Ольга Лаврова, Александр Лавров. Шантаж Во вторник Знаменский пришел на работу хмурый, сердитый на себя, на работу, на человеческую природу. Пожалуй, даже на природу вообще: конечно, в Москве золотой осенью не больно насландишься, но все-таки неделю-полторы деревья украшают город, каждый кустик старается из последних сил. А тут по живому еще, по зеленому уданрило морозом, листья почернели, скрючились, глаза бы не смотрели. Пал Палыч отвернулся от окна, отнкрывавшего вид на краешек сада "Эрнмитаж" с погубленной листвой. Петровка, 38, пятый этаж, корнпус "Б". Хорошо, на пятом только два кабинета следователей, целиком же отдел занимает второй этаж. Понэтому удалось пройти к себе, ни с кем почти не общаясь, не утруждая лица бодрой улыбкой. Он поерзал по столу пластмассонвой пепельницей, календарь уровннял с царапиной на столешнице, прикинул, под каким углом и где пересекутся прямые, если их проложить от спинок кое-как стоящих стульев. Привычная проверка -- не побывал ли тут без него посторонний. Разные пластилиновые пенчати и особые ключи были для специалиста, по убежденнию Знаменского, легко преодолимой ерундой. А вот такой простенький "беспорядок" чужак непременно нанрушит. И нарушали несколько раз. То ли забегали сменить дежурного "жучка", то ли проверить по службе, не дернжит ли он у себя чего неположенного. Миномет, может быть? Или едкий "самиздатский" манускрипт? Шут их знает. Даже неинтересно. Трюк, с помощью которого уберегались от досмотра наиважнейшие документы, был давно разработан вместе с Зиночкой Кибрит, и его Знаменский от всех скрывал. (Скроем и мы на случай, если он в употреблении у кого-то из берегущих тайны своих сейфов). Протекло четверть часа казенного времени. Пал Палыч сидел на диване, мысли его блуждали далеко, дурное настроение усиливалось. "Я не собираюсь сегодня работать, что ли?" Вон их сколько на очереди -- целая коллекция физинономий таращится под стеклом на углу стола. И все "сидят за ним". В литературе для удобства автора и читатенля следователь ведет одно дело. В жизни -- кучу. Одновренменно. Да еще групповых. Чтобы не завалить сроки, надо волчком вертеться. А следователь посиживает на диване. Открыть ящик, взять блокнот с закладкой. Страничка исписана сверху донизу. Это вторничный график. Хороншо, если треть пунктов не переползет на среду. Рука уже потянулась, машинально минуя белеющий в прорехе обивки колпачок от авторучки -- один из спосонбов обуздать на редкость колкую и упрямую пружину. Ею старый диван потчевал неосторожных посетителей, и чего только Пал Палыч не перепробовал, сражаясь с нею. Глупый колпачок, примотанный липкой лентой, дернжался чудом. Скоро соскочит. "Если мне пофартит арестовать хорошего матрацного мастера, пусть только справится с этим бедствием -- немедленно отпущу за недоказанностью!" Знаменский достал блокнот, пересел за стол. Перенчень предстоящих дел окатил его рутиной. А сейчас тренбовалось чем-то перешибить впечатление от встречи у газетного киоска, которая и отравила утро. "Но я ведь сделал, что мог. Больше я не могу ничего. Надо просто забыть и работать, и как-нибудь рассосется". Он отодвинул блокнот и воззрился на скопище фотонграфий. График побоку. Кем бы заняться для отвлечения? Самоуверенные усики, крепкая шея культуриста. Нет, не отвлечет, жидковат нутром. Пышноволосая красавица с улыбкой кинозвезды. Наводчица грабителей, которых Томин обещал со дня на день взять. Тогда и полюбуемся на звезду. Разношерстная компания веселых шоферюг. Директор автобазы сколотил из них шайку угонщиков. Грузовики "отстаивались" на базе и позже продавались колхозам, а те регистрировали их как самостоятельно собранные из запчастей. Ну и что мне даст сегодня горланстая шоферня? К шутам их, пусть дозревают. Вот этот... смирненький такой с виду, податливый, губки обиженнные, полон недоумения -- за что сижу? Этот способен капитально отвлечь, за пять-шесть строк в протоколе все нервы измочалит. Он, пожалуй, в самый раз. "Нет, будем самокритичны -- для тебя я сегодня не в форме". Хоть бы позвонил кто. Сорок одна минута казенного времени, а аппарат молчит. Небывалый случай. Старший следователь Знаменский никому не нужен. Никому забонты нет, что у него скулит сердце, что он раздосадован, сердит и не желает трудиться на ниве законности. "Ладно. Хватит дурью мучиться! В конце концов..." И тут Пал Палыч понял, кого не прочь повидать. Кудряшова. Крепенького, пышущего здоровьем и оптинмизмом Кудряшова. Потому что встреча у газетного киоснка взбаламутила воспоминания полугодовой примерно давности. Тогда Знаменский заканчивал дело о хищениях в ресторане "Ангара". Кудряшов работал там зав произнводством, а в кондитерском цеху (приносившем львиную долю доходов) заправляла Маслова. Молодая, очень хонрошенькая -- тогда, -- обожавшая двух дочек и слепо боготворившая мужа. Душу Пал Палыча она тронула тем, как с искренним стыдом и слезами рассказывала о махиннациях в ресторане. Не хватило ей характера устоять перед Кудряшовым, соблазнявшим легкими деньгами. Так жаждалось порадовать своего ненаглядного обновкой, купить ему машину, вкусно накормить-напоить... И тот принимал как должное сыпавшиеся с неба дубленки и золотые портсигары, за особым столиком (и, разумеется, бесплатно) обедал в "Ангаре", посещал курнсы, готовясь сесть за руль. Круглый год загорелый, пахннувший импортным одеколоном и свежим бельем. Самондовольный и самовлюбленный. Он умудрялся чувствовать себя честным, порядочным, занимался какими-то научнными изысканиями и не желал опускаться до житейской прозы, до цены на какой-нибудь там кожаный пиджак. А когда грянуло следствие -- о, гром средь ясного неба! о, позор! -- занял "твердую гражданскую позинцию", то бишь принялся обеими руками открещиваться от жены. Чуть не довел ее до самоубийства. Знаменский не верил его наивности, непрактичноснти, считал попросту котом и, словом, терпеть не мог. Пригрозил, что поломает ему всю научную карьеру, коли тот не примирится с женой, не даст ей надежды после срока вернуться в семью, к нему, к детям... Вот с этим-то красавцем и свело его нынче утром желание обзавестись свежей газеткой. Почти прежний кот, только пахнул значительно дешевле. Мужественно смотря следователю в лицо -- чуть ниже глаз, -- он отранпортовал о своей поездке в колонию: первое свидание с женой после суда. О ней Пал Палыч услыхал что-то невнятное и вскользь, зато получил полный обзор переживаний самого Маслова, "травмирующих психику культурного человека". "Уродливо... угнетающе... нравственная духота... я прямо потрясен... в поезде грязь... я же человек брезгливый..." "Ну еще бы! Ты любишь красиво и уютно. А она как небось готовилась, прихорашивалась. Как ждала. Бедняга. И сердце неважное". -- Будя сопли разводить! -- оборвал Знаменский с несвойственной грубостью. -- Вы, пардон... переспали с Ириной Сергеевной? Или проявили культурную брезглинвость? Маслов ошарашенно заморгал, даже скулы закрасненлись. После паузы стал давиться словами: -- Нет... то есть да... в смысле, я старался не проявнлять... Но я поражен вашим... -- На здоровье, -- буркнул Пал Палыч и пошел своей дорогой. А потом, препровождая казенное время, сидел на диване и ворошил прошлое. "На суде она была уже с седыми висками. В тридцать четыре года... Все ли я тогда сделал? А что тут вообще поделаешь?.. Домогаюсь скленить, а черепки друг к другу не прилегают и клей никундышный". Почему-то некоторые судьбы сидят в печенках годанми. То ли судьбы такие горемычные, то ли печенки дурацкие. x x x На то, чтобы увидеться с Кудряшовым, имелась занконная юридическая зацепка. Знаменский, любитель донтошно доводить все до конца ("до тошноты" -- как шинпел порой Томин), выделил часть "Ангарских" материанлов в отдельное производство, да руки не доходили занняться. Утренняя встреча дала толчок. Пал Палыч скоренько составил надлежащую бумажку и отправился доложиться начальнику отдела Скопину. Тот вздохнул (работы по всем линиям невпроворот), помолчал (укоризна), но отпустил его "смотаться" на денек туда, где пребывал ныне осужденный -- ударение на "у", это профессионализм, как, к примеру, "добыча" у шахтеров. Скопин ценил Знаменского, примерно понинмал его внутреннее устройство и не стал ни о чем допынтываться. Раз просится "в отрыв" -- значит, приспичило. ...Вагон попался сносный, двое попутчиков тоже. Понтолковали меж собой о политике, женщинах и собаках (о последних -- уважительно). Под конец, правда, загомоннили громче приличного: когда "душа с душою говорит", где бы найти третью. Но, не найдя (Знаменский соблюндал следственное правило не пить с посторонними), взгромоздили пожитки на пустую полку и полегли спать. Под поездной перестук и поскрипывания Знаменснкий тоже закрыл глаза. Почему-то всплыл плакат, стоявнший в конце платформы. "Берегите свою жизнь!" и карнтинка: беспечный гражданин в старомодной шляпе с легким чемоданчиком переходил железнодорожный путь перед надвигавшимся локомотивом. Но поскольку локонмотив был изображен на почтительном расстоянии, а гражданин практически миновал рельсы, его жизни ровнным счетом ничего не грозило. Наглядная пропаганда била впустую. Сюда бы стенд с некоторыми фотографиянми из музея криминалистики. Ох, наша наглядная пропанганда... Бесчисленные лозунги по городу. Гигантскими буквами: "Слава советскому народу, строителю...", "Реншения Пленума -- в жизнь!", "Досрочно выполним..." У матери знакомая есть, переводчица при иностранцах, так она замучилась с этими воззваниями. Заезжим все интенресно, приходится переводить. -- Полной дурой себя чувствуешь, вы не представляенте! Да еще спрашивают: а зачем это висит? Действительно, зачем висит? Никто ж не читает. И на гражданина в старомодной шляпе не смотрят. Почему я, собственно, не сплю? Проводник подымет в половине шестого, пора отключаться... Кошка была мудрая в кафе при "Ангаре". С большим жизненным опынтом. К многолюдным компаниям вовсе не приближалась. К парочкам редко -- заняты друг другом. Выбирала одинночек. Ты, мол, один, я одна. Я тебе помурлычу, ты мне кинешь огрызочек. И круглая была, горя не ведала. Что за чушь в башку лезет! Пустяковое путешествие -- пустяковые и мысли. Выделенные когда-то материалы "законченного криминала" не содержали. Проще бы всего (как большинство коллег и поступало) вынести постанновление, что за отсутствием состава преступления на материалы эти плевать. И наплевать. Кабы не дотошность. Но в ту пору абсолютно некогда было доискиваться, через кого Кудряшов приобретал дорогостоящие ювелирнные изделия. "По знакомству, по случаю, по блату". Неонпределенные ответы могли прикрывать контакты с крупнными поставщиками не только Кудряшова, но и иных, ему подобных. В картотеке полно "висячек" о кражах драгоценностей. На памяти Знаменского унесли украшенния самой супруги индийского посла. Надо думать, не побрякушки. А сколько ценного, даже бесценного растащено было, когда по залпу "Авроры" "хижины" ворвались во "дворнцы". И так и кануло в подполье -- в тайники современных миллионеров и в нелегальный оборот. "Давненько не навещал я Ивана Тимофеевича", -- упрекнул себя Пал Палыч уже в полусне. Одно время он подолгу сиживал в комнате старика при архиве, слушая любопытнейшие рассказы о прошлом преступного мира, о несметных богатствах, разментанных бурей 17-го года. -- Поставить бы грамотных сторожей -- сэкономили бы стране целую электрификацию! -- восклицал Иван Тимофеевич. ЗнаТоКи тогда расследовали дело, которое вывело их на Черного маклера, нэповского зубра, благополучно дожившего до наших дней. И немалая доля успеха приннадлежала Ивану Тимофеевичу -- человеку с феноменальной памятью, неистощимому кладезю информации о давнем и не столь давнем уголовном прошлом. С мыслью об уникальном старике Пал Палыч уснул. x x x А мы пока позволим себе отступление. И начнем без затей -- с цитаты из повести "Черный маклер". "В начале 70-х патруль милиции, -- как принято выранжаться, по подозрению -- задержал двух субъектов "без определенки". Один другому передавал бриллиант невинданных размеров. Субъекты, явно бывшие лишь чьими-то посыльными, не сказали ни слова правды. Дело поручили следователю по важнейшим делам, но и он уперся в тупик... Ни один реестр, включая перечни камней в царнской короне и личной сокровищнице Романовых, подобнного алмаза не упоминал. Предположение, что он заплыл к нам после революции из Британского королевства или Арабских Эмиратов, разумеется, отпадало. Стало быть, относился к тем незнаемым сокровищам, что были разнграблены под флагом свободы, равенства и братства". Упомянутый тут следователь по важнейшим делам -- это герой документальной повести "Брачный аферист" Михаил Петрович Дайнеко. Если вы читали второй вынпуск наших "Криминальных повестей", то, вероятно, помните, с каким блеском умел он распутывать самые мудреные загадки. Но на диковинном алмазе застрял. Продлевал и продлевал срок следствия и постепенно как-то увял. Вдруг стал лечиться от переутомления, хвалил нам сеансы электросна. А однажды под настроение признался: -- Свернул я, братцы, то дело с камнем-то... -- Ничего не удалось?! -- Удалось. Путь его я восстановил, не лыком шит. Пер, как танк, все выше, выше, пока не уперся в... короче, прошел он в двадцатые годы через ближайшего телохраннителя... -- Михаил Петрович снова запнулся: язык не поворачивался. -- Словом... ну, очень высокого вождя... -- Я и заглох. Сам. Дальше все равно не пустили бы. И так уже... -- он не договорил, потер лоб крупной рукой. Зная Михаила Петровича с его неистовым стремленинем к победе, к справедливости, мы поняли, что он в кровь расшибся об этот проклятый камень, хуже того -- перелонмал себе что-то внутри. Смиряться Дайнеко не умел. Через месяц-другой Михаил Петрович лег в госпинталь. У него хватило самообладания и мужества очень корректно позвонить нам и попрощаться за несколько дней до смерти... К чему все оно здесь, пока Пал Палыч спит? Не случайно. В деле по ресторану "Ангара" Знаменского тоже притормозили на полпути. Мягко и ловко, даже бережно, но непреодолимо. Дальше краснел "кирпич", черта, за которой располагались неприкосновенные. И он бесился у запретной черты, повышал голос на Скопина, требуя от того несусветных мер, санкций, вселенского скандала. Скопин терпел. Сочувствовал. Даже слегка отодвинул для Знаменского "кирпич" (уж неведомо с какой натугой), и Знаменский кое-что выскреб оттуда, да ненадолго -- прянмо-таки упорхнули из рук обратно в свои выси на казеннных дачах. Наконец он четко уяснил, что вселенский скандал не состоится, что он немыслим, невозможен, противоречит железному порядку вещей. А возможно лишь то, что и Скопина, и его самого, и всю бригаду, работавшую по делу "Ангары", выметут вон, в мусорные баки. Есть ли нужда вдаваться в его переживания и скрежет зубовный по этому поводу? x x x В небольшом помещении откуда-то сквозило. Пал Панлыч сидел в пальто. На бревенчатой стене опять-таки наглядная пропаганда: "Семья ждет твоего возвращения домой". Если семья -- какая нарисована на плакате, то возвращаться к ней, право, не стоило. Сколько по стране хорошей бумаги портят... -- Заключенный Кудряшов по вашему вызову явился. Стоит, ватную ушанку с головы сдернул. Бывало, разваливался на стуле без приглашения и сразу вынимал пачку "Мальборо". -- Здравствуйте, Кудряшов. Садитесь. -- Здравствуйте, гражданин майор. Вот не думал не гадал, что опять увидимся! Это скрытый вопрос, тревога -- зачем Знаменский явился? Хоть и следствие закончено, и суд, но мало ли что? Кудряшов не хуже Пал Палыча знал, что хозяйнственное дело никогда не исчерпывает себя. -- Я приехал допросить вас в качестве свидетеля. Речь пойдет о том ювелире, у которого вы покупали разные штучки. Кудряшов испытующе потянулся вперед: не врет ли Пал Палыч? Вроде бы подвоха нет. Можно расслабиться. -- А ведь правда, покупал!.. Золото, бриллианты. Даже вспомнить странно... Он почесал толстый нос, подперся кулаком и загруснтил. Лагпункт, конечно, стимулирует переоценку ценнонстей. Знаменский закурил, угостил Кудряшова. Тот затяннулся с наслаждением. "Советовал тебе загодя к отечественным привыкать. Нет, отмахивался, дескать, плебейство". "Плебейство" было излюбленным его словечком -- на воле. Запахло паленым фильтром, Кудряшов с сожаленинем раздавил окурок на полу, заговорил доверительно: -- Когда с утра пораньше топаешь на работу... да по холоду... бриллианты как-то ни к чему. Кальсоны бы теплые -- это да! Такие, знаете, с ворсом бывают, толнстые, замечательная вещь!.. Верите, Пал Палыч, ни одна лапочка добра не помнит. Сигарет -- и тех не пришлют. Подумаешь, что впереди одиннадцать лет... жить страшно! "Да-а, лапочки народ ненадежный. А сколько он на них деньжищ просадил -- не счесть. Щедр был -- не отнимешь. И с начальством, и с лапочками. И с Масловой. Потому и оказался роковой фигурой в ее судьбе". Кудряшов между тем стрельнул еще сигаретку, осменлел и пустился в воспоминания, оживляя картины былонго богатства и могущества. Знаменский решил, что подобного позволять нельзя. Разрозненные остатки старого соберутся еще, пожалуй, в кусочек прежнего неухватного Кудряшова. -- Давайте все же о ювелире. -- Неужели за тем только ехали?! -- В хорошем хозяйстве и веревочка не пропадает, -- банально возразил Пал Палыч. "Не объяснять же, что заставили рубить концы, вендущие вверх. И ювелир -- ход вбок -- своего рода ренванш. Жалкий, бесспорно. Веревочка... не Плюшкин ли подбирал веревочку, чтобы не пропала? Точно, он. Лихо я сам себя". -- Так поговорим? -- А, теперь все едино! Пишите: работает в Столешниковом переулке, зовут Боря Миркин. Приемщиком в ювелирке. x x x На обратном пути Знаменский оказался в купе один и до сумерек глядел в окно. Просторно там было. Морозы обошли стороной здешний край. Природа находилась в некоем недоумении: лета уже нет, зимы еще нет, осень кое-где заявляет о себе желто-багряными перелеснками, но пасует перед разливом юной зелени озимых полей. "В субботу поеду на рыбалку, -- решил Пал Палыч и хотел постучать по оконной раме (суббота любит подкиндывать сюрпризы), но остановил машинальное движенние. -- Все равно поеду! Работа -- не медведь. Одним Кудряшовым больше, одним меньше, Миркиным больнше, Миркиным меньше. Вычерпываем море ведром... Ну, прокатился, удостоверился, что Кудряшову несладнко, навесил себе на шею Столешников переулок. Охота была!" Это не профессиональное старение, до него далеко. Но профессиональная усталость порой брала свое. Однако -- возраст, что ли, спасал? -- приближаясь к проходной Петровки, Пал Палыч уже подумывал о Столешниковом переулке с определенным любопытством. Одно из наиболее злачных мест столицы. Самый знаменинтый винный магазин. Антикварные книги. Лучший маганзин подарков. Народу -- не протопчешься. Полно фарцовнщиков и спекулянтов. Неистребимые игроки в "железку". И, наконец, тот самый ювелирный, возле которого вечнное роение перекупщиков драгоценностей. Кого бы заслать в Столешников? Пал Палыч выбрал Мишу Токарева. В Управлении БХСС служило немало способных ребят, и со многими жизнь сводила Знаменснкого теснее, чем с ним, но Токарев славился въедливоснтью и, главное, внешность имел очень на данный случай удачную, абсолютно непрофессиональную. Этакий молондой пастор, готовый словом и делом прийти на помощь заблудшей душе, идеалист, бессребреник -- то есть, по переулочным меркам, удобный дурачок. Крепкая милинцейская косточка нигде не просвечивала и не прощупынвалась. От Миркина он отбояриваться не стал, даже обрадонвался. Сказал: -- Когда державе срочно понадобится миллион, пусть выдадут куба три тесу и пуд гвоздей. Забьем Столешников с обоих концов и попросим публику вывернуть карманны. -- И добавил честно: -- Старая шутка, не моя. Двух дней не прошло, как он появился с известием, что Миркина можно тянуть к ответу: есть должности, где либо не работай, либо нарушай Уголовный кодекс. Пал Палыч подхватил Токарева над диваном в сантинметре от ничем сегодня не обезвреженной пружины и усомнился: -- Не спешишь? Уж больно тонюсенькую папочку держала белая паснторская рука. -- На первое время довольно, а дальше размотаем. -- Вот и разматывай пока, я и так зашиваюсь. То утром шли шоферы-угонщики, валившие вину друг на друга, а главное, на директора базы, которого изображанли демонической фигурой, чуть ли не телепатически принуждавшей их к преступлениям. То жаловались на трудности ремесла квартирные грабители, взятые Томиным. То демонстрировала выданющийся бюст их наводчица -- "кинозвезда" с такими маслеными глазами, что, когда ей удавалось выжать понкаянную слезу, казалось, будто вытекают излишки смазки. Короче, зарубив поездкой к Кудряшову вторничный график и почти все пункты среды, Пал Палыч устроил себе дикую гонку на всю неделю. Однако к субботе идея рыбалки воспрянула, утвердинлась и одержала верх. x x x С собой он вез только дорожную сумку, а в сумке напеченные матерью плюшки, коробку зефира, прянинки, две бутылки постного масла, запас дрожжей, селедку пряного посола и какие-то еще свертки и баночки, насонванные Маргаритой Николаевной и Колькой. Колька раза четыре увязывался с братом к бабе Лизе, и ему там понравилось, но длинная дорога нагоняла тоску, ну и соблазны городского уик-энда перетягивали. А такая ли длинная дорога-то -- четыре часа поезндом, дальше к твоим услугам автобус (если ты согласен обзавестись дюжиной синяков на рытвинах) либо изнвечная, твердо натоптанная -- еще, может быть, лаптянми -- тропка, экономно огибающая мокрые низины и ненужную крутизну и выводящая к еле дышащей деревеньке, некогда обширной и славившейся кузнецами и шорниками. Шорники. Хм... Шорники изготовляли хомунты и прочую упряжь. Для лошадей. Лошади тогда в странне проживали. На них умели ездить верхом, пахать, вонзили целые обозы товаров, запрягали в почтовый тараннтас или тройку. В птицу-тройку... Снова Гоголь. Куда мчишься? Куда примчалась? Пересели твои пассажиры на вонючий автобус -- чудо цивилизации! "Завидую внукам и правнукам нашим..." Знаменский споткнулся, нащупал в сумке фонарик. Стемнело уже. Провозился он со сборами. Ну, еще с километр -- и лес кончится, и до заветной избы будет всего ничего. Там ждали: рыболовная снасть, ватник, справные санпоги, картуз с наушниками, обрубок бревна на бережку, куда надо попасть, раненько, до полного рассвета. Ждал бурный осенний клев, ловецкая удача (реже неудача). Но вряд ли ждала Пал Палыча баба Лиза, знавшая, что выдраться из городской мороки ему почти не под силу. Сама она, несмотря на приглашения, к Знаменским не ездила. Единожды только он силком привез ее, перендал в объятия матери, та таскала гостью по магазинам, покупала подарки, водила в кино -- словом, показывала город, где бабка не бывала уже двенадцать лет, со смерти мужней сестры, последней ее родственницы на белом свете. На четвертый день утром мать тихо сказала: -- Павлик, отпустим Лизавету Ивановну. -- Умаялась? Ты или она? -- Обе. Но она терпит из вежливости. Понимаешь... ей просто неинтересно. -- Неинтересно?! -- Нет. Тлен, суета... Да так оно, собственно, и есть, -- неожиданно подытожила Маргарита Николаевна. -- Ты брейся, брейся, что рот раскрыл? Пока помню, анекдот рассказали. Американец хвалит свои дороги; больно гладнкие. "Заправлю бак, налью рюмку виски -- до дому не расплещется!" "Это что! -- говорит русский. -- Я с вечера врублю мотор, лягу спать, утром на месте". "Такая прянмая дорога?!" "Не-е. Такие колеи глубокие". Пал Палыч хмыкнул, слегка порезался. -- Это ты о жизни в целом? -- догадался он. -- Угу. У нас -- накатанные колеи. У Лизаветы Ивановнны -- целый мир... Боюсь, более осмысленный. ...Вот и дом бабы Лизы. То-то сюрприз ей будет! А бабка уже сияла на пороге в праздничном платочке. Чинно расцеловались. -- Припозднился, Павлуша. Я уж думала, сердце обнмануло. Баня вытоплена, ужин на столе. -- Откуда ж вы знали, баба Лиза? -- Потому последняя твоя ловля. Послезавтра застудит воду до весны. Бюро прогнозов обещало продолжительную оттепель, но против примет бабы Лизы не поспоришь. С радостной душой Знаменский шагнул в тепло избы. Под ногами восторженно заюлил кот Витязь, поклонник рыбьих потрохов. А на столе высилась... гора плюшек, точь-в-точь маминых. Но вкуснее, потому что еще теплые и не из духовки, а из печи. x x x Следующая неделя выдалась не легче. Так что завидя Токарева в дверях кабинета, Пал Палыч отрицательно качал головой -- не было ни малейшего шанса выкроить время на ювелира... Но вот наконец просвет и равносильный отдыху обыск у Миркина. В его комнатенке Токарев пропахал носом малейшие щели и щелочки. Обнаружили: немного (для ювелира) денег, кое-какие золотые вещи, аптечные весы. Считай, ничего. Токарев, правда, обласкал вожделеющим взором занхламленную невесть чем прихожую и широкий коридор (дом был дореволюционной постройки), но соседи -- они же понятые -- в один голос объяснили, что прихонжая и коридор находятся в безраздельном пользовании Праховой и никто ее добра не касается. -- Почему? Ведь место общего пользования? -- Как-то по традиции, -- вздохнул Сидоров, скуласнтый парень, проживавший через стену от Миркина, очень за него расстроенный и не заботившийся этого скрывать. Прахова, напротив, демонстрировала свою солидарнность с милицией и сурово обличала современную молондежь, игнорируя требования Токарева заткнуться ("Убендительно прошу вас... разговоры, простите, отвлекают... будьте добры..."). То была дородная старуха в ярком барнхатном халате, вдова трех-четырех состоятельных мужей. Старуха -- если признать старостью семьдесят лет, пронжитых в здравии, довольстве и с запасом энергии еще на полвека вперед. Третья соседка -- мрачноватая коротышка -- отличанлась молчаливостью и на все взирала исподлобья. Похонже, исполняла функции домработницы Праховой. Они ждали в передней выхода Миркина, зная, что того сейчас уведут и, может быть, надолго. Тот вышел тихо, устало, плечо оттягивала сумка с вещами. Понурясь, дошагал до двери, тут обернулся и попросил Знаменского: -- Разрешите попрощаться. -- Только без лишних слов. Сидоров дернулся было, но сробел: позволят ли обменняться рукопожатием с арестованным? Арестованный занметил, усмехнулся тишине, подчеркивавшей драматизм момента. -- Ну что ж, милые соседи, не поминайте лихом. Носите передачи, -- и сделал шутовской прощальный жест. -- Ах, Борис, -- заволновалась Прахова, -- вы легконмысленный человек. По-моему, вы не понимаете всей серьезности положения! -- Не беспокойтесь, Антонина Валериановна. Миркин все понимает. Мои проблемы -- они мои. Милиционер увел его, и все уставились вслед. Пора откланиваться. Но Прахова не унималась: -- Скажите, он хоть никого не убил? Я теперь буду так бояться... -- Нет, просто спекулировал золотыми изделиями. -- Прискорбно слышать! -- она аффектированно занкатила глаза. -- Вот здесь в акте попрошу понятых расписаться, -- вмешался Токарев. Сидоров и Прахова расписались. -- Печати нарушать запрещается, ключи сдам под сохранную расписку в ЖЭК. Знаменский напоследок записал телефон, отдал Синдорову: -- Если кто будет настойчиво интересоваться Миркиным, не откажите в любезности позвонить. -- Хорошо, -- угрюмо пообещал тот. Прахова тотчас забрала у него бумажку и сунула под аппарат в прихожей. -- Всенепременно! По отбытии официальных лиц она воззвала к соседу: -- Спекулировал золотыми изделиями! Что вы на это скажете, Серж? Помню, спекулировали керосином и спичками. Потом мануфактурой. Потом тюлем. Потом хонлодильниками, автомобилями. А теперь уже золотом. Сканжите, это и есть прогресс? Парень пожал плечами и направился в глубь кварнтиры. -- Погодите, Серж! Но тут слово взяла Настя. -- Так что теперь, Антонина Валериановна, идти в магазин или нет? Та мигом переключилась на будничные заботы: -- Иди, Настя, иди. Как говорится, жизнь продолжанется. Запомни: сначала к Елисееву, вызовешь Александра Иваныча, он обещал что-нибудь отложить. Потом к Финлиппову -- возьмешь пять французских булочек, а если застанешь калачи... -- Это я все знаю. Еще сыр кончается и масла надо прикупить. -- Да-да, фунт сливочного и бутылочку прованского. -- Все? -- С провизией все. Остается гомеопатическая аптека. Лучше всего поезжай на Маросейку... -- Богдана Хмельницкого она давно, -- досадливо понправила Настя, шлепая по коридору. -- Настя, деньги и рецепты на рояле! Если бы в следующие за тем полчаса Токарев или Знаменский возвратились незримо в покинутую ими кварнтиру -- то, возможно, устыдились бы нелестному мненнию о Праховой, как о пустой и эгоистичной особе. Нет, не осталась Антонина Валериановна равнодушной к судьнбе Бори Миркина. Долго и с искренним огорчением созерцала она опечатанную дверь его комнаты, покачивала в раздумье головой, для верности сняла себе копию с телефона Знаменского (обязательно надо выяснить, куда послать Настю с передачей), даже проверила пульс и давление и приняла успокоительные гомеопатические крупиночки. x x x Первая беседа с Борей Миркиным тоже не принесла никаких лавров. Никчемный получился разговор. -- Если по правде, гражданин следователь, за доброту сел. Токмо и единственно, -- печалился Боря. -- Да ну? -- Скажете, нет? Вот я вам на конкретном примере: брошку вы у меня нашли, да? Шесть лепестков, в середке жемчужинка. Ну вот, скажем, эта брошка. Приносит ее жалостная старушка, одной ногой в могиле. А брошечка-то ажурная, много ль она потянет? Кладу на весы, говорю цену. Старушка, конечно, расстраивается. Я ей объяснняю, что платим, дескать, по весу, как за золотой лом. А как же, говорит, работа? А жемчужина?! На работу, говорю, у нас прейскуранта нет. А жемчужина, говорю, больно старинная. Жемчуг, гражданин следователь, он стареет, мутится. Слыхали? -- Слыхал. -- Ну вот. Старушка, значит, расстраивается. Я говонрю: раз жалко, бабуся, так не продавайте вовсе, какая вам нужда продавать? Нет, говорит, хочу внуку велосинпед купить. И непременно чтоб с мотором, чтоб ехал и трещал. Разве не трогательно, гражданин следователь? Это ведь трогательно! "Непременно чтоб трещал..." Знаменский улыбнулся: -- Ну, трогательно. -- В чем и соль. Заплатите, говорит, мне побольше, голубчик, очень вас прошу! А как я ей больше заплачу? От государства же я не могу. Только если от себя. Ну и дал, чтобы на велосипед хватило. -- Вопреки законам коммерции? Если бы вы не были уверены, что продадите брошку дороже, думаю, рубля бы не дали! -- Хотите -- верьте, хотите -- нет, а я человек сентинментальный. Шут его разберет, может, подчас и сентиментальный. По внешности Боре Миркину лет 29-30, по паспорту -- 24. Повадка непринужденная, словоохотлив. Но вид болезнненный. И в худощавом лице некая "достоевщинка". Понрочное, что называется, лицо -- и одновременно привленкательное. Грехи за ним, конечно, водились. Точнее, грешки. Что-то приобретал без официального оформления. В ненплохом бриллианте убавил каратность. Кому-то рекоменндовал "своих" покупателей. Знаменский пока посматривал на Борю Миркина добродушно. Но не исключал перспективы зацепить через него что-нибудь серьезное. И перешел на деловой тон: -- Кассир участвовал в ваших операциях? -- Ни боже мой! Деньги из рук в руки -- весь сказ. -- Кому сбывали приобретенные вещи? -- Да вы ж знаете. -- То есть подтверждаете показания Кудряшова и Масловой? -- Подтверждаю, куда деваться, -- вздохнул Боря. -- Еще покупатели, надеюсь, были? -- В общем-то... нет. -- А в частности? -- Изредка кто-то, сейчас уже не упомню. Врунишка. А у Пал Палыча козырей нет. Только наранботанные практикой приемы допроса. -- Между нами, Миркин, -- полушепотом, по секренту, -- когда у обвиняемого слабая память, это производит отвратительное впечатление. Боря улыбнулся виновато и обаятельно: -- Не хочется впутывать людей. Они свои кровные платили, а вы, чего доброго, заберете у них всякие колечки как вещест... Знаменский не дослушал: -- С кем вы должны встретиться сегодня через триднцать пять минут? Миркин вздрогнул, физиономия вытянулась, как в кривом зеркале. Любопытное лицо. Хозяин не справляется с его выразительностью. -- Встретиться?.. Ни с кем. -- Неправда. Знаменский достал из ящика перекидной календарь, прихваченный на обыске. -- На вашем календаре помечено: "11 октября, пятнница. Пятнадцать десять, под часами". И жирный восклинцательный знак. Так с кем? Напрягите память. -- А-а... действительно. С одной особой женского пола. -- Можете ее назвать? -- Наташа. -- По фамилии. -- Понятия не имею. Познакомились в метро, назнанчили, а вы вот мне сорвали свидание. -- Кто-нибудь из наших товарищей может подъехать предупредить Наташу. Скажите куда. Но Боря Миркин уже преодолел смятение. -- Хотите познакомиться с хорошенькой девушкой? Раз она мне не досталась, пусть и вам не достанется. Теоретически допустима и девушка. Но на 99% -- клиент. Естественно, Боря отпирается, лишние эпизоды отягчают вину. И отопрется. Прозвучавший переброс франзами заведомо пустой. Однако что-то в нем Знаменскому почудилось неладнное. Между прочим, глаза у Миркина отродясь были серые, а сейчас резко потемнели. С какой стати? -- Слушайте, Миркин, серьезно -- с кем намечалась встреча? Боря поусмехался тонкими губами, пригладил волосы. -- У меня, видимо, дикция плохая, никак не могу объяснить. Намечалась встреча с Наташей, красивой брюннеткой, страдающей от безденежья. -- Еще раз -- посерьезней, Миркин. -- Гражданин следователь, шутка украшает жизнь. Вы не читали сборник "Музыканты шутят"? Однажды к комнпозитору Верди... Пал Палыч ничего не имел бы против Верди, если бы в тоне Бори не прорезалось вдруг нахальство. А нахальнство на допросе требует пресечения. -- Оглянитесь, Миркин! Вы видите, где находитесь? Тот невольно оглянулся: непрошибаемые голые стенны, решетчатое окошечко под потолком. -- Думаете, вас посадили сюда, чтобы анекдоты мне рассказывать? Миркин сник, но попытался все же удержаться в шутливых рамках: -- Я как-то читал в газетах "Положение о предваринтельном заключении". Насколько помню, юмор не запренщался. "Ну-ну... А пальцы свои худые сцепил так, что коснтяшки побелели. Что-то ты мне не нравишься". И Знаменский сказал с нажимом, доверясь интуиции: -- Чем пуще вы изображаете веселье, тем сильнее я подозреваю, что есть что-то, о чем вам не хочется... а то и боязно говорить. Миркин отозвался нервной ухмылкой. -- Гражданин следователь, давайте не будем трепать друг другу нервы: всякие неопределенные угрозы и прончее... Застукали вы меня случайно -- тряхнули этого дуранка из "Ангары", он и накапал. А больше у вас ничего особенного нет, и за мной ничего нет, не о чем и толковать. Если желаете, пожалуйста, о погоде, о жизни, об искусстве. -- Хотите "потолковать за жизнь"? Тоже неудобная для вас тема. Три года вы торговали возле Столешникова в газетном киоске. И вдруг стали приемщиком в пункте скупки золота у населения. Как это вдруг переквалифицинровались? Нетрудно было? "И во сколько тебе обошлось это место? Чем ты за него заплатил или платишь?" Ответ последовал с заминкой. -- Рассуждая логически -- раз я здесь, стало быть, оказалось трудно. Не справился. Не оправдал доверия. Всплеск настороженности Пал Палыч облек внешне в форму досадливо-равнодушную: -- Чьего доверия? -- Полагаю, вы знакомы с основами философии, -- меланхолически протянул Миркин. -- Я тоже в свое время любил брошюрки читать. Так вот ученые пишут, что любая истина относительна. Другими словами, ниченго до конца узнать нельзя, всегда что-нибудь останется темным. Знаменский положенными словами занес ответ в пронтокол, захлопнул папку и, обогнув стол, встал напротив Миркина. Тот тоже поднялся, но чувствовал, что разгонвор еще не завершен. -- Намерен дать вам совет. -- Дружеский, разумеется, -- хмыкнул Миркин, снонва сероглазый. -- Полезный. Когда мне намекают, что не шибко умен или кишка тонка, я, знаете, не обижаюсь. Но -- беру на заметку. Намекать позволяют себе люди: а) просто глунпые; б) без меры самонадеянные; в) надеющиеся на сильнных покровителей. Запомнили квалификацию? И каждый из них при этом упускает из виду, что задевает в моем лице организацию, которая -- если взъярится -- всякую тьму высветит и всякую истину добудет, наплевав на ваши основы философии! Тирада не содержала лукавства. Она в общем-то соотнветствовала действительности -- при условии, если органнизация взъярится. Яриться же против Миркина смешно. Пал Палыч отпустил его с миром, досадуя, скорее, на Мишу Токарева, который не вооружил следователя увесистыми фактами. "Где же хваленая въедливость? Или я его переоценил? Или он меня -- вообразив, что я на голом месте способен провести гениальный допрос". В проходной тюрьмы Знаменский отметил время: четнверть пятого. Уже пять минут ждет Миркина под часами "Наташа, страдающая от безденежья". Мифическая Наташа была мужского пола, средних лет, среднего роста и среднего же умственного уровня. Между приятелей известная под кличкой Чистодел. Он топтался под часами, пока не лопнуло терпенье. Борис обычно не опаздывал. Может, приболел? Чистодел двинул к телефонной будке. -- Миркина, пожалуйста. -- Не расслышав ответа, повторил: -- Товарища Миркина я прошу... Он слушал, белесые бровки панически прыгали вверх-вниз. -- Как -- арестовали, за что?! Прахова рассказала. Дельно, обстоятельно. Помянула просьбу следователя позвонить и осведомилась, надо ли его ставить в известность, что Борисом интересовался... кстати, как вас по имени-отчеству? Тут Чистодел торопливо заверил, что позвонит сам, трясущейся рукой записал продиктованный номер и, к разочарованию Праховой, повесил трубку. А назавтра, когда над городом разливался великолепнный закат, он маялся у окна в холле респектабельной гостиницы, ожидая Приезжего -- так нейтрально велел себя именовать рискованный, опасный человек, периондически появлявшийся в серенькой жизни Чистодела. И короткие эти встречи нагоняли на Чистодела одновренменно страх и восторг и поднимали в собственных глазах на геройскую почти высоту. Но сегодня... Ох, как не с руки ему встречаться с Приезжим! Однако тот уже надвигается кошачьей своей походнкой, уже рядом. Чистодел поздоровался и опустился мешнковатым задом на заграничный, неестественной длины диван -- неровен час ноги откажут. Приезжий сел рядом, оттенив неказистость собенседника. -- Ну? -- Лажа... -- шепнул Чистодел. -- Точнее. -- В общем... не могу я товар взять. Приезжий мимолетно улыбнулся струившейся мимо девице. -- Ты меня из Магадана вызвал шутки шутить? -- Да чтоб я сдох... Какие шутки! Человек, на которого я работал, сгорел. -- Приятно слышать. Ты тоже дымишься? -- Приезнжий