м личиком. Я вернулся к сумке и сел на нее, чтобы смотреть с удобствами. Да и сил стоять уже не было. Заметно было, что Ирина не просто дерется, а играючи ведет учебный бой, вразумляя братьев своих меньших. Милиционеры, не поумнев, все же поднялись и двинулись к ней. Крича что-то о документах и крутом возмездии, они попытались обойти ее с флангов. То есть это они так полагали, что обходят. На самом деле решалось, кто именно и где именно первым пропашет снег носом на этот раз. Выпало опять старшему. Но теперь и младший тоже получил по заднице, оставив Ире свою дубинку. Она стояла, похлопывая ею по раскрытой ладони, чуть картинно расставив ноги. И только тут до меня дошло: да ведь это представление в мою честь. Современная женщина демонстрирует мужчине, что в случае чего сумеет его защитить. Или она доказывала мне, что не так слаба, как казалось, когда была связана? Но почему -- мне-то? Ведь не могла она воспылать ко мне чувствами за одну, да еще такую пакостную, ночь. Совсем не похожа она на психопаток, которые балдеют от могучих волосатых мучителей! Да и я не таков. Урок опять не пошел впрок взмокшим, сбивчиво матерящимся грубиянам в форме. Им вздумалось достать пистолеты. Оказалось, что и это не шибко удачная мысль. Она просто отобрала у них стволы, сложила мужиков на землю, уселась на них и некоторое время читала им мораль. Мне показалось, что она придавила им уши каблуками: уж слишком смирно и почтительно они слушали. Движение под мост было невелико, но все же было. В любое мгновение мог появиться другой патруль. Вряд ли ему эта композиция покажется безобидной предновогодней кучей-малой. Лекция Ирина до меня доносилась с пятого на десятое, однако я не собирался засвечивать свою физиономию, подходя ближе. Ира говорила об уважении к налогоплательщикам вообще и к женщинам в частности, о форме, которая не индульгенция на хамство, а как раз наоборот, обязанность блюсти честь. И прочее такое же. Получалось очень доходчиво. В завершение лекции, когда менты почтительно извинились, она выщелкнула обоймы из их ПМов, кинула патроны в их машину, а сами стволы забросила подальше, в снег, и пошла ко мне. Она возвращалась на фоне копошащихся мужланов, прекрасная и непобедимая. До меня наконец дошло, зачем была вся эта возня с грузинским ожерельем, взрывчаткой и Михуилиными опытами. Чтобы я мог встретиться с Ней. Единственное, чего я пока не понимал: за что такое счастье -- и мне. Зато в том "зачем?" вопроса не было. Выяснить бы вот только скорее, с кем она меня спутала? -- Ну как я их? -- подбоченясь, спросила, и по дрогнувшим ресницам стало видно: боится, что выступила не по делу. Но я уже знал: для меня, что бы она ни сделала, все будет хорошо и правильно. -- Прекрасно! Только... -- Я собирался с силами, чтобы встать. -- Что -- "только"? -- Она пригнулась ко мне. Вся -- внимание. -- Хорошо, если б ты сначала поинтересовалась, что у меня в сумках. -- Ой! -- закрыла она рот щепоткой. Оглянулась на поверженных ментов, потом осмотрелась вокруг и, как рьяный новобранец, приняла позу для высокого старта. -- Делаем ноги? И мы их сделали. Сравнительно недалеко -- до Новогиреева. У меня там была снята квартира как раз на такой случай. Едва внесли вещи и я пристроил на вешалку свою куртку, Ира сказала, что здесь очень миленько и что она сейчас сбегает за едой, вином и лекарствами. И -- ускакала, не дав мне и пикнуть. Я настолько устал, что даже удивиться ее прыти не успел. Оставил дверь незапертой, откинулся в кресле и, держа в каждой руке по пистолету, выжидал в тупой прострации. Тут же в голове закопошились здравые мысли о том, что она пошла звонить своим хозяевам, от которых я сбежал... Или тем, о ком я не знаю, но кому тоже хочется спустить с меня шкуру. Я ждал и дождался -- она впорхнула, заснеженная, румяная, с двумя тяжеленными полиэтиленовыми сумками. Отнесла их на кухню, заперла входную дверь, подошла ко мне, встала возле кресла на колени и призналась: -- Я нарочно от тебя сбежала! Потому что боюсь твоих вопросов... У меня такое... Мне даже кажется, я как увидела тебя там, у моста, так и сошла с ума. От счастья. Спятила и боюсь напугать тебя своим сумасшествием. Дура, да? Я выслушал ее с блаженной улыбкой, но язык уже мне не повиновался. -- Ты -- прелесть, -- едва выговорил я. -- Но я больше не могу... -- И отключился. Потом, на мгновения выныривая из тягучей сонной тины, я понимал, что она меня осторожно раздевает, шмыгая носом, протирает чем-то щиплющим мои раны и синяки. Каждое ее прикосновение, даже вызывающее боль, окатывало мой затылок блаженной истомой, и я безуспешно пытался не засыпать, чтобы продолжать чувствовать и слышать ее рядом. ...Когда я проснулся, было около семи утра. В квартире -- тишина и темень, а мою стянутую бинтом грудь переполняли энергия и жгучее желание немедленно убедиться, что Ира мне не приснилась. Убедился сразу, едва глаза открыл: она крепко спала рядом со мной. Лежала на боку ко мне лицом. Светлогрудая и большая. По-девчоночьи посапывала. Не было красивее и желаннее человека в мире. Тут же вторая мысль: где оружие и боеспособно ли оно? Оба пистолета, большой и маленькой, лежали на придвинутом к дивану стуле. Я осторожно поднялся, взял их и свою рубаху из древнего шифоньера, проскользнул в прихожую. Постоял, прислушиваясь: кроме рокота холодильника, журчания воды в бачке и нормальных трелей сработавшей автомобильной сигнализации во дворе -- ничего. Надел рубашку, шлепанцы и пошел в туалет. Зажег свет, проверил обоймы, потом, пардон, оправился, как по утрам положено. Благодаря отдыху и, видимо, квалифицированной медицинской помощи я вновь был способен соображать здраво. Отличная у меня в этом смысле профессия: инстинкт самосохранения обостряется до паранойи. Даже сейчас, когда я млел от близости божественной женщины, мозг одновременно просчитывал на всякий случай варианты, при которых известные мне факты сплетались в самом прискорбном для меня сочетании. Если она позвонила, сообщая адрес, Девке и К░, то налет возможен в любой момент. Наверняка им очень хочется вернуть все, что я у них уволок. И меня самого. Кстати, я еще не знаю, что именно уволок. Если она звонила кому-то другому, то, возможно, сначала она меня расспросит, а уж потом решит давать сигнал, чтобы меня брали, или пасти еще какое-то время. То есть я любил ее совершенно безумно, но одновременно помнил, что ей-то испытывать ко мне аналогичные чувства не с чего. Следуя советам недремлющего внутреннего голоса, мне бы следовало быстренько связать Иру и с помощью любых способов и предметов расколоть, выясняя, на кого и зачем она работает и чем это грозит мне в ближайшее время. О том, что работает, двух мнений быть не могло. То, как она проверялась на мосту, как играючи образумливала хамоватых солдат правопорядка, словно сдавая экзамен на надежную боевую подругу, как приводила в порядок мое тело, выдавало выучку и опыт, которых не получишь в обычном вузе. А подобный комплект навыков непременно включает в себя и дисциплинированное стремление докладывать о любой новой информации. Опять же, рассуждал я, если наблюдение и допросы разных степеней не дали эффекта, самое разумное -- подсунуть объекту якобы влюбленную в него бабу. Это беспроигрышный вариант даже без всякой химии. Любой мужик априори уверен, что есть красавицы, способные сходить по нему с ума. Только оттого, что он -- это он. А стоит человеку хоть чуть-чуть поверить в любовь к себе, как включается мощный механизм ответного чувства: наслаждать, защищать и поучать. Если она -- враг, со мной этот номер уже прошел. И это при том, что я уже достаточно хорошо обмят жизнью и помню, что мои главные достижения -- пронырливость, цинизм и хладнокровная жестокость -- не из тех, что вызывают трепетную привязанность. Да и Она маловато походит на сдвинутую по фазе самочку, способную воспылать страстью от тошнотворного насилия. И тем не менее я купился. Притащил ее на самую надежную и удобную свою квартиру, идиот. К счастью, в отличие от многих других мужиков в меня вбито: даже и влюбившись, надо прежде всего помнить о своей безопасности и защите. В том числе и от предмета вожделения. Потому что любить, как я это понимаю, могут только живые. Так что надо бы мне Ирину допросить. Но! Под всем подписуюсь, все понимаю, но пытать то божественное существо, которое сопит в моей постели, не способен. По крайней мере пока. Оправдал эту отсрочку тем, что жрать очень хотелось. Плотно притворив двери комнаты и кухни, я задернул толстые шторы и зажег свет на кухне. Потом достал с антресолей запасную экипировку -- костюм, сооруженный по-спецназовским ноу-хау, но внешне довольно цивильный. Он и в хорошем кабаке не привлечет внимания. Опять поблагодарил Судьбу за свою худосочность. Благодаря ей бронежилет ни в малейшей степени под одеждой не угадывается. А ведь в училище ВДВ, помнится, я плакать был готов по молодости из-за того, что никак не мог накачать красивую мускулатуру. Ел за троих, пробежками, турником и гирями выматывал себя больше, чем кто-либо другой, и все бесполезно. Мой организм все перерабатывал в жилы и выносливость, что внешне никак на мне не отражалось, благодаря чему никто не видит во мне серьезной опасности. Если б не это, фиг бы я подманил неудачливого Серегиного напарника. Упокой, Господи, его душу. Надев на себя все, что надо, кроме куртки и рюкзака, я разложил по кобурам и карманам оружие из своих тайников в туалете и на кухне. Набил свой рюкзак всем, что могло потребоваться в ближайшее время. Трофеи -- магнитофонные и видеокассеты, бумаги -- сунул, не сортируя, до кучи в надежде разобраться позже. И только подготовившись к мгновенному бегству или прорыву с боем, мысленно подвывая от сосущей нутро пустоты, позволил себе поставить чайник на плиту и залезть в холодильник. Но пока не за едой. Пятнадцать минут гонял во рту подсолнечное масло, вымывая остатки той химии, которой пичкали в подземелье. У нас под языком особое место, оттуда легче всего высосать накопившуюся в организме отраву. И только выплюнув в унитаз образовавшуюся в итоге этого полоскания ядовитую пену, тщательно прополоскав рот горячей водой и почистив зубы, я занялся едой. Брал лишь то, что клал в холодильник сам, и то после тщательной проверки упаковок. Жевал, как перед боем: медленно, тщательно, давая слюне пропитать каждый кусочек. Параллельно, погасив свет, осматривал из окна двор. Когда за сорок минут не выявилось ничего подозрительного, проверил сумку. Сразу понял, что Ирина ее не открывала. Странно. Наверное, вымоталась с моими болячками. Потом пришел черед моего напичканного самыми разнообразными добавками приемничка "Филипс". С его помощью я, насколько смог достоверно, убедился, что в захваченном мной из Михуилиного подполья барахле радиомаяков нет. В предвидении некоторых дальнейших шагов я, помаявшись немного с проводками и кабелечками, соединил свой "Филипс" с выводом от датчика, установленного на косяке входной двери. Занудство, верно? Не жизнь, а сплошные предосторожности. Но она именно такова, если хочешь ее иметь долгой и счастливой. Это, между прочим, не только ко мне относится, но и вообще ко всем. Я не говорю о тех липовых сиротах и инвалидах, выпрашивающих деньги в метро и электричках, о тех мамашах с папашами, клянчащих на улицах и в газетах деньги на тысячедолларовые операции, которые являются участниками большого и серьезного бизнеса. Но! Ведь и в самом деле есть инвалиды -- обуза для себя и близких. Ведь и в самом деле есть люди, которые не могут оплатить операции, жизненно важные их детям. Полно погорельцев, которые оказались на улице голышом. Полно родителей, которым армия вернула их детей искалеченными. Почему же почти никто не страхуется? Хотя бы, к примеру, заведя в доме огнетушитель. Или позаботившись о приобретении профессии до ухода в армию. Или обзаведясь элементарным полисом страховой компании. Не знаю. Сам я предпочитаю быть занудой. Поэтому, помимо трех страховок, купленных, конечно, не только у российских компаний, я стараюсь ежеминутно страховать себя сам. А сейчас, когда у меня появилась внезапная надежда на любовь, буду особенно дотошен. Считаю за лучшее полагать, что все отпущенные мне лимиты глупостей и везения я уже исчерпал вчера, размякнув от встречи с Ириной. Есть и чисто меркантильный резон. Поиски вот этой квартиры с хорошим путем отхода, оснащение ее и содержание, словом, все то, что способно спасти мне жизнь, как таковую, обошлось мне не в одну тысячу баксов. Одни мои ботинки -- боевой вариант, увеличивающий для маскировки мой рост на двенадцать сантиметров, -- стоили больше четырехсот баксов. Да, мне очень хочется знать, что же я увел у Девки. Могу, конечно, прямо сейчас открыть сумку и поковыряться в ее содержимом, а через час по выламывающим дверь ударам понять, что мое лежбище таки засекли. Вот и получается, что если я сейчас поспешу удовлетворить свое нетерпеливое любопытство, то рискну всем, что затрачено на эту квартиру. И выходит, всю ее потенциальную пользу я выброшу на ветер только потому, что поленюсь чуть-чуть поработать и проявить терпение. Ну уж нет! Достаточно и того, что я притащил сюда Ирину. Поэтому я написал записку, что скоро приду и чтобы Она ни в коем случае никуда не выходила, надел свою куртку, рюкзак, прихватил сумку и вышел на улицу. Обойдя весь микрорайон, я понял, что искал. Пролез сквозь пролом в бетонном заборе на территорию разграбленной в процессе приватизации автобазы, раскопал лаз, ведущий под все еще действующую подстанцию. Там, в натуральной берлоге, оборудованной когда-то совершенно сбрендившим позже алкашом, я и припрятал и сумку, и рюкзак, активизировав перед уходом некое сигнальное и некое пиротехническое устройства. Когда я медленно обходил двор по периметру, высматривая непонятки, в кармане запикал многофункциональный пейджер: ну вот и сработал мой "Филипс", подал сигнал, что Ирочка решила-таки выйти из квартиры. Не удержалась, милая. Два из трех висевших рядом с моим домом телефона-автомата раскурочила шантрапа, а третий -- надеюсь, что Бог простит мне это вынужденное варварство, -- временно вывел из строя я сам. Пришлось Ей идти к универсаму, но тут уж и я подоспел. Дождался, пока она приблизит пальчик к последней цифре и нажмет ее, дернул вниз рычаг трубки и потянул свою прелесть за локоток: -- Пошли, милая. Не надо сейчас звонить. -- Ой, Олежек! Ты такой хорошенький в бронежилете... Ты зря мне не веришь. Давай я позвоню, а когда вернемся, все тебе объясню... Куда ты так спешишь? Давай пройдемся, подышим? -- Наоборот. -- Что -- наоборот? -- Сначала вернемся, ты объяснишь, а потом, может быть, позвонишь. Скажи мне, только быстро: кому и о чем ты звонила вчера? -- Ой, да не могу я за минуту все рассказать... Не получится. Ты все не так поймешь! -- Кому. Звонила. Вчера. Что. Сказала. -- Со спокойной, но вполне очевидной угрозой повторил я. -- Неужели ты мне совсем -- ни вот столечко -- не веришь? -- Похоже, она и в самом деле расстроилась из-за моей подозрительности. -- Тебе я верю. -- Правда? Так дай мне позвонить, и я... -- Но я не верю твоему опыту и выучке. Совершенно! -- сделал я существенное дополнение, обследуя ее одежду мини, детектором на предмет микрофонов и маячков. -- Ну и зря! Между прочим, я прекрасно слышала, как ты собирался, и знаю, куда ты ходил! -- Отлично. Только иди сама поживее и не заставляй меня себя тащить. Втолкнув ее в магазин электроники с шикарными, от пола до потолка, незамерзшими витринами, я остановился возле стенда. Отсюда хорошо просматривалось и то строение, в подвале которого я побывал, и мой собственный подъезд. -- Олежек, ты должен мне верить! Если ты мне не поверишь, я... Не знаю тогда, как мне тебя спасти. Ты ведь даже не догадываешься, в какую мясорубку попал! Ты... -- Стоп. По порядку. Ты вчера адрес мой назвала? -- Нет! -- Врешь. -- Нет... Я забыла посмотреть номер квартиры и дома. -- А улицу, значит, сказала. -- Нет... Только номер автомата. Но этот человек... Ах, как изящно и убедительно она врала. Высший класс. Что может быть очаровательней вранья любимой женщины? Уж только не ее же правдивость. -- Все понял. Слушай меня о-о-очень внимательно. Сейчас мы поедем в спокойное место. Там поговорим. Потом будем решать и звонить. Но до того момента ты либо быстро и точно делаешь все, что я велю, либо... Пошли. -- Либо -- что? -- Либо не делаешь. Быстро выходим отсюда, но -- спокойно. Меньше чем через час мы были в некоем угловом доме на шоссе Энтузиастов. Я позвонил в 83-ю квартиру. -- Кто там? -- спросил из-за двери старушечий голос. -- Это я, Алексей, Мария Павловна. -- Какой Алексей? -- уточнила хозяйка, потому и дожившая до шестидесяти семи лет в сравнительном достатке, что не ленилась уточнять. -- Леша, который вам письма от Василия приносит. -- А, Лешенька! -- Мария Павловна обрадованно забрякала задвижками, цепочками и, отперев дверь, бросилась на меня с поцелуями. Я такой маленький, что с детства привык к тому, что женщинам с сильным материнским инстинктом нравится меня тормошить и тискать. Останки сыночка ее, Василия, давно покоятся на дне Средиземного моря. Это он со товарищи как-то полез на нас, когда мы на Кипре выполняли одно из заданий УПСМ. В результате остались после него на берегу только понравившийся мне ножик да документы. Проверяя, можно ли будет при случае воспользоваться последними, я и обнаружил Марию Павловну. Не то чтобы старушка бедствовала: пенсия, дочка и сдача внаем одной из комнат квартиры помогали ей жить да радоваться. Лишь беспокойство о непутевом сыне грызло. Поразмыслив, я решил, что в этом случае от вранья большого греха не будет, и сочинил для Марии Павловны байку. Словно ее Вася, будучи за границей, в Германии, вляпался в историю и попал надолго в тамошнюю тюрьму, откуда и послал ей с оказией, то есть со мной, весточку. Всему этому она легко поверила, потому что иллюзий в отношении сыночка не питала. Радовалась, что тюрьма приличная, европейская, и в ней к зэкам относятся по-людски. И она была права -- это был бы для ее Васи самый лучший вариант. Со временем кроме денег я наловчился и записочки от сыночка приносить. Одно плохо: Мария Павловна, чуявшая женской своей интуицией мою специфику, никак не хотела поверить, что я -- степенный инженер, лишь случайно познакомившийся с ее чадом. Поэтому, подозревая, что я из той же банды, что и он, очень старалась наставить меня на путь истинный, для чего неустанно искала мне обстоятельную и верную жену. Причем выбирала она претенденток исключительно среди брюнеток моего роста, согласных уже и на уголовника, и на алкаша, лишь бы покончить со скучным одиночеством. Когда мы с Ирой разделись и разулись, я, передав Марии Павловне от Василия обстоятельный привет и конвертик с долларами, познакомил Марию Павловну со своей невестой и поинтересовался, не свободна ли у нее сейчас комната? -- Конечно, свободна. Мне сейчас, коли Вася помогает, и нужды нет сдавать. Хочешь пожить? Живи, сколько хочешь, что, опять мусора донимают? -- Что вы! Где вы и слов-то таких набрались, Мария Павловна? Просто соседи в моей коммуналке опять запили -- гульба сплошная, перед Ирочкой вот неудобно. -- Да ну! Ерунда какая -- соседи! -- блестя изумрудными глазенками, подыграла мне Ира. -- Чего мы Марию Павловну будем беспокоить? -- От Леши мне никакого беспокойства быть не может! -- насупилась старушка. -- Мне, девонька, если хочешь знать, от него столько радости, что и жить стало легче. Вот только боюсь, что Ваську моего выпустят -- и опять начнется. -- Не беспокойтесь, не беспокойтесь, -- поспешил я ее утешить, -- ему еще долго сидеть. -- Так как он там? Учится хоть? -- Ну-у, понимаете... -- У, лодырь проклятый! -- Ничего, начальство там строгое -- заставляют учить и язык, и автодело. На автослесаря учат... -- У них, поди, не забалуешь, у немцев-то? -- Не забалуешь, -- охотно подтвердил я. -- Ленится, но учится. -- А кормят там как? Хорошо? Он наедается? -- Еще и оставляет. Германия же! Они после войны такие человеколюбивые стали, что дай бог и нам такого. -- Ну и слава богу, слава богу! -- Мария Павловна перекрестилась, промокнула глаза уголком платка и повела нас смотреть комнату. Я здесь уже жил несколько раз -- когда неделю, когда два-три дня, так что все необходимое у меня тут имелось. Едва старушка нас оставила, лукаво приговаривая: "Отдохните, отдохните, ваше дело молодое. Покувыркайтесь пока, а обед будет готов, я позову!" -- я тут же обследовал нас обоих с помощью более мощного детектора. И прямо гора с плеч -- чисто. -- Ты же уже проверял. Сколько можно? -- опять попыталась закапризничать Ира. -- Не будь параноиком. Действительно, столько народа сейчас горит на этих маячках, микрофонах, чипах, датчиках и прочих электронных подлянках, что я скоро натуральным параноиком на этой почве стану. -- Лучше быть живым параноиком, чем больным и бледным лопухом. -- Тогда, -- она прищурилась так же лукаво, как хозяйка, -- может быть, для конспирации и в постельку залезем? Я не выспалась совершенно! -- Попозже, -- уклонился я от этой темы, не зная, шутит она, заигрывает или издевается. -- Расскажи-ка лучше мне все по порядку, как обещала. -- Я, между прочим, даже не завтракала еще. Сам-то поел... Вообще-то разведка и прочие шпионства -- женская работа. Они от природы к ней приспособлены. Если баба чего-то добивается всерьез, она не успокоится, пока не получит желаемого. Напролом или с дьявольской изобретательностью. Но когда ей что-то не по нраву, то хоть кол на голове теши, хоть на куски режь -- вывернется. И всего три с точки зрения профессии природных недостатка: быстрое возникновение зависимости от алкоголя и других наркотиков, эмоциональная и интеллектуальная нестабильность в предменструальные дни (о которой они сами, как правило, не подозревают) и периодическая зацикленность на личных проблемах. Сейчас Ирине было нужно, чтобы я перед ней поизвивался. Благо что повод имелся: -- Слушай, лапонька... Прости меня, ради бога, а? За то, что я тогда, в подвале, натворил. Не в себе был. Напичкали меня чем-то... -- Я так и поняла. Прощаю. А кроме этого? Ты меня не помнишь? Вот чего я боялся. Она путает меня с кем-то другим, когда-то ею встреченным. Разочаровывать неохота, но и врать бесполезно. -- Извини. Но не могу я тебя вспомнить. Сколько ни пытаюсь -- не могу. И если не поможешь, так и не вспомню, поверь уж мне. -- Олежек... -- Мое имя в ее устах прозвучало чарующе, но как совершенно чужое. Вообще-то меня тут надо было звать только Алексеем, но я не стал пока ее поправлять, боясь сбить. -- Сколько же ты, милый, народу спас, если всех и не помнишь? Ага... Ясно. -- Видишь ли, милая, моя работа не спасать, а, скорее, наоборот. Так и знал, что ты меня упорно с кем-то путаешь... "Вот всех убитых, искалеченных мной я действительно, наверное, вспомнить не в состоянии. Да и не хочу", -- подумал, но не сказал я при этом. К тому же многих из них я и не видел даже. Сколько было, например, чеченов в том бэтээре, который я вместе с мостом подорвал? Или сколько легло от моего пулемета в Грозном? Я научился только убивать, оставаясь живым в процессе и после оного. Запоминать убитых -- такой задачи передо мной не ставилось. -- Разницу между психотиком и невротиком знаешь? -- словно подслушав мои мысли, спросила она. Я знал от Дока, но пожал плечами: пусть говорит побольше. -- У психотика виноваты все, кроме него: и правительство, и погода, -- поучала она, полулежа на тахте. -- А невротик во всем винит себя: и в безденежье, и в неурожае, и в средневековой инквизиции, и в нищете пенсионеров. Это, конечно, крайности. Но ты очень близок к невротику. Меня всегда умиляли люди, которые знают меня глубже и лучше, чем я сам. И слишком хорошо я помнил о долбо... шлепе в Кремле, который много чего украл и у меня, и у других, чтобы виноватить одного себя. Но спорить не стал и тут. В ее голосе тем временем прорезалась хрипотца: -- Я, Олежек, одна из тех девчонок, которых ты отбил возле Биноя. Помнишь? Верку к тому моменту они изнасиловали и разрезали уже -- от влагалища до горла... Все на наших глазах. Ленку начали насиловать. Они с рослых и светлых начали. Следующая была моя очередь. Нравятся им светловолосые... И вдруг ты. Как Бог!.. Она заплакала -- внезапно, беззвучно, вздрагивая плечами, но не поднимая рук к хлынувшим из распахнутых глаз слезам. Только губы сомкнутые тряслись. Я молчал, отвернувшись к суетящимся внизу на улице машинам. Знакомая штука, посттравматический синдром называется. ПТС. Меня о нем еще Док просвещал, да и Марина-Девка недавно память освежила. Два-три десятка обыкновенных бестолочей -- всего-то два-три десятка на всю страну! Но -- в Кремле. Но через них у миллионов людей этот вот синдром. Я слышал за спиной придушенный подушкой девчоночий плач по невинно убиенным и столь же невинно озверенным. И опять, в который раз, подумал, что дорого готов заплатить за чудо, которое бы просветило и образумило болванов, не умеющих предотвращать войн. Чтобы знали, какая это прелестная штука -- посттравматический синдром. И не только на своей, нет -- на психике своих детей и жен. Пусть бы не Иванов, Петров, Сидоров, а какая-нибудь сволочь в Кремле каждый день вспоминала труп своего внука, присыпанный битым щебнем на пороге дома, разбомбленного "каким-то", "неизвестно чьим" самолетом. _Каждый день!_ Но не будет этого. Болваны-то они болваны, но своих внуков они заботливо прячут... Впрочем, глупость все эти мои мечты. Не виноват человек, если его усадили туда, где он дурак-дураком. И зверья рождается слишком много, чтобы на всех предусмотрительности хватило. Я бы и сам сейчас поплакал с радостью. После слез гораздо легче. Но у меня редко получается. Сентиментальности не хватает. А в данный момент и время поджимало: я шкурой чувствовал, что вокруг нас с Ириной сжимается нехорошее кольцо. Но не знал чье и зачем. Даже догадок пока не было... После слез говорить Ирочке стало легче. Рассказала, каким прекрасным и всемогущим Избавителем запомнился я ей тогда, возле Биноя, когда она уже готовилась спровоцировать собственный расстрел. Это все было достоверно и объясняло ее чувства ко мне: в подобной ситуации и козел принцем покажется. Потом, после госпиталя (ее тогда, под Биноем, зацепило осколком), она якобы пыталась меня найти. Но нас тогда отправили во внеочередную совершенно секретную яму с дерьмом, посему даже ее безыскусный интерес к моей персоне навлек на нее подозрения. Дескать, уж не любовница ли она моя, выведавшая в постели какой-нибудь важный "топ сикрет"? Пока держали, выматывая допросами, пока проверяли каждый день ее биографию, она волей-неволей столько тайн узнала, что у них другого пути, как ее завербовать, а у нее -- как завербоваться, не осталось. Отучилась в спецподразделении, потом отстажировалась в одной сопредельной, на всякий случай, стране. Потом ее перекидывали в связи с реорганизациями ФСК-ФСБ и т.д. и т.п. по всяким подразделениям и уголкам подусохшей, но все еще необъятной Родины. Все это время она пыталась меня отыскать. Но -- невезуха. То я на задании, то невесть где, то ее отправляют невесть куда. А в довершение всего нас всех, во главе с Пастухом, из армии так резко шуганули, что почти никаких следов не осталось. Да и я, уходя от бывших и потенциальных претендентов на мое здоровье, основательно путал следы. Так, мол, и скиталась бедная влюбленная Ирочка по кличке Принцесса, тоскуя по суженому, в которого она влюбилась с первого же взгляда. По мне то есть. Что не мешало ей жить насыщенно и полнокровно. Наконец обосновалась она в некой Службе анализа и предупреждения Федеральной службы охраны (САИП ФСО РФ) Российской Федерации. У генерала Ноплейко. Трижды училась-стажировалась, в том числе и за рубежами. И выслужилась, между прочим, аж до майора. Замужем не была, но дочь родила, чтобы не упускать самый детородный возраст... Мысленно меня ужасно тянуло называть ее Принцессой, я, собственно, так ее и назвал. Только не принцессой -- это было очень длинно и как-то торжественно, -- я окрестил ее "При". А что, по-моему, ничего, миленькое имя для весьма милой и большой принцессы-блондиночки... О том, чем, собственно, занимается ее САИП, При так и не сказала. Обошла. Сообщила только, что ее очередное задание было -- внедриться в группу к Девке. Та действовала почти легально: прикрытие -- охранное лицензированное агентство, основа же -- бандформирование по наезду на должников и сшибанию любых денег, оказавшихся в пределах достижимости. Но, собственно, САИП-то привлекла подозрительная связь Девки с некой иностранной организацией. Что-то вроде "Мафиози всех стран, объединяйтесь!" Попутно надлежало выяснить странные дела Девки, связанные с исчезновением психически больных бывших военнослужащих, а также дам легкого поведения. С Девкой При общий язык нашла быстро. У бандитки была слабость к сильным женщинам, умеющим быть и красивыми, и ловкими в драках. По легенде для Девки При была бывшим капитаном милиции по кличке Припадок. У нее-де случались припадки бешенства, во время которых она мордовала подследственных и вообще любых мужиков, которые под руку попадались. История эта была как раз на Девку скроена и очень той понравилась -- после всевозмбжных проверок, разумеется. Такая капитанша действительно была в Воронеже, но куда-то по воле САИП подевалась. Так что Девка, помимо прочего, использовала При как эксперта по допросам. И вот однажды Девка, не объясняя, в чем дело, показала ей через телекамеры меня. И хотя я был голый и несчастный, При сразу узнала меня, своего спасителя, и конечно же поклялась мне помочь. Для начала она попыталась объяснить Девке и ее подручным, что таких худосочных шкетов, как я, нельзя вербовать силой. Болевые воздействия либо, мол, ломают совершенно, либо озлобляют до крайности. Учитывая, что пленник был в прошлом спецназовцем, да еще с боевым опытом, следует, скорее всего, ожидать второго варианта. Постепенно она узнала все: и что благодаря мне Девка заполучила музейную штуковину огромной ценности, и что я Девке еще буду нужен, что она планирует использовать меня как подставу для владельцев ожерелья, чтобы слупить с них выкуп; узнала, что, прислушавшись к ее совету -- не ломать пленника, она решила испробовать на мне один из препаратов Полянкина. Суть его действия заключалась в том, что одурманенный им подопечный по уши влюблялся в первого же подставленного ему партнера. Правда, было у препарата еще не устраненное побочное действие: сначала под его воздействием подопытный на какое-то время словно сходил с ума от сексуального бешенства. Но зато потом -- да -- боготворил того, кого изнасиловал, и готов был ради него на все. Со мной, как я понял, сложность была в том, что у них не хватало времени на испытания и анализы. Некогда было выяснить необходимую мне дозу, хотя дело это сугубо индивидуальное. Что одного убьет, другой и не заметит. Вот мне и вкатили, как лошади. Чтоб наверняка. Могли, наверно, и убить, сволочи, путем полового истощения... Естественно, При не могла допустить, чтобы я влюбился в кого-то другого, и вызвалась добровольцем. Конечно, в мечтах При не совсем так собиралась благодарить своего спасителя, не такой представляла себе первую близость со мной, но за неимением лучшего, говорит, пыталась на полную катушку использовать и то, что ей досталось... -- Знаешь, -- усиленно жуя, ворковала При, -- телекамеры очень мешали. Да и ты иногда был таким грубым... К этому моменту мы, в процессе ее рассказа, каким-то образом успели попасть в кровать и сгладить, неоднократно, ее впечатления от предыдущего свидания. Судя по ее реакции, даже нескольким, я себя в какой-то степени реабилитировал. Во время передышки Мария Павловна, по-матерински квохча, принесла нам поесть -- прямо в постель. Я жутко стеснялся, но Ира и хозяйка вели себя так, точно нет ничего естественнее двух голых молодых людей, обедающих в постели при заботливой мамаше. Ну, мы не совсем были голыми. Одеяло многое закрывало. Однако вот оно, тлетворное влияние западных видеофильмов на наших старушек... -- Но, наверное, -- погрустнела на секунду При, -- с этой работой я уже такого насмотрелась и натерпелась, что временами мне твоя грубость, твоя злоба были даже приятны. Чуть-чуть. А когда -- нет, утешалась тем, что это -- самое меньшее, что я могу для тебя сделать. Возможно, это для меня было даже менее больно, -- ее челюсти задумчиво приостановились, -- чем смотреть, как бы ты наслаждался с другой. О том, что Девке, видевшей, как происходило то испытание чудо-препарата, тоже захотелось проверить на себе его действие, моя милая знала лишь понаслышке. Как выяснилось, ее уже не было тогда в подземелье: пришлось идти, докладывать начальству. Предполагалось по плану, что она вернется, когда я оклемаюсь, и уж тут-то я, сгорая от любви к ней, буду делать все, что Девке надо. Короче, все испортила жадность Девки, как считала При. И когда она говорила об этом, ее зеленые глазищи темнели, напоминая мне ту самую осоку, которая полосует кожу не хуже стального лезвия. Да, Девка сама все испортила, говорила Ира. Близость с Девкой под воздействием все того же препарата частично стерла у меня впечатление от близости с нею, с При, а привязанности к Девке не получилось. -- Да недовольна, честно говоря, -- недобро хихикнула При, -- Девка тобой осталась. Не уделил ты ей того жара, что мне перепал. О том, что и доза химии в тот раз была го-ораздо меньше, я ей говорить, конечно, не стал. Зачем? Потом мы еще немного поласкались и обсудили кой-какие перипетии ее биографии. И она, вновь проголодавшись, взялась доесть оставшиеся от обеда чуть подсохшие бутерброды с колбасой. В общем-то легенда ее была неплохо проработана. Романтично и с массой легко проверяемых деталей, что и надо для человека моего психотипа, который (психотип), как я подозревал, на всякий случай подробно описан в моем досье, хранящемся в недрах компьютеров той самой САИП, что распоряжалась судьбой При. Порой я не слишком быстро соображаю. Маленькому телу легче быстро двигаться, чем хорошо думать. Но зато у меня быстро вырабатываются рефлексы. И навыки. С тех пор как, стараясь лучше послужить Родине, наш отряд вылетел из армии, меня настораживает все, что хоть на миллиметр приближает меня к спецслужбам, просто-таки вздыбливая волосы на загривке. Тем более что кое в чем разработчик Принцессиной легенды напортачил. Допускаю, что я мог тогда, под Биноем, не заметить убитую таким жестоким способом женщину. Мог не запомнить и физиономию Ирины: была перепугана, перекошена, чумаза от пыли и пота. Да и моложе теперешней почти на пять лет. Но чтобы я, гоня тех теток впереди себя, как ополоумевших от паники овец, не заметил и не запомнил этой тугой, гордо гарцующей задницы?! И потом не заглянул в личико, чтобы узнать, кто ее хозяйка? Быть такого не может. -- Про что молчишь, милый? -- перебила мои мысли При. -- Так... Про нас с тобой. Так, и что же дальше? Чего это они меня пытать вздумали? И при чем тут ювелирное изделие царицы Тамары? -- Дальше? Дальше мне пришлось опять бежать с рапортом к начальству, а у Девки, видимо, лопнуло терпение. Она тебе еще кого-нибудь не подсовывала? -- А что, это планировалось? -- ушел я от ответа. -- Да кто эту Девку разберет? Могла. Чтобы увлечь тебя тамошними возможностями, да и самой покайфовать. Ума не приложу, с чего Девка взъярилась? Когда я пыталась с тобой пообщаться, она не дала. Потом прихожу, а на тебе уже живого места нет. Ну я и заметалась. У моего начальства просить, чтобы санкционировали налет на берлогу Полянкина, бесполезно. САИП сама заинтересована в его опытах. Я просто с ума сходила, не зная, как тебя выручить. А ты -- чудо, ты сам вырвался. Не узнала бы от самой Девки -- не поверила бы... До чего же гнусно работать с психами! Кстати, у тебя что, пришить Девку возможности не было? -- Была. -- Жаль, что не пришил. Расклад мог бы поменяться очень интересно, и банда стала бы гораздо предсказуемой. Или... Ты, случаем, не проникся ли к ней страстью? -- Нет, -- категорично отмел я такую возможность, хотя и сам уже не знал: где, собственно, я, а где -- химия. -- Ага, ты ведь у нас гуманист, да? Обожаю! -- Она, быстро вытерев ладошкой губы после бутерброда, кинулась лизаться. -- Подожди... -- Я постарался очень тактично уклониться. -- Когда я тебя... ну... в камере... Ты сильно мучилась? -- Олежек, если бы это был не ты, поверь, удовольствия он бы не получил. Кроме всего прочего, я была не так уж крепко связана, как казалось. Насилие, в которое женщина играет, и насилие натуральное -- большая разница. Первое заводит, а второе радует только зверей. Не говорю за других, но зверю я член откушу или глотку перегрызу в шесть секунд! -- Это воодушевляет. На самом деле я пытался понять: почему При так упорно молчит о некоем подполковнике Каткове, который вместе с Девкой и Полянкиным заправлял подземной лабораторией. -- А ты сам как думаешь: с чего Девке вздумалось тебя пытать? Конечно, с того, что они с Катковым хотели убедиться, что моим ребятам ничего не известно о Полянкине. Так я подумал, но вслух сказал другое: -- Может, по видеозаписи Девка поняла, что ты немного играешь в насилуемую? И заподозрила, что толку не будет? -- Да? Возможно. Ну и что? Ей-то, извращенке, это бы показалось нормальным. Она по пьянке хвасталась, что любит сношаться с мужиком, который знает, что если не угодит ночью, то утром его прикончат. Для нее в этом особый кайф. -- Убивала? -- Не знаю. Говорит, что иногда. -- Жуть. -- Не бойся, тебе такое не грозит... Во-первых, я не по этой части. А во-вторых, у меня на тебя серьезные виды. Очень серьезные, на всю жизнь... Кстати, учти: я ревнива. И Девка мне за тебя еще заплатит, коль ты сам ее простил. Чужого мне не надо. Но что мое -- то только мое. Ты меня хорошо понял? Тебе, конечно, я зла не причиню. Ни за что. Но вот с нею разберусь обязательно. Чтобы знала, как на мое зариться... Боже ж ты мой, как мне с тобой хорошо! Ну это мы проходили. Клятвы о вечной любви -- интересное и заразительное дело. Очень приятно жить, зная, что кто-то от тебя без ума. Поэтому таким признаниям охотно веришь. В первый раз. Те, кто глуповат, верят и во второй. Совсем тупые, как я, -- и в третий. Но в пятый к ним уже невольно относишься скептически. Хотя слышать их все равно приятно. Глава двенадцатая. ПТС окончательный и обжалованию не подлежит Генерал-майор Голубков, узнав об исчезновении Олега Мухина, устроил весьма обстоятельный разбор всех сопутствующих обстоятельств. И друзья-однополчане Мухи в нем охотно и заинтересованно соучаствовали. Теперь им самим отсутствие друга уже не казалось просто загулом имевшего денежки холостяка. Когда Голубков сообщил, приехав к Пастухову в Затопино, что вокруг УПСМ началась подковерная возня и что она непонятным пока образом связана с Грузией, многое предстало в ином свете. Ведь Муха пропал