- выкрикнул Артамонов и протаранил лбом подбородок хозяина. Потерпевший распластался по стене и с рассеченными губами сполз на кровать. В горячке Артамонов не заметил, что раскроил пополам и свой роговой отсек. -- Зря ты, -- сказал Матвеенков. -- Жмот он! -- Бросаем все и уходим! Через полчаса ребята с промышленного факультета стали заполнять коридор "энергетиков". Кто-то вбежал на этаж и крикнул: -- Они пришли! О ком шла речь, все поняли сразу. "Промышленники" в институте держались кучно и славились крутостью характеров. У них даже учебная программа была другой -- изысканных наук типа "динамики и прочности машин" там не проходили. Неминуемо назревало то, что называется стенкой на стенку. Мстители захватывали поудобнее замотанные в вафельные полотенца тяжелые предметы. Владелец магнитофона, весь в крови, был выдвинут вперед как причина тотального прихода на чужой этаж. "Энергетики" выползали из комнат и выстраивались вдоль плинтусов. Стороны было уже не развести даже с помощью дипломатического корпуса -- проблема лежала слишком на поверхности. Не отомстить -- означало признать за "энергетиками" все общежитие. Стороны начали сходиться плотнее. Закоперщики примерялись друг к другу и вычисляли, сколько времени продлится схватка, высматривали, куда бить сразу и как -- добивать. На левом фланге началась легкая потасовка. По цепной реакции мандраж пронесся из одного конца коридора в другой. Еще мгновение -- и стороны сошлись окончательно. Они задергались по всей длине, как две сцепившиеся конечностями сороконожки. Затрещали двери, зазвенели битые плафоны, и в коридоре погас свет. Удары наносились молча и вслепую, изредка раздавались вскрики. В разгар схватки с первого этажа поступило экстренное сообщение: -- Полундра! На вахте милиция! Служители порядка прибыли более чем кстати -- факультеты "метелили" друг друга до умопомрачения и не могли остановиться. От возгласа "полундра!" созревший чирей драки лопнул и стал вытекать наружу. Бойцы, продолжая пинать друг друга, рванули кто куда -- на пожарную лестницу, в туалеты и умывальники, на кухню и по ближайшим комнатам. Милицейскому наряду удалось скрутить и препроводить в участок горстку зазевавшихся зрителей, никакого отношения к драке не имевших. Чтобы замять инцидент, Рудик обратился к старосте "промышленников" с ящиком кальвадоса. Потерпевшие в качестве откупного потребовали в свое ведение "красный уголок", ключами от которого распоряжался Фельдман. В "красном уголке" было удобно проводить "огоньки", а через окна беспрепятственно проникать в общежитие в любое время суток. На следующий день, сдав бутылки, Фельдман отхватил себе прекрасные, в клеточку, синтетические носки. Татьяна по-своему готовилась к балу. Как все уже успели заметить, ее очередной жертвой и надеждой стал Мучкин. В 540-ю комнату она входить не решалась, не в силах придумать подходящий предлог. Справки наводила через Решетнева. Она опасалась, что Борис не придет на бал или явится с какой-нибудь девушкой, и тогда она, Татьяна, останется не у дел. -- А что, все вместе будут, весь институт? -- спрашивала она, прикидываясь не очень осведомленной в деталях. -- Как же иначе? -- беседовал с ней Решетнев. -- Права у всех одинаковые. -- И где же сможет уместиться столько народу? -- В спортзале, -- встревал Гриншпон, хотя никто его об этом не просил. -- Дизелисты, конечно, явятся на все сто процентов, -- не слыша Мишу, продолжала допрос Татьяна. -- У нас в группе, наверное, не все пойдут. -- С чего ты взяла? -- поинтересовался Рудик. -- Говорили, -- неопределенно отвечала Черемисина. -- Нет, мы на все сто, -- заверил Решетнев. -- Семьдесят шесть дэ один по этой части самая показательная группа. И Мучкин, и все остальные придут обязательно. -- И, конечно же, с девочками? -- попыталась угадать Татьяна. -- Боже, какие у нас девочки?! -- утешительно произнес Решетнев. -- Одна Наташечкина, вернее, Алешечкина, но Борис на нее даже и не смотрит. Впрочем, как и все остальные. -- Почему? -- удивилась Татьяна. -- Внешне она очень даже ничего. -- Потому. Решетневу лень было рассказывать, как с самых первых дней Алешечкина Наташа, единственная дама в группе 76-Д1, заявила: "Прошу относиться ко мне как к парню! Никаких ухаживаний, никаких специфических знаков внимания, никаких запретов на вольные темы в моем присутствии!" И она все это так серьезно обосновала и повела себя согласно декларации, что вскоре ее действительно перестали считать девушкой. Особенно в этом смысле она проявила себя в колхозе, где ни в чем не отставала от парней, будь то праздник или будни, день или ночь, крепленое или самогон, с фильтром или без фильтра. И Мучкин стал называть ее не Алешечкиной Наташей, а Наташечкиной Алешей. -- А почему именно Мучкин? -- Татьяна выдавала себя с головой. -- Такая у него конституция, -- загадочно отвечал Решетнев. -- А-а, -- Татьяна понимающе кивала головой и уходила прочь, чтобы завтра снова заявиться в 535-ю и выяснить, не нашел ли себе Мучкин девушку за истекшие сутки. -- Кажется, ваша Таня поступила в институт, чтобы сделать партию, -- сказал как-то Решетнев своим сожителям. -- Не кажется, а так оно и есть. Прознала, что вуз более-менее машиностроительный, парней предостаточно... -- поддержал его Гриншпон. -- Просто у человека необычная психология, вот и все, -- возразил Рудик. -- Вот ты, -- обратился он к Решетневу, -- выдержал бы со своим здравым смыслом столько подколов? Нет. А ей -- как об стенку горох. -- Но, согласись, в ее систематических стремлениях кого-нибудь иметь есть что-то патологическое, -- сказал Гриншпон. -- Татьяне надо прощать, она действует чисто. -- Рудик никак не мог натянуть простыню одновременно и на ноги, и на плечи. -- Посмотрите на других -- хитрят, мудрят, играют, а Татьяна идет на сближение, как рыцарь, с поднятым забралом. Что ж в этом нездорового? Скорее, мы больные. -- Побыстрей бы уж она сыскала свой верный шанс, -- произнес, уходя в себя, Артамонов. -- Она даже несколько осунулась в последнее время. Ошибается тот, кто думает, что точить лясы -- это удел женщин. Мужчины и здесь далеко обошли слабый пол, но, чтобы окончательно запутать мир, пустили утку, что женщины -- сплетницы. Бал, как и обещал Татьяне Гриншпон, состоялся в спортивном зале. 535-я комната пришла на праздник с некоторым опозданием, но в полном составе. Публика толпилась у стен и танцевала прямо там, где заставала музыка. В углу, на эстраде, сооруженной из спортивных скамеек в несколько ярусов, громыхали "Спазмы". 76-Т3 с гордостью следила за игрой ансамбля, ведь в нем, считай, половина была своих. Через колонки, подвешенные к баскетбольным щитам, струились звуки. В них угадывался голос Марины. -- Она может стать второй Пугачевой, -- сказал Климцов. -- Лучше бы стала первой Коротиной, -- выказал нелюбовь к торным дорогам Забелин. По заказу деканата он готовил стенд "Учимся. Работаем. Отдыхаем". Ползая вокруг эстрады, он пытался увековечить наиболее характерные жесты "Спазмов", но всякий раз ему в кадр попадался прикорнувший у барабанов Нынкин. Пунтус оставил его, променяв на угловатую победительницу олимпиады. Забелин долго портил пленку, наконец подошел к спящему Нынкину и сказал: -- Послушай, Сань, пересядь куда-нибудь в тень, а то ты мне всю малину портишь! Куда ни сунусь, все ты да ты. Нынкин был невздорным и перебрался к брусьям, где после танца его с трудом отыскал Пунтус. -- Ты что, лунатиком стал? С открытыми глазами спишь! -- поправил он под головой друга гимнастический мат. -- Меня сегодня не жди -- дела. Ну давай, я полетел. Рудик смотрел на бледные ноги танцующих и с грустью вспоминал загорелую Машу. Татьяне везло. Мучкин пригласил ее три раза подряд. По просьбе Решетнева. "Тебе все равно, а ей приятно", -- сказал ему Решетнев перед балом. Татьяна возомнила себя звездой осеннего мероприятия. Решетнев не сводил глаз с девушки, стоявшей в одиночестве у шведской стенки, и все не решался пригласить ее на танец. Словно чего-то боялся. "Если мне открыть забрало, -- думал он, вспомнив слова Рудика, -- то от такой открытости партнер может упасть в обморок". Из-за испещренного прыщами лица Решетнев относился к себе излишне критично. Воздух настолько наэлектризовался стараниями "Спазмов", что у Решетнева возникала дрожь, но желание пригласить наполнялось решимостью, когда девушку уже кто-то занимал. Она была явно не первокурсницей, и, похоже, именно это тормозило Решетнева. Несколько раз он направлялся к ней -- но как будто что-то не срабатывало, и он приглашал первую попавшуюся. Танцевал с другой и таращил глаза в сторону шведской стенки: как там одинокая, с кленовым листочком в руке? В этот момент Решетневу вспоминались географические карты крупного масштаба. Отдельно стоящее дерево, обозначаемое очень правдоподобным грустным значком. Он откладывал, откладывал -- успею, мол, еще пригласить, успею, но не успел. "Спазмы" доиграли последние ноты, и бал стал вываливаться на Студенческий бульвар. Отклеив от вспотевшей стены пару желтых листьев, Решетнев вышел вслед за девушкой. Она уходила с праздника одна. "Проводить ее, что ли, без всякой подготовки?" -- прикинул он и тут же забраковал мысль. Выражение "в жизни надо срываться" он узнал позднее, от Бирюка, а сейчас смотрел вслед уходящей в темень непоправимо одинокой девушке и клял себя за нерешительность. Откуда ему было знать, что это была Ирина Рязанова, которая в скором времени выиграет конкурс "Мисс института". -- Ну что, домой? -- подошли к нему Мурат с Артамоновым в качестве переводчика. -- Толчея ужасная на этом дурацком балу! -- Да, сплошной базар, -- согласился Решетнев, глядя в конец бульвара. Теснота подавляла его больше других. -- Устроили бы этот осенний бал раздельно, по курсам, -- поразмыслил вслух Артамонов. -- Было бы лучше! -- Видишь ли, бал -- это такая штука, которую нельзя дробить, -- отклонил идею Решетнев. -- Тогда бы устроили на натуре, посреди бульвара, и стены оформлять не надо. -- И то верно, -- согласился Решетнев. В эту минуту он мог бы согласиться даже с геоцентричностью солнечной системы -- настолько был занят неудачей. -- Я буду говорить об этом в четвертой Государственной думе! Докурив пачку "Примы", Решетнев ушел в постель. Сквозь сон донеслось, как в комнату сначала забрел Нынкин в поисках ключа, потом с грохотом вошел Гриншпон, праздничный и довольный, и уже среди ночи влетел Пунтус в поисках Нынкина.
Чтобы познать жизнь, нужно сломать ногу Ежегодное отчетно-перевыборное профсоюзное собрание проходило в спортзале. Отчитались, как положено, как подобает: переизбрали, а потом заместитель ректора по административно-хозяйственной части занудил про какую-то новую систему эксплуатации жилищных помещений. После речи он опрометчиво обратился к профсоюзному братству: -- Может быть, кто-то желает выступить? По опыту лет он знал, что выступить не пожелает никто. Но в этот раз с последней скамьи поднялся пухлый от природы Фельдман и, пробравшись сквозь тесные ряды профсоюзов, вскарабкался на трибуну. Он не прочил себя в профсоюзные деятели -- в ораторы его вывела постоянная сырость в 540-й комнате. Фельдман был едва заметен из-за трибуны, и для нормального контакта с залом ему не хватало одного только вставания на цыпочки, так что приходилось постоянно подпрыгивать. За время учебы Фельдман обнаружил столько несовершенств в бытовом секторе, что никак не мог остановиться. За какой-то баррель воды, просочившейся в потолочную щель, он полчаса крыл замректора по АХЧ и прочих причастных к промоине. Инвектива получилась настолько убойной, что исключала прения. Наконец Фельдман взглянул на президиум. По опущенным взорам он понял, что надолго зарекомендовал себя в профсоюзной среде. Осадив свое негодование на самом экстремуме, Фельдман покинул сцену. В Риме за такие речи возводили в консулы -- Фельдмана взяли в профбюро института дополнительным членом. -- Нам такие нужны, -- пояснил замректора, то ли радуясь, то ли улыбаясь. -- Пусть борются! Фельдман не замедлил воспользоваться служебным положением и выбил для себя полставки сантехника, чтобы лично заняться прорехой. Заделать ее до конца учебы Фельдману не удалось, поскольку рабочее время уходило на рейды по проверке комнат на предмет несданной посуды и чрезмерной перенаселенности приживалами. Комиссия, в которую входил Фельдман, трясла жилища денно и нощно. Непогожим вечером в 540-й комнате спетая компания гоняла бледные чаи по банкам из-под майонеза. Слабо обставленное чаепитие позволяло участникам пялиться на стены и рассматривать портреты, на которых были широко представлены мерины и мулы. Коллекция репродуктивных полотен принадлежала Фельдману. Он говорил, что мечтает стать конезаводчиком. Скорее всего, врал. -- Хоть бы какой кусок халвы или лимон, что ли, -- всосал в себя теплую струю Матвеенков. -- А то живот раздуло. -- На днях я обнаружил под кроватью Фельдмана какой-то ящик, -- сообщил Мучкин. -- Наверное, кто-то комнаты перепутал. Компания замерла и перестала хлюпать. -- Показывай, -- сказал Пунтус. -- Я давно слежу за этим ящиком, -- продолжил Мучкин. -- Уже месяц стоит. Никто не трогает. -- Полностью закрытый? -- спросил Нынкин. -- Да нет, там есть щель для руки. -- Давай сюда! -- Рукополагаем тебя -- открывай! В ящике оказалось множество пакетиков. После встряски из него покатились всевозможные орехи и сухофрукты. Очищенные грецкие, похожие на человеческий мозг, жареный арахис, кешью, мексиканские орешки -- все в приятной и удобной пропорции. В бумажных кулечках -- ломтики сушеной дыни, бананов, цельный инжир, курага. -- Ничего себе живем! Полна коробушка, а мы пустой чай распиваем! -- промурчал Матвеенков. -- При таких запасах издеваемся над собой! Слово за слово -- разметали больше половины. -- Ай да Мучкин, так сказать, ай да молодец! Тебе бы, собственно говоря, в сыскном бюро работать, а ты, по сути, в слесари все норовишь. Заниженная самооценка, однозначно! -- на редкость явственно поощрил друга Матвеенков. В комнату постучали. Дверь открыли подростки с подготовительного отделения и впустили председателя комиссии Фельдмана. -- Проверка! -- по-деловому коротко сказал он. -- Предъявите тумбочки и шкафы! -- начал он сам лично все открывать и проверять. -- Отлично. Ничего лишнего. Запасных матрацев и раскладушек в шкафах не вижу, значит, никто из залетных тут не ночует. Так, стены -- все пристойно, все в рамочках. Фельдман выказывал абсолютную непредвзятость. Проскочив по опорным точкам, он начал уводить комиссию, давая понять, что в комнате полный порядок и пора двигать дальше. И тут его взгляд упал на растерзанные кулечки и пакетики от экзотических яств. -- А это где взяли? -- спросил он у компании, обомлев. -- Под кроватью нашли. В ящике. Наверное, кто-то комнаты перепутал, -- озвучил версию Мучкина Пунтус. -- Под какой кроватью? -- Под этой, -- указал Мучкин на кровать Фельдмана, -- рядом с чемоданом. -- Вот именно! -- взвинтился Фельдман. -- Под этой, а не под той! -- пнул он ногой удлиненную с помощью чертежной доски лежанку Бориса. -- Да вы присаживайтесь, попейте чаю, -- предложил Нынкин. -- Этого добра еще пол-ящика! -- Запакуйте все назад! -- потребовал Фельдман. -- Это мне прислали, чтобы я передал знакомым. -- Предупреждать надо, -- сказал Мучкин. -- Откуда мы знали! Целый месяц под кроватью стоит. Весь в пыли. -- Я же говорю: попросили передать. -- Так и надо было передать! -- произнес Мучкин. -- А ты вообще молчи! Все! Комнате ставится двойка за полный беспорядок! Завтра поголовно на студсовет! Будем разбираться. Комиссия проследовала в 535-ю, которая располагалась через коридор. -- Весь этот коллаж надо убрать! -- сказал Фельдман, обозревая аппликации. -- Обклеивать стены запрещено! -- И жить, как в тюрьме?! -- возник Решетнев, надеясь на поддержку одногруппника, но тот сделал вид, что впервые видит всю эту голытьбу и сейчас исключительно по долгу службы неотрывно рассматривает ее без всякого интереса. -- В оформлении интерьера нужно брать пример с 540-й, -- сквозь зубы и как бы между прочим сказал Фельдман. -- Комната тематическая, вся выдержана в стиле конюшни, то есть имеется какая-то идея. Выпал долгожданный снег. Первокурсники оказались перед ним сущими детьми. Под окнами общаги кто-то вылепил похожего на Пунтуса снеговика: в руках тубус, вместо глаз очки, на шее, наудавку, красный шарф из несписанной шторы. К обеду снега набралось по колено. Один немолодой и нетрезвый человек впал в незадачу. Без пальто, в светлом, почти маскировочном костюме он барахтался в свежем снегу неподалеку от снежной бабы и, тщетно пытаясь встать, кричал, словно кого-то передразнивая: -- Парниковый эффект! Парниковый эффект! Окись углерода! Экран! Всемирное потепление! Нобелевские премии пополучали, а тут леднику впору! Они теории толкают, а ты мерзни тут! -- Товарищ, явно не угадав погоды, ушел с утра в гости и, возвращаясь, попал в полное распоряжение стихии. Эскортируя девушек, Решетнев, Фельдман и Матвеенков залюбовались снеговиком. Мысль Решетнева, оттолкнувшись от скульптуры, устремилась... Но тут все заметили плавающего в снегу бедолагу. Помогли встать. Тот в знак благодарности начал выдавать соображения насчет состояния атмосферы за последние сто веков. -- Кандидат какой-нибудь, -- небрежно бросила проходящая мимо старуха. Укрепив товарища в вертикальном положении, компания нацелила его на первый подъезд "китайской стены", куда тот время от времени и порывался. Поборник честной погоды побрел домой синусоидальной походкой. Мысль Решетнева, повторно оттолкнувшись от снеговика, устремилась по особым ассоциативным каналам и взошла к тому, что провожатым во что бы то ни стало, несмотря на поздний час и лютую вахтершу, необходимо проникнуть на ночь в женский корпус вслед за девушками. -- Иначе весь вечер пойдет насмарку, -- дооформил мысль Решетнев. -- Может, попытаться уговорить дежурную? -- замялся Фельдман, осматривая недоступный пожарный выход на втором этаже. -- Вдруг пропустит? -- Бабка, мг-м, того... не молодая -- не уговоришь, так сказать, -- Матвеенков словно зачерпнул пригоршню из личного опыта. -- Будем, ну, это... пробиваться здесь. -- На удивление легко воспрянув телом, откормленным по беконному методу, с прослоечкой, Леша вмиг оказался на козырьке балкона. Решетнев безошибочно повторил трюк. У Фельдмана сноровки не хватило. Он метался под балконом, как лиса под виноградом, и шепотом умолял друзей придумать что-либо. Ему подсказали найти какой-нибудь ящик. Фельдман не поспешил бы на поиски с такой прытью, поучаствуй он в последнем субботнике, во время которого все нужные и ненужные предметы были собраны в кучу и сожжены. Прочувствовав невыполнимость затеи, Фельдман вспомнил, что он член профкома, и отправился восвояси. "А ну их, этих девочек!" -- решил он уже в постели. Выходя утром из женского общежития, друзья напоролись на вахтершу. -- Стойте! Как вы здесь оказались? -- запричитала она, схватив Матвеенкова за рукав. -- Да я... в смысле... безо всякого, так сказать, -- побрел Леша в свои обычные в подобных случаях речевые дебри. -- Ты мне не умничай! Корчишь из себя ненормального! Я двадцать лет тут сижу и все ваши иностранные языки выучила! Разбираюсь, когда "ноль один" звонить, когда "ноль два"! Решетнев под шумок развернулся к балкону. Вчерашний пожарный маршрут показался ему безопасней. Спустя полчаса Решетнев возлежал в травмпункте. -- Где это вы так? -- отвлекал его разговорами хирург, ощупывая больную ногу. -- Антенну с друзьями устанавливали. -- Лучше бы к девушкам сходили, чем по крышам в такую погоду лазать, -- поглумился врач и что есть мочи дернул за пятку. -- А-а! -- заорал Решетнев. -- Ну вот, кажется, все. У вас трещина плюсны. -- Серьезно?! -- Шучу, у вас перелом, -- улыбнулся хирург. 535-я комната превратилась в палату. Посетители шли и шли. Даже в понедельник, когда никто никуда не ходит. -- Эк тебя угораздило, -- соболезновали они Решетневу. -- Жил же, как человек, и на тебе -- по женским покоям понесло. -- В жизни надо срываться, -- оправдывался Решетнев, используя любимое выражение Бирюка. Прихожане выражали потерпевшему соболезнование и попутно выметали из тумбочек все продукты. Вместо того, чтобы, как подобает, приносить их больному. Запасы 535-й таяли на глазах. -- Как долго у тебя срастается кость, Решетнев! -- говорили сожители. -- Похоже, она у тебя без всякого костного мозга! Ты нас по миру пустишь! Самым методичным гостем был Матвеенков. Он являлся, сидел для приличия минуты две-три у изголовья больного, а потом, жестикулируя сосисочками пальцев, начинал элегию: -- Я, так сказать, в смысле, одним словом, в крайнем случае, -- произносил он, словно пораженный моторной афазией. -- В шкафу! -- обрывал его Гриншпон. -- От тебя ничего не скроешь! Леша брал пять своих почти законных клубней и, заведя сложный благодарственный монолог, исчезал за дверью. -- Ты допускаешь потраву угодьев, Решетнев! -- негодовал Артамонов. -- За это раньше сажали! -- Зачэм обижат чэловэк? -- защищал Решетнева Мурат. -- Тыбылыс лубой гост надо отдать всо! Панравилса кинжял -- отдай кинжял, спросыли время -- отдай часы! -- Понимаешь, брат, -- оттеснял Мурата Гриншпон, -- наш равнинный лабаз не вынесет твоих высокогорных обычаев! И когда, наконец, тебе придет денежный перевод от родителей на очередную помолвку? Оставалось одно -- погрузочно-разгрузочные работы без использования подъемно-транспортных средств. Дабы не вымереть, 535-я комната была вынуждена устремиться на заработки и, чтобы не попрошайничали, прихватила за компанию 540-ю, хотя Фельдман обещал всем своим одногруппникам материальную помощь. Да еще почти силком заставили отправиться с собой Пунтуса с Нынкиным, которые уже неделю пытались впасть в спячку. Город засыпал. Он долго ворочался -- искал удобную позу. То здесь гасло и вновь вспыхивало окно, то там. Потом город долго вздрагивал во сне то сиреной "скорой помощи", то запоздалым скрипом тормозов на перекрестке. -- Хорошо зверям, -- говорил по дороге Нынкин, -- чуть голод -- сразу в спячку. -- У них хоть совесть есть, -- поддерживал вялый разговор Пунтус. -- Они нет-нет, да и просыпаются, а ты, если заснешь, то лет до сорока. По ночам на холодильной базе платили вдвойне. В этот раз рефрижераторы были с мойвой. Договорившись насчет оплаты, студенты приступили к разгрузке. Фельдман в основном перекуривал и болтался по складу. Совершенно случайно он напоролся на чей-то тайничок с красной рыбой. Наверное, кто-то из служащих припрятал, чтобы в удобный момент утащить, допустил он и аккуратно переложил живность к себе в портфель. В конце разгрузки Фельдман расколол о колено плитку свежемороженой мойвы и большую часть сунул за пазуху. -- Будет неплохим подспорьем, -- сказал он, застегивая куртку на все пуговицы. -- Да кто ее станет есть? -- попытались отговорить его друзья. -- Ее надо уметь приготовить, только и всего, -- оправдал рыбу Фельдман. -- У нас в стране -- дефицит поваренных книг, поэтому многое залеживается. Никакой кулинарной культуры в быту! На проходной студентам в рамках ежемесячника по борьбе с базовыми несунами устроили проверку. Фельдман встал в очередь на досмотр последним -- боязно все-таки, хоть и рядовое, не для себя, но все же расхищение социалистической собственности. Пока ощупывали передних, мойва за пазухой Фельдмана быстро таяла. Непоправимо быстро. Охранник, проверяя портфель, с ужасом наблюдал за глазами Фельдмана, бегающими туда-сюда, как в нистагме. Глаза норовили и спрятаться от непонятно откуда взявшегося стыда, и в то же время хотели все вокруг видеть. -- Кажется, переработал хлопец, -- пожалел Фельдмана проверяющий из вневедомственной охраны. -- Быстрее, дедуля, быстрее, -- крутился, как на огне, незадачливый расхититель. -- О! -- воскликнул дед, нисколько и никуда не торопясь. -- Красной рыбы у нас на базе вроде бы не было! Где такую красавицу раздобыл? Фельдман сообразил, что вагон красной рыбы разошелся по начальству настолько тихо, что даже охрана не в курсе. -- Рыбки мороженой почему не взяли? Питаетесь, небось, не шибко? -- спросил вохровец, не найдя мойвы, которая, как он считал, была единственным товаром на базе. -- Генералы не питаются отбросами! -- выдавил Фельдман фразу из шедшего в "Победе" фильма и, будто ошпаренный, вылетел с проходной. Бросив на землю портфель, Фельдман начал яростно раздеваться. Оттаявшие мойвинки проскальзывали через штанины и, словно живые, падали у ног. -- Не могли первым пропустить! -- посетовал Фельдман на друзей. -- Для вас же старался! -- Да ты, вроде, и не спешил, -- сказали Пунтус и Нынкин. Грузчикам стало настолько жалко вымокшего друга, что Рудик предложил не откладывая зайти в пивной зал "девятнарика", чтобы красную рыбу, которой Фельдман намеревался полакомиться в Новый год, не есть всухомятку, да еще и спозаранку. В следующую ночь Фельдман на шабашку не вышел. Его уклончивая речь перед бригадой прозвучала как-то неубедительно, и тогда Фельдман привлек всю двигательную мышечную энергию, чтобы жестами доказать друзьям, насколько чаще пробоины в отоплении общежития случаются ночью и почему он, как дежурный сантехник на полставки, должен постоянно быть начеку, а не таскаться по всяким базам! А на самом деле Фельдман давненько наметил себе другой путь ликвидации финансовых брешей -- втихую от народа занялся лотереей. Постоянное аллегри после каждого розыгрыша придавало еще большую уверенность в успехе. Откуда ему, наивному, было знать, что выигрышный билет нельзя купить как вещь -- такой билет могут или подарить, или всучить вместо сдачи за неимением мелочи, а методичность здесь губительна и бесперспективна. Остальные грузчики продолжили внеурочную пахоту, как бы желая узнать, сколько можно выдержать вот так -- днем учеба плюс всякие секции, репетиции, кружки и студии, а ночью -- работа. В этот раз под разгрузку были выставлены вагоны с картошкой. -- Жаль, Фельдмана нет, некому бульбы набрать, -- пригорюнился Нынкин. -- А то каждый день вермишель вареная, вермишель жареная, вермишель пареная! Уже в кишечный тракт въелась. -- А мы иногда разнообразим, -- сказал Артамонов, -- едим прямо из пачки. В таком виде она напрочь убивает чувство голода при исхудании... Странно, что ее выпускает пищевая промышленность, а не фармацевтическая, скажем, -- подумал он вслух. Всю ночь напролет таскали из затхлой темнотищи склада драгоценнейшую картошку, наполовину тронутую порчей, гадая, откуда мог прибыть такой груз. Не из Мелового ли? -- А может, все-таки прихватим по кило-два-три? -- сказал Рудик. Но нанюхавшийся миазмов Нынкин сморщился и выпалил: -- Макароны в соусе -- вполне достойное блюдо! В гробу я видал жрать эту тухлятину! Уж лучше сразу лягушек. -- Действительно, -- поддакнул Пунтус. -- Разве что на спирт прихватить пару центнеров. Хозяйки всех на свете помещений -- обыкновенные серые крысы -- как болиды, сверкали тут и там своими люминесцентными глазами. По складу от них не было никакого прохода. -- В Париже эти твари скоро будут заседать в муниципалитете, -- заметил Гриншпон. -- Недавно прочитал, как эти твари перегрызли пополам десятитысячевольтовый кабель в парижском метро, и хоть бы одну ионизировало или там распылило как-нибудь! В пику этому сомнительному анекдоту из светской жизни парижских крыс Артамонов поведал, как при виде грызунов на мелькомбинате у себя на родине, в Орле, ему довелось испытать самые волнующие минуты в жизни. Парижские крысы, как ни крути, все же боятся людей, а мелькомбинатовские -- те ни грамма не стесняются. Ратициды они запросто употребляют на десерт и ходят по территории, как свиньи, -- споткнуться можно. Голубей едят, как кур. Голуби нажираются дармового зерна -- благо на плохо положенное у всех нас клюв помпой -- и становятся не способными к полету. Крысы подходят к ним как к готовому блюду или полуфабрикату, устраиваются поудобнее и, разве что не повязав салфетку, начинают кушать: хряп-хряп, с косточками, а потом -- спать в сушилку. Цепляй этой крысе за уши ошейник и веди, куда хочешь. Например в столовую. Там большая очередь. Женщины через секунду освобождают раздачу. Бери первое, второе, третье. Доклад Артамонова о популяции мелькомбинатовских крыс сработал как дезодорант. Грузчики добили протухший вагон, почти не морщась. Город просыпался. Нежился, зевал безлюдными провалами подземных переходов. Потом потихоньку начал потягиваться ранними троллейбусными маршрутами и наконец вскочил, обдав себя снегом, клубящимся за очистительными машинами, и распахнул хлебные магазины. А завтра снова стайерская прогулка пешком на базу. И Нынкин опять будет талдычить о каком-то своем особом зимнем солнцестоянии, при котором ночь, как известно, максимальна, а если не спать -- то и вообще бесконечна. Татьяна ежедневно заскакивала в 535-ю. Она по-матерински потрепывала больного Решетнева по загривку, как бы подталкивая его к скорейшему выздоровлению. Но, невзирая на избыток женской ласки, Решетнев впадал в тоску и хандру. Опираясь на костыли, он совершал мелководный каботаж от койки до туалета в конце коридора и клялся, что больше никогда не падет так низко. Каждый вечер, проводив друзей на работу, он пробирался на цыпочках к себе в душу и копался там до утра. Когда спать можно сколько влезет, сон, как назло, не идет. Устроившись на подоконнике, он рассматривал снеговика и все больше понимал, кем стали для него Рудик, Мурат, Миша... Кто он теперь без них? Так себе -- человечинка. Денно и нощно Решетнев копил в себе эти мысли и, дождавшись товарищей, пытался втянуть их в общение. Но все разбредались по делам или падали замертво на койки. В его распоряжении оставался один Рудик, который после базы усаживался за письма. Еще в армии он снюхался с радиодиспетчершей, и та присылала ему с Ямала коротенькие кадастры о погоде. Староста носился с ними, как Мурат с денежными переводами. -- Знаешь, Сергей, -- навязывался Решетнев к Рудику, -- мне кажется, я понял одну простую истину: чтобы познать жизнь, нужно непременно сломать ногу. -- Что ты там бормочешь? -- переспрашивал его Рудик, таща по влажной губе липкую кромку конверта. -- Да так, ерунда, -- вздыхал Решетнев. Он сбросил гипс, как сбрасывают цепи. Боль в пятке еще долго напоминала ему о чем-то таком безыдейном и не обсуждаемом при наличии, что многие называют мужской дружбой. Разные бывают падения. Иногда их можно приравнять к взлетам или к срывам, как говорил Бирюк. Решетнев оклемался, встал на ноги, а потом и на горло. Друзьям пришлось выделить ему двадцать рублей по комнатному больничному листу. Решетнев накупил плексигласовых тарелок, прикрепил к стенам, подсунул под них цветные виды вселенной из журнала, к "иллюминаторам" подвел настоящее освещение, и теперь в комнате можно было плыть, как бы между светил. Оформление 540-й в стиле "все мы немножко лошади" по сравнению с интерьером 535-й стало просто китчем. Профком наградил 535-ю грамотой за победу в соцсоревновании. Таким образом Фельдман замазал свой прокол во время проверочного рейда, когда отмолчался по поводу эротических наклеек на стенах. -- В жизни надо быть оригинальным, -- принимал поздравления Решетнев. -- В жизни надо срываться. Третий закон Ньютона Зачеты по начертательной геометрии подступили, как ком к горлу. Первокурсники гнулись над белыми ватманами и кляли изобретателя этой чертовой науки, а заодно проклинали и преподавателя Цыпленкова, обладающего профессиональным и чуть ли не геометрическим прищуром. Для Цыпленкова начертательная геометрия была полигоном для его психологических опытов над живыми людьми. -- Вам ни к чему будет устраиваться на платные курсы кройки и шитья, -- объяснял он свою привязанность к студентам, массируя доску куском дикого мела. -- Я сделаю из вас непревзойденных модельеров -- ведь все ваши сногсшибательные одежды конструируются исключительно на основе принципов начертательной геометрии. От страстного желания Цыпленкова сформировать из группы 76-Т3 сквозную швейную бригаду головы первокурсников пухли при виде пространственных фигур и их пересечений по неимоверным кривым. И что самое противное -- всю эту непостижимую графику нельзя было вызубрить. Поэтому оставалось усердно понимать и развернуто представлять. Артамонов был согласен хоть всю жизнь ходить без одежды, лишь бы не ведать линейных ужасов, в которых, чтобы пересечь тетраэдр с эллипсоидом, нужно было сидеть с одним карандашом и двумя пузырями три дня и четыре ночи. Артамонов Валера был непоседой, ему подавай задачи на сноровку, а тут испытание на усидчивость. -- Было бы так, -- рассуждал он, -- получил ты, например, задание, разобрался, какая линия что обозначает, -- и точка! Я не пойму одного -- зачем чертить? Если нужно будет в дальнейшей жизни, я, конечно же, начерчу, но это потом, в жизни, а сейчас... Только время да нервы гробишь. -- И в защиту своего бездействия на ниве геометрии он приводил массу доводов. -- Не до всех эта наука доходит через голову, -- дискутировал с ним Решетнев. -- До некоторых -- через седло. Но оказалось, что студентами в высшей школе предусмотрено все и даже такая тонкость, в которой застал себя Артамонов. Само собой разумеется, что на потоке есть группы, которым выданы такие же задания. И еще существует техническое приспособление -- "дралоскоп", с помощью которого полугодовую норму можно легко и непринужденно передрать в считанные часы. Было бы с чего. Правда и то, что жить полнокровно чужим трудом дано не каждому. Здесь нужна не только выдержка, нелишне обладать и стойкостью. Обыкновенно после выдачи задания на проект начиналось выжидание -- кто первый приступит к выполнению. Слабохарактерные надламывались и, словно загипнотизированные, приступали к черчению. Как только они справлялись с заданием, к ним подкатывали более стойкие и вмиг переносили готовые творения на свои листы. Затем шла в ход изворотливость -- бывало, скопированные работы защищались раньше оригинальных. За плагиаторами был нужен глаз да глаз, поскольку сдирание -- это не столько процесс, сколько стратегия и тактика. Артамонов отправился к Наташечкиной Алеше. Она в группе 76-Д1 тоже шла первой по списку. Наташечкина была своим парнем, и задание у нее было идентичным. По настроению, с которым она приняла ходока, можно было заключить, что лично ей по нутру игра геометрических линий, вырисовывающих занятные контуры неказистых с виду деталей дизеля. Наташечкина без проволочек отдала во временное пользование Артамонову свои готовые чертежи. -- Только не перепутай потом оригиналы с дубликатами, -- предупредила она вдогонку. Артамонов заручился пачкой конфет с ближайшей стипендии и помчался настраивать "дралоскоп", который состоял из оконной фрамуги с двойным стеклом и настольной лампы для подсветки снизу. Способ оказался эффективным. Наутро Артамонов, не долго думая, понес на проверку чужие творения. -- Так-так, -- приговаривал Цыпленков, рассматривая чертежи почему-то не с лицевой, а с тыльной стороны, -- придется вам задание переделать. -- Я повешусь! -- возразил Артамонов. -- А почему вы не спрашиваете, в чем дело? -- прищурился Цыпленков. -- Да, в чем, собственно, дело? -- не замедлил с вопросом Валера. -- Вот я и говорю -- в чем? А вот в чем -- копии снять нетрудно, но заверить их... -- Цыпленков показал на графит, налипший от линий Наташечкиной с тыльной стороны чертежей. У Артамонова все опустилось. Схватившись за голову, он сел мимо стула. Цыпленков неторопливо приводил статистические данные: -- Обычно за год дралоскопия играет злую шутку с двумя-тремя первокурсниками. На вашем курсе вы -- десятый. У вас очень расторопный курс. Зайдите попозже, я выдам вам другой вариант. -- Теперь я не успею! -- сжимая ладонями виски, произнес Артамонов. -- Брошу институт! -- Успеете, я вам гарантирую. -- Цыпленков щурился, словно вел сумеречный образ жизни и нормальный дневной свет сильно раздражал его. -- Я сообщу об этом в общество защиты прав потребителей! -- Что вы сказали? -- Да так, брежу. Артамонов забыл про обещанные Наташечкиной конфеты и пролежал два дня не вставая. Сожители ничем ему помочь не могли. Они сами еле тянули эти долгие основные, размерные и штрихпунктирные линии по бесконечно белым листам ватмана. Вскоре Артамонов начал заговариваться. Уставя глаза в потолок, он битыми часами твердил одно и то же: "В четверг четвертого числа в четыре с четвертью часа четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж черезвычайно чисто". Потом затих. -- Кризис миновал, -- доложил Рудик сожителям, сидевшим на корточках в коридоре. Артамонов встал, выпил бутылку кефира и по новой приступил к полугодовому объему чертежей. Он, конечно же, мог бы опять найти подобный вариант, пересветить чертежики и теперь уже по-умному, как подсказал Бирюк, стереть резинкой следы плагиата, но, словно кому-то назло, он смахнул со стола лишние предметы и приколол первый лист. Как и предрекал Цыпленков, к сессии Артамонов все успел. На консультациях геометр продолжал прижимать Валеру к земле: -- Почему вы не задаете никаких вопросов? Выучили все, что ли? Настолько все знаете, что и спросить нечего? Или не знаете, что спрашивать? Тогда зачем пришли на консультацию? Это не занятия. Посещать консультации необязательно. Если нет вопросов -- вы свободны. Вопросы быстро находились. Перед экзаменом девочки не выдержали. -- Мы не пойдем сдавать начерталку, -- сказали они Рудику. -- Объявляем стоячую забастовку. -- Вы что, хотите, чтобы нашу группу расформировали?! -- пригрозил староста. -- У нас в голове сплошной калейдоскоп, -- развела руками Марина. -- И руки трясутся, -- вытянула вперед ладони Люда. -- Хотя есть идея, -- сказала Татьяна, -- пусть первыми идут сдавать экзамен парни. -- Да-да, -- подтвердила Люда. -- А мы всю, какая есть, косметику -- на себя, и войдем к Цыпленкову сразу все втроем. Авось проскочим. Бирюк говорил, Цыпленков падок на эти парфюмерные дела. Глядишь, и оценит. С глазу на глаз мы с ним как-нибудь разберемся. -- Попробуем задавить его массой, -- потерла руки Татьяна. Но на экзамене Цыпленкова словно подменили. Артамонову он сказал: -- Вам ставлю пятерку без билета, вы и так достаточно потрудились в семестре. Татьяна сжалась от зависти и начала придумывать, по какой бы такой причине и к ней Цыпленков мог бы отнестись вот так же льготно. Но геометр не тронул ее и без всяких причин. Он только спросил: -- Ну, что, Черемисина, платья еще не пробуете изготавливать? Татьяна хотела соврать, но не успела. Цыпленков вывел в ее зачетке красивым чертежным шрифтом заветный "хор". -- Ну, Татьяна, ты молодец! -- поздравили подругу одногруппники. Черемисина от счастья не заметила, что ее назвали не Таней, а обо