ала Нина Кисина.- Действительно, шел бы ты отсюда, у нас будет сейчас репетиция. По некоторым причинам я бы тебе не советовала оставаться. Вы не замечали в зоопарке, как тигр смотрит на людей? А я заметил. Тигр смотрит на человека сквозь, как будто человек прозрачный, словно стекло. Вот так я посмотрел на Данилову, на Кисину и, конечно, на Марченко. Я так вообще на всех девчонок смотрю. Как тигр. Тут будущий артист Кашин подоспел Кисиной на помощь снова. - Слуша-а-а-ай, Иванов! - опять запел он на дурацкий мотив под гитару.- То-о-о-опал бы ты отсю-у-у-да! Тут сейчас люди будут занима-а-а-аться де-е-е-елом! И Кашин стал ждать, когда я соизволю подняться и уйти из класса. Все ждали. Весь драмкружок. Во главе с сатириком Кугыревым стояли и ждали. А я тоже ждал, когда они уйдут. Сидел и ждал. Сидя даже удобней ждать. Пусть стоят, раз пошли на характер. Они пошли на характер, и я пошел на характер. А характера у меня, может, больше, чем у всех, вместе взятых, людей на всем земном шаре, поэтому мне придется уточнить, что такое характер (признак, особенность) . Характер - это совокупность основных наиболее устойчивых психических свойств человека, которые проявляются в его действиях и поступках. Так вот я потому и пошел на наибольшую устойчивость и на совокупность моих психических свойств, потому что они у меня самые совокупные и устойчивые в мире. Первым сдался Маслов, который у нас с космическим уклоном, поэтому у него соображение сработало лучше, чем у других. - Да ладно,- сказал Маслов,- с ним не договоришься. Пусть сидит... Может, он захочет принять участие в вечере. "Ну, распустились мои современники,- подумал я про себя,- ну распустились, развинтились. Кажется, пора мш начать завинчивать гайки". А вслух я произнес вот что. - Ну, с вами, товарищи,- сказал я, обращаясь как бы к никому и ко всем сразу,- с вами определенные круги никогда не связывали никакой надежды. Но вот на товарища Маслова, понимаете, определенные круги имели, да и пока еще имеют определенные виды. Так сказать, героическая массовка, отдельные поручения... и так далее и тому подобное,- загадочно намекнул я, укоризненно качая головой. - Нехорошо, Маслов, нехорошо! Кажется, зря определенные круги на товарища Маслова рассчитывают, зря, понимаете ли... Все опять переглянулись между собой в смысле: "Влюбился! Попал в дурную компанию. Интересно, какая все-таки муха укусила этого Иванова! Может, это действительно не земной Иванов, а инопланетный?!" В это время я все еще продолжал читать нотацию Мас-лову, но меня уже не слушал не только Маслов, меня уже вообще никто не слушал. - А как же мы про него будем репетировать... при нем? - спросила Акимова.- У нас же сатира на Иванова? - Ну и что, - сказал Кутырев, - пусть сидит и смотрит. Может, что-нибудь подбросит. Он же себя лучше знает, чем мы. Впрочем, может, действительно лучше с ним посоветоваться? Я при этом разговоре, конечно, и бровью не повел, я просто замолчал, но в голове у меня так и запрыгали целые фразы: "Что? Что? Что? Сатира на меня, на Иванова? Раньше драмкружок себе этого не позволял. Видно, я где-то отпустил гайки". Хорошо, что я пошел на характер и ни за что не ушел из класса. Ничего, сейчас они увидят, разрешу ли я к исполнению эту сатиру. Пока я принимал решение не... не делать на меня никаких пасквилей-масквилей, ко мне подошел Кутырев и сказал: - Слушай, Иванов, мы тут хотим тебя в одной сценке... Ну, у нас в представлении есть такой раздел: "Кому что снится?" Так вот. Мы хотим тебя в одной из сценок... ну, что ли, сымитировать, что ли, спародировать, что ли. Ты, наверное, знаешь, что имитатор схватывает не только внешние черты образа, он проникает в характер, в самую душу изображаемого лица. Так вот, мы хотели бы с тобой посоветоваться, что ли... - Видишь ли, Кутырев,- сказал я неторопливо,- это, конечно, правильно, что вы решили со мной посоветоваться. Это даже как-то мудро, что ли, с вашей стороны. Но, прежде чем со мной посоветоваться, я должен знать, что же вы хотите на меня сделать, имитацию или пародию? Конкретнее: вы меня хотите сымитировать или спародировать? - Видишь ли, Иванов, - сказал Кутырев как-то смущенно,- я думаю, что для тебя не будет большой разницы, что мы будем делать - имитировать тебя или пародировать. - Вот, вот, Кутырев, вот в этом ты и ошибаешься. Для меня очень даже большая разница, что вы будете делать - имитировать или пародировать меня. Потому что, раз ты смешиваешь в одну кучу понятия "сымитировать" и "спародировать", то я тебе должен объяснить, растолковать, что имитация... Ты правильно говоришь: имитатор схватывает не только внешние черты образа, он проникает в самый характер, в самую душу образа иного лица. А пародирование- это утрированное изображение чего-то, злое или добродушное передразнивание. Ты, Кутырев, учитываешь разницу или нет? - Учитываешь... - Очень хорошо... Уж если ты в пародировании не разбираешься, но учитываешь, и то хорошо. Имитацию я еще вам позволю, а никакого пародирования я вам позволить не могу, тем более всякого там передразнивания. Дилетанты, ни в чем не разбираются,- сказал я в сторону. - Видишь ли, Иванов,- замялся Кутырев,- ты же знаешь, что в науке, как известно, открытия все чаще делаются на стыке - на стыке математики и физики, химии и биологии... Так что, может, и у нас что-нибудь произойдет... на этом...- Кутырев на этих словах замолчал. - На чем на этом? - переспросил я. - Ну, на стыке,- пояснил Кутырев. - Чего "на стыке"? - переспросил я. - Ну... имитации и пародии... - Ну, ну...- сказал я,- давайте попробуйте... на стыке... Только имейте в виду, что бывает такой стык, за который можно получить и втык!.. - Ты, Иванов,-сказал Кутырев, потирая задумчиво макушку,- ты такой человек, что от тебя можно получить втык и без всякого стыка. - Ну, это ты уж зря,- сказал я,- потому что человек, которому будет когда-то...- сказал я многозначительно,--имеет право на то, чтоб сейчас ему было...- Я многозначительно замолчал. Кутырев переглянулся с ребятами, словно стараясь понять, что может означать фраза "что человек, которому будет когда-то, имеет право на то, чтоб сейчас ему было...". Хотя недоговоренная мной фраза была очень простой по смыслу, она означала: что человек, которому будет когда-то труднее всех, имеет право на то, чтобы ему сейчас было не так уж трудно. Отойдя от меня на некоторое расстояние, Кутырев стал о чем-то тихо совещаться с ребятами, а я... А я уселся на стуле удобнее и стал, как всегда, делать сразу пять дел: 1) терпеливо сидел и ждал на себя сатиры; 2) правой рукой сжимал в кармане теннисный мяч для укрепления ладонной мышцы; 3) обдумывал свои денежные затруднения; 4) вдавливал левой ногой теннисный мяч в пол; 5) выяснял мысленно, кто же все-таки подсунул мне это проклятое стихотворение? Из всех этих пяти занятий денежная проблема мучила меня больше других. Вообще-то все несекретные расходы, расходы по моим подготовкам к выполнению сверхтрудного сверхзадания, моя мама, сама того не зная, взяла на себя. Ну, во-первых, сверке должен знать карту звездного неба как свои пять пальцев. (Моя мама покупала мне билеты на все лекции в Планетарий.) Сверке должен быть по профессии физиком и геодезистом. (Моя мама накупила мне целую полку книг по физике и геодезии.) Сверке должен уметь обращаться с кинокамерой. (Моя мама купила мне киноаппарат "Ладога".) Но ведь были еще расходы и секретные. И какие расходы! Сандуновская термокамера в бане стоила мне каждый раз 30 копеек, Измайловская центрифуга на аттракционах - один заезд 30 копеек, в Центральном парке "Мертвая петля" на самолете - 30 копеек. И так каждый день. То одно, то другое, то третье! А в воскресенье - и одно, и другое, и третье - все сразу! И по нескольку раз. Хорошо, что я два года назад организовал Фонд Накоплений, сэкономив на завтраках, билетах в кино, на мороженом и так далее. Этих накоплений мне еще месяца на два хватит. А дальше что? Может, поступить куда-нибудь на работу? Между прочим, между пятью делами, которыми я занимался, сидя на стуле, было еще и шестое: я, правда не очень внимательно, но прислушивался к разговорам моих одноклассников,- они уже начали репетировать. ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТВиРТОЕ Действие равно противодействию "Так, так, так,-подумал я про себя.-Интересно, что же будет дальше?.." Интересно! Интересно?! А дальше было вот что. - Дорогие ребята! У нас в классе,- донеслось до меня,- учится загадочный ученик Юрий Иванов, он у нас загадочен тем, что учится все лучше и лучше. У нас, вернее, у наших учителей уже отметок не хватает. Один учитель ему уже ставит не только пятерки, но и шестерки, и семерки, и восьмерки, и даже один раз поставил ему десятку. Это, конечно, удивительно! Но еще удивительнее: чем лучше Юрий Иванов учится, чем больше он знает, тем хуже себя он ведет. И становится агрессивнее и агрессивнее! А если его еще вдобавок шлепнуть, то что из этого получится, просто представить страшно. Но мы этого представлять не будем, так как в последнее время Юрий Иванов не только учится сам, но и стал учить учителей. Мы предлагаем вам посмотреть сценку под названием: "Что снится Юрию Иванову, а может, и не снится". Между прочим, все это сказал Виктор Сметанин, он у нас с физкультурным уклоном, поэтому ему, вероятно, и доверили сказать так обо мне. Он самый сильный у нас в классе, ну, не считая меня, конечно. - Роли исполняют,-сказал Сметанин,- Юрия Иванова будет имитировать Маслов, а учителей - ученики нашего класса. Кто из них кто - у каждого написано на транспаранте. Что произошло дальше, дорогие товарищи потомки, мне, собственно говоря, и рассказывать-то особенно не хочется. Не очень интересно произошло все это, по-моему. Драмкружок во главе с Масловым дальше показывал, как будто я экзаменовал учителей и задавал им вопросы. Причем, перед тем как я начал задавать вопросы, якобы сказал, что при ответах учителям можно пользоваться шпаргалками, учебниками, журналами, можно звонить по телефону знакомым профессорам, можно звонить в Академию наук, в любую академию на земном шаре. А вопросы, которые задавал я, были, по-моему, не очень-то умные и тем более не очень-то остроумные. Ну, во-первых, я будто бы спросил учителей, как спят рыбы - с открытыми глазами или с закрытыми?.. Затем я будто бы спросил учителей, как они считают - молекула воды сухая или мокрая?.. И третий, самый главный вопрос, который я задал учителям, был такой: почему в малахите мало хита?.. При этом Маслов, который играл меня, задал этот вопрос голосом, настолько похожим на мой, что все стоящие и все сидящие за партами расхохотались и не только расхохотались, но даже зашлись от смеха. Хотя каждый по своей роли, вероятно, должен был делать что-то другое. Пока они хохотали, Маслов - Иванов сделал шаг в сторону и молчал с самым страшным выражением лица, как, бывало, делал и я. После "моего" вопроса, почему в малахите мало хита, все учителя устроили мне какую-то немую сцену. Мне учителя часто устраивают какие-то немые сцены, как в спектакле "Ревизор". Маслов от моего имени тоже закатил учителям такую же немую сцену. И так похоже на меня, что все ребята и девчонки вскочили и стали этого Маслова - Иванова чуть ли не качать. - А сейчас вашему вниманию предлагаю посмотреть сатирическую сцену, написанную Борисом Кутыревым; под названием "Симпозиум Юрия Иваслова",- сказал Виктор Сметанин. Послышался смех. "Значит, то был пасквиль, а теперь... Не иначе, как сатира на меня начинается",-спокойно подумал я. - Роли исполняют,- повторил Сметанин,- Маслов играет Иваслова, учительницу истории - Глебова. Все остальные играют самих себя... Итак, представьте себе, что вы находитесь в классе на уроке истории... Сметанин еще раз почему-то фыркнул и отошел в сторону. Я насторожился. Мне сразу не понравилось, что действие происходит как бы во сне и что Маслов играет какого-то Иваслова. Уж не из этой ли интермедии стихи... Началась репетиция. Я отыскал глазами Маслова, который должен был играть Иваслова, но, к своему удивлению, вместо Маслова - Иваслова я увидел у классной доски самого себя... Как будто я фантастически раздвоился и одновременно находился и у доски, и сидел за партой. В жизни между мною и Масловым не было ничего общего. Я хочу сказать, что мы с ним совсем не походили друг на друга" Я в жизни черный-пречерный брюнет, а Маслов - блондин. Все равно как мой негатив. В общем, мы с ним совсем не похожи друг на друга. А здесь я смотрел на Маслова, будто на свое отражение в зеркале. Сначала я даже не сообразил, что произошло. Потом догадался. Я понял, что это меня Маслов копирует. Он у нас в классе вообще всех копировал. Всех, кроме меня, конечно. Потому что со мной шутки плохи. Я ему не Шадрин! И не Василянский! И не Орлов! И не Брендер! Может, он за глаза меня и копировал. А на глазах боялся. Попробовал бы не побояться! Хотя чего же "попробовал бы", когда он уже без всякого "бы" попробовал. Вон он сидит за столом с моим выражением лица. Сидит в моей позе. Даже делает сразу, как и я, три дела... Конечно, три. Читает - раз! Левой рукой жмет теннисный мяч. А правой записывает что-то в тетрадь. "Ну, Иванов,- налетел я сам на себя,- ну и распустил ты этих лириков. Тебя, по словам Кутырева, имитируют, а ты сидишь и спокойно смотришь!" Первый раз в жизни я увидел со стороны, глядя на Маслова - Иваслова, как я стою у доски. И как я при этом смотрю на учителей. Кто-то из них на педсовете сказал, что каждый раз, когда я вылезаю из-за парты, ей или ему становится просто страшно. Теперь я понимаю, почему они боятся часто вызывать меня к доске. А я не могу на них иначе смотреть. И пусть хоть совсем не вызывают. И пусть не отнимают у меня время. - Ну-с, голубчики,- сказал я, то есть не я, а Маслов от моего имени, молча бросил на учителей такой взгляд, что у них затряслись поджилки. Маслов - Иваслов молча и в моей манере так среагировал на второй вопрос, что Глебова и все остальные, кто находился вместе со мной в классе, стали опять смеяться. Хотя по своим ролям они должны были делать что-то другое. В это время я положил правую руку на пульс левой и стал считать... Пульс у меня был самый что ни на есть сверхчеловеческий и сверхкосмонавтский. Глубокого наполнения. Ритмичный, как сигналы точного времени из обсерватории имени Штернберга. Пятьдесят два удара в минуту. В это же время мой мозг четко анализировал все, что увидели мои глаза, и все, что услышали мои уши. "Ну, во-первых, это не имитация, как тебе обещали,- говорил мне мой мозг,- а пародия, и довольно злая, и, во-вторых, какую это задачу мы с тобой задали учителям?.. Мы, конечно, можем задать такой вопрос, ответ на который знаем только я, да ты, да мы с тобой. Но не такой же глупый вопрос мы бы задали учителям... И это у них называется стык?.. За такой стык,- поддержали мой сверхинформационный мозг мои крепкие и сильные руки,- можно сделать и втык!" Тем временем Маслов сказал: - Подождите, ребята, я хочу повторить финал сцены, что-то у меня в конце не получается, что-то я себя не совсем хорошо чувствую. "Сейчас, Маслов, ты себя совсем нехорошо будешь чувствовать!"- подумал я. Потом я сжал кулаки, сказал про себя: "Действие равно противодействию",- и, преобразив умственную энергию в механическую, зашагал к Маслову. К этому презренному скомороху. К этому самому жалкому ченеземпру из ченезем-пров... А еще в кружке юных космонавтов тренируется... ВОСПОМИНАНИЕ ПЯТОЕ Пульс глубокого наполнения Люди обычно судят друг о друге по поступкам, а не по мотивам этих поступков, и это очень плохо. И очень неправильно. Сами посудите: примерно через полминуты я подойду к Маслову и задам ему трепку. Если рассудить этот поступок, не вникая в его мотивы, то это неправильный поступок. Просто какая-то хулиганская выходка. А раз выходка хулиганская, и если судить обо мне по этому поступку, я, значит, сами понимаете кто. Это, если обо мне судить по поступку. Если же начать разбираться не в поступке, а в его мотивах, то получается совсем другая картина. В классе сидит человек, первый на Земле псип, чедоземпр и сверке. Он весь день тренировался на центрифуге и в термокамере, а вечером еще занимался в школе. У человека ноют все мышцы, а от занятий болит голова. Вместо того чтобы отдыхать, он и сейчас продолжает трудиться: он решает сразу несколько очень серьезных задач - как же ему все-таки быть с денежными затруднениями и так далее и тому подобное. Да еще накачивает мышцу левой руки и правой ноги. Да еще решает космический кроссворд. В это время в класс врываются во главе с Масловым презренные лирики и начинают над ним строить всякие шаржини-маржики. Да еще дают всякие прозвища. Справедливо это? Несправедливо! А если это несправедливо, то дать за это по первое число справедливо? Справедливо! Я стал грозно и неторопливо приближаться к драмкружковцам со словами: - Удар, его воздействие на тела изучал еще Леонардо да Винчи, но он, понятно, не располагал техникой наблюдения быстро протекающих процессов, и он, и Исаак Ньютон, живший на два столетия позднее, исследовали движение, предшествующее удару, и его результат: деформацию, изменение структуры тела,- продолжал я сьшать скороговоркой,- но постичь процесс распространения ударной волны в теле, а тем более измерить его они, конечно, были не в состоянии. Как раз на этой мысли я успел подойти к Маслову и со словами: "И знание! И сила!" - стукнул его как следует, чтобы он в следующий раз знал, как меня передразнивать. Я в то же время громко развивал идею удара: - Со временем необходимость измерений этого процесса становилась все более настоятельной, вырастала в проблему: ведь удар - одновременно созидающая и разрушающая сила, и его способность разрушения нужно контролировать. Думаю, что больше от разрушительной силы моих ударов, чем от созидательной, все девчонки сразу с визгом разбежались, конечно, в разные стороны. Только одна девчонка, которую кто-то называл, по-моему, Таней и, по-моему, То-полевой, почему-то осталась бесстрашно стоять на месте. Я думал, что весь драмкружок распадется после первого же распространения моей ударной волны в их телах, но Бегунов, Ломакин, Кашин и Дудасов сплотились, словно хоккейная команда. И бросились, как один, на выручку Маслову, издавая жалкие выкрики: - Ах ты, Угрюм-башка! - Кроссворд! - Дух изгнания! На что я им ответил: - Ударные волны распространяются в твердом теле примерно так же, как звуковые в закрытой комнате - отражаясь, интерферируя (то есть накладываясь), усиливая или ослабляя друг друга. Ударное ускорение в разных точках тела различно, его далеко не всегда можно предвидеть, рассчитать. Вот почему важно уметь его измерить. Этим и занимаются ученые лаборатории измерений параметров удара Всесоюзного научно-исследовательского института метрологии имени Д. И. Менделеева в Ленинграде. Конечно, делать сразу четыре дела лучше в спокойной обстановке, чем во время потасовки. Но я и здесь не терял даром времени: сыпал удары направо и налево (нырок! уклон! обманное движение! удар!), читал лекцию "Как измерить силу удара", решал кроссворд (созвездие Южного полушария неба из восьми букв?) и думал о денежных затруднениях (что же делать мне с деньгами? Что делать?). Было еще и пятое дело, если быть точным. Кроме ударов, которые я наносил, были еще удары, которые я получал, или, как говорят боксеры, пропускал. Один из таких ударов пришелся мне в лоб. Это был отличный удар. Такой мощный и результативный, что вопрос о сурдокамере, где бы я мог тренировать себя в тишине изолированного пространства, вдруг как-то разрешился сам собой: СУРДОКАМЕРУ МОЖНО Ж УСТРОИТЬ ЛЕТОМ В ДЕРЕВНЕ! У БАБУШКИ! В ПОГРЕБЕ! В ДЕРЕВНЕ! В ДЕРЕВНЕ ПОД ЗЕМЛиЙ НАВЕРНЯКА СТОИТ ПОЛНАЯ ТИШИНА! И ПРОДУКТЫ ТАМ ЕСТЬ!.. "Да, кто-то очень удачно съездил меня по лбу. Даже непонятно, кто из этих желторотиков может обладать таким хорошо поставленным ударом?" - подумал я, разбрасывая всех в разные стороны и загоняя Маслова и Дудасова в геометрическую фигуру, образованную углом класса. "Так, Иванов! Так! Разделяй и властвуй, Иванов!" К сожалению, мою программу мне удалось выполнить только наполовину. Именно в тот момент, когда я разделил всех самодеятель-ников и собрался над ними властвовать, в класс в сопровождении наших девчонок вошла классная руководительница. По закону инерции (открытому Галилеем еще в 1632 году!) я еще некоторое время, конечно, продолжал драться и даже договорил до точки следующий абзац: - Но длительность ударного процесса весьма кратко-временна - от сотен миллисекунд до нескольких микросекунд. И тут на помощь метрологам приходят запоминающие осциллографы. Их осциллограмму можно наблюдать и фотографировать с экрана хоть через несколько суток после того, как произведено измерение! Однако ударное ускорение, ост новной параметр удара, осциллограф не может учесть, так как оно возникает уже после того, как сработал прибор. Полученную осциллограмму нужно описать математически, вложигь информацию в перфоленту, обработать ее на ЭВМ - и лишь после этого можно считать, что работа закончена. - Это еще что такое? Что здесь происходит? - сказала громко Зинаида Ефимовна. Подумать только, как часто люди задают друг другу множество самых ненужных вопросов! По-моему, это все из-за того, что они просто не умеют ценить и экономить свое и чужое время. Возьмем, к примеру, нашу классную руководительницу. Она входит в зал и видит, что на сцене дерутся ребята. Видит, что дерутся, и все-таки спрашивает: "Это что здесь происходит?" Что происходит? Драка происходит! Я понимаю, если бы этот вопрос задал наш химик. Он подслеповатый. Это могло бы оправдать вопрос. А у Зинаиды Ефимовны очень даже хорошее зрение. Хорошо, что в сверхкосмонавтских науках это невозможно. Там вопросы надо задавать точно. И отвечать тоже точно и без лишних слов. Обо всем этом я успел подумать, пока Зинаида Ефимовна читала мне нотацию о том, какое безобразное впечатление производят на нее в последнее время мои поступки. Вот к чему все сводится, когда о поступках человека судят только по его поступкам. К безобразному впечатлению. Я уже хотел было посоветовать Зинаиде Ефимовне судить обо мне, хотя бы на этот раз, не по моим поступкам, а по мотивам моих поступков, но не успел. В это время в моей голове промелькнула более важная для моих будущих сверхкосмических полетов мысль. Я вспомнил о своем пульсе. Ничего. Я и так все выдержу. Я - чедоземпр! Я вас не понял! Не перехожу на прием! Зинаида Ефимовна продолжала все еще транслировать свою нотацию, когда, значит, в моей запыхавшейся голове мелькнула мысль о пульсе. С этими разговорами я совсем забыл о том, что я, по моей программе, должен был делать сразу же после драки. Я положил большой палец правой руки на пульс левой и, выбрав момент, когда Зинаида Ефимовна набирала в себя воздух, сказал: - Зинаида Ефимовна, помолчите, пожалуйста, одну минуту. - А что такое? - спросила меня Зинаида Ефимовна очень строго. - Пульс! - сказал я, переводя взгляд на свои наручные часы и прислушиваясь к ударам. - Тебе что, плохо? - спросила Зинаида Ефимовна. В ответ на вопрос я мотнул неопределенно головой, стараясь не сбиться со счета. Вообще-то пульс был хороший. Глубокого наполнения. Ритмичный, как сигналы точного времени из обсерватории имени Штернберга. Вокруг все стояли молча, поэтому я быстро перемножил количество ударов на секунды и получил в итоге пятьдесят два удара в минуту. Ну и сердце у меня! Отличный мотор. Сами посудите: до драки - пульс пятьдесят два! После драки - пятьдесят два. Кто-то, когда-то, где-то будет доволен очень таким пульсом... - Ну, что? - волновалась Зинаида Ефимовна.- Тебе действительно плохо? - Все в порядке! - отрапортовал я Зинаиде Ефимовне.- Говорите! - И про себя добавил: "Вы Земля! Я Галактика. Перехожу на прием". Мое самочувствие так же, как и моя подготовка, было, конечно, от всех засекреченным, поэтому я сказал про себя себе голосом Левитана: "Самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова хо-ро-ше-е!" - и громко добавил, обращаясь к Зинаиде Ефимовне: - Говорите, Зинаида Ефимовна! Я вас продолжаю слушать! Никогда я не думал, что такая простая фраза, как: "Говорите, Зинаида Ефимовна! Я вас продолжаю слушать!", вызовет у всех, как говорят врачи, такую преувеличенную реакцию (гиперреакцию!). Фразы возмущения так и полетели в меня со всех сторон: - Ребята! Вы слышите, как он разговаривает с учительницей? - Командует,и все:подождите!помолчите!говорите! В общем, бесновались все ченеземпры. Весь драмкружок во главе со своим главным скоморохом Масловым. Не возмущалась только одна Зинаида Ефимовна. Потому что ее реакция на эту фразу была, видимо, еще более сложная, чем у остальных. После моих слов ее всю так затрясло, словно у нее под ногами был не пол, а вибростенд. Вообще-то до этого разговора я к Зинаиде Ефимовне относился нормально. Она хоть совсем молодая учительница, но физику очень точно и здорово преподает. И спортом интересуется. И в Планетарий ходит. Я ее там с сыном несколько раз видел. И вообще она - чедоземпр! Я ее понял не сразу, конечно, сначала пригляделся, а потом понял и постепенно зачислил в чедоземпры. А потом я еще долго к Зинаиде Ефимовне присматривался и даже решил, что, когда начнутся первые пассажирские полеты в космос, она полетит, пожалуй, одна из первых. Но сейчас я уж так не думаю. Да, с такой вибрацией нервной системы не то что в космос, а на порог монорельсовой дороги не допустят. - Иванов, дай дневник! - сказала Зинаида Ефимовна, очевидно придя в себя.-Твой отец из командировки приехал? Я молча изобразил на лице, что мой отец из командировки приехал. - Хороший будет для него подарок...-сказала Зинаида Ефимовна, возвращая мне дневник с длиннющей записью красными чернилами. Я взял дневник и, не сходя с места, внимательно прочитал запись, которую сделала Зинаида Ефимовна. В дневнике было написано вот что: "Подрался. Сорвал репетицию драмкружка. Вел себя дерзко и вызывающе!" И подпись: "З. Таирова". Ну что же! Зинаида Ефимовна судила о моих поступках не по мотивам... Значит, все точно, как у нее на уроке. - Ну, что ты думаешь делать, Иванов? - спросила меня Зинаида Ефимовна.- Сейчас... и вообще?.. - Я сейчас хочу уснуть,- сказал я. - Как уснуть? - ужаснулась Зинаида Ефимовна. - Очень просто,- пояснил я.- Лягу на парту и усну... Ведь после драки и после такой записи в дневнике никто не смог бы уснуть, а я усну.- С этими словами я, не дожидаясь согласия Зинаиды Ефимовны, взобрался на парту, расслабился по своей системе псипов и... уснул. Вокруг меня все зашумели, и каждый в духе своего "уклона". Они думали, вероятно, что шум помешает мне уснуть. - Очевидное... невероятное,- сказал кто-то из девчонок. - От очевидного к невероятному,- поправил я, не открывая глаз. - Время искать и удивляться! - Время искать и удивлять,- еще раз вмешался я в разговор. - У него не нервы, а черт знает что такое!-сказал Мае лов. Эти слова мне понравились. "Что и требовалось доказать!"- хотел сказать я, но промолчал. Последнее, что я услышал,- это спор между кем-то: уснул я или не уснул, и голос Колесникова Сергея. - Это же не чел... а целая АТС! - сказал он, и, как показалось мне, с явным восхищением в голосе. - Ну при чем здесь автоматическая телефонная станция? - удивилась Вера Гранина. - Да я не про эту АТС, я про антологию таинственных случаев! Там, где Иванов, там обязательно случается какая-нибудь таинственная антология. Заснуть после драки... и после всего! И в присутствии Зинаиды Ефимовны! - АТС это или не АТС, но я должна поставить вопрос об Иванове на педсовете,- сказала Зинаида Ефимовна. - А зачем на педсовете? - удивился Николай Ботов.- С ним даже драться интересно и полезно. У него и во время драки можно что-нибудь полезное узнать. Сколько раз учитель говорил про теорию удара, я не запоминал, а тут пожалуйста, все запомнил до единого слова,- и затем Ботов словно пропел - и все наизусть: "Удар, его воздействие на тела изучал еще Леонардо да Винчи. Но он, пон"ятно, не располагал техникой наблюдения быстро протекающих процессов. И он, и Исаак Ньютон..." - Это он тебе эти знания в голову вбил! - объяснил Маслов.- Так что ты можешь взять этот метод на вооружение, душка-тенор. После этих слов я услышал снова голос Веры Граниной (с медицинским уклоном): - Сейчас проверю, спит или нет?.. Может, притворяется. (Я почувствовал, как ее рука прикоснулась к моей.) Ну и пульс... Очень глубокого наполнения, как у спящего... Больше я ничего не слышал. Когда я проснулся, то Зинаиды Ефимовны уже в классе не было, а все остальные мои соклассники сидели и молча смотрели на меня. А я встал и потянулся. Потом я открыл портфель, положил в него дневник. Достал космический кроссворд и вписал в него созвездие Южного полушария. Затем соскочил с парты и при полном молчании моих современников вышел из класса. ВОСПОМИНАНИЕ ШЕСТОЕ Все хорошо, но где чувство юмора? В коридоре меня догнал Борис Кутырев (с сатирическим уклоном) и сказал, хватая меня за курточку (он всегда пускает в ход руки, когда разговаривает): - Слушай, Иванов, ты, конечно, знаешь, что мне в тебе все не нравится. Но знаешь, что мне в тебе больше всего не нравится? - Что? - спросил я и добавил: - Отвечай, пожалуйста, коротко и ясно, ты стоишь не возле доски, а возле Юрия Евгеньевича Иванова! - Больше всего мне не нравится в тебе эта мания величия... Отличаешься ты скорее угрюмостью, чем серьез ностью. Чувства юмора тебе не хватает, понимаешь, все в тебе безнадежно мрачно. Вот сейчас ты продемонстрировал нам... свое засыпание. Мы, конечно, все понимаем твой трюк: ты договорился с Граниной, чтобы она подтвердила твой сон, и она его подтвердила. Но это все мрачно. А если бы все было с шуткой, с юмором, то и не оставило бы такого гнетущего впечатления. Кутырев помолчал немного и, видя, что я помрачнел, сказал: - Ну вот, ты стал еще мрачнее, а ведь "хорошо будет смеяться тот, кто будет смеяться последним". - А может, на земшаре уже есть человек, который будет смеяться самым последним из всех,- сказал я и, повернувшись к Кутыреву спиной, зашагал по коридору. Машинально я засунул руку в боковой карман. В кармане ощутил какой-то листок, хотя знал точно, что никакого листка в карман не прятал. Я сбежал с лестницы, вышел на улицу и извлек листок из кармана, при этом екнуло сердце. Неужели, подумал я, неужели опять... Быстро развернул листок... Стихи! На листке были написаны стихи! Мне стало ясно: кто-то, вероятно, решил отравлять мое существование этой рифмованной пачкотней. Я разволновался, правда совсем спокойно, прочитал стихотворение: Находят птицы без приборов гнезда Сквозь облака, туманы и дожди. Летят они в рассвет и ночью поздней, Проделав в небе сотни миль пути. Им ветер не сопутствует. Земные не зовут огни... Значит, они чувствуют. Значит, что-то чувствуют, Только что же чувствуют они? Спасают нас, людей, в морях дельфины, Ведут меж рифов в гавань корабли. А в девять баллов вынесут на спинах, Оставив нас на берегу Земли. Им ветер не сопутствует, Земные не зовут огни... Значит, они чувствуют, Значит, что-то чувствуют, Только что же чувствуют они? Значит, снова прислали стихи человеку, у которого из-за его сильной программы самообучения весь день занят и расписан буквально до секунд. И я снова эти стихи вынужден был прочитать и даже записать второй раз в жизни и второй раз в бортжурнал: "С 5.30 до 5.35 читал стихи... С 5.35 до 5.45 думал о том, зачем и кто бы мог их мне прислать". Я стал сравнивать первые и вторые стихи. Такое впечатление, что кто-то и что-то обо мне уже знает или, по крайней мере, догадывается о чем-то... В первых стихах написано: "...Идешь на бой, лицо открой! - Вот смелости начало..." А во вторых стихах: "Находят птицы без приборов гнезда". Обратите внимание, "находят без приборов гнезда", летят "сквозь облака, туманы и дожди", "летят они в рассвет и ночью поздней, проделав сотни миль пути" и, главное, что "им ветер не сопутствует", я подчеркиваю: "не сопутствует". Это уже просто какой-то намек и еще, что "земные не зовут огни". А дальше про чувства: "Значит, они чувствуют, значит, что-то чувствуют, только что же чувствуют они?" Похоже, кто-то просто хочет ввинтиться мне в душу и узнать, что же я чувствую и чувствую ли я что-нибудь вообще?.. Вот так, разгадывая эту стихотворную загадку, я шел к дому по тротуару, стараясь шагать по линии лунного терминатора. (Терминатором называется граница света Солнца и тени Луны, падающих на Землю.) Шагать по земному терминатору неинтересно. Температура солнечного света и лунной тени, наверно, одинаковая. Интересней, конечно, шагать по терминатору Меркурия. Там на освещенной стороне температура плюс пятьсот градусов... а в тени - минус двести... На этой мысли я остановился. Терминатор терминатором, а кто же за мной все-таки крадется?.. Кто-то охотится, вероятно, за секретами моих тренировок. В нашей школе не только Маслов, но и многие другие ребята хотят стать космонавтами. Поэтому, наверно, я и Самсонова как-то на карусели встретил с девчонками. Но он просто катался. А второй раз без девчонок был. И на меня все время подозрительно смотрел. В Сандунах Дудасов прошлый раз сказал: "Ты что это пятый раз паришься?" Ничего, если они и будут космонавтами, то самыми обыкновенными... с дублерами... А я буду, как мне ясно, сверхкосмонавтом. Лидером я буду. Первым в мире. Первым и самым подготовленным к сверхкосмическим сверхполетам изо всех людей на всем земшаре. Размышляя об этом, я завернул за угол и, прыгнув с терминатора в тень, спрятался в первом попавшемся подъезде. Расчет был простой: ничего не подозревающий шпион выскочит из-за угла и тем самым раскроет свою жалкую личность. Не успел я об этом подумать, как из-за угла появился Сергей Колесников. Я его сразу узнал по длинной шее, даже в темноте. Антолог таинственных случаев. У Колесникова шея была длинная, как у жирафа, и вертючая. Когда Колесников скрылся из виду, я вышел из своего укрытия и поспешил домой. По своему железному расписанию я каждый день в десять часов вечера уже лежу в постели. Пусть даже в это время по телевизору передают запуск новой ракеты в космос, все равно я сплю. Если хочешь стать сверхкосмонавтом и чедо-земпром, приходится себе во многом отказывать. ВОСПОМИНАНИЕ СЕДЬМОЕ Антология самого таинственного случая Наш дом находится совсем недалеко от школы. Поэтому сегмент земного шара, залитый асфальтом и именуемый Садовым кольцом и отделяющий мой дом от школы улицей Воровского, я проскочил пулей. Я торопился, так как по жизненному расписанию моего сегодняшнего вечера время несколько уплотнилось. Я уже говорил, что каждый день в десять часов вечера, что бы ни случилось, я должен лежать в постели. А до сна я должен был еще успеть позаниматься геодезией и астрофизикой. И самое главное, провести первую тренировку терминатора планеты Меркурий. Я, конечно, вполне мог уложиться в расписание, если бы мне не надо было предъявлять дневник моему отцу. Прочитав дневник, отец обязательно затеет со мной разговор, который совсем не предусмотрен моим расписанием. Потом в наш разговор вмешается мама. Мама начнет меня защищать, отец начнет с ней спорить. И на это тоже можно потратить уйму такого нужного времени. Когда я влетел в прихожую, ни отца, ни матери дома не было. Я сделал по расписанию первым делом вот что: налил в металлическую мензурку простейшее соединение водорода с кислородом. Довел до точки кипения. В фарфоровый тигель всыпал шесть граммов синепсиса. Смешал синепсис с тремя ложками полиозы. Тонкую пластинку, содержащую элементы фосфора и кальция, соединил с толстой пластинкой аминокислот и... ну, в общем, короче говоря, это я просто выпил стакан чаю с сахаром и съел бутерброд с сыром! Потом я положил дневник в папиной комнате на стол, на самом видном месте. Я уже собирался вернуться в свою комнату, когда заметил на столе кипу газет. Читая газеты, отец всегда подчеркивает в них отдельные статьи, фразы и даже слова. Я пересмотрел, что и где он подчеркнул на этот раз: в "Известиях" и в "Комсомолке" в основном он подчеркнул статьи о воспитании подростков. Во вчерашней "Вечерке" был подчеркнут какой-то фельетон на финансовую тему (мой отец, дорогие товарищи потомки, работает фининспектором и часто выезжает делать ревизии. Кроме того, он всегда занят, потому что работает над диссертацией. Меня он тоже часто ревизует, так как считает, что я стал "невозможным человеком", "невозможным" - это слово мы, конечно, оставим на его совести!). Итак, в "Вечерке" подчеркнута статья на какую-то финансовую тему и еще был обведен красными чернилами какой-то фотоснимок и рядом поставлен жирный вопросительный знак. Минуточку, минуточку! На фотоснимке, между прочим, изображены я и мой тренер по самбо. А вопросительный знак стоял потому, что физиономия на снимке в газете была моя, а имя и фамилия под снимком не мои. Я занимался в кружке самбо под чужой, конечно, фамилией. И главное, я сфотографирован без моего ведома и согласия. Я даже на этого корреспондента и внимания-то не обратил. Когда же это он успел меня щелкнуть? Я еще раз перечитал надпись под снимком: "Заслуженный мастер спорта Алексей Рогунов, в прошлом известный самбист. Сегодня он тренер спортивного комплекса "Самбо" в микрорайоне Чертаново. Алексей Рогунов подготовил несколько спортсменов-разрядников. На снимке А. Рогунов с группой новичков перед началом тренировочных занятий. В правом углу портрет Коли Горлова - одного из самых способных спортсменов". И ниже: "Фото В. Федорова". Ну, знаете, товарищ Федоров, если вы и другие фотокорреспонденты уже сейчас начнут меня снимать во всех кружках, в которых я занимаюсь (к примеру, скажем, в планерном, в парашютном и так далее и тому подобное), и в каждом, естественно, под другой фамилией, если эти снимки и другие начнут появляться часто в нашей прессе, то я буду вынужден со всей категоричностью поставить вопрос перед ТАСС ребром: или я, или фотокорреспонденты!.. Я и так имею неприятности. В воскресенье шел с отцом по улице Горького, вдруг передо мной и моим отцом вырастает один парень из парашютного кружка и говорит: "Семен Старовойтов, привет! Завтра прыжки с крыши!" Сказал и как ни в чем не бывало пошел дальше. У отца, конечно, очки сразу же на лоб полезли. - Почему он тебя называет Семеном?.. Да еще Старовойтовым? Да какие прыжки?.. Да с какой крыши?.. И почему с крыши?.. - С какой крыши?.. "С какой, с какой"!.. Ну, вышку мы так называем! Парашютную вышку! Слэнг это. Жаргон это! - А почему он тебя называет Семеном Старовойтовым?.. - Ну, обознался! Ну, за другого принял! Ну, похож я на какого-то Семена Старовойтова! И почему нужно все обязательно превращать в трагедию?! Неужели нельзя из этого сделать хотя бы героический эпос? Ну, что бы отреагировать на слова того паренька хотя бы вот такими словами: "А ты у меня, оказывается, сынок, не только Юрий Иванов, ты у меня еще и Семен Старовойтов!" - и добро-Душно рассмеялся бы при этом. И я бы тоже ухмыльнулся сурово и сказал: "Да, папа, я у тебя не только Юрий Иванов, яутебяещеиСеменСтаровойтов