Михаил Шолохов. Председатель РевВоенСовета республики
OCR Гуцев В.Н.
Республика наша не особо громадная - всего-навсего дворов с сотню, и
помещается она от станицы верст за сорок по Топкой балке.
В республику она превзошла таким способом: на провесне ворочаюсь я к
родным куреням из армии товарища Буденного, и выбирают меня гражданы в пред-
седатели хутора за то, что имею два ордена Красных Знамени за свою
доблестную храбрость под Врангелем, которые товарищ Буденный лично мне
навешал и руку очень почтенно жал.
Заступил я на эту должность, и жили бы мы хутором на мирном положении,
подобно всему народу, но вскорости в наших краях объявилась банда и
присучилась наш хутор дотла разорять. Наедут, то коней заберут, дохлых
шкапов в обмен покидают, то последний кормишко потравят.
Народишко вокруг нашего хутора - паскудный, банде оказывают
предпочтение и встречают ее хлебом-солью. Увидавши такое обращение соседних
хуторов с бандой, созвал я на своем хуторе сход и говорю гражданам:
- Вы меня поставили в председатели?..
- Мы.
- Ну, так я от имени всех пролетарьятов в хуторе прошу вас соблюдать
свою автономию и в соседние хутора прекратить движение, затем что они -
контры и нам с ними очень даже совестно одну стежку топтать... А хутор наш
теперича будет прозываться не хутором, а республикой, и я, будучи вами
выбранный, назначаю себе председателем Реввоенсовета республики и объявляю
осадное кругом положение.
Какие несознательные - помалкивают, а молодые казаки, побывавшие в
Красноармии, сказали:
- В добрый час!.. Без голосования!..
Тут начал я им речь говорить:
- Давайте, товарищи, подсобим Советской нашей власти и вступим с бандой
в сражение до последней капли крови, потому что она есть гидра и в корне,
подлюка, подгрызает всеобчую социализму!..
Старики, находясь позаду людей, сначала супротивничали, но я матерно их
агитировал, и все со мной согласились, что Советская власть есть мать наша
кормилица и за ейный подол должны мы все категорически держаться.
Написали сходом бумагу в станишный исполком, чтоб выдали нам винтовки и
патроны, и нарядили ехать в станицу меня и секлетаря Никона.
Раненько на зорьке запрягаю свою кобыленку, и едем. Верст десять
покрыли, в лог съезжаем, и вижу я: ветер пыльцу схватывает по дороге, а за
пыльцой пятеро верховых навстречу бегут.
Затосковало тут у меня в середке. Догадываюсь, что скачут злые враги из
этой самой банды.
Никакой нициативы с секлетарем мы не придумали, да и придумать было
невозможно: потому - степь кругом легла, до страмоты растелешенная, ни тебе
кустика, ни тебе ярка либо балочки,- и остановили мы кобылу посередь путя...
Оружия при нас не было, и были мы безобидные, как спеленатое дитя, а
скакать от конных было бы очень даже глупо.
Секлетарь мой - напужанный этими злыми врагами, и стало ему очень
плохо. Вижу, прицеляется сигать с повозки и бечь! А куда бечь, и сам не
знает. Говорю я ему:
- Ты, Никон, прищеми хвост и не рыпайся! Я председатель Ревсовета, а ты
при мне секлетарь, то должны мы с тобой и смерть в куче принимать!..
Но он, как несознательный, сигнул с повозки и пошел щелкать по степу,
то есть до того шибко, что каи будто и гончими не догнать, а на самом деле
конные, увидамши такое бегство по степу подозрительного гражданина,
припустили за ним и вскорости настигли его возле кургашка.
Я благородно слез с повозки, проглотил все неподходящие бумаги и
документы, гляжу, что оно дальше будет. Только вижу, поговорили они с ним
очень немножко и, сгрудившись все вместе, зачали его рубать шашками
крест-накрест. Вдарился он обземь, а они карманы его обшарили, повозились
возле и обратно на коней, сыпят ко мне.
Я вижу, шутки шутками, а пора уж и хвост на сторону, но ничего не
попишешь - жду. Подскакивают.
Попереди атаман ихний, Фомин по прозвищу. Залохмател весь рыжей
бородой, финозомия в пыле, а сам собою зверский и глазами лупает.
- Ты самый Богатырев, председатель?
- Я.
- Переказывал я тебе председательство бросить?
- Слыхал про это...
- А почему не бросаешь?..
Задает он мне подобные подлые вопросы, но виду не подает, что
гневается.
Вдарился я тут в отчаянность, потому - вижу, от такого кумпанства все
одно головы на плечах не унесешь.
- Потому,- отвечаю перед ним,- что я у Советской власти твердо стою на
платформе, все программы до тонкости соблюдаю и с платформы этой вы меня
категорически не спихнете!..
Обругал он меня непотребными словами и плетюганом с усердием секанул по
голове. Валом легла у меня через весь лоб чувствительная шишка, калибром
вышла с матерый огурец, какие на семена бабы оставляют...
Помял я этую шишку скрозь пальцев и говорю ему:
- Очень даже некрасиво вы зверствуете по причине вашей
несознательности, но я сам гражданскую войну сломал и беспощадно уничтожил
тому подобных Врангелей, два ордена от Советской власти имею, а вы для меня
есть порожнее ничтожество, и я вас в упор не вижу!..
Тут он до трех раз разлетался, желал конем меня стоптать и плетью сек,
но я остался непоколебимый на своих подстановках, как и вся наша
пролетаровская власть, только конь копытом расшиб мне колено и в ушах от
таких стычек гудел нехороший трезвон.
- Иди передом!..
Гонят они меня к кургашку, а возле того кургашка лежит мой Никон, весь
кровью подплыл. Слез один из них с седла и обернул его кверху животом.
- Гляди,- говорит мне,- мы и тебя зараз поконовалим, как твово
секлетаря, ежели не отступишься от Советской власти!..
Штаны и исподники у Никона были спущенные ниже и половой вопрос весь
шашками порубанный до безобразности. Больно мне стало глядеть на такое измы-
вание, отвернулся, а Фомин ощеряется:
- Ты не вороти нос! Тебя в точности так оборудуем и хутор ваш
закоснелый коммунистический ясным огнем запалим с четырех концов!..
Я на слова горячий, невтерпеж мне стало переносить, и отвечаю им очень
жестоко:
- По мне пущай кукушка в леваде поплачет, а что касаемо нашего хутора,
то он не один, окромя его, по России их больше тыщи имеются!
Достал я кисет, высек огня кресалом, закурил, а Фомин коня поводьями
трогает, на меня наезжает и говорит:
- Дай, браток, закурить! У тебя табачишко есть, а мы вторую неделю
бедствуем, конский помет курим, а за это не будем мы тебя казнить, зарубим,
как в честном бою, и семье твоей перекажем, чтоб забрали тебя похоронить...
Да поживей, а то нам время не терпит!..
Я кисет-то в руке держу, и обидно мне стало до горечи, что табак,
рощенный на моем огороде, и донник пахучий, на земле советской коханный,
будут курить такие злостные паразиты. Глянул на них, а они все опасаются до
крайности, что развею я по ветру табак. Протянул Фомин с седла руку за
кисетом, а она у него в дрожание превзошла.
Но я так и сработал, вытряхнул на воздух табак и сказал:
- Убивайте, как промеж себя располагаете. Мне от казацкой шашки смерть
принять, вам, голуби, беспременно на колодезных журавлях резвиться, одна
мода!..
Начали они меня очень хладнокровно рубать, и упал я на сыру землю.
Фомин из нагана вдарил два раза, грудь мне и ногу прострелил, но тут услыхал
я со шляха:
Пуць!.. Пуць!..
Пули заюжали круг нас, по бурьянку шуршат. Смелись мои убивцы и - ходу!
Вижу, по шляху милиция станишная пылит. Вскочил я сгоряча, пробег сажен
пятнадцать, а кровь глаза застит и кругом-кругом из-под ног катится земля.
Помню, закричал:
- Братцы, товарищи, не дайте пропасть!
И потух в глазах белый свет...
Два месяца пролежал колодой, язык отнялся, память отшибло. Пришел в
самочувствие - лап, а левая нога в отсутствии: отрезана по причине антонова
огня...
Возвернулся домой из окружной больницы, чикиляю как-то на костыле возле
завалинки, а во двор едет станишный военком и, не здороваясь, допрашивается:
- Ты почему прозывался председателем Реввоенсовета и республику объявил
на хуторе? Ты знаешь, что у нас одна республика? По какой причине автономию
заводил?!
Только я ему на это очень даже ответил:
- Прошу вас, товарищ, тут не сурьезничать, а засчет республики могу
объяснять: была она по случаю банды, а теперича, при мирном обхождении,
называется хутором Топчанским. Но поимейте себе в виду: ежели на Советскую
власть обратно получится нападение белых гидров и прочих сволочей, то мы из
каждого хутора сумеемся сделать крепость и республику, стариков и парнишек
на коней посажаем, и я хотя и потерявши одну ногу, а первый категорически
пойду проливать кровь.
Нечем ему было супротив меня крыть, и, руку мне пожавши очень крепко,
уехал он тем следом обратно.
Last-modified: Wed, 04 Oct 2000 20:32:17 GMT