Плутарх. Агесилай и Помпей
----------------------------------------------------------------------------
Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах. Т. II
Серия "Литературные памятники".
М.: Издательство "Наука", 1994.
Издание второе, исправленное и дополненное.
Агесилай. Перевод К.П. Лампсакова, обработка перевода для настоящего
переиздания С.С. Аверинцева.
Помпей. Перевод Г.А. Стратановского, обработка перевода для настоящего
переиздания С.С. Аверинцева
Примечания М.Л. Гаспарова.
Издание подготовили С.С. Аверинцев, М.Л. Гаспаров, С.П. Маркиш.
Ответственный редактор С.С. Аверинцев.
(c) Перевод, статья, примечания, указатель имен (авторы), 1994
Оригинал здесь - http://www.ancientrome.ru/antlitr/plutarch/index-sgo.htm
----------------------------------------------------------------------------
Воцарение и характер (1-5)
Агесилай и Лисандр (6-8)
Война с Персией (9-15)
Возвращение. Коронейская битва (16-20)
Коринфская война (21-23)
Фебид и Сфодрий (24-26)
Война с Фивами (27-35)
Агесилай в Египте, его смерть (36-40)
1. Царь Архидам, сын Зевксидама, правивший лакедемонянами с большой
славой, оставил после себя сына по имени Агид от своей первой жены Лампидо,
женщины замечательной и достойной, и второго, младшего - Агесилая от
Эвполии, дочери Мелесиппида. Так как власть царя по закону должна была
перейти к Агиду, а Агесилаю предстояло жить, как обыкновенному гражданину,
он получил обычное спартанское воспитание, очень строгое и полное трудов, но
зато приучавшее юношей к повиновению. Поэтому-то, как сообщают, Симонид и
назвал Спарту "укрощающей смертных": благодаря своему укладу жизни, она
делает граждан необычайно послушными закону и порядку, подобно тому как
лошадь с самого начала приучают к узде. Детей же, которых ожидает царская
власть, закон освобождает от подобных обязанностей. Следовательно, положение
Агесилая отличалось от обычного тем, что он пришел к власти, после того как
сам приучен был повиноваться. Вот почему он умел лучше других царей
обходиться со своими подданными, соединяя с природными качествами вождя и
правителя простоту и человеколюбие, полученные благодаря воспитанию.
2. Когда он находился в так называемых агелах {1} вместе с другими
мальчиками, его возлюбленным был Лисандр, пленившийся прежде всего его
природой сдержанностью и скромностью, ибо, блистая среди юношей пылким
усердием, желанием быть первым во всем, обладая крепостью тела и живостью
нрава, которую ничем нельзя было сдержать, Агесилай отличался в то же время
таким послушанием и кротостью, что все приказания выполнял не за страх, а за
совесть: его более огорчали упреки, чем трудная работа. Красота его в юные
годы делала незаметным телесный порок - хромоту. К тому же он переносил ее
легко и жизнерадостно, всегда первый смеялся над своим недостатком и этим
как бы исправлял его. От этого еще более заметным делалось его честолюбие,
так как он никогда не выставлял свою хромоту в качестве предлога, чтобы
отказаться от какого-либо дела или работы.
Мы не имеем ни одного изображения Агесилая, ибо он сам не хотел этого и
даже перед смертью запретил рисовать свое мертвое тело или лепить статую.
Есть сведения, что он был небольшого роста и с виду ничем не замечателен, но
живость и жизнерадостность при любых обстоятельствах, веселый нрав,
привлекательные черты и приятный голос заставляли до самой старости
предпочитать его красивым и цветущим людям. Как сообщает Феофраст, эфоры
наложили штраф на Архидама за то, что он взял себе жену слишком маленького
роста, "ибо, - сказали они, - она будет рожать нам не царей, а царьков".
3. Во время правления Агида Алкивиад {2} бежал из Сицилии в Лакедемон.
Не успел он толком обжиться в Спарте, как его уже обвинили в связи с женой
Агида Тимеей. Агид сам сказал, что родившегося у нее ребенка он не признает
своим, но что это сын Алкивиада. Тимея, как сообщает Дурид, отнюдь не была
огорчена этим и дома в присутствии служанок шепотом называла ребенка
Алкивиадом, а не Леотихидом, а сам Алкивиад говорил, что сошелся с Тимеей,
не имея в виду ее обесчестить, но из честолюбивого желания, чтобы его
потомки царствовали над спартанцами. После случившегося Алкивиад тайно
скрылся из Лакедемона, опасаясь Агида. К мальчику же Агид всегда относился с
презрением, считая его незаконнорожденным. Но во время последней болезни
Агида Леотихид плачем и просьбами добился того, что царь в присутствии
многих признал его своим сыном. Однако после смерти Агида Лисандр,
одержавший над афинянами победу на море и пользовавшийся большим влиянием в
Спарте, предложил передать царскую власть Агесилаю, так как Леотихид -
незаконнорожденный и недостоин получить ее. Многие другие граждане также
выступили за Агесилая и принялись ревностно поддерживать его, уважая его за
высокие нравственные качества и еще за то, что он воспитывался вместе с ними
и прошел спартанское обучение. Однако в Спарте был некий предсказатель
Диопиф, знавший много старинных прорицаний и считавшийся очень сведущим в
божественных делах. Он заявил, что будет грехом, если спартанцы выберут
царем хромого, и во время разбора этого дела прочитал следующее прорицание:
Спарта! Одумайся ныне! Хотя ты, с душою надменной,
Поступью твердой идешь, но власть взрастишь ты хромую.
Много придется тебе нежданных бедствий изведать,
Долго хлестать тебя будут войны губительной волны.
Против этого возразил Лисандр, говоря, что если спартанцы так боятся
этого оракула, то они должны скорее остерегаться Леотихида. "Ибо, - сказал
он, - божеству безразлично, если царствует кто-либо хромающий на ногу, но
если царем будет незаконнорожденный и, следовательно, не потомок Геракла, то
это и будет "хромым цареньем"". Агесилай прибавил к этому, что сам Посейдон
засвидетельствовал незаконное рождение Леотихида, изгнав землетрясением
Агида из спальни, а Леотихид родился более чем через десять месяцев после
этого.
4. На этих-то основаниях и при таких обстоятельствах Агесилай был
провозглашен царем; он тотчас вступил во владение имуществом Агида, лишив
этого права Леотихида как незаконнорожденного. Однако, видя, что
родственники Леотихида с материнской стороны, люди вполне порядочные, сильно
нуждаются, Агесилай отдал им половину имущества; так распорядившись
наследством, он вместо зависти и недоброжелательства стяжал себе славу и
расположение сограждан.
По словам Ксенофонта {3}, Агесилай, во всем повинуясь своему отечеству,
достиг величайшей власти и делал все, что хотел. Вот что имеет в виду
Ксенофонт. В то время самой большой силой в государстве были эфоры и
старейшины; первые из них находились у власти только один год, вторые же
сохраняли свое достоинство пожизненно и имели полномочия, ограничивающие
власть царей, как об этом рассказано в жизнеописании Ликурга {4}. Поэтому
цари с давних времен живут с ними в раздорах, передавая эту вражду от отца к
сыну. Но Агесилай избрал другой путь. Вместо того, чтобы ссориться с ними и
делать их своими врагами, он всячески угождал им, не предпринимая ничего без
их совета, а будучи призван ими, всегда торопился явиться как можно скорее.
Всякий раз, как подходили эфоры, когда он, сидя на царском троне, решал
дела, он поднимался им навстречу; каждому вновь избранному старейшине он
всегда посылал в качестве почетного дара теплый плащ и быка. Этими
поступками он хотел показать, что почитает их и тем возвышает их
достоинство, в действительности же незаметно для окружающих все более
укреплял собственное могущество и увеличивал значение царской власти
благодаря всеобщему расположению, которым он пользовался.
5. В своих отношениях с согражданами он был безупречен, когда дело
касалось врагов, но не друзей: противникам он не причинял вреда
несправедливо, друзей же поддерживал и в несправедливых поступках. Агесилай
считал постыдным не уважать своих противников, если они действовали
достойно, но не мог порицать своих друзей, когда они ошибались, более того,
он гордился, что помогал им, принимая тем самым участие в совершаемых
ошибках, ибо полагал, что никакая помощь, оказываемая друзьям, не позорна.
Когда его враги попадали в беду, он первым выражал им свое сочувствие и
охотно приходил на подмогу, если они об этом просили; так он завоевывал
всеобщую любовь и привлекал всех на свою сторону. Заметив это, эфоры,
опасаясь усиления Агесилая, наложили на него штраф под тем предлогом, что
граждан, принадлежавших всему городу, он делает как бы своей собственностью.
Ибо подобно тому, как естествоиспытатели полагают, что если бы во вселенной
исчезли спор и вражда {5}, то из-за согласия всех вещей между собой не
только остановились бы небесные светила, но прекратилось бы всякое рождение
и движение, - так, очевидно, и законодатель лакедемонский внес в свое
государство честолюбие и соперничество как средство для разжигания
добродетели, желая, чтобы споры и соревнование всегда существовали в среде
достойных граждан; ибо взаимное послушание и благожелательство, достигнутое
без предварительной борьбы, есть проявление бездеятельности и робости и
несправедливо носит имя единомыслия. Для некоторых очевидно, что это понимал
еще Гомер: он не изобразил бы Агамемнона довольным тем, что Одиссей и Ахилл
бранят друг друга "ужасными словами" {6}, если бы не считал, что ревнивые
несогласия лучших людей друг с другом приносят большую пользу общему делу.
Однако тут невозможно обойтись без известных ограничений, ибо слишком далеко
идущее соревнование вредит государству и приносит много бедствий.
6. Едва успел Агесилай вступить на царствование, как люди, прибывшие из
Азии, известили, что персидский царь готовит большой флот, чтобы вытеснить
лакедемонян с моря. Лисандр, желая тотчас отправиться в Азию, чтобы помочь
своим друзьям, которых он оставил там правителями и владыками городов и
которые затем за жестокости и насилия были либо изгнаны согражданами, либо
убиты, убедил Агесилая начать войну и предпринять далекий поход,
переправившись через море прежде, чем варвар закончит свои приготовления.
Одновременно Лисандр написал своим друзьям в Азию, чтобы они отправили
послов в Лакедемон и просили в полководцы Агесилая. Итак, Агесилай явился в
Народное собрание и согласился принять на себя руководство войной, если ему
дадут тридцать спартанцев в качестве военачальников и советников, две тысячи
отборных новограждан {7} и шесть тысяч воинов из числа союзников. Благодаря
содействию Лисандра, эти требования были охотно приняты и Агесилай послан
вместе с тридцатью спартанцами, среди которых Лисандр был поистине первым не
только по своей славе и влиянию, но и из-за дружбы с Агесилаем, считавшим
себя еще более обязанным ему за этот поход, чем за царскую власть.
В то время как его войско собиралось в Гересте, Агесилай со своими
друзьями прибыл в Авлиду {8} и заночевал там. Во сне ему привиделось, что
кто-то обращается к нему со словами: "Царь лакедемонян, ты понимаешь,
конечно, что никто еще не выступал как вождь всей Греции, кроме Агамемнона в
прежние времена и тебя в настоящее время. Так как ты теперь руководишь тем
же народом, выступаешь против тех же врагов и отправляешься на войну с того
же самого места, то ясно, что и тебе нужно принести богине жертву, которую
принес Агамемнон, отплывая отсюда". Агесилай сразу же вспомнил о девушке,
которую отец принес в жертву, повинуясь жрецам. Однако он не испугался, но,
проснувшись, рассказал свой сон друзьям и заявил, что необходимо оказать
богине те почести, которые доставляют ей удовольствие, но что подражать
невежественности древнего полководца он не намерен. По предписанию Агесилая
была украшена венком лань, и его жрец принес животное в жертву, однако не по
тому обряду, которому обычно следовал жрец, поставленный беотийцами. Услышав
об этом, беотархи сильно разгневались и отправили своих служителей к
Агесилаю, запрещая ему приносить жертвы вопреки законам и старинным обычаям
беотийцев. Служители же не только выполнили порученное, но и сбросили с
алтаря части жертвенных животных. Раздосадованный Агесилай отплыл, негодуя
на фиванцев и в то же время сильно смутившись этим предзнаменованием, думая,
что теперь поход будет для него неудачным и он не выполнит того, что
наметил.
7. Когда они прибыли в Эфес, влияние Лисандра и всеобщее к нему
уважение стали вскоре тягостны и невыносимы Агесилаю. Действительно, народ
толпился у дверей Лисандра и все ходили за ним, прислуживая лишь ему, как
если бы Агесилай обладал только титулом и именем командующего, полученными
благодаря закону, действительным же владыкой, который все может и всем
вершит, был Лисандр. Ведь никто из полководцев, посылавшихся в Азию, не смог
стать таким могущественным и грозным, никто не сделал больше добра своим
друзьям и зла своим врагам. Все это было еще свежо в памяти людей. К тому
же, видя простоту в обхождении, безыскусственность и общительность Агесилая,
в то время как Лисандр проявлял резкость, суровость и краткость в речах, они
заискивали перед Лисандром, стараясь всячески угодить только ему. Остальные
спартанцы тяжело переносили необходимость быть более прислужниками Лисандра,
чем советниками царя. Наконец, почувствовал себя задетым и сам Агесилай,
который, хотя и не был завистлив и не огорчался оттого, что почести
оказываются кому-то еще, однако был очень честолюбив и не хотел стоять ниже
других; более всего он опасался, что если будут совершены блестящие деяния,
их припишут Лисандру из-за его прежней славы. Поэтому он стал вести себя
таким образом: во-первых, он выступал против всех советов Лисандра, - все
начинания, к которым тот уже приступил с особенным усердием, Агесилай
отменил и проводил вместо них совсем другие; затем, из тех, кто приходил к
нему с просьбами, он отпускал ни с чем всех, кто, как он узнавал, особенно
полагается на Лисандра. Точно так же и в суде те, кому Лисандр собирался
повредить, выигрывали дело и, наоборот, тем, кому он явно и усердно
покровительствовал, трудно было уйти от наказания. Так как это было не
случайно, но делалось изо дня в день и как бы с намерением, Лисандр,
наконец, понял причину и не скрыл этого от своих друзей, но прямо сказал им,
что те попали в немилость из-за него; при этом он призывал их угождать
теперь царю и тем, кто имеет больший вес, чем он, Лисандр.
8. Однако многим казалось, что таким поведением и подобными речами он
хочет вызвать недоброжелательство к царю. Поэтому Агесилай, желая задеть его
еще больше, поручил ему раздачу мяса {9} и, как говорят, в присутствии
многих заявил: "Пусть теперь эти люди пойдут на поклон к моему раздатчику
мяса". Удрученный этим, Лисандр сказал ему: "Ты хорошо умеешь, Агесилай,
унижать друзей". "Да, - ответил Агесилай, - тех, которые хотят быть более
могущественными, чем я". Лисандр возразил: "Быть может, это верно скорее в
применении к твоим словам, чем к моим поступкам; дай мне, однако,
какое-нибудь место или должность, где я смогу быть тебе полезным, не огорчая
тебя". После этого Лисандр был послан к Геллеспонту и склонил там на сторону
Агесилая перса Спифридата из сатрапии Фарнабаза; перс этот имел большие
богатства и двести всадников. Однако гнев Лисандра не утих: затаив обиду, он
замышлял даже отнять царскую власть у двух родов и передать ее всем
спартиатам. И, наверное, из вражды к Агесилаю он произвел бы большой
переворот в государстве, если бы не погиб раньше, во время беотийского
похода. Так обычно честолюбивые натуры, если они не соблюдают меры в своих
поступках на государственном поприще, терпят беды вместо ожидаемых выгод.
Если Лисандр был груб и не знал меры в своем честолюбии, то и Агесилай,
разумеется, мог бы иными, более достойными средствами исправить ошибки этого
выдающегося и честолюбивого человека. Но, видимо, одна и та же страсть
мешала первому признать власть своего начальника, а второму - без
раздражения стерпеть ошибки своего товарища.
9. Сначала Тиссаферн, боясь Агесилая, заключил с ним договор, по
которому персидский царь обещал предоставить греческим городам свободу и
право жить по собственным законам. Позже, однако, решив, что у него уже
достаточно сил, он начал войну. Агесилай охотно принял вызов, так как
возлагал большие надежды на свой поход. К тому же он считал постыдным, что
"десять тысяч" {10} под начальством Ксенофонта дошли до самого моря, нанося
поражения царю, когда только они хотели этого, в то время как он,
предводительствуя лакедемонянами, достигшими верховного владычества на суше
и на море, не мог показать грекам ни одного деяния, достойного памяти. Чтобы
поскорее отплатить Тиссаферну за его вероломство дозволенною хитростью, он
сделал вид, что собирается выступить в Карию. Когда же там собрались
воинские силы варваров, он неожиданно вторгся во Фригию. Здесь он завоевал
много городов и захватил большие богатства. Этим он показал своим друзьям,
что нарушение договора означает презрение к богам, обман же врага, напротив,
не только справедлив, но и доставляет большую славу, удовлетворение и
выгоду.
Так как враг превосходил его конницей и к тому же знамения при
жертвоприношениях были неблагоприятны, Агесилай вернулся в Эфес и стал
собирать конницу, приказывая, чтобы каждый богатый человек, если он сам не
хочет участвовать в походе, выставил за себя по одной лошади и всаднику.
Многие согласились на это, и вскоре вместо трусливых гоплитов у Агесилая
собралась многочисленная и боеспособная конница. Он говорил, что и Агамемнон
поступил прекрасно, когда отпустил из войска трусливого богача, получив
вместо него прекрасную кобылу {11}. По приказанию Агесилая торговцы добычей
продавали пленников обнаженными. Одежду покупали охотно, но над пленными,
чьи нагие тела были белыми и рыхлыми из-за изнеженного образа жизни, все
насмехались, считая их бесполезными для работы, не имеющими никакой цены.
Увидя это, Агесилай поднялся и сказал: "Это люди, с которыми вы воюете, а
это вещи, из-за которых вы ведете войну".
10. Когда подошло время для возобновления военных действий, Агесилай
объявил, что поведет войско в Лидию. На этот раз он не обманывал Тиссаферна,
но тот, не доверяя Агесилаю после того как был введен им в заблуждение,
теперь обманул самого себя. Он считал, что Агесилай, который, по его мнению,
испытывал недостаток в коннице, выступит теперь в Карию, где местность не
благоприятствует передвижению всадников. Когда же Агесилай, как он говорил
ранее, прибыл на равнину у Сард, Тиссаферн вынужден был поспешить на помощь
городу. При этом он напал со своей конницей на воинов противника, которые
разбрелись по равнине с целью грабежа, и многих из них уничтожил. Агесилай,
сообразив, что пехота противника еще не подошла, сам же он имеет под рукой
все свое войско, решил дать сражение как можно скорее. Поставив легкую
пехоту между всадниками, он приказал им выступать и ударить на противника,
не теряя ни минуты, сам же следом повел тяжелую пехоту. Варвары были
обращены в бегство, и греки, устремившиеся в погоню, многих убили и
захватили вражеский лагерь. После этой битвы греки не только могли
беспрепятственно брать добычу и уводить рабов и скот из царских владений, но
с удовлетворением увидели, что Тиссаферн, злейший враг греков, понес
справедливое возмездие. Царь немедленно отправил против него Тифравста,
который отрубил голову Тиссаферну, а затем обратился к Агесилаю с просьбой
прекратить войну и отплыть домой, предлагая ему при этом деньги, но тот
ответил, что вопрос о мире может решить только сама Спарта, а что касается
до него, то он больше находит удовольствия в обогащении своих солдат, чем в
том, чтобы самому стать богатым. Вообще же, сказал он, у греков считается
прекрасным брать у врага не подарки, а добычу. Однако, чтобы выказать
признательность Тифравсту, наказавшему общего врага греков Тиссаферна, он
выступил со своим войском во Фригию, взяв у перса тридцать талантов {12} на
путевые издержки.
По дороге он получил скиталу от спартанских властей, приказывавших ему
взять командование и над флотом. Такую честь не оказывали никому, кроме
Агесилая. Он бесспорно был, как говорит и Феопомп, величайшим и известнейшим
среди своих современников, но и за всем тем более гордился своими личными
качествами, чем огромною властью. Теперь, однако, он, как кажется, совершил
ошибку, поручив командование флотом Писандру. Несмотря на то, что были более
опытные и рассудительные люди, он принял во внимание не интересы отечества,
а родственные чувства и в угоду своей жене, братом которой был Писандр,
поставил его во главе морских сил.
11. Сам Агесилай, вступив с войском в землю, подчиненную Фарнабазу, не
только оказался в местах, изобилующих всем необходимым, но и собрал много
денег. Пройдя до самой Пафлагонии, он привлек на свою сторону пафлагонского
царя Котия, который желал дружбы с ним, восхищаясь его доблестью и
честностью. Спифридат же, с тех пор как отделился от Фарнабаза и перешел к
Агесилаю, постоянно сопровождал его во всех походах. У него был сын -
прекрасный юноша по имени Мегабат, которого Агесилай горячо любил. Спифридат
имел также и дочь, красивую девушку на выданье. Агесилай уговорил Котия
жениться на ней, а сам, взяв у него тысячу всадников и две тысячи
легковооруженных пехотинцев, возвратился во Фригию. Он принялся опустошать
землю Фарнабаза, который не оказывал сопротивления, не доверяя даже
крепостям, но, захватив с собою и большую часть своей казны и сокровищ,
бродил по всей стране, избегая встречи с Агесилаем. Наконец, Спифридат с
помощью спартанца Гериппида захватил его лагерь и овладел всеми его
богатствами. Однако Гериппид учинил такой строгий надзор над захваченным,
вынуждая варваров возвращать добычу и все подробно осматривая и расследуя,
что рассердил Спифридата, и тот сразу же ушел со всеми пафлагонцами в Сарды
{13}. Это, как сообщают, до крайности опечалило Агесилая. Он был недоволен
прежде всего тем, что лишился такого благородного человека, как Спифридат, а
с ним - и значительных военных сил; затем, он стыдился, что его могут
упрекнуть в скряжничестве и корыстолюбии, в то время как он всегда стремился
очистить от них не только собственную душу, но и отечество. Кроме этих двух
явных причин, его не менее мучила и любовь к Мегабату, хотя, когда юноша
бывал с ним, он упорно, всеми силами старался побороть эту страсть. Однажды,
когда Мегабат подошел к нему с приветствием и хотел обнять и поцеловать его,
Агесилай уклонился от поцелуя. Юноша был сконфужен, перестал подходить к
нему и приветствовал его лишь издали. Тогда Агесилай, жалея, что лишился его
ласки, с притворным удивлением спросил, что случилось с Мегабатом, отчего
тот перестал приветствовать его поцелуями. "Ты сам виноват, - ответили его
друзья, - так как не принимаешь поцелуев красивого мальчика, но в страхе
бежишь от них. Его же и сейчас можно убедить прийти к тебе с поцелуями, если
ты только снова не проявишь робости". После некоторого молчания и раздумья
Агесилай ответил: "Вам не нужно уговаривать его, так как я нахожу больше
удовольствия в том, чтобы снова начать с самим собою эту борьбу за его
поцелуи, чем в том, чтобы иметь все сокровища, которые я когда-либо видел".
Так держал себя Агесилай, когда Мегабат был поблизости; когда же тот
удалился, он почувствовал такую страсть к нему, что трудно сказать,
удержался ли бы он от поцелуев, если бы тот снова появился перед ним.
12. Некоторое время спустя Фарнабаз захотел вступить с Агесилаем в
переговоры. Встречу им устроил кизикиец Аполлофан, гостеприимец того и
другого. Агесилай, прибывший первым к назначенному месту со своими друзьями,
расположился в тени на густой траве, поджидая Фарнабаза. Когда тот прибыл и
увидел лежащего Агесилая, то из почтения к нему, не обращая внимания на
разостланные для него мягкие шкуры и пестрые ковры, и сам опустился на
землю, хотя был одет в удивительно тонкое и роскошно вышитое платье. После
первых приветствий у Фарнабаза не оказалось недостатка в упреках по адресу
лакедемонян; ибо те были многим обязаны ему во время войны с афинянами,
теперь же грабили его землю. Агесилай видел, что сопровождавшие его
спартанцы потупились от стыда и находятся в затруднении, понимая, что
Фарнабаз действительно обижен несправедливо. Поэтому он ответил: "Да,
Фарнабаз, раньше мы были друзьями царя и по-дружески относились к его
интересам; теперь мы стали его врагами и поступаем с ним по-вражески. Видя,
что ты сам желаешь быть собственностью царя, мы, конечно, стараемся вредить
ему в твоем лице. Но с того дня, как ты предпочтешь называться другом и
союзником греков, а не рабом царя, можешь быть уверен, что и это войско, и
это оружие, и суда, и каждый из нас сделается защитником твоего имущества и
твоей свободы, без которой для людей не существует ничего прекрасного и
ничего желанного". Тогда Фарнабаз открыл ему свои истинные намерения. "Если
царь, - сказал он, - пришлет другого полководца, то я буду вашим союзником;
если же он передаст верховное командование мне, то у меня не будет
недостатка в рвении, чтобы сражаться с вами за моего царя и вредить вам".
Агесилай остался доволен этим ответом и, взяв Фарнабаза за правую руку и
став с ним рядом, сказал: "Я желал бы, Фарнабаз, чтобы ты, с подобными
чувствами, был бы нам лучше другом, чем врагом".
13. Фарнабаз со своими людьми удалился, а сын его, задержавшись,
подбежал к Агесилаю и сказал ему, улыбаясь: "Агесилай, я делаю тебя моим
гостеприимцем". И с этими словами он отдал ему дротик, который держал в
руке. Агесилай охотно принял подарок и, очарованный красотой и дружелюбием
юноши, оглядел присутствующих, чтобы найти у них что-нибудь достойное для
ответного дара прекрасному и благородному персу. Заметив лошадь писца Идея с
дорогими бляхами на сбруе, он тотчас снял это украшение и подарил юноше. И в
дальнейшем он постоянно о нем вспоминал, и когда впоследствии тот был изгнан
из отеческого дома своими братьями и искал убежища в Пелопоннесе, Агесилай
проявил к нему величайшее внимание и помогал ему даже в его любовных делах.
Тот влюбился в афинского мальчика-борца, а так как тот был для ребенка
слишком высок и крепок, его могли не допустить к участию в Олимпийских
состязаниях {14}. Перс обратился с просьбами за него к Агесилаю, который,
желая угодить своему гостеприимцу, горячо взялся за дело и довел его до
конца, хотя и с большим трудом. Агесилай во всем прочем строго придерживался
законов, но когда дело касалось дружбы, считал неукоснительную
приверженность справедливости пустой отговоркой. Так, передают, что им была
написана карийцу Гидриею записка следующего содержания: "Если Никий
невиновен - отпусти его, если он виновен - отпусти его из любви к нам; итак,
отпусти его в любом случае". Вот как по большей части относился Агесилай к
друзьям. Однако, когда того требовало общее дело, он более считался с
обстоятельствами. Так, например, он доказал это однажды, когда, снимаясь
поспешно с лагеря, покинул своего возлюбленного, находившегося в болезненном
состоянии. Тот звал его и молил остаться, но Агесилай повернулся и сказал
"Трудно быть и сострадательным и рассудительным одновременно". Об этом
случае рассказывает философ Иероним.
14. Прошло только два года командования Агесилая, а слух о нем
распространился далеко. При этом особенно прославлялись его
рассудительность, простота и умеренность. На своем пути он останавливался в
пределах самых чтимых святилищ отдельно от своих спутников, делая богов
свидетелями и очевидцами таких поступков, которые мы обычно совершаем в
уединении, избегая чужих взоров. Среди многих тысяч воинов трудно было бы
найти такого, у которого постель была бы проще и дешевле, чем у Агесилая. К
жаре и холоду он был настолько безразличен, как если бы один лишь он был
создан, чтобы переносить любые перемены погоды, посылаемые богами. Но самым
приятным зрелищем для греков, населяющих Азию, было видеть, как полководцы и
наместники, обычно невыносимо гордые, изнеженные богатством и роскошью, с
трепетом угождают человеку в простом, поношенном плаще и беспрекословно
меняют свое поведение, выслушав от него лишь одно по-лаконски немногословное
замечание. При этом многим приходили на ум слова Тимофея:
Арес - тиранн, а золота Эллада не страшится.
15. В то время Азия сильно волновалась и склонна была к отпадению от
персов. Агесилай навел порядок в азиатских городах и придал им надлежащее
государственное устройство, не прибегая к казням и изгнанию граждан. Затем
он решил двинуться дальше, чтобы, удалив войну от Греческого моря, заставить
царя сразиться за его собственную жизнь и сокровища Суз и Экбатан и таким
образом лишить его возможности возбуждать войну среди греков, сидя спокойно
на своем троне и подкупая своекорыстных искателей народной благосклонности.
Однако в это время к нему прибыл спартанец Эпикидид с известием, что Спарте
угрожает опасная война в самой Греции и что эфоры призывают его, приказывая
прийти на помощь согражданам.О, скольких тяжких бед виной вы, эллины! {15}
Ибо каким еще словом можно назвать эту зависть, эти объединения и
вооруженные приготовления греков для борьбы с греками же - все то, чем они
сами отвратили уже склонившееся на их сторону счастье, обернув оружие,
направленное против варваров, и войну, ведущуюся вдали от Греции, против
самих себя? Я не согласен с коринфянином Демаратом {16}, сказавшим, что все
греки, не видевшие Александра сидевшим на троне Дария, были лишены
величайшего наслаждения. Я полагаю, им бы скорее нужно было плакать при
мысли, что полководцы эллинов, сражавшиеся при Левктрах, Коронее, Коринфе,
являются виновниками того, что честь эта выпала на долю Александра и
Македонии. Из всех поступков Агесилая нет более славного, чем это
возвращение, - нельзя найти лучшего примера справедливости и повиновения
властям. Ибо если Ганнибал, когда он находился в отчаянном положении и когда
его уже почти вовсе вытеснили из Италии, лишь с большим трудом повиновался
тем, кто призывал его для защиты родины; если Александр при известии о
сражении между Антипатром и Агидом сказал с усмешкой: "Похоже, друзья, что в
то время, как мы побеждаем Дария, в Аркадии идет война мышей" {17}, - то как
не считать счастливой Спарту, когда Агесилай проявил такое уважение к
отечеству и почтительность к законам? Едва успела прийти к нему скитала, как
он отказался и от блестящих успехов, и от могущества, и от заманчивых надежд
и, оставив "несвершенным дело" {18}, тотчас же отплыл. Он покинул своих
союзников в глубокой печали по нем, опровергая слова Эрасистрата, сына
Феака, о том, что лакедемоняне лучше в общественных, афиняне же в частных
делах. Ибо если он проявил себя прекрасным царем и полководцем, то еще более
безупречен и приятен был как товарищ и друг для тех, кто находился с ним в
близких отношениях.
Так как персидские монеты чеканились с изображением стрелка из лука,
Агесилай сказал, снимаясь с лагеря, что персидский царь изгоняет его из Азии
с помощью десяти тысяч стрелков: такова была сумма, доставленная в Афины и
Фивы и разделенная между народными вожаками, чтобы они подстрекали народ к
войне со спартанцами.
16. Перейдя через Геллеспонт, Агесилай двинулся по Фракии, не спрашивая
на то разрешения ни у одного из варварских племен; он лишь отправил к
каждому из них гонца с вопросом, желают ли они, чтобы он прошел через их
страну как друг или как враг. Все приняли его дружелюбно и посылали ему для
охраны столько людей, сколько было в их силах; одни лишь так называемые
трохалы, которым даже Ксеркс, говорят, должен был уплатить за проход через
их землю, потребовали у Агесилая сто талантов серебра и столько же женщин.
Но Агесилай, насмехаясь над ними, спросил: "Почему же они сразу не пришли,
чтобы получить плату?" Он двинулся против них, вступил в сражение и обратил
варваров в бегство, нанеся им тяжелые потери. С тем же вопросом он обратился
к царю Македонии; тот ответил, что подумает, а Агесилай сказал: "Хорошо,
пусть он думает, а мы пока пойдем вперед". Царь удивился его смелости и,
испугавшись, сообщил ему, что он может пройти по его стране как друг.
Так как фессалийцы были в союзе с врагами Спарты, Агесилай стал
опустошать их владения, послав, однако, в то же время в Лариссу Ксенокла и
Скифа с предложением дружбы. Оба они были схвачены и заключены в тюрьму. Все
возмущались этим и полагали, что Агесилаю необходимо тотчас выступить и
осадить Лариссу, однако он, сказав, что не хочет занять даже всю Фессалию
ценою жизни хотя бы одного из этих двоих, получил обоих обратно, заключив
мирное соглашение. Но этому, быть может, не стоит и удивляться: ведь когда в
другой раз Агесилай узнал, что у Коринфа произошла большая битва и со
стороны спартанцев пало совсем немного, со стороны же противника -
множество, он не проявил ни радости, ни гордости и лишь сказал с глубоким
вздохом: "Горе тебе, Греция, что ты сама погубила столько людей, которые,
если бы они еще жили, способны были бы, объединившись, победить всех
варваров вместе взятых".
Во время его похода фарсальцы нападали на него и наносили урон войску.
Агесилай, возглавив пятьсот всадников, напал на фарсальцев, обратил их в
бегство и поставил трофей у Нарфакия. Этой победе он особенно радовался, ибо
лишь с конницей, созданной им самим, победил людей, гордившихся более всего
своим искусством в верховой езде.
17. Сюда к нему прибыл из Спарты эфор Дифрид, принеся приказание,
тотчас вторгнуться в Беотию. Агесилай, считая, что этот план должен быть
выполнен позже, после более тщательных приготовлений, полагал, однако, что
нельзя оказывать неповиновение властям. Он объявил своим войскам, что скоро
настанет тот день, ради которого они пришли из Азии, и призвал к себе две
дружины {19} из стоявших у Коринфа сил. Лакедемоняне, чтобы оказать ему
особую честь, возвестили в Спарте, что те из юношей, кто желает выступить на
помощь царю, могут записаться в списки. Так как охотно записались все,
власти отобрали 50 человек, наиболее цветущих и сильных, и отослали их в
войско.
Агесилай, между тем, пройдя через Фермопилы, двинулся по Фокиде,
дружественно к нему расположенной. Но лишь только он вступил в Беотию и
встал лагерем у Херонеи, как во время затмения солнца {20}, которое приняло
очертания луны, получил известие о смерти Лисандра и о победе Фарнабаза и
Конона в морской битве при Книде. Агесилай был сильно опечален как гибелью
Лисандра, так и ущербом, который понесло отечество, однако, чтобы не внушить
воинам робости и отчаяния, в то время как они готовились к борьбе, он
приказал людям, прибывшим с моря, говорить противоположное действительности
- что битва была выиграна спартанцами. Он сам появился с венком на голове,
принес жертвы богам за хорошее известие и отослал друзьям части жертвенных
животных.
18. Отсюда он выступил дальше и, оказавшись при Коронее лицом к лицу с
противником, выстроил войско в боевой порядок, поручив орхоменцам левое
крыло и став во главе правого. У неприятеля на правом фланге стояли фиванцы,
на левом - аргивяне. Ксенофонт, вернувшийся из Азии {21} и сам участвовавший
в сражении рядом с Агесилаем, рассказывает, что эта битва была наиболее
ожесточенной из всех, которые происходили в те времена. Первое столкновение
не вызывало, правда, упорной и длительной борьбы: фиванцы обратили в бегство
орхоменцев, а Агесилай - аргивян. Однако и те и другие, узнав, что их левое
крыло опрокинуто и отступает, повернули назад. Агесилай мог бы обеспечить
себе верную победу, если бы он не ударил фиванцам в лоб, а дал им пройти
мимо и бросился бы на них сзади. Однако из-за ожесточения и честолюбия он
сшибся с противником грудь с грудью, желая опрокинуть его своим натиском.
Враги приняли удар с не меньшею отвагой, и вспыхнуло горячее сражение по
всей боевой линии, особенно напряженное в том месте, где стоял Агесилай,
окруженный пятьюдесятью спартанцами, боевой пыл которых, как кажется,
послужил на этот раз спасением для царя. Ибо они сражались, защищая его, с
величайшей храбростью и, хотя и не смогли уберечь царя от ран, однако, когда
его панцирь был уже пробит во многих местах мечами и копьями, вынесли его с
большим трудом, но живого; тесно сплотившись вокруг него, они многих врагов
положили на месте и сами потеряли многих. Когда обнаружилось, что одолеть
фиванцев прямым ударом - задача слишком трудная, спартанцы принуждены были
принять план, отвергнутый ими в начале сражения. Они расступились перед
фиванцами и дали им пройти между своими рядами, а когда те, увидев, что
прорыв уже совершен, нарушили строй, спартанцы погнались за ними и,
поравнявшись, напали с флангов. Однако им не удалось обратить врагов в
бегство: фиванцы отошли к Геликону, причем эта битва преисполнила их
самомнением, так как им удалось остаться непобежденными, несмотря на то, что
они были одни, без союзников.
19. Агесилай, хотя и страдал от многочисленных ран, не удалился сразу в
палатку, но приказал отнести себя на носилках к строю своих, чтобы
убедиться, что трупы убитых собраны и находятся в пределах досягаемости.
Противников, которые укрывались в близлежащем храме Афины Итонийской, он
приказал отпустить. Около этого храма находился трофей, который поставили в
свое время беотийцы во главе со Спартоном, когда они на этом месте победили
афинян и убили Толмида. На следующее утро Агесилай, чтобы испытать, желают
ли фиванцы возобновить сражение, приказал воинам украсить себя венками и под
звуки флейт поставить пышный трофей, как подобает победителям. Когда же
противники прислала послов с просьбой о выдаче трупов {22}, он заключил с
ними перемирие и, закрепив таким образом победу, отправился на носилках в
Дельфы, где в это время происходили Пифийские игры. Агесилай устроил
торжественное шествие в честь Аполлона и посвятил богу десятую часть добычи,
захваченной им в Азии, что составляло сто талантов.
По возвращении в Спарту он сразу же завоевал симпатии граждан и
всеобщее удивление своими привычками и образом жизни. Ибо, в отличие от
большинства полководцев, он не вернулся с чужбины другим человеком,
преобразившимся под воздействием чужеземных нравов, недовольным всем
отечественным, ссорящимся со своими согражданами; наоборот, он вел себя так,
как если бы никогда не переходил на другую сторону Эврота {23}, уважал и
любил родные обычаи, не изменил ничего ни в пище, ни в купаньях, ни в образе
жизни своей жены, ни в украшении своего оружия, ни в домашнем хозяйстве.
Даже двери собственного дома, которые были настолько древними, что,
казалось, были поставлены еще Аристодемом {24}, он сохранил в прежнем
состоянии. По словам Ксенофонта {25}, канатр его дочери не был более пышным,
чем у других. Канатром лакедемоняне называют деревянные изображения грифов и
трагелафов {26}, в которых они возят своих дочерей во время торжественных
шествий. Ксенофонт не записал имени дочери Агесилая, и Дикеарх досадовал на
то, что мы не знаем имен ни дочери Агесилая, ни матери Эпаминонда. Однако в
лаконских записках {27} мы нашли, что жена Агесилая носила имя Клеоры,
дочерей же звали Эвполия и Ипполита. В Лакедемоне и поныне хранится также
копье Агесилая, ничем не отличающееся от других.
20. Замечая, как некоторые из граждан гордятся и чванятся тем, что
выкармливают коней для ристалищ, Агесилай уговорил сестру свою Киниску
отправить колесницу для участия в олимпийских состязаниях {28}. Этим он
хотел показать грекам, что подобная победа не требует никакой доблести, а
лишь богатства и расточительности. Мудрецу Ксенофонту, который всегда
находился при нем и пользовался его вниманием, он посоветовал привезти своих
детей в Лакедемон для воспитания, чтобы они овладели прекраснейшей из наук -
повиноваться и властвовать.
После смерти Лисандра Агесилай раскрыл большой заговор, который тот
устроил против него тотчас по возвращении из Азии, и решил показать, каким
гражданином был Лисандр при жизни. Прочтя сохранившуюся в бумагах Лисандра
речь, сочиненную Клеоном Галикарнасским, которую Лисандр от своего имени
намеревался держать перед народом, речь, содержавшую призывы к перевороту и
изменению государственного устройства, Агесилай хотел обнародовать ее.
Однако один из старейшин, прочитав эту речь и ужаснувшись искусству
убеждения, с каким она была написана, посоветовал Агесилаю не выкапывать
Лисандра из могилы, но лучше похоронить вместе с ним и эту речь. Агесилай
последовал совету и отказался от своего намерения. Своим противникам он
никогда не причинял вреда открыто, но умел добиться, чтобы они были
назначены полководцами или начальствующими лицами, затем уличал их в
недобросовестности и корыстолюбии при исполнении своих обязанностей и,
наконец, когда дело доходило до суда, поддерживал их и помогал им. Таким
образом он делал из врагов друзей и привлекал их на свою сторону, так что не
имел ни одного противника. Второй царь, Агесиполид, был сыном изгнанника
{29} и к тому же еще очень молод по возрасту, а по характеру кроток и мягок,
и потому принимал мало участия в государственных делах. Однако Агесилай счел
необходимым обязать благодарностью и его. Оба царя, когда находились в
городе, ходили к одной и той же фидитии и питались за одним столом. Зная,
что Агесиполид, так же как и сам он, очень расположен к любовным делам,
Агесилай всегда заводил с ним разговор о прекрасных мальчиках. Он склонял
юношу к любовным утехам и сам помогал ему в его увлечениях. Дело в том, что
в лаконских любовных связях нет ничего грязного, наоборот, они сочетаются с
большой стыдливостью, честолюбием и стремлением к добродетели, как сказано в
жизнеописании Ликурга {30}.
21. Благодаря своему большому влиянию в государстве, Агесилай добился,
чтобы командование флотом было поручено его сводному брату по матери
Телевтию. Затем он предпринял поход в Коринф и сам захватил с суши Длинные
стены {31}, Телевтий же на кораблях... [Текст в оригинале испорчен.] В это
время аргивяне, которые тогда владели Коринфом, справляли Истмийские игры
{32}. Появившись в коринфской земле, когда они только что совершили
жертвоприношение, Агесилай заставил их бежать, бросив все приготовления к
празднеству. Бывшие с ним коринфские изгнанники обратились к нему с просьбой
взять на себя распорядительство в состязаниях, но он отказался и,
предоставив это им самим, ждал, чтобы обезопасить их от нападения, пока не
окончатся жертвоприношения и состязания. Некоторое время спустя, когда он
удалился, аргивяне справили Истмийские игры еще раз, и при этом оказалось,
что из числа состязавшихся некоторые были вторично провозглашены
победителями, но были и такие, которые в первый раз победили, а во второй
попали в список побежденных. Узнав об этом, Агесилай объявил, что аргивяне
сами себя уличили в трусости, так как, полагая распорядительство на играх
чем-то большим и важным, не осмелились сразиться с ним за эту честь. Сам он
считал необходимым ко всем подобным вещам относиться сдержанно. У себя в
отечестве он готовил хоры, устраивал состязания и всегда на них
присутствовал, проявляя большое честолюбие и усердие и не пропуская даже ни
одного состязания мальчиков и девочек, но то, что восхищало остальных, ему
было словно вовсе неведомо и незнакомо. Однажды он встретился с трагическим
актером Каллиппидом, имя которого было прославлено среди греков и который
пользовался всеобщим признанием. Каллиппид первым приветствовал Агесилая, а
затем с гордым видом смешался с сопровождавшими царя на прогулке,
рассчитывая, что тот скажет ему какую-либо любезность. Наконец, Каллиппид не
вытерпел и сказал: "Разве ты не узнаешь меня, царь?" - на что Агесилай,
повернувшись к нему, ответил: "Сдается мне, что ты Каллиппид, дикеликт?" -
так называют лакедемоняне мимов. В другой раз его позвали послушать
человека, подражающего пению соловья. Агесилай отказался, сказав: "Я слышал
самого соловья". Врач Менекрат за успешное излечение в нескольких
безнадежных случаях получил прозвище Зевса. Он бесстыдно пользовался этим
прозвищем и отважился даже написать Агесилаю: "Менекрат-Зевс желает
здравствовать Агесилаю" {33}. Агесилай написал в ответ: "Царь Агесилай
желает Менекрату быть в здравом уме".
22. Когда Агесилай находился еще около Коринфа и после захвата Герея
{34} наблюдал, как его воины уводят пленных и уносят добычу, к нему прибыли
послы из Фив с предложением дружественного союза. Агесилай, всегда
ненавидивший этот город, нашел такой случай подходящим, чтобы выразить свое
презрение к фиванцам, и сделал вид, что не видит и не слышит послов. Но он
потерпел заслуженное возмездие за свою гордыню. Ибо еще не успели фиванцы
уйти, как прибыли к нему гонцы с известием, что целая дружина спартанцев
изрублена Ификратом. Такое большое несчастье уже давно не постигало
лакедемонян: они потеряли многих славных воинов, причем гоплиты оказались
побежденными легкой пехотой и лакедемоняне - наемниками. Агесилай тотчас
поспешил на выручку, но, когда узнал, что дело уже совершилось, быстро
вернулся в Герей и уже сам предложил явиться беотийским послам. А фиванцы,
платя ему той же монетой, теперь ни словом не упомянули о мире, а лишь
просили пропустить их в Коринф. Агесилай, разгневанный, сказал: "Если вы
желаете видеть, как ваши друзья гордятся своими успехами, вы вполне можете
подождать до завтра". И, взяв их с собой, он на следующий день опустошил
коринфские владения и подошел к самому городу. Доказав этим, что коринфяне
не отваживаются оказывать ему сопротивление, он отпустил посольство
фиванцев. Присоединив к себе людей, уцелевших из потерпевшей поражение моры,
Агесилай отвел войско в Лакедемон; по пути он снимался с лагеря до рассвета
и останавливался лишь с наступлением темноты, чтобы те из аркадян, которые
ненавидели его и завидовали ему, не могли теперь радоваться его несчастью.
Несколько позже он, из расположения к ахейцам, предпринял вместе с ними
поход в Акарнанию и захватил там большую добычу, победив акарнанцев в
сражении. Ахейцы просили его остаться у них до зимы, чтобы помешать
противникам засеять поля. Однако Агесилай ответил, что он сделает как раз
обратное, ибо враги будут тем более страшиться войны, если к лету земля
будет засеяна. Так и случилось: когда акарнанцы узнали о готовящемся новом
походе Агесилая, они заключили с ахейцами мир.
23. После того как Конон и Фарнабаз, с помощью царского флота, завоевав
владычество на море, стали опустошать берега Лаконии, а афиняне на деньги,
полученные от Фарнабаза, вновь укрепили свой город, лакедемоняне решили
заключить мир с царем. Они послали Анталкида к Тирибазу с тем, чтобы
позорнейшим, несправедливейшим образом предать царю греков, населяющих Азию,
- тех греков, за которых столько сражался Агесилай. Потому и вышло, что этот
позор меньше всего коснулся самого Агесилая; к тому же Анталкид был его
врагом и всеми силами содействовал миру, полагая, что война укрепляет власть
Агесилая, увеличивает его славу и влияние. Все же человеку, который сказал,
что лакедемоняне стали приверженцами персов, Агесилай ответил: "А по-моему,
скорее персы - лакедемонян". Кроме того, он угрожал объявлением войны тем,
кто не желал принять условия мира, и заставил таким образом всех подчиниться
тем требованиям, которые предъявил персидский царь. При этом больше всего
Агесилай добивался, чтобы фиванцы, провозгласив самостоятельность Беотии,
тем самым ослабили себя.
Однако его намерения стали вполне ясными лишь из его дальнейшего
поведения. Ибо, когда Фебид совершил недостойное дело, захватив Кадмею {35}
в мирное время, все греки были охвачены негодованием; возмущались и сами
спартанцы, особенно же противники Агесилая. В гневе они спрашивали Фебида,
по чьему приказанию он так поступил, и всеобщие подозрения были обращены на
Агесилая. Но Агесилай без колебаний открыто выступил на защиту Фебида,
говоря, что важно выяснить только, принес ли этот поступок какую-нибудь
пользу. "Ибо все, что приносит пользу Лакедемону, - говорит он, - вполне
допустимо совершать на свой страх и риск, даже без чьего-либо приказания". И
этот человек на словах считал справедливость высшей добродетелью, утверждая
при всяком удобном случае, что храбрость не приносит никакой пользы там, где
нет справедливости, и что если бы все стали справедливыми, храбрость вообще
была бы не нужна! Когда ему говорили, что то или иное угодно великому царю,
он отвечал: "Но почему он должен быть более великим, чем я, если он не более
справедлив?" - вполне разумно полагая, что превосходство в величии должно
определяться справедливостью, ибо это и есть подлинно царская мера. Он не
принял письма, в котором царь после заключения мира предлагал ему
гостеприимство и дружбу, ответив, что достаточно общей дружбы их государств
и нет необходимости в какой-то частной дружбе. Однако в своих поступках он
не остался верен этим убеждениям, он был слишком увлечен честолюбием и
жаждой первенства, и это особенно ясно обнаружилось в истории с занятием
Фив. Он не только спас жизнь Фебиду, но и убедил государство взять
ответственность за это преступление, разместить в Кадмее караульный отряд и
предоставить фиванские дела и государственное устройство на произвол Архия и
Леонтида, с помощью которых Фебид вошел в город и захватил крепость.
24. Вот почему уже в первую минуту у всех явилась мысль, что Фебид был
только исполнителем, а зачинщик всего дела - Агесилай. Дальнейшие события с
несомненностью подтвердили это подозрение. Ибо когда фиванцы изгнали
спартанский отряд и освободили свой город, Агесилай обвинил их в том, что
они убили Архия и Леонтида (а те лишь по имени были полемархами, на деле же
- тираннами), и объявил им войну. На этот раз с войском в Беотию был
отправлен Клеомброт, ставший царем после смерти Агесиполида. Агесилай же,
поскольку уже сорок лет назад вышел из отроческого возраста и по законам мог
не участвовать в походах, отказался от командования, так как незадолго до
того он воевал с флиунтцами {36} из-за изгнанников и теперь ему было неловко
чинить насилие над фиванцами во имя дела тираннов.
В это время гармостом в Феспиях был спартанец Сфодрий, принадлежавший к
числу противников Агесилая. Это был человек далеко не без смелости и не без
честолюбия, но более преисполненный пустых надежд, чем благоразумия. Он-то,
желая стяжать славу и считая, что Фебид, благодаря своему дерзкому поступку
в Фивах, стал знаменит, пришел к выводу, что он приобретет имя еще более
громкое, если неожиданным нападением захватит Пирей и этим отрежет афинян от
моря. Передают также, что это была затея беотархов с Meлоном и Пелопидом во
главе. Они подослали к Сфодрию людей, прикинувшихся друзьями лакедемонян,
которые льстивыми похвалами и уверениями, что лишь он один достоин такого
подвига, побудили Сфодрия взяться за дело. Этот поступок по своей
несправедливости и противозаконности был подобен поступку Фебида, но в
исполнении его не было ни такой же смелости, ни такого же успеха. Ибо
Сфодрий надеялся за ночь достичь Пирея, но день застал его на Фриасийской
равнине. Говорят, что при виде яркого света, лившегося со стороны
элевсинских святилищ, его солдат охватили смятение и ужас. Мужество покинуло
и его самого, так как замысел его уже не мог более оставаться в тайне, и,
захватив небольшую добычу, он позорно и бесславно отступил в Феспии. Тогда в
Спарту были отправлены послы из Афин, чтобы обвинить Сфодрия. Однако по
прибытии их в Лакедемон обнаружилось, что спартанские власти не нуждаются ни
в каких обвинителях и уже привлекают Сфодрия к суду по обвинению,
угрожающему смертной казнью. Однако тот не являлся на суд, опасаясь гнева
сограждан, которые, стыдясь афинян, хотели сами казаться оскорбленными,
чтобы их не считали соучастниками преступлений.
25. У Сфодрия был сын Клеоним, еще совсем юный и красивой наружности, к
которому пылал страстью сын царя Агесилая Архидам. Последний, разумеется,
разделял беспокойство Клеонима по поводу опасности, угрожающей его отцу,
однако не мог открыто ничего для него сделать и вообще как-либо ему помочь,
ибо Сфодрий принадлежал к числу противников Агесилая. Тем не менее, Клеоним
пришел к Архидаму и со слезами умолял его, чтобы он умилостивил Агесилая,
которого друзья Сфодрия опасались больше всего. В течение трех или четырех
дней Архидам повсюду ходил за Агесилаем, не решаясь, однако, из страха и
стыда заговорить с ним о деле. Наконец, когда день суда был уже близок, он
решился сказать Агесилаю, что Клеоним обратился к нему, прося за своего
отца. Агесилай знал о страсти Архидама, но не препятствовал ей, так как
Клеоним еще с детства больше, чем кто-либо другой, подавал надежды на то,
что станет выдающимся человеком. Тем не менее, когда сын обратился к нему с
этой просьбой, Агесилай никак его не обнадежил, ответив только, что он
подумает, что можно сделать, не нарушая приличия и благопристойности. С
этими словами он удалился. Архидам был так пристыжен, что прекратил свои
свидания с Клеонимом, хотя до этого привык видеть его по нескольку раз в
день. Друзья Сфодрия считали его дело окончательно проигранным, пока один из
приятелей Агесилая, Этимокл, не открыл им истинное мнение Агесилая: по его
словам, тот очень порицал поступок Сфодрия, но во всем прочем считал его
доблестным мужем и полагал, что государство нуждается в подобных воинах. Из
расположения к сыну Агесилай при всяком удобном случае высказывал это
суждение о деле Сфодрия, так что и Клеоним вскоре узнал о хлопотах Архидама,
и друзья Сфодрия с большей смелостью стали помогать обвиняемому. Агесилай
вообще очень любил своих детей, и о нем часто рассказывают забавную историю,
будто он дома играл со своими детьми, когда они были еще маленькими, и
ездили вместе с ними верхом на палочке, а когда один из друзей увидел его за
этим занятием, Агесилай попросил не говорить об этом никому, пока тот сам не
станет отцом.
26. Сфодрий был оправдан, и афиняне, узнав об этом, решились на войну.
Агесилая резко порицали, считая, что из-за нелепой ребяческой страсти своего
сына он воспрепятствовал справедливому решению суда и таким образом сделал
свое отечество повинным в величайшем беззаконии по отношению ко всем грекам.
Однако, когда Агесилай увидел, что Клеомброт не расположен вести борьбу с
фиванцами, он отказался от применения закона, которым воспользовался перед
этим походом, и сам стал совершать набеги на Беотию. Он причинял много вреда
фиванцам, однако и сам терпел от них немало, так что, когда он был ранен,
Анталкид сказал ему: "Да, недурно заплатили тебе фиванцы за то, что вопреки
их невежеству и нежеланию учиться, ты все же выучил их сражаться".
Действительно, как сообщают, фиванцы в ту пору стали более искусными в
военном деле, чем когда бы то ни было прежде, как бы получая закалку во
время многочисленных походов лакедемонян на их владения. Поэтому и Ликург в
древности, в трех так называемых ретрах {37}, запретил выступать много раз
против одних и тех же врагов, чтобы те не научились искусству ведения войны.
Даже союзники лакедемонян были очень недовольны Агесилаем, видя, что он
стремится погубить фиванцев не за вину их перед Спартой, а только из-за
оскорбленного честолюбия. Не имея никакой необходимости разорять Беотию,
говорили союзники, они почему-то в большом числе ежегодно должны следовать
повсюду за лакедемонянами, хотя самих лакедемонян бывает в походе так
немного. В ответ на это Агесилай, желая показать, какова цена их
многочисленности, проделал, как говорят, следующее. Он велел сесть с одной
стороны союзникам, всем вместе, с другой - одним лакедемонянам. Затем через
глашатая он пригласил встать сначала всех гончаров, когда же те встали,
предложил сделать то же всем кузнецам, затем - плотникам, строителям и всем
прочим ремесленникам по очереди. В конце концов, поднялись почти все
союзники, но ни один из лакедемонян, которым было строго запрещено
заниматься каким-либо искусством или обучаться какому-либо ремеслу. Тогда
Агесилай улыбнулся и сказал: "Ну вот, друзья, вы видите, насколько больше
высылаем воинов мы, чем вы".
27. На обратном пути из Фив, в Мегарах, когда Агесилай подымался на
акрополь к правительственному зданию, он почувствовал судорогу и жестокую
боль в здоровой ноге. Голень вздулась, налилась кровью - судя по внешнему
виду - и необычайно воспалилась. Какой-то врач из Сиракуз вскрыл ему жилу
ниже лодыжки. Мучения прекратились, однако вышло столько крови и текла она
так неудержимо, что последовал глубокий обморок и возникла серьезная
опасность для жизни Агесилая. Наконец, кровотечение было остановлено, и
Агесилая доставили на носилках в Лакедемон, где он долгое время пролежал
больным, не будучи в состоянии выступить в поход.
За это время спартанцы потерпели много неудач как на суше, так и на
море. Величайшей из них было сражение при Тегирах, где спартанцы впервые
были побеждены фиванцами в открытом бою. Все уже пришли к выводу о
необходимости заключить всеобщий мир. В Лакедемон съехались посольства изо
всех концов Греции для обсуждения условий договора. В числе послов был
Эпаминонд - муж, знаменитый своей образованностью и познаниями в философии,
но тогда еще не проявивший себя как полководец. Видя, что все прочие
пресмыкаются перед Агесилаем, он один решился выступить с откровенной речью,
в которой говорил не только об интересах фиванцев, но и об общем благе всей
Греции. Он указал, что война увеличивает могущество Спарты, отчего все
остальные терпят ущерб, что мир должен быть основан на началах всеобщего
равенства и справедливости, что он будет прочным лишь в том случае, если все
будут между собой равны.
28. Агесилай, замечая, что Эпаминонд пользуется вниманием и горячими
симпатиями присутствующих греков, задал ему вопрос: "Считаешь ли ты
правильным с точки зрения всеобщего равенства и справедливости, чтобы
беотийские города пользовались независимостью?" Эпаминонд, не задумываясь и
не смущаясь, ответил Агесилаю тоже вопросом: не считает ли тот справедливым,
чтобы и жители Лаконии получили независимость? Тогда Агесилай в страшном
гневе вскочил с места и потребовал, чтобы Эпаминонд заявил определенно,
готов ли он предоставить независимость Беотии. Эпаминонд в свою очередь
спросил его, предоставят ли спартанцы независимость жителям Лаконии.
Агесилай был возмущен и охотно ухватился за удобный предлог для того, чтобы
немедленно вычеркнуть фиванцев из списка заключивших мирный договор и
объявить им войну. Всем прочим грекам он предложил, заключив мир, разойтись
по домам; дела, поддающиеся мирному решению, он советовал разрешить мирным
путем, а не поддающиеся - войной, так как очень трудно было найти путь к
уничтожению всех разногласий.
В это время Клеомброт с войском стоял в Фокиде. Эфоры тотчас отправили
ему приказ выступить против фиванцев, разослав в то же время повсюду людей
для сбора союзников, которые, хотя и не желали воевать и тяготились войной,
еще не осмеливались противоречить лакедемонянам или отказывать им в
послушании. Было много дурных предзнаменований, о которых уже рассказано в
жизнеописании Эпаминонда {38}, и лакедемонянин Профой возражал против
похода; несмотря на это Агесилай не отступился от своего намерения и начал
войну, надеясь, что при создавшихся обстоятельствах, когда вся Греция на их
стороне и фиванцы одни исключены из мирного договора, представляется удобный
случай отомстить Фивам. Однако ход событий вскоре показал, что причиной этой
войны был скорее гнев, чем хладнокровный расчет. В самом деле, мирный
договор был заключен в Лакедемоне четырнадцатого скирофориона, а уже через
двадцать дней - пятого гекатомбеона спартанцы были побеждены в битве при
Левктрах. В этой битве погибла тысяча лакедемонян, царь Клеомброт и
окружавшие его храбрейшие спартанцы. Среди них, как говорят, был и красавец
Клеоним, сын Сфодрия, который три раза падал под ударами врагов около царя и
столько же раз поднимался, пока не был убит, сражаясь с фиванцами.
29. Это поражение было неожиданным для спартанцев и столь же
неожиданным был успех фиванцев, подобного которому еще не бывало в войнах
греков между собой. Тем не менее доблесть побежденных вызвала не меньше
восхищения и сочувствия, чем доблесть победителей. Ксенофонт говорит {39},
что поведение и разговоры выдающихся людей замечательны даже в забавах и за
вином, и он прав; но не менее, а еще более следует обращать внимание на то,
что делают или говорят выдающиеся люди, стремясь и в несчастье сохранить
свое достоинство. В это время в Спарте как раз справлялся праздник
Гимнопедий при большом стечении в город иноземцев, и в театре состязались
хоры, когда прибыли вестники из Левктр {40} с рассказом о поражении. Эфоры,
хотя им и было ясно с самого начала, что эта неудача подкосила благополучие
Спарты и что власть ее в Греции погибла, тем не менее не позволили ни
удалить из театра хоры, ни изменить чего-либо в порядке праздника; они лишь
сообщили имена убитых их родственникам, разослав гонцов по домам, сами же
продолжали руководить зрелищами и состязанием хоров. На следующее утро,
когда всем уже стали известны имена погибших и уцелевших, отцы, родственники
и близкие убитых сошлись на площади и с сияющими лицами, преисполненные
гордостью и радостью приветствовали друг друга. Родственники же уцелевших,
напротив, оставались вместе с женами дома, как бы находясь в трауре; и если
кто-нибудь из них вынужден был выйти из дому, то по его внешнему виду,
голосу и взгляду видно было, как велики его уныние и подавленность. Это было
особенно заметно на женщинах: те, которые ожидали встретить своего сына
живым после битвы, ходили в печальном молчании, те же, о смерти сыновей
которых было объявлено, тотчас появились в храмах и навещали друг друга с
веселым, гордым видом.
30. Однако, когда союзники отпали от Спарты и все ждали, что Эпаминонд,
гордый своей победой, вторгнется в Пелопоннес, многие спартанцы вновь
вспомнили предсказание о хромоте Агесилая. Они впали в величайшее уныние и
прониклись страхом перед божеством, полагая, что несчастья обрушились на
город из-за того, что они удалили от царствования человека со здоровыми
ногами, избрав царем хромого и увечного, и тем самым нарушили приказание
божества, которое больше всего предостерегало их именно против этого. И все
же, благодаря славе Агесилая, его доблести и другим заслугам, они продолжали
пользоваться его услугами не только в военных делах - в качестве царя и
полководца, но и в гражданских трудностях - в качестве целителя и
посредника. Дело в том, что спартанцы не решались, как полагалось по закону,
лишить гражданской чести тех граждан, которые проявили трусость в сражении
(в Спарте их называли "убоявшимися"), ибо таких было очень много, и в том
числе виднейшие люди, так что можно было предполагать, что они подымут
восстание. Такие "убоявшиеся" по закону не только лишаются права занимать
какую-либо должность, но считается позорным вступать с кем бы то ни было из
них в родство по браку. Каждый, кто встречает их, может их ударить. Они
обязаны ходить жалкими, неопрятными, в старом, потертом плаще с
разноцветными заплатами и брить только полбороды. Вот почему и было опасно
оставлять в городе много таких граждан, в то время как он нуждался в немалом
числе воинов. В этих обстоятельствах спартанцы избрали Агесилая
законодателем. Не прибавив, не вычеркнув и не изменив ничего в законах, он
пришел в Народное собрание и сказал: "Сегодня нужно позволить спать законам,
но с завтрашнего дня и впредь законы эти должны иметь полную силу". Этим он
не только сохранил государству законы, но и гражданскую честь - всем тем
людям.
Затем, желая вывести молодежь из состояния уныния и печали, он вторгся
в Аркадию. Здесь он остерегался вступить в решительное сражение с
противником, но захватил один небольшой городок близ Мантинеи и опустошил
поля. Благодаря этому он внушил своим согражданам новые, лучшие надежды на
будущее, показав, что отчаиваться рано.
31. Вскоре после этого Эпаминонд вместе с союзниками вторгся в Лаконию,
имея не менее сорока тысяч гоплитов, за которыми с целью грабежа следовало
множество легковооруженных или же вовсе не вооруженных, так что общая
численность вторгшихся достигала семидесяти тысяч. К этому времени доряне
занимали Лакедемон уже в продолжение не менее шестисот лет, и за весь этот
период еще ни один враг не отважился вступить в их страну: беотийцы были
первыми врагами, которых спартанцы увидели на своей земле и которые теперь
опустошали ее - ни разу дотоле не тронутую и не разграбленную - огнем и
мечом, дойдя беспрепятственно до самой реки {41} и города. Дело в том, что
Агесилай не разрешил спартанцам сразиться с таким, как говорит Феопомп,
"валом и потоком войны", но занял центр города и самые важные пункты,
терпеливо снося угрозы и похвальбы фиванцев, которые выкликали его имя,
призывая его как подстрекателя войны и виновника всех несчастий сразиться за
свою страну. Но не менее заботил Агесилая царивший в городе переполох, вопли
и беспорядочные метания пожилых людей, негодовавших по поводу случившегося,
и женщин, которые не могли оставаться спокойными и совершенно обезумели от
крика неприятелей и вида их костров. Тяжелым ударом для его славы было и то,
что, приняв город самым сильным и могущественным в Греции, он теперь видел,
как сила этого города пошатнулась и неуместной стала горделивая похвальба,
которую он сам часто повторял, - что, мол, еще ни одна лакедемонская женщина
не видела дыма вражеского лагеря. Говорят, что и Анталкид в споре с
афинянином о храбрости, когда тот сказал: "А мы вас часто отгоняли от
Кефиса", - ответил: "Но мы вас никогда не отгоняли от Эврота". Подобным же
образом один ничем не замечательный спартанец в ответ на замечание
аргивянина: "Много вас лежит погребенными в Арголиде", возразил: "Но ни один
из вас - в Лаконии".
32. Сообщают, что Анталкид, который был тогда эфором, в страхе тайно
переправил своих детей на Киферу. Агесилай же, когда заметил, что враги
намереваются перейти Эврот и силой ворваться в город, оставил все другие
позиции и выстроил лакедемонян перед центральными, возвышенными частями
города. Как раз в это время Эврот из-за обилия снегов на горах выступил из
берегов и разлился шире обыкновенного, но переправу вброд не столько
затрудняла быстрота течения, сколько ледяной холод воды. Агесилаю указали на
Эпаминонда, который выступал перед строем; как говорят, он долго смотрел на
фиванского полководца, провожая его глазами, однако сказал лишь: "Какой
беспокойный человек!" Как ни старался Эпаминонд из честолюбия завязать
сражение в самом городе и поставить трофей, он не смог выманить Агесилая или
вызвать его на бой, а потому снялся с лагеря, отошел от города и стал
опустошать страну.
В Лакедемоне, между тем, около двухсот граждан, из числа недостойных и
испорченных, которые уже давно составили заговор {42}, захватили Иссорий,
сильно укрепленный и неприступный пункт, где находилось святилище Артемиды.
Лакедемоняне хотели тотчас кинуться на них, но Агесилай, опасаясь мятежа,
приказал остальным соблюдать спокойствие, сам же, отдетый в плащ, в
сопровождении лишь одного раба приблизился к заговорщикам, говоря, что они
не поняли его приказания: он посылал их не сюда и не всех вместе, а одних -
туда (он указал на другое место), других - в иные кварталы города. Те же,
услышав его, обрадовались, считая, что их замысел не раскрыт, и,
разделившись, разошлись по тем местам, которые он указал. Агесилай
немедленно послал за другими воинами и занял с ними Иссорий; ночью же он
приказал арестовать и убить около пятнадцати человек из числа заговорщиков.
Вскоре был раскрыт другой, еще более значительный заговор спартанцев,
которые собирались тайно в одном доме, подготовляя переворот. Но при
величайшем беспорядке было одинаково опасно как привлечь их к суду, так и
оставить заговор без внимания. Поэтому Агесилай, посовещавшись с эфорами,
приказал убить их без суда, хотя прежде ни один спартанец не подвергался
смертной казни без судебного разбирательства. Из периэков и илотов, которые
были включены в состав войска, многие перебежали из города к врагу. Так как
это вызывало упадок духа в войске, Агесилай предписал своим служителям
обходить каждое утро постели воинов в лагере, забирать оружие перебежчиков и
прятать его; благодаря этому число перебежчиков оставалось неизвестным.
Одни писатели говорят, что фиванцы отступили из Лаконии из-за
начавшихся холодов, а также оттого, что аркадяне стали в беспорядке уходить
и разбегаться, другие - что они и так провели там целых три месяца и успели
опустошить большую часть страны. Феопомп же сообщает иное: беотархи уже
решили отступить, когда к ним прибыл спартанец Фрикс, доставив им от
Агесилая в качестве платы за отступление десять талантов, так что, выполняя
то, что было задумано прежде, они еще получили от врагов деньги на дорогу.
Но я не понимаю, как мог один лишь Феопомп знать об этом, в то время как
остальным это осталось неизвестным.
33. Но все утверждают единогласно, что спасением своим Спарта была
тогда обязана Агесилаю, который на этот раз отрешился от присущих ему по
природе качеств - честолюбия и упрямства и действовал с большой
осторожностью. Тем не менее после этого падения он не смог поднять мощь и
славу своего города на прежнюю высоту. Как случается со здоровым телом,
которое приучено к постоянному и строжайшему режиму, так случилось и с
государством: чтобы погубить все его благополучие, оказалось достаточным
одной лишь ошибки, одного лишь колебания весов. Иначе и быть не могло, ибо с
государственным устройством, наилучшим образом приспособленным для мира,
единомыслия и добродетели, пытались соединить насильственную власть и
господство над другими - то, что Ликург считал совершенно ненужным для
счастья и процветания города. Это и привело Спарту к упадку.
Агесилай отказался впредь от командования в походах из-за своего
преклонного возраста. Сын же его, Архидам, с войском, пришедшим ему на
помощь от тиранна из Сицилии {43}, победил аркадян в так называемой
"Бесслезной битве" (в ней из воинов Архидама не был убит ни один, а врагов
пало очень много). Эта битва была самым лучшим доказательством того, как
обессилела Спарта. Прежде победа над врагами считалась таким обычным делом,
что в честь ее не приносили никаких жертв, кроме петуха; возвратившиеся из
сражения не испытывали особенной гордости, и весть о победе даже никого
особенно не радовала. Так, после битвы при Мантинее, которую описывает
Фукидид {44}, первому, кто прибыл с известием о победе, спартанские власти
не послали в качестве награды за радостную весть ничего иного, кроме куска
мяса от общей трапезы. В этот же раз, когда получилось сообщение о битве, а
затем прибыл Архидам, никто уже не мог удержаться от выражения своих чувств;
первым встретил его отец в слезах радости вместе со всеми властями;
множество стариков и женщин спустились к реке, воздымая к небу руки и
благодаря богов, словно лишь в тот день Спарта смыла свой позор и вновь
обрела право смотреть на лучезарное солнце. Говорят, что до этой битвы мужья
не решались прямо взглянуть на жен, стыдясь своего поражения.
34. Когда Мессена была вновь основана Эпаминондом и прежние ее граждане
{45} стали стекаться туда со всех сторон, лакедемоняне не были в состоянии
помешать этому и не отважились выступить с оружием, но негодовали и
гневались на Агесилая за то, что в его царствование они лишились страны, не
уступавшей Лаконии по размерам и превосходящей плодородием другие области
Греции, страны, которой они столько времени владели. Вот почему Агесилай и
не принял предложенного фиванцами мира. Однако, не желая на словах уступить
эту страну тем, кто на деле уже держал ее в своих руках, и упорствуя в этом,
он не только не получил обратно этой области, но чуть было не потерял самое
Спарту, обманутый военной хитростью неприятеля. Дело в том, что, когда
мантинейцы вновь отложились от Фив и призвали на помощь лакедемонян,
Эпаминонд, узнав, что Агесилай вышел с войском и приближается к нему, ночью
незаметно для мантинейцев снялся с лагеря и повел армию из Тегеи прямо на
Лакедемон. Обойдя Агесилая, он едва не захватил внезапным нападением город,
лишенный всякой защиты. Однако Агесилаю донес об этом, по словам Каллисфена,
феспиец Эвфин, по Ксенофонту {46} же - какой-то критянин. Агесилай
немедленно послал в Спарту конного гонца, а через короткое время явился и
сам. Немного позже фиванцы перешли Эврот и совершили нападение на город.
Агесилай отбивался не по возрасту решительно и ожесточенно, так как видел,
что спасение теперь уже не в осмотрительной обороне, но в безоглядной
отваге. Такой отваге он никогда раньше не доверял и не давал ей воли, но
теперь лишь благодаря ей отразил опасность, вырвал город из рук Эпаминонда,
поставил трофей и показал детям и женщинам, что лакедемоняне самым достойным
образом платят отечеству за то воспитание, которое оно им дало. Особенно
отличался в этом сражении Архидам, который с необычайным мужеством и
ловкостью быстро перебегал по тесным уличкам в наиболее опасные места и
вместе с небольшой кучкой окружавших его воинов повсюду оказывал врагу
сопротивление. Великолепное и достойное удивления зрелище не только
согражданам, но и противникам доставил также Исад, сын Фебида. Прекрасно
сложенный, высокий и стройный, он был в том возрасте, когда люди, переходя
от отрочества к возмужалости, находятся в расцвете сил. Он выскочил из
своего дома совершенно нагой, не прикрыв ни доспехами, ни одеждой свое тело,
натертое маслом, держа в одной руке копье, в другой меч, и бросился в гущу
врагов, повергая наземь и поражая всех, кто выступал ему навстречу. Он даже
не был ранен, потому ли, что в награду за храбрость его охраняло божество,
или потому, что показался врагам существом сверхъестественным. Говорят, что
эфоры сначала наградили его венком, а затем наказали штрафом в тысячу драхм
за то, что он отважился выйти навстречу опасности без доспехов.
35. Несколько дней спустя произошла битва при Мантинее; и Эпаминонд уже
опрокинул первые ряды противника, тесня врагов и быстро преследуя их, когда,
как рассказывает Диоскорид, против него выступил лаконянин Антикрат и
пронзил его копьем. Однако лакедемоняне еще и теперь называют потомков
Антикрата Махерионами [Machairiones], и это доказывает, что Эпаминонд был
поражен махерой [machaira] - коротким мечом. Испытывая при жизни Эпаминонда
вечный страх перед ним, спартанцы так восхищались подвигом Антикрата, что не
только даровали ему постановлением Народного собрания особые почести и
награды, но и всему его роду предоставили освобождение от налогов, которым и
в наше время еще пользуется Калликрат, один из потомков Антикрата. После
этой битвы и смерти Эпаминонда греки заключили между собой мир. Агесилай
хотел исключить из мирного договора мессенцев, не признавая в них граждан
самостоятельного государства. Так как все остальные греки стояли за
включение мессенцев в число участников договора и за принятие от них клятвы,
лакедемоняне отказались участвовать в мире и одни продолжали войну, надеясь
вернуть себе Мессению. Из-за этого Агесилая считали человеком жестким и
упрямым, вечно жаждущим войны: ведь он всеми способами подкапывался под
всеобщий мир и препятствовал ему, а с другой стороны, испытывая нужду в
деньгах, должен был отягощать своих друзей в Спарте займами и поборами
вместо того, чтобы в таких тяжелых обстоятельствах, упустив из своих рук
столько городов и такую власть на суше и на море, положить конец бедствиям и
не домогаться столь алчно мессенских владений и доходов.
36. Еще худшую славу стяжал он, когда поступил на службу к Таху,
правителю Египта. Никто не одобрял того, что человек, считавшийся первым во
всей Греции, чья слава распространилась по всему миру, теперь предоставил
себя в распоряжение варвару, отпавшему от своего царя, продал за деньги свое
имя и славу, превратившись в предводителя наемного войска. Даже если бы в
возрасте свыше восьмидесяти лет, с телом, испещренным рубцами от ран, он
вновь принял на себя, как прежде, славное и прекрасное предводительство в
борьбе за свободу греков, то и в этом случае нельзя было бы не упрекнуть его
за излишнее честолюбие. Ведь и для славного дела есть соответствующий
возраст и подходящее время, да и вообще славное отличается от позорного
более всего надлежащей мерой. Но Агесилай совершенно не заботился об этом и
ничто не считал недостойным, если это было на пользу государству; напротив,
ему казалось недостойным жить в городе без дела и спокойно ожидать смерти.
Поэтому он набрал наемников на средства, посланные Тахом, снарядил несколько
судов и отплыл, взяв с собою, как и прежде, тридцать спартанцев в качестве
советников.
Когда Агесилай прибыл в Египет, к его судну отправились виднейшие
полководцы и сановники царя, чтобы засвидетельствовать свое почтение. И
остальные египтяне, много наслышанные об Агесилае, ожидали его с
нетерпением; все сбежались, чтобы посмотреть на него. Когда же вместо блеска
и пышного окружения они увидели лежащего на траве у моря старого человека
маленького роста и простой наружности, одетого в дешевый грубый плащ, они
принялись шутить и насмехаться над ним. Некоторые даже говорили: "Совсем как
в басне: гора мучилась в родах, а разрешилась мышью". Еще более удивились
они его странным вкусам, когда из принесенных и приведенных даров
гостеприимства он принял только пшеничную муку, телят и гусей, отказавшись
от изысканных лакомств, печений и благовоний, и в ответ на настойчивые
просьбы принять и эти дары предложил раздать их илотам. Однако, как говорит
Феофраст, ему понравился египетский тростник, из которого плетут простые,
изящные венки, и при отплытии он попросил и получил от царя немного этого
тростника.
37. По прибытии он соединился с Тахом, который был занят
приготовлениями к походу. Однако Агесилай был назначен не главнокомандующим,
как он рассчитывал, а лишь предводителем наемников; флотом командовал
афинянин Хабрий, а всем войском - сам Тах. Это было первым, что огорчило
Агесилая, но, кроме того, и во всем прочем он вынужден был с досадой
переносить хвастовство и тщеславие египтянина. Он сопровождал его в морском
походе в Финикию, беспрекословно ему подчиняясь - вопреки своему достоинству
и нраву, пока, наконец, обстоятельства не сложились более благоприятно. Дело
в том, что Нектанебид, двоюродный брат Таха, начальствовавший над одной из
частей его войска, отпал от него, был провозглашен египтянами царем и
отправил людей к Агесилаю с просьбой о помощи. О том же просил он и Хабрия,
обещая обоим большие подарки. Когда Тах узнал об этом, он принялся убеждать
их не уходить от него, и Хабрий пытался увещаниями и уговорами сохранить
дружеские отношения между Агесилаем и Тахом. Но Агесилай отвечал: "Ты,
Хабрий, прибыл сюда по собственному желанию и потому волен поступать, как
вздумается, меня же отправило полководцем к египтянам мое отечество.
Следовательно, я не могу воевать с теми, к кому прислан в качестве союзника,
если не получу из Спарты нового приказания". После этого разговора он послал
в Спарту несколько человек, которые должны были там обвинять Таха,
Нектанебида же всячески восхвалять. Тах и Хабрий со своей стороны послали в
Спарту уполномоченных, при этом первый ссылался на старинную дружбу и союз,
второй же обещал быть еще более преданным другом Спарты, чем до тех пор.
Лакедемоняне, выслушав послов, ответили египтянам, что предоставляют дело на
благоусмотрение Агесилая, самому же Агесилаю отправили приказ смотреть лишь
за тем, чтобы его поступки принесли пользу Спарте.
Таким-то образом Агесилай со своими наемниками перешел на сторону
Нектанебида, совершив под предлогом пользы для отечества неуместный и
неподобающий поступок; ибо, если отнять этот предлог, то наиболее
справедливым названием для такого поступка будет предательство. Но
лакедемоняне, считающие главным признаком блага пользу, приносимую
отечеству, не признают ничего справедливого, кроме того, что, по их мнению,
увеличивает мощь Спарты.
38. Тах, когда наемники покинули его, обратился в бегство, но в Мендесе
{47} восстал против Нектанебида другой человек, также провозглашенный царем,
и двинулся на него, собрав войско из ста тысяч человек. Желая ободрить
Агесилая, Нектанебид говорил ему, что хотя враги и многочисленны, они
представляют собой нестройную толпу ремесленников, неопытных в военном деле,
и потому с ними можно не считаться. Агесилай отвечал на это: "Но я боюсь не
их численности, а как раз их неопытности и невежества, которые всегда трудно
обмануть. Ибо неожиданно обмануть можно только тех, кто подозревает обман,
ожидает его и пытается от него защищаться. Тот же, кто ничего не подозревает
и не ожидает, не дает никакой зацепки желающему провести его, подобно тому,
как стоящий неподвижно борец не дает возможности противнику вывести его из
этого положения". Вскоре после этого мендесец попытался привлечь Агесилая на
свою сторону, подослав к нему своих людей. Это внушило опасения Нектанебиду.
Когда же Агесилай стал убеждать его вступить как можно скорей в сражение и
не затягивать войны с людьми, которые, хоть они и неопытны в военном деле,
могут благодаря своей многочисленности легко окружить его, обвести рвом его
лагерь и вообще во многом предупредить его шаги, Нектанебид стал еще больше
подозревать и бояться своего союзника и отступил в большой, хорошо
укрепленный город. Агесилай был очень оскорблен этим недоверием, однако,
стыдясь еще раз перейти на сторону противника и покинуть дело неоконченным,
последовал за Нектанебидом и вошел вместе с ним в крепость.
39. Неприятель выступил следом и начал окружать город валом и рвом.
Египтянином вновь овладел страх - он боялся осады и хотел вступить в бой,
греки горячо поддерживали его, так как в крепости не было запасов хлеба. Но
Агесилай решительно препятствовал этому намерению, и египтяне пуще прежнего
хулили и поносили его, называя предателем царя. Однако теперь он сносил
клевету гораздо спокойнее и выжидал удобного случая, чтобы привести в
исполнение военную хитрость, которую он замыслил. Хитрость же эта
заключалась в следующем. Враги вели глубокий ров вокруг городских стен,
чтобы окончательно запереть осажденных. Когда оба конца рва, окружавшего
весь город, подошли близко один к другому, Агесилай, дождавшись темноты,
приказал грекам вооружиться, явился к царю и сказал ему следующее: "Юноша,
час спасения настал; я не говорил о нем прежде, чем он наступит, чтобы не
помешать его приходу. Враги сами, собственноручно рассеяли грозившую нам
опасность, выкопав такой ров, что готовая часть его представляет препятствие
для них самих, лишая их численного превосходства, оставшееся же между
концами рва пространство позволяет нам сразиться с ними на равных условиях.
Смелей же! Постарайся проявить себя доблестным мужем, устремись вперед
вместе с нами и спаси себя и все войско. Ведь стоящие против нас враги не
выдержат нашего натиска, а остальные отделены от нас рвом и не смогут
причинить нам вреда". Нектанебид изумился изобретательности Агесилая, стал в
середину греческого строя и, напав на врагов, легко обратил их в бегство.
Как только Агесилай овладел доверием Нектанебида, он вновь прибегнул к
той же военной хитрости: то отступая, то приближаясь, то делая обходные
движения, Агесилай загнал большую часть неприятелей в такое место, которое с
двух сторон было окаймлено глубокими, наполненными водой рвами. Промежуток
между рвами он перегородил, построив там боевую линию своей фаланги, и этим
добился того, что враги могли выступить против него только с равным числом
бойцов и в то же время были не в состоянии зайти ему во фланг или в тыл.
Поэтому после недолгого сопротивления они обратились в бегство. Многие из
них были убиты, остальные же рассеялись.
40. После этого египтянин укрепил и упрочил свою власть. Желая выразить
свою любовь и расположение к Агесилаю, Нектанебид стал просить его остаться
с ним и провести в Египте зиму. Но Агесилай спешил домой, зная, что Спарта
ведет войну, содержит наемников и потому нуждается в деньгах. Нектанебид
отпустил его с большими почестями, щедро наградив и дав в числе прочих
почетных подарков двести тридцать талантов для ведения войны. Уже наступила
зима, и Агесилай держался со своими кораблями поближе к суше. Он высадился
на побережье Африки, в пустынном месте, которое носит название Менелаевой
гавани {48}, и здесь умер в возрасте восьмидесяти четырех лет, после того
как процарствовал в Спарте более сорока одного года, из коих свыше тридцати
лет, вплоть до битвы при Левктрах, был наиболее влиятельным и могущественным
человеком в Лакедемоне и считался как бы предводителем и царем всей Греции.
У лакедемонян существует обычай: тела тех, кто умер на чужбине,
погребать на месте кончины, тела же царей доставлять на родину. Поэтому
сопровождавшие Агесилая спартанцы залили тело за неимением меда
расплавленным воском {49} и доставили затем в Лакедемон. Царская власть
перешла к сыну Агесилая Архидаму и оставалась за его родом вплоть до Агида,
который был пятым царем после Агесилая и при попытке восстановить старинное
государственное устройство пал от руки Леонида.
Происхождение и характер (1-2)
Помпей в гражданской войне (3-8)
Помпей при Сулле (9-15)
Подавление Лепида, Сертория, Спартака (16-21)
Консульство (22-23)
Война с пиратами (24-29)
Война с Митридатом (30-38)
Умиротворение Азии и триумф (39-46)
Триумвират (47-50)
Второе консульство и консульство без коллеги (51-55)
Разрыв с Цезарем (56-63)
Война (64-67)
Битва при Фарсале (68-72)
Бегство в Египет и гибель Помпея (73-80)
- Сопоставление (81(1)-85(5)).
1. К Помпею римский народ, по-видимому, испытывал вначале такие же
чувства, какие Эсхилов Прометей к Гераклу, своему спасителю, которого он
приветствует следующими словами:
Любимый нами сын отца враждебного {1}.
Действительно, ни одного полководца римляне не ненавидели так сильно и
так жестоко, как отца Помпея - Страбона. При жизни последнего они опасались
силы его оружия (он был замечательным воином), когда же Страбон умер от
удара молнии, тело его во время выноса сбросили с погребального ложа и
осквернили. С другой стороны, никто из римлян, кроме Помпея, не пользовался
такой любовью народа, - любовью, которая возникла бы столь рано, столь
стремительно возрастала в счастье и оказалась бы столь надежною в
несчастьях. Причина ненависти к отцу Помпея была лишь одна - его ненасытное
корыстолюбие. Напротив, для любви к сыну было много оснований: умеренный
образ жизни, любовь к военным упражнениям, убедительность в речах, честный
характер, приветливое обхождение, так что никто не был менее его назойливым
в своих домогательствах, никто не умел более приятно оказывать услуги
нуждающемуся в них. К тому же, когда он что-нибудь давал, то делал это
непринужденно, а принимал дары с достоинством.
2. В юности Помпей имел довольно привлекательную внешность, которая
располагала в его пользу прежде, чем он успевал заговорить. Приятная
наружность соединялась с величием и человеколюбием, и в его цветущей юности
уже предчувствовались зрелая сила и царственные повадки. Мягкие откинутые
назад волосы и живые, блестящие глаза придавали ему сходство с изображениями
царя Александра (впрочем, не столько было истинного сходства, сколько
разговоров о нем). Поэтому вначале, когда Помпею давали имя этого героя, он
не отвергал его, так что некоторые даже в насмешку стали называть его
Александром. Так, Луций Филипп {2}, бывший консул, защищая Помпея на суде,
сказал: "Нет ничего неожиданного в том, что Филипп любит Александра".
Сообщают, что гетера по имени Флора уже старухой постоянно с удовольствием
вспоминала о своей связи с Помпеем, говоря, что никогда не покидала его ложа
без чувства сожаления. Флора рассказывала еще, что в нее был влюблен один из
приятелей Помпея, некто Геминий, доставлявший ей много хлопот своим
ухаживанием. Наконец, она объявила, что не может согласиться на его
домогательства из-за Помпея. Тогда Геминий обратился к самому Помпею, и тот
уступил гетеру приятелю. С этих пор Помпей разошелся с Флорой и даже больше
не встречался с ней, хотя, по-видимому, продолжал ее любить. Флора, однако,
перенесла свой разрыв с Помпеем не так, как это обычно бывает у гетер, а
долгое время мучилась от печали и тоски. Между тем, как говорят, Флора
находилась тогда в расцвете своей красоты и получила такую известность, что
Цецилий Метелл, украшая храм Диоскуров картинами и статуями, велел написать
ее портрет и посвятил его богам. У одного из вольноотпущенников Помпея,
Деметрия, который пользовался у него огромным влиянием и оставил состояние в
четыре тысячи талантов, была жена неотразимой красоты. Помпей обходился с
ней, против своего обыкновения, довольно грубо и сурово из опасения, как бы
не подумали, что он пленился ее прославленной прелестью. Несмотря на такую,
далеко идущую осторожность и осмотрительность в подобного рода делах, Помпею
не удалось все же избежать укоров со стороны недругов. Последние обвиняли
его в связях с замужними женщинами, утверждая, что в угоду им он часто не
считается с общественными делами и пренебрегает ими.
О скромности и простоте образа жизни Помпея приводят такой рассказ. Во
время болезни, когда он потерял аппетит, врач предписал больному в пищу
дрозда. Слуги, как ни искали, не смогли найти птицы в продаже, так как сезон
прошел, и один слуга сказал, что дроздов можно сыскать у Лукулла, который
откармливает их круглый год. Больной ответил на это: "Неужели жизнь Помпея
может зависеть от причуд роскоши Лукулла?" И, пренебрегши советом врача, он
съел какое-то кушанье из самых доступных. Этот случай относится, впрочем, к
более позднему времени его жизни.
3. Когда Помпей еще очень молодым отправился вместе со своим отцом в
поход против Цинны, он жил в одной палатке со своим приятелем, неким Луцием
Теренцием. Этот Теренций был подкуплен Цинной и собирался убить Помпея, в то
время как его сообщники должны были поджечь палатку полководца. Помпею
сообщили о заговоре во время обеда. Молодой человек нисколько не смутился,
напротив, он выпил вина с большим удовольствием, чем обычно, и ласково
говорил с Теренцием, когда же пришла пора ложиться спать, тайком вышел из
своей палатки и выставил охрану около палатки отца, сохраняя при этом полное
спокойствие. Между тем, Теренций, как только решил, что настало время
действовать, вскочил, вытащил меч, подошел к ложу Помпея и, предполагая, что
тот лежит на постели, стал наносить удар за ударом. Тотчас вслед за тем в
лагере поднялась суматоха, и воины, горя ненавистью к своему полководцу и
подстрекая друг друга к мятежу, начали разбирать палатки и браться за
оружие. Сам полководец, испугавшись шума, не выходил из палатки. Напротив,
Помпей открыто появился среди воинов, с плачем умолял их не покидать отца и,
наконец, бросился ничком на землю перед воротами лагеря. Там он лежал и,
проливая слезы, просил уходящих воинов растоптать его ногами. Воины,
устыдившись, возвращались, и таким образом все, кроме восьмисот человек,
изменили свое намерение и примирились с полководцем.
4. Сразу после кончины Страбона Помпей был привлечен, вместо умершего,
к суду по делу о хищении государственных денег. Изобличив одного из
вольноотпущенников, Александра, Помпей доказал, что большая часть денег
похищена этим вольноотпущенником. Однако самого Помпея обвинили в том, что
он присвоил охотничьи сети и книги из добычи, захваченной в Аскуле {3}. Эти
вещи он действительно получил от отца после взятия Аскула, но потерял их,
когда после возвращения Цинны в Рим его телохранители ворвались в дом Помпея
и разграбили его. На этом процессе у Помпея было немало предварительных
столкновений с обвинителем. В них молодой человек выказал быструю
сообразительность и твердый не по летам ум и тем стяжал немалую славу и
симпатии сограждан, так что претор Антистий, который был судьей на процессе,
полюбил Помпея и предложил ему в жены свою дочь. Об этом он вел переговоры с
друзьями Помпея. Помпей принял предложение и между ними было заключено
тайное соглашение, однако из-за хлопот Антистия в пользу Помпея об этой
сделке стало известно народу. Наконец, когда Антистий огласил вынесенный
судьями оправдательный приговор, то, как по команде, народ издал возглас,
произносимый по старинному обычаю на свадьбах, - "Таласию!" {4}
Происхождение этого обычая, как говорят, следующее. Когда самые доблестные
римляне похищали дочерей сабинян, пришедших в Рим посмотреть на игры,
несколько безвестных поденщиков и пастухов схватили красивую и высокую
девушку и, взвалив ее на плечи, понесли. Чтобы какой-нибудь знатный человек
при встрече не отнял добычи, они бежали с криком "Таласию!" Таласий был
одним из всеми любимых и известных граждан, и потому, слыша это имя,
встречные хлопали в ладоши как бы в знак радости и одобрения. Так как брак
Таласия оказался счастливым, это восклицание, как говорят, стало
употребляться в шутку на свадьбах. Это объяснение наиболее правдоподобно из
всех. Спустя несколько дней Помпей вступил в брак с Антистией.
5. Отправившись в лагерь Цинны, Помпей затем испугался каких-то ложных
обвинений и наговоров и тайком быстро покинул лагерь. Так как Помпей нигде
не показывался, то в лагере прошел слух, будто Цинна велел убить юношу.
Тогда старые враги и ненавистники Цинны подняли против него восстание. Цинна
бежал, но был схвачен каким-то центурионом, преследовавшим его с обнаженным
мечом. Припав к коленям врага, Цинна протянул ему свой драгоценный перстень
с печаткой, а тот с жестокою издевкой ответил: "Я пришел сюда не скреплять
печатью договор, а покарать нечестивого и беззаконного тиранна". С этими
словами он убил Цинну. После смерти Цинны его сменил, став во главе
правления, Карбон - тиранн, еще более безрассудный, чем Цинна. Однако был
уже близок Сулла, ожидавшийся с нетерпением большинством граждан, которые
из-за выпавших на их долю бедствий уже самое перемену властителя почитали
великим благом. Несчастия довели государство до такого состояния, что люди,
не надеясь больше на свободу, мечтали лишь о более или менее снисходительном
господине.
6. Помпей находился тогда в италийской области Пицене, отправившись
туда отчасти потому, что там были его земельные владения, но главным образом
из-за того, что ему были приятны чувства любви и преданности, которые в
память об отце питали к нему тамошние города. Помпей видел, что самые
знатные и лучшие граждане оставляют свое имущество и отовсюду, словно
корабли в надежную гавань, стекаются в лагерь Суллы в поисках убежища. Сам
он счел ниже своего достоинства явиться к Сулле бессильным беглецом, умоляя
о помощи, но предпочел прибыть к нему, оказав важную услугу, с почетом, во
главе войска. Поэтому он предпринял попытку возмутить пиценцев, которые
охотно ему повиновались и не слушали уговоров посланцев Карбона. Когда некто
Ведий сказал пиценцам, что вождем у них - Помпей, только что сошедший со
школьной скамьи, они разъярились и, напав на Ведия, убили его. Двадцати трех
лет отроду Помпей, никем не назначенный, по собственному почину облек себя
полномочиями полководца; на площади большого города Ауксима он воздвиг
судейское возвышение и особым эдиктом повелел двум сторонникам Карбона,
весьма влиятельным в городе братьям Вентидиям, покинуть Ауксим. Затем Помпей
стал набирать воинов и, как полагается, назначил им центурионов; то же самое
он делал, объезжая соседние города. Все сторонники Карбона бежали, прочие же
с радостью отдали себя в распоряжение Помпея. Таким образом за короткое
время он набрал три полных легиона, запасся продовольствием, вьючными
животными, повозками и всем прочим снаряжением и двинулся к Сулле, не спеша
и не желая скрываться, но задерживаясь в пути, чтобы тревожить неприятеля, и
во всех областях Италии, через которые он проходил, стараясь поднять
восстание против Карбона.
7. Против Помпея выступили сразу три неприятельских полководца -
Каррина, Целий и Брут, но они ударили на него не все разом и не в лоб, а
совершали обходное движение тремя отрядами с целью окружить и уничтожить
противника. Помпей, однако, не испугался, но, собрав свои силы в одном
пункте, во главе конницы напал на войско Брута. Со стороны неприятеля
выступила галльская конница, и Помпей, метнув дротик, поразил начальника,
отличавшегося необыкновенной силой. После этого остальные всадники повернули
назад и расстроили ряды пехотинцев, так что началось общее бегство. Затем
между неприятельскими начальниками пошли раздоры, и каждый отступил в полном
беспорядке. Города стали переходить на сторону Помпея, считая, что враги от
страха уже совершенно рассеялись. Вскоре на него напал консул Сципион.
Однако не успели еще оба войска пустить в ход дротики, как воины Сципиона,
приветствуя воинов Помпея, перешли на его сторону, Сципиону же пришлось
бежать. Наконец, сам Карбон выслал к реке Эзии многочисленные отряды
всадников, но и этому нападению Помпей оказал решительное сопротивление:
враг был обращен в бегство и загнан во время преследования в неудобную и
непроходимую для конницы местность. Неприятельские воины, видя, что нет
надежды спастись, вынуждены были сдаться со своим оружием и конями.
8. Сулла ничего не знал еще об этих событиях. При первых известиях и
слухах о том, что Помпей должен действовать против стольких неприятельских
полководцев, располагавших столь большими силами, Сулла испугался за Помпея
и немедленно выступил ему на помощь. Когда Помпей узнал, что Сулла уже
недалеко, он приказал командирам вооружить воинов и выстроить их в боевом
порядке для смотра, чтобы они произвели на главнокомандующего самое лучшее,
блестящее впечатление. Помпей рассчитывал на великие почести со стороны
Суллы, но получил даже больше, чем ожидал. Завидев приближение Помпея с
войском, состоявшим из сильных и здоровых людей, гордых своими победами,
Сулла соскочил с коня. Как только Помпей приветствовал его по обычаю, назвав
императором, Сулла, в свою очередь, назвал его этим же именем, причем никто
не ожидал, что Сулла присвоит человеку молодому, еще даже не сенатору, тот
титул, за который сам он сражался со Сципионами и Мариями. И дальнейшее
поведение Суллы вполне соответствовало этим первым проявлениям любезности:
так, когда приходил Помпей, Сулла вставал и обнажал голову - почесть,
которую он не часто оказывал кому-либо другому, хотя в его окружении было
много уважаемых людей.
Однако от этих почестей Помпей не возгордился. Напротив, когда Сулла
вознамерился немедленно послать его в Галлию, где Метелл во время своего
управления, по-видимому, не совершил ничего достойного тех огромных сил,
какие были в его распоряжении, Помпей заявил, что неблагородно было бы
лишать командования человека, старшего годами и превосходящего его славой;
однако если Метелл и пожелает и сам потребует, то он, Помпей, готов ему
помогать на войне и во всем остальном окажет поддержку. Метелл принял
предложение и написал Помпею, чтобы тот приезжал. После этого Помпей вторгся
в Галлию и не только совершил сам удивительные подвиги, но сумел подогреть и
разжечь уже почти угасший от старости воинственный пыл и отвагу Метелла. Так
расплавленная на огне медь, если облить ею твердые и холодные куски металла,
как говорят, размягчает и плавит их скорее самого огня. Но ведь подобно
тому, как не принимают в расчет и не вносят в списки юношеские победы борца,
который занял впоследствии первое место среди взрослых и повсюду с почетом
побеждал на состязаниях, так и подвиги, совершенные тогда Помпеем в Галлии,
хотя сами по себе и удивительные, все же меркнут перед множеством великих
битв и войн позднейшего времени. Поэтому я не решился во всех подробностях
описывать дела Помпея в Галлии, чтобы не пропустить более значительных его
деяний и событий, в которых как раз обнаруживается характер этого мужа.
9. Став владыкой Италии и провозглашенный диктатором, Сулла вознаградил
всех своих полководцев и всех начальников: он обогащал их, возводил на
высшие государственные должности и щедро и охотно удовлетворял все их
желания. Помпей вызывал восхищение Суллы своей воинской доблестью. Последний
хотел породниться с Помпеем, считая, что это будет весьма полезно для его
власти. Жена Суллы Метелла одобряла планы мужа; и вот оба они уговаривают
Помпея развестись с Антистией и взять в жены падчерицу Суллы, дочь Метеллы и
Скавра Эмилию, которая была в это время замужем и уже беременна. Способ
заключения этого брака был, конечно, тираннический и скорее в духе времен
Суллы, чем в характере Помпея: беременную Эмилию приводят от ее мужа к
Помпею, а Антистию изгоняют позорным и самым жалким образом, хотя она
недавно из-за своего мужа потеряла отца: Антистий был убит в курии, так как
из-за Помпея его считали сторонником Суллы. Мать Антистии не перенесла всех
этих несчастий и сама наложила на себя руки, так что к трагедии Помпеева
брака присоединилось и это горестное обстоятельство и, клянусь Зевсом, еще
одно: Эмилия сразу же умерла от родов в доме своего нового мужа.
10. Спустя некоторое время пришла весть о том, что Перперна укрепляется
в Сицилии, стараясь превратить остров в опорный пункт для остатков
враждебного стана приверженцев Мария; там же, близ Сицилии, находился Карбон
с флотом, а Домиций вторгся в Африку, и много других важных изгнанников,
успевших избежать гибели, стекалось туда же. Против них был послан Помпей с
большим войском. Перперна немедленно уступил ему остров, и он начал
восстанавливать разрушенные города, обходясь милостиво со всеми, кроме
мамертинцев {5} в Мессене. Мамертинцы не пожелали явиться к его судейскому
креслу и признать его власть, ссылаясь на то, что были освобождены от нее
старинным римским законом. Тогда Помпей заявил им: "Перестаньте приводить
статьи законов тому, у кого за поясом меч". И отношение Помпея к Карбону
представляется бесчеловечным глумлением над его несчастьями. Ведь если
убийство Карбона было необходимо (как, быть может, оно и было), то его
следовало совершить немедленно после пленения, и тогда ответственность пала
бы на того, кто отдал приказ {6}. Однако вместо этого Помпей велел привести
к себе римлянина, трижды бывшего консулом, и в оковах заставил его стоять
перед своим судейским креслом, а сам, к негодованию и раздражению
присутствующих, вел следствие сидя. Затем последовал приказ увести и казнить
Карбона. Когда приговоренного привели к месту казни, он, увидев обнаженный
меч, просил, как передают, дать ему место и немного времени для отправления
естественных потребностей. Гай Оппий, один из друзей Цезаря, рассказывает о
бесчеловечном поступке Помпея с Квинтом Валерием. Помпей знал, что Валерий -
человек большой учености и исключительно преданный науке. Когда Валерия
привели пленником к Помпею, тот принял его дружески; после совместной
прогулки, выспросив у него все нужные сведения, Помпей велел слугам
немедленно отвести несчастного на казнь. Однако к рассказам Оппия о врагах и
друзьях Цезаря следует относиться с большой осторожностью.
Помпей карал, и то лишь по необходимости, наиболее знатных и явных
врагов Суллы, захваченных в плен, остальным же, насколько было возможно,
позволял скрыться, а некоторым даже сам помогал бежать. Помпей решил
наказать город гимерцев за то, что жители его держали сторону враждебного
стана. Народный вожак Сфенний попросил слова и сказал, что Помпей поступит
несправедливо, если, отпустив виновного, погубит ни в чем не повинных людей.
На вопрос Помпея, кого именно он считает виновным, Сфенний ответил: "Себя:
своих друзей я убедил примкнуть к твоим противникам, а врагов заставил
силой". Помпей был восхищен смелостью и благородством этого человека и
сначала даровал прощение ему, а затем простил и всех прочих. Узнав из
донесений, что воины его в походе позволяют себе всякие бесчинства, Помпей
опечатал их мечи, и в случае взлома печати виновный подвергался наказанию.
11. В то время как Помпей занимался этими делами и управлял Сицилией,
он получил постановление сената и письмо Суллы с приказанием отплыть в
Африку со всеми силами для войны против Домиция. Последний собрал войско во
много раз большее, чем то, с каким незадолго до того Марий, переправившийся
из Африки в Италию, захватил верховную власть над римлянами и из изгнанника
сделался тиранном. Спешно окончив все приготовления, Помпей оставил
правителем Сицилии Меммия, мужа своей сестры, а сам отплыл на ста двадцати
боевых кораблях и восьмистах грузовых с продовольствием, оружием, деньгами и
военными машинами. Как только одна часть флота пристала к берегу в Утике, а
другая в Карфагене, на сторону Помпея перешли семь тысяч неприятельских
воинов, сам же он привел с собой шесть полных легионов. По прибытии в Африку
с ним случилось, говорят, забавное происшествие. Какие-то из его воинов,
по-видимому, случайно наткнувшись на клад, добыли большие деньги. Когда об
этой находке стало известно, у других воинов явилась мысль, что вся эта
местность полна кладов, спрятанных карфагенянами в пору их бедствий {7}.
Много дней Помпей не мог совладать со своими воинами, которые искали клады.
Он ходил вокруг и со смехом наблюдал, как столько тысяч людей копают и
переворачивают пласты земли на равнине. Наконец воины утомились от этой
работы и предложили Помпею вести их, куда ему угодно, так как они достаточно
наказаны за свою глупость.
12. Домиций выстроил свое войско к бою, но, так как от неприятеля его
отделял трудный для перехода овраг с крутыми склонами, а сильный ветер с
дождем, поднявшийся с утра, никак не утихал, Домиций решил в тот день
отказаться от сражения и дал сигнал отступить. Помпей же, видя в отходе
противника удобный случай для нападения, внезапно двинувшись вперед, перешел
овраг. Враги уже расстроили ряды, среди них царил беспорядок, только
отдельные воины там и сям смогли оказать сопротивление. Кроме того, ветер
переменился и дождь хлестал им прямо в лицо. Правда, и римлянам буря
причиняла много затруднений, так как они не могли ясно видеть друг друга.
Сам Помпей подвергся опасности и едва не был убит каким-то воином, который,
не узнав его, спросил пароль и не сразу получил ответ. В жестокой сече (из
двадцати тысяч сторонников Домиция, как сообщают, уцелело только три тысячи)
враг был разбит. Солдаты приветствовали Помпея, называя его императором.
Помпей, однако, отказался от этого почетного звания, пока лагерь врагов еще
не взят; если же, сказал он, воины считают его достойным этого почетного
титула, они должны сначала разрушить лагерь. Воины тотчас устремились на
вражеский частокол; сам Помпей сражался без шлема, опасаясь повторения
недавнего случая. Лагерь был захвачен, и Домиций пал. Затем одни города
тотчас же добровольно подчинились Помпею, другие были взяты приступом.
Один из тамошних царей, Иарб, союзник Домиция, попал в плен, а царская
власть была передана Гиемпсалу. Используя свой успех и боевой пыл войска,
Помпей вторгся в Нумидию. Многодневный путь прошел он по этой стране и
одолел всех, кто попадался ему навстречу. Страх перед римлянами, уже
ослабевший было в душах варваров, Помпей восстановил в прежней силе. Он
говорил, что даже звери, обитающие в Африке, должны узнать мощь и отвагу
римлян, и поэтому несколько дней провел в охоте на львов и слонов. Как
сообщают, он одолел врагов, подчинил Африку и уладил разногласия царей в
течение всего сорока дней. Тогда ему было двадцать четыре года.
13. По возвращении в Утику Помпей получил письменное приказание Суллы
распустить войско и с одним легионом ожидать на месте своего преемника по
командованию. Этот приказ вызвал тайное неудовольствие и возмущение Помпея и
открытое негодование войска. Когда Помпей стал убеждать воинов возвратиться
на родину, они принялись ругать Суллу, заявили, что ни в коем случае не
оставят своего полководца, и просили Помпея не доверять тиранну. Сперва
Помпей пытался успокоить воинов убеждением, когда же это не удалось, он
сошел с возвышения и в слезах удалился в свою палатку. Воины вывели его и
снова посадили на возвышение. Большая часть этого дня прошла в переговорах:
солдаты предлагали Помпею остаться и быть их начальником, а тот упрашивал их
подчиниться и не бунтовать; это продолжалось до тех пор, пока в ответ на их
настойчивые крики Помпей не поклялся, что наложит на себя руки, если они
вздумают применить насилие, и лишь эта угроза едва заставила воинов
отказаться от своего намерения.
Между тем Сулла сначала получил известие об отложении Помпея. Он сказал
тогда своим друзьям, что, видимо, его удел в преклонном возрасте воевать с
мальчиками, потому что и Марий {8}, будучи еще совсем молодым, доставил ему
множество хлопот и подверг смертельной опасности. Когда же выяснилось
истинное положение дел и Сулла увидел, что все римляне готовы радостно
встретить и принять Помпея, тогда диктатор поспешил превзойти всех. Он
встретил Помпея далеко за городом, приветствовал его как нельзя более
сердечно и не только сам громко назвал его "Магном", но и всем
присутствующим велел называть Помпея этим именем. Слово "Магн" означает
"великий". По сообщениям некоторых писателей, сначала это прозвище Помпей
получил от своего войска в Африке, но в полную силу оно вошло лишь после
того, как Сулла его подтвердил. Сам Помпей позже всех и лишь спустя долгий
срок, уже посланный в качестве проконсула в Испанию против Сертория, начал в
своих письмах и распоряжениях именовать себя Помпеем Магном: к тому времени
это имя стало уже настолько привычным, что больше не вызывало зависти. Я не
могу упустить случая, чтобы не выразить восхищения древними римлянами,
которые давали такие имена и прозвища в награду не только за воинские
подвиги, но и за заслуги и доблести в жизни гражданской. Так, народ даровал
прозвище "Максим" (Maximus), что значит "величайший", Валерию за примирение
восставшего народа с сенатом, а также Фабию Руллу в награду за то, что тот
исключил из сената попавших туда нескольких разбогатевших сыновей
вольноотпущенников.
14. Спустя некоторое время Помпей стал домогаться триумфа, Сулла же не
соглашался, потому что закон-де не разрешает триумфа никому, кроме консула и
претора. Ведь и Сципион Старший, одержав более великие и более важные победы
над карфагенянами в Испании, не требовал себе триумфа, так как он не был ни
консулом, ни претором. Если же Помпей, у которого еще не совсем пробился
пушок на подбородке, который по годам еще не может заседать в сенате {9},
совершит триумфальный въезд в Рим, это возбудит всеобщую ненависть и против
его, Суллы, власти, и против оказанных Помпею почестей. Таковы были доводы
Суллы, который хотел показать, что не даст Помпею исполнить свое намерение,
а если тот ослушается, то воспротивится этому и накажет его за упрямство.
Однако Помпей не смутился, но сказал Сулле, что больше людей поклоняется
восходящему солнцу, чем заходящему, намекая на то, что могущество Помпея
растет, а силы диктатора слабеют и истощаются. Слова Помпея Сулла не
расслышал, но видя по выражению лиц и жестам присутствующих, что они
изумлены, спросил, что сказал Помпей. Когда ему повторили его слова, Сулла,
пораженный смелостью Помпея, дважды вскричал: "Пусть празднует триумф!".
Многие были раздражены и возмущены, и из желания еще больше огорчить их
Помпей, как сообщают, задумал ехать на колеснице, запряженной четырьмя
слонами, так как он привез из Африки много этих животных, захваченных у
тамошних царей. Но так как ворота оказались слишком узкими, то ему пришлось
отказаться от своего намерения и заменить слонов конями. Воины его, получив
меньше, чем ожидали, намеревались расстроить шумом и суматохой триумфальное
шествие. Помпей заявил, что ему безразличны их угрозы и что он скорее готов
отказаться от триумфа, чем заискивать перед солдатами. При этом Сервилий,
человек знатный и особенно противившийся триумфу Помпея, сказал, что видит
теперь, что Помпей поистине велик и достоин триумфа. Без сомнения, если бы
Помпей захотел, он легко бы попал тогда в сенат. Однако он не прилагал к
этому никаких усилий, стремясь прийти к славе необычным путем. Ведь не было
бы ничего удивительного, если бы Помпей сделался сенатором раньше
установленного возраста, однако совершенно особенной честью являлся триумф,
разрешенный тому, кто еще не был сенатором. Это обстоятельство немало
помогло Помпею приобрести расположение народа: народ веселился, когда после
триумфа Помпею пришлось участвовать в смотре {10} наряду с прочими
всадниками.
15. Сулла был раздосадован, видя, какой славы и могущества достиг
Помпей; однако, стыдясь чинить препятствия молодому человеку, он ничего не
предпринимал. Исключение составил только случай, когда Помпей силой и против
воли диктатора сделал консулом Лепида, поддержав его кандидатуру и благодаря
собственному влиянию доставив ему народную благосклонность. Видя, как Помпей
возвращается домой через форум в сопровождении толпы народа, Сулла сказал:
"Я вижу, молодой человек, что ты рад своему успеху. Как это благородно и
прекрасно с твоей стороны, что Лепид, отъявленный негодяй, по твоему
ходатайству перед народом избран консулом, и даже более успешно, чем Катул,
один из самых добропорядочных людей. Пришла пора тебе не дремать и быть на
страже: ведь ты приобрел врага, гораздо более сильного, чем ты сам". Свое
неблагожелательное отношение к Помпею Сулла весьма ясно выразил в
оставленном им завещании, так как всем своим друзьям, назначив их опекунами
своего малолетнего сына, он отказал по завещанию подарки, Помпея же вовсе
обошел. Последний вынес эту обиду весьма спокойно и с достоинством. Поэтому,
когда Лепид и некоторые другие пытались воспрепятствовать сожжению тела
Суллы на Поле и устройству похорон за счет государства, Помпей, вмешавшись,
добился и погребальных почестей для умершего, и принятия мер безопасности во
время погребения.
16. Вскоре после кончины Суллы его предсказания исполнились. Лепид,
желая присвоить себе власть умершего диктатора, стал действовать напрямик,
открытым путем: он тотчас взялся за оружие, собрал около себя и привел в
движение расстроенные остатки приверженцев Мария, которым удалось спастись
от преследований Суллы. Товарищ Лепида по должности, Катул, к которому
присоединялась благонамеренная и здравомыслящая часть сената и народа,
пользовался особенным уважением за свое благоразумие и справедливость и был
тогда одним из наиболее значительных людей в Риме, однако он, видимо, имел
склонность скорее к государственной деятельности, чем к военному искусству.
В силу такого стечения обстоятельств пришлось обратиться к Помпею. Последний
не колебался, к какой стороне ему примкнуть, - он присоединился к лучшим
гражданам и тотчас же был назначен главнокомандующим в войне против Лепида,
который уже подчинил себе большую часть Италии и с помощью войска Брута
завладел Галлией по эту сторону Альп. Начав борьбу, Помпей повсюду легко
одолел своих врагов, и только у Мутины в Галлии ему пришлось стоять долгое
время, осаждая Брута. Между тем Лепид устремился на Рим и, расположившись
лагерем под его стенами, требовал себе вторичного консульства, устрашая
жителей своим многочисленным войском. Письмо Помпея с сообщением об успешном
и бескровном окончании войны рассеяло все страхи. Ибо Брут то ли сам сдался
вместе с войском, то ли войско, изменив своему полководцу, покинуло его.
Бруту пришлось отдаться в руки Помпея; получив в провожатые несколько
всадников, он удалился в какой-то городок на реке Паде, где на следующий
день был убит подосланным Помпеем Геминием. Этот поступок Помпея навлек на
него множество упреков. В самом деле, тотчас после перехода к нему войска
Брута Помпей написал сенату, что Брут якобы сдался добровольно, а затем,
после убийства Брута, отправил второе письмо с обвинениями против него. Сын
этого Брута вместе с Кассием убил Цезаря. Однако сын не был похож на отца ни
тем, как он вел войну, ни своей кончиной, как об этом рассказывается в его
жизнеописании.
Лепид между тем тотчас бежал из Италии и переправился в Сардинию. Там
он занемог и умер, совершенно упав духом, но, как говорят, не из-за крушения
своего предприятия, а потому что ему случайно попалось письмо, из которого
он узнал о неверности своей жены.
17. В это время Серторий, полководец, вовсе не похожий на Лепида,
завладел Испанией и внушал римлянам ужас, так как к нему, словно к
последнему очагу воспаления, стеклись все дурные соки гражданских войн. Он
разбил уже многих второстепенных полководцев и воевал тогда с Метеллом Пием.
Метелл был знаменитым и отважным воином, но, видимо, от старости сделался
слишком вялым, чтобы уметь пользоваться удобным случаем на войне, лишился
способности быстро разбираться в сложных обстоятельствах. Серторий же
дерзко, по-разбойничьи, нападал на него; он постоянно беспокоил засадами и
обходными движениями старого полководца, опытного в руководстве тяжелым и
неповоротливым войском, сражающимся в выстроенных по всем правилам боевых
порядках. Помпей, у которого войско было наготове, добивался, чтобы его
отправили на помощь Метеллу. Несмотря на приказание Катула, Помпей не
распускал своего войска, но под разными предлогами все время держал его под
оружием около Рима, до тех пор пока, по предложению Луция Филиппа, ему не
предоставили должности главнокомандующего в войне с Серторием. Рассказывают,
что когда кто-то с удивлением спросил Филиппа в сенате, неужели он считает
нужным облечь Помпея консульскими полномочиями, или, как говорят в Риме,
послать его в звании вместо консула {11}, Филипп отвечал: "Нет, вместо обоих
консулов", - желая дать понять этим, что оба тогдашних консула - полнейшие
ничтожества.
18. По прибытии в Испанию (как это обычно бывает при появлении нового
прославленного полководца) Помпей возбудил у многих новые надежды. Некоторые
племена, еще непрочно связанные с Серторием, пришли в движение и стали
переходить на сторону Помпея. Серторий же презрительно отзывался о Помпее:
так, например, он в шутку говорил, что ему было бы не нужно другого оружия,
кроме розги и плетки, против этого мальчишки, если бы он не боялся той
старухи (он имел в виду Метелла). На самом же деле он весьма остерегался
Помпея и из страха перед ним стал вести войну с большей осторожностью, чем
прежде. А Метелл, вопреки всем ожиданиям, целиком предался распутной жизни и
удовольствиям, нрав его внезапно переменился, он сделался тщеславным и
расточительным, и это обстоятельство лишь увеличивало громкую известность
Помпея, принося ему расположение сограждан, так как он стремился показать
простоту своего образа жизни, что, конечно, не стоило ему больших усилий.
Ведь по своей натуре Помпей отличался умеренностью и уменьем сдерживать свои
желания.
Среди различных событий и превратностей войны особенно огорчило Помпея
взятие Серторием Лаврона. В уверенности, что он окружил Сертория, Помпей
даже хвастался этим, но вдруг оказалось, что он сам окружен врагами. Не смея
двинуться, он вынужден был наблюдать, как враги в его присутствии сожгли
город дотла. Однако Помпей разгромил у Валентин Геренния и Перперну -
полководцев, бежавших к Серторию и командовавших у него войсками, и перебил
при этом свыше десяти тысяч человек.
19. Гордый своим успехом и окрыленный великими надеждами, Помпей
поспешно двинулся против самого Сертория, чтобы не делить с Метеллом славу
победы. На реке Сукроне, когда день уже клонился к вечеру, войска вступили в
сражение, причем оба полководца опасались прихода Метелла, так как Помпей
хотел сражаться один, а Серторий - только с одним противником. Исход битвы
оказался, однако, неопределенным, так как с обеих сторон победу одержало
одно крыло. Но из двух полководцев больше славы заслужил Серторий, так как
он обратил в бегство стоявшее против него крыло вражеского войска. Что
касается Помпея, который сражался верхом, то на него бросился вражеский
пехотинец огромного роста. Они сошлись друг с другом в рукопашной схватке,
причем ударом меча каждый поразил другого в руку, но результат был различен:
Помпей был только ранен, а своему противнику отрубил руку напрочь. Затем еще
несколько вражеских воинов бросилось на Помпея, римляне обратились в
бегство, но самому Помпею все-таки удалось, вопреки ожиданию, ускользнуть,
бросив врагам коня, украшенного золотой уздечкой и драгоценной сбруей. Враги
начали делить добычу и, споря из-за нее, упустили Помпея. С наступлением
следующего дня оба полководца снова построили войска в боевой порядок, чтобы
довершить дело, но после прибытия Метелла Серторий отступил, приказав своему
войску рассеяться. Так обычно войско его расходилось, а затем люди
собирались вновь. Поэтому нередко Серторию случалось блуждать одному, но
нередко, подобно внезапно вздувшемуся горному потоку, он устремлялся на
врагов во главе стопятидесятитысячного войска.
После битвы Помпей двинулся навстречу Метеллу и, когда они находились
поблизости друг от друга, приказал ликторам опустить связки прутьев в знак
уважения к Метеллу как к человеку, облеченному более высоким званием.
Метелл, однако, отклонил эту честь и, хотя занимал прежде должность консула
и по возрасту был гораздо старше, во всем проявлял по отношению к своему
молодому товарищу дружелюбие и предупредительность, не требуя для себя
никаких преимуществ, за исключением лишь того, что во время совместной
стоянки лагерем пароль обоим войскам давал Метелл. Однако большей частью они
стояли по отдельности, так как хитрый враг, стремительно передвигаясь и
завязывая бой то в одном, то в другом месте, всегда ухитрялся разъединить их
и отдалить друг от друга. В конце концов Серторий вытеснил обоих полководцев
из подвластной ему Испании: он перерезал пути подвоза продовольствия,
опустошал страну и господствовал на море, и из-за недостатка съестных
припасов они вынуждены были отступить в другие провинции.
20. Помпей уже истратил большую часть своего имущества на эту войну и
стал просить денег у сената. Он заявил, что, в случае отказа, явится с
войском в Италию требовать денег. Консулом тогда был Лукулл, враждовавший с
Помпеем. Однако Лукулл ускорил высылку денег Помпею, так как, домогаясь
командования в войне с Митридатом, он боялся дать Помпею повод отказаться от
борьбы с Серторием и обратиться против Митридата - противника, борьба с
которым, казалось, обещала славу и легкую победу.
Между тем Серторий был предательски умерщвлен своими друзьями. Самый
главный из них - Перперна - пытался продолжать дело Сертория. У Перперны
были те же самые силы и средства, но не хватало способностей и разума для
столь же успешного их применения. Помпей тотчас выступил против него и,
заметив нерешительность Перперны, выслал вперед десять когорт в качестве
приманки, приказав им рассеяться по равнине. Лишь только Перперна напал на
них и стал преследовать, Помпей явился со всем своим войском и в
завязавшемся сражении разбил врага наголову. Сам Перперна был взят в плен и
приведен к Помпею, который велел его казнить. Помпея не следует обвинять в
неблагодарности или в забвении услуги, оказанной ему в Сицилии {12} (как это
делают некоторые): он действовал с великою мудростью, исходя из соображений
всеобщего блага. Ведь Перперна, завладев перепиской Сертория, показывал
письма к нему некоторых весьма влиятельных римлян, которые желали, возбудив
волнения в государстве, изменить тогдашнюю форму правления и приглашали
Сертория в Италию. Из опасения, как бы эти письма не послужили причиной еще
более ужасных войн, чем только что окончившиеся, Помпей велел убить
Перперну, а письма сжег, даже не прочитав их.
21. После этого Помпей остался в Испании еще на некоторое время, чтобы
успокоить наиболее сильные волнения. Наведя порядок и прекратив смуты, он
переправил свое войско в Италию, как раз в самый разгар войны с рабами.
Поэтому главнокомандующий Красс поспешил с безумной смелостью дать сраженье
рабам; счастье сопутствовало Крассу в этой битве, и он уничтожил двенадцать
тысяч триста вражеских воинов. Однако судьба сделала Помпея в какой-то
степени участником и этой победы, так как пять тысяч беглецов с поля
сражения попали в его руки. Казнив всех пленников, Помпей поспешно написал
сенату, что Красс разбил гладиаторов в открытом бою, а он, Помпей, вырвал
войну с корнем. Из расположения к Помпею римляне благосклонно выслушивали и
повторяли эти слова, и никто даже в шутку не осмеливался утверждать, что
победы над Серторием в Испании принадлежат кому-нибудь другому, и не
являются всецело делом Помпея.
Однако столь великое уважение и надежды, возлагавшиеся на Помпея, в
какой-то мере соединялись с подозрениями и страхом, что он не распустит
своего войска, а тотчас с помощью вооруженной силы станет на путь
единовластия и пойдет по стопам Суллы. Поэтому было почти столько же людей,
выходивших к нему навстречу с дружескими приветствиями, сколько и тех, кто
делал это из страха. Когда Помпей рассеял и это подозрение, объявив, что
распустит войско сразу после триумфа, у его недоброжелателей остался только
один повод для обвинений, а именно: они упрекали Помпея в том, что он скорее
держит сторону народа, чем сената, и решил восстановлением власти народных
трибунов, которую отменил Сулла, добиться народного расположения. И это было
верно, ибо ни к чему другому народ римский не стремился более неистово,
ничего не желал более страстно, как видеть восстановленной власть народных
трибунов. Поэтому Помпей считал большой удачей, что ему представляется
удобный случай для проведения в жизнь этой меры: он полагал, что не найдет
другого способа отблагодарить граждан за их любовь к нему, если этим
средством воспользуется до него кто-либо иной.
22. Затем Помпею был назначен второй триумф, и он был избран консулом.
Однако не эти почести вызывали удивление перед ним и делали его великим в
глазах народа. Доказательством его славы было то, что Красс, замечательный
оратор, один из самых богатых и наиболее влиятельный из тогдашних
государственных деятелей, Красс, который смотрел свысока на самого Помпея и
всех прочих, не решился все же домогаться консульства, не испросив согласия
у Помпея. Помпей, однако, с удовольствием принял просьбу Красса, так как
давно уже хотел оказать ему какую-нибудь услугу и любезность, и обратился к
народу, настоятельно рекомендуя ему Красса; он заявил открыто, что будет
столь же благодарен гражданам за товарища по должности, как и за самую
должность. Однако после избрания консулы во всем разошлись друг с другом и
начали враждовать. Красс имел больше влияния в сенате, а сила Помпея была в
исключительной любви народа. Ибо Помпей восстановил власть народных трибунов
и допустил внесение закона, вновь предоставлявшего суды в распоряжение
всадников {13}.
Но всего более радовался народ, видя, как Помпей просит освободить его
от военной службы. Дело в том, что у римских всадников существует обычай по
истечении установленного законом срока военной службы приводить своего коня
на форум, чтобы его осмотрели двое должностных лиц, так называемые цензоры.
При этом каждый должен перечислить полководцев, под начальством которых он
служил, представить отчет о своих подвигах и получить отставку; каждому, в
зависимости от его поведения, присуждается похвала или порицание. Цензоры
Геллий и Лентул восседали тогда на своих креслах в полном облачении, и перед
ними проходили всадники, подвергавшиеся цензу. Среди этих всадников
показался и Помпей: он спускался на форум, имея на себе знаки отличия своей
должности и ведя под уздцы своего коня. Когда Помпей приблизился настолько,
что цензоры могли его видеть, он приказал ликторам расчистить дорогу и повел
лошадь к возвышению, на котором сидели власти. Среди изумленного народа
воцарилось молчание, а у цензоров это зрелище вызвало смешанное чувство
почтительного уважения и радости. Затем старший из них спросил: "Помпей
Магн, я спрашиваю тебя, все ли походы, предписанные законом, ты совершил?"
Помпей отвечал громким голосом: "Я совершил все походы и все под моим
собственным началом". После этих слов раздались ликующие крики народа,
которые уже невозможно было прекратить. Цензоры встали со своих мест и
проводили Помпея домой в угоду согражданам, которые, рукоплеща, следовали за
ними.
23. Уже подходил конец консульства Помпея, а между тем несогласия его с
Крассом усиливались. В это время некто Гай Аврелий, человек, принадлежавший
к сословию всадников, но державшийся в стороне от общественной жизни,
поднялся в Народном собрании на возвышение для оратора и обратился к народу
с речью. Он рассказал, что во сне ему явился Юпитер и повелел сказать
консулам, чтобы те не сдавали должности, не примирившись друг с другом.
После этого заявления Помпей продолжал стоять неподвижно, а Красс,
приветствуя Помпея, заговорил с ним. Затем, обратившись к народу, он сказал:
"Полагаю, граждане, что я не совершу ничего недостойного или низкого, если
первым пойду навстречу Помпею, которого вы еще безбородым юношей удостоили
почетного прозвания "Великий", и когда он еще не был сенатором, почтили
двумя триумфами". Итак, консулы примирились и сложили свои полномочия.
После этого Красс не изменил прежнего образа жизни, что же касается
Помпея, то он теперь избегал брать на себя защиту граждан в суде,
мало-помалу оставил форум и редко посещал общественные места, да и то всегда
в сопровождении большой свиты своих сторонников. Нелегко было теперь
встретить его одного, не окруженного толпой, и даже вообще увидеть его.
Охотнее всего Помпей появлялся в сопровождении многочисленной толпы
клиентов, думая, что придаст себе этим важности и величия; он был убежден,
что слишком частое и близкое общение с народом может умалить его
достоинство. Действительно, люди, величие которых родилось на поле брани и
которые не могут приспособиться к гражданскому равенству, облачившись в тогу
{14}, подвергаются опасности потерять свою славу. Ведь кто был первым на
войне, и в гражданской жизни желает быть первым, а те, кому на войне
приходилось довольствоваться вторыми местами, почитают невыносимым чье-либо
превосходство в гражданской жизни. Поэтому, когда они застают на форуме
человека, увенчанного славой побед и триумфов, они стараются подчинить и
унизить его; а тому, кто, сломив свою гордость, отступает перед ними, они
оставляют добытые на войне почести и могущество, не завидуя им.
Доказательством этого будут события, которые послужат вскоре предметом
нашего рассказа.
24. Могущество пиратов зародилось сперва в Киликии. Вначале они
действовали отважно и рискованно, но вполне скрытно. Самоуверенными и
дерзкими они стали только со времени Митридатовой войны, так как служили
матросами у царя. Когда римляне в пору гражданских войн сражались у самых
ворот Рима, море, оставленное без охраны, стало мало-помалу привлекать
пиратов и поощряло их на дальнейшие предприятия, так что они не только
принялись нападать на мореходов, но даже опустошали острова и прибрежные
города. Уже многие люди, состоятельные, знатные и, по общему суждению,
благоразумные, начали вступать на борт разбойничьих кораблей и принимать
участие в пиратском промысле, как будто он мог принести им славу и почет. Во
многих местах у пиратов были якорные стоянки и крепкие наблюдательные башни.
Флотилии, которые они высылали в море, отличались не только прекрасными, как
на подбор, матросами, но также искусством кормчих, быстротой и легкостью
кораблей, предназначенных специально для этого промысла. Гнусная роскошь
пиратов возбуждала скорее отвращение, чем ужас перед ними: выставляя напоказ
вызолоченные кормовые мачты кораблей, пурпурные занавесы и оправленные в
серебро весла, пираты словно издевались над своими жертвами и кичились
своими злодеяниями. Попойки с музыкой и песнями на каждом берегу, захват в
плен высоких должностных лиц, контрибуции, налагаемые на захваченные города,
- все это являлось позором для римского владычества. Число разбойничьих
кораблей превышало тысячу, и пиратам удалось захватить до четырехсот
городов. Они разграбили много неприкосновенных до того времени святилищ -
кларосское, дидимское, самофракийское, храм Хтонии {15} в Гермионе, храм
Асклепия в Эпидавре, храмы Посейдона на Истме, на мысе Тенаре и на Калаврии,
храмы Аполлона в Акции и на Левкаде, храмы Геры на Самосе, в Аргосе и на
мысе Лакинии. Сами пираты справляли в Олимпе {16} странные, непонятные
празднества и совершали какие-то таинства; из них до сих пор еще имеют
распространение таинства Митры, впервые введенные ими.
Чаще всего пираты совершали злодеяния против римлян; высаживаясь на
берег, они грабили на больших дорогах и разоряли именья вблизи от моря.
Однажды они похитили и увезли с собой даже двух преторов, Секстилия и
Беллина - в окаймленных пурпуром тогах, со слугами и ликторами. Они
захватили также дочь триумфатора Антония, когда она отправлялась в
загородный дом; Антонию пришлось выкупить ее за большую сумму денег. Однако
самым наглым их злодеянием было вот какое. Когда какой-нибудь пленник
кричал, что он римлянин, и называл свое имя, они, притворяясь испуганными и
смущенными, хлопали себя по бедрам и, становясь на колени, умоляли о
прощении. Несчастный пленник верил им, видя их униженные просьбы. Затем одни
надевали ему башмаки, другие облачали в тогу, для того-де, чтобы опять не
ошибиться. Вдоволь поиздевавшись над ним таким образом и насладившись его
муками, они, наконец, спускали среди моря сходни и приказывали высаживаться,
желая счастливого пути, если же несчастный отказывался, то его сталкивали за
борт и топили.
25. Могущество пиратов распространилось почти что на все
Средиземноморье, так что море стало совершенно недоступным для мореходства и
торговли. Именно это обстоятельство и побудило римлян, уже испытывавших
недостачу продовольствия и опасавшихся жестокого голода, послать Помпея
очистить море от пиратов. Один из друзей Помпея, Габиний, внес законопроект,
предоставлявший Помпею не только командование флотом, но прямое единовластие
и неограниченные полномочия во всех провинциях. Действительно, этот
законопроект давал полководцу власть на море по эту сторону Геракловых
столпов и повсюду на суше на расстоянии четырехсот стадиев {17} от моря. Из
области, на которую распространялась власть полководца, исключались только
немногие страны среди тех, что находились под господством римлян; в нее
входили наиболее значительные варварские племена и владения самых
могущественных царей. Кроме этого, Помпей был уполномочен выбрать из числа
сенаторов пятнадцать легатов в качестве подчиненных ему начальников на
местах, брать сколько угодно денег из казначейства и от откупщиков и
снарядить флот из двухсот кораблей, причем ему было предоставлено право
набирать как воинов, так и экипажи гребцов.
После прочтения этого закона народ принял его с чрезвычайным
удовольствием, но знатнейшие и наиболее влиятельные сенаторы держались
мнения, что такая неограниченная и неопределенного характера власть должна
возбуждать скорее страх, чем зависть. Поэтому все они были против закона,
кроме Цезаря, который поддержал закон, конечно, меньше всего ради Помпея, но
с самого начала заискивая у народа и стараясь приобрести его расположение.
Прочие сенаторы сильно нападали на Помпея. Один из консулов сказал, что если
Помпей желает подражать Ромулу, то ему не избежать участи последнего {18}.
За эти слова консулу угрожала опасность быть растерзанным народом. Когда
против закона выступил Катул, то народ, из чувства уважения, выслушал его с
полным спокойствием. После во многом совершенно беспристрастных похвал
Помпею он посоветовал беречь такого человека, а не подвергать его опасностям
в войнах, следующих одна за другой. "Кого же другого вы найдете, - сказал
он, - если потеряете Помпея?" "Тебя!" - закричали все единодушно. Так Катулу
пришлось удалиться, не убедив народа. Затем начал говорить Росций, но так
как никто его не слушал, то он пальцами показал, что Помпея следует выбрать
не одного, но дать ему товарища. Это предложение, как сообщают, исторгло у
раздраженного народа крик такой силы, что пролетавший над форумом ворон упал
бездыханный в толпу. Падение птиц, по-моему, происходит не оттого, что в
воздухе, в силу его разрыва или рассеяния, образуется большое пустое
пространство, но скорее потому, что звук поражает пернатых словно ударом,
когда он, поднимаясь с такой силой, производит сильные колебания и волнения
воздуха.
26. На этот раз собрание разошлось, не приняв никакого решения. А в тот
день, когда нужно было утвердить закон, Помпей тайно выехал в свое именье.
Узнав же о принятии закона, он ночью возвратился в Рим, чтобы избежать
зависти, которую могла возбудить встреча его толпою народа. На следующее
утро Помпей появился открыто и принес жертву богам; снова было созвано
Народное собрание, и Помпей добился принятия, кроме утвержденного уже
закона, многих других постановлений, так что почти удвоил свои военные силы.
Действительно, он снарядил пятьсот кораблей, набрал сто двадцать тысяч
тяжелой пехоты и пять тысяч всадников. Помпей выбрал двадцать четыре
сенатора в качестве подчиненных себе начальников; кроме того, ему были даны
два квестора. Тотчас же цены на продовольствие упали, и это обстоятельство
подало повод обрадованному народу говорить, что самое имя Помпей положило
конец войне.
Помпей разделил все Средиземное море на тринадцать частей; в каждой
части он сосредоточил определенное число кораблей во главе с начальником.
Таким образом, распределив свои силы повсюду, Помпей тотчас захватил как бы
в сеть большое количество пиратских кораблей и отвел их в свои гавани.
Успевшие спастись корабли, гонимые со всех сторон, начали прятаться в
Киликии, как пчелы в улье. Против них выступил в поход сам Помпей с
шестьюдесятью кораблями. До этого похода он за сорок дней, благодаря своей
неутомимой деятельности и рвению начальников, совершенно очистил от
пиратских кораблей Тирренское и Ливийское моря, а также море вокруг
Сардинии, Корсики и Сицилии.
27. Между тем в Риме консул Пизон, ненавидя Помпея и завидуя ему, чинил
всевозможные препятствия его начинаниям и приказал даже распустить экипажи
кораблей. Тогда Помпей отправил флот в Брундизий, а сам через Этрурию
направился в Рим. Лишь только в Риме узнали об этом, все высыпали на дорогу
встречать полководца, как будто они только что не провожали его. Быстрота и
внезапность перемены вызывала радость у римлян, так как рынок в изобилии
наполнился продовольствием. Поэтому Пизону грозила опасность лишиться
должности, и Габиний уже составил для этой цели проект закона. Помпей,
однако, воспротивился этому и в остальных делах, выступая в Народном
собрании, проявил снисходительность. Закончив все необходимые дела, Помпей
направился в Брундизий и оттуда вышел в море. Будучи стеснен во времени,
Помпей поспешно плыл мимо многих городов, однако Афины он не миновал.
Высадившись там, он принес жертвы богам и обратился к народу с речью, а
затем тотчас вернулся на корабль. Возвращаясь, он прочитал обращенные к нему
две надписи, состоящие из одного стиха каждая. Одна, на внутренней стороне
ворот, гласила:
Человек ты, помни это! В той же мере ты и бог.
А снаружи была начертана такая надпись:
Ожидали, преклонялись, увидали - в добрый путь! {19}
Некоторые из находившихся еще в открытом море и державшихся вместе
пиратских кораблей изъявили Помпею покорность. Последний обошелся с ними
милостиво: он взял суда, не причинив зла команде. Тогда остальные пираты, в
надежде на пощаду, вместе с женами и детьми начали сдаваться самому Помпею,
избегая иметь дело с подчиненными ему начальниками. Помпей всем им оказывал
милосердие и с их помощью выслеживал тех, которые еще скрывались, сознавая
свои страшные преступления; когда же эти последние попадали в его руки,
Помпей подвергал их наказанию.
28. Большинство самых могущественных пиратов, однако, поместило свои
семьи и сокровища, а также всех, кто не был способен носить оружие, в
крепостях и укрепленных городах на Тавре, а сами, снарядив свои корабли,
ожидали шедшего против них Помпея у Коракесия в Киликии. В происшедшем
сражении пираты были разбиты и осаждены в своих крепостях. В конце концов
разбойники отправили к Помпею посланцев просить пощады и сдались вместе с
городами и островами, которыми они овладели, а затем укрепили их настолько,
что не только взять их силой, но даже подступиться к ним было нелегко.
Таким образом, война была завершена, и не более как за три месяца с
морским разбоем было покончено повсюду. Кроме множества других кораблей,
Помпей захватил девяносто судов с окованными медью носами. Что касается
самих пиратов (а их было взято в плен больше двадцати тысяч), то казнить
всех Помпей не решился; с другой стороны, он считал неблагоразумным
отпустить разбойников на свободу и позволить им рассеяться или вновь
собраться в значительном числе, так как это большей частью были люди
обнищавшие и вместе с тем закаленные войной. Помпей исходил из убеждения,
что по природе своей человек никогда не был и не является диким,
необузданным существом, но что он портится, предаваясь пороку вопреки своему
естеству, мирные же обычаи и перемена образа жизни и местожительства
облагораживают его. Даже лютые звери, когда с ними обращаются более мягко,
утрачивают свою лютость и свирепость. Поэтому Помпей решил переселить этих
людей в местность, находящуюся вдали от моря, дать им возможность
испробовать прелесть добродетельной жизни и приучить их жить в городах и
обрабатывать землю. Часть пиратов по приказанию Помпея приняли маленькие и
безлюдные города Киликии, население которых получило добавочный земельный
надел и смешалось с новыми поселенцами. Солы, незадолго до того опустошенные
армянским царем Тиграном, Помпей приказал восстановить и поселил там много
разбойников. Большинству же их он назначил местом жительства Диму в Ахайе,
так как этот город, будучи совершенно безлюдным, обладал большим количеством
плодородной земли.
29. Эти действия Помпея вызвали порицание со стороны завистников, а его
поступок с Метеллом не встретил одобрения даже у близких друзей. Дело в том,
что Метелл, родственник того Метелла {20}, который был товарищем Помпея по
командованию в Испании, был послан на Крит еще до избрания Помпея
главнокомандующим. Остров Крит был тогда вторым после Киликии средоточием
пиратских шаек. Метелл захватил множество пиратов в плен, разрушил их гнезда
и самих их велел казнить. Оставшиеся в живых были осаждены Метеллом. Они
отправили посланцев к Помпею, умоляя прибыть на остров, так как он-де
является частью подвластной ему земли и во всех отношениях входит в
определенную законом приморскую полосу. Помпей благосклонно выслушал просьбу
пиратов и письменно приказал Метеллу прекратить войну. Вместе с тем он
повелел городам на Крите не подчиняться Метеллу и послал туда претором
одного из подчиненных ему начальников - Луция Октавия. Последний
присоединился к осажденным пиратам и, сражаясь вместе с ними, не только
доставил Помпею неприятности, но и выставил его в смешном виде: из зависти и
ревности к Метеллу Помпей как бы ссудил свое имя таким нечестивым и
безбожным людям, а своею славою разрешил прикрываться для защиты и
пользоваться как амулетом. Уже Ахилл, говорят, распаленный жаждой славы,
поступал не как подобает мужу, а как безрассудный юноша, запрещая другим
метать стрелы в Гектора:
Славы б не отнял пронзивший, а он бы вторым не явился {21}.
А Помпей даже взял под защиту общего врага, заступился за него, чтобы
лишить триумфа полководца, потратившего так много труда на борьбу с
разбойниками. Метелл, однако, не сдал командования; он захватил пиратов в
плен и подверг их наказанию, Октавия же с оскорблениями и бранью отпустил из
лагеря.
30. Когда в Рим пришло известие, что война с пиратами окончена, а
Помпей на досуге объезжает города, один из народных трибунов, Манилий,
предложил закон о передаче Помпею всех провинций и войск, во главе которых
стоял Лукулл, с прибавлением Вифинии (где наместником был Глабрион), для
войны с царями Митридатом и Тиграном; за Помпеем должны были также
сохраниться морские силы и командование на море на прежних условиях. Эта
мера была не чем иным, как подчинением всей римской державы произволу одного
человека. Действительно, из провинций, которые он еще не получил в свое
распоряжение на основании прежнего закона, теперь переходили под его власть
Фригия, Ликаония, Галатия, Каппадокия, Киликия, Верхняя Колхида и Армения
вместе с лагерями и войсками, бывшими под начальством Лукулла в войне против
Митридата и Тиграна. Этот закон лишал Лукулла славы и наград за совершенные
им подвиги, и он получал преемника скорее для триумфа, чем для ведения
войны. Однако знать не придавала этому большого значения, хотя и понимала,
что Лукулл незаслуженно терпит обиду, - знатным римлянам была тягостна
власть Помпея. Считая ее настоящей тираннией, они втайне побуждали и
ободряли друг друга противодействовать закону, чтобы не потерять свободы, но
когда наступило время, из страха перед народом все уклонились от обсуждения
и молчали. Только Катул выступил со множеством доводов против закона и с
обвинениями против Манилия; но так как в Народном собрании ему не удалось
никого убедить, то он обратился к сенату и много раз кричал с ораторского
возвышения, что по примеру предков сенат должен искать гору или скалу,
удалившись на которую {22} он спасет свободу. Все же законопроект был
утвержден, как сообщают, всеми трибами, и Помпей во время своего отсутствия
был облечен почти всей полнотой власти, чего Сулла добился от государства
войной и насилием.
Получив письмо с известием о постановлении Народного собрания, в
присутствии друзей, приносивших ему поздравления, Помпей, говорят, нахмурив
брови и хлопнув себя по бедру, сказал, как бы уже утомленный и недовольный
властью: "Увы, что за бесконечная борьба! Насколько лучше было бы остаться
одним из незаметных людей - ведь теперь я никогда не избавлюсь от войн,
никогда не спасусь от зависти, не смогу мирно жить в деревне с женой!" Даже
самым близким друзьям Помпея эти лицемерные слова были неприятны, так как
друзья прекрасно понимали, что раздоры с Лукуллом, разжигавшие его
врожденное честолюбие и стремление господствовать, доставляли ему радость.
31. Действительно, его поступки вскоре показали это. Помпей всюду
издавал распоряжения, созывал воинов, приглашал к себе подвластных римлянам
правителей и царей и, проезжая через провинции, не оставлял неприкосновенным
ни одного указа Лукулла: он отменял наложенные наказания, отнимал полученные
награды и вообще ревностно старался во всем показать сторонникам Лукулла,
что тот уже не имеет никакой власти. Так как Лукулл через своих друзей
принес жалобу на действия Помпея, то было решено, чтобы оба полководца
встретились. Встреча произошла в Галатии. Так как оба они были великие
полководцы, прославленные блестящими победами, то их сопровождали ликторы с
пучками прутьев, увитых лавровыми ветвями. Лукулл прибыл из стран, богатых
растительностью и тенистыми деревьями, Помпей же как раз прошел через
безлесную и сухую область. Когда ликторы Лукулла увидели засохшие и
совершенно увядшие лавры Помпея, они поделились своими свежими лавровыми
ветвями и увенчали ими связки прутьев Помпея. Это происшествие сочли
предзнаменованием того, что Помпей явился, чтобы похитить славу и плоды
побед Лукулла.
Лукулл был старше по консульству и по летам, но Помпей - выше
достоинством, так как имел два триумфа. Впрочем, при первой встрече они
обошлись друг с другом как можно более вежливо и любезно, прославляли
подвиги друг друга и поздравляли друг друга с победами. Однако при
дальнейших переговорах, не придя ни к какому справедливому и умеренному
соглашению, они стали упрекать друг друга: Помпей упрекал Лукулла в
алчности, а Лукулл его - во властолюбии, и лишь с великим трудом друзьям
удалось прекратить ссору. Лукулл распределил часть захваченных в Галатии
земель и другие награды по своему усмотрению. Помпей же, расположившись
лагерем в некотором отдалении, запретил повиноваться Лукуллу и отнял у
последнего всех его воинов, кроме тысячи шестисот, которых из-за строптивого
нрава считал для себя бесполезными, а для Лукулла - опасными. Кроме того,
открыто издеваясь над подвигами Лукулла, он говорил, что тот сражался с
театральными и призрачными царями, ему же предстоит борьба с настоящим
войском, научившимся воевать на неудачах, так как Митридат обратился теперь
к коннице, мечам и большим щитам. В ответ на это Лукулл говорил, что Помпей
явился сюда сражаться с тенью войны, он привык-де, подобно стервятнику,
набрасываться на убитых чужою рукой и разрывать в клочья останки войны. Так,
Помпей приписал себе победы над Серторием, Лепидом и Спартаком, которые
принадлежали, собственно, Крассу, Метеллу и Катулу. Поэтому неудивительно,
что человек, который сумел присоединиться к триумфу над беглыми рабами,
теперь всячески старается присвоить себе славу армянской и понтийской войны.
32. После этого Лукулл уехал, Помпей же, разделив весь свой флот для
охраны моря между Финикией и Боспором {23}, сам выступил против Митридата.
Хотя у царя было тридцать тысяч человек пехоты и две тысячи конницы, он все
же не решался дать Помпею сраженье. Сначала Митридат расположился лагерем на
сильно укрепленной и неприступной горе, но покинул эту позицию из-за
недостатка воды. Гору занял затем Помпей. Предположив по виду растительности
и по характеру горных ущелий, что на этом месте должны быть источники воды,
он приказал прорыть повсюду колодцы, и тотчас в лагере появилась вода в
изобилии; Помпей дивился, как это Митридат за все время стоянки здесь об
этом не догадался. Затем Помпей окружил вражеский лагерь и стал обносить его
валом. Митридат выдерживал осаду в течение сорока пяти дней, а затем,
перебив неспособных носить оружие и больных, незаметно бежал с лучшей частью
своего войска.
Помпей, однако, настиг царя на Евфрате и устроил свой лагерь рядом.
Боясь, как бы Митридат не успел раньше него переправиться через Евфрат,
Помпей в полночь построил войско в боевой порядок и выступил. В это время
Митридату, как передают, было видение, раскрывшее ему будущее. Царю
показалось, будто он плывет с попутным ветром по Эвксинскому понту и,
находясь уже в виду Боспора, приветствует своих спутников как человек,
радующийся надежному и верному спасению. Но вдруг царь увидел, что, всеми
покинутый, он носится по волнам на жалком обломке судна. Когда Митридат
находился еще под впечатлением сна, пришли друзья и, подняв его, сообщили о
приближении Помпея. Необходимо было принять меры для защиты лагеря, и
начальники вывели войско, выстроив его в боевой порядок. Помпей же, заметив
приготовления врагов, опасался пойти на такое рискованное дело, как битва в
темноте, считая, что достаточно только окружить врагов со всех сторон, чтобы
они не могли бежать; днем же он надеялся неожиданно напасть на царя,
несмотря на превосходство его сил. Но старшие начальники войска Помпея
пришли к нему с настоятельной просьбой и советом немедленно начать атаку.
Действительно, мрак не был непроницаемым, так как луна на ущербе давала еще
достаточно света, чтобы различать предметы. Это-то обстоятельство как раз и
погубило царское войско. Луна была за спиною у нападавших римлян, и так как
она уже заходила, тени от предметов, вытягиваясь далеко вперед, доходили до
врагов, которые не могли правильно определить расстояние. Враги думали, что
римляне достаточно близко от них, и метали дротики впустую, никого не
поражая. Когда римляне это заметили, они с криком устремились на врагов.
Последние уже не решались сопротивляться, и римляне стали убивать охваченных
страхом и бегущих воинов; врагов погибло больше десяти тысяч, лагерь их был
взят.
Сам Митридат в начале сраженья вместе с отрядом из восьмисот всадников
прорвался сквозь ряды римлян, однако отряд этот быстро рассеялся и царь
остался всего лишь с тремя спутниками. Среди них находилась его наложница
Гипсикратия, всегда проявлявшая мужество и смелость, так что царь называл ее
Гипсикратом. Наложница была одета в мужскую персидскую одежду и ехала
верхом; она не чувствовала утомления от долгого пути и не уставала ухаживать
за царем и его конем, пока, наконец, они не прибыли в крепость Синору, где
находилось множество царских сокровищ и драгоценностей. Митридат взял оттуда
драгоценные одежды и роздал их тем, кто собрался снова вокруг него после
бегства. Каждого из своих друзей царь снабдил смертоносным ядом, чтобы никто
против своей воли не попался в руки врагов. Отсюда Митридат направился в
Армению к Тиграну. Но после того как Тигран отказал ему в убежище и даже
объявил награду в сто талантов за его голову, Митридат, миновав истоки
Евфрата, продолжал свое бегство через Колхиду.
33. Между тем Помпей совершил вторжение в Армению, куда его приглашал
молодой Тигран. Последний уже восстал против своего отца и встретил Помпея у
реки Аракса. Эта река начинается в той же местности, что и Евфрат, но,
поворачивая на восток, впадает в Каспийское море. Помпей и молодой Тигран
шли вперед, захватывая города, встречавшиеся на пути. Однако царь Тигран,
совсем недавно разбитый Лукуллом, узнав о мягком и добром характере Помпея,
впустил римский сторожевой отряд в свой дворец, а сам в сопровождении друзей
и родственников отправился к Помпею, чтобы отдаться в его руки.
Когда царь верхом прибыл к лагерю, двое ликторов Помпея, подойдя к
нему, велели сойти с коня и идти пешком, так как никогда в римском лагере не
видели ни одного всадника. Тигран повиновался и даже, отвязав свой меч,
передал им. Наконец, когда царь предстал перед Помпеем, он снял свою китару
{24}, намереваясь сложить ее к ногам полководца и, что самое постыдное,
упасть перед ним на колени. Помпей, однако, успел схватить царя за правую
руку и привлечь к себе. Затем он усадил его рядом с собой, а сына по другую
сторону. Он объявил царю, что виновник всех прежних его несчастий - Лукулл,
который отнял у него Сирию, Финикию, Киликию, Галатию и Софену. Землями же,
которые еще остались у него, пусть он владеет, выплатив римлянам за
нанесенную обиду, семь тысяч талантов, а царем в Софене будет его сын. Эти
условия Тигран охотно принял, и тогда римляне приветствовали его, как
подобает царю, а Тигран, чрезвычайно обрадованный, обещал дать каждому воину
по полмины серебра, центуриону по десяти мин, трибуну по таланту. Сын,
напротив, сильно досадовал и когда его пригласили на угощенье, заявил, что
не нуждается в таких почестях со стороны Помпея, ибо может найти себе
другого римлянина. Тогда Помпей велел наложить на него оковы и содержать в
тюрьме для триумфа. Немного спустя Фраат, царь парфян, прислал к Помпею
послов, требуя выдачи молодого Тиграна как своего зятя и предлагая считать
границей обеих держав Евфрат. Помпей отвечал, что Тигран больше родственник
отцу, чем тестю, а что касается границы, то она будет установлена по
справедливости.
34. Затем Помпей оставил Афрания для охраны Армении, а сам, не видя
иного выхода, направился преследовать Митридата через земли, населенные
кавказскими племенами. Самые многочисленные из этих племен - альбаны и
иберы; область иберов простирается до Мосхийских гор и Эвксинского понта, а
альбаны живут к востоку до Каспийского моря. Альбаны сперва согласились
пропустить Помпея через их страну. Но, когда зима застигла римское войско в
этой земле и римляне справляли праздник Сатурналий {25}, альбаны, собравшись
числом не менее сорока тысяч, переправились через реку Кирн {26} и напали на
них. Река Кирн берет начало с Иберийских гор, принимает в себя Аракс,
текущий из Армении, и затем впадает двенадцатью устьями в Каспийское море.
Некоторые, однако, утверждают, что Кирн не сливается с Араксом, но сам по
себе, хотя и очень близко от Аракса, впадает в то же море.
Помпей спокойно позволил варварам совершить переправу, хотя мог
воспрепятствовать ей. Затем он напал на врагов и обратил их в бегство,
многих перебив. Когда царь альбанов через послов попросил пощады, Помпей
простил ему обиду и, заключив мир, двинулся против иберов. Последние не
уступали по численности альбанам, но были гораздо воинственнее; они горели
желанием показать свою преданность Митридату и прогнать Помпея. Иберы не
были подвластны ни мидийцам, ни персам; им удалось даже избежать власти
македонян, так как Александр слишком быстро должен был отступить из
Гиркании. Однако Помпей разгромил и их в большом сражении, перебив девять
тысяч и взяв в плен больше десяти тысяч человек. После этого он вторгся в
Колхиду. Здесь на реке Фасид его встретил Сервилий во главе флота, который
охранял Эвксинский понт.
35. Преследование Митридата, который скрылся в области племен, живущих
на Боспоре и вокруг Мэотиды, представляло большие затруднения. Кроме того,
Помпей получил известие о новом бунте альбанов. В раздражении и гневе Помпей
повернул назад, против них; он снова перешел реку Кирн - с трудом и
подвергая войско опасности, ибо варвары возвели на реке длинный частокол.
Так как ему предстоял долгий и мучительный путь на безводной местности, он
приказал наполнить водой десять тысяч бурдюков. Выступив против врагов,
Помпей нашел их у реки Абанта {27} уже построившимися в боевой порядок.
Войско варваров состояло из шестидесяти тысяч пехотинцев и двенадцати тысяч
всадников; однако большинство воинов было плохо вооружено и одето в звериные
шкуры. Во главе войска стоял брат царя по имени Косид; он, как только дело
дошло до рукопашной, напав на Помпея, метнул в него дротик и попал в створку
панциря. Помпей же, пронзив его копьем, убил на месте. В этой битве, как
передают, на стороне варваров сражались также амазонки, пришедшие с гор у
реки Фермодонта. Действительно, после битвы, когда римляне стали грабить
тела убитых варваров, им попадались щиты и котурны амазонок, однако ни
одного трупа женщины не было замечено. Амазонки живут в той части Кавказа,
что простирается до Гирканского моря, однако они не граничат с альбанами
непосредственно, но между ними обитают гелы и леги {28}. С этими племенами
они ежегодно встречаются на реке Фермодонте и проводят с ними вместе два
месяца, а затем удаляются в свою страну и живут там сами по себе, без
мужчин.
36. После этой битвы Помпей намеревался пройти до Каспийского моря, но
вынужден был повернуть назад из-за множества ядовитых пресмыкающихся, хотя
находился от моря на расстоянии всего трех дней пути. Затем он отступил в
Малую Армению. Царям элимеев и мидийцев в ответ на их посольства Помпей
отправил дружественные послания. Против парфянского царя, который совершил
вторжение в Гордиену и разорял подвластные Тиграну племена, Помпей послал
войско во главе с Афранием. Последний изгнал парфян и преследовал их вплоть
до Арбелитиды.
Из всех захваченных в плен наложниц Митридата Помпей не сошелся ни с
одной, но всех их отослал родителям и родственникам. Ведь большинство их
были дочери полководцев и правителей. Только Стратоника, которая имела
наибольшее влияние на царя и которая управляла одной из крепостей с самыми
богатыми сокровищами, была, по-видимому, дочерью какого-то старого и бедного
арфиста. Играя на арфе однажды во время ужина, она сразу произвела на
Митридата столь сильное впечатление, что, забрав ее с собою, он отправился в
опочивальню, а старика отослал домой, раздраженного тем, что у него не
спросили в вежливой форме разрешения. Однако, проснувшись на следующее утро,
отец увидел в своей комнате столы с серебряными и золотыми кубками и толпу
слуг, евнухов и мальчиков, протягивавших ему драгоценные одежды; перед
дверью стоял конь, украшенный роскошной сбруей, подобно коням, принадлежащим
друзьям царя. Полагая, что это шутка, что над ним издеваются, старик
собирался уже выбежать за дверь, но слуги задержали его, объявив, что царь
подарил ему большой дом недавно умершего богача и эти дары только начатки и
малый образец остального добра и сокровищ, которые его ожидают. В конце
концов, насилу поверив своему счастью и надев на себя пурпурную одежду,
старик, вскочил на коня и поскакал по городу с криком: "Все это мое!" Людям,
которые смеялись над ним, он говорил, что не этому должны они удивляться, а
тому, что он, обезумев от радости, не бросает в них камнями. Такой-то вот
породы и крови {29} была Стратоника. Она не только передала Помпею крепость,
но и поднесла много подарков; из них Помпей принял лишь те, которые могли
служить украшением храмов или годились для его триумфа, всем же остальным
велел ей владеть на здоровье. Также он передал квесторам для
государственного казначейства ложе, стол и трон - все из золота, которые ему
прислал царь иберов с просьбою принять в дар.
37. В Новой крепости Помпей нашел тайные записи Митридата и прочел их
не без удовольствия, так как в них содержалось много сведений, объясняющих
характер этого царя. Это были воспоминания, из которых явствовало, что царь
среди многих других отравил и собственного сына Ариарата, а также Алкея из
Сард за то, что тот победил его на конских ристаниях. Кроме того, там
находились толкования сновидений, которые видел сам царь и некоторые из его
жен; затем непристойная переписка между ним и Монимой. По словам Феофана,
среди бумаг была найдена записка Рутилия, побуждающая царя к избиению римлян
в Азии. Большинство писателей разумно считает это злостной выдумкой Феофана,
который ненавидел Рутилия, может быть, из-за того, что тот представлял по
характеру полную ему противоположность; возможно также, что Феофан хотел
оказать услугу Помпею, отца которого Рутилий изобразил в своей истории
величайшим негодяем.
38. Из Новой крепости Помпей прибыл в Амис. Здесь под влиянием своего
безмерного честолюбия он совершил поступки, достойные порицания. Ведь прежде
он сам издевался над Лукуллом за то, что тот, - хотя враг не был еще добит,
- раздавал награды и почести, как обычно делают победители по окончании
войны. А теперь, - хотя Митридат еще был владыкой на Боспоре и располагал
боеспособным войском, - Помпей сам поступал точно так же: распоряжался
провинциями (как будто с врагом уже было покончено) и раздавал награды,
когда к нему во множестве являлись полководцы и властители; он наградил и
двенадцать варварских царьков. В угоду последним Помпей не захотел в
ответной грамоте парфянскому царю обратиться к нему, величая титулом "царь
царей", как это делали при обращении остальные.
Теперь им овладело бурное стремление захватить Сирию и проникнуть через
Аравию к Красному морю, чтобы победоносно достигнуть Океана, окружающего со
всех сторон обитаемый мир. Ведь и в Африке он первый дошел с победой до
Внешнего моря, и в Испании сделал Атлантический океан границей Римской
державы, - а незадолго до того, преследуя альбанов, едва не дошел до
Гирканского моря. Итак, Помпей решил снова выступить с войском, чтобы
замкнуть Красным морем круг своих походов; кроме того, он видел, что к
Митридату трудно подступиться с оружием и что при бегстве он опаснее, чем в
сражении. 39. Объявив, что он обречет царя в жертву врагу более страшному,
чем он сам, - голоду, Помпей своим флотом преградил путь купеческим кораблям
в Боспор. Тем, кто будет пойман при попытке прорвать заслон, было объявлено
наказание - смертная казнь.
Затем во главе большей части войска Помпей выступил в поход. Найдя еще
не погребенные тела тех, кто пал во главе с Триарием в несчастном сраженье
{30} с Митридатом, Помпей приказал похоронить их всех с почетом и пышностью
(это упущение Лукулла, видимо, особенно возбудило против него ненависть
воинов). Афраний подчинил обитавших у подножья Амана арабов, а сам Помпей
между тем спустился в Сирию и под предлогом отсутствия в ней законных царей
объявил эту страну провинцией и достоянием римского народа. Помпей покорил
также Иудею и захватил в плен царя Аристобула. Что касается городов, то
многие он основал, а многие освободил, подвергая наказанию тираннов,
захвативших их. Больше всего времени он посвящал разбирательству судебных
дел, улаживая споры городов и царей. Куда он сам не мог прибыть, он посылал
своих друзей. Так, он послал трех посредников и третейских судей к армянам и
парфянам, которые попросили его решить их спор об одной области.
Действительно, слава его могущества была велика, но не меньшей была и слава
его справедливости и милосердия. Эта его слава покрывала большинство
проступков его друзей и доверенных лиц, так как по натуре он был неспособен
обуздывать или карать провинившихся. Сам же он оказывал такой ласковый прием
всем, кто имел с ним дело, что обиженные легко забывали и прощали алчность и
грубость его помощников.
40. Первым и самым влиятельным любимцем Помпея был вольноотпущенник
Деметрий, молодой человек, весьма неглупый, однако слишком злоупотреблявший
своим счастливым положением. О нем передают такие рассказы. Философ Катон,
будучи еще юношей, но уже заслужив великое уважение за доблесть и высокие
качества духа, в отсутствие Помпея приехал в Антиохию с целью осмотреть
город. Сам он, как обычно, ходил пешком, а сопровождавшие его друзья ехали
верхом. Перед городскими воротами Катон заметил толпу людей в белых одеждах;
вдоль дороги по одной стороне стояли рядами юноши, по другой - мальчики. Это
обстоятельство сильно раздосадовало Катона, так как он решил, что все это
устроено в его честь, из уважения к нему, хотя он вовсе не нуждался ни в чем
подобном. Он предложил, однако, друзьям спешиться и идти вместе с ним. Когда
они подошли ближе, их встретил распорядитель церемонии с венком на голове и
жезлом и осведомился у них, где они оставили Деметрия и когда он изволит
прибыть. Друзей Катона стал разбирать смех. Сам же Катон, воскликнув: "О
несчастный город!" - прошел мимо, ничего не ответив на вопрос. Впрочем,
Помпей смягчал ненависть окружающих к Деметрию тем, что и сам безропотно
переносил дерзости вольноотпущенника. Действительно, как передают, на пирах
у Помпея, когда хозяин сам еще ожидал и принимал других гостей, Деметрий
зачастую уже с важностью возлежал за столом, закутавшись в тогу по самые
уши. Еще до своего возвращения в Италию он приобрел великолепные дома в
предместьях Рима, редкостной красоты места для прогулок и увеселений и
дорогостоящие сады, которые обычно называли Деметриевыми. Напротив, сам
Помпей вплоть до своего третьего триумфа жил умеренно и неприхотливо.
Впоследствии, когда он воздвиг римлянам прекрасный и знаменитый театр, он
велел пристроить для себя дом - как бы в дополнение к театру; этот дом был
лучше прежнего, но все же до того скромный, что тот, кто стал его владельцем
после Помпея, войдя в дом впервые, с удивлением спросил: "Где же обедал
Помпей Магн?" Так рассказывают об этом.
41. Царь петрейских арабов сначала ни во что не ставил римлян, а теперь
в сильном испуге отправил Помпею послание, извещая о своей готовности во
всем ему подчиниться. Желая укрепить такое настроение царя, Помпей двинулся
к Петре. Многие порицали Помпея за этот поход, считая его лишь предлогом для
отказа от преследования Митридата, и требовали, чтобы Помпей обратился
теперь против этого старинного врага, вновь воспрянувшего духом и
собиравшего силы. Как сообщали, Митридат готовился вести свое войско в
Италию через земли скифов и пэонийцев. Однако Помпей полагал, что ему будет
легче разбить войско Митридата в открытом бою, чем захватить его в бегстве;
поэтому он не желал напрасно тратить силы на преследование врага и проводил
другие военные начинания, умышленно замедляя ход событий. Сама судьба
счастливо разрешила это затруднение. Когда Помпею оставалась лишь небольшая
часть пути до Петры и на этот день уже был разбит лагерь, а Помпей
упражнялся близ него в верховой езде, прибыли гонцы из Понта с радостной
вестью. Об этом можно было судить по наконечникам их копий, которые были
обвиты лаврами. Лишь только воины заметили лавры, они стали собираться к
Помпею. Последний хотел сперва закончить свои упражнения, но воины начали
кричать и так настоятельно требовали, чтобы он прочитал донесения, что он,
соскочив с коня, отправился с ними в лагерь. В лагере не было готового
возвышения для полководца и даже походного не успели соорудить (его обычно
складывают из плотных кусков дерна), но воины поспешно, с чрезмерным
усердием стащили в одно место вьючные седла и сделали из них возвышение.
Помпей поднялся на него и сообщил воинам о смерти Митридата, который
покончил с собой, после того как его собственный сын Фарнак поднял против
него восстание. Фарнак овладел всем, что принадлежало его отцу, и написал
Помпею, что он сделал это ради него и римского народа.
42. Эта весть, как и следовало ожидать, чрезвычайно обрадовала войско;
воины приносили жертвы и устраивали угощения, как будто в лице Митридата
погибли десятки тысяч врагов. Помпей счастливо закончил теперь все свои дела
и походы, хотя и не надеялся, что это произойдет так легко, и тотчас
возвратился из Аравии. Затем, быстро проследовав через лежащие по пути
провинции, он прибыл в Амис, где нашел множество присланных Фарнаком
подарков и многочисленные трупы членов царской семьи. Среди них находился и
труп самого Митридата, который трудно было опознать (потому что слуги при
бальзамировании забыли удалить мозг); однако те, кому поручили произвести
осмотр, опознали царя по шрамам. Что касается Помпея, то он не решился
посмотреть на тело Митридата, но, чтобы умилостивить гнев карающего
божества, тотчас велел отослать труп в Синопу. Однако Помпей с удивлением
рассматривал одежды, которые носил царь, и его великолепное драгоценное
оружие. Ножны от меча Митридата стоимостью в четыреста талантов некий Публий
украл и продал Ариарату, а изумительной работы китару Гай, выросший с
Митридатом, тайно передал сыну Суллы Фавсту, который его об этом просил. Но
Помпей тогда ничего не узнал, Фарнак же открыл пропажу и наказал
похитителей.
Устроив и приведя в порядок азиатские дела, Помпей с необычайной
пышностью направился в обратный путь. По прибытии в Митилену он объявил
город свободным ради Феофана и присутствовал там на учрежденном в старину
состязании поэтов, единственной темой которого в тот раз было прославление
его подвигов. Театр в Митилене так понравился Помпею, что он велел снять
план его, чтобы построить в Риме подобное же здание, но большего размера и
более великолепное. На Родосе он слушал выступления всех софистов и подарил
каждому по таланту. Посидоний записал свою лекцию об изобретении вообще
{31}, читанную им в присутствии Помпея и направленную против ритора
Гермагора. В Афинах Помпей выказал подобную же щедрость по отношению к
философам; на восстановление города он пожертвовал пятьдесят талантов.
Он надеялся возвратиться в Италию с такой славой, какой не стяжал до
него ни один человек, и страстно желал, чтобы его семья встретила его с
такими же чувствами, какие он сам питал к ней. Однако божество всегда
ревниво старается примешивать к блестящим и великим дарам судьбы некоторую
частицу невзгод; оно уже давно подстерегало Помпея, готовясь испортить ему
счастливое возвращение. Супруга Помпея - Муция - в его отсутствие нарушила
супружескую верность. Пока Помпей находился далеко, он не обращал внимания
на доходившие до него слухи, но теперь, вблизи Италии, видимо, имея время
более тщательно обдумать дело, он послал Муции разводное письмо. Ни тогда,
ни впоследствии он не объяснил причины развода; причина эта названа
Цицероном в его письмах {32}.
43. В Риме шли о Помпее всевозможные слухи, и еще до его прибытия
поднялось сильное смятение, так как опасались, что он поведет тотчас свое
войско на Рим и установит твердое единовластие. Красс, взяв с собой детей и
деньги, уехал из Рима, оттого ли, что он действительно испугался, или,
скорее, желая дать пищу клевете, чтобы усилить зависть к Помпею. Помпей же
тотчас по прибытии в Италию собрал на сходку своих воинов. В подходящей к
случаю речи он благодарил их за верную службу и приказал разойтись по домам,
помня о том, что нужно будет вновь собраться для его триумфа. После того,
как войско таким образом разошлось и все узнали об этом, случилось нечто
совершенно неожиданное. Жители городов видели, как Помпей Магн без оружия, в
сопровождении небольшой свиты, возвращается, как будто из обычного
путешествия. И вот из любви к нему они толпами устремлялись навстречу и
провожали его до Рима, так что он шел во главе большей силы, чем та, которую
он только что распустил. Если бы он задумал совершить государственный
переворот, для этого ему вовсе не нужно было бы войска.
44. Так как закон не разрешал триумфатору перед триумфом вступать в
город, то Помпей послал сенату просьбу оказать ему услугу и отложить выборы
консулов, чтобы он мог своим присутствием содействовать избранию Пизона.
Катон выступил против этого, и план Помпея на этот раз не удался. Помпей
удивлялся смелости и настойчивости, с какими этот человек, один, открыто
выступил в защиту права, и пожелал любым способом привлечь его на свою
сторону. У Катона было две племянницы, и Помпей намеревался сам жениться на
одной, а другую дать в жены своему сыну. Катон, однако, заподозрил здесь
хитрость, поняв, что его хотят некоторым образом подкупить. Но его сестра и
жена досадовали на то, что он отверг свойство с Помпеем Магном. Между тем
Помпей, желая сделать консулом Афрания, роздал за него много денег по
центуриям {33}, и граждане приходили за деньгами в сады Помпея. Дело это
получило огласку, и Помпей стал подвергаться нападкам за то, что высшую
должность, которой сам добился своими великими деяниями, сделал продажной
для тех, кто не мог завоевать ее доблестью. Катон сказал тогда своим
женщинам: "Этот позор должны будут разделить те, кто вступит в родство с
Помпеем". И женщины согласились, что Катон лучше их судит о том, что
прилично и что подобает.
45. Триумф Помпея был столь велик, что, хотя и был распределен на два
дня, времени не хватило и многие приготовления, которые послужили бы
украшению любого другого великолепного триумфа, выпали из программы зрелища.
На таблицах, которые несли впереди, были обозначены страны и народы, над
которыми справлялся триумф: Понт, Армения, Каппадокия, Пафлагония, Мидия,
Колхида, иберы, альбаны, Сирия, Киликия, Месопотамия, племена Финикии и
Палестины, Иудея, Аравия, а также пираты, окончательно уничтоженные на суше
и на море. В этих странах было взято не менее тысячи крепостей и почти
девятьсот городов, у пиратов было захвачено восемьсот кораблей, тридцать
девять опустошенных городов были заселены вновь. Кроме того, на особых
таблицах указывалось, что доходы от податей составляли до сих пор пятьдесят
миллионов драхм, тогда как завоеванные им земли принесут восемьдесят пять
миллионов. Помпей внес в государственную казну чеканной монеты и серебряных
и золотых сосудов на двадцать тысяч талантов, не считая того, что он роздал
воинам, причем получившему самую меньшую долю досталось тысяча пятьсот
драхм. В триумфальной процессии, не считая главарей пиратов, вели как
пленников сына Тиграна, царя Армении, вместе с женой и дочерью, жену самого
Тиграна, Зосиму, царя иудеев Аристобула, сестру Митридата, пятерых его детей
и скифских жен; затем вели заложников, взятых у альбанов, иберов и царя
Коммагены. Было выставлено множество трофеев, в целом равное числу побед,
одержанных самим Помпеем и его полководцами. Но что больше всего принесло
славы Помпею, что ни одному римлянину еще не выпадало на долю, это то, что
свой третий триумф он праздновал за победу над третьей частью света. До него
и другие трижды справляли триумф, но Помпей получил первый триумф за победу
над Африкой, второй - над Европой, а этот последний - над Азией, так что
после трех его триумфов создавалось впечатление, будто он некоторым образом
покорил весь обитаемый мир.
46. Помпею тогда не было еще, как утверждают писатели, во всем
сравнивающие и сближающие его с Александром, тридцати четырех лет; в
действительности же возраст его приближался к сорока {34}. Каким счастьем
было бы для него как раз тогда окончить свою жизнь, когда ему еще
сопутствовала Александрова удача. Вся остальная его жизнь приносила ему либо
успехи, навлекавшие на него зависть и ненависть, либо непоправимые
несчастья. Действительно, свое влияние в государстве, приобретенное
благодаря собственным заслугам, он употреблял на пользу других людей, и
употреблял недостойным образом; так, способствуя усилению других, он наносил
ущерб своему доброму имени и незаметно был сломлен собственной силой и
величием. Когда в руки неприятеля попадают ключевые позиции в городе, они
умножают вражескую мощь - подобным образом Цезарь, обязанный своим
возвышением в государстве влиянию Помпея, совершенно уничтожил того самого
человека, благодаря которому одержал верх над остальными. Произошло это
следующим образом.
После возвращения из Азии Лукулла, смертельно оскорбленного Помпеем,
сенат не только устроил Лукуллу торжественный прием, но и стал побуждать его
к государственной деятельности, чтобы с его помощью ограничить влияние
Помпея, который также был уже в Риме. Лукулл, правда, растерял свой пыл и
охладел к государственной деятельности, предавшись удовольствиям и
развлечениям праздности и богатства. Тем не менее он напал на Помпея и
принялся так настойчиво защищать свои распоряжения в Азии, которые Помпей
отменил, что при поддержке Катона достиг в сенате полной победы.
Потерпев поражение и теснимый в сенате, Помпей был вынужден прибегнуть
к помощи народных трибунов и связаться с мальчишками. Самый отвратительный и
наглый из них, Клодий, охотно пойдя навстречу Помпею, поставил его в полную
зависимость от народа. Клодий заставлял Помпея, вопреки его достоинству,
бегать за собой по форуму и пользовался его поддержкой, чтобы придать вес
законопроектам, которые он предлагал, и речам, которые он произносил, желая
лестью снискать расположение толпы. Кроме того, - словно обществом своим он
не позорил, но благодетельствовал Помпея, - Клодий требовал еще награды,
которую впоследствии и получил, - Помпей принес ему в жертву Цицерона,
который был другом Помпея и очень часто оказывал ему услуги на
государственном поприще. Когда Цицерон в минуту опасности обратился за
помощью к Помпею, последний даже не принял его, но, приказав закрыть двери
перед всеми, кто приходил к нему, сам ушел через другой выход. Цицерону
пришлось тогда из страха перед судебным процессом тайно покинуть Рим {35}.
47. В это время Цезарь по возвращении в Рим после претуры предпринял
такой ход, который в тот момент стяжал ему горячую любовь сограждан, а
впоследствии доставил огромную власть, Помпею же и самому государству нанес
тяжелейший ущерб. Цезарь стал добиваться своего первого консульства.
Несогласия между Помпеем и Крассом, если бы Цезарь присоединился к одному из
них, сразу делали его врагом другого. Имея это в виду, Цезарь попытался
примирить обоих государственных деятелей - дело само по себе прекрасное,
мудрое и отвечающее интересам государства, но затеянное с дурным намерением
и проведенное с тонким коварством. До сих пор разделенное на две части
могущество, как груз на корабле, выравнивало крен и поддерживало равновесие
в государстве. Теперь же могущество сосредоточилось в одном пункте и
сделалось настолько неодолимым, что опрокинуло и разрушило весь существующий
порядок вещей. Поэтому Катон в ответ на утверждение, что республику
ниспровергла возникшая впоследствии вражда между Цезарем и Помпеем, заявил,
что ошибаются те, кто считает причиной гибели республики это последнее
обстоятельство. Действительно, не раздоры, не вражда этих государственных
деятелей, а их объединение и дружба принесли республике первейшее и
величайшее несчастье.
Цезарь был избран консулом и тотчас в угоду беднякам и неимущим внес
законопроект об основании колоний и раздаче земель {36}; тем самым он
нарушил достоинство своего сана, превратив консульство в своего рода
трибунат. Когда товарищ Цезаря по должности, Бибул, воспротивился его
намерениям, а Катон старался всемерно помочь Бибулу, Цезарь просто выпустил
на ораторское возвышение Помпея и, обратившись к нему, спросил, одобряет ли
тот внесенные им законопроекты. Когда последовал утвердительный ответ,
Цезарь продолжал: "Итак, если кто-нибудь вздумает насилием помешать
законопроекту, придешь ли ты на помощь народу?" "Конечно, - ответил Помпей,
- против тех, кто угрожает мечом, я выступлю с мечом и щитом". Ничего более
грубого Помпей, кажется, до этого дня еще не говорил и не совершал. Поэтому
в оправдание Помпея говорили, что эти слова сорвались у него с языка
сгоряча. Однако последующие события ясно показали, что Помпей совершенно
подчинился Цезарю. Действительно, вопреки всем ожиданиям, Помпей женился на
Юлии, дочери Цезаря, уже обрученной с Цепионом и собиравшейся выйти замуж
через несколько дней. Чтобы смягчить гнев Цепиона, Помпей обещал ему в жены
собственную дочь, хотя она тоже была ранее обручена с Фавстом, сыном Суллы.
Сам Цезарь женился на Кальпурнии, дочери Пизона.
48. После этого Помпей наполнил Рим своими воинами и вершил все дела
путем открытого насилия. Так, его воины внезапно напали на Бибула, когда тот
спускался на форум вместе с Лукуллом и Катоном, и переломали прутья его
ликторов; кто-то из них высыпал на голову Бибула корзину с навозом; двое
народных трибунов, его сопровождавшие, были ранены. Очистив таким образом
форум от своих противников, Цезарь и Помпей утвердили закон о распределении
земель. Соблазненный этим законом, народ сделался сговорчивым и склонным
принимать всякое их предложение; теперь он вовсе не вникал ни во что, но
молчаливо одобрял их законопроекты. Таким образом были утверждены
распоряжения Помпея, из-за которых у него шел спор с Лукуллом, Цезарю же
были предоставлены Галлия по эту и по ту стороны Альп и Иллирия, а также
четыре полных легиона сроком на пять лет; консулами на следующий год были
выбраны Пизон, тесть Цезаря, и Габиний, один из наиболее отвратительных
льстецов Помпея. Во время этих событий Бибул сидел взаперти в своем доме; в
течение восьми месяцев он не появлялся для выполнения своих обязанностей
консула, а лишь издавал указы, полные злобных обвинений против его
противников - Помпея и Цезаря. Что касается Катона, то он, словно одержимый
пророческим наитием, предвещал в сенате предстоящую судьбу республики и
самого Помпея. Лукулл же, устав от борьбы, жил на покое, как человек, уже
неспособный больше к государственной деятельности. По этому поводу Помпей
заметил, что старику предаваться роскоши подобает еще меньше, чем заниматься
государственными делами.
Тем не менее и сам Помпей быстро растерял свою энергию, ухаживая за
молодой женой; он посвящал ей большую часть своего времени, проводя вместе с
нею целые дни в загородных именьях и садах и вовсе не обращая внимания на
то, что творилось на форуме. Клодий, бывший тогда народным трибуном, стал
относиться к нему пренебрежительно и позволил себе весьма наглые поступки.
Так, он изгнал из Рима Цицерона и послал Катона на Кипр под предлогом
ведения войны на этом острове. Видя, что народ всецело ему предан, потому
что он во всем угождает народу, Клодий сразу же после отъезда Цезаря в
Галлию сделал попытку отменить некоторые распоряжения Помпея. Он захватил
пленного Тиграна и держал его в своем доме, а затем возбудил судебные
процессы против друзей Помпея, чтобы испробовать, какова сила влияния
Помпея. В конце концов, когда Помпей лично выступил на одном из таких
процессов, Клодий в окружении толпы бесстыдных негодяев поднялся на
возвышение и задал такие вопросы: "Кто разнузданный тиранн? Кто этот
человек, ищущий человека? Кто почесывает одним пальцем голову?" {37} На
каждый вопрос толпа громко и стройно, словно хорошо обученный хор,
выкрикивала, едва лишь Клодий встряхивал краем тоги, - "Помпей".
49. Эти нападки, конечно, сильно огорчали Помпея, который не привык
подвергаться поношениям и был совершенно неопытен в подобного рода борьбе.
Однако еще больше он опечалился, узнав, что сенат злорадствует по поводу
нанесенных ему оскорблений, считая его наказанным за предательство по
отношению к Цицерону. Между тем на форуме дело дошло до драки, причем
несколько человек было ранено, а одного из рабов Клодия поймали с обнаженным
мечом при попытке пробраться к Помпею сквозь толпу обступивших его людей.
Помпей, боявшийся наглых выходок и злословия Клодия, воспользовался этим
предлогом, чтобы больше не появляться на форуме, пока Клодий оставался в
своей должности. Все это время Помпей не выходил из своего дома, обсуждая с
друзьями, как бы смягчить гнев сената и лучших граждан против него. Куллеон
советовал ему развестись с Юлией и, порвав с Цезарем, перейти на сторону
сената. Помпей отверг этот совет, а принял предложение тех, кто желал
возвращения Цицерона, заклятого врага Клодия, человека, пользовавшегося
величайшим расположением сената. Во главе сильного отряда Помпей проводил на
форум брата Цицерона, и тот обратился к народу с просьбой за изгнанника;
после схватки, в которой было множество раненых и даже несколько убитых,
Помпею удалось одолеть Клодия. Возвратившись законным порядком из изгнания,
Цицерон не только сразу же примирил Помпея с сенатом, но, выступив в пользу
хлебного закона {38}, снова сделал Помпея до некоторой степени владыкой всех
земель и морей, принадлежавших римлянам. Ибо власти и надзору Помпея были
подчинены гавани, торговые центры, продажа зерна, - одним словом, вся
деятельность мореходов и земледельцев. Клодий обвинял Помпея, доказывая, что
этот закон внесен не из-за нехватки хлеба, а наоборот, нехватка искусственно
вызвана, чтобы провести закон и чтобы новые полномочия опять оживили как бы
парализованную силу Помпея. Другие видели во всем этом хитрую выдумку
консула Спинтера, который желал облечь Помпея высшей властью для того, чтобы
его самого послали на помощь царю Птолемею {39}. Однако народный трибун
Каниний предложил законопроект, по которому Помпей должен был без военной
силы, а только с двумя ликторами примирить александрийцев с царем. Помпей,
видимо, был доволен этим предложением, сенат же отверг его под тем
благовидным предлогом, что он опасается за жизнь Помпея. На форуме и около
сенатской курии были найдены разбросанные грамоты, в которых говорилось, что
Птолемей просит назначить полководцем в помощь ему Помпея, а не Спинтера.
Тимаген говорит, что Птолемей покинул Египет без настоятельной
необходимости, но лишь по совету Феофана, который старался доставить Помпею
новый источник личного обогащения и создать предлог для нового похода.
Подлая угодливость Феофана сообщает, конечно, убедительность этой истории,
но, с другой стороны, сам характер Помпея, который неспособен был из
честолюбия на столь низкое коварство, делает ее совершенно невероятной.
50. Поставленный во главе снабжения хлебом, Помпей начал направлять в
различные области своих легатов и друзей, сам же, отплыв в Сицилию, Сардинию
и Африку, собрал там большое количество хлеба. Когда он собирался выйти в
море, поднялась буря, и кормчие не решались сняться с якоря. Тогда Помпей
первым взошел на борт корабля и, приказав отдать якорь, вскричал: "Плыть
необходимо, а жить - нет!" При такой отваге и рвении Помпею сопутствовало
счастье, и ему удалось наполнить рынки хлебом, а море покрыть грузовыми
судами с продовольствием. Поэтому была оказана помощь даже чужеземцам, и
изобилие из богатого источника потоком разлилось по всем землям.
51. Цезарь в это время, благодаря Галльской войне, достиг большого
могущества. И хотя он находился так далеко от Рима и был, по-видимому, занят
войной с белгами, свевами и британцами, однако благодаря своей хитрости умел
в самых важных делах незаметно оказывать противодействие Помпею в Народном
собрании. Со своим войском он обращался, как с живым телом, не просто
направляя его против варваров, но боями с неприятелем, словно охотой или
травлей зверей, закаляя его и делая непобедимым и страшным. Золото, серебро
и прочую богатую добычу, захваченную в бесчисленных походах, Цезарь отсылал
в Рим. Эти средства он употреблял на подарки эдилам, преторам, консулам и их
женам, чем приобрел расположение многих. Поэтому, когда он, перейдя Альпы,
зимовал в Луке, туда наперерыв устремилось множество мужчин и женщин и среди
прочих - двести сенаторов (в их числе Помпей и Красс), так что у дверей дома
Цезаря можно было увидеть сто двадцать ликторских связок, различных лиц в
консульском и преторском ранге. Всех прибывших Цезарь отпустил, щедро
раздавая деньги и посулы, а с Помпеем и Крассом он заключил соглашение.
Последние должны были добиваться консульства, а Цезарь в помощь им обещал
послать большой отряд воинов для голосования. Как только совершится их
избрание, они разделят между собой провинции и командование войском, за
Цезарем же должны быть утверждены его провинции на следующее пятилетие.
Это соглашение, ставшее известным в народе, первые лица в государстве
встретили с большим неудовольствием. Марцеллин, выступая перед собравшимся
народом, спросил обоих претендентов, будут ли они домогаться консульства.
Когда народ потребовал, чтобы они дали ответ, Помпей отвечал первым, сказав,
что, может быть, он будет домогаться консульства, а может быть, и нет. Красс
же дал более скромный ответ, заявив, что поступит так, как считает полезным
для общего блага. Когда, наконец, Марцеллин выступил против Помпея и,
видимо, допустил в своей речи резкие выражения, Помпей объявил, что
Марцеллин самый несправедливый человек на свете, вовсе не знающий
благодарности: ведь он, Помпей, сделал его из немого красноречивым, а из
голодного пресыщенным обжорой.
52. Все прочие претенденты на должность консула отступились от своих
домогательств, и только Луция Домиция Катон убедил не отказываться, всячески
его ободряя и говоря, что борьба с тираннами идет не за консульскую
должность, а за свободу. Помпей, боясь упорства Катона, опасаясь, как бы он,
и без того ведя за собой весь сенат, не привлек на свою сторону
здравомыслящую часть народа, не допустил Домиция на форум; он подослал
вооруженных людей, которые убили сопровождавшего Домиция факелоносца, а
остальных обратили в бегство. Последним отступил Катон: защищая Домиция, он
получил рану в правый локоть.
Такими-то средствами Помпей и Красс добились консульства, но и в прочих
своих действиях при исполнении должности они проявили не больше скромности.
Прежде всего, когда народ хотел выбрать Катона претором и уже приступил к
голосованию, Помпей распустил собрание под предлогом неблагоприятных
знамений. Вместо Катона подкупленные центурии выбрали претором Ватиния.
Затем через народного трибуна Требония Помпей и Красс внесли законопроект,
по которому, - как было условлено прежде, - полномочия Цезаря были продлены
на второе пятилетие; Крассу была предоставлена Сирия и ведение войны против
парфян, а самому Помпею - вся Африка и обе Испании с четырьмя легионами, из
которых два Помпей по просьбе Цезаря на время передал ему для Галльской
войны. По истечении срока консульства Красс отправился в свою провинцию,
Помпей же, освятив воздвигнутый им театр, устроил гимнастические и
мусические состязания, а также травлю диких зверей, при которой было убито
пятьсот львов. Под конец Помпей показал еще битву со слонами - зрелище,
всего более поразившее римлян.
53. Эти зрелища вызвали у народа изумление перед Помпеем и любовь к
нему, но, с другой стороны, и не меньшую зависть. Помпей передал войска и
управление провинциями своим доверенным легатам, а сам проводил время с
женой в Италии, в своих именьях, переезжая из одного места в другое и не
решаясь оставить ее то ли из любви к ней, то ли из-за ее привязанности к
нему. Ибо приводят и это последнее основание. Всем была известна нежность к
Помпею молодой женщины, страстно любившей мужа, невзирая на его годы.
Отчасти причиной этому была, по-видимому, воздержность мужа, который
довольствовался только своей женой, отчасти же его природная величавость,
соединявшаяся с приятным и привлекательным обхождением, особенно
соблазнительным для женщин, если признать за истину свидетельство гетеры
Флоры.
При выборах эдилов дело дошло до рукопашной схватки, и много людей
около Помпея было убито, так что ему пришлось переменить запачканную кровью
одежду. Слуги, принесшие одежду Помпея, произвели своей беготней сильный шум
в доме. При виде окровавленной тоги молодая женщина, бывшая в ту пору
беременной, лишилась чувств и с трудом пришла в себя. От такого сильного
испуга и волнения у нее начались преждевременные роды. Поэтому даже те, кто
весьма резко порицал дружбу Помпея с Цезарем, не могли сказать ничего
дурного о любви этой женщины. Она забеременела снова и, родив дочь,
скончалась от родов, ребенок же пережил мать лишь на немного дней. Помпей
совершил уже все приготовления для похорон в своем альбанском имении, однако
народ силой заставил перенести тело на Марсово поле, скорее из сострадания к
молодой женщине, чем в угоду Помпею и Цезарю. Из них обоих, однако, народ,
по-видимому, больше уважения оказывал отсутствующему Цезарю, чем Помпею,
который был в Риме.
Тотчас же после смерти Юлии город пришел в волнение, всюду царило
беспокойство и слышались сеющие смуту речи. Родственный союз, который прежде
скорее скрывал, чем сдерживал, властолюбие этих двух людей, был теперь
разорван. Вскоре пришло известие о гибели Красса в войне с парфянами. Его
гибель устранила еще одно важное препятствие для возникновения гражданской
войны. Действительно, из страха перед Крассом оба соперника так или иначе
держались по отношению друг к другу в пределах законности. Но после того,
как судьба унесла третьего участника состязания, можно было вместе с
комическим поэтом сказать, что один борец, выходя на борьбу с другим,
Маслом себя умащает и руки песком натирает {40}.
Нет, для человеческой натуры любого счастья мало! Насытить и
удовлетворить ее невозможно, поскольку даже такая огромная власть,
распространявшаяся на столь обширное пространство, не могла утишить
честолюбия этих двух людей. Хотя им и приходилось слушать и читать о том,
что даже у богов
Натрое все делено и досталося каждому царство {41},
они считали, что для них двоих не хватает всей римской державы.
54. Выступая как-то в Народном собрании, Помпей заметил, что всякую
почетную должность ему давали скорее, чем он того ожидал, и он отказывался
от этой должности раньше, чем ожидали другие. О справедливости этого
замечания свидетельствует то, что он всегда распускал после похода свои
войска. Но тогда, полагая, что Цезарь войска не распустит, Помпей старался в
противовес ему упрочить собственное положение, обеспечив высшие
государственные должности за своими приверженцами. Впрочем, он не вводил
никаких новшеств и не желал обнаруживать своего недоверия к Цезарю, -
напротив, старался показать, что презирает его и ни во что не ставит.
Когда же Помпей стал замечать, что высшие государственные должности
распределяются не по его желанию, так как граждане подкуплены, он решил не
препятствовать смуте. Тотчас пошли толки о диктаторе. Первым осмелился
открыто заявить об этом народный трибун Луцилий, убеждая народ выбрать
Помпея диктатором. Катон так резко возражал против этого, что Луцилию
грозила опасность потерять должность трибуна. Многие друзья Помпея выступили
в его защиту, утверждая, что он не ищет и не желает этой должности. Катон
похвалил за это Помпея и убеждал его позаботиться о восстановлении законного
порядка. Тогда Помпей, устыдившись, принял меры к восстановлению порядка, и
были избраны консулы - Домиций и Мессала.
Потом, однако, опять началась смута, и многие стали уже более
решительно толковать о диктаторе. Катон, боясь, что его вынудят подчиниться
насилию, решил, что лучше предоставить Помпею какую-либо законную должность
и тем отвратить его от этой неограниченной и тираннической власти. Даже
Бибул, хотя и был врагом Помпея, первым подал свое мнение в сенате об
избрании Помпея единственным консулом, ибо таким образом республика или
избавится от теперешних беспорядков, или будет порабощена самым доблестным
мужем. Это предложение показалось странным, имея в виду лицо, от которого
оно исходило. Тогда встал Катон; все ждали, что он будет возражать против
нового законопроекта, но, когда в сенате воцарилось молчание, он заявил, что
сам не внес бы такого предложения, однако, коль скоро оно уже внесено
другим, он советует его принять, предпочитая любую власть безвластию; кроме
того, он считает, что лучше Помпея никто не сумеет управлять государством
при таком беспорядке. Сенат принял предложение и постановил, чтобы Помпей,
выбранный консулом, правил один; если же он сам потребует себе товарища,
пусть изберет его не раньше, как через два месяца. Итак, междуцарь {42}
Сульпиций назначил Помпея консулом, и Помпей дружески приветствовал Катона,
выразив тому большую благодарность и прося частным образом помогать ему
советом при выполнении должности. Катон же отвечал, что, по его мнению,
Помпей вовсе не обязан его благодарить, так как все, что он, Катон, говорил
в сенате, он сказал не ради него, Помпея, а ради государства; он будет,
добавил Катон, давать Помпею советы частным образом, если к нему обратятся,
а если не обратятся, он публично выскажет то, что сочтет полезным и нужным.
Таков Катон был во всем.
55. По прибытии в город Помпей женился на Корнелии, дочери Метелла
Сципиона и вдове погибшего в войне с парфянами Публия, сына Красса, на
которой тот женился, когда она была еще девушкой. У этой молодой женщины,
кроме юности и красоты, было много и других достоинств. Действительно, она
получила прекрасное образование, знала музыку и геометрию и привыкла с
пользой для себя слушать рассуждения философов. Эти ее качества соединялись
с характером, лишенным несносного тщеславия - недостатка, который у молодых
женщин вызывается занятием науками. Происхождение и доброе имя ее отца были
безупречны. Тем не менее брак не встретил одобрения из-за большой разницы в
возрасте жениха и невесты: ведь по годам Корнелия скорее годилась в жены
сыну Помпея. Более проницательные люди полагали, что Помпей пренебрегает
интересами государства: находясь в затруднительном положении, государство
избрало его своим врачом и всецело доверилось ему одному, а он в это время
увенчивает себя венками и справляет свадебные торжества, меж тем как ему
следовало бы считать несчастьем это свое консульство, ибо, конечно, оно не
было бы предоставлено ему вопреки установившимся обычаям, если бы в
отечестве все обстояло благополучно.
Когда Помпей начал процессы о подкупе и лихоимстве и издал законы, на
основании которых были возбуждены судебные преследования, он вел все дела со
строгим беспристрастием, добился безопасности, порядка и спокойствия в
судах, председательствуя там под охраной вооруженной силы. Однако в одном из
таких процессов оказался замешанным тесть его Сципион, и тут Помпей
пригласил к себе триста шестьдесят судей и просил их помочь тестю.
Обвинитель отказался от процесса, увидев, что судьи провожают Сципиона с
форума. Поэтому о Помпее снова пошла дурная слава. Но еще более резким
порицаниям он подвергся, когда в нарушение собственного закона, запрещавшего
похвальные речи лицу, привлеченному к судебной ответственности, выступил с
похвалой Планку {43}. Катон, который как раз был в числе судей, закрыв
руками уши, объявил, что не подобает ему слушать похвалы в нарушение закона.
Катон был исключен из числа судей перед голосованием, но, к стыду для
Помпея, Планк все же был осужден голосами остальных судей. Спустя несколько
дней бывший консул Гипсей {44}, обвиняемый в подкупе, подкараулил Помпея,
когда тот возвращался после бани домой, к обеду, и стал умолять о помощи,
обнимая его колени. Помпей же, пройдя мимо него, заметил презрительно, что
тот может испортить ему обед, но ничего другого не добьется. Эта видимая
неровность в его поведении навлекала на него порицания. Впрочем, все
государственные дела Помпей привел в порядок. На оставшиеся пять месяцев
своего пребывания в должности он выбрал сотоварищем своего тестя. Было
вынесено постановление продлить Помпею срок управления провинциями на
следующее четырехлетие; кроме того, ему было дано по тысяче талантов в год
на содержание войска.
56. Друзья Цезаря воспользовались этим предлогом, чтобы потребовать
некоторого внимания и к Цезарю - человеку, который вел так много войн для
распространения римского владычества. В самом деле, говорили они, Цезарь
заслуживает второго консульства или продления срока командования, чтобы
другой начальник, придя на смену, не похитил у него славы великих подвигов,
но чтобы тот, кто их совершил, продолжал командовать в покое и почете. Когда
из-за этих требований возникли разногласия, Помпей, как бы стремясь из
дружеского расположения к Цезарю избавить его от зависти, объявил, что у
него есть письма Цезаря, в которых тот выражает желание принять преемника и
отказаться от командования; однако было бы справедливо предоставить ему
право заочно домогаться консульства. Против этого восстал Катон,
потребовавший, чтобы Цезарь искал себе какой-либо награды у сограждан только
как частный человек, сложив оружие. Помпей, словно убежденный доводами
Катона, не настаивал на своем мнении, и тем сделал свои замыслы по отношению
к Цезарю еще более подозрительными. Он послал Цезарю требование вернуть
переданные ему легионы под предлогом предстоящей войны с парфянами. Цезарь
отослал воинов назад, щедро одарив, хотя и знал, зачем у него их требовали.
57. После этого Помпей опасно занемог в Неаполе, но поправился.
Неаполитанцы, по предложению Праксагора, справили благодарственное
празднество в честь избавления его от опасности. Неаполитанцам стали
подражать соседи, и, таким образом, празднества распространились по всей
Италии, так что маленькие и большие города один за другим справляли
многодневные праздники. Не хватало места для тех, кто отовсюду сходился на
праздник: дороги, селения и гавани были переполнены народом, справлявшим
празднества с жертвоприношениями и пиршествами. Многие встречали Помпея,
украсив себя венками, с пылающими факелами в руках, а провожая, осыпали его
цветами, так что его возвращение в Рим представляло собой прекрасное и
внушительное зрелище.
Это-то обстоятельство, как говорят, больше всего и способствовало
возникновению войны. Ибо гордыня и великая радость овладели Помпеем и
вытеснили все разумные соображения об истинном положении дел. Помпей
совершенно отбросил теперь свою обычную осторожность, которая прежде всегда
обеспечивала безопасность и успех его предприятиям, стал чрезмерно дерзок и
с пренебрежением говорил о могуществе Цезаря. Он считал, что ему не будет
нужды пускать в ход против Цезаря оружие или обращаться к каким-либо
затруднительным и хлопотливым действиям, но что теперь он гораздо легче
уничтожит соперника, чем когда-то его возвысил. К тому же в это время из
Галлии прибыл Аппий с легионами, которые Помпей дал взаймы Цезарю. Аппий
сильно умалял подвиги Цезаря в Галлии и распространял о нем клеветнические
толки. Помпей, говорил он, не имеет представления о своем собственном
могуществе и славе, если хочет бороться против Цезаря каким-то иным оружием,
в то время как он может сокрушить соперника с помощью его же собственного
войска, лишь только появится перед ним, - так велика, дескать, в этом войске
ненависть к Цезарю и любовь к Помпею. Так Помпей проникался все большим
высокомерием и, веря в свое могущество, дошел до такого пренебрежения к
силам соперника, что высмеивал тех, кто страшился войны; тех же, кто говорил
ему, что не видит войска, которое будет сражаться против Цезаря, если тот
пойдет на Рим, Помпей с веселой улыбкой просил не беспокоиться. "Стоит мне
только, - говорил он, - топнуть ногой в любом месте Италии, как тотчас же
из-под земли появится и пешее и конное войско".
58. В противоположность Помпею Цезарь взялся за дело более решительно.
Он не удалялся более на значительное расстояние от Италии и от времени до
времени посылал в Рим своих воинов на выборы должностных лиц. Многих высших
магистратов он тайно привлекал на свою сторону, подкупая их деньгами. Среди
них были консул Павел, за тысячу пятьсот талантов изменивший Помпею,
народный трибун Курион, избавленный Цезарем от его огромных долгов, и Марк
Антоний, который по дружбе к Куриону был причастен к его долгам. Один из
начальников, посланных Цезарем в Рим, как рассказывали, стоял у сенатской
курии и, услышав, что сенат отказывается продлить срок командования Цезаря,
ударил рукой по мечу и вскричал: "Ну, тогда вот этот меч даст ему
разрешение!" К этой же цели были направлены все действия и приготовления
Цезаря.
Впрочем, требования и предложения Куриона в защиту Цезаря по виду были
вполне разумны и направлены к общему благу. А предложил он одно из двух: или
лишить Помпея командования, или, если Помпей удержит его, не отнимать войска
у Цезаря; пусть они либо, став частными лицами, блюдут закон и
справедливость, либо, оставаясь соперниками, довольствуются нынешним
положением и не стараются его изменить. Тот, кто ослабит одного из них,
только удвоит этим могущество, которого страшится. В ответ на это
предложение консул Марцелл назвал Цезаря разбойником и потребовал объявить
его врагом отечества, если он не сложит оружия. Тем не менее Куриону с
помощью Антония и Пизона удалось заставить сенат высказаться: он предложил
отойти в сторону тем сенаторам, которые требовали, чтобы только один Цезарь
сложил оружие, а Помпей сохранил командование. И большая часть сенаторов
отошла в сторону. Когда же Курион попросил отойти в сторону тех, кто
считает, что оба соперника должны сложить оружие и отказаться от власти, то
за Помпея подали голос двадцать пять сенаторов, а за предложение Куриона -
все остальные. Сияющий от радости, думая, что уже одержал победу, Курион
выбежал из курии и устремился в Народное собрание, где его встретили
рукоплесканиями, осыпав венками и цветами.
Помпей не присутствовал на заседании сената, потому что полководцы,
командующие легионами, не имеют права вступать в город. Между тем поднялся
Марцелл и заявил, что не может дольше сидеть и выслушивать все эти
рассуждения: он видит, как десять легионов уже переходят Альпы, и потому
идет, чтобы снарядить в путь того, кто станет сражаться против них за
отечество. 59. После этого, как бы в знак траура, сенаторы переменили свою
одежду. Марцелл, сопровождаемый всем сенатом, пошел через форум за городскую
черту к Помпею. Став против него, Марцелл сказал: "Приказываю тебе, Помпей,
оказать помощь отечеству, пользуясь для этого не только наличными
вооруженными силами, но и набирая новые легионы". То же самое заявил и
Лентул, один из двух избранных на следующий год консулов.
Помпей принялся набирать войско, однако одни вовсе не подчинялись его
приказам, иные - немногие - собирались с трудом и неохотно, большинство же
громко требовало примирения соперников. Ибо, несмотря на противодействие
сената, Антоний прочитал в Народном собрании письмо Цезаря с весьма
соблазнительными для народа предложениями. А именно, Цезарь предлагал обоим
вернуться из своих провинций и распустить войска, затем, отдавшись в
распоряжение и на милость народа, представить отчет о своей деятельности. Но
Лентул, вступивший уже в должность консула, не созывал сената. Цицерон,
который незадолго до того возвратился из Киликии, хлопотал о соглашении и
внес предложение, чтобы Цезарь, покинув Галлию и распустив все остальное
войско, сохранил за собою лишь два легиона и провинцию Иллирию и ожидал
своего второго консульства. Однако, когда Лентул выступил против этого, а
Катон громко заявил, что Помпей совершит ошибку, позволив еще раз себя
обмануть, соглашение не состоялось.
60. Между тем пришло сообщение, что Цезарь занял Аримин, большой город
в Италии, и со всем войском идет прямо на Рим. Последнее известие, однако,
было ложным. Ибо Цезарь шел, ведя за собой не больше трехсот всадников и
пяти тысяч пехотинцев. Он не стал дожидаться подхода остальных сил, стоявших
за Альпами, так как предпочитал напасть на врага врасплох, когда тот
находится в замешательстве, чем дать ему время подготовиться к войне.
Подойдя к реке Рубикону, по которой проходила граница его провинции, Цезарь
остановился в молчании и нерешительности, взвешивая, насколько велик риск
его отважного предприятия. Наконец, подобно тем, кто бросается с кручи в
зияющую пропасть, от откинул рассуждения, зажмурил глаза перед опасностью и,
громко сказав по-гречески окружающим: "Пусть будет брошен жребий", - стал
переводить войско через реку {45}.
Лишь только распространились первые слухи об этом событии, в Риме
воцарилось беспокойство, страх и смятение, какого не бывало никогда раньше.
Сенат тотчас с величайшей поспешностью собрался к Помпею, явились и высшие
должностные лица. Тулл спросил Помпея, где его войско и насколько оно
многочисленно. После некоторого промедления Помпей неуверенно ответил, что
легионы, пришедшие от Цезаря, находятся в готовности, а кроме того, он
предполагает быстро свести воедино набранные прежде тридцать тысяч человек.
Тогда Тулл вскричал: "Ты обманул нас, Помпей!" - и предложил послать послов
к Цезарю. Некто Фавоний, вообще человек незлобивый, но уверенный, что своей
упрямой надменностью он подражает благородному прямодушию Катона, предложил
Помпею топнуть ногой и вывести из-под земли обещанные легионы. Помпей
спокойно вынес эту бестактную издевку. Когда же Катон стал напоминать ему о
том, что еще вначале говорил о Цезаре, Помпей ответил, что предсказания
Катона оказались более верными, а он, Помпей, действовал более дружелюбно,
чем следовало. 61. Катон предложил выбрать Помпея главнокомандующим с
неограниченными полномочиями, прибавив, что виновник этих великих бед должен
сам положить им конец. Катон тотчас выехал в Сицилию (ему была назначена эта
провинция), так же поступил и каждый из остальных должностных лиц,
отправившись в назначенную ему по жребию провинцию.
Между тем почти вся Италия была охвачена смятением, и деловая жизнь
находилась в расстройстве. Иногородние отовсюду поспешно сбегались в Рим, а
столичные жители, напротив, уезжали, оставляя город, где при таком смятении
и беспорядке достойные граждане проявили слабость, а буйная чернь оказала
дерзкое неповиновение властям. Действительно, никак не удавалось успокоить
страхи и опасения, и действовать в согласии со здравым размышлением Помпею
не давали, но в каком бы состоянии духа кто ни находился, - будь то страх,
печаль или беспокойство, - он со своими заботами являлся к Помпею, так что в
один и тот же день нередко принимались противоположные решения. Получить о
врагах достоверные сведения Помпей не мог, так как слишком много было
вестников-очевидцев, выражавших неудовольствие, если он им не верил.
Наконец, он издал указ, в котором объявил, что в городе начался мятеж, а
потому велел всем сенаторам следовать за собой, предупреждая, что будет
считать всякого оставшегося другом Цезаря. Так, поздно вечером, Помпей
покинул город. Консулы бежали, даже не совершив полагающегося по обычаю
перед началом войны жертвоприношения. Но, несмотря на все обрушившиеся на
Помпея невзгоды, его по-прежнему можно было назвать счастливым из-за любви к
нему людей: хотя многие выражали недовольство войной, но не было никого, кто
бы ненавидел военачальника. Напротив, нашлось, пожалуй, больше таких, кто не
в силах был покинуть Помпея, нежели тех, кто бежал во имя свободы.
62. Спустя немного дней Цезарь, вступив в Рим, овладел городом. Со
всеми он обошелся милостиво и расположил жителей к себе; только одному из
народных трибунов, Метеллу, когда тот попытался помешать ему взять деньги из
казнохранилища, он пригрозил смертью, добавив слова еще более суровые, чем
сама угроза: он сказал, что ему тяжелее произнести угрозу, чем привести ее в
исполнение. Прогнав Метелла и взяв из казначейства что ему было нужно,
Цезарь начал преследовать Помпея: он спешил изгнать последнего из Италии,
пока не прибыло из Испании его войско.
Между тем Помпей захватил Брундизий и, приготовив достаточное число
кораблей, тотчас отправил на них консулов с тридцатью когортами в Диррахий;
тестя своего Сципиона и сына Гнея он отослал в Сирию собирать флот. В
Брундизии Помпей велел между тем укрепить городские ворота и поставить на
стены наиболее проворных воинов; жителям он приказал сидеть спокойно по
домам, а весь город внутри стен избороздить рвами и на всех улицах, кроме
двух, по которым он сам отступил к морю, вбить острые колья. На третий день
Помпею удалось беспрепятственно погрузить на корабли остальное войско. Затем
он внезапно дал сигнал воинам, охранявшим стены, и, быстро приняв на борт
подбежавших, отошел от берега. Увидев оставленные защитниками стены, Цезарь
понял, что враги бежали, и, преследуя их, едва не набрел на ямы и колья,
однако, предупрежденный брундизийцами, принял меры предосторожности и
двинулся в обход; обнаружилось, что все вражеские корабли вышли в море,
кроме двух, да и те имели на борту лишь незначительное число воинов.
63. Нередко отплытие Помпея считают одной из самых удачных его военных
хитростей. Сам Цезарь, однако, выражал удивление, почему Помпей, владея
укрепленным городом, ожидая подхода войска из Испании и господствуя на море,
все-таки оставил Италию. Цицерон также порицает {46} Помпея за то, что, ведя
войну, тот скорее подражал тактике Фемистокла, чем Перикла, хотя находился в
положении, сходном скорее с Перикловым, чем с Фемистокловым. Цезарь на деле
показал, как сильно он боится затяжной войны. Действительно, он послал в
Брундизий захваченного в плен Нумерия, друга Помпея, предлагая соглашение на
справедливых условиях. Однако Нумерий отплыл вместе с Помпеем. После этого
Цезарь в течение шестидесяти дней без кровопролития стал владыкой всей
Италии. Сперва он думал тотчас же начать преследование Помпея, но из-за
отсутствия кораблей пошел походом в Испанию, имея в виду склонить на свою
сторону находившиеся там войска Помпея.
64. Между тем Помпей успел собрать большие военные силы. Флот Помпея не
имел себе равных. Он состоял из пятисот боевых кораблей и огромного числа
легких и сторожевых судов. Что касается его конницы, то к ней принадлежал
цвет молодежи Рима и Италии в числе семи тысяч человек, выдающихся своим
происхождением, богатством и отвагой. Пешее войско, однако, было смешанным
по составу и еще требовало выучки. Во время пребывания в Берое Помпей рьяно
взялся за его обучение, принимая личное участие в военных упражнениях,
словно человек, находящийся в полном расцвете сил. Личный пример полководца
имел громадное влияние на мужество воинов. Они видели, как
пятидесятивосьмилетний Помпей Магн то состязался пешим в полном вооружении,
то верхом, на полном скаку, ловко вытаскивал и вновь вкладывал в ножны меч,
то в метании дротика показывал не только необыкновенную точность попадания,
но и такую силу броска, что даже многие из молодых воинов не могли его
превзойти.
К нему прибывали цари и властители различных народностей, и в его свите
находилось так много знатных римлян, что они составляли целый сенат. К
Помпею приехали, покинув Цезаря, Лабиен, близкий друг последнего, воевавший
вместе с ним в Галлии, и Брут - сын того Брута, который был убит в Галлии.
Этот Брут был человеком возвышенного образа мыслей, который никогда прежде
не обращался к Помпею и даже не приветствовал его при встречах, считая
убийцей своего отца. Теперь же Брут пожелал служить под начальством Помпея
как освободителя Рима. Цицерон, хотя в своих сочинениях и советах проводил
совершенно иные мысли, считал, однако, постыдным для себя не принадлежать к
числу тех, кто подвергается опасности ради отечества. Прибыл к Помпею в
Македонию также некий Тидий Секстий, человек весьма преклонного возраста и к
тому же хромой. Другие не могли удержаться от насмешек и шуток над ним, но
Помпей, завидев Тидия, поднялся и бросился к нему навстречу. В его прибытии
Помпей усматривал прекрасное доказательство правоты своего дела, раз
находились люди, которые, несмотря на возраст и немощь, предпочитали
переносить опасность вместе с ним, отказавшись от покойной и мирной жизни.
65. После того как сенат, по предложению Катона, вынес постановление не
предавать смерти ни одного римлянина, кроме как в открытом бою, и не грабить
подвластных римлянам городов, сторонники Помпея приобрели еще большие
симпатии. Даже те, кто не имел к войне ни малейшего отношения - потому ли,
что жил слишком далеко, или же потому, что был слишком слаб и вовсе не
принимался в расчет, - даже они соединили свои желания с помпеянцами и в
речах сражались за правое дело, объявляя врагом богов и людей всякого, кто
от всей души не желает победы Помпею. Впрочем, и Цезарь выказывал милосердие
при своих победах. Так, разбив и вынудив сдаться войско Помпея в Испании
{47}, он отпустил полководцев на свободу, а воинов присоединил к своему
войску. Затем он снова перешел Альпы и, пройдя всю Италию, прибыл около
зимнего солнцеворота в Брундизий. Отсюда от переправился через море и
высадился в Орике. Затем он послал к Помпею его друга Вибиллия, которого
держал в плену, предлагая встретиться, а после встречи, на третий день,
распустить все свои войска и затем, поклявшись сохранять дружбу,
возвратиться в Италию. Это предложение Помпей опять счел подстроенной ему
западней. Он поспешно спустился к морю и занял все укрепленные места,
которые были сильными опорными пунктами для пехоты, а также гавани и
пристани, удобные для мореходов, так что всякий ветер дул на счастье Помпею,
принося ему хлеб, войска или деньги. Что касается Цезаря, то ему и на суше и
на море приходилось встречаться с затруднениями: необходимость вынуждала его
искать сражения, часто нападая на вражеские укрепления и при каждом удобном
случае вызывая неприятеля на бой. В большинстве стычек Цезарь одерживал
верх, но однажды едва не потерпел полного поражения и чуть не лишился своего
войска. Помпей сражался с замечательным мужеством, пока не обратил в бегство
всех врагов, перебив две тысячи воинов Цезаря. Однако он не смог - или
побоялся - ворваться в лагерь Цезаря. Поэтому, обращаясь к друзьям, Цезарь
сказал: "Сегодня победа осталась бы за противниками, если бы у них было кому
побеждать".
66. Этим успехом помпеянцы сильно возгордились и спешили теперь решить
дело в открытом бою. Сам Помпей уже писал чужеземным царям, полководцам и
городам в тоне победителя; все же он страшился опасностей битвы, надеясь
длительной войной и лишениями сокрушить врагов, неодолимых в сражении и
издавна привыкших побеждать в одном строю, но утомленных и от старости уже
неспособных более нести все тяготы походной жизни - длительные переходы,
частые перемены стоянок, рытье рвов и возведение стен - и поэтому спешивших
как можно скорее вступить в рукопашную схватку. Прежде Помпей умел каким-то
образом убедить своих сторонников сохранять спокойствие. Но теперь, после
битвы, когда Цезарь из-за недостатка продовольствия выступил в поход,
направляясь через область афаманов в Фессалию, уже нельзя было сдержать
воинственный пыл помпеянцев: одни кричали, что Цезарь обратился в бегство, и
предлагали следовать за ним по пятам, другие считали, что нужно
переправиться в Италию, третьи, наконец, стали посылать в Рим своих слуг и
друзей, чтобы заранее занять дома вблизи форума, намереваясь тотчас же по
возвращении домогаться высших должностей. Многие по собственному почину
отплыли к Корнелии на Лесбос, куда ее тайно отправил Помпей, чтобы сообщить
ей радостную весть об окончании войны.
Когда собрался сенат, Афраний внес предложение напасть на Италию, так
как эта страна - самая славная награда за победу на войне, и к тем, кто ею
владеет, тотчас присоединяются Сицилия, Сардиния, Корсика, Испания и вся
Галлия. Помпей должен теперь, продолжал он, главное внимание обратить на
отечество: ведь Италия находится рядом и протягивает к нему руки с мольбой о
помощи, поэтому не подобает равнодушно смотреть, как она томится в позорном
рабстве у прислужников и льстецов тираннов. Сам Помпей объявил, однако, что
считает бесчестным вторично бежать перед Цезарем и снова оказаться в
положении преследуемого, когда счастливый случай дает ему возможность
гнаться по пятам за врагом. Кроме того, было бы противно совести и долгу
бросить на произвол судьбы Сципиона и бывших консулов {48} в Греции и
Фессалии - ведь эти люди вместе с большими денежными средствами и
значительным войском попадут в руки Цезаря; о Риме же больше всего печется
тот, кто воюет как можно дальше от него, - для того чтобы этот город мог
спокойно ожидать победителя, не испытывая бедствий войны и даже не слыша о
них.
67. После этого заявления Помпей начал преследовать Цезаря, твердо
решив уклоняться от схватки, но взять врага измором, тесня и преследуя его
по пятам. Он и вообще считал этот план весьма разумным, и, кроме того, до
него дошли какие-то толки, ходившие среди всадников, что, дескать, нужно как
можно скорее разгромить Цезаря, а затем уничтожить и его, Помпея. Некоторые
утверждают, что Помпей не давал Катону никакого важного поручения, но когда
шел против Цезаря, то оставил его при обозе на берегу моря из опасения, как
бы Катон после победы над Цезарем не вынудил его, Помпея, отказаться от
командования. Между тем, пока Помпей таким образом спокойно следовал за
врагом, окружающие начали осыпать его упреками, обвиняя в том, что он-де
воюет не против Цезаря, а против отечества и сената, чтобы навсегда
сохранить свою власть и навсегда превратить тех, что считали себя владыками
вселенной, в своих слуг и телохранителей. С другой стороны, Домиций
Агенобарб, называя Помпея при каждом удобном случае Агамемноном и царем
царей, возбудил к нему сильную зависть. И Фавоний досаждал Помпею своими
шутками не менее, чем иные - несвоевременными откровенностями. "Друзья, -
кричал Фавоний, - неужели в нынешнем году не будет нам тускульских фиг?"
Луций Афраний, который потерял войско в Испании и за это был обвинен в
измене, видя теперь, что Помпей избегает сражения, сказал, что очень
удивлен, почему это его обвинители не дают битвы оптовому покупщику
провинций.
Этими и множеством других подобных речей окружающие заставили Помпея,
человека, для которого слава и уважение друзей были превыше всего, оставить
свои лучшие планы и увлечься их надеждами и стремлениями - уступчивость,
которая не подобает даже кормчему корабля, не говоря уже о полководце,
обладающем неограниченной властью под столькими народами и армиями. Помпей
никогда не хвалил врачей, потворствующих желаниям больных, однако уступил
больной части своего войска, опасаясь неприязни тех, чье спасение было его
целью. В самом деле, можно ли считать находящимися в здравом уме людей,
которые, расхаживая по лагерю, уже домогались консульства и претуры или, как
Спинтер, Домиций и Сципион, яростно спорили между собой из-за должности
верховного жреца, принадлежавшей Цезарю, и вербовали себе сторонников?
Словно перед ними стоял лагерем армянский царь Тигран или царь набатеев, а
не знаменитый Цезарь и его войско, с которым он завоевал тысячу городов,
покорил более трехсот народов и, оставаясь всегда победителем в бесчисленных
битвах с германцами и галлами, захватил в плен миллион человек и столько же
уничтожил в сражениях!
68. Все же, когда войско спустилось на Фарсальскую равнину, настойчивые
и шумные требования заставили Помпея назначить военный совет. Первым на
совете поднялся Лабиен, начальник конницы, и клятвенно заверил, что не
отступит в битве ни на шаг, пока не обратит врага в бегство. Такую же клятву
принесли и все остальные.
Ночью Помпей видел во сне, будто народ встречает его при входе в театр
рукоплесканиями, а сам он украшает храм Венеры Победоносной {49}
приношениями из добычи. Это видение, с одной стороны, внушило Помпею
мужество, а с другой - причинило беспокойство, так как Помпей опасался
принести роду Цезаря, который вел свое происхождение от Венеры, блеск и
славу. Проснулся Помпей от безотчетного смятения, охватившего лагерь. В
утреннюю стражу над лагерем Цезаря, где царило полное спокойствие, засиял
яркий свет. От него загорелся ярким пламенем факел и, поднявшись на воздух,
упал в лагере Помпея. Цезарь говорит, что сам видел это знамение при обходе
караульных постов.
С наступлением дня Цезарь начал было движение на Скотуссу, и его воины
уже снимали палатки и высылали вперед обоз и рабов. В это время прибыли
разведчики с сообщением, что во вражеском лагере переносят с места на место
много оружия, что они заметили там движение и шум, какие обычно бывают перед
битвой. Затем прибыли другие разведчики и объявили, что передовые части
врага уже строятся в боевой порядок. Цезарь сказал, что наступил
долгожданный день, что наконец они будут сражаться не с голодом и нуждой, а
с людьми, и отдал приказ быстро поднять перед своей палаткой пурпурный
хитон, что у римлян служит сигналом к битве. Заметив сигнал, воины с
радостными криками оставили свои палатки и кинулись к оружию. И когда
начальники повели их туда, где было назначено построение, то каждый, словно
отлично выученный участник хора, спокойно и быстро занял свое место.
69. Сам Помпей стоял на правом фланге, чтобы сражаться против Антония,
в центре, против Луция Кальвина, он поставил своего тестя Сципиона, на левом
же крыле находился Луций Домиций, поддерживаемый значительными силами
конницы. Здесь Помпей сосредоточил почти всех своих всадников, чтобы с их
помощью сокрушить Цезаря, прорвав боевую линию прославленного своей
исключительной храбростью десятого легиона, в рядах которого обычно сражался
сам Цезарь. Цезарь, заметивший, что левый фланг неприятеля так надежно
прикрыт конницей, и испуганный блеском ее оружия, послал за шестью когортами
и поставил их позади десятого легиона с приказанием сохранять спокойствие,
чтобы враги не заметили их. Когда же конница врага двинется вперед, им
надлежит, пробившись через передние ряды бойцов, не метать копья, как обычно
делают самые храбрые, спеша начать рукопашную, а бить вверх, целя противнику
в глаза и в лицо {50}. Ведь эти юные красавцы-плясуны говорил он, не устоят
и, сохраняя свою красоту, не смогут смотреть на железо, направляемое им
прямо в глаза.
Таковы были распоряжения Цезаря. В это время Помпей верхом на коне
осматривал боевой порядок своего войска. Он увидел, что противники,
выстроившись, спокойно ожидают подходящего момента для нападения, тогда как
большая часть его собственного войска не сохраняет спокойствия, а по
неопытности волнуется и даже охвачена смятением. В страхе, что уже в начале
битвы его войско будет смято и рассеяно, Помпей приказал передовым бойцам
крепко стоять на месте и с копьями наперевес ожидать нападения врага. Цезарь
порицает {51} такую тактику. Этот приказ, по его мнению, ослабил силу,
которой обладает удар, нанесенный с разбегу, а так как Помпей запретил
атаку, которая более всего наполняет воинов воодушевлением и пылом, ибо крик
и стремительное движение усиливают их мужество, то этим он охладил и сковал
их волю к победе.
В войске Цезаря насчитывалось двадцать две тысячи человек, а у Помпея -
немногим больше чем вдвое.
70. Уже с обеих сторон был дан сигнал и раздались трубные звуки,
призывающие к битве. Большинство участников думало лишь о себе, и только
немногие - благороднейшие из римлян, а также несколько греков, прямого
участия в сражении не принимавшие, - с приближением страшного часа битвы
стали задумываться о том, как далеко завели римскую державу алчность и
честолюбие. Здесь сошлись друг с другом братские войска, родственное оружие,
общие знамена, мужество и мощь государства обратились против него же самого,
показывая этим, до чего слепа и безумна охваченная страстью человеческая
натура! Ведь если бы эти люди захотели спокойно властвовать и наслаждаться
плодами своих побед, то большая и лучшая часть суши и моря была бы уже
подчинена их доблести. Если бы им было угодно, они могли бы удовлетворить
свою страсть к трофеям и триумфам, утоляя жажду славы в войнах против парфян
и германцев. Поле их деятельности представляли бы Скифия и Индия, и при этом
у них было бы благовидное прикрытие для своей алчности - они бы просвещали и
облагораживали варварские народы. Разве могла бы какая-нибудь скифская
конница, парфянские стрелки или богатство индийцев устоять перед натиском
семидесяти тысяч римлян под предводительством Помпея и Цезаря, чьи имена эти
народы услышали гораздо раньше имени римлян - так много диких народов они
покорили своим победоносным оружием?! Теперь они сошлись на бой, не щадя
своей славы (ради которой принесли в жертву даже отечество): ведь до этого
дня каждый из них носил имя непобедимого. Да, их прежнее свойство,
очарование Юлии, тот знаменитый брак с самого начала были всего лишь
обманными залогами, выданными с корыстной целью; истинной же дружбы в их
отношениях не было вовсе.
71. Как только Фарсальская долина наполнилась людьми и конями и с обеих
сторон были подняты сигналы к нападению, из боевой линии войска Цезаря
первым вырвался вперед некий Гай Крассиан во главе ста двадцати человек,
чтобы выполнить данное им Цезарю великое обещание. Дело в том, что Цезарь,
выходя из лагеря, первым увидел этого человека и, обратившись к нему,
спросил, что он думает о предстоящем сражении. Подняв правую руку, Крассиан
закричал в ответ: "Ты одержишь, Цезарь, блестящую победу, а меня ты сегодня
похвалишь живого или мертвого!" Помня эти свои слова, он устремился вперед,
увлекая за собой многих воинов, и затем обрушился на самый центр вражеского
строя. Тотчас пошли в ход мечи, было много убитых. Крассиану удалось
пробиться вглубь, изрубив бойцов первой линии, но какой-то неприятельский
воин остановился и нанес ему удар такой силы, что острие, пройдя через рот,
вышло под затылком. Когда Крассиан пал, битва здесь некоторое время шла с
переменным успехом.
На правом крыле Помпей не скоро начал атаку, но все оглядывался на
другое крыло и медлил, ожидая, к чему приведут действия конницы. Конница уже
развернула свои отряды, чтобы окружить Цезаря и опрокинуть на пехоту его
немногочисленных всадников, выставленных впереди. Однако по сигналу Цезаря
его конница отступила, а выстроенные позади воины числом три тысячи человек,
дабы избежать охвата, внезапно выступили вперед и пошли на врага, а затем,
как им было приказано, подняли копья вверх, целясь врагам прямо в лицо.
Всадники Помпея, и вообще-то неопытные в военном деле, не ожидали такого
маневра и не были к нему подготовлены, а потому не вынесли ударов в глаза и
лицо: они отворачивались, закрывали себе глаза руками и, наконец, бесславно
обратились в бегство. Не обращая внимания на бегущих, воины Цезаря двинулись
против вражеской пехоты; пехота Помпея была теперь лишена прикрытия конницы,
и ее легко можно было обойти с фланга и окружить. Когда эти воины нанесли
удар во фланг, а десятый легион одновременно ринулся вперед, неприятели, не
выдержав натиска, бросились врассыпную, так как видели, что как раз там, где
они думали окружить врагов, им самим грозит окружение.
72. Когда они обратились в бегство, Помпей, увидев облако пыли,
догадался о поражении своей конницы. Трудно сказать, о чем он думал в тот
миг, но он совершенно уподобился безумцу, потерявшему способность
действовать целесообразно. Забыв, что он - Помпей Магн, ни к кому не
обращаясь, медленно шел он в лагерь, так что к нему прекрасно подходили
известные стихи {52}:
Зевс же, владыка превыспренний, страх ниспослал на Аякса:
Стал он смущенный и, щит свой назад семикожный забросив,
Вспять отступал, меж толпою враждебных, как зверь, озираясь.
В таком состоянии Помпей пришел в свою палатку и безмолвно сидел там до
тех пор, пока вместе с беглецами в лагерь не ворвалось множество
преследователей. Тогда он произнес только: "Неужели уже дошло до лагеря?"
Затем, ничего больше не прибавив, поднялся, надел подходящую к
обстоятельствам одежду и вышел из лагеря. Остальные легионы Помпея также
бежали, и победители устроили в лагере страшную резню обозных и карауливших
палатки слуг. Воинов пало только шесть тысяч, как утверждает Азиний Поллион,
который сражался в этой битве на стороне Цезаря.
При взятии лагеря выявилось безрассудное легкомыслие помпеянцев: каждая
палатка была увита миртовыми ветвями и украшена цветными коврами, всюду
стояли столы с чашами для питья, были поставлены кратеры {53} с вином и
вообще все было приспособлено и приготовлено скорее для жертвоприношения и
празднества, чем для бегства. Так, обольщенное надеждами и полное безумной
дерзости, шло на бой войско Помпея.
73. Удалившись немного от лагеря, Помпей пустил коня во весь опор и -
так как погони не было - в сопровождении немногих друзей беспрепятственно
продолжал путь, предаваясь размышлениям, каких и следовало ожидать от
человека, который в течение тридцати четырех лет привык покорять всех
неприятелей. Только теперь, на старости лет, в первый раз узнав, что такое
поражение и бегство, Помпей вспоминал битвы и войны, в которых выросла его
слава, потерянная ныне за один час, и думал о том, что еще недавно он стоял
во главе столь великих сил, пеших и конных, и множества кораблей, а теперь
бежит, жалкий и униженный, вынужденный скрываться от преследования врагов.
Миновав Лариссу, Помпей добрался до Темпейской долины. Почувствовав
сильную жажду, он бросился ничком на землю и стал пить прямо из реки, затем
поднялся и продолжал путь через Темпейскую долину, пока не достиг моря. Там
он остановился до утра в какой-то рыбачьей хижине. На рассвете Помпей в
сопровождении свободных спутников взошел на борт речного судна, рабам же
велел, ничего не боясь, идти к Цезарю. Плывя вдоль берега, Помпей заметил
большой торговый корабль, готовый к отплытию. Хозяином его был римлянин по
имени Петиций, совершенно не связанный с Помпеем дружескими отношениями, но
знавший его в лицо. Этому человеку прошлой ночью Помпей явился во сне (но не
таким, каким Петицию часто приходилось видеть его наяву, а в жалком и
униженном обличии) и заговорил с ним. Этот свой сон он как раз рассказывал
спутникам - люди досужные любят порассуждать о делах первостепенной
важности, - как вдруг один из матросов сообщил, что видит речное судно,
идущее на веслах от берега, и каких-то людей, которые машут одеждой и
протягивают к ним руки. Остановившись, Петиций сразу узнал Помпея, каким тот
явился ему во сне. Ударив себя по лбу, он велел матросам спустить шлюпку и
протянул правую руку, приглашая Помпея взойти на корабль. По одному виду
Помпея Петиций догадался о происшедшей в его судьбе перемене и, не ожидая ни
обращений, ни слов, принял его на борт со всеми, кого тот попросил принять
(это были оба Лентула {54} и Фавоний); затем он вышел в море. Немного
спустя, увидев царя Дейотара, спешившего к морю, они также взяли его на
корабль.
Между тем наступила обеденная пора, и хозяин корабля приготовил обед из
припасов, которые были под рукой. Фавоний, увидев, что Помпей, оставшись без
слуг, начал сам разуваться, тотчас подбежал, разул его и помог натереться
маслом. Вообще с того времени Фавоний ухаживал за Помпеем, постоянно
прислуживая ему, как рабы служат господам, - вплоть до омовения ног и
приготовления обеда, так что, увидев эти благородные, искренние и
непритворные услуги, можно было бы сказать:
О, сколь прекрасно все меж благородными! {55}
74. Так Помпей прибыл в Амфиполь, а оттуда направился в Митилену, чтобы
взять с собой Корнелию и сына. Став на якорь у берега, он отправил в город
посланца с сообщением, но не с тем, какого ожидала Корнелия, которая,
получая радостные вести и письма, надеялась, что исход войны решился при
Диррахии и Помпею осталось только преследовать Цезаря. Вот в каком положении
застал ее посланец и потому не решился ее приветствовать; скорее слезами,
чем словами рассказав ей почти обо всех самых важных несчастиях, он попросил
ее поспешить, если она желает увидеть Помпея, едущего на единственном
корабле, и к тому же чужом. Услышав это, Корнелия упала на землю и долгое
время лежала безмолвная, лишившаяся чувств; затем, с трудом придя в себя и
сообразив, что теперь не время жаловаться и плакать, она бросилась бежать
через город к морю. Помпей встретил ее и подхватил на руки, так как она
снова едва не рухнула наземь. "Я вижу, о мой супруг, - сказала она, - что не
твоя судьба, а моя бросила тебя на этот единственный корабль, тебя, который
до женитьбы на Корнелии объезжал это море на пятистах кораблях. Зачем ты
приехал повидаться со мною? Почему не оставил меня в жертву моему пагубному
демону, меня, которая осквернила и тебя столь великим бедствием? Какой была
бы я счастливой женщиной, если бы умерла до печального известия о кончине
моего первого мужа Публия на войне с парфянами! Как благоразумно поступила
бы, покончив с собой после его смерти, как я желала этого! Но я осталась
жить на горе Помпею Магну!"
75. На это обращение Корнелии Помпей, как сообщают, отвечал так: "Да,
Корнелия, до сих пор ты знала лишь один из моих жребиев - счастливый, и
он-то, быть может, тебя и обманул, потому что оставался неизменным дольше,
чем это бывает обычно. Но мы - люди, и нам приходится терпеть и такую
участь, как ныне, а потому следует еще раз попытать счастья. Ведь еще есть
надежда из теперешнего положения вернуться к прежнему для того, кто сменил
прежнее на теперешнее". В ответ на эти слова Корнелия послала в город за
своими вещами и слугами. Между тем митиленцы приветствовали Помпея и
приглашали его прибыть в город. Помпей, однако, отклонил их предложение и
посоветовал подчиниться победителю и не унывать, ибо Цезарь - человек
благожелательный и мягкого характера. Затем Помпей вступил в беседу с
философом Кратиппом, который прибыл из города, чтобы повидаться с ним,
причем жаловался на провидение, высказывая свои сомнения на этот счет.
Кратипп, согласившись с его доводами, пытался внушить ему лучшие надежды,
чтобы не докучать ему неуместными возражениями. В противном же случае он мог
бы легко доказать Помпею {56}, что римскому государству из-за полного
расстройства в делах правления необходимо единовластие. Затем он мог бы
спросить: "Каким же образом и с помощью каких доводов, Помпей, мы убедимся,
что ты, одержав верх, пользовался бы своим счастьем лучше, чем Цезарь? Нет,
нам должно принимать свершившееся, смиряясь с волей богов".
76. Затем Помпей принял на корабль жену и друзей и продолжал плавание,
заходя во все гавани, где была вода и продовольствие. Первым городом, куда
он прибыл, была Атталия в Памфилии. Там к нему присоединилось несколько
триер из Киликии, собрались воины, и снова при нем оказалось шестьдесят
сенаторов. Когда Помпей узнал, что его флот стоит в боевой готовности, а
Катон с большим войском переправился в Африку, он начал горько жаловаться на
своих друзей и упрекать себя за то, что позволил уговорить себя дать
сражение только на суше, без всякого участия морских сил, в которых он
обладал бесспорным перевесом, и не держал флот наготове: в последнем случае,
даже потерпев поражение на суше, он мог бы на море противопоставить
противнику огромную мощь. Действительно, важнейшей ошибкой Помпея и самой
ловкой военной хитростью Цезаря было то, что эта битва разыгралась в
местности, расположенной так далеко от моря.
Между тем Помпей, вынужденный все же что-то предпринять, исходя из
сложившегося положения дел, послал за помощью в окрестные города. Некоторые
города он объезжал сам, требуя денег и снаряженных судов. Помпей опасался,
однако, как бы враг со свойственной ему стремительностью и быстротой не
захватил его самого врасплох, прежде чем будут закончены необходимые
приготовления, и начал подыскивать себе убежище, где бы он мог в случае
нужды найти приют. После совещания выяснилось, что ни одна провинция не
годится для этой цели. Что же касается чужеземных царств, то сам Помпей
высказал мнение, что парфянское царство меж них самое сильное и в состоянии
не только принять и защитить их в теперешнем жалком положении, но и снова
усилить и вернуть назад с огромным войском. Из остальных участников
совещания большинство высказалось в пользу Африки и царя Юбы. Однако Феофан
Лесбосский объявил, что ему представляется нелепым, оставив без внимания
Египет, находящийся всего лишь в трех днях пути, и Птолемея, хотя еще и
очень молодого человека, но по отцу обязанного Помпею дружбой и
благодарностью {57}, отдаться в руки парфян - самого вероломного из народов.
Помпей, продолжал он, не желает уступить римлянину, своему бывшему тестю,
первенство и удовольствоваться вторым после него местом, отказывается
подвергнуть испытанию его великодушие, но готов отдаться на волю Арсака
{58}, который даже Красса согласился принять под свою власть только мертвым.
Он хочет свою молодую супругу из рода Сципионов отвезти в страну варваров,
которые мерой своего могущества считают необузданное своеволие; пусть она
даже и не подвергнется там никаким оскорблениям - все равно для нее было бы
ужасно оказаться во власти тех, кто может их причинить. Это последнее
обстоятельство, как говорят, одно лишь удержало Помпея от пути на Евфрат,
если только он вообще руководился какими-либо соображениями, а не демон
направлял его по этому пути.
77. Таким образом, верх одержало предложение отправиться в Египет, и
Помпей с женой отплыл с Кипра на селевкийской триере; остальные спутники
плыли вместе с ним частью на боевых, частью на грузовых кораблях. Море
удалось пересечь беспрепятственно. Узнав затем, что Птолемей стоит с войском
у Пелусия и ведет войну против своей сестры, Помпей двинулся туда, отправив
вперед посланца объявить царю о своем прибытии и просить о помощи. Птолемей
был еще очень молод. Потин, управлявший всеми делами, собрал совет самых
влиятельных людей (их влияние зависело исключительно от его произвола) и
велел каждому высказать свое мнение. Возмутительно было, что о Помпее Магне
совет держали евнух Потин, хиосец Феодот - нанятый за плату учитель
риторики, и египтянин Ахилла. Эти советники были самыми главными среди
спальников и воспитателей царя. И решения такого-то совета должен был
ожидать, стоя на якоре в открытом море вдали от берега, Помпей, который
считал ниже своего достоинства быть обязанным своим спасением Цезарю!
Советники разошлись во мнениях: одни предлагали отправить Помпея
восвояси, другие же - пригласить и принять. Феодот, однако, желая показать
свою проницательность и красноречие, высказал мысль, что оба предложения
представляют опасность: ведь, приняв Помпея, сказал он, мы сделаем Цезаря
врагом, а Помпея своим владыкой; в случае же отказа Помпей, конечно,
поставит нам в вину свое изгнание, а Цезарь - необходимость преследовать
Помпея. Поэтому наилучшим выходом из положения было бы пригласить Помпея и
затем убить его. В самом деле, этим мы окажем и Цезарю великую услугу, и
Помпея нам уже не придется опасаться. "Мертвец не кусается", - с улыбкой
закончил он.
78. Советники одобрили этот замысел, возложив осуществление его на
Ахиллу. Последний, взяв с собой некоего Септимия, ранее служившего военным
трибуном у Помпея, Сальвия, который был у него центурионом, и трех или
четырех слуг, вышел из гавани и направился к кораблю Помпея. На борту
корабля находились в этот миг знатнейшие из спутников Помпея, чтобы
наблюдать происходящее. Когда они заметили, что прием не отличается
царственной пышностью и вовсе не соответствует ожиданиям Феофана, так как
всего только несколько человек на одной рыбачьей лодке плывут навстречу
кораблю, им показалось подозрительным это неуважение, и они стали советовать
Помпею немедленно выйти в море, пока они находятся еще вне обстрела. Между
тем лодка приблизилась, Септимий встал первым и, обратившись к Помпею
по-латыни, назвал его императором. Ахилла же приветствовал его по-гречески и
пригласил сойти в лодку, так как, дескать, здесь очень мелко и из-за
песчаных отмелей проплыть на триере невозможно. В это время спутники Помпея
заметили несколько царских кораблей, на борт которых поднимались воины;
берег был занят пехотинцами. Поэтому спастись бегством, даже если бы Помпей
переменил свое решение, казалось немыслимым, а к тому же выказать недоверие
означало бы дать убийцам оправдание в их преступлении. Итак, простившись с
Корнелией, которая заранее оплакивала его кончину, Помпей приказал двоим
центурионам, вольноотпущеннику Филиппу и рабу по имени Скиф спуститься в
лодку. И когда Ахилла уже протянул ему с лодки руки, он повернулся к жене и
сыну и произнес ямбы Софокла:
Когда к тиранну в дом войдет свободный муж,
Он в тот же самый миг рабом становится {59}.
79. Это были последние слова, с которыми Помпей обратился к близким,
затем он вошел в лодку. Корабль находился на значительном расстоянии от
берега, и так как никто из спутников не сказал ему ни единого дружеского
слова, то Помпей, посмотрев на Септимия, промолвил: "Если я не ошибаюсь, то
узнаю моего старого соратника". Тот кивнул только головой в знак согласия,
но ничего не ответил и видом своим не показал дружеского расположения. Затем
последовало долгое молчание, в течение которого Помпей читал маленький
свиток с написанной им по-гречески речью к Птолемею. Когда Помпей стал
приближаться к берегу, Корнелия с друзьями в сильном волнении наблюдала с
корабля за тем, что произойдет, и начала уже собираться с духом, видя, что к
месту высадки стекается множество придворных, как будто для почетной
встречи. Но в тот момент, когда Помпей оперся на руку Филиппа, чтобы легче
было подняться, Септимий сзади пронзил его мечом, а затем вытащили свои мечи
Сальвий и Ахилла. Помпей обеими руками натянул на лицо тогу, не сказав и не
сделав ничего не соответствующего его достоинству; он издал только стон и
мужественно принял удары. Помпей скончался пятидесяти девяти лет, назавтра
после дня своего рождения.
80. Спутники Помпея на кораблях, как только увидели убийство, испустили
жалобный вопль, слышный даже на берегу. Затем, подняв якоря, они поспешно
обратились в бегство, причем сильный ветер помогал беглецам выйти в открытое
море. Поэтому египтянам, которые пустились было за ними вслед, пришлось
отказаться от своего намерения.
Убийцы отрубили Помпею голову, а нагое тело выбросили из лодки, оставив
лежать напоказ любителям подобных зрелищ. Филипп не отходил от убитого, пока
народ не насмотрелся досыта. Затем он обмыл тело морской водой и обернул его
какой-то из своих одежд. Так как ничего другого под руками не было, он
осмотрел берег и нашел обломки маленькой лодки, старые и трухлявые; все же
их оказалось достаточно, чтобы послужить погребальным костром для нагого и к
тому же изувеченного трупа. Когда Филипп переносил и складывал обломки, к
нему подошел какой-то уже преклонного возраста римлянин, который еще в
молодости участвовал в первых походах Помпея. "Кто ты такой, приятель, -
спросил он Филиппа, - коли собираешься погребать Помпея Магна?" Когда тот
ответил, что он вольноотпущенник Помпея, старик продолжал: "Эта честь не
должна принадлежать одному тебе! Прими и меня как бы в участники
благочестивой находки, чтобы мне не во всем сетовать на свое пребывание на
чужбине, которое после стольких тяжких превратностей дает мне случай
исполнить, по крайней мере, хотя одно благородное дело - коснуться
собственными руками и отдать последний долг великому полководцу римлян". Так
совершалось погребение Помпея.
На следующий день прибыл с Кипра Луций Лентул; ничего не зная о
происшедшем, он плыл вдоль берегов Египта. Увидев погребальный костер и
стоящего рядом человека, но не узнав издали Филиппа, он вскричал: "Кто это
свершил срок, определенный судьбой, и покоится здесь?", - а затем со вздохом
прибавил: "Быть может, это ты, Помпей Магн!" Вскоре при высадке на берег он
был схвачен и также казнен. Таков был конец Помпея.
Немного спустя Цезарь прибыл в Египет - страну, запятнавшую себя таким
неслыханным злодеянием. Он отвернулся как от убийцы от того, кто принес ему
голову Помпея, и, взяв кольцо Помпея, заплакал. На печатке был вырезан лев,
держащий меч. Ахиллу и Потина Цезарь приказал казнить. Сам царь был разбит в
сражении и утонул в реке. Софисту же Феодоту удалось ускользнуть от
наказания, назначенного ему Цезарем, так как он бежал из Египта и скитался,
ведя жалкую жизнь и ненавидимый всеми. Когда Марк Брут после убийства Цезаря
завладел Азией, он отыскал там Феодота и приказал подвергнуть его
мучительной казни.
Останки Помпея были переданы Корнелии, которая похоронила их в
Альбанском имении.
[Сопоставление]
81. (1). Так как жизнеописания этих двух людей у нас перед глазами,
рассмотрим теперь вкратце и сопоставим их отличительные особенности.
Первая особенность состоит в том, что Помпей достиг могущества и
прославился исключительно законными путями, по собственному почину оказав
много важных услуг Сулле, когда тот освобождал Италию от тираннов. Что же
касается Агесилая, то он, напротив, как кажется, овладел царской властью не
безупречным - с точки зрения и божеских, и человеческих законов - способом.
Так, он объявил незаконнорожденным Леотихида, которого его брат сам признал
законным наследником, и выставил в смешном виде оракул о хромом
царствовании.
Во-вторых, Помпей и при жизни Суллы постоянно воздавал диктатору
подобающие почести, и после его кончины, вопреки противодействию Лепида,
позаботился о погребении умершего и даже выдал свою дочь замуж за сына Суллы
Фавста. Агесилай же, воспользовавшись случайным предлогом, отдалил от себя
Лисандра и подверг его грубым оскорблениям. Услуги, оказанные Сулле Помпеем,
были не менее тех, какие оказал ему Сулла, тогда как Агесилая Лисандр сделал
царем Спарты и полководцем всей Греции.
Третье различье состоит в том, что несправедливости, допускавшиеся
Помпеем в государственных делах и судах, вызывались родственными связями.
Действительно, Помпею приходилось быть соучастником большинства
неблаговидных поступков Цезаря и Сципиона, каждый из которых был его тестем.
С другой стороны, Сфодрия, которого должны были казнить за несправедливый
поступок с афинянами, Агесилай избавил от заслуженной кары и из-за страсти
своего сына, а решительную поддержку Фебиду, нарушителю мирного договора с
фиванцами, он оказал, бесспорно, покрывая само преступление. Вообще, сколько
вреда причинил Помпей римлянам, уступая друзьям или по неведению, столько же
бед навлек Агесилай на лакедемонян, раздув пламя Беотийской войны в угоду
своему пылкому честолюбию.
82. (2). Если в неудачах обоих этих людей следует усматривать также и
недоброжелательство судьбы, то участь Помпея оказалась совершенно
неожиданной для римлян, лакедемоняне же заранее знали судьбу Агесилая, но он
не дал им уберечься от хромого царствования. В самом деле, если бы Леотихид
даже тысячу раз был уличен в том, что он чужеземец и незаконнорожденный, то,
конечно, эврипонтидам не трудно было бы найти для Спарты законного царя со
здоровыми ногами, если бы только Лисандр не заставил их забыть об оракуле.
То целительное средство, которое в затруднительных обстоятельствах после
несчастной битвы при Левктрах Агесилай применил к "убоявшимся", предложив на
один день позволить законам спать, обнаруживает его замечательную
государственную мудрость, и в жизни Помпея нельзя найти ничего подобного.
Последний не считал себя обязанным соблюдать им же самим установленные
законы, чтобы показать друзьям свое могущество. Агесилай же, поставленный
перед необходимостью ради спасения сограждан отменить законы, нашел
средство, благодаря которому законы и не погубили граждан, и в то же время
не были отменены, чтобы их не погубить. Неподражаемым примером
государственной мудрости Агесилая мне представляется также и тот известный
его поступок, когда он сразу же по получении скиталы прекратил свой
азиатский поход. Агесилай не пользовался мощью государства в такой мере, как
Помпей, и своим величием он обязан самому себе, но ради блага отечества он
отказался от такого могущества и славы, какой никто не обладал ни прежде, ни
после него, за исключением Александра.
83. (3). С другой стороны, что касается походов и военных подвигов, то
сам Ксенофонт {60}, я думаю, не стал бы сравнивать победы Агесилая с числом
трофеев Помпея, величиной армий, бывших под его начальством, количеством
битв и одержанных им побед, хотя этому писателю ради его прочих достоинств
предоставлено как бы преимущественное право писать и говорить об Агесилае
что ему угодно.
Думается также, что Помпей своим милостивым отношением к врагам выгодно
отличается от Агесилая. Последний хотел поработить Фивы и превратить в
пустыню Мессену (хотя Мессена и Спарта владели равными долями в общем
наследии {61}, а Фивы были городом, откуда происходил его род) и из-за этого
чуть было не лишился самой Спарты и потерял владычество над Грецией. Помпей
же не только поселил в городах пиратов, которые, изменив свое ремесло,
перешли к новому образу жизни, но и сделал своим союзником побежденного
армянского царя Тиграна, - которого мог бы провести пленником в своей
триумфальной процессии, - заявив, что вечность для него ценнее одного дня.
Но если на войне следует отдавать предпочтение только важнейшим делам и
планам, которые имели решительный успех, то лакедемонянин талантом
полководца далеко превзошел римлянина. Действительно, во-первых, он не
покинул и не отдал города врагам, хотя они вторглись в страну с
семидесятитысячным войском, а у него была лишь горстка воинов, да к тому же
потерпевших поражение при Левктрах. Помпей, напротив, в страхе бежал из
Рима, едва только Цезарь с пятью тысячами тремястами человек захватил
единственный город Италии: он либо малодушно отступил перед малочисленным
противником, либо ошибочно счел врагов значительно сильнее. Кроме того,
Помпей отправился в путь с женой и детьми, а семьи остальных граждан оставил
беззащитными, между тем как ему следовало бы или победить, сражаясь за
родину, или же принять мирные предложения сильнейшего противника, тем более,
что тот был его согражданином и свойственником. А в результате как раз тому
человеку, которому он считал опасным продлить срок командования или
предоставить консульство, он дал возможность захватить Рим и объявить
Метеллу, что он считает его самого и всех остальных своими пленниками.
84. (4). Действуя в соответствии с непреложным и важнейшим для хорошего
полководца правилом: будучи сильным - принуждать врага к сраженью, а
чувствуя слабость - уклоняться от боя, Агесилай всегда оставался
непобедимым. Цезарь, когда был слабее, ускользал от Помпея, чтобы не
потерпеть пораженья, а лишь только стал сильнее, то заставил его в одном
сухопутном сраженье рискнуть всем, что было в его руках, и сразу завладел
богатствами, продовольствием и господством на море; если бы все это
по-прежнему оставалось в руках врага, то последний мог бы покончить с
Цезарем без всякой битвы. То, что при этом приводят в качестве наилучшего
оправдания, служит самым сильным упреком опытному полководцу. Действительно,
для молодого полководца (к тому же еще смущенного криком и шумом своих
воинов и недостаточно сильного, чтобы противостоять их требованиям) было бы
естественно и простительно отказаться от своих самых надежных расчетов. Но
кто может найти извинение тому, что Помпей Магн, чей лагерь римляне называли
отечеством, а палатку - сенатом, считая отступниками и предателями тех, кто
вершил государственными делами в Риме, о котором было известно, что он
никогда не подчинялся никакому начальнику, но все свои походы с великой
славой проделал главнокомандующим, - кто найдет извинение тому, повторяю я,
что такой человек из-за пустяков, из-за шуток Фавония и Домиция, из-за того,
чтобы его не называли Агамемноном, ринулся в опасное сраженье, рискуя
верховной властью и свободой? Если он принимал в расчет славу и позор лишь
одного дня, он должен был бы сразу начать сопротивление врагу и защищать
Рим, а, выдавая свое бегство за Фемистоклову военную хитрость, не должен был
впоследствии считать позорным промедление перед битвой в Фессалии. Ведь
божество не указало именно на Фарсальскую равнину как на арену для битвы за
господство над миром, и глашатай не призывал соперников спуститься на
равнину и не увенчал одного из них венком. Напротив, господствуя на море,
Помпей имел возможность выбрать множество других равнин, тысячи городов;
наконец, в его распоряжении был бы весь мир, если бы он только захотел
подражать Фабию Максиму, Марию, Лукуллу и даже самому Агесилаю. Этому
последнему не только в Спарте пришлось выдержать такое же мятежное
недовольство сограждан, которые хотели защищать от фиванцев свою землю, но
также и в Египте терпеливо выносить подозрения и клеветнические обвинения со
стороны царя, которому он советовал сохранять спокойствие. Агесилай, умея
быть настойчивым в выполнении своих планов, раз уж он признал их наилучшими,
не только спас египтян против их воли и постоянно оберегал Спарту во время
столь сильных потрясений, но даже воздвиг в самом городе памятник победы над
фиванцами, дав согражданам возможность вновь одержать победу, благодаря тому
что раньше не дал им пасть жертвой собственного своеволия. Поэтому
впоследствии Агесилая хвалили те, своеволию которых он противился. Напротив,
Помпея, который допускал ошибки по вине других, порицали те самые люди,
которые побуждали его их совершать.
Некоторые утверждают, однако, что его обманул тесть Сципион, похитив и
утаив большую часть денег, привезенных из Азии, с тем, чтобы заставить
Помпея дать сражение, так как иначе-де не хватит денег. Если бы это даже
было и верно, все же полководец не должен, попав в подобные обстоятельства,
так легко позволить себя обмануть, не должен опрометчиво идти на риск
решительного сражения. Вот в чем мы усматриваем различие между этими двумя
людьми.
85. (5). Помпей отплыл в Египет по необходимости, как изгнанник,
Агесилай же отправился туда не по необходимости, но и не из благородных
побуждений, а ради денег, чтобы на средства, полученные от варваров, воевать
против греков. Затем то самое, в чем мы виним египтян, погубивших Помпея,
египтяне ставят в вину Агесилаю. Действительно, Помпей доверился им и
поплатился за это жизнью, Агесилай же был облечен египтянами полным
доверием, но покинул на произвол судьбы тех, к кому он прибыл на помощь,
перейдя на сторону их врагов.
Предлагаемый читателю перевод "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха
впервые вышел в серии "Литературные памятники" в 1961-1964 гг. (т. 1 подг.
С. П. Маркиш и С. И. Соболевский; т. 2 подг. М. Е. Грабарь-Пассек и С. П.
Маркиш; т. 3 подг. С. П. Маркиш). Это был третий полный перевод
"Жизнеописаний" на русском языке. Первым были "Плутарховы Сравнительные
жизнеописания славных мужей / Пер. с греч. С. Дестунисом". С. П.б.,
1814-1821. Т. 1-13; вторым - "Плутарх. Сравнительные жизнеописания / С греч.
пер. В. Алексеев, с введением и примечаниями". С. П.б.; Изд. А. С. Суворина,
Б. г. Т. 1-9. (Кроме того, следует отметить сборник: Плутарх. Избранные
биографии / Пер. с греч. под ред. и с предисл. С. Я. Лурье, М.; Л.:
Соцэкгиз, 1941, с хорошим историческим комментарием - особенно к греческой
части; некоторые из переводов этого сборника перепечатаны в переработанном
виде в настоящем издании.)
Перевод С. Дестуниса ощущается в наше время большинством читателей как
"устарелый по языку", перевод В. Алексеева больше напоминает не перевод, а
пересказ, сделанный безлично-небрежным стилем конца XIX в. Издание 1961-1964
гг. было первым, которое ставило осознанную стилистическую цель. В
послесловии от переводчика С. П. Маркиш сам выразительно описал свои
стилистические задачи.
В нынешнем переиздании в переводы 1961-1964 гг. внесены лишь
незначительные изменения - исправлены случайные неточности, унифицировано
написание собственных имен и т.п., общая же, стилистическая установка
оставлена неизменной. Сохранено и послесловие патриарха нашей классической
филологии С. И. Соболевского, которое своей старомодностью составляет
поучительный литературный памятник. Заново составлены все примечания
(конечно, с учетом опыта прежних комментаторов; некоторые примечания,
заимствованные из прежних изданий, сопровождаются именами их авторов). Цель
их - только пояснить текст: вопрос об исторической достоверности сведений,
сообщаемых Плутархом, об их соотношении со сведениями других античных
историков и пр. затрагивается лишь изредка, в самых необходимых случаях.
Наиболее известные мифологические имена и исторические реалии не
комментировались. Все важнейшие даты вынесены в хронологическую таблицу, все
справки о лицах - в именной указатель, большинство географических названий -
на прилагаемые карты.
Цитаты из "Илиады", за исключением оговоренных случаев, даются в
переводе Н. И. Гнедича, из "Одиссеи" - в переводе В. А. Жуковского, из
Аристофана - в переводах А. И. Пиотровского. Большинство остальных
стихотворных цитат переведены М. Е. Грабарь-Пассек; они тоже в примечаниях
не оговариваются.
Во избежание повторений, приводим здесь основные единицы греческой и
римской системы мер, встречающиеся у Плутарха. 1 стадий ("олимпийский"; в
разных местностях длина стадия колебалась) = 185 м; 1 оргия ("сажень") =
1,85 м; 1 фут = 30,8 см; 1 пядь = 7,7 см. 1 римская миля = 1000 шагов = 1,48
км. 1 греческий плефр как единица длины = 30,8 м, а как единица поверхности
= 0,1 га; 1 римский югер = 0,25 га. 1 талант (60 мин) = 26,2 кг; 1 мина (100
драхм) = 436,5 г; 1 драхма (6 оболов) = 4,36 г; 1 обол = 0,7 г. 1 медимн (6
гектеев) = 52,5 л; 1 гектей (римский "модий") = 8,8 л; 1 хой = 9,2 л; 1
котила ("кружка") = 0,27 л. Денежными единицами служили (по весу серебра) те
же талант, мина, драхма и обол; самой употребительной серебряной монетой был
статер ("тетрадрахма", 4 драхмы), золотыми монетами в классическую эпоху
были лишь персидский "дарик" (ок. 20 драхм) и потом македонский "филипп".
Римская монета денарий приравнивалась греческой драхме (поэтому суммы
богатств и в римских биографиях Плутарх дает в драхмах). Покупательная
стоимость денег сильно менялась (с VI по IV в. в Греции цены возросли раз в
15), поэтому никакой прямой пересчет их на наши деньги невозможен.
Все даты без оговорки "н.э." означают годы до нашей эры. Месяцы
римского года соответствовали месяцам нашего года (только июль в эпоху
республики назывался "квинтилис", а август "секстилис"); счет дней в римском
месяце опирался на именованные дни - "календы" (1 число), "ноны" (7 число в
марте, мае, июле и октябре, 5 число в остальные месяцы) и "иды" (15 число в
марте, мае, июле и октябре, 13 число в остальные месяцы). В Греции счет
месяцев был в каждом государстве свой; Плутарх обычно пользуется календарем
афинского года (начинавшегося в середине лета) и лишь иногда дает
параллельные названия:
июль-август - гекатомбеон (макед. "лой"), праздник Панафиней.
август-сентябрь - метагитнион (спарт. "карней", беот. "панем", макед.
"горпей");
сентябрь-октябрь - боэдромион, праздник Элевсиний;
октябрь-ноябрь - пианепсион;
ноябрь-декабрь - мемактерион (беот. "алалкомений");
декабрь-январь - посидеон (беот. "букатий");
январь-февраль - гамелион;
февраль-март - анфестерион, праздник Анфестерий;
март-апрель - элафеболион, праздник Больших Дионисий;
апрель-май - мунихион;
май-июнь - фаргелион (макед. "десий");
июнь-июль - скирофорион.
Так как вплоть до установления юлианского календаря при Цезаре
держалась неупорядоченная система "вставных месяцев" для согласования
лунного месяца с солнечным годом, то точные даты дней упоминаемых Плутархом
событий обычно неустановимы. Так как греческий год начинался летом, то и
точные даты лет для событий греческой истории часто колеблются в пределах
двух смежных годов.
Для ссылок на биографии Плутарха в примечаниях, таблице и указателе
приняты следующие сокращения: Агес(илай), Агид, Ал(ександр), Алк(ивиад),
Ант(оний), Ар(истид), Арат, Арт(аксеркс), Бр(ут), Гай (Марций), Гал(ьба),
Г(ай) Гр(акх), Дем(осфен), Дион Д(еметри)й, Кам(илл), Ким(он), Кл(еомен),
К(атон) Мл(адший), Кр(асс), К(атон) Ст(арший), Лик(ург), Лис(андр),
Лук(улл), Мар(ий), Марц(елл), Ник(ий), Нума, Отон, Пел(опид), Пер(икл),
Пирр, Пом(пей), Поп(ликола), Ром(ул), Сер(торий), Сол(он), Сул(ла),
Т(иберий) Гр(акх), Тес(ей), Тим(олеонт), Тит (Фламинин), Фаб(ий Максим),
Фем(истокл), Фил(опемен), Фок(ион), Цез(арь), Циц(ерон), Эвм(ен), Эм(илий)
П(авел).
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний
Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler,
iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957-1973. V. I-III. Из существующих
переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался
изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Romer / Eingel, und Ubers, u. K.
Ziegler. Stuttgart; Zurich, 1954. Bd. 1-6 и комментариями к нему. Обработку
переводов для настоящего переиздания сделал С. С. Аверинцев, переработку
комментария - М. Л. Гаспаров.
Агесилай
1. Агелы - возрастные отряды; см.: Лик., 16.
2. Алкивиад - см. Алк., 23.
3. По словам Ксенофонта... - "Агесилай", 6.
4. ...как об этом рассказано в жизнеописании Ликурга. - Лик., 5 и 26.
5. ...если бы во вселенной исчезли спор и вражда... - Имеется в виду
учение Гераклита ("война - отец всего") или Эмпедокла (четыре стихии
поочередно то сливаются под влиянием Любви, то разделяются под влиянием
Вражды).
6. ..."ужасными словами"... - "Одиссея", VIII, 75 сл.: Агамемнону было
предсказано, что эта ссора будет добрым знаменьем его делу.
7. ...отборных новограждан... - Новогражданами (неодамодами) назывались
илоты, получившие свободу и (неполное?) гражданство для пополнения
поредевшего спартанского войска.
8. Авлида - из этого беотийского городка отплывал на троянскую войну
Агамемнон с всеэллинской ратью и перед отплытием должен был принести в
жертву Артемиде свою дочь Ифигению, но в последнее мгновение богиня
подменила ему девушку ланью. Место стало считаться священным, и беотархи
заведовали в нем жертвоприношениями.
9. ...раздачу мяса... - Ср.: Лис., 23-24.
10. ..."десять тысяч"... - Десять тысяч греческих наемников Кира
Младшего (см.: Арт., 6-13) ходили с ним на Вавилон, а после гибели Кира с
боями совершили отступление на север до Черного моря; Ксенофонт, один из
вождей этого трудного отхода, описал его в "Анабасисе".
11. ...получив... прекрасную кобылу. - Агамемнон получил эту кобылу от
Эхепола, - сына Анхиса, - "Илиада", XXIII, 295 сл.
12. ...взяв у перса тридцать талантов... - за то, чтобы опустошать не
его сатрапию, а соседнюю, Фарнабазову.
13. ...ушел... в Сарды - Т.е. к Тифравсту: Сарды были центром его
сатрапии.
14. ...могли не допустить к участию в Олимпийских состязаниях. - На
Олимпийских играх устраивались особые состязания для мальчиков; граница
возраста между мальчиками и взрослыми определялась на глаз.
15. О, скольких тяжких бед... и далее. - Эврипид. Троянки, 764.
16. Демарат - см.: Ал., 37 и 56.
17. ...о сражении между Антипатром и Агидом... - Сражение между
Антипатром (македонским наместником Александра) и Агидом (спартанским царем,
восставшим против македонского господства) произошло при Мегалополе, в
331/330 г., и было для Греции второй Херонеей. "Война мышей и лягушек" -
известная шутливая поэма, приписывавшаяся Гомеру.
18. ..."несвершенным дело"... - "Илиада", IV, 175.
19. ...две дружины... - См.: Пел., примеч. 12.
20. ...во время затмения солнца... - 14 августа 394 г.
21. Ксенофонт, вернувшийся из Азии (после возвращения 10000 греков)...
- См. "Греческая история", IV, 3, 16 и "Агесилай", 2.
22. ...с просьбой о выдаче трупов... - Это означало признание, что поле
боя осталось за неприятелем, т.е. было равносильно признанию своего
поражения; ср. Ник., 6.
23. ...на другую сторону Эврота... - Т.е. за пределами Лаконии.
24. ...еще (царем) Аристодемом... (ср.: Лик., 1). - Т.е. лет за 700 до
Агесилая.
25. По словам Ксенофонта... - "Агесилай", 8.
26. Грифы (звери с птичьими головами) и трагелафы (козлы с оленьими
головами) - сказочные чудовища.
27. Лаконские записки - источник, ближе неизвестный.
28. ...в олимпийских состязаниях. - Колесницы на состязаниях вели,
конечно, профессиональные возницы, но победителем провозглашался человек,
снарядивший колесницу. Женщинам было запрещено присутствовать на состязаниях
даже среди зрителей.
29. ...сыном изгнанника... - Отцом Агесиполида был Павсаний, которого
спартанцы изгнали после гибели Лисандра; см.: Лис., 29-30.
30. ...в жизнеописании Ликурга. - Лик., 17-18.
31. Длинные стены - соединяли город Коринф с его западной гаванью
Лехеем.
32. Истмийские игры (в честь Посейдона) - справлялись каждые два года в
конце весны; здесь речь идет об играх 390 г.
33. (Такой-то такому-то) желает здравствовать - обычная формула начала
греческих писем.
34. Герей - святилище Геры в 15-ти км севернее Коринфа.
35. ...Фебид... захватив Кадмею... - См.: Пел., 5-6; об освобождении
Кадмеи - Пел., 7-12.
36. Агесилай... отказался от командования... воевал с флиунтцами... -
чтобы восстановить в Флиунте власть изгнанных олигархов. Конечно, это был
только предлог для отказа.
37. ...в трех так называемых ретрах... - См.: Лик., 6, 13.
38. ...в жизнеописании Эпаминонда... - Оно до нас не дошло.
39. Ксенофонт говорит... - "Пир", I, 1.
40. Праздник Гимнопедий - в честь Аполлона, Артемиды и Латоны, главный
праздник спартанского религиозного календаря, справлялся в июле; битва при
Левктрах произошла в начале июля 371 г.
41. ...до самой реки... - Т.е. до Эврота, на котором стояла Спарта (как
близ Кефиса - Афины). Следует помнить, что Спарта не была окружена стенами.
42. ...составили заговор... - Заговор с целью выдать город фиванцам;
подробности заговора неясны.
43. ...от тиранна из Сицилии... - Помощь пришла от Дионисия Старшего;
Сиракузы держались союза со Спартой с самых времен сицилийской экспедиции
Алкивиада.
44. ...описывает Фукидид... - V, 64-74 (битва 418 г.).
45. Мессена - новая столица Мессении, впервые после 300 лет
освобожденной от спартанской власти; прежние ее граждане - потомки
мессенцев, выселившихся после мессенского восстания 464-462 гг. (см.: Ким.,
16-17).
46. ...по Ксенофонту... - "Греческая история", VII, 5.
47. Мендес - из этого города в дельте Нила происходила предыдущая
династия правителей восставшего Египта, правившая в 398-381 гг.; может быть,
новый претендент был их потомком.
48. Менелаева гавань - лежала против острова Крита, к западу от Египта.
49. ...за неимением меда... воском... - Речь идет о старом спартанском
обычае бальзамирования умерших на чужбине.
Помпей
1. Любимый нами сын враждебного отца. - Стих из несохранившейся
трагедии Эсхила "Освобожденный Прометей", где Геракл является освободить
Прометея от оков, наложенных по повелению Зевса, отца Геракла.
2. Луций Марций Филипп - защищал Помпея в 86 г., когда того обвинили в
незаконном присвоении добычи, захваченной в Союзнической войне (гл. 4).
3. Аскул - опорный пункт восставших союзников, был взят Помпеем-отцом в
89 г.
4. "Таласию!" - см.: Ром., 15. Видимо, когда Плутарх писал биографию
Помпея, биография Ромула не была еще им написана.
5. Мамертинцы - см.: Пирр, примеч. 18.
6. ...на того, кто отдал приказ. - Т.е. на Суллу.
7. ...в пору их бедствий. - Т.е. перед гибелью Карфагена в III
Пунической войне (146 г.).
8. Марий - Марий Младший.
9. ...еще не может заседать в сенате... - Возрастной ценз для сенатора
был 27 лет (возраст квесторства).
10. ...в (цензорском) смотре... - См. ниже, гл. 22.
11. ...в звании вместо консула... - Это - буквальный смысл слова
"проконсул". Помпей еще не был консулом, а стало быть, не имел законного
права звать себя проконсулом.
12. ...услуги, оказанной ему в Сицилии... - В 82 г. Перперна очистил
Сицилию без боя (см. гл. 10) - вероятно, по договоренности с Помпеем.
13. ...закона, вновь предоставлявшего суды в распоряжение всадников. -
Первоначально судейская власть принадлежала только сенаторам; Г. Гракх в 123
г. допустил к участию в судах также и всадников, после чего суды стали
важным средством контроля над деятельностью сенатской олигархии. Сулла
вернул суды сенаторам; Помпей и Красс восстановили (и даже еще больше
демократизовали) гракханский порядок.
14. ...облачившись в тогу (вместо панциря и плаща)... - Т.е. перейдя от
военной деятельности к гражданской.
15. ...много святилищ - кларосское, дидимское, самофракийское, храм
Хтонии... - Эти храмы находились близ Колофона и близ Милета и были
посвящены Аполлону. Хтония ("подземная") - богиня Деметра.
16. Олимп - город в Ликии, на южном берегу Малой Азии, служивший
основной базой для пиратов.
17. ...четырехсот стадиев... - Около 75 км.
18. ...участи последнего. - См.: Ром., 27.
19. Человек ты, помни это... и далее - Пер. М.Е. Грабарь-Пассек.
20. ...родственник того Метелла... - Кв. Метелл Критский был внуком
Метелла Македонского, консула 143 г., а Кв. Метелл Пий (воевавший в Испании)
- внуком Метелла Кальва, консула 142 г., брата Македонского.
21. Славы б не отнял... не явился. - "Илиада", XXII, 207.
22. ...сенат должен искать гору... удалившись на которую... - Когда-то,
наоборот, плебеи уходили от сената на Священную гору (Гай, 6).
23. ...между Финикией и Боспором... - Боспором Киммерийским, т.е.
Керченским проливом.
24. Китара - головной убор персидских царей.
25. ...праздник Сатурналий... - 17 декабря 66 г.
26. Кири (или Кир) - нынешняя р. Кура.
27. ...у реки Абанта... - Приток Куры, возможно, нынешняя Алазань.
28. Амазонки и их соседи гелы и леги - народы сказочные, как и река
Фермодонт, которая искусственно отождествлялась античными географами с
разными речками то каспийского (как здесь), то черноморского (как в Лук.,
14) бассейна.
29. Такой-то вот породы и крови... - Ироническая реминисценция из
"Илиады" (VI, 211), где Главк заключает свою родословную словами: "Вот и
порода и кровь, каковыми тебе я хвалюся".
30. ...в несчастном сраженье... - При Зеле в 67 г. (см.: Лук., 35).
31. ...об изобретении вообще... - Имеется в виду лекция о подборе
материала для речи (это один из пяти основных разделов риторики - науки,
только что реформированной Гермагором Темносским).
32. ...он не объяснил причины развода; причина эта названа Цицероном в
его письмах. - В дошедших до нас письмах Цицерона этих сведений нет.
33. Центурии - так назывались подразделения триб, избирательных
округов, каждый из которых подавал в собрании один голос.
34. ...приближался к сорока. - В год триумфа (61 г.) Помпею было 45
лет.
35. ...покинуть Рим. - Подробнее см.: Циц., 28-33.
36. ...об основании колоний и раздаче земель... - В первую очередь
земли в колониях раздавались ветеранам восточных походов Помпея.
37. ...почесывает... голову? - См.: Цез., 3, примеч. 5.
38. ...в пользу хлебного закона... - Эта речь Цицерона (57 г.) не
сохранилась.
39. ...на помощь царю Птолемею. - Птолемею XII Авлету, который в 58 г.
бежал в Рим просить помощи против своих восставших подданных.
40. Маслом себя умащает и руки песком натирает. - Стихи из неизвестной
комедии.
41. Натрое все делено... и далее. - "Илиада", XV, 189 (о разделе мира
между Зевсом, Посейдоном и Аидом).
42. Междуцарь (интеррекс) - должностное лицо из сенаторов, назначаемое
(на несколько дней), чтобы созвать народное собрание для избрания новых
консулов. Обычно это делалось, когда действующие консулы погибли или были в
отлучке.
43. ...с похвалой Планку. - Планк был привлечен к суду за участие в
беспорядках, последовавших за смертью Клодия.
44. ...бывший консул Гипсей... - Гипсей был не бывшим консулом, а
кандидатом в консулы - обмолвка Плутарха.
45. ...стал переводить войско через реку. - В ночь с 10 на 11 января 49
г. Цезарь перевел войско через Рубикон. Какая именно из мелких речек,
текущих с Апеннин в Адриатику, называлась Рубиконом, точно установить
невозможно. В "Записках" Цезаря момент перехода через Рубикон не выделен,
символическое значение ему стали приписывать лишь поздней. Слова "Пусть
будет брошен жребий" - греческая поговорка, означающая: "пусть случай решит
дело".
46. Цицерон... порицает... - "Письма к Аттику", VII, 11: Перикл назван
как образец войны измором, Фемистокл - войны ударом.
47. ...разбив... войско Помпея в Испании... - В августе 49 г. при
Илерде.
48. ...Бывших консулов... - Марцелл и Лентул.
49. Храм Венеры Победоносной - был воздвигнут Помпеем в Риме при его
театре на Марсовом поле. Сыном Венеры и Анхиса считался Эней, а сыном Энея -
Юл, родоначальник Юлиев.
50. ...целя... в лицо. - Риторическая расцветка обычной тактики
использования резерва. Ср. ниже тираду в гл. 70.
51. Цезарь порицает... - "Записки о гражданской войне", III, 92.
52. ...известные стихи... - "Илиада", XI, 544-546.
53. Кратеры - большие сосуды для смешивания вина с водой.
54. ...оба Лентула... - Лентул Марцеллин и Лентул Крус, консулы 56 и 49
гг.
55. О, сколь прекрасно... и далее. - Стих из неизвестной трагедии
Эврипида.
56. ...доказать Помпею... - Текст в оригинале испорчен, перевод по
общему смыслу.
57. ...Птолемея... по отцу обязанного... благодарностью... - Птолемей,
XII Авлет (см. выше, примеч. 34) был восстановлен на престоле римским
военачальником А. Габинием по предложению Помпея; правивший теперь в Египте
Птолемей XIII (брат Клеопатры) был его сыном.
58. ...на волю Арсака - т.е. парфянского царя.
59. Когда... рабом становится. - Стихи из неизвестной драмы.
60. Ксенофонт - здесь - как автор безудержно-панегирического сочинения
"Агесилай".
61. ...в общем наследии... - Речь идет о дележе Пелопоннеса между тремя
завоевателями-Гераклидами, получившими по жребию Лаконию, Мессению и
Арголиду. Фивы - родина их общего предка Геракла.
Last-modified: Sun, 19 Nov 2006 18:54:54 GMT