Константин Михайлович Станюкович. Отплата
(Рассказ старого матроса)
---------------------------------------------------------------------
Книга: К.М.Станюкович. "Морские рассказы"
Издательство "Художественная литература", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 6 апреля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
- Изволите знать, вашескобродие?
С этими словами старый отставной матрос Кирюшкин, с которым мы ранним
августовским утром сидели на пеньках у опушки леса, разбирая только что
собранные грибы, указал обрубленным указательным пальцем правой руки на
старенького-престаренького отставного адмирала, ковылявшего, опираясь на
палку, по дороге из Кронштадтской колонии в деревню Венки.
- Видать видал; он в колонии на даче живет; а не знаю! - ответил я.
- Это - Никандра Петрович Быстров. Слыхали, конечно?
- Не слыхал.
- Про Никандру Петровича не слыхали, вашескобродие?! - изумленно
спросил Кирюшкин.
- То-то не слыхал.
- Довольно-таки диковинно, что не слыхали. Сами изволили служить во
флоте и не знаете Никандры Петровича!
И, словно бы недовольный, что я не знаю Никандра Петровича, старый
матрос пожал плечами, отчего дыра на его неопределенного цвета ветхом
легоньком пальтеце обозначилась яснее, и покачал головой, на которой была
матросская фуражка, тоже давно потерявшая свой прежний черный цвет и
сделавшаяся рыжеватой. Сбитая на затылок, она оставляла открытым морщинистый
пожелтевший лоб и часть белой головы.
- Чем же замечателен ваш Никандр Петрович?
- Очень даже замечателен, если угодно знать. Всякий старый матрос
хорошо его помнит. Теперь, конечно, ежели по чести разобрать, что в нем?
Одни, с позволения сказать, завалящие кости да шкура. Высох Никандра
Петрович, вроде будто египетской муми... Вылез вот на солнышко, словно ящер
из-под камня, у смерти отсрочки просит... Ему ведь, вашескобродие, что и
мне, к девятому десятку подходит, и давно нам с ним на том свете паек идет.
Пожалуйте, мол, такие-сякие, на разделку. И ты, ваше присходительство
Никандра Петрович! И ты, отставной матрос первой статьи, бродяжка и пьяница,
Андрейка Кирюшкин!.. Вот теперь что... А прежде, этак лет сорок тому назад,
Никандра Петрович на весь балтинский флот гремел...
- Чем же?
- Боем и шлифовкой. Первый по зверству капитан был! - не без некоторой
торжественности произнес старик.
Признаюсь, я никак не ожидал, что речь будет о такого рода
знаменитости. Удивило меня еще и то, что Кирюшкин, не жалевший обыкновенно
довольно энергичных эпитетов при воспоминаниях о некоторых командирах, с
которыми служил и которые далеко не гремели на весь флот, подобно Никандру
Петровичу, говорил об этом последнем без порицания.
Напротив, в тоне старческого, разбитого голоса Кирюшкина звучали как бы
почтение и любовь к человеку, даже прославившемуся боем и "шлифовкой".
- Ну, Дмитрич, немного же замечательного в Никандре Петровиче!
- То-то очень даже много, вашескобродие...
- В том, что шлифовал?..
- Вы прежде извольте дослушать, тогда и спорьте, вашескобродие... В том
и диковина, что этот самый Никандра Петрович сделался совсем другим, самым
жалостливым, можно сказать, командиром.
- Ну?! - недоверчиво протянул я.
- Ни - не ну, а на моих глазах все это было. Когда я с им на "Дромахе"*
на конверте в дальнюю ходил.
______________
* "Андромаха". (Примеч. автора.)
- Как же это случилось?
- Один матросик его выправил.
- Выправил? Расскажите, Дмитрич. Это любопытно.
- Еще бы не любопытно... Бывает, значит, с людьми это самое! -
раздумчиво промолвил старик матрос.
- Редко только, Дмитрич.
- Редко, а бывает. Человек, примерно, и бога забыл, и совесть забыл, а
придет такой час, и вдруг вроде будто все по-новому обернулось... А я так
полагаю, по своему рассудку, вашескобродие, что всякому человеку, самому
последнему, дадена совесть... Только не всегда такой случай выйдет, что она
проснется и зазрит человека. Как об этом в науках пишут, вашескобродие?
- Пишут, что трудное это дело - перемениться в известные годы...
- То-то трудное, а Никандра Петрович вовсе переменился, - дай бог ему
легко смерть принять. Я по себе знаю, какое это трудное дело, примерно, от
водки отстать. Прямо-таки нету сил моего карахтера. Помните, вашескобродие,
еще когда мы с вами на "Коршуне" взаграницу ходили, я был, можно сказать,
как есть отчаянный пьяница?
- Как не помнить...
- И если миловали меня за пропой казенных вещей, то потому, что
командир "Коршуна" прямо-таки добреющий человек был и почитал во мне
хорошего марсового... Небось был марсовым, вашескобродие! - не без
удовлетворенного чувства вспомнил старик.
Действительно, Кирюшкин был лучшим матросом на "Коршуне", отличался
необыкновенной смелостью и притом был на редкость добрый человек,
общительного и веселого характера, пользующийся общей любовью команды. И
если б не его слабость напиваться мертвецки на берегу, пропивая все, что на
нем бывало, то, конечно, он на службе был бы унтер-офицером и не был бы под
конец жизни бездомным пьянчужкой, с трудом зарабатывавшим в Кронштадте на
свое пропитание... По зимам он ходил в факельщиках, а летом занимался
грибами.
Это лето, когда мы встретились после тридцати лет, Кирюшкин гостил у
меня на даче, поселившись в сарае для дров. Трезвый, он доставлял всем
большое удовольствие своими рассказами и необыкновенно уживчивым и
деликатным характером. Его все любили, и кухарка с особенным гостеприимством
угащивала Дмитрича.
Когда же он собирался отправиться в "дальнюю", как называл он свои
запои, то деликатно исчезал, объясняя, что ему нужно по делам в Кронштадт, и
возвращался через неделю, а то и две, в невозможном костюме, вроде того,
какой был на нем в это утро, и несколько сконфуженный, что пропил старые
пиджак и штаны, подаренные ему мной.
- И давал я тогда, вашескобродие, зарок капитану за евойную доброту -
не пить... и вышел перед ним подлецом. Лупцевали меня раньше за это самое -
я еще пуще пьянствовал. Вышел в отставку, к докторам ходил... "Так, мол, и
так... Выпользуйте от пьянства..." Отреклись. Дивились только, как это я -
такой старик, а живу с пьяными нутренностями... А по какой такой причине я
не имею сил карахтера? Вот тут-то и загвоздка! А фор-марсового Егорушкина
помните, вашескобродие?
- Помню.
- Тоже был, можно сказать, во всей форме пьяница, а как вышел в
отставку - в рот не берет. Случай такой вышел...
- Какой?..
- Баба, вашескобродие... Есть такие бабы, что вовсе умеют оболванить
мущинов... Так Егорушкин, как вернулся из дальней, и встретился с такой...
Замуж запросил... А она: "Брось, говорит, пить, пойду". А не то поворот
"оверштаг"! Она вдовая матроска была и слышала, как к повороту командуют.
Ну, и как есть оболванила. Бросил пить из-за этой самой бабы... А и баба,
если на совесть сказать, прямо-таки жидкая вовсе была, вашескобродие! Глаза
только одни... А вот поди ж ты! Такую власть взяла над Егорушкиным, что он
пить перестал... А ведь пил-то как раньше! Значит, ему случай вышел такой, а
мне не вышло... Так вот и с Никандрой Петровичем.
- Так вы расскажите, Дмитрич, про вашего Никандра Петровича.
- Сейчас. Дозвольте только цигарку сделать, вашескобродие.
- Папироску не хотите ли, Дмитрич?
- Не занимаюсь ими. Я по-старинному, махорку курю.
Кирюшкин достал из кармана тряпицу с крошеной махоркой и обрывок
газетной бумаги. Свернув слегка дрожавшими от пьянства руками цигарку, он
закурил ее и, с наслаждением затянувшись, проговорил:
- Нет табаку лучше махорки, вашескобродие. И кашлю ослабку дает, и
мокроту гонит.
И, откашлявшись, начал.
- Был Никандра Петрович во всем своем форце, когда перед Крымской
войной назначили его командиром "Дромахи". Конверт был только что отстроен и
назначен в дальнюю, и Никандру Петровича изо всех других выбрали, как самого
что ни на есть исправного капитана... Дока он был на флотской службе, это
надо правду сказать... И отчаянности в нем было много... Как есть был
форменный капитан... смелый... Во флоте знали его отчаянность, еще когда он
бригом "Скорым" командовал. Бывало, на других судах два рифа у марселей
возьмут, а он дует себе на бриге без рифов... Знал, когда, значит, до точки
дойти, не утопивши себя и людей. Ну и матросы были у него, вроде будто
чертей... Он их тоже довел до отчаянности, потому что пощады не давал. Чуть
что... заминка какая... меньше ста линьков не назначал... Такая у него была
плепорция... А насчет бою, так это не в счет... Чистил... Почитай, ни одного
матроса у него не было, чтобы, послуживши у него, остался с целыми зубами.
Самый форменный мордобой был... Вы-то, вашескобродие, этого мордобойства уж
не застали, а я десять лет при таком положенье служил... Сами понимаете,
отчего другой матрос до бесчувствия напивался... Теперь небось нет такого
пьянства, как было... Потому - другое положенье... и люди другие.
Старик затянулся, сплюнул и продолжал:
- А было в те поры Никандре Петровичу лет около сорока... И был он из
себя видный, плотный и глазастый... Румяный такой и блондинистый... И очень
приверженный к женской команде... Не брезговал... была бы только баба
товаристая, а звания ейного не разбирал. Женатым не был, а в ту пору у него
жила будто горничной одна шельмоватая девка, из Петербурга привезенная...
Шлющая такая... Аленкой звали... Бегала она на конверт, когда мы в гавани
вооружались... Завтракать носила своему барину... Так вот, как назначили к
нам этого самого Ястреба - его так матросики звали, - и мы поняли, какие
такие настоящие ястребы бывают... Налетал, я вам доложу. Так налетал, что и
обсказать невозможно... А как вышли в море, пошла настоящая шлифовка... Не
дай бог и вспомнить... Тьфу!
И Кирюшкин сплюнул.
- А вестовой у него - из наших "дромахинских" матросов - одно слово,
словно бы в потемнение рассудка от страха вошел... Чуял он беду, как только
Ястреб его в вестовые выбрал... Мы с Тепляковым земляки были... "Плохо,
говорит, мое дело, Андрейка. Ястреб недаром меня в вестовые выбрал.
Изничтожит он меня, попомни, говорит, мое слово... Потому зол он на меня". -
"Что ты, говорю, мелешь. За что ему быть злым на тебя. Он тебя вовсе и не
знает!" - "То-то, говорит, знает", - и сам с лица побелел.
И повинился мне тогда Тепляков, что он к этой самой Аленке
приверженность имел и тайком забегал к ей на кухню, когда ейного барина дома
не было. И раз он их застал. Однако ни слова не сказал. Но с той поры
Тепляков остерегался ходить... Аленка все-таки бегала к нему в казармы и с
ним гуляла. И Никандра Петрович, должно быть, догадывался, но только
все-таки Аленку держал... очень уж занозистая девка была... Огонь-девка... -
"Я, говорит, и своего Ястреба люблю, и матросика люблю... На всех меня
хватит..."
- Что ж, Ястреб мстил Теплякову, что ли? - спросил я.
- А бог его знает, что в его душе было, а только он беднягу вестового
почти что каждый день без всякого милосердия тиранил - то боем, то поркой...
К каждой малости придирался... За все на нем сердце срывал. И до такой
отчаянности его довел, что сам, должно быть, испугался, как бы матрос чего в
потемнении ума не сделал! И этак месяцев через пять отчислил его от
вестовых. И взаправду, пора было... а то Тепляков беспременно прикончил бы
Никандру Петровича... Он, положим, терпеливый был, но все-таки норовистый.
Есть такие, вашескобродие. Терпит-терпит до данного ему предела, а потом на
всякую отчаянность пойдет. И доходил уж Тепляков до предела. Сознался после
мне, что недобрые мысли были... Большое зло он на Ястреба имел. И пропасть
бы им обоим, если б в те поры не увольнил Никандра Петрович своего вестового
и не взял другого. Вовсе ожесточил человека и в тоску ввел! Однако и
покурить пора, вашескобродие.
- Этот самый Тепляков и "выправил" Никандра Петровича? - спросил я.
- А вот узнаете, вашескобродие. Заставили рассказывать, так слушайте! -
ворчливо ответил Дмитрич, задетый в своем самолюбии рассказчика, привыкшего,
чтоб его слушали. И вообще он, несмотря на свою горемычную жизнь и почти
нищенское положение, умел сохранять свое достоинство.
Докурив свою цигарку, старик сказал:
- А хорошо на солнышке... Кости-то старые греет... Верно, и Никандра
Петрович солнышку радуется. Он и не знает, что мы про него рассказываем, и,
верно, забыл, что мне три зуба вышиб...
- Три?
- То-то три, и сразу. Рука у него была тяжелая...
- И наказывал вас линьками?..
- И очень даже довольно часто... За пропой казны... Ну, да бог с ним...
Я зла на него не имею... Мало ли чего было... И дай ему бог на том свете
покою... Потому - понял свою ожесточенность и людей стал жалеть...
Беспременно явлюсь к нему... Я и не знал, что он тут на даче...
- Кажется, тут... Ну, так рассказывайте, Дмитрич.
И старик продолжал.
- Назначили Теплякова фор-марсовым - он и раньше на фор-марсе служил -
и гребцом на капитанский вельбот... Видный и пригожий из себя был Тепляков,
Никандра Петрович любил, чтобы гребцы, что на его катере, что на вельботе,
были здоровые, молодые и видные... По крайности лестно... И вскорости
Тепляков в себя пришел... Свет божий увидал, как из вестовых вышел. А уж
старался как, чтобы, значит, не могло быть капитанской шлифовки!.. Бывало, и
на рее работал вовсю, и у орудия за комендора был... Провористый такой во
всяком деле... И повеселел...
- А разве Ястреб ваш отошел?..
- По-прежнему разделывал, но только все же Теплякову не так часто
попадало, а вместе со всеми, ежели, примерно, капитан прикажет всех марсовых
перепороть...
- А это случалось часто?
- Небось раз в неделю обязательно... Чуть на секунд, на другой паруса
закрепили позже евойного положения или марселя сменили на минуту позже, уж
он заметит - сам в руках склянку держал - и, как ученье окончит, зыкнет:
"Фор-марсовых или грот-марсовых на бак!" Ну, а там известная разделка.
Получи по сту. И по другим случаям попадало... И сам, бывало, смотрит, как
наказывают... Вовсе легко в жестокость приходил. Потому - видит, что нет ему
противности, он от этой самой жестокости и пьянеет... Никого не боится - ни
бога, ни черта. Нынче вот, как препона есть, небось жестоких командиров
что-то нет. Утихомирил их батюшка император Александр Второй... Суди, мол,
виноватого, а жестоким не будь... Хорошо. Плавали мы таким родом шесть
месяцев и кляли Ястреба... А он и ухом не вел, что матросы его не терпят...
Небось понимал это... Пришли мы наконец и на Яву-остров, в Батавию...
Изволите помнить, вашескобродие?.. Мы с вами и на "Коршуне" там были... Еще
там арака такая пьяная... Только араку эту я и помню... какой такой город...
Пришли, а капитан ту ж минуту айда в город и велел вельботу через два дня у
пристани быть в десять часов утра. Он везде в портах любил съезжать и уж
там, сказывали, денежкам глаза протирал... Любил форснуть, ну и мамзелей
угостить, чтобы, значит, знали, какой есть командир российского конверта...
Он по этой части себя соблюдал и, бывало, ежели к себе гостей взагранице
звал, то уж небось угостит и напоит.
- А сам пил?
- В плепорцию.
- И наверху никогда пьяным не бывал?
- Не видал... Так разве в каюте когда по-благородному выпьет, а чтобы
наверху пьяный, этого никто не видал. Он до этого не допускал себя... Однако
за пьянство с матроса не взыскивал. Только вернись в свое время, а в каком
виде пьянства, до этого не касался. И старшему офицеру приказывал не
взыскивать. Только чтобы пропою казенных вещей не было, а ты хоть в мертвом
виде будь... На то ты и матрос... Однако вы все перебиваете, вашескобродие.
На чем я остановился?.. Я и запамятовал...
- Как в Батавию пришли и капитан съехал на берег, а вельботу приказал
приехать за ним через два дня...
- Ну вот, тут скоро и конец будет... Уехал это Никандра Петрович, и на
конверте, значит, отдышка... Рады все, что два дня без Ястреба... На третий
день послали с восьми часов вельбот за ним, и вскорости после того
засвежело... Здоровый ветер поднялся... Кои матросы льстились, что в такой
ветер он не пойдет на вельботе, а побудет на берегу; но только я
сумлевался... Отчаянность-то его понимал... и на парей с одним унтерцером
пошел на стакан араки... По-моему и вышло. В одиннадцатом часу и видим:
жарит он на вельботе да еще под парусами... Однако два рифа у грота взял. А
ветер все сильней... Вельбот совсем на боку... близко уж был к конверту, как
в один секунд вельбот перевернуло - и все в воде... Тую ж минуту вахтенный
офицер крикнул катерным на катер, и мы наваливаемся, чтобы спасти людей... А
изволите знать, вашескобродие, акульев там страсть, на рейде-то... Гребу это
я, а сам думаю: Ястребу крышка... Плавать он вовсе не мастер был, а волна
ходила здоровая... Подошли... Кои матросы за перевернутый вельбот держатся,
а Тепляков плывет и Никандру Петровича за волосы держит... Всех забрали, все
только в воде искупались... Только капитан был в бесчувствии... А Тепляков
мокрый, красный и смотрит на этого самого Ястреба по-хорошему... доволен,
значит, что спас человека... Пристали это мы к конверту, принесли капитана в
каюту и вскорости его в чувство привели... Оттерли... А то воды он хлебнул
порядочно. А я Теплякова допрашиваю: "Как, мол, ты, Антошка, и своего злодея
спас?" - "Сперва не хотел, говорит. Вижу, откинуло его парусом от вельбота и
тонет он, а я поближности... И как увидал он меня, то с такой, говорит,
тоской посмотрел - понял, мол, что не ждать ему от меня помощи, - что в тую
ж минуту жалость меня взяла, и я к нему... А он уж захлебнулся и под водой.
Я за волосы и... тут катер подошел... и чувствую я, говорит, Андрейка,
теперь легкость на душе. А не спаси я его... был бы вроде убивца..." Только
что это он рассказал мне и переоделся, как зовут Теплякова к капитану...
Этак минут через десять вернулся он в расстройке... "Ну, что он тебе
говорил? - спрашиваю. - Благодарил?" Тепляков все в подробности и обсказал,
как Никандра Петрович, увидавши его, смотрел во все глаза и спросил: "Ты...
ты меня спас?" А Тепляков ему: "Точно так, вашескобродие!" - "Ты?" - опять
спросил Никандра Петрович. А Тепляков снова: "Точно так, вашескобродие!.." И
после того Ястреб заплакал и сто рублей предлагал. Однако Тепляков
отказался. "Я, говорит, не за деньги спасал..." - "Так проси чего хочешь", -
спрашивал он. А Тепляков ему и скажи: "Дозвольте, вашескобродие, слово
сказать". - "Говори". - "Пожалейте, вашескобродие, матросов!.." С тем и
ушел... Видно, сам господь его умудрил ко времени сказать это самое... Не
побоялся! - промолвил умиленно Дмитрич.
- Ну и что же, после этого переменился капитан?
- Совсем другим человеком стал... Ни этого боя не было... ни
шлифовки...
- И не было наказаний?..
- Как не было... были. Без взыска нельзя, но только наказывал не зря и
редко... И ожесточенность прошла... Вот каким родом матросик выправил
Никандру Петровича... Небось редко такие дела бывают, а все-таки бывают!
Случай такой подошел... Вот только мне случая не было, вашескобродие, -
неожиданно заключил Дмитрич.
Скоро мы встали и молча побрели домой.
Last-modified: Sat, 06 Apr 2002 19:46:38 GMT