л от своей рубашки и сделал ей перевязку, а поверх  этого
еще замотал своим кушаком. Потом  я  сел  под  дерево,  прислонился  к  нему
спиной, положил  голову  Юмы  на  свое  здоровое  колено  и  принялся  ждать
рассвета. От Юмы сейчас толку было  мало.  Она  только  дрожала  и  плакала,
крепко в меня вцепившись. Я отродясь еще не видал, чтобы  человек  мог  быть
так напуган; впрочем, надо отдать ей  справедливость:  страху  за  эту  ночь
натерпелась она немало. Меня самого лихорадило, и  нога  сильно  болела,  но
если не шевелиться, так еще можно было терпеть, а стоило поглядеть на Кейза,
и меня так и подмывало петь и насвистывать. Всем известно,  что  человек  не
может жить без пищи и питья. А я вот  был  сыт  одним  сознанием  того,  что
негодяй этот лежит там мертвый, как сушеная рыба.
     Ночные птицы вскоре мало-помалу умолкли, в лесу все светлело,  небо  на
востоке становилось оранжевым. И вот уже  весь  лес  зазвенел  от  свиста  и
щебета, что твой музыкальный ящик; занялся день.
     Я не ждал, чтобы Маэа мог скоро появиться здесь. Я даже допускал мысль,
что он может передумать и  не  прийти  вовсе.  Тем  сильнее  обрадовался  я,
услыхав примерно через час после того, как рассвело, треск ломающихся сучьев
и смех и пение канаков, старавшихся подбодрить себя. При первых звуках этого
пения Юма порывисто приподнялась и села, и почти тут же мы увидели, как  они
гуськом идут по тропке: впереди всех шел Маэа, а за ним - какой-то  белый  в
тропическом шлеме. Это был мистер Тарлтон;  он  накануне  вечером  прибыл  в
поселок, оставил свою лодку на берегу и проделал остальной путь  пешком  при
свете фонаря.
     Они похоронили Кейза на нашем поле брани - в  той  самой  яме,  где  он
держал светящийся лик. Я подождал, пока все будет кончено, и мистер  Тарлтон
прочтет свои молитвы, что, на мой взгляд,  было  напрасной  тратой  времени.
Впрочем, надо сказать, что будущее нашего дорогого  усопшего  представлялось
мистеру Тарлтону в довольно-таки мрачном свете: как видно, у него были  свои
представления о преисподней. Я потом потолковал с ним об этом,  сказал  ему,
что он не понимает своих обязанностей; по-настоящему ему  бы  следовало  без
обиняков разъяснить канакам, что Кейз был проклят богом и счастье  для  них,
что они от него отделались. Однако переубедить его мне  так  и  не  удалось.
Потом канаки соорудили носилки из жердей и потащили меня в  поселок.  Мистер
Тарлтон наложил на мою ногу повязку и так здорово срастил мне  раздробленную
кость на свой миссионерский лад, что я хромаю и по сей день. После этого  он
снял свидетельские показания с меня, и с Юмы,  и  с  Маэа,  отличным  слогом
изложил все это на бумаге,  дал  нам  подписать  и,  взяв  с  собой  вождей,
отправился к папаше Рэндоллу, чтобы забрать бумаги Кейза.
     Нашли они там только что-то вроде дневника,  который  Кейз  вел  долгие
годы - все больше насчет цен на копру, украденных кур и всякого такого, - да
еще приходо-расходные книги и завещание, о котором я уже  упоминал  в  самом
начале. Из всего этого явствовало, что имущество Кейза целиком  и  полностью
принадлежит его жене - самоанке, ну, а я  перекупил  его  за  сходную  цену,
потому как она хотела теперь поскорее вернуться к  себе  домой.  Что  же  до
Рэндолла и негра, то им  пришлось  отсюда  убраться.  Они  открыли  какую-то
лавчонку где-то на Папа-Малулу, но дела у них шли из рук вон плохо, так как,
по правде говоря, ни тот, ни другой не был  к  этому  занятию  приспособлен.
Пробавлялись они главным образом рыбой, отчего Рэндолл и  отдал  богу  душу.
Как  рассказывают,  там  проходил  однажды  большой  косяк  рыбы,  и  папаша
отправился глушить рыбу динамитом. Но либо фитиль горел слишком быстро, либо
папаша был слишком навеселе, а может, и то и другое, только динамитная шашка
взорвалась (как это частенько бывает) прежде,  чем  он  ее  бросил,  и  рука
папаши улетела вместе с ней. Вообще-то большой беды в этом не было:  здешние
острова - отсюда и  дальше  к  северу  -  полны  одноруких,  точно  все  они
переселились сюда из "Тысячи и одной ночи", но, верно, Рэндолл был уж больно
стар, а может, слишком уж проспиртовался, но только, короче  говоря,  он  от
этого умер. А негр, кажется, стянул что-то у белых, и  они  прогнали  его  с
того острова; тогда он отправился  на  запад,  к  своим  цветным  сородичам,
поглядеть, может, ему там приглянется, но его цветные сородичи съели  нашего
негра во время одного из своих национальных торжеств, и, я полагаю, я  очень
надеюсь, что он пришелся им по вкусу.
     Итак, я остался один во всем своем белом величии в поселке на Фалезском
берегу, и, когда торговое судно заглянуло в  нашу  бухту,  водрузил  на  его
палубу груз высотой с дом. Надо сказать, что мистер Тарлтон, хоть и обошелся
с нами по-хорошему, однако  заставил  меня  поплатиться  за  все,  и  притом
довольно низким способом.
     - Ну, мистер Уилтшир, - сказал он,  -  я  для  вас  все  тут  привел  в
порядок, примирил всех с вами. После того, как не стало Кейза,  сделать  это
было нетрудно, но так или иначе, я это сделал и при этом  еще  поручился  за
вас, что вы будете вести торговлю с туземцами честно. Так  что  попрошу  вас
сдержать данное мною слово.
     Что ж, понятное дело, я его сдержал. Поначалу мне было  немного  не  по
себе из-за моих весов, но я рассудил так: у всех торговцев до  единого  весы
врут, и всем туземцам до единого это известно,  и  они,  со  своей  стороны,
подмачивают копру, так что, в общем, выходит то ж на то ж. И  тем  не  менее
мне все ж таки было как-то не по себе, и, хотя дела на Фалезе шли не худо, я
был вроде даже рад, когда фирма перевела меня в другую факторию,  где  никто
никаких обещаний за меня не  давал  и  я  мог  смотреть  на  свои  весы,  не
испытывая угрызений совести.
     Что же теперь сказать вам о моей супруге? Вы знаете ее не хуже меня.  У
нее есть только один  недостаток.  Стоит  на  минуту  отвернуться,  как  она
подарит кому-нибудь все, вплоть  до  крыши  своего  собственного  дома.  Но,
по-видимому, это у канаков в крови. Теперь уже это  рослая,  весьма  могучая
дама, которая легко перекинет через плечо любого лондонского  полисмена.  Но
это тоже потому, что она настоящая канака. А в общем-то Юма  -  жена  первый
сорт, это уж точно.
     Мистер Тарлтон, отработав свое, возвратился на  родину.  Он  был  лучше
всех других миссионеров, с какими мне когда-либо доводилось сталкиваться,  а
теперь ему как будто дали приход где-то в Сомерсете. Я рад за него: там  нет
канаков, на которых он малость свихнулся.
     Спросите, а как мое питейное заведение? Да никак, не похоже, чтобы  это
когда-нибудь сбылось. Я, видать, крепко засел здесь. Не хотелось бы  бросать
своих ребятишек, понимаете ли, а им, что ни говори, здесь будет лучше, чем в
любой европейской стране, хотя Бен и отвез моего старшего в Окленд в  школу,
где учатся такие, что и не моему чета. А вот кто меня беспокоят, так это мои
девчонки. Они ведь только полукровки, я это понимаю не хуже вашего, я и  сам
куда как невысокого мнения о полукровках; но ведь это мои  девчонки,  и  они
самое дорогое, что у меня есть. Никак не  могу  примириться  с  мыслью,  что
мужья у них будут канаки, а где, хотелось бы мне  знать,  найду  я  для  них
белых?