Владимир Гиляровский. Мои скитания --------------------------------------------------------------- 1958 OCR: Леон Дотан www.ldn-knigi.narod.ru │ http://www.ldn-knigi.narod.ru Корректировала Нина Дотан (Март 2001) --------------------------------------------------------------- ПОВЕСТЬ БРОДЯЖНОЙ ЖИЗНИ ЖИЗНЬ И КНИГИ "ДЯДИ ГИЛЯЯ" Многочисленные друзья и приятели В. А. Гиляровского называли его шутя, а потом и всерьез, но всегда тепло и любовно -- дядя Гиляй (одно время он подписывался "В. Гиля-й"), А. П. Чехов так и писал ему: "Милый дядя Гиляй!" Милый дядя Гиляй!.. В этих чеховских словах выражена сердеч-ная любовь современников к человеку большой русской души, неук-ротимой энергии, бесшабашной отваги и удали, как бы олицетворяв-шего собой неисчерпаемую талантливость русского народа, широту и цельность его натуры. Общительный и веселый, щедрый и добрый, всегда полный не-обыкновенного любопытства к жизни и бурный в проявлении своих чувств, он и внешне был необычайно яркой фигурой, натурой широ-кого склада -- богатырское сложение, крупные черты лица, боль-шие умные проницательные глаза, седые пышные усы запорожца. Знать билась в нем кровь дальних его предков, запорожских каза-ков! Недаром же Репин писал с Гиляровского одного из своих запо-рожцев, а Андреев лепил с него фигуру Тараса Бульбы для памят-ника Гоголю в Москве. Гиляровский обладал огромной физической силой, сгибал паль-цами большие медные пятаки, шутя ломал серебряные рубли, раз-гибал подковы, легко мог завязать узлом железную кочергу. Это был человек неистощимый в своих мальчишеских проказах, выдум-ках и шутках. Его биография полна удивительных приключений. Он никогда не терялся и не сгибался ни перед какими ударами жизни. Она закалила его и воспитала как человека необычайно разностороннего и исключительно трудолюбивого. Кем только не был Гиляровский -- волжским бурлаком, крючником, цирковым наездником, борцом, табунщиком, актером, знатоком конского спорта и пожарного дела, знаменитым газетчиком, "коро-лем репортеров". Он гордился значком "почетного пожарника", за храбрость в войне с турками имел солдатского Георгия, за участие в олимпийских играх -- большую золотую медаль. Гиляровский, по словам его друга писателя Н. Телешова, в одно и то же время охотно дружил "с художниками, знаменитыми и на-чинающими, писателями и актерами, пожарными, беговыми наездниками, жокеями и клоунами из цирка, европейскими знаменито-стями и пропойцами Хитрова рынка, "бывшими людьми". У него не было просто "знакомых", у него были только "приятели". Всегда и со всеми он был на "ты". Не зная усталости, он вечно куда-нибудь спешил, на ходу рас-точая экспромты, остроумные шутки, тут же весело похлопывал по серебряной табакерке, с которой никогда не расставался, пред-лагая "всем окружающим, знакомым и незнакомым, понюхать ка-кого-то особенного табаку в небывалой смеси, известной только ему одному". Большое человеческое обаяние Гиляровского привлекало к нему лучших людей того времени. Двери его дома всегда были гостепри-имно открыты для друзей, для писателей и художников, артистов и журналистов, знаменитых и только вступавших в жизнь. Заходили сюда Л. Толстой и М. Горький, бывали Глеб Успенский и Мамин-Сибиряк, Репин и Левитан, Куприн и Бунин, Шаляпин и Собинов, Брюсов и Леонид Андреев, Маяковский и Есенин, Демьян Бедный и Алексей Толстой. Обогреться и накормить приводил сюда хозяин знаменитого Саврасова в последние годы его жизни; с просьбой оказать протекцию, смущаясь, заглядывал молодой Качалов. В уют-ной столовой Гиляровских, где происходили встречи выдающихся людей своего времени, и сейчас еще висит большой портрет великого Л. Толстого с дарственной надписью: "Владимиру Алексеевичу Ги-ляровскому. Лев Толстой. 17 дек. 1899 г." "Есть люди, -- пишет К. Паустовский, -- без которых не может существовать литература, хотя они сами пишут немного, а то и совсем не пишут. Это люди -- своего рода бродильные дрожжи, искристый винный сок. Неважно -- много ли они или мало написали. Важно, что они жили и вокруг них кипела литературная жизнь сво-его времени, а вся современная им история, вся жизнь страны пре-ломлялась в их деятельности. Важно то, что они определяли собой свое время. Таким был Владимир Алексеевич Гиляровский -- поэт, писатель, знаток России и Москвы, человек большого сердца -- чистейший образец талантливого нашего народа". Трудно представить литературу конца 19 и начала 20 века без Гиляровского, нет почти ни одной книги воспоминаний о литера-турной жизни этих лет, в которой имя "дяди Гиляя" не было бы упомянуто с любовью. Он был душою многих собраний и встреч. Сам полный сил и горения, он и других заставлял гореть, увле-каться тем, что увлекало его. "С тобой и умирать некогда", -- го-ворил ему Чехов. Даже старика Толстого удавалось ему вытаски-вать в общество, возить зимой на репетиции чеховского "Медведя". Гиляровский находил время рассказывать Глебу Успенскому о бродяжной жизни, вдохновенно читать Горькому своего "Разина", водить Станиславского и Немировича-Данченко по притонам Хит-рова рынка, знакомить Чехова с провинциальными актерами, возить его за город к крестьянину Никите, прототипу "Злоумышленника", поддержать начинающего Валерия Брюсова, увлечь атлетикой Куприна. И писатели отвечали ему взаимной привязанностью, радовались его успехам в литературе, искали с ним встреч. "Вчера я был у Ги-ляя, -- пишет Чехов, -- и отнял у него очень маленький рассказ, который он готовил не то в "Развлечение", не то в "Будильник". Рассказ совсем осколочный. Удался и формой и содержанием, так что трудно было удержаться, чтобы не схапать его". "...Ах, дорогой дядя Гиляй, -- записывает А. Куприн, -- крест-ный мой отец в литературе и атлетике, скорее я воображу себе Москву без царя-колокола и царя-пушки, чем без тебя". Как писатель, Гиляровский стал известен изображением жизни "трущобных людей", босяков и нищих, быта московского "дна", большим знатоком которого он был. Московская беднота любила Гиляровского за смелость и великодушие, за то, что он понимал их горе и не раз защищал простых людей, выброшенных беспра-вием за борт жизни. Гиляровский дорог литературе как яркий бытописатель старой Москвы, одинаково хорошо знавший жизнь дворцов и трущоб древней русской столицы, ее быт и людей. "В своих книгах, -- писала о Гиляровском "Правда", -- он вскрывал пороки капиталистического строя и с любовью, с боль-шим знанием жизни писал о простых людях". Владимир Алексеевич Гиляровский родился 26 ноября (8 де-кабря) 1853 года в глухом лесном хуторе за Кубенским озером, в сямских лесах Вологодской губернии. "... Часть детства своего, -- рассказывает писатель, -- провел в дремучих домшинских лесах, где по волокам да болотам непроходимым -- медведи пешком хо-дят, а волки стаями волочатся. В Домшине пробегала через леса дремучие быстрая речонка Тошня, а за ней, среди вековых лесов, болота. А за этими болотами скиты раскольничьи, куда доступ был только зимой, по тайным нарубкам на деревьях, которые чу-жому и не приметить, а летом на шестах пробираться приходи-лось... Разбросаны эти скиты были за болотами на высоких мес-тах, красной сосной поросших". В этой лесной глуши и прошло раннее детство будущего писа-теля. Отец его, Алексей Иванович, сам белозер, служил тогда помошником управляющего лесным имением графа Олсуфьева. Уп-равлял имением казак Петр Иванович Усатый, сын запорожца, бежавшего на Кубань после разгрома Сечи, участник кавказских походов, человек недюжинной физической силы. На его шестна-дцатилетней дочери, Надежде Петровне, и женился отец Гиляров-ского. Дух казачьей вольности жил в этой семье. Вольнолюбивые песни, запрещенные стихи Рылеева, тетрадь с которыми хранилась у отца еще с семинарских времен, стихи Пушкина и Лермонтова рано стали дороги и близки мальчику Гиляровскому. "Бабка и дед, -- вспоминает писатель, -- рассказывали о привольной и бое-вой казачьей жизни, а их дочь, моя мать, прекрасно пела песни чудные и читала по вечерам Пушкина, Лермонтова, а отец-- запре-щенные стихи Рылеева". Когда мальчику исполнилось пять лет, дед привез с сельской ярмарки азбуку и сам начал обучать внука грамоте. Физическим воспитанием мальчика занимался давний друг отца и деда беглый матрос Китаев, бывший крепостной крестьянин с реки Юг. Он обладал сказочной силой, с ножом ходил на медведя -- один на один, жонглировал бревнами, ударом ребра ладони разбивал на руках камни. Этот беглый матрос и воспитывал в Гиляровском "удалого охот-ника", заставлял его лазить по деревьям, обучал гимнастике, борьбе, плаванию, верховой езде. Семья Гиляровских жила очень дружно и скромно. Отец и дед были завзятые рыбаки и первые медвежатники на всю округу, крепко дружили с крестьянами и пользовались всеобщим уваже-нием. "3а все время управления дедом глухим лесным имением, где даже барского дома не было, никто не был телесно нака-зан, -- с гордостью пишет Гиляровский, -- никто не был обижен, хотя кругом свистали розги, и управляющими, особенно из немцев, без очереди сдавались люди в солдаты, а то и в Сибирь ссыла-лись... Дед был полным властелином и, воспитанный волей ка-зачьей, не признавал крепостного права: жили по-казачьи, за-просто и без чинов". В 1860 году Алексей Иванович получил место чиновника в губерн-ском правлении, вся семья переехала в Вологду и поселилась за рекой, на Калашной улице. На лето отправлялись в небольшое имение Светелки, стоявшее на берегу Тошни, в тех же глухих и непроходимых домшинских лесах. Гиляровскому минуло восемь лет, когда умерла его мать, и мальчик еще больше привязался к беглому матросу Китаеву, целыми днями пропадая с ним на охоте. Вскоре умер дед, отец женился на Марии Ильинишне Разнатовской, и мальчик перестал бывать в родных домшинских лесах, а гостил под Вологдой, в Несвойском, и в Деревеньке, небольшой усадьбе родовитых, но уже разоряющихся дворян Разнатовских. Даже здесь не расставался он со своим воспитателем Китаевым. "Моя мачеха, -- вспоминает Гиляровский, -- добрая, воспитанная и ласковая, полюбила меня действительно как сына и занялась моим воспитанием, отучая меня от дикости первобытных привычек. С первых же дней посадила меня за французский учебник, кормя в это время конфетами. Я скоро осилил эту премудрость..., но "светские" манеры после моего "гувернера" Китаева долго мне не да-вались, хотя я уже говорил по-французски. Особенно это почув-ствовалось в то время, когда отец с матерью уехали года на два в город Никольск на новую службу по судебному ведомству, а я переселился в семью Разнатовских. Вот тут-то мне досталось от двух сестер матери, институток: и сел не так, и встал не так, и ешь, как мужик! Допекали меня милые тетеньки". В августе 1865 года Гиляровский поступил в первый класс во-логодской гимназии "и в первом же классе остался на второй год". В гимназии царили те же грубые и жестокие нравы, что и в годы обучения здесь П. В. Засодимского-- в ходу были линейки, подзатыльники, карцеры, применялись "по традиции" и розги. Гимназистов учили "чему-нибудь и как-нибудь", поэтому у Гиля-ровского о том, что он учил, и о тех, кто учил, "осталось в па-мяти мало хорошего". Во главе гимназии стоял брат известного поэта Василия Красова, Иван Иванович Красов, человек вялый и сонный, и в его времена гимназия страдала от засилия чопорных и важных иностранцев. Учитель французского языка Ранси был чрезвычайно бездарен: на родине он был парикмахером и вряд ли знал хорошо даже свой язык. Немец Робст, по словам Гиля-ровского, "производил впечатление самого тупоголового колбас-ника". Гимназисты, зная, что он совершенно не понимает по-рус-ски, читали ему вместо утренней молитвы -- "Чижик, чижик, где ты был", за что впоследствии многие из них, в том числе и Гиля-ровский, не миновали карцера. В гимназические годы Гиляровский начал писать стихи. Пер-выми его опытами были злые эпиграммы, "пакости на наставни-ков", за которые обиженные учителя тайно и зло мстили юному "стихоковыряле". "Но кроме "пакостей на наставников", -- вспо-минает Гиляровский, -- я писал и лирику, и переводил стихи с французского, что очень одобрял учитель русского языка Прохницкий". В Вологде Гиляровский впервые попал в театр, впервые при-общился к цирку. Тогдашние знаменитости провинциальной сцены произвели на него большое впечатление и "заставили полюбить театр". Как-то осенью на городской площади за несколько дней выросло круглое, высокое здание с загадочной манящей рекламой "Цирк араба-кабила Гуссейн Бен-Гамо". Юноша немедленно про-ник туда и в два года постиг "тайны циркового искусства", "стал недурным акробатом и наездником". Вологда в то время была, по словам Гиляровского, полна по-литических ссыльных, которых местные обыватели называли одним словом -- "нигилисты". Здесь были революционные демократы, на-родники, ссыльные по делу Чернышевского и по делу "Молодой России", жили здесь Н. В. Шелгунов и П. Л. Лавров, были и участники польского восстания 1863 года. На улице то и дело можно было встретить "нигилиста" в широкополой шляпе, в не-брежно накинутом на плечи пледе или народника в красной ру-бахе, в поддевке и простых сапогах. Ссыльные бывали частыми гостями и в доме Гиляровских. На-родники, неразлучные братья Васильевы, не только репетиторство-вали, но и просвещали юного гимназиста, по части политики. Жили они большой колонией в маленьком флигельке у самой гимназии. Гиляровский посещал их вечеринки, слушал оживленные споры, распевал песни о Стеньке Разине. В августе, когда родные жили еще в деревне, кружок ссыльных собирался у Гиляровских, в глу-хом саду. Однажды один из ссыльных принес гимназисту Гиляровскому запрещенную книгу, роман Чернышевского "Что делать?". Юноша залпом прочитал книгу, и она произвела на него сильное впечат-ление. Неведомый Рахметов, ходивший в бурлаки, спавший на гвоздях, чтобы закалить себя, стал мечтой смелого юноши, давно уже полюбившего свой народ. Гиляровский решил последовать примеру Никитушки Ломова и в июне 1871 года после неудачного экзамена в гимназии, без паспорта, без денег ушел из родного дома, на Волгу, в бурлаки. Начались скитания под чужим именем, началась бродяжная жизнь... Из Вологды в Ярославль добрался пешком. На Волге уже сви-репствовала холера, безжалостно косившая волжский люд, крюч-ников, рабочих причалов. У пристаней дымили пароходы, буксиры деловито тянули длинные караваны барж, но не видно было ста-ринных бурлацких расшив, куда так хотелось попасть под влия-нием только что прочитанного романа. В поисках Гиляровский долго бродил по берегу, любуясь большим русским городом, жи-вописно раскинувшимся на Волге. Какой-то старик, случайно встреченный на берегу, указал на загорелых оборванных людей, как раз выходивших из кабака. Это были чуть ли не последние на Волге бурлаки. Один из них по пути в Ярославль умер от холеры прямо в лямке, а заменить было некем. Может быть потому так охотно приняли они Гиляровского в свою семью. -- Прямо говорить буду, деваться некуда, -- хитрил он, скры-вая свое прошлое, -- работы никакой не знаю, служил в цирке, да пришлось уйти, и паспорт там остался. -- А на кой ляд он нам?.. Айда с нами, на заре выходим, -- пригласили бурлаки. Кто-то указал на сапоги, посоветовал: -- Коньки брось, на липовую машину станем! Сапоги пропили, купили на базаре онучи, три пары липовых лаптей, и с рассветом Гиляровский уже тянул лямку в расшиве, шедшей на Рыбинск. Никакие превратности судьбы не пугали его: кончилась пу-тина, -- работал крючником, лихо справляясь с девятипудовыми кулями муки; набив железные мускулы, -- оказался в солдатской казарме; исключили из юнкерского училища -- поступил истопни-ком в школу военных кантонистов; не имея зимой пристанища, пошел на белильный завод купца Сорокина в Ярославле, а с пер-выми пароходами подался в низовья Волги и очутился на рыбных промыслах; скитаясь по волжским пристаням, нанялся в Цари-цыне табунщиком, погнал породистых персидских жеребцов в за-донские казачьи степи, арканил и объезжал лошадей на зимов-никах; оказавшись в шумном Ростове, поступил наездником в цирк, разъезжал с ним по российским городам -- из Ростова в Во-ронеж, из Воронежа в Саратов. Проскитавшись так до 1875 года, Гиляровский в Тамбове от-стал от цирка и, став совершенно случайно актером, связал с тех пор значительную часть своей жизни с театром, выступал на сце-нах Тамбова, Воронежа, Пензы, Рязани, Саратова. Нелегкой была жизнь провинциального актера в то время -- вечное недоедание, нужда, скитание по городам. Ютились кто прямо на сцене театра, закутавшись "в небо и море", кто на пус-тых ящиках или на соломе где-нибудь в подвале под домом ант-репренера, кто в летнее время в садовой беседке устраивался на ночь; ели всей труппой из общей чашки, уходя в город, зани-мали друг у друга платье, пальто, сапоги, странствовали по Руси пешим путем, по шпалам. Как-то однажды труппа, в которой служил Гиляровский, шла из Моршанска в Кирсанов за телегой, нанятой для актрис. Кто-то из актеров предложил старику-антрепренеру купить хотя бы кар-тошки. -- Помилуйте-с? -- удивился он. -- Где же это видано, чтобы в августе месяце картошку покупали? Ночью сами в поле нако-паете. И труппа, как вспоминает Гиляровский, не торопясь, двинулась в путь -- "делали привалы и варили обед и ужин, пили чай, по-очередно отдыхали по одному на телеге", а ночевали на земле, под телегой, на рогожах и театральных коврах. В перерывы между сезонами Гиляровский в поисках "простора и разгула" оказывался то где-нибудь на Дону, то поднимался на Эльбрус, то снова скитался по волжским пристаням, то вновь по-ступал в театр и играл в Саратове в труппе А. И. Погонина, вме-сте с В. П. Далматовым, В. И. Давыдовым, В. Н. Андреевым-Бурлаком, а свободное время проводил среди "галаховцев", оби-тателей ночлежки Галахова. Летом 1877 года он добровольно вступил в солдаты, и вся труппа провожала его на Кавказ, на войну с турками. Через несколько месяцев Гиляровский был уже среди пластунов-охотников и, рискуя жизнью, как кошка, ползал по горам, пробирался в неприятельские цепи, добывая "языка". Прослужив после отставки несколько сезонов вместе с Далма-товым в Пензе, Гиляровский в 1881 году поселился в Москве, ра-ботал в театре А. Д. Бренко. К этому времени за плечами была уже богатая жизнь, знание людей, опыт. Куда бы ни бросала судьба, какие бы лишения ни испытывал Гиляровский в годы своих скитаний, он никогда не раскаивался, что покинул отцовский дом, гимназию, сонную тихую жизнь в семье. Он был искренне бла-годарен автору романа "Что делать?", который окунул его в жизнь, заставил узнать свой народ, разделить с ним его тяготы и потом рассказать о нем в своих книгах. Интерес к литературе, пробудившийся у Гиляровского еще в гимназические годы, не затухал и во время скитаний. Он посылал отцу пространные письма, в которых живо рисовал бродяжную жизнь. В притонах рождались его первые стихи, исписанные ими листы серой бумаги посылались отцу, но долгое время не видели света. Отец бережно сохранял и стихотворение "Бурлаки" (1871), и очерк из жизни рабочих "Обреченные" (1874), и другие руко-писи сына. Стихи переписывались политическими ссыльными и хо-дили по рукам. Рассказывая позже о своем прошлом, Гиляровский любил читать друзьям "Бурлаков" и удивлялся тому, что цензура изъяла их из "Забытой тетради". Очерк "Обреченные" Гиляровский считает самым первым своим прозаическим произведением, хотя напечатан он был по настоя-нию Глеба Успенского лишь в 1885 году. С влажными от волне-ния глазами слушал Глеб Успенский этот очерк еще до его опуб-ликования. "Ведь это золото! -- говорил он автору. -- Чего ты свои репортерские заметки лупишь? Ведь ты из глубины вышел, где никто не бывал, пиши, пиши очерки жизни! Пиши, что видел... Ведь ты показал такой ад, откуда возврата нет... Приходят уми-рать, чтобы хозяин мошну набивал, и сознают это и умирают тут же. Этого до тебя еще никто не сказал". В этом очерке Гиляровский без прикрас нарисовал живую кар-тину мрачного быта, жестокой эксплуатации пролетариев. Хмуро, неприветливо выглядит белильный завод купца Копейкина, словно крепость обнесенный высоким грязным забором. Острожным хо-лодом веет от него. С разных концов России в поисках заработка стекались сюда нищие, голодные, бездомные -- "обреченные" люди. Вскоре они начинали задыхаться, кашлять. Свинцовая пыль за-биралась в легкие, чернели лица рабочих, глубже западали глаза. Отсюда у них оставалась одна дорога -- в могилу: больше двух-трех лет не выживали даже самые крепкие люди. Каторжный труд на хозяина надрывал силы рабочих, темнота слепила их, медленно росло сопротивление. Тяжело переживая смерть каждого товарища, рабочие злобно грозят хозяину: "По-годи ужо ты!" Очерк "Обреченные" -- это действительно "зарисовка с на-туры", потому что автор его на себе испытал адские условия ка-торжного труда на свинцово-белильном заводе в Ярославле. Это был живой человеческий документ. Очерк Гиляровского появился в "Русских ведомостях" в то время, когда общественность России занимал вопрос о развитии капитализма в стране, когда народ-ники, типа Н. К. Михайловского, не хотели замечать русского пролетариата и его жалкого существования. Глеб Успенский ви-дел, что до "Обреченных" никто еще так смело не говорил о про-летариях, не показывал его бедствий и эксплуатации. Когда Владимир Гиляровский впервые после долгих скитаний приехал в Вологду в 1878 году, отец, поощрявший занятия сына литературой, преподнес ему подарок. Это была книжечка, вышед-шая в Вологде еще в 1873 году, а в ней гимназическое стихо-творение Гиляровского "Листок", напечатанное его учителем Прохницким. "Это еще больше, -- вспоминает Гиляровский, -- зажгло во мне уверенность писать..." Но в новых скитаниях и мытарствах не было времени посвятить себя литературе, поэтому вплоть до 1881 года создать что-нибудь значительное не удавалось. Лишь изредка, от случая к случаю, выходили из-под его пера небольшие стихотворения, песни, остроумные эпиграммы, но и они писались "для себя" и нигде не печатались. Как-то в театре, где служил Гиляровский, появился редактор "Будильника" Н. П. Кичеев, и Андреев-Бурлак заставил своего друга прочесть ему только что написанные стихи о Волге. Стихи понравились, и 30 августа 1881 года Гиляровский, жадно вдыхая запах свежей типографской краски, читал свои строки: "Все-то мне грезится Волга широкая..." Осенью этого же года, воодушевленный первыми успехами, он "окончательно бросил сцену и отдался литературе". Сначала печатал всякую мелочь в "Русской газете", а потом перешел на постоянную работу в "Московский листок", где и проходил суровую репортер-скую школу. Работа в этой газете требовала большой энергии, вы-носливости, смелости и находчивости. "Трудный был этот год, год моей первой ученической работы, -- рассказывает Гиляровский. -- На мне лежала обязанность вести хронику происшествий, -- дол-жен знать все, что случилось в городе и окрестностях, и не прозе-вать ни одного убийства, ни одного большого пожара или круше-ния поезда". И Гиляровский, обгоняя извозчиков, носился по Москве с убийства на разбой, с пожара на крушение, лазил по крышам вместе с пожарниками, проникал в притоны, трущобы, сидел в трактирах, бродил по ярмаркам, во все вглядываясь, ко всему прислушиваясь, и всегда был в курсе городских новостей. Вскоре Гиляровский при-обрел огромную популярность, стал, по общему признанию, "коро-лем репортеров". В 1882 году "Московский листок" напечатал его корреспонденции из Орехова-Зуева о громадном пожаре на фабрике Морозовых, во время которого пострадали сотни рабочих и члены их семей. Хо-зяева и полиция тщательно скрывали причины пожара, но Гиляров-ский, переодевшись в рваный пиджачишко, в стоптанные сапоги, проник на фабрику, под видом рабочего толкался в очередях по найму, в пивных и трактирах и выяснил истинную причину трагедии-- отсутствие элементарных жилищных условий в рабочих ка-зармах. Его корреспонденции в "Московском листке" об этих собы-тиях вызвали брожение среди рабочих. Перепуганные фабриканты жаловались на газету генерал-губернатору. Тот приказал арестовать и выслать автора корреспонденции. Издателю с большим трудом удалось скрыть имя "своего человека", наделавшего столько шуму и доставившего большие неприятности фабрикантам. Вскоре после этих событий, оказавшись в компании с управляю-щим Московско-Курской железной дорогой, Гиляровский случайно узнал о большом крушении под Орлом, ставшим вскоре известным благодаря его корреспонденциям под именем Кукуевской железно-дорожной катастрофы. Ночью страшным ливнем была размыта на-сыпь, образовалась громадная пещера, в которую вместе с людьми рухнул почти весь поезд. Грязь засосала трупы людей и обломки разбитого состава. Все это держалось в строгом секрете, корреспонденты к месту события не допускались, но Гиляровский незамеченным проник в специальный поезд, в котором ехало на расследование железнодо-рожное начальство, и "Московский листок" был единственной газе-той, впервые известившей своих читателей о трагических собы-тиях, стоивших жизни сотням людей. В это же время, расширяя круг своих литературных интересов и знакомств, Гиляровский печатался в "Русской мысли", сотрудни-чал в юмористических изданиях ("Осколки", "Будильник", "Развле-чение"). При всем этом он оставался прежде всего газетчиком. Че-хов писал о нем в одном из писем: "Из этого человечины выраба-тывается великолепный репортер". Как журналиста Гиляровского всегда привлекали судьбы про-стых людей, он не уставал выступать в их защиту, всегда интере-совался социальной стороной дела и показывал подлинное лицо истинных виновников трагических для народа событий, поэтому его газетные выступления все чаще приобретали гражданское звучание, острый публицистический характер и привлекали внимание широ-кой общественности. "Московский листок", однако, не мог стать трибуной для жур-налиста, нередко выступавшего с резкими обличениями современ-ных порядков. Гиляровский в конце концов вынужден был покинуть эту газету. Стреяясь вырваться на просторы большой литературы, он становится в 1884 году сотрудником "Русских ведомостей". Здесь, начиная с очерка "Обреченные", все чаще публикуются его беллетристические произведения. В 1887 году Гиляровскому удалось подготовить к печати свою первую книгу "Трущобные люди". Она была уже отпечатана в одной из московских типографий, но увидела свет лишь в наши дни. Одно название этой книги могло, по словам Чехова, напугать цензуру, а в ней было собрано пятнадцать рассказов и очерков-- "Человек и собака", "Обреченные", "Каторга", "Последний удар", "Потерявший почву"... Все они печатались раньше в газетах и жур-налах, но собранные вместе приобретали обобщающий смысл, со-ставляли цельную и мрачную картину бедствия и нищеты народа, униженного и задушенного эксплуатацией, выброшенного на дно жизни, в трущобы. Книга была запрещена царской цензурой и сожжена в Сущев-ской полицейской части Москвы. Знакомясь с уцелевшим экземпля-ром "Трущобных людей", Чехов говорил Гиляровскому: "В отдель-ности могли проскочить и заглавия и очерки, а когда все вместе собрано, действительно получается впечатление беспросветное... Все гибнет, и как гибнет!". Открывается книга очерком "Человек и собака". С большой любовью раскрывает писатель тяжелую участь совсем одинокого, бездомного, потерявшего свое имя старика-бродяги из холодной се-верной губернии. Опустившись на дно, в трущобы старой Москвы, он, подобно горьковскому Клещу, еще надеется подняться, вырваться из подвалов, приютивших его. Но Гиляровский не видит выхода для людей, смирившихся с бродяжной жизнью. Собаку Лиску, единственного друга бездомного старика пой-мали "ловчие" и поместили в "собачий приют". Некому теперь, как раньше, греть ноги совсем одинокому бродяге, не с кем и словом перемолвиться. Но, тоскуя, он счастлив тем, что другу его живется тепло и сытно. Так и замерз бродяга на льду Москвы-реки с не-хитрыми своими мечтами. "А кому нужен этот бродяга по смерти? -- спрашивает писатель, заканчивая рассказ.-- Кому нужно знать, как его зовут, если при жизни-то его, безродного, бесприютного никто и за человека с его волчьим паспортом не считал... Никто и не вспомнит его1 Разве когда будут копать на его могиле новую могилу для какого-нибудь усмотренного полицией "неизвестно кому принадлежащего трупа" -- могильщик, закопавший не одну сотню этих безвестных трупов, ска-жет: "Человек вот был тоже, а умер хуже собаки!".. Хуже со-баки!..". Бездомный бродяга из рассказа "Человек и собака" -- одна из многих жертв нищеты и бесправия, бесчеловечных социальных от-ношений, царящих в буржуазном обществе. Не находя выхода, гиб-нут и другие герои очерков Гиляровского. Спивается лакей Спирька, вышиблен из жизни талантливый актер Ханов, жертвой трущобы становится бывший военный Иванов, попадает в публичный дом Екатерина Казанова. Печальна судьба и нищего вологодского крестьянина Никиты Ефремова ("Один из многих"), отправивше-гося на заработки в Москву, так как "дома хлебушка и без его рта не хватит до нового". Раздетый и голодный, бродил он долго по Москве в поисках места, ночевал в зловонных притонах, неспра-ведливо был обвинен однажды в воровстве и посажен в тюрьму. Раскрывая судьбы своих героев, Гиляровский показывает траги-ческую безысходность их нищенского существования, обездоленность народных низов в мире капиталистической наживы. Герои его рассказов и очерков -- жертвы эксплуатации, произвола, унижения человеческой личности. Положение этих людей поистине беспро-светно. Жизнь уродует их, ломает, опустошает, и люди падают и гибнут под ее жестокими и неумолимыми ударами. Это уже "быв-шие люди", "трущобные люди". Но даже на дне они не утрачи-вают подлинно человеческих качеств. Сила обличения сочетается у писателя с горячей симпатией к трудолюбивому и талантливому русскому народу, с показом его мужества и человечности, с верой в его будущее. Судьба "сожженной книги" тяжело сказалась на судьбе Гиля-ровского как писателя. Н. Телешев вспоминает: "Он рассердился, что писателю не дают заниматься своим прямым делом, и в ответ открыл контору объявлений и разразился по тем временам необы-чайной рекламой". На пролетках извозчиков, в окнах магазинов, даже в Кремле на царь-пушке появились яркие круглые объявле-ния, извещавшие о конторе Гиляровского. Не зная, куда девать свои силы, он основал "Русское гимнасти-ческое общество", где показывал чудеса ловкости и своей редко-стной, исключительной силы. Испытав неудачу с изданием первой книги, Гиляровский решил выступить как поэт. Он собрал стихи разных лет и в 1894 году издал сборник "Забытая тетрадь", со страниц которого опять-таки вставал образ поэта-бродяги. В стихотворении "Бродяга" Гиляров-ский пишет: Не смейтесь, что все я о воле пою: Как мать дорогую, я волю люблю... Не смейтесь, что пел я о звуке оков, О скрипе дверей да о лязге штыков... О холоде, голоде пел, о беде, О горе глубоком и горькой нужде. Поэт мечтает о скором приходе солнца и счастья на его землю, верит, что настанет желанное время и "разгонит мрак нависших туч". Но вместе с тем чувства усталости и неверия берут иногда верх. Былые мечтания, по его словам, "разбились в прах", он раз-учился мечтать о счастье. Стихи Гиляровского к тому же не обна-руживали самобытного поэтического дарования. Горький дал отри-цательную оценку одному из изданий "Забытой тетради", да и сам Гиляровский вряд ли был удовлетворен своей поэтической работой. Не она определяла его творческое лицо, его возможности. Отдавшись с новой силой репортерству, он метался в поисках живого жизненного материала: то слал с берегов Дона в "Рус-ские ведомости" корреспонденции о свирепствовавшей там холере, то объезжал гоголевские места на Украине и, собрав интересный ма-териал, издал книгу "На родине Гоголя" (1902), то отправлялся в поездку на Балканы и выпустил потом книгу "Шипка прежде и теперь", то, поехав в Албанию, оказался вдруг в Белграде и едва, по словам Н. Телешова, унес оттуда свою голову (там в это вре-мя свирепствовал террор), то писал гневные статьи о русско-япон-ской войне, разоблачая царских интендантов, нажившихся на бед-ствиях народа. Работа журналиста требовала колоссальной энергии и почти не составляла времени для беллетристики. Лишь в 1900 году Гиляровский выпустил книгу своих рассказов-- "Нега-тивы", а затем в 1909 году другой сборик -- "Были". Посылая "Не-гативы" одному из вологодских знакомых, Гиляровский писал: Здесь все: тревоги и мечтанья, Порывы прежних бурных дней, Народа горькие страданья И беды юности моей! В "Негативы", как и в "Были", Гиляровский включил значитель-ную часть автобиографических рассказов, связанных с воспомина-ниями детства, с годами скитаний по России ("Надюшины цыпля-та", "Дядя", "В огне", "Преступление"), но эти рассказы были да-леки от его основных творческих интересов. Он по-прежнему стре-мился писать о народных страданиях и бедствиях, о "трущобных людях", выброшенных за борт жизни, но цензурные условия не по-зволяли делать то, что было по душе писателю, поэтому приходи-лось смягчать откровенные выражения в ранее опубликованных рассказах, давать их под нейтральными названиями ("Человек и собака" -- "Бродяга", "Обреченные" -- "Свинец", "Без возврата"-- "Часовой", "Один из многих" -- "Обыкновенный случай", "Потеряв-ший почву" -- "Некуда"). В рассказе "На плотах" писатель вновь обращается к своей теме. Он рисует быт плотовщиков, их тяжелый труд, показывает на судьбе багорщика Никиты разорение деревни, бедственное поло-жение крестьянина. Еще недавно Никита жил своим хозяйством, а теперь распалась его семья, младшие дети умерли "от горла" и "от живота", старший сын ушел в город и погиб в его трущобах. Стоит теперь в деревне почерневшая изба с соломенной крышей, наполовину съеденной коровой. Уходя в плотовщики, чтобы про-кормить себя и старуху, Никита оставляет значительную часть зара-ботка в московских трактирах. Он уже на пути в трущобы. Как беллетрист Гиляровский не мог развернуть свой талант в жестоких условиях царской цензуры. Он то переключался на поэзию, то совсем замолкал. Только Великая Октябрьская револю-ция дала ему возможность откровенно расскааать о том, что он ви-дел за годы своей жизни. Задолго до революции в одном из стихотворений Гиляровский писал: Не бойтесь, хоть ветра напевы унылы., Надейтесь-- воспрянут могучие силы, Весна золотая придет! Вера в могучие народные силы, ожидание "весны золотой", зна-ние истинного положения обездоленных людей -- все это и привело Гиляровского к горячему восприятию Октябрьской революции. На-чался самый плодотворный период в его творческой жизни. Он на-пряженно работал даже в суровые годы гражданской войны. В декабре 1917 года Гиляровский закончил и читал друзьям поэму "Петербург". Тема народной вольницы постоянно привлекала его, он не уставал писать о своем любимом герое Степане Разине, но только лишь в советские годы ему удалось осуществить свою дав-нюю мечту, полностью опубликовать поэму "Стенька Разин" (1922). Несмотря на преклонный возраст, Гиляровский был полон моло-дой энергии, активно сотрудничал в советской печати ("Известия", "Вечерняя Москва", "Прожектор", "Огонек" и др.). За день он успевал иногда побывать в нескольких редакциях-- то сдаст статью, то расскажет о старой Москве, то одобрит начинание нового поко-ления литераторов. Гиляровский не мог жить только воспоминаниями о прошлом, он смело шел навстречу новой жизни, искренне радовался ей, был чуток и отзывчив на все современное. "... Все еще лихой, бра-вый, -- вспоминает В. Лидии, -- гордый своей не поддающейся времени выправкой, с суковатой палкой в руке, он тянулся к молодым, он не хотел отставать..., не сдавался: он шел туда, где были люди, он еще шумел, похохатывал, рассказывал случаи из дол-голетней своей жизни, "одалживал" табачок, иногда сгибал руку, чтобы пощупали мускулы, -- весь в сегодняшнем дне и меньше всего в прошлом". Старый писатель спешил сделать то, что не успел сделать за многие годы своей бурной и беспокойной жизни. Не зная отдыха, он отдавал теперь свои последние силы только литературе. В доме Гиляровского и на даче, как и прежде, собирались давние и молодые друзья. На этих задушевных беседах он рассказывал о жизни, о тех, с кем дружил, встречался, работал рядом, бок о бок. Эти рас-сказы доставляли и автору и слушателям большое удовольствие. Оставаясь один, Гиляровский записывал их почти теми же слова-ми, как рассказывал. Все, что сохранила его удивительная память, все, что когда-то было записано на ходу, иногда даже на крах-мальных манжетах, -- все это нужно было теперь привести в си-стему, рассказать живо и образно. "Я просто беру людей, события, картины, как их помню, -- говорил Гиляровский, -- и подаю их в полной неприкосновенности, без всяких соусов и гарниров". Но в этих его словах еще не вся правда. Он никогда не был "кабинет-ным писателем", а эта работа требовала большой усидчивости, тщательной шлифовки композиции и слова. Одна за другой выходили из-под пера Гиляровского книги -- "От Английского клуба к музею Революции" (1926), "Москва и москвичи" (1926), "Мои скитания" (1928), "Записки москвича" (1931), "Друзья и встречи" (1934). Книги, над которыми работал в последние годы жизни, ему уже не суждено было увидеть: "Лю-ди театра" (1941) вышли после смерти Гиляровского, а "Записки репортера" так до сих пор и остались неопубликованными. Все эти книги, собственно, очень тесно связаны между собою. Они и тематически близки, их сближают и общие герои, и пере-плетающиеся события -- это книги об одной эпохе и в центре их -- образ летописца этой эпохи, самого Гиляровского. Кроме того, и создавались эти книги почти одновременно, а не одна за другой, и лишь по мере накопления близких по замыслу и по теме очерков писатель объединял их одним названием и издавал. Гиляровский считал себя москвичом и гордился этим. Но он был не только жителем Москвы. Он был великолепным знатоком древ-ней русской столицы, ее бытописагелем. Гиляровский собрал и со-хранил для поколений любопытнейшие истории о людях Москвы, ее улицах и площадях, бульварах и парках, булочных и парикмахер-ских, банях и рынках, художественных и артистических кружках, великолепных особняках и грязных трущобах. Еще в книге "От Английского клуба к музею Революции" Гиля-ровский обратился к изображению московского быта. Эта тема по-стоянно волновала писателя и становилась главной в его творчестве советских лет ("Москва и москвичи", "Записки москвича"). Гиляровский стремился показать связь дна древней столицы с жизнью светлых высоких палат. Изображая быт особняков бывших хозяев царской России, он, как никто, хорошо знал, что среди хра-мов и дворцов ютится нищета. Гиляровский не был бесстрастным регистратором событий и бездушным бытописателем. Он видел со-циальное неравенство в мире наживы, показывал безудержный раз-гул дворянской и купеческой Москвы и все ужасы буржуазного города, гибель одаренных людей в его трущобах. Уходящая старая Москва, М