рались обратиться в политотдел... - А у меня к вам поручение, - волнуясь, говорит Славушка. - Я из Успенской волости. По поручению волостного комитета партии. У меня к вам письмо... Можно не сомневаться, заведующая политотделом никогда не слышала об Успенском, но смотрит на мальчика так, точно знает об обитателях Успенского все. - Проверил кто-нибудь ваши документы? - осведомляется она, хотя ей-то, несомненно, не нужны никакие документы, она и без документов каждого видит насквозь. - Да, - подтверждает Шифрин, имея в виду часового. - Вас зовут? - Шифрин, политпросвет городского райкома Орла. - Самойлова, - называется, в свою очередь, заведующая политотделом, подавая каждому руку. - Слушаю. Шифрин повторяет что-то о литературе, литература очень нужна... Заведующая политотделом переводит взгляд на Ознобишина. - У меня два дела, одно от коммунистов нашей волости, и другое от нас двоих... - Слушаю, слушаю, - торопит заведующая политотделом. - Поручение наших коммунистов могу передать вам только наедине, - говорит Славушка. - Это секретно. Заведующая политотделом согласно наклоняет голову, для нее это привычно. - Хорошо, идемте. На этот раз ее никто не сопровождает. Славушка выходит следом за ней в узенький коридорчик, и вот они в тесной комнатке, которая, как понимает Славушка, и есть кабинет заведующей политическим отделом армии. Ломберный столик вместо письменного стола, два стула, обитых зеленым плюшем, табурет, переносный несгораемый ящик, в углу вместительный кожаный чемодан, и за японской ширмой железная койка, небрежно прикрытая суконным солдатским одеялом. Кабинет для особо важных разговоров, и здесь же ее спальня. На столе бювар с бумагами, на подоконнике стакан с водой, пузырек с какими-то каплями, зубная щетка, коробка с зубным порошком и флаконы с одеколоном, Славушка видел такие у матери, интеллигентная дама в боевом походе. - Так что у вас? Славушка ставит ногу на табурет, раскручивает обмотку, подает бумаги. Товарищ Самойлова кладет карту на стол. - Так... так... - Она складывает карту, ее продолговатое лицо вытягивается еще больше. - Благодарю вас, товарищ, - говорит она, не глядя на Славушку, и быстро выходит. Славушка за ней. - Товарищ Пысин! - зовет Розалия Самойловна. - Немедленно соедините меня по прямому проводу со штабом Южного фронта. Должно быть, ее здесь здорово побаиваются, потому что товарищ Пысин исчезает мгновенно. Теперь товарищ Самойлова рассматривает мальчиков более доброжелательно, чуть подавшись вперед, как делают это близорукие люди. - И что еще? - Мы хотели бы... - Славушка оглядывается на Шифрина. - Мы хотим на фронт! Розалия Самойловна молчит, но Шифрин чувствует, она с ними не согласится. - Мы можем пойти на политработу, - спешит он сказать. - На политпросветработу... - Нет, нет и нет! - сердито восклицает Розалия Самойловна. - А кто будет работать после того, как мы отгоним Деникина? - Еще будет сдана Змиевка, еще будет сдан Новосиль, еще будет сдан Орел, а она уже знает все наперед. - Вот что, товарищи, сейчас мы отступаем, но скоро будем наступать. Придется хорошо поработать... То, что она говорит, почти сказка, но Славушка верит ей, он верит в такие сказки. - Вам придется пробыть в отделе до утра, - говорит она Славушке. - Можете понадобиться. Но бездельничать незачем... Подзывает товарища Мавракадаки. - Листовка? Приказывает дать "товарищам из Орла" последние газеты, "обратите внимание на решения съезда молодежи, это вас непосредственно...", дать белые газеты, "надо знать, что говорят враги"... Мавракадаки приносит газеты, Розалия Самойловна читает листовку, посылает Мавракадаки в типографию. Классная дама держит перед глазами лорнет, - только сейчас Славушка понял, что она не близорука, а дальнозорка, - сухой нервной рукой перелистывает газетные листы, длинным тонким пальцем указывает, - интересно, играет ли она на рояле? - "Призыв", деникинская газета, печатается в Царицыне. - Читайте: "Коммунистов надо истреблять поголовно и беспощадно по всей России и истребить несколько десятков тысяч человек..." - В глазах усмешка, умная, лукавая, никакая она не классная дама. - "Коммунисты страшны тем, что они большевики не по принуждению, не за деньги, не по слабости характера, а по убеждению, им не страшны ни пытки, ни смерть". Розалия Самойловна просматривает какие-то списки. Подзывает долговязого юношу. "Я у вас недавно, а штаты отдела давно надо сократить, долго вы будете ждать свои мячики? - Это долговязому. - Целый месяц бездельничаете в ожидании мячей! - Карандашиком аккуратно зачеркивает строку. - Сократим вашу должность, обойдемся пока без инструктора по спорту, сегодня же отправляйтесь в двести шестнадцатый кавалерийский полк, примите командование эскадроном, поздравляю вас, вот направление..." Долговязый смущен, но не слишком, командовать эскадроном легче, чем находиться под командованием Розалии Самойловны. "И вы... - обращается заведующая политотделом к сотруднику в заплатанном кителе. - Вы прапорщик, имеете боевой опыт, а занимаете должность помзавагиторганом! Вам доверят батальон. Вот назначение..." Она щедро раздает своих сотрудников батальонам, ротам, полкам... - Где Пысин? Пысин появляется как из-под земли. - Штаб фронта на проводе! - Иду, иду, и сразу же еду на Оптуху, проверить охрану моста... - Заведующая политотделом что-то силится вспомнить. - Это важный мост, с него лет тридцать назад упал пассажирский поезд... Эти товарищи остаются до завтра. Накормите. Зачислите на довольствие за счет отправленных на фронт. Она уходит, но ничто вокруг не меняется, все в работе, все в этом учреждении живет размеренной жизнью, - Розалия Самойловна уехала, но все время ощущается, что с минуты на минуту она может войти. Пысин зовет их обедать. Ведет на станцию. На дверях буфета - "Вход по пропускам". Столовая политотдела. На буфетной стойке термосы, горка эмалированных мисок, за стойкой красноармеец в буденовке, на стене плакат "Съел обед - помой посуду", несколько человек за столиками лязгают ложками. Пысин передает красноармейцу два ордера на обед. В обмен на ордера мальчики получают по миске щей из капусты и воблы, и по черпаку пшенки, хлеба нет, хлеб выдают по утрам на весь день. Рядом в зале для пассажиров сдвигают скамейки. - Будет суд. - А нам можно? - Вход свободный, учитесь. Ознобишин и Шифрин учатся. Публики в зале предостаточно: какие-то бабки, подростки и мужики, ожидающие чего-то на станции. В зал входят судьи. Рассаживаются за столом. Голубоглазый военный, сопровождавший Розалию Самойловну, оказывается, председатель трибунала. Приказывает ввести подсудимых. Их вводят два красноармейца - мужика с седыми волосами на голове и рыжей бородой и курносого парня с синяком под глазом. - "Революционный военный трибунал сорок второй стрелковой дивизии... - читает председатель. - Иван Егорович Хабаров укрывал в клуне под замком своего сына Василия Ивановича... Хабаровых - Василия за трусость и позорное шкурничество, Ивана за умышленное укрывательство... Побуждаемые революционным правосознанием..." - Во время чтения приговора вбегает один из конвоиров. - Коська, Коська!.. - кричит он. - Да куда же ты, сука, подевался, они же разбегуц-ца... Старший Хабаров утешает конвоира: - Не пужайся, куды от вас скроишься... У выхода раздают листовку "Дезертирам не будет пощады!". - Тебе их жалко? - спрашивает Шифрин. - Нет, - твердо произносит Славушка. - И мне... не жалко, - говорит Шифрин. - Но в общем их тоже можно понять, отец ведь... На ночь Пысин устраивает ребят в караульном помещении. "Шумно, зато тепло". Они спят в караулке, как убитые, не слыша ни смены караулов, ни брани. Рассвет еще только брезжит, и все тот же Пысин трясет Славушку за плечо: - Вас зовет Самойлова! - Давида тоже? - Нет, нет, пусть спит, вас одного. На улице предрассветная тишина, точно и нет войны, лишь слышно, как в коновязях жуют лошади. Мир спит, и политотдел спит. В канцелярии безмолвие, кое-где на столах спят сотрудники отдела, доносится только стонущее дыхание, точно стонут неисполненные бумаги. Пысин осторожно обходит столы. Кто-то поднимает голову: - Тебе чего? - Ничего, ничего, мы к Розалии Самойловне. - А она где? - У себя. Пысин не успевает постучаться. - Войдите. - Ваше приказание... - Хорошо, товарищ Пысин, оставьте нас. Она все в том же платье, на ширмочке висит кожаная куртка. Розалия Самойловна писала, бювар раскрыт, разбросаны листки почтовой бумаги. - Садитесь, товарищ Ознобишин. Ей предстоит разочаровать посланца неизвестных ей успенских коммунистов, а ведь как не хочется разочаровывать своих людей. - Я разговаривала с командующим, с вашими бумагами ознакомились, наша разведка располагает сведениями, которые содержатся в доставленных вами бумагах... Постель не тронута, Самойлова еще не спала, а может быть, и не будет спать, революции не до сна, в комнате нестерпимо пахнет валерьянкой, пузыречки с лекарствами перекочевали с подоконника на стол... Бедная, бедная Розалия Самойловна, революция в опасности, и ты возишь с собой свою аптечку, чтобы вовремя выпускать листовки, расстреливать дезертиров и поучать молодежь... - Но вы не расстраивайтесь, дорогой товарищ... - Заведующая политотделом встает, в ее голосе даже некая торжественность: - Передайте своим товарищам по организации, что политотдел Тринадцатой армии выражает им свою благодарность, продолжайте действовать в том же духе. - Она пожимает Славушке руку. - Предстоит большая работа, мы должны мобилизовать все силы... Она произносит какие-то общие фразы, но сейчас они звучат священным напутствием. - Разрешите идти? - Идите, - соглашается она. - Мне нужно хоть немного поспать. Товарищ Пысин организует отъезд, вам дадут литературы... Славушка тихо закрывает дверь и возвращается в канцелярию. Пысин дремлет за столом, уронив голову на руки. - Товарищ Пысин! - шепотом зовет Славушка. Он тотчас поднимает голову. - Товарищ Самойлова сказала... - Я все знаю, - говорит Пысин. - Вы получите литера и литературу, доедете со своим товарищем до Орла, там сделаете пересадку. Змиевка занята белыми, добирайтесь до Залегощи... Все уже предусмотрено, Шифрин ждет Славушку, им выдают хлеб за вчерашний день и за сегодняшний, дают по пачке литературы. Пысин не провожает их. - Спросите на станции дежурного. Мальчиков сажают в первый же поезд, идущий в сторону Орла. Сажают даже в классный вагон. Но дальше коридора не пускают. Коридор заставлен какими-то баллонами. Проводник в черной шинели смотрит на мальчиков с состраданием. "Не курить", - говорит проводник. Солнце показывается из-за туч. Светлые тени бегут за окном. "Отрада". Кто-то что-то кричит в тамбуре: "Что за станция?" - "Отрада". Вагон качнуло. Вот и все, сейчас поедем. - Что за литературу нам дали? - задумчиво интересуется Шифрин, рассматривая книжки. Политические брошюры. Пьесы. Стихи. Даже стихи. Вот и поехали. Отрада отходит назад. - Вы, ребята, сядьте на свои книжки, - советует проводник, - так вам будет способнее. Какую глупость он говорит: сидеть на литературе! 33 Поезд, на который посадил мальчиков политотдельский товарищ Пысин, миновав все препятствия, благополучно приближался к Орлу. - Ты слезешь? - спросил Шифрин, выглядывая в окно. - Не знаю, - вяло отозвался Славушка. - Надо спешить... Шифрин чувствовал себя уже дома. - Как ты думаешь, мы не набрались вшей? - задумчиво спросил он. - Не знаю, - равнодушно ответил Славушка. - Меня это не интересует. - To есть как не интересует? - возмутился Шифрин. - Как только вернемся, надо сейчас же прожарить белье! - Он находил время даже для санитарно-гигиенических советов. - Я думаю, тебе необходимо остановиться в Орле, - сказал он затем. - Ты еще неизвестен в губкомоле, и тебе следует... - А где остановиться? - сказал неуверенно Славушка. - Я никого здесь не знаю... Впрочем, один знакомый у него уже есть в Орле, за три дня знакомства он привык к Давиду, не было сомнений, что Давид предложит остановиться у него. - Ты сможешь переночевать в губкомоле или даже у нас в райкоме, - сказал Шифрин. - В конце концов это не проблема... Нет, к себе он не звал. В голосе его какая-то сухость, он как-то странно напряжен... Славушке даже неудобно за Шифрина. Тот еще не договорил, как Славушка решил не задерживаться в Орле, не хочет он гостеприимства ни губкома, ни райкома, ответ Шифрина задел его. Черт с ним, с Орлом, надо поскорей добираться до своего Успенского! - Не остановлюсь я в Орле, - твердо сказал Славушка. - Тем более что и в политотделе советовали не задерживаться, даже записку дали... У него действительно была записка на имя коменданта станции Орел, подписанная самой Самойловой, в ней предписывалось "оказать товарищу Ознобишину содействие в дальнейшем следовании...". В Орле мальчики еще на ходу выскочили из вагона. Шифрину, должно быть, не терпелось отправиться поскорей в город. "Ну, бывай", - поторопил его Славушка. "Когда будешь в Орле, заходи", - сказал Шифрин. Пожали друг другу руки и расстались, Шифрин побежал со своей литературой к выходу, а Славушка со своей отправился искать коменданта. Мальчика без задержек посадили в поезд на Елец. Поезд был самый обычный или, вернее, необычный, обыкновенный пассажирский поезд, потому что в ту пору пассажирские поезда ходили нерегулярно и редко. Вагоны были переполнены, помощник коменданта довел мальчика до паровоза, попросил машиниста ссадить паренька в Залегощи, Славушка и проехал всю вторую половину пути на паровозе, оберегая свои книжки от мазута и копоти. На Залегощи тоже все сложилось удачно: ни белых, ни красных; красных и не могло быть, а белые рвались вперед, мало заботясь о тылах, в расчете на кулаков и помещиков. Славушка прошел через грязный заплеванный вокзал и зашагал на Верхнее Скворчее, помахивая свертком с литературой, легкомысленно, потому что, попадись он со своими советскими брошюрками в руки какому-нибудь Кияшко, ему бы головы не сносить. Все-таки Скворчее он обошел стороной, чтоб случайно не попасться кому не надо на глаза, и вдруг впереди, у ракиты, похожей больше на растрепанный веник, чем на дерево, увидел какого-то человека, тот полулежал на земле и что-то или кого-то высматривал. Славушка задумался: идти или не идти, но убегать тоже опасно, пошел вперед. Но уже через несколько шагов побежал, а человек встал и заулыбался, похлопывая себя веточкой по ноге. Еремеев! Как он здесь очутился? И бог ты мой, а говорят еще, что мечты не сбываются, вот, они перед ним, все успенские коммунисты, и, главное, Быстров, сам Степан Кузьмич Быстров собственною своею персоной! - Я так и думал, что возвращаться будешь через Залегощь, - говорит он. - А мы тут порядок неподалеку наводили. Отдал? - Отдал. - Кому? - Начальнику политотдела. - А это что? - Литература. - В политотделе снабдили?.. Логунов! Забери у Ознобишина книжки, небось намучился с ними. Завезете потом в Успенское. Спускаются в ложок, здесь и кони и Маруська, запряженная в любимую быстровскую бедарку. Быстров отдает какие-то распоряжения, отряд разъезжается в две стороны, а сам Степан Кузьмич указывает Славушке место рядом с собой и гонит Маруську прямо по жнивью. - Мы куда? - не выдерживает Славушка. - В Ивановку. - А не в Успенское? - Зачем рисковать? - А как мама? - Порядок. - А вообще в Успенском? - Тоже порядок. И вот они уже на задворках Ивановки, Быстров опять въезжает в какой-то овражек. - Светло еще, отдохнем. Маруську Быстров не распрягает, не привязывает, никуда не уйдет от хозяина, впрочем, и привязать не к чему, вытаскивает из-под сиденья домотканую дорожку, кидает на землю. "Поспи покуда..." Славушка ложится и сразу же, как по приказу, засыпает. В темноте подъезжают к школе. Славушка только тут догадывается - к Александре Семеновне. Она встречает их на крыльце, и вот они в ее комнате, все здесь, как и у ее подружки Перьковой, такой же стол, такая же этажерка, такая же кровать, только канарейки у Перьковой нет, а у Александры Семеновны на столе клетка с канарейкой. - Вот ты и у меня, - сказала мальчику Александра Семеновна. - Слышала я о твоих похождениях... До чего у Александры Семеновны уютно и просто! - Будете есть? - Обязательно, - соглашается Быстров. - Мне к утру еще в Покровское... Проснулся Славушка от ощущения, что около него кто-то стоит. - Уже утро? - спросил шепотом. - Спи, спи, - тихо сказал Быстров. - Уезжаю. А ты побудь у Александры Семеновны. Отдыхай, скоро будет много работы. - Постоял, высокий, ладный, глядя на мальчика сверху вниз. - Удивляюсь, откуда у тебя классовое чутье. Сам не пойму, как это тебя догадало не зайти к Антипу Петровичу. - А он что, белый? - спросил Славушка. - Предатель? - Нет, не белый... - задумчиво сказал Степан Кузьмич. - Но все равно предатель. Все равно мы его расстреляем. Убийца. Грабитель. Притворялся, что сочувствует нам, обещал помогать, а на самом деле грабил и наших и ваших. Прямо бог тебя спас. - А я заходил к нему, - сказал Славушка и даже вздрогнул от вновь нахлынувшего на мгновение ужаса. - Только он не пустил меня в дом. - За-хо-дил? - переспросил Быстров, силясь что-то сообразить, и вдруг весело бросил: - Впрочем, что ж с тебя... Славушка остался вдвоем с Александрой Семеновной. Хотя школы в ту осень формально еще не начинали занятий, Александра Семеновна занималась с детьми. Ей нравилось обучать детей, читать стихи, заставлять детей их повторять, решать с ними задачи. У одного мальчика девять яблок, а у двух его товарищей ни одного, сколько останется яблок у мальчика, если он поровну поделится со своими товарищами? За время, проведенное в Ивановке, Славушка, можно сказать, подружился с Александрой Семеновной. Быстров появлялся в Ивановке через день, через два, всегда вечером, иногда совсем поздно, не стучал, лишь касался пальцем стекла, но Александра Семеновна тотчас угадывала, кто стоит под окном, торопилась к двери. Степан Кузьмич входил, с равным вниманием разговаривал со Славушкой и с женой, сообщал новости, он знал все, что происходит в волости, в Орле, в Москве и даже в Америке, иногда ужинал, иногда отказывался, потом Александра Семеновна стелила Славушке постель в классе, уходила с мужем к себе, и еще до света Быстров исчезал из школы. Вечера, когда Быстров не появлялся, Александра Семеновна и Славушка проводили вдвоем, ужинали молоком с хлебом, она накрывала клетку с канарейкой платком, зажигала пятилинейную лампу. Славушка читал что придется, Александра Семеновна обязательно начинала чтение с "Капитала"; Быстров подарил ей два тома, сам он их не читал и честно в том признавался, "все руки не доходят", труден был для Степана Кузьмича "Капитал", но с Александры Семеновны был другой спрос. "Жена коммуниста обязана знать евангелие пролетариата!" Она прочитывала одну-две страницы и откладывала книгу - "Капитал" и для нее был труден, брала какую-нибудь книгу по истории, часто просила Славушку почитать вслух. - Зачем вам птица? - спросил как-то Славушка, держать дома птиц, а особенно канареек, он считал мещанством. - У меня отец большой любитель канареек, - объяснила она. - Вот и дал одну, когда уезжала в деревню. - А он у вас действительно генерал? - поинтересовался Славушка. - Да, генерал, - улыбнулась Александра Семеновна. - Но он несколько своеобразный человек. - Генерал, обожающий канареек? - Генерал, набравшийся мужества осудить весь пройденный им путь, - поправила его Александра Семеновна. - Он никогда не уважал ни царя, ни его сподвижников, с первых дней революции перешел на сторону народа и признал в Ленине национального вождя. - И развлекается теперь с канарейками? - насмешливо спросил Славушка. - Он в Красной Армии, командует дивизией под Орлом... После этого разговора Славушка начал посматривать на канарейку с большим уважением, сам стал подсыпать ей конопли, канарейки, оказывается, не отвлекали людей от революционной борьбы. Однажды Быстров явился мрачнее ночи, отказался от ужина, сел за стол, долго молчал, заметно было, что ему не по себе. - Ты не простудился? - спросила Александра Семеновна. Он не ответил. - Что с тобой? - Сдали Орел. Долго молчали все трое. Александра Семеновна хорошо знала, когда Степана Кузьмича нельзя прерывать. - А что она могла сделать, эта армия, набранная из дезертиров? - вдруг сказал он, оправдываясь перед женой и Славушкой, имея в виду Тринадцатую армию, во всяком случае, так его понял Славушка. - Не так-то легко переломить мужиков... Опять он долго молчал, все о чем-то думал. - Как же так, Степа? - спросила Александра Семеновна. - Как это им удалось? - Корниловцы, - объяснил Быстров. - Корниловская дивизия, отборные офицерские части. Звери, а не люди! У нас пятьдесят тысяч штыков и больше четырехсот орудий, а у них двести орудий и сорок тысяч, но у нас мужики, а у них кадровые офицеры. Не хватает нам... - Чего не хватает, Степа? - Пролетарьяту. Рабочего класса не хватает. Он вскоре уехал, не остался ночевать и появился снова лишь через три дня. Опять пробыл недолго. Александра Семеновна спросила: - Ну что там? - Вся свора сбегается... - Быстров указал куда-то за окно. - Послы всякие, домовладельцы, помещики. По Болховской улице гуляют казачьи патрули. Достаточно указать: вот, мол, советский работник, - сразу шашкой по черепу... - Его взгляд упал на "Капитал". - Убери! На черта это читать, все равно всех нас скоро повесят... Он исчез и не показывался дня четыре, неожиданно примчался днем, верхом, а не в бедарке, накинул поводья на зубцы изгороди, молодцевато постукивая каблуками, вошел в дом. - Выбили их, Шура! - крикнул на всю школу. - Принеси карту! - Кого? - не сразу поняла Александра Семеновна. - Из Орла! - крикнул Быстров. - Позавчера после ночного боя наши взяли Орел! - Сам полез в школьный шкаф, нашел карту Европейской России, принялся объяснять, пожалуй, не столько жене, сколько Славушке: - Кончается твое здесь сидение, скоро опять за работу! Белые ударной группой обрушились на Тринадцатую армию, их фронт шел дугой от Воронежа до Севска. Тринадцатая армия растянулась более чем на двести верст, ее левый фланг был обращен против наступавшего на Орел противника. Но отборные офицерские части спутали все карты... Он вдруг хитро улыбнулся и рассмеялся. - А наша партия спутала карты офицерам. Они рассчитывали на мужицкое сопротивление и победили бы, но... В бой вступил международный рабочий класс, прибалтийские рабочие, коммунисты! Эстонская дивизия и латышские части вместе с правым флангом Тринадцатой армии перешли в наступление и после боя выбили белых из Орла... Он все водил и водил по карте пальцем... - Запомни, - сказал Степан Кузьмич мальчику. - Большевики не возвеличивают отдельных личностей, но тем, кто организовал разгром деникинцев под Орлом, поставят памятники. И Егорову, и Уборевичу, и Примакову. Ты еще увидишь обелиски в их честь. Он напился чаю, ускакал, но через два дня появился снова, еще более мрачный и подавленный, чем даже тогда, когда привез известие о падении Орла. - Опять плохо? - встревожилась Александра Семеновна. - Напротив, похоже, взят Воронеж... Он подошел к клетке с канарейкой и накинул на нее платок. - Что за забота? - удивилась Александра Семеновна. - Пусть не слышит того, что я сейчас скажу, - ответил Быстров, притянул жену и посадил к себе на колени. - Ты сошел с ума! Но Быстров точно не слышал, он обхватил ее голову и прижал к груди, чтобы она не могла заглянуть ему в глаза. - Спокойно, - пробормотал он. - То, о чем я тебе сейчас скажу, не менее страшно, чем падение Орла... Александра Семеновна замерла, Быстров не умел шутить и никогда ее не пугал. - Семен Дмитриевич... - сказал Быстров и смолк. - Убит? - Да. Она высвободилась из его рук, не заплакала, не закричала. - Говори. Семен Дмитриевич Харламов командовал дивизией. Какой-то его штабист перебежал к белым и указал местонахождение штаба. Харламова захватили. Предложили перейти на сторону деникинцев, соглашались сохранить за ним генеральское звание, обещали доверить дивизию. "Я служу Советам вот уже год, - сказал генерал Харламов, - служу не за страх, а за совесть, дело рабочих и крестьян должно победить, Красная Армия разобьет вас..." Его предали военно-полевому суду и приговорили к смертной казни. Предложили просить о помиловании. Харламов отказался. Казнили его на площади. Выжгли на груди пятиконечную звезду. Харламов поднялся на помост, отстранил палача. "Отойди, - сказал Семен Дмитриевич. - Я служил рабоче-крестьянской власти и сумею за нее умереть". Сам накинул себе петлю на шею... Александра Семеновна не проронила ни слова. Встала, как всегда, постелила в классе постель и подошла к мальчику. - Сегодня я буду спать на твоем месте, - сказала она. - А ты ложись вместе со Степаном Кузьмичом. Ушла и закрыла за собой дверь. 34 Быстров и Славушка проснулись одновременно. Славушка собрался, как на пожар. Быстров приоткрыл дверь в класс. Александра Семеновна сидела за партой. Славушка так и не понял: ложилась она или нет. - Шура, мы едем... - Хорошо, - безучастно отозвалась Александра Семеновна. Быстров вывел из сарая Маруську, вскочил в седло и обернулся: - Удержишься за спиной? Славушка уцепился за всадника, Маруська рванулась, они понеслись. Домчались до леска позади Кукуевки, там Быстрова ждал отряд. Подозвал Еремеева: - Есть запасной конь? У Еремеева в запасе было все - и конь, и оружие, и даже лишняя шинель, хотя и не по росту мальчику. Еремеев вопросительно взглянул на Быстрова. - На Корсунское, - сказал тот. - Дошел слух, собирается наша княгиня наделать глупостей... Единственную титулованную помещицу в волости - княгиню Наталью Михайловну Корсунскую - Быстров называл нашей потому, что в ранней молодости Степана Кузьмича она его опекала, в четырнадцатилетнем возрасте Быстрова взяли в помещичий дом поваренком, он показался молодой Наталье Михайловне удивительно смышленым мальчиком, и она надеялась, что со временем из него получится неплохой повар. Но Быстров провел на барской кухне менее года, ему быстро наскучило шинковать капусту и крутить мороженое, он удрал из родного села к дальней родне в Донбасс и работал на шахте, пока его не призвали в армию. Наталья Михайловна была вежлива с прислугой, вежлива была и с поваренком, со Степочкой, у Быстрова сохранились о ней добрые воспоминания, после революции Корсунских потеснили, землю и скот отобрали, но самой Наталье Михайловне с сыном и сестрой позволили остаться на жительство в бывшем своем доме. Однако бывшие помещики многим на селе были как бельмо на глазу. С приходом деникинцев они опять как бы вышли на сцену и провожать отступающее белое воинство собрались даже слишком демонстративно. По этой причине Сосняков и не находил себе места. Принимался читать - не читалось, принимался подлатать старые валенки - дратва не продевалась. А рядом гремела ухватом мать, с шумом ставила в печь чугуны с картошкой, заметно серчала, с утра была не в духе. - Ты чего? - спросил Иван мать. Она шаркнула ухватом по загнетке. - Молебствовать собираются! - Кто собирается? - Известно кто - господа! - Все уже знали, что княгиня провожает сына в деникинскую армию. - Неужто наши не совладают с белыми? - Как не совладать, когда их гонят? - Гнали бы, сидели бы господа дома! Наступили решительные дни. Алешка уйдет, всем дезертирам пример. Нельзя ему покинуть село. После того как Ивана выбрали секретарем комсомольской ячейки, он избегал встреч с Корсунскими, конфликтовать как будто было не из-за чего, но и здороваться тоже не было охоты; однако тут исключительное обстоятельство. Иван дошел до усадьбы, дождался, когда Аграфена Ниловна, бывшая княжеская кухарка, выскочила зачем-то во двор. - Ахти, кто это? - Вышли сюда князька... Алеша не заставил себя ждать, спустился с террасы, остановился у клумбы с отцветшими настурциями, взглянул на Ивана и тут же отвел глаза. - Чего тебе? Сосняков сказал, что Алеша не должен никуда уезжать, дурные примеры заразительны, это не в интересах самого Алексея, зачем поддерживать то, что должно неизбежно рухнуть, он запрещает Корсунскому куда-либо отлучаться... В голосе его зазвенели угрожающие нотки. Алеша не перебивал, лишь постукивал носком сапога по кирпичикам, которыми обложена клумба. - Что ж ты молчишь? - спросил наконец Сосняков. Алеша почувствовал, как кровь приливает к лицу. Корсунские ни перед кем не склоняли головы... Она в нем и забурлила - голубая кровь! - Ты... Как тебя... - Носком сапога Алеша выбил осколок кирпича из земли. - Пятьдесят лет назад тебя велели бы отодрать на конюшне, а сейчас, - дискансом выкрикнул Алеша, - иди и радуйся, что нет на тебя управы! У Ивана зашлось сердце. Влепить бы ему! Но даже на секунду он не поддался такому желанию. Все должно быть по закону. Помещик... Деды его травили таких, как Иван, борзыми да гончими, а этот вроде болонки, что сдохла у княгини в прошлом году. Маленькая и злобная. Пальцем придавишь, а норовит укусить. Иван стиснул зубы. Черт с тобой! К тебе по-хорошему, а ты... Найдем для тебя веревку, обратаем! Сосняков вернулся домой, заметался по избе... Завтрашний молебен - открытая контрреволюционная агитация! Где найти Быстрова? Носится отряд по волости, а не поймать... - Мама, я пошел. - Хфуфайку надень да набери в карманы картошечки. На улице предрассветная синь. Знобит. Тоскливо. Сосняков идет через огород в низину, сухим руслом до рощи, меж мертвенных белых стволов до той самой балки, где не раз собирался отряд Быстрова. Сидит на сырой земле. Ждет. Безнадежно ждать. Никого нет. Звонят колокола. Молебен! Тот самый проклятый молебен! Провожают Алешку... С досады Сосняков жует картошку за картошкой. Соль забыл взять, от пресноты сводит скулы. И вдруг - вот они... Еремеев. Славка и сам Быстров... - Степан Кузьмич! - Чего ты тут? - Деникин возвращается! - Ты, брат, того! Красная Армия гонит его... Сосняков скороговоркой докладывает об отъезде молодого Корсунского. - Молебен, говоришь? На лицо Быстрова набегает тень. - А ну ребята! В Корсунском оживление ощущалось с утра. Как в большие праздники. Даже день выпал весенний. Будто не осень. Даже солнечно. Наталья Михайловна вновь чувствовала себя поилицей. Хоть день, да мой! Тщательнее одевалась, смотрелась в зеркало, строже осматривала Алексея. - Как ты держишься... Алексей неуловимо сравнялся со всеми деревенскими парнями. - Ты совсем забыл французский, Алеша? - Почему, я заглядываю в книжки. - Ах, язык без практики ничто! Что затевает Наталья Михайловна, первой догадалась Варвара Михайловна. - Поверь, Натали, ты затеваешь безумие! - Ты наивна, Барб... Барб под пятьдесят, Наталья Михайловна моложе на десять лет. В пятницу Наталья Михайловна вызвала Аграфену Ниловну, сменившую в войну своего племянника Василия, повара Корсунских, ушедшего по мобилизации в армию, после революции Аграфена Ниловна ушла жить домой и приходила к Корсунским только в гости. - Аграфена Ниловна, прошу на воскресенье обед, и обязательно любимые Алешины пирожки... Потом она перечитывала письма мужа, убитого на германском фронте пять лет назад в Мазурских болотах. Потом на коленях стояла перед иконой Корсунской божией матери, молилась. Потом попросила сестру позвать Алешу и оставить ее с сыном наедине. - Тебе надо идти в армию, - сказала она сыну. - Конечно, Россия достойна и лучшего царя, и лучшего полководца, Николай Александрович не был Петром, а Александр Иванович не Суворов, но следует быть среди своих... - Чего же ты от меня хочешь? Алеша хоть и огрубел, но сказалось воспитание, - не стал ни спорить, ни обсуждать решение матери. - Я хочу, чтобы ты отправился в армию Александра Ивановича Деникина... Тетка встретила его за дверью. - Она дура! - воскликнула Варвара Михайловна. - Посылать своего ребенка к этим... Она не находила слов. - Тетя! - остановил ее Алеша. - Мамой владеют идеи... Сам он не собирался в армию, но перечить матери не осмелился, многие их знакомые бежали на юг и дальше... В субботу Наталья Михайловна послала Алешу за отцом Николаем, служившим в Корсунском больше двадцати лет. - Прошу вас, отец Николай, отслужить в воскресенье молебен. - По какому поводу? - Провожаю Алешу в армию. - В какую? - Корсунские верны присяге... - Увольте, княгиня, не могу. - Как это не могу? - Такое время. Поднявший меч... И благословляющий меч - тоже. Я бы не советовал посылать сына, Мальчик еще... Наталья Михайловна встала. - Я не прошу советов, отец Николай... Вы отслужите молебен в воскресенье! - Со всем расположением, только не по такому поводу. - Смотрите, потеряете приход! - А это уж как консистория... Наталья Михайловна отвернулась от отца Николая: трусливый деревенский поп! Нашла парня, - помогла Аграфена Ниловна, - одна из баб за платье, одно из любимых платьев Натальи Михайловны, из настоящего лионского шелка, сшитое в Москве у Ламановой, согласилась послать сына в Успенское, там два священника, за одним из них, все равно за каким! Наталья Михайловна велела передать, что не поскупится. Отец Валерий отказался наотрез, стар, болен, ревматизм, отец Михаил обещал... Он прискакал в воскресенье, верхом, подобрав рясу под себя, красивый, улыбающийся. Наталья Михайловна собирала сына всю ночь, Варвара Михайловна помогала и причитала: - Это безумие. Ты губишь и его и нас. Ты судишь о большевиках по Быстрову. Ты мало сталкивалась с этими людьми... Лошадей у Корсунских национализировали, у мельника Спешнева она выменяла добротную вороную кобылку на золотые часы. Утром позавтракали своей семьей, Аграфена Ниловна считалась своей. Алеша ел любимые пирожки, остаток завернули ему на дорогу. Молебен отслужили не без скандала, отец Николай не дал ключей ни от церкви, ни от колокольни, церковный замок не решились сломать, а на колокольню ребята забрались через окно. Ребята звонили как на пасху, народ потянулся - и спектакль и политика, - какая мать пошлет родного сына на погибель! Наталья Михайловна с паперти поклонилась всем, кто пришел. - Простите! Проводим Алексея Владимировича... Она с вечера пыталась узнать, не хочет ли кто сопутствовать Алеше, добровольцам обещала купить лошадей, но попутчиков не нашлось, даже самые зажиточные мужики выжидали. Отец Михаил деловито, по-военному, отслужил молебен, икону Корсунской божией матери в старинной серебряной ризе принесли из дому, вместо кропила пошла в ход кисть из бритвенного прибора покойного князя. - Спаси, господи, люди твоя!.. - залихватски пропел отец Михаил... Процессия тронулась по селу, кто-то из мальчиков вел в поводу лошадь, еще до молебна к седлу приторочили саквояж, дошли до околицы, Алеша стал перед матерью на колени, она благословила его иконой, Алеша сел в седло, не очень-то по-гусарски, отец Михаил махнул крестом, Наталья Михайловна перекрестилась, и Алеша рысцой затрусил по раздолбанной грязной дороге. Быстров проскакал через Рогозино, пролетел улицу, чуть отпустил поводья, спускаясь в овраг, берег коню ноги, и к церкви. Церковь на замке. Пусто. Наврал Сосняков? Быть того не может! Оглянулся на своих спутников, поманил Еремеева. - Подождите меня... Шажком приблизился к поповскому дому. - Отец Николай! Тот осторожно выглянул из-за занавески, сощурил приветливо глазки, вышел на крыльцо. - Чем могу? - Служил молебен? - хмуро осведомился Быстров. Отец Николай почмокал губами. - Я, Степан Кузьмич, барыниным капризам не потатчик. - Молебен служил? - Говорю же! Знаете меня... Неужели пойду на такое безрассудство? - А что же здесь происходило? - Молебен. Из Успенского отец Михаил служил. На паперти божьего храма! Я им даже ключей от церкви не выдал. - А где же они? - Провожают молодого князька до околицы... - Да я только от околицы - никого! - Разошлись... Быстров резко повторил: - А ну, Митя, едем в гости! Прелестный дом, весь в деревянных кружевах, в несмываемой белой краске, с террасами, с башенками, о угольчатыми шпилями... - Эй, кто есть?! Никого, только ветер шелестит опавшей листвой. - Эй! Кто-то метнулся за окном и пропал, выглянул в дверь и опять пропал. Быстров спешился, не глядя бросил поводья, взбежал, рванул дверь. - Стой, стой! Аграфена с узлом бежала через залу. - Покажи-ка... - Быстров глазами указал на узел. - Чего тут? Аграфена развернула рыжую шаль. Платья, скатерти, шляпа со страусовым пером... - Грабишь? - Отродясь не брала чужого! Дареное... - Где Наталья Михайловна?.. Не глядя на Аграфену, Быстров пересек зал, он хорошо знал дом, Корсунские жили теперь в пристройке, где раньше помещалась прислуга, там им отвели две комнаты. Наталья Михайловна сидела на кровати, в руке мятый платочек, должно быть, плакала, Варвара Михайловна стояла у окна. - Не ожидал от вас такой глупости, - сердито сказал Быстров. - Жили бы и жили, а тут нате вам: крестный ход. Тех, кто такие ходы устраивает, расстреливают, как зайцев по первой пороше... - Прежде всего здравствуйте, - металлическим голосом произнесла Наталья Михайловна. - Да вы понимаете, что наделали!.. - Степан Кузьмич, я вас еще подростком учила постучаться, поздороваться, а потом уже... - Да ведь Алешку вашего расстреляют! Это же глупая демонстрация... Он и в самом деле жалел Алешу Корсунского. Быстров не отличался сентиментальностью, но не терпел напрасных смертей. Он сам не боялся смерти, понимал, что смерть иногда неизбежна, не боялся убивать врагов, но зря убивать не хотел, и бессмысленность поведения Корсунских выводила его из себя. - Кто заставил вас лезть в политику? Мы Деникина бьем и добьем, а ваш Алешка мог бы стать человеком... - Мы с вами по-разному понимаем, что значит быть человеком. Варвара Михайловна зло посмотрела на сестру. Потеряла сына, а теперь сама лезет в петлю. - Ты слушай, слушай лучше, - строго сказала Варвара Михайловна. - Помолчи, пожалуйста. - Ты ужасно прозаична, Барб, - ответила Наталья Михайловна. - Иногда форма важнее содержания. - Вас арестуют, - сказал Быстров. - За что? - Мужики не поверят, что у вас не все дома! Раз послали сына к белым, начнут ждать возвращения деникинцев... Насколько же труднее будет собирать хлеб! - Слушай, - повторила Варвара Михайловна. - О, ты пойдешь к ним в учительницы, - не без колкости произнесла Наталья Михайловна. - Вас я как-нибудь защищу, - сказал Быстров Варваре Михайловне. - А с этой... Хотел назвать Наталью Михайловну дурой и не смог, есть в ней что-то, что позволяло уважать ее, даже когда она делала глупости.