Михаил Михеев. В мир А.Платонова - через его язык. Предположения, факты, истолкования, догадки --------------------------------------------------------------- © Copyright Михаил Михеев, 2002 "В мир А.Платонова - через его язык. Предположения, факты, истолкования, догадки" Коммерческое использование допустимо только с разрешения Автора По всем вопросам - email: m-miheev@rambler.ru Сайт "Дневники и записные книжки" │ http://www.srcc.msu.su/uni-persona --------------------------------------------------------------- МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА ------------------------------------------------------------------------ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ВЫЧИСЛИТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР Михаил Михеев В мир Платонова - через его язык Предположения, факты, истолкования, догадки Издательство Московского университета 2002 УДК 410.417.801 ББК М 69 Рецензенты: профессор, доктор филологических наук Е.Г. Борисова академик РАН, доктор филологических наук М.Л. Гаспаров  Михеев М.Ю. М 69 В мир Платонова - через его язык. Предположения, факты, истолкования, догадки. - М.: Изд-во МГУ, 2002. - 407 с. ISBN Книга соединяет анализ образного мира Платонова с анализом его языка. При разборе платоновских словесных оборотов в каждом конкретном случае показано совмещение нескольких словосочетательных стереотипов с разнонаправленными ассоциациями. При этом выясняются не только языковые подтексты, но они по возможности иерархизуются - какой воспринимается сознанием в первую очередь, какой во вторую итд. Автор вводит читателя в мир Платонова не только через язык писателя (то есть как лингвист), но и вполне обычным читательским путем - через вдумчивое чтение и размышление над образами, составляющими сам текст. Анализ языка писателя служит для контроля субъективного понимания объективными критериями. Картина мира Платонова, складывающаяся из результатов анализа, приблизительно такова. В точном соответствии с понятиями марксизма, мир монистически материален: бытие первично, сознание вторично. Отсюда подчеркнутая грубость, вещественность всех образов, в том числе описывающих душевную жизнь; навязчивая рационалистичность и подчеркнуто механическая причинность отношений между явлениями. Развивая чувства и ум, человек способен ощутить себя как частицу единой человеческой массы и распространить свой эгоизм на всю эту массу. Взаимопроникающее единство общего чувства и есть коммунизм, материалистический наследник христианской любви к ближнему. Платоновскую позицию очень точно называли юродством; но как юродивый не отвергает и не компрометирует христианские духовные ценности, а наоборот, максималистски утверждает их, так и Платонов утверждает коммунистические духовные ценности (на основе рецензии М.Л. Гаспарова). УДК 410.417.801 ББК ISBN йМ.Ю. Михеев, 2002 йНИВЦ МГУ им. М.В. Ломоносова, 2002 Автор искренне благодарен всем тем, с кем материал этой книги, в разных его видах, обсуждался: Н.Д. Арутюновой, Елене Борисовой, Сергею Бородянскому, Владимиру Борщеву, Марине Воронцовой, Валерию Вьюгину, М.Л. Гаспарову, Александру Гельбуху, Елене Гришиной, Валерию Демьянкову, Валентине и Сергею Дергачевым, Марии Дмитровской, Александру Дырдину, Анне Зализняк, А.А. Зализняку, Леониду Захарову, Илье Иткину, Н.В. Корниенко, Александру Кравецкому, Григорию Крейдлину, Сергею Крылову, О.Г. Ласунскому, Н.Н. Леонтьевой, Алексею Мисюреву, Ю.С. Мартемьянову, Ольге Меерсон, Сусуму Нонака, А.А. Осиповой, Е.В. Падучевой, Юрию Пастушенко, Наталье и Николаю Перцовым, М.А. Платоновой, Александре Плетневой, Анне Рафаевой, Екатерине Рахилиной, Алле Салий, Михаилу Саблину, Ирине Спиридоновой, А.Я. Шайкевичу, Елене Шмелевой, Г.М. Шмелеву, Андрею Уткину, Евгению Яблокову, Татьяне Янко, а также светлой памяти покойной Марии Умновой. В книге использованы фотографии из личного архива М.А. Платоновой, из электронных энциклопедий Дмитрия Крылова (http://students.washington.edu/krylovd/Aplinks.html) и Юрия Сюганова (LOMOportfolio.com), которым автор весьма признателен. Предварительный вариант книги в течение трех лет (с конца 1999) существовал в библиотеке Максима Мошкова (www.lib.ru). Илл. 1. Андрей Платонов (фото 1940) Оглавление (с перечнем иллюстраций) Илл. 1. А. Платонов (1940). Фото из энциклопедии Дм. Крылова Оглавление (с перечнем иллюстраций) 4 Илл. 2. А. Платонов (1938). Фото из энциклопедии Дм. Крылова О чем эта книга? (вместо вступления) 5 Илл. 3. А. Платонов (1926). Фото из энциклопедии Дм. Крылова I. Краткий биографический очерк 10 Илл. 4. Фантастические рыбы // П.М. Жолтовський. Малюнки Киево-Лаврскоi iконописноi майстернi. Альбом-каталог. Киiв. 1982, c. 168 II. Обзор тем с птичьего полета 22 Илл. 5. Павел Филонов. Одиннадцать голов (начало 1930-х). Фрагмент III. Статистика 52 Илл. 6. Фото из коллекции Юрия Сюганова IV. Предположение и нарушение сочетаний 63 Илл. 7. Съестной ряд Хитрова рынка. Фото начала ХХ века V. Родительный падеж 89 Илл. 8. П.Ф. Климентов, отец писателя. (Фото из энциклопедии Дм. Крылова) VI. Портрет человека 103 Илл. 9. Фото Юрия Сюганова VII. Народ и история 114 Илл. 10. Фото Юрия Сюганова VIII. Пространство у Платонова 126 Илл. 11. Фото Юрия Сюганова IX. Скупость, Жадность, Ум и Чувство 149 Илл. 12. Неизвестный мастер из Альциры (Валенсия). Аллегория страстей. Грехи: Богатство, Наслаждение, Расточительность, Бездействие... (вторая половина XVI в.). Фрагмент X. Платоновская душа 174 Илл. 13. Покров с избранными святыми. Фрагмент иконы северных писем начала XVI в. Святители и ангел (из села Куржекса Вытегорского района Вологодской области) XI. Причины и следствия 208 Илл. 14. Диего Ривера. На перекрестке [или:] ?-<на перепутье> (1934) XII. Время 238 Илл. 15. Питер Брейгель. Вавилонская башня (1563) XIII. Композиция и жанр "Чевенгура" 258 Илл. 16. Пюви де Шаванн. Бедный рыбак (1878) XIV. Избыточность и недоговоренность 302 Илл. 17. Два графических автопортрета Ван-Гога // Autoportretele lui Van Gogh. Bucureti, 1967 No 20, 21. Коллаж XV. Советский и библейский стили 325 Илл. 18. Иоанн Предтеча. Икона конца XVI века. XVI. Платонов в контексте 346 Илл. 19. Московский рынок. Продавцы скобяного товара. Фото начала ХХ века XVII. Платоновская сказка 377 Илл. 20. Фото Юрия Сюганова Приложения 394 Илл. 21. А. Платонов. Одно из последних фото (1950). Фрагмент Содержание (подробное) 403 Илл. 2. А. Платонов (фото 1938) О чем эта книга? (вместо вступления) В книге собраны мои статьи, написанные за последние 15 лет, когда со второй половины 80-х годов перед русским читателем начал представать, наконец, подлинный Платонов, то есть появились не только его рассказы и сказки, но и повести, и романы, и пьесы, и даже записные книжки. Практически каждую из глав-статей этой книги можно читать самостоятельно. Все они посвящены разбору смыслов платоновского текста, понимание которого, на мой взгляд, невозможно без уяснения особенностей того намеренно усложненного, идущего наперекор общепринятым нормам языка, на котором написаны произведения этого мастера. Язык Платонова - не тот русский литературный язык, к которому мы привыкли, а некий сделанный, измененный и в какой-то мере даже тайный, никогда всего до конца не договаривающий, на котором автор постоянно силится сказать нам что-то главное, но то ли не может, то ли не решается выговорить то, что волнует душу. Иначе говоря, это язык, нуждающийся в постоянной, идущей параллельно чтению, работе по его истолкованию. Собственно, только подступы к этой теме и к таковому истолкованию здесь мной и предложены. Как толковать язык без знания норм, на которых он зиждется? Поневоле приходится обращаться к более широкому контексту - к языку в целом и, в частности, к образам мысли тех или иных писателей, ученых, политических деятелей, да и простого обывателя, к идеологическим текстам, к речевым и стилевым шаблонам, господствующим в определенной среде, - чтобы понять, в каком отношении к ним (и к нам) находится и ощущает себя платоновское слово, отталкиваясь или же, наоборот, испытывая внутреннее тяготение и сродство с каждым их них. Полагаю, настоящий смысл платоновского текста может быть восстановлен только из такого сложного взаимно-индуцирующего наведения - под действием множества различных составляющих. Любой исследователь текста вынужден постоянно вращаться в рамках подобного "герменевтического круга", ему приходится понимать целое из частного факта, а конкретные вещи выводить из знания о целом. Исходным инструментом при анализе текста в этой книге служит предположение. Это понятие опирается, во-первых, на известные в лингвистике понятия коннотации, импликатуры, а также слабого, неявного компонента в толковании слова (или целого выражения, высказывания); во-вторых, на используемое в текстологии понятие конъектуры (восстанавливаемого пропуска, исправления или дополнения); в-третьих, на известное в психологии понятие ассоциативной связи (догадки, предвосхищения, угадывания, "антиципации") и, наконец, в-четвертых, на логическое понятие импликации, или вывода, позволяющее получать из одних утверждений (посылок, постулатов, знаний о мире) другие, их следствия. Вообще говоря, предположение - та основа, на которой строятся все толкования в данной книге и порождаются все "платоновские" смыслы (смыслы, которые я считаю толкованиями, позволяющими заглянуть в платоновский мир). Пожалуй, только в литературоведении, к которому данное исследование и относится по своей теме, исходное понятие предположения не имеет ни закрепленного терминологического статуса, ни иных соответствий. Ближе всего к нему слово гипотеза, но как осознанный инструмент анализа оно практически не употребляется литературоведами (по понятным опасениям самокомпрометации) и, насколько мне известно, ими специально не исследуется. Дальнейшим инструментом понимания, действующим уже изнутри и на основе предположения, должно быть активно заинтересованное, и творчески преобразующее отклонение в сторону собственной мысли толкователя, с отходом от "объективного" отражения хода мысли автора текста в диалогическом, или даже "диалектическом" преодолении, с присвоением и перевоплощением текста в свое слово, то есть уже в мысль интерпретатора (подход был намечен работами Ю.Н. Тынянова и М.М. Бахтина). Конечно, возможны разные оттенки и разновидности такого преобразования - от почти буквального следования "букве" и простой цитации сказанного, до прямо обратного по замыслу пародирования, иронии, самоуправства, произвола и надругательства над текстом. Подобные насильственные действия над оригиналом могут быть следствием и непонимания, и несогласия, вызывая, в первом случае справедливое, возмущение первоначального автора (и/или последующих читателей, способных это непонимание фиксировать) как явный зазор и зияние между текстом и привносимыми в него смыслами. Я лишь надеюсь, что в моем случае расхождений первого рода не слишком много, или иначе говоря, расхождения второго рода не вызовут у читателя слишком большого отторжения. Собственно, здесь уже начинается всегдашнее приспособление чужой авторской мысли к исполнению субъективных, важных читателю здесь и сейчас, целей. Порой такое читательское присваивающее понимание претендует на то, что ему как раз лучше знать, что хотел выразить автор, и что оно-то и содержит в контр-реплике наиболее существенные из аргументов, которые первоначальный "хозяин" текста не мог иметь в виду (на что интерпретатор опирается как на уже известное, от чего он, собственно, и отталкивается, идя дальше). Эти элементарные собственные ростки мысли, шажки в сторону, с неизбежным отклонением от маршрута проложенной платоновской мысли (но направленные именно к ее толкованию, а поэтому, на мой взгляд, имеющие право на существование) я все время стараюсь показывать, чтобы все-таки не упускать удила своих мыслей (блуждающих на воле, как поется в песне, скакунов), - предположений и догадок. Помимо сказанного, представленный в этой книге подход можно соотнести с методом так называемого "медленного чтения", который применялся (по свидетельству Д.С. Лихачева) на семинарах Л.В. Щербы в 1920-е годы, а еще ранее был введен и использовался как метод критики текста М.О. Гершензоном: "Художественная критика - не что иное, как искусство медленного чтения, т.е. искусство видеть сквозь пленительность формы видение художника. Толпа быстро скользит по льду, критик идет медленно и видит глубоководную жизнь. Такой критик [...] чувствует художника мастером, себя - подмастерьем, и любит его, и дивится ему в той мере, в какой он сам увлечен явлением истины". Итак, "медленность" подобного чтения состоит по возможности во всестороннем рассмотрении явления, с необходимостью многократных возвращений назад к смыслу исходного текста (на истолкование одной пушкинской строчки на семинарах Щербы, как говорят, уходило порой целое занятие). В принципе, работа истолкователя должна идти дальше, пока мы уверены, что продвигаемся к истине, а цель еще не достигнута (то есть может никогда и не кончиться). Но есть у данного процесса, как представляется, и обратная сторона. Помимо чтения намеренно сдерживаемого и, в идеале, <медленного, но верного>, нам субъективно даже более важно непосредственное угадывание смысла, чтение мгновенное или незамедлительное, подхлестываемое непреодолимым желанием "застолбить" только еще родившийся, ухваченный смысл, когда окрыленность сиюминутно достигнутым непреодолимо высока. Такой смысл во что бы то ни стало торопится похвастать полнотой и завершенностью, дальше которых, как правило, ему уже "ничего не надо", и добровольно надевает на себя некие субъективистские шоры. Уверившись и укрепившись, как нам кажется, в своем собственном понимании, мы редко бываем готовы к пересмотру, чтобы этот "уютный" и уже закругленный, а тем более добытый с усилием смысл сменить на что-то новое, даже еще более обещающее. Посему "медленность" нашего чтения (здесь я говорю не только о приемах, с использованием которых написана данная книга, но вообще, как мне кажется, о законах человеческой психологии) поневоле постоянно идет наравне с определенным забегающим вперед "скорочтением" - то, что фиксируется читательским сознанием при первом же взгляде на текст и западает к нам в душу как особенность данного текста, как правило, и отличает для нас этого автора от других. Собственно говоря, соотношение "медленности" и "быстроты" при чтении регулируется читательской интуицией (механизмом уже известного "герменевтического круга", намеченного романтиками и Ф.Д.Э. Шлейермахером). Наиболее важными работами первых открывателей Платонова считаются статьи Льва Шубина (1967), Сергея Бочарова (1968) и Елены Толстой-Сегал (с конца 1970-х). Самым интересным в творчестве писателя мне кажется доведение им до предела полифоничности повествования, впервые открытой еще Достоевским, и казалось бы парадоксальное сочетание сатиры с лирикой и трагедии с фарсом во взгляде на один и тот же предмет: "Стихия несобственно-прямой речи настолько сильная, что, кажется, рассказчик согласен вообще с любой из точек зрения, любое слово готов `освоить'; господствует единый стиль - одновременно корявый и афористически изысканный. [...] То, что для другого писателя является бесспорно `чужим' и поэтому может быть отторгнуто, дискредитировано, для Платонова - всегда отчасти 'свое', является сущностью человеческой жизни вообще. Сатира не может действовать вне ощутимого соотнесения изображаемого с некоей нормой, эталоном. Но в платоновском художественном мире подобной нормы - 'последнего слова' - нет и быть не может: здесь никто в полной мере не прав ". Мысль Е. Толстой-Сегал и Е. Яблокова развивает В. Вьюгин. Исследуя первоначальный вариант "Чевенгура", повесть "Строители страны" (1925-1926), он фиксирует неожиданные переходы от повествования к несобственно-прямой речи и обратно внутри одного абзаца (иногда даже внутри одной фразы) и называет один из основных принципов, организующих структуру повествования у Платонова, принципом "отраженного луча": "Каждый из героев Платонова имеет свои взгляды, свою точку зрения, и ни одна точка зрения не отвергается до конца. Наоборот, если один персонаж высказал мысль, то другой ее обязательно поддержит и разовьет (часто даже не замечая, что это чужая мысль), а третий осуществит ее, так сказать, на практике". В конце книги приведены сокращенные обозначения текстов Платонова, а также словарей, которые в ней использованы (прил. 1). Приложение 2 перечисляет мои статьи, опубликованные ранее, из которых составлена книга, а приложение 3 - таблицы. Количество конкретных платоновских выражений, которые я толкую, около 250: их перечень дается в приложении 4, а перед ним дается еще и именной указатель. В некоторых местах могут встречаться повторы - там, где обсуждаются или упоминаются одни и те же примеры. За них приношу читателю свои извинения, но в целом я старался их избегать. Может также возникать ложное впечатление, что интересует меня у Платонова один только роман "Чевенгур", но это не так: мне важны и другие его произведения, за исключением, пожалуй, только поздних его пьес и ранних стихов, анализа которых я в книге не касаюсь. Илл. 3. А. Платонов за рулем автомобиля (фото 1926) I. Краткий биографический очерк Андрей Платонович Платонов (псевдоним, настоящая фамилия Климентов, даже, как будто, с ударением на последнем слоге), 1899-1951, русский писатель, масштаб творчества которого стал ясен лишь спустя полвека после смерти, собственно после того, как были опубликованы на родине, с 1984 по 2000 гг., основные его произведения - романы "Чевенгур" (написанный в 1926-1929), "Счастливая Москва" (1933-1934), повести "Котлован" (как принято считать: 1929-1930), "Ювенильное море" (1931-1932) и записные книжки. Ранее Платонов был известен лишь как автор малой прозы - замечательных рассказов и повестей "Происхождение мастера", "Сокровенный человек", "Епифанские шлюзы", "Ямская слобода", "Джан" и др. Платонов создавал в своих произведениях, по сути дела, нечто вроде религии нового времени, пытаясь противостоять как традиционным формам религиозного культа, так и сплаву разнородных мифологем, складывавшихся в рамки соцреализма. Среди последних можно перечислить, во-первых, более или менее ортодоксальную коммунистическую идеологию и философию (Маркса-Энгельса, Ленина-Сталина, Троцкого-Бухарина, идеологов Пролеткульта итп.), во-вторых, философов и ученых ествественно-научного направления (Максвелла, Эйнштейна, Минковского, Больцмана, И.П. Павлова, И.М. Сеченова, А.А. Богданова), в-третьих, научно-прожективные, отчасти уходящие в мистику идеи К. Циолковского, Н. Федорова, П. Кропоткина, О. Шпенглера, В. Розанова, П. Флоренского, В.И. Вернадского, а также традиции многочисленных русских раскольников и сектантов. Родился Андрей Климентов первенцем в многодетной семье паровозного машиниста (позднее слесаря железнодорожных ремонтных мастерских) Платона Фирсовича Климентова, в пригороде Воронежа, Ямской слободе, 16-го августа 1899 года по старому стилю. Празднование его дня рождения 1-го сентября по новому стилю (что приходилось на 19-е по старому) достаточно условно, скорее это, все-таки, именины - Андрей Стратилат. С 14-ти или 15-ти лет Андрей начал работать рассыльным в страховом обществе, помощником машиниста на локомобиле, затем учеником на заводе, а в 17 лет поступил литейщиком на трубочный завод. С раннего детства ему пришлось узнать физический труд. Отец и дед его по линии матери были самоучками-изобретателями. Сам он учится сначала в церковно-приходской школе, затем в четырехклассном городском училище, потом в новообразованном воронежском университете (на первом курсе то ли словесного, то ли исторического факультета), после чего переходит в железнодорожный политехникум (на электротехническое отделение), где с перерывами проходит два курса (специальность: слабые и сильные токи). Одновременно с этим работает журналистом. Там же, в Воронеже Платонов начинает публиковаться как поэт, прозаик и публицист под разными псевдонимами, среди которых А. Фирсов, А. Вогулов, Елпидифор Баклажанов, Иоганн Пупков, Фома Человеков, Н. Вермо, и под собственным именем - А. Климентов. Наиболее стойким в дальнейшем остается патроним, образованный по старому образцу, из отчества - Платонов. Большую роль в становлении Платонова как писателя сыграл его друг и старший товарищ - Г.З. Литвин-Молотов (настоящая фамилия Литвинов), партийный деятель, редактор и издатель того времени. В 1922-м в Краснодаре выходит первая книга стихов и рассказов Платонова - "Голубая глубина". В ней он выступает от имени людей своего поколения, впитывающих в себя культуру вместе с революцией: "Мы идем из почвы, из всех ее нечистот. [...] Но мы очистимся..." - написано в то время в одной из его статей. В 1917-м Платонову только исполняется 18 лет. Новую действительность он принимает с огромным энтузиазмом, публикуя стихи, рассказы, публицистические статьи в газетах "Красная деревня" и "Воронежская коммуна". Во время захвата Воронежа белыми (рейд корпуса генерала Шкуро в октябре 1919) Платонов служит в железнодорожных войсках. Как он сам опишет позже (в 1922-м): "не доучившись в технической школе, я спешно был посажен на паровоз помогать машинисту". С 1920 по 1921 в течение более года Платонов состоит "членом РКП(б)", затем, как он сам пишет в анкете, "по своему решению" выходит из партии, о чем долгое время, как будто, сожалеет. На самом деле (уже на языке официальном) он исключается из кандидатов в члены партии - первоначально, как он считал, "по недоразумению, не поладив с секретарем ячейки", но в дальнейшем это не даст ему возможности восстановиться в партии. Вот строчки из его автобиографии, написанной при повторной (неудачной) попытке вступления в партию, в 1921-м: "Я люблю партию - она прообраз будущего общества людей, их слитности, дисциплины, мощи трудовой коллективной совести; она - организующее сердце воскресающего человечества." (О.Г. Ласунский Указ. Соч. С.156). Будучи кандидатом в члены партии, Платонов поступает в 1921-м еще в "губсовпартшколу" (с отрывом от производства), откуда, впрочем, вскоре отчисляется - "ввиду систематического непосещения лекций". Некоторые его знакомые в это время по тем или иным причинам покидают партию. По-видимому, первоначально "легкомысленное", как он сам говорит, решение о выходе созрело у Платонова самостоятельно, но работавшая в то время комиссия по пересмотру и очистке партии все же вынесла следующее решение: "Тов. Платонова исключить из кандидатов РКП как шаткого и неустойчивого элемента, недисциплинированного члена РКП, манкирующего всякими парт. обязан., несмотря на свое развитие, сознательно уклоняется." (О.Г. Ласунский. С.165. Синтаксис оригинала в цитате сохранен. Заявления Платонова о выходе из партии в архивах не сохранилось.) Среди наиболее вероятных причин отчисления Платонова из партии называются разными мемуаристами - непосещение партийных собраний, отказ идти на субботник, религиозная вера его матери, несогласие с провозглашенной в стране только что новой экономической политикой... Позднее Платонов не менее двух раз пытается восстановиться, но все неудачно. Вот выдержка из заявления о повторном приеме в партию, в 1924, с объяснением причин выхода из нее два года назад: "...Я указывал, что не считаю себя выбывшим из партии и не перестаю быть марксистом и коммунистом, только не считаю нужным исполнять обязанности посещения собраний, где плохо комментируются статьи "Правды", ибо я сам понимаю их лучше, считаю более нужной работу по действительному строительству элементов социализма, в виде электрификации, по организации новых форм общежития..." (Ласунский, с. 211). С 1919 года Платонов работает электриком на электростанции, кроме того занимается опытами по электризации семенной ржи и мяса (в целях поднятия урожайности и для лучшего замораживания), а в 1922-1923 годы всерьез занимается опытным овощеводством в окрестностях Воронежа. При этом еще активно работает в области осушения и орошения земли (мелиоратор с 1921 г.), позднее - точной механики (имел около десятка свидетельств об изобретениях). Засуха и последовавший за ней голод 1921 г. сильнейшим образом повлияли на Платонова. С 1922 год он - председатель комиссии по гидрофикации губернского земельного управления, предгубкомгидро (первоначально называвшейся чрезвычайной комиссией по борьбе с засухой, или Земчека). Официальное название должности много раз менялось, но до переселения из Воронежа в Москву (в 1926 г.) он остается губернским мелиоратором. Ему была выделена машина марки "Форд", за рулем которой его мог видеть прилетавший в Воронеж летом 1925 г. на шестиместном самолете фирмы "Юнкерс" Виктор Шкловский: позже в книге "Третья фабрика" он отметит этот факт следующим характерным пассажем: "Товарищ Платонов ездит на мужественном корыте, называемом автомобиль". Под руководством Платонова были построены десятки плотин, вырыты сотни прудов и колодцев в Воронежской и Тамбовской губерниях, возведено три электростанции. Его золовка (сестра жены) Валентина Александровна Трошкина позже вспоминала, что когда он только начал ходить в дом их родителей, "на нем всегда была гимнастерка, вечно засаленная, потому что он постоянно возился с механизмами, инструментами, все изобретал, ремонтировал чего-то". Он сразу подружился со своим тестем, они вместе соорудили мельницу в самом центре Воронежа, на которой мололи муку даром для всех желающих. Выстроенная ими позже электростанция в деревне Рогачевке, проработав менее года, в 1925 была кем-то подожжена и сгорела дотла вместе со всем оборудованием (об этом рассказ "О потухшей лампе Ильича"). После отъезда из Воронежа Литвина-Молотова в 1925 г. для Платонова создается невыносимая обстановка, да и общественно-мелиоративные работы в основном сворачиваются (лето выдалось уже не засушливым, а скорее дождливым). В 1926 году Платонов вместе с семьей (женой Марией Александровной, малолетним сыном Платоном, Тошей, или Тотиком, и сестрой жены Валентиной) переезжает в Москву, решив стать профессиональным писателем. После отъезда самого Платонова из Воронежа, в 1929-1937 гг. многие его бывшие сотрудники будут арестованы (стандартное обвинение: злостное вредительство - причем в ходе допросов будут получены показания и на самого Платонова, но он по этому делу привлекаться не будет: воронежскому ОГПУ было не до того, чтобы разыскивать Платонова в густонаселенной столице, работы и так хватало); в результате многие мелиораторы, его бывшие сослуживцы, окажутся на Беломорканале (Ласунский, с.254). На новом месте Платонов почти сразу оказывается "с семьей и без заработка", к тому же и практически без пристанища. До самой войны он будет вынужден совмещать писательство со службой в разнообразных учреждениях - Наркомате земледелия, Росметровесе (вспомним "Трест весов и гирь" в "Счастливой Москве"), на заводах ("небольшой механический завод", откуда увольняют Вощева, в начале "Котлована"); писать же ему остается в основном по ночам. Вот характерный ответ Платонова на вопрос, в какое время он в основном работает (в анкете 1931 г.): "в свободные выходные часы". В начале после переезда в Москву, в 1926 г., он был оформлен на работу землеустроителем в ЦК профсоюза Всеработземлес, но больше месяца такой работы не выдерживает. В конце года он получает в Тамбове должность заведующего подотдела мелиорации, однако через три месяца ему снова приходится буквально бежать оттуда (косная тамбовская среда, интриги, склоки, кумовство). Тем не менее за годы 1926-1934 Платоновым созданы наиболее значительные произведения. В середине 1927 в целом очень благожелательный к Платонову критик, его близкий друг Литвин-Молотов так отозвался, в обстоятельном письме к нему, о повести "Строители страны" (это первоначальное название романа "Чевенгур"): "Если бы вещь была плоха, я не стал бы всего этого писать, она хороша, но в таком виде не может быть приемлема для издания по вполне понятным соображениям. [...] Копенкин сразу выступает..., как советский дон-кихот... [...] Впечатление таково, что будто автор задался целью в художественных образах и картинах показать несостоятельность идей возможности построения социализма в одной стране. [...] Когда они [герои] рассуждают, нужно помнить, что их рассуждения бессознательно для них корректируются исповедываемой ими программой и речами вождей, так было всегда". Платонов не хотел, да и не мог корректировать себя и свое творчество "программой и речами вождей". Позднее он неоднократно обращается к Максиму Горькому, в частности, и с просьбой помочь опубликовать "Чевенгур". Известно, что тот, поначалу очень высоко отзывавшийся о Платонове (в письме к Всеволоду Иванову в январе 1928), после прочтения романа (в августе-сентябре 1929) отметил в осторожном, чтобы не обидеть, ответном письме к Платонову, по сути, тот же самый основной недостаток, который видел за два года перед этим еще Литвин-Молотов: "Хотели вы этого или нет, но вы придали освещению действительности характер иронико-сатирический, это, разумеется, неприемлемо для нашей цензуры." # ...При неоспоримых достоинствах работы вашей, я не думаю, что ее напечатают, издадут. Этому помешает анархическое ваше умонастроение, видимо свойственное природе вашего духа. # В психике вашей, - как я воспринимаю ее, - есть сродство с Гоголем. Поэтому попробуйте себя на комедии, а не на драме". Вот и при личной встрече Горький посоветовал Платонову "изменить тон" произведений, что следовало понять, прежде всего, как пожелание вообще сменить взгляд на жизнь - с иронико-сатирического на более оптимистически-жизнеутверждающий, более подобающий эпохе. (Платонов не нашелся, что ответить на это, но отказался от примененного к нему Горьким термина "литератор". Горький ответствовал ему в тон: "Вы правы, слово-то обидное.") Но что было доступно другим, для Платонова оказывается невозможным. Дружескому совету классика он не внял. Также и позднейшие обращения за помощью к Горькому (1933) ожидаемого результата не дали . Отданный в 1930-м в печать "Чевенгур" был одобрен редактором Всеволодом Ивановым и, как будто, даже набран в типографии, но в последний момент набор рассыпали (по распоряжению Федора Раскольникова). Впрочем, в случае публикации судьба автора, скорее всего, была бы незавидна. Повесть "Котлован" автор тоже пытается опубликовать, но так же безрезультатно (хотя по воспоминаниям сына Всеволода Иванова Вячеслава, а также сына Бориса Пастернака Евгения, по крайней мере указанные двое писателей в 30 гг. были знакомы с основными платоновскими произведениями "Чевенгуром" и "Котлованом" в рукописях, и весьма высоко о них отзывались). Роман "Счастливая Москва" остается неоконченным, а рукопись другого романа, "Путешествие в человечество" (или "Путешествие из Москвы в Ленинград") будет украдена вместе с чемоданом у Платонова в поезде, во время военной эвакуации семьи в Уфу. В конце 1929 года писатель подвергается "идеологической порке" - за публикацию (совместно с Б. Пильняком) очерка "Че-Че-О", а затем, в 1931-м, и за собственный рассказ "Усомнившийся Макар" (опубликованный в журнале "Октябрь" А. Фадеевым, в чем главный редактор сразу же публично раскаялся и повинился, назвав рассказ "идеологически невыдержанным, анархистским", за что, мол, ему "поделом попало от Сталина"). Осуждению Платонова способствовала также и опубликованная в "Красной Нови" у Вс. Иванова печально известная "бедняцкая хроника" "Впрок" (название которой, как будто, переиначено на экземпляре, читанном Сталиным, в - "кулацк[ую] хроник[у]"). В дальнейшем общественные кампании проработки Платонова повторялись неоднократно (1937, 1946), но исправляться он не желал или искренне не мог. Фактически лишенный возможности печататься, Платонов продолжал, тем не менее, работать, и даже в самые тяжелые годы им созданы высочайшие по классу произведения - рассказы и повести "Фро" (1936), "Третий сын" (1936), "Река Потудань" (1937), "Июльская гроза" (1938) и др. Сам Платонов в тюрьме не сидел, но в 1938-м оказался арестован его 15-летний сын Платон (10 лет лишения свободы за "руководство антисоветской молодежной террористической шпионско-вредительской организацией"), который потом, уже незадолго до войны, был вызволен из лагеря (по одним сведениям, после вмешательства Шолохова и разговора его лично со Сталиным, по другим, совершенно независимо от этого). Так или иначе, но через недолгое время, в январе 1943 Тоша на руках родителей скончался от полученного в заключении туберкулеза (сначала он проделал путь в трюме баржи от Архангельска до Таймыра, а потом работал на шахте в Норильске). Вину за смерть единственного сына Платонов, видимо, болезненно ощущал на себе все последние годы, понимая, что такой изысканный, садистски-утонченный путь мести был выбран хоть, может быть, и случайно, но тем не менее, именно этим способом власть в конце концов расплатилась с ним за неугодные сочинения. Во все годы московской жизни - до и после смерти сына - Платонов пытался активно участвовать в писательской жизни: в частности, даже просил взять его в поездку группы писателей, в 1933, на Беломорско-Балтийский канал, но от этой поездки каким-то чудом был убережен; в 1-м съезде советских писателей (1934) также участия не принимал, зато ездил вместе с другими в Туркмению, написав после этого повести "Джан" и "Такыр" (1934); был также в писательской поездке на Медвежью гору (теперешний Медвежьегорск, в Карелии), после чего написан рассказ "Лобская гора", отклоненный от публикации в журналах после обсуждения в союзе писателей в 1936. В 1942-1946 работал в качестве военного корреспондента газеты "Красная Звезда" на фронте (3 года и 2 месяца) и только тогда стал более широко печататься. Попав под обстрел во время пребывания на фронте, был контужен и, пролежав в течение ночи под завалом земли, заработал в результате туберкулезный процесс в легких (по иной версии - заразился туберкулезом еще от сына). В ноябре 1944 прибыл домой с тяжелой формой туберкулеза, но сумел еще "сбежать" на фронт, встретив окончание войны в Берлине и только в феврале 1946 был окончательно демобилизован по болезни (его прямо с поезда принесли домой на носилках). Все последние годы жизни Платонов фактически не вставал с постели. Так же как потомкам, и его современникам многое в писаниях Платонова было непонятным. Вот некто писатель В.В. Гольцев, слышавший когда-то ранее в редакции "Нового мира" чтение отрывков рукописи "Котлован", а теперь присутствующий на "творческом отчете" писателя во Всероссийском Союзе советских писателей (1 фев. 1932), задает ему вопрос: "Мне непонятно, как Вы, человек не только пролетарского происхождения, но и человек долгое время бывший сам рабочим, выросший, очевидно, в пролетарском окружении (...) примерно в 26 году "вдруг", оторвавшись от производства, (...) начинаете писать совершенно в другом плане. (...) Вопрос мой сводится к тому, чем же Вы объясняете свой достаточно резкий поворот направо. Вы как бы "перестроились", только перестроились слева направо. С человека пролетарского происхождения, рабочего по своей профессии - можно спросить больше, чем с интеллигента, воспитавшегося в буржуазной среде и впитавшего буржуазную идеологию". [На том же самом собрании ранние произведения Платонова оценивались как -] "попытки подковырнуть, нигилистически издевнуться над действительностью и что-то ей противопоставить" (К. Зелинский); "в каждом отдельном звуке Платоновского голоса слышится что-то ехидное" (П.В. Слетов) (там же, с. 108, 114). За три десятилетия творческой жизни Платонов все время писал, по сути дела, одну и ту же свою вещь - о путях "прорастания души" в человеке (он дополнил условно считающуюся "сталинской" формулу инженеры человеческих душ эпитетом - творческие). Этой теме посвящены все основные его произведения, начиная от повести "Сокровенный человек" до незаконченной повести-романа "Македонский офицер" (1934), рассказа "Бессмертие" (1937) или переработки русской народной сказки "Безручка" (1950). Вот отрывок из его письма жене из Тамбова, 1926-го года: "Мои идеалы однообразны и постоянны. Я не буду литератором, если буду излагать только свои неизменные идеи. Меня не станут читать Я должен опошлять и варьировать свои мысли, чтобы получились приемлемые произведения. Именно - опошлять! А если бы я давал в сочинения действительную кровь моего мозга, их бы не стали печатать... [...] # Смешивать меня с моими сочинениями - явное помешательство. Истинного себя я еще никогда и никому не показывал и едва ли когда покажу. Этому есть много серьезных причин..." Но его не печатали даже такого, как он считал, - "опошленного", с облегченными и "варьированными" мыслями. В общих чертах мировоззрение Платонова можно охарактеризовать как отстаивание идеалов истинного коммунизма, так никогда, впрочем, и не явленного в действительности. Как сказано в очерке "Че-Че-О", "Дружество и есть коммунизм. Он есть напряженное сочувствие между туловищами пролетариата". При этом человек представляет собой безусловно конечную смертную физическую оболочку и в жизни неподотчетен иным инстанциям кроме собственного разума, совести и способной в некоторых состояниях чувствовать, "пропуская через себя весь мир", души. В целом это сложно устроенный биологический механизм, формулы которого мы не знаем и, возможно, до конца узнать не сможем. Но наделенный механической и биологической природой человек, как и все живое, способен руководствоваться не только материальным. Этику для нового строящегося общества (вслед за рационалистами) Платонов выводит из сугубо прагматических, даже "шкурных" понятий - личной пользы и выгоды. Начала добра и зла в человеке неразделимы. Естественное стремление к радости и наслаждению регулируется сознанием (совестью) и чувством того, что эта радость сопряжена с горем для кого-то другого и в этом плане увеличением совокупного зла в мире - в том числе и лично для тебя самого. Таким образом, любой человек оказывается ответственным за все зло, совершаемое в мире на его глазах (или даже то, которое он вообще в состоянии представить, почувствовать на себе), а решать, что делать в этой ситуации, принуждена его душа. Разум при этом