Татьяна Светлова. Тайна моего двойника --------------------------------------------------------------- © Copyright Татьяна Светлова Email: tatiana_svetlova@rambler.ru © Издательство "Эксмо", 1999 │ http://www.eksmo.ru Date: 13 Apr 2003 --------------------------------------------------------------- Детективный роман Аннотация Игорь сделал все, чтобы превратить жизнь Ольги Самариной в рай. Но рай рушится в тот день, когда Ольга, будучи в Париже, сталкивается на одной из улиц с собственным двойником. Сходство до того разительно, что она, как завороженная, отправляется на его поиски. И, как только жизненные пути Оли и американки Шерил пересекаются, - девушки попадают на прицел неведомого убийцы, готового уничтожить их всеми способами... Ольга остается одна, - Шерил в коме, заботливый Игорь непонятным образом исчез, - и за ней охотится убийца. Рядом с ней есть только Джонатан, загадочный англичанин, сокурсник по Сорбонне, - кажется, он влюблен в русскую девушку и хочет ей помочь, но... Не он ли пытался убить Олю? Париж сменяется Лондоном, Москва - Нью-Йорком, Ольга ищет разгадку по всему свету, наталкиваясь только на трупы тех, кто мог бы ей рассказать правду... МОСКВА-ПАРИЖ ПОЧТИ КАК У ТОЛСТОГО: ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ. НО ОЧЕНЬ КОРОТКО. Жила-была я, белобрысая и худая, и звали меня Олей. Впрочем, меня и сейчас зовут Олей, и я до сих пор жива, хотя это странно, после всего того, что с мной приключилось. За это время я несколько раз чуть концы не отдала. Нет, неправильно, в романах пишут так: чуть не лишилась жизни. Я, значит, худая и высокая. В детстве я жутко комплексовала перед мерцающими женскими портретами в Третьяковке, глядя на тонкие, нежно светящиеся овалы лиц и округлые покаты плеч, подернутые великолепными кружевами... Потому что у меня торчат косточки в плечах, а локти и коленки такие острые, что об них можно уколоться. Моя мама, полненькая хлопотунья (в кого это я уродилась такая шкетка!), с сожалением в голосе говорила: худышка ты моя, личико-то у тебя еще ничего, а вот тельце - как у муравья! Бабушка моя, еще более кругленькая хохлушка, к которой я ездила в деревню под Полтавой, каждое лето горестно качала головой и называла меня "худорба", стараясь за короткое время каникул впихнуть в меня побольше сметаны и вареников. Папа мой не говорил ничего: они развелись с мамой, когда я была маленькая, и поскольку он был человеком сильно пьющим, то не интересовался ничем, кроме водки. Но мне подвезло: подоспела мода на худых, и ближе к концу школы я стала самой модной девочкой не только в классе, но и в школе. Конечно, не только потому, что я была худая. Я была еще высокая. И льняные - некрашеные, заметьте! - волосы спадали по моим худым плечам пышной гривой. Да и глаза у меня ничего... Голубые. Ресницы-то белые, брови тоже, и до старших классов я была бесцветная, как моль. Но потом освоила технику макияжа и... Свежевылупившаяся грудь уже круглилась под моей белой кружевной кофточкой, которую я нахально выдавала за "пионерскую". А короткая юбка открывала почти всю длину моих стройных и слегка синих ног - кожа у меня белая и тонкая, и вены через нее просвечивают, как через капрон. Но летом - под загаром не заметно, а зимой - под чулками не видно. Кажется, это был последний год пионерских форм и пионерии вообще. Что же касается моего характера, то он, как говорится, закалился в боях. А бои были, мои личные бои, да какие! А все дело в том, что мама сумела меня пристроить в английскую спецшколу. Уж не знаю, в чьи задницы маме пришлось делать уколы (она у меня медсестра) чтобы меня туда взяли... Но взяли. И я оказалась в революционной ситуации: я была пролетаркой, бледной и худой, одна против буржуазии. Тогда их так не называли, но это была буржуазия: детки завмаг и завсклад, как говорил Райкин (вернее, как за ним повторяла моя мама, самого Райкина я помню довольно смутно), - они переняли у своих родителей высокомерные замашки и фальшивые вежливые лица, они знали как жить и как себя держать, какой надо вилкой-ложкой-ножкой; они судили, по-старушечьи поджав губы: это вульгарно, это неприлично, - и косились трусливыми глазами на меня. Трусливыми, потому что знали, что я могу и треснуть. Я была проста, как Ленин, который был прост, как правда. Но постепенно я научилась не обращать на них внимания, я научилась внутренне защищаться, я научилась не изменять себе и не терять достоинства в любых ситуациях. Уж как это было трудно - всему этому научиться - я вам и рассказывать не стану, а то у меня повествование получится исключительно про это. Скажу вам только, что мне это удалось, потому что, как в мультяшке, "птица Говорун отличается умом и сообразительностью", где под птицей Говорун я подразумеваю себя лично. Одним словом, маленький гадкий и очень закомплексованный утенок превратился в лебедя, в королеву. Со мной стали не просто считаться - передо мной стали заискивать те самые девицы, которые раньше обливали меня презрением с ног головы за мои худые коленки, белые ресницы, бедные одежки и неумение (и нежелание) подлизываться и интриговать. Меня вдруг стали осыпать комплиментами - и какая де я красивая, и какая де прямая, и положиться на меня можно, и дружить со мной очень хочется... Да только поздно. Теперь мне не хочется. С парнями я тоже не дружила - сама понимаете, какая дружба может быть, если ты являешься предметом восхищения и влюбленности почти всех пацанов от младших до старших классов! И, признаться, без малейшей взаимности с моей стороны. Мужчины вообще ко мне липли. В школе, во дворе, на улице, в транспорте. Перед мной тормозили машины, распахивались двери и оттуда высовывались самодовольные морды "новых русских" - так их позже прозвали, уж не знаю, отчего. Кто каким был, тот таким и остался, ничего нового. Только деньги в карманах завелись - вся и разница. Я, глядя на них, клялась, что никогда ничего общего со мной эти мужики иметь не будут! И напрасно. То есть не совсем, но... Впрочем, сейчас вы все поймете, потому что я вам все расскажу. Дело было зимой. Я тогда училась в последнем классе, в одиннадцатом. Народ собирался на тусовку на старый Новый Год, 1991 год, у одного из наших парней - богатенького сынка богатеньких родителей. Родителей, правда, дома не было - они сами ушли куда-то справлять, а нам свою квартиру предоставили. Все было чудесно, мы ели, пили, танцевали, смеялись и целовались с парнями, танцуя. Мне ужасно нравилось, что за мной ухаживают, что в меня влюблены, но мне никто из них не был интересен. Я не торопилась расставаться ни со своей невинностью, ни со своей свободой, а для утешения моего девического самолюбия у меня и так было все, что нужно. Единственно, чего у меня не было - это хорошей шубы - я донашивала еще с восьмого класса старую цигейковую шубенку, маловатую и потертую, - и карманных денег. А красивые шмотки, представьте себе, были - мне мама шила, да как! Фирменно. Из-за денег и из-за шубы я комплексовала немного, но совсем немного, самую малость. В тот вечер я напилась. Нечаянно. Не заметила, как это получилось. Пила что-то сладкое, вроде лимонада, а вдруг оказалось, что у меня кружится голова и что меня начало пренеприятнейшим образом подташнивать. В темной комнате мотались разноцветные вспышки цветомузыки, я почти висела на шее у Вадика, хозяина квартиры, танцуя с ним медленный танец, и он все больше прижимался ко мне, целуя меня куда-то за ухо, и я не противилась этому, потому что была самым искренним образом озабочена. Только моя озабоченность не имела ничего общего с сексуальной: чувствуя, что мне становится все хуже и хуже, я боялась пошевелиться и пыталась сообразить, что можно предпринять в подобной ситуации. И потому я не сразу поняла, что в комнате произошло какое-то замешательство. Потом до меня дошло, что все как-то притихли и музыку приглушили. Я оглянулась. В дверях комнаты, в проеме яркого с непривычки света, падавшего из прихожей, стоял мужчина лет двадцати шести в дубленке нараспашку. И смотрел прямо на нас, на Вадика и на меня. - Дядя, - оторвав свою щеку от меня, сказал Вадик пьяно, - что ты здесь делаешь? "Дядя" гаркнул весело: "Здравствуйте, детишки", - и направился к нам, протянул мне руку: - Игорь. Дядя Вадика. - Ольга, - сказала я кокетливо и вдруг поняла, что хотя я уже не танцую, а стою на месте, - комната продолжает кружиться у меня перед глазами. И еще я поняла, что меня уже не подташнивает, а тошнит. - Пора расходиться, - сказала я сдавленно, - до свидания, мальчики, до свидания, девочки, до свидания, дядя! И я кинулась почти бегом к дверям квартиры - не хватало еще только, чтобы меня вытошнило прямо на глазах у этого дяди! Я ринулась вниз, по лестнице, из подъезда, в снег. За моей спиной неслись крики Вадима: "Постой! ничего не кончилось! Ты не поняла! Дядя просто так зашел!" Это он, к счастью, ничего не понял, этот Вадим. Я содрогалась от рвоты. Когда болезненные рывки внутри меня прекратились, я замела ногой снег на отвратительное розовое пятно - хорошо, что Вадиковы соседушки уже спят и никто, похоже, меня не видит! - и тут в поле моего зрения, на фоне белого снега, появилась рука в рыжем дубленочном рукаве и протянула мне чистый платок. Я повернулась. "Дядя Игорь" стоял у меня за спиной, без улыбки и без заигрывания, но и не хмуро смотрел на меня. - Все в порядке? - спросил он меня спокойно. Я кивнула. - Тебе надо что-нибудь выпить, чтобы убрать неприятный вкус во рту, - сказал он. - Садись. - И он открыл дверцу машины, которая стояла тут же у подъезда. Меня бил озноб. Я хотела было спросить, куда он собирается меня везти, но у меня не было сил. Он был не посторонний человек, все-таки дядя Вадима, и я доверилась его опеке. Не домой же мне было, в самом деле, идти на глаза к маме. Она потом полночи будет валокордин пить. А приехали мы в ресторан. В такой ресторан, который я только в кино видела. Я даже не знала, что в Москве такие существуют - уже. Сначала подлетел гардеробщик и снял с меня мою старую позорную шубу - будто дорогой подарок развернул, бережно и осторожно. Потом подошел другой человек в бабочке, сказал "добро пожаловать" и повел нас наверх, по лестнице, устланной ковром. Сверху доносилась музыка и вкусные запахи. Зал был полон цветов в вазах. Играл оркестр. На площадке перед ним топтался разодетый танцующий народ. Человек в бабочке провел нас за столик, кивнул, и его сменил усердный официант. Только теперь до меня дошло, что Игоря здесь, похоже, знают: здороваются с почтением, которое не афишируется, но чувствуется. Игорь заказал себе какую-то еду, а мне... чаю с лимоном. Но мне ничего другого и не хотелось в тот момент, с этим он угадал. Я выпила два стакана, приходя в себя и рассеянно глядя на танцующих. Игорь изредка говорил что-то ненавязчивое. Он объяснил, что зашел к Вадику просто так, потому что был рядом, через два дома, у каких-то знакомых, и решил заглянуть к старшему брату, коим ему приходится отец Вадима. Еще он сказал, что пить вредно, вернее, пить как раз не вредно, но напиваться вредно. Потом стал объяснять, в какой момент нужно остановиться, чтобы не получилось слишком поздно. Потом спрашивал про школу, про то, что я собираюсь после школы делать (Что? Я сама не знала...), говорил про иностранные языки, про новое поколение, про рыночную экономику... Я смотрела на него и думала о том, что он относится к тому редкому типу блондинов, у которых волосы вьются мелко и густо, как у негра, отчего его русый и курчавый ежик стойко торчал без всяких лаков, придавая лицу Игоря голливудский аллюр. Серые глаза смотрели мягко, улыбка лучилась обаянием и от ямочки на подбородке веяло добродушием... Симпатичный мужик, одним словом... Я засыпала. Тепло от горячего чая разлилось по телу, озноб исчез, боль от спазмов уже прошла, нервничать я тоже перестала, ну и глаза стали закрываться. Игорь отвез меня домой и попрощался перед моим подъездом. Он ни на что не намекал, не просил свиданий, ни номера телефона, наоборот - он меня поблагодарил за вечер, как будто я его осчастливила тем, что меня стошнило на его глазах... Чудной! А потом... Примерно через неделю он появился у меня на дороге от школы к дому. Он топтался на снегу, поджидая меня, и я узнала его издалека, его дубленку, его волнистый русый ежик и его машину, припаркованную недалеко. Это были белые Жигули какой-то там последней модели, я в них не разбираюсь. Он мне улыбнулся и шагнул навстречу. - Как ты? - спросил он. - Хорошо, спасибо. Девочка-прилежница - это я. Глазки опустила и слегка покраснела. - Чувствуешь себя нормально? Тоже мне, Красный Крест, - думаю, - примчался узнать о моем здоровье! - Нормально. И иду себе, не сбавляя шага. Он за мной. - Я, - говорит, - не хочу, чтобы ты обо мне плохо думала... - С чего это мне... - вскинула я глаза. Это уж, скорее, я должна была не хотеть, чтобы он обо мне плохо думал. - Погоди, не перебивай! ...плохо думала, но я принес тебе маленький подарок, он ждет тебя дома. Я твоей маме отдал. - Подарок? Маме? И что она сказала?! - Не волнуйся, я представился как посыльный. Я с сомнением окинула его взглядом. Посыльный. В дубленке, без шапки (из машины-то можно себе позволить пройти десять метров по морозу!), с запахом дорогого одеколона и холеной бритой мордой, красивый молодой мужик... Бедная моя мама! Сколько валокордина она уже проглотила? - Посыльный - от кого? - Я сказал - не знаю. Сказал - велено доставить по вашему адресу для Ольги Самариной. - Глупость сделали. Моя мама к таким вещам не привыкла, ее инфаркт может хватит. И, собственно, с какой это стати мне подарки? От вас? - Видишь ли, Оля... - он слегка сконфузился. - Я такой человек... Импульсивный, что ли... Ты - красивая девочка, мне попалась красивая вещица, как раз для тебя... Я не устоял. Ты не должна думать ничего плохого, из этого ровно ничего не следует. Этим я себе лично доставил удовольствие и прошу тебя - очень прошу - не отказываться... Мне это ничего не стоит, и тебя, повторяю, ни к чему не обязывает... Ладно? - Посмотрим, - сухо ответила я. - А адрес мой у вас откуда? Вадька снабдил? Я была не на шутку сурова. Я очень старалась. Я очень старалась не показать, что мне понравилось, что мне дарят подарок. Мы были возле моего подъезда. Он мне протянул руку, даже целоваться не полез. Я пожала, и быстро ушла. Как там мама, бедняжка, после "посыльного"? Мама сидела в большой комнате и созерцала здоровый пакет в подарочной бумаге. Такую бумагу я видела впервые в жизни: она была красная, а на ней были вытеснены золотые колокольчики и свечки с золотыми огоньками. Мама сидела, уставившись на этот пакет, не смея, видимо, к нему прикоснуться. - Аленка! - Сказала она испуганно, будто внутри могла быть спрятана бомба. - Что это? - Не знаю, сказала я. - Один придурок прислал мне подарок. - И что в нем? - с еще большим испугом спросила мама. - Давай посмотрим, - предложила я. Я долго бережно разворачивала нарядную обертку, стараясь не порвать в тех местах, где были склейки скотчем - бумажечку эту я сложила потом в шкаф, мало ли, пригодится еще что-нибудь завернуть. Под ней была еще другая, мягкая светлая бумага. Развернули и эту, уже не церемонясь. И ахнули обе, и упали на стулья по обе стороны стола. На столе легкой пушистой горкой лежала шуба из голубых песцов. Только вот не надо, пожалуйста, мне говорить, что это уже было - шубы в подарок. Что вы про это читали и в кино видели. Я же не виновата, что они шубы дарят. Такое было, видимо, поветрие в те годы, совсем недавние, кстати. Или, может, им просто воображения не хватало - денег хватало, а воображения нет. А я вам правду рассказываю, как есть. Подарили шубу - я так и пишу: шубу. Не врать же? Чувствовать себя женщиной, которой дарят такие роскошные подарки, было приятно. Но я понимала, что моя старая шубейка просто кричала во весь голос, что ей пора на пенсию, на заслуженный отдых, и самым откровенным образом провоцировала на замену себе... Не исключено даже, что Игорю сделалось стыдно за меня в ресторане - пришел, называется, с дамой... Или он просто почувствовал, что я ее стесняюсь. И "доставил себе удовольствие", как он выразился, сделать красивый жест... Разумеется, мне следовало бы ее вернуть - больно уж дорога для ничего не значащего подарка. Такой подарок - хочешь не хочешь - а сразу начинает значить, как только его увидишь... Я ждала Игоря с нетерпением, прикидывая, когда он объявится в следующий раз. Я придумала легкий, небрежный жест, которым я отдам ему пакет с шубой, и суховатую, но и без лишнего, лицемерного нажима интонацию, с которой я скажу: я очень тронута, но это ни к чему. Однако, он не приходил. Я, конечно, ему поверила, когда он сказал, что меня это ни к чему не обязывает. Он не стал бы требовать "платы" натурой, он же не смуглый дядька с рынка. Но чтобы он совсем, ну совершенно ни на что не рассчитывал? Абсолютно не интересовался мной? В это я поверить не могла. Придет. Пусть через месяц, но придет. Прошел и месяц, за ним потянулся другой. Игоря я не искала, чтобы подарок вернуть, - не хотелось у Вадьки выспрашивать про дядю и посвящать его в эту историю - но и шубу не носила. Не знала, что делать. В конце февраля шарахнули такие морозы, что я решилась и надела шубку. Только один раз, она все равно была, как новая, мне бы это не помешало ее вернуть... Но Игорь не появлялся. Он не звонил, не стерег меня после школы. Он пропал. Через год, когда он появился снова на горизонте, было уже как-то нелепо отказываться. Я только сказала ему между прочим: спасибо. За шубу, я имею ввиду... Он появился так, будто мы расстались только вчера. С какой-то непонятной мне уверенностью, что за этот год у меня не случился роман с кем-нибудь другим, словно я обещала ему его ждать и вне всякого сомнения сдержала обещание. Появился снова под Новый Год и пригласил меня на дискотеку. В новогоднюю ночь я идти отказалась, чтобы не оставлять маму одну, - а зато на следующий день согласилась. Он ухаживал красиво. Ненавязчиво, всегда оставляя какое-то неудовлетворенное желание побыть еще в его обществе. Он был прав, меня только так и можно было взять. Собственно говоря, когда мы с Игорем уже сблизились, я поняла, что основным его достоинством была именно дипломатичность - он точно чувствовал самых разных людей и умел найти ключ к самым разным характерам. Видимо, именно благодаря этому качеству он так быстро сделал свою карьеру... Не знаю толком, чем он занимался. В нем нуждались все - политики, банкиры, ученые. Его просили о каких-то услугах и коммунисты, и демократы, и старые чины и новоиспеченные - люди самые разношерстные, но видные. Он был вежлив и обаятелен со всеми, сдержан, не фамильярен, но очень мил. Меня эта его способность восхищала и завораживала. В нем был класс, и я влюбилась. Нравилось решительно все в нем: и его нужность всем, и его легкое обаяние, и умение сделать вашу жизнь красивой, и серьезность его загадочных дел. Мне нравилось, что он взрослый мужчина, а не мальчишка. Может, это шло от моей безотцовщины? Не знаю... Кому интересно, может почитать вместо моего романа труды доктора Фрейда. К тому же в постели... Как бы так выразиться поделикатнее... У Игоря и в этом деле был класс. Я не сумею объяснить, откуда я это знаю, опыта у меня не было, чтобы сравнивать. Отдаваясь ему, я была девственницей и только несколько раз целовалась с разными парнями... От них, от мальчишек, исходил детский запах. Их гладкие, юные, безволосые тела, нежная молодая кожа, неуклюже, отдельными волосками прорастающие бородки, их торопливые, нервные жесты, желание показать и доказать свою умелость вызывали во мне что-то сродни отвращению - мне начинало казаться, что мне самой этак лет тридцать, и я, старая развратница, соблазняю малолеток, пахнущих молоком. Игорь же умел все, но не торопился мне демонстрировать свою просвещенность в вопросах секса. Он терпеливо, нежно, шаг за шагом вел меня к тому, чтобы я сама открыла себя, свои желания, свое тело. И каждый новый день, каждая новая ночь были для меня открытием... Короче, я в него влюбилась, и это обстоятельство перевернуло мою жизнь. Хотя я неправильно выразилась: не перевернуло, нет - нечего было и переворачивать. В институт - поступала я, как все придурки, на экономический, - я провалилась. Записалась на подготовительные курсы, но мне было чудовищно скучно всем этим заниматься. Будущего своего я не видела, экономика мне представлялась делом исключительно тоскливым, но я знала, что надо получить образование и зарабатывать деньги... Игорь вклинился в мои смутные и скучные планы предложением переехать к нему. - Если хочешь, можем пожениться, - добавил он. Он сказал это примерно таким голосом, которым предлагают сходить в кино. Если хочется. А можно и не ходить, если не хочется. Я понимаю, он предложил как порядочный человек на случай, если я девушка со старомодными взглядами. И женился бы, я думаю, если бы я сказала "хочу". Но я сказала: - Не хочу. Пока. Давай сначала поживем вместе. Я полагала, что следовало сначала присмотреться ко взрослой жизни, прежде чем брать на себя взрослые обязательства. У него была однокомнатная, но большая и красиво обставленная квартира в "сталинском" доме недалеко от метро "Динамо", с кучей разных занятных и полезных штучек, приспособлений и механизмов. Стиральная машина меня потрясла: она все делала сама! Была у Игоря и посудомойка, и микроволновка, и прочая хитроумная техника, так что мои обязанности домашней хозяйки оказались совершенно необременительны, разве что пришлось поднапрячь мозги, чтобы научиться со всем этим арсеналом управляться. И к тому же Игорь покупал в недавно появившихся магазинах всякие импортные упаковки с готовыми и полуготовыми продуктами. Вы же не забыли еще, как это потрясало тогда, когда все только начиналось? Мы, конечно, проживаем год за десять, и Россия пятилетней давности кажется Россией прошлого века, но все же... Думаю, вы поймете мое потрясение и восторг. Насчет моей учебы Игорь рассудил так: пока что нечего мучаться дурью и забивать себе голову тем, что не интересно. Поживи, сказал он, со мной, пообщайся с разными людьми, реши, что тебе нравится, и тогда я тебя определю туда, где ты захочешь учиться. Он так и сказал - "определю". Подготовительные курсы я с радостью бросила, но зато записалась на компьютерные - по настоянию Игоря. После чего я предалась радостям своей новой жизни - комфортной и красивой жизни с любимым человеком. Мечта! Не правда ли? К концу первого года нашей совместной мечты я продолжала быть неучем, не замужем и без всяких планов и идей насчет будущего. Меня устраивала та жизнь, которую я вела. К концу второго года мое образование было ровно на том же месте, как и мой семейный статус. Все было по-прежнему, разве что только поведение Игоря немного изменилось... Он стал рассеянно-внимателен. То есть, именно так: внимательный, но как-то рассеянно, мимоходом. Мимоходом - это значит, когда он ходил мимо меня. Но мимо меня он ходил редко, он все больше пробегал мимо кучи других, неведомых мне людей и дел. Я не особенно удивилась, я про такое слышала. Я поняла: мужчина - человек деловой. Он существует только тогда и потому, что у него есть Дело. Дело, которое он любит и за которое ему хорошо платят. Без такого Дела он ничто, просто существо, лишенное структуры и половых признаков, закомплексованное и агрессивное нечто. Дело для него - как дополнительный орган, который завершает его человеческо-половое формирование. И тогда... О, тогда-то в нем и появляется эта спокойная уверенность в себе, сила, снисходительность к слабым, благородное рыцарство. Все то, что так привлекает мое женское сердце. Но все эти замечательные качества проявляются во всем своем блеске только до поры до времени. А именно, до той поры, пока он не завоевал вас. Когда мужчине нужно завоевать женщину - это для него Дело. И на это Дело, на его успешное осуществление, он бросает все свои военно-воздушные силы. Он не жалеет времени, он прется на другой конец города, чтобы на морозе подстерегать вас, он ждет вас на свидание, не считая минут, и делает подарки, не считая денег. Но когда он вас завоевал - ситуация меняется. Вы уже больше не важное дело, вы уже законченное, сделанное дело. Теперь у него нет времени на вас; теперь, если вы опаздываете, он начинает шипеть, что из-за этого срываются его другие, неотложные и важные Дела, теперь он взвешивает, стоит ли потратить некую сумму на ваши прихоти, или лучше ее вложить в сегодняшние Дела. Это вовсе не означает, что мы с Игорем перестали любить друг друга. Нет! Просто у нас, как я поняла, началась семейная жизнь. Я смирилась, хотя мне стало немного скучно. Но Игорь молодец, он, как я вам уже сказала, тонко чувствовал ситуацию и старался вовремя предотвратить нежелательные для него явления. Он меня развлекал, мы часто выходили с ним на разные банкеты и приемы, в театры и на роскошные дачи к каким-то людям (тоже театр, я вам скажу!). Ему нравились мои колкие замечания, которые в качестве комментариев к увиденному я отпускала уже дома, наедине с ним - он меня выучил дипломатичности, и от нашей с Лениным простоты не осталось и следа. И все же я скучала. Легонько так, но скучала. Казалось бы, все есть, что только душе нужно: любовь, причем взаимная, красивая, освобожденная от тягостей быта, любовь, которую Игорь умело и незаметно поддерживал, разогревал, разнообразил выдумками, что в постели, что в нашем совместном времяпровождении; были и деньги и связанные с ними чудесные удовольствия: и платья с прочими аксессуарами для женской красы, и выходы светские, на коих все это демонстрировалось, вызывая лютую зависть и теша мое женское тщеславие; и дом был уютный и комфортный, и взаимопонимание с Игорем практически полное... Мы никогда с ним не ссорились. Ну, почти никогда... Если ему что-либо не нравилось, он мне об этом мягко говорил. Обычно это касалось моей "шлифовки", как он выражался, сравнивая меня с необтесанным алмазом, который попал в руки к ювелиру, где под ювелиром подразумевался, естественно, он сам. Бывало, что я с ним не соглашалась, и тогда он серьезно вникал в мои аргументы. Мне нравилось в нем отсутствие желания переспорить, оказаться во что бы то ни стало правым - если он и лидерствовал в нашем союзе, то делал он это незаметно и тактично. Никогда предметом раздоров не становилась пережаренная яичница или неоплаченный по рассеянности счет - до подобных мелочей мой Игорь не опускался, и я радовалась, зная от моих многострадальных подружек, что не так уж часто попадаются такие мужчины, как Игорь... Короче, Игорь был идеальным мужчиной, мне страшно повезло, я была убеждена, что именно его я прождала всю свою юность, для него хранила свою душевную неприкосновенность и свою девственность и была вознаграждена: он дал мне все то, что мне виделось в моих смутных девичьих грезах. Я почти было решила выйти замуж за Игоря... Но ведь замужество означало бы, что эта жизнь продолжается, именно эта жизнь - которую я уже знала наизусть и которая мне... Не то, чтобы приелась, но как-то исчерпала свои возможности. Душа просила чего-то большего... Неизвестно чего, разумеется. Кто может сказать, чего ему хочется? Все так понятно, когда люди приперты жизненными обстоятельствами и у них есть необходимость бороться - с болезнями, с бедностью, когда они бьются за свое место под солнцем или в сердце другого человека... Это не легкая жизнь, но простая и ясная: цель конкретна, а обдумывание способов ее достижения заполняет все время и все умственное пространство. Заполняет жизнь, одним словом. А вот когда не надо ничего добиваться ? Когда уже все есть? И при этом чего-то не хватает? Может его, этого "чего-то", просто безнадежно не существует в природе?.. Отчего же мне казалось, что счастье все еще впереди? Разве все то, что у меня уже было, не было счастьем? Может быть, все дело в том, что Игорь мне слишком легко, без борьбы достался? Или это фокусы человеческой неблагодарной природы, выраженной поговоркой "что имеем, не храним, потеряем - плачем"? ... Должно быть, Игорь, как всегда, что-то учуял. И взял меня в Париж, куда собирался ехать по каким-то важным делам. Он сказал, что было бы весьма разумно мой английский дополнить еще и французским, и притащил мне перед самым отъездом интенсивный курс французского языка. ОТРАЖЕНИЕ ПОКИДАЕТ ЗЕРКАЛА. Кончался август 1995 года. Париж встретил нас жаркой ленивой негой отпускного периода. Было удивительно из московских августовских дождей и наступающих холодов, агонии нашего русского лета, попасть в солнечную, по-весеннему сочную зелень и цветы, в веселую пестроту витрин, магазинов и кафе, в толчею туристов на Елисейских Полях, залитых ярким летним солнцем. Город этот мне понравился сразу и я с удовольствием бродила по нему, пока Игорь мотался по каким-то делам. Вечерами мы гуляли или катались по Парижу на машине, которую Игорь взял в аренду, ходили ужинать на Елисейские Поля и на Итальянский Бульвар, частенько с какими-то людьми, причем русскими, из того самого разряда, с которым я клялась никогда не иметь дела... Удивительно, до чего они похожи между собой, у них даже затылки одинаковые: жирные и коротко стриженные, они одинаково тупо щетинились каким-то неуместно-мальчишеским, коротким ежиком... Иногда мы ужинали с Игорем вдвоем - это было лучше всего. Вечерний воздух был тепл и влажен, народ толпами ходил по улицам, гоняли на роликах мальчишки, кафе и ресторанчики обдавали запахами снеди, за столиками, прямо на тротуарах, рассиживался праздный люд на виду у прохожих, глазея по сторонам, и черные официанты в длинных белых фартуках увертливо сновали между клиентами и прохожими. Мне было хорошо и как-то радостно в Париже. Внутри меня будто все улеглось, замерло, затихло... Ну да, вы правильно поняли - как природа перед грозой. В один из последних дней нашего десятидневного пребывания в Париже, я, как уже повелось, слонялась днем по каким-то улицам... Вам, может быть, знакомо такое занятное ощущение: идешь по улице и вдруг замечаешь кого-то, удивительно похожего на тебя, идущего с тобой в унисон. Не сразу даже и сообразишь, что это ты сам, твое собственное отражение возникает время от времени в светлых глубинах зеркал, вспыхивающих в витринах магазинов. Вот и со мной так получилось: шла я себе по улице и глазела на витрины, а оттуда глазело на меня мое отражение, и мне оно очень нравилось, и можно с уверенностью сказать, что я ему тоже: ведь каждый раз, когда я на него взглядывала, оно мне улыбалось! Так мы и шли, довольные друг другом. Но потом произошло что-то странное. Мое отражение оказалось не справа от меня в витринах, а слева, на противоположной стороне улицы! И шло оно не в унисон со мной, а мне навстречу! Так же размахивая руками, как и я, но только как-то уж очень независимо... Оно шло само по себе!.. Только спустя несколько мгновений я сообразила, что и одето мое отражение было не так, как я. И совсем уж потом я вдруг поняла, что это была не я. То есть это была я. Но не мое отражение. Просто я шла отдельно от себя, не в витринах, а по тротуару, шла с таким же лицом и с такими же волосами, только причесанными по-другому и одетая по-другому... Вам было бы не по себе от раздвоения личности? Мне тоже. Меня было две и я шла одновременно по разным сторонам улицы! В общем, не так уж мало времени мне понадобилось, чтобы понять что по улице идет мой двойник. Да какой там двойник! Копия! Точная копия! Я смотрела, как завороженная. Не так уж часто удается увидеть со стороны, как ты выглядишь, как ты ходишь, как держишь голову, как откидываешь волосы... Это было очень необычно, но я себе понравилась. По-моему, я эффектная. Когда я сообразила, что иду за своим отражением неизвестно, куда, и в общем-то неизвестно, зачем, мы были уже на перекрестке. Моя копия повернула за угол. Поразмыслив немного, я решила следовать за ней. Но нас разделял перекресток, красный свет на переходе... Дождавшись зеленого, я прибавила шагу и направилась в тот же переулок. Поздно. Ее нигде не было. Я медленно прошлась по улице, заглядывая сквозь прозрачные витрины во внутренности всяких офисов и магазинов... Я ее не нашла. Кто она? - гадала я, вернувшись в гостиницу. Откуда такое сходство? Мой двойник, похожий по прихоти природы на меня, как две капли воды? Или - ? У меня оставалось еще два дня в Париже и меня тянуло вернуться на эту улочку, найти ее, увидеть ее (себя?) еще раз, спросить, что она думает о нашем необычайном сходстве... Но я так и не решилась. Из-за французского. Я была нема, безъязычна, и смысла в нашей встрече не было никакого. Игорю я ничего не сказала. Мне почему-то казалось, что фраза типа: "знаешь, я видела сегодня девушку, похожую на меня" выглядит смешно и бессмысленно. Ну и что? - скажет Игорь. Ничего... Игорю я сказала другое. Что если где и изучать французский язык по-настоящему, то это в Париже. И что в Сорбонне есть специальный курс для иностранцев - это я узнала от одного русского паренька, с которым разговорилась в магазине. Правда курс этот рассчитан на несколько месяцев, в течение которых нужно жить в Париже... Игорь удивился такой идее. Игорь пожал плечами. Игорь что-то взвешивал про себя. И, наконец, сказал: - Возьми пока что все необходимые анкеты для заполнения. А там посмотрим. Но я знала, что это означало согласие. Месяц в Москве, готовя свои документы для Сорбонны, я провела, как в бреду. И постоянным сюжетом этого бреда была девушка, похожая на меня. Она мне снилась, я думала о ней повсюду, мысль о ней накрывала меня волной нервной судороги и жара. Я не понимала, что со мной происходит... Не выдержав, я сказала как-то Игорю. Легко так, вроде невзначай, за завтраком: - Представляешь, я видела в Париже девушку, похожую на меня, как две капли воды! Я обалдела, когда ее увидела! До того похожа... - Бывает, - ответил Игорь, допивая свой кофе уже стоя. - Я тебе позвоню часа в три. Ну правильно. А на что я рассчитывала? Тогда я решилась и пристала к маме. Мама недоуменно пожимала плечами и заверяла что никакой сестры-близняшки у меня нет и никогда не было. Что я родилась одна-единственная, ее дочка, ее дочурка, ее ребенок... Она почему-то расплакалась, потом пошла пить валокордин, Конечно, мама могла так рассентиментальничаться просто из-за воспоминаний о маленьком пушистом бэбике, которым я была когда-то, когда умещалась в маминых руках, а теперь вымахала в здоровую дылду и к тому же переехала к Игорю и мама скучает в одиночестве, ведь у нее никого кроме меня нет... Ну и так далее. Но что-то было все же подозрительное в ее валокордине было. Я сказала: "Мам, ну пожалуйста, скажи мне правду... Ты что-то не договариваешь... Я ведь чувствую." Мама покачала головой, глядя на меня почему-то укоризненно. - Знаешь почему мы развелись с твоим отцом? - заговорила она, наконец. - Не только потому, что он пил. Но еще и потому, что он меня довел своей ревностью. Ты ведь на него не похожа... Совсем не похожа. Ни чуточки. Я молчала, не зная, что последует - или не последует? - за этим вступлением. Но и мама замолчала. Наконец, я отважилась и спросила: - Я действительно... То есть мой отец действительно мой?... Или?... Мама подняла на меня удивленные глаза и, заливаясь краской, как первоклассница, сказала мне твердо: - Я твоему отцу не изменяла. - Извини, мам, не думай, я просто спрашиваю, чтобы понять... Я бы тебя не осудила. Всяко бывает в жизни, - рассудила я философски. Мама, кажется, удивилась еще больше моей мудрости. Потом улыбнулась и покачала головой: - Но ты ведь и на меня не похожа. Ни в какой период жизни в твоем лице не промелькнуло сходства с кем-то из нас, или хотя бы с дедушками-бабушками... Я наблюдала как медсестра целые семьи и знаю, что бывает так: родился младенец - ни на кого не похож, в год становится похож на папу, к десяти вдруг мама проявляется, к двадцати какая-нибудь бабушка или тетя... Или наоборот. Но ты - никогда, ни на кого. Понимаешь? - Конечно. Но только, - добавила я, - я тогда не понимаю, куда ты клонишь. Что, по-твоему, следует из факта, что я ни на кого не похожа? - Я иногда думаю, что тебя перепутали в роддоме, - вздохнула мама. - Я надеюсь, что ты не станешь из-за этого думать, что я тебя люблю меньше, чем могла бы любить родную дочь? - торопливо добавила она. - Ты чего? С какой стати мне так думать? - я искренне удивилась ее ходу мысли. - Ты не знаешь, что бывает с детьми, которые узнают, что их усыновили... - снова вздохнула мама. - Случается даже, что они сбегают из дома. В других странах уже давно поняли, какой это шок, и с детства приучают ребенка к мысли, что у него приемные родители... Ага, - подумала я, - в таком случае моя копия должна знать, что она приемная дочь... И удивилась сама себе: я эту девушку уже зачислила в свои сестры! А ведь, строго говоря, я ее видела-то только несколько мгновений, да еще и издалека! - А у нас до сих пор хранят в тайне, - продолжала мама, - а потом - нате вам, приехали, от тебя родная мать отказалась, а мы тебя усыновили... Какая травма для юношеской психики! - Ну я же не идиотка, - заверила я маму. - И психика у меня уже давно не юношеская. Так ты меня удочерила? - Что ты! Нет, конечно. Я всегда думала, что ты моя дочь! Только иногда, глядя на тебя, начинала сомневаться, не перепутали ли тебя в роддоме. - Я в каком роддоме родилась, между прочим? - Имени Индиры Ганди* . - Может, там можно посмотреть в старые архивы? Кто еще в тот же день родился, сравнить? - Не хочу, - отрезала мама. - Ты моя дочь, и если тебя и перепутали, то значит кто-то растит моего ребенка и любит его, как родного, ни о чем не догадываясь. Мне не нужен никакой другой ребенок, кроме тебя! И я не буду никого искать и разрушать чужое семейное счастье! Моя милая мама, почему она так уверена, что у кого-то непременно должно быть счастье? Что кто-то так же любит чужого ребенка, (считая его своим), как она меня? Некоторое время мы молчали, созерцая друг друга в наступающих сумерках. - У тебя зрачки расширяются, когда ты так смотришь, аж глаза черными делаются - мама передернула плечами, и я только сейчас сообразила, что, задумавшись, уставилась на нее, не мигая. - Тебе не нужно ли об очках подумать? - Мам, нас не могли в роддоме перепутать. Если нас было две... Двойняшек не путают. А если бы и перепутали, тогда у тебя были бы чужие двойняшки вместо твоих, но сразу две штуки, а не одна из них. Понимаешь? - Тем лучше, - пожала плечами мама. - Значит, эта девочка просто на тебя похожа. Отчего-то день отъезда, который я так ждала и так торопила, мне оказался не в радость. На сердце была какая-то тяжесть, словно дурное предчувствие. Я долго мучалась, пытаясь понять, откуда оно исходит, но так и не сумела. И только в аэропорту, проходя таможенную зону, я поняла в чем дело. Оглянувшись, чтобы еще раз помахать Игорю, я увидела написанное у нег