Сельма Лагерлеф. Чудесная свеча
Много-много лет назад, когда город Флоренция только что стал
республикой, жил в нем человек по имени Раньеро ди Раньери. Он был сыном
оружейного мастера и сам научился этому ремеслу, но оно не особенно ему
нравилось.
Этот Раньеро отличался необыкновенной силой. Про него говорили, что он
носит тяжелую железную кольчугу так же свободно, как другой носит шелковую
рубашку. Он был еще молодой человек, а уже много раз доказал свою силу.
Однажды ему случилось быть в доме, где на чердаке насыпан был хлеб. Хлеба
скопилось слишком много, и в то время, как Раньеро находился в доме, одна из
чердачных балок обломилась, и вся крыша готова была обрушиться. Все
бросились вон из дома, за исключением Раньеро. Он вытянул руки и поддерживал
потолок до тех пор, пока не принесли балок и жердей, чтобы подпереть его.
Говорили еще про Раньеро, что он самый храбрый человек из живших
когда-либо во Флоренции, что и драка никогда ему не надоедает. Как только он
слышал какой-нибудь шум на улице, он выбегал из мастерской в надежде на
драку, в которой он может принять участие. И если он мог вмешаться, то с
одинаковой охотой вступал в бой с простыми поселянами и с закованными в
железо рыцарями. Он шел в бой, как безумный, не считая противников.
В его время Флоренция была не особенно могущественна. Население ее
состояло главным образом из шерстобитов и ткачей-суконщиков, а эти люди
желали только одного: мирно заниматься своим делом. Много было между ними
славных молодцов, но они были невоинственны и полагали свою честь в том,
чтобы в их городе было больше порядка, чем в других местах. Раньеро часто
горевал, что он не родился в стране, где был бы король, который собирал бы
вокруг себя храбрых людей; Раньеро говорил, что тогда он достиг бы высокого
положения и славы.
Раньеро был хвастлив и груб, жесток к животным, суров к жене, и жить с
ним было нелегко. Он был бы красив, если б его не безобразили глубокие
шрамы, бороздившие его лицо. Он был скор на решения, и поступки его были
смелы, хотя часто сопровождались насилием.
Раньеро был женат на Франческе, дочери Джакомо дельи Уберти, мудрого и
влиятельного человека. Джакомо не желал выдавать свою дочь за такого
драчуна, как Раньеро, и долго противился этому браку. Франческа принудила
его уступить, сказав, что никогда не выйдет замуж за другого. Когда Джакомо
дал, наконец, согласие, он сказал Раньеро:
- Я знаю, что мужчины, подобные тебе, легче приобретают любовь женщины,
чем ее удерживают, поэтому я хочу взять с тебя обещание, что, если моей
дочери будет у тебя тяжело, и она захочет вернуться ко мне, ты не станешь ей
препятствовать.
Франческа уверяла, что излишне давать такое обещание: ведь она так
любит Раньеро, и ничто не сможет разлучить ее с ним. Но Раньеро сейчас же
дал обещание.
- Можешь быть уверен, Джакомо, - сказал он, - я не стану удерживать
женщину, которая захочет от меня уйти.
Франческа переселилась к Раньеро, и все между ними шло хорошо. Через
несколько недель после свадьбы Раньеро вздумалось поупражняться в стрельбе в
цель. Он стрелял несколько дней в доску, висевшую на стене. Он быстро
наловчился и попадал в цель каждый раз. Наконец, ему захотелось выстрелить в
какую-нибудь иную цель, потруднее. Он поискал, нет ли чего подходящего, и не
нашел ничего, кроме перепела, сидевшего в клетке над дверью. Птица
принадлежала Франческе, та ее очень любила, но Раньеро, тем не менее, послал
парня отворить клетку и застрелил перепела, когда тот взвился в воздух.
Выстрел показался ему удачным, и он хвастался им всякому, кто попадался
ему навстречу.
Когда Франческа узнала, что Раньеро застрелил ее птицу, она побледнела
и удивленно посмотрела на него. Она изумилась тому, что он смог причинить ей
горе, но тотчас простила ему и продолжала любить его по-прежнему.
И опять между ними все было хорошо.
Тесть Раньеро, Джакомо, занимался ткацким делом. У него была большая
мастерская, в ней всегда было много работы. Раньеро решил, что в мастерской
Джа-комо примешивают ко льну бумагу, и не мог удержать это при себе, а
говорил об этом всюду в городе. Наконец, услышал эту болтовню и Джакомо и
тотчас же попытался положить ей конец. Он попросил нескольких знатоков
освидетельствовать его пряжу и ткани, и те нашли, что все делается из
чистейшего льна. Только в одном тюке, предназначенном для продажи вне
Флоренции, они нашли некоторую примесь. Джакомо уверял, что обман совершен
без его ведома и воли кем-нибудь из мастеров. Но тут же он понял, что трудно
ему будет заставить народ поверить этому. Благодаря своей честности он
пользовался всеобщим уважением и теперь был очень огорчен тем, что честь его
запятнана.
Раньеро же похвалялся, что ему удалось разоблачить обман, и
разглагольствовал об этом даже в присутствии Франчески.
Она очень огорчилась и вместе с тем удивилась, так же, как и когда он
застрелил ее птицу. Ее любовь к Раньеро представлялась ей большим куском
сверкающей золотой парчи. Он был велик и блестящ. Но вот от одного угла
отрезали клочок, и он был уже не так великолепен, как раньше.
Но все же он был еще так мало попорчен, что ей подумалось: "Его хватит,
покуда я жива. Он так велик, что никогда не кончится".
Опять прошло некоторое время, в течение которого она и Раньеро были
счастливы, как вначале.
У Франчески был брат, его звали Таддео. Он ездил по торговым делам в
Венецию и купил себе там много платья из шелка и бархата. Вернувшись домой,
он щеголял в нем, но во Флоренции не принято было пышно одеваться, так что
многие над ним смеялись.
Раз ночью Таддео и Раньеро отправились покутить. Таддео был одет в
зеленый плащ на собольем меху и фиолетовый камзол. Раньеро заставил его
выпить так много вина, что он заснул, потом снял с него плащ и повесил на
птичье пугало в огороде.
Когда Франческа услышала об этом, она снова рассердилась на мужа. Опять
привиделся ей большой кусок золотой парчи, ее любовь к Раньеро. И видела
она, как он уменьшается, потому что сам Раньеро отрезает от него кусок за
куском.
После этого случая они опять жили дружно некоторое время, но Франческа
уже не была так счастлива, как прежде, - она все ждала, что Раньеро совершит
опять что-нибудь, что оскорбит ее любовь.
Этого недолго пришлось ждать, Раньеро никак не мог вести себя смирно.
Он желал, чтобы люди постоянно говорили о нем, хвалили его мужество и
превосходство над другими.
На флорентийском соборе, что был в то время гораздо меньше теперешнего,
на одной из его башен висел большой тяжелый щит, повешенный там кем-то из
предков Франчески. Видимо, это был самый тяжелый щит, который кто-либо мог
носить во Флоренции, не все в роду Уберти гордились тем, что один из их
родичей смог влезть на башню и там его прикрепить.
И вот однажды Раньеро взобрался на башню, снял щит, надел его на спину
и спустился с ним вниз.
Впервые Франческа заговорила с Раньеро о том, что ее мучило, просила
его не унижать род, к которому она принадлежала. Раньеро, ожидавший от жены
похвал за его подвиг, очень рассердился. Он ответил, что давно заметил, что
она не радуется его успехам, а думает только о своем роде.
- Я думаю о другом, - сказала Франческа, - и это - моя любовь. Не знаю,
что станет с нею, если так будет продолжаться.
После этого они часто ссорились, потому что Раньеро всегда ухитрялся
затеять то, что Франческе всего меньше могло понравиться.
В мастерской у Раньеро был один работник, маленького роста и хромой.
Парень этот любил Франческу, когда она еще не была замужем, и продолжал
любить ее и после свадьбы. Раньеро, узнав об этом, стал издеваться над ним,
особенно когда сидели за столом. В конце концов вышло так, что мастер, не
выносивший, когда над ним смеялись при Франческе, бросился однажды на
Раньеро и хотел его поколотить. Но тот только презрительно ухмыльнулся и
отшвырнул его в сторону. Тогда бедняга решил, что ему не стоит больше жить,
ушел и повесился.
Франческа и Раньеро были женаты уже больше года, когда это случилось.
Опять Франческа представила себе свою любовь к мужу в виде куска сверкающей
парчи. Со всех его сторон были отрезаны большие лоскуты, он был теперь почти
вдвое меньше, чем вначале.
Она очень испугалась и подумала: "Если я останусь у Раньеро еще год, он
уничтожит мою любовь, и я сделаюсь так же бедна, как раньше была богата".
Тогда она решила оставить дом Раньеро и переселиться к отцу, чтобы не
настал день, когда она возненавидит Раньеро так же сильно, как теперь любит
его!
Джакомо дельи Уберти сидел за ткацким станком с мастерами, работавшими
рядом с ним, когда она вошла. Он радушно встретил дочь, отметив, что
случилось то, чего он давно ждал. Тотчас же он велел прекратить работу и
приказал помощникам вооружиться и запереть дом.
Затем Джакомо пошел к Раньеро. Он нашел его в мастерской.
- Дочь моя сегодня вернулась ко мне и просила, чтобы я позволил ей
опять жить под моим кровом, - сказал он зятю. - Я рассчитываю, что ты не
будешь принуждать ее вернуться к тебе после того обещания, которое ты мне
дал.
Раньеро принял это не очень серьезно и ответил спокойно:
- Даже если бы я не давал тебе никакого обещания, я не стал бы
требовать обратно женщину, которая не хочет мне принадлежать.
Он знал, как сильно Франческа его любит, и сказал себе: "Она вернется
ко мне еще до наступления вечера".
Однако она не явилась ни к вечеру, ни на следующий день.
На третий день Раньеро отправился в погоню за разбойниками, давно
беспокоившими флорентийских купцов. Ему удалось одолеть их и привести
пленными во Флоренцию.
Несколько дней он провел смирно, пока не удостоверился, что его подвиг
известен целому городу. Однако, вопреки ожиданию это не привело к нему
Франческу.
Раньеро теперь очень хотелось заставить ее судом вернуться к нему, но
он не решался обратиться в суд из-за своего обещания. Жить же в одном городе
с женой, бросившей его, ему показалось невозможным, и он уехал из Флоренции.
Он стал сначала наемным солдатом, а вскоре - предводителем вольной
дружины. Ему было все равно, с кем драться, и он служил многим господам. .
Став воином, он стяжал большую славу, как всегда предсказывал. Император
сделал его рыцарем, и он считался героем.
Покидая Флоренцию, он дал обет перед образом Мадонны в соборе, что
будет дарить Святой Деве самое ценное и великолепное из того, что приобретет
в бою. И теперь перед этим образом постоянно можно было видеть драгоценные
дары, пожертвованные Раньеро.
Раньеро знал, конечно, что все его подвиги известны в его родном
городе, и очень дивился тому, что Франческа дельи Уберти не возвращается к
нему, узнав о его успехах.
В то время проповедовали крестовый поход ради освобождения Гроба
Господня, и Раньеро пристал к крестоносцам и отправился на Восток. Отчасти
он рассчитывал завоевать там замок или получить в управление целую область,
отчасти же надеялся совершить такие блестящие подвиги, что жена снова
полюбит его и вернется к нему.
В ночь после взятия Иерусалима в лагере крестоносцев было большое
ликование. Почти в каждой палатке шла пирушка, шум слышался далеко кругом.
Раньеро ди Раньери тоже пировал с несколькими соратниками, и у него,
пожалуй, было еще шумней, чем где-либо. Слуги едва успевали наполнить кубки,
как они снова пустели.
Раньеро имел повод веселиться: в этот день он прославился больше, чем
за всю жизнь до сих пор. Утром, когда штурмовали город, он первым влез на
стены за Готфридом Бульонским и вечером был почтен за свою храбрость перед
всем войском.
Когда грабежи и убийства кончились, и крестоносцы в покаянных одеждах с
незажженными свечами в руках вошли в храм при Гробе Господнем, Готфрид
объявил, что дозволяет ему первым зажечь свечу от святых огней, горящих
перед Гробом Христа. Раньеро подумал, Готфрид хочет показать таким образом,
что считает его храбрейшим во всем войске, и очень радовался такой награде
за подвиги.
Поздно ночью, когда все находились в наилучшем состоянии духа, в
палатку Раньеро пришли шут и двое музыкантов, ходившие по лагерю и
развлекавшие солдат своими затеями, и шут попросил позволения рассказать о
смешном приключении.
Раньеро знал: шут этот славился своим остроумием, и собрался слушать.
- Случилось однажды так, - начал шут, - что Господь и Святой Петр
сидели на высокой башне в райской крепости и смотрели вниз на землю. И
столько они видели интересного, что едва успевали обменяться словом. Господь
сидел неподвижно, а Святой Петр то отворачивался с отвращением, то ликовал и
радостно улыбался, то плакал и стонал. Наконец, когда сумерки спустились над
раем, Господь сказал Святому Петру, что теперь он может быть доволен.
"Чему же это я должен радоваться?" - спросил Святой Петр.
"Я думал, - сказал Господь кротко, - ты будешь доволен тем, что видел
сегодня".
Но Святой Петр отвечал:
"Правда, я много лет горевал, что Иерусалим во власти неверных, но
после того, что случилось сегодня, я нахожу, что все могло оставаться
по-старому".
Раньеро понял, что шут говорит о случившемся в этот день. И он, и
другие рыцари стали слушать с большим интересом, чем вначале.
- Сказав это, - продолжал шут, бросив на рыцарей лукавый взгляд, -
Святой Петр перегнулся через зубцы башни и указал вниз.
Он показал Господу на город, лежавший на большой одинокой скале,
поднимавшейся над горной долиной.
"Видишь ли Ты горы трупов, - сказал он, - видишь ли Ты кровь,
струящуюся по улицам, видишь ли Ты обнаженных несчастных пленных, стонущих в
ночном холоде, видишь ли дымящиеся пожарища?"
Господь ничего не пожелал ему ответить, и Святой Петр продолжал свои
жалобы. Он сказал, что много раз был сердит на этот город, но не настолько,
чтобы желать ему такой ужасной участи. Наконец, Господь попытался несколько
смягчить его.
"Ты не можешь, однако, отрицать, что христианские рыцари рисковали
своими жизнями с величайшим бесстрашием", - сказал Он.
Здесь шута прервали одобрительные восклицания, но он поспешно
продолжал; ,.
- Не мешайте мне, - сказал он. - Вот я и не помню, где остановился. Ах,
да, я как раз хотел сказать, что Святой Петр вытер несколько слезинок,
выступивших на глазах и мешавших ему видеть.
"Я никогда не думал, что они дики, как звери, - сказал он. - Они
грабили и убивали целый день".
- Спаситель молчал, - сказал шут. - А Святой Петр твердил свое. Он
говорил, пусть Господь не трудится указывать ему, что в конце концов эти
люди вспомнили, в какой город пришли, и отправились в церковь босые, в
одеждах кающихся. Это смирение продолжалось так недолго, что о нем не стоит
и говорить. При этом он снова перегнулся через стену и показал на Иерусалим.
Он указал на лагерь христиан перед городом.
"Видишь, как Твои рыцари празднуют победу?" - спросил он.
И Господь увидел, что повсюду в лагере шло великое пьянство. Пьяные
рыцари и воины услаждали свой взор плясками сирийских танцовщиц. Полные
кубки ходили кругом, шла игра в кости на военную добычу и...
- Слушать шутов, рассказывающих скверные сказки, вставил Раньеро, -
ведь это тоже большой грех?
Шут засмеялся и кивнул Раньеро, словно говоря: подожди, я за все
отплачу тебе!
- Не перебивайте меня! - снова попросил он. - Бедный шут так легко
забывает то, что должен сказать! Да, так вот: Святой Петр спросил строго, не
думает ли Спаситель, что Ему много чести от такого народа? На это Спаситель,
разумеется, должен был ответить, что Он так не думает.
"Они были разбойниками и убийцами прежде, чем выехали из дому, - сказал
Святой Петр, - и разбойниками и убийцами они остались до сего дня. И лучше
бы Ты не допускал, чтобы это предприятие осуществилось. Из него не выйдет
ничего хорошего".
- Эй, смотри, шут! - угрожающе выкрикнул Раньеро.
Но шут, казалось, полагал особую для себя честь в том, чтобы испытать,
как далеко он может зайти, прежде чем на него бросятся и вышвырнут вон. Он
продолжал неустрашимо:
- Господь только наклонил голову, как человек, признающий, что наказан
справедливо. И почти в. ту же минуту Он поспешно шагнул вперед и бросил взор
вниз.
"На что это Ты смотришь?" - удивился Святой Петр.
Шут изобразил все это очень живо. Слушающие увидели перед своими
глазами Спасителя и Святого Петра и жаждали узнать, что же такое увидел
Господь.
- Господь отвечал, что ничего особенного, - сказал шут, и тем не менее
продолжал смотреть вниз. Святой Петр проследил взгляд Господа и увидел, что
Он смотрит на большую палатку, перед которой на длинных копьях были насажены
две сарацинские головы, а вокруг было навалено множество великолепных
ковров, золотой посуды и драгоценного оружия, награбленных в священном
городе. В этой палатке было то же, что и во всем лагере. Там сидела толпа
рыцарей и опустошала кубки. Разница, пожалуй, состояла лишь в том, что здесь
пили и шумели больше, чем в иных местах. Столько суровых и ужасных лиц,
сколько он видел здесь, казалось ему, никогда еще не собиралось на пиру. А
хозяин пира, сидевший на почетном месте, был страшнее всех. Это был
тридцатипятилетний мужчина, огромного роста, толстый, с багровым лицом,
изрезанным рубцами и шрамами, с тяжелыми кулаками и резким, громким голосом.
Здесь шут остановился на минуту, как бы боясь идти дальше, но Раньеро и
другим нравилось слушать, как рассказывают о них самих, и они лишь смеялись
его дерзости.
- Ты дерзкий парень! - сказал Раньеро. - Посмотрим, к чему ты ведешь!
- Наконец, Господь сказал несколько слов, - продолжал шут, - из которых
Святой Петр понял, чему Он радуется. Господь спросил Петра, не ошибается ли
Он, или действительно возле одного из рыцарей стоит горящая свеча?
Раньеро вздрогнул при этих словах. Только теперь он рассердился на шута
и протянул было руку за тяжелым кувшином, чтобы бросить его ему в лицо, но
поборол себя, чтобы услышать, будет шут хвалить его или порицать.
- Тут Святой Петр увидел, что, хотя палатка была освещена факелами,
рядом с одним из рыцарей действительно стояла горящая свеча. То была большая
толстая свеча, из тех, что могут гореть целые сутки. Рыцарь, не имея для нее
подсвечника, собрал кучу каменьев и обложил ее кругом, чтобы она не упала.
Все общество разразилось громким смехом. Все указывали на свечу,
стоявшую на столе возле Раньеро и точь-в-точь похожую на описанную шутом.
Кровь бросилась в голову Раньеро, это была та самая свеча, которую он
несколько часов тому назад зажег у Гроба Господня. Он не мог потушить ее по
своей воле.
- Когда Святой Петр увидел эту свечу, - сказал шут, - он понял, чему
обрадовался Господь, и не мог не пожалеть Его.
"Вот оно что, - сказал он, - это тот самый рыцарь, что утром первым
вскочил на стены вслед за Готфридом Бульонским и которому вечером позволено
было раньше всех других зажечь свечу у святого Гроба".
"Верно, - сказал Господь, - и, как видишь, свеча его все еще горит".
Шут заговорил очень быстро, изредка бросая выжидающий взгляд на
Раньеро.
- Святой Петр не мог не пожалеть немного Господа.
"Разве Ты не понимаешь, почему у него горит свеча? - сказал он. - Ты,
наверное, воображаешь, что он думает о Твоих муках и смерти, глядя на нее.
Но он думает лишь о чести, которую приобрел, когда был признан самым храбрым
в войске после Готфрида!"
При этих словах гости опять захохотали. Раньеро было очень сердит, но
принудил себя тоже засмеяться. Он знал, все найдут очень смешным, если он не
сумеет стерпеть этой шутки.
- Но Господь заспорил со Святым Петром, - продолжал шут.
"Разве ты не видишь, как он бережет свою свечу? - спросил Он. - Он
прикрывает пламя рукой из боязни, что ветер задует ее, когда кто-нибудь
приподнимает полу палатки. И он отгоняет ночных бабочек, летающих кругом и
грозящих ее затушить".
Хохот становился все громче, потому что шут рассказывал чистую правду.
Раньеро все труднее было сдерживаться. Он не мог допустить, чтобы кто-нибудь
шутил над священной свечой.
- Святой Петр все же усомнился, - говорил шут. - Он спросил Господа,
знает ли Он этого рыцаря.
"Он ведь не из тех, кто часто ходит к обедне и перебирает четки?" -
сказал он. Но Спаситель не желал отказаться от своего мнения.
"Святой Петр, Святой Петр! - сказал Он торжественно. - Помни, вскоре
этот рыцарь сделается благочестивее Готфрида! Откуда исходят кротость и
благочестие, как не от Моего Гроба? Ты увидишь, Раньеро ди Раньери будет
помогать вдовам и несчастным пленным. Ты увидишь, он будет заботиться о
больных и скорбящих, как теперь он заботится о пламени священной свечи".
Тут раздался неудержимый смех. Всем, знавшим нрав Раньеро и его образ
жизни, это показалось очень смешным. Но сам он нашел и шутку и смех
нестерпимыми. Он вскочил, желая проучить шута. При этом он так сильно
толкнул стол, состоявший просто из двери, положенной на столбы, что он
зашатался и свеча опрокинулась. И тут обнаружилось, как Раньеро. дорожит
тем, чтобы сохранить свечу горящей. Он успел подавить злобу, ухитрился
подхватить свечу и дал. пламени разгореться, раньше чем броситься на шута.
Когда же он покончил со свечой, шут уже убежал из палатки, и Раньеро понял,
что не стоит его преследовать во мраке ночи.
"Я проучу его в другой раз", - подумал он и сел на свое место.
Гости уже насмеялись вдоволь, и один из них обратился к Раньеро, желая
продолжить шутку.
- Верно, все-таки, одно, Раньеро, - сказал он, - что на этот раз тебе
не удастся послать Мадонне самое дорогое из приобретенного в бою.
Раньеро поинтересовался, почему тот полагает, что на этот раз он не
последует своему обыкновению.
- По той единственной причине, - отвечал рыцарь, - что самая
драгоценная твоя добыча - это пламя свечи, которую ты в виду всего войска
зажег в храме при Гробе Господнем. А его ты, конечно, не в состоянии
отправить во Флоренцию.
Собравшиеся опять захохотали, но Раньеро находился в таком настроении,
что мог взяться за самое смелое предприятие, лишь бы заставить их прекратить
смеяться. Он позвал вдруг старого оруженосца и сказал ему:
- Приготовься, Джиованни, к долгому путешествию, завтра ты поедешь во
Флоренцию с этой святой свечой.
Оруженосец прямо отказался выполнить это приказание.
- Этого я не могу взять на себя, - сказал он. - Как можно доехать до
Флоренции с горящей свечой? Она погаснет раньше, чем я выеду из лагеря.
Раньеро опросил по очереди всех своих людей. От всех он получил тот же
ответ. Они, видимо, даже не считали это приказание серьезным.
Разумеется, гости веселились все громче по мере того, как
обнаруживалось, что ни один из людей Раньеро не берется исполнить его
приказ.
Рыцарь горячился все больше. Наконец, он потерял терпение и воскликнул:
- Эта свеча будет отвезена во Флоренцию! И так как никто не хочет с ней
ехать, то я поеду сам!
- Подумай, прежде чем давать такое обещание! - сказал один из гостей. -
Ты потеряешь княжество!
- Клянусь вам, что довезу эту свечу горящей до Флоренции! - воскликнул
Раньеро. - Я сделаю то, за что никто другой не берется!
Старый оруженосец попробовал оправдаться:
- Господин, для тебя это совсем другое дело. Ты можешь взять с собой
большую свиту, меня же ты хотел послать одного.
Но Раньеро был вне себя и не взвешивал своих слов.
- Я тоже поеду один, - сказал он.
Этим Раньеро достиг цели. Все в палатке перестали смеяться. Гости
сидели перепуганные и смотрели на него во все глаза.
- Что же вы не смеетесь? - спросил Раньеро. - Это предприятие не более,
чем детская забава для храброго человека.
На рассвете следующего дня Раньеро садился на лошадь. Он был в полном
вооружении, но поверх всего набросил грубый паломнический плащ, чтобы
стальные латы не слишком накалялись под солнечными лучами. Он был вооружен
мечом и боевой палицей и ехал на прекрасном коне. В руке он держал горящую
свечу,, а к седлу было привязано несколько связок длинные восковых свечей на
замену, чтобы святое пламя не погасло от недостатка питания.
Раньеро медленно ехал по длинному, загроможденному палатками лагерю, и
пока все шло хорошо. Было еще так рано, что туман, поднявшийся из глубоких
долин вокруг Иерусалима, не рассеялся, и Раньеро ехал точно среди белой
ночи.
Лагерь спал, и Раньеро спокойно проехал мимо сторожевых постов. Никто
не окликнул его, потому что из-за тумана его невозможно было рассмотреть, а
на дороге лежала густая, глубокая пыль, заглушавшая стук копыт.
Раньеро миновал лагерь и свернул на дорогу, ведущую к Яффе. Дорога
стала лучше, но он по-прежнему ехал медленно из-за свечи. Она горела слабым,
дрожащим красноватым светом в густом тумане. Беспрерывно налетали большие
насекомые и, махая крыльями, натыкались прямо на огонь. Раньеро очень
нелегко было оберегать ее, но он был в наилучшем настроении и по-прежнему
считал, что затеянное им предприятие настолько легко, что по силам и
ребенку.
Между тем лошади надоел медленный шаг, и она перешла на рысь. Встречный
ветер стал задувать пламя. Раньеро пробовал защитить его рукой и плащом, но
это не помогало. Он видел - сейчас свеча погаснет.
Но он не желал так скоро отказаться от своей затеи. Остановив лошадь,
он некоторое время стоял неподвижно, что-то соображая. Затем он спрыгнул С-
седла и попробовал сесть на лошадь задом наперед, чтобы своим телом защитить
пламя от ветра. Это ему удалось, но теперь, он заметил, что путешествие
будет затруднительнее, чем он предполагал вначале.
Когда он одолел горы, окружавшие Иерусалим, туман рассеялся. Он ехал
среди пустыни. Ни людей вокруг, ни строений, ни зелени деревьев - одни голые
холмы.
Здесь на Раньеро напали разбойники. То была толпа бродяг, тайком
следившая за войском, жившая разбоем и грабежами. Они притаились за
косогором, и Раньеро, ехавший задом наперед, увидел их, только когда они
окружили его, угрожая ему своими мечами. Их было двенадцать человек, жалок
был их вид, жалко выглядели их клячи. Раньеро сразу увидел, что не трудно
пробиться сквозь эту шайку и уехать от них. Но нельзя было этого сделать, не
бросив свечу. И он решил, что после гордых слов, сказанных им ночью,
невозможно так легко отказываться от своего намерения.
Он не видел иного выхода, как войти в соглашение с разбойниками. Он
заявил им, что, поскольку он хорошо вооружен и под ним резвый конь, им
трудно будет с ним справиться, если он станет защищаться. Но он связан
обетом и не станет сопротивляться, отдав без боя все, что они пожелают, если
только они обещают не гасить его свечу.
Разбойники рассчитывали на жестокий бой. Они очень обрадовались
предложению Раньеро и сейчас же принялись его обирать. Они отняли у него
латы и коня, оружие и деньги. Единственное, что они ему оставили, был грубый
плащ и две связки свечей. Они также честно сдержали обещание не гасить
свечу.
Один из них вскочил на коня Раньеро. Заметив, как он хорош, он
почувствовал, видимо, некоторое сострадание к рыцарю и крикнул ему:
- Послушай, мы не будем слишком жестоки к христианину. Возьми мою
старую лошадь и поезжай на ней.
Это была жалкая кляча. Она двигалась медленно и неуклюже, словно
деревянная.
Когда разбойники ускакали и Раньеро садился па клячу, он сказал себе:
- Меня, должно быть, околдовала эта свеча. Из-за нее я теперь поеду,
как безумный нищий.
Он понимал, что благоразумнее было бы вернуться, потому что это
предприятие действительно невыполнимо. Но им овладело такое сильное желание
исполнить его, что он не мог ему противостоять.
И он поехал дальше. По-прежнему он видел вокруг голые, светло-желтые
холмы.
Через час он проехал мимо молодого, пастуха, пасшего четырех коз.
Увидев, что животные пасутся на голой земле, он подумал, не едят ли они
землю.
Пастух этот, вероятно, владел большим стадом, которое угнали у него
крестоносцы. Увидев одинокого христианина, он пожелал, насколько возможно,
отомстить ему. Он бросился на всадника и ударил посохом по свече. Раньеро
был занят своей свечой и не думал защищаться от пастуха. Он только прижал к
себе свечу, чтобы охранить ее. Пастух еще несколько раз ударил по ней, затем
в изумлении остановился и перестал бить. Он увидел, что плащ Раньеро
загорелся, но тот ничего не делает, чтобы загасить огонь, пока свеча его в
опасности. Тогда пастуху стало стыдно. Он долго шел за Раньеро, и в одном
месте, где дорога сильно суживалась между двумя обрывами, он провел лошадь
под уздцы. Раньеро улыбнулся и подумал, что пастух, должно быть, принял его
за святого, исполняющего обет.
Под вечер Раньеро стали встречаться люди. Весть о падении Иерусалима за
ночь распространилась далеко окрест, и множество народа немедленно
направилось к городу. Тут были пилигримы, годами дожидавшиеся случая попасть
в Иерусалим, только что прибывшие войска и, прежде всего, купцы, спешившие
туда с возами жизненных припасов.
Встречая Раньеро, ехавшего задом наперед, с горящей свечой в руке, люди
восклицали:
- Сумасшедший! Сумасшедший!
В большинстве это были итальянцы, и Раньеро слышал, как они кричали это
слово на его родном языке.
Раньеро, целый день так хорошо справлявшегося с собой, сильно
разгневало это постоянно повторявшееся восклицание. Он соскочил с седла и
стал тузить кричавших своими тяжелыми кулаками. Этот народ почувствовал, как
тяжелы его удары, и обратился в бегство, и Раньеро остался один на дороге.
Тут он снова пришел в себя.
- Они были правы, называя меня сумасшедшим, - сказал он, вспомнив о
свече, не зная, куда девал ее. Наконец, он увидел, что она скатилась с
дороги в яму. Пламя погасло, но возле самой свечи тлела травинка, - прежде
чем погаснуть, свеча зажгла траву.
"Это был бы жалкий конец после стольких трудов", - подумал Раньеро,
зажегши свечу и садясь в седло. Он был совершенно подавлен. Ему казалось
маловероятным, что поездка его удастся.
Вечером Раньеро добрался до Рамлы и заехал в место, где обыкновенно
ночуют караваны. То был большой крытый двор. Кругом располагались стойла,
куда путешественники ставили своих лошадей и верблюдов. Комнат для
постояльцев не было, и люди спали рядом с животными.
Народу было очень много, но хозяин заведения все же нашел место для
Раньеро и его лошади. Он накормил лошадь и всадника.
Раньеро, заметив, как хорошо с ним обращаются, подумал: "Пожалуй,
разбойники оказали мне услугу, отняв латы и коня. Несомненно, я легче проеду
по стране с моей ношей, если меня будут принимать за безумного".
Отведя лошадь в стойло, Раньеро сел на сноп соломы, держа свечу в
руках. Он намеревался бодрствовать всю ночь.
Однако едва Раньеро сел, как сразу задремал. Он был очень утомлен,
растянулся во весь рост и проспал до утра.
Проснувшись, он не нашел ни огня, ни свечи. Он поискал свечу в соломе,
но не нашел ее.
- Кто-нибудь взял ее у меня и потушил, - сказал он и попытался убедить
себя, будто рад, что все кончено, и ему не нужно продолжать непосильное
предприятие.
Но, подумав так, он почувствовал в душе тоску и пустоту. Казалось,
никогда ему так не хотелось исполнить задуманное, как теперь.
Он вывел лошадь, взнуздал и подседлал ее.
Когда он был готов, хозяин караван-сарая подошел к нему с горящей
свечой и сказал:
- Я должен был взять у тебя свечу, так как ты заснул, но теперь получи
ее обратно.
Раньеро, не выдавая себя, сказал спокойно:
- Ты поступил разумно, погасив ее.
- Я ее не гасил, - ответил хозяин. - Я видел, что она горела, когда ты
приехал вчера, и подумал, что для тебя важно, чтобы она продолжала гореть.
Если ты посмотришь, насколько она уменьшилась, то убедишься, что она горела
всю ночь.
Раньеро чуть не плакал от радости. Он горячо поблагодарил хозяина и
поехал дальше в наилучшем расположении духа.
Отправляясь из Иерусалима, Раньеро рассчитывал добраться до Италии
морем. Ему пришлось изменить это решение после того, как разбойники отняли у
него деньги. Надо было ехать сухим путем.
Это было долгое путешествие. Он поехал из Яффы к северу вдоль
сирийского побережья. Потом - на запад вдоль полуострова Малая Азия. Потом
опять на север, до самого Константинополя. Оттуда предстоял еще очень
длинный путь до Флоренции.
Все это время Раньеро жил доброхотными даяниями. Большей частью
пилигримы, во множестве теперь стремившиеся в Иерусалим, делили с ним свои
хлеб.
Несмотря на то, что Раньеро почти все время ехал один, дни его не были
длинны и однообразны. Ему все время приходилось наблюдать за пламенем свечи,
относительно которого он не мог не беспокоиться. Стоило подуть ветру или
упасть дождевой капле - пламя угасло бы.
Во время путешествия по пустынным дорогам, в постоянной .заботе о том,
чтобы не дать погибнуть священному огню, ему пришло в голову, что когда-то
он уже встречал нечто подобное. Он уже знал прежде человека, охранявшего
нечто, столь же ненадежное, как и пламя свеча.
Вначале это представлялось ему смутно, он подумал, что видел это во
сне.
Но по мере того, как он ехал в одиночестве по чужой стране, ему все
настойчивее казалось, что нечто подобное уже было с ним раньше.
- Как будто всю жизнь свою я ни о чем ином не слышал, - говорил он.
Однажды вечером Раньеро въехал в какой-то город. Смеркалось, и жены
стояли в дверях, поджидая мужей. Среди них Раньеро увидел женщину, высокую и
стройную, с серьезным взором. Она напомнила ему Франческу дельи Уберти.
В ту же минуту Раньеро стало ясно то, в чем он никак не мог
разобраться, о чем недоумевал. Он понял, что для Франчески ее любовь была,
наверно, такой же горящей свечой, пламя которой ей хотелось сохранить
навечно и за которую она постоянно боялась, что Раньеро потушит ее. Он
изумился этой мысли, но все более, более убеждался, что так на самом деле и
было. Впервые он стал понимать" почему Франческа ушла от него, и что вернуть
ее он сможет не воинскими подвигами.
Путешествие Раньеро было весьма продолжительным. В немалой степени это
зависело от того, что он не мог выехать в дурную погоду. Он сидел тогда в
караван-сарае и оберегал пламя. Это были тяжелые дни.
Однажды, проезжая по горам Ливана, Раньеро увидел, что собирается
гроза. Он ехал среди страшных пропастей и стремнин, высоко и далеко от
человеческого жилья. Где-то на гребне одинокого утеса он заметил могилу
сарацинского святого. Это было маленькое четырехугольное каменное строение с
куполообразной крышей. Лучше было укрыться здесь.
Едва Раньеро вошел в склеп, как разразилась снежная буря, бушевавшая
два дня. Настал такой ужасающий холод, что он чуть не замерз.
Раньеро нетрудно было бы набрать топлива для костра: он знал - на
склонах горы много сучьев и хвороста. Но он считал пламя, которое вез с
собой, святым и не желал зажигать им ничего, кроме свечи перед алтарем
Пречистой Девы.
Непогода разыгрывалась все пуще, наконец, загрохотал гром и засияли
молнии. Одна из них ударила в гору, прямо перед могилой, и зажгла старое
дерево. Раньеро смог тогда развести костер, не пользуясь священным огнем.
Раз, в полуденный час, было очень жарко, и Раньеро лег в кустах
отдохнуть. Он крепко спал, а свеча стояла рядом между камнями. Пока Раньеро
спал, пошел дождь. Когда Раньеро, наконец, очнулся ото сна, земля вокруг
была мокрой, и он не смел взглянуть, на свечу из боязни, что она погасла! -
Но свеча тихо горела под дождем, потому что две маленькие птички летали над
пламенем. Они держались в воздухе на распростертых, трепещущих крыльях,
защищая свечу от дождя. Раньеро мигом снял плащ и развесил его над свечой.
Затем он протянул руку за птичками, ему захотелось приласкать их. Они не
улетели, он поймал их и погладил.
Раньеро удивился, что птицы не испугались его, а потом подумал: "Они не
боятся, потому что знают, у меня одна мысль: защитить то, что нежнее всего".
Раньеро находился уже в окрестностях Никеи. Здесь он встретил западных
владетелей, ведших подкрепление крестоносцам в Святую Землю. Среди них был и
Роберт Тальефер, странствующий рыцарь и трубадур.
Раньеро ехал в своем ветхом плаще со свечой в руках, и солдаты стали по
обыкновению кричать:
- Сумасшедший, сумасшедший!
Роберт остановил их и заговорил с Раньеро.
- Издалека ли ты так едешь? - спросил он.
- Я еду так от самого Иерусалима,- отвечал Раньеро.
- Много раз твоя свеча гасла дорогой?
- Она горит тем самым пламенем, от которого я зажег ее в Иерусалиме, -
сказал Раньеро.
Помолчав, Роберт Тальефер сказал:
- Я тоже один из носящих пламя и хочу, чтобы оно горело вечно. Можешь
ли ты, довезший свою свечу горящей от самого Иерусалима, сказать мне, что
мне делать, чтобы пламя мое никогда не гасло?
Раньеро ответил:
- Господин, это тяжелая работа, хотя и кажется маловажной. Я не
посоветовал бы вам брать на себя такое дело. Это крохотное пламя потребует,
чтобы вы перестали думать обо всем другом. Оно не позволит вам иметь
возлюбленной, если у вас есть к тому охота, из-за него вы не решитесь
принять участие в пирушке. У вас не должно быть в мыслях ничего, кроме него,
вы не будете иметь никакой другой радости. Но в особенности я не советую вам
предпринимать такое путешестве, какое предпринял я, потому что ни единой
минуты вы не будете чувствовать себя спокойно. От скольких опасностей ни
уберегли бы вы пламя, вы постоянно должны ожидать, что в следующую же минуту
счастье изменит вам.
Роберт Тальефер гордо поднял голову и ответил:
- То, что сделал ты для своего пламени, наверное, сумею сделать и я.
Раньеро прибыл в Италию. Однажды он ехал по пустынной дороге среди гор.
Вдруг его догнала женщина и попросила позволить ей взять огня от его свечи.
- Очаг в моем доме погас, - сказала она, - дети мои голодают. Дай мне
огня, чтобы я могла затопить печку и испечь им хлеба!
Она протянула руку к свече, но Раньеро поднял ее. Он не хотел
дозволить, чтобы что-нибудь зажглось от этого огня, кроме свечей перед
образом Святой Девы.
Тогда женщина сказала ему:
- Дай огня, пилигрим, жизнь моих детей - это пламя, которое я должна
блюсти горящим!
За эти слова Раньеро позволил ей зажечь фитиль в лампе от его огня.
Через некоторое время Раньеро ехал по деревне. Это было высоко в горах,
где царил холод. Молодой крестьянин, стоявший у дороги, увидел беднягу в
дырявом плаще. Он быстро снял с себя короткий плащ и бросил его
проезжавшему. Плащ упал прямо на свечу и потушил ее.
Раньеро вспомнил тогда женщину, которой одолжил огня. Он вернулся к ней
и зажег свечу от священного пламени.
Собираясь ехать, он сказал ей:
- Ты говоришь, что пламя, которое ты должна блюсти, - это жизнь твоих
детей. Не можешь ли сказать мне, как называется пламя, которое я везу
столько времени?
- Где оно было зажжено? - спросила женщина.
- У Гроба Христа, - сказал Раньеро.
- Тогда оно не может называться иначе, как кротостью и любовью к
людям,- отвечала женщина.
Раньеро рассмеялся над ответом, находя, что он странный апостол для
подобных добродетелей.
Раньеро продвигался между прекрасными синими холмами. Он видел, что
близка Флоренция!
Думая, что скоро освободится от свечи, он вспомнил свою палатку в
Иерусалиме, которую оставил полной военной добычи, и храбрых своих воинов,
оставшихся в Палестине, которые, несомненно, порадуются, что он вернулся к
военному ремеслу и снова ведет их к победам и завоеваниям.
И вдруг Раньеро заметил, что не испытывает никакой радости, думая об
этом, что мысли его охотнее направляются в иную сторону.
Раньеро впервые понял, что он уже не тот человек, каким был, выезжая из
Иерусалима. Путешествие с горящей свечой научило его радоваться всем
миролюбивым, разумным и сострадательным людям и гнушаться дикими и
воинственными.
Он радовался, думая о людях, мирно работавших в домах, и почувствовал,
что охотно вернулся бы в свою старую мастерскую к прекрасным художественным
занятиям.
"Поистине, это пламя пересоздало меня, - думал он. - Оно сделало меня
другим человеком".
Была Пасха, когда Раньеро въехал во Флоренцию.
Едва он въехал в городские ворота, сидя задом наперед, с накинутым на
лицо капюшоном и с горящей свечой в руках, как придорожный нищий вскочил и
закричал обычное: "Сумасшедший, сумасшедший!"
На этот возглас из одних ворот выскочил уличный мальчишка, и бродяга,
лежавший на земле и oт нечего делать взиравший в небо, вскинулся на ноги. И
оба закричали то же: "Сумасшедший, сумасшедший!"
Когда к ним пристал третий, они зашумели так, что подняли всех
мальчишек на улице. Они сбегались из всех углов и закоулков и, едва завидев
Раньеро, в истрепанном плаще, на жалкой кляче, кричали свое:
"Сумасшедший, сумасшедший!"
К этому Раньеро давно уже привык. Он тихо ехал по улице, не обращая
внимания на крикунов.
Они же не удовольствовались своими восклицаниями, один из них
подпрыгнул и хотел задуть свечу.
Раньеро поднял Свечу выше и подогнал лошадь, чтобы избавиться от
мальчишек. Но они бежали вровень с ним, изо всех сил стараясь затушить
свечу.
Чем более Раньеро силился уберечь пламя, тем сильнее это их
раззадоривало. Они стали бросать шапками в свечу. Им не удалось погасить
пламя только потому, что их было много, и они толкали друг друга.
На улице возникла страшнейшая суматоха. У окон стояли люди и хохотали.
Никому не было жаль безумного, пытавшегося защитить свою свечу. Звонили к
вечерне, много богомольцев шло к церкви. Они останавливались и тоже от души
смеялись.
Раньеро встал с ногами на седло, оберегая свечу. Вид у него был дикий.
Капюшон свалился с головы и обнажил, лицо, изможденное и бледное, как у
мученика. Свечу он держал высоко, насколько хватало его вытянутой руки.
Улица кипела. Даже и взрослые стали принимать участие в потехе. Женщины
махали головными уборами, а мужчины бросали береты. Все старались потушить
свечу.
Раньеро проезжал под балконом дома. На нем стояла женщина. Она
перегнулась через перила, схватила свечу и бросилась с ней в дом.
Народ разразился громким хохотом и ликованием, Раньеро же пошатнулся в
седле и свалился с лошади.
Как только он оказался на земле, разбитый и в обмороке, улица мгновенно
опустела.
Никто не хотел позаботиться об упавшем. Возле него осталась одна его
лошадь.
Когда толпа ушла с улицы, Франческа дельи Уберти показалась из своего
дома с зажженной свечой в руке. Она была еще очень хороша собой, черты ее
были кротки, а глаза серьезны и глубоки.
Она подошла к Раньеро и нагнулась к нему. Раньеро лежал без чувств, но,
когда свет свечи упал на его лицо, он сделал движение и очнулся. Казалось,
пламя свечи имело чудесную власть над ним. Увидев, что он пришел в себя,
Франческа сказала:
- Вот твоя свеча. Я взяла ее у тебя, потому что не знала другого
способа тебе помочь.
Упав, Раньеро сильно ушибся. Но теперь ничто не могло остановить его.
Он стал медленно подниматься. Он хотел идти, но пошатнулся и чуть не упал.
Тогда он попытался сесть на лошадь. Франческа помогла ему.
- Куда ты хочешь ехать? - спросила она, когда он уже был в седле.
- В собор, - ответил он.
- Тогда я провожу тебя, - предложила она, - потому что я иду к вечерне.
Франческа взяла лошадь под уздцы и повела ее.
Франческа сразу же узнала Раньеро. Но Раньеро не понял, кто она, потому
что не давал себе времени взглянуть на нее. Он не отрывал глаз от пламени
свечи.
Они молчали всю дорогу. Раньеро думал только о пламени, о том, чтобы
соблюсти его до последней минуты. Франческа не могла говорить, потому что не
хотела окончательно убедиться в том, чего боялась. Она не могла подумать
ничего иного, кроме того, что Раньеро сошел с ума. Она была почти убеждена в
этом, и все же ей не хотелось говорить с ним, чтобы избежать полной
уверенности.
Скоро Раньеро услышал, что кто-то возле него плачет. Он взглянул и
увидел, что рядом идет и плачет Франческа дельи Уберти. Минуту он смотрел на
нее и ничего не сказал. Он хотел думать только о своей свече.
Раньеро подъехал к собору. Здесь он слез с лошади, поблагодарил за
помощь Франческу, по-прежнему не глядя на нее, и пошел один в исповедальню к
священникам.
Постояв минуту, Франческа тоже вошла в церковь. Был вечер Страстной
субботы, все свечи в храме стояли незажженными в знак скорби. Франческе
представилось, что и для нее навсегда погасло пламя надежды, упрямо горевшее
в ней все эти годы.
А в церкви царила торжественность. У алтаря было много священников.
Каноники застыли благоговейно на амвоне, а перед ними восседал епископ.
Скоро Франческа заметила, что между священниками началось движение.
Почти все, кто должен был присутствовать при службе, встали и пошли в
алтарь. Поднялся наконец и епископ.
Когда служба кончилась, один священник поднялся на амвон и начал
говорить народу. Он рассказал, что Раньеро ди Раньери приехал во Флоренцию
со святым огнем из Иерусалима. Он рассказал о том, что вынес и выстрадал
рыцарь дорогой. Хвалил и прославлял его чрезвычайно.
Люди сидели пораженные, слушая это. Франческа никогда не переживала
такой счастливой минуты.
- Боже, - вздыхала она, - я не в силах перенести такое счастье.
Слезы ее лились, когда она слушала.
Священник говорил долго и красиво. Под конец он сказал громким голосом:
- Пожалуй, может показаться маловажным, что горящая свеча была довезена
до Флоренции. Но я говорю вам: молите Бога, чтобы Он дал Флоренции многих
носителей вечного огня, и она сделается великой силой и будет прославлена
среди городов!
Когда речь священника закончилась, открылись главные двери собора, и
вошла наскоро составленная процессия. В ней шли каноники, монахи и
священники, направляясь прямо к алтарю. Позади всех шел епископ и рядом с
ним Раньеро в том самом одеянии, в котором он одолел весь путь.
Когда Раньеро переступил порог храма, один старик встал и подошел к
нему. Это был Олдо, отец мастера, служившего в мастерской Раньеро и из-за
него повесившегося.
Подойдя к Раньеро и епископу, старик склонился перед ними. Затем он
заговорил громким голосом, так, что все в церкви слышали его:
- Это великое событие для Флоренции, что Раньеро приехал со святым
огнем из Иерусалима. Ничего подобного раньше не было видано. Может быть,
поэтому кто-то скажет, что это невозможно. Я прошу, чтобы всему народу
сообщили, какие доказательства и каких свидетелей привел Раньеро в том, что
это действительно огонь, зажженный в Иерусалиме.
Услышав это, Раньеро сказал:
- Пусть Господь поможет мне! Какие у меня свидетели? Я совершил весь
путь один. Пусть степи и пустыни свидетельствуют за меня.
- Раньеро - честный рыцарь, - сказал епископ, - и мы верим его слову.
- Он, верно, и сам знал, что на этот счет могут возникнуть сомнения, -
сказал Олдо. - Он, возможно, ехал не совсем один. Его слуги могут
свидетельствовать за него.
Франческа дельи Уберти пробралась сквозь толпу и подошла к Раньеро.
- Зачем нам свидетели? - сказала она. - Все женщины Флоренции
присягнут, что Раньеро говорит правду.
Тут Раньеро улыбнулся, и лицо его просветлело на минуту. И снова он
обратил свой взор и мысли на пламя.
В церкви поднялся шум. Одни говорили, что не следует позволять Раньеро
зажигать свечи у алтаря, прежде чем его дело будет доказано. К ним
присоединялись многие из старинных его врагов.
Тогда поднялся со скамьи Джакомо дельи Уберти и заговорил в защиту
Раньеро:
- Я думаю, все знают, что никогда не было большой дружбы между мной и
моим зятем. Но я и мои сыновья заступимся за него. Мы верим, что он исполнил
этот подвиг, и знаем - тот, кому удалось довести такое предприятие до конца,
мудрый, осмотрительный и благородно мыслящий человек, которого мы рады
принять в нашу среду!
Но старый Олдо и многие другие не соглашались дать Раньеро
воспользоваться тем счастьем, к которому он стремился. Они собрались тесной
группой, и видно было, что они не отступят от своего требования.
Раньеро понял, что если теперь начнется спор, то они прежде всего
постараются завладеть свечой. Устремив глаза на своих противников, он поднял
свечу над головой.
Он казался смертельно усталым и полным отчаяния. Видно было, что, хотя
он и приготовился бороться до последнего, но ожидал лишь поражения. Какая
польза от того, что он донес огонь? Слова Олдо были смертельным ударом. Раз
сомнение возбуждено, оно будет распространяться и расти. Ему казалось, что
Олдо уже погасил свечу навсегда.
В собор сквозь широко открытые двери впорхнула вдруг маленькая птичка.
Она летела прямо на свечу Раньеро. Тот не успел отнять ее, птица наткнулась
на нее и погасила пламя.
Рука Раньеро опустилась, слезы выступили на его глазах. Но в первую
минуту он почувствовал некоторое облегчение. Это было лучше, чем если бы
свечу потушили, люди.
А малая птичка продолжала летать по церкви, видаясь растерянно туда и
сюда, как всегда мечутся птицы, попав в закрытое помещение.
Вдруг по всей церкви пронеслось громкое восклицание:
- Птица горит! Святой огонь зажег ее крылья!
Птичка испуганно пищала. Она покружилась с минуту, словно маленький
живой порхающий факел под высоким сводом над амвоном, затем стала терять
высоту и, наконец, упала мертвая на алтарь Мадонны.
В ту же секунду Раньеро очутился рядом. Он прорвался сквозь толпу,
ничто не могло остановить его. И от пламени, пожиравшего крылья птицы, он
зажег свечи перед алтарем Мадонны.
Епископ поднял свой посох и воскликнул:
- Господь хотел этого! Господь свидетельствовал за него!
И весь народ в церкви, и друзья Раньеро, и его противники, перестали
сомневаться и удивляться. Все восклицали, полные восторга перед чудом
Божиим:
- Бог хотел этого! Бог свидетельствовал за него!
О Раньеро остается теперь сказать только то, что он до конца дней своих
был очень счастлив и мудр, осмотрителен и сострадателен. Но народ во
Флоренции всегда называл его Сумасшедший ди Раньери, в память тех дней,
когда его сочли безумным. И это сделалось для него почетным титулом. Он был
родоначальником многих великих людей.
Еще можно упомянуть о том, что во Флоренции родился обычай в каждую
пасхальную ночь праздновать память возвращения Раньеро со святым огнем, при
этом пускали летать по собору искусственную горящую птицу. И праздник этот
был бы жив и по сей день, если бы недавно этот обычай не отменили.
Но правда ли, что, как многие предполагают, те носители святого огня,
что жили во Флоренции и сделали этот город одним из чудеснейших городов на
свете, взяли себе за образец Раньеро и черпали в нем силы жертвовать собой и
переносить страдания и лишения, - это пусть останется недосказанным.
Ибо того, что совершено светочем, в темные времена исшедшим из
Иерусалима, нельзя ни высчитать, ни измерить.
Last-modified: Tue, 25 Jan 2005 19:03:37 GMT