Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Я угнал Машину Времени". Изд. "Карпаты", Ужгород, 1992.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 January 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   1. МИГ ОТЪЕЗДА, МИГ ПРИЕЗДА - ОДИН МИГ

   Опять угнали Машину Времени. За последние пятьсот лет это  преступление
приобрело массовый характер, оставив позади угон спутников  и  космических
кораблей: романтическое стремление познать иные  миры  не  вызывает  столь
частого нарушения уголовного кодекса, как тяга в иные  времена  -  будущие
или прошедшие. Может быть, потому,  что  современность  дана  человеку  от
рождения, а прошлое и будущее приобретается  нелегким  опытом  жизни.  Что
имеем, не храним. Что приобретаем, не храним. По-настоящему мы храним лишь
то, чего не имеем.
   Вот потому и не сидится людям в своем времени, им  кажется,  что  самый
золотой век где-то в прошлом или в будущем, а  на  их  долю  выпало  самое
неудачное время. Спору нет,  бывают  времена  поприглядней,  но  если  все
устремятся в эти лучшие времена, то в настоящем времени жить будет некому.
А если никто не будет жить в  настоящем,  то  никто  не  будет  жить  и  в
будущем. Поэтому подлинная забота о будущем - это забота о настоящем.
   Что касается инспектора службы розыска Шмита, то он  считает  так:  все
эти прогулки в другие времена - от избалованности техническим  прогрессом.
Когда у  человека  не  было  выбора,  когда  для  него  и  передвижение  в
пространстве было затруднительно, тогда он все больше на  месте  сидел:  и
своим временем дорожил, да и у других не отнимал времени. А так -  мотайся
за ними по всем векам...
   И вот опять угнали Машину Времени...
   Это случилось в разгар встречи Нового, 4119 года.  Значит,  преступник,
если учесть технические возможности современных машин, мог попасть в годы:
1149, 1194, 1419, 1491, 1914, 1941, 4191, 4911, 9114,  9141  и  9411.  Вот
тут-то и есть над чем поразмыслить службе розыска.
   Если угон совершен в самом начале года, значит, преступнику  нужен  был
именно  этот  год,  чтобы  попасть  в  соответствующий  год  прошлого  или
будущего. Но в  будущем  годы  все  одинаковы,  поэтому,  если  преступник
выбирает определенный пункт назначения, можно с уверенностью сказать,  что
искать его нужно в прошлом. Иногда  преступник  десятки  лет  ждет,  когда
пробьет час его преступления. Так было в  4113  году,  когда  француз  Жан
Морисьер  угнал  Машину  в  1431  год,  чтобы  спасти   от   костра   свою
соотечественницу. Служба розыска настигла его в 3114 году, где он  пытался
выяснить  у  крупнейшего  специалиста  по  истории  Франции  Жюля  Крюшона
(3037-3179), не пострадает ли история Франции, если Жанна д'Арк  не  будет
казнена. Так  было  и  в  3992  году,  когда  земляк  великого  Капабланки
отправился в 2399 год, чтобы сыграть в шахматы с великим Алехиным - не тем
великим Алехиным (1892-1946), а  другим  великим  Алехиным  (2321-2399)...
Земляк Капабланки проиграл, конечно, Алехину, как когда-то сам  Капабланка
проиграл его однофамильцу.
   А буквально в прошлом, 4118 году русский поэт Коростылев угнал Машину в
1841 год, чтобы драться на дуэли вместо своего любимого Лермонтова. Служба
розыска не проявила достаточной оперативности, и Коростылев успел  попасть
в нужный ему год и даже подраться на дуэли, правда, не вместо  Лермонтова,
а вместо другого офицера,  которого  он  второпях  принял  за  Лермонтова.
Впоследствии,  вернувшись  в  свое  время,  он  издал  поэму  "Наедине   с
Мартыновым", в которой довольно точно описал, - конечно, не  Мартынова,  а
другого офицера.
   Больше всего бродит по дорогам времени отпускников.  Когда-то  человеку
давали месячный отпуск, и этот месяц был, в сущности, потерянным временем.
Сейчас вместо отпуска человеку дают Машину Времени, которая отвозит его  в
какое-нибудь благоприятное время  для  отдыха  и  возвращает  на  исходную
временную точку. Сослуживцы и глазом не успеют моргнуть, а он  уже  здесь,
вернулся  из  отпуска.  Только  и  заметят,  что  он  внезапно  изменился:
поздоровел, загорел.
   Сложнее обстоит дело с командировками. Есть немало  любителей  за  счет
командировки позагорать на морском  берегу,  провести  в  командировке  не
день, а год - чужого времени учесть невозможно. Отдельные ловкачи проводят
в другом времени чуть ли не всю жизнь.  Живет  человек  со  своей  семьей,
никуда вроде не отлучается.  Только  вдруг  начинает  быстро  стареть.  По
документам ему тридцать три, а на вид - все девяносто. Он,  разумеется,  и
прожил девяносто, только не здесь,  а  в  другом  времени.  Здесь  он  еще
молодой отец, а где-то - прадедушка. Говорят, такие вещи и раньше  бывали,
но тогда человек просто менял семью, а теперь он меняет время.
   Инспектор  Шмит  всю  жизнь  только   и   делает,   что   мотается   по
командировкам, но, как  человек  дисциплинированный,  всегда  возвращается
своевременно - в ту секунду, из которой отбыл. И лишь однажды,  двенадцать
лет назад, он вернулся из командировки через час после отбытия.  Он  ездил
тогда в 1407 год и на обратном пути не нашел нужную секунду. С тех пор его
жена уверена, что в 1407 году у мужа ее кто-то есть. Первые несколько  лет
После этой злосчастной поездки инспектор  пытался  ее  разубеждать,  рисуя
дикие нравы этого года и очерняя  его  красавиц,  которые  ему  и  вправду
пришлись не по душе. Еще он объяснял жене, что в 1407 год, куда он ездил в
4107-м, в следующий раз он мог бы попасть не раньше чем  через  шестьдесят
лет, однако и это обстоятельство  жену  не  убедило.  Она  по-прежнему  не
доверяет этому году и старательно вычитывает о нем все самое  худшее,  что
может найти в исторической литературе.
   - Через секунду я вернусь, дорогая!
   Инспектор целует жену, и она успокаивается. Она  всегда  успокаивается,
когда муж ее целует, а когда он ее не целует, она  начинает  беспокоиться,
даже  если  он  никуда  не  собирается  уезжать.  Таковы  женщины,  думает
инспектор Шмит и, вздохнув, обобщает эту житейскую мысль:  а  может  быть,
таковы и мужчины...



   МАШИНА ВРЕМЕНИ (Историческая справка)

   Задолго до того как Машина Времени вошла в повседневный  быт,  она  уже
устарела в научно-фантастической литературе.  Поэтому  когда  она  была  в
самом деле изобретена, к ней отнеслись без всякого  уважения.  Ее  великий
изобретатель Антуан Шерль (3172-3299) десять  лет  пытался  доказать,  что
опубликованное им описание Машины - не художественный вымысел, а серьезный
научный труд, но ему никого не удавалось убедить, так как фантасты во  все
времена выдавали вымысел за достоверность.
   Антуан Шерль, часовщик по профессии, заинтересовался проблемой  времени
больше, чем того требовала его  основная  работа.  Сходство  в  устройстве
часов и спидометра натолкнуло его  на  мысль  о  связи  между  временем  и
пространством. А поскольку  передвижение  в  пространстве  было  человеком
давно освоено, оставалось найти для него соответствующий временной аналог,
чем он и занялся в часы, свободные от основной работы.
   Замечательный мастер своего дела, он стал мастером еще одного дела,  не
своего, - заняв почетное место в ряду Великих  Мастеров  Не  Своего  Дела.
Юристы Франсуа  Виет  (1540-1603)  и  Пьер  Ферма  (1601-1665),  сделавшие
большие открытия в математике,  музыкант  Гершель  (1738-1822),  открывший
планету Уран, коммерсант Шлиман (1822-1890), раскопавший Трою, телеграфист
Эдисон (1847-1931), врач Чехов  (1860-1904),  кинорежиссер  Конрад  Штюмпф
(2739-2951), увеличивший скорость света для быстрейшей связи с  внеземными
цивилизациями, - все это были Мастера Не Своего Дела,  но  дела,  особенно
пригодившегося человечеству. Никто не знает, как играл актер  Шекспир,  но
как он писал, это известно каждому.
   Машина Времени Антуана Шерля на десять лет потонула в океане научной  и
псевдонаучной фантастики,  но  по  прошествии  этого  времени  ей  удалось
всплыть и предъявить свои права на реальность. Вначале ее использовали для
получения  проб  различных  времен,  исследования  временных   пластов   с
неглубоким залеганием, а также  на  других  вспомогательных  работах.  Тем
временем  изобретатель  Машины  продолжал  ремонтировать  часы,   не   без
основания полагая, что путешествия в иные времена невозможны  без  точного
знания своего времени. Незадолго до смерти он написал завещание, в котором
просил перевезти его тело для захоронения на его временную родину - в 3172
год, дабы он мог сам присматривать  за  своей  могилой.  Воля  умирающего,
однако, не была исполнена, - чтоб не омрачать жизнь живого  Антуана  и  не
отвлекать его от изобретения Машины Времени,  необходимой  не  мертвым,  а
живым.



   2. ПЕРЕЛЕТ СО СКОРОСТЬЮ 500 ЛЕТ В ЧАС

   Расстояние в три тысячи лет было покрыто за шесть с половиной  часов  -
такова  скорость  служебной  Машины  Времени.  Инспектор  начал  с   самой
отдаленной точки, чтобы отрезать преступнику пути к отступлению.
   1149 год... Король  французский  Людовик  VII  и  император  германский
Конрад III  привели  к  бесславному  завершению  второй  крестовый  поход,
потеряв в нем свое миллионное войско. В  Риме  антипапское  восстание  под
руководством Арнольда Брешианского реставрировало республику и  готовилось
к реставрации монархии и сожжению своего  вождя.  Население  византийского
острова Корфу, восставшее против императора Мануила,  отдало  свой  остров
норманнам, попав, по словам летописца, из дыма податей в пламя рабства.
   Может  быть,  угнавший  Машину  Времени  хотел  поспеть   к   окончанию
крестового похода? Чтобы помочь своим просвещенным  советом  разгромленным
королю и императору? Три тысячи лет истории просветят кого угодно, и, если
вернуться в древность, можно в ней выгодно отличиться. В сорок втором веке
еще встречаются любители показывать свою просвещенность там, где ее  легче
показать. В своем-то веке они не  блещут,  вот  и  забираются  куда-нибудь
вглубь, удивляют непросвещенный народ своими просвещенными фокусами.
   Как будто в нашем сорок втором веке нет своих  нерешенных  проблем.  Но
кому их решать, если одни живут прошлым, другие - будущим? Прежде люди так
не мотались по временам, у них было только два средства передвижения:  для
поездок в будущее - мечта и для поездок в прошлое - память.  Теперь  же  у
них - ни памяти, ни мечты: все заменила Машина Времени.
   Инспектор Шмит предпочитает старые средства передвижения, поэтому о нем
говорят,  что  он  морально  устарел.  Стоит   человеку   задержаться   на
какой-нибудь  ступеньке  морали  -  и  уже  он   морально   устарел.   Так
устаревающая мораль машин  переносится  на  нестареющую  мораль  человека.
Машина пересоздает человека по своему образу и подобию.
   Но инспектора ей пересоздать не удастся. Как человек старой  школы,  он
вообще не особенно доверяет технике, а больше полагается на работу  мысли.
Во-первых,  потому,  что  техника  часто  ломается,  а   во-вторых,   даже
исправная, она не может заменить  человека,  если  у  человека  голова  на
плечах. Инспектор и дома,  в  семейной  жизни,  пытается  избегать  модных
технических усовершенствований и даже  отказался  от  услуг  механического
воспитателя "ЭВ-Песталоцци".
   Приземлившись на заднем дворе резиденции  герцога  Швабского,  которому
предстояло  через  три  года  стать  императором  Барбароссой,   инспектор
облачился в костюм астролога и направился в замок,  где  герцог  занимался
своим обычным делом - принимал гостей. На столе громоздился  жареный  бык,
раздираемый на куски лоснящимися  от  жира  руками,  а  рядом  на  вертеле
жарился второй бык.
   Герцог восседал во главе стола, и по  левую  его  руку  была  красавица
азиатка, привезенная им, вероятно, из злосчастного похода, а по  правую  -
молодой человек, показавшийся инспектору  подозрительным,  потому  что  он
что-то шептал  герцогу,  возможно,  подбивая  его  на  третий  (1189-1192)
крестовый поход, а возможно, наоборот, отговаривая...
   Бык, громоздившийся на столе, худел  буквально  на  глазах,  как  можно
худеть лишь от длительной голодовки. Но, конечно, здесь не было голодовки.
Гости  работали  челюстями   вдвойне:   перемалывая   пищу   и   последние
политические новости и совмещая таким образом трудносовместимые интересы.
   Красавица азиатка смеялась: герцог был еще молод, и он  совершил  такой
далекий поход, чтобы привезти ее, красавицу азиатку. Она  что-то  говорила
на своем непонятном языке, но  понимать  ее  было  вовсе  не  обязательно,
ничего существенного она говорить не могла. И герцог не слушал ее, а  лишь
рассеянно похлопывал по спине и время от  времени  целовал,  -  впрочем  с
меньшей страстью, чем спустя тридцать лет целовал  туфлю  папы  Александра
III, заглаживая перед ним свою многолетнюю вину.
   Появление астролога никого не заинтересовало - мало ли  их  бродило  по
дорогам в тот век? Только собеседник герцога бросил на  астролога  быстрый
взгляд, словно угадав за его безобидной внешностью весьма обидное  и  даже
опасное для себя содержание.
   - Ваша светлость,  не  соблаговолите  ли  выслушать  ученого  человека,
который, руководствуясь указанием звезд, предскажет течение вашей жизни?
   - Пошел вон! - ответил герцог в  средневековой  манере.  -  Киньте  ему
кусок мяса.
   - Спасибо, ваша светлость, я сыт.
   Этот ответ озадачил герцога: среди своих гостей ему еще не  приходилось
видеть сытого человека.
   -  В  таком  случае  пусть  проваливает,  -  вмешался  в  разговор  его
собеседник. - Мало нам Арнольда и всей его ученой компании? У  нас  палкой
кинь - попадешь в ученого.
   Сидящие поблизости гости захохотали, и кто-то из них крикнул:
   - Жертвую на ученого пятьсот палок!
   - Молчать! - водворил тишину герцог. - Я разрешаю  астрологу  говорить.
Мне интересно знать, что обо мне думают звезды. - Он  не  сомневался,  что
звезды о нем думают.
   То, что для герцога было таинственным будущим, для человека  из  пятого
тысячелетия было хорошо известным и даже изрядно забытым  прошлым,  и  он,
напрягая память, стал его излагать:
   - Звезды утверждают, что через три года  вы,  ваша  светлость,  станете
вашим величеством, императором германских земель. Вы завоюете много стран,
потом потеряете много стран  и  закончите  свою  жизнь  на  дне  азиатской
речушки.
   - Азиатской речушки? -  герцог  отодвинулся  от  красавицы.  -  Ты  что
мелешь? Да я тебя за такие слова!..
   - Ваша светлость, я говорю правду.
   - Правду! - зал так и ахнул. - Вы слышали? Он говорит правду!
   Здесь никто не говорил правды: этого не позволял этикет.
   - Нет, ты все-таки скажи: с какой стати меня опять понесет в Азию?
   - Это будет в третьем крестовом походе.
   Герцог расхохотался:
   - Ну, насчет третьего похода твои звезды  совсем  заврались,  хватит  с
меня второго крестового похода.
   - Зачем же вы тогда его предпринимали?
   -   Соблазнила   романтика   первого:   Готфрид   Бульонский,   Раймонд
Тулузский... Но теперь я знаю, что это за романтика, на собственной  шкуре
испытал. Больше меня не втянешь в такие дела, уж я себя знаю!
   Если б он знал себя так, как его впоследствии узнала история!
   - А Милан? Может, вы и Милан не разрушите, не сровняете с землей?
   - Зачем? Прекрасный город, стоит полторы тысячи лет, с  какой  стати  я
стану его разрушать, за кого ты меня принимаешь? - Герцог покачал головой:
- Ну и наговорили тебе про меня эти звезды. Я человек совсем не такой.
   - Не такой, пока не стали императором.
   - Лучше  пусть  я  никогда  не  стану  императором,  -  сказал  будущий
император Фридрих Барбаросса, - лучше пусть я навсегда останусь  герцогом,
чем ввяжусь хоть в какую-нибудь войну. Мы, люди, знающие, что такое война,
предпочитаем жить в мире. И вообще я противник войны.
   Да, он был противник войны, он вынашивал совсем не  те  планы,  которые
ему впоследствии пришлось осуществить. Иногда жизнь человека  складывается
неожиданно для него самого, но он не замечает этого, потому что всякий раз
смотрит на нее другими глазами.
   - А если что случится, - сказал Барбаросса, -  если  с  Миланом  что-то
случится, то... там виднее...  -  он  поднял  глаза  вверх,  к  всезнающим
звездам.
   - Ну, тогда пропадай, как собака! - откровенно высказался инспектор, но
тотчас спохватился, что выбрал неудачное время и место для  откровенности:
- Извините, ваша светлость... Звезды подсказывают, что закончите  вы  свой
жизненный путь в год Собаки...



   3. ЯН-1941

   Я угнал Машину Времени.
   Я не преступник, я историк. Моя тема - движение Сопротивления в  период
второй мировой войны.  Роясь  в  архивах,  я  обнаружил  маленький  отряд,
действовавший в Восточных Карпатах. Сведения об этом отряде были  скудные:
несколько строк в донесении  гестапо  высшему  командованию,  сбивчивые  и
подчас противоречивые рассказы очевидцев, пересказанные  третьими  лицами.
Точной была дата ликвидации отряда: 9 сентября 1941 года.
   По-видимому, отряд состоял из пяти человек. Есть указания и на то,  что
их было шестеро, но это менее вероятно: в донесении гестапо  (гитлеровской
полиции) сказано, что отряд состоял из четырех мужчин и одной женщины.  Но
в других материалах почему-то названы два женских имени:  Марыся  и  Анна.
Вероятно, здесь какая-то путаница, вызванная, может быть, тем,  что  отряд
носил название "Анна". Слишком необычное название для отряда, поэтому его,
возможно, сочли за имя  участницы.  Из  мужчин  названы  Стась  и  Збышек,
остальные ни разу не  упомянуты.  Особый  интерес  представляет  фотокопия
письма, вернее, трех его строчек (самого письма не  удалось  отыскать):  "
..._до последнего своего  часа  она  не  могла  поверить,  что  их  предал
человек, которого  они  считали  своим,  а  главное  -  человек,  которого
она_..." По всей вероятности, отряд предал один  из  его  членов.  Правда,
профессор Посмыш считает, что из письма не ясно, идет  ли  речь  о  членах
отряда или о людях, каким-то образом с  ним  связанных.  "_Она_",  говорит
профессор, может быть, просто женщина, узнавшая о  предательстве  близкого
ей человека ("_их предал_" вовсе не означает, что и ее  в  том  числе).  И
человек, говорит профессор, которого считают  в  отряде  своим,  вовсе  не
обязательно член этого отряда.
   Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, поэтому я и угнал  Машину
Времени. Доказательство не корректное, но до  корректности  ли,  когда  на
носу защита? Человек - хозяин времени и должен вести себя, как хозяин. Это
в прошлом, в далеком  прошлом  человек  был  бессилен  перед  временем,  а
сейчас...
   Мы праздновали Новый год. Острили по поводу  уходящего  года,  в  честь
наступающего провозглашали пышные тосты. В разгар праздника ко мне подошел
профессор Посмыш и, с присущим ему юмором,  преподнес  мне  книгу  "Теория
множеств" с многозначительной надписью: "Янек, это как раз то, чего вам не
хватало!" Потом я танцевал с Наташей,  самой  красивой  аспиранткой  нашей
кафедры, потом спорил с Коткевичем о древности цивилизации в каком-то,  уж
не помню в  каком,  созвездии  (глупо,  конечно:  Коткевич  специалист  по
истории звездных  цивилизаций),  потом  я  опять  танцевал  с  Наташей,  а
потом... Потом я угнал Машину Времени.
   В  архивных  материалах  сохранилась  самодельная  карта,  по   которой
прослеживается путь отряда.  В  начале  пути  стоит  дата  -  21  августа.
Вероятно, в этот день произошло какое-то событие, какая-то важная операция
или стычка с врагом. Мне эта  дата  помогла  прибыть  в  место  нахождения
отряда, иначе бы я его не нашел. Сколько раз я прошел этот путь, - правда,
позже на два тысячелетия, но я не думал, что он может быть таким трудным.
   По этому пути я иду. Высадившись на расстоянии более чем двух тысяч лет
от родного дома, я иду по древним  карпатским  лесам...  Из  литературы  я
знаю, что были когда-то на земле скопления диких деревьев, а  также  дикие
животные, обитавшие не в заповедниках, а в  неохраняемых  местах,  где  их
жизнь подвергалась постоянной опасности. Если б за  ними  своевременно  не
установили надзор, они бы вымерли, как вымерли  в  свое  время  лисицы.  О
лисицах я читал прекрасную книгу Франсуа Леберье  "Ископаемое  пламя".  Он
назвал свою книгу так, потому что лисицы были цвета пламени.
   Вдалеке слышатся выстрелы. Идет война. Странно  сознавать,  что  где-то
рядом идет война, хотя все войны кончились за две  тысячи  лет  до  твоего
рождения. Тяжелые сапоги, брюки, почти не сгибающиеся в  шагу,  и  тяжелая
сумка через плечо - таков мой вид, понятный людям этого времени.
   Вторая мировая война по своим масштабам превосходит  все,  что  до  нее
знала история. Если бы в Троянской войне  приняло  участие  все  население
земного шара, включая женщин,  стариков  и  детей,  и  даже  население  не
открытых еще континентов, и если бы половина всего  этого  населения  была
уничтожена, а вторая искалечена, то  это  равнялось  бы  количеству  жертв
второй  мировой  войны.  Если  бы  вандалы,  сокрушившие  великую  Римскую
империю, обнесли ее колючей проволокой и уничтожили всех  ее  жителей,  то
это равнялось бы количеству убитых фашистами в лагерях смерти. И  если  бы
на каждого  узника  фашистских  концлагерей  приходился  всего  один  метр
колючей проволоки, то всей этой проволокой можно было бы  трижды  опоясать
по экватору земной шар. Ни у одного рабовладельческого государства не было
столько рабов, как у цивилизованной Германии середины двадцатого века.
   Я чувствую, как мной начинает овладевать какое-то незнакомое  ощущение,
и догадываюсь, что это, возможно, страх. У нас  я  его  не  знал,  значит,
чувство это рождается обстановкой. Но  ведь  люди,  которые  жили  в  этой
обстановке и воевали в этих лесах, тоже не знали страха.  И  ведь  они  не
могли из своего страшного века сбежать, они, как к галере, были  прикованы
к своему времени. Значит, обстановка может и не рождать страх... Тогда что
же все-таки его порождает?
   - Стой!
   Я останавливаюсь. Он подходит ко мне, волоча за собой винтовку.
   - Кто такой?
   Лет ему, наверно, не больше семнадцати.  Видимо,  зная  за  собой  этот
грех, он старается говорить по-взрослому строго.
   Я отвечаю, что я учитель из Люблина. На  всякий  случай  выбираю  город
подальше, во избежание неожиданных земляков. Но тогда что я делаю здесь, в
карпатском лесу? На этот вопрос я отвечаю со всей прямотой:
   - Ищу Стася. Или Збышека.
   Иногда приходится говорить правду. Чтобы ложь выглядела убедительней.
   -  Збышека?  -  он  по-настоящему  поражен,  но  тут   же   говорит   с
безразличием, в котором сквозит плохо скрытая гордость: - Збышек - это  я.
Что дальше?
   - Я пришел к вам в отряд.
   - Откуда ты знаешь об отряде?
   И тут мне пригодилось более широкое  знание  материала,  чего  от  меня
всегда добивался профессор Посмыш:
   - Мне сказал один человек из отряда Мариана. Он шел к вам, но не дошел,
его ранило при бомбежке, и он умер у меня на руках.
   Збышек задумчиво смотрит на меня, решая трудную задачу: верить  или  не
верить? С одной стороны, чужой человек из  Люблина,  оказавшийся  вдруг  в
карпатском лесу, но, с другой стороны, раз я знаю его, Збышека, значит,  я
не такой уж чужой человек.
   Но не так-то просто поверить человеку. Особенно в те времена.
   - Знаю я вашего брата учителя. -  Видно,  еще  свежи  у  него  школьные
обиды.
   Впрочем, смотрит он на  меня  без  вражды  и  даже,  можно  сказать,  с
симпатией. Наверно, ему приятно, что я уже знал о нем, когда он обо мне  и
не слышал. Он говорит, что я могу дождаться Стася,  это  даже  необходимо,
чтоб мы с ним встретились. Но тут же предупреждает, чтоб я  не  воображал,
будто он мне поверил.
   Из-за деревьев вышла девушка.  Таких  девушек  я  еще  не  видел.  Могу
ручаться, что у нас таких нет.
   - Принимай гостя, - сказал ей Збышек,  не  без  удовольствия  пользуясь
правом отдавать приказания. - Покорми. Чаем напои. Там разберемся.
   В нашем времени еще утро, а здесь уже день.  Разница  часов  пять,  как
между Люблином и Тобольском. Мы углубляемся в чащу и останавливаемся перед
входом в землянку. В словаре устаревших слов Окаяцу сказано, что  землянка
- это вырытое в земле помещение,  служившее  одновременно  и  укрытием,  и
жилищем. В спокойное время люди возводили дворцы, а в тревожное зарывались
в землю. Землянка - это дворец тревожного военного времени.
   Стол, две-три колоды, заменяющие стулья, несколько лежанок у стен - вот
и вся обстановка землянки. Все очень старое, сохранившееся, быть может,  с
прошлой войны.
   Я сажусь на колоду, девушка наливает мне в кружку кипяток.
   - Меня зовут Ян.
   - А меня Анна.
   - Не Марыся?
   - Почему Марыся?
   Не так-то просто ей объяснить почему.
   - Мне казалось, что в таком  отряде,  как  ваш,  девушку  должны  звать
Марысей.
   Анна кладет передо мной три картофелины - популярную еду тех времен.
   - Так вы учитель?  Я  тоже  хотела  стать  учительницей,  только  война
помешала. Кончится война - обязательно стану учительницей.
   Кипяток из моей кружки выплескивается на стол. Для нее война никогда не
кончится, а еще верней - кончится очень скоро. Ей  жить  еще  восемнадцать
дней, до 9 сентября. Сегодня 21 августа.
   - Что с вами?
   - Нет, ничего. - Я не осмеливаюсь на нее взглянуть,  как  будто  это  я
приговорил ее к смерти. Если  б  я  мог  их  спасти!  И  ее,  и  Стася,  и
Збышека... Но они уже история, а историю не изменишь...
   - Я поступлю в Краковский университет. Вы какой кончали?
   Университет, который я кончал, будет построен через полторы тысячи лет,
поэтому я сказал, что кончил университет в Люблине.
   - В  Краковском  учился  Коперник.  А  в  Люблине...  Может,  и  Люблин
прославится своим университетом, но сейчас он знаменит другим...
   Это мне понятно. В одном из докладов Гиммлеру о  созданных  концлагерях
под номером шестым значится: "Люблин".
   - Со временем это забудется.
   - В другом времени. Но в нашем времени - нет.
   Она сказала "в другом времени", как бы отгораживая себя от меня,  будто
она знала, что мое время - это не ее время.
   - Как вы думаете, меня примут в отряд?
   - Конечно, примут. Людей у нас не хватает. Вот Вацек...
   Вацек! Новое имя. В материалах архива ни разу не упомянуто.
   - Что Вацек?
   - Он ушел неделю назад. - Голос ее дрогнул. - И  с  тех  пор  его  нет.
Может быть, он убит...
   "..._она не могла поверить, что их предал человек, которого она_..."
   Может быть, это Вацек?
   Когда возвращаешься в прошлое,  чувствуешь  себя,  как  Гулливер  среди
лилипутов. Я возвышаюсь над этим двадцатым веком, упираясь головой в пятое
тысячелетие, и все мне наперед известно, а для них загадка даже завтрашний
день. Они берут  эту  жизнь  шаг  за  шагом  и,  лишь  оглядываясь  назад,
определяют, в каком они шли направлении. Для меня же весь их путь  как  на
ладони, я знаю начало его и конец. Но того, что мне  нужно  узнать,  я  не
знаю.
   - Как вы думаете, это скоро кончится?
   - Что кончится?
   - Война.
   Я точно знаю, когда кончится война. Она кончится 9 мая  1945  года.  Но
для Анны она кончится раньше. Намного раньше. И я отвечаю:
   - Война кончится через восемнадцать дней.



   4. НАЗАД, В БУДУЩЕЕ

   1149  год  остался  позади,  и  теперь  инспектор  следовал  назад,   в
будущее...  Хорошо  возвращаться  в  будущее.   Такое   впечатление,   что
возвращаешься домой. Для некоторых прошлое - родной дом, и они  всю  жизнь
вспоминают о  нем:  "Вот  было  когда-то..."  Но  для  тех,  кто,  подобно
инспектору, живет в далеких будущих временах, родной дом,  естественно,  в
будущем, и они к нему тянутся: "Вот когда-нибудь будет"
   Фридрих Барбаросса расстался с  инспектором  холодно,  он  сказал,  что
слышать не хочет ни  о  каких  походах,  что  всю  свою  дальнейшую  жизнь
посвятит  исключительно   мирной   деятельности.   План   Барбароссы   был
грандиозен, но истории известно, как он был осуществлен.
   Полистав исторический справочник, инспектор пришел к грустному  выводу,
что в 1194 году не было никаких событий. Ничто в этот год не началось и не
пришло к своему завершению, а продолжалось то, что было начато раньше.  На
папском престоле уже три года сидел дряхлый Целестин III, и оставалось ему
сидеть еще четыре года. Прошло два года, как союзники Барбароссы Ричард  I
и Филипп II вернулись из третьего крестового похода  и  теперь  потихоньку
воевали между собой. В Азербайджане продолжал творить поэт Низами, в Китае
философ Чжу Си  продолжал  предаваться  своим  размышлениям.  А  в  Грузии
продолжала царить  прекрасная  Тамар  и  великий  Руставели  продолжал  ее
воспевать.
   Все продолжалось в этом незнаменитом  году,  ничто  не  началось  и  не
завершилось.  Тибетское  государство  Си-Ся  достигло  своего  расцвета  и
продолжало расцветать. Но уже вступил в  пору  своей  злодейской  зрелости
Темучин, который под  именем  печально  знаменитого  Чингисхана  разгромит
государство  Си-Ся,  и  страну  Низами,  и  страну  прекрасной  Тамар,   а
напоследок вторично разгромит государство  Си-Ся,  но  не  переживет  этой
победы, потому что нельзя дважды уничтожить одно государство,  даже  такое
процветающее, как государство Си-Ся.
   Машина идет сравнительно плавно,  лишь  иногда  ее  трясет  в  особенно
трудных временах - в эпохи кровопролитных войн и восстаний  -  или  слегка
подбрасывает в годы переворотов и заговоров. И вдруг  инспектор  замечает:
стрелка темпоморта отклонилась от нуля...
   Термин "темпоморт" происходит от латинского слова  "темпо"  -  время  и
"морт" - смерть. Но он совсем  не  означает,  как  это  легко  догадаться,
временную смерть, он, напротив, означает мертвое время.  Поскольку  Машина
рассчитана лишь на остановки в  определенных  годах,  все  остальные  годы
являются для нее мертвыми, то есть такими, остановка в которых невозможна.
В безаварийном полете стрелка темпоморта находится на нуле, и колебание ее
означает, что в Машине что-то неладно. Но что именно?
   Инспектор взглянул на унбеграб (указатель неисправностей, от  немецкого
"дас ист дер хунд беграбен" -  "вот  где  собака  зарыта").  Но  указатель
неисправностей показывал только собственную неисправность.
   А может быть, сел транзистор? (От латинского слова "транз" -  проходить
и греческого "истор" - история.) Но если бы сел транзистор,  накапливающий
энергию,  необходимую  для  движения  во  времени,  то  авария   была   бы
мгновенной.
   Скорей всего кончилось горючее. Верней, не кончилось, кончиться оно  не
могло, потому что двигатель питается воздухом, а засорился  воздухопровод.
Надо будет его прочистить на первой  же  остановке.  Кстати,  вот  и  она,
остановка: 1194 год.
   Год без событий... Чем же  он  мог  привлечь  преступника?  Может,  его
соблазнили прелести царицы цариц? Но тогда он должен был отправиться к ней
в прошлом, 4118 году, чтобы попасть в год  1184,  когда  Тамар  взошла  на
престол  и  еще  не  успела  выйти  замуж  за  своего  первого  мужа  Юрия
Боголюбского.
   И тут инспектора осенило. Преступник угнал Машину в самом  начале  4119
года не потому, что спешил ее угнать в этом году, а потому, что  не  успел
угнать ее в прошлом. Что-то ему помешало, и он, вместо того чтобы  прибыть
к воцарению, прибыл на десять лет позже, когда Тамар, уже не такая, как  в
былые годы, красавица, жила со своим  вторым  мужем  и  воспитывала  двоих
детей.
   Инспектор прочистил воздухопровод, проверил  унбеграб,  темпоморт  и  -
особенно тщательно - транзистор. Надежно замаскировав Машину в ущелье,  он
облачился в костюм грузинского  поселянина  второй  половины  XII  века  и
направился во дворец.
   На дворцовой площади толпился народ. Настроив свои  речевые  центры  на
древнегрузинский  язык   -   замечательное   изобретение   основоположника
физиологической  филологии   Урхо   Кааляйнена   (3711-3845),   избавившее
человечество от  изнуряющего  изучения  иностранных  языков,  -  инспектор
спросил у сидящего на завалинке старика:
   - Ожидаем царицу, папаша?
   - Ожидаем, милок, - ответил старик, тоже по-древнегрузински.
   - Поздновато она встает.
   - Так ведь царица. Тебя бы царем поставить, ты б до вечера спал.
   - Кто рано встает, папаша, тому бог дает.
   - Это какой бог? - старик насторожился. - Ты случайно не из мусульман?
   - Да нет, я из наших. Из православных.
   - Тогда другой разговор. Это ты верно сказал насчет  бога.  Только  бог
ведь тоже дает по-разному: одним дает все, другим дает ничего.
   - Как это - дает ничего?
   - А так. Вроде бы и дает, глядишь, а в руках-то пусто.
   - Значит, ничего не дает?
   - Этого сказать нельзя. Бог - он всем дает,  только  по-разному:  одним
все, другим ничего. Ты берешь, а в руках - пусто.
   Старик попался разговорчивый. Он говорил о боге много и с уважением, но
говорил так, словно проводил антирелигиозную пропаганду.  И  все,  что  он
воздавал богу, превращалось в это самое "ничего".
   Потом он высказал сожаление по поводу нелегкой царской  судьбы:  царица
вроде и замужем, а без мужа. Муж Давид все воюет, покоряет разные страны и
племена, для державы-то хорошо, а как для семьи?
   - Мы-то люди маленькие, мы все больше думаем о семье. А державные  люди
должны думать о державе.
   Инспектору показалось, что он и своим царям воздает так же,  как  богу:
вроде бы все, а в сущности - ничего.
   Рядом появился высокий  юноша,  с  негрузинскими  глазами  и  белокурой
копной на  голове.  Увидев  старика,  он  поспешил  от  него  отвернуться.
Странная для грузина внешность этого  паренька,  а  также  поспешность,  с
которой  он  отвернулся  от,  видимо,  что-то  знавшего  о  нем  тифлисца,
показались инспектору подозрительными.
   - Что, парень, тоже царицу ждешь?
   -  Не  тебя  же  мне  ждать,  дурака,  -  ответил  тот   на   чистейшем
древнегрузинском наречии. Возможно, это был его язык, но не исключено, что
он просто настроил свои речевые центры по методу Урхо Кааляйнена.
   - Не ругайся, малыш, не в средневековье живешь.
   - Почему же? Именно в средневековье.
   Он  попался!  Не  станет  средневековый  человек  называть  свое  время
средневековьем, для него оно - самое новейшее время.
   - Вы арестованы, -  сказал  инспектор  на  международном  языке  пятого
тысячелетия, чтобы навостривший уши старик ничего не понял.
   - Как вы сказали? - этот вопрос был задан с невинным видом, но  на  том
же языке будущих времен. Сомнений больше не оставалось.
   Толпа  вокруг  быстро  начала  редеть,  и  это  можно  было   объяснить
воздействием на средневековых грузин незнакомого им наречия.  Может  быть,
они  подумали,  что   среди   них   появились   сельджукские   огузы,   их
могущественные и давние враги. Это они, огузы, в прошлом  столетии  сожгли
город Кутаиси, захватили город Тбилиси, впрочем, пока еще  не  Тбилиси,  а
Тифлис. Или потом Тифлис, а тогда Тбилиси?
   Толпа рассеялась. Старик тоже исчез, видимо, опасаясь, что  его  станут
обращать в мусульманство.
   Инспектор отвел задержанного  подальше  от  дворца,  где  им  не  могла
помешать царская стража. Когда они остались одни среди  пустынных  скал  и
ущелий, молодой человек сказал:
   - Я так рад встретить современника. Десять лет на чужбине - это тяжело.
Как там у нас сейчас? Солнечный мост  на  Нептуне  уже  построили?  А  что
Кубичек? Открыл четыреста  пятьдесят  второй  элемент?  А  как  отозвалась
критика о последнем романе Ван Чанга?
   Инспектор службы розыска Шмит чувствовал себя  последним  невеждой.  Он
ничего не слышал о Кубичеке, не читал не только последнего, но  и  первого
романа Ван Чанга, не знал, что на Нептуне строится какой-то мост, и даже -
стыдно сказать -  был  уверен,  что  в  таблице  Менделеева  всего  триста
восемьдесят элементов. Поэтому вместо ответа он спросил:
   - Вы прибыли в 1184 год. Значит, вы отправились из 4118-го?
   - Из 4811-го.
   Теперь все стало ясно: и мост на Нептуне, и четыреста пятьдесят  второй
элемент таблицы Менделеева, и  даже  то,  что  молодой  человек  не  понял
простой фразы "Вы арестованы", которая,  впрочем,  уже  в  век  инспектора
стала до известной степени архаизмом.
   - И служба розыска не обеспокоена вашим исчезновением?
   - А что она может сделать?  4811  год  кончился,  а  из  4812-го  можно
попасть только в 1248 год. Через пятьдесят лет по местному времени.
   - Я бы вас забрал, хотя и у нас вам бы пришлось подождать десяток  лет,
но это уже не пятьдесят... Только вот Машина у  меня  двухместная,  а  мне
нужно прихватить еще одного человека.
   - Здесь никого из вашего времени нет.
   - Откуда вы знаете?
   - Мы здесь всех знаем, у нас  тут  столько  народа  из  разных  времен!
Видели, как они разбежались, когда мы с вами заговорили? Только все они из
других времен. Из самых разных. Этот старик, с которым  вы  разговаривали,
прикидывается местным жителем, но и он такой же, как мы. Где он только  не
побывал, наскитался по разным временам, пока сюда добрался:  из  его  года
прямого сообщения нет. Состарился, бедняга, в дороге, так и жизнь прошла.
   - А зачем он ехал?
   - Как и все: посмотреть на царицу Тамар. Ну, когда он был молодой, ему,
понятно, хотелось на нее посмотреть, а теперь это ему ни  к  чему.  Но  он
ходит, смотрит. Чтоб не получилось, что жизнь прожил зря.
   - Почему же вы сразу не уехали? Посмотрели бы на царицу и уехали.
   - Мы так и  думали.  Но  когда  посмотришь  на  царицу  Тамар,  хочется
посмотреть еще раз... Так мы и остались. Ходим, смотрим на царицу Тамар. А
на сердце такая тоска - каждого тянет на родину. Мы тут собираемся в сакле
у одного шведа из  шестого  тысячелетия.  Вспоминаем.  Каждый  свое  время
вспоминает, свою родину. Вот  погодите,  и  вы  будете  вспоминать,  когда
немного здесь поживете.
   Удивительно, думал инспектор.  Тысячелетиями  человек  мечтал  одержать
победу над временем, и вот теперь, когда победа одержана, когда свобода от
времени  -  достояние  каждого   человека,   он   снова   стремится   себя
закабалить... Видно, такая это свобода... Не может человек  быть  свободен
от времени, даже если он исколесит все времена, потому что, в сущности, не
он по временам колесит,  а  по  нему  колесит  время.  Беспощадное  время,
которое настигает нас в любом веке, в любом тысячелетии, чтобы отобрать  у
нас минуту, час или  год  нашей  жизни...  И  никакая  Машина  Времени  не
возместит нам отобранный час или год.
   Инспектор заверил этого несчастного робинзона, что, как только вернется
домой, непременно пришлет  за  ним  кого-нибудь  из  спасательной  службы.
Молодой человек заволновался:
   - Вы постарайтесь не смотреть на царицу Тамар,  иначе  нам  никогда  не
выбраться из этого времени.
   - Если я и посмотрю, то только глазами инспектора.
   - Глаза есть глаза. А Тамар есть Тамар. Лучше не рисковать.
   Инспектор вдруг почувствовал,  что  теряет  в  себе  уверенность.  Если
рисковать, то в интересах дела, а так - зачем рисковать?
   - Вообще-то я ищу совсем другого человека...
   - Вашего человека здесь нет.
   - Но он мог прибыть сегодня ночью. Или к утру.
   - Когда бы он ни прибыл, это сразу  становится  известно.  У  нас  есть
человек из восемьдесят пятого века,  там  очень  развита  телепатия.  Этот
человек на расстоянии чувствует иновременную  мысль.  Кстати,  он  грузин,
знает здесь каждый уголок, от него нигде не скроешься. Вы думаете, он  вас
не почувствовал? Почувствовал, и если сюда не пришел, то лишь потому,  что
на расстоянии участвует в нашем разговоре: принимает наши мысли и передает
нам свои.
   - Выходит, что мы высказываем не свои мысли?
   - И свои, и не свои...
   - Может, и то, что вы мне сейчас говорили, вам внушил телепат?
   Молодой человек смутился:
   - Да нет, он не все внушил... Так, некоторые мысли...
   - Какие именно?
   - Я точно не знаю... Может, эту... чтоб вернуться домой... Мне и самому
хочется  домой,  но  он  ревнует  меня  к  царице  Тамар  и  рад  от  меня
избавиться... Вы думаете, он вам не внушает?
   - Что же он мне внушает?
   - Да хотя бы ваше решение приехать за мной. Это он  вам  внушает,  чтоб
поскорей от меня избавиться. Так что не сомневайтесь:  если  б  здесь  был
тот, кого вы ищете, телепат бы вам внушил, где его найти, чтоб  избавиться
от конкурента. Верно я говорю, телепат?
   И вдруг словно кто-то сказал инспектору: "Верно". Это  телепат  передал
свою ответную мысль. Видно, честный был человек, не умел  врать,  даже  на
расстоянии.



   ПЕРЕДАЧА МЫСЛЕЙ НА РАССТОЯНИЕ (Историческая справка)

   Передача  мыслей  на  расстояние  связана  с   увеличением   мыслей   и
сокращением расстояний. Когда мысли были маленькие, а  расстояния  большие
(из-за примитивных транспортных средств), передавать мысли  на  расстояние
было практически невозможно: они, как метеориты, сгорали в  плотных  слоях
атмосферы. Правда, и прежде были мысли, одолевавшие  расстояния,  несмотря
на всяческие препятствия и даже  государственные  границы.  Так,  мысль  о
сохранении и превращении энергии в 1841  году  пересекла  англо-германскую
границу (неизвестно, правда, в какую сторону) и была передана англичанином
Джоулем немцам Майеру и Гельмгольцу (или наоборот). Были и  другие  мысли:
Ломоносова - Лавуазье, Бойля - Мариотта, уже упомянутого Джоуля и  еще  не
названного Ленца. Все эти и подобные им мысли были настолько  велики,  что
буквально носились в воздухе. Кстати,  мысль  о  главной  составной  части
воздуха, кислороде,  также  была  передана  на  расстояние  шведом  Шеелем
англичанину Пристли (или наоборот).
   Укрупнение мыслей и сокращение расстояний привело к тому, что  подобная
передача мыслей стала  обычным  явлением.  Едва  открывалось  какое-нибудь
открытие, как о нем узнавал не только  ученый  мир,  но  буквально  каждый
школьник, если он, конечно, был не лентяй и добросовестно усваивал то, что
носилось в воздухе.
   Этот способ передачи мыслей имел, однако,  и  свою  оборотную  сторону.
Мысль могла быть крупной, но абсолютно  ложной,  и  опровергнуть  ее  было
трудно, так как она моментально  становилась  всеобщим  достоянием.  Чтобы
избежать преждевременной информации населения, Артур Фрессли (69381-69698)
изобрел очень простой, но вместе с тем гениальный способ.  Одновременно  с
посылаемой   в   пространство   мыслью   посылалась   мысль    прямо    ей
противоположная. Таким образом, одна из мыслей была непременно истинной, а
вторая, естественно, ложной. Принявший обе мысли не  знал,  какой  из  них
верить, и воздерживался от немедленных действий в ожидании уточнения. Этот
способ,  получивший  название  Дезинформации  фрессли,  избавил  науку  от
огромного количества квази-, псевдо- и эрзац-теорий и вернул ее на твердые
рельсы, по которым она двигалась до передачи мыслей на расстояние.



   5. ЯН-1941

   Моя первая ночь в лесу, о котором прежде  я  знал  только  по  книжкам.
Луна, еще пустынная, еще не заселенная людьми, роняет свой доверчивый свет
на листву, и он тает на ней, как снег на теплых ладонях. Незнакомые крики,
свисты, шорохи... Растительный и животный мир ведут свою общую жизнь среди
всемирной смерти, которая называется второй мировой войной. Для них  война
- стихийное бедствие, а не разумная деятельность разумных людей. Стихийное
и вместе с тем разумное бедствие...
   Я видел, как заяц метался среди кустов, хотя ему  ничего  не  угрожало.
"Совсем оробели зайцы на этой войне, уже не знают,  куда  и  податься",  -
говорит Стась. А как не оробеешь? Они на войне - мирное население, для них
главное - унести ноги от этой войны.
   А когда война кругом и не знаешь, как уносить ноги,  что  тогда  делать
зайцу, чтобы победить на войне?
   Стась, наш командир, и  сам  мирный  человек,  он  поэт,  автор  книжки
стихов, в которой нет ни одного выстрела. Но теперь в это трудно поверить.
Кажется, что Стась всю жизнь был командиром и его единственной  профессией
была война.
   Мы идем по древним лесам, которые всегда служили убежищем для тех, кого
подстерегала опасность.  По  закону  сжатия  пространства  при  достаточно
высокой скорости передвижения во времени  (соответственно  сжатию  времени
при  высокой  скорости  передвижения  в  пространстве)  я  могу  встретить
где-нибудь  здесь  моих  родителей,  которые  в  нашем  пятом  тысячелетии
находятся на пути к созвездию Волопаса. Поскольку вселенная разбегается по
принципу перехода  времени  в  пространство,  пути  в  пространстве  могут
пересекаться с путями во времени. Я с детства интересовался этой  теорией,
потому что родители мои отправились в созвездие  Волопаса,  когда  мне  не
было и трех лет. Среди моих товарище" несколько не имели  отцов,  и  я  не
сомневался, что все эти отцы отправились в созвездие Волопаса. Тогда же  я
подсчитал,  что,  когда  наши  отцы   вернутся   домой,   все   мы   будем
стопятидесятилетними стариками, а они  останутся  молодыми  (закон  сжатия
времени при перемещении в пространстве). Как  мы  встретимся,  как  узнаем
друг друга?
   Небо светит звездами, давным-давно прошедшими на Земле веками,  и  века
эти все дальше и дальше от нас, потому что вселенная разбегается по закону
перехода времени в пространство.
   Деревья нацелены в небо, как ракеты, берущие старт.  Кажется,  прозвучи
сигнал, и они устремятся ввысь, вырывая  из  земли  свои  корни,  оставляя
позади сноп пыли, как  ракеты  оставляют  сноп  пламени...  Но  сигнал  не
звучит, и деревья остаются на месте.
   Эти  огромные  деревья  тоже  подтверждают  закон  перехода  времени  в
пространство.  Крохотное  семя,  наполняясь   временем,   превращается   в
гигантское дерево. В каждом таком дереве заключены десятилетия и века. Вот
так же из древнего семени выбилось  и  расцвело  необъятное  дерево  нашей
вселенной, вобрав в себя миллиарды веков...  Мы  идем,  продираясь  сквозь
цепкие лапы вселенных...
   Человек изобрел колесо, звездолет, вечный двигатель... Он  изобрел  то,
до чего природа додуматься не могла. Но зачем ему было изобретать  смерть?
Смерть - это дело природы... Конечно, человек ее усовершенствовал,  придал
ей размах, но вместе с тем лишил ее той целесообразности,  которую  в  нее
вложила природа. Христо Друмев, изобретатель  вечного  двигателя,  сказал:
"Суть не в том,  чтобы  двигаться  вечно,  а  в  том,  чтобы  двигаться  в
правильном направлении".


   Анна рассказывает мне о Вацеке, дорогом для нее человеке. Он ученый,  и
самое дорогое для него - математика. Но он ее оставил.  Говорит,  что  это
слишком отвлеченная наука, для которой не существует  понятия  о  добре  и
зле. И в обществе, в котором господствует зло, математика служит злу, даже
если ею занимаются добрые люди.
   - И здесь, на войне, он нашел настоящее дело?
   - Теперь только это настоящее дело. То, которое мы делаем.
   - И вы любите это дело?
   Нет, говорит Анна, кто же любит  войну?  Ей  себя  отдают,  но  это  не
любовь, а скорее ненависть. Как раз тот случай, когда  ненависть  заменяет
любовь.
   Каждый раз, придя на новое место,  мы  ожидаем  встретить  там  Вацека.
Последнее место встречи - в селе, у Хромого Тадеуша. Если Вацек не  придет
к Хромому Тадеушу, значит, его нет в живых. Так думает Стась,  так  думают
все остальные, и лишь один я знаю, что это не так. Вацек жив,  потому  что
главное его дело еще не сделано, потому что он и есть тот  пятый,  который
предаст отряд.
   Остальных я знаю, успел узнать. Збышек - замечательный парень, ему  нет
и восемнадцати, но он делает все, чтобы выглядеть взрослым. И  чтобы  быть
твердым, потому что на войне нужно быть  твердым,  а  это  нелегко  с  его
мягким характером. Главная его беда: Збышек всех жалеет. Юрек говорит, что
и в мирное время не надо никого жалеть, потому что жалостью только обидишь
человека. Збышек это понимает, он не хочет никого  обижать  -  и  все-таки
жалеет, стараясь, чтоб другие этого  не  заметили.  До  войны  Збышек  был
подручным каменщика, строил здания, которые потом разрушила война.  Збышек
ненавидит войну, потому что она враждебна его профессии.  А  чему  она  не
враждебна? Она всему враждебна, война.
   А профессия Юрека - разве ей не враждебна  война?  До  войны  Юрек  был
шофером  автобуса.  Он  столько  перевез  пассажиров,  что  они  могли  бы
составить население нескольких больших городов. А то  и  целой  страны  не
слишком больших размеров. И ни один из пассажиров не мог  пожаловаться  на
Юрека, что он доставил его не вовремя или  куда-нибудь  не  туда.  Автобус
следовал строго по расписанию и останавливался во всех положенных пунктах.
   А теперь пассажиров Юрека гонят пешком или возят в таких  автобусах,  в
которых никуда живым не доедешь. А сам Юрек ходит пешком по горным  лесам,
избегая шоссейных дорог и предпочитая им бездорожье. И  он,  влюбленный  в
машины, уничтожает их, превращает в ненужный лом, потому что  этого  хочет
война, враждебная его мирной профессии.


   - Анна, - говорю я, - я вижу,  как  вы  тоскуете  по  мирному  времени.
Хотите, я отвезу вас в мирное время?
   - Отвезти можно в какое-то место.
   - А я отвезу вас во время. В такое время, где вы не услышите ни  одного
выстрела. В будущее, за две тысячи лет. Там  все  иначе.  Там  люди  долго
живут и умирают только от старости.  Там  никто  не  пытается  отобрать  у
человека жизнь...
   - Рассказывайте, Янек. Мне так хорошо вас слушать.
   - Там, куда я вас отвезу, никто не слышал разрыва бомб и не видел,  как
столб земли заслоняет от человека небо. В этом мире, Анна,  человек  может
быть человеком, не рискуя заплатить за это дорогой ценой. На  Нюрнбергском
процессе...
   - На каком процессе?
   - Это из истории.  Был  когда-то  такой  процесс,  -  заметаю  я  следы
будущего. Ее будущего, а моего прошлого... - Конечно, когда  вокруг  такое
творится, трудно поверить в другую жизнь. Но если вы мне  поверите,  Анна,
если вы мне поверите... Мы  сядем  в  Машину  Времени  и  помчимся  сквозь
времена, и нас не догонит самая быстрая пуля...
   - А Вацека, наверно, уже догнала...
   Она опять вспоминает о Вацеке, об этом несостоявшемся  ученом,  сначала
предавшем свою математику, а потом предавшем отряд. За математику я его не
виню, к математике я никогда не питал симпатий. Недаром  профессор  Посмыш
сделал мне этот новогодний  подарок  -  "Теорию  множеств"  с  иронической
надписью: "Янек, это как раз то, чего вам не  хватало".  Профессор  Посмыш
любит пошутить.
   - Разве это справедливо, что одному достаются легкие времена, а другому
такие, что и жить не захочется? Нет, Анна, человек не может быть свободным
до тех пор, пока он обречен жить во времени, в котором родился.
   - Времена не выбирают.
   - Это правило тех времен, которые были тюрьмой для человека. Ну почему,
почему вы должны гибнуть на войне,  а  другие  потом  наслаждаться  мирным
временем? Чтобы  они  вам  сказали  спасибо,  которого  вы  все  равно  не
услышите? Нет, Анна, человек должен сам выбирать  себе  время.  Он  должен
иметь свободу жить во всех временах.
   - Янек, вам бы надо было стать писателем. Вы умеете  строить  воздушные
замки, в ваших воздушных замках хочется жить.
   - Вы в них будете жить, если захотите.
   - Я уже в них живу.
   Как ее убедить? Что ей сказать, чтоб она поверила?
   - Подождите, Янек. Вот кончится война - и тогда я поверю, всему поверю.
   Сегодня уже четвертое. Отряду жить всего лишь пять дней.



   6. ЧЕЛОВЕК, НЕ ЗНАВШИЙ МИРНОГО ВРЕМЕНИ

   1419 год, Франция, замок Монтро, резиденция короля Карла VI  Безумного,
который сбежал сюда  из  Парижа,  взятого,  к  сожалению,  не  восставшими
крестьянами, а  своими  же  феодалами,  бургундцами,  выступившими  против
Франции на стороне англичан... А крестьянской девушке Жанне  д'Арк  только
еще семь лет, и ей рано спасать Францию...
   В приемном  зале  замка  какой-то  высокий  чин  ожидал  аудиенции.  Он
любезно, но с достоинством кивнул новому гостю и представился:
   - Иоанн Бесстрашный. С кем имею честь?
   - Посол из Испании, - назвался  инспектор  Шмит  соответственно  своему
облачению. Он хотя и прибыл во Францию, но на всякий случай  надел  костюм
невоюющей стороны. - Рад познакомиться с бесстрашным человеком. Вы что же,
совсем не знаете страха?
   Бургундец ответил не сразу. Он  огляделся  по  сторонам,  потрогал  под
плащом кольчугу...
   -  В  настоящее  время  не  могу  утверждать  безоговорочно,  опасности
подстерегают на каждом шагу. С одной стороны - англичане:  я  ведь  против
них воевал на стороне французов. С другой стороны - французы: я против них
воевал на стороне англичан. Ну, и  еще  феодалы,  против  которых  я  воюю
вместе с восставшими крестьянами, и восставшие крестьяне, против которых я
тоже веду войну. - Вид у него был жалкий. -  Вы  знаете,  я  недавно  взял
Париж. Да, представьте себе, взял столицу, но это меня  не  обрадовало.  И
вот я приехал мириться, просить прощения. А меня не  принимают,  держат  в
приемной...
   Ручной времяискатель показал присутствие инородного времени в  коротком
диапазоне. Инспектор внимательно посмотрел на герцога, но не обнаружил  на
его лице ничего, кроме  смятения,  понятного  в  сложившейся  вокруг  него
обстановке.
   - Почему-то мне сегодня целый день вспоминается Людовик Орлеанский. Все
считают, что я его убил, хотя  я  не  принимал  в  этом  непосредственного
участия. И вообще дело давнее, прошло двенадцать лет... Да...  -  вздохнул
Иоанн. - Мне почти пятьдесят, пора на покой. Наработался я, навоевался.  -
Он встал, словно собираясь немедленно идти на  покой:  -  Я,  пожалуй,  не
дождусь самого, пойду к дофину. Не хочется  идти  к  дофину,  но...  -  он
грустно покачал головой. Очень уж ему не хотелось идти к дофину.
   Лишь только он скрылся за дверью, инспектор вытащил  справочник.  Иоанн
Бургундский... прозванный Бесстрашным...  родился  в  1371  году,  умер...
Инспектор не поверил своим глазам: герцог умер в 1419-м. И даже не умер, а
убит во время визита в Монтро, в тот самый замок, в котором  он  в  данный
момент  находился...  Видно,  не  зря  он   вспоминал   убитого   Людовика
Орлеанского, не зря у него у самого совершенно убитый вид...
   От короля вышла его супруга, королева Изабо, в сопровождении лекаря.
   - Скажите, доктор, это не опасно? - спрашивала она, слишком явно желая,
чтоб это было опасно, потому что ей не терпелось избавиться  от  безумного
мужа.
   - Для его величества не опасно, а вот для королевства...
   - Королевство  в  полном  отчаянии,  -  без  всякого  отчаяния  сказала
королева. И тут она заметила постороннего: - Вы к его величеству? Откуда?
   - Из Испании.
   - О Испания, в моих жилах течет испанская кровь! - и королева наградила
инспектора таким взглядом, от какого с королем, видимо, и приключилось его
несчастье.
   - Типичная шизофрения, - сказал медик, имея в виду короля, а  инспектор
лихорадочно  принялся  вспоминать,  существовало  ли  в  пятнадцатом  веке
понятие шизофрении. - В старину подобные болезни лечили голодом.
   В старину... О какой старине он  говорил,  инспектору  было  непонятно.
Где-то он читал, что шизофрению лечили голодом в двадцатом веке, но, может
быть, ее так лечили и во втором? Ведь  события  повторяются,  и  на  смену
старой приходит новая старина.
   - Может быть, его полечить голодом? - прикидывала королева.  -  Я  могу
распорядиться, чтоб ему не давали есть.
   - С голодом покамест повременим. У вас и так полкоролевства голодает, а
если будет голодать еще и король... - в качестве приезжего медика  он  мог
позволить себе подобные вольности.
   Если он действительно медик, раздумывал инспектор  Шмит,  то  для  него
интересно познакомиться  с  шизофренией,  которой  давно  уже  нет  в  его
времени. Ради этого можно и угнать Машину.
   - Так вы считаете, что его величество поправится? - спросила королева с
тревогой то ли за здоровье, то ли за болезнь короля.
   - Вам нет основания беспокоиться,  ваше  величество,  -  сказал  медик,
почему-то подмигнув при этом инспектору, с которым  они  даже  не  сказали
двух слов. - Однако я должен откланяться, меня ждет мой пациент.
   И тут раздался истошный крик его пациента.
   - Вы себе представить не можете, как мне надоела эта  вечная  резня,  -
сказала французская королева, оставшись  наедине  с  испанским  послом.  -
Каждый день одно и то же, одно и то же...
   Глядя на эту хрупкую женщину, трудно было поверить, что  она  предалась
англичанам, поддерживая их против мужа и своей страны. В угоду  англичанам
она сделала официальное заявление, что сын ее,  дофин  Карл,  не  является
сыном  ее  царствующего  мужа,  не  только  поставив  под  сомнение   свою
репутацию, но и развеяв все сомнения на этот счет. Тем  самым  она  лишила
сына права наследия, отдав это право английскому Генриху, который, однако,
вскоре умер, потеряв не только чужой престол, но и свой собственный.
   Однако преданный матерью дофин тоже не был  кристальным  человеком.  Он
был замешан в убийстве герцога Иоанна Бургундского (то-то герцогу  так  не
хотелось идти к дофину), а когда умер его отец Карл  Безумный,  наследного
дофина никто не  хотел  короновать,  пока  это  не  сделала  Жанна  д'Арк,
преданная ему и преданная им англичанам.
   В  приемный  зал  вышел  Карл  VI,  худой,   болезненный   человек,   с
застенчивой, почти робкой улыбкой.
   - Вы ко мне? - осведомился он у инспектора, послав  королеве  воздушный
поцелуй. -  Ради  бога,  извините!  Мне  не  сказали,  а  я  не  догадался
выглянуть, виноват! Нет-нет, без церемоний, заходите, пожалуйста!
   Стены королевского кабинета были  сплошь  увешаны  щитами,  надписи  на
которых свидетельствовали о миролюбивом характере их обладателя. "Блаженны
миротворцы". "Все понять - все простить". "Не ведаете, что творите".  Были
надписи призывные: "Отойди от зла и сотвори  благо!",  "Перекуем  мечи  на
орала!", "Не зарывай талант в землю!" Были полные отчаяния: "О времена!  О
нравы!", "Да минует меня чаша сия!", "Бей, но выслушай!" Надпись на  одном
щите, казалось, обобщала все остальные: "Вот как делается история!"
   - Какая удивительная коллекция! - воскликнул инспектор.
   - Это не коллекция, это жизнь. Я никогда не знал мирного времени. Когда
я родился, уже шла война. Она началась за тридцать лет до моего рождения и
будет продолжаться еще тридцать лет после моей смерти.
   Поразительно, что он ошибся  всего  на  один  год:  война  началась  за
тридцать один год до его рождения и окончилась  через  тридцать  один  год
после его смерти. Жизнь безумного короля  приходилась  на  самую  середину
безумной войны, и в этом была какая-то безумная закономерность.
   - А мечей вы не собираете? - спросил инспектор.
   - Нет, - отрубил король, - мечей я не собираю. У нас хватает  тех,  кто
собирает мечи. Не собирали б они мечи, я бы не собирал щиты.
   Вдруг он подмигнул гостю:
   - Сейчас я вам кое-что покажу. Мой шут - он хоть и  дурак,  но  светлая
голова, можете мне поверить, подарил мне колпак. А  я  ему  за  это  отдал
корону. - Он достал из шкатулки колпак и надел его. - На вид он  не  очень
внушительный, но зато удобный.
   Странно, что  шутовской  колпак  вовсе  не  делал  короля  смешным,  он
придавал его лицу даже некоторое выражение скорби. Колпак печально  свисал
на одну сторону, словно подчеркивая однобокость судьбы, которая, давая все
с одной стороны, с другой стороны - все отнимает.
   Вслед за тем король забыл о госте и принялся гоняться за мухой.  Поймал
ее, сунул куда-то под крышечку и сказал:
   - Здесь она будет в безопасности. У нас так безжалостно уничтожают мух.
Приходится их ловить, чтобы спасти от уничтожения.
   Он печально посмотрел на инспектора, снял колпак и сказал:
   - Война тянется почти сто лет,  даже  не  верится,  что  бывает  мирное
время. Преданья говорят, что бывает, но мне не верится. Я родился во время
войны и умру во время войны. Война была до меня и будет после меня... - Он
снял со стены щит с надписью: "Сим победиши", прикрылся  им  и  сказал:  -
Аудиенция окончена.
   В приемном зале инспектора ждал медик.
   - Все в порядке, можно  отправляться.  Нам,  кажется,  по  пути?  -  Он
засмеялся: - Только не прикидывайтесь испанским послом, я слышу, о чем  вы
думаете!.. Что? Не расслышал... Нет, я не тот человек, который вам  нужен.
Я не из сорок второго,  я  из  гораздо  более  позднего.  Но  я  могу  вас
подвезти...
   - Машина ваша собственная? - на всякий случай уточнил инспектор.
   - Какая Машина? Времени? Старо,  инспектор,  старо!  Так  передвигались
наши далекие предки. Наш способ - проекция вечности  на  любую  секунду  и
проекция секунды на вечность. Что это значит? Это  значит,  что  в  каждую
секунду я проживаю целую вечность, а поскольку в  среднем  жизнь  человека
нашего времени  составляет  тридцать  миллиардов  секунд,  то,  значит,  я
проживаю тридцать миллиардов вечностей. Не так уж мало, а? Как вы думаете?
   Инспектор подумал, что этот врач-психиатр, видимо, сам  спятил,  и  тот
немедленно отозвался:
   - Да нет, я вполне нормальный человек, и век мой, с точки зрения  моего
века, вполне нормальный. Но мы действительно передвигаемся по времени  без
машин, проецируя себя, так сказать... Ну, ладно, не буду перегружать  ваше
воображение.  Так  поедемте?  Можете  не  отвечать,  я   слышу,   что   вы
отказываетесь. - Он поклонился по здешнему обычаю. - Может,  встретимся  в
каком-нибудь столетии. Кстати, через два года мне предстоит поездка в 1934
год. Приход к власти Гитлера, любопытный случай массового психоза. Вы туда
не собираетесь? Ну, тогда всяких вам благ. - Он исчез, спроецировав себя в
какое-то другое время.
   Из  покоев  дофина  вышел  герцог  Иоанн,  на  удивление   здоровый   и
невредимый.
   - Это просто невероятно, -  радостно  заговорил  он,  -  мне  пропороли
кольчугу, да что там кольчугу, меня пропороли  насквозь.  И  стоило  этому
лекаришке чем-то помазать,  как  сразу  все  зажило,  даже  исчезли  боли,
которые были до покушения. -  Он  осторожно  приложил  руку  к  сердцу.  -
Стучит, как новенькое, давно так не стучало...
   Это было непостижимо. Не то, что врач вернул жизнь покойнику - в  сорок
втором  веке  такие  вещи  делаются  в  каждом  медпункте,  -  а  то  было
непостижимо, что герцог остался жив, когда по истории он числился убитым.
   - Я рад за вас.
   - А уж как я рад! Людовику Орлеанскому просто не повезло: рядом  с  ним
не оказалось подходящего лекаря. Хотя, правда,  это  было  двенадцать  лет
назад, тогда еще медицина была не так развита.
   Человек, живущий короткую жизнь, измеряет ее своими короткими  мерками.
Двенадцать лет для него время, а на самом деле - ну что они,  в  сущности,
эти двенадцать лет?
   Об этом думал инспектор, когда за  спиной  герцога  мелькнула  какая-то
тень и вслед за тем раздался пронзительный крик герцога:
   - На помощь! Лекаря!
   Но его  лекарь  был  уже  далеко:  времяискатель  больше  не  показывал
инородного времени.
   А вокруг уже собиралась толпа: король, королева, придворные и  служащие
двора...
   Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский был убит.
   История торжествовала.



   7. ЯН-1941-1963

   - Юрек, как ты относишься к Вацеку?
   - Разве ты знаешь Вацека? А не знаешь, так нечего и говорить.
   Мы спускаемся к шоссейной дороге,  по  которой  должна  пройти  колонна
вражеских машин. Вернее, мы спускаемся, потому что она не  должна  пройти,
не должна пройти ни в коем случае.
   - Оставайся здесь, - говорит Юрек,  -  начнешь  сразу  после  меня.  Не
забыл, как это делается?
   Я остаюсь один.
   Как бы мне хотелось увидеть  этого  Вацека!  Посмотреть  ему  в  глаза,
сказать  о  том,  что  случится  после.  Что  сколько  будет  существовать
человечество, люди будут с проклятием произносить его имя...
   Издалека доносится гул машин.
   Тяжелые грузовики, крытые брезентом.  Древняя  техника,  в  наше  время
исчезнувшая  с  лица  земли,   вымершая,   как   вымирали   доисторические
животные... Шесть машин...
   Первая машина приближается, я  вижу  за  стеклом  кабины  двух  солдат,
похожих на тех, которых видел на старинных  рисунках  и  фотографиях.  Они
оживленно разговаривают и даже смеются, не подозревая, что у них так  мало
осталось времени... Но они, гоня  свои  машины  по  чужой  земле,  думают,
конечно, не о времени, а о пространстве.  Почему-то,  живя  во  времени  и
пространстве, человек больше дорожит пространством, чем временем. И отдает
свою  жизнь  за  кусочек  пространства,   которое   все   равно   ему   не
понадобится...
   Первая машина прошла... Вторая... Четвертая машина прошла...
   И тут гремит взрыв. Это Юрек подает мне команду.
   Я бросаю гранату в последнюю машину, чтобы преградить остальным путь  к
отступлению. Но граната не разрывается: я забыл выдернуть кольцо.
   Вторая граната разрывается, но в стороне от машины. Третья  попадает  в
цель.
   В колонне переполох. Из уцелевших машин выскакивают солдаты и  залегают
под прикрытием придорожных кустов. Я вспоминаю  про  свой  автомат  и  даю
очередь, как учил меня Юрек.
   Я слышу свист пуль: это стреляют  по  мне...  Странное,  ни  с  чем  не
сравнимое чувство испытываешь, когда по тебе стреляют. Хочется зарыться  в
землю или раствориться в воздухе,  но  вместе  с  тем  возникает  ощущение
собственной значимости: все же ты  чего-то  стоишь,  раз  в  тебя  целится
столько дул, столько глаз.
   Несколько солдат поднимаются с автоматами наперевес, но  тут  же  опять
ложатся - на время или насовсем: это заработал автомат Юрека. Я бросаю еще
одну гранату, целясь уже не в машину, а в этих людей, бросаю туда, где  их
побольше, и вижу искаженные лица, слышу крики, - мне кажется, раньше,  чем
прогремел взрыв. Я не могу этого видеть, я зажмуриваю глаза и строчу,  уже
не выбирая цели, наугад. Я понимаю, что это фашисты, что их надо  убивать,
но я не могу видеть их смерть и убиваю их с закрытыми глазами.
   - Быстро отходи в лес! - это голос Юрека.
   Я открываю глаза.
   - Слышишь?. Быстро!
   Я углубляюсь в лес,  слыша  за  собой  автоматную  очередь.  Юрек  меня
прикрывает. Его в любую минуту могут убить, и он готов, чтобы  его  убили,
только бы дать уйти мне.
   Выстрелы звучат глуше. Война отступила, скрывшись за деревьями, которые
теперь не встают у меня на дороге, а окружают меня плотной  стеной,  пряча
от войны, как кусты прятали  зайца.  Неудачное  сравнение,  потому  что  я
совсем не тот, для кого единственная победа  -  унести  ноги  с  войны,  я
одержал победу в бою, как только и стоит одерживать победы.
   Что это? Я стою на месте своего приземления. Я  узнаю  эту  полянку,  а
там, за кустами, моя Машина... Стоит мне сесть в нее, и я еще сегодня буду
далеко от этой войны... В конце концов можно  поменять  тему  диссертации.
Есть темы полегче...
   Рядом хрустнула ветка. Я оборачиваюсь и вижу Юрека. Он стоит,  обхватив
дерево, и я понимаю, что он ранен. А может, и убит.
   Я подхожу к нему. У него прострелена грудь. Я хочу перевязать ему  рану
и замечаю, что она уже перевязана.  Неужели  он  сам  оказал  себе  первую
помощь?
   Вот когда пригодится моя Машина. Она доставит Юрека в  мирный  год,  он
полежит там, подлечится, а потом, если захочет, вернется назад.
   Я положил его на сиденье и задумался: куда его везти? Ближайшие  пункты
- 1914 и мой, 4119 год. Но в 1914-м тоже война, а до моего времени далеко,
живым его не довезешь. Что же делать?
   Оставалось идти на риск: посадить Машину в любом  ближайшем  году,  где
Юрек мог бы подлечить свою рану. Это грозило крупной аварией  и  тем,  что
оттуда мне уже вряд ли удастся выбраться в свое время. Но иначе  Юрека  не
спасти.
   Я включил мотор, и Машина плавно двинулась с места, верней, не с места,
а со времени.  На  календарифмометре  замелькали  цифры:  1943...  1947...
1954... Я взялся за ручку тормоза... Сейчас это произойдет... То, от  чего
предостерегают все инструкции, - аварийная посадка...
   Я резко нажал на тормоз. Раздался треск. Машина  вгрузла  в  чужеродное
время и проползла на брюхе  по  нескольким  годам.  Затем  она  замерла  и
затихла, - кажется, навсегда. На календарифмометре значился год 1963-й.
   То ли от треска, то ли от внезапно наступившей  тишины  Юрек  пришел  в
себя.
   - Что это? -  спросил  он.  -  Откуда  эта  телега?  Давай  помоги  мне
выбраться, будем пробираться к своим,  пока  фрицы  не  подбросили  свежие
силы.
   - Никаких фрицев здесь нет.
   - Нет, так будут, у нас каждая минута на счету...
   Я помог ему выбраться из Машины.
   - Странная штуковина, - сказал он, поглядев на  Машину  со  стороны.  -
Откуда она взялась?
   - Это Машина Времени, Юрек. Сейчас 1963  год,  война  давно  кончилась,
почти двадцать лет назад.
   Он смотрит на меня, как на сумасшедшего.
   - Ты что это? С перепугу?
   - Да, я испугался. Испугался, что ты можешь умереть,  и  вывез  тебя  в
мирное время. Понимаешь, Юрек, я не тот, за кого себя  выдавал.  Я  не  из
Люблина, я из сорок второго века.
   - Тебя, наверно, контузило, - забеспокоился Юрек.
   И тут на глаза мне попалась консервная банка. Я поднял ее. На  этикетке
была обозначена дата: апрель 1963 года.
   Юрек отбросил банку и долго молчал. Он побледнел, мне  показалось,  что
он сейчас потеряет сознание.
   - Юрек, нужно срочно найти врача...
   - Врача? - он посмотрел на меня с ненавистью. -  Ты  зачем,  гад,  меня
сюда затащил? Шкуру свою спасал? В то время, когда люди жизни отдают...
   - В какое время? Война давно кончилась.
   - Слушай, ты, потомок! Твое время еще придет. А в своем времени мы  без
тебя разберемся. А сейчас вот что: вези меня назад!
   - Ты же ранен.
   - Я ранен на войне и вылечусь на войне. Заводи свою времянку.
   Он хотел унизить Машину Времени и потому назвал ее времянкой. Так у них
назывались печки, которые давали не слишком много тепла.
   - Может, сначала покажешься врачу?
   - Идиот! Что ты скажешь врачу? Как объяснишь пулевое ранение?
   Об этом я не подумал. Да, могут быть неприятности. И никому  ничего  не
докажешь.
   - То-то ты мне кричал: "Отходи,  Юрек!",  "Тебе  приказано  -  отходи!"
Интересно, кем это мне было приказано?
   - Я тебе ничего не кричал.
   Он долго ругался, выкладывая все, что  он  думает  обо  мне  и  о  моем
времени. Особенно когда узнал, что Машина вышла из строя.
   - Что? Ты хочешь сказать, что твой примус больше  не  действует?  Давай
приводи в порядок свою технику, некогда мне тут с тобой...
   - Я не умею. Я не техник, я историк.
   - Я б тебе сказал, кто ты  есть.  Ладно,  попробую  сам.  Я  в  машинах
немного разбираюсь. Показывай свой механизм! - Юрек попробовал встать,  но
тут же сел, скривившись от боли.
   Я подумал, что в Машине где-то должна быть аптечка. И действительно,  в
багажнике я обнаружил санитарный пакет и другие необходимые медикаменты.
   - Ну вот, теперь полегче, - сказал Юрек, когда я промыл и  перебинтовал
ему рану. - Ты молодец. Если б еще дома сидел, тебе б цены не было.
   Я не верил, что ему удастся отремонтировать Машину.  Машина  Времени  -
это слишком сложно для двадцатого века. Видно, придется нам остаться здесь
навсегда. Он будет водить автобусы,  а  я  займусь  историей  -  наукой  о
прошлом - или создам новую науку - о будущем.  Футурологию,  которая  была
создана задолго до меня, кажется,  в  том  же  двадцатом  веке.  Печальный
парадокс: я знаю будущее человечества вперед на две тысячи лет, но не знаю
своего ближайшего будущего.
   А может быть, меня  просто  посчитают  сумасшедшим.  В  двадцатом  веке
представление  о  времени  примерно  такое,  как  в   первом   веке   было
представление о пространстве. Великий Шандор Шандр (3000-3070),  создавший
первую карту времени, родится только через тысячу лет, и лишь тогда станет
известен рельеф времени. Вершины и низменности. Ущелья и провалы.  Если  я
стану прогнозировать будущее, исходя из объемности времени, если  скажу  о
путешествии вокруг времени, меня непременно сочтут  сумасшедшим.  Но  ведь
Назым Фрисс действительно совершил путешествие вокруг времени, и сроки его
измерялись  не  временем,   а   пространством.   Он   вышел   за   пределы
пространственных измерений, и пространство  для  него  стало  временем,  а
время - пространством.
   1963 год... Какой-нибудь час отделяет нас с Юреком от 41-го года, и  за
этот  час  сколько  произошло!  Окончена  война,   поднялись   города   из
развалин... И погибли наши товарищи... Стась, Збышек и Анна. Час назад они
были живы - и двадцать два года их уже нет на земле.  Юрека  с  ними  нет,
значит, не он их предал. Впрочем, этот факт уже не требует  доказательств.
Стал бы он рваться туда, в войну, из теперешнего мирного времени, стал  бы
рисковать жизнью, спасая меня. А Стась? А Збышек? Прошлое не отдает  своих
тайн, и если я останусь здесь, то буду заниматься не прошлым, а будущим. В
будущем хоть можно  что-то  еще  изменить,  а  в  прошлом  уже  ничего  не
изменишь.



   8. НАКАНУНЕ ОТКРЫТИЯ АМЕРИКИ

   Севилья. Портовый трактир. Мореходы, землепроходцы и просто проходимцы,
люди, одержимые мечтой,  и  люди,  одержимые  жаждой  наживы,  моряки,  не
нюхавшие моря, и пираты, не нюхавшие пороха, а также  настоящие  моряки  и
пираты - все это галдит, шумит, таращит глаза и стучит по столу кулаками.
   - Я им говорю, Америго: земля так же кругла, как моя  башка,  да  и  по
величине не слишком ее превосходит. И если плыть из Севильи на  запад,  то
можно достичь берегов Индии.
   - Не Индии, Христофор.
   - А чего же?
   - Только не Индии.
   Америго мнется, возможно, он из скромности не  хочет  назвать  материк,
который впоследствии будет носить его имя. Скромность в данном  случае  не
мешает:  Америку  все  же  открыл  Колумб,  и   заслуги   Америго   сильно
преувеличены. Словно заранее это предвидя и заранее в чем-то  раскаиваясь,
Америго смиренно принимает громы гиганта, низвергающиеся на его голову.
   - Скажу тебе как земляку, Америго, хотя я уже и не помню, когда покинул
Италию (сердцем я ее никогда  не  покидал):  для  того  чтобы  осуществить
одну-единственную идею,  нужно  потратить  всю  жизнь.  Потому  что  легче
преодолеть Атлантический океан, чем океан тупоумия, равнодушия и лени. Мне
сорок лет, Америго, как и тебе (мы ведь с тобой ровесники), и половину  из
них я мотаюсь по белу свету и всюду слышу одно слово: нет.
   Будущие века сначала вознесут Америго,  а  Колумба  предадут  забвению,
потом вознесут Колумба, называя Америго вором, присвоившим чужое открытие,
будущие века  столкнут  этих  двух  открывателей  в  непримиримой  вражде,
разжигая страсть в тех, кому давно уже неведомы  страсти.  А  они,  живые,
сидят в портовом трактире и разговаривают, как друзья.
   - Я пытался добиться приема у Торквемады, говорят, это сильный человек.
   - Он духовник королевы.
   - Что-то вроде этого. Но попасть к нему дело безнадежное, у него сейчас
особенно много работы.
   - Святой инквизиции не до новых открытий, она не знает, что  делать  со
старыми. Поэтому она больше поощряет закрытия. Колумб, это совсем  неплохо
звучит: великий закрыватель. - Америго невесело улыбнулся.
   Инспектор Шмит не видел в этом ничего удивительного: были в  истории  и
открыватели,  и  закрыватели,  причем  последние,  как  правильно   сказал
Америго, нередко пользовались большей поддержкой.
   - На все есть средства, - сетовал Колумб. - На войну  с  Гранадой  есть
средства. На усмирение бунтов, на инквизицию есть средства.  И  только  на
открытия нет средств. А ведь это открытие окупилось  бы  в  течение  года.
Индия - страна богатая, а путь в Индию через Атлантический океан...
   - Только не в Индию, Христофор.
   - А куда же?
   - Только не в Индию.
   Времяискатель зафиксировал присутствие объекта инородного  времени.  Уж
не Колумб ли это, человек из  будущего,  прибывший  в  эти  древние  и  не
понимающие его времена? Тогда понятно, почему он не  встречает  поддержки,
почему его  не  хотят  финансировать.  Всех  первооткрывателей  не  хотели
финансировать, и большинство из них умирало в нищете. Может, все они  были
пришельцами из будущих времен? Ведь  не  случайно  они  именно  в  будущих
временах находят признание. Гениальный открыватель антипланеты Ялмез Хасан
Амир  (3507-3700)  тоже  захотел  пораньше  осчастливить  человечество   и
отправился делать свое открытие в XII век, но едва не был там четвертован,
чудом спасся и, вернувшись домой, сделал свое  открытие,  после  чего  жил
долго и счастливо.  Возможно,  это  легенда,  одна  из  множества  легенд,
которые  существуют  о  Хасане  Амире,  человеке,  сделавшем  переворот  в
астрономии, опустив ее с неба на Землю. Но посмертно вышедшая книга  Амира
"Барьеры несовместимости времен" была написана им, конечно, не случайно, в
ней слишком чувствуется горечь личного опыта. Быть может,  в  каждом  веке
есть представители будущего, непризнанные и непонятые, но открывающие миру
глаза, которые без них ему никто не откроет.
   Подобное объяснение не просто фантастично, оно сбивает с  толку  службу
розыска, которой и без того приходится нелегко. Поэтому инспектор отбросил
эту опасную, хотя и прекрасную версию и продолжал слушать заинтересовавший
его разговор, в надежде почерпнуть из него необходимые сведения.
   К разговору этому прислушивался не  только  он.  За  соседним  столиком
рыжебородый моряк ловил каждое слово будущих открывателей. С виду  он  был
не испанцем и не итальянцем, он был скорее скандинавом. Но кого только  не
встретишь в Севильском порту!
   - Христофор,  не  знаю,  что  я  могу  для  тебя  сделать.  Мой  хозяин
занимается оснащением кораблей, я с ним поговорю, может,  он  замолвит  за
тебя словечко.
   - Поговори, Америго. Покажи ему эту карту, здесь все обозначено. Мне не
жаль потерянных двадцати лет, жаль, что погибнет идея...
   Рыжебородый моряк пересел за  их  стол  и  заглянул  в  карту,  которую
Христофор Колумб развернул перед Америго Веспуччи.
   - Чего тебе? Ты кто такой? - Америго прикрыл ладонями карту.
   - Я моряк. Меня зовут Эрик Рыжий. Интересуюсь разными странами.
   Эрик Рыжий... Инспектор слышал о таком мореплавателе. Но  он,  кажется,
жил в десятом веке. Как же он попал в пятнадцатый век?
   - Я давно мечтал пересечь океан, - сказал  Эрик,  не  уточняя,  однако,
насколько давно. - Я много плавал  по  северным  морям,  открыл  кое-какие
земли, но это все не то. Моя мечта - открыть новую часть света.
   Все это было знакомо инспектору по его многолетней работе.  Подсесть  к
чужому столику, завязать разговор, все, что надо,  выспросить.  Колумб  не
понимал, с кем он имеет дело, и вот уже он положил руку Эрику на плечо:
   - Обещаю. Если у меня получится - обещаю.
   - Я поговорю с хозяином, - сказал Америго.
   Этому человеку не повезло. Жизнь Америго сложилась весьма неудачно.  Он
работал на хозяина - то на одного, то на другого хозяина, не имел ни дома,
ни семьи. Мелкий служащий, состарившийся среди бумаг и лишь на склоне  лет
взлетевший к зениту славы. Но что  стоит  слава  на  склоне  лет?  Америго
Веспуччи опоздал к своему триумфу.
   Может, никто не понимал Колумба, как он, ведь не зря  же  Колумб  писал
сыну: "Я беседовал с Америго Веспуччи... это  честный  человек,  он  полон
решимости сделать для меня все, что в его силах".
   Между тем инспектор продолжал ломать голову над тем, каким образом Эрик
Рыжий затесался в пятнадцатое столетие. А что, если он тот  самый  искомый
преступник, угнавший Машину Времени,  чтобы  опередить  Колумба?  В  сорок
втором веке неоткрытых земель не осталось, вот он и отправился  туда,  где
они есть.
   Эрик смотрел на карту, но было видно, что он ничего не может  прочесть.
Видимо, прибыл он не из будущего. Он прибыл из  тех  безграмотных  времен,
когда королю  было  легче  покорить  страну,  чем  поставить  подпись  под
требованием капитуляции. Выходец из десятого века... В  пору  беспамятства
человечества, когда всех  массово  забывали,  ему  удалось  просочиться  в
историю. И, как теперь стало очевидно, не вполне благовидным путем.
   Инспектор настроил речевые центры на язык древних скандинавов:
   - Эрик, вы мне нужны.
   Услышав родную речь, Рыжий испуганно вздрогнул.
   - Подойдите ко мне, Эрик. Вот так. Что вам нужно  в  пятнадцатом  веке?
Почему вы покинули свой десятый век?
   - Так получилось, - Эрик растерянно моргал рыжими ресницами.  -  Я  всю
жизнь занимаюсь открытием новых земель.
   - Это нам известно.  Ваше  дело  Гренландия,  Америку  откроет  Колумб.
Имейте в виду, попытка присвоить чужое открытие, выведав заранее его план,
является преступлением перед историей.
   Эрик Рыжий покраснел, как  умеют  краснеть  только  рыжие,  совершившие
преступный антиисторический акт.
   - Стыдитесь, Эрик, легче всего приходить на готовое. Теперь я  понимаю,
откуда все эти разговоры о финикийцах и других племенах,  якобы  открывших
Америку за тысячу лет до Колумба. Все  они  пришли  на  готовое,  присвоив
открытие великого человека.
   Эрик Рыжий хотел было признать свою вину и с  тоской  косился  на  двух
первооткрывателей, которые забыли о нем так, как было бы неплохо, чтобы  о
нем забыла история.
   - Как вы сюда попали?
   Эрик Рыжий, казалось, только и ждал этого  вопроса,  ему  не  терпелось
рассказать о своих злоключениях.
   Это случилось спустя два года  после  открытия  Гренландии.  Эрик  стал
подумывать, что бы еще такое открыть. Он мечтал о новом материке,  который
можно было бы назвать Великим Материком Эрика (сокращенно - Вемэрика),  но
где искать этот материк, было неизвестно. Да и есть ли, кроме Скандинавии,
еще один материк?
   Так он размышлял, и грустил, и  сожалел  о  том,  что  Скандинавия  уже
открыта, когда появился Гарик Черный.  Он  возник  совершенно  внезапно  и
сказал:
   - Тьфу, куда это меня занесло? Опять я не туда заехал!
   Эрик был слишком погружен в свои заботы, чтобы заводить  с  незнакомцем
разговор, и тогда тот его окликнул:
   - Эрик!
   - Что, Гарик? - почему-то вдруг Эрику стало  известно,  что  незнакомца
зовут Гарик, хотя тот себя не назвал.
   - Так ты хочешь открыть Вемэрику?  -  спросил  Гарик  Черный.  Каким-то
образом он об этом узнал. - А кругосветное путешествие тебе  не  подойдет?
Это ведь тоже неплохо?
   Лишь только Гарик сказал о кругосветном  путешествии,  как  Эрик  сразу
понял, что Земля круглая и по ней можно путешествовать, как по глобусу  (о
котором ему прежде тоже не было известно).
   - Но ведь кругосветное путешествие первым совершит Магеллан?
   - Тебя смущает Магеллан? Пусть он тебя не смущает.
   До сих пор Эрика никогда не смущал Магеллан,  но  теперь  он  его  стал
смущать своим кругосветным плаваньем. Но Гарик его успокоил: они съездят к
Магеллану, разведают его маршрут, чтобы пройти по нему в десятом столетии.
   Они тут  же  оказались  в  пункте  отправления  Магеллана,  но  корабли
великого мореплавателя уже ушли. Верней, еще не пришли.
   - Они вернутся через три года, - сказал Гарик  Черный.  -  Выходит,  мы
прибыли преждевременно.  Что-то  у  меня  измерение  барахлит.  -  И  Эрик
сообразил, что  передвигались  они  при  помощи  этого,  неизвестного  ему
измерения. - Ну, ладно. Тогда мы в Индию поплывем, опередим Васко да Гаму.
   - Его опередил уже Афанасий Никитин, - высказал  Эрик  неожиданные  для
себя сведения.
   - А мы и Афанасия опередим.  Только  маршрут  возьмем  Васкин:  обогнем
Африку - это будет сенсация для десятого века.
   И вот они стояли в Лиссабонском порту, в котором  не  было  и  признака
кораблей Васко да Гамы: ведь прибыли они в Лиссабон на тридцать лет раньше
-  именно  на  столько  лет  опередил  Афанасий   Никитин   португальского
путешественника. И не у кого было спросить про Васкин маршрут.
   - Измерение барахлит,  -  Гарик  и  тут  свалил  на  никуда  не  годное
измерение, хотя в данном случае был виноват  сам.  -  Может,  ты  откроешь
Берингово море? Я сведу тебя с Берингом.
   - Нет, - сказал Эрик Рыжий, - я не хочу в Берингово море. И не  хочу  в
море Лаптевых. Я хочу открыть Вемэрику, больше мне ничего не нужно.
   - Америку так Америку, - сказал Гарик  Черный,  называя  эту  землю  на
общепринятый лад. - Только поскорей, у меня мало времени.
   Да, его измерение по-настоящему барахлило: они прибыли за целый год  до
начала экспедиции Колумба. Гарик звал открывать  Австралию,  чтоб  утереть
нос голландцам, но Эрик Рыжий категорически отказался: свою, мол, Вемэрику
он не променяет ни на какую Австралию.
   - В таком случае оставайся, - сказал Гарик Черный.  -  А  у  меня  дела
поважней,  чем  твоя  Америка:  я  собираюсь  открыть  антипланету  Ялмез,
обставить Хасана Амира.
   ("Ну и проходимец этот Гарик!  Почище  Эрика..."  -  подумал  инспектор
Шмит.)
   - Только бы измерение не подвело, - сказал Гарик,  кивнув  на  прощание
Эрику. И в ту же секунду исчез.
   В  Испании  времен   Торквемады   люди   исчезали   тысячами,   поэтому
исчезновение  Гарика  никого  не  удивило.  На  него  просто  не  обратили
внимания. И на  Эрика  никто  не  обратил  внимания:  мало  ли  оборванцев
слонялось по Севилье.
   Он слонялся по Севилье, переходя из трактира в  трактир,  и  чувствовал
себя неуютно в чужом времени.  Вемэрика  отодвигалась  все  дальше,  и  ее
заслоняла родная Скандинавия, а также незабвенный десятый век. И  ему  уже
начало казаться, что не  существует  Великого  Материка  Эрика,  что  есть
только Эрик - без всякого материка.
   - Я хочу домой, - так закончил Эрик свой печальный  рассказ,  и  в  его
зеленых глазах загорелась тоска по родине.  -  В  гостях  хорошо,  а  дома
лучше, - сослался он на пословицу, позаимствованную в чужих временах.
   Что с ним делать? Отправить его домой, пока он еще  не  все  выведал  у
Колумба? А то ведь он и карту стащит,  и  грамоте  выучится,  пройдет  все
науки... А там доберется в свой век на попутной Машине или измерении, и  -
прощай открытие Колумба. Рыжий его опередил!
   Но из пятнадцатого века в десятый не  попадешь  без  пересадки,  так  и
преступника упустишь. У нас служба розыска, а не  благотворительное  бюро.
Хотя, конечно, жаль этого Рыжего.  За  чужим  погнался,  а  свое  потерял.
Обычный случай в уголовной практике.
   Ничего, решил инспектор,  как-нибудь  доберется.  Раз  ему  приписывают
открытие Америки в десятом веке, значит, он все же добрался  в  свой  век.
Добрался, конечно, добрался и открыл в десятом веке то, что было до него в
пятнадцатом веке открыто.



   9. ЯН-1963

   Идут дни 1963 года, и, если б Машина была исправна, нам  бы,  возможно,
удалось вернуться к нашим, - правда,  ценой  аварийной  посадки.  Но  Юрек
считает, что такая авария не страшна, наибольшая  авария  для  человека  -
быть выброшенным из своего времени.
   Я    пытаюсь    ему    рассказать    то,    что    мне    известно    о
пространственно-временных отношениях, но он не хочет слушать.  Все  равно,
он  говорит,  ему  в  этих  теориях  не  разобраться,   лучше   он   будет
рассматривать эту Машину как обычный дизель, тогда, может, ему удастся  ее
починить.
   Он никак не может понять, что спешить нам некуда, и, даже если он через
год починит Машину, мы не опоздаем в его время. И через  двадцать  лет  не
опоздаем. Только вернемся туда пожилыми людьми, потому что никакая  машина
не может вернуть человека в молодость.
   - Юрек, ты пойми, пласты времени неподвижны, движется  лишь  то  время,
которое соприкасается с нами.
   - Не морочь голову. Вроде кроме нас ничего на свете не существует.
   - Оно существует, но раз мы можем попасть в любую точку любого времени,
то это равноценно неподвижности времени. Относительной неподвижности,  как
неподвижность пространства.
   Конечно, абсолютной неподвижности времени быть не может, есть лишь  его
видимая неподвижность по отношению к наблюдателю. Неподвижность прошлого и
будущего,  в  берегах  которых  течет  река  настоящего.  Великий  Панасюк
(1976-2058) в пору  своих  юношеских  заблуждений  пытался  доказать,  что
движутся эти самые берега, а сама река неподвижна. Он утверждал, что жизнь
есть неподвижное настоящее, затертое льдами прошлого и будущего. Это  была
ошибочная теория, и впоследствии Панасюк от нее отказался.
   Пока Юрек копается в Машине, я хожу  по  лесу,  собираю  ягоды,  иногда
подхожу к шоссе, чтобы издали посмотреть на жизнь незнакомого мне времени.
Когда кто-нибудь подходит близко к зарослям, в которых укрыта наша Машина,
я даю знать Юреку, и он на время прекращает  ремонт,  а  я  заговариваю  с
прохожим и спешу отвести его подальше от этих мест.
   А когда наступает темнота, Юрек прекращает ремонтные работы и  начинает
меня ругать.
   - Гуманист, - говорит он,  вкладывая  нехороший  смысл  в  это  хорошее
слово, - брат милосердия! Разве кто-нибудь вызывал твою неотложку? Да я бы
еще с такой раной знаешь как воевал?
   Закон временного притяжения, открытый великим Панасюком,  формулируется
так: всякое тело, существующее во времени, притягивается к этому времени с
силой, прямо пропорциональной скорости течения данного времени  и  обратно
пропорциональной  квадрату  взаимодействия  его   с   другими   временами.
Вследствие этого течение времени в различные эпохи неоднородно  и  зависит
не только от объективных причин, но и от позиции наблюдателя.  Естественно
поэтому, что, рассматривая то или иное событие, позицию лучше  не  менять,
чтобы не исказить общей картины. По формуле Марантиди: ИК = шK^и (истинная
картина равна соответствующему корню из картины в степени искажения).
   - Когда кончится война, - говорит Юрек (мысленно он все еще там, в  том
времени), - я буду водить автобусы по этой дороге...
   - И в 1963 году сможешь прийти сюда и посмотреть, как мы здесь  возимся
с этой Машиной.
   - Чепуха какая-то! Не могу же я раздвоиться!.. Хотя - черт его знает...
Если я смогу дважды прожить одну и ту же минуту...
   Ему трудно это представить. Так же трудно  было  когда-то  представить,
что Земля движется вокруг Солнца, хотя ясно  видно,  что  Солнце  движется
вокруг Земли.
   - А почему я до сих пор не пришел? Янек... как ты думаешь, почему я  до
сих пор не пришел? Неужели нам никогда не вырваться  из  этого  проклятого
времени?
   - Либо из этого, либо из другого.
   - Это значит... что я погиб на войне?
   Я ничего ему не ответил.
   - Ну и ладно! Лучше  уж  там  погибнуть,  чем  здесь  торчать...  -  Он
помолчал. - А может, я просто не нашел этого  места?  За  столько  времени
можно забыть.
   - Может, и так. Может, ты еще придешь.
   - Надо бы оставить какую-то метку. Чтобы потом, в 63-м, я  по  ней  нас
нашел. Все-таки больше двадцати лет...
   - Какие двадцать лет? Ведь мы поставим метку в 63-м.
   - Ничего не понимаю. Ну и напутал ты с этим временем! Значит, даже если
мы поставим метку, я могу нас не найти? Ведь я мог  прийти  до  того,  как
метка была поставлена?
   - Ты бы не стал раньше  приходить.  Ты  бы  запомнил,  что  метка  была
поставлена позже.
   - Тоже верно. Я бы этого не забыл.
   - И ты бы помнил, как мы тебя ждем. Ты бы непременно пришел.
   - Я еще приду, Янек!
   Утром, когда Юрек опять начал возиться с Машиной, я спустился к шоссе и
вырезал на дереве надпись: "Юрек, мы тебя ждем!" Потом я ее ему показал, и
он долго на нее смотрел, чтобы получше запомнить.
   - Теперь я найду, - сказал он.
   Я не говорю ему о гибели отряда, о том, что, если он вернется, ему этой
войны не пережить.  Правда,  в  архивных  документах  имя  Юрека  не  было
названо, не исключено, что там погиб кто-то другой. Если мы  не  вернемся,
то, конечно, там погиб кто-то другой. Знал бы это Юрек, он бы пешком пошел
в 41-й год, хотя пешком ходить по времени даже в наш век еще не научились.
   Я бы тоже не хотел, чтоб за меня погибал кто-то  другой,  но  и  самому
тоже погибать не хочется. Впрочем, откуда знать, что человек  погибает  за
тебя? Может, он погибает за себя? Древнее слово  "судьба"  рассеивало  эти
сомнения.
   Пожилой человек на шоссе остановился и долго смотрел на  вырезанную  на
дереве надпись. Я подумал, что это, может быть, Юрек. Прошло столько  лет,
он, конечно, успел состариться. Я подошел ближе.
   - Это вас ждут?
   Старик пожал плечами.
   - У меня нет таких друзей. Мои друзья не портят деревьев.
   Если б старик знал. Если б он видел нас во время боя. Он бы не стыдился
таких друзей. Он бы гордился такими друзьями.



   10. ВЕТЕР ВРЕМЕНИ

   Нет, человек не идет по времени - изо дня в день, из месяца в месяц,  -
он стоит во времени, под ветром времени, которое проносится мимо, срывая с
него, круша и ломая все, чем он  пытается  себя  защитить.  И  гнет  ветер
времени человека к земле, и заставляет прятать лицо  и  подставлять  ветру
спину, - вот почему мы  не  видим  нашего  будущего:  мы  отворачиваем  от
сокрушительного ветра лицо и смотрим в безветренное прошлое.
   Ветровые стекла Машины Времени защищают человека от  ветра,  но  не  от
времени. Как бы далеко ты ни сбежал от своего времени, время  -  свое  ли,
чужое - возьмет то, что ему положено. Конечно, для того,  кто  располагает
Машиной,  ассортимент  времен  богаче,  разнообразней,  -  но  что   такое
ассортимент,  когда  покупательная  способность  у  всех  одинаковая?  Что
касается инспектора Шмита, он предпочитает  одну  большую  жизнь  в  одном
времени,  в  кругу  одних  и  тех  же  друзей  тысяче  маленьких   жизней,
нахватанных по минутке в разных временах.
   Машина движется медленно: при обычной скорости четыреста пятьдесят  лет
в час сейчас она выжимает не больше пятидесяти... Опять, видно,  засорился
воздухопровод. Такие времена - чего в них только не накопилось!
   1519 год... Начинают бой звездные часы Магеллана, а завершают бой  часы
Леонардо... Звездные часы ни на минуту не прекращают бой. И в тот же  год,
когда Магеллан отправился в плаванье, а Леонардо закончил  свой  жизненный
путь, Рафаэль дал миру "Сикстинскую мадонну"...
   Только бы не потерпеть  аварию  в  этом  столетии,  которое  уже  стало
Возрождением, но еще не перестало быть средневековьем. Иногда  Возрождение
надолго сохраняет отпечаток средневековья и средневековье кончается вместе
с Возрождением.
   1535 год... На  эшафот  взошел  британский  канцлер  Томас  Мор,  автор
"Утопии". Веками человечество расплачивалось за свои  утопии,  но  оно  не
хотело с ними расставаться...
   Ветер времени свистит за окном. Он дует из будущего в  прошлое.  И  все
живое, что движется  в  будущее,  он  уносит  в  прошлое,  этот  встречный
ветер...
   Инспектор включает фодемент (ручное управление,  от  французского:  "за
неимением лучшего"), поскольку автоматика не дает  возможности  любоваться
пролетающими  временами.  И  сбавляет  скорость,  мягко  нажав  на   рычаг
пеклобата (переключатель скоростей, от украинского "не лiзь поперед батька
в пекло").
   1650 год... Перестал  мыслить  Рене  Декарт,  сказавший  памятную  всем
фразу: "Я мыслю, значит, я существую". Франция, его  родина,  не  одобряла
подобного рода  существования,  и  он  вынужден  был  скитаться  по  чужим
странам, ища приют для своих непослушных мыслей и  нигде  его  не  находя.
Вечное изгнание, вечные нужда и бесприютность... Как ты мыслишь, так ты  и
существуешь, Декарт!
   1701 год... Война за испанское наследство.
   1741 год... Война за австрийское наследство.
   Наследников всегда больше, чем наследства, поэтому постоянно  возникают
недоразумения. Все, конечно,  зависит  от  того,  какое  наследство.  Есть
наследства, которые не убывают, сколько их ни наследуй, и никто  не  ведет
из-за них войн: за книги Сервантеса  -  испанское  наследство,  за  музыку
Моцарта - австрийское наследство... Очень важно выбрать  что  наследовать,
чтобы не воевать всю жизнь из-за пустяков...
   1849 год... Крохотное государство Сан-Марино проявило  первые  признаки
своего будущего величия: дало приют  итальянскому  революционеру  Джузеппе
Гарибальди.  Впоследствии  великое,  крупнейшее   в   Европе   государство
Сан-Марино занимало тогда площадь всего лишь восемь на  семь  с  половиной
километров, да и эти несчастные  полкилометра  находились  под  постоянной
угрозой соседнего города Римини, который рассчитывал таким путем расширить
свою территорию. Особое положение  государства  Сан-Марино  заключалось  в
том, что оно было со всех сторон окружено Италией, оно было как бы сердцем
Италии, но сердцем свободным и независимым  и  готовым  бороться  за  свою
независимость и свободу.
   В то время великое государство Сан-Марино было крохотным  государством,
потому что великими тогда считались государства: а) богатые,  б)  сильные,
в) внушительных размеров. Впоследствии эти критерии были пересмотрены и  к
государству стали предъявлять те  же  требования,  какие  предъявляются  к
каждому живущему в нем человеку. А так как в новые времена никто не считал
великим человека: а) богатого, б) сильного и в) внушительных  размеров,  -
точнее, считали, но  с  некоторыми  поправками:  а)  богатого  мыслью,  б)
сильного духом, в) имеющего заслуги перед всем человечеством, -  то  новые
критерии в оценке государств существенно изменили  прежние  представления.
Памятник Гарибальди в центре Сан-Марино напоминает о том, что первый шаг к
величию  этого  государства  был  сделан  тогда,  когда  оно,   крохотное,
окруженное Италией, взяло под свою защиту преследуемого человека.
   1889 год... В один год и даже, помнится,  в  один  месяц  родились  два
человека, которые ни на день не прекращали  между  собой  борьбу,  которые
вели ее задолго до  своего  рождения  и  продолжали  вести  после  смерти.
"Сверхчеловек" и "маленький человек" - в глазах тех, для кого единственный
критерий - сила. А в глазах, видящих  в  человеке  другие  достоинства,  -
ничтожество и великий человек. Гитлер и Чаплин.
   Ветер времени... Не каждый может перед ним устоять. Не каждый  способен
стать к нему не спиной, а лицом, чтобы хоть краем глаза увидеть будущее...



   НЕСБЫТОЧНЫЕ ПРОШЛЫЕ ВРЕМЕНА (Историческая справка)

   В тридцать шестом веке, когда Машина Времени прочно вошла в быт,  стали
раздаваться голоса  о  необходимости  ее  запрещения.  Требовали  принятия
закона  о  неприкосновенности  времени,  поскольку  стирание  грани  между
прошлым и будущим пагубно для настоящего, которое, собственно, и  является
этой гранью. Сторонники Машины утверждали, что грань эта никогда  не  была
четкой, поскольку в каждом времени мы обнаруживаем  следы  других  времен.
Если бы в прошлом и настоящем не было никаких следов будущего, то никакого
прогресса не было бы. Ведь самые передовые идеи рождаются будущим,  а  как
они могут попасть в настоящее? Без Машины Времени тут не обойтись.
   Некоторые предлагали поставить Машину Времени на  службу  Пространству.
Гениальный астрофилософ и конструктор Времени Садреддин Алиев  (3721-....)
нашел оригинальный способ соединения Машины Времени  с  фотонной  ракетой,
что  давало  возможность  в  минимально  сжатые  сроки   перемещаться   на
бесконечно большие расстояния.
   На  первый  случай  Садреддин  решил  не  летать  особенно  далеко,   а
ограничиться центром нашей Галактики. Расстояние - 25 тысяч световых  лет,
следовательно, чтобы не тратить на путь туда и обратно 50 тысяч лет, нужно
на столько же лет углубиться в прошлое. В прошлом, сказал Садреддин  перед
отлетом, у нас неисчерпаемые залежи времени, за счет которых можно сберечь
ресурсы будущего.
   Он улетел, пообещав вернуться через минуту. Но не  вернулся.  Ни  через
минуту, ни через десять минут. Прошел целый час, а  его  все  не  было.  И
тогда радиопрожекторы сообщили печальную весть: астрофилософ и конструктор
Времени исчез из Пространства.
   Противники Машины немедленно взяли этот печальный факт  на  вооружение:
раз в Пространстве Садреддина нет, значит, он находится где-то во Времени.
Всей  историей  доказано,  говорили  они,  насколько  Время  гибельно  для
человека. От Пространства еще никто  не  умирал,  все  умирали  только  от
Времени. Так имеем  ли  мы  право,  вопрошали  они,  увозить  человека  из
Пространства, которое дает ему жизнь, во Время, которое  ничего  не  может
дать, кроме смерти?
   Сторонники Машины верили, что  великий  Садреддин  не  умер,  нет!  Мы,
говорили они, еще услышим о нем - в прошлом!
   И - услышали. Древние мифы донесли до нас имя Фаэтона, взмывшего в небо
на солнечной колеснице. Не сразу додумалось человечество, что Фаэтон - это
и есть тот самый Фотон,  который  умчал  Садреддина  к  центру  Галактики.
Просто звук "о" может слышаться как "аэ", особенно если между говорящим  и
слушающим несколько тысячелетий...
   Садреддин-Фаэтон взмыл на своей солнечной колеснице - и сгорел, как  об
этом рассказано в мифе, то ли приземлился в древнем времени, а взлететь не
смог из-за какой-то поломки.  А  возможно,  он  все  еще  летит  к  центру
Галактики - ведь лететь туда двадцать пять тысяч лет, и если у него что-то
случилось с механизмом  Времени...  Тогда  лететь  ему  еще  и  лететь,  и
неизвестно, когда он вернется на землю...
   Построенные  по  его  проекту  летательные  аппараты   давно   бороздят
пространства и времена, но ни один  из  них  не  встретил  в  пути  своего
создателя,   замечательного   астрофилософа   и    конструктора    Времени
легендарного Фаэтона. Правда, Галактика  наша  велика,  и  не  так  просто
встретиться  на  ее  путях...  И  так  легко  разминуться  во  Времени   и
Пространстве...



   11. ЯН-1963-1941

   Невероятная вещь: Юрек починил Машину  Времени.  Он,  простой  водитель
автобуса из двадцатого века, разобрался в сложнейшем механизме из  далеких
будущих тысячелетий.
   - Все не так уж сложно, - сказал он, демонстрируя мне готовность Машины
к действию. - Могли б такую Машину и раньше изобрести. Только зачем? Чтобы
дать  возможность  всякому...  -  тут   он   употребил   неизвестное   мне
существительное, - сбегать от своего времени в более уютные времена?
   Не думаю, что у  Машины  Времени  такое  уж  простое  устройство.  Юрек
починил ее потому, что у него  не  было  другого  выхода:  он  должен  был
вернуться в свое время.
   - А тот не пришел, - вздохнул он. - Что ж, так тому и быть.  Видно,  он
не дожил до мирного времени.
   Он говорил о себе в третьем лице,  чтобы  отделить  себя  от  того,  не
существующего, который лишил его надежды выйти живым из войны.
   - Может, подождем еще? - предложил я. Ждать  было  нечего,  но  нелегко
отправляться на верную смерть. А  он  теперь  знал,  что  идет  на  верную
смерть.
   - Нам ждать легко. А каково им там, в сорок первом?
   Он так и не понял, что  время  для  нас  остановилось,  что  мы  сможем
вернуться в любой день 41-го... Если, конечно, не погибнем при посадке: из
63-го в 41-й так просто не попадешь.
   Юрек нажал на рычаг. Машина качнулась, задрожала и замерла.
   - Что, не идет?
   - Не идет. Потому что - приехали.
   На календарифмометре значился год 1941-й.
   - Как тебе удалось? Ведь Машина на это не рассчитана.
   - Обычный технический недосмотр. Я кое-что поправил.
   Он кое-что поправил! Революция в  науке  пятого  тысячелетия  -  и  это
называется: кое-что поправил.
   - Юрек, тебя бы в наш век!
   - Еще в один век? Еле до своего добрался... - Он положил  руку  мне  на
плечо. - Ладно, Янек, прощай. Передай привет своему времени.
   - Я пока здесь останусь. Зря я, что ли, учился воевать?
   Юрек был не прочь вместе со мной повоевать, но он не знал, как  быть  с
Машиной. Он боялся, что Машиной может воспользоваться  враг.  Какой-нибудь
фашист может проникнуть на ней в будущее. В науке высказываются  серьезные
предположения, что такие случаи имели место. Больше того, академик  Гловач
утверждает, что фашизм в двадцатый век прибыл из средних веков,  вероятно,
использовав  Машины  Времени  легкомысленных  и   сердобольных   туристов.
Академик  Гловач  требует  большой  осторожности  в  обращении  с  Машиной
Времени, особенно же предостерегает от того,  чтобы  подбирать  по  дороге
случайных пассажиров, ибо,  говорит  он,  информация  распространяется  не
только в пространстве, но и во  времени.  Институт  истории  рассматривает
этот вопрос и, вероятно, перенесет  фашизм  из  двадцатого  куда-нибудь  в
средние, а то и в древние века.
   На шоссе прогремел взрыв, затем другой. Застрочили автоматы.
   - Кажется, нас окружают...
   - Нет, Юрек. Это мы прибыли раньше времени: сейчас  на  шоссе  как  раз
начался бой.
   - Наш бой? Значит, мы подоспели вовремя.
   Юрек подхватил автомат и побежал к шоссе. Я бросился за ним,  прихватив
санитарный пакет, так как знал, что он понадобится.
   Наша помощь была очень кстати. Тот  Юрек  остался  один,  он  прикрывал
меня, того меня, отходившего в глубь леса. Я крикнул ему:
   - Отходи, Юрек!
   Мои слова подкрепил автомат нашего Юрека.
   Тот Юрек продолжал вести бой, и тогда наш  Юрек,  побоявшись,  что  его
могут прихлопнуть прежде времени, крикнул:
   - Тебе приказано: отходи!
   Но теперь уже отходили немцы. Увидев, что появилось  подкрепление,  они
попрыгали в уцелевшие машины, и вскоре шоссе опустело.
   - Юрек! - позвал я того Юрека. Он не ответил.
   Я распечатал санитарный пакет и перевязал Юреку рану.
   - Ладно, пусть дальше сам выкарабкивается,  -  сказал  наш  Юрек,  и  в
словах его была единственно оправданная жестокость: жестокость к себе.
   Не желая опережать события, которые мы и без того достаточно опередили,
мы двинулись вдоль шоссе, оставив на произвол судьбы и Машину  Времени,  и
меня, уже стоящего возле нее, и раненого Юрека, который все-таки  поднялся
с земли и теперь шел, цепляясь за встречные деревья. Мы уходили все дальше
от событий, которые развертывались позади нас и в которых мы  уже  однажды
приняли участие.
   - Янек, мне нужно вернуться. Я тебя догоню.
   Я не спрашиваю, зачем ему нужно вернуться. Может, он хочет  посмотреть,
как наша Машина отправится в 1963 год, а может, хочет вынуть  какую-нибудь
деталь, чтобы враг не воспользовался нашей Машиной.
   Я иду дальше. Сегодня седьмое сентября,  остается  два  дня  до  гибели
отряда. Я понимаю, что иду к гибели, потому что только мне известен  конец
нашего пути. Но  сейчас  я  бы  не  мог  покинуть  отряд.  Профессор  Грюн
объясняет это действием закона временного  притяжения:  время  притягивает
нас к себе, взваливает на нас свои заботы, и нам становится трудно мыслить
тысячелетними категориями, мы начинаем мыслить категориями года, месяца  и
даже одного дня.
   Хоть я и занимался двадцатым веком, но по-настоящему узнал  его  только
сейчас. Я не понимал, как люди могли жить в  этом  времени,  когда  каждая
жизнь висела на волоске, когда была почти  стерта  грань  между  жизнью  и
смертью. Теперь я понимаю. Теперь я вижу, что на грани смерти  может  быть
настоящая жизнь.
   Я вспоминаю слова Юрека о том, что бесчеловечность нельзя оставлять  на
земле  в  надежде,  что  из  нее  когда-нибудь  произрастет  человечность.
Обезьяна больше не превратится в человека, она скорее весь мир превратит в
обезьян и  заставит  их  стыдиться  всего  человеческого.  Когда  обезьяна
вооружена до зубов, очень трудно превратить ее в человека...
   - Хальт!
   Я останавливаюсь. Передо мной стоит вооруженная до зубов  обезьяна,  та
самая, которой не удалось стать человеком, а может быть, Человек, которому
удалось стать обезьяной,  и  он  торжествует  по  этому  поводу,  потрясая
оружием в знак победы нам тем, что когда-то сделало его человеком...



   12. ЯН-1941

   Годы жизни: 4092-1941. Как будто я жил до нашей эры.
   Сегодня моя эра кончится, какой бы она ни была. Кончится за две  тысячи
лет до начала моей эры...
   Сначала мне повезло: я встретил интеллигентного  человека.  Он  не  был
похож на  фашистов,  о  которых  я  писал  в  своей  диссертации.  Он  сам
признался,  что  не  одобряет  жестокостей,  которых,  как  ему   кажется,
многовато в этой войне, хотя обстановка зачастую вынуждает  к  жестокости.
Правда, сам он старается ее избегать и проявлять гуманность - в той  мере,
в какой позволяет обстановка.
   Доводы его были разумны, если отвлечься от  этой  самой  обстановки,  в
которой протекал разговор. Он сослался на  Христа  и  Пилата:  для  Христа
человечность - дело обычное и естественное, а для Пилата - исключительное,
поскольку противоречит его миссии, делу его  жизни.  Поэтому  когда  Пилат
умывает руки, это больший подвиг, чем когда Христос умирает на кресте.
   Видимо, он считал себя Пилатом, но ему не давали  покоя  лавры  Христа.
Ему хотелось себя вознести, но так, чтобы при этом избежать распятия.
   Разговор приобретал философский характер. Мы  сидели  в  креслах  и  не
спеша обменивались мнениями. Внезапно из-за стены донеслись глухие удары и
крик...
   - Какая слышимость, - поморщился мой собеседник. - Кстати,  не  узнаете
голос? Мне кажется, вы должны его знать...
   Я не понял, что он имеет в виду. Может быть, Юрека тоже схватили? Может
быть, схватили весь отряд? А может быть, это Вацек дает свои показания?
   - Что там происходит?
   - В соседней комнате? То же, что у нас  с  вами  здесь,  только  другим
методом. Видите ли, меня всегда возмущал метод физического воздействия  на
человеческую душу. Я не хирург,  я  терапевт,  даже  гомеопат.  Хотя  лечу
человечество от той же болезни.
   Я задал ему вопрос: чем  может  кончиться  для  меня  это  лечение?  Он
сказал, что не стоит переоценивать  возможности  медицины,  нередко  исход
болезни зависит от поведения самого больного. Хотя, сказал он, я не  похож
на больного, вид у меня вполне здоровый, точней, здравомыслящий.
   - Так отпустите меня.
   - Чтобы вы тут же попали в соседнюю комнату? Я бы, может, вас отпустил,
но там вас так легко не отпустят.
   Это  наглядный  пример  того,  как  трудно  такому  человеку,  как  он,
проявлять гуманность. Вот и я прошу, чтоб он меня отпустил,  а  куда  меня
отпускать? Туда, где никто не станет со мной церемониться? Он говорит  мне
честно, мне еще повезло: к нему попадают  немногие,  большинство  попадает
туда, за стенку. В этом тоже особенность его метода: пока он  поговорит  с
одним человеком, в соседней комнате пропускают пять... Нет-нет, он меня не
торопит, хотя, конечно, из-за нашей с ним медлительности несколько человек
будут лишены возможности облегчить свою участь. Возможно,  это  будут  мои
друзья... Впрочем, сказал  он,  это  естественная  человеческая  слабость.
Когда нам самим хорошо, мы забываем о тех, кому в данный момент приходится
плохо...
   - Уже?
   Это вырвалось так неожиданно, что он улыбнулся:
   - Зачем вы меня спрашиваете? Я ведь вас ни о чем не спрашиваю, у нас ни
к чему не обязывающий разговор.
   Видимо, он знал больше, чем говорил. Не исключено, что  его  уже  успел
информировать Вацек. Тогда, значит, не Вацек там,  за  стеной.  Мне  стало
страшно, когда я подумал, что, может быть, там Анна...
   - А в этой комнате, за стеной... Кто там сейчас?
   - Значит, вы все же не узнали по  голосу?  Там  две  комнаты:  в  одной
женщина, в другой - мужчина. Видите ли, все  мы,  и  мужчины,  и  женщины,
всего только люди, слабые, избалованные существа. Мы привыкли, чтоб с нами
обращались по-человечески. А когда с нами обращаются не по-человечески, мы
забываем, что мы люди, и ведем себя, как обыкновенные  животные.  Лишь  бы
избавиться от боли.
   И тут я понял, что хотя история и совершилась, но  в  ней  не  все  еще
определено. Отряд погибнет, от этого ему не уйти, но  погибнуть  он  может
по-разному. В материалах архива ничего не сказано  о  том,  какой  смертью
погибли члены отряда.
   Если б они попали сюда, в эту комнату, им  была  бы  обеспечена  легкая
смерть...
   Я попросил его помочь. Ведь он сам сказал, что  говорит  со  мной,  как
человек с человеком. Я попросил его сделать так, чтоб мои товарищи  попали
к нему, а не туда, за стенку.
   Я нарисовал ему карту продвижения отряда (нарисовав, я узнал в  ней  ту
самую карту, которая впоследствии попала в архив). Я попросил, чтобы он ни
в коем случае не дал захватить отряд этим  палачам.  Раз  мои  друзья  все
равно погибнут, - спастись они не могут, это известно мне из истории, - то
пусть хоть будет легкой их смерть.
   Он обещал мне. Но он меня обманул. Он и меня отправил туда, за  стенку,
в расчете, что там еще что-нибудь из меня вытянут.  Понтии  пилаты  всегда
умывают руки в крови...
   И тогда я сделал заявление. Я сказал, что я  -  лицо  неприкосновенное,
поскольку принадлежу другим временам. Они не имеют права убить меня в 1941
году, потому что я только появлюсь на свет в 4092 году  и  должен  жить  в
сорок втором веке.
   Это не произвело того  эффекта,  который  должно  произвести  появление
человека  из  будущего.  Меня  обозвали  симулянтом,  выдающим   себя   за
сумасшедшего в расчете на то, что с сумасшедшего меньший спрос. Но  у  них
со всех одинаковый спрос. И тут же доказали мне это, после чего я долго не
приходил в сознание.
   Очнулся я в кресле у моего интеллигентного собеседника, он  смотрел  на
меня сочувственно и качал головой.
   - Теперь вы понимаете, как по-разному можно осуществлять одни и  те  же
идеи? Успокойтесь и постарайтесь сосредоточиться. Ваш год рождения?
   - 4092.
   - А вас не смущает тот факт, что сейчас у нас 1941 год?
   - Я угнал Машину Времени.
   - Очень любопытно. Значит, вы прибыли к  нам  из  сорок  второго  века.
Удивительное совпадение. Вам не знакома такая фамилия: Шмит?
   - Нет. А почему я должен знать этого человека?
   - Не просто человека, а вашего современника.  Он  тоже  утверждал,  что
прибыл из сорок второго века. Точнее - из 4119 года.
   - Я тоже из этого года.
   - Вот видите. Разница лишь  в  том,  что  вы  угнали  эту  вашу  Машину
Времени, а он искал того, кто угнал Машину Времени. Уж не вас ли?
   Я согласился, что, возможно, искали меня. И даже обрадовался,  что  обо
мне не забыли.
   - Очень стройная версия, не правда ли? - улыбнулся мой собеседник. - Но
она не так проста, как кажется на первый взгляд. Однако по порядку: в 1914
году, в самом начале нашей военной кампании, с фронта дезертировал рядовой
Шмит. Он был задержан, предстал перед судом и был приговорен к  расстрелу.
Все нормально, все по законам военного времени. Но солдат, который  должен
был привести приговор в исполнение, не вернулся, исчез, и его  десять  лет
считали дезертиром. Да, именно десять лет, потому что объявился он в  1924
году, когда война давным-давно была окончена, и, конечно, был задержан.  В
деле его не было  полной  ясности,  предполагалось,  что  он  работает  на
Россию. На суде он рассказал, что приговоренный к расстрелу Шмит предложил
ему прокатиться в Машине Времени. Он сначала не  поверил,  но  решил,  что
ничего плохого не произойдет, если он посмотрит на эту Машину.  Тем  более
что она находилась где-то поблизости. А потом, когда он увидел Машину, ему
захотелось уличить этого дезертира во лжи, и он сел  в  Машину.  Что  было
дальше, он не помнит. Очнулся он якобы в 1419 году, приговоренный со своей
Машиной исчез, и не было  возможности  осуществить  меру  наказания.  Хотя
тогда это делалось без задержки: незадолго до этого был сожжен  на  костре
Ян Гус, вслед за ним был  сожжен  Иероним  Пражский...  Дальше  подсудимый
рассказывал то, что всем известно из истории, утверждая, однако,  что  был
свидетелем этих событий. Десять лет он проскитался в чужом времени,  после
чего опять появился приговоренный Шмит - на этот раз уже из 4129 года -  и
помог ему добраться в 1924 год. И опять Шмит так быстро исчез, что не было
никакой возможности привести приговор в исполнение.
   Конечно, у суда не было и тени сомнения, что обвиняемый был  завербован
приговоренным и в течение десяти лет действовал в пользу Советской России.
До полного признания его  держали  в  тюрьме,  а  в  дальнейшем  след  его
затерялся.
   - И вот теперь вы прибыли из сорок второго века. Добро  пожаловать,  мы
давно вас ждем... -  он  вздохнул  с  облегчением,  завершая  затянувшийся
разговор. - Отдыхайте пока. Скоро за вами приедут.
   Скоро... Я не знаю, какое сегодня число: седьмое, восьмое или  девятое.
Возможно, сегодня - последнее для  меня  число.  Человек  с  годами  жизни
4092-1941 сегодня, возможно, окончит свой жизненный  путь,  который  никто
никогда не сможет измерить.


   Я слишком много знал, Анна. Я тебе об этом не  говорил,  а  если  бы  и
сказал, ты бы все равно не поверила, но с  самого  начала,  когда  я  лишь
только пришел в отряд, я уже знал, что с ним  будет.  Я  знал,  что  Вацек
предаст отряд (правда, тогда еще не знал, что  именно  Вацек),  знал,  что
последний день вашей жизни - девятое сентября. И никуда от этого не  уйти,
потому что для меня история уже  совершилась,  потому  что  я  человек  из
других времен, - ты помнишь, я тебе говорил,  но  ты  не  поверила.  Ты  и
теперь не поверишь, потому что ни о чем не узнаешь. Ты будешь  считать  не
Вацека, а меня предателем. И если  нам  придется  умирать  вместе,  ты  не
посмотришь в мою сторону, а если посмотришь, то плюнешь мне в лицо. И  все
вы, мои друзья, заклеймите меня последним проклятием,  вы,  кого  я  любил
так, как не любил никого в моем сорок втором веке. Впрочем, уже  не  моем.
Для меня этот век так же недостижим, как для вас, потому что  мне  в  него
уже не вернуться...
   История останется недописанной. И никто не узнает о подвигах Юрека и  о
предательстве Вацека, мне-то известно, что имена их не сохранятся. Если  б
я мог как-то передать, сообщить каким-то образом  эти  сведения.  Было  бы
легче умереть, знал бы, что жил не напрасно.
   Профессор Посмыш, ваш аспирант ничего не сделает для науки.  Вы  всегда
говорили, что в науке нет легких путей, -  Машина  Времени  -  это  легкий
путь, но кончается он для меня очень трудно.
   Ночь, всего лишь одна короткая ночь среди веков и тысячелетий,  но  как
долго она тянется... Может, время выбросило меня из себя  -  и  я  обречен
жить вне времени, потому что никакое время меня не примет? Что может  быть
хуже этой бесприютности - во времени, а не в пространстве?..  Мне  никогда
не увидеть света, вокруг меня всегда будет ночь...
   Нет. Я шестнадцать дней был в отряде и делал  то,  что  делали  все.  Я
убивал фашистов, я научился их убивать, чтобы избавить  двадцатый  век  от
средневековья. Значит, я не был чужим в этом веке, почему же  он  от  меня
откажется? Я имею право умереть в этом веке, как Стась и его  друзья.  Как
мои друзья. Как ты, Анна.
   Все, что я мог тебе сказать, теперь не имеет смысла, его  и  раньше  не
было, потому что все было заранее предрешено.  Страшно  выглядит  история,
если смотреть на нее не с конца, а с  начала  и  знать,  что  все  заранее
предрешено. Краковский университет даст  первый  послевоенный  звонок,  он
распахнет свою дверь, но будет напрасно ждать тебя,  Анна.  И  все  же  он
будет надеяться и каждый год, с первым  звонком  широко  распахивать  свою
дверь, но ты никогда в нее не войдешь, потому  что  для  тебя  никогда  не
наступит послевоенное  время.  И  дом,  не  построенный  Збышеком,  так  и
останется непостроенным домом, и, хотя вокруг  будет  много  новых  домов,
этот так и останется непостроенным. И  все  автобусы  во  всех  автопарках
будут напрасно ждать, что к ним за руль сядет  Юрек.  И  все  издательства
будут напрасно распечатывать конверты в надежде, что Стась прислал им свои
стихи. Потому что, хотя многое в истории повторяется,  в  ней  никогда  не
повторяется человек. Сколько б ни прошло  веков,  сколько  б  ни  родилось
новых людей, этот человек уже не повторится.
   Прощай, Анна... Так случилось, что мы живем в разные времена  и  только
умереть можем в одном времени. Прости меня, Анна, что я главного  тебе  не
сказал, но что бы я тебе ни сказал, ты бы все равно не  поверила.  Будущие
времена всегда несбыточны для прошлых времен, но и  прошлые  времена  тоже
бывают несбыточными...
   Гремят замки. Меня выводят из  подвала.  Приехавший  за  мной  эсэсовец
приказывает поместить меня на заднее сиденье, а сам садится за руль.  Руки
и ноги у меня крепко связаны: необходимая  меча  предосторожности,  потому
что едем мы без охраны.
   Машина трогается с места. Офицер за рулем долго молчит. Потом говорит -
словно в раздумье:
   - В первую мировую я был рядовым. Но в нашем деле лучше быть  офицером.
- Он останавливает машину. - Давайте знакомиться: инспектор службы розыска
Шмит.



   13. ЯН-4119

   Я помню это письмо слово в слово:
   "Дорогая  мамочка!  Я  по-прежнему  жив-здоров,  иду  по   Германии   и
приближаюсь к Берлину.  Скоро  уже  кончим  эту  войну.  Недавно  встретил
Марысю, помнишь, я тебе  о  ней  писал?  Связная  нашей  "Анны".  Она  мне
рассказала, как погиб отряд, когда  я  встретился  с  ней  после  ранения.
Одного из погибших я не знал, он пришел в  отряд,  когда  я  был  ранен  и
проходил лечение на чердаке бабы Зоей. О нем ходили  нехорошие  слухи,  но
подробно я ничего не успел узнать. Марыся  говорит,  что  слухи  вроде  бы
подтвердились: одна женщина  разговаривала  с  Анной  накануне  казни,  но
женщину эту Марыся не знает, знает лишь то, что слышала от других..."
   Это письмо напечатано в послесловии к книге "Теория множеств",  которую
подарил мне профессор Посмыш с надписью: "Янек, это как раз то,  чего  вам
не хватало!" Там  говорится,  что  выдающийся  математик  двадцатого  века
Вацлав  Козельский,  создатель   системы   грантов,   основополагающей   в
современной теории множеств, погиб, так и не  дойдя  "до  Берлина,  и  его
математические работы были обнаружены лишь спустя  двести  лет.  Письмо  к
матери было его последним письмом, и его оригинал хранится  в  центральном
математическом архиве.
   Вацлав Козельский! Это имя мне хорошо известно. А кому оно не известно?
Точно так же, как имена Пифагора,  Эвклида,  Лобачевского...  Все  это  мы
проходили в школе, но я никогда не думал...  Вацлав  Козельский.  Вацек...
Особенный человек. Недаром Анна считала его особенным человеком.
   И в то время, когда он, Вацек, прячась на чердаке бабы  Зоей,  совершал
свое великое открытие в математике, я заменил его в  отряде,  я  стал  тем
пятым, который выдал отряд.
   Это я выдал отряд. Я думал, что его выдали до  меня,  что  история  уже
совершилась, а она совершилась при моем участии. В этом была моя ошибка. В
какое бы время мы ни жили, мы не должны думать,  что  история  совершается
без нас, - то, что происходит  при  нас,  происходит  при  нашем  участии.
Притяжение времени, закон великого Панасюка.
   "..._И до последнего своего часа она не могла поверить, что  их  предал
человек, которого  они  считали  своим,  а  главное  -  человек,  которого
она_..."
   Анна, мне страшно поверить... Я считал, что ты любишь  Вацека,  Вацлава
Козельского, вспомни, как ты о нем говорила... Мог ли я подумать,  мог  ли
хоть на минуту предположить...
   Я не выдержал испытания времени. Не будущего времени,  которое  прощает
легко, а прошлого, которое ничего не прощает. Люди жили и умирали до  нас,
и от нас зависит, чтобы их жизнь не  была  лишена  смысла.  Сами  они  уже
ничего сделать не могут, им остается надеяться только на нас... Человек не
должен быть ниже своей эпохи,  тем  более  ниже  прежних  эпох.  Иначе  он
предает историю и каждого жившего до него человека...
   Я слышу голос Анны:
   - Янек, ты ведь не хотел нас предать, ты только  хотел  облегчить  наши
мучения.
   - Это не имеет значения. Значение имеет лишь результат.
   - Нет, Янек, не только результат. Иначе о нашем отряде давно бы забыли,
потому что мы не так много сделали. Сам подумай, что  может  значить  наша
горсточка, если важен лишь результат?
   Нет, Анна, я не вижу себе оправдания. Что я могу? Еще раз угнать Машину
Времени?
   Да, конечно, я ее еще угоню, я к вам вернусь, и все опять повторится...
Я вернусь в тот самый день, и ты поведешь меня в землянку и  будешь  поить
меня чаем, и ты скажешь:
   - Когда война кончится, я непременно стану учительницей.
   И ты спросишь:
   - Как вы думаете, когда кончится война?
   И я отвечу тебе:
   - Через восемнадцать дней.
   Потому что для тебя это так и будет.

Last-modified: Wed, 17 Jan 2001 14:47:52 GMT

Оцените этот текст: