трусах, запивая холодным жидким чаем огромный мягкий батон за двадцать восемь копеек. Перед ним всегда стояла книнга. И сам он был огромный, как батон за двадцать восемь: не то чтобы мускулистый или, наоборот, жирноватый, как Ромка; он был какой-то весь белый, литой, с длинными толстыми ровными руками и ногами, без выпуклостей, и очень тяжелый, чуть ли не сто килограммов. ...Пока ободранный о крыжовник Ромка добрел в понзоре до Вовкиного подвала, его стошнило еще раз и он очухался. Вовка, не отрываясь от книги, без энтузиазма выслуншал печаль друга. Юлю он, в отличие от Ромки, не люнбил, так как она его обидела. Когда Юля впервые появилась, в конце восьмого класнса, Вовка кивнул другу: "Такие люди - и без охраны!" - и выставил подальше ногу, чтобы Юля споткнулась. Юля не споткнулась, перешагнула через его копыто в драном тапке и с сожалением поглядела на Вовку, взглядом объясняя ему, какой он идиот. Вовка от удивления склоннил башку набок. Юля тем временем дочитала стихотвонрение "Есть женщины в русских селеньях" красивым, чуть-чуть, правда, гнусавым голосом и выжидательно стояла у стола, изящно облокотившись на него обеими руками, пока Клара выводила ей в дневнике пятерку. Прозвенел звонок. Вовка сорвался с места и мимоходом, как бы нехотя прихватил в свою грязную лапищу маленьнкую аккуратную грудку новенькой, треугольничком вынглядывающую из-под руки. Юля, не поворачивая головы и не меняя позы, звонко шлепнула Вовку по морде, так что у того лязгнули зубы. - Так тебе и надо, козел,- сказал Ромка в уборной, где они курили. - Пощупать, что ль, нельзя? - пожал плечами Вовнка.- Было бы чего: доска, два соска.- И прогнусил, скорчив морду: - "Есть женщины в русских селеньях..."! А ты чего, Жирный, гулять с ней хочешь? Гуляй, кто тебе мешает, добра-то. Насчет "доска, два соска" Вовка врал от неудачи. На уроке физкультуры это стало очевидным -у Вовки от изумления вытянулась морда. У Юли кроме фигуры, оканзывается, был еще первый разряд по художественной гимнастике. Правда, Вовка не хотел сдаваться без боя и уверял, что у нее разряд получен в Чехословакии, а значит, нашему первому не соответствует... ...Вовка оторвался наконец от книги, морщась поверннулся к несчастному другу: - Ну и чего? Может, у нее кто-нибудь еще кроме тебя есть- он сказал это таким обыденным голосом, что Ромки от тоски заныли внутренности. Он вдруг вспомнил, что - есть: Юля сама рассказывала ему про Сашу Травникова, десятиборца из одиннадцатого класса сонседней школы. - Есть,- кивнул он, неожиданно осознав весь ужас.- Но она говорила, что я тоже ей нравлюсь. Она просто не знает, кого из нас выбрать. Она будет решать, она еще не решила... - А чего решать-то, кильки будешь? - Вовка сосрендоточенно ел каспийскую кильку, обдирая с нее кожу.- Сто вторая, пункт "Д": с садизмом,- бормотал он, выунживая из кильки нежный скелет.- Травников?.. Ромка молча кивнул. Сейчас он лихорадочно вспоминнал, что в таких случаях делают герои Ремарка, но мысли путались. Сейчас он думал, как будет жить дальше, если Юля все-таки предпочтет Травникова. Юля была красанвица. У нее никогда не сбивались швы на чулках - всегда строго по центру длинных стройных ножек с играющими при ходьбе тренированными икрами; у нее красивый гонлос, прозрачная перепонка между передними зубами, конторую Вовка по злобе называл "переносицей во рту", манленькие сильные руки, усеянные от кисти до локтя нежнными девичьими цыпками. Даже когда она потела, очень приятно пахла. Уступить такую красавицу Травникову? - Вован, чего делать-то? - проблеял Ромка. - Дыню отбить - и дело с концом. Чтоб больше к ней не лез. Только ты слышь, Жирный, ты сам к нему нандерись первый, а то я надираться не умею совсем. Слышь! А ты Пимену напиши за меня, у него день рождения, поздравить надо, а чего писать - не знаю... Напишешь? Только ты первый надерись, ага? - А он при чем? - мучаясь от собственной совестлинвости, пробубнил Ромка.- Он-то при чем? Ты дурак, что ль! - Ему помочь хочешь, а он корячится еще!..- обинделся Вовка, утыкаясь в книгу.- Пимену напишешь? Вовка хотел работать в уголовном розыске. Большей частью он хотел сам ловить бандитов, но иногда планы его вдруг менялись - и он, с завистью вспоминая сидянщего в колонии усиленного режима Пимена, решал идти по его пути и ускользать от уголовного розыска. Пока Вовка читал книги и выбирал будущее. За несколько дней до отъезда на Кавказ Ромка шел к Синяку в подвал обговаривать детали. В последнее вренмя Юля была к Ромке благосклонна. В разговорах ее часто проскальзывала фамилия Травникова, но произнонсила она ее без удовольствия. Ромка, хоть и изнывал от желания узнать, какие у нее в настоящее время отношенния со вторым ухажером, по-мужски пересиливал себя, молчал. Время от времени Юля разрешала себя целовать, только недолго и аккуратно, чтобы не помять высокую прическу. Но все время чувствовалось, что думает она о чем-то постороннем, о другом. Ромка уже окончательно решил настичь ее на Кавказе, но Юле об этом не говорил. ...Ромка шел к Синяку. И метрах в десяти от подвала Синяка он обомлел: навстречу ему шел Травников с тованрищем, таким же высоким и здоровым, как и сам Травнников. А между ними шла... не Юля, а совсем другая денвушка, очень красивая. Это значит, что Травников изменнял Юле, и поэтому Юля была последнее время такой грустной. У Ромки от жалости к Юле сжалось сердце, он не мог оторвать глаз от двигающейся на него измены. Трое проншли мимо, ушли вниз по Басманному, потом остановинлись. Девушка так и осталась стоять, а Травников с тонварищем, не торопясь, подошли к остолбеневшему Ромке, и Травников, а затем и второй по разу ударили его по физиономии: с одной стороны и с другой. Ударили лениво, как бы нехотя, без слов и возбуждения, даже немножко с улыбкой, и медленно пошли вниз к девушке. Ромка щунпал физиономию, удерживая трясучку в ногах. И тут из подвала вылетело огромное усатое существо в просторном халате Татьяны Ивановны. Халат распахннулся: Вовка был в длинных синих трусах. Он летел, шарнкая по мокрому асфальту спадающими тапочками. Вовка подбежал к Ромке, похлопал его по плечу и побежал дальше вниз. Один тапок по дороге слетел, и к Травникову он подбежал уже наполовину босой, на ходу прихватив халат поясом, чтоб не мешал. - Этот? - весело крикнул он Ромйе, положив бревно-подобную руку на плечо Травникова. - Ага! - визгливым голосом откликнулся Ромка. Травников упал. - Следующий, кричит заведующий! - заорал весело Вовка, придерживая второго парня.- Этого мочить? Пока Ромка кивал и кричал, что "да", перекрикивая верещанье девушки, второй парень красиво ударил Вовнку под дых. Вовка опешил, немного накренился вперед, парень так же красиво вторым ударом по зубам, как в кино, выпрямил его в исходное положение. Вовка затряс башкой, продыхнул задержавшийся от удара воздух, разбрызгивая кровавые сопли, еще дыхнул, поймал парня за ускользающие уши двумя руками и, приндерживая, чтобы не дрыгался, боднул его патлатой башнкой в окаменевшее от ужаса лицо. Затем громко высморнкался, нагнулся к чистой луже в выбоине мостовой и понмыл физиономию. Травников, поддерживаемый девушкой, спотыкаясь, брел по Басманному, второй помыкивал на тротуаре. Вовка озирался по сторонам - искал потерянный тапок. Ромка поднял тапок, запрудивший возле бордюра ручеек от недавнего дождя, подал другу. Вовка вбил ногу в тапок, на секунду задумался, все ли в порядке. - Бубен выпишу! Бабаху отоварю!..- запоздало занорал он вслед недобитому Травникову.- Макитру разндолблю!.. - Да хватит тебе,- с завистью вздохнул Ромка. Накануне отъезда Ромка, превозмогая стыд, пошел на улицу Горького в косметический кабинет, где ему сделанли чистку лица, то есть, распарив физиономию в трубе с горячим паром, выдавили все угри, мешающие свиданию. В конце процедуры очищенное лицо намазали белым занстывающим месивом, которое через двадцать минут коснметичка соскребла специальным скребком. "Ну что ж, сегодня у нас значительно лучше",- сказала косметичка, хотя Ромка был здесь впервые. В последнюю ночь Ромка спал с сеточкой на голове, чтобы волосы завтра загибанлись назад, как у недавно погибшего польского киноакнтера Збигнева Цибульского в фильме "Поезд", который Ромка недавно смотрел вместе с Юлей. Цибульский очень нравился Юле, хотя и был немного полноват, что успоканивало Ромку. Темные очки, как у Цибульского, Ромка купил в табачном ларьке, рубашку с погонами и карманнами на груди, как у Цибульского, недавно прислала с Сахалина мать. В темных очках, в рубашке, в белых кедах, с сумкой через плечо, без билета,- все как у Цибульского, Ромка примчался на Курский вокзал, чтобы, как Цибульский, ехать в одном поезде с любимой, но проводница без бинлета его не пустила. Поезд уехал в ночь, увозя в третьем вагоне Юлю. Ромка снял темные очки, в которых плохо было видно даже днем, и пошел в кассу покупать билет до Адлера. Билет он купил с трудом, с рук, на боковое место. До утнра, когда отходил поезд, он прокантовался на Курском вокзале, а севши в поезд, тут же заснул на своей боковой полке, не дождавшись постельного белья. ...В Адлере Юли не было. Ромка прослонялся весь день по душному городу среди жирных распаренных пальм и, поужинав в столовой, заснул на топчане прямо возле моря под убаюкивающий шум прибоя. Через два дня в Адлер прибыл Вовка, как они догованривались и о чем Ромка старался не думать, так как это противоречило сюжету "Поезда": в фильме Цибульский был одинок. Юли по-прежнему не было, вычищенная в косметиченском кабинете физиономия снова зашершавилась. Они пошли искать жилье. Вовка прорвался на море тоже сквозь запрет, поэтонму денег ему Татьяна Ивановна, разумеется, не дала, но Вовка и не просил. Он упорно сидел вечерами с мужинками во дворе за доминошным дощатым столом, сражанясь в "буру". Вовка зарабатывал им двоим "на Кавказ". За тем самым столом, возле которого в детстве прыгал с прочими через Ромку во время "отмерного", с теми же мужиками, только постаревшими, которые не принимали его раньше по малолетству играть даже в домино. "Бунрой" Вовка под руководством Пимена овладел в соверншенстве, в своей ремеслухе он был первый; для беспронигрышной игры у него имелось даже несколько особых колод. Юли не было. На один паспорт сдать две койки им никто не хотел, а паспорт был только у Вовки, потому что когда-то Вовка остался на второй год. Наконец одна русская бабка, сторожиха автобазы, согласилась сдать одну койку в курятнике, переселив кур в другое помещенние. За незаконность сделки она взяла с них за сутки не по рублю, как обычно, а - по полтора. Но зато койка была широкая и удобная, если спать валетом. Пляж был завален разноцветными телами. Они занлезли в море, Вовка уплыл за буйки "в Турцию", а Ромнка срочно решил загорать (в косметическом кабинете ему обещали полное освобождение от угрей на лице и стыднных прыщей на груди под воздействием ультрафиолетонвых лучей солнца). У Вовки, вернувшегося из "Турции", прыщей не было, он накинул на плечи прихваченное чужое полотенце, суншившееся на веревке возле курятника, и достал книжку. Он еще несколько раз плавал и когда последний раз верннулся, то, глядя на друга, доходящего под полезным для чистоты кожи кавказским солнцем, ошалело ахнул: Ромнка сгорел. Напрочь. За ночь его спина и ноги набухли мокрым пузырем. Утром Ромка лежал на животе без движений, раскинув руки крестом. Вовка ушел на море. В курятник зашла бабка, поинтересоваться насчет понлотенца, и, увидев постояльца, ахнула. Потом принесла с огорода толстые перезревшие огурцы и, матерясь и принчитая, стала обкладывать обгоревшего кругами. Ромка прогорел чуть не до костей, две недели Вовка перед пляжем резал скисшие огурцы и подтекающими вонючими колечками обкладывал друга. Через час Вовка прибегал сменить огурцы, если он запаздывал, Ромка жанлобно, как в бреду, звал его: - Вова-ан... поменяй... Если огурцы присыхали к телу, а Вовка задерживался, Ромка, позабыв про стыд, вызывал с огорода бабку: - Бабуш-ка-а!.. Вовка с каждым днем становился все чернее и, когда его загар достиг предела, стал больше времени проводить в курятнике. Тем более что бабка назначила новое леченние- простоквашей. Спал Вовка теперь на полу, бабка выделила дополнительный тюфяк, из жалости не повысив таксу. Вовка сидел возле открытой двери курятника на солннце и читал, иногда он читал вслух, когда Ромка уж совнсем доходил от бесполезного лежания. Единственно, чему он радовался,- отощал: пил Ромка только томатный сок, который Вовка приносил из шоферского буфета в трехнлитровых банках, в одну банку наливали сок, а во втонрую- куриную лапшу из потрохов необыкновенного вкунса и цены - девять копеек за порцию. Хлеб в буфете шонферам давали бесплатно. Тело уже отболело, но двигаться Ромка все равно еще не мог - мешала короста, панцирем облепившая спину, и от малейшего движения отрывающаяся от живого мяса. Вовка кормил друга с ложки и посмеивался: - Жрать повело,- значит, выживешь. Однажды, поев куриной лапши, Ромка попросил: - Почитай стихи. - Чего? - В сумке возьми. Синяя такая. Марина Цветаева. - Чего-о? - Вовка недоуменно пожал шоколадными плечами, но в сумку полез.- А зачем она? - Купил. Юльке хотел подарить, Вовка повернул книгу задом: - Два рубля, чего дарить-то? - Дурак, она на толчке тридцатку стоит. За ней вся Москва ломится. Вовка вертел книгу, не веря своим ушам. Книга как книга. Нестарая. - Слышь, Жирный!.. - Я не жирный,- строго поправил его Ромка. - Ну, ладно, слышь: давай ее грузинам толкнем. Еснли тридцатка. Они по-русски умеют. - Да ее, во-первых, здесь никто не купит,- засомненвался Ромка, но не очень активно, так как за время бонлезни несколько позабыл о существовании Юли.- А монжет, и купят... - Не купят! Купя-ат! Дураков-то!.. Пойду, пока пляж полный. У меня книжка была на пергаменте... Петра Первого. Пошел да продал на Разгуляй. - Чего ты врешь всю дорогу! - Спорнем на пару рваных! - Вовка протянул свою лапищу. Ромка хотел было поспорить, но, двинувшись, застонал и убрал руку. Вовка понял по-своему: - Боишься, очко работает, значит, уважаешь. Пошел торговать. Сколько, говоришь: тридцатка? За сорок уйдет. Гадом быть. Ну, лежи спокойно, я тебе вкусненького приволоку. - А за сколько ты ту, на пергаменте, продал? - Какую? Про Петра? - Вовка удивленно пожал плечами.- Я разве не говорил? За сотню. Ромка врать не умел. Кроме того, что вранье не нранвилось ему по существу, у него была вдобавок плохая панмять и, когда он пытался соврать, через два-три дня занбывал, что врал, и чувствовал себя от этого совсем дуранком. Дома врали много и часто, врал отец, врала тетя Оля, Танька врала, мать тоже врала с Сахалина, и, когда их вранье вылезало, Ромке становилось за них стыдно. Синяк врал мастерски. Сколько лет они были знаконмы, столько и врал. Сначала врал про отца, погибшего под Сталинградом, и даже когда был разоблачен Ромнкой, каким-то образом отвертелся. Потом врал, как планвает на самодельной подводной лодке по деревенской речке. Ромка недоверчиво морщился, но тут Вовка вдруг доставал из чулана кислородный аппарат, натягивал резинновую маску на морду и показывал, как он это делает "под водой. Позднее он врал, что старший брат его рабонтает генеральным конструктором, но, что самое интересное, однажды Ромка собственными глазами видел, как к подвалу Синяков подкатила черная "Волга" и немолодой мужчина, очень похожий на Вовку, почтительно целонвал Татьяну Ивановну, называя ее мамой. Под Сталиннградом, оказывается, погиб его отец, а не Вовкин, Вовке он был как бы отчим наоборот. Врал Вовка, что в Севанстополе на Малаховом кургане, куда он каждый год езндит тайком от матери, он находит гранаты, пистолеты и мины. - Не ври! - бесился Ромка. - Спорим на два рваных,- Вовка спокойно тянул к нему белую лапищу. Двух "рваных", то есть двух рублей, как обычно, не было, и Ромке приходилось глушить недоверие и слушать дальше. А Вовка, чтобы до конца добить друга, вдруг вел его на задний двор, где поджигал "севастопольскую" дынмовую шашку. Лет через десять только Ромка узнал пронисхождение этой шашки. Они продавались в магазине "Природа", чтобы дымом обогревать сады во время занморозков. Редко, но продавались. Поймать Вовку было практически невозможно, и Ромка перестал замечать ненправдоподобие его рассказов и просто с увлечением их слушал, как раньше слушал тетю Олю. Поступление после восьмого класса в ПТУ, где он должен был учиться на сантехника, Вовка объяснял беснхитростно: задание уголовного розыска. Даже спустя годы, начиная довирать какую-то давным-давно начатую ложную линию, Вовка, не путаясь, продолжал именно с того места, где остановился тогда. И давние его сюжеты не сталкивались, не налезали друг на друга, они аккуратнно пересекались в удобном его повествованию месте. ...За Цветаеву Вовка выручил сорок рублей. Сказал, что дали пятьдесят, но червонец прострелял в тире. Ненбрежно добавил, что книгу купил у него лауреат грузиннской Ленинской премии по литературе Константин Гамнсахурдиа. Он сочиняет здесь, в Адлере, роман "Десница великого мастера". Про историю. - Чего ты врешь опять? - стонал Ромка.- У мення книжка такая в детстве была. Ты ее у меня видел! Что ты все врешь?.. - Не хочешь - не верь. На два рваных? Пойдем, понзнакомлю. Он здесь в горах живет. На шашлык меня звал. Я специально из-за тебя не пошел. Думаю - гонлодный. ,..3а курение в курятнике бабка-сторожиха их выгнанла. Спина зажила. От Юли остались легкие нетревожные воспоминания. Пролежавший две недели в раскаленном вонючем кунрятнике исхудавший Ромка выбрался на белый свет, изннывающий только от одного - невинности. На пляже было почти пусто. Повыше, у кустов, появинлась желтая палатка, которой еще вчера, Вовка говорил, не было. Из палатки одна за другой вышли три крупных девушки и, переговариваясь, ойкая от камней под ноганми, гуськом потянулись к морю. Вовка толкнул друга: - Э! Кадры. Не туда смотришь. Доброе утро! - Лаб дьен! - крикнула самая крупная.- Почему вы не идете плавать? Вы не умеете? - Купнемся, Жирный,- моргнул Вовка, отжимаясь от пляжа. - Сам ты жирный! Девушки приехали из Риги: Лайма, Дайна и Хельга. Фотограф, инженер, а Хельга в этом году кончила школу. Девушки были очень крупные. Синяк выбрал себе фотографа. Через полчаса она уже фотографировала его. Вовка предупредил ее, что ему двадцать лет, работает в уголовном розыске. Лайма смеялась, он так молод, ей значительно больше. Но, судя по всему, Вовка ей понранвился; он показывал девушкам фокусы с картами, научил играть в "буру", утаскивал на руках огромную Лайму в море без всякого напруга. А чтобы уж совсем поразить латышек, утащил в море сразу двух под мышками. Вечером Вовка с Лаймой пошли по темному пляжу в одну сторону, а Ромка с недавней школьницей - в друнгую. Стеречь палатку осталась некрасивый инженер Дайнна. Ромка шел и чувствовал, что то, что он делает, назынвается измена. Хельга о его переживаниях не догадыванлась и напряженно ждала действий. Промолчав полтора часа, Ромка стал рассказывать Хельге о своей любви к Юле, что он ее здесь уж полмесяца ищет, но не может найти. Потом предложил посидеть, поглядеть на лунную дорожку... Хельга глядела на дорожку, внимательно слуншала, удерживая зевоту крупной ладонью, потом встала и предложила вернуться к палатке. На обратном пути Ромка, досказывая про любовь, вслух вспомнил, как бабка утром их выгнала и деваться им некуда. - Если вы хотите, вы можете у нас жить в палатке,- очень просто сказала Хельга, всунулась в душную панлатку и объяснила ситуацию на своем языке разбуженнной Дайне.- Пожалуйста,- она отогнула полог.- Меснта хватит. Ромка заснул сразу. Ночью его растолкал Вовка, заншептал на ухо: - Слышь, Жирный. У меня - порядок. - Врешь. - На два рваных... Точняк, говорю. Что я тебе врать буду! Неинтересно, гадом быть. Ей тоже не понравилось... На дамской половине палатки зашевелились потревонженные девушки, и Вовка стих. На следующий день они ушли на рынок покупать на оставшиеся деньги баранины, чтобы вечером устроить торжество. Купили дешевого белого вина "Саэро". Вечером, когда шашлык был съеден и вино выпито, девушки стали беспокоиться, поглядывать по сторонам вдоль темнеющего пляжа, переговариваться. Ромка с тревогой думал, как быть с Хельгой. Вдруг послышался гортанный говор. Из кустов прямо к палатке вышли три парня в белых рубашках. Вовка потянулся к ножу, которым резал мясо. Но девушки неожиданно заулыбались парням, как старым знакомым. Хельга шутливо постучала пальцем по цинферблату часов, а инженер Дайна сказала, простирая руку над "квартирантами": - Эти мальчики - наши друзья, Вахтанг: Вова и Рома. Они из Москвы, им негде жить. Я тебе рассказынвала. - Тенгиз, Гамлет,- мрачно сказал Вахтанг, преднставляя своих друзей. - Ну, мальчики, мы ушли,- ласково сказала Хельнга, посылая москвичам воздушный поцелуй.- Нас не ждите, ложитесь спать. Через неделю, когда Вовка пошел получать по своенму паспорту деньги от Липы, невыспавшаяся, дежурная сегодня, Лайма варила курицу. Хельга и Дайна посапынвали в палатке. Теперь они купались и загорали мало, тенперь они днем подолгу спали. - Слышь, Жирный,- неожиданно для себя робким голосом произнес Вовка.- У тебя это... Ты только не бойся... У тебя дед помер. 12. ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ УЧЕНИКА ЧЕРТЕЖНИКА ...Ромка выскочил из лифта и чуть не выбил из рук Аси Тихоновны щербатое блюдо с холодцом. - Как дам, сволочь, студнем по башке!.. Ой!.. Рома. Ро-о-омочка,- старуха привалилась к нему тучным конлышущимся телом. Ромка, учуяв, что поминать деда Ася начала уже давнно, на всякий случай перехватил тяжелое блюдо. Дверь в квартиру была открыта. Так было всегда, когда в коридоре кто-нибудь умирал, любой мог зайти помянуть. Из дальнего конца коридора навстречу, скосонбочившись, стремительно шла седая, состарившаяся Нинна-дурочка. У Нины была болезнь Дауна, хотя ее мать Вера Марковна упорно уверяла коридор, что Нина "ненразвита" в результате тяжелых родов. По привычке Ромка поздоровался с ней, хотя знал, что Нина не понимает. Здоровался он с ней автоматиченски, как в детстве говорил "спасибо", узнавая по телефонну время. В квартире стоял ровный застольный гуд. - Липа! - слезливым голосом позвала Ася.- Ты погляди, кто приехал!.. Липа выскочила из кухни, бросилась целовать внука: - Нету больше нашего дедушки... Нету, Ромочка... Люсенька! Рома приехал... Опоздал наш мальчик!.. В переднюю вышел Лева в черном костюме - раньше у него такого не было,- подождал, пока бывшая теща отпустит внука. - Что ж ты раньше-то?.. - С билетами напряженка...- пробормотал Ромнка,- не успел... Из комнаты выскользнул кот, потерся о ногу Ромки. - Котяра... Комната была заставлена столами. Зеркало над конмодом рядом с портретом Марьи Михайловны было занвешено темным платком, и зеркальная дверка шкафа - тоже. Окна были открыты настежь, за окном тарахтел молкомбинат. К фотографиям родственников над теленвизором прибавилась еще одна - дедова, молодая, в очнках без диоптрий и булавкой, протыкающей воротничок сорочки у кадыка. Поминки шли давно - гости были не свежие: мужчинны без пиджаков, женщины обмахивались кто чем. - Мой сын! Сын приехал! - Голос у мамы был звоннкий, веселый. Она пробралась к нему между стульями, обняла, привстав на цыпочки.- Какой огромный! Как загорел! Да ты же красавец! Нет, ну он же красавец, тонварищи! Ален Делон! Ну, правда, Левик? - она оберннулась за поддержкой к бывшему мужу.- Как тебе нранвится наш сын... - Ну, ладно, мам...- промямлил Ромка.- Здравнствуйте. - Отпустили ребенка одного...- забубнила Липа, усаживая внука рядом с собой.- Кушай, Ромочка. Ты руки вымыл? Мама вроде не постарела. Только покрашена была как-то странно: вся голова темно-коричневая, а спереди большой седой клок. "Красиво",- отметил Ромка. - ...Лева должен был взять отпуск и поехать с ренбенком,- объясняла кому-то Липа.- Раз берешь на себя ответственность...- И осеклась. Липа забыла, что Лева ей не зять, а бывший зять, и Ромка уже не ребенок; что у Левы своя жизнь, а у ее дончери Люси - своя. Кроме того, Липа забыла, что внук исключен из школы с оставлением на второй год и ни о каком отдыхе на море не должно быть и речи, что внук убежал на море своевольно, без родительского благослонвения. Но не забыла Липа главного: что Лева недавно пенрешел работать в Моссовет и в скором времени должен получить двухкомнатную квартиру на себя и на Ромку, о чем она, разумеется, хотела поставить в известность дочь на Сахалине. А тут как раз умер дед, и Липа заказала разговор с Люсей. Люся сказала, что страшно пережинвает смерть папы, и все равно - получить отпуск на понхороны невозможно. Но Липа знала свою дочь. В конце телефонного разнговора она, как бы невзначай, сообщила Люсе об изменнениях в Левиной жизни. Люся сказала, что это ее сонвершенно не интересует, и вылетела в тот же день. Ромка высматривал, кто пришел1 покивал бабушке Шуре, дедушке Саше, тете Оле. Дуся-лифтерша сидела зажатая по иронии судьбы с двух сторон своими враганми - Верой Марковной и Ефимом Зиновьевичем. Время от времени Вера Марковна выходила в коридор провенрить Нину. Были племянники деда с женами, один из них зам-министра чего-то не очень главного, куда входят бани, прачечные, металлоремонт... Был дедов двоюродный брат, полуглухой клепальщик из Тейкова, впервые за многие годы выбравшийся в Москву. Рядом с бабушкой Шурой сидела гордая тем, что ее позвали, Грыжа. Она последние годы зачастила к Липе раскладывать пасьянс и смотреть телевизор. У себя Грынжа телевизор не смотрела, экономя глаза и электронэнергию, и вечером вообще старалась света не включать. Грыжа консультировалась с Липой по всем вопросам, требующим образованности: куда написать, чтобы постанвили ванну, где получить пропуск на ближайшее рожденство в Елоховский собор, потому что к своей соседке по квартире Дуське-колдунье обращаться за религиозной помощью не желала и даже написала в Елоховский собор анонимку, обвиняя Дуську в том, что она в бога не венрит, потому что ворует творог на молочной кухне у детей и продает его жильцам дома. Липа звала Грыжу "Натанша", а та ее уважительно "Липа Михайловна", хотя бынла старше Липы на восемь лет. Грыжа очень интересно говорила, как бы немножко подвывала, и Ромка часто не мог разобрать, плачет Грыжа, когда говорит, или смеетнся. Тем более что в том и другом случае Грыжа вытирала глаза концом косынки. А грыжей своей, за которую понлучила прозвище, очень гордилась, обращала на нее при случае внимание слушателей и расстаться с ней не хонтела. - О-ой,- причитала она, поглаживая жующего Ромнку по спине,- о-ой, какой приехал-то... Весь черный и с тела спал, один нос остался... Что делается-то, что деланется... Встал двоюродный брат деда дядя Володя. - Товарищи! - выкрикнул он.- Сегодня мы проснтились с Георгием Петровичем Бадрецовым-Степановым! Георгий Петрович был замечательным человеком, передонвым производственником, активным общественником, прекрасным семьянином... Таня сдавленно вздохнула и закатила глаза. - ...Прошу выпить за светлую его память и почтить его минутой молчания. Сперва выпить. Спи спокойно, Горенька. Земля тебе пухом. Ровный гуд застолья смолк, в тишине отчетливо пронрезался громкий от возбуждения Люсин голос: - ...Актриса! Лицедейка она, ваша Борисова!.. ...Люди подходили. С каждым новым гостем Липа занново принималась плакать. Пришел Вовка Синяк. Он был такой огромный, такой усатый, что Липа, поколебавншись, налила ему водки. Ромка особо не переживал, он еще не мог привыкннуть к мысли, что деда больше совсем нет: как будто в баню ушел или на уголок за хлебом... Да и обстановка не способствовала грусти. Только в конце поминок он вдруг понял, что деда больше никогда не увидит, и вспомнил, как дед спокойно обсуждал свою будущую смерть: "Главное, чтобы в больнице помереть. Там у них это все налажено. А помереть чего... Ничего особенного. Станиславский помер, Горький помер, Немирович-Даннченко помер,- вон какие люди, а я-то, господи..." И манхал при этом рукой... - ...Конечно, не успела бы! - Люсин голос опять вырвался из общего негромкого гула.- Савельев позвоннил в обком, и они задержали рейс на десять минут... - Люсенька, позволь мне пару слов.- В дальнем углу встал Митя Малышев, небольшой сморщенный станричок, старинный дедов друг.- Вот мы ведь с Егорушнкой-то из мещан происходим. Из самых обыкновенных слободских мещан. Посадский люд, как говорили в станрину... И были мы оба конторщиками - соломенные шлянпы и штиблеты со скрипом. Не очень серьезно, если гонворить правду, начиналась наша жизнь... - Что ты такое говоришь, Дмитрий? - всполошилась Липа.- Георгий был главным бухгалтером Московского электролампового завода, крупнейшего в стране... - Да я, Липочка, не об этом,- застучал себя в грудь маленьким кулачком Митя Малышев.- Я сказать хонтел: какой добрый человек был Егор. Простой человек. И некапризный. Ты зря, Лип, обижаешься. Дай-ка я тебя поцелую... - Ромочка, собери, милый, посуду. Корыто сними и в него все. Я утром вымою. Налей мне чайку...- Липа тяжело опустилась на табуреточку в передней и закуринла.- Ася-то все сидит? Вот ведь баба какая неугомонная, все уже разошлись, а эту не выскребешь. Ася! Ася! Донмой иди! С кем она там, с Володей допивает?.. - А мама где? - спросил Ромка. - Леву укладывает. Позови ее, может, чайку желанет. Она ведь тоже - такой перелет... Вот сейчас Ромке действительно стало страшно: он боялся увидеть пустую дедову кровать. Но кровать была не пуста. На ней тяжело храпел отец, а рядом, красиво рассыпав по подушке густые волосы и выпростав голые руки, лежала мать. Ромка тинхонько прикрыл пискнувшую дверь и невольно взглянул на Липу. - Чего ты? - Липа тяжело поднялась с табуретки, заглянула в комнату...- Ну и слава богу,- она умиленнно вздохнула.- Помирились над дедушкиным гробом. Ночевать Ромка пошел к Синяку, дома места не бынло- остался ночевать дедов двоюродный брат. У Синяков не спали: Татьяна Ивановна лениво ругала сына за самовольную поездку на Кавказ и водочный дух. Вовка читал за столом, зажав уши огромными своими ланпами. - Тетя Тань, у нас дедушка умер, я у вас перенончую,- сказал Ромка. - Знаю,- Татьяна Ивановна напоследок трахнула сына по башке сверху и перевела дух.- Ночуй. - Есть хочешь, Жирный? - как ни в чем не бывало спросил Вовка.- Мам, у нас есть чего? - Не хочу, спасибо. - Поролон ему постели, белье достань,- командованла Татьяна Ивановна. - Мож, не надо? - сморщился Вовка, потому что не хотел лезть в диван за бельем. - Поспорь еще со мной! - прикрикнула Татьяна Ивановна.- Что же он, на так будет спать, как парчуш-ка последняя? Постели как положено. Чего это, Ром, у тебя дед вдруг помереть-то собрался? - Да... сердце. - Сердце - это хорошо. Паралик, не дай бог,- пи-ч ши пропало: заваляется.., - У нас сразу. - Тогда ничего. Старый был дед? Ромка пожал плечами. - Семьдесят пять вроде. - Семьдесят шесть,- подсказал Вовка.- Липа говорила. - Липа! Какая она тебе Липа? Олимпиада Михайловна! - Татьяна Ивановна подушкой замахнулась на сына.- Чем кормили? - Утка была, отец рыбы принес красной... - На углу утку-то брали? - Мам, мы же только приехали, откуда он знает, где 1 чего брали. - А ты не суйся, борона пустая! Не жалеете вы матенрей-то своих, вот помрут, тогда узнаете!.,- Татьяна Ивановна, похоже, всхлипнула.- Мать-то с отцом будет жить? Ромка снова пожал плечами. Но Татьяна Ивановна и не нуждалась в ответах. - Я всегда говорила: Людмила с ним жить не будет. У него и голос бабий, и задница как у женщины... Не бундет Людмила с ним жить. Я прямо говорю.- Она поверннулась к сыну: - Вот деньги кладу - завтра штрафовку придут продлять, смотри - дождись, Прогуляешь деньги... - Да ладно тебе,- отмахнулся Вовка. - Я тебе дам ладно! - выкрикнула Татьяна Иванновна, укладываясь на высокую постель. Пружины под ней скрипели.- Я тебе дам ладно. Свет туши... Не жестнко, Роман? А то еще матрац дам. - Угомонись, мамаша,- посоветовал Вовка, выклюнчая свет. - Ром,- уже полусонным голосом позвала Татьяна Ивановна.- Ты ночью-то не обмочишься? А то смотри, селедочки кусочек скушай для прочности. Поролон-то понтом не... куда его? У меня племянник на той неделе пьянный ночевал - потом неделю сушила-сушила, не высуншила. - Да я трезвый,- пробормотал Ромка. - Ну, ты, мать, даешь!-заржал Вовка. - Сплю,- сказала Татьяна Ивановна. - Липу-то береги, Липа - золото,- сказал дядя Вонлодя на Курском вокзале. Ромка нес чемоданы, набитые отданной дедовой одеждой.- На вот тебе на мороженное,- дядя Володя сунул Ромке мелочь.- Липу береги. Слова дяди Володи "на мороженое" почему-то напомннили Ромке, что он второгодник, Юля на Кавказе, а мать завтра улетит на Сахалин. И Липа совсем старая. Тоже может умереть, как дед. Ромке вдруг стало так жалко себя, что он заплакал. Прямо в метро. Хорошо еще - под черными очками не видно. - Ну, сынок, что будем делать? - спросил Лева, ког. да Ромка приплелся домой. Матери дома не было, побежала по магазинам. - Знаешь, Лева,- вступила в разговор Липа,- я счинтаю, ты как отец должен заняться ребенком. Ты должен... - Олимпиада Михайловна, телефон,- сказал Лева. - Чего же он так тихо звонит? - Липа бросилась в переднюю.- Але?.. Здравствуйте, Софья Лазаревна, до- рогая. Да как, все по-старому, потихонечку... Вот Жоржика похоронили... Лева деликатно прикрыл дверь, чтобы не мешать Линпе разговаривать. - Ну, что же мы с тобой будем делать, сынок? - Не знаю, пап. - В вечернюю школу? Ромка вздохнул: - Там три года: девятый, десятый и одиннадцатый... Не хочу. - А в техникум? Ромка сморщился: - Один год бы - еще можно, чтоб аттестат получить. А может, еще какие школы есть - быстрые? Ты ж теперь в Моссовете... - Моссовету больше делать нечего, второгодниками заниматься!., Экстернат номер один помещался возле метро "Автонзаводской". Днем здесь была обычная школа, вечером - экстернат. Ромка приехал вместе с отцом. - Паспорт, военный билет,-буркнула девушка, ответнственная за прием, не глядя протягивая руку к вошедшим. - Вы понимаете...- начал Лева. Девушка утомленно подняла глаза: - Условия приема висят на двери. С той стороны. На двери говорилось, что в экстернат зачисляются линца мужского и женского пола не моложе девятнадцати лет, имеющие свидетельство об окончании восьми класнсов, мужчины - после службы в рядах Советской Армии. Ромка понурил голову. А Лева наоборот - завелся.., ...Вяло тянулось лето. Ромка был не у дел. Вовка жил в деревне, приезжал редко, рассказывал, как один гоняет всех деревенских. Давал щупать сломанное хрустящее ребро и задирал губы, хвастаясь боевой потерей зубов. И опять скрывался в деревню. Ромка два раза звонил Юле. Юля позевывала в трубнку, выслушивая, как он ездил за ней на Кавказ, но обнгорел, лежал, его мазали протухшими огурцами и простонквашей. Она вяло что-то отвечала и сворачивала разнговор. Но так как Ромка все равно лез с любовью, она разрешила ему получить для нее в школе учебники для десятого класса, сама она уезжает на днях в молодежный лагерь. Лева приходил поздно. Жил он теперь, после примирения с Люсей, в Басманном под Липиным присмотром, та с удовольствием следила за его нравственностью. А Лева с каждым днем все больше и больше недоумевал: зачем он помирился с бывшей женой? Вечерами они вдвоем с Липой смотрели телевизор, переделанный на увеличеннный экран из старого "КВНа". Зарубежные новости Линпа всегда слушала с повышенным интересом и даже куринла в это время в комнате. Телевизионную информацию она сверяла с огромной политической картой мира, понвешенной над диваном. С папиросой во рту Липа забиранлась коленями на диван и водила по карте толстыми конроткими пальцами, между которыми потухала папироса. - Та-а-ак, Вьетнам?.. Вьетнам у нас будет здесь... А где же тогда Аргентина?.. К телефону Лева самостоятельно не подходил (по всей видимости, это было особо оговорено условиями примирения). Подходила Липа. Сухо на всякий случай говорила: "Але. Вас слушают" - и дальше - по ситуации. Часто после "Але. Вас слушают" вешала трубку. Тогда Лева мрачнел и уходил переживать в маленькую комнанту. Это звонила женщина, на которой Лева обещал и хонтел жениться до смерти деда. Когда Липа видела, что Лева сатанеет в Басманном, она звала соседа Ефима Зиновьевича. "У вас могут быть общие интересы",- говорила при этом Липа. Ефим Зиновьевич работал переплетчиком, а его жена Вера Марковна стучала дома на машинке. Чтобы справиться с тяжелой жизнью, Ефим Зиновьенвич спекулировал экспортными записными книжечками на молнии с металлическим карандашиком внутри. В даннном случае Липа эту спекуляцию прощала, сочувствуя многолетней болезни Нины. Для поддержки соседей она и сама иногда делала подарки родным этими книжечками. Лева играл с Ефимом Зиновьевичем в шахматы, Липа читала газету. Иногда в дверь скреблась Нина, седая, старенькая. Ефим Зиновьевич шел открывать ей дверь, а Лева шипел и махал руками, чтобы Липа не пускала ее в квартиру. Липа оставляла недовольного Леву в комнате, понплотнее закрывала дверь, выходила в переднюю, беседонвала с Ниной, давала ей какой-нибудь гостинчик. Потом шахматы продолжались. В девять-десять часов вечера Ефим Зиновьевич загонял Нину из коридора в свою квартиру, закрывал обе двери, вторая была дополнительная, окованная кровельнным железом, Лева шел читать в маленькую комнату. Ченрез полчаса Липа заходила туда, убирала газету, лежавншую на недовольном лице спящего бывшего зятя, и тушила свет. Утром за Левой заезжала черная "Волга". Персональнная, хотя и не совсем: "Волга" была на троих с Левиным начальником и первым его заместителем. Лева был трентий. Липа напоминала Леве проверить, все ли на месте - очки, ключи, документы, и провожала его. И каждое утро находила что-нибудь забытое впопыхах и громко кричала об этом с балкона Леве, садящемуся в черную персональную машину, а бабки, с утра забившие свои места у подъезда, одобрительно кивали головами. Ромка бездельничал. Узнав, что в "Повторке" идет фильм Марлена Хуциева "Мне двадцать лет", который снимался под названием "Застава Ильича", он понесся в "Повторку". Действительно - тот самый фильм. Ромка даже вспомнил толпу демонстрантов, узнал женщину, у которой режиссер отобрал шар, чтобы подарить Серене Круглову. Но Серени на велосипеде в фильме не было. Наверное, вырезали. После фильма Ромка помчался в Уланский: наркомат был тот же; бетонная тетка, похожая на молодую тетю Олю, прыгала в неработающий фонтан с редкими кустинками на сухом дне. А вот шахтеров - мужчин и женнщин,- с отбойными молотками на плечах, в нишах фансада Министерства авиации не было. Ниши были пустые. - Ну, пойдем устраиваться на работу,- важным гонлосом сказал Ромке отец однажды утром. - А почему? - вытянул шею Ромка. - А потому что в экстернат принимают только ранботающих. Все ясно? Конструкторское бюро "Асбошифер" помещалось в подвальном помещении с желтыми разводами по низкому потолку и щелястыми скр