Вильям Блейк. Стихотворения (пер.Маршак)
----------------------------------------------------------------------------
Перевод С.Я. Маршака
Собрание сочинений С.Я. Маршака в восьми томах. Т. 3.
М., "Художественная литература", 1969.
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
ИЗ КНИГИ "ПОЭТИЧЕСКИЕ НАБРОСКИ"
В полях порхая и кружась,
Как был я счастлив в блеске дня,
Пока любви прекрасный князь
Не кинул взора на меня.
Мне в кудри лилии он вплел,
Украсил розами чело,
В свои сады меня повел,
Где столько тайных нег цвело.
Восторг мой Феб воспламенил
И, упоенный, стал я петь...
А он меж тем меня пленил,
Раскинув шелковую сеть.
Мой князь со мной играет зло.
Когда пою я перед ним,
Он расправляет мне крыло
И рабством тешится моим.
Внемлите песне, короли!
Когда норвежец Гвин
Народов северной земли
Был грозный властелин,
В его владеньях нищету
Обкрадывала знать.
Овцу последнюю - и ту
Старалась отобрать.
"Не кормит нищая земля
Больных детей и жен.
Долой тирана-короля.
Пускай покинет трон!"
Проснулся Гордред между скал,
Тирана лютый враг,
И над землей затрепетал
Его мятежный стяг.
За ним идут сыны войны
Лавиною сплошной,
Как львы, сильны и голодны,
На промысел ночной.
Через холмы их путь лежит,
Их клич несется ввысь.
Оружья лязг и дробь копыт
В единый гул слились.
Идет толпа детей и жен
Из сел и деревень,
И яростью звучит их стон
В железный зимний день.
Звучит их стон, как волчий вой.
В ответ гудит земля.
Народ идет за головой
Тирана-короля.
От башни к башне мчится весть
По всей большой стране:
"Твоих противников не счесть.
Готовься, Гвин, к войне!"
Норвежец щит подъемлет свой
И витязей зовет,
Подобных туче грозовой,
В которой гром живет.
Как плиты, что стоймя стоят
На кладбище немом,
Стоит бойцов безмолвный ряд
Пред грозным королем.
Они стоят пред королем,
Недвижны, как гранит,
Но вот один взмахнул копьем,
И сталь о сталь звенит.
Оставил земледелец плуг,
Рабочий - молоток,
Сменил свирель свою пастух
На боевой рожок.
Король войска свои ведет,
Как грозный призрак тьмы,
Как ночь, которая несет
Дыхание чумы.
И колесницы и войска
Идут за королем,
Как грозовые облака,
Скрывающие гром.
- Остановитесь! - молвил Гвин
И указал вперед. -
Смотрите, Гордред-исполин
Навстречу нам идет!
Стоят два войска, как весы,
Послушные судьбе.
Король, последние часы
Отпущены тебе.
Настало время - и сошлись
Заклятых два врага,
И конница взметает ввысь
Сыпучие снега.
Вся содрогается земля
От грохота шагов.
Людская кровь поит поля -
И нет ей берегов.
Летают голод и нужда
Над грудой мертвых тел.
Как много горя и труда
Для тех, кто уцелел!
Король полки бросает в бой.
Сверкают их мечи
Лучом кометы огневой,
Блуждающей в ночи.
Живые падают во прах,
Как под серпом жнецов.
Другие бьются на костях
Бессчетных мертвецов.
Вот конь под всадником убит.
И падают, звеня,
Конь на коня, и шит на щит,
И на броню броня.
Устал кровавый бог войны.
Он сам от крови пьян.
Смердящий пар с полей страны
Восходит, как туман.
О, что ответят короли,
Представ на Страшный суд,
За души тех, что из земли
О мести вопиют!
Не две хвостатые звезды
Столкнулись меж собой,
Рассыпав звезды, как плоды
Из чаши голубой.
То Гордред, горный исполин,
Шагая по телам,
Настиг врага - и рухнул Гвин,
Разрублен пополам.
Исчезло воинство его.
Кто мог, живым ушел.
А кто остался, на того
Косматый сел орел.
А реки кровь и снег с полей
Умчали в океан,
Чтобы оплакал сыновей
Бурливый великан.
Только снег разоденет Сусанну в меха
И повиснет алмаз на носу пастуха,
Дорога мне скамья пред большим очагом
Да огнем озаренные стены кругом.
Горою уголь громоздите,
А поперек бревно кладите.
И табуретки ставьте в круг
Для наших парней и подруг.
В бочонке эль темней ореха.
Любовный шепот. Взрывы смеха,
Когда ж наскучит болтовня,
Затеем игры у огня.
Девчонки шустрые ребят
Кольнуть булавкой норовят.
Но не в долгу у них ребята -
Грозит проказницам расплата.
Вот Роджер бровью подмигнул
И утащил у Долли стул.
И вот, не ждавшая подвоха,
Поцеловала пол дуреха!
Потом оправила наряд,
На Джона бросив томный взгляд.
Джон посочувствовал девчурке.
Меж тем играть решили в жмурки
И стали быстро убирать
Все, что мешало им играть.
Платок сложила Мэг два раза
И завязала оба глаза
Косому Виллу для того,
Чтоб он не видел ничего.
Чуть не схватил он Мэг за платье,
А Мэг, смеясь, к нему в объятья
Толкнула Роджера, но Вилл
Из рук добычу упустил.
Девчонки дразнят ротозея:
"Лови меня! Лови скорее!"
И вот, измаявшись вконец,
Бедняжку Кэт настиг слепец.
Он по пятам бежал вдогонку
И в уголок загнал девчонку.
- Попалась, Кэтти? Твой черед
Ловить того, кто попадет!
Смотри, вот Роджер, Роджер близко!.. -
И Кэтти быстро, словно киска,
В погоню кинулась за ним.
(Ему подставил ножку Джим.)
Надев платок, он против правил
Глаза свободными оставил.
И, глядя сквозь прозрачный шелк,
Напал на Джима он, как волк,
Но Джим ему не дался в руки
И с ног свалил малютку Сьюки.
Так не доводит до добра
Людей бесчестная игра!..
Но тут раздался дружный крик:
"Он видит, видит!" - крикнул Дик.
"Ай да слепец!" - кричат ребята.
Не спорит Роджер виноватый.
И вот, как требует, устав,
На Роджера наложен штраф:
Суровый суд заставил плута
Перевернуться трижды круто.
И, отпустив ему грехи,
Вертушка Крт прочла стихи,
Чтобы игру начать сначала.
"Лови!" - вертушка закричала.
Слепец помчался напрямик,
Но он не знал, что хитрый Дик
Коварно ждет его в засаде -
На четвереньках - шутки ради.
Он так и грохнулся... Увы!
Все наши планы таковы.
Не знает тот, кто счастье ловит,
Какой сюрприз судьба готовит...
Едва в себя слепец пришел
И видит: кровью залит пол.
Лицо ощупал он рукою -
Кровь из ноздрей бежит рекою.
Ему раскаявшийся Дик
Расстегивает воротник,
А Сэм несет воды холодной.
Но все старанья их бесплодны.
Кровь так и льет, как дождь из
Пока не приложили ключ
К затылку раненого. (С детства
Нам всем знакомо это средство!)
Вот что случается порой,
Когда плутуют за игрой.
Создать для плутовства препоны
Должны разумные законы.
Ну, например, такой закон
Быть должен строго соблюден:
Пусть люди, что других обманут
На место потерпевших станут.
Давным-давно - в те времена,
Когда людские племена
На воле жили, - нашим дедам
Был ни один закон неведом.
Так продолжалось до тех пор,
Покуда не возник раздор,
И ложь, и прочие пороки, -
Стал людям тесен мир широкий.
Тогда сказать пришла пора:
- Пусть будет честная игра!
ИЗ КНИГ "ПЕСНИ НЕВИННОСТИ" И "ПЕСНИ ОПЫТА"
Из "Песен невинности"
Дул я в звонкую свирель.
Вдруг на тучке в вышине
Я увидел колыбель,
И дитя сказало мне:
- Милый путник, не спеши.
Можешь песню мне сыграть? -
Я сыграл от всей души,
А потом сыграл опять.
- Кинь счастливый свой тростник.
Ту же песню сам пропой! -
Молвил мальчик и поник
Белокурой головой.
- Запиши для всех, певец,
То, что пел ты для меня! -
Крикнул мальчик, наконец,
И растаял в блеске дня.
Я перо из тростника
В то же утро смастерил,
Взял воды из родника
И землею замутил.
И, раскрыв свою тетрадь,
Сел писать я для того,
Чтобы детям передать
Радость сердца моего!
Как завиден удел твой, пастух.
Ты встаешь, когда солнце встает,
Гонишь кроткое стадо на луг,
И свирель твоя славу поет.
Зов ягнят, матерей их ответ
Летним утром ласкают твой слух.
Стадо знает: опасности нет,
Ибо с ним его чуткий пастух.
Солнце взошло,
И в мире светло.
Чист небосвод.
Звон с вышины
Славит приход
Новой весны.
В чаще лесной
Радостный гам
Вторит весной
Колоколам.
А мы, детвора,
Чуть свет на ногах.
Играем с утра
На вешних лугах,
И вторит нам эхо
Раскатами смеха.
Вот дедушка Джон.
Смеется и он.
Сидит он под дубом
Со старым народом,
Таким же беззубым
И седобородым.
Натешившись нашей
Веселой игрой,
Седые папаши
Бормочут порой:
- Кажись, не вчера ли
На этом лугу
Мы тоже играли,
Смеясь на бегу,
И взрывами смеха
Нам вторило эхо!
А после заката
Пора по домам.
Теснятся ребята
Вокруг своих мам.
Так в сумерках вешних
Скворчата в скворешнях,
Готовясь ко сну,
Хранят тишину.
Ни крика, ни смеха
Впотьмах на лугу.
Устало и эхо.
Молчит, ни гу-гу.
Агнец, агнец белый!
Как ты, агнец, сделан?
Кто пастись тебя привел
В наш зеленый вешний дол,
Дал тебе волнистый пух,
Голосок, что нежит слух?
Кто он, агнец милый?
Кто он, агнец милый?
Слушай, агнец кроткий,
Мой рассказ короткий.
Был, как ты, он слаб и мал.
Он себя ягненком звал.
Ты - ягненок, я - дитя.
Он такой, как ты и я.
Агнец, агнец милый,
Бог тебя помилуй!
Мне жизнь в пустыне мать моя дала,
И черен я - одна душа бела.
Английский мальчик светел, словно день,
А я черней, чем темной ночи тень.
Учила, мать под деревом меня
И, прерывая ласками урок,
В сиянье раннем пламенного дня
Мне говорила, глядя на восток.
- Взгляни на Солнце, - там господь живет,
Он озаряет мир своим огнем.
Траве, зверям и людям он дает
Блаженство утром и отраду днем.
Мы посланы сюда, чтоб глаз привык
К лучам любви, к сиянию небес.
И это тельце, этот черный лик -
Ведь только тучка иль тенистый лес.
Когда глазам не страшен будет день,
Растает тучка. Скажет он: "Пора!
Покиньте, дети, лиственную сень,
Резвитесь здесь, у моего шатра!"
Так говорила часто мать моя.
Английский мальчик, слушай: если ты
Из белой тучки выпорхнешь, а я
Освобожусь от этой черноты, -
Я заслоню тебя от зноя дня
И буду гладить золотую прядь,
Когда, головку светлую клоня,
В тени шатра ты будешь отдыхать.
Был я крошкой, когда умерла моя мать.
И отец меня продал, едва лепетать
Стал мой детский язык. Я невзгоды терплю,
Ваши трубы я чищу, и в саже я сплю.
Стригли давеча кудри у нас новичку,
Белокурую живо обстригли башку.
Я сказал ему: - Полно! Не трать своих слез.
Сажа, братец, не любит курчавых волос!
Том забылся, утих и, уйдя на покой,
В ту же самую ночь сон увидел такой:
Будто мы, трубочисты - Дик, Чарли и Джим, -
В черных гробиках тесных, свернувшись, лежим.
Но явился к нам ангел, - рассказывал Том, -
Наши гробики отпер блестящим ключом,
И стремглав по лугам мы помчались к реке,
Смыли сажу и грелись в горячем песке.
Нагишом, налегке, без тяжелых мешков,
Мы взобрались, смеясь, на гряду облаков.
И смеющийся ангел сказал ему: "Том,
Будь хорошим - и бог тебе будет отцом!"
В это утро мы шли на работу впотьмах,
Каждый с черным мешком и метлою в руках.
Утро было холодным, но Том не продрог.
Тот, кто честен и прям, не боится тревог.
"Где ты, отец мой? Тебя я не вижу,
Трудно быстрей мне идти.
Да говори же со мной, говори же,
Или собьюсь я с пути!"
Долго он звал, но отец был далеко.
Сумрак был страшен и пуст.
Ноги тонули в тине глубокой,
Пар вылетал из уст.
Маленький мальчик, устало бредущий
Вслед за болотным огнем,
Звать перестал. Но отец вездесущий
Был неотлучно при нем.
Мальчика взял он и краткой дорогой,
В сумраке ярко светя,
Вывел туда, где с тоской и тревогой
Мать ожидала дитя.
В час, когда листва шелестит, смеясь,
И смеется ключ, меж камней змеясь,
И смеемся, даль взбудоражив, мы,
И со смехом шлют нам ответ холмы,
И смеется рожь и хмельной ячмень,
И кузнечик рад хохотать весь день,
И вдали звенит, словно гомон птиц,
"Ха-ха-ха! Ха-ха!" - звонкий смех девиц,
А в тени ветвей стол накрыт для всех,
И, смеясь, трещит меж зубов орех, -
В этот час приди, не боясь греха,
Посмеяться всласть: "Хо-хо-хо! Ха-ха!"
Сон, сон,
Полог свой
Свей над детской головой.
Пусть нам снится звонкий ключ,
Тихий, тонкий лунный луч.
Легким трепетом бровей
Из пушинок венчик свей.
Обступи, счастливый сон,
Колыбель со всех сторон.
Сон, сон,
В эту ночь
Улетать не думай прочь.
Материнский нежный смех,
Будь нам лучшей из утех.
Тихий вздох и томный стон,
Не тревожьте детский сон.
Пусть улыбок легкий рой
Сторожит ночной покой.
Спи, дитя, спокойным сном.
Целый мир уснул кругом,
Тихо дышит в тишине,
Улыбается во сне...
По городу проходят ребята по два в ряд,
В зеленый, красный, голубой одетые наряд.
Седые дядьки впереди. Толпа течет под своды
Святого Павла, в гулкий храм, шумя, как Темзы воды.
Какое множество детей - твоих цветов, столица.
Они сидят над рядом ряд, и светятся их лица.
Растет в соборе смутный шум, невинный гул ягнят.
Ладони сложены у всех, и голоса звенят.
Как буря, пенье их летит вверх из пределов тесных,
Гремит, как гармоничный гром среди высот небесных.
Внизу их пастыри сидят, заступники сирот.
Лелейте жалость - и от вас ваш ангел не уйдет.
Заходит солнце, и звезда
Сияет в вышине.
Не слышно песен из гнезда.
Пора уснуть и мне.
Луна цветком чудесным
В своем саду небесном
Глядит на мир, одетый в тьму,
И улыбается ему.
Прощайте, рощи и поля,
Невинных стад приют.
Сейчас, травы не шевеля,
Там ангелы идут
И льют благословенье
На каждое растенье,
На почку, спящую пока,
И чашу каждого цветка.
Они хранят покой гнезда,
Где спят птенцы весной,
И охраняют от вреда
Зверей в глуши лесной.
И если по дороге
Услышат шум тревоги,
Печальный вздох иль тяжкий стон,
Они несут страдальцам сон.
А если волк иль мощный лев
Встречается в пути,
Они спешат унять их гнев
Иль жертву их спасти.
Но если зверь к мольбам их глух,
Невинной жертвы кроткий дух
Уносят ангелы с собой
В другое время, в мир другой.
И там из красных львиных глаз
Прольются капли слез,
И будет охранять он вас,
Стада овец и коз,
И скажет: "Гнев - любовью,
А немощи - здоровьем
Рассеяны, как тень,
В бессмертный этот день.
Теперь, ягненок, я могу
С тобою рядом лечь,
Пастись с тобою на лугу
И твой покой беречь.
Живой водой омылся я,
И грива пышная моя,
Что всем живым внушала страх,
Сияет золотом в лучах".
Чу, свирель!
Смолкла трель...
Соловей -
Меж ветвей.
Жаворонок в небе.
Всюду птичий щебет.
Весело, весело
Встречаем мы весну!
Рады все на свете.
Радуются дети.
Петух - на насесте.
С ним поем мы вместе.
Весело, весело
Встречаем мы весну!
Милый мой ягненок,
Голосок твой тонок.
Ты ко мне, дружок, прильни,
Язычком меня лизни.
Дай погладить, потрепать
Шерстки шелковую прядь.
Дай-ка поцелую
Мордочку смешную.
Весело, весело
Встречаем мы весну!
Отголоски игры долетают с горы,
Оглашают темнеющий луг.
После трудного дня нет забот у меня.
В сердце тихо, и тихо вокруг.
- Дети, дети, домой! Гаснет день за горой,
Выступает ночная роса.
Погуляли - и спать. Завтра выйдем опять,
Только луч озарит небеса.
- Нет, о нет, не сейчас! Светлый день не угас.
И привольно и весело нам.
Все равно не уснем - птицы реют кругом,
И блуждают стада по холмам.
- Хорошо, подождем, но с последним лучом
На покой удалимся и мы. -
Снова топот и гам по лесам, по лугам,
А вдали отвечают холмы.
- Мне только два дня.
Нет у меня
Пока еще имени.
- Как же тебя назову?
- Радуюсь я, что живу.
Радостью - так и зови меня!
Радость "моя -
Двух только дней, -
Радость дана мне судьбою.
Глядя на радость мою,
Я пою:
Радость да будет с тобою!
Сон узор сплетает свой
У меня над головой.
Вижу: в травах меж сетей
Заблудился муравей.
Грустен, робок, одинок,
Обхватил он стебелек.
И, тревожась и скорбя,
Говорил он про себя:
- Мураши мои одни.
Дома ждут меня они.
Поглядят во мрак ночной
И в слезах бегут домой!
Пожалел я бедняка.
Вдруг увидел светляка.
- Чей, - спросил он, - тяжкий стон
Нарушает летний сон?
Выслан я с огнем вперед.
Жук за мной летит в обход.
Следуй до дому за ним -
Будешь цел и невредим!
Разве ближних вам не жаль,
Если их гнетет печаль?
Зная ближнего мученья,
Кто не ищет облегченья?
Можно ль, видя слез ручьи,
Не прибавить к ним свои?
И кого из вас не тронет,
Если сын ваш тяжко стонет?
И какая может мать
Вместе с крошкой не страдать?
Нет, нет, никогда,
Ни за что и никогда!
Как же тот, кто всем отец,
Видит скорбь твою, птенец?
Как всевидящий и чуткий
Может слышать стон малютки
И не быть вблизи гнезда,
Где тревога и нужда,
И не быть у той кроватки,
Где ребенок в лихорадке?
Не сидеть с ним день и ночь,
Не давая изнемочь?
Нет, нет, никогда,
Ни за что и никогда!
Из "Песен опыта"
Чем этот день весенний свят,
Когда цветущая страна
Худых, оборванных ребят,
Живущих впроголодь, полна?
Что это - песня или стон
Несется к небу, трепеща?
Голодный плач со всех сторон.
О, как страна моя нища!
Видно, сутки напролет
Здесь царит ночная тьма,
Никогда не тает лед,
Не кончается зима.
Где сияет солнца свет,
Где роса поит цветы, -
Там детей голодных нет,
Нет угрюмой нищеты.
В будущем далеком
Вижу зорким оком,
Как от сна воспрянет
Вся земля - и станет
Кротко звать творца,
Как дитя - отца...
И бесплодный край
Расцветет, как рай!
В дебрях южной стороны,
В царстве ласковой весны
Крошка-девочка брела.
Утомилась и легла.
Ей седьмая шла весна.
Птичек слушая, она
Увлеклась и невзначай
Забрела в пустынный край.
"Сладкий сон, слети ко мне
В этой дикой стороне.
Ждет отец мой, плачет мать.
Как могу я мирно спать?
Баю-баюшки, баю...
Я одна в чужом краю.
Разве может дочка спать,
Если дома плачет мать?
Коль у мамы ноет грудь,
Мне здесь тоже не уснуть.
Если ж дома спит она,
Дочка плакать не должна...
Ты не хмурься, мрак ночной!
Полночь, сжалься надо мной:
Подыми свою луну,
Лишь ресницы я сомкну!"
Сон тревогу превозмог.
Звери вышли из берлог
И увидели во мгле -
Спит младенец на земле.
Подошел к ней властный лев
И, малютку оглядев,
Тяжко прыгать стал кругом
По земле, объятой сном.
К детке тигры подошли,
Барсы игры завели...
И на землю, присмирев,
Опустился старый лев.
Он из пламенных очей
Светлых слез струил ручей,
И, склонив златую прядь,
Стал он спящую лизать.
Львица, матери нежней,
Расстегнула платье ей,
И в пещеру - в тихий дом -
Львы снесли ее вдвоем.
Черный маленький мальчик на белом снегу.
"Чистить трубы кому?" - он кричит на бегу.
- Где отец твой и мать? - я спросил малыша.
- Оба в церкви, - сказал он, на пальцы дыша.
Оттого, что любил я играть на лугу,
А зимою валяться в пушистом снегу,
Был я в черное платье, как в саван, одет
И пошел в трубочисты с младенческих лет.
Слышат мать и отец, что я песни пою,
И не знают, что жизнь загубили мою.
Славят бога они и попа с королем -
Тех, что рай создают на страданье моем.
Бедняжка-муха,
Твой летний рай
Смахнул рукою
Я невзначай.
Я - тоже муха:
Мой краток век.
А чем ты, муха,
Не человек?
Вот я играю,
Пою, пока
Меня слепая
Сметет рука.
Коль в мысли сила,
И жизнь, и свет,
И там могила,
Где мысли нет, -
Так пусть умру я
Или живу, -
Счастливой мухой
Себя зову.
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи,
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой?
В небесах или глубинах
Тлел огонь очей звериных?
Где таился он века?
Чья нашла его рука?
Что за мастер, полный силы,
Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий стук?
Что за горн пред ним пылал?
Что за млат тебя ковал?
Кто впервые сжал клещами
Гневный мозг, метавший пламя?
А когда весь купол звездный
Оросился влагой слезной, -
Улыбнулся ль, наконец,
Делу рук своих творец?
Неужели та же сила,
Та же мощная ладонь
И ягненка сотворила,
И тебя, ночной огонь?
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи!
Чьей бессмертною рукой
Создан грозный образ твой?
Есть шип у розы для врага,
А у барашка есть рога.
Но чистая лилия так безоружна,
И, кроме любви, ничего ей не нужно.
Ах, маменька, в церкви и холод и мрак.
Куда веселей придорожный кабак.
К тому же ты знаешь повадку мою -
Такому бродяжке не место в раю.
Вот ежели в церкви дадут нам винца
Да пламенем жарким согреют сердца,
Я буду молиться весь день и всю ночь.
Никто нас из церкви не выгонит прочь.
И станет наш пастырь служить веселей.
Мы счастливы будем, как птицы полей.
И строгая тетка, что в церкви весь век,
Не станет пороть малолетних калек.
И бог будет счастлив, как добрый отец,
Увидев довольных детей наконец.
Наверно, простит он бочонок и черта
И дьяволу выдаст камзол и ботфорты.
Но вольным улицам брожу,
У вольной издавна реки.
На всех я лицах нахожу
Печать бессилья и тоски.
Мужская брань и женский стон
И плач испуганных детей
В моих ушах звучат, как звон
Законом созданных цепей.
Здесь трубочистов юных крики
Пугают сумрачный собор,
И кровь солдата-горемыки
Течет на королевский двор.
А от проклятий и угроз
Девчонки в закоулках мрачных
Чернеют капли детских слез
И катафалки новобрачных.
Была бы жалость на земле едва ли,
Не доводи мы ближних до сумы.
И милосердья люди бы не знали,
Будь и другие счастливы, как мы.
Покой и мир хранит взаимный страх.
И себялюбье властвует на свете.
И вот жестокость, скрытая впотьмах,
На перекрестках расставляет сети.
Святого страха якобы полна,
Слезами грудь земли поит она.
И скоро под ее зловещей сенью
Ростки пускает кроткое смиренье.
Его покров зеленый распростер
Над всей землей мистический шатер.
И тайный червь, мертвящий все живое,
Питается таинственной листвою.
Оно приносит людям каждый год
Обмана сочный и румяный плод.
И в гуще листьев, темной и тлетворной,
Невидимо гнездится ворон черный.
Все наши боги неба и земли
Искали это дерево от века.
Но отыскать доныне не могли:
Оно растет в мозгу у человека.
В ярость друг меня привел -
Гнев излил я, гнев прошел.
Враг обиду мне нанес -
Я молчал, но гнев мой рос.
Я таил его в тиши
В глубине своей души,
То слезами поливал,
То улыбкой согревал.
Рос он ночью, рос он днем.
Зрело яблочко на нем,
Яда сладкого полно.
Знал мой недруг, чье оно.
Темной ночью в тишине
Он прокрался в сад ко мне
И остался недвижим,
Ядом скованный моим.
"Нельзя любить и уважать
Других, как собственное я,
Или чужую, мысль признать
Гораздо большей, чем своя.
Я не могу любить сильней
Ни мать, ни братьев, ни отца.
Я их люблю, как воробей,
Что ловит крошки у крыльца".
Услышав это, духовник
Дитя за волосы схватил
И поволок за воротник.
А все хвалили этот пыл.
Потом, взобравшись на амвон,
Сказал священник: - Вот злодей!
Умом понять пытался он
То, что сокрыто от людей!
И не был слышен детский плач,
Напрасно умоляла мать,
Когда дитя раздел палач
И начал цепь на нем ковать.
Был на костре - другим на страх
Преступник маленький сожжен...
Не на твоих ли берегах
Все это было, Альбион?
Люблю я летний час рассвета.
Щебечут птицы в тишине.
Трубит в рожок охотник где-то.
И с жаворонком в вышине
Перекликаться любо мне.
Но днем сидеть за книжкой в школе
Какая радость для ребят?
Под взором старших, как в неволе,
С утра усаженные в ряд,
Бедняги-школьники сидят.
С травой и птицами в разлуке
За часом час я провожу.
Утех ни в чем не нахожу
Под ветхим куполом науки,
Где каплет дождик мертвой скуки.
Поет ли дрозд, попавший в сети,
Забыв полеты в вышину?
Как могут радоваться дети,
Встречая взаперти весну?
И никнут крылья их в плену.
Отец и мать! Коль ветви сада
Ненастным днем обнажены
И шелестящего наряда
Чуть распустившейся весны
Дыханьем бури лишены, -
Придут ли дни тепла и света,
Тая в листве румяный плод?
Какую радость даст нам лето?
Благословим ли зрелый год,
Когда зима опять дохнет?
Словом высказать нельзя
Всю любовь к любимой.
Ветер движется, скользя,
Тихий и незримый.
Я сказал, я все сказал,
Что в душе таилось.
Ах, любовь моя в слезах,
В страхе удалилась.
А мгновение спустя
Путник, шедший мимо,
Тихо, вкрадчиво, шутя
Завладел любимой.
Перед часовней, у ворот,
Куда никто войти не мог,
В тоске, в мольбе стоял народ,
Роняя слезы на порог.
Но вижу я: поднялся змей
Меж двух колонн ее витых,
И двери тяжестью своей
Сорвал он с петель золотых.
Вот он ползет во всю длину
По малахиту, янтарю,
Вот, поднимаясь в вышину,
Стал подбираться к алтарю.
Разинув свой тлетворный зев,
Вино и хлеб обрызгал змей...
Тогда пошел я в грязный хлев
И лег там спать среди свиней!
Меж листьев зеленых
Ранней весной
Пел свою песню
Цветик лесной:
- Как сладко я спал
В темноте, в тишине,
О смутных тревогах
Шептал в полусне.
Раскрылся я, светел,
Пред самою зорькой,
Но свет меня встретил
Обидою горькой.
Зимою увидел я снежную гладь,
И снег попросил я со мной поиграть.
Играя, растаял в руках моих снег...
И вот мне Зима говорит: - Это грех!
Разрушьте своды церкви мрачной
И катафалк постели брачной
И смойте кровь убитых братьев -
И будет снято с вас проклятье.
Меч - о смерти в ратном поле,
Серп о жизни говорил,
Но своей жестокой воле
Меч серпа не покорил.
Коль ты незрелым мигом овладел,
Раскаянье да будет твой удел.
А если ты упустишь миг крылатый,
Ты не уймешь вовеки слез утраты.
Кто удержит радость силою,
Жизнь погубит легкокрылую.
На лету целуй ее -
Утро вечности твое!
Расскажите-ка мне, что вы видите, дети?
- Дурака, что попался религии в сети.
Веселых умов золотые крупинки,
Рубины и жемчуг сердец
Бездельник не сбудет с прилавка на рынке,
Не спрячет в подвалы скупец.
РАЗГОВОР ДУХОВНОГО ОТЦА С ПРИХОЖАНИНОМ
- Мой сын, смирению учитесь у овец!..
- Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!
К восставшей Франции мошенники Европы,
Как звери, отнеслись, а после - как холопы.
Вся ее жизнь эпиграммой была,
Тонкой, тугой, блестящей,
Сплетенной для ловли сердец без числа
Посредством петли скользящей.
Я слышу зов, неслышный вам,
Гласящий: - В путь иди! -
Я вижу перст, невидный вам,
Горящий впереди.
[УТРО]
Ища тропинки на Закат,
Пространством тесным Гневных Врат
Я бодро прохожу.
И жалость кроткая меня
Ведет, в раскаянье стеня.
Я проблеск дня слежу.
Мечей и копий гаснет бой
Рассветной раннею порой,
Залит слезами, как росой.
И солнце, в радостных слезах,
Преодолев свой тяжкий страх,
Сияет ярко в небесах.
Есть улыбка любви
И улыбка обмана и лести.
А есть улыбка улыбок,
Где обе встречаются вместе.
Есть взгляд, проникнутый злобой,
И взгляд, таящий презренье.
А если встречаются оба,
От этого нет исцеленья.
Прекрасная Мэри впервые пришла
На праздник меж первых красавиц села.
Нашла она много друзей и подруг,
И вот что о ней говорили вокруг:
"Неужели к нам ангел спустился с небес
Или век золотой в наше время воскрес?
Свет небесных лучей затмевает она.
Приоткроет уста - наступает весна".
Мэри движется тихо в сиянье своей
Красоты, от которой и всем веселей.
И, стыдливо краснея, сама сознает,
Что прекрасное стоит любви и забот.
Утром люди проснулись и вспомнили ночь,
И веселье продлить они были не прочь.
Мэри так же беспечно на праздник пришла,
Но друзей она больше в толпе не нашла.
Кто сказал, что прекрасная Мэри горда,
Кто добавил, что Мэри не знает стыда.
Будто ветер сырой налетел и унес
Лепестки распустившихся лилий и роз.
"О зачем я красивой на свет рождена?
Почему не похожа на всех я одна?
Почему, одарив меня щедрой рукой,
Небеса меня предали злобе людской?
- Будь смиренна, как агнец, как голубь, чиста, -
Таково, мне твердили, ученье Христа.
Если ж зависть рождаешь ты в душах у всех
Красотою своей, - на тебе этот грех!
Я не буду красивой, сменю свой наряд,
Мой румянец поблекнет, померкнет мой взгляд.
Если ж кто предпочтет меня милой своей,
Я отвергну любовь и пошлю его к ней".
Мэри скромно оделась и вышла чуть свет.
"Сумасшедшая!" - крикнул мальчишка вослед.
Мэри скромный, но чистый надела наряд,
А вернулась забрызгана грязью до пят.
Вся дрожа, опустилась она на кровать,
И всю ночь не могла она слезы унять,
Позабыла про ночь, не заметила дня,
В чуткой памяти злобные взгляды храня.
Лица, полные ярости, злобы слепой
Перед ней проносились, как дьяволов рой.
Ты не видела, Мэри, луча доброты.
Темной злобы не знала одна только ты.
Ты же - образ любви, изнемогшей в слезах,
Нежный образ ребенка, узнавшего страх,
Образ тихой печали, тоски роковой,
Что проводят тебя до доски гробовой.
На вольной воле я блуждал
И юной девой взят был к плен.
Она ввела меня в чертог
Из четырех хрустальных стен.
Чертог светился, а внутри
Я в нем увидел мир иной:
Была там маленькая ночь
С чудесной маленькой луной.
Иная Англия была,
Еще неведомая мне, -
И новый Лондон над рекой,
И новый Тауэр в вышине.
Не та уж девушка со мной,
А вся прозрачная, в лучах.
Их было три - одна в другой.
О сладкий, непонятный страх!
Ее улыбкою тройной
Я был, как солнцем, освещен.
И мой блаженный поцелуй
Был троекратно возвращен.
Я к сокровеннейшей из трех
Простер объятья - к ней одной.
И вдруг распался мой чертог.
Ребенок плачет предо мной.
Лежит он на земле, а мать
В слезах склоняется над ним.
И, возвращаясь в мир опять,
Я плачу, горестью томим.
ДЛИННЫЙ ДЖОН БРАУН И МАЛЮТКА МЭРИ БЭЛЛ
Была в орехе фея у крошки Мэри Бэлл,
А у верзилы Джона в печенках черт сидел.
Любил малютку Мэри верзила больше всех,
И заманила фея дьявола в орех.
Вот выпрыгнула фея и спряталась в орех.
Смеясь, она сказала: "Любовь - великий грех!"
Обиделся на фею в нее влюбленный бес,
И вот к верзиле Джону в похлебку он залез.
Попал к нему в печенки и начал портить кровь.
Верзила ест за семерых, чтобы прогнать любовь,
Но тает он, как свечка, худеет с каждым днем
С тех пор, как поселился голодный дьявол в нем.
- Должно быть, - люди говорят, - в него забрался волк!
Другие дьявола винят, и в этом есть свой толк.
А фея пляшет и поет - так дьявол ей смешон.
И доплясалась до того, что умер длинный Джон.
Тогда плясунья-фея покинула орех.
С тех пор малютка Мэри не ведает утех.
Ее пустым орехом сам дьявол завладел.
И вот с протухшей скорлупой осталась Мэри Бэлл.
Мой ангел, наклонясь над колыбелью,
Сказал: "Живи на свете, существо,
Исполненное радости, веселья,
Но помощи не жди ни от кого".
Всю жизнь любовью пламенной сгорая,
Мечтал я в ад попасть, чтоб отдохнуть от рая.
От дьявола и от царей земных
Мы получаем знатность и богатство.
И небеса благодарить за них,
По моему сужденью, - святотатство.
На перси Хлои бросил взор крылатый мальчуган,
Но, встретив Зою, он глядит украдкой на карман.
Я встал, когда редела ночь.
- Поди ты прочь! Поди ты прочь!
О чем ты молишься, поклоны
Кладя пред капищем Мамоны?
Я был немало удивлен.
Я думал, - это божий трон.
Всего хватает мне, но мало
В кармане звонкого металла.
Есть у меня богатство дум,
Восторги духа, здравый ум,
Жена любимая со мною.
Но беден я казной земною.
Я перед богом день и ночь.
С меня он глаз не сводит прочь.
Но дьявол тоже неотлучен:
Мой кошелек ему поручен.
Он мой невольный казначей.
Я ел бы пишу богачей,
Когда бы стал ему молиться.
Я не хочу, а дьявол злится.
Итак, не быть мне богачом.
К чему ж молиться и о чем?
Желаний у меня немного,
И за других молю я бога.
Пускай дает мне злобный черт
Одежды, пищи худший сорт, -
Мне и в нужде живется славно...
А все же, черт, служи исправно!
- Что оратору нужно? Хороший язык?
- Нет, - ответил оратор. - Хороший парик!
- А еще? - Не смутился почтенный старик
И ответил: - Опять же хороший парик.
- А еще? - Он задумался только на миг
И воскликнул: - Конечно, хороший парик!
- Что, маэстро, важнее всего в портретисте?
Он ответил: - Особые качества кисти.
- А еще? - Он, палитру старательно чистя,
Повторил: - Разумеется, качество кисти.
- А еще? - Становясь понемногу речистей,
Он воскликнул: - Высокое качество кисти!
Врагов прощает он, но в том беда,
Что не прощал он друга никогда.
Ты мне нанес, как друг, удар коварный сзади,
Ах, будь моим врагом, хоть дружбы ради!
Пусть обо мне ты распускаешь ложь,
Я над тобою не глумлюсь тайком.
Пусть сумасшедшим ты меня зовешь,
Тебя зову я только дураком.
Я погребен у городской канавы водосточной,
Чтоб слезы лить могли друзья и днем и еженочно.
Книга Тэль
Известно ль орлу, что таится в земле?
Иль крот вам скажет о том?
Как мудрость в серебряном спрятать жезле,
А любовь - в ковше золотом?
В долине дщери Серафимов пасли своих овец.
Но Тэль, их младшая сестра, блуждала одиноко,
Готова с первым дуновеньем исчезнуть навсегда.
Вдоль по течению Адоны несется скорбный ропот,
И льются тихие стенанья, как падает роса.
- О ты, бегущая вода! Зачем твой лотос вянет?
Твоих детей печален жребий: мгновенный смех и смерть.
Ах, Тэль - как радуга весны, как облако в лазури,
Как образ в зеркале, как тени, что бродят по воде,
Как мимолетный детский сон, как резвый смех ребенка,
Как голос голубя лесного, как музыка вдали.
Скорей бы голову склонить, забыться безмятежно
И тихо спать последним сном и слышать тихий голос
Того, кто по саду проходит вечернею порой.
Невинный ландыш, чуть заметный среди смиренных трав,
Прекрасной девушке ответил: - Я - тонкий стебелек,
Живу я в низменных долинах; и так я слаб и мал,
Что мотылек присесть боится, порхая, на меня.
Но небо благостно ко мне, и тот, кто всех лелеет,
Ко мне приходит в ранний час и, осенив ладонью,
Мне шепчет: "Радуйся, цветок, о лилия-малютка,
О дева чистая долин и ручейков укромных.
Живи, одевшись в ткань лучей, питайся божьей манной,
Пока у звонкого ключа от зноя не увянешь,
Чтоб расцвести в долинах вечных!" На что же ропщет Тэль?
О чем вздыхает безутешно краса долины Гар?
Цветок умолк и притаился в росистом алтаре.
Тэль отвечала: - О малютка, о лилия долин,
Ты отдаешь себя усталым, беспомощным, немым,
Ты нежишь кроткого ягненка: молочный твой наряд
С восторгом лижет он и щиплет душистые цветы,
Меж тем как ты с улыбкой нежной глядишь ему в глаза,
Сметая с мордочки невинной прилипший вредный сор.
Твой сок прохладный очищает густой янтарный мед.
Дыша твоим благоуханьем, окрестная трава
Живит кормилицу-корову, смиряет пыл коня.
Но Тэль - как облако, случайно зажженное зарей.
Оно покинет трон жемчужный, и кто его найдет?
- Царица юная долин! - промолвил скромный ландыш, -
Ты можешь облако спросить, плывущее над нами,
Зачем на утренней заре горит оно и блещет,
Огни и краски рассыпая по влажной синеве.
Слети к нам, облако, помедли перед глазами Тэль!
Спустилось облако, а ландыш, головку наклонив,
Опять ушел к своим бессчетным заботам и делам.
- Скажи мне, облако, - спросила задумчивая Тэль, -
Как ты не ропщешь, не тоскуешь, живя один лишь час?
Но час пройдет, и больше в небе тебя мы не найдем.
И Тэль - как ты. Но Тэль тоскует, и нет ответа ей!
Главу златую обнаружив и выплыв на простор,
Сверкнуло облако, витая над головою Тэль.
- Ты знаешь, влагу золотую прохладных родников
Пьют ваши кони там, где Лува меняет лошадей.
Ты смотришь с грустью и тревогой на молодость мою,
Скорбя о том, что я растаю, исчезну без следа.
Но знай, о девушка: растаяв, я только перейду
К десятикратной новой жизни, к покою и любви.
К земле спускаясь невидимкой, я чашечек цветов
Касаюсь крыльями, и фею пугливую - росу
Молю принять меня в прозрачный, сияющий шатер.
Рыдает трепетная дева, колени преклонив
Перед светилом восходящим. Но скоро мы встаем
Соединенной, неразлучной, ликующей четой,
Чтоб вместе странствовать и пищу нести цветам полей.
- Неужто, облачко? Я вижу, различен наш удел:
Дышу я тоже ароматом цветов долины Гар,
Но не кормлю цветов душистых. Я слышу щебет птиц,
Но не питаю малых пташек. Они свой корм в полях
Находят сами. Я исчезну, и скажут обо мне:
Без пользы век свой прожила сияющая дева,
Или жила, чтоб стать добычей прожорливых червей?..
С престола облако склонилось и отвечало Тэль:
- Коль суждено тебе, о дева, стать пищей для червей,
Как велико твое значенье, как чуден твой удел.
Все то, что дышит в этом мире, живет не для себя.
Не бойся, если из могилы червя я позову.
Явись к задумчивой царице, смиренный сын Земли!
Могильный червь приполз мгновенно и лег на влажный лист,
И скрылось облако в погоне за спутницей своей.
Бессильный червь лежал, свернувшись, на маленьком листке.
- Ах, кто ты, слабое созданье? Ты - червь? И только червь?
Передо мной лежит младенец, завернутый в листок.
Не плачь, о слабый голосок! Ты говорить не можешь
И только плачешь без конца. Никто тебя не слышит,
Никто любовью не согреет озябшее дитя!..
Но глыба влажная земли малютку услыхала,
Склонилась ласково над ним и все живые соки,
Как мать младенцу, отдала. И, накормив питомца,
Смиренный взгляд спокойных глаз на деву устремила.
- Краса долин! Мы все на свете живем не для себя.
Меня ты видишь? Я ничтожна, ничтожней в мире всех,
Я лишена тепла и света, темна и холодна.
Но тот, кто любит всех смиренных, льет на меня елей,
Меня целует, и одежды мне брачные дает,
И говорит: "Тебя избрал я, о мать моих детей,
И дал тебе венец нетленный, любви моей залог!"
Но что, о дева, это значит, понять я не могу.
Я только знаю, что дано мне жить и, живя, любить.
Тэль осушила легкой тканью потоки светлых слез
И тихо молвила: - Отныне не стану я роптать.
Я знала: друг всего живого не может не жалеть
Червя ничтожного и строго накажет за него
Того, кто с умыслом раздавит беспомощную тварь.
Ко я не знала, что елеем и чистым молоком
Червя он кормит, и напрасно роптала на него,
Страшась сойти в сырую землю, покинуть светлый мир.
- Послушай, девушка, - сказала приветливо земля, -
Давно твои я слышу вздохи, все жалобы твои
Неслись над кровлею моею, - я привлекла их вниз.
Ты хочешь дом мой посетить? Тебе дано спуститься
И выйти вновь на свет дневной. Перешагни без страха
Своею девственной ногою запретный мой порог!
Угрюмый сторож вечных врат засов железный поднял,
И Тэль, сойдя, узнала тайны невиданной страны,
Узрела ложа мертвецов, подземные глубины,
Где нити всех земных сердец гнездятся, извиваясь, -
Страну печали, где улыбка не светит никогда.
Она бродила в царстве туч, по сумрачным долинам,
Внимая жалобам глухим, и часто отдыхала
Вблизи неведомых могил, прислушиваясь к стонам
Из глубины сырой земли... Так, медленно блуждая,
К своей могиле подошла и тихо там присела,
И услыхала скорбный гул пустой, глубокой, ямы:
- Зачем всегда открыто ухо для роковых вестей,
А глаз блестящий - для улыбки, таящей сладкий яд?
Зачем безжалостное веко полно жестоких стрел,
Скрывая воинов бессчетных в засаде, или глаз,
Струящий милости и ласки, червонцы и плоды?
Зачем язык медовой пылью ласкают ветерки?
Зачем в круговорот свой ухо втянуть стремится мир?
Зачем вдыхают ноздри ужас, раскрывшись и дрожа?
Зачем горящий отрок связан столь нежною уздой?
Зачем завеса тонкой плоти над логовом страстей?..
Тэль с криком ринулась оттуда - и в сумраке, никем
Не остановлена, достигла долин цветущих Гар.
Книга "Бракосочетание неба и ада":
Ринтра ревет, потрясая огнями
В обремененном воздухе.
Тучи голодные носятся низко
Над бездной.
Некогда, кроток душой,
По опасной тропе
Праведный шел человек,
Пробираясь долиною смерти.
Розы цветут,
Где росли только тернии,
И над степным пустырем
Поют медоносные пчелы.
Так над бездной тропа расцвела,
И река и ручей
На скалу, и на камень могильный,
И на белые груды костей
Влажной, красной земли нанесли.
И тогда отказался злодей
От привычных тропинок покоя,
Чтоб ходить по опасной тропе
И того, кто кроток душой,
Выгнать снова в бесплодные степи.
И теперь перед нами змея
Выступает в невинном смирении,
А праведный человек
Буйным гневом бушует в пустыне,
Там, где ночью охотятся львы.
Ринтра ревет, потрясая огнями
В обремененном воздухе.
Тучи голодные носятся низко
Над бездной.
Три отрывка из поэмы
На этот горный склон крутой
Ступала ль ангела нога?
И знал ли агнец наш святой
Зеленой Англии луга?
Светил ли сквозь туман и дым
Нам лик господний с вышины?
И был ли здесь Ерусалим
Меж темных фабрик сатаны?
Где верный меч, копье и щит,
Где стрелы молний для меня?
Пусть туча грозная примчит
Мне колесницу из огня.
Мой дух в борьбе несокрушим,
Незримый меч всегда со мной.
Мы возведем Ерусалим
В зеленой Англии родной.
Ты слышишь, первый соловей заводит песнь весны -
Меж тем как жаворонок ранний на земляной постели
Сидит, прислушиваясь молча, едва забрезжит свет.
Но скоро, выпорхнув из моря волнующейся ржи,
Ведет он хор веселый дня -
Трель-трель, трель-трель, трель-трель, -
Взвиваясь ввысь на крыльях света - в безмерное
пространство.
И звуки эхом отдаются, стократ отражены
Небесной раковиной синей. А маленькое горло
Работает, не уставая, и каждое перо
На горле, на груди, на крыльях трепещет от прилива
Божественного тока. Вся природа,
Умолкнув, слушает. И солнце на гребне дальних гор
Остановилось и глядит на маленькую птичку
Глазами страха, удивленья, смиренья и любви.
Но вот из-под зеленой кровли свой голос подают
Все пробудившиеся птицы дневные - черный дрозд,
Малиновка и коноплянка, щегол и королек -
И будят солнце на вершине от сладостного сна.
А там уж снова соловей зальется щедрой трелью,
Защелкает на все лады с заката до утра.
И всюду - в рощах и полях - с любовью, с изумленьем
Перед гармонией его умолкнет птичий хор.
Ты замечаешь, что цветы льют запах драгоценный.
Но непонятно, как из центра столь малого кружка
Исходит столько аромата. Должно быть, мы забыли,
Что в этом центре - бесконечность, чьи тайные врата
Хранит невидимая стража бессменно день и ночь.
Едва рассвет забрезжит, радость всю душу распахнет
Благоухающую. Радость до слез. Потом их солнце
До капли высушит.
Сперва тимьян и кашка
Пушистая качнутся и, вспорхнув
На воздух, начинают танец дня
И будят жимолость, что спит, объемля дуб.
Вся красота земли, развив по ветру флаги,
Ликует. И, глаза бессчетные раскрыв,
Боярышник дрожит, прислушиваясь к пляске,
А роза спит еще. Ее будить не смеет
Никто до той поры, пока она сама,
Расторгнув пред собой пурпурный полог,
Не выйдет в царственном величье красоты.
Тогда уж все цветы - гвоздика, и жасмин,
И лилия в тиши - свое раскроют небо.
Любое дерево, любой цветок, трава
Наполнят воздух весь разнообразной пляской.
Но все же в лад, в порядке строгом. Люди
Больны любовью...
В пору посева учись, в пору жатвы учи, зимою пользуйся плодами.
Гони свою телегу и свой плуг по костям мертвецов.
Дорога избытка ведет к дворцу мудрости.
Расчетливость - богатая и безобразная старая дева, за которой волочится
бессилие.
Тот, кто желает, но не действует, плодит чуму.
Разрезанный червь прощает свою гибель плугу.
Погрузи в реку того, кто любит воду.
Дурак видит не то самое дерево, что видит мудрый.
Тот, чье лицо не излучает света, никогда не будет звездой.
Вечность влюблена в творения времени.
У занятой пчелы нет времени для скорби.
Время безумия может быть измерено часами, но время мудрости никаким
часам не измерить.
Всякая здоровая пища добывается без сети и западни.
Вспомни число, вес и меру в голодный год.
Никакая птица не залетит слишком высоко, если она летит на собственных
крыльях.
Высший поступок - поставить другого впереди себя.
Если бы дурак был настойчив и последователен в своей глупости, он стал
бы мудрым.
Глупость - мантия плутовства.
Стыд - мантия гордости.
Тюрьмы построены из камней закона, публичные дома из кирпичей религии.
Гордость павлина - слава божия.
Похоть козла - щедрость божия.
Гнев льва - мудрость божия.
Нагота женщины - дело рук божьих.
Избыток скорби смеется. Избыток радости плачет.
Львиный рык, волчий вой, рев бушующего моря и разрушительный меч -
частицы вечности, слишком великие для людского глаза.
Лисица винит западню, а не себя.
Радости оплодотворяют. Скорби рождают.
Пусть мужчина носит львиную шкуру, женщина - овечье руно.
Птице - гнездо, пауку - паутина, человеку - дружба.
Себялюбивого, улыбающегося дурака и надутого, хмурого дурака пусть
считают мудрыми, чтобы они послужили розгой.
То, что ныне доказано, некогда только воображалось.
Крыса, мышь, лисица, кролик следят за корнями; лев, тигр, конь, слон -
за плодами.
Водоем содержит; фонтан переполняет.
Одна мысль заполняет бесконечность.
Всегда будь готов высказать, что у тебя на уме, и негодяй будет
избегать тебя.
Все, во что можно поверить, есть подобие истины.
Орел никогда не терял понапрасну так много времени, как тогда, когда
согласился учиться у вороны.
Лисица промышляет для себя сама, но бог споспешествует льву.
Думай утром. Действуй в полдень. Ешь вечером. Спи ночью.
Тот, кто позволил вам обмануть себя, знает вас.
Как плуг следует за словами, так бог вознаграждает молитвы.
Тигры гнева мудрее, чем клячи наставления.
Жди яда от стоячей воды!
Ты никогда не будешь знать достаточно, если не будешь знать больше, чем
достаточно.
Прислушайся к упреку дурака! Это для тебя королевский титул.
Глаза огня, ноздри воздуха, уста воды, борода земли.
Слабый храбростью силен хитростью.
Яблоня не спрашивает у бука, как ей расти, лев у коня, как ему
охотиться,
Благодарный пожинает богатый урожай.
Если бы другие не были дураками, мы были бы ими.
Душа чистого наслаждения никогда не может быть загрязнена.
Когда ты видишь орла, ты видишь частицу гения. Подыми голову!
Как гусеница кладет яйца на лучшие листья, так священник налагает
проклятие на лучшие радости жизни.
Создание маленького цветка есть работа веков.
Проклятие бодрит, благословение расслабляет.
Лучшее вино - старое, лучшая вода - свежая.
Молитвы не пашут; хвалы не жнут.
Радости не смеются, печали не плачут.
Голова - возвышенное, сердце - пафос, половая сфера - красота, руки,
ноги - пропорции.
Что воздух птице, что вода рыбе, то презрение - презренному.
Ворона хотела бы, чтоб все на свете было черным, сова - чтобы все было
белым.
Если бы лев слушался совета лисы, оп был бы хитрым.
Усовершенствование создает прямые дороги, но кривые дороги без
усовершенствования есть дороги гения.
Лучше убить ребенка в колыбели, чем питать неосуществленные желания.
Где нет человека, природа бесплодна.
Истину нельзя рассказать так, чтобы ее поняли; надо, чтобы в нее
поверили.
Довольно! - или слишком много.
ИЗ "ПРОРИЦАНИЙ НЕВИННОСТИ"
{* Мною переведена большая часть двустиший Вильяма Блейка,
озаглавленных "Прорицания невинности". Точный порядок их не установлен. В
разных английских изданиях они печатаются в различной последовательности.
Это дает и мне право расположить их в том порядке, который представляется
мне наиболее естественным и разумным. - С. И.}
В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир - в зерне песка,
В единой горсти - бесконечность
И небо - в чашечке цветка.
Если птица в клетке тесной -
Меркнет в гневе свод небесный.
Ад колеблется, доколе
Стонут голуби в неволе.
Дому жребий безысходный
Предвещает пес голодный.
Конь, упав в изнеможенье,
О кровавом молит мщенье.
Заяц, пулей изувечен,
Мучит душу человечью.
Мальчик жаворонка ранит -
Ангел петь в раю не станет.
Петух бойцовый на дворе
Пугает солнце на заре.
Львиный гнев и волчья злоба
Вызывают тень из гроба.
Лань, бродя на вольной воле,
Нас хранит от скорбной доли"
Путь летучей мыши серой -
Путь души, лишенной веры.
Крик совы в ночных лесах
Выдает безверья страх.
Кто глаз вола наполнил кровью,
Вовек не встретится с любовью.
Злой комар напев свой летний
С каплей яда взял у сплетни.
Гад, шипя из-под пяты,
Брызжет ядом клеветы.
Взгляд художника ревнивый -
Яд пчелы трудолюбивой.
Правда, сказанная злобно,
Лжи отъявленной подобна.
Принца шелк, тряпье бродяги -
Плесень на мешках у скряги.
Радость, скорбь - узора два
В тонких тканях божества.
Можно в скорби проследить
Счастья шелковую нить.
Так всегда велось оно,
Так и быть оно должно.
Радость с грустью пополам
Суждено изведать нам.
Помни это, не забудь -
И пройдешь свой долгий путь.
Дело рук - топор и плуг,
Но рукам не сделать рук.
Каждый знает, что ребенок
Больше, чем набор пеленок.
Та слеза, что наземь канет,
В вечности младенцем станет.
Лай, мычанье, ржанье, вой
Плещут в небо, как прибой.
Ждет возмездья плач детей
Под ударами плетей.
Тряпки нищего в отрепья
Рвут небес великолепье.
Солдат с ружьем наперевес
Пугает мирный свод небес.
Медь бедняка дороже злата,
Которым Африка богата.
Грош, вырванный у земледельца,
Дороже всех земель владельца.
А где грабеж - закон и право,
Распродается вся держава.
Смеющимся над детской верой
Сполна воздается той же мерой.
Кто в детях пробудил сомненья,
Да будет сам добычей тленья.
Кто веру детскую щадит,
Дыханье смерти победит.
Игрушкам детства - свой черед,
А зрелый опыт - поздний плод.
Лукавый спрашивать горазд,
А сам ответа вам не даст.
Отвечая на сомненье,
Сам теряешь разуменье.
Сильнейший яд - в венке лавровом,
Которым Цезарь коронован.
Литая сталь вооруженья -
Людского рода униженье.
Где золотом чистейшей пробы
Украсят плуг, не станет злобы.
Там, где в почете честный труд,
Искусства мирные цветут.
Сомненьям хитрого советчика
Ответьте стрекотом кузнечика.
Философия хромая
Ухмыляется, не зная,
Как ей с мерой муравьиной
Сочетать полет орлиный.
Не ждите, что поверит вам
Не верящий своим глазам.
Солнце, знай оно сомненья,
Не светило б и мгновенья.
Не грех, коль вас волнуют страсти,
Но худо быть у них во власти.
Для всей страны равно тлетворны
Публичный дом и дом игорный.
Крик проститутки в час ночной
Висит проклятьем над страной.
Каждый день на белом свете
Где-нибудь родятся дети.
Кто для радости рожден,
Кто на горе осужден.
Посредством глаза, а не глазом
Смотреть на мир умеет разум,
Потому что смертный глаз
В заблужденье вводят вас.
Бог приходят ярким светом
В души к людям, тьмой одетым.
Кто же к свету дня привык,
Человечий видит лик.
ИЗ КНИГИ "ВЕЧНОСУЩЕЕ ЕВАНГЕЛИЕ"
Христос, которого я чту,
Враждебен твоему Христу.
С горбатым носом твой Христос,
А мой, как я, слегка курнос.
Твой - друг всем людям без различья,
А мой слепым читает притчи.
Что ты считаешь райским садом,
Я назову кромешным адом.
Сократ милетов идеал
Народным бедствием считал.
И был Кайафа убежден,
Что благодетельствует он.
Мы смотрим в Библию весь день:
Я вижу свет, ты видишь тень.
-----
Уж так ли кроток был Христос?
В чем это видно, - вот вопрос.
Ребенком он покинул дом.
Три дня искали мать с отцом.
Когда ж нашли его, Христос
Слова такие произнес:
- Я вас не знаю. Я рожден
Отцовский выполнить закон.
Когда богатый фарисей,
Явившись втайне от людей,
С Христом советоваться стал,
Христос железом начертал
На сердце у него совет
Родиться сызнова на свет.
Христос был горд, уверен, строг.
Никто купить его не мог.
Он звал хитро, ведя беседу,
- Я духом нищ - за мною следуй!
Вот путь единственный на свете,
Чтоб не попасть корысти в сети.
Предать друзей, любя врагов, -
Нет, не таков завет Христов.
Он проповедовал учтивость,
Смиренье, кротость, но не льстивость.
Он, торжествуя, крест свой пес.
За то и был казнен Христос.
Антихрист, льстивый Иисус,
Мог угодить на всякий вкус,
Не возмущал бы синагог,
Не гнал торговцев за порог
И, кроткий, как ручной осел,
Кайафы милость бы обрел.
Бог не писал в своей скрижали,
Чтобы себя мы унижали.
Себя унизив самого,
Ты унижаешь божество...
Ведь ты и сам - частица вечности.
Молись своей же человечности.
Вильям Блейк (1757-1827) - великий английский поэт и художник.
Непризнанный и забытый современниками, он был "открыт" во второй половине
XIX века и высоко оценен как предшественник английских романтиков.
Маршаку принадлежит заслуга открытия творчества Блейка для русского и
советского читателя. С произведений Блейка начал он свой путь переводчика и
работал над переводами его стихов до последних дней своей жизни.
Так, в статье 1962 года "Над чем я работаю" он сообщает:
"Перевожу стихи замечательного английского поэта Вильяма Блейка,
которого до меня переводил только Бальмонт. Переводами из Блейка занимаюсь с
1913 года и надеюсь подготовить в недалеком будущем сборник избранных его
произведений. Несмотря на то, что стихи Блейка написаны во второй половине
XVIII века и в первой четверти XIX, некоторые из них кажутся более
современными и по форме и по содеряганию, чем многие стихи многих поэтов,
появившихся на Западе после него".
Первые четырнадцать переводов стихотворений из ранних сборников Блейка
были опубликованы в журнале "Северные Записки" (1915, э 10 и 1916, э 3).
Этой публикации Маршак предпослал краткое введение, в котором пишет:
"Поэт, живописец и гравер, Блэк {Так в то время произносилось имя Блейк
в России. (Прим. коммент.)} дождался своего полного признания на родине
только в наши дни, хотя писал во времена Французской революции, до
Вордсуорта и Озерной школы. Вторая, вполне зрелая и оригинальная книга Блэка
"Songs of Innocence" - "Песни невинности" появилась в 1789 году, то есть за
четыре года до первого скромного дебюта Вордсуорта, за три года до рождения
Шелли и спустя год после рождения Байрона.
Живое, необычное для того времени чувство природы, простота и ясность
формы, глубина мистицизма и смелость воображения - все это оказалось выше
понимания современников Блэка. Не только позднейшие "пророчества" и
философские его поэмы не удостоились типографского станка, но и детски ясные
"Песни невинности" увидели свет исключительно благодаря тому, что поэт был
гравером и оказался в состоянии собственноручно выгравировать их и
отпечатать.
Сын ремесленника, Блэк всю свою долгую, семидесятилетнюю жизнь провел в
труде и бедности. Но жизнь эта была необыкновенно богата духовным
содержанием. Блэк зарисовывал свои удивительные видения, являвшие ему образы
демонической силы н ангельской нежности, беседовал с патриархами и пророками
и терпеливо переносил нужду рука об руку со своей верной подругой- женой,
одухотворенной Мэри Блэк" ("Северные записки", 1915, октябрь, э 10, стр.
73).
Всю свою жизнь Маршак мечтал издать книгу избранных стихотворений
Блейка. Он впервые написал об этом И. И. Горбунову-Посадову 31 января 1917
года: "Небольшую книжку Блэка я понемногу готовлю, а также статью о нем и
его отношении к ребенку (для "Маяка")".
В 1961 году он продолжает готовить переводы для этой книжки.
"Очень хочется собрать, переводы стихов Блейка, - это замечательный
поэт, которого у нас почти не знают" (письмо А. В. Македонову 16/VII 1961
г.).
В 1963 году Маршак вплотную занимается составлением книги; вновь вносит
исправления в прежние переводы, работает над новыми. Он пишет: "Перевожу
Блейка и надеюсь сдать в конце этого года избранные стихи этого поэта,
которого перевожу около пятидесяти лет" (письмо Г. И. Зинченко 3/VII 1963
г.).
Однако Маршаку так и не удалось увидеть эту книгу: томик избранных
стихов В. Блейка в переводах С. Я. Маршака вышел в свет уже после смерти
поэта. Многие стихи вошли в нее в новых вариантах перевода, сделанных в 1963
году. В настоящем издании произведения расположены в соответствии с
современными английскими изданиями Блейка.
Из книги "Поэтические наброски"
Из первого сборника стихов Блейка, во многом незрелых и подражательных,
Маршак выбирает всего три стихотворения.
Песня - Впервые в "Северных записках", 1915, под заголовком "Князь
любви".
Печатается по первой публикации.
Король Гвин. Баллада, - Впервые без подзаголовка в книге "Баллады и
песни английского народа", Детгиз, М. - Л. 1942. Стихотворение написано в
стиле народных баллад.
Печатается по сб. "Избранные переводы", 1959.
Игра в жмурки. - При жизни не публиковалось.
У Блейка все стихотворение написано четырехстопным ямбом. Маршак первую
строфу переводит амфибрахием. Это выделяет ее как введение, создает
напевность, словно передает величавую поступь зимы. Описание игр деревенской
молодежи переведено четырехстопным ямбом.
Печатается по автографу 1963 г.
Из книг "Песни невинности" и "Песни опыта".
Из "Песен невинности". "Песни невинности" с их ясностью и
оптимистическим восприятием жизни и природы близки творческому складу
Маршака, поэта и переводчика: он перевел весь сборник, за исключением двух
стихотворений: "Бутон" и "Божественный образ".
Вступление. - Впервые под названием "Вступление к песням невинности" в
"Северных записках", 1916.
В новой редакции впервые в книге "Избранные переводы", 1946.
В оригинале пять строф.
Печатается по "Избранным переводам", 1959.
Пастух. - Впервые в "Северных записках", 1915.
Печатается по автографу 1963 г.
Смеющееся эхо. - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу 1963 г.
Агнец. - Впервые в журнале "Северные записки", 1915,
Печатается по автографу 1963 г.
Черный мальчик. - Впервые в журнале "Огонек", 1957, э 50.
Печатается по автографу 1963 г.
Маленький трубочист ("Был я крошкой, когда умерла моя мать...") -
Впервые в "Северных записках", 1916, под заголовком "Трубочист".
В журнале "Иностранная литература", 1957, э 10, был опубликовав другой
вариант:
Был я крошкой, когда умерла моя мать,
И отец меня продал, едва лепетать
Стал мой детский язык. Я тружусь и терплю,
Ваши трубы я чищу и в копоти сплю.
Белокурый наш Том столько выплакал слез -
Было жалко бедняге кудрявых волос.
Я сказал ему: - Ладно, не плачь, старина,
Без кудрей тебе сажа не будет страшна!
Он забылся, утих и, уйдя на покой,
В ту же самую ночь сон увидел такой:
Будто он, Дик и Нэд и десятки ребят
В черных гробиках тесных под крышками спят.
Но приходит к ним ангел с ключом золотым,
Он гроба отпирает один за другим,
И ребята вприпрыжку несутся к реке
И, умывшись, играют в лучах на песке.
А потом нагишом, налегке, без мешков
Том с друзьями залез на гряду облаков.
И сказал ему ангел: - Послушай-ка, Том,
Будь хорошим, и бог тебе будет отцом.
Ранним утром проснулись ребята впотьмах
И с мешками пошли чистить трубы в домах.
Утро было сырое, но Том не продрог.
Тот, кто честен и весел, не знает тревог.
Печатается по автографу 1963 г.
Заблудившийся мальчик ("Где ты, отец мой?.."). - Впервые в "Северных
записках", 1916, с первой строфой в следующем варианте)
Где ты, отец мой? Помедли немного.
Трудно с тобой мне идти.
Милый отец, отзовись, ради бога!
Мальчик не знает пути.
Печатается по автографу 1963 г.
Мальчик найденный. - Впервые в "Северных записках", 1916, под названием
"Найденный".
При жизни больше не публиковалось.
Печатается по автографу 1963 г.
Смеющаяся песня. - Впервые в журнале "Огонек", 1957, э 50.
Печатается по "Избранным переводам", 1959.
Из "Колыбельной песни". - Впервые в "Литературной газете", 1957, 28
ноября, в сокращении: из восьми строф Маршак напечатал пять.
Три последние строфы, переведенные Маршаком, зачеркнуты им в автографе:
Милый мальчик, образ твой
Мне напомнил лик святой,
Лик того, кто, слаб и мал,
В яслях некогда лежал.
Тихо плакал он во сне
О тебе и обо мне.
И теперь глядит, любя,
Он с улыбкой на тебя.
Он смеется всем, кто мал.
Он для них младенцем стал.
Детский смех - небесный смех -
В царство мира манит всех.
Печатается по автографу 1963 г.
Святой четверг ("По городу проходят ребята по два в ряд..."). - Впервые
в "Северных записках", 1915. Первые две строфы отличаются от более поздних
вариантов:
Куда идут ряды детей, умытых, чистых, ясных.
В нарядных платьях - голубых, зеленых, синих, красных.
Седые дядьки впереди. Толпа течет под своды
Святого Павла, в гулкий храм, как мощной Темзы воды.
Какое множество детей - твоих цветов, столица!
Сияют ярко в полумгле их радостные лица.
Стоит в соборе смутный шум, невинный гул ягнят,
Ручонки подняты в мольбе, и голоса звенят.
Печатается по автографу 1963 г.
Ночь. - При жизни Маршака не публиковалось. В архиве имеется несколько
вариантов. Один из них записан в дневнике, начатом в Тинтерне (Англия),
между записями от 30/V 1914 и 15/111 1915 годов. В этом варианте две строфы
не переведены.
У Блейка в 8-строчной строфе четырехстопный ямб чередуется с
амфибрахием. У Маршака все переведено ямбом.
Только в одном варианте дано чередование: четыре стиха первой строфы
переведены амфибрахием:
Меж звезд, как чудесный
Цветок поднебесный,
Блаженства полна,
Смеется луна.
Печатается по автографу 1963 г.
Весна. - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу 1963 г.
Вечерняя песня. - Впервые под названием "Песня няни" в "Северных
записках", 1916.
Печатается по "Избранным переводам", 1959.
Дитя-радость. - Впервые в сборнике "Избранные переводы", 1947.
Печатается по "Избранным переводам", 1959.
Сон. - Впервые в "Северных записках", 1915, в следующем варианте: ,
Сон
Сон, витая надо мной,
Сплел узор свой кружевной.
Вижу: в травах, меж сетей,
Заблудился муравей.
Полон скорби и тревог,
Он в скитаньях изнемог
И, лишаясь чувств и сил,
Так с собою говорил:
"Детки малые одни,
Дома ждут меня они:
То глядят во мрак ночной,
То в слезах бегут домой".
Пожалел я бедняка.
Вдруг увидел светляка.
Он спросил: "Чей скорбный стон
Нарушает летний сон?..
Выслан я с огнем вперед...
Жук со мной идет в обход.
Он сведет тебя домой.
Бедный путник, бог с тобой!"
Печатается по "Избранным переводам", 1959.
О скорби ближнего. - При жизни не публиковалось. В оригинале 12 строф.
Три последние строфы, переведенные Маршаком в автографе, им зачеркнуты:
Он дает отраду нам,
Он младенцем был и сам,
Сам изведал он печаль,
И ему страдальцев жаль.
Разве слабый детский стон
С высоты не слышит он?
Разве каждый вздох людской
Не встречает он с тоской?
Он стремится нам помочь.
Наши скорби гонит прочь,
А пока их не прогонит,
Он и сам от скорби стонет.
Печатается по автографу 1963 г.
Из "Песен опыта". В этом, втором, цикле жестокий опыт жизни разрушает
идиллию неискушенного, радостного детства. Маршак перевел всего двенадцать
стихотворений из двадцати восьми.
Святой четверг ("Чем этот день весенний свят..."). - Впервые в
"Северных записках", 1916, в следующей редакции;
Там ли день господень свят,
Где цветущая страна
Голодающих ребят,
Будто пасынков, полна?..
Вместо песни - робкий стон,
Где же радость здесь слышна?
Детский плач со всех сторон...
Что за нищая страна!
Видно, чужд ей светлый луч,
Не цветут ее луга.
Не редеет сумрак туч.
Вечно падают снега...
Ибо там, где божий свет,
Где роса поит цветы, -
Там детей голодных нет,
Нет кошмаров нищеты.
Маршак неоднократно возвращался к этому стихотворению, в архиве
сохранилось множество вариантов.
Печатается по автографу 1963 г.
Заблудившаяся девочка. - Впервые в "Северных записках", 1916.
Печатается по первой публикации.
Маленький трубочист ("Черный маленький мальчик на белом снегу..."). -
При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу 1963 г.
Муха. - Впервые в журнале "Иностранная литература", 1957, э 10, с
третьей строфой в следующем варианте;
Вот я, играя,
Живу, пока
Меня слепая
Смахнет рука.
Печатается по автографу 1963 г.
Тигр. - Впервые в "Северных записках", 1915, в следующем варианте;
Тигр
Тигр, о тигр, светло горящий
В жуткой тьме пустынной чащи,
Чьим искусством, чьей рукой
Создан стройный образ твой?
В небесах или в глубинах
Тлел огонь очей звериных?
Где таился древле он?
Чьей рукою был пленен?
Что за Мастер, полный силы,
Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий стук?
Он ли сталь твою ковал?
Где твой гневный мозг пылал?
Кто впервые сжал клещами
Адский сплав, метавший пламя?
А потом, когда в ночи
Звезды кинули лучи
И покрыла небеса
Их дрожащая роса, -
Испытал ли наслажденье,
Завершив свое творенье,
Твой Создатель?
Кто же он?
Им ли агнец сотворен?
Тигр, о тигр, - огонь горящий
В глубине полночной чащи,
Чьей бессмертною рукой
Создан страшный образ твой?..
Печатается по "Избранным переводам", 1959.
"Есть шип у розы для врага..." - При жизни не печаталось. Перевод
четверостишия, в оригинале названного "Лилия".
Печатается по автографу 1963 г.
Маленький бродяжка. - Впервые в журнале "Аргус", 1917, Мo 3, под
заголовком "Маленький бродяга", с примечанием Маршака.
В 1947 году в "Избранных переводах" стихотворение вышло под заголовком
"Бродяжка" в следующем варианте:
Ах, маменька! Церковь темна, холодна.
Но жарко и весело в доме вина.
Ты знаешь, каков я, родимая мать,
Такому бродяжке в раю не бывать.
Вот ежели бы в церкви нам дали вина
Да яркое пламя, коль ночь холодна, -
Мы будем молиться весь день и всю ночь,
Никто нас из церкви не выгонит прочь!
И пастырь наш пил бы и пел веселей,
Мы были бы рады, как птицы полей,
И строгая тетка, что в церкви весь век,
Пороть бы не стала приютских калек!
И бог был бы счастлив, как добрый отец,
Увидев счастливых детей наконец.
Он, верно, простил бы и бочку, и черта,
И дьяволу дал бы камзол и ботфорты!
Печатается по автографу 1963 г.
Лондон. - Впервые в "Избранных переводах", 1947, все строфы, кроме
первой, в ином варианте:
Мне слышатся со всех сторон
Стенанья взрослых и детей,
Мне чудится тяжелый звон
Законом созданных цепей.
Здесь трубочистов юных крики
Пугают сумрачный собор.
А вздох солдата-горемыки
Тревожит королевский двор.
А поздней ночью в шумной свалке
Позорит ругань проститутки
И слезы первые малютки,
И свадебные катафалки.
Печатается по автографу 1963 г.
Человеческая абстракция. - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу 1963 г.
Древо яда. - Впервые в журнале "Красноармеец", 1943, э 11.
Печатается по книге "Английские баллады и песни", 1944.
Заблудившийся мальчик ("Нельзя любить и уважать..."). - При жизни не
публиковалось.
Печатается по автографу 1963 г.
Школьник. - Впервые в "Северных записках", 1916.
Печатается по автографу 1963 г.
Стихи разных лет. После "Песен опыта" Блейк не изда-* вал сборников
своих лирических произведений. Его произведения разных лет (1793-1811) были
собраны в сборник посмертно по рукописям. Сюда включены стихи, написанные
Блейком в течение почти двадцати лет. Они очень различны по характеру и
форме. Помимо лирических стихотворений, здесь много эпиграмм и коротних
афористических двустиший и четверостиший.
"Словом высказать нельзя..." - Впервые в "Избранных переводах", 1947.
Печатается по Сочинениям, т. 3.
Золотая часовня. - Впервые в "Избранных переводах", 1947.
Печатается по журналу "Иностранная литература", 1957, э 10.
Песня дикого цветка. - Впервые под названием "Песня цветка" в журнале
"Русская мысль", 1918, т. 39, э 3-6, в следующем варианте:
Средь чащи зеленой
Блуждал я весной.
Там пел свою песню
Цветочек лесной:
"Я рос под землею
И спал беззаботно.
Во сне улыбался
И бредил дремотно.
Пробился я, светел,
Как ясная зорька,
Но мир меня встретил
Обидою горькой".
Печатается по автографу 1963 г.
Снег. - Впервые в журнале "Огонек", 1957, э 50, в разделе "Эпиграммы".
Печатается по автографу 1963 г.
"Разрушьте своды церкви мрачной..." - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу 1963 г.
Меч и серп. - Впервые под названием "Жизнь и смерть" в "Избранных
переводах", 1947.
Печатается по "Избранным переводам", 1959.
"Коль ты незрелым мигом овладел..." - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу.
Летучая радость. - Впервые в журнале "Огонек", 1957, э 50, в разделе
"Эпиграммы" (в оригинале называется "Вечность"),
В архиве имеется много вариантов переводов.
Приводим два из них:
Счастья миг к себе притянешь,
Жизнь крылатую поранишь.
На лету целуй ее -
Утро вечности твое!
Вариант восьмистрочный:
Если радость взял ты силою,
Через миг уже мертво
Молодое, легкокрылое,
Огневое существо.
Кто целует радость чистую,
Пощадив ее полет,
Тот увидит, как лучистое
Солнце вечности встает.
Вопрос и ответ. - Публикуется впервые.
Печатается по автографу 1957 г.
Богатство. - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу 1963 г.
Разговор духовного отца с прихожанином. - Впервые в книге "Стихи.
Сказки. Переводы", т. 2, Гослитиздат, М. 1955.
Печатается по "Избранным переводам", 1959.
"К восставшей Франции мошенники Европы..." - При жизни не
публиковалось.
Печатается по автографу.
Искательнице успеха. - Впервые в журнале "Огонек", 1957, э 50,
Печатается по тексту первой публикации.
"Я слышу зов, неслышный вам..." - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу.
[Утро] ("Ища тропинки на Закат..."). - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу 1914 г.
"Есть улыбка любви..." - При жизни не публиковалось. В оригинале
название - "Улыбка и злобная мина". В переводе опущены две последние строфы.
Печатается по автографу 50-х годов.
Мэри. - При жизни не публиковалось. В архиве сохранилось много
вариантов, в том числе и дореволюционных.
Печатается по автографу 1963 г.
Хрустальный чертог. - Впервые в журнале "Иностранная литература", 1957,
э 10.
Печатается по Сочинениям, т. 3.
Длинный Джон Браун и малютка Мэри Бэлл. - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу 1963 г.
"Мой ангел, наклонясь над колыбелью..." - При жизни не публиковалось.
Печатается по автографу 1962 г.
"Всю жизнь любовью пламенной сгорая..." - Впервые в журнале "Огонек",
1957, э 50, в следующем варианте:
Семь семилетий на костре сгорая,
Мечтал я отдохнуть в аду от рая.
Печатается по автографу 1963 г.
О благодарности. - Впервые без названия в "Избранных переводах", 1947.
Печатается по "Литературной газете", 1957, 27 ноября.
Взгляд Амура. - Публикуется впервые.
Печатается по автографу 1957 г.
"Я встал, когда редела ночь..." - Впервые в "Литературной газете",
1957, 27 ноября.
Печатается по автографу 1962 г.
"Что оратору нужно?.." - Впервые в журнале "Новый мир", 1962, э 11.
Печатается по тексту первой публикации.
Вильяму Хейли о дружбе. - Публикуется впервые. Вильям Хейли -
второстепенный стихотворец, богатый дворянин. В ряде стихотворений Блейк
высмеивает Хейли, снисходившего до дружбы с гравером и разыгрывавшего
мецената по отношению к Блейку.
Печатается по автографу 50-х годов.
Ему же ("Ты мне нанес, как друг, удар коварный сзади..."). -
Публикуется впервые (см. примеч. к предыдущему стихотворению).
Печатается по автографу 50-х годов.
Моему хулителю. - Публикуется впервые.
Печатается по автографу 1960 г.
Эпитафия. - Не публиковалась. Печатается по автографу 1962 г.
Из "Пророческих книг". Под этим названием объединяют написанные в
разное время десять аллегорических поэм Влейка, где в фантастичной форме
поэт стремится передать свои размышления о судьбах человечества, о прошедшем
и будущем, об извечной борьбе против несправедливости и надежду на конечную
победу добра.
"В "Пророческих книгах" проявился глубокий кризис творческого сознания
Блейка, - пишет в книге о Блейке А. А. Елистратова ("Вильям Блейк", изд.
"Знание", 1957), - вызванный и трагедией вынужденного личного одиночества, и
крушения надежд на скорое торжество царства равенства и справедливости,
возвещенное, казалось, Французской революцией..."
Сложная библейская и мифологическая символика поздних произведений
Блейка, их пророческий пафос, мистика поэтических откровений были чужды
Маршаку. Он переводит лишь "Книгу Тэль" и три отрывка из поэмы "Мильтон".
Больший интерес вызвали у Марншна написанные в те же годы философские и
сатирические "Прорицания невинности" и "Пословицы ада".
Книга Тэль. - Не публиковалось. В архиве сохранилось много вариантов
переводов, в том числе и дореволюционного периода.
"Книга Тэйь" стоит в стороне от других "Пророческих книг". Самая ранняя
из поэм Блейка, она по прозрачности и простоте языка переминается с "Песнями
невинности" и "Песнями опыта". И философская проблематика книги также близка
первым сборникам. В переводе сохранен белый стих и семисложный размер (чаще
всего семистопный ямб с цезурой) оригинала.
Печатается по автографу 1963 г.
Книга "Бракосочетание Неба и Ада"
"Ринтра ревет, потрясая огнями..." - Впервые в журнале "Иностранная
литература", 1957, э 10.
При переводе сохранен сложный метрический строй и аллитерации оригинала
(напр., "р" и "п" в первой и второй строфах).
Ср.: 1) Rintrah roars and shakes his fines in the burdend air
Ринтра ревет, потрясая огнями,
В обремененном воздухе.
2) Once meek and a perilous path
The just man kept his course along
По опасной тропе
Праведный шел человек,
Пробираясь долиной смерти.
Печатается по тексту первой публикации.
Мильтон. - Три отрывка из поэмы.
Первый отрывок - "На этот горный склон крутой..." - Впервые в журнале
"Русская мысль", 1918, т. 39, кн. 3-6, в следующем варианте;
Меж трав по склонам наших гор
Ступала ль господа нога?
И звал ли агнец наш святой
Зеленой Англии луга?
Глядел ли древний божий лик
В наш дол туманный с вышины?
И был ли здесь Ерусалим
Меж этих фабрик сатаны?
Есть лук желанья золотой
И стрелы страсти у меня,
Пусть тучи грозные примчат
Мне колесницу из огня!
Мой дух в борьбе несокрушим,
Пусть грянет бой - бескровный бой...
Мы возведем Ерусалим
В зеленой Англии родной.
Второй отрывок - "Ты слышишь, первый соловей заводит песнь весны...", и
третий отрывок - "Ты замечаешь, что цветы льют запах драгоценный..." - при
жизни не публиковались.
Все три отрывка печатаются по последнему автографу.
Афоризмы. Афоризмы Блейка составляют три цикла: "Пословицы ада" (1793),
"Прорицания невинности" (1803) и "Вечносущее Евангелие" (1818).
"Пословицы ада" написаны в прозе и опубликованы Блейком. Остальные
афоризмы собраны издателями позже, по рукописям.
В лаконичной форме, часто в виде сатирических, злых эпиграмм,
направленных против несправедливых общественных устройств и законов, Блейк
высказывает свои политические, философские, религиозные взгляды. Обращает
внимание, насколько верования поэта были далеки от учения ортодоксальной
церкви. Еще с большей остротой выступает он здесь против социальной
несправедливости.
Из "Пословиц ада". - Всего в оригинале 70 пословиц. Из них Маршак
перевел 68. 42 опубликованы в журнале "Иностранная литература", 1957, э 10.
Остальные пословицы при жизни не публиковались.
Печатаются по автографу 1963 г.
Из "Прорицаний невинности"
"В одном мгновенье видеть вечность..." - Впервые в журнале "Знамя",
1943, э 11-12.
Печатается по автографу 1963 г.
Из 66 двустиший "Прорицаний невинности" Маршак перевел 56.
Из них 18 были впервые опубликованы в журнале "Иностранная литература",
1957, э 10; 6 - в "Неделе", 1962, э 44, 28 октября- 3 ноября.
Печатаются по автографу 1963 г.
Из книги "Вечносущее Евангелие" (1818). - Впервые 22 двустишия в
журнале "Иностранная литература", 1957, э 10, остальные при жизни не
публиковались.
Печатаются по автографу 1963 г.
Last-modified: Mon, 11 Jun 2001 11:33:01 GMT