евать о свойствах Архимедова винта, употребляемого кленом и липой со дня рождения деревьев? Когда удастся нам построить столь же легкий, точный, нежный и верный парашют, как у оду-ванчика? Когда откроем мы секрет вставлять в столь хрупкую ткань, как шелк лепестков, такую могуществен-ную пружину, как та, которая бросает в пространство зо-лотистую пыльцу дрока? А момордика, или "дамский пистолет", кто разъяснит нам тайну ее чудесной силы?.. Ее мясистый плод, похожий на маленький огурчик, обладает замечательной живучестью, необъяснимой энергией. Как бы слабо ни прикоснуться к нему в момент его зрелости, он внезапно, конвульсивным сокращением отрывается от своей плодоножки и выбрасывает в отверстие, образованное разрывом, слизистую струю, смешанную с зернами, со столь удивительной силой, что она отбрасывает семена на четыре, пять метров от родимого растения. Это действие столь же необычно, как если бы нам удалось, сохраняя те же пропорции, выбросить одним спазматическим движени-ем все наши органы, внутренности и кровь на полкиломет-ра от нашей кожи или нашего скелета..." "Пусть говорят по поводу орхидеи, как по поводу пче-лы, что это природа, а вовсе не растение или насекомое вычисляет, комбинирует, украшает, выдумывает и рассуж-дает, -- какой интерес может иметь эта разница для нас? Важно уловить характер, качество, обычаи и, быть мо-жет, цель общего разума, из которого вытекают все разум-ные акты, совершающиеся на этой земле". "Природа, когда хочет быть прекрасной, нравиться, давать радость и казаться счастливой, делает почти то же, что делали бы мы, если бы располагали ее сокровищами. Я знаю, что, говоря так, я говорю отчасти как тот же епископ, который поражался, что провидение заставляло проходить большие реки около больших городов". "Не будет, думается мне, слишком смелым утверждать, что нет существ более или менее разумных, но есть об-щий, рассеянный разум -- нечто вроде всемирного тока, -- проникающий различно, в зависимости от того, хорошие ли они или плохие проводники разума, встречающиеся ему организмы. Человек является до сих пор на земле тем видом жизни, который оказывает наименьшее сопротивле-ние этому току, но ток этот не обладает другой природой, не исходит из другого источника, чем тот, что проходит в камне, в звезде, в цветке или в животном... Но это тайны, вопрошать которые -- довольно праздно, потому что мы пока еще не располагаем органом, который мог бы вос-принять ответ". *** Если правда, что существует спор между прозой и поэзией, то вот точка, о которую ломаются копья. Причем вот странный слу-чай, когда при всей очевидности прозаической правоты легкомыс-ленная поэзия остается победительницей. Давно втолковали людям, что эторастениевредоносный и злой сорняк, а люди, когда спро-сишь о любимом цветке, продол-жают твердить по-прежнему: ва-силек. Просветительский агроно-мический разум вскипает в бес-сильной ярости перед чудовищной обывательской тупостью, а тупой обыватель (обывательница) очарованно смотрит на синий-синий цветок и срывает его, не только не испытывая никакой враждебности и ненависти, но радуясь и любя. И ничего уж тут с этим не поделаешь. Такова власть кра-соты. Сорняк, да красив! Да полно, сорняк ли он? Такой ли уж он сорняк? И что такое сорняк? "Хищник -- это животное, поедающее другое животное, которое вы хотели бы съесть сами" (У. О. Нагель). "Дело в том, что нет ни растения, ни животного, а есть один нераздельный и органический мир" (Тимирязев). Может быть, мы не разгадаем многих тайн, пока будем считать, что рожь и василек -- два раздельных растения, а не один биологический организм. Эта мысль не моя, хотя я и не взял ее в кавычки. Я ее вычитал в ученой статье, но по непростительной оплош-ности почему-то не записал и теперь воспроизвел прибли-зительно, по памяти, но за смысл, разумеется, ручаюсь. Есть еще о сорняках у замечательного белорусского писателя Янки Брыля. "-- Скажи ты, браток, что это делается? И семя дали сортовое, и химпрополка у нас, а осота -- сплошь полно. Так и прет, так и прет!.. -- А что ты хочешь? Тогда, при единоличестве, как ты на посев выезжал? Баба тебе и фартук помоет беленько, и перекрестишься ты, и, став на колени на пашне, набе-решь того жита... ну просто праздник у тебя! А теперь? Только мать да перемать один перед другим... Вот сорняк и лезет!" В сказанном -- народный толк: мало любви к земле. (Брыль Я н к а. Горсть солнечных лучей. М., Сов. писа-тель, 1968, с. 62. Перевод с белорусского Дм. Ковалева). Согласимся, что и действительно только от нерадивости земледельца сорняки на его ниве могут заполнить поле и победить злаки. Только по своей нерадивости земледелец создает (вернее, допускает) равные условия для сорняков и для злаков (демократия, что ли?), но истинный хоро-ший земледелец делать этого никогда бы не стал. Он зна-ет, что при одинаковых условиях сорняки победят. Так что, когда увидите где-нибудь близ дороги поле, сплошь заросшее ромашкой, осотом или теми же васильками (а такие поля вы увидите всюду), то не сваливайте вину на ромашки и на васильки, а смело обвиняйте хозяев данного поля. Но кроме того, если признать философию белорусского крестьянина, разговор которого подслушал чуткий писа-тель, а именно, что похабные, мерзкие, матерные слова оборачиваются на поле сорняками, то неужели можно представить себе, будто грубое, грязное слово может превратиться в изящный и чистый василек? Никоим образом, никогда! В колючий жабрей -- возможно, в осот полевой -- до-пустим, но в чистый и ясный василек? Нет, в этот цветок явно вложена какая-то иная идея. Если бы он был злостным сорняком, то крестьяне (русские, немецкие, всякие) давно бы, задолго до появле-ния начитанных агрономов, возненавидели его и эту свою неприязнь сумели бы передать детям, воспитать в поколе-ниях крестьянских детей, как это произошло, скажем, с мышью, со зверьком вообще-то милым и симпатичным, ес-ли бы не воспитание, перешедшее в плоть и в кровь. Полевка-малютка, вьющая себе гнездо на стебле ржи, -- казалось бы, трогательная картинка. Чем этот, с наперсток величиной, зверек не милее, не симпатичнее та-кой же крохотной лесной птички? Однако при слове "птич-ка" мы слышим в себе доброжелательную симпатию и уми-ление, а при слове "мышонок" -- отвращение, брезгли-вость и немедленную готовность убить, пресечь. Василек же мы любим и любуемся им, едва ли не больше, чем самим колосом ржи. Поэзия победила пользу? Но дело в том, что поэзия тут только тогда и возникает, когда васильки расцветают во ржи. Я видел васильки, растущие на городских клумбах и на газонах. В них не только не было никакого очарования, на них было почему-то неприятно смотреть. Они выглядели выцветшими, хилы-ми, производили даже неряшливое впечатление, тщетно было бы искать в них той полной, сочной и как бы про-хладной синевы, какая свойственна им, когда они цветут на своем месте -- во ржи. Между прочим, именно василек может научить нас, что в произведении искусства все изобразительные средства должны гармонировать и небрежение хотя бы одним из них резко ослабляет художественную силу произведения. Берем другой цветок, который по схеме, по чертежу почти не отличается от нашего василька. Он так и называ-ется "василек", но с добавлением словечек "перистый" и "фригийский" и тяготеющий не к хлебным полям, а к лу-гам и кустарникам. Да, чертеж тот же самый, не соблюдены только два ус-ловия: размер и цвет. Фригийский василек крупнее, и ле-пестки у него лилово-пурпурные и темно-красные. И вот уж средний читатель начнет сейчас думать, о каком таком цветке идет речь. Вероятно, вспомнит. Но разве нужны такие же усилия, чтобы вообразить василек обыкновенно-го василькового цвета? Говорилось о неприязни, которая должна была бы, ка-залось, существовать у крестьян к васильку, как к траве бесполезной и сорной. Но мало того, что не было никогда такой неприязни, василек с древних времен участвовал во многих красивых обрядах и празднествах. Во Владимирской губернии в некоторых местах был обычай, называемый "водить колос". То ли обычай, то ли хороводная игра, то ли народная песня, то ли поэма, но выраженная не в словах, а во внешнем действии. Около троицына дня, когда начинает колоситься рожь, выходили на околицу девушки, парни, молодые женщины, подростки. Молодые люди становились все лицом друг к другу и брались за руки крест-накрест, как берутся, когда хотят образовать сиденье "стул", чтобы нести человека, например, подвихнувшего ногу. По соединенным таким способом рукам пускали идти маленькую девочку в васильковом венке. Задние пары, по рукам которых девочка уже прошла, перебегали вперед. Так девочка, не касаясь земли, доходила до ближнего по-ля. Впрочем, оно колосилось всегда где-нибудь поблизости от крайних деревенских домов. Тогда девочка спрыгивала на землю, срывала несколько колосков, бежала с ними в село и бросала их возле церкви. Шествие к ржаному полю сопровождалось песней. Зажиточный сноп, который ставили иногда в переднем углу, тоже украшали васильками или васильковым вен-ком. Если же вы будете настаивать, что все-таки василек не больше чем вредитель, то тем удивительнее -- скажу я, --что он сумел, несмотря на свою вредоносность, внушить нам, людям, расположение к себе и даже любовь. Относительную пользу тоже нельзя сбрасывать со сче-тов. Василек -- прекрасное средство для укрепления глаз. У Монтеверде читаем, что васильковые "цветы дают пче-лам обильный взяток меда даже в самую сухую погоду". Вспоминаю, как Иван Александрович Крысов -- пчело-вод из-под Вятки -- удружил мне ведро василькового меда, цвета зеленоватого янтаря. Бывает такой янтарь, похожий на виноград. Грешно говорить про хлеб, но я бы то драгоценное ведро зеленоватой тягучей жидкости не променял ни тогда, ни теперь задним числом, а вероятно, даже и в голодовку, на ведро уважаемой мной сыпучей ржи или муки из нее. Но дело вовсе не в этой относительной пользе василь-ка. Я подозревал, что они существуют, и действительно набрел в специальной литературе на сведения о васильке и его роли на хлебной ниве, подтверждающие безошибочность крестьянской интуиции, благодаря которой они и от-носились к васильку во все века с несомненной симпатией, вопреки поверхностной очевидности. Наука -- вещь многослойная. Копнут снаружи, ухва-тятся за первое звено цепочки закономерностей и думают, что ухватились за истину. Но цепочка повела в глубину, во тьму, и уже третье звено ее опровергнет скоропали-тельные заключения и все выворачивает наизнанку. Но прежде чем говорить о полезности василька, при-дется сказать сначала несколько слов о почве. Почва -- это то, что все люди зовут обыкновенно зем-лей, в самом прямом смысле слова. Но когда требуются более строгие формулировки, то приходится тем же людям искать уточняющие слова, вроде: "Поверхностный горизонт земной коры, измененный совокупной деятельностью аген-тов выветривания при одновременном накоплении органи-ческих веществ... Самостоятельное естественно-историче-ское тело -- продукт окружающей природы, живущий и закономерно изменяющийся под влиянием внешних усло-вий... среда, служащая для питания растений" (Брокгауз и Ефрон). А также: "Поверхностный слой земной коры, несущий на себе растительный покров суши земного шара и обла-дающий плодородием. Образование почвы и развитие растительного покрова неразрывно связаны между собой" (БСЭ). Специалисты -- биологи -- смотрят на почву еще и сво-им особенным взглядом. Они считают, что почва -- это ор-ганизм, обладающий специфическими условиями жизне-деятельности и развивающийся по собственным законам. Хорошая, здоровая почва содержит, оказывается, на одном гектаре до 800 кг земляных червей (до 15 миллио-нов штук), а также около 4000 кг бактерий актиномицетов и простейших, все эти тысячи килограммов бактерий (не будем переводить их на штуки) занимаются тем, что превращают минеральные соединения из нерастворимого состояния в растворимое, усваиваемое растениями. Известно, что всю существующую почву несколько раз уже пропустили через себя дождевые черви. А если бы не пропустили, она не была бы такой, как сейчас, а возмож-но, и вообще не была бы почвой. Дождевые черви -- главная фабрика гумуса в почве, без которого почва погибает и становится бесплодной землей. Подземные труженики -- дождевые черви -- дают почве удобрений не меньше, чем все пасущиеся на земле коровы. Но у них есть и еще одна задача: проникая глубоко в землю, они выносят оттуда в пахотный слой нужные минеральные вещества. Известны случаи, когда почва, в которой не было дождевых червей, оказалась бедной кальцием, в то время как под ней, на доступной червям глубине, лежал известняк. Итак, почва -- это биологический организм, от здоровья которого зависит его жизнедеятельность, а в первую оче-редь, произрастание всевозможных растений. Теперь возь-мем несложный пример. Допустим, мы заинтересованы, чтобы в лесу водилось побольше рябчиков, жизнь которых связана с хвойными деревьями. Замечаем, что хвойные де-ревья хиреют, их становится меньше, а вместе с тем реде-ют и рябчики. У нас два пути. Один путь -- подкармли-вать рябчиков искусственно, химическими питательными таблетками, скажем, рассыпая их по лесу с самолета. Вто-рой путь -- ухаживать за хвойными деревьями, умножать их, улучшать их, всячески заботиться о них и тем самым способствовать многочисленности рябчиков. Возьмем еще одно дополнительное условие: допустим, что от химических таблеток, рассыпаемых для рябчиков, хвойные деревья погибают и вымирают. Спрашивается --какой выбрать путь, если мы хотим, чтобы были рябчики. И не только для нас, но и для наших внуков? Всякий здравомыслящий человек скажет: надежным путем надо считать второй путь -- путь ухаживания за хвойными де-ревьями. Точно так же и в сельском хозяйстве надо работать совместно с природой, а не против нее. Переносить зако-номерности фабричного производства целиком на сельское хозяйство нельзя. Главной рабочей силой здесь являются солнце и микрофлора почвы. Поэтому главное состоит в том, чтобы создать наилучшие условия для их деятельно-сти. Не подкормка растений, а питание почвы. Подкорм-ка -- это допинг, при котором, как известно, достигаются временные, даже неожиданные результаты, но весь орга-низм в целом работает на истощение, на износ. Между тем разумное, цивилизованное человечество идет по заведомо ложному пути. По принципиально ложному пути. Только и слышно на земном шаре: подкормка растений, минеральные удобрения, гранулированные удобрения, суперфосфаты, химическая прополка. Нетрудно догадаться, что вся эта химия убивает в поч-ве все живое, и бактерии, и червей, то есть, по существу говоря, убивает почву. Кроме того, она ухудшает коллоид-ные свойства почвы, ее структуру. Кроме того, она, вся эта химия, используется крайне неэффективно, незна-чительно, потому что тотчас уходит в нижние слои почвы и переходит в нерастворимое состояние. Например, фосфор, вносимый в почву, используется на два про-цента. Хороший гумус связывает большое количество воды и постепенно отдает эту воду растениям. В минерализован-ной же почве вода не задерживается. А не надо забывать, что на каждый килограмм зерна для его созревания тре-буется 500 литров воды. Убитая почва начинает подвергаться эрозии. Говорят, что в США не меньше одной трети всей почвы затронуто этим губительным процессом. Говорят, что минеральные удобрения делают богатыми отцов и бедными детей. Гово-рят, что если европейские страны и Америка будут и даль-ше опираться в сельском хозяйстве на минеральные удоб-рения, то в конце концов они превратятся в новую пусты-ню Сахару. Животные поедают растения. Продукты выделения жи-вотного мира должны возвращаться растениям через поч-ву, однако переработанные ее очень сложной и многооб-разной жизнедеятельностью, простой метод -- вали в землю как можно больше навоза -- тоже не соответствует уже уровню нашей цивилизации. Навоз хорош для растении только в переработанном почвой виде. И вот тут-то чело-век может почве помочь, компостируя и ферментируя органические отходы нужным образом. Это -- будущее сель-ского хозяйства, если мы хотим еще пожить на земном шаре. При уходе за почвой мы сталкиваемся с замечатель-ным явлением, ради которого пришлось сделать столь да-лекое и скучное (но, надеюсь, не бесполезное) отступле-ние. Замечено, что в содержимое компостов полезно до-бавлять настои некоторых трав: валерианы, одуванчика, крапивы, ромашки, тысячелистника. Замечено, что экстрак-ты некоторых растений даже в очень больших разведениях оказывают влияние на жизнедеятельность бактерий, находящихся в почве. И наконец, замечено, что таким действием обладают не только экстракты, но и выделения в почву из корней живых растений. Опыт показал, что если к ста семенам пшеницы доба-вить двадцать семян сорняка-ромашки, то произойдет уг-нетение пшеницы. Если же добавить к ста семенам только одно семечко, то пшеница вырастет лучше, чем если бы она выросла совсем без этого сорняка. Такие же резуль-таты получаются, если взять вместо пшеницы рожь, а вме-сто ромашки васильки! А что значит на сто стеблей ржи один василек, на сто золотых колосьев одна синяя яркая головка? Я не под-считывал специально, но неужели на одном квадратном метре умещается всего сто стеблей? Не двести, не триста ли? Тогда вполне допустимы на квадратном метре два-три василька. То есть именно та картинка, которая обычно ра-дует глаз. Больше -- впечатление засоренности, неряшли-вости поля. Меньше или когда совсем нет -- чего-то как будто не хватает. О симбиозе, о взаимополезности сожительства разных видов растений и животных написано много книг. Сожи-тельствуют грибы и деревья, грибки и водоросли, гидры и водоросли, мы помним классически школьные симбиозы рака-отшельника и актинии, крокодила и птички, пасущей-ся в его раскрытой пасти... Но все же мы видим чаще всего лишь внешнее прояв-ление сожительства (гриб под березой) и не видим наглядно той взаимной пользы, которую приносят друг другу живые организмы. Мы не знаем, насколько худосочнее было бы де-рево, если бы вокруг него не росли грибы. А между тем в природе существует столь наглядный пример симбиоза, что результаты его можно рисовать, фотографировать, изме-рять на сантиметры и взвешивать на весах. Идя по отлогим косогорам, по склонам оврагов, по су-ховатым лугам, внимательный человек заметит среди обыкновенной травы более темные и жирные зеленые по-лосы. По "ассортименту" трава на этих полосах растет та же самая, что и вокруг, но она значительно гуще, выше, сочнее и зеленее. Полосы бывают шириной до полуметра, а в длину они самые разные. Иногда лежит полоса под-ковой в четыре шага, иногда правильным кругом по десяти шагов, а иногда тянется бесконечной змеей через весь ко-согор. Я вижу их с детства (их нельзя не заметить), но долго относился к ним безразлично, не задумываясь об их происхождении и природе. В лучшем случае, я думал, что они проявляются на тех местах, где были коровьи лепешки и дорожки. И только совсем недавно, когда я увлекся со-биранием луговых опят, открылся для меня секрет этих пятен. Луговые опята -- небольшие, тонконогие, с кожистыми шляпками грибки, обладающие тонким ароматом и вку-сом. За аромат их еще называют гвоздичными грибами. Может быть, и правильнее их так называть, потому что меньше всего они -- опенки, опята: никаких пней там, где они растут, нет и в помине. Если же все грибы "приписа-ны" каждый к своему дереву, кто к березе, кто к сосне, кто к осине, то луговой опенок -- гриб исключительно тра-вяной. Эти мелкие грибки вырастают дружными стаями (един-ственно, что их роднит с опенками), но не кучами, а лен-тами, иногда закручивающимися и образующими подковы и круги. Их-то и зовут в народе ведьмиными кругами. От-мечу, уж если зашел разговор, еще одну их особенность. Вылезши из земли, они очень нежны, даже и ножки, но потом, если стоит сухая погода, они быстро становятся кожистыми, жесткими, а через день-два ссыхаются и сморщиваются. Однажды от отчаяния я насобирал таких сохлых грибов, но дома их пришлось выбросить недалеко от калитки, под вишневое дерево. Ночью был дождь. А ут-ром я удивился: откуда взялись под вишеньем свежие, чистые, нежные луговые опенки. Оказывается, на дожде они набухают, распрямляются и становятся опять нормаль-ными грибами. С некоторых пор я полюбил собирать их. Приходится вооружаться ножницами и стричь их пополам с травой, как стригут овец. Конечно, хорошо в грибном прохладном лесу, но есть своя прелесть и в просторных, размашистых, открытых взгляду, сердцу (и легкому ветерку) косогорах и луговинах. Так-то вот, собирая луговые опята, я и заметил, что их дружные стаи вытягиваются и закручиваются только по тем самым темным травяным полосам, о которых шла речь. Эти травяные полосы возникают на месте грибницы лугового опенка и точно обозначают ее, залегающую под землей. Симбиоз василька и ржи не так заметен. Но разве ни-чего не значит, что трудно подобрать другой земной цве-ток, который так же удачно сочетался бы с золотом ржи, как это делает василек? Земледельцу же остается заботиться только о соотно-шении ржи и василька на поле, а это как будто в чело-веческих силах. *** Тишина -- вот самый большой дефицит на земном шаре. Посто-янное рычание и тарахтенье раз-нообразных моторов, движков, компрессоров, автомобилей, трак-торов, мотоциклов (один мото-циклист, проезжая по ночному городу, заставляет вздрогнуть и проснуться примерно 20000 че-ловек), поездов, самолетов, лиф-тов, отбойных молотков и других механизмов, от шума которых современный человек не спасает-ся даже в своем жилище, даже ночью оглушают планету и дела-ют ее, строго говоря, мало при-годной для жизни. Только вели-чайшая невзыскательность и приспособляемость человека к обстановке, к среде, к условиям существования позволя-ют еще ему кое-как отправлять его не только биологиче-ские, но и общественные функции. Но это стоит нервов, нервов и нервов. И сердца. И психики. Поэтому наряду с тишиной становится дефицитной на земном шаре и ва-лерьянка. Прибавьте к этому современные скорости, современную вибрацию, современное мелькание мира перед глазами, прибавьте смертельно ядовитые нервные газы, которые ежедневно в больших количествах вдыхает каждый город-ской житель (а теперь большинство людей живет в горо-дах), прибавьте к этому вечную спешку, вечное ощущение "некогда", "не успеваю", то есть ощущение острого цейтнота, из которого шахматист выходит через час, хотя и проиграв партию, а современный человек выходит только вместе со смертью (преждевременной из-за того же цейт-нота и вышеперечисленных обстоятельств), прибавьте к этому ежедневное добровольное облучение вредными луча-ми перед экраном телевизора, прибавьте к этому вечную нехватку денег, прибавьте к этому переизбыток всевозмож-ной информации, злоупотребление антибиотиками, снотвор-ными средствами, никотином, кофе и алкоголем. Прибавь-те к этому всеобщее и постоянное стояние в очередях, прибавьте к этому скученность, обусловленную городами, и вы поймете, почему в аптеке трудно купить натуральный ва-лерьяновый корень. В каплях и таблетках валериана, слава богу, бывает, да и как бы можно было жить без нее, учитывая все те условия, которые я перечислил. И хорошо также, что она бывает в настойках, а не в экстрактах, ибо чистое лекарст-венное вещество, извлеченное из растения, оказывается, еще -- не все, и два течения в фармацевтике, парацельсовое и галеновое, до сих пор не решили спора. Парацельс считал, что достаточно извлечь из растения основной пре-парат и давать его в виде порошка или таблеток. Сторон-ники Галена считают, что нужно применять настойки и вы-тяжки, в которых присутствует все, что есть в растении. "Ценность этих препаратов заключается в том, что на-ряду с известными или еще неизвестными нам действую-щими веществами из лекарственного растения извлекаются другие полезные вещества, роль которых в организме нам еще не совсем ясна: присутствие их благотворно влияет на физиологическую активность основных действующих ве-ществ" (Сало М. В. Медицина и растение. М., Наука, 1968). То есть, видимо, полезнее выпить стакан валерианового чая, нежели съесть таблетку, содержащую экстрагирован-ное лекарственное вещество. Но где же взять валерьяно-вый корень? В ВИЛАРе (Всесоюзный институт лекарственных рас-тений) научный работник сказал мне: "С валерианой воп-рос решен. Мы ее будем выращивать, как капусту". Это и хорошо. Но я тотчас вспомнил изыскания Борахвостова, который раскопал где-то, что корень женьшеня, выросший в тайге, стоит пять тысяч рублей килограмм, а корень, выросший на плантации, -- всего лишь восемь руб-лей! Чем-нибудь обусловлена такая разница?! Вероятно, семечко в естественных условиях прорастает только там, где находит необходимые условия для буду-щего растения, где есть в почве тот сложнейший комплекс веществ, который нужен, чтобы женьшень стал женьшенем, а валериана стала валерианой. Японские ученые пред-полагают, например, что настоящий таежный женьшень выбирает места с повышенной радиоактивностью почвы. Недаром всякое растение на земле знает свое место. Одно любит глину, другое растет на жирном черноземе, малина обожает древесную труху, ландыш расцветает в еловой тени, кипрей на лесных, открытых солнцу порубках. Соседство других растений имеет не меньшее значение. Уже был разговор, что ромашка и василек полезны для пшеницы и ржи (в малых дозах), потому что их корни выделяют в почву нечто, что усваивают корни рядом расту-щих злаков. Около тридцати лет назад советский ученый Борис Пет-рович Токин сделал открытие, которое по праву должно было бы называться открытием века. Он открыл фитонциды. Каждое растение выделяет некие летучие вещества, которые либо благотворно, либо губительно влияют на окружающую растение среду, в первую очередь на микро-организмы, витающие в воздухе, но и на соседние растения тоже. В то время, как нам для того, чтобы стерилизовать рану, нужно прибегать к йоду, к марганцовке, к борной кислоте или по крайней мере к кипяченой воде, раненый древесный лист сам окружает себя стерильной зоной, из-лучая фитонциды и убивая в непосредственной близости всех бактерий, какие только окажутся. Вареное яйцо, об-лучаемое фитонцидами хрена, не протухает годами. Гектар можжевелового леса выделяет за сутки 30 килограммов летучих фитонцидов. Не удивительно поэтому, что одни травы и цветы могут расти в можжевеловом лесу, а дру-гие не могут. Многие любители цветов, вероятно, замечали, что неко-торые цветы нельзя соединять в одной вазе. Какой-нибудь один цветок быстро увядает, как бы задушенный, умерщ-вленный своим невольным соседом. Чтобы убедиться в этом, достаточно поставить в вазу пышно цветущие свежие розы и тюльпаны. Увидите, как тюльпан расправится с розой (не напомнить ли вам, что тюльпан является под-данным шестилепестковой лилии?). Настоящие огородники знают, что иные огородные культуры хорошо соседствуют на грядах, а иные плохо и что есть так называемые бордюрные растения, которые хоро-шо разводить вокруг грядок и вдоль огородной тропинки. Глухая крапива, эспарцет, тысячелистник, укроп... Но обо всем этом можно прочитать в специальных книгах. Важно то, что соседство растений не безразлично каждому из со-седей. Можно выращивать целебные травы и на плантациях. Но создайте валериане на своей плантации ту же в тон-чайших тонкостях почву, что и на сыроватой низменной лесной поляне, или в овраге, или в кустах на речном бе-регу, окружите ее теми же травами и цветами, раскиньте над ней те же ольховые и черемуховые ветви, создайте ей такое же соотношение солнца и тени, такую же влажность в почве и воздухе, поселите неподалеку крапиву и зонтич-ные, напускайте на нее своевременно прохладный белый туман, что обычно поднимается от реки или стелется по дну оврага, заставьте в росистые ночи петь над ней со-ловья, соблюдайте еще десятки неведомых нам условий, тогда, может быть, и на плантации вырастет та же самая валериана, что застенчиво розовеет на той волглой лесной поляне, где ей понравилось вырасти и расцвести. Желая добыть корень подлинной дикой валерианы, я пошел в лес и там в буераке нашел ее, растущую в тени. Вот растение, которому в наш суматошный век, в век ист-репанных нервов, семейных скандалов, внезапных сердце-биений, изнурительных бессонниц и сдвинутой с места психики, надо бы поставить большой красивый памятник. В то время, когда я старательно вынимал валерьяно-вый корень из земли и бережно отряхивал его мочку, за спиной послышался легкий кашель. Так покашливают, когда хотят обратить на себя внимание. Я обернулся и увидел незнакомого старичка с грибной корзиной в руке. Старичок глядел на корень в моих руках, на изломанное и брошенное теперь за ненадобностью тело самого расте-ния и качал головой. -- Что-нибудь не так? -- спросил я, имея в виду свои действия. -- Не вовремя берешь ты эти корни. Теперь еще утро. А их надо копать, дождавшись сумерек и чтобы на небе был новорожденный месяц. Старик помолчал и добавил: -- Ущербный месяц тоже ничего, хорошо. А вот полная луна не годится. Нельзя. Сила не та. -- У луны? -- У корня. -- А филин должен ухать или можно без филина? Старичок обиделся и даже перешел на "вы". -- Как хотите, ваша полная воля. А растение, оно ни-чего вам не скажет, хоть утром его бери, хоть вечером, хоть в дождь, хоть в солнце. Я понял, что старичок поделился со мной из самых хо-роших чувств и очень дорогим своим секретом, поделился потому, что впервые, может быть, встретил в этих местах второго после себя человека, заинтересовавшегося травой не только как кормовой базой с точки зрения центнера на гектар, но учитывая ее особые индивидуальные свой-ства. Почему получается, думал я потом, что, именно сопри-касаясь с травами, с цветами, с корнями, человек более всего склонен ударяться в разные суеверия. Новорожден-ный месяц ему понадобился! Сумерки! Хорошо я ему нас-чет филина-то ввернул. Разве далеко от этих сумерек и новорожденного (ущербного) месяца до поверья, например, что женьшень надо выкапывать только костяной но ни в коем случае не железной лопаткой и нельзя быть при этом вооруженным? Тогда я не задумывался еще, что человек склонен счи-тать и считает на самом деле суевериями и мистикой все, что не может пока уложиться в привычные рамки своих микроскопических знаний и представлений. И что "много есть вещей на свете, друг Гораций, которые даже и не сни-лись нашим мудрецам". Попробуйте проделать следующий несложный опыт. Для того чтобы исключить случайность, проделайте его много-кратно и выявите тенденцию. Например, восемьдесят слу-чаев из ста можно считать законом. Возьмите пять порций дистиллированной воды и кипя-тите ее отдельными порциями по двадцать минут в одной и той же посуде на разном источнике тепла: электричество, газ, уголь, дрова, солома. Потом в каждой из этих вод (остывших, конечно) в строго одинаковых условиях замо-чите какие-нибудь семена, скажем пшеницу. Потом эти се-мена в равных условиях пусть прорастут у вас. Измерив длину листочков, вы убедитесь, что длина у них разная. Самые короткие будут у тех зерен, которые замачивались в воде, нагретой электричеством. Потом пойдут последо-вательно: газ, уголь, дрова, солома. Останется сделать вывод, что от соломы исходит самая благоприятная для растений теплота. Если вы затем подвергнете испытанию не топливо, а по-суду, то получите следующую цепочку (от худшего к луч-шему): алюминий, железо, олово, медь, стекло, эмаль, фар-фор, глиняный горшок, золото. После всего этого утверждение деда насчет ущербной луны покажется грубым реализмом. В конце вы увидите, проявив интерес, что древние ва-вилоняне собирали белену и дурман только ночью, что еще Плиний в своей 18-й книге "О естественной истории" (Натюргешихте) много говорит о влиянии фаз луны на расте-ния, животных и человека. В конце концов вы набредете на сведения, что при пол-нолунии в растения всасывается больше воды, чем в другое время. Стволы деревьев в полнолуние более влажны, водя-нисты, бревна и доски из них получаются худшего качест-ва, быстрее гниют и легче поражаются всякими грибками и древоточицами. В старину лесорубы придерживались обы-чая рубить лес лишь в новолуние. В тропиках это соблюда-ют и до сих пор. Например, в Бразилии до сих пор существует обычай ставить на бревнах клеймо с указанием фазы луны, при которой дерево срублено. Плиний тоже упоминает, что дубы валят при убывающей луне. Да и что удивительного! Если луна заставляет совер-шать приливы и отливы такой гигантский организм, како-вым является наш земной океан, если приливы эти под вли-янием луны происходят даже и в твердом веществе земли (в Москве, например, почва под влиянием луны опускает-ся и поднимается почти на полметра), то тем легче пов-лиять ей, луне, на движение соков в дереве или в малой травке. Теперь представьте, что вы всего этого не знаете, а дед походя говорит: "Не руби дерево в полнолуние, его шашель съест". Разве вы не посмеетесь над его темнотой? Разве вы не увидите в нем суеверного человека, мистика? Но если не мистика, что тепло от соломы лучше тепла от электричества, что дуб надо валить не в полнолуние, а на ущербе луны, то, может быть, не мистика и то, что ва-лерьяновый корень надо выкапывать в сумерки, при новорожденном месяце, и даже то, что женьшень надо вы-капывать костяной, а не железной лопаточкой. Просто в луне мы уже разобрались, и нам теперь все тут ясно, а в костяной лопаточке пока еще не разобрались. Вдруг и ей, костяной лопаточке, есть какое-нибудь свое неожиданное объяснение, которое будет казаться нам потом до смеш-ного простым. x x x

ИЗВЛЕЧЕНИЯ

К. Тимирязев. "Жизнь растений" "Наиболее выдающаяся черта в жизни растения заключена в том, что оно растет". "Убедившись, что в прорастаю-щем семени совершается в суще-ственных чертах такой же про-цесс дыхания, как и в животном организме, мы вправе сделать еще шаг далее и спросить..." "Таково известие мангровое де-рево, обитающее по прибрежьям тропических морей, обыкновенно в полосе, заливаемой приливом. Семена этого живородящего ра-стения прорастают в плоде и, еще будучи на материнском растении, образуют длинный, тяжелый и приостренный корень. До-стигнув известной стадии развития, они отрываются и, вон-заясь этим корнем в вязкий ил, прямо, без всякого пере-рыва, продолжают свое существование". "Помножим это число на среднюю длину волосков и получим действительно колоссальную цифру 20 килограм-мов, или около 20 верст. Таков путь, который пробегает в объеме почвы величиной с обыкновенный цветочный гор-шок корень пшеницы со всеми его волосками". "Наконец, существуют и такие растения, как, например, лишайники, которые в виде пенок или накипи поселяются на голой поверхности камней, говорят, даже на поверхности полированного стекла, и разрушают эти вещества, добывая из них необходимую минеральную пищу". "Это дало Брауну повод к остроумной шутке, что расте-ние обладает, по-видимому, более обширными сведениями по физике, чем мы готовы допустить". "Но как объясним мы причину этого поднятия воды иногда на громадную высоту 300 футов?" "Десятина овса испаряет за все лето от 100000 до 200000 пудов воды, десятина смешанной луговой травы -- около 500 000 пудов". "Первый вопрос, который должен бы естественно пред-ставиться при наблюдении этого явления, но который, ве-роятно, мало кому приходит в голову, -- до такой степени мы привыкли к этому явлению, -- это вопрос: почему ко-рень и стебель растут в противоположные стороны, один --в землю, другой -- в воздух, один -- вниз, другой -- вверх?" "В сердцевине так называемых саговых пальм отлага-ются запасы крахмала, которые можно считать пудами; в клубнях картофеля отлагается также крахмал; в кор-нях свекловицы отлагается в изобилии сахар; в кочанах капусты или в корнях репы -- разнообразнейшие пита-тельные вещества; наконец, в мясистых листьях опи-санной выше агавы отлагаются в течение нескольких лет запасы сахара. Одним словом, нет почти растительного органа, который не смог бы сделаться вместилищем, складом питательных веществ". * * * Она родня ландышу и потому ядовита. Но мало ли что? Ядовит и ландыш. Помню, впрочем, как осыпа-лись, отцветая, отжив (отболев?), растопыренные лепестки и остава-лась на стебле шишчатая голов-ка, которая темнела потом, и мы вытряхивали из нее на ладонь мелкие черненькие семена, гораз-до мельче маковых зерен, и сли-зывали эти семена языком. Назы-валась она у нас почему-то лазо-ревый цвет. Настоящее ее имя --купальница -- я узнал из книг. Никто в наших местах ее настоя-щего имени не знает. Цветы ярко-золотые, недаром их в некоторых местах называют фонариками. Когда выйдешь на поляну с цве-тущими купальницами и посмотришь на них еще издали, то прямых и высоких стеблей не видно, они сливаются с общей зеленью. Кажется тогда, что купальницы висят в воздухе. И кажется еще, что если бы сделалось темно, то эти цветы все равно было бы видно -- настолько ярки. В лесу, где поляна забежала под тенистый полог дре-мучей ивы и где образовалось под пологом ветвей нечто похожее на грот, с десяток купальниц-великанов осве-щали это темноватое даже в летний полдень пространство и вправду как настоящие фонарики. Во всяком случае, когда по моему недосмотру дочка сорвала их все, там стало темно и мрачно. Нераскрывшиеся бутоны -- капустообразные кочанчики, величиной с лесной орех -- зеленого цвета. Ничто не пред-вещает как будто солнечной яркости. Но и в распустив-шихся еще лепестках, когда лесной орех превратится раз-мером своим в средней величины мандарин, и в таких рас-пустившихся лепестках сквозит первоначальная зелень, и эта зеленоватая примесь создает ощущение прохлады и свежести. Со мной в деревенском доме жили тогда две мои сест-ры. У одной из них подошел день рождения. По этому слу-чаю я нарвал в лесу солнечный сноп купальниц. Чтобы было всем сестрам по серьгам, для другой сестры я сорвал три веточки ландыша. Роскошны и праздничны были мои купальницы. Но ког-да я распределял подарки, то невольно поймал себя на сле-дующем отчетливом ощущении. Мне показалось вдруг, что одной сестре я вручаю добротную, тяжелую, медную сбрую, а другой -- бриллиантовую брошь или ниточку жемчуга. Ну, сбрую не сбрую -- чеканные медные украшения, столь любимые современной молодежью. Купальница на меня не обидится. Она знает, что я ее люблю. Но свое промелькнувшее ощущение я, как писа-тель, обязан выразить по возможности точно. *** Сначала я познакомился с ли-стьями ландыша. Мой дед по-стоянно читал толстые книги, во-дя по строчкам лупой величиной с чайное блюдце. Закладками ему служили засущенные в тех книгах ландышевые листья. Высыхая, они приобретают золоти-стый оттенок и становятся как бы шелковыми. Я и сейчас ду-маю, что не может быть лучшей книжной закладки, чем засушен-ный ландышевый лист. Взяв меня в лес, сестра при-легла отдохнуть на поляне, что-то там расстелив, а меня посла-ла в ближайшие деревья, чтобы я поискал ландышей. Сколько мне было лет, я не знаю, но очевидно, что мало, если живого ландыша я до сих пор, оказывается, не видел. Я спросил у сестры, какие б