ей. Габуния налил коньяку в две рюмки. -- Понятно. Вам нужна помощь. Я вижу, вы человек серьезный, попусту слов не тратите. Уважаю таких -- сам-то я болтун... Знаете что, Николай Александрович. Не хотите говорить, что вы там не поделили с Седым -- не надо. Я вам все равно помогу. -- Не знаю я никакого Седого! -- вырвалось у Николаса. -- Честное слово! Последнее восклицание получилось чересчур эмоциональным, пожалуй, даже детским, и, верно, сильно подпортило образ немногословного и сдержанного агента секретной службы ее величества ("Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд"), который, кажется, нарисовал себе Иосиф Гурамович. Бровь магната снова приподнялась. Полные рюмки Габуния отставил в сторону, взял кий и ударил по шару номер 6. Шестой острым углом обогнул спящую Жужу и ушел в лузу, предварительно щелкнув по номеру седьмому, который завертелся вокруг собственной оси и тоже покатился прямиком в сетку. -- Знаете, Николай Александрович, -- сказал банкир после довольно продолжительной паузы, -- может быть, я полный -- во всех смыслах -- идиот, но я вам, пожалуй, верю. Верю, что вы понятия не имеете, кто такой Седой и с какой стати он решил вас убить. Я не первый год на свете живу и знаю, что людские интересы иногда переплетаются самым причудливым образом. -- Удар кием. -- Ай, какой шар! Какой красавец! За него -- марципуську... -- Вознаградив себя за очередное попадание, Иосиф Гурамович продолжил. -- Пускай вы не знаете Седого, зато он вас знает. Самого Шурика на вас зарядил -- это вам не кусок хачапури. Вот как сильно господин Седой хочет вам помешать в вашем деле. А это значит, что Coco -- это, Николай Александрович, друзья меня так зовут -- так же сильно хочет вам помочь в вашем деле, в чем бы оно ни заключалось. Кстати, в чем оно заключается, ваше дело? Вы зачем приехали в Москву? Только честно. Николас ответил, загибая пальцы: -- Прочесть одну старую грамоту в архиве. Поискать следы моего предка Корнелиуса фон Дорна, жившего триста с лишним лет назад. Собрать материал для книги. Все, больше ничего... Он сам чувствовал, что его слова прозвучали глупо и неубедительно, но Coco выслушал внимательно, поразмыслил, покивал головой. -- Ну вот и ищите, ну вот и собирайте. Не знаю, чем ваш уважаемый предок так насолил Седому, но доведите дело до конца. А я окажу вам любую помощь. Любую, -- со значением повторил Габуния. -- Так что, профессор, работаем? -- Я не профессор, я всего лишь магистр истории, -- пробормотал Николас, еще раз взвешивая все за и против. Уехать из России все равно нельзя. Ну хорошо, выберется он из страны по фальшивым документам, которые Coco, вероятно, может изготовить не хуже, чем Владик. И что дальше? Въезд на территорию Соединенного королевства по фальшивому документу -- это уголовное преступление. Не говоря уж о том, что российский МВД может обратиться с официальным запросом о Николасе А. Фандорине, подозреваемом в совершении убийства. Очень возможно, что уже завтра мистер Лоуренс Пампкин получит от властей соответствующий сигнал. Нет, бегство не выход. Значит, в любом случае придется задержаться в Москве. Причина всех злоключений содержится в письме Корнелиуса, больше не в чем. А что представляет собой письмо? Указание о местонахождении тайника, где хранится какая-то "Иванова Либерея". Почему похищенный документ подбросили обратно? Одно из двух. Или похитители поняли, что никакой ценности он не представляет. Или же, наоборот, письмо им стало не нужно, потому что, воспользовавшись содержащимися в нем разъяснениями, они уже нашли то, что искали. Ах нет, нет! Николас задергался, осененный догадкой. Coco так и впился глазами в англичанина, ни с того ни с сего принявшегося махать руками. Все проще и логичнее! Похитители прочли письмо, увидели что оно отчасти зашифровано ("яко от скалы Тео предка нашего к Княжьему Двору", "в числе дщерей у предка нашего Гуго") и поняли, что кроме специалиста по истории рода фон Дорнов разгадать этот код никто не сможет. Они нарочно подбросили Николасу письмо, чтобы он занялся поисками, а сами, должно быть, вознамерились за ним приглядывать! И что же -- идти у них на поводу, у этого мафиозо Седого с его наемными убийцами? Однако стоило взглянуть на дело и с другой стороны. Если бандиты до такой степени уверены, что письмо имеет реальную ценность, то почему он, прямой потомок Корнелиуса, не хочет прислушаться к зову предка? Шурика больше нет. Седой остался с носом. Почему бы не поискать "Иванову Либерею" самому? Николас затрепетал, представив себе, каково это, было бы -- найти тайник, зарытый капитаном фон Дорном! Именно этот внерациональный, мистический трепет и перетянул чашу весов. -- Хорошо, -- медленно проговорил Фандорин. -- Я попробую. А от вас, господин Габуния, мне нужно следующее. Первое: чтобы меня не отвлекали от поисков... -- Прикрывали со спины? -- понимающе кивнул Coco. -- Это я легко устрою. Приставлю к вам Владимира Ивановича. Он будет оберегать вас лучше, чем Коржаков президента. Что второе? -- Я нахожусь в милицейском розыске, а мне необходимо подобрать кое-какие книги, материалы, старые документы... -- Дайте Сергееву список -- он все разыщет и достанет. Любые книги, любые документы. Хоть из секретных архивов ФСБ. Что еще? -- Хорошо бы одежду, -- вздохнул Николас, брезгливо покосившись на свою замызганную рубашку и латаные брюки. -- Это можно устроить? -- Проблема трудная, но разрешимая, -- весело сказал банкир и взял в руки рюмки. -- У нас с вами много общего, Николай Александрович. Мы оба люди с трудными проблемами. Давайте выпьем за то, чтобы все они разрешались так же легко. -- Нет-нет, мне будет плохо, -- испугался Фандорин. -- Я сегодня уже пил. Много. Кажется, этот довод в России веским не считался. Иосиф Гурамович улыбнулся словам магистра, как удачной шутке, и втиснул ему в пальцы рюмку. -- Это двадцатилетний коньяк. От него никому еще плохо не становилось. Только хорошо. Что вы, как Монте-Кристо в гостях у графа де Морсера -- ничего не пьете, не кушаете? Разве мы с вами враги? Мы заключили взаимовыгодную сделку, ее нужно спрыснуть. Ваша выгода очевидна. Я тоже сделал полезную инвестицию, от которой ожидаю хороших дивидендов. Фандорин с сомнением посмотрел на золотисто-коричневую жидкость. Разве что одну рюмочку, чтобы не простудиться после сиденья в сквере? -- Выпьем за наши трудные проблемы, дорогой Николай Александрович, -- чокнулся с ним банкир, -- потому что без трудных проблем на свете было бы очень скучно. -- Я отлично прожил бы и без вашего Седого, -- сварливо буркнул Николас, но все же выпил. Оказывается, Габуния сказал истинную правду -- от одной-единственной рюмки волшебного напитка магистру сразу стало хорошо. Так хорошо, что означать это могло только одно: от дополнительного вклада все прежние алкогольные инвестиции, на время замороженные холодом и нервным потрясением, оттаяли и стали давать дивиденды. Кажется, это называется "на старые дрожжи". -- При чем здесь Седой? -- удивился Coco. -- Седой -- это не проблема, а тоненькая заноза в моей толстой заднице. Я эту занозу обязательно вытащу -- надеюсь, с вашей помощью. Нет, уважаемый Николай Александрович -- дайте-ка вашу рюмочку -- мои проблемы куда как мудреней. -- Выпили, закусили шоколадом, и банкир продолжил. -- Трудных проблем у меня три. Первая: я вешу 124 кэгэ, надо худеть, а я очень люблю кушать. Вторая: мне не везет в любви, у меня очень странные отношения с этим великим чувством. И третья: я хожу в церковь, я построил три храма и кормлю четыре богадельни, а в Бога не верю -- совсем, сколько ни стараюсь. И книги религиозные читаю, и молюсь -- а все, как говорится, мимо кассы. Вот что я называю трудными проблемами. Решать их надо, а как -- ума не приложу. Выпили по второй, и теперь Николасу стало еще лучше. Кажется, он угодил в тривиальную ситуацию, многократно описанную и экранизированную: иностранец как жертва агрессивного российского хлебосольства. Наверное, это и называется "запой", подумал магистр -- когда начинаешь новый раунд выпивки, еще не протрезвев после предыдущего. Больше всего тревожило то, что не хотелось останавливаться. Николас снова подставил рюмку, поглядел на Иосифа Гурамовича и внезапно ощутил прилив искренней симпатии к этому видавшему виды, хитрющему, а в то же время такому по-детски открытому толстяку. Растроганное пощипывание в груди означало, что сейчас Николаса понесет давать добрые советы. Двадцатилетний коньяк ослабил все сдерживающие механизмы. Магистр продержался еще с полминуты -- пока Coco выставлял на зеленом столе шары треугольником, -- а потом капитулировал. -- С верой проще всего, -- сказал он. -- Да? -- удивился Габуния, застыв с уже нацеленным кием. -- Не надо стараться, не надо заставлять себя верить в Бога. Пустое это дело. -- Вы думаете? Так что, денег на богадельни больше не давать? Звонкий удар. Треугольник рассыпался на желтые кругляшки, ни один из которых -- истинное чудо -- не коснулся дремлющей Жужи. -- Почему же не давать -- давайте, дело хорошее, -- разрешил Николас. -- Только не ждите, что на вас за эти деяния благодать снизойдет. Давайте, если деньги есть, а о вере не думайте. Если в вас потребность есть, вера, когда надо, сама придет, а за уши вы ее из своей души все равно не вытянете. Выпьем? Выпили. -- Теперь поговорим о ваших странностях любви, -- предложил Фандорин, заедая коньяк миниатюрным эклерчиком. Настроение у магистра было победительное, все на свете проблемы казались ему сейчас легкими и разрешимыми. -- Здесь-то что не так? У вас же молодая жена-красавица, я читал в журнале. -- Она меня не любит, -- горько сказал Coco, его толстые щеки скорбно обвисли. -- Восьмой об девятого и в среднюю... И всю жизнь так было. Рок. Первый раз в двадцать лет женился. Невеста -- ангел, папа -- секретарь райкома. Так любил ее, так любил! "Миллион алых роз" песня была, помните? Николас помотал головой -- не помнил. Окружающее пространство начинало вести себя так же безответственно, как в "Кабаке". Даже еще хуже. -- Пугачева пела. Но это она уже потом пела, в восьмидесятые. А я своей Нино еще в шестьдесят шестом, безо всякой Пугачевой, весь урожай цветоводческого колхоза "Сорок лет Октября" купил и улицу перед домом розами выложил! Вот как любил... А она нос драла, обзывала, унижала. С мужчинами кокетничала. Изменяла... -- Голос Габунии дрогнул от горьких воспоминаний. -- Не выдержал, убил ее. Фандорин поперхнулся коньяком. -- Тридцать лет прошло, -- успокоил его Coco. -- Я был молодой, горячий. Еще даже университет не закончил. Тогда законы были строгие, шесть месяцев в тюрьме сидел! -- Он гордо поднял палец, но тут же снова поник. -- Второй раз женился -- опять по сумасшедшей любви. Она певица была, в тбилисской опере. Голос -- серафимы в раю так не поют! По всей стране на гастроли ездила. Я за ней -- как собачонка, вот как Жужа эта таскался! Вокруг нее увиваются всякие хлюсты, букеты шлют, записочки, а я терплю. Семнадцать лет терпел! Она в восемьдесят девятом на машине разбилась, царствие небесное. Сколько позора было... -- Почему позора? -- нахмурился сопереживающий Николас. -- Так она в машине Хурцилавы ехала. Актер у нас такой был, известный ходок. Когда автогеном крышу срезали, вынули их -- он за рулем без штанов сидит, и моя Лика рядом... Ай что было! -- махнул рукой Иосиф Гурамович. -- Из Тбилиси в Москву переехал. Думал, хватит -- больше никаких жен, никакой любви. А увидел Сабрину -- и все, пропал, старый дурак. Ничего для нее не жалею: кутюры там всякие, цацки, игуану из Америки заказал -- ящерица такая мерзкая, Сабриночка захотела. И что? На прошлой неделе с массажиста ее снял. Позавчера шофера уволил. Три с половиной месяца после свадьбы прошло! Сто дней! И, главное, хоть бы прощения попросила -- какой там! Только смотрит вот так своими глазищами. -- Coco задрал голову и наморщил нос, изображая презрительный взгляд. -- Нет, Николай Александрович, не понимаю я про любовь чего-то самого главного... Третьего об одиннадцатого и в угол. Подумав, Фандорин изрек: -- По-моему, Иосиф Гурамович, вы про любовь все отлично понимаете, и всякий раз находите такую женщину, которая делает вас счастливым. От неожиданности рука мастера дрогнула. Шар пошел вкось -- прямо в лоб бедной Жуже. Той-терьер с возмущенным визгом запрыгал по зеленому сукну, затявкал, но Coco даже не взглянул на свою любимицу -- снизу вверх, через плечо, смотрел на Николаса. -- Шутите, да? -- обиженно сказал банкир. -- Английская ирония, да? -- Вовсе нет, -- стал объяснять Фандорин. -- Просто для вас счастье в любви -- это ощущать себя нелюбимым и несчастным, мучиться ревностью. Ведь что такое любовь? -- Магистр вдохновенно взмахнул пустой рюмкой. -- Любовь -- это ощущение, что ты можешь получить от другого человека нечто, для тебя жизненно необходимое. То, чего никто другой тебе дать не сможет. Нередко это ощущение обманчиво, но сейчас речь про иное. Вот часто говорят: "Какая несчастная пара! Жена его, бедняжку, так мучает, так мучает, а он, долготерпец, все равно ее обожает, все прощает, и ведь живут вместе столько лет, не расходятся". А на самом деле долготерпцу и нужна такая, которая будет его мучить. Попадись вам, Иосиф Гурамович, другая женщина, которая на вас молилась бы, вы на нее, поди, и смотреть бы не стали -- выгнали взашей... Так что с любовью и семейным счастьем все у вас в полном порядке. Магистр сам плеснул себе коньяку. -- Какая была третья проблема? -- Жирный очень, -- с некоторой растерянностью напомнил Coco. -- Стыдно сказать -- шнурки сам завязать не могу. На диетах всяких сидел, в лечебницах водорослями питался -- ничего не помогает. Мучаю себя два месяца, сброшу двадцать кило, а жизнь не в радость, только про шашлык думаю, про омары, про баранью ногу под ореховым соусом. Потом плюну -- и за месяц обратно набираю, те же 124 кэгэ. -- А 125 килограммов у вас бывало? -- строго спросил Николас. -- Никогда. 124 -- и точка. Ни вверх, ни вниз. -- Ну так и не надо вам худеть. -- Фандорин сейчас был настроен великодушно. -- Сто двадцать четыре килограмма -- ваш оптимальный вес, тот объем, на который вас запрограммировала природа. Если б вы и дальше толстели -- тогда другое дело. А так ешьте, пейте себе на здоровье. О, кстати! -- Он поднял бокал. -- Как говорят у нас за рубежом те, кто не знает русского языка: Na zdorovye! -- Нравитесь вы мне, Николай Александрович, -- прочувствованно сказал Coco, выпив "на здоровье". -- Мудрый вы человек. Разрешите вас обнять. -- Сейчас, -- выставил ладонь магистр. -- Сначала стихотворение прочту, философское. Только что родилось. Приложение: Хромающий лимерик, прочитанный Н.Фандориным в клубе "Педигри" ночью 15 июня Злодеев нет вовсе на свете. Мы все простодушны, как дети. Задиры и врушки, Мы все делим игрушки, А нам пока стелят кроватки. Глава двенадцатая Подземная Москва. Что-то есть! Острей, чем у волка. В Константино-Еленинской башне. Последняя воля христолюбивого государя. Поймите, -- уже в который раз повторял Вальзер, виновато глядя на капитана поверх очков. -- Я должен был вас испытать. Да, все это время я знал, где спрятана Либерея, но проникнуть туда все равно было невозможно, а я хотел присмотреться к вам получше. За этот месяц я убедился, что вы человек честный и неболтливый. Я сделал правильный выбор. -- Послушайте, герр Вальзер, я уже сказал, что не сержусь на вас, хотя выходит, я зря обстучал полы во всех дворцовых подвалах. -- Терпение Корнелиуса было на исходе. -- Довольно оправданий! Рассказывайте скорей, где находится тайник. Как вы его нашли? Когда? Они быстро шагали по темнеющей предвечерней улице, что вела к скоро домским воротам. -- Сначала я расскажу вам, как определил место. Тут ведь главное -- работа мысли, сопоставление и правильное истолкование сведений. Остальное -- ерунда: немного ловкости и напряжение мышц. Основную работу исполнил разум. Я говорил вам про запись от 1564 года в письмохранилище Государевых мастерских палат о водовзводных дел мастере Семене Рыжове, помните? Но я утаил от вас, что в столбцах о строительстве царева Опричного двора, возводившегося в то же самое время, тоже упоминается Рыжов, а с ним и некие неназванные "подземных дел мастера". Из исторических хроник известно, что из царского терема на Опричный двор, куда Иван перебрался в 1565 году, вел подземный ход, прокопанный под кремлевской стеной и рекой Неглинкой. Понимаете, к чему я веду? -- Вы хотите сказать, что под этим, как его, Опричным двором мастер Рыжов соорудил еще один водонепроницаемый тайник? Фон Дорн наморщил лоб, пытаясь угадать, к чему клонит аптекарь. -- Если б это был еще один тайник, то в росписи был бы дополнительный заказ на свинцовые доски или какие-то другие материалы, а ничего подобного для Опричного дворца не понадобилось. Нет, речь идет о том же самом хранилище, я сразу это понял! Свинцовые доски привезли в Кремль, а работы производились в Опричном дворце, под землей, понимаете? -- То есть... -- Корнелиус остановился, хлопнул себя рукой по ляжке. -- То есть, из-под дворца прорыли ход к Опричному двору и перенесли свинец под землей? Но зачем? Для секретности, да? -- Конечно, для чего ж еще! -- Вальзер возбужденно засмеялся, щурясь от снежной пороши, задувавшей спутникам в лицо. -- Известно, что Боровицкий холм, на котором стоит великокняжеский замок, с давних пор весь изрыт подземными лазами. Мне рассказывали сведущие люди, что прямо посередине холма в древности проходил овраг, впоследствии засыпанный землей. Засыпать-то его засыпали, но галереи остались. А уж в более поздние века кто только под Кремлем не копал! Тот лаз, что вы нашли в подвале Каменного Терема, недавнего происхождения. Может, Алексеев воспитатель и соправитель боярин Морозов велел проложить -- он, говорят, был охоч до чужих тайн. А с Опричным двором царя Ивана вышло вот как. Во время нападения крымских татар на Москву сей деревянный дворец выгорел до головешек. Разумней было бы отстроить его на ином месте, чтоб не разбирать обгорелые бревна. Однако царь велел возвести новые хоромы на том же пепелище. Почему, спросите вы? -- Из-за подземного свинцового тайника! -- воскликнул капитан. -- Он-то ведь в пожаре сгореть не мог! -- Правильно, мой славный друг. Я тоже так подумал. А потом, когда царь снова перенес резиденцию в Кремль, он не стал переводить Либерею в другое место -- не за чем было. От государева терема до тайника подземным ходом добираться было не больше пяти минут, хватало и одной малой свечки. -- Где же располагался Опричный двор? Лицо Вальзера сморщилось в улыбке. -- На Моховой улице -- по-нынешнему как раз посередине между Земским приказом и Нарышкинскими палатами... У фон Дорна отвисла челюсть -- в рот сразу сыпануло мелкой снежной трухой. -- Так... Так это ж усадьба митрополита Антиохийского! Аптекарь засмеялся. -- То-то и оно. А теперь я расскажу вам, мой храбрый капитан, почему меня не жалует высокопреосвященный Таисий. Вычислив, где должен находиться свинцовый тайник, я нанялся к митрополиту домашним библиотекарем. В ту пору я еще не знал об истинной цели приезда Таисия в Россию. А когда обнаружил среди его бумаг целую тетрадь, сплошь заполненную сведениями о Либерее, стал вдвойне осторожен... К счастью, грек пустился по ложному следу. Он уверен, что царь Иван вывез книжные сокровища в Александрову Слободу, и год за годом ищет тайник там -- перекопал все развалины, а местами зарылся под землю чуть не на тридцать локтей. -- Вальзер зашелся в приступе благодушного смеха -- злорадничать этот добряк, кажется, не умел вовсе. -- Разве не смешно? Сидит прямо над сокровищем, а сам роет землю за тридцать лье от этого места. Библиотеку митрополит собрал хорошую, тоже большущих денег стоит, но до Либереи ей, конечно, далеко. Моя работа состояла в том, чтобы переписать все тома на малые листки с кратким описанием, а после разложить эти карточки по темам и дисциплинам. Придумано очень даже неглупо -- Таисий назвал эту методику "картотека". Когда книг очень много, бывает нелегко найти нужную, а тут берешь ящик с листочками, и сразу все видно. К примеру, вам нужно найти некоторые сведения по космографии... -- Герр Вальзер, -- вернул увлекшегося книжника к главному капитан. -- Про картотеку вы мне как-нибудь после расскажете. Давайте про Либерею. -- Да-да, простите, -- виновато закивал аптекарь. -- У Таисия я проработал несколько месяцев. Дело с картотекой двигалось медленно, потому что, как вы понимаете, занимался я в основном совсем другим. Свою драгоценную библиотеку митрополит, проявив разумную предусмотрительность, разместил не в верхней, бревенчатой части дворца, а в каменном подвале, глубоко уходящем под землю. Там удобное место для рытья -- естественная ложбинка. Я подумал, что и сто лет назад, во время строительства Опричного терема, мастера должны были рассуждать так же. Если тайник действительно здесь, то искать нужно прямо под митрополитовой библиотекой. Днем я был занят службой в Аптечном приказе и своей врачебной практикой, на Моховую приходил вечером, а работал по ночам. Так было лучше для моих целей -- и слуги, и Таисий спали. Я разобрал небольшой участок пола -- расковырял дубовые плашки, чтобы их было легко вынимать и ставить на место. Паркет оказался положен на доски. Я выпилил в них квадратное отверстие и сцепил обрезки клеем собственного изготовления. Получилось подобие люка. Под досками была зола и горелая земля -- следы татарского пепелища. Тут началась самая трудоемкая часть работы. Я копал яму, вынося землю в маленьких мешочках. Дело шло медленно. Месяц за месяцем я почти не спал, ел что придется, на бегу -- и ничего: не заболел, не ослабел. Наоборот, развил мышечную силу и укрепил здоровье. Вот вам лишнее доказательство того, что телом руководит разум. Возможности человеческого организма поистине безграничны! Надо только уметь правильно использовать арсенал, предоставленный нам благодетельной физиологией! Если б люди сами не связывали себе руки пустыми суевериями, не унижали бы собственный разум, они были бы подобны античным богам. "Что за чудо природы человек! Как благороден рассудком, как безграничен в способностях!" -- сказал великий Шекспир. -- Кто? -- переспросил Корнелиус. -- Впрочем, неважно. Ради Христа, герр Вальзер, не отвлекайтесь на пустяки. Объясните лучше, как вам удалось в течение нескольких месяцев вести свои раскопки незамеченным? -- О, я отлично все продумал, -- с гордостью заявил аптекарь. -- Я разработал превосходную систему. Позвольте вашу шпагу. Вот, смотрите. -- Он сел на корточки и стал рисовать ножнами по снегу. -- В подвал, где библиотека, можно попасть только по лестнице, которая ведет из спальни Таисия. На ночь грек от меня запирался, и до самого утра выйти я не мог, что меня отлично устраивало. Мне ставили кувшин меда, еду, нужное ведро, выдавали соломенный тюфяк. Именно тюфяк и подал мне идею. Я принес из дому еще несколько таких же, потихоньку набил их шерстью и стал класть под выемку в полу -- чтобы паркет не производил резонанса. Под одной из верхних ступенек лестницы я пристроил пружину, соединенную с колокольчиком, который находился подле меня, в яме. Если б Таисию вдруг взбрело в голову ночью спуститься в библиотеку, я сразу же получил бы предупредительный аларм. Лестница там довольно высокая и крутая, а у грека подагра, поэтому мне хватило бы времени выбраться из своей ямы и положить на место вынутые плашки. Один раз митрополит и в самом деле спустился в подвал далеко за полночь, ему понадобился некий манускрипт. Услышав звон колокольчика, я ужасно испугался и от волнения никак не мог вставить один из дубовых квадратов в паз -- пришлось положить сверху развернутую книгу. Таисий только сказал мне: "Что же вы, доктор Вальзер, читаете на четвереньках? За столом вам было бы удобнее". Я промямлил что-то неразборчивое -- очень уж трясся. Ничего, обошлось. За семь месяцев еженощного труда я углубился в землю на семь футов. Утрамбовал ступеньки, чтоб удобней спускаться и подниматься. Иногда, конечно, мучился сомнениями -- не ошибся ли я в своих выводах? А второго декабря минувшего 1675 года (я навсегда запомню этот день, главный день всей моей жизни!) тесак, которым я рыхлил землю, ударился о камень. Стал расчищать -- каменная кладка! Аккуратные кубы известняка, скрепленные строительным раствором. Приложил ухо, стучу -- явственный металлический отзвук. -- Да что вы! -- Корнелиус схватил аптекаря за плечо. -- Вы делаете мне больно, герр капитан... Да, глухой звон! Это было, как волшебный сон. Не буду утомлять вас подробностями того, как я вынимал и выносил камни, как выпиливал дыру в свинцовой оболочке. Пришлось трудненько, потому что пользоваться долотом я не мог -- поднялся бы грохот на весь дом. Шестнадцатого декабря работа завершилась. Я осторожно вынул тяжелый квадрат свинца и спустил в отверстие фонарь на веревке... -- Ну? -- Сердце у фон Дорна сжалось в тугой кулачок -- ни вдохнуть, ни выдохнуть. -- Что там оказалось? -- Она! Либерея! -- зашептал Вальзер, хотя на темной улице кроме них двоих не было ни души. -- Спуститься вниз мне не удалось, но я видел сундуки, много старинных сундуков! Две или три дюжины! -- А вдруг там не книги? -- перешел на шепот и Корнелиус. -- Вдруг там золото? -- Какое еще золото? -- испугался Вальзер. -- Что вы такое несете! Там не может быть золото, это Иванова Либерея! Аптекарь так разволновался, что пришлось его успокаивать -- ну разумеется, в сундуках могут быть только книги. А думалось: хоть бы и не Либерея, черт с нею. Старинные сундуки! Уж верно в них хранится что-нибудь очень ценное. Но здесь на память Корнелиусу пришел дворцовый тайник с гнилыми соболями, и возбуждение несколько поугасло. Второго такого разочарования мне не пережить, сказал себе фон Дорн. -- А почему вам не удалось спуститься? Вальзер вздохнул. -- Той ночью у меня не было с собой веревочной лестницы, и я отложил спуск на завтра. А наутро меня с позором изгнали из митрополитовых палат... Увы, друг мой, я виноват сам. Когда меня выпустили из подвала, я был словно не в себе -- непочтительно поздоровался с высокопреосвященным и чуть ли не фыркнул ему в лицо. Смешно показалось: спит прямо на Либерее, а самому невдомек. Таисий чванлив, дерзости от низших не терпит. Велел челяди вытолкать меня взашей и более не пускать. Заодно уж и жалованья не выплатил... Но жалованье -- ерунда. Хуже другое. Когда монахи меня через двор пинками гнали, я выронил свою памятную книжку, сам не заметил как. А в той книжке, среди разных мыслей философского рода, еще скопирован список Либереи, обнаруженный мною в Дерптском университете. -- Какая неосторожность! -- воскликнул фон Дорн. -- Мог ли я предположить, что листок попадет в руки Таисия, единственного человека во всей Московии, способного понять смысл этого перечня... -- Откуда вы знаете, что митрополит прочел ваши записи? Вальзер уныло ответил: -- Да уж знаю... На следующий же день вечером, когда шел из Аптекарского приказа, меня схватили за руки двое чернецов, поволокли по улице. Я кричал, отбивался -- никто не помог. Один -- он еще меня в ухо кулаком ударил, очень больно -- сказал: "Владыка тебя видеть желает". Зачем бы Таисию меня, жалкого червя, видеть, если не из-за Либереи? Нет, прочел злокозненный грек мой список, обязательно прочел. И, верно, вообразил, что я прислан кем-то за ним шпионить. Кем-то, кто ведает про митрополитов интерес к Либерее... Тогда мне повезло. Близ Троицкого моста что на Неглинной увидал я моего начальника дьяка Голосова со стрельцами -- он вез царю снадобья из Немецкой аптеки. Я закричал, забился. Монахи и убежали. После того случая я нанял двух крепких слуг и никуда без них не выходил. Ломал голову, как же мне до тайника добраться. Решил, что во всей Москве только у канцлера Матфеева хватит влияния одолеть митрополита. Ну, а про дальнейшее вы знаете -- это уж при вас было... Весь месяц январь я ждал, не уедет ли куда Таисий -- на богомолье в Троицу или хоть в Александрову Слободу, канавы копать. Тогда мы с вами попробовали бы в его палаты проникнуть и до Либереи добраться. А мерзкий грек все сидит сиднем, каждую ночь дома ночует. К старости Таисий стал на холод чувствителен. Видно, теперь уж до тепла с места не стронется. И вдруг такая удача с царевой апоплексией! Нынче митрополита всю ночь не будет, нельзя ему от смертного одра отлучаться. Сегодня нам выпал редчайший, возможно, неповторимый шанс! x x x К ночной экспедиции подготовились основательно -- у Адама Вальзера все было продумано заранее. Оделись в черное, облегающее. Сверху, для тепла, натянули ватные татарские куцавейки. Шпагу фон Дорн не взял -- длинна, неудобна. Вместо нее вооружился тесаком, кистенем на ременной петле, сзади, за воротом, приладил стилет в особых потайных ножнах. Это один португалец во время Фландрской кампании научил; незаменимая вещь, когда нужно нанести молниеносный, неожиданный удар -- вытягиваешь из-за спины и можешь метнуть или полоснуть врага по физиономии, это уж как удобней. Пистолеты брать не стал, шуметь все равно было нельзя. Вместо веревочной лестницы захватил веревку с узлами и крюком на конце -- по такой можно не только спускаться вниз, но и подняться на стену либо в окно. Вальзеру досталось нести масляный фонарь и запас свечей. Еще у него был с собой пустой рогожный мешок. -- Для книг, -- пояснил аптекарь. -- Много, конечно, не унесем -- больно тяжелы, через ограду не перекинем. Мешка будет в самый раз. Замолея берем непременно, остальное по вашему выбору. Рогожная ткань нам подходит лучше всего. Устанем нести, можно на снег поставить, книги не промокнут. До Моховой добрались без приключений -- у капитана был ночной ярлык, по которому уличные сторожа без разговоров отпирали запертые на ночь решетки. Стена вкруг митрополитского подворья была каменная, высотой футов десять. Корнелиус выбрал угол потемней, закинул крюк и враз оказался наверху. Вальзер карабкался долго, с пыхтением, а напоследок пришлось тащить его за воротник. Фонарь пока потушили. Усевшись наверху, осмотрели двор. Тихо. Огни в палатах потушены. Из-за конюшни набежали два огромных брехливых кобеля, загавкали, молотя когтистыми лапами по стене. Вальзер предусмотрел и это. Вынул из мешка (выходит, не совсем пустого) два куска мяса, бросил псам. Они накинулись, проглотили мигом, а через полминуты оба зашатались, повалились набок. -- Мертвы? -- спросил фон Дорн. Аптекарь ужаснулся: -- Что вы! Зачем без крайней необходимости лишать кого-то драгоценного дара жизни? Это сонное снадобье, я изготовил его для княгини Трубецкой, она бессонницей мучается. Если уж на ее сиятельство, в которой десять пудов веса, действует, то на митрополитских собак тем более. Спрыгнули в сугроб, быстро пробежали двором к терему. -- Вон туда, -- показал Вальзер. -- Там черный ход, чтоб келейникам на двор, в отхожее место бегать. У грека-то теплый чуланчик близ спальни, с водосливом. Капитан удивился: -- А водослив зачем? -- После объясню, -- шепнул аптекарь. -- Ну же, вперед! За углом и в самом деле была низенькая дверь, вовсе незапертая. Проскользнули в темные, душные сени, оттуда по двум ступенькам в узкую галерею. -- Тс-с! -- едва слышно прошелестел Вальзер. -- Вон там Юсупова келья. Не дай бог разбудим. А нам дальше, в Таисиевы покои. Корнелиус опасливо покосился на обиталище страшного человека, прокрался мимо на цыпочках. -- Теперь налево, -- подтолкнул сзади аптекарь. -- Там, в Крестовой палате, перед спальней владыки, всегда келейник сидит. Капитан чуть высунулся из-за угла. Увидел просторную комнату с расписными стенами, одна -- сплошь из икон. У малого стола со свечой сидел детина в рясе, грыз ноготь. Зевнет, перекрестит рот и снова грызет. -- Если можно, -- в самое ухо выдохнул Вальзер, -- обойдитесь без смертоубийства. Сколько лишних трудностей из-за этого человеколюба, подумал фон Дорн. Но все же натянул на железное яблоко рукавицу. Не спеша, вразвалку, пошел через залу. Монах захлопал глазами, прищурился со света в полумрак: -- Якимка, ты? Последние пять шагов Корнелиус преодолел прыжками и с разлету ударил привставшего часового -- не в висок, как следовало бы, а в крепкий, задубевший от земных поклонов лоб. Пускай живет, благодарит мягкосердечие герра Вальзера. Хотя надежней было бы проломить чернецу голову. Детина упал ничком, даже не охнул. -- Скорей! -- поторопил аптекарь -- Погодите. Капитан связал оглушенному руки и ноги его же вервием, сунул в рот кляп из скуфьи. Можно было двигаться дальше. Через митрополитову спальню пробежали рысцой, толкнули высокую дверь, за ней открылась длинная лестница вниз. Снова зажгли фонарь. -- Вот и библиотека, -- объявил Вальзер, когда спустились в небольшое квадратное помещение, все в полках с книгами. -- До трех тысяч фолиантов, ни у кого в Московии столько нет. Теперь он говорил громко, в голос, уже не боялся, что услышат. Посреди комнаты опустился на колени, поддел ножиком дубовую пластину, потом другую, третью, четвертую, вынул дощатый квадрат, за ним -- плотно набитый тюфяк, и фон Дорн увидел темную яму с грубыми ступенями из утоптанной земли. Нетерпеливо отодвинул Вальзера, полез в яму первым. Аптекарь сопел сзади. В черную дырку с белыми металлическими краями спустили веревку, закрепили крюк. -- Ну, с Богом, -- перекрестился Корнелиус. Взял фонарь в зубы за медное кольцо, стал перебирать руками. Вот и пол. Сундуки, большущие! Три, еще шесть, в углу четыре, и потом у дальней стены. Всего двадцать восемь. Толкнул один -- тяжеленный, не сдвинешь. -- Подержите веревку! -- крикнул сверху Вальзер. -- Я тоже хочу! Не дождался, полез сам, потешно суча короткими ногами. Капитан подергал замок на ближайшем сундуке (ох, крепок) и нежничать не стал -- сбил кистенем, с одного хорошего удара. Под крышкой переливчато отсвечивала малиновым бархатная тряпица. Отдернул. Там, шириной во весь сундук лежал томище в толстом кожаном переплете. Фон Дорн приподнял его, увидел еще книги, много. Поневоле вздохнул. Все-таки надеялся, что в тайнике окажется не Либерея, а что-нибудь понадежней -- золотые монеты, или яхонты, или смарагды, или зернь. -- Я вам говорил, я говорил! -- всхлипывал Вальзер, любовно гладя рыжую телячью кожу. Он схватил кистень, забегал среди сундуков, будто исполняя какой-то диковинный танец. Собьет замок, откинет крышку и давай бормотать чудные слова -- должно быть, названия книг. -- О, Гефестион! О, Коммодиан! А это кто? Неужто Либаний? Невероятно! Но... но где же Замолей? Корнелиус тоже времени даром не терял. Оставшись без кистеня, вскрывал сундуки тесаком. Книги в кожаных переплетах бросал на пол, в драгоценных откладывал. Некоторые были просто заглядение: с жемчугом, яшмой, изумрудами. Самые богатые оклады совал в мешок, и скоро стало некуда. Пришлось кое-какие попроще вынимать обратно, заменять более ценными. Сокровищ было столько -- не счесть! По матово посверкивающему свинцовому своду метались тени, блики от самоцветов. Безумное бормотание Вальзера сливалось в неразборчивый сип. Мешок получился тяжеленек, а еще на стену лезть да потом через всю Москву волочь. -- Скорей! -- поторопил фон Дорн, оглядываясь на разбросанные книги -- не забыл ли чего ценного. -- Найдут связанного келейника, поднимут шум. -- Не найдут, -- уверенно ответил аптекарь. -- Если б митрополит ночевал в опочивальне, тогда монаха сменили бы в три часа ночи, а так не станут. -- И все же поторопитесь. Ответом были скрип отпираемой крышки, сосредоточенное сопение. Лениво раскрыв первую попавшуюся книгу, Корнелиус увидел греческие письмена. Закрыл. Понравился небольшой манускрипт с разноцветными картинками и затейными буквицами. Заколебался -- может, прихватить? Нет, больно оклад прост -- медный, с серебряной насечкой. -- Есть!!! -- истошно взвыл Вальзер. -- Есть! Вот она! Вот! И камни огненные! Заскакал меж сундуков, прижимая к груди книгу -- обложка была выложена красноватыми, с чудесным отблеском кругляшками. Так вот они какие, огненные лалы страны Вуф. Их сотни. То-то, поди, деньжищ стоят! Накатило ревнивое чувство -- оклад по уговору принадлежал Корнелиусу. Что ж так чужое-то тискать? -- Дайте, положу в мешок и идем, пора. -- Ничего, не беспокойтесь, -- пробормотал аптекарь, еще крепче сжимая Замолея. -- Я сам понесу, сам. И по сумасшедшему блеску в глазах было видно -- умрет, но не отдаст. -- Как будем уходить? -- спросил капитан, вздохнув. -- Как пришли или через кремлевский ход? Ход, надо думать, начинался за полукруглой, тоже облицованной свинцом дверью в дальней стене. Вальзер только хлопал глазами, советоваться с ним сейчас было бессмысленно -- не в себе человек. -- Подземным ходом опасно, -- рассудил сам с собой фон Дорн. -- Может, за сто лет галерея где-нибудь осыпалась. Да еще неизвестно где вылезешь... Нет уж, лучше обратно через дом. Уходим, герр Вальзер. Аптекарь сунул капитану какие-то хрусткие листки, вовсе без переплета: -- Прихватите еще вот это. Если не ошибаюсь, это собственноручные записи великого Аристотеля -- притом, книга, о которой я никогда не слыхивал. Если так, то этому папирусу поистине нет цены! Корнелиус скептически посмотрел на убогий манускрипт, пожал плечами, сунул в мешок. Тратить время на препирательства не хотелось. Вверх по веревке лезть было куда труднее, чем вниз. То есть сам фон Дорн выбрался из тайника довольно быстро и мешок тоже вытянул без особенных затруднений, но вот Вальзера пришлось обвязать вокруг пояса и тащить, словно куль. Наконец, выбрались. Поставили на место свинцовую заплату, поверх нее камни, потом еще набросали земли -- вряд ли доведется вернуться сюда в скором времени. Яма так и осталась ямой, но выпиленные доски, ватный тюфяк и дубовый паркет уложили самым аккуратным образом. Теперь обнаружить подземелье, не зная о его существовании, было бы невозможно. Поднялись по лестнице, прошли через опочивальню в Крестовую залу. Монах очнулся -- ворочался и мычал, извиваясь на полу. Пришлось хорошенько стукнуть его кулаком по затылку, чтоб полежал еще. Мимо двери Юсупа снова прошли на цыпочках: Вальзер прижимал к груди заветный том, фон Дорн держал обеими руками свою ношу, еще более драгоценную. Миновали опасное место благополучно -- без стука, без скрипа. Повернув за угол, откуда до черной двери было уже рукой подать, облегченно выдохнули. Зря. Дверь вдруг тихонько взвизгнула петлями, и из облака морозного пара на низкие ступеньки шагнула высокая, плечистая фигура. Длинная всклокоченная борода, костистый нос, мятое со сна лицо. Юсуп! На плечи, поверх серой власяницы наброшен дерюжный половик -- видно, для тепла. Оказывается, и аскеты по ночам на двор ходят. Черные глаза хашишина сверкнули молниями. Длинные руки растопырились, закрывая проход. Вальзер тоненько ойкнул, вжался в стену и закрылся огненно-переливчатой книгой, как щитом. Рассчитывать на помощь аптекаря не приходилось. Только б Юсуп не закричал, не позвал остальных -- вот о чем думал сейчас Корнелиус. У