с двух сторон, чтобы я дал согласие и убедил Президента снять гриф секретности с вашего "Зодиака". -- Та-ак, -- сказал Черемисин. -- Чрезвычайно интересно... И что же, позвольте узнать, будет дальше? Небольшая тихая распродажа? -- Да что вы, Андрей Терентьевич, -- невесело усмехнулся Клоков. -- Кто ж его купит? -- То есть как -- кто? -- изумился Черемисин. -- Это же истинное "ноу-хау", в полном смысле высокая технология! С руками оторвут! Или вы думаете, эти ваши толкачи-щипачи снятия секретности просто так добиваются? Наверняка уже снюхались с кем-нибудь за кордоном. Вот и теребят вас, чтобы других обойти... -- Но это же преступление, -- замахал руками Клоков, -- вот так, за здорово живешь взять и отдать мировой приоритет! -- Обижаете, Герман Григорьевич, обижаете... Вовсе не за здорово живешь, а за о-очень приличные миллионы. Тут, дорогой мой, такими нулями пахнет -- глаза разбегаются. -- Все, что вы говорите, очень серьезно, -- сказал Клоков. -- Более чем серьезно. И как вы полагаете, кто бы мог раскошелиться? -- Ну это уж вам видней, политикам. Практически каждый обладатель ядерного оружия нового поколения был бы очень даже не прочь заполучить мой двигатель, а то и ракету в сборе. Ну и, конечно, с топливом в придачу. -- Но мы не можем этого допустить, -- воскликнул Клоков. -- И не допустим! Признаюсь, настойчивость, с какой меня пытались уломать, мне показалась весьма подозрительной. -- А то вы сами не догадывались, откуда такой интерес и чем тут дело пахнет? -- сощурил глаза Черемисин. -- Такими вещами торговать сегодня нельзя. Одно дело -- ну пушки там, ну самолеты... А тут двадцать четыре минуты полета, считайте, в любую точку планеты. Не игрушки... Разумеется, все, что слышал сейчас Клоков от бывшего генерального, для него новостью не являлось. Куда там! Он знал обо всем этом гораздо больше, чем его собеседник, и еле скрывал улыбку, слушая наивные речи великого старика. -- Так вот, Андрей Терентьевич, мы тут с вами единомышленники. Я знал это и до нашей встречи. Но нужно было удостовериться, потому и приехал. Сами понимаете -- по нынешней жизни ни по телефону, ни по факсу по таким вопросам мнениями не обменяешься. Послезавтра этот вопрос должен решаться на правительстве. Я был бы очень признателен вам, если бы вы тоже присутствовали на этом заседании и высказали свою точку зрения. -- О чем разговор! -- вдруг улыбнулся Черемисин. -- Приеду и выступлю. -- Подготовьте доклад минут на пять. Я внесу вас в список выступающих. -- Но в каком качестве? Пенсионера? -- В качестве академика Черемисина. И... еще одна важная проблема. Мы решаем сейчас вопрос о вашем преемнике. Уж извините, но мы живем в мире реальностей. Кого бы вы рекомендовали на должность генерального? -- А ваши кандидатуры? -- Мы считаем, только Роберт Николаевич сейчас мог бы потянуть... Тем более он ваш первый заместитель. -- Что ж, -- сказал Черемисин. -- Мы проработали со Стениным рука об руку пятнадцать лет. Думаю, справится. * * * ...За время, прошедшее после назначения на должность, начальник Управления по планированию специальных мероприятий генерал-лейтенант Нифонтов сумел узнать и понять многое, что позволило ему стать одним из самых осведомленных людей в стране. За свою жизнь он не раз убеждался: чаще всего люди выдают себя, свои цели и намерения невольно. Так случилось и теперь, когда всего за несколько месяцев Нифонтову удалось едва ли не лучше всех узнать, какие люди и какие силы рвутся наверх и что может принести стране и народу их власть. Он думал и думал, просчитывал ходы, прикидывал, выстраивал сложные схемы... В результате этой огромной умственной работы, на основе множества разрозненных фактов, их наложений и сопоставлений, начальник управления очертил круг лиц, которые, как он понял, могли представлять в будущем наибольшую опасность -- не только для Президента и его курса, но и для России в целом. Всего в этот круг вошло девятнадцать человек. То были как люди широко известные, так и персоны из тайного теневого мира, о которых никогда и ничего не писали газеты и чьи имена едва ли что-нибудь сказали бы рядовому обывателю. Самым тревожным и настораживающим генералу Нифонтову представлялось то, что никто из этих людей почему-то не стремился занять вожделенный трон кремлевского владыки. Похоже, все они были готовы довольствоваться функциями закулисных кукловодов, тайно манипулирующих легко управляемыми честолюбцами. Самыми разными путями и в короткие сроки они стали обладателями огромных состояний, и выяснение происхождения их капиталов могло бы стать чрезвычайно интересной профессиональной задачей для сотрудников его управления. Нифонтов располагал надежными сведениями относительно того, во что вложены или где утаиваются миллионы и миллиарды многих из тех, кто полагал, будто тайны их состояний надежно похоронены до конца времен. Весьма симптоматичным и важным Нифонтов считал то, что все эти люди множеством видимых и невидимых нитей были связаны друг с другом -- производственными, денежными, политическими, а часто и семейными клановыми интересами. Это была мощная промышленно-финансово-криминальная олигархия. И лишь один человек, весьма почитаемый и авторитетный в этом тесном кругу, по одному параметру, казалось, совершенно выпадал из данной сплоченной когорты. Судя по аналитическим выкладкам и оперативным данным, он не имел никакого состояния. Во всяком случае, то, чем он реально владел или даже гипотетически мог бы владеть, даже в сравнение не шло с теми богатствами, которыми обладали и распоряжались люди из его окружения. Нифонтов чувствовал: именно тут крылось что-то чрезвычайно важное и опасное. Либо этот человек умел скрывать свои доходы и их источники несравнимо лучше всех остальных, либо его состояние было помещено в нечто такое, что невозможно было найти и выявить обычными методами. На протяжении всего последнего десятилетия этот человек считался одним из самых известных, самых последовательных борцов за дело перестройки. Собственно говоря, благодаря такой репутации он и добился столь видного положения на демократическом Олимпе. Но в отличие от подавляющего большинства его соратников он не нажил палат каменных и за ним не тянулся шлейф унизительных слухов. Единственное, чего он реально достиг, -- это рост личной карьеры -- от одного из помощников и советников Президента до поста вице-премьера, чуть ли не ключевого в правительстве. Этот пост давал ему колоссальное влияние в кремлевских верхах, так как к нему сходились все нити, соединявшие в единое целое важнейшие отрасли промышленности, науки, вооруженных сил и секретные спецслужбы. Он уже давно входил в узкую группу неприкасаемых, тех, кого без личного распоряжения Президента не имели права проверять или брать в оперативную разработку ни Генеральная прокуратура, ни отчасти подчинявшиеся ему Федеральная служба безопасности и Министерство внутренних дел, ни даже их особое управление. По крайней мере, так, и только так, могло быть, пока у власти находились те, кого представлял этот деятель -- нынешний вице-премьер Герман Григорьевич Клоков. Но почему этот великолепный администратор и личный друг самых заметных и известных представителей новейшей демократической элиты числился в списке генерала Нифонтова номером первым среди потенциально самых опасных людей? Какие на то были причины и основания? То-то и оно, что прямых изобличающих фактов, поступков, высказываний Герману Григорьевичу Клокову предъявить было нельзя. Тут он был чист... Но было другое -- сама система и характер его связей, обилие в высшей степени странных, сомнительных контактов, которых он в принципе должен был бы избегать. Вместе с тем -- и Нифонтов говорил себе это не раз -- на фоне общей картины жизни, этой новой жизни и новых отношений, в том, что настораживало его в Клокове, уже вряд ли кто-нибудь усмотрел бы что-то предосудительное -- слишком все перемешалось, перепуталось, поменялось местами. И тем не менее его уверенное барственное лицо рождало в Нифонтове тягостное беспокойство: для современного чиновника, участвующего в процессе преобразования всей российской индустрии, военно-промышленного комплекса, армии и обладающего при этом громадными полномочиями и правами распоряжаться колоссальными средствами, он был слишком, настораживающе безупречен. Как-то уж чересчур точно, необъяснимо складно сходились у него все концы с концами, чего даже чисто теоретически теперь не могло быть в российской реальности. Вот это-то и тревожило Нифонтова. Тревожило уже давно, задолго до той поры, когда, после смерти Волкова, он занял свой нынешний пост. За много месяцев до того, как было создано и само управление, когда он, будучи еще только полковником госбезопасности, на свой страх и риск, неофициально, используя самые невинные, самые окольные из всех путей, взял Клокова в негласную, возможно, смертельно опасную для собственной жизни, оперативную разработку. Однако сколько ни возился с материалами, ничего компрометирующего не выявлялось, и Нифонтов уже готов был признать свои подозрения надуманными и беспочвенными. Но в конце сентября девяносто третьего, примерно дней за пять до кровавых событий, когда на глазах у всей планеты заполыхал и почернел "Белый дом", он случайно увидел Клокова и глазам своим не поверил, когда тот, под прикрытием двух высоких молодых людей, быстро вышел украдкой из узенькой двери какого-то бокового служебного подъезда блокированного дома Верховного Совета и, согнувшись, явно стараясь быть никем не замеченным, юркнул не в черный "вольво" и даже не в "Волгу", а в задрипанный фургончик-"уазик", покрашенный какой-то неприметной мутно-зеленой краской. Да и одет был друг и советчик Президента явно в чужое потертое пальтецо и кепчонку. Скорее всего, Нифонтов никогда не узнал бы его в этом наряде, если бы не провел столько вечеров в разглядывании самых разных фотографий Германа Григорьевича. Все это заняло буквально несколько секунд, но эти секунды многое открыли Нифонтову и дали повод к новым размышлениям. Что заставило столь осторожного, столь изощренного человека так рисковать, чтоб, изменив облик, отправиться в стан противников своего патрона? Что делал он там, с кем встречался? Или, быть может, был отправлен с некой тайной миссией, с неким дипломатическим поручением, как тайный парламентарий? Или?.. Тут было, было над чем поломать голову. Нифонтов запомнил номер того фургончика. Он распорядился негласно установить, чей это "уазик", откуда и по какому прописан ведомству. Ответ, который через три часа лежал на столе, потряс полковника Нифонтова. Как оказалось, зеленоватенький "уазик" был не московский. Он был зарегистрирован в области и принадлежал местному военно-спортивному клубу, вернее, его учебно-тренировочному центру. А этот центр Нифонтов по роду свой деятельности хорошо знал. Согласно данным оперативных источников там тайно проходили силовую, оперативно-тактическую и диверсионно-террористическую подготовку боевики праворадикальной организации НДРЛ -- "Национальное движение "Русская лига". Получив эти сведения, Нифонтов долго сидел неподвижно, понимая, что, по-видимому, перед ним случайно приоткрылась тайна невидимой оборотной стороны жизни, быть может, не одного только Германа Григорьевича Клокова, но, возможно, и некой глубоко законспирированной, разветвленной организации, которая незримо пронизала и объединила многих и многих людей. Все это могло оказаться бредом, полной нелепостью. Но когда в начале октября в самом центре Москвы развернулись кровопролитные боевые действия и внутри "Белого дома" неведомым образом очутились сотни отлично подготовленных вооруженных бойцов со стилизованной свастикой на рукавах, которые точно так же загадочно и беспрепятственно ушли потом с оружием из горящего здания, полковник госбезопасности Александр Нифонтов получил неопровержимое подтверждение своим догадкам. Из множества оперативно-следственных фотографий защитников "Белого дома", убитых при штурме и вокруг здания, его внимание привлекли два снимка. На них он без труда узнал двух тех самых молодых людей, которые выводили тогда Клокова из здания и уехали вместе с ним в кузове фургончика. Повинуясь скорее интуиции, чем рассудку, Нифонтов затребовал заключения судебно-медицинских экспертов по обоим трупам и не очень удивился, узнав, что оба были убиты из одного и того же пистолета выстрелами в упор в затылок. Сомнений не осталось -- согласно чьему-то приказу таким образом убрали ненужных свидетелей. Никаких прямых доказательств, которые связывали бы эти убийства с Германом Клоковым, разумеется, не было. И тем не менее для Нифонтова с этого момента многое разъяснилось. Хотя могущественный помощник-советник, а затем и вице-премьер оставался недосягаемым для закона, Нифонтов уже догадывался, что скрывается на дне этой тщательно забаррикадированной души, и неотступно держал этого человека в поле своего внимания, используя малейшую возможность для предельно осторожных и глубоко засекреченных оперативных действий в отношении его связей, контактов, передвижений... Прежде всего Нифонтова интересовало перемещение материальных и финансовых средств, к которым имел пусть даже самое отдаленное касательство Герман Клоков. Но, видимо, тот действовал чрезвычайно тонко, грамотно и хитро. Практически не делал промахов. Каждый шаг его был продуман, подстрахован и обеспечен со всех точек зрения. Удивляться не приходилось. В его команде, состоявшей из официального аппарата помощников, референтов, советников и секретарей, имелись и добровольцы -- едва ли не самые опытные и эрудированные столичные юристы, политологи-аналитики, программисты, ну и, конечно, лучшие эксперты во всех сферах и отраслях разведки, военной техники и науки. Стараясь ничем не выдать себя, Нифонтов по своим каналам сумел установить, что все эти люди за очень короткий срок, а именно -- за то время, что были рядом с Клоковым, не просто повысили свой материальный статус, но фантастически разбогатели. Шло накопление информации. Она собиралась по штришкам, по крупицам, которые понемногу складывались в некую общую картину и неизбежно приводили к определенным выводам. А выводы и предположения Нифонтова были таковы, что могли поразить любого... Во всяком случае, у него появилась пока не доказанная, юридически ничем еще не подтвержденная версия относительно того, во что могло быть обращено и вложено как бы не существующее, незримое состояние Клокова и для чего, на какие расходы в недалеком будущем ему могли бы потребоваться колоссальные средства от многосложных тайных банковских операций, а также от продажи нелегально переправленного за рубеж уникального ракетного двигателя и технологии производства его фантастического топлива. Истощенная, обнищавшая российская военно-космическая отрасль в обозримом будущем при всем желании не могла использовать ракету с новым двигателем "Зодиак РД-018", и производственная программа по этому проекту специальным правительственным постановлением по НПО "Апогей" вот-вот должна была быть свернута и закрыта на неопределенный срок. * * * Генерал-лейтенант Владлен Иванович Курцевский, как один из наиболее авторитетных представителей заказчика от военного ведомства, решил выступить с предложением пополнить казну Министерства обороны и поддержать НПО "Апогей", попытавшись реализовать на коммерческой основе никому не нужные двигатель и ракету через объединение "Армада", где он состоял одним из основных учредителей. По имеющимся сведениям, такая сделка могла заинтересовать сразу нескольких зарубежных партнеров. Но заключить ее надлежало в строжайшей тайне, под видом какого-либо иного технологического оборудования, продажа которого не возбудила бы ничьих подозрений и не привела бы к международному скандалу, как это уже было несколько лет назад. Тогда заключению сделки с Индией воспротивились одновременно все ее соседи, и уж конечно не остались в стороне американцы, которые, по сути дела, и сорвали этот контракт. Та история не должна была повториться. Да и не о нуждах родной Российской армии, а уж тем более фирмы Черемисина думал генерал-лейтенант Курцевский. У него были совсем иные цели. Дело, за которое он принялся, затягивать было нельзя: наперекор мнению, что Русь-матушка обеднела умными людьми, генерал Курцевский полагал иначе, а это значило, что не сегодня-завтра весь их замысел может полететь вверх тормашками по милости каких-нибудь не менее умных конкурентов. А то, что такие конкуренты у их торгово-коммерческого объединения -- акционерного общества закрытого типа "Армада" -- имеются, что их просто не может не быть, он отлично понял еще тогда, в "Апогее", в день испытаний двигателя. Присутствовал он вместе с некоторыми из своих нынешних компаньонов из Министерства обороны и на том совещании, когда конструктор Черемисин заявил о своем уходе. Осторожно, тщательно выверяя каждое слово и действие через доверенных лиц, он прощупывал людей из разных ведомств, так или иначе причастных к созданию двигателя "Зодиак РД 018" -- что там у них на уме, не предпринимают ли они что-нибудь схожее с тем, что планировал он со своими генералами. И вскоре стал получать сигналы, подтверждавшие его подозрения. Надо было спешить. В безбрежной Москве или в неоглядном Подмосковье нашлось бы множество укромных уголков, где они могли бы спокойно собраться и не спеша обсудить все свои проблемы. Однако эпоха фантастических технологий принесла в мир столько средств негласного аудиовизуального контроля и дистанционного наблюдения, что сделала подобные "планерки" слишком рискованными. Поэтому эта встреча была невозможна ни в их обширных кабинетах на Арбатской площади или в Генштабе на улице Шапошникова, ни в одном из учебных центров, не говоря уж о чьей-то даче где-нибудь в Баковке, Жаворонках или Архангельском... И, тем не менее, несмотря на риск, им было совершенно необходимо провести генеральное совещание, решить все вопросы перед окончательным утверждением задуманного плана. Они рисковали, рисковали смертельно... Если бы их тайные цели и намерения стали известны -- тут запахло бы не просто отстранением от должностей, позорным разбирательством и трибуналом. Это грозило бы каждому из них скорой и верной смертью. А все они слишком любили жизнь, слишком дорожили тем, что имели. Поэтому встреча, на которой они должны были присутствовать все семеро, ни у кого не должна была вызвать ни малейшего подозрения. Но это казалось почти невозможным. Всюду были соперники, завистники, соглядатаи... Но наконец был найден простой, абсолютно надежный повод для встречи, на которой они могли бы, как говорится, на глазах у всех оказаться рядом и в сугубо неформальной обстановке, за какие-то пятнадцать -- двадцать минут, обсудить все вопросы. Решение это, разумеется, было слишком деликатным, чтобы тот, кто пришел к этому решению, открыто посвятил в него всех остальных. Но он был мозговым трестом, инициатором всего их предприятия, а значит -- ему и карты в руки. А уж поймут ли, допетрят остальные -- это уж, как водится, в их досье. Во всяком случае, он знал, как запустить этот механизм, знал, на какие рычажки и пружинки нажать, через кого и как привести в действие все передаточные шестерни, чтобы система сработала безотказно... * * * Весть о самоубийстве генерал-лейтенанта Сидорчука, одного из руководителей Главного строительного управления Министерства обороны, потрясла практически всех в огромном белом здании на Арбатской площади. Сослуживцев генерала потрясло, что вот таким образом покинул сей грешный мир товарищ, считавшийся абсолютно непотопляемым: ни для кого не было секретом, какие связи были у покойного, что именно через генерала Сидорчука можно было решить пресловутые "задачи взятия дачи". То, что вокруг его имени давно витали нехорошие слухи, уж кого-кого, а Сидорчука вряд ли могло привести к намерению защитить офицерскую честь последней свинцовой точкой в висок. Все были убеждены, что такие, как он, не стреляются никогда, ни при каких обстоятельствах. Если, конечно, не откроется нечто такое, что сделает финальный выстрел спасительным избавлением от настоящей беды. Однако смерть есть смерть. А мертвому положены подобающие почести. Тем более что, как установило следствие, самоубийства никакого не было, а имела место трагическая случайность при штатной чистке личного табельного оружия. И хотя официальное заключение это у всех вызвало скептическую усмешку, в положенный день и час длинный кортеж из черных министерских "ауди", "Волг" и разнопородных "джипов" потянулся вереницей в сторону Николо-Архангельского крематория. Ну а там было все, что положено согласно ритуалу и протоколу, -- рыдания вдовы и родни над гробом, каменное лицо сына-офицера и белое -- молодой дочери, скорбные речи, перечисление едва ли не всех добродетелей, коими обладал усопший, упоминание его заслуг перед родиной и государством, а также троекратный залп в хмурое январское небо, произведенный взводом автоматчиков в ту минуту, когда тело покойного генерала Игоря Ивановича Сидорчука навеки кануло в бездонную шахту вечности, навстречу огню, которому надлежало обратить в прах до Страшного суда эти бренные останки вместе со всеми военными и штатскими тайнами. На мрачной церемонии было множество генералов из разных ведомств, управлений, штабов и округов, причем многие присутствовали там лишь по ритуальной обязанности, а вовсе не по долгу совести или памяти. Напротив, едва ли не большинство с удовольствием предпочло бы отсутствовать на этих похоронах, дабы не связывать себя с именем того, кого только что поглотила черная бездна. Но для семерых высокопоставленных генералов это событие пришлось весьма кстати. Именно здесь, в толчее, в разговорах, в мелькании парадных шинелей, генеральских и полковничьих погон, темных женских одежд и черно-красных траурных повязок на рукавах, среди цветов, венков, развевающихся лент, под рокот военного оркестра, они смогли оказаться рядом и соответствующим печальному событию шепотом на глазах у всех начать и почти закончить свое тайное совещание, с тем чтобы отдельные конкретные детали обсудить на поминках, в огромной квартире Сидорчуков, в известном маршальском доме на улице Рылеева. На тризну по генералу допущены были лишь те, кого сочли самыми близкими, своими. Их набралось немало, с полсотни человек, это были люди в больших погонах, при больших постах, а с ними их дородные супруги, наряженные по случаю в неброско-роскошные траурные одеяния. Тут не было лиц случайных -- их, как и разную пронырливую журналистскую нечисть, жестко отсекли порученцы и адъютанты еще на подступах к парадному подъезду маршальского дворца. И не было тут напыщенных дежурных фраз -- здесь о покойном говорили воистину от сердца, ибо не было среди сидящих за столом никого, кто не мог бы помянуть его душевно, искренне. -- Да, -- поднявшись и, не мигая, глядя в свой стакан с водкой, начал слово о почившем генерал-лейтенант Курцевский. -- Это был действительно крупный человек, видный человек, сильный человек... Настоящий боевой товарищ. Многим он сделал добро, многие запомнят его не просто блестящим военным, организатором и руководителем, но и человеком большого сердца, отзывчивым и понимающим другом... И все невольно, в какой уж раз, обернулись к большому портрету генерал-лейтенанта Сидорчука под двумя грустно поникшими красными гвоздиками и всмотрелись в его открытое лицо, в его прозрачные светлые глаза, глядящие отныне куда-то так далеко, куда никто из присутствующих заглянуть пока что не спешил. Курцевский хотел было уже сесть, но сын почившего, высокий красавец майор со значком выпускника академии на груди парадного мундира, просительно взглянул на говорившего. -- Владлен Иванович! Мы знаем, вы были последним, кто видел отца живым. Если можно, хотя бы несколько слов о тех последних минутах... -- Собственно, рассказывать особенно нечего, -- на миг замялся Курцевский. -- Он был такой веселый в то утро, оживленный... Я встретил его в коридоре, зашел к нему в кабинет. Мы немного поговорили о делах, посмеялись, покурили... Но тут ему позвонили, и мы распрощались. Кто мог подумать... Тихий ангел пролетел над поминальным столом. Все задумались о превратностях судеб и о том, что не дано человеку ведать свой день и час... Впрочем, некоторые думали о другом. О том смутном, темном, отныне навечно запрятанном в могилу, что окутало эту внезапную смерть бравого генерала, который шел в гору, резво взбирался все круче и вдруг непостижимым образом сорвался. Курцевский выпил, выдохнул и сел. И все молча выпили вслед за ним. Владлен Иванович с мукой утраты в повлажневших глазах взглянул в глаза на портрете... Что ж, он действительно был последним, кто говорил с покойным. И тот разговор, что был четыре дня назад, не выходил у него из памяти. * * * Генерал-лейтенант Сидорчук и правда казался бодрым и веселым в то утро, когда Курцевский вошел вслед за ним в его кабинет. Они, в самом деле, курили, когда он вперил в хозяина кабинета беспощадный взгляд. -- Чего ты лыбишься, генерал? Ты что, решил нас всех на дно опустить? Сидорчук вытаращил непонимающие глаза. -- Ты дурочку не валяй, -- сказал Курцевский. -- Что наше -- то наше. Ты знаешь, о чем я. А что твое -- то твое, ~ и на других не вешай. Мы с тобой в расчете. -- Да о чем ты? -- вскинулся генерал-лейтенант Сидорчук. -- Решил всех утопить, да? -- продолжал Курцевский. -- Всех под камень, а сам -- вот он я, цел-невредим! Ванька-встанька! -- Ты что, выпил лишку, что ли? -- перебил Сидорчук. -- Или с похмелюги? -- Я сейчас от Чухнина, -- прошипел Курцевский. -- Ему все известно. И про тот эшелон из Дрездена, и про кирпич для городка Двадцать третьей армии. Спрашивается, откуда, если про то знали, как оно было, только ты да я? -- Ты что, Владлен, очумел? Мне пока еще жизнь дорога. --Да это все мелочи, -- очень тихо, раздельно, свистящим ненавидящим шепотом проговорил Курцевский. -- А вот откуда ему про ноль-восемнадцатый известно? А? -- Значит, так, -- справившись с волнением, отчеканил Сидорчук. -- Это все какая-то полная херня. Какая-то провокация. Я же не чокнулся, чтоб о таком звонить. -- Факты есть факты, -- сказал Курцевский. -- Чухнин в курсе наших последних дел с "Армадой", а стало быть, всем нам конец. -- Продали, сволочи? -- понимающе усмехнулся Сидорчук. -- Хотите меня кинуть? Я теперь лишний? -- Мы -- офицеры, -- перебил его Курцевский. -- Тут выход из положения один. Как говорится, иного не дано. У него все документы, железные свидетели, все есть... В этот момент на боковом приставном столике Сидорчука низко загудел телефон спецсвязи. Хозяин кабинета нервно сорвал трубку: -- Сидорчук слушает! Курцевский ждал и молча смотрел в окно. Он знал, кто сейчас на том конце провода. Знал, потому что этот звонок он сам и организовал. То был Чухнин, главный военный прокурор, у которого появились чрезвычайно серьезные вопросы к генерал-лейтенанту Сидорчуку, вопросы, на которые требовалось немедленно дать абсолютно правдивые и недвусмысленные ответы. А это значило -- и Курцевский знал это наверняка, -- что Сидорчуку надлежит вытащить из памяти такие дела и такие имена, которые в любом случае обрекали его на тот единственный шаг, о котором у них был разговор минуту назад. -- Я мог бы вызвать вас официально, -- сказал главный прокурор, -- но не знаю, надо ли доводить это дело до крайности. Так что думайте и решайте сами. В четырнадцать за вами приедут мои люди. У вас два часа на размышление. По-моему, вполне достаточно, чтобы все взвесить, здраво рассудить и найти силы на мужской поступок... Прощайте. Сидорчук опустил трубку. Глаза его остановились, лицо вытянулось и окаменело, словно он этот "мужской поступок" уже совершил и смотрел на все вокруг откуда-то из дальней дали, из-за той черты... -- Даю совет за полцены, -- тихо сказал Курцевский. -- В жизни всегда есть место... несчастному случаю. Чистка оружия, патрон в стволе и--ни следствия, ни трибунала, ни конфискации. Похороны с почестями, некролог в газете, чистая репутация... Может быть... помочь? Но помощь не потребовалась. * * * И вот он смотрел в это холеное красивое лицо на траурном портрете, невольно восхищаясь своей находчивостью, когда одним махом удалось ухлопать чуть ли не дюжину зайцев: убрать из цепочки самое слабое, ненадежное звено, вывести из-под удара всех остальных, спасти от разорения и позора почтенное гнездо, избавить армию и ее руководство от нового скандала и газетного визга очернителей и к тому же -- создать оптимальные условия для этой встречи и совещания у всех на виду, когда никто, решительно никто не мог ни о чем догадаться. Собственно говоря, почти все удалось обсудить еще там, в Николо-Архангельском. Осталось немногое -- распределить роли и раздать конкретные задания. Не бывает поминок без той минуты, когда удрученные мужчины встают и неспешно, опустив головы, уходят от стола -- покурить. Вот и теперь, как-то само собой, семеро генералов собрались в одной из роскошно обставленных комнат. Курцевский включил телевизор и прикрыл дверь. На экране мелькали участники одной из бесчисленных телевикторин. Генералы закурили и тесно сошлись у телевизора. -- Ну а теперь основной вопрос, -- тихо сказал Курцевский -- Надо постараться, чтобы он подписал постановление правительства и лицензию на экспорт. Без его подписи вся наша затея -- хренотень. -- Да, задачка, -- кивнул один из генералов. -- Говорят, там, в Барвихе, три стола и два сейфа бумагами завалены -- ждут подписи. -- Это, конечно, скверно, -- еще больше понизив голос, заметил Курцевский, -- такая затяжка времени. Тут главное, чтобы кто-то сумел нашу бумажку подсунуть в нужный момент. Он теперь и не такое подмахивает. -- Допустим, -- кивнул третий генерал. -- Только кто мог бы это сделать? ~ Я знаю кто, -- сказал Курцевский. -- Имена ни к чему. Но я попрошу -- и он сделает. -- Когда? -- спросил один из генералов. -- Время не ждет. -- Думаю, в течение месяца, -- уверенно тряхнул головой Владлен Иванович. -- Если, конечно, не приключится чего-нибудь... чрезвычайного. Бушенко, ты нашел людей, которые нам нужны? -- На них вышел Нефедов. -- Что это за кадры? Сколько их? -- Шестеро. Бывший спецназ. Головорезы. -- Проверить всех, каждого, глубокий рентген! Чтобы за ними все было чисто и в случае чего на нас никто не вышел. Головой отвечаешь... -- понизил голос Курцевский, и генералу Бушенко стало не по себе под его взглядом. -- Приглядывать. На проверку -- два месяца. Все должно оборваться на них. И с концами. Посовещавшись еще несколько минут, они, вернув лицам прежнее выражение, возвратились к столу, и снова зазвучали скорбные речи и воспоминания о безвременно ушедшем товарище. Они были уверены, что теперь можно быть совершенно спокойными. Возможно, именно потому ни Владлен Иванович Курцевский, ни его коллеги-сослуживцы так и не заметили особого выражения в глазах Евгения Сидорчука и его быстрых взглядов, которые тот время от времени бросал на них. Генералы не могли знать того, что знал этот ладный майор. А знал он вот что. * * * Примерно за месяц до случившегося воскресным январским утром Сидорчук-старший растолкал сына и заставил ни свет ни заря вылезти из теплой постели. -- Одевайся, -- приказал он. -- Пойдем выгуляем нашего зверя. И было в голосе отца нечто такое, что заставило Евгения безмолвно повиноваться. Надев теплые куртки и спортивные шапочки, с огромной кавказской овчаркой на поводке они вышли из своего дома и медленно пошли по чистому снегу, по пустынному еще переулку. -- Значит, так, сынок, -- после долгого молчания наконец выговорил генерал. -- Поверь мне: я бы хотел, чтобы этого разговора между нами никогда не было. Однако он неизбежен. -- Ты о чем, папа? -- Евгений обратил к нему свое румяное, свежее лицо. -- Слушай внимательно и не перебивай. Чтобы объяснить все, потребовалось бы слишком много времени. Его у меня уже нет. -- Ты что, папа... заболел? -- Сказано -- не перебивай. Не заболел. Хуже, гораздо хуже... Ты же знаешь, что говорят, что шепчут обо мне все эти профурсетки... Ты знаешь, как мы живем, понимаешь, почему так... И пожалуйста, никаких вопросов. -- Но-о... -- снова не выдержал Евгений. -- По-моему, так, как мы, живут все люди нашего круга. И он назвал несколько фамилий известных военачальников, чьи имена последние несколько лет взяли за правило трепать разные газетенки, что в этом самом "их кругу" принято было называть "шельмованием армии". --Да, живут... живут... -- согласился Сидорчук. -- Короче, так. Как обычно в таких случаях говорится, я здорово запутался, Евгений. Посвящать тебя в детали незачем. Одно тебе должно быть понятно -- мои мотивы. Да, мне, простому рабочему парню, слесарюге из Коломны, всю жизнь хотелось вырваться из нищеты, подняться, достичь, добраться... Хотелось доказать, что я сам, моя жена и мои дети не прокляты от рождения лишь потому, что я вырос в бараке. Что и они будут жить не хуже директора нашего завода и всякой райкомовской шелупони. И я добился всего. На это ушло тридцать лет. Вы с матерью и сестрой обеспечены всем. Тебе открыт путь, так что я могу быть спокоен. -- Да что случилось, папа? -- Сказано тебе -- запутался. Я наделал много такого, что делать было нельзя, никогда. Путь назад мне отрезали. Меня взяли за горло и держат крепко. Суки газетчики называют это нашей круговой порукой. Чего мудрить, так оно и есть... Вырваться они мне не дадут. Я сам загнал себя в этот загон, куда в любой момент могут прийти и заколоть меня как свинью. -- Отец... Ты что?! Это так серьезно? -- Серьезней не бывает. А теперь они затеяли такое... Ну там... с "Армадой". В общем, так: пока силы есть, я буду держаться до последнего. Я не баба, не тряпка. Дать себя сожрать -- нет уж, хрен вам! Короче говоря, если вдруг окажется, что генерал Сидорчук ушел из жизни каким-то странным, непонятным образом, ну... выпал из окна, попал в автокатастрофу, покончил жизнь самоубийством... -- Что ты говоришь, пап? -- Молчать, майор! Слушай внимательно и запоминай. Всех вас тогда возьмут под особый надзор. Дома все перероют, вы и не заметите. Бумаги, документы -- якобы по соображениям секретности -- изымут и увезут. Впрочем, дома у меня и нет ничего. Если это случится, твои действия в первые же минуты -- именно в первые, сразу! -- иначе потом будет поздно. Где бы ни был -- хватаешь такси, а лучше левака и летишь в почтовое отделение номер сто пятьдесят. Адрес: Четвертый проезд Подбельского, дом четыре. Там на твое имя будет конверт до востребования, большой, в полный лист. В нем, внутри, пакет. Этот пакет ты должен будешь немедленно передать в ФСБ, прямо в руки -- слышишь, только в руки и только лично! -- полковнику Макарычеву. Его внутренний телефон -- семнадцать-пятьдесят. Приказ понятен? -- А что в этом... пакете? -- Там все. Документы, счета и мое личное письмо на имя зам председателя ФСБ Касьянова. -- Я имею право их прочитать? Генерал Сидорчук задумался, потом глухо сказал. --Что ж, имеешь. Только у тебя уже не будет времени. -- Но погоди! -- воскликнул Евгений. -- Погоди, отец! Почему ты не можешь просто сам пойти к этому Макарычеву, встретиться с Касьяновым, зачем... так?.. -- Потому что так, и только так! -- отрезал отец. -- Потому что иначе -- следствие, трибунал, позор, гибель всем. Вы останетесь ни с чем, а меня все равно уничтожат. Возможно, для верности и вас всех. А так моя внезапная трагическая смерть все спишет, всему подведет черту. Семью не тронут. Вы им будете уже не нужны. -- Слушай, папка, -- в отчаянии вскрикнул Евгений, -- ну неужели нет спасения? -- Для меня спасения нет! Я знаю, как это у нас делается, -- пощады не бывает. А ты обязан спасти мать и сестру. Я оставляю их на тебя. Клянись, что сделаешь все! -- Клянусь, -- тихо сказал Евгений. Огромный пес, угрожающе поглядывая по сторонам, неспешно бежал впереди, натягивая толстую цепь. -- Вот и я на цепи, -- после долгого молчания сказал генерал Сидорчук. -- Хотел счастья, дурак, а попал на цепь. Ну давай, что ли? Он достал из кармана плоскую бутылку коньяка, отвинтил пробку, сделал большой глоток и протянул сыну. Вскоре бутылка была пуста. Майор Евгений Сидорчук с силой швырнул ее в стену дома, и она разлетелась на мелкие осколки. -- Жаль, -- сказал генерал. -- Напрасно. Оставил бы на память... * * * Время, прошедшее с того морозного утра, сын генерала Сидорчука прожил как во сне. Его не оставляло ощущение какого-то жуткого морока, как бывает нередко перед пробуждением. Но он знал: нет, не морок. И когда через несколько недель ему на работу, в огромное серое здание Министерства обороны на Фрунзенской набережной, позвонили с Арбатской, он не стал медлить и данную отцу клятву выполнил. Летя мимо Лефортова по заснеженному берегу замерзшей Яузы в чужом "жигуленке", он успел прочитать все, что было в том пакете, от знака до знака. И, сразу смекнув, что держит в руках, заскочил по дороге в какую-то фирмочку, снял ксероксы со всех документов и, не раздумывая, отправил их самому себе ценной бандеролью до востребования на главпочтамт города Владимира, куда часто выезжал по делам службы. Еще через полчаса подлинники документов в запечатанном конверте уже держал в руках полковник Макарычев. А Евгений Сидорчук, побывав на Арбатской площади в опустевшем кабинете отца, где работала следственная группа Главной военной прокуратуры, вез страшную весть матери и сестре в сопровождении старого отцовского товарища и друга дома генерала Курцевского. Только клятва, данная отцу, останавливала его в желании сделать то, что он считал нужным. Он молча слушал слова утешения, отвернувшись к окну машины, уже зная имена, пароли и схему всего задуманного тайного предприятия. * * * "Вчера, на космодроме Байконур в Казахстане, был произведен первый испытательный пуск новейшей российской ракеты-носителя "Зодиак" с искусственным спутником связи на борту. Специалисты Главкосмоса и российских Военно-космических сил отмечают безупречную работу всех систем и агрегатов. Во время запуска на космодроме присутствовали члены Российского правительства, а также ряд иностранных дипломатов, военных атташе и журналистов, что в полной мере отвечает духу доверия и гласности" (ИТАР-ТАСС). * * * Генерал Нифонтов пригласил в кабинет Голубкова и вызвал одного из помощников. -- Отключите на сорок минут все телефоны, кроме прямого президентского, премьер-министра No оперативного дежурного Минобороны. До девятнадцати ноль-ноль я никого не принимаю. -- И когда они остались вдвоем с полковником, сказал: -- Хочу ознакомить вас с видеозаписью сегодняшнего заседания правительства. Нифонтов включил видеомагнитофон. На экране возникло изображение длинного стола, по обеим сторонам которого сидели наиболее авторитетные руководители страны, отвечающие з