотелось забыть, но никак не удавалось.
     Каждую  пятницу  после ужина  подмастерья  собирались  у порога  Черной
комнаты и, превратившись в воронов, слетались на жердь.
     Крабат с этим быстро свыкся. Все  шло своим  чередом. Мастер  зачитывал
отрывок из Корактора, они повторяли -- кто сколько запомнил. Мастер особенно
не придирался.
     Крабат  изо всех сил  старался не забыть, как  изменить погоду, вызвать
дождь,  град,  шаровую молнию, как  заслониться от пули, как,  выпорхнув  из
себя,  стать  невидимкой, а потом  опять вернуться  в свою оболочку. Днем за
работой, вечером перед сном он повторял заклинания --  только бы  не забыть.
Теперь  он  был  твердо  уверен:  человек,  владеющий  искусством  искусств,
властвует  над  другими. А  ведь здорово  иметь власть, хотя  бы  такую, как
Мастер. Так он думал тогда. Вот и старался изо всех сил.
     Это случилось вскоре после пасхи.
     Мастер с фонарем в руке появился на пороге их чердака.
     -- За работу! Господин вот-вот прибудет! Быстрее!
     Крабат от волнения никак не мог найти башмаки. Так босиком и ринулся за
другими во двор.
     Ночь была темная,  хоть глаз  выколи,  новый  месяц  только  народился.
Кто-то в сутолоке наступил деревянным башмаком Крабату на ногу,  он взвыл от
боли:
     -- Эй, полегче, болван!
     Но тут же кто-то зажал ему рот рукой.
     -- Ни слова! -- услышал он шепот Тонды.
     Теперь Крабат заметил, что никто еще не  нарушил молчания. Какая работа
их ожидала? Пожалуй, Крабат догадывался.
     Вскоре подкатил  Незнакомец с полыхающим петушиным  пером.  Подмастерья
бросились  к повозке, отстегнули брезент, начали таскать  мешки в  дом --  к
мертвому жернову.
     Все было  так же, как месяц назад, когда Крабат подсматривал в слуховое
оконце.  Только Мастер  на этот раз не  бегал  вместе  со всеми. Он восседал
рядом с господином на козлах и щелкал кнутом, подстегивая парней, а  те лишь
молча сгибались под тяжестью ноши.
     Крабат уже почти  забыл, как тяжело таскать полные мешки. Кнут щелкает,
подмастерья бегают взад  и вперед, от  грохота  и завывания мертвого жернова
дрожит вся мельница.
     Так что же все-таки в мешках? Крабат пробует разглядеть, высыпая мешок.
Но при  тусклом  свете  фонаря  не поймешь --  то ли  лошадиный навоз, то ли
еловые шишки... А может, круглые камешки, покрытые засохшей грязью...
     Рассмотреть как  следует нет  времени  --  пыхтя  надвигается  Лышко  с
мешком, локтем отпихивает Крабата.
     Михал  и  Мертен  наготове:  подставляют  пустые  мешки, чтобы  собрать
смолотое. Другие оттаскивают полные мешки к повозке. Все как в прошлый  раз.
С  первым  криком  петуха  повозка  уже  вновь  нагружена, брезентовый  верх
пристегнут. Гость хватает кнут  и... оп-ля! --  повозка летит!.. Мастер едва
успевает соскочить с козел. Парни уходят в дом.
     -- Пошли! -- зовет Тонда Крабата.
     Они идут  к пруду, чтобы  перекрыть шлюзы. Слышно,  как  замирает  стук
мельничного  колеса.  Наступает  тишина,  ее  нарушает  лишь  крик петуха да
кудахтанье кур.
     -- Он  часто  здесь появляется? -- Крабат кивает  в сторону удаляющейся
повозки. Вот она уже скрылась в тумане.
     -- Только в новолунье.
     -- Ты знаешь его?
     -- Нет!  Один лишь Мастер его знает. Он называет его Господином. Он его
боится.
     Они медленно бредут по росистому лугу к мельнице.
     -- Одного я  не  понимаю. Когда он приезжал в тот раз, Мастер работал с
вами. А сегодня?
     -- Тогда ему пришлось работать, чтобы была дюжина работников.  А теперь
нас снова двенадцать. И он может пощелкивать кнутом.


        КАК ПОДМАСТЕРЬЯ С МЕЛЬНИЦЫ
     БЫКА ПРОДАВАЛИ

     Время  от времени  Мастер  посылал  подмастерьев  по  двое,  по  трое в
окрестные деревни, чтобы они там испробовали свое колдовское умение.
     Как-то утром Тонда подошел к Крабату.
     -- Сегодня мы с Андрушем идем в Витихенау на рынок. Если хочешь, пойдем
с нами. Мастер согласен.
     -- Что ж! Это получше, чем работа на мельнице!
     Шли лесом. Был солнечный июльский день. Где-то в  вышине трещали сойки,
трудился дятел. Пчелы и  шмели  с деловитым жужжанием обрабатывали малиновые
кусты.
     Лица у всех праздничные, светлые. Андруш,  тот всегда весел, как птица,
но уж  чтоб  Тонда  радостно насвистывал -- это редкость! И конечно, не одна
погода тому причиной.
     Тонда все время весело пощелкивает кнутом.
     -- У  тебя такой  вид, будто  ты уже  ведешь его домой!  --  рассмеялся
Крабат.
     -- Кого?
     -- Да быка! Мы ведь в Витихенау быка купим?
     -- Наоборот!
     -- Му-му-у, -- раздалось вдруг за спиной Крабата.
     Обернувшись, он  увидел  вместо Андруша тучного,  гладкого рыжего быка.
Бык глядел на него вполне дружелюбно. Крабат протер глаза. Тонда вдруг  тоже
исчез, на его месте стоял старый крестьянин-сорб в лаптях, в холщовых портах
и рубахе. Подпоясан  веревкой,  в  руках  --  засаленная шапка,  отороченная
облезлым мехом.
     Кто-то похлопал Крабата по плечу. Крабат обернулся.
     А вот и Андруш.
     -- Где ты был, Андруш? А где же тот бык?
     -- Му-му-у, -- ответил Андруш.
     -- А Тонда?
     Но и тот вдруг принял обычный вид -- мужичок исчез.
     -- Ах, вон оно что!
     -- То-то и оно! -- сказал Тонда. -- Уж  мы с  Андрушем устроим на рынке
потеху!
     -- Ты хочешь его продать?
     -- Этого хочет Мастер.
     -- А если его зарежут?
     --  Не бойся.  Продадим Андруша, а  веревку,  на  которой его  привели,
оставим себе. Тогда он сможет опять обернуться человеком или уж кем захочет.
     -- А если отдадим с веревкой?
     -- Только посмейте! -- испугался Андруш. -- Тогда  мне придется остаток
дней своих быть быком, жевать солому и сено. Б-р-р! Не забудьте про это!

     Много шуму  наделал рыжий бык на рынке в Витихенау. Торговцы скотом тут
же  окружили его. Крестьяне,  уже  успевшие  продать  своих  свиней  и овец,
протискивались сквозь толпу. Не каждый день встретишь такого отменного быка!
Надо не упустить, а то уведут из-под носа!
     -- Сколько за вашего красавца?
     Торговцы напирали со всех  сторон, кричали,  надрывались. Мясник Густав
Краузе из Хойерсверды давал за Андруша пятнадцать гульденов.  Кривой Лойшнер
из Кенигсброка -- шестнадцать.
     Тонда лишь головой покачал:
     -- Маловато!
     -- Маловато? С ума, что ль, спятил? За дураков принимаешь?
     -- Дураки ли, нет ли -- господам виднее!
     -- Ладно, -- буркнул Краузе. -- Даю восемнадцать!
     -- Да нет уж, лучше себе оставлю.
     Не отдал и за девятнадцать, и за двадцать.
     -- Ну  и оставайся  при  своем  быке! -- орал  Густав Краузе, а Лойшнер
постучал кулаком себе по лбу.
     -- Я еще не спятил! Разорить меня вздумал? Даю двадцать два -- это  мое
последнее слово!
     Казалось, торг зашел в тупик. Но тут сквозь толпу пробрался, отдуваясь,
как морж, какой-то толстяк. Лицо его с выпученными глазами блестело от пота.
Одет он был в зеленую  куртку с серебряными пуговицами. На бархатном красном
жилете -- массивная золотая  цепочка, на поясе -- туго набитый кошель. Самый
богатый  в  округе торговец  скотом,  по прозвищу Бычий Бляшке,  собственной
персоной!
     Он отпихнул Лойшнера и Густава и рявкнул:
     -- Черт подери! И как у такого тощего мужика вырос такой роскошный бык!
Беру за двадцать пять!
     Тонда почесал за ухом.
     -- Маловато, господин.
     -- Маловато? Ну, знаешь ли!
     Бляшке  вытащил серебряную табакерку,  щелчком открыл крышку,  протянул
Тонде. Дав понюхать старому сорбу, понюхал сам.
     -- Апчхи! Значит, правда!
     -- Будьте здоровы!
     Бычий Бляшке оглушительно высморкался в огромный клетчатый платок.
     -- Двадцать семь, черт бы тебя подрал, и дело с концом!
     -- Маловато, господин! Бляшке побагровел.
     -- За кого ты  меня  принимаешь? Двадцать  семь за твою  скотину,  и не
полушкой больше! Не будь я Бычий Бляшке из Каменца!
     -- Тридцать, господин. Тридцать -- и он ваш.
     -- Грабеж  среди  бела  дня! Ты меня по  миру пустишь! -- Бляшке вращал
глазами, размахивал руками.  -- Сердца у тебя нет! Что тебе  до  несчастного
торговца! Одумайся, старик! Отдай за двадцать восемь!
     Тонда был неумолим.
     -- Тридцать -- и баста! Бык -- просто чудо! Не отдам за бесценок. Знали
бы вы, как мне тяжело с ним расставаться. Будто собственного сына продаю!
     Бычий Бляшке понял, что старик не  уступит. Только зря время проведешь.
Да и уж больно хорош бык!
     -- Так и быть, согласен! Я сегодня добрый! Позволяю обвести себя вокруг
пальца! Не могу не потрафить бедному человеку! По рукам!
     -- По рукам! Тонда снял шапку.
     -- Клади сюда, господин!
     Бляшке отсчитал тридцать гульденов.
     -- Следил?
     -- Следил!
     -- Ну так давай сюда своего  дорогого сынка! Бляшке взялся за веревку и
хотел было увести Андруша. Тонда тронул его за рукав.
     -- Ну что еще? -- проворчал толстяк.
     --  Да  так, пустяк! --  Крестьянин  казался смущенным.  -- Будьте  так
добры, господин, оставьте мне веревку. Такая бы мне радость...
     -- Веревку?
     --  На  память.  Знали  б  вы,  господин   Бляшке,  каково  мне  с  ним
расставаться! Пусть хоть веревка от него останется... А я вам другую дам.
     Тонда  развязал  подпояску.  Бляшке,  усмехаясь,  наблюдал, как  старик
меняет веревки,  потом увел Андруша. Зайдя за угол, довольно ухмыльнулся. Он
явно выгадал! Цена по здешним понятиям умеренная. А вот в  Дрездене нетрудно
будет продать красавца быка втридорога!

     На  опушке  Тонда с  Крабатом  легли на траву, поджидая Андруша. Теперь
можно и подкрепиться.  Хорошо,  не забыли запастись  хлебом и добрым  куском
сала.
     -- Ну и молодец ты,  Тонда! Поглядел  бы  со стороны, как ты у толстяка
монетку  за  монеткой  вытягивал!  "Маловато,  господин,   маловато..."  Вот
счастье-то, что вовремя про веревку вспомнил! Я так начисто позабыл...
     -- Привычка! -- улыбнулся Тонда.
     Отрезали хлеба и  кусок  сала для Андруша. Завернули  в куртку Крабата.
Усталые  после долгой дороги, не заметили, как уснули. Спали крепко, пока не
разбудило протяжное "Му-у-у!". Перед ним жив, здоров и невредим стоял Андруш
в человеческом облике.
     -- Эй вы, сони, все бы вам спать! Нет ли горбушки хлеба?
     -- Вот хлеб с  салом. Садись,  брат, отдохни,  поешь. Ну как  там Бычий
Бляшке?
     --  Ну,  работенка!  В такую  жару в  самый раз быть быком! Особенно  с
непривычки. Топай  да топай по дороге, глотай  пыль. Удовольствия мало! Но я
не в обиде.
     Бляшке вскоре завернул в корчму, к своему куму.
     "Гляди-ка! Мой кум из Каменца! Как жизнь? Как дела?"
     "Ни шатко ни валко. Умираю от жажды!"
     "Ну это в наших силах. Иди в зал, садись за господский стол. Пива у нас
хватает, не выпить и за год! Даже тебе не выпить!"
     "А как  же мой бык? -- говорит толстяк. --  Вот  за  тридцать гульденов
какого красавца купил!"
     "Отведем в хлев, дадим всего вдоволь -- и сена, и воды!"
     -- Понимаешь, мне -- вдоволь  сена... -- Андруш  насадил на нож большой
кусок  сала и отправил в рот. -- Ну вот,  отвели меня в хлев. Корчмарь зовет
прислугу:
     "Эй, Катель, позаботься о быке моего кума. Да смотри, чтоб не похудел!"
     "А то как же", -- бормочет Катель и тут же кидает в ясли охапку свежего
сена.
     А мне, сказать  по правде, бычья жизнь уже осточертела. Ну я и высказал
им  это недолго думая  человечьим голосом: "Сено, говорю,  и  солому  можете
жрать сами, а я предпочитаю свинину с капустой да хорошего пивка в придачу!"
     -- Да ну? -- изумился Крабат. -- А дальше?
     --  Дальше? Троица буквально остолбенела. Когда очухалась, завопили как
резаные. Я им на прощание помычал, обернулся ласточкой,  порх-порх к  двери,
чивик-чивик -- и привет!
     -- А Бляшке?
     -- Да пропади он пропадом! -- Андруш схватил кнут и в ярости стегнул им
по  земле.  --  Как я рад, что опять с  вами и  такой,  как  был, --  рыжий,
конопатый!
     --  Я тоже рад, -- улыбнулся Тонда. -- Здорово  ты справился!  А Крабат
сегодня, я думаю, многому научился.
     --  Еще бы!  -- отозвался Крабат. -- Ух теперь-то я знаю, как забавно и
весело колдовать!
     -- Забавно? -- Лицо Тонды стало вдруг серьезным и грустным. -- Впрочем,
может, ты и прав. Иногда и забавно!


        ВОЕННЫЙ ОРКЕСТР

     Курфюрст Саксонский  уже несколько  лет  вел  войну со шведским королем
из-за польской  короны. Для  такой войны,  кроме денег  и пушек, требовалось
много  солдат.  По  стране бродили вербовщики, барабанщики били  в барабаны.
Поначалу находились  добровольцы, желающие  встать под знамена курфюрста. Со
временем же пришлось  прибегнуть ко всяким уловкам -- и к красному вину, и к
палке. Чего не сделаешь во славу своего полка и победоносного курфюрста! Тем
паче, что за каждого рекрута вербовщикам полагалось вознаграждение.
     Команда вербовщиков -- лейтенант  Дрезденского пехотного  полка, усатый
капрал, два ефрейтора и  барабанщик, тащивший барабан на спине, будто короб,
--  как-то  темным  октябрьским   вечером  сбилась  с  пути  и  оказалась  в
окрестностях Козельбруха, неподалеку от мельницы.
     Вот уже несколько дней Мастер был в отъезде.  Подмастерья  балагурили в
людской.
     Стук в  дверь. Вышел Тонда. У порога стоял лейтенант со своей командой.
Он-де офицер его светлости  курфюрста. Отряд сбился  с пути, решено провести
ночь на этой проклятой мельнице. Все ясно?
     -- Все ясно, ваша милость. Для вас всегда найдется место на сеновале.
     --  На  сеновале?  --  вскипел  капрал.  -- Ты обалдел,  парень! Лучшую
постель  для его милости!  Да поживее! А  если  моя будет чуть  похуже, живо
шкуру спущу! Мы голодны. Тащи все, что  есть  на кухне,  да не забудь вина и
пива.  И   чтоб  на  всех  вдоволь!   Не  выполнишь  приказ,  душу  вытрясу!
Пошевеливайся, чума тебя возьми!
     Тонда легонько  свистнул  сквозь зубы.  Парни,  хоть и были  в людской,
услышали.
     Когда Тонда с вербовщиками вошли в комнату, она была пуста.
     -- Присаживайтесь, господа, еда не заставит себя ждать.
     Непрошеные гости расположились вольготно, расстегнули мундиры и гамаши.
Подмастерья тем временем собрались на совет в кухне.
     -- Облезлые обезьяны с косичками!  -- в сердцах буркнул Андруш. --  Что
себе позволяют!
     У него уже созрел план. Все, и даже Тонда, приняли его с восторгом.
     Андруш и Сташко с помощью Михала и  Мертена  вмиг приготовили угощение:
три миски каши из отрубей с опилками, политой прогорклым маслом и посыпанной
махоркой.
     Юро сбегал  в свинарник и вернулся с двумя заплесневелыми ковригами под
мышкой. Крабат и Ханцо наполнили пять пивных жбанов протухшей дождевой водой
из бочки.
     Когда все было  готово, Тонда отправился к  вербовщикам  и обратился  к
лейтенанту:
     -- Если ваша милость прикажет, велю внести ужин!
     Он щелкнул пальцами. И, как мы с вами сейчас увидим, неспроста.
     -- Вот миски!.. В них, с вашего позволения, лапша с курицей, баранина с
капустой и овощи: бобы с жареным луком и шкварками.
     Лейтенант все обнюхал, но никак не мог выбрать, с чего начать.
     -- Молодец, что все сразу принес. Давай сперва лапшу с курицей.
     --  Попробуйте  ветчину  и  корейку!  --  предложил Тонда, указывая  на
заплесневелый хлеб, который внес на подносе Юро.
     -- Однако тут нет  самого  главного, -- напомнил капрал, -- от  корейки
жажда мучит! А чем ее утолить, холера тебя забери?
     По  знаку Тонды  Ханцо,  Крабат,  Петар,  Лышко и  Кубо  внесли жбаны с
дождевой водой.
     --  С  вашего позволения,  ваша  милость,  за ваше  здоровье! -- Капрал
осушил  в честь лейтенанта  целый жбан и  обтер усы.  -- Не плохо, совсем не
плохо. Сами варили?
     --  Нет, -- ответил Тонда, -- пивоварня, с вашего позволения, в деревне
Дождищи.
     За  столом  царило  веселье.  Каждый  вербовщик  ел  и  пил  за  троих.
Подмастерья только посмеивались.
     Дождевая бочка у них огромная. Можно наполнять жбаны без конца  -- воды
хватит!
     Лица у гостей раскраснелись.  Барабанщик, парнишка  не  старше Крабата,
после пятого жбана уронил голову на стол. Раздался тоненький храп.
     Остальные  продолжали пить. Застолье  застольем,  а лейтенант, глядя на
подмастерьев, вспомнил вдруг про вознаграждение за каждого рекрута.
     -- Вот было бы здорово, -- заявил он,  размахивая  жбаном, -- если б вы
плюнули  на свою мельницу и пошли на военную службу. Ну  что такое подручный
на мельнице? Тьфу, ничто! А вот солдат!..
     -- Солдат!.. -- встрепенулся капрал и трахнул кулаком по столу, да так,
что  подскочила  голова  барабанщика. -- У  солдата --  жалованье,  веселье,
товарищи. Все его любят, особенно девушки. Да что говорить! У кого блестящие
пуговицы на мундире да гамаши, тому сам черт не брат!
     -- А война? -- поинтересовался Тонда.
     --  Война! -- хмыкнул  лейтенант. -- Лучше войны для солдата нет ничего
на  свете.  Коли в  груди бьется мужественное  сердце  да  подвалит маленько
удачи,  слава тебя  найдет!  Захватишь  трофеи,  заработаешь орден,  станешь
капралом или даже вахмистром!
     -- А если  дослужишься до офицера, -- подхватил капрал, -- можешь стать
и генералом. Плюньте мне в глаза, если это не чистая правда!
     -- Да что там долго разговаривать! -- гнул свою линию лейтенант. --  Вы
ведь смелые ребята!  Подавайтесь в наш полк! Беру вас рекрутами. Ну как,  по
рукам?
     --  По рукам! --  Тонда  пожал  протянутую  руку. Михал, Мертен  и  все
остальные сделали то же самое.
     Лейтенант сиял  как  медный таз,  капрал, хоть и не  твердо держался на
ногах, попытался проверить их челюсти.
     -- Надо взглянуть, черт подери, все  ли у них  на месте!  Солдату нужны
крепкие зубы, особенно  передние. А то он не сможет  в бою обкусить патрон и
выстрелить во врага его сиятельства курфюрста, как того требует присяга.
     Все у  всех было на месте, лишь  Андруш вызывал у него сомнения. Капрал
надавил большим пальцем на передние  зубы Андруша, и  --  крах-крах!  -- два
зуба сломались.
     -- Черт бы тебя подрал! Нет, вы только посмотрите!  Собрался в  солдаты
со своей старушечьей челюстью! А ну, поди прочь, а то я за себя не ручаюсь!
     -- С вашего позволения, верните мне зубы! -- приветливо сказал Андруш.
     -- Ха-ха-ха! -- закатился капрал. -- Он приколет их к шляпе!
     -- К шляпе? -- переспросил Андруш, будто плохо расслышал.  -- Нет, нет!
Не к шляпе!
     Он взял зубы и воткнул их на прежнее место.
     -- Теперь они будут покрепче! Хотите убедиться, господин капрал?
     Подмастерья  ухмылялись,   капрал   едва   сдерживал  гнев.  Лейтенант,
мечтавший  о  деньгах  и  дороживший  каждой  головой,  не  очень-то  спешил
расставаться с Андрушем.
     -- А ну-ка, проверь!
     Капрал нехотя последовал приказу.  Странно! Как  ни старался он вырвать
зубы, те не поддавались. Тогда он попытался их выломать с помощью мундштука.
     -- Что-то здесь не чисто! Так не бывает! Ну, да не мне решать, может ли
этот рябой стать солдатом. Это уж, господин лейтенант, ваше дело!..
     Лейтенант, задумавшись, скреб в затылке. Хоть он и выпил порядком,  ему
это тоже казалось чудным.
     --  Оставим до утра. Утро вечера мудренее. Перед выступлением  проверим
еще раз. А теперь спать!
     --  Пожалуйте!  --  откликнулся  Тонда.  --   Для  вас,  ваша  милость,
приготовлена постель Мастера,  а для господина капрала -- место в  гостиной.
Только вот куда деть господ ефрейторов и барабанщика?
     -- Не стоит беспокоиться! -- пробормотал капрал. -- Они могут выспаться
на сеновале. Для них и это роскошь.
     Наутро лейтенант проснулся  за домом в ящике со свеклой. Капрал очнулся
в  свином корыте.  Оба  отчаянно  чертыхались.  Все  двенадцать подмастерьев
удивлялись с самым  невинным видом. Как же  так? Как  могло такое случиться?
Ночью  ведь обоих господ доставили прямо в  постель. Как же они сюда попали?
Может,  они лунатики? А может, пиво тому виной? Еще повезло, что, блуждая по
мельнице, они не набили  синяков да  шишек! Да, не зря говорят  --  у детей,
дураков и пьяниц свой ангел-хранитель!
     -- Заткнитесь! -- взревел капрал. -- Проваливайте и готовьтесь к маршу!
А ты, рябой, подставляй зубы!
     Зубы Андруша выдержали натиск. Лейтенант уверился, что парень годен.
     После завтрака вербовщики  с рекрутами двинулись в путь.  Маршировали в
направлении  Каменца,  к  биваку полка.  Впереди  лейтенант в  сопровождении
барабанщика, далее подмастерья, строем,  по  росту, за  ними два  ефрейтора.
Замыкал колонну капрал.
     Подмастерья топали в самом веселом расположении духа. Остальным было не
до  веселья.  Чем дольше  они шагали, тем бледнее становились, тем  чаще  по
одному исчезали в кустах. Крабат, шедший со Сташко позади, услышал, как один
из ефрейторов сказал:
     -- Господи, мне так плохо, будто я проглотил десять литров клейстера.
     Крабат подмигнул Сташко:
     -- Так бывает, когда опилки примешь за лапшу, а махорку за укроп!
     В полдень лейтенант приказал остановиться на опушке березняка.
     -- До  Каменца четверть  мили. Кому  в  кусты  --  давай! Это последняя
возможность. Капрал!
     -- Да, ваша милость!
     -- Проверь-ка их вещи и  проследи, чтоб не вылезали из строя. При входе
в город чтоб держали шаг! Под барабанный бой!
     После  короткого  привала отряд  двинулся  в  путь,  на  этот  раз  под
барабанный бой и пение трубы.
     Трубы?
     Андруш поднес правую  руку к губам, сложил трубочкой и,  раздувая щеки,
дул изо всех сил. Он играл, как бог... марш  шведских гренадеров. Вряд ли во
всей шведской армии можно было б найти такого трубача!
     Рекрутам марш  был явно по душе.  Они тут же подхватили мелодию. Тонда,
Сташко  и  Крабат изображали  тромбоны,  Михал,  Мертен  и  Ханцо  -- рожки,
остальные разделились на большие  и малые трубы. Хотя все они, как и Андруш,
играли лишь  губами, казалось,  что марширует настоящий королевский шведский
полковой оркестр.
     "Прекратить!" -- хотел заорать лейтенант.
     "Прекратить, прекратить, прекратить!" -- силился гаркнуть капрал.
     Но... ни тот, ни другой не произнес ни звука. Не смогли они и, как было
попытались, пустить в ход палки. Пришлось им  оставаться на  своих местах  и
маршировать со  всей честной компанией: один  -- впереди, другой --  сзади с
проклятьями, застрявшими в глотке.
     Вот  так,  под барабанный бой  и  звонкое  пение  труб,  отряд вошел  в
Каменец,  на  потеху всем встречным солдатам и  горожанам. С криком "Ур-ра!"
мальчишки бросились маршировать следом, в домах  открывались  окна,  девушки
махали платочками, посылали воздушные поцелуи.
     Под  громкую  музыку  отряд несколько  раз обошел  городскую  площадь и
выстроился перед ратушей. Площадь быстро заполнилась зеваками.

     Звуки  ненавистного  шведского  марша  подняли по  тревоге  полковника,
командира пехотного  полка  Его  милости светлейшего  курфюрста Саксонского,
господина Фюрхтегота Эдлера фон Бич-Полей-Пумперштрофа.
     Старый  вояка,  слегка  отяжелевший  за  долгие  годы  службы, вышел на
площадь  с тремя штабными офицерами и ватагой адъютантов. Дурацкий спектакль
привел его  в  бешенство, и он  раскрыл было рот, чтобы  осыпать проклятиями
незадачливых музыкантов, но... слова застряли у него в горле.
     Андруш с товарищами, заметив господина полковника, мгновенно перешли на
торжественный марш  шведской кавалерии. Это,  естественно, довело до  белого
каления старого служаку-пехотинца.
     А так как под эту музыку  гарцевать на лошади было куда сподручнее, чем
маршировать  на своих  двоих, подмастерья и вербовщики перешли на рысь. Ну и
забавное же было зрелище! Но только не для полковника!
     Полковник  задыхался  от  ярости  и  хватал  воздух  ртом,  будто карп,
пойманный сетью. Еще  бы!  Полковник  фон Бич-Полей-Пумперштроф вынужден был
смотреть, как  дюжина рекрутов  под  звуки вражеского  кавалерийского  марша
скачет верхом на палочке по городской площади. Но самое возмутительное, черт
подери, лейтенант! Тот, впереди! Сунул между ног саблю и воображает, что  он
на  лихом  коне!  Что  уж,  раз  так,  говорить  про  капрала, ефрейторов  и
барабанщика! Скачут с дурацким видом -- гоп, гоп, гоп!
     -- Эскадрон, стой! -- скомандовал Тонда, как только марш был доигран до
конца.
     Подмастерья, ухмыляясь, вытянулись в струнку перед полковником. Скинули
шапки.
     Полковник фон Бич-Полей-Пумперштроф подошел ближе и гаркнул так, как не
гаркнуть и двенадцати капралам:
     -- Кто, разрази вас гром, надоумил вас, негодяи, устраивать среди  бела
дня  этот  балаган  на площади,  танцы  при  всем  честном  народе? Кто  вам
позволил,   проклятые  оборванцы,  ухмыляться?  Я,   командир  этого  полка,
покрывшего  себя  неувядаемой  славой  в   тридцати  семи  сражениях  и  ста
пятидесяти девяти вылазках, обещаю выбить дурь из ваших голов! Я  обломаю об
вас все палки! Я прогоню вас сквозь строй!..
     -- Хватит! -- вдруг прервал  его Тонда.  -- Обойдемся без ваших  палок!
Нам, всем  двенадцати, стоящим перед вами, так и так не  подходит солдатская
жизнь. Не то что  вот этому простофиле,  -- он указал на лейтенанта, --  или
вон тому с  луженой глоткой! -- Он кивнул в сторону капрала. -- Им-то это по
вкусу! В армии им вольготное  житье! Пока,  конечно, их не убьют. Но я и мои
товарищи из  другого теста.  Мы  плюем  на весь  ваш  пуц-парад и на  вашего
светлейшего курфюрста! Если хотите, можете так ему и передать!
     Миг... и подмастерья  обернулись  воронами. Стая  взметнулась  вверх  и
пролетела над площадью.


        ПОДАРОК

     Во второй половине  октября вдруг потеплело. Солнце светило так, словно
вернулось лето. Теплые дни! Можно  привезти еще несколько повозок торфа! Юро
запряг волов, Сташко с Крабатом нагрузили  телегу  досками, бревнами, сверху
водрузили две тачки. Подошел Тонда, и они тронулись в путь.
     Торфяное  болото  было  по  ту  сторону Черной воды,  в  верхней  части
Козельбруха.   Еще  летом  Крабат  работал  там  с  подмастерьями,  научился
орудовать  вилами  и  специальным ножом, помогая Михалу  и Мертену  добывать
жирные, блестящие куски торфа.
     Солнце  сияло,  в лужах на опушке  отражались березы.  Трава  на кочках
пожелтела, вереск  давно отцвел. На кустах то тут, то там вспыхивали красные
ягоды, серебрилась паутина.
     Крабату вспомнились детские годы  в Ойтрихе. В такие осенние дни в лесу
собирали  валежник, хворост, сосновые шишки. Иногда в  октябре находили даже
грибы: опята, рыжики, сыроежки. Может, и на этот раз повезет!
     Вот и болото. Юро остановил волов.
     -- Выгружай! Приехали!
     Уложили  слеги и  бревна, закрепили, выложили из досок  мостки --  так,
чтобы  не  оступиться  и  не  угодить в  топь.  Но расстояние  до  торфяника
оказалось  больше, чем думали. Юро хотел было привезти еще досок, но  Сташко
сказал,  что это  лишнее. Он  сорвал  ветку березы и  прошелся  по  мосткам,
произнося в такт шагов заклинание и ударяя веточкой по доскам.
     Мосток удлинялся  прямо на глазах и  скоро протянулся до  самого  места
разработок.
     Крабат был ошарашен.
     -- Не пойму я, зачем работать, если  все, что мы  делаем своими руками,
можно просто наколдовать?!
     -- Все так, -- ответил Тонда, -- только такая жизнь может и опостылеть.
Без работы, брат, жизнь не жизнь! Так долго не протянешь!
     У края  болота  стоял  дощатый  сарай. Там лежали  сухие  куски  торфа,
заготовленные еще весной. Парни по мосткам перевозили их на тачках к телеге,
а Юро укладывал, стоя наверху. Нагрузив телегу, он влез на козлы.
     -- А ну, пошли!
     И волы побрели к мельнице.
     До возвращения Юро Тонда, Сташко и Крабат перетаскивали в сарай добытый
летом торф и складывали там для просушки. Работали  не спеша,  времени  было
много.
     Крабат попросил у Тонды и Сташко разрешения ненадолго отлучиться.
     -- А куда ты?
     -- Грибов поищу! Нужен буду -- свистните, сразу вернусь.
     -- Думаешь, что-нибудь найдешь? Тонда не возражал, да и Сташко тоже.
     -- А у тебя есть нож?
     -- Да если б был...
     -- Тогда возьми мой! -- Тонда достал нож. -- На вот, только не потеряй!
     Показал, как нож открывается: нажать на рукоятку -- и все!
     Лезвие выпрыгнуло,  оно было черным, будто Тонда долго держал  его  над
пламенем свечи.
     --  Теперь ты!  -- закрыв нож,  Тонда  протянул его Крабату.  --  Ну-ка
попробуй!
     Крабат нажал на рукоятку -- лезвие было чистым и блестящим.
     -- Что-нибудь не понятно? -- поинтересовался Сташко.
     -- Не-ет! Все понятно...
     Может, ему померещилось?
     -- Тогда отправляйся, а то все грибы разбегутся!
     Четыре дня работали они на торфянике. И каждый день Крабат ходил искать
грибы. Но ему попадались лишь старые подберезовики, потемневшие и червивые.
     --  Не  расстраивайся! -- успокаивал его Сташко.  -- Иначе  и  быть  не
может. Их время прошло. А если хочешь, помогу!
     Он что-то пробормотал и,  растопырив руки, семь  раз повернулся кругом.
Тут же на торфянике появилось штук семьдесят грибов.
     Как  кроты,  вылезали  они  из-под  земли,  шляпка  к шляпке.  Словно в
причудливом хороводе  встали в круг  боровики, подберезовики,  подосиновики,
сыроежки. Все, как на подбор, крепенькие, чистенькие.
     -- Ох! -- удивился Крабат. -- Научи меня, Сташко!
     Выхватив нож,  он  ринулся  к  грибам.  Но  при  его  приближении грибы
сморщивались и проваливались сквозь  землю, да  так  быстро, будто кто их за
веревочку дергал.
     -- Стойте! -- в отчаянье закричал Крабат, но грибы уже исчезли.
     -- Не горюй! -- улыбнулся Сташко. -- Колдовские грибы очень горькие, да
и живот разболится. Прошлый год я чуть было не околел.
     На четвертый  день к  вечеру Сташко  с Юро,  нагрузив последнюю телегу,
поехали  домой.  Тонда  с Крабатом, выбрав  короткий путь, пошли  пешком  по
тропинке через болото. Над  торфяником  спускался туман. Крабат обрадовался,
почувствовав  твердую  почву под ногами.  Они вышли  к  Пустоши.  Место  это
показалось  Крабату знакомым. Ему  вспомнился  давний сон.  Про то,  как  он
убегал... И про Тонду... Но нет, Тонда шагал с ним рядом цел и невредим.
     --  Хочу тебе сделать подарок, Крабат. -- Он вынул из кармана свой нож.
-- На! На память!
     -- Ты разве от нас уходишь?
     -- Может быть, и уйду.
     -- А как же Мастер? Не могу поверить, чтобы он тебя отпустил!
     -- Иной раз бывает такое, чему и поверить трудно!
     -- Не говори так! Останься со мной! Я не могу представить себе мельницу
без тебя!
     -- В жизни иной раз бывает такое, чего  и представить себе нельзя. Но к
этому надо быть готовым, Крабат!
     Пустошь  -- открытая  местность, ненамного побольше  гумна. По краям ее
кривые  сосны. Даже в сумерках Крабат заметил  ряд  продолговатых  холмиков.
Будто могилы на заброшенном кладбище возвышались они, поросшие вереском.
     Тонда остановился.
     -- Возьми же! -- Он протянул Крабату нож.  Тот  понял, что отказываться
нельзя. -- У него есть одно свойство. Если тебе угрожает опасность, меняется
цвет лезвия.
     -- Становится черным?
     -- Да! Будто ты подержал его над пламенем свечи.

     За теплой осенью пришла ранняя зима.
     В  середине ноября уже вовсю валил снег.  Крабату приходилось расчищать
скребком подъезд  к  мельнице. В  новолунье прибыл  Незнакомец  с  петушиным
пером. Он катил  прямо  по  сугробам, и  его  повозка не оставляла следа  на
заснеженном лугу.
     Да что снег, снег не беда! А до морозов еще  далеко. Но вот подмастерья
были явно чем-то удручены. С приближением  Нового  года они день ото дня все
мрачнели.  Все их  раздражало, малейший пуст