судьба. Все за меня, окончательно и бесповоротно, решил Он. Руками заговорщиков. Каток ведь сам, своей попыткой использовать меня втемную в деле купли-продажи оружия, лишил меня всякого выбора. Снаряды-то эти, два оставшихся, я нейтрализовал еще в гараже продавца. Навестись-то они еще, может, и наведутся, только вот взлететь -- ну никак. Вот этому -- саботажу с ракетными запалами -- меня действительно учили. А вот восстановлению их после собственных шкодливых ручонок -- нет. Признаться в порче ценного оборудования я не мог: в этом случае я сразу, мгновенно, становился Каткову совершенно не нужен. Короче, у Него осечек не бывает. Если уж Он решил, что кому-то невпротык, то рыпаться -- пустые хлопоты. Кому пришел срок -- тот и на арбузной корке шею сломает. А кому еще жить, того и ПТУРСом не возьмешь. Я ума не мог приложить, как бывший политбюрошник выпутается на этот раз, но, похоже, Он пока на его стороне. Да и мне ведь тоже, спасаясь самому, придется волей-неволей спасать и его. Потому что идти в тот лесок с неисправными снарядами -- для меня однозначное самоубийство. Даже если бы они и отказались от идеи с поросенком, тут же бы опять о ней вспомнили. Но непонятно: на кой Катку и его нанимателям через мой труп след на Россию выводить? Доказать, что я в подготовке покушения участвовал, -- нечего делать. Сам купил, сам привез, сам продемонстрировал. Не удивлюсь, если, когда я с установкой возился возле Абрамцева, меня тайком фотографировали или даже на видео снимали. Но что это Катку дает? Политика. Хрен поймешь. Обедали мы врозь: рядовой состав, то есть подчиненные вроде меня, -- в большой комнате бункера, за тем столом, где карту города рассматривали, а начальство -- Чапай с Катком и еще один подполковник-летчик -- в маленькой комнате. Рядом с той, где я очнулся. Там же и все оружие хранилось до поры. Внешне я продолжал выглядеть не очень. Поэтому, похлебав борщеца, решил, что самый момент попробовать внести здоровую ревность в сплоченный совместными трудами коллектив. -- Слышь, Чубчик, -- позвал я тихонько. -- А у тебя ее фотка есть? -- Ну! -- ответил он, дожевывая. -- Покажи, а? -- Зачем? -- У меня-то нет, -- пожаловался я. И это его растопило. Уж так ему стало жалко меня, обделенного, что он достал и показал мне снимок Девки, не выпуская, впрочем, из рук. Я, естественно, понадеялся, что остальные отреагируют. Но такой реакции я не ожидал. Каждый достал свой снимок и, молитвенно жуя, уставился в него чуть ли не со слезами. Никакой ревности, никакой драки. -- Лар, -- позвал я сидевшую справа от меня Курбанову. -- А тебе ничего, что у них тоже ее снимки? -- Кура, -- дисциплинированно поправила она меня. -- Называй по позывному. Марина сказала, чтобы мы их слушались, как ее. -- Понял, виноват. Кура, -- поправился я. -- Но разве не обидно, что она и с мужиками ну... Это? -- Это ее дело, -- вздохнула Лариса. -- Лишь бы она была счастлива. -- Ты ее любишь? -- вырвалось у меня. Лариса мечтательно улыбнулась: -- Больше жизни. И остальные тут же присоединились, вознося восторженную "молитву" за здравие и счастье своей коллективной ненаглядной. Более жуткого и омерзительного зрелища мне видеть не доводилось. Они не были зомби. Ни капли. Я же видел, как азартно они стреляли, как разминались в спарринге, как сейчас, блестя от счастья глазами, каждый старался придумать самые-самые, свои собственные ласковые слова для описания и восхваления любимой. Да и Девка, если разобраться, была еще вполне ничего себе. Не При, разумеется, но я вполне понимал, что ее запросто можно полюбить. Я встречал мужиков, сохнувших по таким чувырлам, в сравнении с которыми и Девка -- богиня. И все-таки, все-таки в этой инспирированной химией любви была корежившая меня омерзительность. Наверное, просто дело в том, что я махровый индивидуалист. Если уж я кого люблю, то остальные, пожалуйста, идите на фиг. Вот и все. Не сотвори себе кумира, как говорится. Или -- нет, не все. Есть нечто потрясающе омерзительное в облике счастливого раба. Даже самый забитый, измочаленный непосильным трудом, перепуганный или бунтующий подневольный человек может вызвать сочувствие и желание защитить. Счастливый раб, до слез влюбленный в своего владельца, омерзителен. И неважно кто он, этот владелец, -- Сталин, Водка, Шприц, МММ, Государство, Родина, Макашов, Зюганов, Девка... Счастливый раб омерзительнее даже, чем рабовладелец. Впрочем, все это словеса. Мне они нужны, чтобы легче было потом убивать этих людей, которые вообще-то мне пока не сделали ничего плохого. Кроме того, что всецело подчинялись тем, кто намерен меня поиметь, а затем ликвидировать. Ни первого, ни второго я им просто так позволять был не намерен. Со всеми, разумеется, справиться будет очень проблематично. Но попытаться я обязан. Мне нужно еще с При разобраться. Я прислушался к себе: а сам-то я как? Не свихнулся ли на ней? Да нет. Мне нравятся ее грудь, задница, глаза. Голосок тоже ничего. Ревнует она забавно. Приятно, что в постели, как пионер, всегда готова. И если она, допустим, попросит меня кого-то пришить ради нее, то я... Возможно, послушаюсь. Почему не сделать приятное хорошему человеку? Но только -- если этот "кто-то" и мне самому активно не понравится. Как Каток или Лапиков, например. Нет, в себе я был уверен. Потому что искренне жалел сейчас, что не трахнул, когда была такая возможность, Ларису. Сейчас, в мечтательном состоянии, она была чудо как соблазнительна. А если тебя тянет налево -- это верная примета, что ты сам себе хозяин. И я в расстроенных чувствах -- а как бы славно все почитатели Девки могли передраться, если бы организаторы этой акции не оказались так предусмотрительны! -- отправился к начальству. Дверь у них была плотно прикрыта, голоса слышно, но слов не разобрать. Вежливо постучав, я вошел после разрешения. Доложил, что чувствую себя еще неважно и хотел бы взять тонизирующие таблетки. Мне разрешили. Катков сам, не доверяя мне связки ключей, отпер шкаф, в котором среди оружия лежали и шмотки, бывшие на мне, когда меня схватили в Абрамцеве. Там же и рюкзачок. Я, честь по чести повернувшись к свету и к почтенной публике, достал аптечку, а из нее таблетки. Все на виду, мне скрывать нечего. Я, может, полгода на этот фокус убил. Футлярчики со стеклянными ампулами газовых гранат мягко скользнули в руку, но тут Каток, точно у него были глаза на затылке, засмеялся: -- Зря ты это, Муха. Пусты твои закрома. Неужели ты понадеялся, что я после твоих выкрутасов у Девки хоть один шанс тебе оставлю? Это и называется: полный облом. Глава двадцать четвертая. "Гвозди бы делать из этих людей" Генерал-лейтенант Ноплейко Иван Васильевич, начальник САИП ФСО РФ, пил утром 9 февраля крепчайший кофе, чтобы и после бессонной ночи сохранять полную работоспособность. Слишком ответственный настал момент. Апогей, фигурально выражаясь, всей операции. Он пил крепчайший кофе, принесенный адъютантом, и в ожидании Гнома набрасывал тонко заточенным карандашом ТМ эскиз памятника. Иван Васильевич неплохо рисовал с детства, его в свое время даже уговаривали пойти в художественное училище. Но он выбрал военное. Родине нужны в первую очередь солдаты. А художники... Любой настоящий солдат, получив соответствующий приказ, может стать художником. А вот наоборот -- не получится. Наоборот -- вряд ли. Памятник вырисовывался такой: громадная фигура друга Бори с непокрытой, развеваемой ветром перемен седой шевелюрой. Одной рукой он опирается на коленопреклоненного (чтобы удобнее было целиться во врагов) маршала Ноплейко, а другую протягивает тоже коленопреклоненной (символ дисциплинированности) грудастой (символ плодородия), но со строгим скорбным лицом (символ истового служения долгу) женщине. Лицо ее Ноплейко не стал прорисовывать. Тут все зависело от места установки типового монумента. Оно будет тонким горбоносым -- в Армении, плосконосым -- в Киргизии, средне-чернявым -- в Чечне. И так далее. У каждого народа Родина -- мать. Вот она и пришла, принесла присягу Отцу. Нормально. Но первой, конечно, будет Грузия. Республика, в которой впервые и с блеском сработает его, Ноплейко, система восстановления Державы. Эта система покажет другу Боре, что все, кого он доверчиво допустил к себе, -- бездельники, воры и болваны. Только он, только верный Ваня способен служить ему бескорыстно и эффективно. Вот тогда друг Боря все поймет, ему станет стыдно перед несправедливо отодвинутым в тень вернейшим другом Ваней. И он наконец скажет... Что скажет друг Боря, Иван Васильевич представить не успел. Потому что карандаш совершил святотатство. Протянутая рука монумента показалась ему, карандашу, слишком пустой. И он, карандаш, несколькими штрихами вложил в эту могучую правую руку пустую рюмку. Сразу лицо монумента приобрело живое воодушевленное выражение: "А-а, фигня все это! Наливай!" Генерал, мигом опомнившись, отбросил грифельного предателя и, схватив резинку, стер всю руку центральной статуи. А потом еще мелко порвал листок, свалил ошметки в пепельницу и поджег. Вот почему еще Иван Васильевич не пошел в художники. Это дорога -- к сумасшествию. Потому что у художников кисти, перья и карандаши имеют свойство становиться самостоятельными. Точно кто-то извне начинает двигать твоей рукой, и тогда она способна нагородить такое... Солдату проще. Он всегда знает, от кого и против кого исходит приказ. Ноплейко посмотрел на часы: ну где же этот чертов Гном? Время поджимает, самолету вот-вот надо вылетать. Нет, это удивительно, как четко и ясно мыслится и работается, когда у тебя есть четкая и светлая цель. Когда цель эта -- процветание Державы, матери-Родины. Ситуация беспроигрышная. Этот изменник Шеварднадзе, выдавший тех, кто стремился сохранить СССР и этим напугавший нестойких, сгинет. Уцелеть на этот раз, когда операция подготовлена с тройной перестраховкой, ему просто невозможно. Те, кто придут на его место, либо они будут слушаться и тихо-скромно опять проситься под крыло России, либо Грузия станет изгоем в международном сообществе. Как Ирак. Ни о каком НАТО, ни о какой перекачке через них нефти не будет и речи. Если же, о чем смешно думать, но думать генерал обязан по должности, -- если вдруг что-то все-таки не заладится и предатель уцелеет, все равно САИП будет на высоте. Служба генерала Ноплейко представит неопровержимые улики, которые укажут, что вся эта авантюра -- чисто грузинские, внутренние разборки. Но! В них окажется замешано некое УПСМ, в котором шибко умные собрались. Настолько умные, что не захотели прислушаться к его, Ивана Васильевича, рекомендациям. Потому и вляпались: их Голубков, по свидетельству прессы, отпускал намеки в адрес Грузии, его, Голубкова, боевик Мухин демонстрировал грузинским заговорщикам боевой снаряд, который сделан в НИИ, работающем под эгидой УПСМ, он же, Мухин, вылетел из Шереметьева в Грузию, и он же, Мухин, убит случайной пулей во время покушения. Разумеется, человек, который раскрыл все это и тянет такой огромный воз, никак не может оставаться всего лишь генерал-лейтенантом. И он должен подчиняться напрямую самому президенту, а не какому-то штатскому куратору... -- Товарищ генерал? -- мягко прошелестел из селектора голос адъютанта. -- К вам Гном. -- Ясно, пускай, -- встрепенулся Иван Васильевич. -- Но он с четырьмя спецназовцами. Вооруженными! -- Да-да, я в курсе. Запускай! Генерал встал, одернул китель и впился сумрачными на безбровом дряблом лице глазами во входивших. Да, это были _бойцы_! Высокие, мощные, двигающиеся с неукротимостью и плавностью непрошибаемых бесшумных бронемашин. А бесшумность всесокрушающей мощи особенно впечатляет. И -- глаза! В глазах у них неукротимый дух, сияющая преданность, несокрушимая воля и жажда приказа. Молодец Полянкин. Надо будет представить его к ордену, заслужил. Но и Катков молодец -- каких орлов выбрал. Это не голубковские замухрышки вроде этого Мухи... -- Здравствуйте, хлопцы, -- улыбнулся Ноплейко. -- Здра! Жла! Тва-генерал! -- в три коротких выдоха рявкнули солдаты, вытянув шеи и расправив монолитные груди. -- Вольно! Готовы выполнить приказ? -- Генерал любовался ими сквозь накатившую слезу, но счел нужным не скрывать своих чувств. -- Так точно, готовы! -- браво отрапортовал старший, светловолосый красавец, серые глаза которого смотрели на генерала с неизъяснимым обожанием. -- Молодцы, сынки. -- Смахнув слезу, генерал повернулся и подозвал бойцов к столу, на котором была развернута карта-схема. -- Вот что вам предстоит сделать. Сегодня, примерно в двадцать три тридцать, группа террористов предпримет попытку уничтожить некоего политического деятеля. К нам эта их акция отношения не имеет. В нее вам нельзя вмешиваться ни в коем случае. Ясно? -- Так точно! До чего все же греют генеральскую душу восторг и преданность в глазах солдата, готового выполнить любой приказ. Любой! -- вот в чем секрет. Все эти контрактники, которые намерены служить за деньги, выбирая, какие приказы им кажутся законными, а какие нет, -- готовые предатели. Солдаты удачи, мать их... Разве уговоришь такого лопатой радиоактивный графит кидать? Никогда, слишком много о себе понимать стали. Не случайно Ноплейко не жалел средств, чтобы его журналисты показали обществу, как глупы эти идеи о профессиональной армии и какие хреновые солдаты эти контрактники. Деньги им за службу. Вот вам шершавого! Служить будут вот такие, не замутненные рассуждениями, призванные со школьной скамьи, умеющие только слушаться, ребята. -- ...Мы имеем точную информацию: после данной акции эти террористы намерены напасть на ряд видных лиц российского государства. В частности и на меня, -- скромно уточнил Ноплейко, внимательно следя за реакцией инструктируемых. Лица троих мгновенно окаменели и выразили неописуемый гнев, а четвертый, с темно-русой вьющейся шевелюрой и гордым носом арийца, воскликнул, не в силах сдержаться: -- На куски порвем мерзавцев! Головы вам сюда доставить?! -- Нет-нет, -- добродушно ответил не обманувшийся в своих ожиданиях генерал. -- Хотя... Нет, впрочем, не надо. Достаточно их просто ликвидировать. Но обязательно -- всех! И пусть вас не смущает, что среди них окажутся наши сослуживцы подполковник Катков и майор Лапиков. К сожалению, они стали предателями. -- Жа-аль, -- вздохнул кудрявый, -- может, хоть их головенки вам привезти? -- Нет-нет. Это -- лишнее. Самолет вас ждет. -- Он снова привлек общее внимание к карте-схеме. -- Он зайдет вот над этой, считающейся заброшенной полосой, на которой притаились террористы и откуда они собираются улететь. Вы десантируетесь вот здесь. Там приготовлен транспорт. Займете позиции в парке -- вот здесь, здесь и здесь. Видите? Ваши позиции отмечены на карте красным, а террористы -- синим. Дождетесь, когда они сделают свое дело, а потом с минимальным шумом, то есть тихо, ликвидируете их всех. Особо обращаю ваше внимание: всех до единого. При этом тела Каткова, Лапикова и лейтенанта Курбановой -- вот на всякий случай их снимки -- возьмете с собой и отвезете вот сюда, на взлетную полосу. Особо не мудрите, но трупы постарайтесь расположить так, будто эти трое прибыли, чтобы помешать террористам, но стали их жертвами. Все ясно? -- Так точно! -- Вопросов, сомнений нет? -- счел свои долгом еще раз проверить генерал. -- Никак нет! -- Молодцы, ребята! -- Генерал набрал в грудь побольше воздуха, отчего его тонкая шея, торчавшая из слишком широкого мундира, стала похожа на соломинку, опущенную в коктейль из хаки и орденов. -- Когда мы приступали к ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, то никто из нас не спрашивал, чего нам может дать Родина. Каждый из нас думал только о том, чего он может дать Родине! И вы, я верю, достойные продолжатели дела тех, кто, не щадя себя, не обращая внимания на радиацию и вопли клеветников, собой, своими телами заслонили мать-Родину от беды. Так, уверен, случится и на этот раз! -- Служим! Това! Генералу! -- дружно, грозно, хотя и не по уставу ответили бойцы. Доселе скромно молчавший Гном-Полянкин поспешил подойти и шепнул на ухо Ноплейко: -- Товарищ генерал, они же обработаны на вас, на ваш портрет. Поэтому и служат именно вам, понимаете? -- Ara, -- польщенно вспомнил Иван Васильевич. Что ж, это приемлемо. В конце концов, он ведь служит Родине, так что в конечном счете ребята такие же патриоты, как и его чернобыльцы. Только лучше. Эти-то не станут потом ходить и ныть, выклянчивая себе пенсию побольше. -- Раз вопросов нет -- приступайте в выполнению приказа! Бойцы, как заводные, разом сделали кругом и четко, но бесшумно инфильтровались из кабинета в приемную. Когда дверь за ними закрылась, Ноплейко несколько секунд растроганно смотрел им вслед, а потом повернулся к Гному: -- Кто еще из лично преданных этой Девке и Каткову у нас остался? -- Сама Девка, -- ответил Полянкин. -- Она замкнута на Каткова. И еще двое боевиков-шестерок, которые замкнуты на нее. -- Но вы уверены, что мы уже можем добиваться надежной "привязки" без всякого секса? -- спросил генерал. -- Нет, не уверен, -- ответил Михаил Федорович. -- Эти четверо -- редкостная удача. Мне удалось их отобрать из двух десятков добровольцев, предоставленных подполковником. А если Каткова не будет, где я возьму исходный материал? -- Что-нибудь придумаем, -- задумчиво ответил генерал. -- А с Девкой... Вы можете перезамкнуть ее, скажем, на меня? -- Без секса? -- брякнул, не подумав, Гном. -- Разумеется! После своего чернобыльского подвига Ноплейко считал все, что связано с сексом, грязным, подлым и совершенно непатриотичным. Кроме самого акта, собственно зачатия, все остальное только отвлекает от служения Родине. Сегодня наивный юноша проститутку дрючит, завтра негритянку захочет попробовать, а там, глядишь, его и еврейка соблазнит. И -- готово, одним сионистом стало больше. А то и двумя. Евреи, кто не знает, специально национальность по матери считают, чтобы наш, чисто русский генофонд воровать. -- Без секса трудно, -- счел необходимым придерживаться правды слегка покрасневший Гном-Полянкин. -- Но я попытаюсь. -- Вот-вот. И не только попытайтесь, а -- сделайте! -- велел Иван Васильевич. -- Девка -- ценный кадр, и не хотелось бы ее ликвидировать впустую. Родина всегда помнит и заботится о тех, кто ей верно служит. Вы проследили за тем, чтобы Катков дал Девке инструкции выполнять мои приказы неукоснительно? -- Да, я смотрел за этим, -- по-граждански расплывчато ответил Гном. -- Ладно, ступайте. x x x Тот кучерявый боец, который так понравился генералу, выйдя из здания САИП, ожесточенно сплюнул на асфальт и выматерился: -- ...ничего этих мудаков не берет! -- Знаешь, Артист, -- не посочувствовал ему сероглазый командир четверки, поправив обхватывающий мощное запястье браслет "сейки". -- Твой язык когда-нибудь нас здорово подставит. -- А я чего? Я же в образе был! Генеравнюк-то поверил! Ну, Боцман, чего молчишь? Муху летим выручать, а ты молчишь? -- Если б я раньше знал, какие долбостуки нами управляют... -- Ну и что бы ты сделал? -- невозмутимо поинтересовался самый "пожилой" из них, Док. -- Удрал бы куда-нибудь. -- Куда ж ты от них удерешь? -- вздохнул невозмутимый Док. -- Сами таких выбираем, самим и расхлебывать. -- Нет, в самом деле, -- загорелся новой идеей Артист, так понравившийся генералу своей внешностью, усугубленной легким гримом. -- Не прав ты Боцман. Не нам от них надо удирать, а их от нас отселять. Забить ими Кремль. Заизолировать их там и гнать туда дезу, что мы им подчиняемся. А самим... -- Все! -- еще раз посмотрев на "сейку", сказал Пастух. -- Побазарили. Работа ждет. Глава двадцать пятая. "Тби-илисо-о-о, тра-та-та-та-та-та-а-а!" В тот февральский день Бабу, как сторонники называют президента Грузии Эдуарда Шеварднадзе, закончил работу в Президентском дворце, он же -- госканцелярия Грузии, без десяти одиннадцать ночи. Получив соответствующую команду, охрана президента проехала по маршруту. Ночной Тбилиси, до сих пор не оправившийся от междоусобицы, не радовал обилием огней, был тих, пустынен и спокоен. Охрана доложила, что маршрут безопасен, и в 23.10 президент Бабу сел в свой "Мерседес-600". Его подарило ему правительство Германии после покушения 1995 года. Бронированный "мере" направился в резиденцию президента в квартал Крцаниси. Вообще в цивилизованных странах давно принято, чтобы первое лицо государства работало там же, где живет. В США, например, это Белый дом. Все ж таки, американцы не дураки, чтобы лишний раз рисковать. Сколько ни трать средств на безопасность первых лиц, а сумбур при неожиданной смене власти и внеочередные выборы все равно обойдутся дороже. И намного. Поэтому президент США где работает, там и живет. Каждый, кто в этой роли побрезгует своего рода казарменным положением, рано или поздно допрыгается, искушая судьбу и террористов. Бабу не хотел дразнить злые языки, которых и так хватало как в Грузии, так и вне ее. Поэтому работал в госканцелярии, а жил в резиденции. На заднем сиденье бронированного "мерса" Бабу слева и справа зажали двое охранников -- в силу служебного долга прикрывали президента с боков собственными телами. Броня броней, немцы свое дело знают, но инструкция и многовековой опыт требуют своего. Трем в ряд даже в просторном салоне "мерса" не шибко уютно. К тому же охранники, как им и положено, отнюдь не отличались худосочностью и все время инстинктивно норовили зажать подопечного, чтобы он не высовывался. -- Вам удобно? -- с усталой иронией спросил президент. -- Я вас не стесняю? -- Спасибо, все в порядке, -- вежливо ответил один из телохранителей, спасший президенту жизнь во время предыдущего покушения, и велел водителю: -- Поехали, генацвале. Кортеж Бабу, резко взяв с места, вылетел в город. Череда машин быстро миновала проспект Руставели и через пять минут свернула по набережной Сталина к улице Вахтанга Горгасали. Скорость согласно инструкции держали около ста километров. Впереди кортежа шла обычная полицейская машина с мигалками, за ней сразу -- "мере" президента, за ним -- два джипа с охраной. Когда справа оказался сквер на Сеидабадской возвышенности, оттуда открыли огонь. Афганский способ: вначале трассеры, показавшие всем стрелкам главную цель, а потом гранатометы. Всего гранатометчики выстрелили около пятнадцати раз, полностью обездвижив полицейскую машину и оба джипа охраны. Бронированы последние были кустарно в попытке сэкономить толику денег и без того чахлому бюджету. Только три гранаты попали в "Мерседес-600". Две по касательной и одна -- в центр капота. После прямого попадания гранаты в капот сразу был убит охранник, сидевший на переднем сиденье, и тяжело ранен водитель. Осколки и кинжальный огонь автоматов тяжело ранили охранников сзади. Но они сразу вдавили президента в сиденье и навалились на него спинами. Точно по инструкции. Их тела приняли предназначавшиеся президенту пули и осколки, пропущенные хваленой немецкой броней. Президент остался невредим, но парализован шоком, контузией и тяжестью умирающих телохранителей. "Мерседес-600" с развороченным передком, изорванными шинами и умирающим водителем, еще жмущим на бесполезную уже педаль газа, несся вперед по инерции. Подбитые машины охраны остались там, где их настигли гранаты, и охранники оживленно отстреливались, прячась за джипами. Свет прожектора возле сквера так бил охране в глаза, что она даже не смогла рассмотреть, куда подевался президентский лимузин. В первые мгновения охранники ожидали, что по ним ударят и слева по ходу движения, где чернели заросли сквера, столь удобные для засады. Но поскольку огонь вели только справа, охранники из джипов повернулись к скверу спинами, делая то, что могли и должны были: принимали огонь на себя. Но они не сделали кое-что, что должны были в такой ситуации -- они забыли проверить: а действительно ли "Мерседес-600" с президентом ушел от террористов? Но и террористы тоже проигнорировали проехавший мимо них и вставший в ста метрах от кортежа "мере". Измочаленный лимузин, имевший теперь такой вид, будто его вскрывали огромным консервным ножом, замер посреди дороги, ярко освещенный мощным прожектором. Не обращая на него внимания, засевшие справа от дороги бандиты одиннадцать с половиной минут, лихо переговариваясь по-русски, увлеченно перестреливались с охранниками, не давая им выйти из-за джипов. И те, и другие будто забыли о президенте и целиком сосредоточились на перестрелке, полностью отдавшись азарту боя. Хороша афганская метода, хороши как бойцы и моджахеды, инструктировавшие чеченцев, воевавших с русскими. Но уничтожать колонны с живой силой противника, зажатые на горных дорогах, и грабить их затем -- не совсем то же, что охотиться на президентов. Однако свою роль засевшие справа от дороги террористы выполнили: они вывели из строя лимузин президента, они остановили и сковали огнем его охрану, выставив объект в полном и беззащитном одиночестве напротив того места, где по плану располагалась вторая, подстраховывающая группа. Это так много -- одиннадцать с половиной минут. 690 секунд. Это настолько долго, что один из террористов, расстреляв по охранникам весь свой боезапас, заскучал и написал на стене кровью по-грузински: "Мы вернемся". Рядом с надписью осталось лежать тело, у которого в кармашке бронежилета был российский паспорт. По меньшей мере 150 секунд из этих 690 "Мерседес-600" с Бабу, с умершими и истекавшими кровью охранниками стоял посреди дороги, в ста метрах от кортежа и нападавших. 150 секунд он подставлял свои уязвимые теперь не то что для гранатомета или подствольника, но и для любого пистолета бока и дыру на месте лобового стекла. Искореженный "мере" стоял в десяти метрах от кустов, за которыми была по плану боевая позиция Барсика и Ларисы (позывной Кура), вооруженных автоматами "каштан". Каждый "каштан" за 150 секунд с учетом времени, необходимого на смену магазинов, выпускает тысячу сто пуль и три выстрела из подствольного гранатомета. В семнадцати метрах от позиции Барсика и Куры по плану располагалась позиция радиоуправляемого, снабженного компьютерным наведением ПТУРСа -- противотанкового управляемого ракетного снаряда. Две тысячи двести пуль из двух "каштанов" на дистанции десять метров способны превратить в кровавый фарш двадцать человек. Полуторакилограммовая боеголовка ПТУРСа, выпущенного прямой наводкой с расстояния двадцать семь метров, превращает в облако металлической пыли и ошметков средний танк. Так что жалкий, замерший посреди ярко освещенной дороги искореженный "Мерседесс-600" и его единственный живой к тому моменту пассажир уцелеть не имели ни малейшего шанса. 690 секунд -- огромное время. Однако из кустов сквера, возле которого так немыслимо долго торчал развороченный "мере", из кустов, за которыми располагались боевые позиции Барсика, Куры, Катка, Чары и прочих, не раздалось _ни одного выстрела_. Сквер был пуст, как и полагается порядочному скверу в феврале в мрачное время на стыке суток... За 690 секунд при скорости сто километров в час автомашина проходит по прямой девятнадцать километров сто шестьдесят семь метров. Поэтому этих секунд с лихвой хватило, чтобы случайно оказавшийся поблизости тбилисский гаишник Гарик Симонян подъехал к "мерсу", помог оглушенному и контуженному президенту пересесть в свою гаишную машину и отвез его в резиденцию. Полиция подъехала уже после того, как напавшие на кортеж террористы, оставив труп с российским паспортом и многообещающую надпись, рассосались по горбатым улочкам. Потом в Тбилиси объявили повышенную боевую готовность. Спецназ оцепил город в радиусе километра от места покушения. Заставы перекрыли пути на горные тропы, ведущие к отрогам Триалетского нагорья. Руководители охраны президента вынуждены были признать: "Это была профессионально организованная диверсионно-террористическая военно-штурмовая операция, проведенная хорошо подготовленной группой командос. Сила и точность прицельного огня, при котором каждый движущийся объект уничтожается автоматически, превосходили все известные нам до сих пор примеры. Столь же четко были произведены отход и "растворение" на местности". Ну еще бы! Чем лучше нападавшие, тем незаметнее тот факт, что обучавшиеся спецами из ЦРУ и ФБР охранники, увлеченно перестреливаясь с террористами, бездарно забыли о президенте. Великое счастье, что гаишник, как всегда, оказался там, где ему нечего было делать. Окажись Барсик на месте, он бы смог даже подискутировать с Бабу. Например, о проблеме независимости Абхазии, откуда сам был родом. Но Барсика, как и всех прочих, там не было. Их там не было, в сущности, по той простой причине, что там не захотелось быть некоему Мухе. Правда, Муха оказался не одинок в этом своем желании держаться подальше от грязного дела... Итак, о том, почему сквер, прилегающий к трассе президентского кортежа, оказался пуст, а Барсик так и не вступил в дискуссию с президентом... x x x Возвращаюсь к тому моменту, когда Каток объявил, что ловить мне больше нечего и ничего не остается, как позорно отправляться на заклание в ночной Тбилиси. Следом в блиндаже, расположенном сбоку от считавшейся заброшенной запасной взлетно-посадочной полосы, произошли два события. Впрочем, событиями случившееся в свете дальнейшего и называть-то неудобно. Так, скорее два эпизодика. Первый начался, когда, вежливо дав Катку договорить, подполковник-летчик отодвинул пустую миску, поднялся из-за стола и сказал: -- Ну я к экипажу. Готовим машину? -- Да-да, -- рассеянно подтвердил Каток. -- Я скоро подъеду. "Вот оно! -- подумал я с досадой. -- Каток сам не намерен здесь задерживаться. Да, славно было бы, отключив всех этих влюбленных в Девку фанатиков, смыться отсюда на его самолете! Эх, если бы только здесь были наши ребята! И дернуло же меня, дурака, отколоться от своих... Это я к тому, что хоть мне и случается по-глупому ошибаться, но я всегда готов признать свои ошибки. Особенно я к этому готов, когда ничего иного мне не остается. Летчик вышел, неплотно прикрыв дверь отсека, и забухал унтами по ступенькам лестницы. -- Эх, Муха, Муха, -- самодовольно сказал Каток, -- как ты не привыкнешь: я ничего не делаю без подстраховки. Ты еще только... Вот тут и начался второй эпизод. Сначала послышался скрип открытой летчиком двери на поверхность, и родной до боли в сердце голос заорал: -- Все на пол, бляди! Русский спецназ! А потом в бункере раздались резкие хлопки газовых и световых гранат. Артиста учили лучшие мастера отечественной сцены. Интеллигентнейшие, можно сказать, мастера драмы. Поэтому если он орал, то его было слышно даже в самом дальнем закутке самого огромного зала. Так что жалкую комнатенку, где обедала банда Катка и Девки, его голос заполнил столь плотно, что и для эха места не осталось. Каток, правда, отреагировал быстро -- он успел метнуться к шкафу с оружием и схватиться за автомат. Я прямо-таки был обязан позволить ему за него схватиться, потому что иначе у меня не было бы оснований врезать ему ногой по морде. А врезать очень хотелось. Очень. Именно ногой. И именно, что характерно, по морде. А поскольку это мое желание осуществилось, то второй человек, к которому у меня был счет, майор Лапиков, отделался мелкими неприятностями. Я надеюсь, что пинок в то место, где у мужиков соединяются ноги, надолго избавил его от стремления совать свое хозяйство куда ни попадя. Я не ревнивый и в целом доброжелательный человек. Но что мое, как говорит одна моя знакомая, то -- мое. Когда на пороге появился Боцман и протянул мне кислородную маску с баллончиком на десять минут, я уже кашлял вместе с Катком и Лапиковым и всеми остальными членами зондеркоманды. Газ дошел до нас быстрее Боцмана. Газ -- он вообще очень доходчив. Поэтому когда я из-под маски спросил: -- Чего вы так долго копались? -- Боцман меня не сразу понял: на нем ведь тоже была маска, а слышно сквозь нее неважно: -- Чего, Муха? -- Ладно, проехали. -- А-а, а то я думал, что ты сердишься. Мы тут подзадержались, -- объяснил он, -- ждали, когда кто-нибудь выйдет. -- Это летчик выходил! -- испугался я. -- Он цел? -- Цел, цел, -- успокоил Боцман. -- Они все целы. Справедливости ради надо сказать, что никто из гвардии Девки, Катка и К░ САИП сопротивления не оказал. Они все лежали, сжавшись в три погибели, и давились рвотой. Газ, которым снаряжают спецгранаты, вообще штука противная. Но на тех, кто прошел обработку приворотным зельем Гнома-Полянкина, он действует потрясающе. Полностью лишает их возможности сопротивляться и вгоняет в тупой ступор. Я уже видел такое, когда впервые познакомился с Зоей Катковой при попытке похищения При. Сковав всех находившихся в бункере наручниками, мы выволокли их наружу. Пока они катались, отблевываясь, и пока мы ждали, когда их можно будет загрузить в самолет, ребята вкратце рассказали мне предысторию своего появления в Грузии. x x x Я умилился, услышав, что, когда Боцман высчитал квартиру, на которой мы с При справляли свой медовый январь, ребята решили не мешать моему счастью. Решить-то решили, но все-таки потихоньку за нами присматривали. А поскольку знают они меня слишком хорошо, следили так, что я умудрился ничего не заметить. Но пока следили, они засекли и мои контакты со Шмелевым, и его контакты -- с родичем-Павлом и с Катковым, в котором Боцман узнал зама гендиректора фирмы "Изумруд" Владимира Захаровича Артемова. Это ребят насторожило. И помогло засечь контакты Катка-Артемова с Гномом-Полянкиным, который так тесно дружил и с некой Девкой. Когда я отправился на свое последнее рандеву со Шмелевым, они хотели за мной проследить и там, но замешкались из-за одного не в меру рьяного гибэдэдэшника. Однако, потеряв мой след, они взяли в оборот Гнома, к которому наведались прямо в заповедные его казематы, благо что нашли мой тайник, в котором с присущей мне занудливостью был оставлен изъятый у Полянкина план его подземелья. На нем я отметил и тот старый ход, по которому из казематов выбирался. Им ребята и воспользовались. И хотя они немного опоздали -- меня уже выпотрошили и отправили в Грузию, -- застигнутый врасплох Гном-Полянкин им много чего рассказал. Когда речь идет об абсолютном приворотном зелье, доверять сподвижникам глупо. Вот генерал Ноплейко им и не доверял. Он велел Гному подготовить группу боевиков, преданных только лично ему, генералу. Им он собрался поручить устранение тергруппы Катка, дабы впредь все боевики обожали только одного человека -- его, Ноплейко. Я всегда подозревал, что за время карьеры в наших паркетных генералах вырабатывается нечто педерастическое. Уж очень они любят обожающих их подчиненных. Естественно, Пастух доходчиво объяснил Гному, как мало ему осталось жить, если со мной что-нибудь случится, и тот мигом захотел помочь. Он представил генералу Ноплейко Пастуха и ребят как ту самую, персонально его обожествляющую группу спецназа. Тот поверил, ибо ни во что наш чиновник не верит с такой готовностью, как в любовь к себе нижесидящих. Так наши во главе с Пастухом оказались десантированы к тому бункеру, где я уже собирался прощаться с жизнью. Если б они задержались еще на пять минут, то получили бы меня в неодушевленном виде. Но все хорошо, что хорошо кончается. А поскольку до конца было еще далеко, нам пришлось сократить обмен мнениями о моей самонадеянной индивидуалистической глупости. К тому же ребята, поскольку видели При, легко меня поняли. Мы спешненько загрузили трофеи и пленных в трофейный же самолет, которым Катков намеревался загодя смыться из Грузии, и вылетели домой до того, как в Тбилиси началась заваруха. x x x По дороге мы решили разделиться. В Чкаловском наш борт уже ждали генерал Голубков и прочие сотрудники УПСМ. Они жаждали получить всех свидетелей и застрельщиков провокации против Грузии и их ненаглядного УПСМ. Следствие и все ему сопутствующее -- дело долгое, а мне нужно было спешно выручать При, живущую под арестом людей САИП, и ее сестру с дочкой, находившихся в казематах Гнома у Девки. На наше государство тут надежды было мало -- как и во всем прочем. То есть никакой. Учитывая, сколько и какого оружия находится в казематах плененного ребятами Гнома, мы не могли рисковать, полагаясь на то, что хитрая Девка о нем не знает. Да даже если бы и не знала. Один раз я от нее удрал, и они с Катком сделали из этого конструктивные выводы, превратив свою часть полянкинских казематов в подземную крепость. А если еще учесть меры, принятые, очевидно, после блиц-налета моих друзей, если учесть, что у них там как-никак дом умалишенных, да и сама Девка не столь далеко от бзиканутых ушла, то легко вообразить, к чему может привести прямой штурм. Не оставалось ничего иного, как задействовать рыночные отношения. Все ж таки Гном запрограммировал Девку на неземную любовь к Катку. И хотя я мало надеялся, что она способна любить хоть кого-то, даже себя, это был шанс. Обменять При и ее родственниц на подполковника. Вот она, жизнь: главные мерзавцы всегда отделываются легко. Максимум что грозило генералу Ноплейко -- отставка. Максимум что грозило Катку -- подземная жизнь в объятиях Девки. -- Это ж сколько еще они фанатиков успеют там наклепать?! -- погоревал я, с трудом перекрикивая гул двигателей трофейного транспортника. -- Не дрейфь, -- отозвался интеллигентный Артист словами из какой-то современной пьесы. -- Гном и его записи у нас, а без него они мало что могут. И он запел знаменитую некогда песню, слов которой он, конечно, уже не помнил: -- Тбилисо-о-о, тра-та-та-та-та-та-а-а! -- А ведь я, наверное, рассказал им, под скополамином, где лежат их порошки... -- повинился я, прозрачно намекая, что уже жалею о том, что не обратился к друзьям за помощью гораздо раньше. -- Не дрейфь, -- грубо сказал и Боцман, попавший за время моего отсутствия под влияние Артиста. -- Как только ты пропал, мы сразу изъяли все, что лежало в твоих тайниках. Ни хрена им не досталось. Я подумал, что уж это -- вряд ли. Не могли ребята все мои тайники и явки вычислить. Но промолчал. Пусть я и параноик, но спортивный азарт и нам, параноикам, не чужд. x x x Катков прыгать из самолета не хотел. У него выявилось удивительное отвращение к свободному полету над просторами все еще необъятной Родины, которую он старательно втравливал во всякие гадости. Сопротивляясь, он проявил удивительную прыть и наглое коварство. Я такой энергичности и выучки от него не ожидал. Обманул-таки он меня своим штабным обликом. Поэтому ему удалось раскровенить мне нос и разбить губу. Ему же доставалось в основном по корпусу. Наверное, я в душе солдафон, потому что выбивать зубы старшему по званию, да еще когда у него руки связаны, считаю неприличным. Надо с собой что-то делать. Веревку на руках Каткова разрезал Артист аккурат перед тем, как придать подполковнику ускорение каблуком. Так что дальнейшее зависело только от подполковника. Но я вылетел следом. Разумеется, советов он моих не слушал. Кольцо де