Сергей Алексеев. Покаяние пророков --------------------------------------------------------------- OCR: Sergius (s_sergius@pisem.net _ ..._ -- курсив --------------------------------------------------------------- Алексеев С.Т. А471 Покаяние пророков: Роман. -- М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. -- 446 с. -- (Русский проект). ISBN 5-224-03926-6 Новый роман известного писателя, как и предыдущие его книги, поднимает острые проблемы истории России и ее сегодняшнего дня. Главная героиня -- боярышня Вавила, наследница древнего рода Углицких, четыреста лет обитающего в таежном поселке староверов на загадочной Соляной Тропе. Девушка становится разменной картой в амбициозных играх различных политических и олигархических движении, задавшихся целью захватить власть в стране, посадив на престол Вавилу, как наследницу Рюриковичей. ББК 84(2Рос-Рус)6 й ЗАО "Издательство "ОЛМА-ПРЕСС"", 2002 1. Странница В начале марта завьюжило так, что деревня утонула по окна, а с подветренной стороны сугробы и вовсе сомкнулись со снегом на крышах, зато кромка увала облысела до желтой стерни, будто первая проталина появилась. Ночью, вроде бы, ослабнет буран, и под светом дрожащего фонаря на столбе видно лишь, как поземку несет, но на восходе ветер словно с цепи сорвется и так разбежится по косогорам, так всколыхнет сыпучие воздушные барханы -- белого света не видать. Зимой жителей в Холомницах было всего четверо на двадцать дворов: сам Космач, старики Почтари и Кондрат Иванович Гор, обрусевший немец по прозвищу Комендант. Так вот, на четвертый день пурги, пробившись с другого конца деревни, Кондрат Иванович с радостью заявил, что за свои шестьдесят с лишним лет подобной метели не помнит и что разлад в природе происходит от запуска ракет, которые дырявят небо, то есть озоновый слой атмосферы. Обычно Космач начинал оспаривать подобные заявления, и тогда начиналась долгая и нудная дискуссия, ибо старый служака никогда не сдавался и выворачивался из любого положения, крыл цитатами, на ходу сочиняя за великих философов, астрономов и физиков. Пойди потом поищи, откуда он что взял. Комендант долгие годы служил на Кубе -- то ли в разведке, то ли в личной охране Фиделя Кастро, а может, просто был великий выдумщик, ибо Космач иногда шалел от его рассказов о тайных террористических операциях американцев против Острова свободы, которые Кондрат Иванович с блеском предотвращал. О его боевом прошлом на самом деле никто ничего толком не знал, но доподлинно было известно, что поселился он в Холомницах вынужденно, как и большинство здешних жителей, однако тщательно это скрывал. Овдовел он рано и на старости лет стал никому не нужен, трое его сыновей и дочь еще лет семь назад вспомнили свое происхождение и один за другим уехали в Германию, за лучшей долей. Ко всему прочему, распродали не только свои квартиры, но и отцовскую, будто бы по его просьбе купив взамен избу в глухой деревеньке Холомницы. А это сто семьдесят километров от областного центра. Однако, несмотря на свое положение, Комендант хорохорился, был самым бойким и активным даже в летнюю пору, когда деревня заселялась дачниками. С осени все разъезжались по зимним квартирам, и Кондрат Иванович начинал сильно тосковать без общения, приходил к Космачу раза два-три за день и иногда становился надоедливым, особенно если затевал какой-нибудь бесполезный спор. За эти метельные дни Космач даже соскучился по нему, ничего оспаривать не хотел, да и Комендант вел себя странно, больше молчал, ерзал и часто выглядывал в окно. -- Может, на руках потягаемся? -- внезапно предложил он. -- Что-то я подзабыл, кто кого в последний раз уложил? До приезда Космача в Холомницы на руках здесь никто не боролся, и все началось с того, что он однажды принял предложение Кондрата Ивановича и легко его завалил, не подозревая, как сильно ущемил больное самолюбие. Обиженный, он несколько дней не приходил, а потом привел Почтаря, невысокого, квадратного и рукастого старика на подогнутых кривых ногах. Схватка длилась минут пять, уже и мышцы начали деревенеть, но дед Лука, несмотря на возраст, стоял, как молодой боец. Согнуть его руку удалось лишь после нескольких тактических приемов, заставивших сильного и неопытного соперника расслабиться. С той поры в конце каждого дачного сезона Комендант начал организовывать соревнование. Летом народ здесь отдыхал в основном не болезненный, бОльшую часть жизни хорошо питавшийся и не чуравшийся спорта по служебному долгу и образу жизни, -- бывшие советские и партийные работники, уволенные директора предприятий, два бывших прокурора, один отставной начальник паспортной службы и даже не доработавший до пенсии председатель облисполкома. Когда-то у всей этой номенклатуры были казенные дачи, отнятые во время борьбы с привилегиями, а скоро все они вовсе остались без работы и, выброшенные из жизни, как-то разом и густо заселили Холомницы, раскупив дома в опустевшей деревне по бросовым ценам. Многие по два -- три года жили здесь безвыездно, то ли отдыхали, то ли скрывались, пока каждый не нашел себе новое, пусть и не такое престижное место. На лето деревня заполнялась под завязку, однако каждый существовал сам по себе: сблизиться и жить компанией, как это часто бывает на дачах, не позволяло то ли безвозвратно ушедшее положение в прошлом, то ли стыдливость в настоящем. Поединок на руках был, пожалуй, единственным развлечением и общественным действом в деревне: все остальное время всяк по себе ковырялся на своих грядках. Тягаться на руках у Космача настроения не было, и Комендант, так и не дождавшись поединка, начал развивать запретную тему. -- Как ты живешь? Не пойму... Молодой здоровый мужчина, бороду побрить, так вообще!.. Кандидат наук, умный, развитый, а как монах, честное слово. Хоть бы в город съездил! Раньше он впрямую никогда не касался подобных вопросов и порой даже подчеркивал свое полное равнодушие к личной жизни не совсем обычного соседа. В дачных деревнях было не принято лезть в душу, что Космача вполне устраивало. -- Мне и здесь хорошо, -- уклонился он. -- Смотри, дороги замело, полное ощущение необитаемого острова. По крайней мере до весны. Должно быть, на откровенность Комендант и не рассчитывал, тотчас скомкал разговор: -- Да уж, замело так замело... Хлеба на день осталось. На сухарях придется сидеть... Космач ничего не ответил, и гость, так и не дождавшись ни научной беседы, ни предложения потягаться на руках, ни, на худой случай, рюмки самогона, вроде бы засобирался домой. Но прежде чем пойти, сделал еще один народный вывод: мол, нескончаемый этот ветер оттого, что где-то умирает колдун или великий грешник, и буря не уляжется до тех пор, пока не отлетит его зловредная душа. -- А она долго не отлетит, это я говорю, -- добавил Кондрат Иванович. -- Так что буран еще дня два-три будет. Ты же заметил, что я скажу, все сбывается? -- Не заметил, -- отозвался Космач. -- Как? Помнишь, зимой, когда рыбачили у мельницы? Я же сказал, не лезь на кромку, провалишься! И ты провалился! -- Да у тебя просто язык шерстяной! -- Ну вот посмотришь! И уж до порога дошел, за дверную ручку взялся, однако решительно вернулся назад, сел на табурет к печному зеву. -- Ты хоть понимаешь, зачем я приходил? Зачем в такую бурю с другого конца к тебе шел? -- Чувствую, сказать что-то хочешь, -- предположил Космач. -- И никак не можешь. -- Хочу. Давно собирался. А вот посидел в заточении четверо суток и решился. Он достал из внутреннего кармана алюминиевый пенал из-под дорогой сигары, но вытряхнул короткий окурок дешевой, кое-как припалил спичкой черный конец: курил он редко, скорее всего, для антуража, дым пускал, однако сейчас сделал несколько глубоких затяжек и вытер слезы. Сам все время учил, что настоящие сигары в затяг не курят. -- Когда ты сюда перебрался... месяца через два... Ко мне человек пришел. Сам понимаешь, откуда... Сначала поинтересовался твоей персоной, как да что, а потом предложил присматривать за тобой. Войти в доверие, отслеживать, кто приходит, что приносит или уносит. Построить отношения таким образом, чтоб ты мне ключ оставлял, когда уезжаешь куда. Печь протопить, коня обрядить... Ну и досмотр сделать в избе. Человека этого интересовал антиквариат. Золото, серебро, камни драгоценные, старинные книги и документы. Если что найду, должен был сразу же сообщить. Телефон-то мне поставили будто бы как ветерану, а на самом деле для оперативных целей. -- Ну и ты, естественно, отказался? -- Я бы мог отказаться, безусловно. Да они бы в покое меня не оставили. Не мне, так детям навредят. Подбросят какую-нибудь дезинформацию властям, мол, связаны с российской разведкой, испортят и карьеру, и жизнь... Я же для них -- свой, а со своими они жестко обходятся. На пенсии ты, нет -- значения не имеет. Вот в нашей деревне все бывшие, и секретари райкомов, и прокуроры. Даже ты вот историк бывший, верно? А я нет, потому что в нашей службе всегда ты настоящий. -- То есть и сейчас на службе? -- Да это сложный вопрос. Ведь каждый человек хозяин своей судьбы. Так ведь нас учили? Я вот захотел уйти, а другие не хотят, кое-какие денежки получают. Старикам все помощь. Мне надоело, знаешь, так засвербило... Буду сам собой. -- Что же ты согласился? -- Знаешь, подумал, меня не завербуют -- другого найдут, из дачников, например, дилетанта какого-нибудь. Они дураки и от этого борзые... Космач пожал плечами, спросил невозмутимо: -- А с чего вдруг такая откровенность? Ты что, Кондрат Иванович, умирать собрался? -- Да нет пока. -- Сподвижник Фиделя снова распалил сигару. -- Ты не думай, я ни одного сигнала не послал. Хотя видел, и люди к тебе приходили, так сказать, в конспиративном порядке. Подходящие объекты, кержачки бородатые, и что-то приносили... Антиквариат у тебя находил и грамоты старинные. Это еще в самом начале, когда произвел первый досмотр. И должен заметить, Николаич, тайники ты делать не умеешь. Я сразу увидел: верхний косяк на дверях горницы вынимается. Пальчиком постучал -- пустота есть, а ведь в нем паз не долбят. Снял, а там свежая долбежка и два свитка... Хорошо, что ты потом новый тайник сделал. Уже почти профессионально. Только когда пробку из бревна вынимаешь, следи за руками, чтоб чистые были. А то устал я грязь оттирать. Космач впервые почувствовал беспокойство, но не связанное с откровениями старика: сквозь гул метели явственно донеслось ржание коня в стойле. С чего бы это вдруг? Накормлен, а поить еще рановато... -- Первый досмотр делал, когда ты в Москву ездил, с диссертацией, -- невозмутимо продолжал Комендант. -- Потому что мне позвонили. Проверку устроили, достоверную ли я информацию даю. Уже знали, что ты улетел, сюда собирались... Я свитки эти убрал, а их трое приехало, ночью с задов зашли и до утра всю избу твою обследовали. Меня на улице оставили, чтоб не впускал посторонних. Но я все видел... В основном бумаги смотрели, записи фотографировали... Уехали, я назад вложил. Знаешь, читать пробовал -- ничего не разобрал. Язык какой-то... Вроде бы арабский, но не читается. Ни справа налево, ни слева направо... Что там было-то? -- Послания сонорецких старцев, -- отозвался Космач, прислушиваясь к звукам на улице. -- На русском языке, только написано арамейским письмом, справа налево. -- Ага, понятно! Шифровка... Откуда они, старцы эти? -- На Сон-реке живут. Комендант открыл было рот, чтобы спросить, где такая река, однако спохватился -- вероятно, сообразил, что любопытство неуместно, когда в грехах каешься. Помялся немного, вздохнул. -- Они потом интерес к тебе потеряли. Так, изредка позванивали, мол, как живет наш подопечный, не собирается ли куда... Думал, закончили разработку и забыли. Время-то суетливое, каждый день перемены. А года три назад, когда к тебе один кержак приходил... Маленький такой и борода по пояс. Клестианом Алфеичем зовут. Опять звонок, дескать, к Космачу гость идет, и описывают, какой. К тому времени он ушел от тебя, неверная информация, запоздали... Так я и доложил соответственно. Вот тут они крыльями захлопали! Через два часа своего человека прислали. Помнишь, контролер ходил, счетчики проверял?.. А сегодня опять звонок: нет ли гостей у тебя? Оказывается, до сих пор тебя пасут. Так что если со мной что случится, знай: ты под наблюдением. -- А что с тобой может случиться? -- Да мало ли... Все-таки седьмой десяток, сердце ноет. И, может, не от ветра -- от перегрузки. Думаю много. -- Надо было сразу сказать, и не мучился бы. -- Нельзя! -- отрезал Кондрат Иванович. -- Ты человек молодой и в этих премудростях неопытный. Мог случайно и меня сдать, и сам бы вляпался. А я знаю, как проворачивать такие дела, чтоб и волки сыты, и овцы целы. Могу даже научить. -- Не знаю, что и делать, -- Космач рассеянно походил по избе, слушая ветер за окнами, -- благодарить или выставить, чтоб дорогу забыл. -- Это ты сам решай, -- обиделся тот и встал. -- Только дурного я тебе ничего не сделал. Напротив... Не договорил, вдруг ссутулился и нетвердыми пальцами начал застегивать пуговицы -- наверное, чего-нибудь другого ждал. Космач молча слушал крик жеребца и ощущал, как беспокойство постепенно перерастает в неясную и необъяснимую тревогу. Однако же, не показывая виду, хладнокровно дождался, когда Комендант упакуется в дождевик, натянутый поверх старой дубленки, после чего распахнул дверь. -- Будь здоров. И стал смотреть в окно. Согбенный, удрученный старик, даже не попрощавшись, вышел на улицу, как-то по-пингвиньи соскочил с крыльца и побрел по метельным сугробам, увязая иногда по колено. Космач не испытывал ни разочарования, ни жалости, однако тревожное чувство потянуло из дома: чудилось, будто там, в буранной мгле, кто-то зовет его, кричит и просит помощи. Набросив полушубок, он выбежал на крыльцо -- нет, вроде бы все спокойно, если не считать свиста и хлопанья ветра да ржания коня в стойле... Космач работал объездчиком газопровода, конь был хоть и казенный, но избалованный и оттого наглый, попробуй не напоить или сена не дать, когда захочет. Из вредности не один раз изгрызал в прах не только ясли, но и двери, а вырвавшись на волю, жевал все подряд -- от белья на веревке до сетей, развешанных для просушки. Но при этом имел экстерьер чистейшего арабского скакуна, ноги тоненькие, копыта стаканчиком, головка маленькая, нервная, все жилы на виду, а как понесется на воле, смолистые, блестящие грива и хвост переливаются на ветру, искрятся -- загляденье. А заседлай и сядь верхом -- мерин мерином, в рысь не разгонишь, Космач о его круп две плети истрепал, вдоль газопровода все кусты изломал на вицы, хоть застегай его, голову опустит и бредет, словно каторжник. Говорили, что за один внешний вид он несколько лет работал на племзаводе. но когда выяснилось, что и потомство от него ничуть не лучше, то списали и продали в охрану газопровода. Там же за его неумеренную любовь к кобылицам и бродяжничеству на этой почве несколько раз хотели подкастрировать, однако жеребец невероятным образом чувствовал это и накануне срывался в бега. И все-таки было одно качество положительное, хотя совсем не конское: вместо цепного пса выпускай во двор, чужого почует раньше собак и к дому близко никого не подпустит. Возможно, потому и прозвище носил собачье -- Жулик. Зимой дорогу вдоль трубопровода не чистили, приходилось обход делать на лыжах и воевать с лесорубами, которые таскали хлысты на тракторах прямо через нитку и где попало. Так что конь отъел себе задницу (скоро в двери не протолкнуть) и все время рвался на волю, но выводить его для проминки без веревки было опасно, все из-за его стремления к воле: бывало, по неделе приходилось искать, и все бесполезно. Обычно Жулик возвращался сам. когда нагуляется, и из-за своей внешней красоты приносил то чужой недоуздок, то веревку на шее или вовсе дробовой заряд в холке. И все-таки с ним было хорошо, не так одиноко и есть о ком позаботиться... Сейчас жеребец трубил во всю глотку и барабанил ногами по деревянному полу: в самом деле пить просил или чуял кого-то?.. -- Ты что это, Николаич? -- Комендант появился внезапно, словно и не уходил. -- Испуганный какой-то... Не заболел ли? -- Нет. От твоего признания отойти не могу. -- Я сказал, как было. Так что не обижайся. -- Так ты где служил, что-то я не пойму? На Кубе или стукачом в КГБ? -- Извини, я служил в военной контрразведке! -- позванивающим голосом отчеканил Комендант. -- И не нужно меня сравнивать со стукачом. -- Почему же тебя приставили за мной следить? -- Им другого агента сюда посадить трудно. Вот и вспомнили про меня, и здесь разыскали... -- Не ожидал от тебя, Кондрат Иванович... -- Что ты не ожидал? -- вдруг задиристо спросил Комендант. -- Да если бы ты сюда не переехал, я бы жил спокойно. И никто бы не доставал! Между прочим, я поэтому в деревне поселился. А тебя черти принесли!.. -- То есть я еще и виноват? Комендант ссориться не хотел, но и унижаться тоже. -- Как хочешь! Я с тобой в открытую! А мог бы не говорить, и сроду бы не узнал. Космач послушал жеребца, поглядел по сторонам -- в свете фонаря снежная муть, никакой видимости. -- Почему вдруг позвонили именно сегодня? -- Не объяснили. Возможно, прошла информация, кто-то к тебе идет. -- Я никого не жду. -- Космач пожат плечами. -- Хотя вон конь вопит... -- Где-то кобылка загуляла, ветром наносит... Весна. -- Откуда кобылке взяться?.. -- А, ну да! И в самом деле, -- как ни в чем не бывало засмеялся Комендант -- должно быть, примириться хотел. -- Если только едет кто, на кобыле. -- Что домой-то не ушел? Кондрат Иванович махнул рукой в сторону столба. -- Да я вернулся, свет включить... На все Холомницы было два фонаря, в начале и конце деревни. Зажигать и тушить их Комендант сделал своей обязанностью, и сейчас Космач неожиданно подумал, что все это специально Лишний раз пройтись по улице и посмотреть, что где творится, и есть причина в гости заглянуть. Ведь приходил каждый день, по утрам и вечерам... Однако тут же и отогнал зудящую мысль: окажись он и в самом деле исправным стукачом, давно бы кто-нибудь нагрянул среди ночи, особенно когда гости приходят с Соляной Тропы. А то ведь ни одной неожиданности за все шесть лет не случалось. -- Ладно, коня напою, может, успокоится. -- Космач пошел к стойлу. -- У тебя, наверное, на душе неспокойно, -- не отставал Комендант. -- Только ведь я должен был когда-то сказать? А тут еще звонок!.. И сердце ноет. Умру, и знать не будешь!. -- Ладно, живи и не умирай! Кондрат Иванович что-то прокричал и пошел буравить снежные дюны. Космач запер за ним калитку, взял ведра и пошел в баню, где топил снег, чтоб не водить коня на реку в такой буран. Но вышло, засиделся с гостем, котел выкипел чуть ли не до дна, так что пришлось заново набивать его снегом и дров в печку подбрасывать. Подождал немного, посмотрел, как намокает и темнеет снежный курган, и понял: не дождаться -- Жулик чуть не ревет в стойле, а вода еще не натопилась, снежная каша в котле. Вывел коня на улицу -- не похоже, чтоб умирал от жажды, а то бы снег хватал, однако немного успокоился, потянулся мордой к карману, где обычно лежал ломоть хлеба с солью. -- Потом вынесу, -- пообещал Космач и, надев лыжи, взял садовую лейку: очень удобно воду с реки носить, не расплескаешь. По склону спустились резво, по ветру, и снегу всего по щиколотку, но внизу набило так, что жеребцу до брюха -- до берега почти плыл, перебирая ногами рыхлый сугроб. Река в этом месте не замерзала, поскольку немного выше стояла полуразрушенная мельничная плотина, сложенная из камня и утыканная толстенными лиственничными сваями. Вода грохотала здесь всю зиму, и к весне по берегам нарастали торосы. Сейчас полынья спряталась под сугробами и коварно затихла. Года четыре назад после сильной метели здесь погиб дачник: не разглядел под снегом кромки, сделал три лишних шага, провалился и утонул, хотя воды было по колено. Жеребец край чуял хорошо, сразу нашел торос, встал на колени и точно сунулся мордой в снег, одни уши торчат. Все-таки пить захотел... Метель оглушала, да еще шапка была натянута на уши, но сквозь этот шумовой фон Космачу почудилось, будто собаки залаяли в деревне -- благо что дуло с горы, наносило звуки. Он оглянулся: сумрачно-белое пространство почти укрыло свет фонаря, а очертаний домов вообще не видать. И где-то там полоскался на ветру остервенелый лай -- будто по чужим или по зверю! Звери в бытность Космача в Холомницы не заходили, а чужаки зимой заглядывали частенько -- дачи грабить или провода со столбов резать, да ведь в такую погоду и электролинии не найдешь... Собак в деревне было всего две, матерые кавказцы, и оба у Почтаря, а тут словно свора орет, и вроде уж рычат -- дерут кого-то или между собой схватились?.. Жеребец все тянул и тянул воду, изредка вскидывая голову, чтоб отфыркаться. И пока пил, ничего не слышал и не чуял, а потом вдруг вскочил с колен, насторожился в сторону деревни и запрядал ушами. Космач сдернул уздечку, хлестнул поводом. -- Домой! Охранять! Поди, не сбежит в такой буран... И сам теперь встал на колени, сунулся с головой в снежную яму, чтоб зачерпнуть лейкой. -- Не поклонишься, так и воды не достанешь... Собаки уже рвали кого-то, ржал в метели бегущий конь, вплетая в голос ветра чувство крайней тревоги. Пока Космач барахтался в сыпучем пойменном снегу, затем вздымался на гору против ветра, рычанье вроде бы прекратилось, отчетливо слышался лишь плотный, напористый лай возле дома. Наверное, собаки Почтаря выскочили со двора по сугробам и теперь держали кого-то. И вдруг увидел на своем крыльце очертания громоздкой фигуры, как показалось, в ямщицком тулупе с поднятым воротником. К ногам собака жмется, скулит, а кавказцы зажали с двух сторон, захлебываются от усердия, и вместе с ними Жулик -- тянет шею, скалит зубы и только не лает. Космач поставил лейку с водой, отогнал псов, человек тем временем заскочил на крыльцо. -- Христос воскресе, Ярий Николаевич, -- услышал он хрипловатый голос. Так его звал единственный человек в мире... -- Вавила?.. Боярышня! -- Да я, я это, признал! А думала, не признаешь сразу... Он мечтал об этой минуте, воображал нечто подобное и все-таки оказался не готов, вместо радости в первый миг ощутил растерянность. Снял и обстучал лыжи, потом взял коня за гриву. Отвел и запер в денник. В чувство привел его Комендант, вдруг выступив из метели, как черт из коробушки, -- вот уж некстати! -- Гляжу, следы свежие по дороге. -- Он старался рассмотреть, кто стоит на крыльце под тенью козырька. -- Потом слышу -- собаки рвут... Я уж подумал, провода снимают!.. А голос вроде один и женский! -- Служба работает, Кондрат Иванович. Вот и гости, не зря звонили. -- Я тебя предупреждал... Ладно, встречай гостью, если что -- прикрою, не волнуйся. Космач взбежал на крыльцо, стал перед странницей. -- Да как же ты здесь? Откуда?.. Крупная, напоминающая волка лайка ощерилась. -- А ты бы не травил собаками да сначала в хоромину пустил и обогрел. Тогда и спрашивал. За спиной у нее оказалась объемистая парусиновая котомка. -- Прости, -- повинился и повел в дом. -- Комендант меня смутил... Любопытный. Держал под руку, чтоб не запнулась в темных сенях о дрова, едва нашел скобку на двери. В избе она перекрестилась в ближний угол заскорузлым, ледяным двоеперстием. -- Мир дому... Слава тебе, матушка Пресвятая Богородица, вот и добралась... -- Как же нашла меня, Вавила?.. Она с трудом стащила с плеч котомку, но из рук ее не выпустила, длиннополую дубленку лишь расстегнула: помогать одеваться или раздеваться даже самому уставшему путнику у странников было не принято -- дурная примета. Чужая помощь только покойникам нужна, а пока жив человек, сам и снимет одежды, и обрядится... -- Клестя-малой у тебя бывал, так сказывал, в какой стороне искать. -- Но как ты добралась? -- На автобусе приехала. От дороги пришла... -- В такую погоду? Без лыж? -- Лыжи да все лишнее в Северном оставила, у Савелия Мефодьевича. А он мне дубленку дал, а то, говорит, одеженка у тебя срамная, чтоб на люди... Он захворал, лежнем лежит, так на автобус не проводил. Сама пошла да села -- быстро приехала. А здесь, от тракта, версты две токмо, так прибрела... -- Ах ты, боярышня моя... Откуда же идешь? -- Из своей стороны иду, Ярий Николаевич, из Полурад... Серка за мной увязался. Сколь ни гнала, сколь на привязь не сажала и у людей оставляла, все одно сорвется и нагонит. Однова неделю моим следом бежал... В избе только разглядел: лицо вьюгой беленое, глаза со слезинками и губы обветрели, потрескались. Дубленка мужская, черничником крашенная, шапка соболья, высокая, искристая, белым полушалком повязана, на ногах катанки вышитые -- наряд позапрошлого века... -- Разоболокайся, Вавила Иринеевна! Чайник поставлю... -- Обожду... Согреюсь маленько. -- Втянула голову в плечи. -- Долго стояла у твоей деревни, темноты ждала, так заколела... Ты, Ярий Николаевич, Серого не прогоняй, пусть в сенях полежит. Грешно собаку в хоромину пускать, да жалко. Престал он, обессилел, ну как ваши собаки порвут? Отлежится, потом и выставим... -- Да пусть лежит. Коль такую дорогу с тобой прошел!.. Космач проводил ее поближе к русской печи, усадил в кресло, сам же на кухню, чайник ставить. Вот уж нежданная гостья! Явилась будто из другого, несуществующего мира, из сказки, из собственного воображения соткалась... Не верилось, но выглянул -- сидит, бросив руки, голова на бок клонится -- так устала, что засыпает. -- Может, в баню сходишь с дороги-то? -- опомнившись, спросил он. -- Протоплена и вода, поди, горячая. А потом и спать уложу. Она мгновенно встрепенулась, шапку с полушалком долой, и коса раскатилась до полу -- все еще одну плетет, значит, не вышла замуж. А лет ей должно быть, двадцать пять... Огляделась, вздохнула с натянутым облегчением. -- Вот ты теперь где живешь, Ярий Николаевич... -- Да, теперь тут... -- В скит ушел? -- Будто бы улыбнулась. -- Уединился. Мне здесь нравится. Она скользнула взглядом по книжным полкам на стенах. -- Добро... В деревне, а книг все одно много. -- Читаю, когда делать нечего... Ну, так пойдешь в баню? -- напомнил он. -- С дороги-то легче будет, и погреешься... -- Ты что же, в пяток баню топишь? Или меня ждал? -- Я тебя каждый день ждал... -- Ой, не ври-ка, Ярий Николаевич! -- Погрозила пальчиком. -- А где жена твоя, Наталья Сергеевна? -- Нет у меня жены, боярышня, -- терпеливо сказал Космач. -- И не было никогда. Она не обратила на это внимания, потрогала свою косу. -- В баньку бы не прочь... -- Улыбнулась вымученно, однако спохватилась, развязала котомку и покрыла голову парчовым кокошником. -- Да ведь совестно... Космач снял с вешалки полушубок. -- Пойдем, я тебе все покажу. С обеда топится, жарко, так и попариться можно. Веники у меня дубовые. А вместо холодной воды -- снежка принесу. -- Велик соблазн... А ты где будешь, Ярий Николаевич? -- Я пока в магазин съезжу. -- А если кто придет? -- Сюда никто не придет, не бойся. -- Старик меня видел. Не выдаст? -- Этот не выдаст, -- уверенно сказал он, хотя на сердце неспокойно было. -- Он хороший человек. Боярышня помедлила, затем встала и подхватила котомку. -- Ну так отведи. Хоть и нехорошо в мирскую баню ходить, да ведь не помывшись с дороги-то и почивать грех... Он показал Вавиле баню, куда подбрасывать, где трубу прикрыть (у старообрядцев все бани топились по-черному), натаскал и набил снегом кадку, достал из шкафа мыло, шампунь и полотенце, сам запарил веник. -- Не спеши и ничего не бойся. Я вернусь через час -- полтора. -- Засова-то на двери нет... -- Вон какая охрана! -- Он попробовал приласкать собаку, прибредшую следом за хозяйкой, -- ощерилась, прижала уши. -- Тут никто и близко не подойдет. Легкого тебе пара! -- Токмо гляди не задерживайся! Космач подседлал коня, вывел из стойла. -- В магазин! Слово это жеребец знал, поскольку всякий раз у магазинного крыльца получал пряник или сахар, с места пошел рысью, несмотря на ветер и убродный снег. Однако, проскакав деревню, перешел на шаг и встал, прядая ушами, -- впереди, залепленный снегом с ног до головы, белым привидением вырос Комендант -- мимо него никак не проскочишь! -- На точку поскакал? Космач лишь чертыхнулся про себя: в Холомницах ничего нельзя было сделать тайно... -- Хлеба я тебе куплю! -- крикнул он и понужнул жеребца. -- И еще печенья, пряников и сухариков. По килограмму! А Никитичне привет от меня! У Коменданта на мочевой точке была подруга, повариха, на которой в полушутку, в полусерьез он обещал жениться, когда та овдовеет. На чистом месте дорогу выровняло с полем, но в лесу, где дуло меньше, Космач увидел полузанесенные следы Вавилы -- виляющая цепочка голубоватых пятен лежала на снегу, будто жемчужная нитка. В тот момент, охваченный странным, задумчиво-восторженным состоянием, он даже не подумал о причине, заставившей боярышню пуститься в столь дерзкий и дальний путь. Она явилась, и этого было достаточно. Она и только она была по-боярски вольна уходить и возвращаться. С началом мартовской метели Космач не выезжал из деревни, и дома кончилось почти все, что не выращивалось на огороде или не ловилось в реке, даже сухари. Жители всех полумертвых деревень в округе отоваривались чаще всего на автостоянке, где местный фермер построил магазин и харчевню с красивым именем Холомницы, всего в полусотне метров от новенького моста через одноименную реку. Место было живописное, настоящий швейцарский пейзаж, но по старой колхозной привычке разбогатевший агроном сэкономил на туалете, не удосужился сколотить хотя бы обыкновенный сортир, и потому дальнобойщики называли эту стоянку мочевой точкой. Ехал Космач за продуктами, но тут увидел на витринном стекле светящуюся надпись из елочных гирлянд: "С днем 8 Марта!" Надо же, и Комендант сбился со счета, а то бы непременно подсказал: как ни говори, праздник, есть причина сбегать к Почтарям за горилкой. Грузовиков на площадке не было, у трактира пристроилась лишь парочка микроавтобусов. Космач спешился, сдернул с седла переметные сумы и ввалился в стеклянные двери -- не занятый работой женский коллектив сидел за бутылочкой вина. В дальнем углу ужинали водители. -- С праздником, барышни! Народ по тракту жил разбитной, палец в рот не клади. -- Вот, еще мужика бог послал! -- Не занесло вас там, в Холомницах? -- Пообнимай-ка нас, Николаич! -- Лучше бородой пощекочу! -- Космач снег отряхнул. -- Коль товару продадите. Хватился, а на дворе-то женский день! -- Вы там что. со счету сбились? -- Одичали! -- С кем гулять собрался? Уж не с Почтаркой ли? -- Да с кем у нас еще погуляешь? -- С трактирщицами следовало быть осторожным, выдадут по простоте душевной. -- Как дед заснет, так и пойдем. Почтарь со своей старухой были конкурентами и магазину, и харчевне, поскольку зимой морозили картошку, квасили ее в чанах, гнали самогон и потом все лето продавали дачникам, которые предпочитали его самопальной водке. Однажды хозяин мочевой точки взял с собой участкового и пришел и Холомницы на разборку, мол, надо ликвидировать самогонщиков как класс. Участковый предусмотрительно остался за воротами, а фермер смело полез через забор, чтоб открыть калитку, заложенную изнутри. Молчавшие до того момента кавказцы этого и ждали. Работали они аккуратно: один сразу же сшиб бывшего агронома на землю и потащил к себе в будку. А второй тем временем не давал участковому перелезть через высокую изгородь. Освободили его на следующий день при помощи пожарной машины и брандспойта. Почтарь лишь руками разводил: -- Та я ж и не бачив, шо кобелюка в будку таскае! Ийде вин взяв чоловика? На помойке валявся, чи шо? Впоследствии фермер отомстил конкуренту жестоко: когда Почтари собрались уезжать на Украину, по дешевке купил у них дом с усадьбой, но возвращение на родину не состоялось (было подозрение, не без его участия), и старики хотели выкупить хату назад. Тогда он и отыгрался, заломил такую цену, что до конца жизни не расплатиться. И все-таки Почтари самовольно вернулись под свой кров, но жили под постоянным страхом выселения. Фермер мог бы выкинуть стариков на улицу в любую минуту, но удерживало то обстоятельство, что бывшему оуновцу терять нечего, и в следующий раз не собак спустит -- возьмется за оружие и живым не сдастся. К празднику в магазин был завоз, и Космач купил хорошей колбасы, пельменей, копченую грудинку и оливки, а помня вкусы Вавилы, взял виноград, апельсины, два торта, огромный пакет поджаренного арахиса и несколько плиток шоколада. К спиртному раньше она никогда не прикасалась, но ведь минуло столько лет -- на всякий случай прихватил бутылку шампанского. Продавщица что-то заподозрила. -- Сроду такого и не брал... У Почтарей горилка кончилась? -- А у вас сроду такого и не бывало, -- отпарировал. -- Мне еще вон тот букет роз! -- Не продается, подарок, -- смерила взглядом. -- Ты что это раздухарился, Николаич? Гостей ждешь? -- Да кто в такую метель к нам пойдет? Поставлю на стол -- самому будет приятно, -- соврал не моргнув глазом. Продавщица враз потеряла интерес, однако проявила участие. -- Ладно, за сто рублей отдам, -- вздохнула. -- Все равно праздник кончается. Не подарок это. Чурки какие-то ехали, за ужин рассчитались... В букете было пять бордовых роз с черными прожилками, немножко подмороженных и уставших. Женщины помогли завернуть их в несколько газет, сверху надели пластиковый пакет. -- Довезешь, недалеко!.. Только врешь ты, Николаич! Ну зачем мужику букет на Восьмое марта? Назад Космач ехал рысью, бросив повод: в одной руке держал букет, во второй торты и молился, чтобы Жулик не споткнулся в снегу, -- пронесло. Разве что упаковку на розах потрепало ветром... Комендант уже дежурил на дороге у своей избы, отвязал сумку от седла, махнул рукой. -- Завтра рассчитаюсь! С утречка загляну, чтоб разбудить. А то ведь проспите!.. -- Только попробуй! -- огрызнулся Космач. В банном окошке теплился свет, и, пользуясь тем, что Вавила еще парится, он взялся накрывать стол. Скатерть новую постелил, расставил приборы, нарезал закусок, водрузил посередине стола блюдо с фруктами -- все пока варились пельмени. Но цветы запихал в лейку с водой и спрятал на печи, чтоб погрелись... Проверил все еще раз, спохватился, в горнице голландку затопил, кровать расправил, подмел в прихожей и убрал лишнюю одежду с вешалки... Два часа уже минуло, и что-то тревожно стало -- нет боярышни... Накинул полушубок, прибежал к бане и, чтобы не напугать, постучал, окликнул негромко: -- Вавила?.. Вавила Иринеевна? Окошки запотели, за стеклом белая пелена, тут еще пес на заснеженном крылечке приподнял голову, немо ощерился. Космач приоткрыл дверь, спросил в щелку: -- Ты жива там, боярышня? Ни звука! Лишь жаркое дыхание бани над дверью да пар от холодного воздуха понизу. И в этом молочном облаке он переступил порог, еще раз позвал: -- Боярышня?.. Вавила спала в предбаннике на топчане, разбросав руки, -- должно быть, напарилась, намылась и прилегла отдохнуть. В полотенце были спрятаны лишь волосы, скрученные в жгут... В первый момент он смотрел на нее сквозь пар с мальчишеской вороватостью и оцепенением, готовый бежать, если она шевельнется или хотя бы дрогнут веки. Ее нечаянная открытость и сонное безволие будоражили воображение и наполняли душу взрывным, бурлящим восторгом; он зажимал себе рот, чтобы все это не вырвалось неуместным смехом, криком или стоном. До того мгновения, пока не разглядел сквозь пар и затуманенное сознание, что все тело, от плеч и до талии, затянуто тугой белой сеткой. Одеяние это было настолько неестественным, что вначале он потерял осторожность, приблизился к топчану и склонился над спящей. Только сейчас у Космача возникла невероятная, сумасшедшая догадка: на Вавиле была власяница! Вериги, сплетенные в виде сетчатой рубашки из конского волоса со щеточками узлов, обращенных внутрь. Подобную одежку в старообрядческих скитах он никогда не видел и видеть не мог, ибо ношение вериг было делом тайным, сокровенным, как сама бушующая плоть, требующая смирения таким жестоким способом, или великие грехи, искупление коих проходило через телесные страдания. Об этом можно было прочитать в житиях мучеников за древлее благочестие или услышать в рассказах отступников, которые, понося прошлое скитничество, много чего приукрашивали, а то и вовсе глумились над строгостью былой жизни. От чего же она спасалась, коли не снимала вериг даже в бане? Потрясенный и подавленный, он попятился к двери, вышел из жаркого предбанника и очутился на ледяном ветру -- не заметил, когда и взмокрел от пота Ни скрип, ни стук двери Вавилу не пробудил, иначе бы подала голос... Космач постоял, отрезвляясь, умылся снегом, после чего постучал громко. -- Вавила Иринеевна, ты что, уснула? Подождал несколько секунд, заглянул -- спит не шелохнувшись! На светлом, умиротворенном лице легкая тень пугливой радости, будто жарким днем входит в холодную речку. Грудь раздавлена сеткой, и сквозь ячейки, будто древесные почки сквозь жесткую кору, выбиваются росточки сосков... Одежка эта была настолько неестественной, настолько поражала воображение и обескураживала, что появилось внезапное, шальное желание снять, сорвать ее, невзирая на обычаи. Сжечь эту лягушачью кожу, там будь что будет... Не заботясь о том, проснется она или нет, Космач достал складной нож и, поддевая пальцем тугие, скрученные жилы, с хладнокровностью хирурга разрезал власяницу снизу доверху, рассек стяжки на плечах и под мышками. На теле под веригами оказалось множество свежих и засыхающих язв -- будто насекли, натерли металлической щеткой. Отгоняя рой смутных мыслей, он принес из дома спальник, оставшийся с экспедиционных времен, постелил рядом и, хладнокровно взяв спящую под лопатки и колени, переместил на мешок, застегнул молнию. Она лишь пошевелила губами -- хотела пить. И когда нес по метели, пряча ее лицо у себя на груди, чувствовал лишь горячее, прерывистое дыхание жажды... Она не проснулась ни через час, ни через два -- так и спала, спеленатая мешком, будто в коконе А Космач, ошеломленный и растерянный, сначала долго сидел возле постели, потом бродил по избе и не мог сосредоточиться ни на одной мысли. Вспомнив ее сухие, жаждущие губы, принес воды, но напоить из ложечки не смог, при одном прикосновении металла к губам Вавила стискивала зубы, и все проливалось в капюшон спальника. Тогда он набрал воды и стал поить изо рта в рот, преодолевая головокружение и неуемное желание не отнимать губ. И в этом тоже было что-то тайное, воровское... Дабы не потерять самообладания и не думать о ее язвах, Космач разговаривал между глотками будто бы сам с собой: -- Вот, я целую тебя, а ты и не знаешь. А снится, наверное, воду пьешь... Так он выпоил целый стакан, а когда принес второй, вдруг обнаружил, что губы похолодели и стали