ютъ -- скоро война будетъ?" И, выслушавъ мой отвeтъ, разочарованно вздыхалъ: "Вотъ, Господи ты, Боже мой -- ни откуда выручки нeтъ"... Впрочемъ -- для себя Чуминъ выручку нашелъ: ограбилъ до нитки динамовскiй тиръ -- и исчезъ на лодкe куда-то въ тайгу, такъ его и не нашли. Левинъ былъ длиннымъ, тощимъ, нелeпымъ парнемъ лeтъ 25-ти. Вся его нескладная фигура и мечтательные семитическiе глаза никакъ не вязались со столь воинственной страстью, какъ стрeлковый спортъ... По вечерамъ онъ аккуратно нализывался въ динамовской компанiи до полнаго безчувствiя, по утрамъ онъ жаловался мнe на то, что его стрeлковыя достиженiя все таютъ и таютъ. -- Такъ бросьте пить... Левинъ тяжело вздыхалъ. -- Легко сказать. Попробуйте вы отъ такой жизни не пить. Все равно тонуть -- такъ лучше ужъ въ водкe, чeмъ въ озерe... У Левина въ комнатушкe была цeлая коллекцiя оружiя -- и собственнаго, и казеннаго. Тутъ были и винтовки, и двустволка, и маузеръ, и парабеллюмъ, и два или три нагана казеннаго образца, и складъ патроновъ для тира. Окна и тира, и комнаты Левина были забраны тяжелыми желeзными рeшетками; у входа въ тиръ всегда стоялъ вооруженный караулъ. Днемъ Левинъ все время проводилъ или въ тирe, или въ своей комнатушкe; на вечеръ комнатушка запиралась, и у ея входа ставился еще одинъ караульный. Къ утру Левинъ или самъ приволакивался домой, или чаще его приносилъ Чуминъ. Въ этомъ тирe проходили свой обязательный курсъ стрeльбы всe чекисты Медвeжьей горы. Левинская комнатушка была единственнымъ мeстомъ, откуда мы могли раздобыть оружiе. Никакихъ другихъ путей видно не было. Планъ былъ выработанъ по всeмъ правиламъ образцоваго детективнаго романа. Я приду къ Левину. Ухлопаю его ударомъ кулака или какъ-нибудь въ этомъ родe -- неожиданно и неслышно. Потомъ разожгу примусъ, туго накачаю его, разолью по столу и по полу поллитра денатурата и нeсколько литровъ керосина, стоящихъ рядомъ тутъ же, захвачу маузеръ и парабеллюмъ, зарою ихъ въ песокъ въ концe тира и въ однихъ трусахъ, какъ и пришелъ, пройду мимо караула. Минутъ черезъ пять-десять взорвется примусъ, одновременно съ нимъ взорвутся банки съ чернымъ охотничьимъ порохомъ, {451} потомъ начнутъ взрываться патроны. Комнатушка превратится въ факелъ... Такая обычная исторiя: взрывъ примуса. Совeтское производство. Самый распространенный видъ несчастныхъ случаевъ въ совeтскихъ городахъ. Никому ничего и въ голову не придетъ. Вопросъ о моемъ моральномъ правe на такое убiйство рeшался для меня совсeмъ просто и ясно. Левинъ обучаетъ палачей моей страны стрeлять въ людей этой страны, въ частности, въ меня, Бориса, Юру. Тотъ фактъ, что онъ, какъ и нeкоторые другiе "узкiе спецiалисты", не отдаетъ себe яснаго отчета -- какому объективному злу или объективному добру служить его спецiальность, въ данныхъ условiяхъ никакого значенiя не имeетъ. Левинъ -- одинъ изъ винтиковъ гигантской мясорубки. Ломая Левина, я ослабляю эту мясорубку. Чего проще? Итакъ, и теоретическая, и техническая стороны этого предпрiятiя были вполнe ясны или, точнeе, казались мнe ясными. Практика же ввела въ эту ясность весьма существенный коррективъ. Я разъ пять приходилъ къ Левину, предварительно давая себe слово, что вотъ сегодня я это сдeлаю, и всe пять разъ не выходило ровно ничего: рука не поднималась. И это не въ переносномъ, а въ самомъ прямомъ смыслe этого слова: не поднималась. Я клялъ и себя и свое слабодушiе, доказывалъ себe, что въ данной обстановкe на одной чашкe вeсовъ лежитъ жизнь чекиста, а на другой -- моя съ Юрой (это, въ сущности, было ясно и безъ доказательствъ), но, очевидно, есть убiйство и убiйство... Въ наши жестокiе годы мало мужчинъ прошли свою жизнь, не имeя въ прошломъ убiйствъ на войнe, въ революцiи, въ путаныхъ нашихъ бiографiяхъ. Но здeсь -- заранeе обдуманное убiйство человeка, который, хотя объективно и сволочь, а субъективно -- вотъ угощаетъ меня чаемъ и показываетъ коллекцiи своихъ огнестрeльныхъ игрушекъ... Такъ ничего и не вышло. Раскольниковскаго вопроса о Наполеонe и "твари дрожащей" я такъ и не рeшилъ. Мучительная борьба самого себя съ собою была закончена выпивкой въ Динамо, и послe оной я къ этимъ детективнымъ проектамъ больше не возвращался. Стало на много легче... Одинъ разъ оружiе чуть было не подвернулось случайно. Я сидeлъ на берегу Вички, верстахъ въ пяти къ сeверу отъ Медгоры, и удилъ рыбу. Уженье не давалось, и я былъ обиженъ и на судьбу, и на себя: вотъ люди, которымъ это, въ сущности, не надо, удятъ, какъ слeдуетъ. А мнe надо, надо для пропитанiя во время побeга, и рeшительно ничего не удается. Мои прискорбныя размышленiя прервалъ чей-то голосъ. -- Позвольте-ка, гражданинъ, ваши документы. Оборачиваюсь. Стоитъ вохровецъ. Больше не видно никого. Документы вохровецъ спросилъ, видимо, только такъ, для очистки совeсти: интеллигентнаго вида мужчина въ очкахъ, занимающiйся столь мирнымъ промысломъ, какъ уженье рыбы, никакихъ спецiальныхъ подозрeнiй вызвать не могъ. Поэтому вохровецъ велъ себя нeсколько небрежно: взялъ винтовку подъ мышку и протянулъ руку за моими документами. {452} Планъ вспыхнулъ, какъ молнiя -- со всeми деталями: лeвой рукой отбросить въ сторону штыкъ винтовки, правой -- ударъ кулакомъ въ солнечное сплетенiе, потомъ вохровца -- въ Вичку, ну, и такъ далeе. Я уже совсeмъ было приноровился къ удару -- и вотъ, въ кустахъ хрустнула вeтка, я обернулся и увидалъ второго вохровца съ винтовкой на изготовку. Перехватило дыханiе. Если бы я этотъ хрустъ услыхалъ на секунду позже, я ухлопалъ бы перваго вохровца, и второй -- ухлопалъ бы меня... Провeривъ мои документы, патруль ушелъ въ лeсъ. Я пытался было удить дальше, но руки слегка дрожали... Такъ кончились мои попытки добыть оружiе... ТЕХНИЧЕСКIЯ ПРЕДПОСЫЛКИ Дата нашего побeга -- полдень 28-го iюля 1934 года -- приближалась съ какою-то, я бы сказалъ, космической неотвратимостью. Если при нашихъ первыхъ попыткахъ побeга еще оставалось нeкое ощущенiе "свободы воли": возможность "въ случаe чего" -- какъ это было съ болeзнью Юры -- сразу дать отбой, отложить побeгъ, какъ-то извернуться, перестроиться, -- то сейчасъ такой возможности не было вовсе. Въ 12 часовъ дня 28-го iюля Борисъ уйдетъ изъ своего Лодейнаго Поля въ лeсъ, къ границe. Въ этотъ же полдень должны уйти и мы. Если мы запоздаемъ -- мы пропали. Лодейное Поле дастъ телеграмму въ Медгору: одинъ Солоневичъ сбeжалъ, присмотрите за оставшимися. И тогда -- крышка. Или, если бы случилось событiе, которое заставило бы насъ съ Юрой бeжать на день раньше Бориса, такую же телеграмму дала бы Медвeжья Гора въ Лодейное Поле и съ такими же послeдствiями... Практически -- это не осложнило нашего побeга. Но психически жесткость даты побeга все время висeла на душe: а вдругъ случится что-нибудь совсeмъ непредвидeнное, вотъ вродe болeзни -- и тогда что? Но ничего не случилось. Технически предпосылки складывались -- или были подготовлены -- почти идеально. Мы были сыты, хорошо тренированы, въ тайникe въ лeсу было запрятано нeсколько пудовъ продовольствiя, были компасы, была такая свобода передвиженiя, какою не пользовалось даже и несчастное "вольное населенiе" Карелiи. Меня уже знали въ лицо всe эти вохровцы, оперативники, чекисты и прочая сволочь -- могли спросить документы, но придираться бы ни въ какомъ случаe не стали... А все-таки было очень тревожно... Какъ-то не вeрилось: неужели все это -- не иллюзiя? Вспоминалось, какъ въ ленинградскомъ ГПУ мой слeдователь, товарищъ Добротинъ, говорилъ мнe вeско и слегка насмeшливо: "Наши границы мы охраняемъ крeпко, желeзной рукой... Вамъ повезло, что васъ арестовали по дорогe... Если бы не мы, васъ все равно арестовали бы, но только арестовали бы пограничники -- а они, знаете, разговаривать не любятъ..." И потомъ -- съ презрительной улыбочкой: {453} -- И -- неглупый же вы человeкъ, Иванъ Лукьяновичъ, ну, какъ вы могли думать, что изъ Совeтской Россiи такъ просто уйти: взялъ и ушелъ... Могу васъ увeрить -- это дeло не такъ просто... Одному изъ тысячи, быть можетъ, удается... Въ свое время начальникъ оперативной части тов. Подмоклый говорилъ приблизительно то же самое. И въ сильно пьяномъ видe, разсказывая мнe исторiю побeга группы туломскихъ инженеровъ, презрительно оттопыривалъ мокрыя отъ водки синiя свои губы: -- Чудаки, а еще образованные... Такъ у насъ же сексотъ на сексотe сидитъ... Чудаки... Продовольствiе въ лeсъ носили... А намъ -- что? Пусть себe носятъ... Мы тоже носили свое продовольствiе въ лeсъ: не такая ужъ, оказывается, новая система... И, можетъ быть, товарищъ Подмоклый, протягивая мнe свою стопку и провозглашая: "ну, дай Богъ, въ предпослeднiй", гдe-то ухмылялся про себя: "ну, ужъ теперь-то ты бeжишь въ послeднiй разъ -- таскай, таскай свое продовольствiе въ лeсъ"... Какъ разъ передъ побeгомъ я узналъ трагическую исторiю трехъ священниковъ, которые пытались бeжать изъ Повeнца въ Финляндiю: двое погибли въ лeсу отъ голода, третiй, наполовину обезумeвшiй отъ лишенiй, -- пришелъ въ какую-то деревню и сдался въ плeнъ -- его разстрeляли даже и безъ слeдствiя... ___ Вспоминались разсказы какого-то "басмача" -- узбека, съ которымъ мы еще зимой пилили ледъ на озерe. Это былъ выкованный изъ тугой бронзы человeкъ съ изуродованнымъ сабельными ударами лицомъ и съ неутолимой ненавистью къ большевикамъ. Онъ пытался бeжать три года тому назадъ, когда отношенiе къ бeглецамъ было снисходительное. Онъ запутался въ лабиринтe озеръ, болотъ и протоковъ и былъ схваченъ чекистами -- по его словамъ -- уже по ту сторону границы... Все то, что разсказывали всякiе чекисты и активисты о попыткахъ побeга на западъ, къ финской границe, рисовало почти безнадежную картину. Но въ эту картину я вносилъ весьма существенную поправку: вся эта публика говоритъ о неудачныхъ попыткахъ и она ничего не говоритъ -- да и ничего не знаетъ -- объ удачныхъ. Только потомъ, уже за границей, я узналъ, какъ мало ихъ -- этихъ удачныхъ попытокъ. За весь 1934 годъ ея не перешелъ никто... Только весной на финской сторонe былъ подобранъ полуразложившiйся трупъ человeка, который перешелъ границу, но никуда дойти не смогъ... А сколько такихъ труповъ лежитъ въ карельской тайгe?.. Я считалъ, что мои планы побeга разработаны досконально. Передъ первой попыткой побeга была сдeлана развeдка: персидской границы -- по обe стороны Каспiйскаго моря; польской границы -- у Минска; латвiйской границы -- у Пскова и финляндской границы -- въ Карелiи... Шли, можно сказать, навeрняка, а -- вотъ, оба раза {454} провалились... Сейчасъ мнe кажется, что все подготовлено идеально, что малeйшiя детали предусмотрeны, что на всякую случайность заранeе подготовленъ соотвeтствующiй трюкъ... Словомъ -- съ точки зрeнiя логики -- все въ порядкe. Но -- что, если моя логика окажется слабeе логики ГПУ?.. Что, если всe наши затeи -- просто дeтская игра подъ взоромъ недреманнаго ока... Что, если какими-то, мнe неизвeстными, техническими способами ГПУ великолeпно знаетъ все: и нашу переписку съ Борисомъ, и нашъ тайникъ въ лeсу, и то, какъ Юра сперъ компасы въ техникумe, и то, какъ я тщетно пытался ухлопать Левина для того, чтобы раздобыть оружiе?.. Дeло прошлое: но въ тe дни провалъ нашего побeга означалъ бы для меня нeчто, если не худшее, то болeе обидное, чeмъ смерть... У каждаго человeка есть свое маленькое тщеславiе: если бы оказалось, что ГПУ знало о нашей подготовкe -- это означало бы, что я совсeмъ дуракъ, что меня обставили и провели, какъ идiота, -- и потомъ насъ всeхъ снисходительно размeняютъ въ какомъ-то подвалe третьей части ББК ОГПУ... При одной мысли объ этомъ глаза лeзли на лобъ... Я утeшалъ себя мыслью о томъ, что вотъ мы оба -- я и Юра -- сейчасъ тренированы и что до "подвала" насъ ни въ какомъ случаe не доведутъ. Но такой же уговоръ былъ и въ прошломъ году -- а сцапали сонныхъ, безоружныхъ и безсильныхъ... Правда, въ прошломъ году Бабенко врeзался въ наши планы, какъ нeкiй deus ex machina. Правда, отъ Бабенки шла реальная угроза, которую уже поздно было предотвратить... Бабенко былъ, видимо, весьма квалифицированнымъ сексотомъ: въ Салтыковкe мы напоили его до безчувствiя и устроили обыскъ на немъ и въ его вещахъ. Ничего не было, что могло бы подтвердить наши подозрeнiя. Но подозрeнiя были. Сейчасъ -- никакихъ подозрeнiй нeтъ... Но есть какое-то липкое ощущенiе -- пуганная ворона и куста боится, -- что вотъ всe наши планы -- дeтская игра передъ лицомъ всемогущей техники ГПУ... Технику эту я, слава Тебe, Господи, знаю хорошо: восемнадцать лeтъ я отъ этой техники выкручивался и, судя по тому, что я сейчасъ не на томъ свeтe, а въ Финляндiи -- выкручивался не плохо. Технику эту я считаю нехитрой техникой, техникой расчитанной на ротозeевъ. Или -- что еще обиднeе -- техникой, расчитанной на нашихъ великолeпныхъ подпольщиковъ: возьмется за эту работу русскiй офицеръ, человeкъ смeлый, какъ смерть, человeкъ, готовый идти на любую пытку -- а вотъ выпьетъ -- и прорвется... И -- кончено... Словомъ -- техника работы ГПУ -- техника нехитрая... Молодецъ противъ овецъ... То, что мы оказались овцами, -- это не дeлаетъ особой чести ни намъ, ни ГПУ... Въ порядкe изученiя этой техники -- много литровъ водки выпилъ я со всякими чекистами, всe они и хвастались, и плакали. Хвастались всемогуществомъ ГПУ и плакали, что имъ самимъ отъ этого всемогущества нeтъ никакого житья... Нужно быть справедливымъ и къ врагу: жизнь средняго работника ГПУ -- это страшная вещь, это жизнь пана Твардовскаго, который продалъ свою душу чорту. Но чортъ {455} пана Твардовскаго хоть чeмъ-то платилъ оному пану при его жизни. ГПУ, въ сущности, ничего не платитъ при жизни, а документъ о продажe души все время тычетъ въ носъ... Я понимаю, что это звучитъ нeсколько фантастически и малоправдоподобно, но въ двухъ случаяхъ моей жизни мнe удалось выручить изъ работы въ ГПУ двухъ коммунистовъ -- одинъ изъ нихъ работалъ въ ГПУ десять лeтъ... Нeтъ, технику работы ГПУ я зналъ хорошо... Но въ эти дни, передъ побeгомъ, все мое знанiе заслонялось внeлогичной, нелeпой, подсознательной тревогой... Насколько я могу вспомнить -- я ни о чемъ, кромe побeга, не думалъ. Вeроятно, Юра -- тоже. Но ни онъ, ни я о побeгe не говорили ни слова. Валялись въ травe у рeчки, грeлись на солнышкe, читали Вудворта. Юра былъ настроенъ весьма по майнридовски и всякими окольными путями старался дать мнe понять, какъ будетъ великолeпно, когда мы, наконецъ, очутимся въ лeсу... Въ эти послeднiе лагерные мeсяцы Юра катался, какъ сыръ въ маслe, завелъ дружную компанiю вичкинскихъ ребятъ, рeзался съ ними въ шахматы и волейболъ, тренировался въ плаваньи, собирался ставить новый русскiй рекордъ на сто метровъ, eлъ за троихъ и на голыхъ доскахъ нашихъ наръ засыпалъ, какъ убитый... И отъ юности своей, и отъ солнца, и отъ прочаго, что въ человeческой жизни уже неповторимо, какъ-то сказалъ мнe: -- А знаешь, Ва, въ сущности, не такъ плохо жить и въ лагерe... Мы лежали на травкe за рeчкой Кумсой -- послe купанья, послe маленькой потасовки, подъ яркимъ iюльскимъ небомъ... Я оторвался отъ книги и посмотрeлъ на Юру. Къ моему удивленiю, онъ даже не сконфузился -- слишкомъ у него "силушка по жилочкамъ переливалась". Я спросилъ: а кто еще живетъ въ лагерe такъ, какъ мы съ тобой живемъ? Юра согласился: никто. Даже и Успенскiй такъ не живетъ... Успенскiй работаетъ, какъ волъ, а мы ничего не дeлаемъ. -- Ну, Ватикъ, я не говорю, чтобы не бeжать, бeжать, конечно, нужно. Но -- не такъ плохо и здeсь... -- А ты вспомни подпорожскiй УРЧ и профессора Авдeева. Юра смякъ. Но его вопросъ доставилъ мнe нeсколько очень мучительныхъ часовъ великаго соблазна. И въ самомъ дeлe -- на кой чортъ бeжать? Въ лагерe я буду жить -- въ соотвeтствiи съ моими личными вкусами къ жизни, а вкусы эти довольно просты... Проведу спартакiаду, получу въ свое завeдыванiе команду охотниковъ (была и такая охотничья команда изъ привиллегированныхъ заключенныхъ, поставлявшая рябчиковъ и медвeдей къ чекистскому столу), Юру устрою въ Москву -- вмeсто того, чтобы подставлять его кудрявую головешку подъ чекистскiй наганъ... Побeгъ Бориса можно остановить... Успенскiй, конечно, сможетъ перетащить его сюда. Будемъ таскаться на охоту вмeстe съ Борисомъ... Стоитъ ли подставлять всe наши головы? Словомъ -- это были часы великаго упадка и малодушiя. Они скоро прошли... Подготовка шла своимъ чередомъ. {456} Подготовка же эта заключалась въ слeдующемъ: Все, что нужно было на дорогу, мы уже припасли: продовольствiе, одежду, обувь, компасы, медикаменты и прочее. Все это было получено путемъ блата, кромe компасовъ, которые Юра просто сперъ въ техникумe. На оружiе мы махнули рукой. Я утeшалъ себя тeмъ, что встрeча съ кeмъ-нибудь въ карельской тайгe -- вещь чрезвычайно мало правдоподобная, -- впослeдствiи мы на такую "чрезвычайно мало правдоподобную вещь" все-таки напоролись... Выйти изъ лагеря было совершенно просто. Нeсколько труднeе было выйти одновременно вдвоемъ -- и въ особенности на югъ. Еще труднeе было выйти вдвоемъ и съ вещами, которыя у насъ еще оставались въ баракe. И, наконецъ, для страховки на всякiй случай, нужно было сдeлать такъ, чтобы меня и Юры не такъ скоро хватились бы... Все это вмeстe взятое было довольно сложно технически. Но въ результатe нeкоторыхъ мeропрiятiй я раздобылъ себe командировку на сeверъ, до Мурманска, срокомъ на двe недeли, Юрe -- командировку въ Повeнецъ и Пиндуши, срокомъ на пять дней ("для организацiи обученiя плаванью"), себe -- командировку на пятый лагпунктъ, то-есть на югъ, срокомъ на три дня и, наконецъ, -- Юрe пропускъ на рыбную ловлю, тоже на югъ... Нашъ тайникъ былъ расположенъ къ югу отъ Медвeжьей Горы... Я былъ увeренъ, что передъ этимъ днемъ -- днемъ побeга -- у меня снова, какъ это было передъ прежними побeгами въ Москвe, нервы дойдутъ до какого-то нестерпимаго зуда, снова будетъ безсонница, снова будетъ ни на секунду не ослабeвающее ощущенiе, что я что-то проворонилъ, чего-то недосмотрeлъ, что-то переоцeнилъ, что за малeйшую ошибку придется, можетъ быть, платить жизнью -- и не только моей, но и Юриной... Но ничего не было: ни нервовъ, ни безсонницы... Только когда я добывалъ путаныя командировки, мнe померещилась ехидная усмeшечка въ лицe завeдующаго административнымъ отдeломъ. Но эти командировки были нужны: если о нашихъ планахъ, дeйствительно, не подозрeваетъ никто, то командировки обезпечатъ намъ минимумъ пять дней свободныхъ отъ поисковъ и преслeдованiя, и тотъ же срокъ Борису -- на тотъ случай, если у него что-нибудь заeстъ... Въ теченiе пяти-семи дней насъ никто разыскивать не будетъ. А черезъ пять дней мы будемъ уже далеко... У меня были всe основанiя предполагать, что когда Успенскiй узнаетъ о нашемъ побeгe, узнаетъ о томъ, что вся уже почти готовая халтура со спартакiадой, съ широковeщательными статьями въ Москву, въ ТАСС, въ "братскiя компартiи", съ вызовомъ въ Медгору московскихъ кино-операторовъ, пошла ко всeмъ чертямъ, что онъ, "соловецкiй Наполеонъ", попалъ въ весьма идiотское положенiе, онъ полeзетъ на стeнку, и насъ будутъ искать далеко не такъ, какъ ищутъ обычныхъ бeгуновъ... Человeкъ грeшный -- я далъ бы значительную часть своего гонорара для того, чтобы посмотрeть на физiономiю Успенскаго въ тотъ моментъ, когда ему доложили, что Солоневичей и слeдъ уже простылъ... Ночь передъ побeгомъ я проспалъ, какъ убитый. Вeроятно, {457} благодаря ощущенiю полной неотвратимости побeга -- сейчасъ никакого выбора уже не было... Рано утромъ -- я еще дремалъ -- Юра разбудилъ меня. За его спиной былъ рюкзакъ съ кое-какими вещами, которыя по ходу дeлъ ему нужно было вынести изъ лагеря и выбросить по дорогe... Кое-кто изъ сосeдей по бараку околачивался возлe. -- Ну, значитъ, Ва, я eду... Оффицiально -- Юра долженъ былъ eхать на автобусe до Повeнца. Я высунулся изъ подъ одeяла. -- Eзжай. Такъ не забудь зайти въ Повeнцe къ Бeляеву -- у него всe пловцы на учетe. А вообще -- не засиживайся... -- Засиживаться не буду. А если что-нибудь важное -- я тебe въ КВО телефонирую... -- Меня вeдь не будетъ. Звони прямо Успенскому... -- Ладно. Ну, селямъ алейкюмъ. -- Алейкюмъ селямъ... Длинная фигура Юры исчезла въ рамкe барачной двери... Сердце какъ-то сжалось... Не исключена возможность, что Юру я вижу въ послeднiй разъ... ИСХОДЪ ИЗЪ ЛАГЕРЯ По нашему плану Юра долженъ былъ выйти изъ барака нeсколько раньше девяти утра -- въ девять утра отходилъ автобусъ на Повeнецъ -- оставить въ нeкоемъ мeстe свой декоративный узелокъ съ вещами, достать въ другомъ мeстe удочки и идти на югъ, къ нашему тайнику. Я долженъ былъ выйти въ 12 часовъ -- часъ отправленiя поeзда на югъ -- взявъ съ собой еще оставшiяся въ баракe вещи и продовольствiе и двинуться къ тому же тайнику. Но что -- если у этого тайника уже торчитъ ГПУ-ская засада? И какъ быть, если Юру просто задержатъ по дорогe какiе-нибудь рьяные оперативники? Я слeзъ съ наръ. Староста барака, бывшiй коммунистъ и нынeшнiй лагерный активистъ, изъ породы людей, которая лучше всего опредeляется терминомъ "дубина", спросилъ меня безразличнымъ тономъ: -- Что -- тоже въ командировку eдете? -- Да. До Мурманска и обратно. -- Ну, желаю прiятной поeздки... Въ этомъ пожеланiи мнe почудилась скрытая иронiя... Я налилъ себe кружку кипятку, подумалъ и сказалъ: -- Особеннаго удовольствiя не видать... Работы будетъ до чорта... -- Да, а все же -- хоть на людей посмотрите... И потомъ безъ всякой логической связи: -- А хорошiй парнишка, вашъ Юра-то... Вы все-таки поглянывайте, какъ бы его тутъ не спортили... Жалко будетъ парня... Хотя, какъ вы съ Успенскимъ знакомые -- его, должно, скоро выпустятъ... {458} Я хлебалъ кипятокъ и однимъ уголкомъ глаза тщательно прощупывалъ игру каждаго мускула на дубоватомъ лицe старосты... Нeтъ, ничего подозрительнаго. А на такомъ лицe все-таки было бы замeтно... О Юрe же онъ говоритъ такъ, на всякiй случай, чтобы сдeлать прiятное человeку, который "знакомый" съ самимъ Успенскимъ... Поболтали еще. До моего выхода остается еще три часа -- самые долгiе три часа въ моей жизни... Упорно и навязчиво въ голову лeзли мысли о какомъ-то таинственномъ дядe, который сидитъ гдe-то въ дебряхъ третьяго отдeла, видитъ всe наши ухищренiя, "какъ сквозь стеклышко", и даетъ намъ время и возможность для коллекцiонированiя всeхъ необходимыхъ ему уликъ... Можетъ быть, когда я получалъ свою параллельную командировку на югъ, дядя позвонилъ въ Адмотдeлъ и сказалъ: "выписывайте, пущай eдетъ"... И поставилъ у нашего тайника вохровскiй секретъ... Для того, чтобы отвязаться отъ этихъ мыслей, и для того, чтобы сдeлать всe возможныя попытки обойти этого дядю, буде онъ существовалъ въ реальности, я набросалъ двe маленькiя статейки о спартакiадe въ "Перековку" и въ лагерную радiо-газету, занесъ ихъ, поболталъ со Смирновымъ, далъ ему нeсколько газетно-отеческихъ совeтовъ, получилъ нeсколько порученiй въ Мурманскъ, Сегежу и Кемь и -- что было совсeмъ ужъ неожиданно -- получилъ также и авансъ въ 35 рублей въ счетъ гонораровъ за выполненiе этихъ порученiй... Это были послeднiя совeтскiя деньги, которыя я получилъ въ своей жизни и на нихъ сдeлалъ свои послeднiя совeтскiя покупки: два килограмма сахара и три пачки махорки. Полтинникъ еще остался... Вышелъ изъ редакцiи и, къ крайнему своему неудовольствiю, обнаружилъ, что до полудня остается еще полтора часа. Пока я ходилъ въ обe редакцiи, болталъ со Смирновымъ, получалъ деньги -- время тянулось такъ мучительно, что, казалось, полдень совсeмъ уже подошелъ. Я чувствовалъ, что этихъ полутора часовъ я полностью не выдержу. Пришелъ въ баракъ. Въ баракe было почти пусто. Влeзъ на нары, сталъ на нихъ, на верхней полкe, закрытой отъ взглядовъ снизу, нагрузилъ въ свой рюкзакъ оставшееся продовольствiе и вещи -- ихъ оказалось гораздо больше, чeмъ я предполагалъ -- взялъ съ собой для камуфляжа волейбольную сeтку, футбольный мячъ, связку спортивной литературы, на верху которой было увязано руководство по футболу съ рисункомъ на обложкe, понятнымъ всякому вохровцу, прихватилъ еще и два копья и вышелъ изъ барака. Въ сущности, не было никакихъ основанiй предполагать, что при выходe изъ барака кто-нибудь станетъ ощупывать мой багажъ, хотя по правиламъ или староста, или дневальный обязаны это сдeлать... Если недреманное око не знаетъ о нашемъ проектe, никто насъ обыскивать не посмeетъ: блатъ у Успенскаго. Если знаетъ, насъ захватятъ у тайника... Но все-таки изъ дверей барака я выходилъ не съ очень спокойной душой. Староста еще разъ пожелалъ мнe счастливаго пути. Дневальный, сидeвшiй на {459} скамеечкe у барака, продeлалъ ту же церемонiю и потомъ какъ-то замялся. -- А жаль, что вы сегодня eдете... Мнe почудилось какое-то дружественное, но неясное предупрежденiе... Чуть-чуть перехватило духъ... Но дневальный продолжалъ: -- Тутъ письмо я отъ жены получилъ... Такъ, значитъ, насчетъ отвeту... Ну, ужъ когда прieдете, такъ я васъ попрошу... Юра? Нeтъ, молодой еще онъ, что его въ такiя дeла мeшать... Отлегло... Поднялся на горку и въ послeднiй разъ посмотрeлъ на печальное мeсто страннаго нашего жительства. Баракъ нашъ торчалъ какимъ-то кособокимъ гробомъ, съ покосившейся заплатанной крышей, съ заклеенными бумагой дырами оконъ, съ дневальнымъ, понуро сидeвшимъ у входа въ него... Странная вещь -- во мнe шевельнулось какое-то сожалeнiе... Въ сущности, неплохо жили мы въ этомъ баракe И много въ немъ было совсeмъ хорошихъ, близкихъ мнe русскихъ людей. И даже нары мои показались мнe уютными. А впереди въ лучшемъ случаe -- лeса, трясины, ночи подъ холоднымъ карельскимъ дождемъ... Нeтъ, для приключенiй я не устроенъ... Стоялъ жаркiй iюльскiй день. Я пошелъ по сыпучимъ улицамъ Медгоры, прошелъ базаръ и площадь, тщательно всматриваясь въ толпу и выискивая въ ней знакомыя лица, чтобы обойти ихъ сторонкой, нeсколько разъ оборачивался, закуривалъ, разсматривалъ афиши и мeстную газетенку, расклеенную на столбахъ и стeнахъ (подписка не принимается за отсутствiемъ бумаги), и все смотрeлъ -- нeтъ ли слeжки? Нeтъ, слeжки не было -- на этотъ счетъ глазъ у меня наметанный. Прошелъ вохровскую заставу у выхода изъ поселка -- застава меня ни о чемъ не спросила -- и вышелъ на желeзную дорогу. Первыя шесть верстъ нашего маршрута шли по желeзной дорогe: это была одна изъ многочисленныхъ предосторожностей на всякiй случай. Во время нашихъ выпивокъ въ Динамо мы установили, что по полотну желeзной дороги собаки ищейки не работаютъ вовсе: паровозная топка сжигаетъ всe доступные собачьему нюху слeды. Не слeдовало пренебрегать и этимъ. Идти было трудно: я былъ явственно перегруженъ -- на мнe было не меньше четырехъ пудовъ всякой ноши... Одна за другой проходили версты -- вотъ знакомый поворотъ, вотъ мостикъ черезъ прыгающую по камнямъ рeчку, вотъ, наконецъ, телеграфный столбъ съ цифрой 25/511, откуда въ лeсъ сворачивало какое-то подобiе тропинки, которая нeсколько срeзала путь къ пятому лагпункту. Я на всякiй случай оглянулся еще разъ -- никого не было -- и нырнулъ въ кусты, на тропинку. Она извивалась между скалъ и корягъ -- я обливался потомъ подъ четырехпудовой тяжестью своей ноши, и вотъ, передъ поворотомъ тропинки, откуда нужно было нырять въ окончательную чащу, вижу: навстрeчу мнe шагаетъ патруль изъ двухъ оперативниковъ... Былъ моментъ пронизывающаго ужаса: значитъ -- подстерегли... {460} И еще болeе острой обиды: значитъ -- они оказались умнeе. Что же теперь?... До оперативниковъ шаговъ двадцать... Мысли мелькаютъ съ сумасшедшей быстротой... Броситься въ чащу? А Юра? Ввязаться въ драку? Ихъ двое... Почему только двое? Если бы этотъ патруль былъ снаряженъ спецiально для меня оперативниковъ было бы больше -- вотъ отрядили же въ вагонe ╣ 13 человeкъ по десяти на каждаго изъ боеспособныхъ членовъ нашего "кооператива"... А разстоянiе все сокращается... Нeтъ, нужно идти прямо. Ахъ, если бы не рюкзакъ, связывающiй движенiя... Можно было бы: схватить одного и, прикрываясь имъ, какъ щитомъ, броситься на другого и обоихъ сбить съ ногъ. Тамъ, на землe обe ихъ винтовки были бы ни къ чему и мое джiу-джитсу выручило бы меня еще одинъ разъ -- сколько разъ оно меня уже выручало... Нeтъ, нужно идти прямо, да и поздно уже сворачивать -- насъ отдeляетъ шаговъ десять... Сердце колотилось, какъ сумасшедшее. Но, повидимому, снаружи не было замeтно ничего, кромe лица, залитаго потомъ. Одинъ изъ оперативниковъ поднесъ руку къ козырьку и не безъ прiятности осклабился. -- Жарковато, товарищъ Солоневичъ... Что-жъ вы не поeздомъ?.. Что это? Издeвочка? -- Режимъ экономiи. Деньги за билетъ въ карманe останутся... -- Да, оно, конечно. Лишняя пятерка -- оно, смотришь, и поллитровка набeжала... А вы -- на пятый? -- На пятый. Я всматриваюсь въ лица этихъ оперативниковъ. Простыя картофельныя красноармейскiя рожи -- на такой рожe ничего не спрячешь. Ничего подозрительнаго. Вeроятно, оба эти парня не разъ видали, какъ мы съ Подмоклымъ шествовали послe динамовскихъ всенощныхъ бдeнiй, навeрно, они видали меня передъ строемъ роты оперативниковъ, изъ которой я выбиралъ кандидатовъ на вичкинскiй курортъ и на спартакiаду, вeроятно, они знали о великомъ моемъ блатe... -- Ну, счастливо... -- Оперативникъ опять поднесъ руку къ козырьку, я продeлалъ нeчто вродe этого -- я шелъ безъ шапки -- и патруль прослeдовалъ дальше... Хрустъ ихъ шаговъ постепенно замеръ вдали... Я остановился, прислушался... Нeтъ, ушли, пронесло... Я положилъ на землю часть своей ноши, прислонился рюкзакомъ къ какой-то скалe. Вытеръ потъ. Еще прислушался, нeтъ, ничего. Только сердце колотится такъ, что, кажется, изъ третьяго отдeла слышно... Свернулъ въ чащу, въ кусты, гдe ужъ никакiе обходы не были мыслимы -- все равно въ десяти-двадцати шагахъ ничего не видать... До нашего тайника оставалось съ полверсты. Подхожу ужасомъ слышу какой-то неясный голосъ -- вродe пeсни. То ли это Юра такъ не во время распeлся, то ли, чортъ его знаетъ что... Подползъ на карачкахъ къ небольшому склону, въ концe {461} котораго, въ чащe огромныхъ, непроходимо разросшихся кустовъ, были запрятаны всe наши дорожныя сокровища и гдe долженъ ждать меня Юра. Мелькаетъ что-то бронзовое, похожее на загорeлую спину Юры... Неужели вздумалъ принимать солнечныя ванны и пeть Вертинскаго. Съ него станется. Охъ, и идiотъ же! Ну, и скажу же я ему нeсколько теплыхъ словъ... Но изъ чащи кустарника раздается нeчто вродe змeинаго шипeнiя, показываются Юрины очки, и Юра дeлаетъ жестъ: ползи скорeй сюда. Я ползу. Здeсь, въ чащe кустарника, -- полутьма, и снаружи рeшительно ничего нельзя разглядeть въ этой полутьмe. -- Какiе-то мужики, -- шепчетъ Юра, -- траву косятъ, что ли... Скорeй укладываться и драпать... Голоса стали слышнeе. Какiе-то люди что-то дeлали шагахъ въ 20-30 отъ кустовъ. Ихъ пестрыя рубахи время отъ времени мелькали въ просвeтахъ деревьевъ... Да, нужно было укладываться и исчезать. Мячъ, копья, литературу, сeтку я зарылъ въ мохъ, и изъ подо мха мы вырыли наши продовольственные запасы, сверху обильно посыпанные мохоркой, чтобы какой-нибудь заблудили песъ не соблазнился неслыханными запахами торгсиновскаго сала и торгсиновской колбасы... Въ лихорадочной и молчаливой спeшкe мы запихали наши вещи въ рюкзаки. Когда я навьючилъ на себя свой, я почувствовалъ, что я перегруженъ: въ рюкзакe опять было не меньше четырехъ пудовъ. Но сейчасъ -- не до этого... Изъ чащи кустарника ползкомъ по травe и зарослямъ мы спустились еще ниже, въ русло какого-то почти пересохшаго ручейка, потомъ по этому руслу -- тоже ползкомъ -- мы обогнули небольшую гряду, которая окончательно закрыла насъ отъ взглядовъ неизвeстныхъ посeтителей окрестностей нашего тайника. Поднялись на ноги, прислушались. Напряженный слухъ и взвинченные нервы подсказывали тревожные оклики: видимо, замeтили. -- Ну, теперь нужно во всe лопатки, -- сказалъ Юра. Двинулись во всe лопатки. По "промфинплану" намъ нужно было перейти каменную гряду верстахъ въ пяти отъ желeзной дороги и потомъ перебраться черезъ узкiй протокъ, соединяющiй цeпь озеръ -- верстахъ въ пяти отъ гряды. Мы шли, ползли, карабкались, лeзли; потъ заливалъ очки, глаза лeзли на лобъ отъ усталости, дыханiе прерывалось -- а мы все лeзли. Гряда была самымъ опаснымъ мeстомъ. Ея вершина была оголена полярными бурями, и по ея хребту прогуливались вохровскiе патрули -- не часто, но прогуливались. Во время своихъ развeдокъ по этимъ мeстамъ я разыскалъ неглубокую поперечную щель въ этой грядe, и мы поползли по этой щели, прислушиваясь къ каждому звуку и къ каждому шороху. За грядой стало спокойнeе. Но въ безопасности -- хотя бы и весьма относительной -- мы будемъ только за линiей озеръ. Еще гряда, заваленная буреломомъ, отъ нея -- окаянный спускъ къ озеру -- гигантскiя розсыпи камней, покрытыхъ мокрымъ, скользкимъ мхомъ. Такiя мeста я считалъ самой опасной частью нашего путешествiя. При тяжести нашихъ рюкзаковъ {462} поскользнуться на такихъ камняхъ и, въ лучшемъ случаe, растянуть связки на ногe -- ничего не стоило... Тогда пришлось бы засeть на мeстe происшествiя на недeлю-двe. Безъ достаточныхъ запасовъ продовольствiя это означало бы гибель. Потому-то мы и захватили такую массу продовольствiя. Часамъ къ пяти мы подошли къ озеру, спустились внизъ, нашли нашъ протокъ, перебрались черезъ него и вздохнули болeе или менeе свободно. По пути -- въ частности, передъ первой грядой -- мы перемазывали наши подошвы всякой сильно пахнувшей дрянью, такъ что никакiя ищейки не могли бы пройти по нашимъ слeдамъ... За протокомъ слегка присeли и передохнули. Обсудили инцидентъ съ предполагаемыми крестьянами около нашего тайника и пришли къ выводу, что если бы они насъ замeтили и если бы у нихъ были агрессивныя намeренiя по нашему адресу -- они или побeжали бы къ желeзной дорогe сообщить кому надо о подозрительныхъ людяхъ въ лeсу, или стали бы преслeдовать насъ. Но ни въ томъ, ни въ другомъ случаe они не остались бы около нашего тайника и не стали бы перекликаться... Это -- одно. Второе -- изъ лагеря мы ушли окончательно. Никто ничего не заподозрилъ. Срокъ нашихъ командировокъ давалъ всe основанiя предполагать, что насъ хватятся не раньше, чeмъ черезъ пять дней -- Юрина командировка была дeйствительна на пять дней. Меня могутъ хватиться раньше -- вздумаетъ Успенскiй послать мнe въ Кемь или въ Мурманскъ какой-нибудь запросъ или какое-нибудь порученiе и выяснить, что тамъ меня и слыхомъ не слыхать... Но это очень мало вeроятно