Джон Мильтон. Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Переводы Ю. Корнеева
Джон Мильтон. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец
Библиотека всемирной литературы. Серия первая. Том 45
М., "Художественная литература", 1976
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
К чему тебе, Шекспир наш бесподобный,
Величественный памятник надгробный?
Над местом, где твой прах святой зарыт,
Не надо строить вечных пирамид -
Заслуживаешь большего по праву
Ты, первенец молвы, наперсник славы.
В сердцах у нас себе воздвиг ты сам
Нетленный и слепящий взоры храм.
Тебя не обессмертило ваянье,
Но множатся твоих трудов изданья,
И глубиной дельфийских строк твоих
Ты так дивишь всех, кто читает их,
Что каменеем мы от восхищенья,
И мрамор нашего воображенья
Идет тебе на монумент такой,
Под коим рад бы спать монарх любой.
ЭПИТАФИЯ УНИВЕРСИТЕТСКОМУ ВОЗНИЦЕ
Здесь Хобсона почтенного могила.
Смерть в грязь его на отдых уложила,
Не то б старик в ней все равно увяз -
Дороги развезло теперь у нас.
Ловчее мир не видел человека,
И ведай смерть, что чуть ли не полвека
Меж Кембриджем и "Буллом" он сновал,
Однако шею так и не сломал,
Возница наш досель бы жил на свете.
Но прервала чума поездки эти,
И, мня, что прикатил наш вояжер
На свой последний постоялый двор,
Коль не спешит в дорогу, как бывало,
Смерть роль служанки для него сыграла,
Свела его туда, где ждал ночлег,
Раздела - и задула свет навек.
Так пусть ответят всем, кому он нужен!
"Наш Хобсон опочил, доев свой ужин".
Лежит здесь тот, кто жить и ныне б мог,
Когда бы не покинул облучок:
Он человек был крепкого закала,
Которому судьба предначертала
В пути быть постоянно для того,
Чтоб не сумела смерть настичь его.
Хоть время служит мерою движенья,
Движеньем время мерил он с рожденья
И, как часы, чей прекратился бег,
Остановясь на миг, умолк навек.
Хоть в парадоксы здесь не след пускаться,
Замечу, что от длительных вакаций
Он не набрался, а лишился сил
И дух не перевел, а испустил,
Свое здоровье подорвав бездельем,
От коего лечился добрым элем.
Он рек пред смертью: "Будет хлопотня!
Раз я не еду, пусть несут меня.
Хоть клясться - грех, клянусь: один возница
Не даст шести носильщикам лениться".
От легкой жизни сгрыз его недуг -
Настолько в тягость был ему досуг,
И счел он праздность за такое бремя,
Что понял: умирать настало время,
Но и в последний миг твердил одно:
"Грузи смелей - доедем все равно!"
Ах, если б он свое не бросил дело,
Ему б вовек кончина не приспела,
И регулярней, чем отлив идет
Приливу вслед, возил бы взад-вперед
Он пассажиров, письма и пакеты.
А вот теперь его меж нами нету -
В земле почиет он спокойным сном.
Лишь эта надпись говорит о нем.
ЭПИТАФИЯ МАРКИЗЕ УИНЧЕСТЕР
Под мрамором, что здесь стоит,
Маркиза Уинчестер спит,
Чей дед был граф, виконт - родитель.
В свою подземную обитель
Она с собою унесла
Ум и таланты без числа
В придачу к красоте и сану.
Увы, пришлось ей слишком рано,
Всего лишь двадцати трех лет,
Навек покинуть этот свет!
Судьба отмерила ей годы
Скупей, чем милости природа,
Не то б досель была она
Везде хвалой окружена.
У той, чей лик пленял все взоры,
Сердечный друг нашелся скоро,
И, вняв желаньям девы, к ней
Бог брака светлый Гименей
С гирляндой свежих роз явился,
Но кипарис меж ними вился,
И факел, что пришлец держал,
Не пламенел, а лишь мерцал.
Едва матроны молодые
Ее поздравили впервые
С наследником, как ей опять
Пришлось Люцину призывать,
Но Атропа, а не Люцина
С небес приспела на родины,
И погубил ее приход
Как древо, так и юный плод:
Был, не родившись, похоронен
Младенец в материнском лоне,
А вслед затем обрел покой
В земле и склеп его живой.
Так иногда побег зеленый,
Морозом зимним пощаженный,
Теряет жизнь лишь оттого,
Что невзначай пастух с него
Сорвет бутон полураскрытый,
Дождями первыми омытый.
Как будто насмерть поражен,
Бессильно поникает он,
И кажется роса, что утром
На нем сверкала перламутром,
Следами горьких слез, о нем
Пролитых помрачневшим днем.
Пусть, леди милая, в гробнице
Твоим останкам мирно спится!
Твой труд безмерно был тяжел:
Чтобы другой в сей мир пришел,
До срока ты сошла в могилу,
Где сладость отдыха вкусила.
Горюет о тебе, стеня,
Не только знатная родня -
Весь Геликон рыдает ныне,
Услышав о твоей кончине,
И к месту, где почила ты,
Приносим вешние цветы
Мы с берегов родного Кема,
От безысходной скорби немы.
А ты теперь в раю живешь
С той, чей удел на твой похож;
С той, что страдала от бесплодья,
Пока не дал на свет господь ей
Иосифа произвести
И вновь от мужа понести;
С той, чьи вторые роды были
Так трудны, что ее убили,
И вознеслась она туда,
Где мир и свет царят всегда,
Где ты, маркиза, вместе с нею,
Подругой новою своею,
В лучах немеркнущей зари
Пребудешь выше, чем цари.
ПО СЛУЧАЮ СВОЕГО ДВАДЦАТИТРЕХЛЕТИЯ
Мне двадцать три, и Время, этот вор,
Неуловимый, дерзкий, быстрокрылый,
Уносит дни моей весны унылой,
Так и не давшей всходов до сих пор.
Но лишь в обман ввожу, быть может, взор
Я внешностью ребячливой и хилой,
Превосходя в душе сокрытой силой
Иного, кто на мысль и дело скор.
И все ж - спешить иль медлить я обязан,
Иду к высокой цели иль ничтожной
И близок от нее или далек
По воле провиденья непреложной -
Благословен мой путь: он предуказан
Тем, кем мне задан мой земной урок.
К Карло Диодати
Вот и утешен я, друг, твоим долгожданным посланьем!
Весть о тебе наконец строки его принесли
Из достославного Честера, гордо вознесшего стены
Там, где, на запад катясь, в море вливается Ди.
Рад я, что жив и здоров в краю, столь далеком отсюда,
Юноша, чья голова мне, как своя, дорога,
Тот, чье сердце меня и в разлуке по-прежнему любит,
Тот, с кем свидание мне вскоре пошлют небеса.
Крепко прикованный к городу над многоводною Темзой,
Не стосковался ничуть я по родной стороне,
Не тороплюсь возвратиться на Кем, тростниками поросший,
В келью мою не прошу доступ мне вновь разрешить.
Скудны там тенью поля, и видеть их нету желанья:
Фебовым худо сынам в этих унылых местах!
Мне постоянным брюзжаньем угрюмый наставник наскучил,
Больше придирки его я не намерен терпеть.
Если зовется изгнанием жизнь под отеческим кровом,
Где удовольствиям я волен досуг посвящать, -
Доля изгнанника мне завидною кажется долей,
Имя его предпочту я всем другим именам.
О, если б древле Овидию в ссылке томийской суровой
Был ниспослан судьбой столь же счастливый удел,
Он бы в искусстве своем затмил ионийца Гомера,
Большую славу стяжал, чем мантуанец Марон!
Снова теперь я время нашел для служения музам
И целиком поглощен книгами, жизнью моей.
Если ж устану, меня привлекают шумливая сцена
И рукоплещущий зал в пышно убранный театр,
Где предстают нам с подмостков скупец или алчный наследник,
Воин в мирные дни или влюбленный юнец.
Там крючкотвор, раздобревший от тяжбы, ведомой лет десять,
Варварской речью своей с толку сбивает невежд;
Там в увлеченьях любовных хозяйскому сыну потатчик,
Водит слуга продувной за нос тирана-отца;
Там, вся горя, но понять не в силах, что это за пламя,
Дева уже влюблена, хоть и не знает любви;
Там потрясает Трагедия яростно скиптром кровавым,
Дико глазами водя и волоса разметав.
Стражду я, но смотрю, и смотреть мне отрадно, страдая.
Сладкой печали своей выход в слезах я даю,
Видя, как мальчик несчастный, чья страсть не встречает ответа,
Гибнет, еще не успев в жизни утехи познать;
Как из-за Стикса к живым является мститель жестокий,
И леденит их сердца факел зловещий его;
Как воздается Креонту за кровосмешение предков;
Как карает детей Ила с Пелопом судьба.
Только сидеть взаперти мне и дома и в городе скучно.
Быстротекущей весной я насладиться спешу,
Целыми днями гуляя под вязами в парке соседнем
Иль в благородной тени рощ подгородных бродя.
Часто мне там на пути встречаются девушки, звезды,
Чье дыханье и взор пламенем полнят мне грудь.
Ах, сколько раз я, как чуду, дивился их формам прелестным,
Могущим юность опять старцу Крониду вернуть;
Блеску очей-самоцветов; румяным ланитам, чьи краски
Ярче светил, что вокруг полюсов мира бегут;
Шеям, своей белизной плечо превзошедших Пелопа
Или нектар, что разлит в небе на Млечном Пути;
Линиям чистым чела; волною струящимся кудрям,
Этим сетям золотым, что расставляет Амур,
И пурпурным устам, по сравненью с которыми бледным
Мы, без сомненья, сочли б твой гиацинт, Адонис!
Так уступите же первенство им, Героини былые,
Вы, кто Юпитером был тайно склонен ко греху,
Дочери Суз, и персидские пышноволосые девы,
И ниневиянки, цвет царства, где правил Мемнон,
И Данаиды, и в плен попавшие к грекам троянки,
И многославный в веках правнучек Ромула сонм!
Женам, чьи ст_о_лы белели в театрах Авзонии древней,
Пел тарпейский певец не по заслугам хвалу;
Меж чужестранками нет соперниц у девы британской;
Пусть же местом вторым будут довольны они!
Счастлив ты, людный Лондиниум, город в короне из башен,
Что дарданцами был в давние дни заложен:
Все, что прекрасного есть в подлунном изменчивом мире,
Кров себе и приют в стенах находит твоих.
Звезд, этих верных служанок возлюбленной Эндимиона,
Меньше в небе ночном, чем на твоих площадях
Дев златокудрых, к себе влекущих и взоры и мысли
Свежестью и красотой черт и движений своих.
Мнится, сюда в колеснице, что стаей голубок влекома,
Ныне Венера сама с сыном-стрелком прибыла,
Эту страну предпочтя берегам Симоэнта и Книду,
Ради нее позабыв Пафос и розовый Кипр.
Вот почему и покину я эти счастливые стены,
Прежде чем мальчик-слепец ранить успеет меня.
С помощью Моли божественной цепи соблазнов Цирцеи
Я отряхну, убежав тайно из царства ее.
Все решено: к берегам камышом окаймленного Кема
В шумную школу свою я возвращаюсь опять,
И в ожидании встречи нехитрые дистихи эти,
Друг мой, тебе от души в дар поднести разреши.
Наставнику моему Томасу Юнгу, капеллану товарищества английских
купцов в Гамбурге
Мчись, о посланье мое, по шири бескрайнего моря,
Что многошумной волной в берег тевтонский стучит,
Пусть никакая помеха тебя не задержит в дороге,
Пусть не замедлится твой ни на мгновенье полет.
Я же Эолу, который в своей сицилийской пещере
Держит ветра на цепи, и зеленовласым богам,
И синеокой Дориде, и нимфам ее помолюся,
Чтобы их царство они дали тебе пересечь.
Так превзойди быстротой драконов, которых Медея
Встарь в колесницу впрягла, чтобы от мужа бежать,
Или тех змеев, которыми в Скифию из Элевсина
Был принесен Триптолем, вестник Деметры благой,
И чуть вдали забелеет Германии берег песчаный,
Свой стремительный бег в Гамбург богатый направь,
В город, что, как говорят, был назван по имени Гамы,
Коего кимвр-великан палицей тяжкой сразил.
Там обитает священник, известный своим благочестьем,
Опытный не по годам пастырь христовых овец.
Он - от меня половина, нет, более, чем половина,
Так как я без него лишь полужизнью живу.
Ах, для чего и за что разделен по велению неба
Множество гор и морей я со вторым своим "я"!
Он мне дороже, чем ты, мудрейший философ Эллады,
Был Клиниаду, чей род от Теламона пошел,
Или тому, кто зачат хаонийкой и Зевсом Ливийским,
Был уроженец Стагир, славный наставник его.
Он для меня - то же самое, что для царя мирмидонян
Феникс, Аминтора сын, чадо Филиры Хирон.
С ним я впервые взошел по склонам горы Аонийской
К рощам священным на двух острых вершинах ее;
С ним же, по милости Клио, в ключе Пиэрид я, счастливец,
Влагой кастальской уста трижды успел омочить.
Но вот уж трижды Этон с Овном на бегу повстречался,
Трижды ему расцветив золотом новым руно;
Дважды украсила мир одеянием новым Хлорида,
Дважды зеленый наряд Австром был сорван с земли;
Я ж до сих пор не насытил глаза лицезрением друга,
Слух свой не мог усладить голосом кротким его.
Мчись, о посланье мое, чтоб Эвр за тобой не угнался.
Время не ждет, и не зря так тороплю я тебя.
Может быть, друг мой получит тебя за беседой с супругой
В миг, когда к мужу на грудь нежно склонится она;
Может быть, ты подоспеешь к нему, когда он над Писаньем
Иль над томами отцов церкви господней сидит,
Иль орошает росою целительной веры христовой
К пользе и славе ее души, нетвердые в ней.
Где ни застанешь его, поздоровайся с ним поучтивей
И за меня повтори все, что сказал бы я сам.
Главное ж - не позабудь, смиренные очи потупив,
К речи, что скажешь ему, вот что присовокупить:
"Вникни, когда улучишь передышку в сражениях с Музой,
В эти стихи, что тебе друг из Британии шлет.
Не погнушайся приветом сердечным, хотя запоздалым -
Он от задержки всегда только приятней вдвойне.
Разве приветствием мужним Икария дочь, Пенелопа
Пренебрегла потому, что запоздал он в пути?
Но для чего я ищу оправданья вине несомненной,
Тяжесть которой признал тот, кем написано я?
Он преисполнен стыдом за то, что промедлил так долго
Там, где ему поспешить властно предписывал долг.
Грешник, свой грех осудивший, заслуживает снисхожденья.
Тот, кто прощенья взалкал, наполовину прощен.
Зверь самый дикий - и тот не тронет испуганной жертвы?
Лев не терзает того, кто без движенья лежит.
Даже у ловких копейщиков, жестокосердых фракийцев
Крик о пощаде порой жалость в груди пробуждал.
Дланями, к небу воздетыми, молнию предотвращают;
Скромная лепта подчас гневных смягчает богов.
Долго пославший меня тебе написать порывался.
Дольше медлить с письмом дружба ему не дает,
Ибо молва, а она не лжет, сообщая о бедах,
Весть принесла, что кипит в землях саксонских война,
И полководцы-соперники к городу, где ты укрылся,
Из сопредельных краев буйные рати ведут;
Что по соседству с тобой Эни_о_ разоряет селенья
И обагряет поля кровью сраженных бойцов;
Что на Германию Фракию Марс променял беспощадный
И несется по ней на одрисийских конях;
Что пожелтела листва на вечнозеленой оливе,
И, не видя конца ужасам, на небеса
Вновь возвратилась богиня - вершительница правосудья,
Дева, чье сердце страшат медные вопли букцин.
Вынужден ты одиноко средь бедствий годины военной,
Зная заботы одни, жить в чужедальней стране,
Ибо лишь там ты нашел источники существованья,
Коих в отчизне своей так и не смог отыскать.
Родина, мачеха с сердцем, что тверже, чем белые скалы,
В чье основанье прибой бьет у твоих берегов,
Разве пристало тебе обходиться с сынами твоими
Так, чтоб спасались они за рубежом от нужды,
Чтоб в иноземных пределах себе пропитанья искали
Те, кто ниспослан в сей мир богом всеведущим был,
Дабы поняли мы, какою дорогою к звездам
Может душа воспарить, плотское бремя стряхнув?
Коль ты и впрямь такова, пусть голод духовный до смерти
Будет уделом твоим в вечной стигийской ночи!
Как не сравнить твои чада с Фесв_и_тянином Илиею,
Что принужден был бежать по каменистым тропам
В глубь Аравийской пустыни от рук нечестивца Ахава,
В ком сидонянка гнев против пророка зажгла;
Иль с киликийцем-апостолом, из эмафийских пределов
Изгнанным после того, как он отведал бичей;
Иль с Иисусом самим, кого с берегов Гергесипских
Неблагодарный народ силой заставил уйти?
Но ободрись, милый друг, и унынию не поддавайся,
Доступ в сердце твое бледному страху закрой.
Хоть и сверкают повсюду, куда ты ни глянешь, доспехи,
Хоть отовсюду грозят меткие стрелы тебе,
Меч не коснется ничей твоего беззащитного тела,
Кровью твоею никто дротик свой не обагрит.
Ты под эгидой господней пребудешь вовек невредимым.
Бог - и ограда твоя, и нерушимый оплот.
Вспомни, сколь многих мужей, служивших царю ассириян,
Он у Сионских ворот за ночь одну истребил;
Как и в горах, и в долине к бегству принудил отряды,
Что на Самарию встарь древний направил Дамаск;
Как, устрашая царей, рассеивал вражьи фаланги
В битвах, где воздух дрожал от завывания труб,
Где белый день померкал от пыли, копытами взбитой,
Где колесницы, как вихрь, сонный взметали песок
И оглашались просторы воинственным ржанием конским,
Лязгом и свистом клинков, гулом и топотом толп.
Так не теряй же надежды, последней утехи несчастных,
И неудачи свои стойко преодолевай,
Веря, что милостив бог, и минует лихая година,
И возвратишься опять ты под отеческий кров.
Я не ведал еще, Аматузия, сколь ты всевластна,
Мне еще не обжег сердце пафосский огонь.
Стрелы твои, Купидон, считал я ребячьей игрушкой
И над величьем твоим дерзко смеялся порой.
"Мальчик, - твердил я, - ты лучше преследуй пугливых голубок -
Только такому врагу страх ты способен внушить;
Иль, настреляв воробьев, почти себя пышным триумфом:
Б_о_льших трофеев, дитя, ты не стяжаешь вовек.
Так для чего ты грозишь всему человечеству луком?
Твой дурацкий колчан ужас в мужей не вселит".
Эти насмешки лишь пуще разгневали сына Киприды,
Ибо бессмертного нет вспыльчивей, нежели он.
Дело было весной, и над городом день занимался,
Майским лучом озарив острые кровли домов;
Я же взор устремлял вослед отступающей ночи:
Был усталым глазам утренний свет нестерпим.
Вдруг у постели моей крылатый Амур появился.
Бога я сразу признал в нем по колчану его,
И величавой осанке, и ласково-грозному взору,
И полудетскости черт рдевшего гневом лица.
Был он прелестью схож с Ганимедом, Юпитеру милым,
Что на Олимпе нектар богу влюбленному льет,
Или с пленившим наяд и навеки похищенным ими
Гилом, который на свет Феодамантом рожден,
И не портил ее, а, напротив, усиливал только
Гнев, разгоравшийся в нем с каждым мгновеньем сильней.
Рек он: "Коль скоро, несчастный, примера других тебе мало,
Мощь десницы моей ныне изведаешь ты
И, оказавшись одной из жертв моего самовластья,
В людях почтенье ко мне казнью своей укрепишь.
Разве ты позабыл, что и сам победитель Пифона
Должен был передо мной гордую шею склонить?
Разве, к Пенеевой дочери страсть ощутив, не сознался
Феб, что больнее разят стрелы мои, чем его?
Даже парфяне, которые бегством победу стяжают,
Луком владеют не столь ловко и метко, как я.
Мне в искусстве стрельбы был не равен охотник кидонский,
Первенство в ней уступил женоубийца Кефал.
Верх неизменно я брал над Гераклом и другом Геракла.
Был побежден - и не раз - мною гигант Орион.
Вздумай предвечный Юпитер метнуть в меня молнию с неба,
Я бы ее упредил острой стрелою своей.
Если ж по-прежнему ты трепетать предо мной не желаешь,
Я в назиданье тебе в сердце тебя поражу,
И не надейся, глупец, что от ран защитит тебя муза
Иль уврачует змея Феба-целителя их".
Так он промолвил и, за спину лук золоченый закинув,
Скрылся, чтоб отдых вкусить на материнской груди.
Я же улыбкой ответил на эти ребячьи угрозы:
Страха мальчишка-божок мне ни на миг не внушил.
Часто гулял я тогда, подражая согражданам в этом,
То по садам городским, то по окрестным лугам.
Мимо меня взад-вперед то и дело со смехом сновали
Девы, чьи лица равны лику богинь красотой.
Полдень при их появлении вдвое светлей становился,
Делалось солнце само ярче от блеска их глаз.
Зрелище это в унынье меня не ввергало - напротив,
С юною пылкостью им тешил я душу и взгляд.
Ни подавить любопытство, ни скрыть восхищенье не в силах,
Я при встрече порой в очи им очи вперял.
Так и увидел меж них я ту, что всех прочих затмила,
Ту, чьи взоры во мне пламя недуга зажгли,
Ибо прекрасней ее не могла б и Венера казаться.
Счел я, что перед собой вижу царицу богов.
Гнев на меня затаив, Купидон мне подстроил ловушку:
С девой прекрасной меня он злоумышленно свел.
Спрятался неподалеку божок вероломный в засаде
И наготове держал стрелами полный колчан.
Время не стал он терять и, позицию быстро меняя,
С девичьих уст и ланит, персей, чела и ресниц
Мне в беззащитную грудь смертоносные стрелы направил.
Горе! Без промаха цель ими была пронзена.
Сердце зашлось у меня от боли, досель незнакомой.
Разом охвачен я был пламенем страстной любви.
Та же, кто в муке моей была мне единой утехой,
Скрылась, и не сумел взгляд мой ее отыскать.
Дальше пошел я растерянно, полон немою печалью,
Но не раз замедлял шаг, порываясь назад.
Тело покинув, мой дух стремился вослед незнакомке.
Плакал я, чтоб облегчить горечь потери своей.
Так об утраченном небе, откуда был сброшен на Лемнос,
Сын Юноны Вулкан после паденья скорбел.
Так и Амфиарай, с колесницею в Орк низвергаясь,
Взоры назад устремлял вслед исчезавшему дню.
Что же мне делать, несчастному? Сломленный бременем горя,
Я не могу ни любить, ни позабыть о любви.
О, если б вновь довелось мне свидеться с милою девой,
Я бы поведал в слезах ей о терзаньях своих!
Может быть, все же душа у нее адаманта не тверже;
Может быть, внимет она скорбным моленьям моим...
Разве страдал кто-нибудь от любовного пламени горше?
Всем, кто влюблен, я могу страшным примером служить.
Так пощади, Купидон! Коль скоро любовь - это нежность,
Быть жестоким тебе, богу любви, не к лицу.
Я необорным оружием лук твой считаю отныне;
Верю, что стрелы твои ранят больней, чем огонь.
На алтарях твоих храмов дары мои будут дымиться:
Первый и высший теперь ты для меня меж богов.
Я умоляю: избавь от мучений меня! Нет, не надо;
Ибо - бог весть почему - сладок любовный недуг.
Не откажи лишь в одном: уж коль суждено мне влюбиться,
Одновременно стрелой сердце нам с девой пронзи.
Фокс, посягая на жизнь короля и всех лордов британских,
Ты лицемерно решил - иль я не понял тебя? -
Выказать кротость отчасти и делом лжеблагочестивым
Хоть для виду смягчить мерзостный умысел свой.
Вот почему вознамерился на колеснице из дыма
И языков огня ты их поднять до небес.
Словно пророка, который был некогда пламенным вихрем
В рай с иорданских полей, Парке назло, унесен.
Уж не мечтал ли ты, зверь, в берлоге своей семихолмной
Этим путем короля на небеса вознести?
Коль от кумира, которому служишь ты, польза такая,
Просим тебя мы услуг впредь не оказывать нам,
Ибо и без твоего сатанинского взрыва Иаков,
С жизнью простясь, воспарил к звездам в назначенный час.
Лучше свой порох истрать на идолы и на монахов,
Толпы которых сквернят впавший в язычество Рим:
Ведь, не взорвавшись, они вовеки не смогут подняться
Вверх по тропе, что ведет нас от земли к небесам.
Вздором смешным почитал Иаков чистилища пламя,
Через которое в рай якобы входит душа.
Десятирогая гидра с тройною латинской тиарой,
Слыша насмешки его, так пригрозила ему:
"Вышутил ты мои таинства, веру мою презираешь,
Помни, британец: тебе этого я не прощу,
И, коль под куполом звездным тебе предназначено место,
Лишь через пламя к нему путь ты проложишь себе".
О, сколь угрозы чудовища были от истины близки!
Миг промедленья - и стать делом могли бы слова,
И над столицей взметнулось бы адское пламя волною,
В небо на гребне своем прах короля унося.
Фурий на короля натравливал Рим нечестивый,
Всюду грозился его Стиксу и Орку обречь;
Ныне ж его вознести мечтает до звездного неба,
Чтобы он в воздух взлетел выше жилища богов.
По неразумию древние так восхваляли титана,
Чьим раченьем с небес людям огонь принесен:
Тот, кто громовый трезубец сумел у Юпитера выкрасть,
Б_о_льшую славу стяжал, чем Япетид Прометей.
К каждому - помните, люди! - приставлен с рожденья до смерти
Некий ангельский чин, чтобы его охранять.
Но, Леонора, ты взыскана большею честью: мы чуем,
Внемля тебе, что господь рядом витает с тобой.
Да, сам господь, с небес низлетев, непостижный свой голос,
Преображающий нас, в горло влагает твое
И приучает тем самым заранее к звукам бессмертным,
Исподволь и не спеша, смертные наши сердца.
Всюду бог и во всем, но хранит он об этом молчанье
И лишь в пенье твоем близость свою выдает.
Тезкой твоею пленясь, другой Леонорой, Торквато
Был когда-то с ума страстью своею сведен.
Бедный поэт! Сколь счастливей он был бы, лишившись рассудка,
Из-за тебя в наши дни: он услыхал бы тогда
Пенье твое пиэрийское под материнскую лиру,
Струны которой от сна длань пробуждает твоя.
И хоть от муки глаза у него из орбит выступали,
Как у Пенфея, и он, бредя, сознанье терял,
Это смятение чувств, исступление это слепое
Ты бы в нем уняла голосом нежным своим,
И, успокоив его, ему возвратила бы разум
Песня твоя, что сердца трогает, движет, целит.
Зря, легковерный Неаполь, бахвалишься ты алтарями,
Что воздвигаются в честь Ахелоиды тобой;
Зря утверждаешь, что с пышностью предал земле Партенопу,
После того как она бросилась в море со скал.
Эта сирена жива, но шумный прибой ей наскучил
И Позилиппо она переменила на Тибр,
Где стяжала любовь и восторг обитателей Рима,
Смертных, равно как богов, пеньем пленяя своим.
Кто холоден к тебе, чьей красотой
В долине Рено горды без предела,
Чье имя край окрестный облетело,
Тот - человек ничтожный и пустой.
Всех женщин ты затмила чистотой,
И прелестями (о которых смело
Скажу: они - Амура лук и стрелы),
И разумением, и добротой.
Чарует слух твой разговор, а пенье
Способно даже камни взволновать,
И слышать дивный голос твой опасно
Нам, не достойным звук его впивать:
Ведь там, где вспыхнет искра восхищенья,
Не может не заняться пламень страстный.
Как холит ею встреченный в горах
Цветок долин пастушка молодая,
Его перед закатом поливая,
Чтоб он на скудном грунте не зачах,
Так и чужой язык в моих устах
Рачением твоим, Любовь благая,
Расцвел еще пышней, чем речь родная,
И стал я милой петь хвалу в стихах,
Которые оценят здесь, на Арно,
Но не поймет на Темзе мой народ.
Пускай же, словно в почве благодарной,
В моей груди привьется и взрастет
То семя, что заронено чудесно,
Туда тобой, садовницей небесной.
Терплю насмешки здесь я вновь и вновь
От юношей влюбленных и от дам
За то, что воспевать в стихах решаюсь
На чужестранном языке любовь.
"Скинь, - мне они бросают, потешаясь, -
С плеч непосильный груз и по волнам
Плыви к иным, знакомым берегам,
Где ждут тебя шумливые дубравы,
В тени которых слава
Венок бессмертья для твоих кудрей
Уже сплетает из листвы зеленой".
Но я словами госпожи моей
Отвечу им в конце своей канцоны:
"Пиши на нашем языке родном,
Затем что говорит Любовь на нем".
Не знаю, Диодати, как я мог
Так измениться за одно мгновенье,
Чтобы к Любви, внушавшей мне презренье,
Неосторожно угодить в силок.
Пусть ни златых кудрей, ни алых щек
У милой нет, зато ее движенья -
Достоинства и неги воплощенье,
А взор меня, как молния, обжег.
Язык любой страны иноплеменной
В ее устах способен слух пленять;
Когда же запоет она, сирена,
Не тщусь я даже уши залеплять -
Ведь в пении ее так много пыла,
Что воск оно немедля б растопило.
Глаза у вас - два солнца, от огня
Которых меркнет взор мой ослепленный:
Ведь в Ливии, жарою истомленной, -
И то не так палит светило дня.
Во мне клокочет, грудь мою тесня,
Какой-то пар, сухой и раскаленный -
Хоть вздохом бы назвал его влюбленный,
Слов, чтоб его назвать, нет у меня.
Днем, госпожа, он заперт, как в темнице,
А если ночью вырвется порой,
То сразу остывает и ресницы
Мне жжет соленой ледяной росой,
И вас, моя заря, от мук рыдая,
Без сна я до рассвета ожидаю.
Я, госпожа, так юн, так прост подчас,
Что лучше уж признаюсь откровенно:
Да, сердце вам я посвятил смиренно.
Оно, конечно, недостойно вас,
Но, - в чем и убеждался я не раз, -
Не грубо, не коварно, не надменно,
К добру не глухо, в чувствах неизменно,
В житейских бурях твердо, как алмаз,
Не чуждо музам и высоким даром
Слагать певучий стих наделено,
И равнодушно к зависти стоокой,
И низкой лестью не уязвлено,
И только там чувствительно к ударам,
Где в нем сидит стрела Любви жестокой.
L'ALLEGRO. IL PENSEROSO
L'ALLEGRO
{Веселый (итал.).}
Прочь, Меланхолия! Исчезни,
Дочь Цербера и тьмы! Вернись скорей
На Стикс, в страну теней
И призраков, стенящих в адской бездне,
Или ищи приют
Там, где крылом ревнивым ночь ширяет
И черный ворон грает -
В той Киммерии, где нагие скалы
Над степью одичалой,
Как космы у тебя на лбу, встают.
Дай место здесь иной богине -
Ясноокой Евфросине.
К нам, о Радость, как зовем
Мы на языке земном,
Тебя, дочь Вакха и Венеры,
Хоть не дать не можем веры
И таким певцам, что нас
Уверяют, будто раз
Встретился весной с Авророй
Озорной Зефир, который
С ней возлег в траве густой
Меж роз, обрызганных росой,
И плод его свиданья с нею -
Ты, кто из Граций всех милее!
Принеси нам шутки с неба,
И улыбки, как у Гебы,
Те улыбки, что таит
Юность в ямочках ланит,
Смех, целящий от кручины
И стирающий морщины,
Игры, плутни, пыл, задор,
Непринужденный разговор.
К нам стопою торопливой,
Словно в пляске прихотливой,
Порхни и приведи с высот
Свободу, что в горах живет.
Радость, чтя тебя, пребуду
Я с тобой всегда и всюду,
Деля с толпою слуг твоих
Невинные забавы их -
Под утро жаворонку внемля,
Когда, как сторож с башни, землю
Он песней будит из-за туч,
Пока не вспыхнет первый луч;
Назло всем горестям, бросая
Приветливое "Здравствуй!" маю,
Глядящему ко мне в окно,
Что лозой оплетено;
Слушая, как криком кочет
Мглу прогнать скорее хочет
И вывести своих подруг
Спешит из птичника на луг,
Как лают псы в тиши рассветной,
И вслед им голос рога медный
Катится от холма к холму,
И эхом вторит лес ему;
Иль гуляя одиноко
Меж вязов в час, когда с востока
По облакам грядет заря
В зареве из янтаря,
И за плугом пахарь свищет,
И пастух скликает, ищет,
Гонит на пастьбу овец,
И вострит косу косец,
И оглашает склоны дола
Коровницы напев веселый.
Все новые красоты взгляд
Повсеместно веселят:
Синих гор нагие кручи,
Где вкушают отдых тучи;
Серых пустошей чреда,
Где, пасясь, бредут стада;
Луговин ковры цветные;
Реки и ручьи лесные,
И над зеленью дубров
Кромка башенных зубцов,
Где, может быть, приют находит
Та, кто с ума округу сводит.
А вон над хижиною дым.
Там Коридон и Тирсис с ним
Сидят за скромною едою,
Что им Филлидой молодою
На стол поставлена была.
Она ж сама давно ушла
И с Фестилидой вяжет в поле
Тяжелые снопы, а коли
Хлеб для уборки не созрел,
Хватает им и с сеном дел.
Но, видно, нынче воскресенье,
Коль приглашает нас в селенье
Колокольный перезвон,
Что звучит со всех сторон.
Там пляшут под ребек селяне
В тенистой роще на поляне,
Там веселится стар и млад,
А когда сверкнет закат,
Всем добрый эль язык развяжет,
И каждый что-нибудь расскажет.
О Мэб заводит речь одна:
Мол, эта фея озорна
И сласти по ночам ворует.
Другой о домовых толкует -
О Джеке с фонарем, о том,
Как Гоблин к ним забрался в дом,
Взял кринку сливок и за это
Так много им зерна до света
Успел намолотить один,
Что впору дюжине мужчин.
Затем косматый гость наелся,
У очага чуть-чуть погрелся,
Шмыгнул за дверь и был таков
Еще до первых петухов.
Но вот пришел конец рассказам,
И все ко сну отходят разом.
Нас же в города влечет,
Где, шумя, снует народ;
Где лавры рыцарь и вельможа
Стяжают и в дни мира тоже
Умом или клинком своим,
А дамы присуждают им
За смелость щедрые награды -
Обворожающие взгляды;
Где факелом бог Гименей
В шафранной мантии своей
На свадьбах озаряет пляски,
Застолье, представленья, маски -
Картины, что себе поэт
В мечтах рисует с юных лет.
Теперь в театр! Там Джонсон бурный
Надел ученые котурны
И сын фантазии Шекспир
Дивит сладчайшей песней мир.
Там без забот, не знаясь с грустью,
Лидийской музыкой упьюсь я;
И со стихом бессмертным слив
Змеею вьющийся мотив,
То робкий, то безмерно страстный,
Проникнет пенье в душу властно,
И, вновь умиротворена,
До дна исполнится она
Гармониею прирожденной,
От всех оков освобожденной;
И дивным звукам вняв сквозь сон,
Орфей в Элизии, где он
Спит на цветах, вспоенных Летой,
Сочтет, что можно песней этой
Опять Плутона укротить
И Эвридику возвратить.
Радость, дай мне это счастье,
И в твоей навек я власти.
{Задумчивый (итал.).}
Прочь, Радости, химеры,
Которые бездумьем рождены!
Как мало вы нужны
Душе, взалкавшей знания и веры!
Царите в тех умах,
Что предаются с пылом беззаботным
Фантазиям, бессчетным,
Как сны, ночной эскорт Морфея, или
Частицы мелкой пыли,
Танцующие в солнечных лучах.
Богиня мне мила другая -
Ты, Меланхолия благая,
Чей лик нарочно зачернен,
Затем что слишком светел он
Для слабого людского взора;
Но это чернота, которой
Лишь умножалась прелесть той,
Кому Мемнон был брат родной,
Иль царственной Кассиопеи,
Дерзнувшей дочерей Нерея
Прогневать похвальбой своей.
К тому ж твой род стократ знатней:
Родитель Весты светлокудрой,
Тебя Сатурн с ней прижил мудрый -
Когда над миром он царил,
Такой союз за грех не слыл.
Не ведая, что свергнет с трона
Его Юпитер беззаконно,
Бог проводил нередко дни
На Иде с ней в лесной тени.
Отшельница, ты вся - терпенье,
Раздумье, самоотреченье!
Надень наряд, чей черен цвет,
И пускай тебе вослед
Струится он волною темной,
Окутай столой плечи скромно
И низойди ко мне, но так,
Чтоб был величествен твой шаг
И, зеркало души крылатой,
Был холодней, чем мрамор статуй,
Твой лик нездешний до тех пор,
Пока вперенный в небо взор
Сама и нежно и сурово
К земле не обратишь ты снова.
Веди сюда Покой, и Мир,
И Пост, которого на пир,
Равно как муз, в свои чертоги
От века приглашают боги.
Пускай с тобой придут Досуг,
Садов трудолюбивый друг,
И златокрылый тот возница
Огнеколесой колесницы,
Тот херувим, кого наш род
Высоким Помыслом зовет.
И пусть вокруг все стихнет разом
И ждет, чтоб Цинтиею к вязам,
Глядящимся в окно мое,
Привязан был дракон ее
И звонкой трелью Филомела
Чело разгладить мгле сумела.
О птица, как чарует нас
Твой сладкий, твой печальный глас!
Твоим напевом упиваясь,
Я часто по лесам скитаюсь;
Когда ж ты петь кончаешь нам,
Брожу по скошенным лугам
Одиноко и безмолвно
И гляжу, как месяц полный
Плывет в бескрайных небесах,
То исчезая в облаках,
То вновь из толщи их волнистой
Являя лик свой серебристый.
С холма я слышу звон - сигнал,
Что час тушить огни настал,
И стучит прибой о взморье,
Этим звукам мрачно вторя.
В ненастье же и в холода
Скрываюсь я в глуши всегда,
Где гасят свет, едва стемнеет,
И видно лишь, как уголь тлеет
В очагах у бедняков,
И слышны лишь песнь сверчков
Да окрик сторожа ночного,
Смолкающего тут же снова.
Порой сижу у ночника
В старинной башне я, пока
Горит Медведица Большая,
И дух Платона возвращаю
В наш мир с заоблачных высот,
Где он с бессмертными живет,
Иль тщусь, идя за Трисмегистом
Путем познания тернистым,
Заставить слушаться меня
Тех демонов воды, огня,
Земли и воздуха, чья сила
Стихии движет и светила.
Порой Трагедия в слезах
Мне повествует о делах
Детей Пелопса, и о Фивах,
И о троянках несчастливых,
И о событьях поновей,
Хоть редко здесь дивлюсь я ей.
Ты, Меланхолия, всесильна!
Прервать ты можешь сон могильный
Мусея в роще иль велеть
Душе Орфея так запеть,
Чтоб отпустил Плутон железный
Его с женой из адской бездны.
Своди ж меня в полночный час
С тем, кто оставил нам рассказ,
Не дописав его, однако,
Про Камбускана и Канаку,
Про Альгарсифа, Камбало,
Чудесное кольцо, стекло
И скакуна из меди звонкой,
Иль с тем, кто выспренне и тонко
Воспел турниры, шум дубрав,
Волшбу и фей, словам придав
Смысл больший, нежели обычный,
Для слуха нашего привычный.
Вот так всю ночь при свете фонаря
Я жду, пока придет заря,
Но не в порфире, как бывало
Во дни охотника Кефала,
А спрятав лик под клобуком
Из черных туч, коль вихрь кругом
Неистовствует, злобно воя,
Иль под вуалью дождевою,
Если ветер замолчал
И ливень в окна застучал.
А если солнце светит ныне,
Ты уведешь меня, богиня,
В леса, где тишину топор
Не смел нарушить до сих пор,
Где в полусумраке сильваны
По чаще бродят невозбранно,
Где сосны и дубы приют
Дриадам, как и встарь, дают.
Там, на траве, росой омытой,
От зноя и от взоров скрытый,
У говорливого ручья
Раскинусь утомленно я,
Внимая плеску волн и гуду
Хлопотливых пчел, покуда
Не забудусь в легком сне
И не слетит с небес ко мне
Чреда таинственных видений,
Бесплотных и немых, как тени,
И ласковые крылья их
Не коснутся век моих.
Когда ж я вновь глаза открою,
Пусть музыкою неземною
Всю местность огласит вокруг
Дух леса, смертных добрый друг.
Затем направлюсь непременно
Я в древний монастырь, где стены
О своды прочно оперлись
Под кровлей, устремленной ввысь,
И через витражи цветные
Едва сквозят лучи дневные.
И пусть там громовой орган,
Сливаясь с хором прихожан
В благоговейном песнопенье,
Меня исполнит восхищенья
И небеса очам моим
Отверзнет рокотом своим.
И пусть, когда промчатся годы,
Я возвращусь под эти своды,
Во власяницу облачусь,
В замшенной келье поселюсь,
Вникая в свойства нам известных
Целебных трав и тел небесных,
И в старости сложу, даст бог,
Хоть несколько высоких строк...
Коль ждет меня судьба такая,
Твой, Меланхолия, слуга я.
О соловей, чей зов так звонок в дни
Зеленого ликующего мая,
Защелкай, трели с ветви рассыпая, -
Пусть ввечеру глаза смежат они.
Пока не начала в лесной тени
Стенать кукушка, скорбная и злая,
Влюбленному несчастья предвещая,
В него надежду пением вдохни,
Иль будет кукованьем неизбежно
Заглушено - в который раз! - оно,
И вновь себя спрошу я безнадежно:
"Ужель мне утешенья не дано?"
Пой, Музы и Любви наперсник нежный, -
Ведь им обеим я служу равно.
С востока вслед за утренней звездой
Приходит май и щедрою рукой
На землю льет в лучах зари победных
Дождь желтых буковиц и примул бледных.
В юных душах, светлый май,
Пыл желаний пробуждай,
Снова зеленью веселой
Разубрав холмы и долы.
Прими, желанный гость, привет от нас,
Тебе хвалу поющих в этот час!
Часов свинцовостопых вереницу,
Завистливое Время, подгоняй
И тем, чего мы алчем до гробницы,
В пути свою утробу наполняй;
А так как все, что б ты ни поглощало, -
Лишь суета и ложь,
Ты мало обретешь,
Мы потеряем мало!
Когда же ты пожрешь дурное в нас
И с ним само себя, наступит час
Безмерного, как море, ликованья,
Затем что нам лобзанье
Даст вечность и откроет вход туда,
Где добродетель царствует всегда,
Где истина святая,
Любовь и мир сияют, окружая
Престол того, к кому
Душа стремилась сквозь земную тьму;
Туда, где мы, отринув плоти бремя,
Вплетем наш голос в звездный хор
И где над нами станут с этих пор
Не властны смерть, судьба и ты, о Время!
Податели восторгов неземных,
Посланцы сфер, чета сирен благая,
Соединитесь, пение и стих,
Безжизненную персть одушевляя,
Чтоб насладиться мы могли сполна
Мелодией, которая слышна
Вокруг того, чей трон сапфироцветный
Воздвигся средь несметной
И грозной рати ангельских чинов;
В чью честь хвалу на арфах златострунных
Слагают сонмы херувимов юных,
И трубы серафимов вторят им
Раскатом победительным своим,
И праведники с просветленным взором
Псалмы и гимны хором
Поют спокон веков.
Мелодия не умолкала эта
И на земле у нас в былые лета,
Пока завет творца, чуждаясь зла,
Покорно вся живая тварь блюла
И не разладил грех людского рода
Начальную гармонию природы,
Где каждый голос прославлял того,
Кем созданы и свет и естество.
О, пусть скорей тот наш напев чудесный
Опять сольется с музыкой небесной,
И вновь свой лик нам даст господь узреть
В сиянье дня, что не померкнет впредь!
"Вновь, плющ, и мирт, и лавр вечнозеленый,
Вновь с ваших густолиственных ветвей
Побеги, неокрепшие покуда,
Безжалостно я буду
Срывать рукою грубою своей.
Жестокость это, спору нет, но ей
Несчастье наше служит извиненьем -
Мертв Люсидас. До срока мир лишился
Того, кому нет равных меж людей.
Как не запеть о нем, коль песнопеньям
Меж нами каждый у него учился?
Так пусть к нему, кто на гребне зыбей
Качается теперь в гробнице влажной,
Доносит ветер горький плач друзей!
О девять дев, кому Юпитер вверил
Ключ, что из-под его престола бьет,
Начнем, и пусть мой голос изольет
Скорбь о тебе, наш Люсидас несчастный,
С такой же силой страстной,
С какой, даст бог, произнесет поэт
Иных, грядущих лет
Надгробный стих и над моею урной.
С тобой росли мы на холме одном,
С тобой своих овец пасли вдвоем.
С тобой, когда заря откроет очи
И глянет на туманные поля,
Мы стадо по траве, росистой с ночи,
Вели в луга под трубный зов шмеля.
С тобою вместе бдить мне приходилось,
Пока на запад медленно катилась
Зажегшаяся вечером звезда,
И фавны и сатиры до денницы
Под звук твоей цевницы
В лесной глуши плясали иногда,
И часто-часто песней, нами спетой,
Мы умиляли старика Дамета.
Но ты, пастух, ушел, и увидать
Друзьям тебя не суждено опять,
И эхо о тебе горюет в гротах,
Над сводами которых балдахин
Сплели лоза и тмин.
Ни заросли орешника, ни ивы
Листвою говорливой
В ответ на твой напев не зашумят.
О Люсидас, страшней, чем тля для розы
Иль клещ, до крови жадный, для ягнят
Или для первых мартовских цветов
Нежданные морозы,
Весть о конце твоем для пастухов!
Где, нимфы, были вы, когда сокрыли
Пучины Люсидаса навсегда?
Вас не было на склоне, где в могиле
Лежит друидов, бардов наших прах,
Ни на лесистой Моне, ни в краях,
Омытых вещей Ди... Но вправе ль, нимфы,
Я вас корить: "Будь с ним вы..."?
Чем вы могли смягчить удел его,
Коль даже Каллиопа не сумела
Спасти от смерти сына своего,
Хоть мир о нем и пролил море слез,
Когда певец толпой осатанелой
Был брошен в Гебр и к Лесбосу унес
Поток его растерзанное тело?
Зачем избрал, в отличье от иных,
Наш Люсидас пастушескую долю,
Зачем ценою бдений покупал
Щедроты муз, на милости скупых,
А не играл с Неэрой на приволье,
Амариллиде кудри не трепал?
Для славы? Да, того, чьи мысли чисты,
Кто суетность утех презрел, она
Ведет вперед стезей труда тернистой.
Но в миг, когда нам цель уже видна,
Слепая фурия рукой узлистой
Нить краткой жизни обрывает... "Грех, -
Гремит мне гневно с неба Феб лучистый, -
Отождествлять со славою успех.
Не в этой жизни истинная слава
Стяжается по праву -
Увенчивает ею не молва,
А лишь один владыка естества,
Всезрящий и всеведущий Юпитер.
Лишь в горных сферах, где вершит он суд,
Награды или кары смертных ждут".
О Аретуза и неспешный Минчо,
Клянусь, не оглашал и вас досель
Напев, что мне звучит с зенита нынче...
Но тс-с, моя свирель!
Я слышу, как трубит герольд пучины.
Твердит он, что причина
Несчастья с Люсидасом - не Нептун,
И учинить допрос спешит стихиям.
Валы и ветры вопрошает он,
Кто пастуха посмел сгубить бесчестно.
Им это неизвестно,
И Гиппотад дать слово принужден,
Что целый день безветрие царило,
Был воздух тих, зеркально лоно волн,
И в них Панопа с сестрами шалила.
За то, что сгинул друг наш благородный,
В ответе лишь один его негодный,
Построенный в проклятой спешке челн.
Вот шествует в короне тростниковой
Преданьями воспетый Кем с челом,
Где скорбь запечатлелась, как на том
Цветке, что носит знак ее багровый.
Он плачет о наперснике своем,
А сзади водяного
Идет ценитель галилейских вод
С двумя ключами (ибо отворяет
Он золотым, железным запирает)
И сокрушенно митрою трясет:
"Как жаль, что добрый пастырь умирает,
Но здравствует и процветает тот,
Кто не о стаде - о себе радеет;
Тот, у кого важнее нет забот,
Чем в праздник бражничать со стригалями
Да ссориться с почетными гостями;
Кто ремеслом пастушьим не владеет
И, слепоустый, брезгует трудами,
Без коих пастуху не преуспеть!
Дела мирские - вот его услада.
А коль дерзнет на пастьбе он запеть,
Его свирель фальшивит, раня слух.
Мрут его овцы от парши и глада.
Стоит у них в загоне затхлый дух,
И по ночам оттуда за ограду,
Которую забыл закрыть пастух,
Уносит жадный волк ягнят из стада,
И некому, увы, разбой пресечь,
Хоть над дверьми висит двуручный меч".
Но с сицилийской нимфою своею
Спеши назад, Алфей! Умолк тот глас,
Чей грозный звук принудил к бегству вас.
К нам из долин, где дышится вольнее,
Где умеряют ветры, тихо вея,
Неистовство пылающего дня,
Где быстрые ручьи бегут, звеня,
И где апрель в плаще зеленом вымыл
Медвяными дождями лик земли,
Несите все цветы, что там взросли -
Охапки хрупких скороспелых примул,
Жасмина и ромашки полевой,
Фиалок, роз, гвоздик пьяняще пряных,
И гиацинтов рдяных,
И буковиц с поникшей головой.
Пусть скорбный амарант, нарцисс печальный
Нальют слезами чашечки свои
И царственным покровом в миг прощальный
Устелют море, коим у семьи
И сверстников наш Люсидас похищен.
А мы, чтоб отдых дать себе от мук,
В догадках утешения поищем.
О горе, где теперь наш юный друг?
Где носят волны прах его холодный?
Быть может, у Гебридов, в царстве вьюг,
Он увлечен водоворотом в бездну
К насельникам ужасным тьмы подводной,
Или, не слыша зов наш бесполезный,
Под легендарным Беллерусом спит,
Близ той горы, откуда страж небесный
К Наманке и Байоне взор стремит?
Архангел, сжалься! Пусть нам из пучины
Доставят тело милое дельфины!
Но, пастухи, смахните слезы с глаз.
Довольно плакать, ибо друг наш милый
Жив, хоть и скрылся под водой от нас.
Так в океане дневное светило,
Когда оно урочный путь свершило,
Скрывается, дабы в свой срок и час
С чела небес опять сверкнуть алмазом.
Уйдя на дно, наш друг вознесся разом
По милости творца земли и вод
К нездешним рекам и нездешним кущам,
Где хор святых угодников поет
Хвалу перед престолом присносущим.
Там нектаром с кудрей он смоет ил,
Забудет, что когда-то слезы лил,
И в царстве, чей покой и мир блаженный
Оберегает сонм небесных сил,
Упьется радостью неизреченной.
Не плачьте ж, пастухи. Уйдя от нас,
Стал добрым духом друг наш Люсидас
И в этих водах охраняет ныне
Тех, кто коварной вверился пучине".
Такою песней на дорийский лад
Дубраву оглашал пастух безвестный,
Пока спускался день, огнем объят,
В сандальях серых по дуге небесной;
Когда ж погас, отпламенев, закат
И солнце в море рухнуло отвесно,
Он встал и, синий плащ надев, исчез:
С утра ему опять в луга и в лес.
НАПИСАНО В ДНИ, КОГДА ОЖИДАЛСЯ ШТУРМ ЛОНДОНА
О, латник или капитан, когда
Взломает эту дверь твой меч кровавый,
Не угрожай хозяину расправой,
Его жилищу не чини вреда.
Питомец муз-волшебниц, без труда
Тебя он увенчать способен славой,
Твои деянья в песне величавой
Запечатлев для мира навсегда.
Не разоряй приют певца невинный:
Сам эмафиец, победитель Фив,
Дом П_и_ндара не превратил в руины,
Надменный город штурмом взяв и срыв,
И стих творца "Электры" спас Афины,
Сердца спартанцев жалостью смягчив.
ДОБРОДЕТЕЛЬНОЙ МОЛОДОЙ ОСОБЕ
Ты с самых малых лет не предпочла
Пространный торный путь стезе безвестной
И ввысь, к вершине истины небесной,
С немногими крутой тропой пошла.
Как Руфь и как Мария, избрала
Ты часть благую и на рой прелестный
Тщеславиц юных области окрестной
Взираешь с состраданьем и без зла.
Так полни свой светильник непорочный
Елеем добродетели святой
И нас не устыжающей надежды
И веруй, дева: полночью урочной
С толпой гостей приидет в твой покой
Жених, чей светлый лик слепит все вежды.
Отец ваш граф, верховный казначей
И председатель Тайного совета.
Бессребреником слыл во мненье света,
Затем ушел с обеих должностей
И умер, прочитав на склоне дней
О роспуске парламента декреты -
Так счеты свел оратор в оны лета,
Узнав о Херонее, с жизнью сей.
На вашего родителя ни разу
Взглянуть не довелось мне оттого,
Что для меня в ту пору длилось детство.
Но я от вас слыхал о нем рассказы
И вижу, что достоинства его
Вам, Маргарет, достались по наследству.
ЧЕРНИТЕЛЯМ НЕКОТОРЫХ МОИХ ТРАКТАТОВ
Назвал я "Тетрахордом" свой трактат.
Он нов по мысли и не прост по слогу.
Таких, кому он по зубам, немного,
А дюжинные книжники вопят,
Название коверкая стократ:
"Сам черт сломает на заглавье ногу!"
И в Майл-энд-Грин, на книгу глянув строго,
Идут гулять, хоть, право же, навряд
Шершавей это слово, чем Колкитто,
Гэласп, Макдбннел, Гордон - имена,
Которые теперь столь знамениты.
О сэр Джон Чик, скорей воспрянь от сна
И, взяв язык Гомера под защиту,
Его в правах восстанови сполна!
Как только я призвал свой век восстать
И, сбросив путы, обрести свободу,
Псы и ослы, - а им нет перевода, -
Галдеж повсюду подняли, под стать
Тем недругам Латоны, коим стать
Лягушками пришлось в былые годы.
Ведь ждать признанья от такого сброда -
Что бисер перед свиньями метать.
Они кричат о вольности, но воля
Созвучна своеволию для них,
И правда им страшней оков былых.
Будь добр и мудр, коль жаждешь лучшей доли,
Иль захлебнется край отцов твоих
В пучине бед, невиданных дотоле.
НОВЫМ ГОНИТЕЛЯМ СВОБОДЫ СОВЕСТИ ПРИ ДОЛГОМ ПАРЛАМЕНТЕ
Как смели вы, кем требник запрещен
И свергнут лишь затем прелат верховный,
Чтоб вновь с Многоприходностью греховной
Блудил, как с девкой, ваш синедрион,
Настаивать, что должен нас закон
Синодам подчинить, лишив духовной
Свободы, данной нам от бога, словно
А.С. иль Резерфорд мудрей, чем он?
Тех, кто, подобно Павлу, стал, без спора,
Господней веры истинным оплотом,
Честят еретиками с неких пор
И Эдвардс и шотландец... как его там?
Но мы разоблачим ваш заговор,
Что пострашней Тридентского собора,
И наш парламент скоро
Меч против фарисеев пустит в ход,
Не уши им, но руки отсечет
И край от них спасет,
Затем что там, где пишется "пресвитер",
Читается "епископ" между литер.
МИСТЕРУ ГЕНРИ ЛОУЗУ О ЕГО МУЗЫКЕ
Ты, Гарри, доказал нам в первый раз,
Что можно даже в Англии суровой
Слить воедино музыку и слово
И скандовать строку не как Мидас.
Твой дар тебя навек от тленья спас;
Художника, в чьих звуках с силой новой
Раскрылась прелесть языка родного,
Не позабудут те, кто сменит нас,
Феб наделил крылами вдохновенья
Тебя, слагатель гимнов и кантаты,
За то, что чтишь ты окрыленный стих.
Тебя б сам Данте предпочел когда-то
Каселле, чье он жадно слушал пенье
В чистилище среди теней незлых.
ПРИСНОБЛАЖЕННОЙ ПАМЯТИ M-С КЭТРИН
ТОМСОН, ДРУГА МОЕГО ВО ХРИСТЕ,
СКОНЧАВШЕЙСЯ 16 ДЕКАБРЯ 1646 ГОДА
Любовь и вера, с коими была
Ты неразлучна, дух твой закалили,
И смерть без жалоб, страха и усилий
Ты ради вечной жизни приняла.
Но не погребены твои дела,
Щедроты и даяния в могиле:
Туда они с тобой, как свита, взмыли,
Где радость неисчерпна и светла.
Послали их в лучистом одеянье
Любовь и вера к трону судии,
Чтоб о твоем земном существованье
Поведали служители твои
И ты вкусила за свои страданья
Дарующей бессмертие струи.
ГЕНЕРАЛУ ЛОРДУ ФЕРФАКСУ ПО СЛУЧАЮ ОСАДЫ КОЛЧЕСТЕРА
Столь, Ферфакс, ты превознесен молвой,
Что в дрожь бросает короля любого
При имени воителя такого,
Кому Европа вся гремит хвалой.
Неустрашимо продолжаешь бой
Ты с гидрой мятежа многоголовой,
Хоть, попирая Лигу, Север снова
Простер крыла драконьи над страной.
Но ждет тебя еще трудов немало
(Затем что лишь войну родит война),
Покуда смута не сокрушена
И справедливость не возобладала:
Ведь доблесть кровью исходить должна
Там, где насилие законом стало.
ГЕНЕРАЛУ ЛОРДУ КРОМВЕЛЮ ПО ПОВОДУ
ПРЕДЛОЖЕНИЙ, ВЫДВИНУТЫХ НЕКОТОРЫМИ
ЧЛЕНАМИ КОМИТЕТА ПО РАСПРОСТРАНЕНИЮ
СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ
Наш вождь, неустрашимый Кромвель, тот,
Кто с мудростью и верой неизменной
Стезей добра сквозь мрак страды военной
И тучу клеветы нас вел вперед,
Не раз сподобил бог своих щедрот
Тебя в борьбе с фортуною надменной:
Ты рать шотландцев сбросил в Дарвен пенный,
Под Данбаром побед умножил счет
И в Вустере стяжал венок лавровый.
Но и в дни мира ждут тебя бои;
Вновь на душу советчики твои
Надеть нам тщатся светские оковы.
Не дай же им, продажным псам, опять
У нас свободу совести отнять.
Ты молод, Вэн, но разумом столь зрел,
Что даже Рим, где тоги, а не латы
Над эпиротом взяли верх когда-то,
Сенатора мудрее не имел.
Ты, заключая мир, в веденье дел
Искусней был любого дипломата;
Ты, в ход пуская то булат, то злато,
Добыть победу на войне умел.
К тому ж меж властью светской и духовной
Различье ты постиг и учишь нас,
Как избегать, по твоему примеру,
Смешенья их, в чем многие виновны.
Вот почему в глазах страны сейчас
Ты - старший сын и страж господней веры.
НА НЕДАВНЮЮ РЕЗНЮ В ПЬЕМОНТЕ
Господь, воздай савойцу за святых,
Чьи трупы на отрогах Альп застыли,
Чьи деды в дни, когда мы камни чтили,
Хранили твой завет в сердцах своих,
Вовеки не прости убийце их
Мук, что они пред смертью ощутили,
Когда их жен с младенцами схватили
И сбросили, глумясь, со скал крутых,
Их тяжкий стон возносят к небу горы,
Их прах ветра в Италию несут -
В край, где царит тройной тиран, который
Сгубил невинных. Пусть же все поймут,
Узрев твой гнев, что призовешь ты скоро
Блудницу вавилонскую на суд.
Когда померк, до половины лет,
Свет для меня в житейской тьме кромешной,
"К чему мне, - вопросил я безутешно, -
Талант, который зарывать не след?
Как может человек, коль зренья нет,
Предвечному творцу служить успешно?"
И в тот же миг я, малодушьем грешный,
Услышал от Терпения ответ:
"Твой труд и рвенье, смертный, бесполезны.
Какая в них нужда царю царей,
Коль ангелами он располагает?
Лишь тот из вас слуга, ему любезный,
Кто, не ропща под ношею своей,
Все принимает и превозмогает".
Пускай огонь в камине разведут,
Чтоб мы теперь, когда дожди полили,
С тобой, мой Лоренс, теплый кров делили,
В беседах коротая время тут,
Покуда дни ненастья не пройдут
И вновь зефир не колыхнет воскрылий
Весеннего наряда роз и лилий,
Которые не сеют, не прядут.
Здесь есть все то, что тонкий вкус прельщает:
Свет, яства и вино; здесь, наконец,
Под лютню иль орган нас восхищает
На дивном языке тосканском пенье;
И кто себе такие наслажденья
Нечасто позволяет, тот - мудрец.
Мой Сайриэк, чей знаменитый дед
В былые дни британскую Фемиду
Брал неизменно под свою эгиду
И как судья, и как законовед,
Вкуси со мной отрад, в которых нет
Приличьям ни ущерба, ни обиды,
Оставив Архимеда, и Эвклида,
И планы, что таит француз иль швед.
Учись соразмерять разумно время -
Не только размышляй, какой стезей
Идти вперед, задавшись мудрой целью,
Но и умей позабывать про бремя
Дневных забот и суеты мирской,
Коль посылает бог нам миг веселья.
Друг Сайриэк, уже четвертый год
Мои глаза не различают света,
Хоть вчуже нелегко заметить это.
Напрасно я вперяюсь в небосвод -
Не видны мне ни звездный хоровод,
Ни золотое солнце, ни планеты.
Но дух мой тверд, надеждой грудь согрета,
Меня несчастье с курса не собьет.
Ты спросишь, где, слепец, беру я силы?
В сознанье, что огонь моих очей
Служение свободе угасило -
О ней я возвещал Европе всей.
И этой мыслью волю закалила
Мне вера, поводырь в юдоли сей.
Во сне моя усопшая жена
Ко мне вернулась, словно Алкестида,
Которую у смерти сын Кронида
Для мужа отнял в оны времена.
Библейской роженицы, что должна
Очиститься, была бескровней с вида
Она, святая, чья до пят хламида
Спадала, белоснежна и длинна.
Я разглядеть не мог сквозь покрывало
Ее лицо, хоть взор духовный мой
Прочел, что, как и встарь, оно сияло
Любовью, бесконечной и немой.
Но ах! Шагнув ко мне, она пропала,
Проснулся я - и свет сменился тьмой.
Блажен тот муж, что не идет к порогу
Совета нечестивых, на дорогу
Греховных не встает и не сидит
В собранье развратителей, а чтит
Закон господень, людям свыше данный,
О коем размышляет неустанно.
Он будет словно древо у воды,
Чьи вызревают вовремя плоды
И чья листва вовеки не желтеет:
Что бы ни делал он, во всем успеет.
Иной удел у нечестивца. Он,
Как прах, что ветром над землей взметен,
Пасть на суде господнем не преминет,
Его собранье праведных отринет,
Затем что путь им указавший бог
Путь нечестивых гибели обрек.
Зачем мятутся столькие народы,
И ковы тщетно строят племена,
И восстают цари, и год от года
Все громче меж князей хула слышна
На бога и помазанника божья:
"На вечные расторгнем времена
Их узы, их оковы свергнем тоже"?
Лишь посмеется бог на небесах,
И поругается над этой ложью,
И в гневе скажет с яростью в очах!
"Я над моей святой горой Сионом
Помазал моего царя". И страх
Вселю я в сильных словом, мне реченным:
"Ты - сын мой, днесь ты мной рожден, и я
Тебя взыщу наследием законным.
Проси, и дам тебе я все края,
Все племена земные во владенье,
И, как сосуд скудельный, длань твоя
Их сокрушит за неповиновенье,
Жезлом железным сломит выю им".
Итак, учитесь, о цари, смиренью
И вразумитесь, вы, кем суд творим.
Служите богу с робостью душевной,
С боязнью в сердце радуйтесь пред ним.
Почтите сына божья, иль плачевно
Погибнете в пути вы оттого,
Что скоро вспыхнет в сыне пламень гневный.
Блажен, кто уповает на него,
Сколь, господи, твоя безмерна слава,
Простершаяся выше звезд ночных,
Сколь имя божье всюду величаво!
Из уст младенцев и детей грудных
Исторгнул ты себе хвалу к печали
И скорби тех, кто на тебя восстал,
Чтобы твои хулители молчали,
Чтоб мститель дрогнул, враг бессилен стал.
Я мыслю, глядя на небо - творенье
Твоих перстов, на горний хор светил;
"Идет ли с ними человек в сравненье?
Как, господи, о нем ты не забыл?
За что он, грешный, лицезреет бога
И положил ты под ноги его,
Пред ангелами умалив не много,
Все дело рук твоих, все естество?
Над всем его поставил ты владыкой -
Над птицею, парящей в небесах,
Над вольным зверем в чаще леса дикой,
Над рыбою, резвящейся в волнах,
Над овцами, что в поле щиплют травы,
Над чудищами мрачных бездн морских..."
Сколь имя бога всюду величаво,
Сколь славен он во всех краях земных!
1. Ты милосерд, о боже, стал
К земле твоих сынов,
Иакову из плена дал
Ты возвратиться вновь.
2. Ты _беззаконие простил
Народа твоего_ {*},
И _все грехи его покрыл_,
Их бремя снял с него.
3. Всю _лютость ярости твоей_
Сумел ты обуздать.
Твой гнев от нас, твоих детей,
Ты _отвратил_ опять.
4. Наш избавитель и творец,
_Восстанови_ наш край.
Негодование, отец,
На чад не изливай.
5. Ужели не настанет час,
Когда твой гнев прейдет?
Ужели ты его на нас
_Прострешь от рода в род_
6. И к жизни _твой народ_ тобой
Не будет возвращен,
Затем _чтоб о тебе_ душой
_Возрадовался_ он?
7. О ты, кто дал нам бытие,
_Яви_ и _милость нам:
Даруй спасение твое_
Твоим земным сынам.
8. Я ныне господу вонму,
И будет _сказан им
Мир и народу своему_,
И _избранным своим;_
Но пусть благоговейно чтут
Его закон они,
_Да в безрассудство не впадут_,
Как впали в оны дни.
9. Все те, в ком страх пред богом есть,
Спасутся в мире сем,
И слава поселится здесь,
В краю, где мы живем;
10. И милость с истиной скрепят
Союз на счастье нам;
И с правдой мир - с сестрою брат -
Прижмут уста к устам;
11. И _истина_, как вешний цвет,
_Возникнет из земли_;
И воссияет правды свет
В заоблачной дали;
12. И людям _благо даст господь_,
И _даст земля плоды_,
Что напитают нашу плоть
В награду за труды;
13. И правда будет, как всегда,
Пред господом идти,
Чтоб не свернули никогда
Мы с правого пути.
{* Все, набранное иным шрифтом, представляет собой доподлинные слова
Писания в переводе с оригинала.}
Существуют два прижизненных издания так называемых "малых" поэтических
произведений Мильтона - 1645 и 1673 годов. Первое включало все стихи,
написанные до 1645 года; во втором - поэт дополнил их стихотворными
произведениями, написанными позднее. Сохранилась авторская рукопись для
издания 1673 года. Напечатанный сборник отличался от рукописи тем, что по
политическим причинам в него не вошли четыре сонета. Сонет "Генри
Вэну-младшему" был издан сначала анонимно в 1662 году, а затем вместе с
тремя другими сонетами (Ферфаксу, Кромвелю и вторым сонетом Сайриэку
Скиннеру) напечатан в 1694 году. Произведения Мильтона, собранные здесь под
рубрикой "Стихотворения", переведены для издания БВЛ Ю. Б. Корнеевым.
К Шекспиру (1630). - Стихотворение впервые появилось без подписи в
собрании сочинений Шекспира, изданном в 1632 г. ...Я глубиной дельфийских
строк твоих... - очевидно, вдохновленных Аполлоном.
Эпитафия университетскому вознице и Вторая эпитафия ему же написаны в
1631 г. Томао Хобсон был своего рода достопримечательностью Кембриджа. В
течение шестидесяти лет он регулярно курсировал между Лондоном и Кембриджем,
развозя почту и пассажиров. Умер он во время вынужденного безделья в конце
1630 г., когда сообщение с Лондоном было приостановлено из-за эпидемии чумы.
"Булл" - "Бык", название гостиницы в Лондоне.
Эпитафия маркизе Уинчестер (1631). - Джейн Поле, маркиза Уинчестер,
дочь виконта Сэвиджа и наследница графа Риверса, умерла в 1631 г. Эпитафии
на ее смерть писали и другие английские поэты, в том числе Бен Джонсон.
Люцина - римская богиня, покровительница деторождения. Атропа - парка,
перерезающая нить человеческой жизни. ...с берегов родного Кема... - то есть
из Кембриджа, который стоит на реке Кем. ...С той, чей удел на твой похож...
- Имеется в виду библейская Рахиль, любимая жена патриарха Иакова, родившая
ему двух сыновей, Иосифа и Вениамина. Данте в "Божественной Комедии"
помещает Беатриче в Раю рядомс Рахилью ("Рай", XXXII).
По случаю своего двадцатитрехлетия (1632). - Эти стихи были посланы
вместе с письмом неизвестному корреспонденту в ответ на уговоры начать
духовную карьеру.
Элегия I (1626) написана в ответ на письмо Карло Диодати (1609-1638),
одного из самых близких друзей Мильтона со школьных лет. Его отец,
итальянец-протестант, поселился в Англии еще до рождения сына. Диодати
Мильтон посвятил ряд стихотворений, в том числе итальянский сонет "Не знаю,
Диодати, как я мог..." (см. с. 392). Ди - река, протекающая в Честере. О,
если б Эревле Овидию в ссылке томийской... - Овидий был сослан Августом в
город Томы (ныне Констанца) на Черном море. Мантуанец Марон - Вергилий,
уроженец Мантуи. Креонт, Ил, Пелоп - имена, I связанные с несколькими
сюжетными циклами в древнегреческих мифах и трагедии: Креонт - брат Иокасты,
матери и жены Эдипа (фиванский цикл), Ил - мифический основатель города
Илиона (Трои), Пелоп (Пелопс) - эпоним Пелопоннеса, легендарный царь, предок
Пелопидов. Проклятие, павшее на весь его род, стало причиной страшных
несчастий, которые постигли потомков Пелопа: Агамемнона, Ореста, Ифигению и
др. (см. также "Il Репseroso", прим. кс. 401). Кронид - Зевс. ...белизной
плечо превзошедших Пелопа... - Одно плечо Пелопа было сделано из слоновой
кости. ...твой гиацинт, Адонис! - Из крови убитого Адониса Венера вырастила
цветок кровяного цвета (анемон) (Овидий. Метаморфозы, X, 735). Дочери Суз -
персиянки. Мемнон - здесь как греческое название ассирийских царей. Данаиды,
- дочери мифического царя Даная, прибывшего в Грецию из Египта. Правнучки
Ромула - римлянки. Стола - одеяние римской матроны. ...в театрах Авзонии
древней... - то есть Древнего Рима. Тарпейский певец - Овидий. ...Лондиниум,
город... // Что дарданиами был в давние дни заложен ... - См. "Комос", прим.
к с. 434; дарданцы - троянцы. Эндимион - возлюбленный богини луны (Селены
или Артемиды). Симоэнт. - Известно было несколько рек с таким названием: в
Эпире, Сицилии и в древней Трое, которой покровительствовала
Афродита-Венера. Книд, Пафос и о-в Кипр - известнейшие центры культа
Афродиты. Моли - см. "Комос", с. 429 и прим.
Элегия IV (1627). - Томас Юнг - домашний учитель Мильтона до его
поступления в школу святого Павла, видный проповедник пресвитерианства.
Из-за религиозных гонений ему пришлось эмигрировать в Германию, где он
прожил с 1620 по 1628 г. в Гамбурге. Зеленовласые боги - божества моря.
Дорида - мать нереид. Медея - волшебница греческих мифов; отомстив своему
мужу Ясону за измену, она улетела в колеснице, запряженной крылатыми
драконами. Элевсин - древнейший центр культа Деметры, Триптолем - древний
герой; насаждая земледелие, объездил весь мир в колеснице, запряженной
драконами, которую подарила ему богиня Деметра. .../10 имени Гама, // Коего
кимвр-великан палицей тяжкой сразил. - Старинная легенда, объясняющая
название города Гамбурга; кимвры - германское племя, обитавшее на севере
полуострова Ютландия. Мудрейший философ Эллады, - Сократ, чьим учеником был
афинский государственный деятель и полководец Алкивиад, сын Клиния; род
Алкивиада возводили к сыну Аякса - Теламонида. ...Или тому, кто зачат
хаонийкой и Зевсом Ливийским... - то есть сыну Олимпии, Александру
Македонскому (см. "Потерянный Рай", Кн. IX, с. 261 и прим.). Его учителем
был Аристотель, уроженец Стагира. Царь мирмидонян - Ахилл; его наставниками
были старец Фенико и кентавр Хирон (греч. миф.). Гора Аонийская - Геликон.
Клио - первоначально была музой героических песен, затем - муза истории.
Пиэриды - музы. ...трижды Этон с Овном на безу повстречался... - Мильтон
хочет сказать, что прошло три весны (Этон - имя коня в колеснице бога солнца
Феба; солнце, вступающее в знак Овна, - традиционное обозначение весеннего
равноденствия). Несмотря на дальнейшие указания на время (две весны или лета
и две осени), остается все же неясным, сколько лет прошло с момента
последней встречи поэта с Юнгом: семь лет (3+2+2) или всего три года.
Хлорида - греческая богиня цветов. Австр (лат.) - южный иссушающий ветер.
Эвр (греч.) - восточный ветер. Икария дочь, Пенелопа - жена долго
странствовавшего Одиссея. ...кипит в землях саксонских война... - Имеются в
виду события Тридцатилетней войны в Европе (1618-1648 гг.). Энио (греч.
миф.) богиня войны. ...на одрисийских конях... - Одрисы - воинственное
фракийское племя. ...на небеса // Вновь возвратилась... // Дева... -
Греческая богиня справедливости Дике управляла миром в Золотом веке, а когда
нравы людей испортились, она возвратилась на небо и превратилась в созвездие
Девы. Фесв_и_тянин Илия - библейский пророк, удалился в пустыню от гнева
Иезавели, дочери сидонского царя, жены царя самаритянского Ахава (3 Царств,
XIX). В политическом словаре пуритан Иезавелью называли королеву-католичку,
супругу Карла I. ...Иль с киликийцем-апостолом... - Имеется в виду эпизод из
жизни апостола Павла, уроженца Тарса Киликийского: он был бит палками и
посажен в темницу, а затем изгнан из города, когда проповедовал в Эматии
(главная область древней Македонии) (Деян., XVI). ...Иль с Иисусом самим...
- Когда Иисус приплыл в страну Гергесинскую (Гадаринскую) и исцелил
бесноватого, жители этого края просили его удалиться от них (Матф., VIII;
Лука, VIII). Вспомни, сколь многих мужей, служивших царю ассириян, // Он
...за ночь одну истребил... - Когда ассирийский царь Сеннахерим (Санхериб)
держал в осаде Иерусалим, "пошел Ангел Господень и поразил в стане
Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч" (4 Царств, XIX, 35). ...Как и в
горах, и в долине к бегству принудил отряды... - Имеется в виду эпизод из
Библии (4 Царств, XX).
Элегия VII (стр. 385-387) (1628). - Аматузия - Венера. Пафосский огонь
- огонь любви. Ганимед (греч. миф.) был взят на небо за необыкновенную
красоту и стал там любимцем и виночерпием Зевса (Юпитера). Гил - сын царя
дриопов Феодаманта, любимец Геракла; за красоту он был похищен нимфами
источника, к которому отправился за водой. Победитель Пифона - бог Аполлон;
он пылал безответной любовью к нимфе Дафне, дочери речного царя Пенея. Даже
парфяне, которые бегством победу стяжают... - Парфянские стрелки славились
меткостью; часто они обращались притворно в бегство, чтобы затем легче
напасть на врага. Охотник кидонский - от названия города Кидон (на острове
Крит), который славился меткими стрелками и копьеметателями. Женоубийца
Кефал - прекрасный охотник; ему принадлежало копье, бьющее без промаха. Им
он случайно убил свою жену. ... над Гераклом и другом Геракла. - Бог Аполлон
подарил Гераклу лук и стрелы, не знавшие промаха; который из друзей Геракла
имеется здесь в виду - не ясно. Гигант Орион - беотийский великан,
знаменитый охотник. Все эти меткие стрелки стали жертвами Купидона. ...И ль
у врачует змея Фебацелителя их. - Роль Аполлона (Феба) как бога врачевания
связана с мифами о его сыне Асклепии (см. "Потерянный Рай", прим. к Кн. IX,
с. 261). Алфиарай - аргосский царь; после неудачного похода Семерых против
Фив земля поглотила Амфиарая вместе с боевой колесницей. Орк - здесь синоним
подземного царства.
Четыре латинских эпиграммы На Пороховой заговор и одна Изобретателю
пороха (стр. 388-389) написаны, как полагают, где-то между 1625 и 1626 гг.
Пороховым заговором была названа неудавшаяся попытка католической партии
взорвать в 1605 г. здание парламента во время заседания, на котором должен
был присутствовать король Яков I Стюарт (1603-1625). Взрыв поручили
осуществить английскому офицеру Гаю Факсу. Словно пророка... - В огненной
колеснице был унесен на небо пророк Илия (4 Царств, II, 11). ...Парке
назло... - то есть Атропе; см. прим. к с. 377. ...зверь, в берлоге своей
семихолмной... - папа - римский: Рим, как известно, возник на семи холмах;
зверь - см. ниже. Вздором смешным почитал Иаков чистилища пламя... -
Английский король Яков I (Яков VI Шотландский) принадлежал к
пресвитерианской церкви, которая не признает чистилища. Десятирогая гидра с
тройною латинской тиарой... - римский папа; десятирогая гидра -
апокалипсический "зверь багряный" с семью головами и десятью рогами, на
котором восседает блудница вавилонская (см. "На недавнюю резню в Пьемонте",
прим. к с. 446). ...Стиксу и Орку обречь... - то есть смерти. ...восхваляли
титана... - то есть похитителя Зевесова огня - Прометея.
Певице-римлянке Леоноре и еще две эпиграммы Ей же датируют 1639 г.,
полагая, что именно в этом году Мильтон мог слышать знаменитую
неаполитанскую певицу Леонору Барони на концерте у кардинала Барберини в
Риме. В концертах певице обычно аккомпанировала ее мать, Адриана Барони.
Тезкой твоею пленясь, другой Леонорой, Торквато // Был когда-то с ума
страстью своею сведен. - Итальянский поэт Торквато Тассо (1544-1595) в
последние годы жизни был поражен тяжелым психическим недугом. После смерти
Тассо сложилась легенда о его безумной любви к Элеоноре д'Эсте, сестре
герцога Альфонса II д'Эсте, покровителя поэта. ...Пенье твое пиэрийское... -
то есть пению муз подобное. ...Как у Пенфея... - Неистовство фиванского царя
Пенфея описывает Овидий ("Метаморфозы", III, 560 и сл.), однако причиной
оного был гнев, а не любовная страсть. Ахелоида - здесь: сирена Партенопа,
эпоним города Неаполя, древнее название которого - Партенопея. Легенда
рассказывает, что после того, как сирены бросились в море, когда Одиссей
проехал мимо, во прельстившись их пением, волны вынесли Партенопу на берег
Неаполя, где ей воздвигли пышную гробницу. Позилиппо - гора и грот в
окрестностях Неаполя.
Наиболее вероятной датировкой пяти сонетов и одной канцоны считают 1630
год. Помещая канцону в ряду сонетов, Мильтон следовал примеру Петрарки.
"Кто холоден к тебе...". - ...Чье имя край окрестный облетело... - Река
Рено протекает в области Италии под названием Эмилия, следовательно, имя
воспеваемой красавицы - Эмилия.
"Как холит ею встреченный в горах...". - Арно - река в Италии, здесь
символ всей поэтической Италии, родины Данте, Петрарки.
"Не знаю, Диодати, как я мог...". - О Карло Диодати см. прим. к "Элегии
I", с. 380-382. ...Когда же запоет она, сирена, // Не тщусь я даже уши
залеплять... - реминисценция из "Одиссеи" (XII). Когда корабль Одиссея
проплывал мимо острова, где жили сирены, Одиссей заткнул матросам уши
воском, чтобы они не прельстились пением сирен и не стали их добычей.
L'ALLEGRO. IL PENSEROSO
Стихотворный диптих был написан в 30-х годах XVII века (между 1631-1633
гг.). В разработке популярной темы меланхолии Мильтон опирается на два
произведения своих предшественников: стихи, предпосланные трехтомному
трактату Роберта Бертона "Анатомия меланхолии" (первое издание - 1621 г.), и
песню из пьесы Джона Флетчера "Прекрасная добродетель" (1616).
L'Allegro. - Киммерия - легендарная страна на краю земли, постоянно
окутанная туманами и вечным мраком ("Одиссея", X). Евфросина (греч. радость,
веселье) - одна из трех харит (л а т. граций), дочерей Зевса и Геры.
Происхождение ее от Вакха и Венеры либо от Зефира и Авроры считается
выдумкой Мильтона. Геба - богиня юности. Коридон, Тирсис, Филлида, Фестилида
- традиционные плена буколических персонажей. Ребек - старинный смычковый
музыкальный инструмент. Мзб - фея-проказница, популярный персонаж
английского фольклора, у Шекспира ей посвящен шуточный монолог Меркуцио
("Ромео и Джульетта", д. I, сц. 4). Джек с фонарем, который по ночам сбивает
путников с дороги, и Гоблин - скорее всего, один и тот же персонаж
английского фольклора - Робин Добрый Малый (шекспировский Пэк из "Сна в
летнюю ночь"). Там Джонсон бурный // Надел ученые котурны... - В то время,
когда писалось стихотворение "L'Allegro", еще жив был Бен Джонсон
(15731637), поэт-лауреат, почетный доктор Оксфордского университета,
драматург и теоретик драмы, предтеча английского классицизма. В эпоху
позднего Возрождения это была, пожалуй, наиболее энергичная и яркая фигура в
культурной жизни Англии. ...Лидийской музыкой упьюсь я... - См. прим. к
"Потерянному Раю", Кн. I, с. 42. ...Опять Плутона укротить // И Эвридику
возвратить. - Имеется в виду широко известный миф об Орфее, спускавшемся в
царство теней за погибшей женой. Пение Орфея растрогало владыку подземного
царства Плутона, и он отпустил Эвридику при условии, что Орфей взглянет на
жену не раньше, чем они выйдут за пределы подземного царства. Орфей нарушил
условие и потерял Эвридику навсегда.
Il Penseroso. - Мемнон - мифический царь эфиопов. Кассиопея - жена
эфиопского царя Кефея, вступила в спор с нереидами о красоте и хвалилась,
что она красивее всех на свете (г р в ч. м и ф.). ...Родитель Веста
светлокудрой, // Тебя Сатурн с ней прижил мудрый... - Веста - богиня
домашнего очага и огня в Древнем Риме. Жрицы храма Весты были обязаны блюсти
целомудрие. В отличие от Радости, дочери любви и вина (Венеры и Вакха),
Меланхолия - наследница целомудрия Весты и высшей культуры, интеллекта,
воплощенных в Сатурне. Ренессансное представление о меланхолическом
темпераменте, находящемся под влиянием планеты Сатурн, наделяло носителей
оного высокой духовностью, жаждой знания, склонностью к одиночеству,
раздумьям и созерцанию высших, божественных предметов. Европейские гуманисты
возвеличили меланхолический темперамент над прочими, придав ему черты
гениальности. За меланхолией по-прежнему оставались ее средневековые
качества: болезненность, склонность к психическому расстройству, ранняя
старость и смерть, однако у Мильтона здесь отражено лишь ее светлое начало.
...На Иде... - См. "Потерянный Рай", прим. к Кн. I, с. 41. Стола - см.
"Элегию I", прим. к с. 380-382. ...И златокрылый тот возница... // Тот
херувим... - См. "Потерянный Рай", прим. к Кн. IV, с. 135 и с. 137. Цинтия -
одно из имен богини Дианы, здесь - луна. У Мильтона она выезжает на
колеснице, запряженной драконами, в которой у ренессансных поэтов обычно
летит по небу ночь (Шекспир. Сон в летнюю ночь, д. III, сц. 2). ...И слышны
лишь песнь сверчков... - В оригинале - "сверчок на печи", фраза, ставшая
знаменитой в заглавии рассказа Диккенса. ...идя за Трисмегистом... - Гермес
Трисмегист - вымышленный автор теософского учения III-IV вв. В
эллинистическую эпоху отождествлялся с египетским богом мудрости Тотом;
считался покровителем магии. ...Тех демонов вода, огня... - См. "Потерянный
Рай", прим. к Кн. II, с. 59. ...о делах // Детей Пелопса и о Фивах... -
Имеются в виду сюжеты аттической трагедии V-IV вв. до н. э. в сочинениях
Эсхила, Софокла, Еврипида. Пелопс (Пелоп) - см. "Элегию I", прим. к с.
380-382. С городом Фивы связаны сюжеты трагедий о царе Эдипе и его потомках,
о походе Семерых против Фив. Мусей - мифический певец, ученик (или сын)
Орфея. Их обоих встречает Эней в роще Элисия ("Энеида", VI, 645-667). ...иль
велеть // Душе Орфея так запеть... - См. параллельное место в "L'Allegro",
прим. к с. 395-398. ...С тем, кто оставил нам рассказ,// Не дописав его,
однако... - рассказ сквайра из "Кентерберийских рассказов" Джеффри Чосера
(1340?-1400). ...кто выспренне и тонко // Воспел турниры, шум дубрав... -
английский поэт Эдмунд Спенсер (ок. 1552-1599 гг.), автор аллегорической
поэмы "Королева фей". Кефал - прекрасный охотник, возлюбленный богини зари
Эос (греч. миф.).
Люсидас (Lycidas). - Элегия написана для сборника, посвященного памяти
Эдварда Кинга, друга Мильтона по университету. Кинг утонул при
кораблекрушении недалеко от берегов Англии летом 1637 года. Сборник был
издан в Кембриджской типографии университетскими друзьями Кинга в 1638 году.
В этом издании элегия была подписана лишь инициалами автора (J. М.). Под
именем Мильтона она появилась в 1645 году в его первом сборнике. Люсидас
(Ликид) - имя пастуха в античных пасторалях (Феокрит. Идиллии, VII;
Вергилий. Буколики, IX).
О девять дев... - обращение к Пиэрийским музам, жившим у Олимпа. Мона -
древнее название острова Мэн в Ирландском море. В фольклоре и в поэтической
традиции дубравы Моны считались любимым местом пребывания друидов. Ди - река
на севере Уэльса, впадает в Ирландское море; на этой реке стоит город
Честер, откуда начал свое путешествие в Ирландию Эдвард Кинг. Местные
предания и сказки населяли долину реки Ди волшебниками и колдунами. ...Ноль
даже Каллиопа не сумела // Спасти от смерти сына своего... - См. "Потерянный
Рай", Кн. VII, с. 201 и прим. Голова растерзанного Орфея и его лира были
брошены в реку Гебр; потом их подхватили волны моря и вынесли на остров
Лесбос (Овидий. Метаморфозы, XI). Неэра, Амариллидп - традиционные имена
пасторальных пастушек. Слепая фурия - Атропа (см. прим. к с. 377, "Эпитафия
маркизе Уинчестер"), Аретуза - нимфа одноименного источника в Сицилии, на
родине Феокрита. Минчо (Минций) - река в Мантуе, на родине Вергилия.
Обращение к Аретузе и Минцию равносильно призыву к музам буколической
поэзии. Герольд пучины - морское божество Тритон; трубя в раковину, он
успокаивает или волнует море. Гиппотад (греч. миф.) - Эол, сын Гиппота,
повелитель ветров. Панопа - одна из нереид. Кем - река, на которой стоит
город Кембридж. Здесь - традиционная фигура, гений-хранитель Кембриджского
университета. ...Где скорбь запечатлелась, как на том // Цветке, что носит
знак ее багровый. - Цветок гиацинт был выращен из крови Гиацинта, любимца
бога Аполлона; на лепестках багрового цвета Аполлон в знак скорби начертал
собственные вздохи - буквы "Ай-Ай" (греч. возглас скорби: "Увы!"). (Овидий.
Метаморфозы, X). ...пенитель галилейских вод // С двумя ключами... - апостол
Петр. До встречи с Иисусом он был рыбаком в Галилее, и его звали Симон; ему
было сказано Иисусом: "...и дам тебе ключи от Царства Небесного..." (Матф.,
XVI, 19). ...Как жаль, что добрый пастырь умирает... // Уносит жадный волк
ягнят из стада... - Кинг собирался принять священнический сан; рассуждение о
добром и нерадивом пастырях выдержано в духе Евангелий (Матф., VII, 15;
Иоанн, X). "Волк" - традиционный в протестантской литературе символ римского
духовенства. Конец 30-х гг. - время довольно успешного прозелитизма
католической церкви в Англии (течение, которое позднее было названо
англо-католицизмом). Но с сицилийской нимфою своею // Спеши назад, Алфей/ -
Алфей - речной бог, влюбленный в нимфу Аретузу (см. выше). Мильтон вновь
обращается к музам буколической поэзии. ...Под легендарным Беллерусом
спит... - то есть возле жилища Беллеруса. Считается, что Беллерус - имя
корнуоллского гиганта, придуманное Мильтоном. ...Близ той горы, откуда страж
небесный... - Очевидно, это "гора святого Михаила", цепь скалистых утесов на
юго-западе мыса Лэндз Энд ("край земли") в Корнуолле. На вершине этого кряжа
находились развалины древнего монастыря. Одна из сторожевых башен имела
уступ, называемый "кресло святого Михаила", и местные предания рассказывали
о том, что на этом уступе часто видели фигуру святого Михаила, как бы
сидящего на страже и глядящего в море. ...К Наманке и Байоне... - Ряд
комментаторов считает, что здесь имеется в виду испанская Байона на
северо-западе Пиренейского полуострова, немного южнее мыса Финистерре ("край
земли"). На картах первой трети XVII в. названия Наманка и Байона стоят
рядом. Пусть нам из пучины // Доставят тело милее дельфины! - Намек на миф о
греческом поэте и музыканте Арионе: он был брошен в море пиратами, но
дельфин вынес его на берег. ...Такою песней на дорийский лад... - то есть в
духе пасторальной поэзии; Феокрит и другие сицилийские поэты, авторы буколик
(Бион, Мосх), писали на дорийском диалекте древнегреческого языка.
Написано в дни, когда ожидался штурм Лондона. - Осенью 1642 г.
королевские войска предприняли попытку захватить Лондон. В ноябре они почти
вплотную подошли к городу и заняли местечко Брентфорд, всего в семи милях от
столицы. ...Сам эмафиец, победитель Фив... - то есть Александр Македонский.
Древние историки рассказывают, что, разрушив город Фивы, Александр пощадил
лишь дом поэта Пиндара (Элиан, Плиний, Плутарх). ...И стих творца "Электры"
спас Афины... - Когда спартанский полководец Лисандр взял Афины, союзники
предложили на совете продать жителей Афин в рабство, а город разрушить. Но
позже на пиру один фокиец пропел первую песнь хора из трагедии Еврипида
"Электра" и растрогал сердца слушателей. "Все решили, что покончить со столь
славным городом, давшим таких великих людей, и уничтожить его было бы делом
чудовищно жестоким" (Плутарх. Сравнительные жизнеописания, Лисандр, XV).
Добродетельной молодой особе (между 1642 и 1645 гг.). - Ты, с самых
малых лет не предпочла // Пространный торный путь стезе безвестной... -
Основано на тексте Нового завета (см. прим. к "Потерянному Раю", Кн. II, с.
77). Как Руфь и как Мария... - Моавитянка Руфь после смерти мужа не
вернулась в свою семью, но избрала тяжелую долю и осталась жить с народом
супруга ("Книга Руфи"). О Марии в Новом завете сказано, что она "избрала
благую часть, которая не отнимется у нее". В доме, где остановился Иисус,
женщина по имени Марфа заботилась об угощении, а ее сестра Мария "села у ног
Иисуса и слушала слово Его" (Лука, X, 38-42). ...И нас не устыжающей
надежды... - Основано на словах апостола Павла: "...а надежда не постыжает,
потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам"
(Римл., V, 5).
К леди Маргарет Ли (между 1642 и 1645 гг.). - Сонет обращен к леди
Маргарет Хобсон, дочери сэра Джеймса Ли, лорда-казначея и председателя
Тайного совета при короле Карле I, графа Мальборо. В 1628 г. он был уволен в
отставку и умер 14 марта 1629 г., - через четыре дня после того, как король
распустил парламент. ...Так счеты свел оратор в оны лета, // Узнав о
Херонее, с жизнью сей. - Оратор - афинянин Исократ, теоретик и знаменитый
учитель красноречия. Сохранился рассказ, что Исократ будто бы не перенес
роковой вести о поражении союзных греческих войск при Херонее (338 г. до н.
э.) и уморил себя голодом.
Два сонета Чернителям некоторых моих трактатов и Им же были написаны в
1645 г. в ответ на враждебные отклики по поводу четырех трактатов о разводе,
напечатанных Мильтоном к тому времени. Позднее Мильтон сожалел, что писал их
на английском, а не на латыни, поскольку расшумелась чернь. Тетрахорд (греч.
- название звукоряда из четырех нот) - заглавие одного из памфлетов
Мильтона, в котором он развивал свои взгляды на развод, опираясь на четыре
фрагмента из Священного писания. И в Майл-энд-Грин... // Идут гулять... -
Имеется в виду Майл-Энд, местность за городской чертой старого Лондона. Там
в свое время проводились учения отрядов городского ополчения. Зрелище
привлекало толпы зевак. ...имена, // Которые теперь столь знамениты. - Выше
перечислены типичные шотландские имена. Нападки на шотландцев объясняются
тем, что среди пресвитерианских критиков мильтоновских трактатов о разводе
было несколько шотландцев-кальвинистов, видных богословов, участников
Вестминстерского собрания. Cap Джон Чип (1514-1557) - известный
преподаватель и пропагандист древнегреческого языка в Кембриджском
университете. ...Тем недругам Латоны, коим стать // Лягушками пришлось в
былые годы. - Реминисценция из Овидия ("Метаморфозы", VI, 317-381). Латона,
мать Аполлона и Артемиды, скрываясь от гнева богини Юноны, бежала в Ликию.
Томимая жаждой, она хотела было напиться, но злобные ликийцы не подпустили
ее к пруду. Они шумели, ругали ее и замутили всю воду. За это они были
превращены в лягушек.
Новым гонителям свободы совести при Долгом парламенте (1646). -
Стихотворение написано в форме "хвостатого" сонета (sonetto caudato). Для
обсуждения церковной реформы в 1643 г. по предложению Долгого парламента
(1646-1653 гг.) было созвано Вестминстерское собрание богословов. - Как и в
парламенте, в собрании преобладали пресвитериане; немалую роль играли также
представители шотландских кальвинистов. Собрание разработало ряд законов,
принятых парламентом к 1645-1646 гг.: об отмене епископата и обязательном
для всей страны отправлении пресвитерианского культа, об отмене требника и
введении нового служебника; были приняты законодательства о цензуре и
стеснении религиозной свободы, затрагивавшие уже не только англиканство, но
и нонконформистов и диссидентов. Партия индепендентов, к которой принадлежал
в это время Мильтон, еще не пришла к власти и выступала за веротерпимость.
Прелат верховный. - Имеется в виду глава англиканской церкви архиепископ
Лод. Он был казнен в 1645 г. ...Чтоб вновь с Многоприходностью греховной...
- Многоприходность - право одного пастора руководить несколькими приходами и
соответственно получать с них доход. Мильтон и его единомышленники считали,
что священник должен жить трудом собственных рук. ...Синодам подчинить... -
Идея учреждения в Англии пресвитерианской церкви на манер шотландской
(внутренне иерархической структуры во главе с национальным синодом) была
неприемлема для индепендентов. А. С. (шотландский богослов Адам Стюарт) -
этими инициалами был подписан один из важнейших памфлетов против партии
индепендентов. Сэмюэль Резерфорд, видный вождь шотландских кальвинистов, и
Томас Эдвардс, английский пресвитерианин, - оба участники Вестминстерского
собрания, энергичные противники веротерпимости. Тех, кто, подобно Павлу... -
то есть апостолу Павлу. Тридентский собор (1545-1553 гг.) - собор
католической церкви, ознаменовавший решительный поворот в сторону
Контрреформации. ...Не уши им, но руки отсечет... - Отрезание ушей - один из
видов наказания, к которому суд Звездной палаты приговорил в 30-е гг. за
антиангликанскую крамолу нескольких пресвитерианских богословов, в том числе
Уильяма Принна, позднее - лидера пресвитериан в Долгом парламенте.
Мистеру Генри Лоузу о его музыке (1645). - Впервые сонет был напечатан
в 1648 г. в издании музыкальных сочинений композитора Генри Лоуза
(1595-1662), друга Мильтона. Мидас - фригийский царь, награжденный ослиными
ушами за то, что предпочел Пана во время, музыкального состязания Пана с
Аполлоном. Мидасов суд - суд невежд. ...в чьих звуках с силой новой //
Раскрылась прелесть языка родного... - Лоуз писал музыку на стихи английских
поэтов Бена Джонсона, Бомонта, Флетчера, Джона Донна. Тебя б сам Данте
предпочел когда-то // Каселле... - Терцина содержит реминисценцию из
"Божественной Комедии": в чистилище Данте встретил своего друга композитора
Каселлу и попросил его спеть; пение Каселлы заворожило Данте и души
чистилища ("Чистилище", II).
Присноблаженной памяти м-с Кэтрин Томсон... (1646). - Имеется в виду
Кэтрин Томасон, жена Джорджа Томасона, известного лондонского книгопродавца,
друга Мильтона.
Генералу лорду Ферфаксу по случаю осады Колчестера (1648). - Томас
Ферфакс (1612-1671) - военачальник и политический деятель английской
революции, в 1645 г. был назначен главнокомандующим парламентской армии.
Осада Колчестера - эпизод, относящийся к событиям так называемой Второй
гражданской войны, когда летом 1648 г. роялистский мятеж вспыхнул сразу в
нескольких местах страны, в том числе и в Колчестере. ...Хоть, попирая Лигу,
Север снова // Простер крыла драконьи над страной. - В это же время
шотландские войска под командованием Гамильтона вторглись в пределы Англии,
нарушив тем самым Лигу и Ковенант - комплекс договоров, которые были
заключены в 1643 г. для улаживания отношений между церквами и государствами
Англии, Шотландии и Ирландии.
Генералу лорду Кромвелю... - Сонет был написан в 1652 г. в связи с
деятельностью одного из комитетов индепендентского парламента, членом
которого был Оливер Кромвель (1599-1658). "Комитет по распространению
Священного писания" рассматривал проект церковной организации, содержавший
серьезные ограничения свободы совести в форме светского и духовного контроля
над верующими со стороны государства. Дарвен, Данбар, Вустер - места побед
Кромвеля над шотландской армией (1648, 1650, 1651 гг.).
Сэру Генри Вэну-младшему (1652). - Генри Вэн-младший (1613-1662) -
знаменитый политический деятель и дипломат Англии, был казнен после
реставрации (см. "Самсон-борец", прим. к с. 475). ...Рим, где тоги, а не
латы // Над эпиротом взяли верх когда-то... - Имеется в виду политика
римского сената во время войны с Эпиром (281-272 гг. до н. э.), когда победа
досталась Римской республике не в результате чисто военных успехов, но за
счет превосходной политической и государственной организации. ...меж властью
светской и духовной // Различье ты постиг... - Вэн-младший был одним из
самых пламенных сторонников свободы совести и боролся неустанно за полное
отделение церкви от государства.
На недавнюю резню в Пьемонте (1655). - Сонет был написан вскоре после
знаменитой резни в Пьемонте, когда по приказу герцога Савойского его войска
устроили побоище среди населения Пьемонта, по большей части членов секты
вальденцев. Оставшиеся в живых вальденцы отправили посланцев к Кромвелю, от
имени которого Мильтон составил несколько писем с протестами к герцогу
Савойскому. ...Чьи деды в дни, когда мы камни чтили, // Хранили твой завет в
сердцах своих. - Секта вальденцев зародилась в XII в. Деятели Реформации
высоко ценили вальденцев за чистоту веры и видели в них хранителей традиций
раннего христианства. Тройной тиран - тиара папы римского составлена из трех
корон, символизирующих власть папы как судьи, законодателя и священника.
Блудница вавилонская - в политической литературе Реформации обычное
обозначение римской церкви, символ греха по Апокалипсису (Откр., XVIII, 2).
О своей слепоте. - Мильтон ослеп в 1652 г. Сонет написан между 1652 и
1655 гг.
Мистеру Лоренсу (1655). - Сонет адресован Эдварду Лоренсу, юному другу,
а возможно, и ученику Мильтона, сыну Генри Лоренса, председателя
государственного совета при протекторате Кромвеля. Этот сонет, как и
следующий, написан в духе античных приглашений. ...лилий, // Которые не
сеют, не прядут. - Цитируется Писание: "Взгляните на птиц небесных: они ни
сеют, ни жнут... Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся,
ни прядут..." (Матф., VI, 26, 28).
Сайриэку Скиннеру и Ему же (1655). - Обращены к другу и ученику
Мильтона, внуку сэра Эдварда Кока (1552-1634), известного юриста, главного
королевского судьи при короле Якове I. ...// планы, что таит француз иль
швед. - В 1655 г. Швеция, союзник Англии, начала войну с Польшей, а Франция
вела войну с Испанией. ...Служение свободе угасило - // О ней я возвещал
Европе всей. - Широкую европейскую известность Мильтону принесли два его
трактата в защиту английского народа (1651 и 1654 гг.). Именно намек на эти
сочинения и воспрепятствовал публикации сонета в сборнике 1673 г.
О моей покойной жене (1658). - Вторая жена поэта, Кэтрин Вудкок, умерла
в этот год после родов. Алкестида - жена царя Адмета, которая согласилась
сойти в Аид вместо мужа, чтобы он остался жить. Сын Кронида (Зевса), Геракл,
сумел освободить Алкестиду из Аида и вернул ее своему другу Адмету (греч.
миф.). Библейской роженицы, что должна // Очиститься... - Имеется в виду
библейский обряд очищения после родов (Левит, XII).
Мильтону было всего пятнадцать лет, когда он впервые попробовал свои
силы в переложении псалмов на родной язык. Столь рано обнаружившийся интерес
не пропал и в зрелые годы: в 1648 году поэт перевел стихами псалмы
LXXX-LXXXVIII, псалмы I-VIII были переведены в 1653 году. Обращение в этот
период к жанру псалмов связано с тем, что в рамках различных течений
английских реформаторов после отмены в 1645 году традиционного молитвенника
шла разработка новых канонов службы, где псалмы неизменно играли важную
роль.
И. Одаховская
Last-modified: Sat, 10 May 2003 06:18:15 GMT