надо чувствовать! "Темная ночь, разделяет, любимая, нас..." -- проникновенно нанпел густым баритоном. -- Понимаете? Те растроганно вздохнули. -- Ковальский! -- окликнул лейтенант. -- Прервитесь ненадолго. Тот с сожалением положил гитару. -- Репетируйте пока без меня. Пойду воспитываться. Но, увидя в коридоре Томина, искренне разулыбался. -- Александр Николаевич, счастлив вас видеть! -- Так уж и счастлив... -- добродушно усмехнулся Томин. Они отошли от дверей зала. -- Как живется, Ковальский? -- Полагалось бы спросить: "Как сидится?" Что ж, как видите, существую... -- Но не выдержал шутливого тона: -- Тяжко, Александр Николаевич! Что тут сканжешь? И руки в кровавых мозолях, и вся обстановка... щи да каша, радость наша. Иной раз такая тоска!.. Лейтенант ревниво воспринял сердечность, проявнленную его заключенным к заезжему сотруднику МУРа. С ним Ковальский был суше и сдержаннее. -- Но все-таки вы при любимом деле. Есть отдушина. -- Да это урывками. Ковальский был от природы музыкален, обладал отнменным голосом и слухом. Даже в Бутырке, будучи поднследственным Знаменского, при его ходатайстве добился разрешения участвовать в самодеятельности. -- В основном я, Александр Николаевич, расконвоинрованный дровосек. -- Я не сентиментален, Ковальский. -- В смысле, что вам меня не жалко? -- Ничуть. Хотя в принципе вы мне симпатичны. Но вы железно заслужили и кровавые мозоли, и щи с кашей, и тоску. Вам здесь не нравится? Очень хорошо. Авось не потянет обратно. -- Боже упаси! -- Если рискнете зажить честной жизнью, поможем. -- Спасибо, Александр Николаевич. -- Пока не за что. Лейтенант почувствовал себя лишним. -- Я больше не нужен, товарищ майор? -- Нет, спасибо. Ушел понурившись. Похоже, Хирург ему "по теме", мельком отметил Томин. Даже -- не исключено -- гвоздь диплома. -- Вы сюда насчет побега? -- спросил Хирург. -- Если не секрет. -- Какой секрет! -- Хотели меня о чем-то спросить? Вспомнил прошлое. Однажды Знаменский и Томин прибегли к его содействию и получили пригодившиеся им наблюдения Ковальского над его сокамерником. Томин успокаивающе улыбнулся: -- Хотел спросить, как поживаете. Ковальский улыбнулся в ответ, и разговор возвратился в дружеское русло. -- Пал Палыч жив-здоров? -- Все нормально. -- Поклон ему огромный. Передайте, что частенько вспоминаю наши разговоры. -- Расширим. Привет и пожелания успехов в работе всему коллективу Петровки, 38. Как народ относится к побегу? -- По-разному. Растравил душу этот Багров -- на волю-то каждому охота. Но большинство считает глупоснтью: или поймают и срок накинут, а не то волки показантельный процесс устроят. -- Тоже вариант... Ну что ж, Ковальский, авось и еще когда встретимся. Ступайте пойте. Но тот заволновался, просительно прижал руку к груди: -- Можно еще пять минут? Я понимаю, ничем не заслужил, но... -- Не мнитесь. Гитару, что ли, приличную выхлонпотать? -- Ах, если б гитару... Без дальних слов, вот что. Шесть лет назад была у меня во Львове женщина... довольно долго. Она уже ждала ребенка. Жениться хотел, честное слово! До тех пор жил под девизом "Memento mori" -- то есть "Лови момент"... -- Перевод несколько вольный. Дословно: "Помни о смерти". -- Вывод, по существу, тот же. Помни о смерти -- стало быть, спеши жить... Так вот, первый раз тогда в душе что-то серьезное прорезалось. Но подвернулась одна сногсшибательная афера, на Черном море, а потом смыло меня курортной волной, и прости-прощай. А здесь вдруг выплыла передо мною она, Надя из Львова... Пока синдишь, в голове, видно, какая-то сортировка происходит... Все время у меня перед глазами, будто только вчера видел. Даже во сне снится. И ребенок. То сын, то дочка... Может, все это смешно, наверно, глупо... но если бы узнать, вышла ли замуж, где теперь, как ребенка записанла... Если поспособствовать, Александр Николаевич, а? Она ведь меня любила. Чем черт не шутит? Через год моему сроку конец... -- Координаты есть? -- Томин открыл записную книжку на чистом листке. Хирург взял книжку и авторучку, быстро исписал листок. -- Тут все, что я о ней знаю. Адрес, естественно, на тот момент. -- Ладно, Сергей Рудольфович, сделаю. Томин не был сентиментален, но был отзывчив на доброе. x x x А дальше перед ним сменялись осужденные, от которых он пытался добиться какого-нибудь проку. Вот сухощавый парень с торчащими на стриженой голове ушами: -- Да кто я такой, чтобы Багор со мной разговоры разговаривал? Разве что оставит на пару затяжек -- и всей нашей дружбы. -- Значит, не слышали о готовящемся побеге? -- Даже ни словечка! Всем как снег на голову! Другой -- неторопливый, обстоятельный, с пронзительным взглядом заплывших глаз. -- Вы работали с Багровым в бригаде. И в столовой сидели рядом, верно? -- Да. -- Отношения были приятельские? -- Более или менее. -- Он делился своими настроениями, планами? -- Багор -- мужик самостоятельней. Если что переживал, рот держал на запоре. -- Побег был для вас неожиданностью? -- Да уж чего, а этого не ждали. Главное, срок небольшой, у начальства в почете ходил... Пропадет теперь ни за грош... -- Очень он тяготился неволей? -- Ну... матерился иногда. А в общем, ничего. -- Вы, по-моему, неплохо к нему относитесь? -- Уважал. Очень даже. -- Можете мне поверить, что чем меньше он сейчас пробудет на свободе, тем для него же лучше? -- Допустим. -- Тогда подумайте и скажите: что могло толкнуть Багрова на побег? Куда? Не просто же шлея под хвост? -- За чем-нибудь да бежал. Думаю была причина. Канкая -- не знаю. Третьему: -- Вас часто видели вместе. -- Клевета, истинный крест, клевета! Ни сном ни духом не причастен. -- Я вас не обвиняю. Спрашиваю об отношениях. -- Никаких отношений! Ничего общего! И статьи вовнсе разные. -- Он, говорят, переменился в последнее время. Отнчего? -- Не знаю отчего. Злой сделался. Как новеньких в барак прислали, так не подступись... Опять Томин связался с Москвой. -- А что волноваться? -- ответили с другого конца провода. -- В конце концов, не бандит же -- простой хулиган. Теперь из-за него всю милицию в ружье поднинмать? -- Не будем дискутировать, -- нажал на басы Тонмин. -- Этот мужчина начинает мне не нравиться. Надо выявить все случаи хищения не только одежды, но и денег, документов. Пропажа буханки хлеба -- и та сейнчас может дать зацепку, ясно? Шевелитесь там, сони окаянные! Между тем лейтенант по заданию Томина принес карточки тех, кто прибыл в последней партии. Бритые физиономии в фас и профиль и краткий текст. Томин перебрал их, на одной остановился. -- Глядите-ка, земляк. Иван Калищенко. Тоже еловский. -- Первые дни был даже с Багровым в одном баранке, -- подсказал лейтенант. -- Так-так... Что за личность? -- Скользкий какой-то, товарищ майор. -- За что осужден? -- Работник почты. Систематическое хищение путем подлога. Кстати, он рядом. На кухне дневалит. -- Давайте его! Калищенко доставили чуть не силой. Он и в дверях продолжал еще препираться с лейтенантом: -- Ну с одного города, ну и что?.. Здрасьте, гражданин начальник... Пойдут теперь допросы-расспросы! -- Не много ли шума? -- постучал Томин по столу карандашом. -- Дак ведь от ужина оторвали! И так не ресторан, а коли еще простынет... Калищенко можно было дать и сорок и пятьдесят в зависимости от выражения лица, подвижного и несимпатичного. Блудливые глаза и самодовольная щеголеватость, которую он умудрился как-то сохранить даже в ватнике, выдавали в нем бабника. Но не это резко настроило Томина против земляка Багрова. Сработал механизм, который Кибрит называла интуицией, а Томин по-русски -- чутьем. Чутье подсказало, что поганый, хитрый стоял перед ним субъект. Верить ему нельзя было ни на грош. -- Сядьте и отвечайте на вопросы. Властный тон заставил даже лейтенанта вытянуться, а Калищенке, наверное, почудились на пиджаке Томина генеральские погоны. -- Слушаюсь, гражданин начальник, -- притих он и уселся на краешек табуретки. -- Прежде знали Михаила Багрова? -- Кто ж его, колоброда, не знал? Тем более на одной улице живем, все художества на ладони. -- В каких были отношениях? -- А я чего? Я от него подальше. -- Что так? -- Дак ведь отчаянный был, только свяжись. -- Враждовали? -- Никак нет, гражданин начальник, делить нечего. Есть у него какой-то камень за пазухой против Багронва. Но о чем спросить, как спросить, чтобы камень нащупать? -- И семью его знаете? -- наугад копнул Томин. -- Так точно. Май Петровне завсегда здрасьте... -- тут он ухмыльнулся слегка, и в ухмылке проскользнуло злонрадство. Томин помолчал, прислушиваясь к себе. Следующий вопрос был уже с прицелом: -- Вы женаты? -- Само собой. -- Жена ваша с Багровой общается? -- Куда нам, гражданин начальник: Май Петровна -- дамочка культурная, много о себе понимает, у ней друнгие знакомства, с высшим образованием. А нас ежели когда пострижет-побреет -- и все наше удовольствие. Придуривается. Но чем-то его Багров с женой уязвили. Может, взять на уважительность? Такие вот поганцы обожают престиж. -- Калищенко, я нуждаюсь в вашем совете. Как челонвек, знающий Багрова с детства, что вы можете предпонложить о причине побега? Нет, не купился. -- И-и, мало ли что Мишке в голову могло взойти! Я за него отвечать не берусь. -- Противный тип, верно? -- вскользь кинул Томин. -- Ой, верно! -- и сразу спохватился: -- Конечно, как на чей вкус. -- Куда он, по-вашему, мог податься? Калищенко затряс головой: -- Знать не знаю, ведать не ведаю!.. Да пропади он пропадом, чтоб я из-за него холодную кашу ел! -- Ладно, идите. Тот поспешно удалился. И даже воздух в помещении посвежел. -- Что-то тут нечисто... -- обратился Томин к лейтеннанту за неимением другого собеседника. -- Но правды он не скажет. -- А если припугнуть? "Ай да дипломник педвуза!" -- У вас практикуются пытки? Или есть яма с голоднными тиграми? Ладно-ладно, шучу, -- потрепал он по спине покрасневшего лейтенанта. И в третий раз сел за аппарат спецсвязи. По счастью, Знаменский оказался на месте. -- Про субботу помнишь? -- заорал в трубку. -- Смотри, мать обидится!.. Что?.. Иван Калищенко?.. Н-нет, Саша, такой по делу не проходил и никем не поминался. -- Меня, понимаешь, совпадение настораживает. Понявляется Калищенко, Багров делается сам не свой, выдунмывает историю насчет кражи и с комфортом уезжает из колонии. И бежит. Причем сам Калищенко Багрова безуснловно не переваривает и о жене его отзывается с каким-то ядом. Словом, насолить ему он бы не отказался. -- Раз земляк, привез какие-то вести с родины, -- уверенно сказал Знаменский. -- Мог и выдумать, он такой. -- Да?.. Саша, тут что-то с женой Багрова. Ради нее он способен на любые дикости. -- Так ли? Когда предложили свидание раньше сронка -- не сморгнул. -- Это неважно, это поза! Например, мне ругал ее на все корки. Я почти поверил. Только потом понял, что там что-то сложное, роковые страсти-мордасти. -- И что может быть с женой? Заболела? Отказалась от свидания? -- Не знаю. -- Ну что ж, пожелай мне тогда счастливого пути в Еловск. С этого разговора начало в Томине нарастать смутное беспокойство. Он даже подумал о самолете (хотя убежден был, что в любом случае опередит Багрова), но погода завернула нелетная. ...И опять он спал в купе, смотрел в окно, доедал со дна сумки дорожные припасы. Поезд, сначала полупустой, постепенно заселялся. Где-то плакал грудной ребенок. За стенкой азартно забинвали козла. Дюжий буфетчик из вагона-ресторана развонзил кефир и конфеты; потом собирал бутылки. Все это не мешало. Но ни есть, ни спать уже решительно не хотелось. Томин амнистировал "Робинзона Крузо", пробежал десяток страниц и отложил. Было неспокойно и скучно. Он уже жалел, что проинструктированная начальником станнции проводница так долго охраняет его от попутчиков. О Багрове думать-гадать бесполезно, нужна свежая информация. Он решил подумать о субботе; сочинить нестандартный тост. За этим занятием его таки сморило, и как раз тогда явились попутчики. Набилась в вагон компания туристов с рюкзаками, лыжами и прочим снанряжением. На долю Томина достались два парня и некрансивая девица в очках. Когда он открыл глаза вторично, парней оказалось уже трое, и девушки (обе новенькие и смешливые) резали на газете батон. "Либо ходят друг к другу в гости, либо размножаются почкованием. Второе, конечно, забавней, но купе не резиновое". Он умостился поудобней в своем уголке. Забренчали на гитаре, завелись петь, бросили, переключились на анекдоты. Забулькало в стаканах, запахло пивом. Песни были известные, анекдоты тоже. "Вернемся к тосту, концовка еще не дотянута". Через несколько минут он уловил, что речь шла о нем: -- Да он и не спит. Он просто меланхолик. -- У него сварливая теща и куча детей... -- Ребята, перестаньте. -- А собственно, почему? Битых два часа человек сидит как истукан. Не ест, не пьет и не веселится. Это неестественно. -- А может, он просто стеснительный? -- Сейчас я выясню! -- произнес задорный девичий голосок. Томина дернули за рукав, и он отозвался притворно-сонливым тоном: -- Я вас слушаю. -- Скажите, вы всегда такой... м-м... унылый? -- Я очень мрачен от природы. Кроме того, без малого два дня я толок воду в ступе. Не пробовали? Жуткое занятие. -- А куда вы едете? Девушка была смугленькая, с ямочками на щеках. Ладно, давай поболтаем. -- В маленький далекий городок. -- Там вы тоже будете толочь воду в ступе? -- ямочки стали глубже. -- Не исключено. -- Мне вас искренне жаль... Хотите бутерброд с сыром? -- Кажется, нет. -- А с колбасой? -- Спасибо, еще меньше. -- Ко всему прочему вы еще и вегетарианец? -- вменшался сидевший рядом парень с гитарой. Вместо ответа Томин тронул пальцем струну: -- Слышишь звук? Подтянуть надо. -- Может, споем? -- улыбнулся тот насмешливо. Томин забрал гитару, тщательно настроил. И сыграл "Чижика-пыжика". -- Ничего смешного. Подчас это сложнейший вопнрос -- где был Чижик-пыжик такого-то числа в такое-то время... Он коротко задумался: в субботу непременно заставят петь. Надо хоть вспомнить, как это делается. Он взял несколько аккордов и запел -- ребятам не знакомое, потому что свое: про часы, которые шли, опережая время, и очень этим гордились; потом про то, как за Полярным кругом решили строить арбузолитейный цех... Тексты у Томина были юмористические, поднтекст грустный и вольнодумный, мелодии запоминаюнщиеся. (Пора тогда стояла на редкость гитарная. Все пели, многие сочиняли, кто во что горазд. У Томина получалось недурно, а по мнению друзей, лучше всех). x x x На развилке шоссе чернел столбик с указателем: "Еловск -- 12 км". Возле него затормозил и остановился грузовик, в кабине которого сидел заросший исхудалый Багров. -- Все, браток, дальше не по пути, -- сказал молодой шофер. -- Подбрось меня, парень, -- с надрывом попросил Багров. -- Хоть полдороги. Спешу. Шофер хмыкнул. -- Все спешат. Время -- деньги. А у тебя, похоже, ни того, ни другого. Он дотянулся через пассажира до дверцы, открыл ее приглашающим жестом. Багров не двинулся. -- Устал я. Тебе во сне не приснится, как я устал! -- Какая-нибудь попутка прихватит, -- беспечно обннадежил парень. -- Подождешь -- не пропадешь! Под тяжелым взглядом Багрова он осекся, насторонжился. Густело молчание. Только щетки поскрипывали по стеклу. Парень инстинктивно подобрался, готовый к люнбой неожиданности. Двенадцать километров. По сравнению с преодоленнным расстоянием -- такая ничтожная малость. Но их надо пройти на обмороженных ногах. Да еще скрытно, хороннясь и от встречных и от попутных. Двенадцать километнров. Двенадцать километров. Если бы этот сосунок мог понять... -- Ну ладно. Пусть будет спасибо, -- Багров заставил измученное тело пошевелиться, сполз на землю. Прикрывая лицо, поднял воротник полушубка, котонрый был ему и короток и тесен; надвинул шапку на лоб. Грузовик испуганно умчался. Первые шаги -- самые трудные, позже боль притунпится. Двенадцать километров -- не полторы тысячи. Это близко. Это рядом. А мокрый снег -- даже хорошо. Проезжим несподручно приглядываться, кто там пехом тащится. ...Томин находился в Еловске с утра. Казалось бы, логично, попав в Москву, забежать домой и на работу, и он уже вышел на площадь со своим чемоданчиком и опустевшей "пропитательной" сумкой, но вдруг вернулся позвонить из вокзального отделения милиции. На предположительном маршруте Багрова обнаружились наконец случаи недавних пропаж (шапка, полушубок, валенки, бидон молока). И если "автором" везде был Багров, то, судя по датам, двигался он на диво быстро. Томин пересек площадь и взял билет до Еловска. Тревога, звеневшая до того комариком, зажужжала шмелем... Первым прибежал в дежурку извещенный о прибынтии инспектора МУРа участковый Иван Егорыч. Человек местный, что Томину и требовалось: -- У меня к вам тысячи полторы вопросов, и все как раз местного значения. Город, естественно, знает про побег? -- Понятное дело. -- И что предполагают о причинах? -- Да не очень и предполагают. Ждут, чего будет, -- развел руками Иван Егорыч. -- Но случай-то редкостный! -- Так Багров и сам редкостный. Коснись кого другого, люди бы на все лады голову ломали. А раз Багров... чего только не вытворял... -- Особенно под градусом, -- добавил дежурный. -- Некоторые просто считают, что наскучило трезвому синдеть -- он ноги в руки и пошел. -- И вы того же мнения, Иван Егорыч? -- Ну нет, не такой дурак, чтобы за пол-литра в побег. Какая-нибудь идея приспичила. А вот какая -- тут за него не угадаешь. -- Надо обязательно угадать! Смотря по содержанию идеи, будем прикидывать, где Багрова искать. -- Брат у него младший на Дальнем Востоке рыбанчит... -- после короткой паузы припомнил участковый. -- Дядька есть в Киеве. По матери, -- подал голос дежурный. -- На Востоке брат, в Киеве дядька -- это все не то. Похоже, Багрова надо ждать у вас, в Еловске. -- У нас?! -- привскочил даже участковый. -- Все равнно что в мышеловку! -- Какой тогда расчет на волю рваться? Нет, товарищ майор, ошибка. -- Смотря по содержанию идеи. Зацепка вот в чем: в ту же колонию попал один здешний. Именно после с встречи с ним у Багрова резко изменилось настроение, и вскоре -- побег. Дежурный с участковым переглянулись обеспокоенно. -- Мог земляк сообщить ему такую новость, которая Багрова перевернула? К примеру, отец при смерти, жена в больнице? -- Да все, слава Богу, здоровы. А кто здешний, тованрищ майор? -- Некто Иван Калищенко. -- У-у, Калищенко мог чего угодно натрепать! -- Он-то трепанет, да Михаил навряд поверит! -- зангорячился дежурный. -- Ванька от него до самой армии с битой рожей ходил -- за поганый характер! -- Но, между прочим, пили вместе не один раз за последнее время, -- покачал головой Иван Егорыч. Они еще потолковали на эту тему, и Томин внимантельно выслушал обмен мнений. -- Решим так, -- подытожил он, -- Багров мог повенрить Калищенко в двух случаях -- или понимал, что тот сообщил правду, или известие было очень похоже на правду. Собеседники выжидательно молчали. -- Подумайте: что-нибудь произошло, что вплотную затрагивает Багрова? Предположим, он был бы здесь -- что-нибудь всколыхнуло бы его, заставило вмешаться? Дежурный с участковым подумали вместе, подумали порознь и отрицательно покачали головами. "Ничего не вытанцовывается! А Багров все ближе... Но, собственно, кто поручится, что его несет именно в Еловск? Ах, да, Паша ручался. Впрочем, были случаи, и он обманывался..." Пришел еще и еще кто-то, присоединился к обсуждению. -- Давайте зайдем с другой стороны, -- сказал Томин. -- Нет ли серьезного нераскрытого преступления -- старого, еще до ареста Багрова? Дежурный сощурился, стараясь уловить мысль Томина. -- Это, значит, ход такой: Мишка чего-нибудь натвонрил и, пока не поймали, сел по мелочи? -- А Калищенко ему шепнул, что теперь, мол, доконпались до прежнего? Томин кивнул. -- Хитро! Да только не про нас. Ничего хоть мало похожего. Верно, Егорыч? -- Бог миловал. У нас "висячек" вовсе нет, -- похваснтался он к слову. -- А коза, Егорыч? Все засмеялись. "Счастливые люди. Единственная "висячка", да и та из козьей жизни". Но слушать про козу было некогда. Шмель гудел неотступно, и благодушное настроение присутствовавнших начало понемногу раздражать. Не усидев на стуле, Томин взялся расхаживать по просторной дежурке. "Придется вернуться к Пашиной версии. Только не сразу тыкать пальцем в жену". -- Ставлю на повестку дня семейный вопрос, -- объянвил он. -- Домочадцы, родственники в Еловске. Какие родственники? И какие события? Все подряд. Стали перебирать: -- Варвара -- золовка -- двойню родила. -- Катерина Багрова со своим Витькой поссорилась. Тихон сессию в техникуме сдал... -- Старика Багрова ревматизм скрутил... А старуха у дочери гостит. А двоюродная сестра... "Мать честная, все-то они знают, а толку чуть! Тут до вечера не переслушаешь". -- А что насчет отношений с женой? -- спросил он, перекрывая галдеж. Наступило общее несколько натянутое молчание. Зантем ответил какой-то грузный, лысоватый, сильно на возрасте: -- Я вам скажу откровенно, ничего хорошего ни ей, ни ему. Он наш коренной, можно сказать, на печи вынрос, она -- ленинградская. Совсем две разные породы. Не пара она ему была, не пара и осталась. Дежурный запротестовал: -- Верней -- он ей не пара, вот эта да! Майя когда приехала, мы только рты раскрыли! Если бы у Михаила не те кулаки, его бы с зависти извели, когда он ее у директора отбил! -- Потому что хват был, не вам чета! -- вскинулся лысоватый. -- Ведь такой парень под уклон пошел! Быванло, что на аккордеоне, что плясать... И ничего на свете не боялся, пятерых подряд мог на обе лопатки! В дежурку вопросительно заглянул высоченный молонденький парнишка. -- Виктор Зуев из штаба дружины, -- шепнул Томину участковый. -- Катерины Багровой, можно назвать, женних. Может, пригодится? -- Может, и пригодится. Участковый сделал парню знак войти. Томин оберннулся к дежурному: -- Вы директора помянули. Кого имели в виду? -- Семен Григорьича, конечно, -- удивился тот, нанстолько это казалось ему общеизвестным. -- Фабулу в двух словах. -- Да это уж дела давно минувших дней... -- Э-э, не говори, старая любовь не ржавеет, -- усмехнулся Иван Егорыч. -- Загорский Семен Григорьевич был с Майей Петровной раньше еще знаком, до Еловска, -- пояснил он Томину. -- Приехал вскоре после нее, и все твердо считали, что вот-вот свадьба. Но Михаил пошел в атаку... Виктор нервно вылез вперед: -- Простите, я не понимаю... Зачем этот странный разговор?.. Дескать, не ржавеет... -- Ты, Витя, погоди, тут серьезный вопрос, -- остановили его и велели сесть. Опять завелся общий гомон: -- Зачем бы Семен Григорьевичу здесь оставаться? -- И то верно... -- Как Майя с Михаилом поженились, ему был прянмой путь обратно в Ленинград. -- Не верил Семен Григорьевич, что они уживутся, ждал, пока Майя Петровна не выдержит. Вот что я дунмаю, -- припечатал участковый. Виктор положительно не был способен высказываться сидя. Снова вскочил: -- Почему вы ему приписываете что-то такое?.. Он всю душу отдал школе, возился с каждым, как с собнственным! Я Семен Григорьевича глубоко уважаю и люблю... -- Вот чудак! -- изумился дежурный. -- В Еловске танкого и человека нет, который бы Семен Григорьевича не уважал. Мы ведь о другом -- мы о Багрове сейчас. -- А что о нем? Пьяница и скандалист, каких мало! -- Сплеча рубишь, молод еще! -- оборвал лысовантый. -- Ихняя вся порода такая. Дед до восьмидесяти лет за стол без рюмки не садился. Он до революции извозом промышлял -- Савелий Багров, -- так иной раз на больншой дороге наскакивали по трое, а то и по четверо -- голыми руками расшвыривал! Михаил Багров -- лихих кровей! Вот откуда норов. -- Неужели вы не согласны, что он антиобщественнный? -- не сдавался потенциальный зять. Лысоватый утратил свой пыл. -- Теперь уж, конечно, антиобщественный... Какой-то в нем надлом случился. Стал человек себя терять. -- Э, Павел Матвеич, -- махнул рукой дежурный, -- по-русски это называется просто: спился. -- Просто? Про Михаила-то Багрова -- просто? Когда он что спроста делал, скажи? Мы что -- сплетничать собрались? Или заметку в стенгазету сочиняем? Если станем примитивно судить -- промахнемся так, что после не расхлебаем!.. Томин, вникая в их споры, мрачнел и мрачнел. Вспомннились слова Знаменского: "Роковые страсти-мордасти". -- Прошу внимания! Не все услышали (о Томине слегка подзабыли), приншлось, повторить. Дождавшись тишины, он медленно и раздельно проговорил: -- Предлагается следующая задача: Багрова кто-то смертельно обидел, оскорбил, опозорил. Какова будет реакция? -- Да ведь нет этого ничего, товарищ майор! -- испунгался дежурный. -- Допустим, есть. Что сделает Багров? Томин поочередно обводил взглядом присутствуюнщих. Каждому явно становилось не по себе. Он обратился к лысоватому, как наименее предубежденному против Багрова: -- Ну? Как на духу? Тот прокашлялся, сглотнул, произнес тихо: -- Может и убить. -- Ваше мнение? -- к участковому. -- Может, -- вздохнул тот. Не было необходимости опрашивать остальных. Слово сказано. -- Давайте все успокоимся и серьезно подумаем. Я боюсь, что Багров чрезвычайно опасен. Когда я заговорил о его жене с Калищенко, у того в глазах заиграло злорадство. И... словно знает он о ней что-то нехорошее. -- Гаденыш! -- шепнул дежурный. -- Представим себе, что Калищенко расписал Багрову, как его жена утешается с Загорским. Мог придумать правдоподобно. Он, по-моему, достаточно хитер. -- Калищенко? -- воскликнул Виктор. -- Это с почты? Да он же... Вот подлец! Он же к Майе Петровне подкатывался!.. Без мужа дескать, скучно, под локоток... А она ему... не знаю точно, кажется, по щекам... И тут -- Семен Григорьич навстречу. Калищенку шуганул, а Майю Петровну до дому проводил... -- Катерина рассказала? -- осведомился участковый. -- Ну да. -- А чего повздорили-то? -- Повздорили -- помирятся, -- нетерпеливо прервал Томин. -- Главное для нас теперь -- фактор времени. Конечно, Багров не на вертолете летит, но при его характере... пожалуй, завтра-послезавтра объявится. Опенративные соображения? -- Посты ГАИ надо известить, чтобы транспорт пронверяли, -- предложил дежурный. -- Принято. Дальше? -- Общественность проинформируем, -- решительно (и, разумеется стоя) сказал Виктор, мысленно созывая штаб дружины. -- Нет, шума поменьше, спугнем. Молва у вас, навернное, быстрее телеграфа. Все согласились. -- Еще и то скажу, -- добавил участковый, -- об Сенмене Григорьевиче надо подумать. Слух если прилипнет... Ославят их с Майей Петровной -- потом не отмоешься. -- Слух -- не смертельно, -- отмахнулся Томин. -- А вот предупредить Загорского надо. Где он живет? -- При школе и живет. -- Дежурный набрал номер. -- Семен Григорьевича попрошу... Куда?.. А вернется?.. Ясно. В Новинск он уехал по школьным делам. Дня на три. -- С Новинском потом свяжемся. Следующее. Где Багнров на первое время может затаиться? Хоть несколько часов ему нужно с дороги отдышаться, осмотреться. Все призадумались. -- Иван Егорыч, записывайте, -- подтолкнул Томин. -- К отцу не сунется... -- Не-ет старик его в амбар запрет, да еще вожжами, пожалуй. К друзьям по бутылке. -- К Матвею может. -- К Матвею -- да. К Андрею Зубатому тоже. Записынвай обоих. -- Алабина запиши, Петра. -- Сомнительно. -- Зато городом не надо идти, с краю. -- Ладно, для верности. И Лопатиных уж тогда. -- А вдруг он прямо домой -- и... что-нибудь Майе Петровне? -- предположил Виктор. -- Белым днем не осмелится, а к ночи присматривать будем. -- Развод в восемь? -- спросил Томин. -- В восемь. Гусев -- замнач по оперативной части -- вернется в шесть. Томин глянул на часы. К семи надо быть в Москве. Принять душ, сменить рубашку -- и к Паше: ведь сегодня знаменательная юбилейная суббота, на которую он обенщал явиться хоть с того света. x x x Багров одолел свои двенадцать километров. Облепленный снегом, зелено-бледный, почти неузнанваемый добрел до стоявшего на отшибе обнесенного плетннем дома. Осторожно заглянул в окно и постучал пальцем по стеклу. За дверью послышался голос: "Кто там?" -- Дед Василий, отвори. Дверь приоткрылась, высунулась седая голова. Уставинлась на пришельца с недоумением, пошевеливая бровянми, стараясь сообразить, кто пожаловал. -- Да я же это, я... -- просипел Багров. -- Мишка?! -- ошеломленно вскрикнул дед. -- Откудова тебя черт нанес?.. -- Ш-ш... один ты? -- Кому у меня быть? Уединенно жил старик, держал пасеку. Ходили к нему только за медом, который он предпочитал выменивать на продукты, чтобы не таскаться самому в город: ноги донимали. А последние дни визитеров не случилось, и некому было доложить деду Василию о городских новостях. -- Чего не пускаешь? -- беспокойно заозирался Багров; тело его рвалось в тепло и укромность. -- Снег стряси. Нежданный гость снял шапку, хлопнул о колено, криво надел и чуть как бы пошатнулся. Спиртным, однако, не пахло, дед Василий в свои без малого девяносто лет сохранил и безошибочное обоняние, и зоркость. Он взял веник, сам обмел Багрова от плеч до валенок. -- Теперь заходь. И, запирая за ним, тоже внимательно осмотрел округу. Багров рухнул на табуретку у теплой печи, закрыл глаза. Дошел! -- Дошел, видать, до ручки, -- пробурчал дед Васинлий. -- Сымай тулуп, Михайло. Тот кое-как расстегнулся, стащил полушубок, дед бросил его на лежанку сушиться. Шапку, дивясь дорогому меху, уважительно повесил на гвоздь. Потом оглядел небогатое свое стариковское хозяйство, достал растоптанные бахилы: -- Обутку смени. -- Не могу, потом. Картошкой пахнет... -- запекшимися губами выговорил Багров. -- Картошка с голодухи -- вред один. Меду тебе надо, мед силу даст. Спасибо, чайник горячий, -- он старательнно задернул занавеску на окне, к которому приставлен был стол. Долго и жадно ел Багров хлеб с медом, запивал чаем. Оживал. Хозяин счел, что пора и поговорить. -- Сколь же ты не досидел, Михайло? -- По амнистии, дед. -- Ты это... не загибай! Думаешь, я по старости сдурел вконец? -- А не сдурел, так не спрашивай. -- А ежели мне интересно? -- Ишь ты, ему интересно! -- язвительно скривился Багров. -- Дерзить не смей! А то вот тебе Бог -- а вот порог! -- Дед Василий распрямился; даже и теперь еще проступали в нем прежняя стать и размах. -- Так-таки и выгонишь? Савельева внука? -- Только ради светлой памяти, -- помолчав, сказал дед и перекрестился. -- Слава Господу, Савелий не дожил! -- Слушай, мне от тебя ничего не нужно. Может, переночую -- и прощай. Вот только... выпить бы малость. -- Выпить нету, -- решительно ответил хозяин. -- Врешь. Держишь небось для зятьев. -- А хоть бы и держал! Водки не дам! Ты через нее и сгинул! Невдалеке забрехала собака, дед Василий озабоченно приник к занавеске, проследил за кем-то, обернулся к обмякшему за столом Багрову: -- А скажи на милость, за каким шутом ко мне-то пожаловал? То годов пятнадцать глаз не казал, а то на тебе -- явился! -- Прикажешь к Матвею идти? Или к Андрюшке Зунбатому? Там меня враз и прихлопнут. -- Все одно поймают, Михайло. Куда денешься? -- Потом пусть ловят, -- равнодушно уронил тот. -- Пото-ом?.. Косматые брови взлетели, собрав лоб в глубокие морнщины, затем поползли вниз, нависли по бокам ястребинного носа. -- Чевой-то ты задумал? А? -- грозно приступил дед к гостю. Но уже не те были годы, когда Мишку устрашал закадычный Савельев друг. -- Дело есть, -- твердо и тяжело легли его слова поверх стариковского окрика. -- Что-то жарко у тебя, -- попробовал отвлечь разговор в сторону. Дед сел против него. -- Это от меду. Сколько ден не емши-то? -- Двое суток. -- Ох, Михайло, натворишь ты беды! Ведь чисто зверем смотришь! -- Я сейчас зверь и есть... Зверь за добычей, а за зверем -- охотники. -- Ну, вот чего: отвечай по чистой совести -- какое твое намерение? По совести Багров ответить не мог. Но старик был пока очень нужен. И -- подспудно где-то, на дне сердечном -- было перед ним немного стыдно. Потому ответ прозвучал без вызова, по-родственному: -- Слушай, дед, я много куролесил, верно. Однако не подличал. Ты за мной какую подлость помнишь? -- Еще бы не хватало! -- Так вот те крест -- мое дело справедливое. -- Будто ты в Бога веруешь! -- Тогда памятью Савелия Багрова клянусь! -- поднялся торжественно. Встал и дед Василий. -- Гляди, Михайло, не бери греха на душу! Багров пошел к лавке, повалился на нее: -- Стемнеет -- разбудишь. Хозяин зашаркал к окну. Снег перемежился, но тучи висели серым пологом. -- По такой погоде часов с пяти смеркаться уж начннет, -- сообщил он. Багров не откликнулся -- спал. x x x Снег перемежился. В поле зрения появился дворник с широченной лопатой; послышался характерный скребунщий звук. Томин стоял у отворенной форточки и прихленбывал жидкий и слишком сладкий кофе, который налил ему из своего термоса дежурный (извинившись, что некрепкий и пересахаренный: и то и другое "из-за сердца"). Еловские стражи порядка, "заведенные" Томиным, теперь уже сами себя подхлестывали и делали все как надо. Период чесания в затылке миновал. Но на долю Томина оставалось кое-что, чего он не мог никому перендоверить. -- Иван Егорыч, подскажите, с кем Багрова ближе всего? -- Исключая мужнину родню, Майя Петровна со всенми ладит. Но так чтобы закадычно... вот, правда, с Сергеневой они дружат. Это завпарикмахерской. Вдвоем нам шею мылят. -- Мне бы с ней перемолвиться без свидетелей. Они вместе работают или посменно? -- Как когда. Ну-ка, Витек, добеги. Дворник, скрывшийся из глаз, теперь двигался в обратном направлении, толкая перед собою целый сугнроб. Куда он денет такую гору? Тут нужна лопата поменьнше. Но дворник, словно в ответ, уперши черенок в согнунтое колено, поднял сугроб и широким махом откинул в сторону. Отличные мужички жительствовали в Еловске... Виктор вернулся с известием, что заведующая Сергеева управляется одна. ...В маленькой парикмахерской на три кресла "преднбанник" для ожидающих был отделен от основного поменщения полузадернутой портьерой. У Сергеевой сидел клиент, доносились самые обынденные реплики. Единственное упоминание о Багровой не представляло интереса: та пошла к врачу, потому что лишилась сна. Но Томин все же прислушивался. "Здесь немного снять?.. Одеколончиком?.." Женский голос почему-то нравился. Такие голоса -- у благополучных, жизнерадостных людей. Клиент выплыл из-за портьеры в благоухающем облаке, и Томин занял его место. Женщина в белом халате спиной к нему заметала остриженные волосы. Затем скрылась за внутренней дверью и тотчас вернулась, неся чистое полотенце и мисочку с водой. Томин внутренне ахнул. На полдороге Сергеева увидела его в зеркале и резко остановилась, плеснув мисочки на пол. Долго они молчали, отброшенные этой встречей лет на тринадцать -- пятнадцать назад, когда она -- нынешняя Сергеева, прежняя Шахова -- отдала Знаменскому и Томину своего мужа, крепкого подпольного дельца. Beроятно, не страстно любимого, но любящего, щедрого и очень богатого. По собственному побуждению отдала, без нажима и внешней необходимости. Заподозрила, что он замышляв "убрать" опасного свидетеля, -- и отреклась, не побоявшись статьи с конфискацией. На всегдашний Пашин вопрос -- что, мол, толкнуло? -- ответила: "Я могу быть женой расхитителя, но не уб..." И дальше выговорить не сумела, захлебнулась страшным словом. Как преобразили ее протекшие годы! Нет бы увянуть -- пополнела, расцвела, только столичный лоск сошел. Кто бы поверил -- ведет трудовую жизнь, стоит, надо думать, в очередях, стряпает. Н-да, до чего все-таки Земля круглая. То Ковалевский, теперь она... -- Здравствуйте, Елена Романовна, -- встал Томин, спохватившись. -- Здравствуйте. -- Не смотрите на меня как на выходца с того света! -- Для меня оно так и есть. Зачем вы?.. Что вам нужно?.. -- Зря напугались, Елена Романовна. Я зашел всего-навсего побриться и так же не ожидал встретить вас, как вы меня. -- Брить я вас не стану. Руки дрожат... Нет. Нет, вы не случайноВы же пользуетесь электробритвой -- по коже видно. Вы пришли ко мне!.. -- Да, но только как к близкой подруге Майи Петровнны Багровой. Так мне вас рекомендовали. -- Вон что... Женщина поставила наконец мисочку, бросила на спинку кресла полотенце. Но Томин видел, что ее не больно-то отпустило. -- И чего же вы хотите? -- Кое-какой информации от женщины, с которой Багрова откровенна. Кстати, люди проходят, заглядывают в окна, а мы с вами беседуем. Довольно неестественно. Сделайте хотя бы вид, что вы меня стрижете. Надеюсь, ножницы удержите? Сергеева, поколебавшись, взяла расческу и ножнинцы, накинула на плечи Томина полотенце. -- Не понимаю, почему информацию должна давать именно я. Считаете, что прежний опыт так меня характенризует? -- Да откуда я знал, что вы -- это вы! -- Поймите, тогда это касалось только меня. Я распонряжалась своей судьбой. Чужой -- не могу. -- Бог мой, сколько драматизма! Сергеева сделала неосторожное движение. -- Уши стричь не надо, -- мягко попросил Томин. -- Извините. -- Дело всего в нескольких вопросах. -- Майя -- честная, глубоко порядочная женщина. И скрывать ей, по-моему, нечего. Говорите с ней сами. Я не имею ничего против вас лично, но мне невыносимо вас видеть! -- Елена Романовна, если б не чрезвычайные обстоянтельства... опасные, между прочим, и для вашей принятельницы, я бы не настаивал. Сергеева заикнулась что-то спросить, но бросила ножницы. -- Нет у меня сил с вами разговаривать... Все было похоронено. У меня не только новая семья -- душа новая! И вдруг... "Ничего с ней не получится. Дохлый номер. Жаль". -- А затылочек-то подпортили, -- сказал он, разглядывая себя в профиль. -- Сами напросились. -- И сколько с меня за художественную стрижку? -- Бесплатная услуга. На память. "И голос-то стал прежний". Томин скомкал полотенце и раздраженно сунул ей в руки. -- Пал Палычу привет передать? -- О господи! -- Спасибо, передам. Желаю счастья. Сначала она ощутила только облегчение. Мало-поманлу стихала дрожь; задышалось ровнее; но в ногах была еще слабость. Она села боком к зеркалу, подперлась кулаком; перебирала сказанное ею, сказанное им. Почувствовала раскаяние: ведь эти двое, Знаменский и Томин (хотя и не ведая того), спасли ей жизнь. Был день, когда она висела на волоске... Голос Багровой вывел женщину из оцепенения: -- Лена! Устала без меня? -- Нет... голова болит... -- первое, что пришло на ум. -- Пора закрывать -- короткий день. Я за тобой --