ьном личике Мидори выступает румянец. - Я не стал убивать тебя, вернул Дону часть денег, сказал - тебя спасло чудо. Но ей было мало моего позора, она замыслила меня погубить. Когда ты дрался на мечах с англичанином, Мидори затаилась в зарослях. Она плюнула в красноволосого усыпляющим шипом из фукибари. Это была ужасная глупость. Когда Цурумаки отвозил англичанина домой, он обнаружил шип, торчащий у того из горла, и понял: без синоби тут не обошлось. Дон вообразил, что я веду двойную игру. Он принял меры предосторожности, набил дом охраной - боялся, что я приду его убивать. А ты, ничего не зная, ничего не понимая, отправился прямо в логово тигра... - И ты мне ничего не сказала? - обратился Фандорин к Мидори. Та впервые шевельнулась - опустила глаза. - Ты хотел бы, чтобы она предала отца? Рассказала чужаку о клане Момоти? - грозно спросил Тамба. - Нет, она поступила иначе. Моя дочь - влюбленная дура, но она очень хитрая дура. Она придумала, как тебя спасти. Мидори знала, что Цурумаки боится не тебя, а меня. Не понимает, отчего я стал ему мешать, и поэтому очень встревожен. Если Дон узнает, что ниндзя украли твою любовницу, он не станет тебя убивать. Мидори усыпила твоего слугу - ненадолго, на несколько минут, а сама поспешила сюда, ко мне. Сказала, что Цурумаки обязательно приведет тебя, ведь ему необходимо разобраться, какая связь между тобой и дзенином клана Момоти... - Старик кисло улыбнулся. - Если бы он знал правду, то перестал бы меня уважать... У Тамбы Первого не было слабостей. Он не дрогнул, когда бросил своих сыновей умирать в осажденном храме Хидзияма. Я же слаб. Моя слабость - дочь. А слабость моей дочери - ты. Поэтому ты до сих пор жив и поэтому я говорю с тобой. Эраст Петрович потрясенно молчал. Разрозненные факты сложились в единую картину, неразрешимые загадки разъяснились. И все же он спросил - не дзенина, а его дочь: - Это правда? Не поднимая головы, она кивнула. Беззвучно произнесла какую-то короткую фразу. - "I love you", - прочел по губам Фандорин, и жарко застучало в висках. Никогда раньше, даже в самые нежные минуты, она ему этих слов не говорила. Или это снова проклятое дзедзюцу? - Я тебе не враг, - прервал затянувшуюся паузу Тамба. - Я не могу быть врагом того, кого любит моя дочь. Но титулярный советник, пронзенный мыслью о дзедзюцу, непримиримо воскликнул: - Нет, ты мой враг! Ты убил моих друзей! Что ты сделал с Масой? - Он жив и цел, - мягко улыбнулся старик. - Просто он вошел в комнату с переворачивающимся полом и угодил в яму. Мой племянник Дзингоро сжал твоему слуге шею, чтобы он уснул. Скоро ты сам его разбудишь. Однако счет к клану Момоти у вице-консула был длинен. - Ты убил моих друзей! Асагаву, Локстона, Твигса! Неужто ты думал, что я про них забуду? На это Тамба лишь развел руками и печально молвил: - Я надеялся, что ты поймешь. Мои гэнины выполняли свою работу. Они убили твоих друзей не из ненависти, а следуя долгу. Каждый из троих был умерщвлен быстро, почтительно и без мучений. Но если ты хочешь отомстить за них, это твое право. Тамба ничего не делает наполовину. Он просунул руку под низкий столик, нажал там что-то, и в потолке над головой Фандорина открылся темный квадрат. Дзенин отдал короткое приказание. На циновку перед вице-консулом с глухим стуком упал "герсталь". - Отомсти мне, - сказал синоби. - Но не держи зла на Мидори. Она ни в чем перед тобой не виновата. Медленно подняв оружие, Эраст Петрович откинул барабан. Увидел одну отстрелянную гильзу, шесть нетронутых. Неужто старик всерьез? Поднял револьвер, навел его Тамбе в лоб. Тот не отвел глаз, лишь прикрыл веки. "Он, наверное, мог бы меня замесмеризировать, загипнотизировать или как там у них это называется, но не хочет", понял Фандорин. Мидори коротко посмотрела на него, он прочел в ее взгляде мольбу. Или показалось? Такая не будет никого ни о чем молить, даже ради спасения отца. Словно в подтверждение этой мысли, она снова опустила голову. Титулярный советник заставил себя вспомнить лица мертвых друзей: надежного, как сталь, Локстона; рыцаря справедливости Асагаву; доктора Твигса - отца двух девочек с пороком сердца. Невозможно выстрелить в человека, который не пытается защищаться; но всколыхнувшаяся в душе боль требовала выхода - сводило палец от неудержимого желания нажать на спусковой крючок. "Есть вещи, которые прощать нельзя, иначе в мире нарушится равновесие", сказал себе Эраст Петрович. Чуть дернул запястьем в сторону и выстрелил. От грохота заложило в ушах. Мидори вскинула ладони к вискам, но лица так и не подняла. Тамба же не шевельнул ни единым мускулом. На его виске багровела полоска от ожога. - Ну вот, - сказал он мирно. - Твой враг Тамба убит. Остался только твой друг Тамба. Сегодня праздник. Победа, враг истреблен. Как одиноко! Любовь двух кротов Откуда-то сверху донесся приглушенный рокот. Эраст Петрович задрал голову. Гроза? Снова ударило, но теперь грохот сопровождался треском. - Что это? - вскочил Фандорин. - Это Камата начал стрелять из своей пушки. - Тамба тоже не спеша поднялся. - Не стал дожидаться рассвета. Видно, догадался, что ты и твой слуга у нас. Оказывается, дзенин знал о плане Каматы! - Ты все знаешь? Откуда? - Это мои горы. У каждого дерева уши, у каждой травинки глаза. Пойдем, пока эти глупые люди случайно не попали в один из домов. Тамба встал под люком, присел на корточки, потом пружинисто подпрыгнул - так высоко, что уселся на край отверстия. Мелькнули ноги в белых носках, и шустрый старичок был уже наверху. Фандорин оглянулся на Мидори и вздрогнул - в соседнем помещении было пусто. Когда она успела исчезнуть? Из дыры в потолке свесился Тамба. - Давай руку! Но руки ему титулярный советник не дал - это было бы унизительно. Кое-как подтянулся сам, хоть и ударился о доску локтем. Дзенин был в черных штанах и черном балахоне. Выскочив на веранду, он надел черные кожаные чулки, на голову натянул маску, и его стало почти не видно. В темноте взметнулся огненный столб, во все стороны полетели камни и комья земли. Тамбы рядом уже не было, он растаял во мраке. Откуда-то сверху (с крыши, что ли?) спрыгнула черная тень. Беззвучно коснулась ногами земли, перевернулась через голову, откатилась. Невесомо поднялась и секунду спустя тоже исчезла. Титулярный советник заметил, как воздух колыхнулся еще в нескольких местах - там тоже мелькнули темные силуэты. Снаряды взрывались так часто, будто палила целая батарея. Скорострельная крупповская пушка делает три выстрела в минуту, вспомнил Фандорин, ветеран турецкой войны. Судя по звуку, "черные куртки" заняли позицию на вершине горы. Присмотревшись к разрывам, вице-консул понял тактику Каматы. Его наводчик клал снаряды в шахматном порядке, делая интервал в две-три сажени. Очевидно, собрался перепахать весь лесной остров. Рано или поздно влепит и по домам. А какая-то из сосен уже загорелась - во тьме расцвел яркий багровый цветок. Что делать, куда бежать? Одна из теней остановилась возле титулярного советника, схватила его за руку, потащила за собой. Они добежали до середины леса, когда совсем рядом в дерево ударил снаряд. Ствол затрещал, полетели щепки, и оба упали на землю. Очередной разрыв, как и следовало, взрыл землю в десятке шагов. На черном лице ниндзя вспыхнули глаза - удлиненные, влажные, полные света. Она! Приподнявшись, Мидори снова взяла Эраста Петровича за руку, чтобы бежать дальше, но он не поддался - притянул ее к себе. Теперь взрыв грянул с другой стороны, и Фандорин опять увидел, совсем близко, ее глаза - прекрасные, полные жизни. - Ты меня правда любишь? - спросил он. - Что? Грохот заглушил его слова. - Ты меня любишь? - заорал Эраст Петрович. Вместо ответа она сдернула маску, обхватила ладонями его лицо, поцеловала. И он забыл про скорострельную пушку, про свистящую и громыхающую смерть, про все на свете. Сосна разгоралась жарче и жарче, по стволам деревьев, по земле метались красные тени. Задыхаясь, титулярный советник рвал с плеч любимой женщины одежду, и ее тело из черного становилось белым. Мидори и не думала ему мешать. Ее дыхание было таким же частым, ее руки сдирали с него рубашку. Вокруг полыхал огонь, трескалась земля, стонали деревья, и Фандорину казалось, что его любит сама Ночь, неистовая и горячая. Сосновые иголки кололи то спину, то локти - сцепившиеся любовники перекатывались по земле. Один раз осколок врезался в почву там, где еще секунду назад были их тела, но ни он, ни она этого не заметили. Все кончилось внезапно. Мидори рывком сбросила с себя возлюбленного, а сама метнулась в противоположную сторону. - Ты что? - обиженно вскрикнул он - и увидел, как между ними, разбросав сноп искр, падает горящий сук. Лишь тогда Эраст Петрович пришел в себя. Пушечных выстрелов больше не было, лишь в двух или трех местах потрескивали пылающие деревья. - Как это называется в твоем дзедзюцу? - хрипло спросил он, обводя лес рукой. Мидори завязывала растрепавшиеся волосы в узел. - В дзедзюцу такого еще не было. Но теперь будет. Я назову это "Огонь и гром". Она уже натягивала свой черный наряд, делалась из белой - черной. - Где все? - Фандорин тоже наскоро приводил одежду в порядок. - Почему тихо? - Пойдем! - позвала она и первая побежала вперед. Через полминуты они были у расщелины - в том самом месте, где вице-консул и его слуга перекинули веревку. Мертвое дерево было на месте, но веревки Эраст Петрович не обнаружил. - Куда теперь? - крикнул он. Она молча показала на противоположную сторону. Опустилась на четвереньки и вдруг исчезла за краем обрыва. Фандорин бросился за ней. Увидел, что вниз спущен канат, сплетенный из сухих стеблей. Он был толстый и прочный, такой выдержит любую тяжесть, поэтому молодой человек без колебаний последовал за Мидори. Она намного опередила его - скользила вниз легко и уверенно. Ему же спуск давался с трудом. - Скорей, скорей! Мы опоздаем! - подгоняла снизу Мидори. Эраст Петрович старался, как мог, но все же ей пришлось довольно долго ждать. Едва он, часто дыша, спрыгнул на заросшую травой землю, как проводница потащила его дальше, в какие-то густые, колючие заросли. Там, меж двух валунов, в отвесной стене чернела щель. Титулярный советник протиснулся в нее с большим трудом, но дальше проход расширился. - Пожалуйста, пожалуйста, быстрее! - донесся из темноты умоляющий голос Мидори. Он рванулся к ней - и чуть не упал, споткнувшись то ли о сук, то ли о камень. Откуда-то сверху сильно тянуло сквозняком. - Я ничего не вижу! Во тьме прорисовалась светящаяся нить, от которой разливалось слабое, подрагивающее сияние. - Что это? - зачарованно спросил Фандорин. - исицунэ, - нетерпеливо ответила Мидори. - Соколиное перо, в нем - ртуть. Не гаснет под дождем и ветром. Идем же! Я умру от стыда, если опоздаю! Теперь, при свете, стало видно, что подземный ход обустроен весьма основательно: потолок и стены укреплены бамбуком, под ногами деревянные ступеньки. Еле поспевая за Мидори, Эраст Петрович почти не смотрел по сторонам, но тем не менее заметил, что от лаза в обе стороны то и дело уходили ответвления. Это был целый лабиринт. Проводница несколько раз сворачивала, ни на миг не замедляя бега. От долгого крутого подъема титулярный советник начинал выбиваться из сил, но маячившая перед ним тонкая фигурка, казалось, не ведала усталости. Наконец ступеньки кончились, ход опять сузился. Светильник погас, в темноте что-то скрипнуло - и впереди открылся серый прямоугольник, из которого потянуло сырым и свежим дыханием рассвета. Мидори спрыгнула на землю. Последовав ее примеру, Эраст Петрович обнаружил, что вылезает из ствола старого, корявого дерева. Потайная дверца закрылась, и вице-консул увидел, что различить ее швы на грубой, поросшей мхом коре совершенно невозможно. - Опоздала! - с отчаянием воскликнула Мидори. - Это ты виноват! Сорвалась с места, выбежала на поляну. Там, среди травы, медленно передвигались черные силуэты. Пахло порохом и кровью. В утренних сумерках блеснуло что-то длинное. Ствол орудия, пригляделся Фандорин и завертел головой во все стороны. Подземный ход вывел на вершину горы. Идеальное место для обстрела - Камата наверняка присмотрел его заранее. Схватка уже закончилась. Судя по всему, она была недолгой. Высыпавшие из лаза синоби напали на "черных курток" врасплох, сзади. Посреди поляны на пне сидел Тамба, курил трубку. Остальные ниндзя носили убитых. Зрелище было жутким, каким-то потусторонним: над стелющимся по земле туманом по двое скользили безмолвные тени, поднимали за руки и за ноги мертвецов (тоже черных, только с белыми лицами) и раскладывали их рядами перед своим предводителем. Титулярный советник сосчитал: четыре шеренги по восемь тел в каждой, и в стороне - еще один труп, должно быть, старого разбойника Каматы. Не спасся ни один. Дон Цурумаки так и не узнает, что случилось с его отрядом... Потрясенный зловещей картиной, Фандорин не заметил, как к нему вернулась Мидори. Хрипловатый голос прошептал ему в самое ухо: - Я все равно опоздала, а мы с тобой не закончили. Гибкая рука обхватила его за талию, потянула назад, ко входу в подземный лаз. - Я войду в историю дзедзюцу как великая первооткрывательница, - шептала Мидори, заталкивая титулярного советника в дупло. - Мне пришла в голову очень интересная композиция. Я назову ее "Любовь двух кротов". Еще прекрасней, Чем любовь двух фламинго, Любовь двух кротов. Ночное слияние мира Тамба сказал: - Я знаю о тебе много, ты обо мне знаешь мало. От этого возникает недоверие, от недоверия происходит непонимание, непонимание приводит к ошибкам. Спрашивай все, что хочешь знать, и я тебе отвечу. Они сидели вдвоем на расчищенной поляне перед домом и смотрели, как из-за равнины поднимается солнце, наполняя мир розовым сиянием. Тамба курил свою маленькую трубку, то и дело заправляя ее новой порцией табаку. Фандорин тоже не отказался бы от сигары, но коробка отличных манил осталась в багаже, по ту сторону расщелины, что отделяла деревню синоби от остального мира. - Сколько вас? - спросил титулярный советник. - Только одиннадцать? На месте побоища он видел одиннадцать человек. Когда перепачканные землей любовники вылезли из подземной норы, синоби уже закончили свою мрачную работу. Мертвецы были пересчитаны, свалены в яму и засыпаны камнями. Люди Тамбы сняли свои маски, и Фандорин увидел обыкновенные японские лица - семь мужских, четыре женских. - Еще четверо детей. И Сатоко, жена Гохэя. Она не была в бою, потому что ей скоро родить. И трое молодых, они в большом мире. - Шпионят за кем-нибудь? - спросил Эраст Петрович. Если дзенин хочет разговора начистоту, к черту церемонии. - Учатся. Один в Токийском университете, на врача. Один в Америке на инженера. Один в Лондоне на электрического техника. Сейчас нельзя без европейской науки. Великий Тамба говорил: "Быть впереди всех, знать больше всех". Триста лет мы следуем этому завету. - Как вы сумели столько лет хранить свою тайну? - Такова была воля Тамбы Первого. Он сказал: "Сильнее всех тот, кого не видно и не слышно, но кто видит и слышит всех". Еще он сказал: "Ниндзя земли Ига погибли, теперь они бессмертны". - Но разве Тамба Первый не погиб вместе со своими людьми? Мне говорили, что враги истребили их всех до п-последнего. - Нет. Тамба ушел и увел с собой двоих лучших учеников. У него были сыновья, но сыновей он не взял, и они погибли, потому что Тамба был истинно велик, его сердце твердостью не уступало алмазу. Последний дзенин земли Ига отобрал самых достойных, которым надлежало возродить клан Момоти. - Как же ему удалось спастись из осажденного храма? - Когда святилище богини Каннон на горе Хидзияма уже горело, последние из ниндзя хотели покончить с собой, но Тамба велел им держаться до рассвета. Накануне ему выбило глаз стрелой, его люди тоже все были изранены, но такова власть дзенина, что синоби не посмели ослушаться. На рассвете Тамба выпустил в небо трех черных воронов и ушел с двумя избранниками через подземный ход. А остальные покончили с собой, напоследок отрезав себе лица. - Если там имелся подземный ход, почему не ушли все? - Тогда воины Нобунаги пустились бы в погоню. - А зачем нужно было непременно дождаться рассвета? - Чтобы враги увидели трех воронов. Эраст Петрович затряс головой, вконец замороченный восточной экзотикой. - При чем здесь три ворона? На что они п-понадобились? - Враги знали, сколько воинов засело в храме - семьдесят восемь человек. Потом они обязательно пересчитали бы трупы. Если трех не хватило бы, Нобунага догадался бы, что Тамба ушел и объявил розыск по всей империи. А так самураи решили, что Тамба и двое его помощников обернулись воронами. Осаждающие были готовы к любому волшебству, они привели с собой псов, обученных уничтожать грызунов, ящериц и змей. Были у них и охотничьи соколы. Соколы заклевали воронов. У одного ворона вместо правого глаза была рана, и враги, знавшие о ранении Тамбы, успокоились. Мертвого ворона выставили напоказ на пересечении восьми дорог и прибили табличку: "Колдун Момоти Тамба, побежденный правителем Запада и Востока, сберегателем Императорского Трона князем Нобунагой". Не прошло и года, как Нобунага был убит, но никто так и не узнал, что это сделал Тамба. Клан Момоти превратился в привидение, то есть стал невидимым. Три рода, пошедшие от великого дзенина и двух его учеников - Момоти, Адати и Соноти - сохранились до сих пор, многократно породнившись между собой. Нас, вместе взятых, никогда не было больше, чем двадцать. Триста лет мы сохраняли и развивали искусство ниндзюцу, Тамба Первый был бы нами доволен. - И ни один из трех родов не п-прервался? - Нет, потому что глава семьи обязан заблаговременно подобрать наследника. - Что значит "подобрать?" - Выбрать. И не обязательно собственного сына. Кровь неважна. Нужно, чтобы мальчик обладал необходимыми задатками. - Постой, - разочарованно воскликнул Фандорин. - Так, значит, ты не прямой потомок Тамбы Первого? Старик удивился: - По крови? Конечно, нет. Какое это имеет значение? У нас в Японии родство и преемство считаются по духу. Сын своего отца - тот, в кого переселилась его душа. У меня, например, нет сыновей, только дочь. Правда, есть племянники - родные, двоюродные и троюродные. Но дух великого Тамбы живет не в них, а в восьмилетнем Яити. Я подобрал его пять лет назад, в деревне неприкасаемых. Я увидел на его чумазом личике знаки, показавшиеся мне многообещающими. И похоже, что не ошибся. Если Яити и дальше будет делать такие успехи, он станет после меня Тамбой Двенадцатым. С другими вопросами Эраст Петрович решил повременить - и так голова шла кругом. x x x Второй их разговор состоялся вечером, на том же самом месте, только на сей раз собеседники сидели, развернувшись в противоположную сторону, и смотрели, как солнце сползает на вершину соседней горы. Тамба посасывал свою неизменную трубочку, но теперь дымил сигарой и Фандорин. Самоотверженный Маса, нравственно страдая из-за того, что проспал всю ночную баталию, потратил полдня на то, чтобы обеспечить господина всем необходимым, - по подземному ходу, а потом при помощи канатного подъемника (имелся, оказывается, и такой) перетащил из разгромленного лагеря багаж. На той стороне остался лишь нетранспортабельный "Royal Crescent Tricycle", на котором в деревне все равно ездить было некуда. Отпущенный на свободу мул бродил по лугам, одурев от сочной горной травы. - У меня к тебе просьба, - сказал Эраст Петрович. - Научи меня своему искусству. Я буду усердным учеником. Большую часть дня он провел, наблюдая за тем, как тренируются синоби, и насмотрелся такого, что на лице у титулярного советника застыло глуповато-ошеломленное выражение, совсем несвойственное ему в обычной жизни. Сначала Фандорин посмотрел, как играют дети. Малыш лет шести, проявляя поразительное терпение, дрессировал мышь - учил ее бегать до блюдечка и возвращаться обратно. Каждый раз, когда мышь справлялась с заданием, он отодвигал блюдечко дальше. - Через несколько месяцев мышь научится одолевать расстояние в четыреста и даже пятьсот ярдов. Тогда ее можно будет использовать для передачи секретных записок, - объяснил ниндзя по имени Ракуда, приставленный к вице-консулу Тамбой. "Ракуда" означало "верблюд", но на верблюда синоби совсем не походил. Это был мужчина средних лет с пухлой, чрезвычайно добродушной физиономией - про таких говорят "мухи не обидит". Он прекрасно говорил по-английски - потому, верно, и был назначен к Эрасту Петровичу в сопровождение. Предложил называть его "Джонатан", но звучное "Ракуда" титулярному советнику нравилось больше. Две девочки играли в похороны. Вырыли ямку, одна улеглась туда, другая засыпала ее землей. - Не задохнется? - встревожился Фандорин. Ракуда, посмеиваясь, показал на торчавшую из "могилы" тростинку: - Нет, она учится дышать в четверть груди, это полезно. Но больше всего молодого человека, конечно, интересовал восьмилетний Яити, которого Тамба прочил себе в преемники. Щупленький мальчонка - по виду, ничем не примечательный - карабкался на стену дома. Срывался, обдираясь в кровь, лез снова. Это было невероятно! Стена была дощатая, зацепиться совершенно не за что, но Яити впивался ногтями в дерево, подтягивался и в конце концов влез-таки на крышу. Уселся там, болтая ногами, показал Фандорину язык. - Колдовство какое-то! - воскликнул тот. - Нет, не колдовство. Это какэцумэ, - сказал Ракуда и поманил мальчика. Тот запросто спрыгнул с двухсаженной высоты. Показал руки, и Эраст Петрович увидел на пальцах железные наперстки с загнутыми когтями. Попробовал с их помощью влезть на стену - не вышло. Какой же силой должны обладать кончики пальцев, чтобы удержать вес тела! - Идем, идем, - позвал его Ракуда. - Эцуко будет убивать дайдзина. Интересно, получится у нее на этот раз или нет. - Кто это - дайдзин?! - спросил Фандорин, входя за провожатым в один из домов. Там, в большой пустой комнате, находились четыре человека: двое мужчин, скуластая девушка, а в стороне, у стены, сидел некто в кителе и фуражке. Приглядевшись, Эраст Петрович увидел, что это кукла: в натуральную величину, с нарисованным лицом и пышными прикленными усами. - Дайдзин значит "большой человек", - шепотом стал объяснять Ракуда. - Эцуко должна его убить, а Гохэй и Тансин - телохранители. Это такое испытание. Нужно его пройти, прежде чем попадешь на следующую ступень обучения. Эцуко уже два раза пробовала, не получилось. - Вроде экзамена, да? - спросил титулярный советник, с любопытством наблюдая за происходящим. Рябой Гохэй и угрюмый, красномордый Тансин тщательно обыскивали девушку, которая, очевидно, изображала просительницу, пришедшую на прием к "большому человеку". Обыск был настолько скрупулезен, что Эраста Петровича бросило в краску. Мало того, что "просительницу" раздели догола, но еще и прощупали все выемки ее тела. Молоденькая Эцуко старательно исполняла роль - униженно кланялась, робко хихикала, поворачивалась то так, то этак. "Телохранители" прощупали снятую одежду, сандалии, широкий пояс. Вынули из рукава курительную трубку - отобрали. В поясе обнаружили шитый мешочек с хаси, деревянными палочками для еды, и нефритовый брелок. Палочки вернули, брелок, покрутив туда-сюда, на всякий случай отняли. Заставили девушку распустить волосы, вынули две острые заколки. Лишь после этого позволили одеться и пропустили к дайдзину. Вплотную, однако, приблизиться не дали - встали между ней и куклой: один справа, другой слева. Эцуко низко поклонилась сидящему, сложив руки на животе. А когда распрямилась, в руке у нее была деревянная хаси. "Просительница" сделала молниеносное движение, и палочка впилась дайдзину прямо в нарисованный глаз. - Ай, молодец, - похвалил Ракуда. - Вырезала хаси из твердого дерева, заточила кончик, смазала ядом. Испытание пройдено. - Но ей бы не дали уйти! Телохранители убили бы ее на месте! Ниндзя лишь пожал плечами: - Какая разница. Заказ ведь выполнен. Потом Эраст Петрович видел упражнения по рукопашному бою, и это впечатление, пожалуй, было самым сильным из всех. Он и не представлял, что человеческое тело обладает такими возможностями. К этому времени Маса закончил таскать вещи и присоединился к своему господину. Хмуро наблюдал за акробатическими фокусами "крадущихся" и, похоже, здорово ревновал. Занятия проводил сам Тамба. Учеников было трое. На одного, самого юного, смотреть было неинтересно: он все время вставал и падал, вставал и падал - то спиной, то ничком, то боком, то перекувырнувшись через голову. Второй - тот самый рябой Гохэй, один из "телохранителей" дайдзина, - пытался зарубить дзенина мечом. Наносил изощренные, коварнейшие удары, рубил и сверху, и снизу, и по ногам, но клинок неизменно рассекал воздух. При этом Тамба не делал ни одного лишнего движения, лишь слегка отклонялся в сторону, приседал или подпрыгивал. Смотреть на эту забаву было страшно. Третий ученик, вертлявый малый лет тридцати (Ракуда сказал, что его зовут Оками), вел бой с завязанными глазами. Тамба держал перед ним бамбуковую дощечку, все время меняя ее положение, а Оками наносил по ней безошибочно точные удары руками и ногами. - У него чутье, - уважительно сказал Ракуда. - Как у летучей мыши. В конце концов Маса не снес восхищенных восклицаний, которые то и дело издавал Фандорин. Решительно засопев, слуга подошел к дзенину, отрывисто поклонился и о чем-то попросил. - Хочет сразиться с каким-нибудь из учеников, - перевел Эрасту Петровичу провожатый. Тамба скептически окинул взглядом крепкую фигуру бывшего якудзы, почесал подбородок и крикнул: - Нэко-тян! Из соседней хижины, вытирая передником обсыпанные мукой руки, вышла сухонькая старушонка. Дзенин показал ей на Масу, коротко приказал что-то. Старушка широко улыбнулась, разинув рот с одним-единственным желтым зубом, сняла передник. По лицу Масы было видно, как страшно он оскорблен. Однако фандоринский вассал проявил выдержку. Почтительно подойдя к матроне, он спросил ее о чем-то. Вместо ответа та шлепнула его ладонью по лбу - вроде как шутя, но Маса взвизгнул от боли. Перепачканный мукой лоб побелел, физиономия покраснела. Слуга хотел ухватить дерзкую каргу за шиворот, но та взяла его за запястье, легонько крутанула - и мастер дзюдзюцу, знаток окинавской борьбы кубарем полетел на землю. Удивительная старуха не дала ему времени подняться. Подскочила, прижала коленом к земле, а костлявой лапой сжала побежденному горло - тот сдавленно захрипел, застучал ладонью по земле в знак капитуляции. Нэко-тян немедленно разжала пальцы. Поклонилась дзенину, подобрала свой фартук и отправилась кухарничать. Тогда-то, глядя на понурого Масу, не смеющего поднять глаза на своего господина, Фандорин и решил, что обязательно научится тайнам ниндзюцу. x x x Услышав просьбу, Тамба не удивился, но сказал: - Проникнуть в тайны ниндзюцу трудно, этому нужно посвятить всю жизнь, с самого рождения. Ты слишком стар, мастерства тебе не достигнуть. Овладеть некоторыми навыками - вот все, на что ты можешь надеяться. - Пускай будут навыки. Я с-согласен. Дзенин испытующе посмотрел на упрямо выпяченный подбородок титулярного советника, пожал плечами: - Что ж, давай попробуем. Просияв, Эраст Петрович немедленно затушил сигару и вскочил. - Мне снять куртку? Тамба пустил струйку дыма. - Нет. Сначала ты будешь сидеть, слушать и стараться понять. - Хорошо. Фандорин послушно сел, вынул из кармана тетрадочку, приготовился записывать. - Ниндзюцу состоит из трех главных искусств: тондзюцу - искусство скрытности, тайдзюцу - искусство владения телом и будзюцу - искусство владения оружием... Карандаш проворно заскрипел по бумаге, но Тамба засмеялся, и стало ясно, что он лишь передразнивает манеру заправского лектора. - Но до этого мы дойдем еще очень-очень нескоро. Пока же ты должен уподобиться новорожденному младенцу, который открывает для себя мир и изучает возможности собственного тела. Ты должен научиться дышать, пить, есть, контролировать работу своих внутренностей, шевелить руками и ногами, ползать, стоять, ходить, падать. Своих детей мы обучаем с колыбели. Растягиваем им суставы и мышцы. Люльку раскачиваем неритмично и сильно, чтобы малыш учился быстро перемещать центр тяжести. То, за что обычных детей наказывают, у нас поощряется: передразнивать крик зверей и птиц, кидать камни, лазить по деревьям. Ты никогда не станешь таким, как человек, воспитанный в семье синоби. Но пусть тебя это не пугает. Гибкость членов и выносливость - не самое важное. - А что самое важное, сэнсэй? - спросил Эраст Петрович, называя Тамбу самым почтительным из японских обращений. - Нужно уметь правильно формулировать вопрос. Это половина дела. А вторая половина - умение услышать ответ. - Я не п-понимаю... - Человек весь состоит из вопросов, а жизнь и окружающий мир - из ответов на эти вопросы. Определи последовательность занимающих тебя вопросов, начиная с самых важных. Потом настройся на то, чтобы воспринять ответы. Они повсюду - во всяком событии, во всякой вещи. - Неужто во всякой? - Да. Ведь каждый предмет - частица Божественного Тела Будды. Возьми хоть этот камень. - Тамба поднял с земли кусок базальта, показал ученику. - Бери. Смотри на него очень внимательно, забыв обо всем, кроме своего вопроса. Смотри, какая интересная у камня поверхность: все эти впадинки, бугорки, кусочки налипшей грязи, вкрапления. Представь, что от строения и вида этого камня зависит вся твоя жизнь. Изучай этот предмет очень долго, пока не почувствуешь, что знаешь про него все. И тогда задай ему свой вопрос. - Например, к-какой? - спросил Эраст Петрович, с интересом разглядывавший кусок базальта. - Любой. Делать тебе что-то или не делать. Правильно ли ты живешь. Жить тебе или умереть. - To be or not to be? - повторил титулярный советник, так и не поняв, процитировал ли дзенин Шекспира или же это случайное совпадение. - Но как может ответить камень? - В его контурах, узорах, фигурах, которые из них образуются, обязательно содержится ответ. Человек, настроенный на понимание, его увидит или услышит. Это может быть не камень, а любая неровная поверхность или нечто возникшее случайно: клуб дыма, след от чайной заварки на дне чашки, да хоть остатки кофе, который так любите пить вы, гайдзины. - M-м, ясно, - протянул титулярный советник. - Про это я слышал и в России. Называется "гадание на кофейной гуще". x x x Ночью он и она были вместе. В доме Тамбы, где комнаты наверху существовали для обмана, а настоящая жизнь была сосредоточена в подполе, им отвели комнату без окон. После долгого наслаждения, не похожего ни на "Огонь и гром", ни на "Любовь кротов", он сказал, глядя на ее неподвижное лицо, на опущенные ресницы: - Я никогда не знаю, что ты чувствуешь, о чем думаешь. Даже сейчас. Она молчала, и казалось, что ответа не будет. Но вот из-под ресниц блеснули искры, алые губы шевельнулись: - Я не могу сказать тебе, о чем думаю. Но если хочешь, я покажу тебе, что я чувствую. - Да, очень хочу! Она снова опустила ресницы. - Поднимись наверх, в коридор. Там темно, но ты еще и зажмурь глаза, чтобы не видеть даже теней. Коснись правой стены. Иди вперед, пока не окажешься перед дверью. Отвори ее и сделай три больших шага вперед. Потом открой глаза. Больше она ничего не сказала. Он встал, хотел накинуть рубашку. - Нет, на тебе не должно быть никакой одежды. Он поднялся по прикрепленной к стене лестнице. Глаз не открывал. Медленно прошел коридором, наткнулся на дверь. Открыл ее - и кожу обдало ночным холодом. Это дверь, за которой пропасть, сообразил он и замер на пороге. Три больших шага? Насколько больших? Какой длины был мостик? Примерно сажень, не больше. Шагнул раз, другой, стараясь не мельчить. Перед третьим запнулся. Что если на третьем шаге нога попадет в пустоту? Пропасть была здесь, совсем рядом, он чувствовал ее бездонное дыхание. Усилием воли он сделал шаг - точь-в-точь такой же, как предыдущие. Пальцы ощутили ребристую кромку. Еще бы пол-вершка, и... Он открыл глаза - и ничего не увидел. Не было ни луны, ни звезд, ни огоньков внизу. Мир соединился в одно целое, в нем не было ни неба, ни земли, ни верха, ни низа. Была лишь точка, вокруг которой располагалось сущее. Точка находилась в груди Фандорина и посылала вовне сигнал, полный жизни и тайны: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Солнце все делит, Тьма все объединяет. Ночью мир един. Пролитое сакэ Тамба сказал: - Падать нужно, как сосновая иголка падает на землю - бесшумно и плавно. А ты падаешь, как подрубленное дерево. Мо иккай <Еще раз (яп.)>. Эраст Петрович представил себе сосну, поросшие хвоей ветки, вот одна оторвалась и кружась полетела вниз, мягко опустилась на траву. Подпрыгнул, перевернулся в воздухе, плашмя бухнулся о землю. - Мо иккай. Иголки сыпались одна за другой, вот воображаемая ветка уже совсем облысела, пришлось взяться за следующую, но после каждого падения слышалось неизменное: - Мо иккай. Эраст Петрович послушно набивал себе синяки, но больше всего ему хотелось научиться драться - пусть не как Тамба, но хотя бы как незабываемая Нэко-тян. Однако дзенин с этим не спешил, пока ограничивался теорией. Говорил, что сначала нужно по отдельности изучить каждый из трех принципов схватки: нагарэ - текучесть, хэнкан - переменчивость и, самый сложный из них всех, ринки-охэн - способность к импровизации в зависимости от манеры противника. Полезней всего, с точки зрения титулярного советника, были сведения об ударах по жизненно важным точкам. Тут, пока постигаешь труднопроизносимые и трудноуясняемые принципы ниндзюцу, вполне можно было обойтись навыками английского boxing и французской savate. В заветной тетрадочке появились рисунки частей человеческого тела со стрелками разной толщины, в зависимости от силы удара, и загадочными комментариями вроде: "Сода (шест, позв.) - врем, паралич: несильно! - ин. мом. смерть". Или: "Вансюн (трехглав, мыш.) - врем, паралич руки; несильно! - ин. перелом". Самыми сложными неожиданно оказались уроки дыхания. Тамба туго перетягивал ученику ремнем талию, и нужно было сделать подряд две тысячи вдохов - таких глубоких, чтобы надувалась нижняя часть живота. Мышцы от этого вроде бы нехитрого упражнения болели так, что в первый вечер Фандорин приполз к себе в комнату скрючившись и очень боялся, что ночью не сможет любить Мидори. Смог. Она натерла его синяки и ссадины целебной мазью, а потом показала, как снимать боль и усталость при помощи кэцуин - магического сцепления пальцев. Под ее руководством Зраст Петрович четверть часа вывертывал пальцы и складывал их в какие-то невообразимо замысловатые кукиши, после чего разбитость как рукой сняло, а тело наполнилось энергией и силой. Днем любовники не виделись - Фандорин постигал тайны правильного падения и правильного дыхания, Мидори была занята какими-то своими делами, но ночи всецело принадлежали им двоим. Титулярный советник научился обходиться двумя часами отдыха. Оказалось, что, если овладеть искусством правильного сна, для восстановления сил этого вполне достаточно. В соответствии с мудрой наукой дзедзюцу, каждая новая ночь была непохожа на предыдущую и имела собственное название: "Крик цапли", "Золотая цепочка", "Лисица и барсук" - Мидори говорила, что однообразие губительно для страсти. Прежде жизнь Эраста Петровича была окрашена по преимуществу в белый цвет, цвет дня. Теперь же, из-за того что время сна настолько сократилось, существование стало двухцветным - белым и черным. Ночь превратилась из фона, задника настоящей жизни в ее полноценную часть, и от этого мироздание в целом сильно выиграло. Пространство, раскинувшееся от заката до рассвета, вмещало в себя очень многое: и отдых, и страсть, и тихий разговор, и даже шумную возню - ведь оба были так молоды. Например, однажды поспорили, кто быстрее: Мидори бегом или Фандорин на велосипеде. Не поленились перебраться на ту сторону расщелины, где дожидался хозяина "Royal Crescent Tricycle", спустились к подножию горы и устроили кросс по тропе. Сначала Эраст Петрович вырвался вперед, но через полчаса, устав крутить педали, сбавил темп, и Мидори стала догонять. Бежала легко, размеренно, нисколько не участив дыхания. Версте на десятой обошла велосипедиста, и разрыв постепенно увеличивался. Лишь теперь Фандорин догадался, каким образом Мидори сумела за одну ночь доставить в Йокогаму целебную траву масо с южного склона горы Тандзава. Просто пробежала пятнадцать ри в одну сторону, потом столько же обратно. Сто двадцать верст! И на следующую ночь опять! То-то она засмеялась, когда он пожалел загнанную лошадь... Однажды он попытался завести разговор о будущем, но услышал в ответ: - В японском языке будущего времени нет, только прошедшее и настоящее. - Но ведь что-то с нами все-таки будет, с тобой и со мной, - упорствовал Эраст Петрович. - Да, - серьезно ответила она. - Только я еще не решила, что именно: "Осенний лист" или "Сладостная слеза". У обеих концовок есть свои преимущества. Он помертвел. Больше о будущем не говорили. x x x Вечером четвертого дня Мидори сказала: - Сегодня мы не коснемся друг друга. Мы будем пить вино и разговаривать о прекрасном. - То есть как "не коснемся"? - взволновался Эраст Петрович. - Ведь ты обещала "Серебряную паутинку"! - "Серебряная паутинка" - это ночь, проведенная в утонченной, чувствительной беседе, чтобы две души соединились невидимыми нитями. Чем прочнее эта паутина, тем надольше удержит она мотылька любви. Фандорин попробовал взбунтоваться: - Не хочу "Паутинку", мотылек и так уже никуда не денется! Давай лучше "Лисицу и барсука", как вчера! - Страсть не терпит повторений и нуждается в передышке, - назидательно сказала Мидори. - Моя не нуждается! Она топнула ногой: - Кто из нас учитель дзедзюцу - ты или я? - Одни учителя кругом. Никакой жизни нет, - пробурчал Эраст Петрович, капитулируя. - Ну хорошо. О каком таком прекрасном мы будет говорить всю ночь? - Например, о поэзии. Какое поэтическое произведение ты любишь больше всего? Вице-консул задумался, а Мидори поставила на столик кувшинчик сакэ и села скрестив ноги. - Ну, не знаю... - протянул он. - Мне "Евгений Онегин" нравится. Сочинение русского поэта П-Пушкина. - Прочти его мне! И переведи. Она положила локти на колени, приготовилась слушать. - Но я его наизусть не помню. Там несколько тысяч строк. - Как можно любить стихотворение, в котором несколько тысяч строк? И зачем так много? Когда поэт сочиняет длинно, это значит, что ему нечего сказать. Обидевшись за гения русской поэзии, Фандорин иронически спросил: - А сколько строчек в твоем любимом стихотворении? - Три, - ответил она серьезно. - Больше всего я люблю трехстишья, хокку. В них сказано так мало и в то же время так много. Каждое слово на своем месте