Ольга Лаврова, Александр Лавров. Естественная убыль --------------------------------------------------------------- Подготовка текстов: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского --------------------------------------------------------------- Ревизоры притащили кипы меню и регистрацию выдачи блюд. -- Зашились, Пал Палыч. Надо упростить проверку. Плюхнулись на диван, Знаменснкий не успел предупредить о пружинне, и средний, ойкнув, подскочил. -- Не потянем мы обратный обнсчет! -- он раздраженно ощупал себя сзади. -- Не потянем, как хотите! -- Брюки не рвет, -- успокоил Знаменский. Он давно бросил понпытки обуздать пружину домашнинми средствами. Обратный обсчет был назначен по делу о ресторане "Ангара". БХСС заинтересовался бытом ненскольких столичных ресторанов, естественно, потребовалось начиннать следствие, и Знаменскому донсталось это помпезное заведение: серия залов с лепниной и гроздьянми хрустальных люстр, полторы тысячи квадратных метров дворцонвого паркета, меню в тисненных золотом корочках. Упростить проверку -- это значило выяснить, сданы ли все деньги за съеденные блюда. Супов таких-то за такой-то день столько-то. Коньяков. Салатов. Котлет киевнских. Мороженых. Кофе. Умножай стоимость на количенство, складывай и выводи результат. И заранее можно сказать, что концы сойдутся. Обратный обсчет надежней, да хлопот с ним не обенрешься. К примеру, завезли в ресторан полтонны телятинны, в меню три дня фигурировали телячьи котлеты с грибами. Жареная котлета имеет свой законный вес. Чтонбы получить его, сырого мяса надо взять больше. Как только начнешь проверять, а сходится ли завензенная телятина с числом изготовленных из нее котлет, обнаруживается, что на крахмальные скатерти котлеток подано куда больше нормы. Второй этап -- определить: недовложение или перенсортица? То есть клали телятины на тарелку поменьше, или часть посетителей (кто обильнее заказывал спиртнное) кушала вместо нее говядину. А для этого нужен еще обратный обсчет всех мясных блюд за то же время. И если б только мясо. Ведь и грибы считай, и яйца, и жиры... Не удивительно, что ревизоры взмолились. Правда, еще недавно при всех ревизиях полагался обратный обсчет, но Министерство торговли его отменинло, допуская лишь на случай возбуждения уголовных дел и по специальному постановлению следователя. Прения в кабинете Знаменского затянулись и ни к чему не привели. В пылу споров он почувствовал, как засосало в желудке -- допекли-таки меню в золотых конрочках. Мать уехала на медицинский семинар, Колька обретался в пионерлагере, дома в холодильнике ютинлись две помидорины и пачка масла. Знаменский напинсал "харчи" и нацепил на шип эуфорбии -- несусветно колючего растения, которое держал на окне. Но ревизонров он отпустил уже после закрытия магазинов. Деваться некуда -- потопал в единственный буфет, работавший на Петровке допоздна и размещавшийся в корпусе БХСС. Кормили тут на редкость отвратительно, буфетчик, наглый малый, заворовался без стыда. А кто мог его тронуть? Вскрыть такое ЧП -- да вы смеетесь! Чтобы безобразный факт гулял из доклада в доклад года два? И покорно стояли в очереди сотрудники отдела, который занимался борьбой с хищениями, чертыхаясь, хлебали разбавленную сметану, жевали яичницу неведомо на канком масле. Если что перепадало вкусное и свежее, понинмали -- где-то малый схватил "левак". Доложить комиссару, возглавлявшему БХСС города, не решались. (У тех, кто дослужился до генералов, был для еды свой кабинетик, там все обстояло прилично). В конце концов не выдержал простой постовой у выездных ворот. Уж слишком загруженную машину увозил буфетнчик регулярно после работы. -- Ты бы совесть поимел! -- сказал он буфетчику. Тот его обложил, постовой разгорячился и отрапорнтовал комиссару. На другой день у буфетчика при входе отобрали пропуск: -- Вы уволены. Кстати, точно тем же способом Петровка была одннажды избавлена от своего очередного начальника. Упнравлять московской милицией его назначили с должноснти председателя райисполкома. А раньше подвизался он в руководителях райжилотдела и получал за некоторые квартиры наличными. Едва новый шеф УВД расположилнся в апартаментах, недели три всего погрел шефское кресло, бегом прибежали давние друзья: -- Выручай такого-то, наш человек! -- Ребята, не могу, я же только приступил. -- А у нас на тебя сохранилась компра, записочки есть очень хорошие! На, почитай копии... Видишь, тебе либо стреляться, либо выручать! Загоревал свежеиспеченный полицмейстер и отпранвился на Кузнецкий мост в прокуратуру республики пронсить, чтоб ему из неких высших соображений передали дело "нашего человека". На Кузнецком обещали подунмать. Утром постовой предложил ему предъявить удостовенрение, сунул его за пазуху и разъяснил: -- Вам велели сказать, что вы у нас не работаете. По слухам, обоих -- ни полицмейстера, ни буфетчинка -- никуда не тягали, дабы не мести сор из избы. В буфете угнездилась костлявая дама, которая месяца четынре вела себя сдержанно. А в начальнический кабинет пришел суровый армейский товарищ, до того командонвавший дивизией. Но это случилось позже. А пока царствовал хамоватый буфетчик. Взял Знаменский бутерброды и два стакана с жидкостью, отдаленно напоминавшей кофе. Почти без надежды спросил чего-нибудь домой. Буфетчик посопел-посопел, пошарил в подсобке и вынес сверток, потянувнший на весах триста граммов. Бумаги на нем было навернчено несколько слоев, не разобрать, что внутри, но припахивало копченой рыбой, да и цена соответствовала. Повезло! Не иначе потому малый расщедрился, что виндел Знаменского с Зиной, а ее удостаивал своей монаршей милостью. -- Можно к тебе? -- с таким же утлым кофейным ужином подсел Капустин; приподнял бутерброд с залоснивншимся от старости сыром. -- Пируем, брат. А ты рестораннное дело ведешь, у меня первейшие торгаши на прицеле. Капустин служил в подразделении, боровшемся пронтив злоупотреблений в торговле. -- Закатились бы сейчас в любую ресторацию, -- вознмечтал он. -- С черного хода. Расстелили бы нам скатерть-самобранку... -- Еще бы низко кланялись, спасибо, что уважили, -- отозвался Знаменский. -- С собой посыльного нагрузили бы разной снедью неописуемой... А то вон разжился каким-то кульком на завтрак и радуешься. Глупо живем. -- Глупо, брат, глупо. Отпили из стаканов. Хорошо, хоть брандахлыст горянчий, есть чем размочить неугрызный сыр. -- Глупо, Паша! То был пустой треп, теперь голос прозвучал серьезнно, с нажимом. -- Это в каком смысле? Капустин глаз не отвел, усмехнулся. -- А ты в каком подумал? Знаменский смолчал, но невольно зажевал поспешнней. Капустина он знал по институту как однокурсника, и хотя близки они не были, но связывала их известная солидарность. -- Правильно подумал, -- через минуту продолжил Капустин. -- Ты, Паша, учти, я в душе авантюрист. Если что -- можешь на меня рассчитывать. Почти конкретное предложение. Недурно. Ревизоры только начали, а ко мне уже ищут подходы! Авантюрист он, видите ли. И ведь ничем не рискует. Один на один. Даже если б я, подобно Дашковскому, -- который чуть что -- включает в кармане заграничный диктофон, -- если б и я записал застольный диалог, Капустин отшутится: мол, как оперативник прощупал следователя на устойчинвость для профилактики. Невыразимо поганый был осадок. Не думалось такого про Капустина. Напрасно, отпирая квартиру, Знаменснкий решал оставить все это за порогом. Напрасно пытался заесть впечатление рыбой. Ладно бы Капустин, хромые души везде встречаются, суть не в нем. Вся система заболевала, то там то сям рвалась и искажалась самая ее ткань, прорастая метастанзами из преступной среды. На свежую голову Знаменский поразмышлял над выкнладками ревизоров, посоветовался с оперативником Смолокуровым, приданным ему в помощь. Тот не одну собаку съел на общепите и тоже любил обратный обсчет, однанко в данной ситуации сомневался -- не зряшные ли будут усилия. Художества в "Ангаре", конечно, замаскированы реализацией продуктов в фирменных "Кулинариях", где деньги получают без касс. Обратный обсчет даст эффект лишь по кондитерскому цеху. Безмерно раздутый, он гонит свои изделия в несколько магазинов. И тут должны оставаться следы в документации. Начальником кондитерского цеха была некая Маслова. Первейший, видимо, объект, на который надлежало нацелиться. Так и получилось, что аресты в "Ангаре" начались с Масловой, а в дальнейшем -- при ее содействии, потому что она стала рассказывать сразу, взахлеб; накипело, накопилось, тронули -- и полилось через край. Об одном молила: смягчить бы как-нибудь удар для мужа, в котонром не чаяла души. Молодая женщина, хорошенькая, двое дочерей. В квартире во время обыска Знаменского поразило обилие белья с необорванными еще ценниками и совсем доконанла коллекция детской обуви на все сезоны и всех разменров до тридцать шестого включительно. Запасала мать впрок, боялась угодить за решетку. Горькое занятие. Вскоре взяли Кудряшова (завпроизводством) и прончих соучастников; ресторанная верхушка, как водится, целиком была завязана. Директор, правда, разыгрывал невинность, будто сейчас из яичка вылупился. Только что принял должность, на него по "Ангаре" еще улик не собралось, нечего и искать. Большинство привлеченных были как-то по-человенчески незначительны, а вот Маслова и Кудряшов занинмали Знаменского. Сегодня они должны были впервые встретиться после ареста. Но Знаменский не сразу ей сказал. Женщина сидела перед ним потухшая, постаревншая. Но изящество и миловидность в ней сохранились, на это Знаменский рассчитывал. -- Как здоровье? -- Доктор сказал, дня через три можно обратно в общую камеру... если не буду волноваться. -- В вашем положении трудновато. -- Э, будто я раньше не психовала! -- Звонил муж. Дома все благополучно, дети думают, что вы в больнице. Дочка получила пятерку за диктант. -- А как он сам, Пал Палыч? Что говорит обо мне? Он... очень переживает? Любовь. Даже о матери не спросила. О себе, похоже, вообще мысли нет. -- Переживает. Снова просил свидания. -- Ой, нет! Чтобы он увидел меня здесь... такую... -- Зря. Вот что, Ирина Сергеевна, когда я сказал ему, что вы обвиняетесь только в халатности... -- Спасибо, Пал Палыч! Большое спасибо! -- Вы просили -- я сказал, но это зря, честное слово. Лучше бы ему знать. -- Нет-нет! Коля такой... такой непрактичный, -- на лице возникло умиление. -- Такой честный, наивный! Я, конечно, расскажу, но надо его подготовить. Любовь. А любовь, говорят, слепа. На счастье ли, на горе... Рядом с Масловой Кудряшов резал глаз избытком жизненных сил. Вместо головы румяный кочан. Любил он покушать и выпить. Внешне простоват, но привычки сибаритские. Одет, что называется, с иголочки и выбрит только что -- при тюремной норме раз в неделю. Переданчи ему таскают богатые, есть что сунуть кому надо. -- Гражданину следователю! Ирочка, лапонька, вид у тебя неважнецкий. -- Посторонние разговоры, -- казенно одернул Знанменский. -- Пожалуйста, сколько угодно. -- Крепкая рука пронтянула пачку сигарет. -- "Мальборо", гражданин следовантель. Друзья не забывают. -- Советую привыкать к отечественным. -- Зачем? Плебейство. Любимое его словечко. Хотя сам-то и есть чистокровнный плебей, дорвавшийся до денег и кое-какой власти. -- Обвиняемые Маслова и Кудряшов, в связи с пронтиворечиями в ваших показаниях между вами проводится очная ставка. Разъясняю порядок. Вопросы задаю только я. Отвечает тот, к кому я обращаюсь. Первый вопрос обнщий: до ареста отношения у вас были нормальные? Не было личных счетов, вражды? Кудряшов? Тот со смаком затянулся. -- С моей стороны не было. А чужая душа -- потемки. -- Маслова? -- Нет, не было. -- Тогда начнем. По чьей инициативе Маслова была переведена из НИИ торговли в ресторан? -- По моей. -- Для чего? -- Решили реорганизовать кондитерский цех, и я пронсил прислать способного специалиста. -- А для чего понадобилась реорганизация? Кудряшов похвастался: -- Модернизировали производство, поставили дело на современную ногу! -- А на ваш взгляд, Ирина Сергеевна, для чего понандобилась реорганизация? -- Сначала я действительно покупала оборудование, выдумывала новые рецепты. Мы стали выпускать фирменнные пирожные, торты. Очень интересно было работать. С появлением Кудряшова ее как подменили: комок нервов. А тот слушает и кивает одобрительно. -- Потом? -- Потом цех начали расширять и расширять. От нас уже требовали одного -- как можно больше продукции. -- Ресторан поглощал лишь малую долю сладостей, верно, Кудряшов? -- Излишки продавались через магазины. -- Стало быть, модернизация привела к тому, что кондитерский цех вырос в небольшую фабрику? -- Мы боролись за максимальное использование пронизводственных площадей, гражданин следователь. -- А точнее говоря, старая кормушка показалась мала. Знаменский немножко поцарапал в протоколе, сейнчас будет для Масловой трудная минута. -- Кто и когда привлек вас к хищениям? -- Меня опутал и втянул Кудряшов! Тот даже отпрянул, сколько мог, и изумился. Очумела она, что ли?! Но быстро переварил отступничество Маснловой, засмеялся. -- Чему веселимся? -- поинтересовался Знаменский. -- Да как печатают в скобках: "смех в зале". -- А кроме смеха? -- Ну ее, пускай врет что хочет! -- Негодяй! Перебранки на очных ставках неизбежны, иной раз и рукоприкладство случается, конвоира приходится звать: самому лезть в свару противно. Эти, конечно, драться не станут, пусть поругаются, Масловой оно духу придаст. -- Ирина Сергеевна, как вы узнали, что в ресторане действует группа расхитителей? -- Прошло месяца полтора, как я там работала... У меня в цеху свой закуток, ну, вы видели... Кудряшов туда принес "премию" -- так он назвал. Как сейчас помню -- три бумажки по двадцать пять рублей. Я на них купила первые в жизни лаковые туфли, а Коле нейлоновую рубашку. Потом еще много раз он приносил "премии". -- Чем они отличались от обычных? -- Обычные платил кассир, а тут сам Кудряшов. -- Была отдельная ведомость? -- Я расписывалась в какой-то бумажке. Красные пятна на щеках, на лбу, руки на коленях подрагивают. Как бы опять сердце не прихватило. Одинночным выкриком "негодяй!" не разрядишься. Надо бы ей пошибче что-нибудь заготовить для Кудряшова. Он, в сущности, роковая фигура в ее судьбе, и давно вынашинвалась неприязнь... Маслова повторяла подробности, уже Знаменскому известные, и он прислушивался краем уха, чтобы вовремя вмешаться с соответствующим вопросом. -- Однажды вызвал меня к себе. Это было после Восьмого марта. Вызвал и говорит: тебя авансом побалонвали, пора включаться в дело. И объяснил что к чему. -- Вы подтверждаете эти показания? -- Да что мне было ей объяснять?! Сама соображала, не маленькая! -- Много я тогда соображала... Кудряшов поджег новую сигарету и пустил дым женнщине в лицо. -- Не прикидывайся дурочкой, -- он усмехнулся, принзывая Знаменского в свидетели. -- Сунул ей на пробу -- взяла, аж глазки заблестели. Стал покрупнее давать -- опять берет. А "премии"-то больше зарплаты. Тут, извините, и козе будет ясно! -- Однако вы не ответили -- состоялся или не состоялся между вами откровенный разговор в марте? -- Возможно, я ей что-то и посоветовал. В порядке так сказать, обмена опытом, -- небрежным тоном, как о пустяке. -- Посоветовали -- что? -- Ну, намекнул... не упускать своих возможностей. Снова пауза, неслышно скользит авторучка по строкам протокола. -- С какой целью вас вовлекали в хищения? -- Я как завпроизводством цеха утверждала рецептунру: сколько чего должно пойти на разные изделия. Вся экономия зависела от меня. -- То есть то, что накапливалось для хищения. -- Да... Из этих продуктов делали "левый" товар. В основном пирожные "эклер" и "картошка". На них проще словчить. А сбытом ведал Кудряшов. -- Зачем ты, Ирина, прибедняешься? -- сморщил Кудряшов свой объемистый нос. -- Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, гражданин следователь. Маслова -- высококвалифицированный специалист, даю слово. По твоему сладкому делу вуз кончила. Мы ей полностью доверили цех. Зачем бы я стал администринровать? Волюнтаризм проявлять? Она хозяйничала на свой страх и риск. -- Это неправда! Во-первых, он утверждал ассортинмент, а в ассортименте этих самых "эклеров" и "картоншек" было девяносто процентов! Я их уже видеть не могла! Очная ставка развивалась в намеченном русле, успенвай фиксировать. -- Чем вы объясните такое однообразие? Кудряшов хитровато прищурился: -- А я лично сладкого не люблю. В рот не беру, даю слово! Солененькие грибки под водочку -- это да! Монжет, потому за разнообразием не гнался. -- Есть во-вторых, Ирина Сергеевна? -- Да. Ежедневно я получала от него указания, что и в какие магазины завтра отправлять. Она с удовольствием нанесла удар, и Кудряшов занбеспокоился: запахло конкретикой. -- Что с тобой стряслось, Ирина? Зачем это тебе надо? -- Отвечайте по существу. -- Обращаю ваше внимание на то, что нет никаких документов, которые подтверждают ее слова. -- Зато работники магазинов подтверждают, что именнно вы приезжали договариваться о сбыте и вам они отдавали половину стоимости "левых" пирожных. -- Это кто же именно под меня копает? -- С ними вы встретитесь. -- Встречусь -- тогда посмотрим. Он уперся в Маслову угрожающим взглядом. Подчинненных привык держать в узде. Она и сейчас его побаиванлась. Остальные тоже, некоторые буквально трепетали. Из грязи в князи -- почти всегда самодур. А Кудряшов к тому же недюжинный человек. Пороха не выдумал, однако по размаху превзошел многих коллег. Когда взяли, оценил трезво, что летит с порядочной высоты и внизу жестко, но упрямо надеялся извернуться, как кошка, и упасть на четыре лапы. Да и было на что надеяться: благодетелей высоких хватало. Недаром же Капустин искал к Знаменснкому подходы. И все ресторанные стояли за Кудряшова, и с ним вместе надеялись, и показания против него Знаменский выжимал по капле, если уж бесспорными уликами тесннил в угол. А Маслова... Маслову Кудряшов не способен был понять. -- И чего мы с тобой не поделили, Ирина? Скамью подсудимых? Чего тебе вздумалось на меня капать? -- Прекрасно знаешь, что я сказала правду! -- При чем тут правда-неправда? На кой ляд ты стрипнтиз устраиваешь?! Вы записали, что я не признаю, что вовлек Маслову? -- Запишу, бумага -- вещь терпеливая. Но вы себе противоречите. То не вовлекали, то загодя совали деньги. -- Так совал просто для проверки: можно с ней ранботать или нельзя. Вы, гражданин следователь, не делайте из меня паровоза. Статья у всех будет одна, и срок -- извините. Я шестью годами обойдусь, мне пятннадцать ни к чему! Все было на равных. Начальники, подчиненные -- это по официальной линии, а наше денлопроизводство простое: мне моргнули, я кивнул, и вся бухгалтерия. -- Но подпольные деньги распределяли вы. -- Ну, черная касса была у меня, верно. Только каснсир -- это ж не директор. -- Малоубедительно. -- А я настаиваю, что никто ее не обольщал и не совращал! Вот вы задайте Масловой вопрос: если она такая хорошая, что ж она мне, негодяю, поддалась? Чего ж не отказалась, не сбегала в органы? -- Так я тебе сразу и поддалась? А ты забыл мои заявления об уходе? Я три раза писала, и ты три раза рвал! Забыл, как грозился уволить с волчьим билетом? С такой характеристикой, что никуда не возьмут? -- Сказать все можно, сколько угодно! -- А почему вы ее, собственно, удерживали? Нашли бы кого другого, кто охотней помогал воровать. -- Да она же редкий человек -- с огоньком, с творнческой жилкой! Где бы я вторую такую нашел? -- Вам непременно с творческой жилкой? -- Даже, извините, глупый вопрос! Все-таки занятный мужик. Не хочешь, да улыбннешься. -- Зря смеетесь. Чтобы -- как вы грубо выражаетесь -- воровать, в нашем деле надо прежде работать уметь. Кто не умеет -- мигом в трубу вылетит, будь он хоть честный, хоть какой. Если хотите знать, мы всегда шли с перевыполнением плана. Вся наша прибыль -- сверхплановый товар! -- Но за счет чего? -- А я вам скажу. За счет умения работать без потерь -- раз. За счет высокого профессионального мастерства -- два. И за счет постоянной заботы о вкусовых качествах -- три. Это ж не секрет: у плохой хозяйки какая-нибудь котлета -- хоть выброси, а у хорошей -- пальчики облинжешь. Маслова -- хозяйка хорошая. -- Выходит, Ирина Сергеевна, мы вас тягаем за пронфессиональное мастерство и заботу о качестве. Как забота осуществлялась на практике? -- В крем доливали воду... Вместо сливочного масла клали маргарин... В некоторое тесто полагается коньяк -- лили водку... Искусственно увеличивали припек... Много способов. Неловко ей, потупилась. Удивительное дело -- пройдя кудряшовскую школу, сохранить стыд. Когда опять осталась со Знаменским вдвоем, передонхнула с облегчением, и все тянуло выговориться. Что ж, долго молчала -- перед мужем, перед матерью, знакомынми. Знаменский ей не мешал. -- Наверно, был какой-то выход. Но связал он меня этими "премиями", имей, говорит, в виду, ты за них расписывалась!.. И, бывало, все разжигал. Приведет свою девицу и велит показывать, какая на ней шубка, какое белье... Я не оправдываюсь, хочу, чтобы вы поняли, до чего постепенно... Выход у нее был один: найти другую совсем работу, где волчий билет Кудряшова не имел бы значения. Но на это нужна решительность, воля. И готовность расстаться с даровыми деньгами. Между прочим, мать у нее была продавщица. Правда, в иные времена, когда не обязантельно липло к рукам, да и липли-то сравнительно крохи. И все же она ее растила, она выводила в люди, отцом не пахло. -- Вы не представляете, как сначала все незаметно! Вот, например, прибегают: "Ирина Сергеевна, какао-порошок высшего сорта кончился, можно класть первый сорт?" Ладно, говорю, кладите, только побольше, чтобы мне калькуляцию не переделывать. А разве есть время проверить, сколько положат? Снова бегут: "За нами сто "эклеров", подпишите вместо них "наполеоны", на "эклеры" крема не хватает!" Одного недостача, другого совсем нет, а третьего вдруг излишек вылез. И не разберешь, когда правда, когда для отвода глаз. Понимаете? -- Я -- да. А муж что-нибудь понимал? -- Ну, Коля... -- улыбнулась нежно. -- Вы же его видели -- не от мира сего... -- Не сказал бы. -- Да что вы! Большой ребенок, -- она мысли не допускала, что муж может кому-то не нравиться. -- Я когда второе заявление об уходе подала, то немножко дома объяснила осторожненько. Коля и говорит: ты стала мнительная, издергалась, надо больше доверять людям... И как раз день его рождения, побежала в комиссионку -- такой лежит свитер французский! А Кудряшов будто учуял: приносит двести рублей, прогрессивка, говорит, за полгода... и в мое заявление обернуты... Не устояла. До того привыкаешь покупать -- это страшно!.. Ночью чего не передумаешь, а придешь на работу -- все, как у людей, совещание об увеличении выпуска, в интересах потребителя, наш покупатель, борьба с ненормированными потерями, ваши соображения, товарищ Маслова. Все вроде воюем за правильные лозунги во главе с товарищем Кудряшовым... Знаменский отключился. Он предвкушал то, что собирался сообщить. Глянул на часы и прервал: -- Ирина Сергеевна, подследственного не обязательно держать в заключении до суда. И я думаю... Она прижала руки к груди, боясь поверить. -- Господи, неужели возможно?! Знал, понятно, что обрадуется, но она так рассиялась, таким светом озарилась, что он и сам согрелся в ее счастливых слезах. -- Пожить дома... с Колей, с девочками... наглядеться... Но это пока было в прожекте. Еще предстояло протанщить через Скопина. И закавыка была не в нем, а в Смолокурове, который к Масловой не благоволил. Он увязался вместе идти по начальству и станет, разумеется, гнуть свою линию. -- Только быстро, -- сказал Скопин. -- Через двадцать минут ко мне пожалует делегация польской милиции. -- Вот справка по Масловой. Я думаю, можно изменнить меру пресечения. Скопин отодвинул записку. -- Вообще-то, арест был необходим? -- Необходим и обоснован. -- Что же изменилось? -- Маслова все рассказала. Если я что-то понимаю в людях, искренне раскаивается. Сердце у нее неважное, часто приступы. На воле следствию не помешает. -- Разрешите, товарищ полковник? -- заскрипел сбонку Смолокуров. -- Да? -- Я -- против. -- Возражения? -- Маслова -- не заштатная фигура. Без нее хищения в "Ангаре" не имели бы половины того размаха. Расхитинтель ведь не карманник: украл и убежал. -- Михаил Константинович, обойдемся без прописнных истин. Но Смолокуров упрям. -- Разрешите, закончу мысль. Расхитителю бежать ненкуда. Надо, значит, воровать так, чтобы воруемое как бы не уменьшалось. Вот это и обеспечивала Маслова. Вагон изобретательности! Ее прозвали "наш Эдисон". Маленьнкий пример. Она разработала рецептуру фирменных булончек, на которые шло все то же самое, что на пирожные. А разница в цене -- сами понимаете. Со склада продукты выписывали на булочки, отсчитывались выручкой за бунлочки, а выпускали пирожные! Скопин прищурился на Знаменского, в прищуре юморок. -- Однако Смолокуров нарисовал выразительный порнтрет вашей подследственной. -- У нее двое детей, Вадим Александрович, а муж... словом, он уже осведомлялся, при каком сроке заключенния дают развод. -- Они не ладили? -- Да нет, по-своему он очень к ней привязан. Но трясется за собственную репутацию. Карьера -- прежде всего! Если Маслова проживет дома несколько месяцев, может быть, все уладится, в колонии он будет ее навещать, сохранится семья, ей будет куда вернуться. У Смолокурова любая эмоция грозит пиджачным пунговицам. Чуть что -- он нещадно крутит пуговицу. Ну, так и есть, открутил, зажал в кулаке: -- У нас не благотворительная организация! -- Тоже верно, -- вежливо согласился Скопин, старанясь не видеть измочаленного пучка ниток на животе оперативника. -- Но я за то, чтобы следователь мог свонбодно принимать решения. Кроме неправильных, безуснловно. Готовьте документы на освобождение, Пал Палыч. Засим желаю здравствовать. Он, кажется, нарочно протянул руку Смолокурову, и тому пришлось перекладывать пуговицу в левый кулак. Вечером того же дня (казенное время истекло) Знанменского ждал сюрприз. У двери своего кабинета он застал старшего следователя горпрокуратуры по кличке Фрайер. Меняя одну букву фамилии, кличка удачно вынявляла его пижонское нутро. Кроме пижонства, Сема Фрайер отличался самонадеянностью и высокомерием. Сталкивался с ним Знаменский и сцеплялся уже не раз -- но до сих пор по мелочи. -- Добрый вечер, Пал Палыч, я вот тебя караулю, -- с подозрительной любезностью произнес Фрайер. Они были на "ты", поскольку Сема мог говорить "вы" исключительно вышестоящим. Уселся на стул Знаменснкого, вынул из портфеля бумагу с печатями. -- Ознакомься, -- из-за стола протянул бумагу, как просителю. -- Мы забираем дело Рябинкина. Тут Знаменский прямо рот раскрыл. В подобных слунчаях из прокуратуры присылали письменное указание, и дело -- через канцелярию -- отвозил спецкурьер. Но чтобы старший следователь прискакал сам! Да еще поснле работы! Да ждал под дверью! И совсем неправдоподобно, когда все это -- Сема Фрайер! Некоторое время Знаменский подержал рот открытым. Сема улыбался чуть натянуто. -- Хорошо. Завтра отошлю, -- сказал Знаменский. -- Нет, я заберу сейчас. Ты же видишь, постановление подписано самим. Подпись прокурора города Знаменский видел. Но Рянбинкина задержали утром, показания он давать отказался. В папочке сиротливо лежали материалы обыска и заявленние потерпевших. -- У меня даже не подшито. -- Не волнуйся, дела шить не хуже вашего умеем! -- и Сема заржал на всю Петровку. Понимая, что бесполезно, Знаменский все же заупнрямился. Кому бы другому с удовольствием отдал -- загнружен был под завязку и ."Ангарой", и прочим. Да и Рябинкина ему ткнули абы куда, и не вызывал тот у него аппетита. Однако Фрайер автоматически порождал желание сопротивляться. -- Что за спешка? То к опечаткам -- и к тем придиранетесь, а то... -- Не о чем спорить, -- Сема нервно дернул голонвой. -- У меня указание, у тебя постановление. Давай выполнять! -- Воля твоя, я доложу. Скопин, которому Знаменский позвонил на дом, задумчиво покряхтел. -- Черт с ними, не будем связываться. Только составьнте опись всего, что в деле, и пусть распишется... Дело Рябинкина имело предысторию грязную и мутную. С полгода назад двое дельцов -- прозванных в своей среде Дринк и Финк -- погорели с налаженным производством ремешков для наручных часов. Нелегальная шарага, естественно. Это вообще была пора, когда вне государственных предприятий обильно произрастало изготовление разнных недорогих и ходовых товаров. Самый знаменитый ловчила выпускал всего-навсего резинку для трусов -- используя мастерские трудовой терапии при психоленчебницах. Взяли у него рекордную сумму -- семь миллинонов с хвостиком. Каких сбережений достигли Дринк и Финк, неизвеснтно. Но, попавшись, решили откупиться. И смогли. Принчем мгновенно, их даже из КПЗ отделения милиции не успели переправить в тюрьму. А постановление на арест, санкционированное райпрокурором, выдрали из дела и заменили постановлением о прекращении следствия за недоказанностью и малозначительностью. Освободить их потребовал ни много ни мало -- пернвый секретарь райкома Галушко. Кричал, что прокурор и начальник милиции позорят район, попирают восстаннавливаемую партией соцзаконность. Грозил поснимать погоны, растоптать и выгнать. Ну и поджали хвосты. Но количества экземпляров постановления они не знали, и молоденький милицейский следователь одно из них припрятал. За акцию по "восстановлению соцзаконности" Ганлушко взял с жен Дринка и Финка 60 тысяч. Между тем в Москве происходило очередное сокранщение числа районов, и Железнодорожный с Куйбыншевским объединили. Группировки их еще не сработались, куйбышевцы оказались второсортными и боролись с железнодорожниками. Это-то и подтолкнуло события дальше. Галушко и начальник милиции были из железнодонрожников, а начальник райобэхаэс -- из противного лангеря. По своим каналам он добыл сведения, что Дринк и Финк отпущены за мзду. Если б историю удалось раскрунтить, железнодорожники получили бы нокаут. Мельком он доложил начальнику милиции (железнодорожнику): дескать, поступил такой странный сигнал -- и бегом с пятого этажа. Встревоженный начальник глянул ненароком в окно, видит -- обэхаэсник садится в машину. -- Куда поехал? -- выскочил в приемную. -- В город, в ОБХСС, -- ответила секретарша. -- Мать-перемать! -- начальник ухватил китель и шиннель и скатился кубарем по той же лестнице старинного здания без лифта напротив метро "Краснопресненская". Комиссар милиции -- который смахивал на сурового матроса -- выслушал сообщение о Дринке и Финке с большим вниманием. (Был он ярый враг коррупции, что через некоторое время ему отлилось: начал интересоватьнся порядком распределения квартир Моссоветом -- и тотчас отстранили от должности). Конечно, персона типа Галушко почиталась в начале 60-х неприкосновенной, но комиссар решительно подннял телефонную трубку: -- У меня начальник ОБХСС Куйбышевского района. Острый сигнал. -- Знаю, -- ответил шеф Петровки. -- Мне как раз докладывают. Заходите. Чудом спасся начальник раймилиции, не зря одевалнся уже в мчавшейся машине. Успел с обэхаэсником нозднря в ноздрю. Вечером к Галушко, выходившему с работы, приблинзились три фигуры. -- Вас немедленно просит прокурор города! Струхнул секретарь: 60 тысяч топорщились в его карнманах. Как сотрудники органов сумели ему внушить сонмнение в надежности служебного сейфа, осталось тайной. Но действовали они дальновидно, санкции на обыск в кабинете им бы не получить ни в жизнь. А "прокурор просит" -- допустимо. Понадеялся секретарь, что высокий пост обезопасит, поехал на Пятницкую. А там и говорят: -- Извольте показать, что в карманах. Ход, рассчитанный на внезапность, -- обыскивать Ганлушко не рискнули бы. Он растерялся и выложил кипы денег. -- Поясните их происхождение. Галушко стал каяться. Полагал, что отделается отставнкой. Вместо этого прямиком повезли в тюрягу. Туда же водворили Дринка и Финка. В такой ситуации и возник Рябинкин в небесно-голубом костюме. Женам Дринка и Финка он заявил, что могущественные друзья за 60 тысяч (навязчивая сумма!) закроют дело, потому что руководство не желает сканданла из-за ареста секретаря райкома. Жены поверили и раскошелились. Дальше Рябинкин разыграл историю, что 60 тысяч его вынудил отдать майор с Петровки, который каким-то образом обо всем проведал. Женам было преднложено готовить новую порцию денег. Те посулились, но не поверили и донесли. Так Рябинкин и подзалетел. Дома у него Знаменский нашел странный набор, достойный Остапа Бендера: папки с копиями различных юридических документов (постановления о прекращении дел, обвинительные заключения и т. д.). Человек явно занимался составлением досье на крупных дельцов -- уже осужденных и гуляющих на свободе. Не забыты были в архиве и Дринк с Финком. Содержимое этих папок Фрайер тщательно сверил с протоколом обыска. И утащил, оставив по себе некое облачко тухлятины. Чем-то оно приводило на память инцидент с "аферистом" Капустиным. Впрочем, задело Знаменского слабее, и он долго о Фрайере не думал. Только года три спустя разразился гром. Похватали в полном составе следственный отдел Московской областнной прокуратуры. Потом обнаружились и ответвления. Главная банда, базировавшаяся в прелестном стариннном особняке на Тверском бульваре, орудовала бесцеренмонно. Наемные сыщики изыскивали компрометируюнщие материалы на денежных тузов. На основании их в облпрокуратуре создавали пухлые тома якобы ведущихся уголовных дел. Подшивались показания ложных свидетенлей, многостраничные "заключения" бухгалтерских или строительных экспертов и прочая липа, которая местами соответствовала правде (сыщики не напрасно кушали хлеб с маслицем). Тут в "делах" были закладочки, дабы знать, что оглашать. Намеченную жертву официально призывали на раснправу. Жестко, напористо допрашивали, требуя признанния. А затем неожиданно предлагали: нам -- огромный куш, тебе -- шагай на все четыре стороны. Не веришь? Айда со мной, поверишь. И следователь (обязательно в форме) вел "обвиняенмого" в покои с табличкой "Начальник следственного отдела". Покои были роскошные, с камином, где на этот случай невзирая на погоду пылал огонь. За необъятным резным столом восседал внушительный дядя (тоже в форме). -- Петр Петрович, -- почтительно рапортовал следонватель, -- сопротивляется дуралей. -- Что ж ты, братец, -- укоризненно басил дядя. -- Сколько тебе сказано? Сто двадцать кусков? Вот и неси. Принесешь -- можешь свое дело хоть у меня в камине сжечь. -- Да я... да вы... да больно дорого... -- Доложи дело, -- командовал начальник. Следователь, прыгая по правдивым местам, демонстнрировал, что "нам все известно", после чего разыгрывалнся "добивающий номер". Начальник распоряжался по селектору: "Всех ко мне!" Кабинет заполняли упитанные молодые люди (в форме же). Именно контраст сугубой официальности обстановки и одежды с наглостью ночнных налетчиков был наиболее впечатляющим средством. -- Вот, -- начальник делал широкий жест, -- все мои следователи. Честно при них обещаю: платишь -- катись. Ребята, скажите ему, разве мы кого обманывали? -- Никогда!! Никого!! -- дружно, как на плацу. У дуралея волосы дыбом. Уже не мекает "да я... да вы". Лишь бы ноги унести, а шерсти клок пропади пропадом! Сделка заключалась, и откупившийся сжигал том I, том II, том III. Компания в старинном особнячке сложилась не слунчайно, то была установка свыше -- набирать из очень обеспеченных семей. Именовали их -- "дети высоток". Подразумевалось, что они не будут хапать, поскольку не нуждаются. Но родительские дотации к их, в общем-то мизерным, зарплатам оказались слабым барьером против постоянных соблазнов. Ведь деньги сулят следователю беспрерывно, если не открытым текстом, то упорными намеками. А чиновничьи отпрыски выросли с представнлением, что словчить не грех. Готовность на подкуп в умелых руках начальника превратилась в коллективную оголтелость. К их делу была приобщена красноречивая фотография: вся кодла на фоне "Волги", оклеенной стонрублевками. Каким образом обладателем кабинета с камином стал отъявленный мафиози? Жена его с давних пор занведовала крупнейшей овощной базой -- возможно, это проливает свет. Так или иначе, банда сложилась и увлекла на ту же стезю группу из городской прокуратуры, где фигурированли уже не "сынки", в том числе и некоторые гремевшие асы криминалистики. Например, вместе с "областниканми" влип легендарный следователь, о ком рассказывали студентам, писали в книжках по соцзаконности. Взявши себе занюханное дело о самоубийстве немонлодой одинокой женщины, он проделал чудеса. Нашел всю ее мебель и привез в комнату, где давно поселились другие жильцы. С помощью знакомых погибшей размеснтил мебель так, как размещалась она в день смерти. Нашел у портнихи записи, позволившие точно опреденлить рост покойной, длину ног ее и рук (тело было кремировано). И тогда, сведя все воедино, доказал: кто первым вошел в дверь и якобы увидел самоубийцу, лжет! Повенситься, влезши на табуретку, поставленную на стол, женщина при ее росте не могла -- не дотянулась бы до крюка. Самоубийство оказалось инсценировкой, а свидентель -- корыстным лиходеем, повесившим свою соседку. Следователь был фанатик, виртуоз. И он же брал взятнки с хозяйственников. Такая вот случалась диалектика... Немудрено, что у Знаменского отняли Рябинкина. Его любовно составленное досье обернулось золотым дном для "дел", жарко сгоравших в камине. Прокурор города, по отзывам, порядочный человек, вероятно, заметил бы нечто подозрительное за ширмой следствия, да он на много месяцев был отвлечен другим. В уборной прокуратуры ежедневно появлялись на стенах нелестные для него, непечатные, но остроумные афоризнмы. На Пятницкой в голос хохотали. Посадить в уборную вахтера или установить милицейский пост прокурор не посмел. Выручила бы телекамера, но подобной техники еще не водилось. Говорят, пытался он посоветоваться с опытным друнгом -- одним из светлейших умов тогдашнего следствия. Однако тот, обремененный возрастом и немыслимым числом прошедших через него запутанных дел, целиком отдался поискам истины столетней давности. Богатый московский барин -- драматург Сухово-Кобылин -- был некогда взят под стражу по обвинению в убийстве франнцуженки Диманш. Справедливо ли обвинение?! Отстаньнте, мне не до сортирных текстов! На совещаниях прокурор города мучительно всматринвался в приближенных. Кто? В конце концов он тайно провел графологическую экспертизу. Экспер