Александр Солженицын. Два рассказа ----------------------------------------------------------------------- (c) Copyright Александр Исаевич Солженицын, 1995 г. Источник: "Новый Мир" 1995, ╣ 5 Рассказ публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации. КУРСИВ и ударЕния авторские -----------------------------------------------------------------------  * ЭГО *  1 Павел Васильевич Эктов ещ╕ и раньше, чем к своим тридцати годам, ещ╕ до германской войны, устоялся в осознании и смысле быть последовательным, если даже не прирожд╕нным, сельским кооператором - и никак не замахиваться на великие и сотрясательные цели. Чтобы в этой линии удержаться - ему пришлось поучаствовать и в резких общественных спорах и выстоять против соблазна и упр╕ков от революционных демократов: что быть "культурным работником" на поприще "малых дел" - это ничтожно, это не только вредная растрата сил на мелкие бесполезные работы, но это - измена всему человечеству ради немногих ближайших людей, это - плоская деш╕вая благотворительность, не имеющая перспективы завершения. Раз, мол, существует путь универсального спасения человечества, раз есть верный ключ к идеалу народного счастья, - то чего стоит по сравнению с ним мелкая личная помощь человека человеку, простое облегчение горестей текущего дня? И многие культурные работники устыживались от этих упр╕ков и уязвл╕нно пытались оправдаться, что их работа "тоже полезна" для всемирного устроения человечества. Но Эктов вс╕ более укреплялся в том, что не требует никакого оправдания повседневная помощь крестьянину в его текущих насущных нуждах, облегчение народной нужды в любой реальной форме - не то что в отвлекающей проповеди сельских батюшек и твердилке церковно-приходских школ. А вот сельская кредитная кооперация может оказаться пут╕м куда поверней всемирного перескока к окончательному счастью. Все виды кооперации Эктов знал и даже убежд╕нно их любил. Побывавши в Сибири, он изумился тамошней маслодельческой кооперации, накормившей, без всяких крупных заводов, всю Европу пахучим и объядЕнным сливочным маслом. Но у себя в Тамбовской губернии он ряд лет был энергичным деятелем ссудо-сберегательной кооперации - и продолжал в войну. (Одновременно участвуя в системе Земгора, впрочем брезгуя е╕ острой политичностью, а то и личным укрывательством от фронта.) В╕л кооперацию и во весь революционный Семнадцатый год, - и только в январе Восемнадцатого, накануне уже явно неизбежной конфискации всех кооперативных касс, - настоял, чтобы его кредитное общество тайно роздало вкладчикам их вклады. За то - непременно бы Эктова ПОСАДИЛИ, если б точно разобрались, но у подвижных большевиков были руки наразрыв. Вызвали Эктова один раз в Казанский монастырь, где расположилась Чрезвычайка, но одним беглым допросом и обошлось, увернулся. Да хватало у них забот покрупней. На главной площади близ того же монастыря как-то собрали они сразу пять возрастов призывников - тут выскочил сбоку лихой всадник чубатый на серой лошади, заорал: "Товарищи! А что Ленин обещал? Что больше никогда воевать не будем! так ступайте по домам! Только-только отвоевали, а теперь опять на войну гонят? А-рас-сходись по домам!!" И - как полыхнуло по этим парням в серо-ч╕рной крестьянской од╕жке: от того окрика - по сыпали, посыпали вразбежку, кто сразу за город, к лескам, в дезертиры, кто по городу заметался и мятежничал - и уже власти сами бежали. Через день вернулись с конницей Киквидзе. Годы гражданской войны Эктов прожил в душевной потерянности: за жестоким междоусобным уничтожением соотечественников и под железной подошвой большевицкой диктатуры - потерялся смысл жизни и всей России и своей собственной. Ничего и близко сходного никогда на Руси не бывало. Человеческая жизнь вообще потеряла сво╕ разумное привычное течение, деятельность разумных существ, - но, при большевиках, затаилась, исказилась в тайных, обходных или хитро-изобретательных ручейках. Однако, убежд╕нному демократу Эктову никак не казалась выходом и победа бы белых, и возврат казацких нагаек. И когда в августе Девятнадцатого конница Мамонтова на два дня врывалась и в Тамбов, - за эти двое суток, хоть и сбежала ЧК из Казанского монастыря, а не ощутил он душевного освобождения или удовлетворения. (Да, впрочем, и видно было, что это - всего лишь короткий наскок.) Да вся тамбовская интеллигенция считала режим большевиков вовсе недолговечным: ну год-два-три и свалятся, и Россия верн╕тся к теперь уже демократической жизни. А в крайностях большевиков проявлялась не только же злая воля их или недомыслие, но и наслоенные трудности тр╕хлетней внешней войны и сразу же вослед гражданской. Тамбов, окруж╕нный хлебородной губернией, не знал в эти годы полного голода, но стыла зимами опасная нужда и требовала от людей отдавать все силы ума и души - бытовой изворотливости. И крестьянский раздольный мир вокруг Тамбова стал разрушаться безжалостно вгоняемыми клиньями сперва заградотрядов (отбиравших у крестьян зерно и продукты просто при перевозе по дорогам), продотрядов и отрядов по ловле дезертиров. Вход такого отряда в замершую от страха деревню всегда означал неминуемые расстрелы хоть нескольких крестьян, хоть одного-двух, в науку всей деревне. (Могли и с крыльца волостного правления запустить из пулем╕та боевыми патронами очередь наугад.) А всегда и у всех отрядов начинался большой граб╕ж. Продотряд располагался в деревне постоем и прежде всего требовал кормить самого себя: "Давай барана! давай гусей! яиц, масла, молока, хлеба!" (А потом и - полотенца, простыни, сапоги.) Но и этим ещ╕ рады были бы крестьяне отделаться, да только, отгуляв в деревне день два, продотрядники сгоняли понурый обоз из тех же крестьян с их зерном, мясом, маслом, м╕дом, холстами - навывоз, в дар пролетарской власти, никогда не поделившейся с крестьянами ни солью, ни мылом, ни железом. (В иной сельский магазин вдруг присылали ш╕лковые дамские чулки или лайковые перчатки, или керосиновые лампы без горелок и без керосина.) И так подгребали зерно по амбарам подряд - нередко не оставляли мужикам ни на едево, ни на семена. "Ч╕рными" звали их крестьяне - то ли от ч╕рта, то ль оттого, что нерусских было много. Надо всей Тамбовской губернией гремел неистовый губпродкомиссар Гольдин, не считавший человеческих жизней, не меривший людского горя и бабьих сл╕з, страшный и для своих продотрядников. Не многим мягче его был и борисоглебский уездный продкомиссар Альперович. (Достойными кличками власть окрещала и сама себя: ещ╕ существовал и НАЧПОГУБ Вейднер - даже Эктов долго не мог вникнуть, что это страшное слово значило: начальник политического отдела губернии.) Отначала крестьяне поверить не могли: что ж это такое вершится? Солдаты, вернувшиеся с германского фронта, из запасных полков и из плена (там их сильно обделывали большевицкой пропагандой), приезжали в свои деревни с вестью, что теперь-то и наступит крестьянская власть, революция сделата ради крестьян: крестьяне и есть главные хозяева на земле. А это что ж: городские насылают басурманов и обидят трудовое крестьянство? Свой хлеб не сеяли - на наше добро позарились? А Ленин говорил: кто не пахал, не сеял - тот пусть и не ест! И пот╕к по деревням ещ╕ и такой слух: произошла измена! Ленина в Кремле подменили! Сердце Павла Васильевича, всю жизнь нераздельное с крестьянскими бедами, их жизненным смыслом и расч╕тливой бережливостью (в церковь - в сапогах, по селу - в лаптях, а пахать босиком), изболелось от этого безумного деревенского разорения: тамбовскую деревню большевики грабили напрокат догола (ещ╕ ж дограбливал и каждый приезжий пустой ревизор или инструктор). Увидишь ли теперь прежнюю сытую мирную картину: вечерний медленный возврат добротного многосотенного скота в село, кой-где ребятишки с хворостинами, заворачивать своих, взвешенное стоячее облако прозрачной пыли в закатных лучах и скрип колодезных журавлей, предвестников пойки перед обильной дойкой? И на ночь теперь не засвечивались избяные окна: без дела стояли керосиновые лампы и еле светили внутри жирники - плошки из бараньего жира. А между тем - гражданская война кончалась, и упущено было для тамбовских крестьян соединяться и с белыми. Однако и терп╕ж их уже переш╕л через край, взбуривало народ. Осенью 1919 крестьяне убили предгубисполкома Чичканова во время его поездки по губернии. Ответ власти был - сильным карательным отрядом (венгры, латыши, финны, китайцы - кого только не было в карателях) и многими снова расстрелами. Той ограбленной зимой крестьянский гнев ещ╕ подбывал, копился. С весны, как стаяло, Павел Васильич поехал на телеге знакомого мужика запастись продуктами: из Каравайнова в хорошо знакомый ему угол, где сливаются Мокрая Панда и Сухая Панда, а дальше текут в Ворону. Знал он там Грушевку, Гвозд╕вку, Трескино, Курган, Калугино. Грушевку - с е╕ обильными сенокосами прямо на задах деревни, в июне всю в запахах мятлика, костера и клевера; Трескино с е╕ странным храмом - тр╕хэтажным кубом, а барская церковь в Никитине облицована сине-коричневой плиткой, и крыша е╕ под чешуйчатой выкладкой; Курган - с насыпным курганом татарских врем╕н; и саблевидное Калугино с беспорядочно разбросанными куренями по голой балке Сухой Панды. А пойма извилистой Мокрой Панды - вся в густой траве, с боем перепелов, приволье ребятишек, рыболовов, гусей и уток, - хотя и ребятишкам там купанье по пояс, однако и коровы на дневную дойку вылезают из реки же. Лес большой там был - сразу за Грушевкой и Гвозд╕вкой; да и близ Никитина, с е╕ множеством садов, - несколько лесистых балок. Ту весну мужики встречали в большой тревоге, и многие даже не хотели сеять: ведь вс╕ уйд╕т зазря, отымут? но и самим-то как без прокорма? Ватажились в лесках и оврагах. Толковали, как себя защитить. Но трудно крестьянам разных с╕л - сговориться, соединиться, решиться, да ещ╕ ж и выбрать момент, когда перейти черту большой войны. А между тем гольдинские продотряды вс╕ так же наваливались на с╕ла грабить, и вс╕ так же сами пировали на стоянках. (А были случаи: велели подавать им на ночь заказанное число женщин - и подавало село, а куда денешься? легче, чем расстрелы.) И вс╕ так же отряды из Губдезертира - расстреливали для примера изловленных. (Призывали сразу три возраста - 18-20-летних. А вступающие в РКП(б) освобождались от общего призыва.) И в августе Двадцатого само собою вспыхнуло в Каменке Тамбовского уезда: пришедший продотряд крестьяне перебили и взяли их оружие. И в тех же днях в Трескино: близ волостного правления продотряд созвал собрание активистов - вдруг побежала по улице сила мужиков с вилами, лопатами, топорами. Продотряд стал в них стрелять - но нахлынувшей волной порубали отрядников два десятка, ещ╕ и нескольких ж╕н коммунистов заодно. (Убили и маленького мальчика из толпы: он признал одного из повстанцев: "дядя Петя, ты меня узнал?" - и тот убил, чтобы мальчик его потом не выдал.) А в Грушевке так озлобились за вс╕ отымаемое - повалили продотрядчика и, как по бревну, перепилили ему шею пилой. Трудно, трудно русских мужиков стронуть, но уж как попр╕т народная опара - так и не удержать в пределах рассудка. Из Княже-Богородицкого, Тамбовского же уезда, освяч╕нная порывом справедливости крестьянская толпа в лаптях - пошла "брать Тамбов" с топорами, кухонными рогачами, вилами - ВИЛЬНИКИ, как ходили в татарское время - потекли под колокольный звон попутных с╕л, нарастая в пути, - и так шли к губернскому городу, пока в Кузьминой Гати их, беспомощных, не посекли пулем╕тными заставами, остальных рассеяли. И - как пожар по соломенным крышам - понеслось восстание по всему уезду сразу, захватив и Кирсановский и Борисоглебский: повсюду перебивали местных коммунистов (и бабы резали их, серпами), громили сельсоветы, разгоняли совхозы, коммуны. Уцелевшие коммунисты и активисты - бежали в Тамбов. Коммунисты нахожие - понятно откуда приходили. Но откуда набрались местные? По разным сельским случаям Павел Васильич это осмыслил, да кой кого он и раньше знал сам. При первых советских выборах волостных и сельских должностных лиц крестьяне ещ╕ не разбирались, какая этим новым выпадет всеразмерная власть, им мнилось - ничтожная, ведь теперь для всех наступила СЛОБОДА, и не выборы главное, а хватать помещичью землю. И какой порядочный мужик оторв╕тся от своего хозяйства, чтоб исправлять какую-то там должность по выбору? И потекли на те должности - крестьяне лишь по рождению, а не по труду, озорные, бесшабашные, бездельники, голь, да кто с отрочества болтался чернорабочими при городах да на постройках, там успел лизнуть революционных лозунгов, да ещ╕ все дезертиры с фронта Семнадцатого года, кто торопился на граб╕ж. Вот все эти - и стали сельские коммунисты, активисты, власть. Павел Васильевич всем своим воспитанием и гуманистической традицией был всегда всей душой против всякого кровопролития. Но теперь, особенно после этого святого народного похода на Кузьмину Гать, соотношение бессильной правоты и неумолимого насилия проступило столь явно, что и правда же: не оставалось крестьянам ничего иного, как поднять оружие. (А много винтовок, патронов, шашек, гранат оставалось ещ╕, привезенных с германской войны и разбросанных после мамонтовского прорыва - у кого спрятано, у кого закопано.) И Эктов не увидел и для себя, народника, народолюбца, иного выхода, как идти туда же и в то же. Хотя: кончилась большая гражданская война - и какие надежды были теперь у мужицкого восстания? Но несомненно, что крестьяне будут лишены грамотного связного руководства. Пусть никакой не военный, лишь кооператор, да грамотный и смышл╕ный человек, - Эктов пригодится где-то там. Но - жена, Полина, сердце мо╕ неотрывное! и Мариночка, крошка пятилетняя, глазки васильковые! - как оставить вас? и - на какие испытания? на какие опасности? даже просто на голод? Вот оно, наше самое трепетное - оно и высшее наше счастье, оно и наша слабость. Полина - в острой тревоге, но и посильно крепясь, отпустила его: ты - прав. Да... прав... Иди. И осталась она с дочуркой на их городской квартире, со скудными запасами провизии и дров на будущую зиму, - но и что-то же заработает, учительница. А Павел Васильич уехал из Тамбова, отправился искать предполагаемый центр восстания. И наш╕л его - в передвижном состоянии - малую кучку вокруг Александра Степановича Антонова, по происхождению кирсановского мещанина, в 1905 году - эсера-экспроприатора (не закрыть глаз: значит, и вперемежку с уголовщиной?), в 1917 вернувшегося из сибирской ссылки, до большевицкого переворота начальника кирсановской милиции, потом набравшего много оружия разоружением чехословацких эшелонов, проходивших через Кирсанов, - и уже летом 1919 с небольшой дружиной перебивал нал╕тами местные комячейки там и здесь - когда сама партия эсеров вс╕ никак не решалась сопротивляться большевикам, чтобы этим не помочь белым. Действовал Антонов и теперь не от эсеров, а от самого себя. Губчека ловила его всю зиму с 19-го года на 20-й - и не поймала. Антонов не кончил и уездного училища, образование никакое, но - отчаянный, решительный и смекалистый. В нарождающемся штабе Антонова, который и штабом назвать ещ╕ было нельзя, - не состояло даже хоть одного офицера со штабным опытом. Был местный самородок, из крестьян села Иноковки 1-й, П╕тр Михайлович Токмаков: унтер царской армии, он на германском фронте выслужился в прапорщики, затем и в подпоручики, и вояка был превосходный, но всего три класса церковно-приходской. Ещ╕ был боевой и буйный прапорщик, тоже из унтеров, распирающей энергии, Терентий Чернега, - в Семнадцатом примкнувший к большевикам, два года служил им, даже и в ЧОНе, а всего насмотрясь - переш╕л на крестьянскую сторону. И ещ╕ был унтер, артиллерист, Арсений Благодар╕в, - из той самой Каменки, где вс╕ началось, он и был из начинателей. Все эти трое дальше получили в командование по партизанскому полку, Токмаков потом - бригаду из четыр╕х полков, - но ни один же из них и близко не был способен к штабной работе. И адъютантом Антонова был вовсе не военный, а учитель Старых из Калугина на Сухой Панде. И когда Эктов представился Антонову - так и приш╕лся он пока самый подходящий "начальник штаба": лишь бы грамотный сообразительный человек да умел бы топографическую карту читать. Спросил Антонов фамилию. Странно, но Эктов не запасся. Уже начал: "Эк...", и тут же прохватило: нельзя называть! И горло само перешло на: - а... га... Антонову послышалось: - Эгов? А что? Псевдоним, и неплохой. Ответил уже ч╕тко: - Эго. Пусть так. Ну, так и так, Антонов и не допытывался. И скоро все его знали как "Эго", тоже Павел, только Тимофеевич. И вскоре признали за ним авторитет "начальника штаба" (сам себе удивлялся), впрочем он только чуть и связывал, соединял их общие дела, - а и сам Антонов и его партизанские начальники чаще вели отряды своим порывом, никого не спрашивая, да и по внезапности обстоятельств. Тамбовский уезд не так-то был и удобен для партизанской войны: как и бОльшая часть губернии - малолесен, равнина, небольшие холмы, правда много глубоких балок и оврагов ("яруг"), дающих и коннице укрытие от степного прозора. И сеть прос╕лков с наезженной коле╕й, да скакала конница и попер╕к поля. А что это была за конница! Стремена - вер╕вочные, вместо с╕дел у большинства - подушки (и на ходу вь╕тся пух из-под всадника...). Кто в солдатской од╕жке, а кто в крестьянской (на шапке - красная ленточка наискось: они - за революцию, тоже красные! и обращение, когда не по деревенским кличкам: "товарищ"). Зато - повстанцы всегда на свежих конях, беспрепятственно меняют их у крестьян (хоть и не без крестьянской обиды: НАШИ-то ребята наши, так ведь и лошадь МОЯ...). Понасобирали берданок, двустволок, винтовочных обрезов (их легче прятать, а меткость вблизи не намного меньше), трофейных с войн Гра и Манлихеров. Начинали - с по пять патронов к винтовке, потом отбивали у продотрядов, у чоновцев, и даже захватывали целые оружейные склады, а раз была и такая смелая антоновская операция: захватили у красных целый поездной эшелон боеприпасов, в поспешке развезли телегами по деревням, подальше прочь от ЖЕЛЕЗКИ, которой лишнего часа не удержишь. Впрочем, из-за многолюдства повстанцев, вс╕ равно сильно не хватало оружия, даже и шашек, - и по набату вс╕ ещ╕ бежали из деревень с вилами. (Был и такой сигнал у повстанцев: при появлении большевицкого отряда - останавливаются в том селе мельничные крылья, либо - с другого конца села тут же ускакивает вестовой, оповещать соседей.) Радость успешных набегов, да и успешных уходов - взбадривала и изумляла Эктова: и как же это вс╕ уда╕тся? ведь прямо - из ничего! Так и жили - сперва недели, потом и месяцы: дн╕м работали как крестьяне, а при тревоге и просто с вечера - садились на коня и в набег. Через буераки гонялись отряды друг за другом, и те и эти. При разгроме - повстанцы разлетались, прятали оружие, и не у себя во дворах, а по яругам. ...После прол╕та боя лежит убитый, головой в ручье. А лошадь - печально стоит, часы, возле м╕ртвого хозяина... А по травам перескакивает трясогузка... Любимое место укрытия антоновской конницы было - низменность по реке Вороне. Там - и поляны в просторном кольце как бы расставленных дубов, вязов, осин, ив. Измученные верховики сваливались полежать на полянах, заросших мятликом да конским щавелем, и лошади тут же щиплют, медленно перебраживая. К тем местам - заброшенные полудороги, а дальше - непродорная ур╕ма - низкое густое переплетенное лесо-кустье, высоченная трава, в ней и гадюки двухаршинные с ч╕рно насеченной спиной. (Одно из самых недоступных мест так и зов╕тся - "Змеиное болото".) В сентябре вспыхнуло восстание и в Пахотном Углу, много северней Тамбова, к Моршанску: там сколотили коммунисты год назад "образцовую коммуну" - а теперь те образумленные коммунисты стали отдельной, но крепкой группировкой повстанцев. Так множились повстанцы, что, осмелев, в начале октября пошли атаковать с юга Каменку, выручать е╕ от ставшего там красного гарнизона. Те ответили пушками и в контратаку кроме конницы послали и пехоту. Повстанцы спешились и - в первый и единственный раз - вырыли окопы, привычное дело с войны, но то для них была ошибка: не выдержали регулярного двухсуточного боя, бросили окопы, отступили к Туголукову, изобильному лошадьми, - и из Туголукова много крестьян, сев на лошадь и добавив ещ╕ заводную, уходили вместе с ПАРТИЗАНТАМИ. Район восстания был опасно охвачен треугольником железных дорог Тамбов - Балашов - Ртищево, и постоянные гарнизоны стояли на крупных станциях. Эти пути надо было портить при каждом случае. И несколько раз антоновцы, налетев, местами разбирали пути, лошадиной тягой гнули рельсы в дугу. Зато железнодорожные служащие, особенно телефонисты и телеграфисты, в массе своей сочувствовали повстанцам и иные задерживали в передаче распоряжения красных, или теряли, искажали, а то и передавали партизанам - и большевики не могли над╕жно использовать свои линии связи. А железнодорожники ртищевского узла даже избрали делегацию к повстанцам, на поддержку, но чекисты успели арестовать делегатов, а на вс╕ Ртищево объявили чрезвычайное положение. Повстанцев становилось вс╕ больше - и один за другим формировались партизанские ПОЛКИ, по полторы и по две тысячи человек, уже переваливало число полков за десяток, у полков появились и свои знам╕на и пулем╕ты - Максима и Льюиса. Командирами становились и бывшие унтеры и ефрейторы, с опытом германской войны, и просто крестьяне от сохи. И смышл╕но же командовали. В ноябре Антонов с главными силами пош╕л и на сам Тамбов, вызвав большой переполох у тамбовских властей (те пилили-валили вековые дубы на завалы дорог к городу, расставляли пулем╕ты на городских колокольнях). Эктов верить не мог: неужели, вот, хоть на короткий час и сам туда, и выхватит, увез╕т семью?.. (До Сердобска бы дов╕з, а там у Полины двоюродная сестра, у не╕ б и прикрылась.) Нет, в двадцати верстах от Тамбова, в Подосклей-Рождественском, после крупного боя, пришлось повстанцам отступить. Вандея? Но отметная была разница: наше православное духовенство, не от мира сего, не сливалось с повстанцами, не вдохновляло их как боевое католическое, а осторожно сидело по приходам, по своим домам, хотя и знали: красные придут - вс╕ равно могут голову размозжить. (Как в Каменке попа Михаила Молчанова застрелили ни за что на ступеньках своего дома.) Вандея? Иногда и не без насилия: приходил красноармеец в отпуск в свою деревню, а у него односельчане уничтожали документы - и куда ему после того деваться? выхода нет, как в партизаны. И из отряда партизанского уж и вовсе не уйти, хоть и задумал бы: свои ж не дадут жить в селе с семь╕й. Или какая баба замечена, что проболтала красным о передвижениях повстанцев, - секли е╕ по голому заду прилюдно, на площади перед церковью. Тамбовским мирным мужикам теперь гроза была со всех сторон: чтО не так сделаешь - отомстят потом хоть красные, хоть повстанцы. Боятся и с иными соседями просказываться. Один раз, в общем валу, сходил ВИЛЬНИКОМ за десять в╕рст, пойман, а хоть и отпущен - впер╕д уже навек виноват перед властями. Стук в дверь: "Кто там?" - "Свои". - Чтоб не попасться, на всяк случай: "Все вы, черти, свои, да житья от вас нет". Одну бабу допрашивали красные, где е╕ сын. Отреклась: "Нет у меня никакого сына!" А потом его поймали, он назвался: сын такой-то. И его расстреляли: мол, вр╕т. В это мужицкое положение ставил Павел Васильич не раз и себя. Извечная радость человека и извечная его уязвимость: семья! У кого вместо сердца подкова железная, чтоб не дрогнуть за своих родных, что затерзают их эти ч╕ртовы когти? А бывало и такое: растрепали в деревне продотряд, двое из них - китаец и финн - спрятались на задах у деда. Китайца заметили, подстрелили, а финна дед пожалел и, головой рискуя, спрятал в сноп, а ночью выпустил - и тот дал д╕ру, к своему гарнизону, в Чокино. (Для следующей экспедиции?..) Вандея? Эсеры Тамбовской губернии заколебались: и нельзя поддерживать восстание против революции? и возглавить это восстание было упущено, за ними уже не пойдут. Но и: теперь, когда кончилась гражданская война, как не использовать народный напор против коммунистов. Пристраивались к возникшим "советам трудового крестьянства" и писать листовки, и приписать вс╕ восстание эсеровской партии. Да у повстанцев уже свои были лозунги: "Долой Советы!" (никак не эсеровский, эсеры - за Советы); "Не платим разв╕рстки!"; "Да здравствуют дезертиры Красной Армии!" У Эктова оказалась пишущая машинка, захваченная в исполкоме, так он и сам сочинял и усердно печатал прокламации: "Мобилизованные красноармейцы! Мы - не бандиты! мы такие же крестьяне, как вы. Но нас заставили бросить мирный труд и послали на своих братьев. А разве ваши семейства не в таких же условиях, как наши? Вс╕ убито Советами, на каждом шагу озверелые коммунисты отбирают последнее зерно и расстреливают людей ни за что. Раскалывают наши головы как горшки, ломают кости - и на том обещают построить новый мир? Сбрасывайте с себя коммунистическое ярмо и идите домой с оружием в руках! Да здравствует Учредительное Собрание! Да здравствуют советы трудового крестьянства!" Да повстанцы и сами, кто горазд, выписывали чернильными карандашами на случайных листках бумаги: "Довольно слушать нахалов коммунистов, паразитов трудового народа!" - "Мы пришли крикнуть вам, что власть обидчиков и грабителей быть не должна!" И к нерешительным: "Мужики! У вас забирают хлеб, скотину, а вы вс╕ спите?" Коммунисты отвечали большим тиражом типографских листовок со своей обычной классовой долдонщиной или сатирическими картинками: Антонов в кровавой шапке с кровавым ножом, а на груди, в виде орденов, - Врангель и Керенский. "Мы, Антонов Первый, Поджигатель и Разрушитель Тамбовский, Самодержец Всеворовской и Всебандитский..." Это стряпал завагитпропа губкома Эйдман, никогда его тут, в Тамбове, не слышали прежде. А в грозных распоряжениях чаще всего мелькали подписи секретарей губкома Пинсона, Мещерякова, Райвида, Мейера, предгубисполкома то Загузова, то Шлихтера, предгубчека Трасковича, начальника политотдела Галузо - и этих тоже Тамбов не знал никогда, и эти тоже были пришлые. А в составе их губ-губ властей мелькали и другие, кто не подписывал грозных приказов, но решали-то все вместе: Смоленский, Зарин, Немцов, Лопато и даже женщины - Коллегаева, Шестакова... И об этих тоже Эктов не слышал прежде, только один среди них был точно местный, всеизвестный оголтелый большевик Васильев, прохулиганивший в городе весь Семнадцатый год, свистевший и топавший даже на чинных собраниях в Нарышкинской читальне. Об остальных не слыхивал Эктов, а ведь свора эта была - не из той же ли оппозиционной интеллигенции, что и он сам? и несколько лет назад, до революции, встретились бы где-нибудь - он пожимал бы им руки?.. Но пропаганда - пропагандой, а большевики подтягивали силы. Установила антоновская разведка, что прибыл из Москвы полк Особого назначения ВЧК, ещ╕ эскадрон от тульской ЧК, ещ╕ 250 сабель из Казани, до сотни из Саратова. Ещ╕ приш╕л из Козлова "коммунистический отряд" и два таких отмобилизовались в Тамбове. Ещ╕ появился у них и "автобоевой отряд имени Свердлова" и отдельный железнодорожный батальон. (Рискованную разведку вели и верная баба с махоткой молока и над╕жный мужик с возом дров в город. Через одну такую бабу раз послал Павел Васильич устную весточку о себе Полине - и в ответ узнал, что - целы, не раскрыты чекой, скудно живут, но надеются...) Отделавшись от страха за целость самого Тамбова, красные вожди свои нарощенные силы стали равномерно расквартировывать по всем тр╕м мятежным уездам, особенно по Тамбовскому, - планово оккупировать их. (В большом десятитысячном селе взяли 80 заложников и объявили жителям: за несдачу селом огнестрельного оружия к следующему полудню - все эти 80 будут расстреляны. Угроза была слишком непомерна, село не поверило, никто ничего не сдал - и в следующий полдень на виду у села все восемьдесят были расстреляны!) Стали и летать большевицкие самол╕ты (были и хвастливо выкрашенные в красный цвет), наблюдать, иногда и сбрасывать бомбы, что сильно пугало селян. Осенью, избегая наседающего преследования, Антонов временно уводил свои главные силы то в Саратовскую губернию, то в Пензенскую. (А саратовские крестьяне, мстя за забранных или смененных лошадей, стали и сами ловить тамбовских повстанцев и расправляться самосудом. Судьба крестьянских восстаний...) Вместе с главным штабом и Эго был в этих рейдах, и уже привык к такой жизни, конной, бродячей, бездомной, на холодах и в тревоге, в уходах от погони. Стал военным человеком? - нет, не стал, трудно было ему, никогда к такому не готовился. А - надо терпеть. Разделял крестьянскую боль - и тем насыщалась душа: он - на месте. (А не приш╕л бы сюда - дрожал бы в норке в Тамбове, презирал бы себя.) А мятежный край не утихал! Хотя поздней осенью и к зиме партизанам стало намного трудней скрываться и ночевать - а полки партизанские росли в числе. Поборы, собираемые красными отрядами, откровенный граб╕ж, когда делили отобранное крестьянское имущество - тут же, на глазах крестьян, избивали стариков, а то и сжигали деревни начисто, как Афанасьевку, Бабино, и это к зиме, выгоняя и старых и малых на снег, - поддавало новый заряд повстанческому сопротивлению. (Но и повстанцам же где-то питаться. Раньше брали у семей советского актива, потом и у семей красноармейцев, а дальше, не хватало - уже и у крестьян подряд. Кто давал понимаючи, а кто и обозлевался.) К середине зимы уже сформировалось две партизанских Армии, каждая по десятку полков, 1-й армией командовал Токмаков, 2-й - сам Антонов. В штабах армий появились уже и настоящие военные, наводившие порядок, начиная с формы: рядовым установили красные нашивки на левом рукаве выше локтя, командирам добавлялась ленточка, нашитые треугольники вершиной вниз или вверх, а с командиров бригад - ромбы. Командный состав избирался на полковых собраниях (и ещ╕ - политкомы, и ещ╕ - полковой суд). Издавали и приказы: полный запрет устраивать в деревнях конфискации одежды, вещей и обыски на поиск продуктов; не разрешать партизанам слишком часто менять своих лошадей у крестьян, только по решению фельдшера, а - получше следить за лошадью своей; и, как в настоящей армии, вводили партизанам чер╕дность отпусков - но и своя милиция в с╕лах проверяет документ, по какому партизан приехал. Зимой взаимное озлобление только ещ╕ распалилось. Красные отряды расстреливали и улич╕нных, и подозреваемых, стреляли безо всякого следствия и суда. У карателей выявился разряд людей, уже настолько привыкших к крови, что рука у них подымалась, как муху смахнуть, и револьвер сам стрелял. Партизаны, бережа патроны, больше рубили захваченных, убивали тяж╕лым в голову, комиссаров - вешали. И до того доходило разъярение мести с обеих сторон, что и глаза выкалывали захваченному прежде, чем убить. Из ограбленных с╕л ребятишки с салазками ездили за битой кониной. Этой зимой развелось много обнаглевших волков. И собаки тоже ели трупы, разбросанные по степи и по балкам, и разрывали мелко закопанных. Разъезжала по оккупированным с╕лам выездная сессия губЧК - Рамошат, Ракуц и Шаров, сыпали расстрельные приговоры, а подозреваемых, но никак не пойманных на повстанчестве, стали ссылать в "концентрационные лагеря". В январе антоновский штаб сведал секретное письмо: тамбовская губЧК получила от центрального управления лагерей Республики дополнительно 5 тысяч мест в лагерях для своих задержанных. А с бабами и девками, уведенными в ближние концлагеря, охрана с кем развратничала, кого насиловала, слухом полнилась земля. С╕ла скудели. Даже в богатенной когда-то Каменке осталось с два десятка лошадей. Ко рваным башмакам люди ладили деревянные подошвы, бабы ходили по морозу без чулок. И завед╕т кто-нибудь: "А при царе поедешь на базар - покупай, что по душе: сапоги, ситцу, крендел╕в". Только бумага нашлась на курево: из помещичьих книг да из красных уголков. Со старым-престарым дедом из хутора Сем╕новского Эктов горевал, как гинет вс╕. Казалось - жизнь уже доходит до последнего конца, и после этого какая ещ╕ останется? - Нечто, - сказал серебряный дед. - Из-под косы трава да и то уцелевает. А достали-таки тамбовские крестьяне до Кремля! В середине февраля стали объявлять, что в Тамбовской губернии хлебная разв╕рстка прекращается. Никто не поверил. Тогда напечатали в газетах, что Ленин вдруг "принял делегацию тамбовских крестьян". (В самом ли деле? Позже стало в антоновском штабе известно: да, несколько мужиков, сидевших в тамбовской ЧК, запуганных, доставляли в московский Кремль.) Большевики, видно, торопились кончить восстание к весне, чтобы люди сеяли (а осенью - опять отбирать). Но ярость бо╕в уже не унималась. И в марте, двумя полками, антоновцы налетели на укрепл╕нное фабричное село Рассказово, под самым Тамбовом, разгромили гарнизон и целый советский батальон взяли в плен. И половина из них охотой пошла в ПАРТИЗАНТЫ. Павел Васильич с осени не верил, не надеялся, что в таких передрягах вытянет, перезимует. Но вот - дотерпел, дожил и до марта. И даже настолько признали уже его военным человеком, что сделали помощником командира полка Особого Назначения при штабе 1-й армии. И ещ╕ успел он прочесть два мартовских приказа звереющих карателей: "Обязать всех жителей каждого села круговой порукой, что если кто из села будет оказывать какую-либо помощь бандитам, то отвечать за это будут все жители этого села", а "бандитов ловить и уничтожать как хищных зверей". И - наивысшим доводом: "вс╕ здоровое мужское население от 17 до 50 лет арестовывать и заключать в концентрационные лагеря"! А прямо к повстанцам: "Помните: ваши СПИСКИ большей частью уже в руках Чека. Явитесь добровольно с оружием - и будете прощены". Но ни кал╕ной прокаткой, ни уговором - уже не брались повстанцы, в затравленных метаньях по заснеженным морозным оврагам и перелескам. И уже вот-вот манила весна - а там-то нас и вовсе не возьм╕шь! И тут, в марте, уже перенеся зиму, Эктов сильно простудился, занемог, должен был отстать от полка, лечь в селе, в тепле. И - на вторую же ночь был выдан чекистам по доносу соседской бабы. Схвачен. Но - не расстрелян на месте, хотя уже знали его роль при токмаковском штабе. А - повезли в Тамбов. Город имел вид военного лагеря. Многие дома заколочены. Нечищеный грязный снег на панелях. (Свой домик - на боковой улице, не видел.) И - дальше, через Тамбов. Посадили в зарешеченный вагон, в Москву. Только не на свиданье с Лениным. 2 Сидел в лубянской тюрьме ВЧК, в полуподвале, в одиночке, малое квадратное окошко в уровень тюремного двора. Отначала видел главное испытание в том, чтобы себя НЕ НАЗВАТЬ - да то самое испытание, какое нависло и над каждым вторым тамбовским крестьянином, да с тем же и выбором: назвал себя - погиб. А не назвал - погиб же, только другим родом. Придумал себе биографию - тоже кооператора, только из Забайкалья, из тех мест, которые знал. Может, по нынешнему времени проверить им трудно. На допросы водили его тремя этажами вверх, в один и тот же всегда кабинет с двумя крупными высокими окнами, старой дорогой мебелью Страхового общества и плохоньким бумажным портретом Ленина в богатой раме на стене над головой следователя. Но следователи - сменялись, трое. Один, Марагаев, кавказского вида, допрашивал только ночами, спать не давал. Допрашивал ненаходчиво, но кричал, вызверивался, бил по лицу и по телу, оставляя синячные ушибы. Другой, Обоянский, всем нежным видом выдавая голубую кровь, - не так допрашивал, как вселял в подследственного безнад╕жность, даже будто бы становясь с ним сочувственно на одну сторону: ОНИ вс╕ равно победят, да уже везде победили, Тамбовская губерния осталась последняя; против НИХ никто не может устоять и в России и в целом мире, это - сила, какой человечество ещ╕ не встречало; и благоразумнее сдаться ИМ прежде, чем они будут карать. А может быть - смягчат участь. А третий - пухлощ╕кий, черноволосый, весело подвижный Либин никогда не дотронулся до подследственного и пальцем, и не кричал, но всегда говорил с бодрой победной уверенностью, да видно, что и не наигранной. И домогался пробудить в подследственном демократическую совесть: как же он мог изменить светлому идеалу интеллигенции? как же может демократ стоять против неумолимого хода истории, пусть и отягч╕нного жестокостями? Этих жестокостей Эктов мог поведать следователю больше, чем тот и представлял. Мог бы, но не смел. Да не ту линию он и избрал: вот на этом-то и стоять: что - демократ, народник, что тронула сердце пронзительная крестьянская беда, а белогвардейщиной тут и не веет. (Да ведь - и правда так.) А Либин - как будто по той же ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ линии и в╕л навстречу: - В будущие школьные хрестоматии войд╕т не один эпизод героизма красных войск и коммунистов, давивших этот кулацкий мятеж. Момент борьбы с кулачеством займ╕т поч╕тное место в советской истории. Спорить было безнад╕жно, да и к чему? Главное: узнают ли, кто он. Это хорошо, что увезли в Москву, в Тамбове легче бы его узнали, пропуская через свидетелей. Одно только ныло предчувствием: сфотографировали его в фас и в профиль. Могли фотокарточку размножить, разослать в Тамбов, Кирсанов, Борисоглебск. Хотя и: за полгода боевой жизни Эктов так изменился, посуровел, пожесточел, и в ветрогаре - сам себя не узнавал в зеркало в избах, впрочем и зеркала там плохонькие. Пока не вызнали, КТО - семья была в безопасности. А самого - что ж, пусть и стреляют: за эти месяцы бесщадной войны Павел Васильич давно обвыкся с мыслью о смерти, да и попадал уже на волосок от не╕. Да его запросто могли расстрелять и при взятии - непонятно, зачем уж так им надо было его опознать? зачем везли в Москву? зачем столько времени надо было тратить на переубеждения? А недели текли - голодные, скудная похл╕бка, крохотка хлеба. Бель╕ без смены, тело чесалось, стирал как мог в редкие бани. Из одиночки соединяли и в камеру - сперва с одним, потом с другим. По соседству не обойтись без расспросов: а кто вы сами? а как попали в восстание? а что там делали? Отвечать - нельзя, и совсем не ответить нельзя. А оба - мутные типы, сердце-вещун узна╕т. Что-то пл╕л. Прош╕л апрель - не узнали! Но - ещ╕ раз сфотографировали. Клещи. Опять в одиночку, в подвал. Пот╕к и май. Тянулись и дни, но ещ╕ мучительней - ночи: в ночи, плашмя, ослабляется человек и его жизненная сила сопротивления. Кажется: ещ╕ немного - и сил уже не собрать. И Обоянский кивал с измученной улыбкой: - Не устоять никому. Это проснулось и пришло к нам могучее невиданное племя. Поймите. А Либин оживл╕нно рассказывал о военных красных успехах: и сколько войск нагнали в Тамбовскую губернию, и даже - ТУТ не секрет и сказать - каких именно. И курсантов из нескольких военных училищ расположили по тамбовским с╕лам для усиления оккупации. Да - разбиты уже антоновцы! Разбиты, теперь добивают отдельные кучки. Уже сами приходят в красные штабы гурьбами и приносят винтовки. И ещ╕ помогают находить и разоружать других. Да один полк бандитов - полностью переш╕л на красную сторону. - Какой?