Екатерина Садур. Учитель ритмики
---------------------------------------------------------------
© Copyright Екатерина Садур
Email: sadur(a)mail.ru
Date: 06 Jul 2006
---------------------------------------------------------------
пьеса в четырех действиях
Действующие лица
РОДЧЕНКО ИВАН АНДРЕЕВИЧ - в прошлом учитель
МИША, его сын - 19 лет
ЗОЯ - 23 года
МИНСКИЙ НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ - в прошлом актер, за 60 МИНСКАЯ ЛЮДМИЛА
СЕРГЕЕВНА - его жена, актриса-травести, возраст скрывает.
НАСТЯ - горничная при доме отдыха, 50 лет
ТиТЯ ПАША - старуха-официантка
АЛЕКСЕЙ СЕРГЕЕВИЧ - контрабасист, 27 лет
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ - богач, в прошлом певец
АННА ИЗМАИЛОВНА - его дочь, 17 лет
ПРИЗРАК МУЖЧИНЫ
ПРИЗРАК ЖЕНЩИНЫ
Действие происходит в одном из подмосковных домов отдыха летом, в наши
дни. Между третьим и четвертым действием проходит пять лет.
1998 - 99 г. Переделкино
Действие первое.
Призраки.
Картина первая.
На темной сцене в белой тоге стоит официантка НАСТЯ. Из-за темноты не
видно никаких декораций, но ее застывшая поза и льющийся на нее свет
прожектора напоминает старый спектакль приморского провинциального театра.
НАСТЯ. Каменный юноша...
Существа из огня называются саламандры, они живут в пламени и
показываются только избранным, Они неуязвимы для боли, и это правда, что они
существуют... В средние века во Флоренции жил юноша. Имя его неизвестно. Он
любил переодеваться простолюдином и пировать с молодыми прачками в винном
погребке... Он любил удивлять собой народ. На ярмарках собирались толпы,
чтобы на него посмотреть: он мог стоять в пламени. Единственное, казалось,
что он спит...
На сцену поднимается мужчина. Усаживается, начинает играть на пиле.
Звук щемящий, пронзительный.
Он стоял в гудящем огне, опустив голову к плечу, скрестив руки на
груди. Такой нежный изгиб шеи - и вдруг в огне! Он мог купаться в кипящем
масле, и на его теле не оставалось ни единого ожога. Он мог резать себе руки
кинжалом, кровь проступала только на мгновение и снова исчезала, и от ран не
оставалось и следа. Почти детские руки, но мышцы стройно обозначены, и ни
единой царапины! Он был хвастун, но свое имя скрывал. За это в народе его
прозвали: каменный юноша. Он не знал любви и так и не узнал никогда, Он был
девственник, Он любил одну только славу. И вот однажды слава каменного юноши
достигла Ватикана, и сам Папа Римский пожелал познакомиться с ним. Юноша
охотно согласился, но, говорят, что на пути в Ватикан его поймали
сектанты-изуверы, и дальнейшие его следы теряются... Или вот еще случай...
Яркий ослепительный свет дня.
Картина вторая.
Открытая терраса дома отдыха. На террасе обеденные столы. НАСТЯ стоит
все так же неподвижно, перекинув скатерть через плечо, и дочитывает журнал.
ТиТЯ ПАША торопливо расставляет тарелки.
Перед домом сквер и клумба скромных анютиных глазок. Вдали за домом
отдыха деревня. Со стороны деревни медленно наступает кладбище. Видны ограды
и новые свежевыкрашенные кресты.
Лето. Середина июля. Жара.
ТЕТЯ ПАША. Пустое лето нынче.
НАСТЯ. Да, интересно...
ТЕТЯ ПАША. Это ты о чем?
НАСТЯ. Хороший журнал "Чудеса и приключения".
ТЕТЯ ПАША. Это мой племянник с почты привозит.
НАСТЯ. Жарко.
ТЕТЯ ПАША. Обычно... А племянник сядет на вел-сипед и везет. Всем
газеты, а мне журнал. А я сижу в саду, слушаю, и как услышу вел-сипедный
звонок, сразу знаю: ко мне. Выйду на дорогу - и впрямь Алешка.. Дорога
неровная, рытвины, ухабы, вел-сипед прыгает, звенит. А Алешка мне: "В этом
журнале пишут обо всем необычайном, что в природе творится, и всему, тетя
Паша, дается объяснение..." - и сам смеется, и звонок - динь-динь-динь.
НАСТЯ. Все молодые равнодушные.
ТЕТЯ ПАША. Нет, Алешка веселый. Он едет, а собаки молчат, и даже трава
не примялась.
Пауза
А ты, Настя, так и будешь стоять?
НАСТЯ. А что я сделала?
ТЕТЯ ПАША. Да пока ничего...
Молчание. Вдалеке слышны велосипедные звонки.
Не лето нынче, так, пустой звук. Вот раньше приезжали, так приезжали.
Танцы каждый вечер, ужины с шампанским. А сейчас - Родченко живет у нас из
милости. Я ему: "Поливай анютины глазки", а он то польет, то забудет...
НАСТЯ. Родченко говорит: как раньше уже не будет никогда....
ТЕТЯ ПАША. А ты, Настя, глупая девка! Ты скатертью обмоталась и уже час
стоишь.
НАСТЯ стягивает скатерть с плеча.
НАСТЯ. Мне пятьдесят лет, а ты меня все девкой зовешь.
ТЕТЯ ПАША. Пятьдесят лет? Постой, постой, а сколько же тогда мне?
НАСТЯ. Я не помню.
Вбегает ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Цепко озирается по сторонам.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. У нас тут машина сломалась. Можно номер снять?
ТиТЯ ПАША. Мы не гостиница.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Так я заплачу.
ТЕТЯ ПАША. У нас не платят, у нас заказывают путевки.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ (деловито). Откуда можно позвонить?
ТиТЯ ПАША. Откуда хотите...
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ убегает.
Настя, Настя, тебе что, неинтересно?
НАСТЯ. Чего?
ТЕТЯ ПАША. Вот я скатерть постелила, а сверху я постелила что?
НАСТЯ. Клеенку.
ТЕТЯ ПАША. Стыд какой! Вот раньше чуть скатерть запачкается, я ее тут
же прачкам отдаю... А где сейчас наши прачки? Где Тоня, Таиса, Любочка?
НАСТЯ. На кладбище.
ТЕТЯ ПАША. Тьфу! Ты почему не спросишь, дура, для кого я на стол
накрываю?
НАСТЯ. Для кого?
ТЕТЯ ПАША. Тут приехать должны, понимаешь? Вчера по телефону звонили,
номер заказывали. На все лето, говорят, приедем, по природе, говорят
соскучились... Как раньше, Настя, понимаешь, как раньше!
НАСТЯ (зевает). Такая жара, а заняться нечем, и тоска, тоска...
Входит РОДЧЕНКО в плаще и с зонтом. Он одет небрежно, но изящно. Видно,
что когда-то он знал лучшие времена.
РОДЧЕНКО. Вот так всегда. Утром просыпаюсь - небо в тучах. Взял зонт,
надел плащ, вышел из дома - жара нестерпимая... А вот если плаща не надену,
так обязательно дождь застанет где-нибудь на полдороге и не просто моросит,
а настоящий ливень. Смешно!
НАСТЯ. Иван Андреевич, а к нам приехать должны...
РОДЧЕНКО (не слушая). По мне можно сверять часы; определять - дождь
будет или засуха и узнавать - молодой ли сегодня месяц или убывающая луна...
Настя, ты видишь, небо чистое, а я в плаще? Нет, хоть бы облачко поплыло!
НАСТЯ. Вы тут с нами скучаете, Иван Андреевич, а вот-вот новые люди
приедут, Может быть, развеетесь хоть чуть-чуть.
РОДЧЕНКО. Зоя собиралась?
ТЕТЯ ПАША. Другие...
Пауза
НАСТЯ (оживленно). А я ведь Зою совсем маленькой помню. Она бежит ко
мне: "Настя, - кричит. - Настя! Я гриб нашла." А следом ваш Миша: "Это я
нашел! Я! Это мне мама показала грибные места..."
ТЕТЯ ПАША. Другие приедут. Не Зоя.
РОДЧЕНКО. Да, взрослой ее никто помнить не хочет.
Пауза. Все застыли в оцепенении лета.
НАСТЯ. Иван Андреевич, вон облако поплыло, совсем как вы хотели.
РОДЧЕНКО. Где?
НАСТЯ. Вон там на краю неба.
ТиТЯ ПАША (вглядываясь). Ну и на что оно похоже?
НАСТЯ. На рояль...
Уходят. Некоторое время РОДЧЕНКО сидит один и что-то записывает в
блокнот. Где-то совсем рядом раздается велосипедный звонок. Но поскольку в
паузы постоянно врывается прошлое, то непонятно - проехал ли велосипед
только что или когда-то давно.
РОДЧЕНКО. Я этот рассказ писать не хотел, нет. Сопротивлялся из
последних сил, но он подстерег меня. Он шел за мной по пятам, стоял за
спиной и поджидал выгодного случая. Стоило отвлечься всего лишь на минуту,
как он прокрался на бумагу, в блокнот, и на страницах замер неподвижно. Я
думал: сделаю с ним все, что захочу, но он оказался сильнее, и сам творит
все, что захочет, да еще и меня заставляет подстраиваться.
На террасе появляется ЗОЯ. Ей двадцать три года, она красива, но при
этом удивительно похожа на подростка, и поэтому то, что она говорит и то,
как она себя ведет, в первый момент вызывает шок. На ней простое летнее
платье, она босиком, во рту - короткая сигаретка.
ЗОЯ. По-прежнему в жару сидите в плаще и караулите лето...
РОДЧЕНКО. Давно вы к нам не приезжали.
ЗОЯ. Скоро будет три года.
РОДЧЕНКО. И ничего не изменилось?
ЗОЯ. Ничего... Выхожу на станции, все те же старухи продают семечки и
букеты гвоздик, все те же голубые перила, только краска стерлась слегка...
Как будто и не уезжала вовсе!
РОДЧЕНКО. Вы стали курить открыто, а раньше курили тайно, а так
по-прежнему похожи на подростка.
ЗОЯ. Двадцать три года. Можно не прятаться.
РОДЧЕНКО. И еще - тогда вы смотрели открыто, а сейчас - смотрите в
сторону.
ЗОЯ. Не пойму, - вы рады мне или нет?
РОДЧЕНКО. Нет...
Пауза.
ЗОЯ. Так страстно хочется жить!
РОДЧЕНКО. Нет...
ЗОЯ. Это все от юности, я знаю! Потому что сил очень много. Куда от них
деться? ... А самое главное я и позабыла: Миша приехал?
РОДЧЕНКО. А что вам Миша? Скучаете, да?
ЗОЯ. Ох, скучаю! Если б вы знали! Куда бы я не пришла, везде скука и
злоба. Все мертвы. Не могу сидеть на одном месте, что-то дергает меня, гонит
прочь. Боюсь заразиться тоской. А ваш Миша, он всю тоску выжигает!
РОДЧЕНКО. А когда Миша вам надоест, что делать будете? Тосковать?
ЗОЯ. Вы так злы из-за того, что он со мной?
РОДЧЕНКО. Ведь он же был совсем ребенком, когда...
ЗОЯ (засмеялась). А я дала ему время, чтобы вырасти. Я его медленно
приручала, чтобы он не испугался. Да что там, он все равно ускользнул! Ведь
я тоже была ребенком. Совсем неумелым. Помните?
РОДЧЕНКО. Нет!
Пауза.
ЗОЯ. А хотите, расскажу вам? Хотите?.. Вот однажды - раннее утро. Я
подошла к окну, думала: нет! Ошиблась! Открыла окно; вы же знаете, что
значит первый раз в году открыть окно! И в лицо теплый воздух с привкусом
талой воды, и пронзительно поет воробей! Я подошла к зеркалу, смотрю на
себя: февраль, мне семнадцать лет. Вот мои руки, - кожа туго натянута на
локтях, и точно так же туго на коленях, вот мои волосы, надо бы причесаться,
надо выровнять пробор. Но эта птичка за окном, этот воробей! Он спутал меня
своим чириканьем... Так значит вот она, юность? Я хочу навсегда остаться
такой, навсегда. Пусть время идет себе и идет, а мне-то что за дело? Лишь бы
февраль повторялся каждый год в теплом свечении.
РОДЧЕНКО. Если бы вернуть хотя бы малую часть того, что имел раньше!
Так нет, все растерял, растерял!
ЗОЯ (дразнит его). И вдруг стало грустно! Такая весна стоит, а мне даже
не с кем погулять! И эта птичка вконец измучила меня! И тут входит Миша:
"Послушай, я решал уравнения, но результат не сходится с учебником!" Я
посмотрела эти иксы, эти дроби, и мне стало смешно. Вот он стоит передо
мной, мне семнадцать лет, а ему - тринадцать. Он ниже меня на пол-головы,
лицо совсем гладкое, и только над губой - темный пух... Так неужели это с
ним мне придется стоять на пронзительном ветру и пить холодное пиво? И
слушать его голос, пропуская слова, один только голос? Я просто себе не
поверила... Ми-ша... Мы с ним в прятки играли в детстве, Ми-ша... мы с ним
прачку дразнили, а она плакала, Ми-ша... я пугала его в темноте. И тут он
вдруг стоит передо мной и неотрывно смотрит мне в лицо. Ми-ша! Он все понял
и мы выбежали на улицу!
РОДЧЕНКО. Как беспокойно вы смотрите! Вы изменились! (Снимает плащ.)
Сейчас обязательно пойдет дождь...
ЗОЯ. Вы очень злы...
РОДЧЕНКО. Я устал...
ЗОЯ. Не бойтесь: Миша снова вернется к вам. Я с ним ненадолго, всего на
несколько дней, на прощанье... (Растерянно). Как душно, а небо ясное.
РОДЧЕНКО. Идет дождь.
Пауза. Шум дождя.
ЗОЯ. Помните, как вы мне "вы" в первый раз сказали?
Входит ТЕТЯ ПАША.
ТиТЯ ПАША. Какая ты стала!
ЗОЯ. Какая?
ТЕТЯ ПАША. Куришь бесстыже. Прямо в лицо куришь мне и Ивану Андреевичу.
ЗОЯ. Вот и ты мне не рада!
ТиТЯ ПАША. Не рада... Раньше девушки порядочные были, - не курили, не
пили! Мужчина у них спросит, а они молчат! А сейчас - тьфу! И что тебе в
Москве-то не сидится? Чем тебе в Москве плохо?
ЗОЯ. В Москве скучно, Паша! В Москве холодно и все друг друга
ненавидят!
ТиТЯ ПАША. Опять все начнется по новой: брожения по ночам, шаги на
чердаке, приглушенные голоса из-за дверей опустевших комнат. Я ведь только
вчера детскую вымыла, все игрушки расставила один в один, как десять лет
назад! Постели прибрала, - ни единой складочки! И зачем? Что ты смотришь на
меня? Что ты смеешься? Только все стихло, только все успокоилось, так нет!
приехала воду мутить! Тут, глядишь, и Миша подоспеет, и все завертится,
закружится... И зачем? Зачем?
ЗОЯ. Так Миша приедет?
ТиТЯ ПАША. А как ты думала? Нам теперь без него нельзя! (Пауза). Ну,
что, обнимемся, что ли? Здравствуй, да? (Плачет). Старая я стала, совсем
негодная...
ЗОЯ. Скажи, а мои куклы целы?
ТиТЯ ПАША. Все как новенькие сидят и ждут тебя.
ЗОЯ. А Мишина железная дорога?
ТиТЯ ПАША. Говорю тебе, все как прежде. Все по- старому, девочка моя!
РОДЧЕНКО. А какая сегодня луна, тетя Паша?
ТиТЯ ПАША. Не встревай! Еще наплачешься!
РОДЧЕНКО. А я знаю, я почти уверен: луна сегодня молодая.
ТиТЯ ПАША. Это же надо, среди белого дня такое спрашивать! Тьфу!
РОДЧЕНКО. Я понял с утра: хочется сесть за машинку и переписать
рассказ. Он снова просится из черновика на бумагу. Если бы вы только знали,
если бы вы только могли представить! Новую вещь лучше всего начинать при
растущей луне, а при убывающей дорабатывать...
ТиТЯ ПАША. Смешной ты человек, Иван Андреевич Родченко! Ты бы лучше
садом занялся, покрасил бы забор... Нет, все мечтаешь! (Спускается с
террасы. Рядом с кладбищенской оградой на веревках сушатся простыни. Она
снимает их, одну за другой). Мечтатели опасны, я знаю! Настя пришла к нам в
деревню совсем девочкой, а мы ее сразу приняли. Тоня, Таиса, ведь мы ее
сразу приняли, а ты, Любочка, помнишь? Мы не каждого принимаем, нет. Мы
думали, как она такая тоненькая в нашу крестьянскую жизнь? А она все
правильно делала. Вот, глядишь, у нее уже огород и курочки, и яблонька
плодоносит. Вот она уже и о поросеночке не на шутку задумываться стала, и
все, куда ни глянь, делает правильно... Надо было нам ее сразу прогнать, а
мы пожалели. Вот если бы прогнали, печали бы не знали совсем... Где вы
сейчас, Тоня и Любочка? Хорошо ли тебе, Таиса? Я бы сама поливала флоксы и
анютины глазки, и подметала бы дорожки в саду, да только сил нет совсем... Я
скучаю без вас, скучаю, и скатерти, как прежде добела уже отстирать не могу.
Пауза.
ЗОЯ. Кто вы?
РОДЧЕНКО. Неудачник.
ЗОЯ. Тогда почему вас все любят?
РОДЧЕНКО. Привыкли.
ЗОЯ. Нет, привычка - это что-то другое, а вас именно любят. И Настя, и
тетя Паша.
РОДЧЕНКО. Они сначала привыкли, а потом полюбили. У меня так же было с
табаком. Привык курить "Яву явскую" за сорок копеек, и до сих пор курю
только ее, хотя все эти иностранные сигареты гораздо лучше. А я вот люблю
"Яву", потому что привык.
ЗОЯ. Неужели они не знают, какой вы?
РОДЧЕНКО (равнодушно). Какой?
Картина третья.
Ночь. Узкая нарождающаяся луна. МИША только что приехал и сейчас идет к
пансионату через кладбище. Где-то вдалеке огни деревни и гудение поющих
голосов. Кажется, что вся жизнь осталась там, в этих желтых огнях и голосах.
Кажется, что сон.
МИША. Сейчас закрою глаза и сосчитаю до десяти. Не очень быстро, ты
успеешь спрятаться. Беги к ограде или к поваленному дереву, только не
дальше. Не прячься далеко, обещаешь?
На террасе появляется ЗОЯ
ЗОЯ. Обещаю...
Пауза.
МИША. А от тебя не убежишь! ... Вспомнил вот как мы с тобой в прятки
играли.
ЗОЯ. А нам с тобой бежать некуда. Нас выгнали отовсюду.
Пауза. Слышно смутное пение деревни.
МИША. Там внизу огни горят. Там люди живут в тепле, любят друг друга и
ничего не знают о нас. Мы для них сон.
ЗОЯ. С ними еще хуже, я знаю.
Пронзительный звонок будильника. ЗОЯ с МИШЕЙ стоят в оцепенении. Звонок
обрывается.
МИША (оживая). От тебя не убежишь.
ЗОЯ. А ты закрой глаза и досчитай до десяти.
МИША. Как раньше я не хочу...
ЗОЯ. Только ты медленно считай, Миша, чтобы я успела спрятаться.
Медленно считай...
МИША начинает считать. Пока он считает, ЗОЯ прячется. Сначала она
выбрала одно место за могильными оградами, но оно не понравилось ей, и она
перебежала дальше, к кустам сирени, но и это место ей не понравилось, тогда
она перебежала еще дальше, куда-то совсем в глубь кладбища, в сторону желтых
горящих огней.
МИША. Я иду искать, Зоя! Только не прячься далеко, обещаешь? Я боюсь
поваленного дерева, я за него не пойду. (Ищет ее сначала за оградами, потом
за кустами сирени). Зоя, где ты? Зоя ...
ЗОЯ снова спускается со ступенек террасы.
ЗОЯ. Миша, поиграй со мной!
МИША (издалека). Как раньше я не умею.
ЗОЯ. Поиграй со мной!
МИША (еще дальше). Я разучился играть!
ЗОЯ. Зачем ты гонишь меня?
Звонит будильник.
Картина четвертая.
Утро. ТиТЯ ПАША поливает анютины глазки.
ТЕТЯ ПАША. Я тут с вами встала, а время идет... Вот помню: перестилаю
постель в сороковом номере. А там жил один паренек, с лица вроде молодой, а
жена у него была старше в два раза. Эффектная... Жена она ему или нет, уж я
не знаю... Они в номер вошли, и он ее как сразмаху ударит, а она как
закричит, закричит. Но тут они меня заметили, да... Дали десять рублей...
Входит НАСТЯ.
НАСТЯ. Я тут сон видела. Он меня беспокоит.
ТиТЯ ПАША. Не понимаю, зачем она держала возле себя того парнишку?
Такая вся из себя, почти молодая, а он один ходит, тоскует, и глаза - в
зыбком дымящемся туманце... Знаю я этот туманец! Скверный, мечтательный!
НАСТЯ. Я понимаю: тебе все равно!
ТиТЯ ПАША (холодно). Что тебе приснилось, дорогая моя?
НАСТЯ. Приснилось, как будто бы меня укусила змея, и из раны пошла
черная кровь, перемешанная с ядом. Что это значит?
ТиТЯ ПАША. Что дела твои плохи.
НАСТЯ. Я так и думала.
ТиТЯ ПАША. Скажи, пожалуйста, какая была змея?
НАСТЯ. Черная, блестящая, с маленькой красивой головкой. Укусила меня,
остро сверкнула на солнце и тут же спряталась в кусты.
ТЕТЯ ПАША. Она свернулась в колечко или была прямая как стрелка?
НАСТЯ. Не то и не другое. Она изгибалась, как маленькая волна.
ТЕТЯ ПАША. Тогда ничего страшного. Будет маленький шторм... И чего ты
ждала всю жизнь?
НАСТЯ. Старости и справедливости.
ТиТЯ ПАША. Жара стоит нестерпимая. Утром шла в гору, все пуговицы от
халата отлетели, все до одной растеряла!
НАСТЯ. Нет сил вынести это лето.
Картина пятая.
РОДЧЕНКО один на террасе. Входит ЗОЯ.
ЗОЯ. Ну вот, хотела лета, а попала в пекло. Так бы и спала до вечера,
все равно чай спитой!
РОДЧЕНКО. Зато вдоволь, хочешь с лимоном, хочешь с молоком.
Слышны электрички. Они так быстро проносятся, что стаканы звенят на
столе.
К нам приехать должны!
ЗОЯ. Нет, это дальние поезда! Представляете, сколько их сейчас несется,
и все мимо нас! Вот бы сесть на поезд вечером, а утром проснуться - и никто
тебя не знает, и море... Вот бы сбежать!
РОДЧЕНКО. Некуда. Ни вам, ни мне.
Пауза.
ЗОЯ. А я свое имя разлюбила. Раньше нравилось, а теперь - тяжело.
Тяжело носить. Вот читаю книгу, и если где-нибудь мое имя, то обязательно
спотыкаюсь.
РОДЧЕНКО. Споткнуться на вашем имени, все равно, что взять и
споткнуться посреди жизни.
ЗОЯ. К нам никто не приедет, Иван Андреевич. Никогда.
Входят МИНСКИЕ. Они только что со станции. У них очень много вещей.
Пока МИНСКАЯ стоит в палисаднике и с любопытством оглядывается по сторонам,
постаревший Николай Петрович, попросту Кока, торопливо вносит чемоданы.
МИНСКИЙ (вносит последний чемодан). У вздорной женщины капризов больше
чем у младенца.
МИНСКАЯ. Ты так долго возился, Кока.
МИНСКИЙ. Но ведь это все твои платья, кофточки, коробки со шляпами, три
пары обуви на любую погоду...
МИНСКАЯ. Очень долго, Кока!
МИНСКИЙ (замечает ЗОЮ и РОДЧЕНКО). Милочка, мы здесь не одни...
Позвольте представиться - Николай Петрович Минский. (с надеждой вглядывается
в ЗОЮ и РОДЧЕНКО - не узнают ли они. Они безучастны). А это моя супруга -
Людмила Сергеевна.
ЗОЯ. Зоя.
РОДЧЕНКО. Родченко Иван.
МИНСКИЙ. А дальше?
РОДЧЕНКО. Андреевич.
МИНСКИЙ (грустно). Да. Иван Андреевич, говорят отчеств скоро не будет
совсем, одни краткие имена... Но давайте с отчествами, а? Давайте
по-старинному.
За сценой велосипедный звонок. Веселый голос ТиТИ ПАШИ: "Алешка едет!
Июль месяц. Новые "Чудеса" и новые "Приключения". НАСТЯ (уныло): "Сейчас
иду." ТиТЯ ПАША: "Настя, беги! "НАСТЯ (медленно): "Ну, открыла..."
РОДЧЕНКО. А я вас узнал. Я видел вас в "Чайке" много лет назад. Вы
играли Тригорина.
МИНСКАЯ. Вот видишь, Кока, есть еще люди, которые тебя помнят.
МИНСКИЙ. М-да... В. прошлом мы оба актеры.
ЗОЯ. Почему в прошлом?
МИНСКИЙ. Потому что "мое будущее в моем прошлом." Это из одной старой
пьесы.
МИНСКАЯ. Пьес больше нет.
МИНСКИЙ. Для нас с тобой нет, Милочка. Кому мы нужны, два старика?
МИНСКАЯ. Кока, прошу тебя!
МИНСКИЙ. Да мне и играть больше не хочется!
МИНСКАЯ. Кока...
РОДЧЕНКО. А мне ваш Тригорин нравился.
МИНСКИЙ. А мне - нет. Актерам, особенно молодым, нельзя играть Чехова.
Они на Чехове надрываются.
Входит НАСТЯ с подносом. На подносе - тарелки с супом.
НАСТЯ. Солянка рыбная... (Неожиданно роняет поднос.)
ТиТЯ ПАША (кричит с кухни). Ну как?
НАСТЯ. Разбила...
ТиТЯ ПАША. Да лучше б я эту солянку рыбную с кашей бы перемешала и
отнесла бы поросеночку, так нет, - раз-би-ла!
МИНСКИЙ (равнодушно). А хорошо здесь.
МИНСКАЯ. Хорошо.
Входит ТиТЯ ПАША. "Настя, Настя..." Замечает прибывших.
ТиТЯ ПАША. Ну вот и дождались! Вот и приехали! А я уже постели чистые
застелила, полотенца повесила. А номера у вас самые лучшие - с видом на
озеро и на овраг. А если свет бьет в глаза, так вы шторки завесьте, и сразу
сумерки, тихо...
НАСТЯ (вытирает пол). Надолго вы к нам?
МИНСКИЙ. Пока на неделю.
НАСТЯ. На неделю и все?
МИНСКИЙ. Как понравится.
ТиТЯ ПАША. Вам понравится, я знаю! Еще не было случая, что бы
кому-нибудь не понравилось... У нас спокойно, у нас нет никого, одни только
птицы неразумные кричат по утрам, но я их всех разгоню, если только
попросите...
Грустная фальшивая скрипочка заныла где-то вдалеке.
РОДЧЕНКО. Что это?
ТиТЯ ПАША. Да это машина завязла. Они к нам переночевать просятся.
Пустить - нет?
РОДЧЕНКО. Пусти.
ТЕТЯ ПАША и НАСТЯ уходят на кухню.
МИНСКИЙ. Вы такая юная, Зоя. Так и стоите на границе детства и ранней
молодости.
ЗОЯ (РОДЧЕНКЕ).Что он сказал?
РОДЧЕНКО. Он сказал : юность.
ЗОЯ. Он обманулся.
МИНСКИЙ. Ведь юность, знаете, за что все любят? 3а то, что нет
надрывов. Если юный человек надорвется, то это неестественно. Это уродство,
как врожденная хромота, разноцветные глаза или ранняя смерть.
МИНСКАЯ (засмеялась). Не слушайте его. Он как увидит молоденькую, ему
сразу печально.
МИНСКИЙ. Что ты, Милочка! Вот если бы кто-нибудь написал пьесу для двух
старых актеров. Страстную, полную сил...
Голос МИШИ за сценой: "3ойка!"
ЗОЯ. Миша проснулся!
РОДЧЕНКО. Пойду к нему.
ЗОЯ. Зачем? Миша ко мне приехал. (порывается уйти).
МИНСКИЙ. Подождите!
ЗОЯ. Да?
МИНСКИЙ. Вы так слушали, что мне показалось: вам интересно.
ЗОЯ. Мне интересно... Я напишу для вас пьесу.
МИНСКИЙ. Так вы пишите?
ЗОЯ. Нет, ни разу.
МИНСКИЙ. Тогда почему?
ЗОЯ. Просто так. Потому что жарко.
МИША за сценой: "3ойка!"
РОДЧЕНКО. Вас зовут.
ЗОЯ. Нет, я еще посижу.
МИНСКАЯ. Не может этого быть!
ЗОЯ. Что?
МИНСКАЯ. Мне кажется, я вас уже встречала раньше. Но это невозможно.
ЗОЯ. Это невозможно.
Обе улыбнулись.
МИНСКИЙ (страстно). Историю придумайте какую хотите, но самое главное,
чтобы было действие. Два пожилых человека любят друг друга, прожили вместе
всю жизнь, хорошо ли, плохо, - но это была жизнь и ее уже не переделать.
МИНСКАЯ (страстно). А знаете, знаете, как я его полюбила? Он красивый
был, веселый... У нас на курсе Коку любили. Он в тот вечер стоял на сцене,
как сейчас помню, у самого края...
МИНСКИЙ. Милочка, лучше я расскажу, ты все напутаешь!
МИНСКАЯ. Но это история моей любви...
МИНСКИЙ. И моей славы.
МИНСКАЯ. Вот видите, актер! Он все за славу отдаст, и жизнь, и душу!
МИНСКИЙ. Говори, Милочка!
Входит МИША с аккордеоном.
МИША. Играю "Полюшко-поле" одной рукой.
Следом вбегает ТиТЯ ПАША
ТЕТЯ ПАША. В подвал лазил, как вор, как домушник! Гляжу: замок сорван.
Кирпичом сбит. И уже пьяный. Винищем так и несет... Кто замок прибивать
будет? Иван Андреевич?
МИША. Да я прибью.
ТиТЯ ПАША. Уж ты прибьешь!.. Ты иди, аккордеон на место положь. Это
нашего массовика-затейника был. Отдыхающие под него физкультуру делали...
Полюшко-поле... Он сейчас на кладбище рядом с прачками. У него с Тоней было
или с Таиской, но уж точно не с Любочкой.
МИША (зло).Твоя Любка была дура!
ЗОЯ. Что ты, Миша!
МИША. Она дура была. Говорила замедленно. Путала день и ночь, лево и
право...
ТиТЯ ПАША. Вы простите его, он у нас тихий!
МИША. Не пил я твоего вина! Не пил!
ТиТЯ ПАША. Пошел отсюда, пошел... Полюшко-поле...
Уходят.
МИНСКАЯ. Но этого не может быть.
ЗОЯ. Не может...
Снова улыбнулись.
МИНСКАЯ. Я в театр шла за любовью, и вот - дверью ошиблась. Актерам
любовь не нужна, они хотят только славы, любой ценой... Одним словом, он
встал на край сцены и прочел из "Гамлета". Тихо-тихо прочел, а весь зал
замер так, что слышно было каждое слово... И зачем так было читать? Чтобы
надорвать сердце? Я боялась вдохнуть, и вдруг ясно как день поняла: я его
люблю, и жить без него не хочу...
Все уходят. РОДЧЕНКО остается один.
РОДЧЕНКО. Жизнь гораздо интереснее со стороны, чем когда участвуешь
сам... Вот лето застыло навечно в своем великолепии. Ветер подует, покажет
на миг изнанку листа, дохнет теплом в самое лицо, и опять все спокойно
навеки... А ведь где-то рядом есть другая жизнь, она проходит совсем близко
от нас, стоит только протянуть руку и дотронуться до нее, и вот она уже
твоя... А ты сидишь неподвижно на жаре и тебе ничего не нужно, кроме этого
русского лета, и ты знаешь, что так будет всегда...
Пронзительно свистят электрички.
Картина шестая.
ТЕТЯ ПАША и НАСТЯ.
ТЕТЯ ПАША. Настя, Настя, ну и как отдыхающие?
НАСТЯ. Хорошие! Чаевые на каждом шагу. Сразу видно, что из Москвы.
ТиТЯ ПАША. Настя, Настя, а ты в Москве-то была?
НАСТЯ. Я? Нет...
ТиТЯ ПАША. Ни разу?
НАСТЯ. А зачем мне? У меня огород, курочки, мне сорняки надо прополоть,
мне столько всего надо...
ТиТЯ ПАША. А вот Алешка говорит: "Жить надо в Москве. Там люди быстрые,
за ними не поспеть..." Ну, я и поехала в Москву - посмотреть. Она меня
удивила. Мне ее не надо. Вот метро, например. Я спускаюсь под землю на
станции ВДНХа, и вот, гляжу, едет электричка в огнях... Вот остановилась,
вся светлая, двери раскрылись. Люди вышли, вошли, некоторые смеются,
некоторые молчат. А я все стою и ехать с ними страшно. И я подумала, вот так
вся Москва садится в электрички и едет, сверкая огнями... И подумала еще:
вот так мимо проносится жизнь... А ты так ничего и не дождалась, Настя!
НАСТЯ. Откуда ты знаешь?
Осторожно входит МИНСКИЙ. Направляется к НАСТЕ.
МИНСКИЙ. Настя!
НАСТЯ (замирая). Да?
МИНСКИЙ. Тут одно очень деликатное дело... (Отводит ее к краю сцены.)
НАСТЯ. Да, Николай Петрович...
МИНСКИЙ. Никто не должен знать, ну ты понимаешь, да? Ни Милочка, ни...
Словом, вот тебе десять тысяч...
НАСТЯ. Спасибо.
МИНСКИЙ. И принеси мне из буфета чего-нибудь крепенького. Рябины на
коньяке или просто водочки. Принесешь, а? Уважишь старика?
НАСТЯ. Принесу...
Входит МИНСКАЯ
МИНСКИЙ (смущенно). Вот, Милочка, выпрашиваю у Насти одеяло, чтобы
старые кости не мерзли. (Уходит).
МИНСКАЯ. Одеяло в такую жару? (Пауза). Настя, скажи, у тебя есть дети?
НАСТЯ. Нет.
МИНСКАЯ. Вот и у меня нет... А ты жалеешь?
НАСТЯ. Нет.
МИНСКАЯ. А я жалею. Мы с Кокой поначалу очень хотели ребятишек, но все
откладывали, особенно Кока. Ну, ходила бы я брюхатой, год бы пропустила в
театре, и все, и прощай, сцена! Как ты думаешь, я правильно поступила?
НАСТЯ (равнодушно). Ну, конечно.
МИНСКАЯ. А то сейчас детки бегали бы здесь, играли бы в прятки. Да...
НАСТЯ. А правда, что Николай Петрович большой артист?
МИНСКАЯ. О чем ты?
НАСТЯ. Правда, что он знаменитый?
МИНСКАЯ. Ах, знаменитый? Ну, конечно...
Уходит. НАСТЯ остается одна.
НАСТЯ. Ну, конечно... (неожиданно страстно).
А знаешь, вдруг меня не надо,
Не надо, раз ты так поешь,
Я - слава, я - исчадье ада,
Ты сам на свет меня несешь.
Луна, на детские игрушки,
О, спой еще! пока глядит,
И шлет нам поцелуй воздушный
И ты поешь, и снег блестит! * - (стихи Ивана Овчинникова).
Картина седьмая.
МИША и ЗОЯ вдвоем. Окно комнаты распахнуто в сад. Из сада врывается
лето. На стуле стоит старый патефон. ЗОЯ сидит на полу и разбирает
пластинки.
ЗОЯ. Вот пластинки, остались от прачек. Осенью все разъезжались,
массовик заводил патефон и по очереди танцевал с ними танго в актовом зале.
Вот "Голубые глаза", вот "Брызги шампанского", хочешь поставим? (Заводит
патефон.)
МИША. Ты думаешь, прачки танцевали танго?
ЗОЯ. Еще как! Массовик обнимал их за талию и по очереди крутил по всему
залу. Для калеки он очень хорошо вальсировал. Никто не замечал, что он
хромой. И еще, - на правой руке у него не хватало двух пальцев, -
указательного и безымянного. Тонька душилась для него "Красной Москвой", а
Таиска - ревновала. Мальчик мой, почему ты смеешься? И только наша Любочка
копалась себе в огороде... Хочешь вина?
МИША. Хочу...
Пьют. Пауза.
ЗОЯ. "Голубые глаза, в вас горит бирюза... бирюза..." Все бежишь от
меня, торопишься, а остановишься, - вот она я. Стою рядом...
МИША. Ничего с тобой не хочу, ни танго, ни вина!
ЗОЯ. Миша, Миша! Ничем не удается тебя испортить, ни сладострастием
прачек, ни негой летнего дня. Миша, мы вместе выросли, что мне делать?
Пожалей меня!
МИША. Нет. Я твое "вместе" ненавижу...
ЗОЯ. А ведь мне так немного хотелось! Всего-то хотелось мне, лежать вот
в этой комнате на деревянном полу, и чтобы окна были распахнуты в жару.
Помнишь, я дотрагиваюсь до тебя, - и сначала тополиный пух, а только потом
ты, и нет сил подняться? Если бы ты знал, как я люблю тебя, если бы ты знал,
как беден язык, и как в этом "люблю" мне невозможно уместиться! Всего-то
хотелось мне, жизни. Несколько мгновений жизни, чтобы запомнить их навсегда!
МИША. Зоя, посмотри на меня!
ЗОЯ. Приятно быть молодой, приятно, что лето, приятно выпивать на жаре!
Еще приятно быть злой и не прощать ни старости, ни несчастья.
МИША. Зоя, скажи мне, кто я? Что ты знаешь обо мне?
Входит МИНСКАЯ.
МИНСКАЯ. Я узнала вас. С первого взгляда узнала, только не поверила
себе... Тогда были пьяные, злые, а сейчас - как два ребенка!
ЗОЯ. Мы тихие!
МИНСКАЯ. Вы так кричите, а у меня мигрень! Так больше не может
продолжаться!
ЗОЯ. Мы пьяные и очень злые!
МИША. А, это вы, Милочка! Мы сразу узнали вас. Это вы прошлой зимой
простояли всю ночь у замочной скважины, а наутро нас выгнали из Рузы.
ЗОЯ (засмеялась). Миша, я сама... Боитесь нас?
МИНСКАЯ (тихо). Нет.
ЗОЯ. Здесь доносить некому. Это наше последнее лето... место я хотела
сказать. Мы здесь хозяева, а вы, Милочка, у нас в гостях!
МИША. Хотите вина? Или, может быть, потанцуем? Вам понравится, я знаю!
МИША и ЗОЯ уходят, обнявшись. МИНСКАЯ стоит одна в неожиданно
опустевшей комнате. Крутится старое пронзительное танго.
МИНСКАЯ. Очень похожи на детей и очень злые. Сами взрослые, я знаю, но
печать детства впиталась в их лица так, как будто бы время для них встало...
Страшно должно быть жить с такими ясными лицами. Окликать друг друга по
утрам тихими голосами людей, незнающих счастья. Почему я хожу за ними, за их
юностью? Разве юность радует их? Разве радость такая?.. Вот, помню, раньше,
- хорошо было, весело. Никого глубоко не любишь, а сразу всех - слегка, но
очень нежно. Петя пришел, Алеша пришел, а Гриши нет, и вот я уже скучаю, и
никто так не дорог мне, а только Гришу хочу видеть! А назавтра - Гриша
приходит, а Пети нет. Где Петя? - спрашиваю, и мне снова грустно... А сейчас
грустно не от того, что юность прошла, а что радости больше не будет
никогда...
Картина восьмая.
ЗОЯ сидит на месте РОДЧЕНКО и что-то торопливо пишет в блокнот. Входит
Настя.
НАСТЯ. Куришь, да?
ЗОЯ. Пьесу пишу.
НАСТЯ. Зачем?
ЗОЯ. От скуки.
НАСТЯ. А пахнет-то дымом.
ЗОЯ. Настя, Настя, зачем ты надела джинсы? Тебе плохо. Ты толстая.
НАСТЯ. Да ладно тебе всех обижать! Просто в джинсах на огороде
удобно... Ты мне лучше скажи, ты знаешь; кто был Чехов?
ЗОЯ. А тебе зачем?
НАСТЯ. Говорят, этот Чехов жил в Ялте, в большом доме с террасой и
садом...
ЗОЯ. И что?
НАСТЯ (шепотом). Так ведь это из-за него вышло, что я здесь. Он один
виноват. Ты только послушай...
Гаснет свет.
Картина девятая.
Ночь. Зима. Вьюга. В снегу завязла машина. Ревет мотор. В машине сидит
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ, на заднем сиденье - АНЯ и КОНТРАБАСИСТ.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Пурга... Ничего не видно!
АНЯ. Там внизу огни. Должно быть, деревня!
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Машина не заводится. Нам не выбраться до утра.
АНЯ. А вот дом впереди, там люди, там тепло...
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. До них еще дальше, чем до деревни. Они нас не пустят!
Пауза. Вьюга стихла.
АНЯ. Алеша, мне холодно!
КОНТРАБАСИСТ. Пойду на свет. Посмотрю...
Картина десятая.
ЗОЯ сидит на террасе и по-прежнему что-то записывает в блокнот.
ЗОЯ. Странное возникает чувство, когда пишешь. Как будто бы все это - и
дом, и сад, и кладбище, и даже всех этих людей, придумала я. И я не знаю,
что с ними делать, и все они зависят от меня, и все до одного принадлежат
мне...
Входит КОНТРАБАСИСТ. Стряхивает на ходу снег с куртки. Следом идет АНЯ.
За ними ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ тащит в футлярах контрабас и скрипку.
КОНТРАБАСИСТ. И мы тоже?
ЗОЯ (с любопытством разглядывает их). Нет, вы сюда попали случайно...
Любочка, Люба, никому не люба...
Картина первая.
Ночь. Зима. Мост над железной дорогой. Со свистом проносятся поезда. По
снегу бежит ЖЕНЩИНА. Она устала. Ей страшно. Ее преследует МУЖЧИНА. Это
призраки. МУЖЧИНА настигает ЖЕНЩИНУ на мосту.
МУЖЧИНА. Такой мороз, а у тебя шуба распахнута. Не холодно?
ЖЕНЩИНА. Пусти.
МУЖЧИНА. А хочешь, согрею? (Приставляет к ней нож и порывисто обнимает
ее).
ЖЕНЩИНА. Ай, кольнуло!
МУЖЧИНА. Страшно?
ЖЕНЩИНА. Больно.
МУЖЧИНА. А крови нет ни капли...
Внизу проходит поезд.
ЖЕНЩИНА (смеется). Убить хочешь?
МУЖЧИНА. Убить...
ЖЕНЩИНА. Тогда почему ты плачешь?
МУЖЧИНА. А хочешь под поезда?
ЖЕНЩИНА. Как высоко... (Пауза). Послушай, еще недавно я бродила и все
мечтала встретить кого-нибудь вроде тебя. Чтобы быстро и небольно...
МУЖЧИНА. А сейчас встретила и расхотела?
Проходит поезд. МУЖЧИНА клонит ЖЕНЩИНУ вниз через перила моста, вниз,
как бы она не сопротивлялась, вниз, к несущимся поездам.
ЖЕНЩИНА. Мама! Мама! Мне страшно!
МУЖЧИНА. Ишь, вспомнила...
ЖЕНЩИНА. Отпусти, умоляю...
МУЖЧИНА. Еще попроси!
ЖЕНЩИНА. Не ради себя прошу, а вот, ради ребеночка. (Взяла его руку и
приложила к животу). Слышишь толчки? Это мы вместе тебя умоляем...
МУЖЧИНА. Снимай серьги и кольцо...
ЖЕНЩИНА. Возьми.
Грохот поезда.
МУЖЧИНА. Страшно?
ЖЕНЩИНА. Нет. Только больно, больно, очень больно!
МУЖЧИНА. Еще попроси.
ЖЕНЩИНА. Послушай меня, послушай! Перед болью все одинаково равны, - и
убийца, и жертва. Если ты меня убьешь, я не стану матерью никогда. Но
наступит день и ты тоже будешь умирать и от боли кричать: "Мама!" От боли
все зовут матерей... Отпусти!
МУЖЧИНА. Иди! (Исчезает).
ЖЕНЩИНА (одна). Я знаю тебя, я слышу, тебя, каждый твой вздох, каждое
твое потягивание во сне. Ты улыбнулась, и следом улыбнулась я. Скажи мне,
милая, что ты видишь? Ты спишь, ты пока спишь, но очень скоро ты
проснешься... Нарекаю тебя Зоя, что означает - жизнь!
Рассвет. Проносятся поезда.
Картина вторая.
Раннее утро. Лето. Жара. МИША стоит на ступеньках террасы с
аккордеоном. Все отдыхающие - и ЗОЯ, и РОДЧЕНКО, и МИНСКИЕ, и музыканты, и
даже тетя ПАША с НАСТЕЙ, - все делают зарядку.
МИША. Вдох-выдох... Вдох...
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я че, я нанимался, да?
МИША. Выдох.
КОНТРАБАСИСТ. Здесь так принято.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я здесь все куплю. Все! И этот дом вместе со
ступеньками, и этот сад; и дорожки в саду, и этот аккордеон.
МИША. Приседания. Пятки вместе, носки врозь.
КОНТРАБАСИСТ. Дом не продается и сад купить невозможно.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Лет через пять обязательно продадут.
КОНТРАБАСИСТ. Вот бы дожить!
МИША. Встали - присели... присели... ниже... ниже...
МИНСКАЯ. Кока, я хорошо выгляжу?
МИНСКИЙ. Великолепно.
МИНСКАЯ. Кока, я не хочу приседать.
МИНСКИЙ. Надо, Милочка!
МИША. Присели.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Сад я вырублю и поставлю парники с помидорами, ты
слышишь?
АНЯ. Папа, Алеше неинтересно про помидоры. Он артист.
КОНТРАБАСИСТ. Присели, Измаил. Присели!
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Через пять лет все будет моим! Я терпеливый. Я
подожду.
АНЯ. Папа, ты плохо приседаешь.
МИША. Бег на месте.
НАСТЯ. Паша, ты старуха...
ТиТЯ ПАША. Мне только посмотреть. Мне больше ничего не надо...
МИША. Быстрее. Еще быстрее... И раз, два, три...
ЗОЯ. А танцы будут?
КОНТРАБАСИСТ. Сегодня вечером, милая девушка, на террасе под патефон...
МИША. Прыжки в высоту.
ТиТЯ ПАША. А ты. Родченко, - хохол!
РОДЧЕНКО. Я - хохол.
ТиТЯ ПАША. Мелкий, жадный хохлюк! И ты стареешь! А помню - красивенький
был, тонкий, как свечечка! Куда там! Вот только глаза твои мне никогда не
нравились.
МИША. Выше прыгаем! Спина прямая... Выше! Выше! Отрываемся от земли.
МИНСКАЯ. Тут всю ночь ветер дул невыносимо. Я закрыла окно.
МИНСКИЙ. Этот ветер, Милочка, что он может принести? Один только холод.
МИНСКАЯ. И поезда грохочут, свистят. И как будто бы крики. Как будто бы
ребенок плакал пронзительно.
МИНСКИЙ. Это кошки, Милочка. Не надо бояться. Ничего не надо бояться.
То, что случится - неотвратимо.
МИША. А теперь - дыхание. Вдох-выдох-вдох. Легче. Легче. Остановились.
ТиТЯ ПАША. Ну вот, время встало. Ты помнишь, как прачки танцевали?
Помнишь Любочку?
НАСТЯ. А как массовик вальсировал! Ему больно, а он танцует.
ТиТЯ ПАША. Осколок после войны.
КОНТРАБАСИСТ. Я устал.
НАСТЯ. Все мертвы.
ТЕТЯ ПАША. Просто не верится.
РОДЧЕНКО. Я устал.
МИША. Выдох...
Картина третья.
На террасе МИША и РОДЧЕНКО.
РОДЧЕНКО. Хотя бы день перемирия. Хотя бы час!
МИША. Час. Не больше.
Призраки МУЖЧИНЫ и ЖЕНЩИНЫ проезжают через сцену на велосипедах. У
ЖЕНЩИНЫ - сачок для ловли бабочек, у МУЖЧИНЫ - шляпка-канотье.
Скажи, здесь есть призраки?
РОДЧЕНКО. О чем ты?
МИША. Так, вспомнил... Однажды мы прятались от дождя за поваленным
деревом, и Зоя сказала: "Смотри на дождь, Миша! Может быть, пройдет твоя
мама!" Но я ничего не увидел. Злая шутка! И вот однажды, мне показалось, что
у крестов стоит фигура в плаще и зовет меня к себе. Я крикнул: "Мама!", но
видение исчезло...
РОДЧЕНКО. Ты ее помнишь?
МИША. Смутно, как в тумане...
РОДЧЕНКО. Она была замечательная женщина. Добрая и кроткая. Такие люди
долго не живут. Они как случайные гости в жизни...
МИША. Это мне все Зойка нашептала. Это ее злобные выдумки.
РОДЧЕНКО. А ты ее оставь! Ведь она вытянет что-то очень страшное, Миша!
Решай лучше свои уравнения, как раньше, помнишь? Ведь хорошо было, а?
Хорошо?
МИША. Хорошо... Я все детство просыпался в слезах, все вспоминал этот
призрак. И мне так не хватало тебя, папа! А потом я от тебя отвык... Ведь ты
меня даже не видишь!
РОДЧЕНКО. Послушай, ты пошутил? (Пауза). Я уже не понимаю, когда ты
серьезен, а когда ты смеешься надо мной! Давно ты меня "папой" не называл!
МИША. Папа, дай ключи от мансарды. Пойду, как раньше, высчитывать
уравнения.
РОДЧЕНКО. Возьми. (Протягивает ему ключи).
Пауза.
МИША. Час прошел! Меня два года как выгнали из университета, я
разучился считать!
РОДЧЕНКО. Я знаю...
МИША. А за ключи - спасибо... (Уходит).
Картина четвертая.
ТиТЯ ПАША и НАСТЯ снимают скатерти с веревок. Выстираны они плохо, не
то, что раньше. Но жара настолько сильна, что браниться сложно. Сложно
говорить и заканчивать мысль до конца. Остаются только воспоминания. Они
поднимаются со дна памяти и застилают глаза. Окна старого дома распахнуты от
жары. Иногда слышно как пробка вылетает из бутылки. Это ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ
открывает шампанское среди дня; или вдруг звон бокалов, это значит, что ему
удалось кого-то угостить. Но потом снова все стихает и погружается в сон.
ТиТЯ ПАША. Я тебе вот что скажу: ты никуда не годишься. Вот посмотри, -
это пятно от кофе, а это - от красного вина.
НАСТЯ. Их почти незаметно.
ТиТЯ ПАША. Что значит "почти"?
НАСТЯ. Стираю, как могу!
ТиТЯ ПАША. Я ведь тебя помню с самого начала! Ты всегда была злая,
мечтательная! Скажи мне, скажи, о чем в юности можно тосковать?
НАСТЯ. О том, что впереди пустая длинная жизнь, и я знаю ее всю
наперед.
ТиТЯ ПАША. А в старости?
НАСТЯ. О том, что юность прошла!
ЗОЯ и РОДЧЕНКО идут через сцену.
РОДЧЕНКО (страстно). Я ненавижу растление!
ЗОЯ. И это вы говорите?
РОДЧЕНКО. Да, я! Я! Вы даже близко не представляете, куда вы лезете,
славная девочка двадцати трех лет! Убирайтесь отсюда! Соберите ваши
чемоданы, ваши прелестные платьица и недокуренные пачки сигарет, и
убирайтесь отсюда навсегда! Поверьте мне хотя бы один раз, хотя бы один раз
не высмеивайте меня! Вы ошиблись, Зоя, вы непоправимо ошиблись. Растление -
это не тонкость чувств, это шаг к смерти! Смерть безобразна, если бы вы
знали, как безобразна смерть!
ЗОЯ. Один раз я уже доверилась вам.
РОДЧЕНКО. Оставьте Мишу. У меня больше никого нет. Развлекайтесь
где-нибудь на стороне, пока хватит сил. Ведь за все придется платить!
Оставьте Мишу, умоляю вас! Я люблю его, слышите? Я дорожу им!
ЗОЯ. Я тоже люблю его...
Проходят.
ТЕТЯ ПАША. Все не так! Не так! Ты забыла, Настя, какая ты была раньше!
НАСТЯ. Откуда ты знаешь, какая я была?
Входит КОНТРАБАСИСТ.
КОНТРАБАСИСТ. Вот уже три недели живем здесь, а как будто бы прошел
год. Так высоко забрались что и не спуститься теперь. А в низине - сумерки,
в низине тень, в низине озеро и деревня... Но когда они поют, их пение
долетает и к нам, сюда. Слова неразборчивы, а только голоса, глубинные бабьи
голоса сливаются в гудение, и оно грозно и неотступно поднимается к нам...
Мне никогда не узнать, о чем была песня... Вчера вышел в сумерках и только
среди ночи добрался до деревни. И вот смотрю - их огни бьют прямо в глаза. Я
испугался ослепнуть. Праздник там у них был - свадьба или поминки. Бабы
кружатся и поют. Мужики пьют и угрюмо подтягивают. Бабы устали, им бы не
надо совсем плясать, но они не могут остановиться. Так кружатся, пока не
рухнут. Я стоял под деревьями и боялся показаться. Но больше всего мне
хотелось выйти и крикнуть: "Я один из вас! Возьмите меня к себе!"
Входит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Деловито осматривается.
ИЗМАИЛ. Алексей Сергеевич!
КОНТРАБАСИСТ. Да, Измаил Сергеевич?
ИЗМАИЛ. У вас урок, а вы не торопитесь.
КОНТРАБАСИСТ. Иду...
Вбегает МИША.
МИША. Где Зоя?
ТиТЯ ПАША. Только что была здесь.
НАСТЯ. Вот ее чашка чая, еще теплая, видишь? И листок, вырванный из
блокнота...
МИША. Чашка и листок. И все? (Уходит).
ИЗМАИЛ. Алексей Сергеевич, я плачу тебе деньги для того, чтобы Аня
играла на скрипке. Аня лежит на кровати и смотрит в потолок. Ты ждешь, когда
наступит вечер и можно будет напиться... Между вами что-то есть?
КОНТРАБАСИСТ. Аня не способна играть на скрипке.
ИЗМАИЛ. Перестань, перестань... Я сам музыкант. Я ведь певец. В
прошлом, разумеется, в прошлом... На скрипке можно научить кого угодно!
Скажи мне, старик, между вами что-то происходит?
КОНТРАБАСИСТ. Ничего.
Пауза.
ИЗМАИЛ. Оба мы с тобой Сергеичи, а не братья! Я богат, а у тебя -
талант! Ты будешь ездить за нами, развлекать Аню, чтобы она не тосковала.
Пусть она вздыхает над скрипкой. Она в таком возрасте, что можно влюбиться
даже в тебя. Вылечи ее от тоски, Алеша! Ведь ты же можешь, ты же был у нас в
оркестре самый веселый! Говори с ней о музыке, смеши ее, говори, о чем
хочешь, только пусть она не тоскует... Говори, старик, и больше ничего, ты
понял?
КОНТРАБАСИСТ. Измаил, ты был очень плохой певец.
ИЗМАИЛ. Это неважно...
В распахнутом окне показывается АНЯ: "Алеша, я хочу заниматься!"
Ну, иди. Она тебя ждет.
КОНТРАБАСИСТ. Ее невозможно ничему научить! Измаил, я просто проклинаю
тот день, когда ты заставил меня уйти из оркестра.
ИЗМАИЛ. Тебе всегда было с нами хорошо. Мы даже тебя по-своему любили.
Все что есть у нас, есть и у тебя.
АНЯ (из окна). Сколько можно, Алеша?
КОНТРАБАСИСТ. Так вечно не будет. (Уходит в дом).
ИЗМАИЛ (смущенно озирается). Так, девочки, так! К вечеру, - чтобы все
чисто, чтобы хрусталь на столах, шампанское. Будем гулять всю ночь.
ТЕТЯ ПАША. Хрусталь тебе? Шампанское? Ой, эти танцы добром не кончатся!
Зачем ты притащил патефон из библиотеки?
ИЗМАИЛ. Так я же плачу.
НАСТЯ. Вы говорили, что останетесь только на одну ночь, говорили, что
машина завязла, а сами живете уже месяц. Зачем вы вытащили старые пластинки?
Это все не ваше...
ИЗМАИЛ. Я плачу за каждый день столько, сколько вы получаете за год,
каждая.
ТЕТЯ ПАША. Ишь, богатый нашелся! У нас тут артисты и писатели, все
благородные. А ты на себя посмотри, куда ты лезешь?
ИЗМАИЛ. Я здесь все куплю, уже купил, считай!
ТиТЯ ПАША. Врешь!
Из окна библиотеки вдруг вырывается голос МИНСКОГО: "Ты успокой меня,
скажи, что это шутка..." У него красивый сильный голос, правда слегка
дребезжащий от старости.
ИЗМАИЛ. Этот что ли артист?
ТиТЯ ПАША. А тебе завидно?
ИЗМАИЛ. Я сам пел не хуже! А сейчас вот стою с вами, с двумя глупыми
бабами! Настя, поднимись в библиотеку, скажи пусть приходит пить шампанское,
скажи: Измаил Сергеевич лично приглашает.
ТиТЯ ПАША. Ты бы так петь не смог никогда!
ИЗМАИЛ. Настя, живо в библиотеку!
НАСТЯ порывается уйти.
ТЕТЯ ПАША. Настя, постой!
НАСТЯ. Стою...
ТиТЯ ПАША. Вот вы здесь все купите, да, Измаил Сергеевич?
ИЗМАИЛ. Куплю...
ТиТЯ ПАША. А нас куда, двух старух?
ИЗМАИЛ. Вас? Ну, если вы, конечно, доживете, то обе покатитесь у меня в
родную деревню! С горы, через поле, мимо озера.
НАСТЯ и тетя ПАША переглянулись.
НАСТЯ (странно улыбаясь). Измаил Сергеевич, а вы уже видели нашу
деревню?
ИЗМАИЛ. Нет, я не любитель народности.
НАСТЯ. А вы сходите... посмотрите...
ИЗМАИЛ. Очень далеко.
ТиТЯ ПАША. Есть короткий путь, мы покажем...
ИЗМАИЛ. Нет, нет, я не ходок по деревням. Пусть Алешка идет, ему все
равно делать нечего!
НАСТЯ. И Алексей Сергеевич пусть приходит...
ТиТЯ ПАША. Он у тебя нежненький. Рады будем...
Пауза. Через сцену идут МИНСКИЙ и ЗОЯ. У МИНСКОГО в руках книги.
МИНСКИЙ. Каждое утро у меня есть два свободных часа, пока Милочка в
номере пьет кофе и читает журнал. По утрам она любит быть одна. Она очень
интересный собеседник. Очень начитанная...
ЗОЯ. И что вы делаете в свободное от Милочки время?
МИНСКИЙ. Так, скучаю... Смотрю в окно. Пристрастился к здешней
библиотеке. Еще здесь очень много птиц. Ласточек! Особенно ласточек. И озеро
блестит... Или читаю. (Показывает ей книги). Как обычно - Чехов, "Гамлет", а
вот эта третья - без названия, без обложки, без выходных данных... Хотите
развлечься? Назовите страницу и строчку...
ЗОЯ (подумав). Страница 51, строчка 16...
МИНСКИЙ. Как долго вы думаете о мелочах... И эта ваша медленная
улыбка...
ЗОЯ. Из мелочей состоит жизнь.
МИНСКИЙ. Вы думаете? (Смотрит книгу.) О чем вы все время думаете? Вот,
нашел (читает) "И тем, кто орудие мести, придется еще хуже, чем наказанным.
А о мстителях забудут навеки..." Да, странно...
ЗОЯ. И о чем вы спросили?
МИНСКИЙ. Так, о мелочах... Спросил о вашей пьесе...
Пауза. Подходит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ.
ИЗМАИЛ. Сегодня вечером будем развлекаться. Коньяк, шампанское, икра
красная, икра черная. Приходите!
МИНСКИЙ. Так это вы собирайтесь купить весь этот дом с садом впридачу?
ИЗМАИЛ (пылко). Кто мне позволит? Мечта!
МИНСКИЙ. Ну вы потерпите лет пять...
ИЗМАИЛ. Я слышал как вы пели. Я ведь и сам в прошлом певец. Человек
искусства, так сказать. Вы понимаете?
ТиТЯ ПАША. Он врет!
ИЗМАИЛ. Молчать!
ТЕТЯ ПАША. Измаил Сергеевич лично приглашает...
ИЗМАИЛ. Твои анютины глазки сдохли... сдохли на жаре!
ТиТЯ ПАША. Ай! Это Родченко, мерзавец, забыл полить! Он еще даже не
вставал после зарядки!
ИЗМАИЛ. Ну так вы придете, да? Придете? Угощение за мой счет.
МИНСКИЙ (церемонно). Благодарю вас...
Уходят все, кроме НАСТИ.
НАСТЯ. Память шепчет мне по ночам, а я уже устала видеть сны. Память
как змея высосет мозг и не оставит сил к жизни, а жизнь и так на излете.
Чувства умрут, и только одна память совьется в черные кольца... И вот
змеиная кожа искрится и переливается на жаре.
Вбегает МИША.
МИША. Где Зоя? Я слышал ее голос.
НАСТЯ. Только что ушла. Видишь, еще даже сигарета не погасла, еще
дымится в пепельнице.
МИША. Одна только сигарета, и все?
НАСТЯ. И все.
Картина пятая.
ЗОЯ и РОДЧЕНКО идут навстречу друг другу с разных концов сцены. У ЗОИ в
руках цветы.
ЗОЯ. А я вас повсюду ищу.
РОДЧЕНКО. Флоксы?
ЗОЯ. Для вас. Растут вперемежку под вашими окнами. Могу еще нарвать.
РОДЧЕНКО. Пусть лучше растут.
В доме слышны скрипка и фортепьяно. Скрипка сбилась. Чуть позже -
раздраженный голос КОНТРАБАСИСТА: "Это невозможно!" АНЯ: "Может быть, еще
раз?" КОНТРАБАСИСТ "Аня, тебе больше не надо играть на скрипке!"
РОДЧЕНКО. Вам не кажется, что так уже было?
ЗОЯ. То, как мы сидим, или фальшивая скрипка?
РОДЧЕНКО. Нет, богатый человек, который мечтает купить дом и сад и
хочет, чтобы его все любили.
ЗОЯ. От меня тут ничего не зависит.
РОДЧЕНКО. А ремарки длинной в страницу? Что с ними делать? А монологи?
Разве их возможно высидеть в зале? Читать - другое дело! Так читаешь все
подряд, а от ремарки просто не оторваться. Следишь за каждым словом. Слова
отвлекают от действия, живут сами по себе! Смешно, но не оторваться,
клянусь! (Оба смеются).
Входит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ.
ИЗМАИЛ (РОДЧЕНКЕ). Так значит вы здесь постоянно живете?
РОДЧЕНКО. Да.
ИЗМАИЛ. И как давно?
РОДЧЕНКО. Три года.
ИЗМАИЛ. Интересно, почему вас здесь держат? Из милости?
ЗОЯ. Иван Андреевич пишет книгу.
ИЗМАИЛ. Нет-нет, здесь что-то не так. Книги никому не нужны...
ЗОЯ. А что нужно?
ИЗМАИЛ. Деньги, милая моя, деньги... (РОДЧЕНКЕ). Вы тоже приходите
вечером, если вам интересно, конечно.
Уходит.
ЗОЯ. Посмотрите, уже стемнело. Время просыпаться и тосковать.
РОДЧЕНКО. И снова молодая луна.
ЗОЯ. Так, говорите, писать лучше всего при нарождающейся луне?
Оба замирают неподвижно, как персонажи, о которых на время забыли.
Картина шестая.
Сумерки. На террасу выходит КОНТРАБАСИСТ.
КОНТРАБАСИСТ. Ну вот, урок окончен. Наконец-то один! Вот только
стемнеет совсем, снова спущусь к озеру... Ох, спущусь!.. А, молодой месяц,
еще даже ужин не подавали, а я уже пьян, ты слышишь? И хочется еще. А
кошелек пуст. Месяц, мой кошелек пуст, и никто не дает взаймы... Так, что
там надо говорить? (Достает из кармана бумажник и трясет им, глядя на луну).
Как мы говорили в детстве и трясли медяками? "Месяц, месяц..." Нет, не то...
Я все забыл, все растерял, и по-прежнему трясу медяками! Послушай, ну что
тебе стоит? Дай денег хоть чуть-чуть. Ведь ты же не такой скупой, как Измаил
со своей ослицей... Слова, слова, слова... Слишком много слов и никакого
результата...
Входит МИНСКИЙ.
МИНСКИЙ. Вам плохо? Я давно за вами наблюдаю...
КОНТРАБАСИСТ. Мне хорошо... Мне так хорошо, что вы даже представить
себе не можете! (Прячет бумажник). Это примета: если трясти кошельком перед
нарождающейся луной, будет много денег.
МИНСКИЙ. И когда их будет много, что будете делать?
КОНТРАБАСИСТ. Я буду абсолютно свободен! Я соберу свой оркестр. Сам
буду отбирать, сам буду прослушивать. И все те, кто только когда-нибудь
мечтал о музыке... о, им ничем не придется поступиться! Все они будут со
мной. Идеальный оркестр!.. Вот только денег не будет никогда... А жалко...
МИНСКИЙ. Вы мне симпатичны. Вы очень печальный человек и очень
беспокойный...
КОНТРАБАСИСТ. Вы знаете: я очень хороший музыкант... Верите? Нет? И
вот, мне двадцать семь лет, я начал лысеть, и у меня ничего нет кроме моего
контрабаса. Я - учитель музыки при дочке коммерсанта. Хотя вам, наверное,
все равно.
МИНСКИЙ. Так ведь она прелестна!
КОНТРАБАСИСТ. Кто?
МИНСКИЙ. Аня... Сколько ей лет?
КОНТРАБАСИСТ. Семнадцать.
МИНСКИЙ. Бледное личико, медлительность в движениях. В этом возрасте им
сложно сопротивляться. Они своего очарования еще не сознают, только смутно
догадываются...
КОНТРАБАСИСТ. Аня прелестна? Она воплощение моей униженности,
бедности... Ее ничему невозможно научить, так она бездарна! Я - ей: "Возьми
"до", а она тычет смычком, уж куда попадет... Боже мой! Бедность преследует
меня так же, как ее фальшивая скрипка.
НАСТЯ вносит ящик с пластинками.
НАСТЯ. Вот "Голубые глаза", вот "Брызги шампанского", вот "Утомленное
солнце". (Уходит).
МИНСКИЙ. Аня юная. Зачем ей талант? (Пауза). Хотите вина? У меня еще
оставалось на дне бутылки... А если добавите три тысячи, то хватит еще на
одну бутылку крымского портвейна. Здесь у Насти припасено. Я все узнал. Не
достает ровно трех тысяч!
КОНТРАБАСИСТ. Но у меня их всего три... Хотя возьмите, они меня никак
не спасут...
МИНСКИЙ (напевает). Ах, Настя, Настя...
Уходят.
Картина седьмая.
На террасу спускается АНЯ. ЗОЯ и РОДЧЕНКО по-прежнему сидят за столом.
АНЯ. Я все слышала, что папа сказал про вас.
РОДЧЕНКО. Хотите что-то добавить?
АНЯ. Да... Нет... Ведь вы ничего не знаете. Ничего! У моего отца очень
тяжелая жизнь. Он постоянно в работе, он постоянно напряжен, потому что он
зарабатывает деньги. Очень много денег... Он не отдает себе отчета в своих
словах... Я знаю, он обидел вас, но он не хотел, поверьте... Он другой
человек. Он не понимает, что можно годами жить вот так вот, по-писательски,
ничего не делая для внешнего мира... Он такого не понимает... (Пауза). Но
мой отец очень порядочный, очень добрый человек. Он никогда никому не
причинил зла! И прежде, чем вы жестоко посмеетесь над моим отцом, и хочу вас
попросить: простите ему его грубость!
Пауза. АНЯ всматривается в РОДЧЕНКО.
Да ведь вам все равно, я вижу! Наши чувства вам только на забаву. Чтобы
вы ни делали, ваше лицо полно презрения. Даже когда вы шутите по утрам и
пьете кофе, вы ни на миг не забываете всех нас презирать! И то, что папа
оскорбил вас, вам все равно! И то, что я сейчас извиняюсь перед вами, вам
все равно! (Пауза). А извиняться я стала вовсе не потому, что мне жалко вас,
а потому, что он хорошо меня воспитал! Да, да, мой папа!.. Я извиняюсь
потому, что здесь уместно извиниться, потому что так принято, так
прилично... Ну, что же вы молчите? Вам все равно?
РОДЧЕНКО. Я не обижен. Ничуть. Наоборот, ваша искренность трогает меня.
и почему вы решили, что мы будем смеяться над вашим отцом?
АНЯ. Потому что я боюсь вас. Вот она очень жестокая!
ЗОЯ. Я?
АНЯ. Ты! Быть такой красивой и бессмысленно злой. Зачем? (Пауза.) Боже
мой! Так отравить такое прекрасное лето! Такое лето выдалось, а вы даже не
видите. А я могу только лежать у себя в номере и даже пошевелиться боюсь.
РОДЧЕНКО. Нужно оправдываться? Все чего-то требуют от меня. Тетя Паша,
- чтобы я поливал цветы, Настя, - чтобы я смешил ее по утрам, Зоя хочет,
чтобы я ее ненавидел, и даже вы ждете объяснений! А я хочу быть один. Я
устал.
АНЯ (засмеялась). От вас ведь просят совсем немного. От вас ведь не
убудет.
РОДЧЕНКО поднимается, чтобы уйти.
ЗОЯ (вслед). Цветы.
РОДЧЕНКО. Спасибо.
АНЯ (вслед). Вы придете вечером?
РОДЧЕНКО. Зачем?
АНЯ. Я хочу вас запомнить.
РОДЧЕНКО уходит.
Это были флоксы, да? Синий запах на жаре?.. Никак не могла вспомнить
название. Милые, деревенские флоксы. Папа сажал их все мое детство, и как
только перестал сажать флоксы, я поняла, что выросла. Все! (Пауза). Мне было
семь, Алеше семнадцать. Он в первый раз пришел к нам, а папа занимался
посадками. У папы были руки в земле. Они сели пить чай, и я помню, у Алеши
были белые пальцы, свежей, твердой белизны, как опрятное утро зимой...
Из дома доносится приглушенный смех. Выходят НАСТЯ и тетя ПАША.
ТиТЯ ПАША (напевает). Настя, Настя... Скажи, ты помнишь про Любочку?
НАСТЯ. Давай лучше потанцуем.
ТиТЯ ПАША. Потанцуем! Удержаться бы на ногах! Говорила я тебе: не пей с
отдыхающими! Мы обслуга. Должны знать свое место... Потанцуем!
Играет старое, заезженное танго.
Настя, Настя, что ты пляшешь, как молодая? Ой, как закружилась, как
завертелась... Тебе так плясать - позор...
ЗОЯ. Любочка, Люба, никому не люба...
НАСТЯ. А я говорю: не надо про Любочку! (Напевает вслед за пластинкой).
Голубые глаза, в вас горит бирюза...
ЗОЯ. Никому не люба...
ТиТЯ ПАША. Ну, да, да, как сейчас помню: ее дети малые дразнили, а она
плакала. Она на лицо была неброская, а ходила легко. Не угонишься! Она
массовику "вы" говорила: "Потанцуйте со мной, Дмитрий Иванович! Правда,
хорошо, что война кончилась? Ведь вас могли убить!" А он ей: "Дура, ничего
не надо бояться..." А Тонька с Таиской стоят, ухмыляются, но не обижали,
нет...
НАСТЯ. Еще бы, дуру обидеть.
Пауза.
АНЯ. Вот я некрасивая, я знаю. А хочу, чтобы меня любили. Какая она,
любовь?
ЗОЯ. Лучше холод. Один только холод и бесстрастие.
АНЯ. Но этот полупьяный мальчик? Этот Миша, он и есть любовь?
ЗОЯ. Он и есть.
АНЯ. Но я не вижу.
Пауза.
ТЕТЯ ПАША. Постой, Настя, постой! Вот массовик с Таиской запрутся в
комнате, дышат сдавленно, кровать скрипит. Тяжко... Тяжко... А Любочка все
одна. Кто мог Любочку обидеть, Любочку-прачку? Одни только дети, злые,
неразумные... Как сейчас помню: она стоит на ветру с букетиком астр:
"Дмитрий Иванович, вот вам садовые астры белые и фиолетовые... Дайте мне
тридцать два рубля пятьдесят копеек, я поеду до Киева, поклонюсь мощам.
Дмитрий Иванович, отпустите вы меня Христа ради! Я только съезжу поклониться
и сразу назад!" А массовик ей: "Кто простыни стирать будет? Иди, иди, Бог
тебе подаст..." И Тонька с Таиской засмеялись...
НАСТЯ. Ей одной Бог дал, больше никому!
ТиТЯ ПАША. А никто и не просил.
НАСТЯ. Я просила.
ТиТЯ ПАША. Она деткам: "Миша, Зоечка, поиграем?" А они бегут от нее.
Она упадет, они смеются... Она нежная была... А ты, Настя, злая,
завистливая, зачем тебе такое?
НАСТЯ. Говорила я: не трогайте патефон. Оставьте пластинки!.. Голубые
глаза... Любочка-Люба...
Пауза.
ЗОЯ. Но есть исступление.
АНЯ. Этого слишком мало.
ЗОЯ. Дни бегут рядом с ним, как вдох и выдох. Не любить его, - значит
перестать дышать. У него твердый бесчувственный рот, но углы глаз опущены
вниз. У него теплые глаза, и даже когда он выкрикивает что-то злое, они
смотрят мягко. Ему нельзя верить.
ТиТЯ ПАША. Танцуй, Настя, танцуй!
НАСТЯ. Я устала. Отпустите меня!
ЗОЯ. Любочка, Люба... Я так виновата!
АНЯ. И что сильнее - любовь или вина?
ЗОЯ. Сильнее вина.
АНЯ. Любочка, Люба... Это на всю жизнь?
ЗОЯ. На всю жизнь.
Уходят. Со стороны кладбища появляется МИНСКАЯ.
МИНСКАЯ. Где дети?
ТиТЯ ПАША. Здесь никогда не было детей!
МИНСКАЯ. А кто же тогда пел так чисто, как будто бы призывали ангелов?
Зачем было так петь?
НАСТЯ. Это у нас пластинку заело.
МИНСКАЯ. Один и тот же сон преследует меня.
НАСТЯ. Нам нет дела. Мы обслуга.
МИНСКАЯ. Но мне больше некому рассказать... Вот как будто бы дождь идет
бесконечно, да вы не слушаете совсем! А я как будто бы стою на остановке, и
все те, кого я когда-то любила, машут мне из автобуса на прощанье, и вот
автобус уезжает, а я остаюсь одна. Но через дорогу, вижу, горит костер под
дождем, а у костра сидят нищие. Они хрипло смеются и грязно едят. Их одежда
- лохмотья, а в дыры видны маслянистые тела. Они зовут меня под дождь, и я
ухожу с ними навсегда...
Входит МИША с ключами.
МИША. Где Зоя?
НАСТЯ. Ее нет.
МИША. И что осталось на этот раз?
НАСТЯ. На этот раз - ничего... Но она только что здесь пела.
Пауза.
МИША. Я люблю Зою! Это я, я люблю 3ою, а не она меня. Люблю, когда она
только что была в комнате, и еще отзвук ее голоса звенит в воздухе, или
когда раннее утро, и она очень хочет спать, или когда... Боже мой! Я не
знаю, куда мне деться! Это я приехал за ней сюда, а вовсе не она. Она
написала мне письмо: "Оставь меня, не приезжай...", но в каждом "оставь"
таилось "беги за мной", "беги"... Говорят, в аду есть круг ужаса, и вот уже
много лет, я бегу за ней по этому кругу. Я устал... (Исступленно.) Где Зоя?
Скажите мне кто-нибудь, где Зоя?
МИНСКАЯ. Мальчик мой, как ты красив!
МИША. Старуха!
Картина восьмая.
ЗОЯ и КОНТРАБАСИСТ одни.
ЗОЯ. Алексей Сергеевич, вы кем в детстве хотели стать?
КОНТРАБАСИСТ. Подлецом, конечно.
ЗОЯ. Ну и как, удалось?
КОНТРАБАСИСТ. Пока не очень.
ЗОЯ. Аня вас любит.
КОНТРАБАСИСТ. А вам какое дело?
ЗОЯ. Мне любопытно.
КОНТРАБАСИСТ. Детские мечты сбываются под старость. В старости я
обязательно разбогатею... С вами скучно.
ЗОЯ. Может поцелуемся?
КОНТРАБАСИСТ. Может быть... Хотя вы не в моем вкусе. Пальцы у вас
тонкие, плечи узкие, и чувства - ни капли. Только любопытство и печаль. Все
это слишком понятно. Вы можете вызвать интерес, ненадолго. Знаете, иногда
хочется посмотреть на смерть, но только издалека, чтобы представить себе
какая она. Смерть скучна! Я люблю жизнь! Я страстно люблю жизнь! (Легко
целует ее). Прощайте!
ЗОЯ. Прощайте!
Входит МИША.
МИША. Что между вами?
КОНТРАБАСИСТ. Очень сильное любопытство. (Уходит).
МИША. Зоя, послушай, у меня ключи. Я взял у отца. Как раньше, как ты
любила!
ЗОЯ. Ключи?
МИША. Да, Зоя, да! Нас так много связывает! Ты помнишь, я сидел у него
в мансарде и решал уравнения, а потом я лгал ему и просил ключи, чтобы быть
с тобой! И мы вместе смеялись над ним...
ЗОЯ. Не хочу...
МИША. Ты кого-то любишь, Зоя. Я вижу по твоему лицу. Я все вижу про
тебя! Пойдем со мной наверх через стеклянную дверь мимо комнаты отца... Я
буду смешить тебя всю ночь, помнишь, тебе нравилось?
ЗОЯ. Нет.
МИША. Я болен тобой, Зоя! Кого ты здесь любишь?
ЗОЯ. Я не знаю... Завтра вечером приходи в мансарду. Я буду с тобой
завтра, ты слышишь? Я сделаю все, что ты захочешь. Завтра, Миша, после
спектакля...
МИША. Да...
Картина девятая.
Ночь. На террасе накрытый стол. НАСТЯ и ТиТЯ ПАША разносят шампанское и
коньяк. Все в сборе.
МИНСКИЙ. Никогда не думал, что может быть вот так вот хорошо под
старость. Я полюбил этот дом и это лето, и всех вас, дорогие мои!
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ (напряженно). Лучше посмотрите, какая луна.
КОНТРАБАСИСТ. Она похожа на девочку-подростка лет четырнадцати.
АНЯ. Про такую говорят: месяц.
МИНСКИЙ. Весь этот дом, он полон смысла. Я спускаюсь по лестнице,
половицы скрипят, но вовсе не от того, что я на них наступил, а о чем-то
прошлом. Что за люди проходили здесь до меня? Где они сейчас?
РОДЧЕНКО. Ночь и жара. Такая жара, что даже пить не хочется.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет уж, вы, пожалуйста, пейте! Прошу вас как будущий
хозяин.
АНЯ. Папа!
Пауза. Все смеются.
КОНТРАБАСИСТ. Месяц - это юноша-соперник, а я соперников не хочу.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Если у вас есть деньги, у вас нет соперников.
АНЯ. Папа!
МИНСКИЙ. Алеша, вы правы! Месяц безлик, а луна - женственна. Ранняя
похожа на болезненную девочку, поздняя - на умершую юность.
МИНСКАЯ. Какие смешные люди! Все о смерти да о женщинах!
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Это одно и тоже, уважаемая.
РОДЧЕНКО. Говорят, Чехов умер при полной луне. И, говорят, был очень
смешным человеком. Перед смертью он сказал: ich sterbe! что означало: я
умираю. Хотя некоторые считают, будто он сказал, ох, стерва, что относилось,
собственно, к его жене... Даже великий человек не может умереть без
анекдота.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Все в Чехова играете?
РОДЧЕНКО. Нет, я уже проиграл!
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Настя, пустые бутылки со стола - живо!
АНЯ. Папа, прошу тебя!
ИЗМАИЛ. Что, рыбка моя, тебе невесело?
Пауза.
МИША. Только я один знаю, что такое любовь! Вы не знаете никто, потому
что вы не страдали. Только те, кто страдал, только они стоят любви. Они
одни. Им. принадлежит мир.
РОДЧЕНКО. Миша, прошу тебя!
АНЯ. Что он сказал?
КОНТРАБАСИСТ. Он сказал: страдание.
АНЯ. Страдание? Как это?
КОНТРАБАСИСТ. Это когда больно и люди становятся некрасивыми. Они
корчатся от своей боли и ничего не видят вокруг. Они уродливы в своем
страдании, всем ненавистны и всеми презираемы. И только немногие жалеют их.
И тогда те, страждущие, жалко клянчат у них хотя бы глоток любви, один
маленький глоточек, и становятся еще безобразнее.
АНЯ. Зачем такое? Зачем? Жалости не нужно. Никого не нужно жалеть -
никогда, и никого не нужно прощать... Ну, хватит о грустном. Еще вина или
шампанского?
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. На меня плохо действует лунный свет. Не могу спать,
когда видно луну. Лучше темнота. Кромешная тьма... Настя, еще коньяку! Живо!
НАСТЯ. Иду!
КОНТРАБАСИСТ. Кока, друг мой, вы уже пьяны?
МИНСКИЙ. Недостаточно, чтобы развеселиться.
КОНТРАБАСИСТ. Мне нравятся женщины во всем их разнообразии. Там в
низине, в деревне, если бы вы видели, Кока! Такая простушка в веснушках и
голосок тоненький... Хотите пойдем вместе? Вы развеселитесь!
ЗОЯ. Аня! Гони прочь своего контрабасиста! Ему двадцать семь лет. Он
лысеет!
АНЯ. Но ему некуда идти. У него никого нет.
ТЕТЯ ПАША. Ишь какие! До утра хотят досидеть!
АНЯ. В последний раз пьем шампанское. Мы завтра уезжаем.
ЗОЯ. А у нас завтра спектакль. Оставайтесь!
АНЯ. Нет, Алеша скучает. Ему надо сменить обстановку.
ТЕТЯ ПАША. Просьба всем соблюдать санаторный режим. Просьба разойтись
по номерам! (Помолчав). Все - вон!
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ты сошла с ума?
ТиТЯ ПАША. Я - веселая!
МИНСКАЯ. Не хочу видеть сны...
АНЯ. Алеша, ты любишь меня?
КОНТРАБАСИСТ. Я люблю свой контрабас.
ТиТЯ ПАША. В семь тридцать - зарядка. Опаздывать нельзя!
Все уходят, кроме ИЗМАИЛА СЕРГЕЕВИЧА и ЗОИ. ИЗМАИЛ очень пьян.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, она слишком много себе позволяет. Она у меня
договорится! Где мой пистолет? (Достает пистолет). Интересно, что она скажет
вот на это? Паша, а у меня для тебя гостинец! (Замечает ЗОЮ).
ЗОЯ. Вы решили пристрелить тетю Пашу?
ИЗМАИЛ. Что же я, зверь? Только попугать, чуть-чуть...
ЗОЯ. Она легла спать. Лучше утром.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Как скажете... Милая девушка, хотите постреляем?
Проходит призрак МУЖЧИНЫ, следом - призрак ЖЕНЩИНЫ.
ЗОЯ. Хочу.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Будем стрелять по бутылкам на столе. Хотите?
ЗОЯ. Хочу.
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ (подает пистолет). Эту ручку выше, чуть правее, вот
так... Огонь?
ЗОЯ стреляет по бутылкам из-под шампанского. Бутылки разлетаются.
Три бутылки из шести? Для первого раза неплохо!
ЗОЯ (смеется). А вы бандит, да?
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, милая девушка, я богач. Хотите еще?
ЗОЯ. Хочу.
Палят по бутылкам.
Картина десятая.
АНЯ и КОНТРАБАСИСТ.
АНЯ. Папа устроил прощальный салют.
КОНТРАБАСИСТ. Ты простудишься, иди в дом!
АНЯ. Я не могу заснуть.
КОНТРАБАСИСТ. Иди в дом.
АНЯ. Алеша, я умираю от ревности. Ты кого-то любишь, да?
КОНТРАБАСИСТ. Только эту луну. Видишь, какая она бледная.
АНЯ. Ты ждешь Минского, я знаю. Пойдете с ним к озеру, да? Искать
простушку в веснушках? А мне что делать, Алеша? Научи! Мне больно! Слышишь,
мне больно!
КОНТРАБАСИСТ. А ты полюби кого-нибудь. Вот хоть этого приживала,
который корчит из себя Чехова. Может развеселишься!
АНЯ. Приживала, да? (Засмеялась). Скажу папе, он не даст тебе денег.
(Убегает).
КОНТРАБАСИСТ. Иди, иди! (Вслушивается). Как все тихо! Почему они не
поют? Услышать бы их еще, увидеть бы, хотя бы на миг! Отдал бы жизнь!
Входит ТиТЯ ПАША.
ТЕТЯ ПАША. Иди. Сегодня мой племянник будет играть на пиле. Его тоже
Алексеем звать. Иди прямо сейчас!
КОНТРАБАСИСТ. Так ведь ночь. А дорога длинная.
ТЕТЯ ПАША. А я знаю короткий путь. Через час будешь у них. Ну что,
пойдешь?
КОНТРАБАСИСТ. Пойду.
ТЕТЯ ПАША. Там уже знают про тебя. Уже ждут не дождутся. Спустись к
мосту, а потом налево вдоль берега... Иди, Алешка, иди! Тебе рады будут! Ты
нежный, ты ласковый...
КОНТРАБАСИСТ уходит.
ЗОЯ и РОДЧЕНКО на голой сцене.
ЗОЯ. Что они делают, вы видели?
РОДЧЕНКО. Ничего особенного. Курят в гримерной. Шутят.
ЗОЯ. Шутят? И что еще?
РОДЧЕНКО. Измаил снял пиджак. Он потеет на сцене. Минская пьет
минералку.
ЗОЯ. И все?
РОДЧЕНКО. Даже не знаю... Слышите, Аня настраивает скрипку? Очень
волнуется, ведь это ее первая роль. Прелестная девочка, умная...
ЗОЯ. А должна быть глупой, глупой... Стоило только им всем вырваться на
бумагу, как они стали творить все, что захотят. Аня умнеет на глазах, Миша
умирает от любви, Минская тонка и проницательна! Один только Измаил
послушный, но и он уже криво ухмыляется, когда я прохожу мимо. Они злят
меня. Они отбились от рук!
Смех из гримерной.
РОДЧЕНКО. Слышите, засмеялись! И даже Аня не выдержала. Это Минская
рассказывает сальные анекдоты.
ЗОЯ. Засмеялись... Я хотела, чтобы они смеялись на сцене, а получатся
так печально, так невыносимо печально... Идите к ним, скажите: пусть
замолчат, скажите, что я их всех разгоню!
РОДЧЕНКО. Пусть смеются хотя бы в антракте. Там. где появляется смех,
печаль проступает еще сильнее.
ЗОЯ. Пусть убираются! Я радости хочу! Лета и радости!
Пауза. Из гримерной доносятся громкие развязные голоса, нестройная
скрипка.
РОДЧЕНКО. А правда, что когда вы учились в школе, у вас над кроватью
висел портрет Чехова?
ЗОЯ. С чего вы взяли?
РОДЧЕНКО. Минский рассказывал.
ЗОЯ. Минский! (Улыбнулась). Он целые вечера просиживал у нас на кухне и
прикуривал сигареты от газовой плиты... Нет, никакого портрета не было;
просто в комнате на столе стояла чугунная собака - то ли от прабабушки, то
ли от ее матери. Говорят, такая же была у Чехова. (Пауза). В этом доме я
очень давно не была. Когда-нибудь я вернусь туда снова, но уже другой, и все
вокруг меня будет совершенно незнакомым.
РОДЧЕНКО. Так вы Минского давно знаете?
ЗОЯ. С детства.
РОДЧЕНКО. Тогда почему же вы его имя не изменили?
ЗОЯ. Я все имена оставила как в жизни.
РОДЧЕНКО. Но это бесчестно.
ЗОЯ. Я очень плохо воспитана, Иван Андреевич. Я всегда знала, что
понятие чести в искусстве не существует.
Взрыв смеха из гримерной.
Вечер. Терраса, на которой стояли обеденные столы, закрыта занавесом.
Перед террасой - два ряда стульев. Раздраженно входит ТиТЯ ПАША, смотрит на
часы. В небе растущая луна.
ТЕТЯ ПАША. Так, рассаживайтесь, рассаживайтесь! Сейчас начнется!
МИНСКАЯ. Кока, о чем будет пьеса?
МИНСКИЙ. О нас с тобой, Милочка.
МИНСКАЯ. Один в один?
МИНСКИЙ. Думаю, что да, Милочка...
МИНСКАЯ. Это старость, Кока... Скажи, тебе не дует?
Со стороны кладбища входит АНЯ с беспорядочным букетом цветов.
АНЯ. Живые глазки - анютины глазки, мертвые глазки - васильки... Я так
его ждала, а он не пришел. Всю ночь не смыкала глаз, выбегала на каждый
вздох - не идет ли, а это ветер шелестел в кустах... Живые глазки - анютины
глазки, от них запах идет сладкий, да только Любочка любила табачки... Вон
там ее могилка, у поваленного дерева... Он мне обещал вернуться: "Не стой на
ветру, - сказал, - у тебя плечики холодные, - сказал, - холодные, хрупкие у
тебя плечики. Я к тебе ночью приду..." И вот уже второй день, как его нет...
ТиТЯ ПАША. Да ладно тебе грустить. Ты вон молодая, здоровая...
АНЯ. Я веселая! Я жару люблю - страсть! И лето, когда нежное...
(Замечает МИНСКУЮ.) А вам когда-нибудь такое говорили?
МИНСКАЯ. Бедная, ты вся горишь!
АНЯ. А вам когда-нибудь: "Плечики хрупкие, каждую косточку насквозь
видно, каждая косточка купается в теплом молоке... Это обман, что тепло. Не
стой, милая, на сквозняке. Кто же верит вечернему теплу?" Вам такое
говорили? Мертвые глазки - васильки... Вы не помните, у Алеши синие глаза? А
то дорогу к озеру деревьями завалило, и теперь не узнать.
МИНСКАЯ. У него синие глаза.
АНЯ (МИНСКОМУ). А вы хоть немного любили меня?
МИНСКИЙ. Да, дитя мое.
АНЯ. А вы?
МИНСКАЯ. Нет, дитя мое.
АНЯ. Тогда это вам. (Подает МИНСКОМУ букет). Им ведь теперь все равно
где лежать. На земле или под землей небо видно одинаково хорошо.
ТиТЯ ПАША. О ком это ты, да еще так бесстыже?
АНЯ. Когда девушка падает в траву, она сначала видит небо, и только
потом лицо юноши, опускающееся к ней; а когда гроб укладывают в могилу, то
сверху - одно только небо...
Входит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ.
ИЗМАИЛ. Пора уезжать. Где Алешка?
АНЯ (держит руки за спиной). Левая рука или правая?
ИЗМАИЛ. Правая. Где Алешка? Я ищу его весь день.
АНЯ. Видишь, папа, в правой руке у меня василек, - это значит Алеша
умер. А левая рука, там у меня анютины глазки, - это означает, что Алеша мне
изменил. Смешно, правда?
ИЗМАИЛ. Чушь, несмешно! Сядь, посиди, сейчас он вернется.
АНЯ. Папа, мой бедный папа! Лучше бы ты сказал: встань попляши, и я бы
поплясала. А сейчас - пойду к нему навстречу. Попробуй теперь поймай меня! Я
как вода просочилась сквозь твои пальцы.
Сталкивается с РОДЧЕНКО на бегу.
А я что-то знаю о вас! Скоро вам будет страшно, очень страшно. Зоя
придумала для вас страшное!
РОДЧЕНКО. Не может этого быть!
АНЯ (передразнивает) Не может этого быть! Ну, конечно... У вас же
уговор двух поганцев не пакостить друг другу! Зато вы отравили ненавистью
все вокруг... Такое короткое лето, и так не хочется ненавидеть.
РОДЧЕНКО. У вас жар. Вам надо к врачу.
АНЯ. Жар - это болезнь девственниц. Где ваш сын?
РОДЧЕНКО. Он на сцене.
АНЯ. Ну так передайте ему, что я засиделась в девках, ведь сами вы меня
никогда не любили.
РОДЧЕНКО. Вам нужно к врачу, вам нужно лечь, полежать...
АНЯ (дразнит его). Лечь-полежать... Ох, как мало у вас сил осталось! Вы
еще помните, как невинность потеряли? Был ли вечер или раннее утро, было ли
жарко или припекало слегка?
ТиТЯ ПАША. Молчать!
Раскрывается занавес. Занавес падает к ее ногам, как пена. На сцене ЗОЯ
и МИША неподвижно сидят за столом. Когда они заговорят, то их голоса
поначалу будут слегка дрожать от волнения, но потом они разыграются быстро,
весело и страстно.
ЗОЯ. Мой дорогой, ты слишком много пьешь.
МИША. Это же крымское вино. Оно как сок.
ЗОЯ. Но и его ты пьешь слишком много.
МИНСКАЯ (шепотом). А и ведь и правда, Кока, я так волновалась, когда ты
пил! Ведь тебе нельзя, ни капли нельзя...
МИНСКИЙ. Тихо, Милочка!
МИША. Мы на самом верху Массандры. Видишь, Ялта во всей своей славе у
твоих ног. Как ты мечтала!
ЗОЯ. Почему ты такой нежный сегодня? Ты опять смеешься надо мной?
МИНСКАЯ. Но мы не были в Ялте ни разу.
МИНСКИЙ. Милочка, это не суд. Это всего лишь спектакль.
МИША. Помнишь, как ты в первый раз вышла на сцену, как пела высоким
голосом?
ЗОЯ. Ялта у ног! Я смотрю вниз: эти теплые огни и море! И я до сих пор
боюсь выйти на улицу... Ты слишком ласков сегодня... Так ласков, как будто
бы смотришь на меня последний раз. Уж лучше пойти спать...
МИНСКАЯ (шепотом). Но ведь у нас все было по-другому! Другая страсть,
другое страдание. Это не о нас, это слишком жестоко.
МИНСКИЙ (тихо). Я бы тоже хотел, чтобы они прекратили.
МИША. Я любил девочку шестнадцати лет...
ЗОЯ. Сейчас мне шестнадцать с половиной... Лучше скажи - это хорошее
вино?
МИША. Вино? Пей!.. Да лучше бы тогда вечером я вовсе не приходил, лучше
бы не сидел в летнем театре. У вас здесь в Крыму рано темнеет. Сразу же
после дня наваливается ночь. Ночь, София, это наше время!
ЗОЯ. Не надо, прошу тебя!
МИША. Надень туфли, София, те черные, с надломленным каблуком.
ЗОЯ. Послушай меня, не надо!
МИША. Я сказал: надень туфли!
ЗОЯ. Нет!
МИША. Живо!
ЗОЯ торопливо обувается и подходит к краю террасы.
Вот так-то лучше, милая моя! Ты правильно встала, совсем как в тот
раз... Тогда, София, в одну фразу ты вложила всю свою будущую жизнь, отдала
все силы и тут же выдохлась.
ЗОЯ. Я больше не могу.
МИША. Подними руки, София. Вот так, немного выше. Правильно. И теперь
скажи, прошу тебя, скажи как в тот раз...
ЗОЯ. Ты заставляешь меня умирать каждый вечер.
МИША. Скажи, что тебе стоит?
ЗОЯ. Что мне стоит умереть?
МИША. Прошу тебя...
ЗОЯ. Еще попроси...
МИША. Дорогая моя...
ЗОЯ. Еще!
МИША (опускается на колени). Умоляю тебя, София!
ЗОЯ. Ну, хорошо! (Пауза). Зачем ты заставил меня уйти в монастырь?
Вбегает АНЯ.
АНЯ. Папа, папа, давай уедем отсюда! Алеши нигде нет! Где искать Алешу?
(Падает.)
РОДЧЕНКО. Она без сознания!
ИЗМАИЛ. Врача!
ТиТЯ ПАША. Занавес!
На террасу опускается занавес.
МИНСКИЙ (рассеянно). Девочка тоскует... Сорвала спектакль...
МИНСКАЯ (рассеянно). Чем закончилось? Этого теперь не узнать!
МИНСКИЙ. Позже, немного позже...
ТиТЯ ПАША (АНЕ). Горячка по молодости, по глупости! Здоровая девка, не
дури! Ну, ладно, ладно, видела я твоего Алешку. Он у нас в деревне. Вон
Настя не даст соврать! Пьяный твой Алешка у нас в деревне валяется, с
мужиками засиделся до утра... Он вернется вот-вот, только зачем он тебе?
РОДЧЕНКО. О чем вы все говорите? Вы что, не видите, она в бреду?
ТиТЯ ПАША. Да ты на себя посмотри!
ИЗМАИЛ. Отнесите ее в дом.
АНЯ. Не надо... Мне уже лучше... Сама не знаю, что на меня нашло, я
сорвала ваш спектакль!
ИЗМАИЛ. Анечка, давай вызовем врача!
АНЯ. Дотронься до меня, папа! У меня лоб холодный... Это не я в бреду,
это все вокруг в лихорадке! Здесь каждый вдох и выдох полны тайного смысла,
здесь все вокруг друг в друга влюбленны и все друг друга ненавидят. Я очень
устала, папа! Мы с тобой люди простые, зачем нам такое? Давай отпустим
Алешу, пусть возвращается в оркестр.
ИЗМАИЛ. Мне казалось, что ты его любишь.
АНЯ. Я его люблю, поэтому давай его отпустим...
Уходят. Из-за занавеса с террасы спускаются МИША и ЗОЯ.
МИША. Поздравляю с премьерой!
ЗОЯ. А самое главное мы и не сыграли!
Подходит МИНСКИЙ.
МИНСКИЙ. Зато повеселились от души!.. Я вас ребенком помни, а себя
молодым. А теперь вы молоды, а я - старик. За что вы так жестоко посмеялись
над стариком?
ЗОЯ. Просто так. От жары.
МИНСКИЙ. Зоя, Зоя... Юность настолько прекрасна, что даже порок в
юности кажется притягательным... А что вам до моих пороков, милая, красивая
девушка? Я ведь мелочный был, а вы - нежная. Я поскандалить любил, а вы
такая тихая стоите, вся светитесь... Я женщин любил, что говорить!
МИНСКАЯ. Кока, не надо!
МИНСКИЙ. Я ведь только ради женщин на сцену поднялся! Они смотрят на
тебя из зала, и каждая готова умереть, чтобы только прикоснуться к тебе.
Там, где кончается театр, всегда начинаются женщины!
МИНСКАЯ. Остановись, Николай!
МИНСКИЙ. А что было раньше, до юности? Что мне вспомнить? Вот лето,
самое начало, и цветет сирень повсюду, куда ни глянь, в нашем маленьком
городке... И все. Больше ничего не помню и ничего не хочу. Одну только ветку
сирени дайте мне! Одну только ветку сирени вырвите из цветения! (Пауза). За
что?
ЗОЯ. Мы не доиграли, клянусь! Мы не доиграли!
МИНСКИЙ. Чем клянетесь?
ЗОЯ. Честью.
МИНСКИЙ. Вы же сами говорили, дитя мое: понятие чести в искусстве
неуместно.
Пауза.
МИША. Хотите вина? Может быть, вино всех нас примирит?
МИНСКАЯ (тихо). Как хочется театра!
Подходит РОДЧЕНКО.
РОДЧЕНКО. Дачный спектакль, и вдруг вызвал такую бурю! Поздравляю. Вы
часто впадаете в монотонность, Зоя. Но это не порок. Есть монотонные места,
как этот дом, например. Однообразно тянется жизнь, однообразно тянется лето,
и ни то, ни другое никак не может прекратиться!
МИНСКИЙ. Ничто так не ранит, как успех ближнего.
ЗОЯ. И вам больше нечего сказать?
РОДЧЕНКО. Ну, если хотите...
ЗОЯ. Хочу!.. Мансарда наверху по коридору через стеклянную дверь. У вас
хранились ключи... Так вот, она больше не запирается, кто-то сбил замок.
РОДЧЕНКО. Вечером объяснимся.
Уходят.
МИША. О чем они говорили?
МИНСКИЙ. Я не слышал.
МИНСКАЯ. Миша, чего ты хочешь?
МИША. Сам не знаю.
МИНСКАЯ. Не знаю... (Засмеялась.) Твои желания как облако! (Уходит.)
МИША и МИНСКИЙ остаются вдвоем.
МИНСКИЙ. И тем, кто орудие мести придется еще хуже, чем наказанным.
МИША. Что это?
МИНСКИЙ. Так, одна старая книга.
МИША. Все разошлись, хотите я схожу за вином?
МИНСКИЙ. Это я старый алкоголик, а вам, юноша, еще рано пить.
МИША. Оставьте, я давно приобщился.
МИНСКИЙ. А лицо у вас совсем детское. Ну, да ладно. Все мое ношу с
собой. (Достает из пиджака бутылку вина.)
Пьют.
Вы приобщились, а я пристрастился... (Пауза). Страсть - это когда тебя
захватывает всего, и ты уже над собой не властен. Ты делаешь не то, что ты
хочешь, а то, чего хочет страсть. Она тебе скажет - живи, и ты живешь,
скажет - умри, и ты умираешь. Выпьем, а? В конце концов мы оба живы. (Снова
разливает вино и прячет бутылку.) И сколько вам, говорите, лет?
МИША. Девятнадцать.
МИНСКИЙ. И вам нравится жить?
МИША. Очень!
В доме наверху зажигается свет. МИША неподвижно смотрит на светящиеся
окна.
Мне страстно нравится жить!
МИНСКИЙ. Слишком вы раннего развития, юноша. Еще вина?
МИША. Да, пожалуй.
МИНСКИЙ (хнычет). А вот у меня страсти нет, у меня есть привычка. Я
очень любил вино, а потом - привык. Любил нравиться публике, а потом привык
нравиться. И вот, все мои привычки, кроме вина, все в прошлом. Один длинный
ряд воспоминаний и длинный ряд бутылок... Милочка, она невинна как дитя.
Седое, старое дитя, вот кто моя Милочка! Нет, она не стала моей страстью.
(Вдруг резко.) А как она пела тогда, если бы вы знали, как она пела!
МИША. Кто пел?
МИНСКИЙ. Ты успокой меня, скажи, что это шутка...
МИША (смеется, но вдруг подхватывает неожиданно красивым сильным
голосом). Что ты по-прежнему, та самая, моя...
МИНСКИЙ. Посидите, посидите со мной!
МИША уходит.
В доме на втором этаже зажигается свет, слышна музыка. С грохотом
распахивается окно. В оконном проеме показываются ЗОЯ и ТиТЯ ПАША.
ТЕТЯ ПАША. Дымом так и несет!
ЗОЯ. Да не курила я!
ТиТЯ ПАША. Мне все равно, курила ты или нет. Я тебе не нянька. Все в
игры играешь, змея!
ЗОЯ. А где Настя?
ТЕТЯ ПАША. И Насте все равно!
Свет гаснет.
МИНСКИЙ. Кажется, будет гроза. Надо бы пойти в дом. Я всегда боялся
грозы... Сейчас, вот только допью и поднимусь, сейчас... Это же надо, такую
злую шутку сыграть со старым больным человеком!
На террасе снова падает занавес. Появляется НАСТЯ в длинном белом
платье.
НАСТЯ. Мой дорогой, ты слишком много пьешь!
МИНСКИЙ. Я же сказал: иду. (Оборачивается.) А, это ты! Опять ты меня
разыграла! Думал: Милочка позвала...
НАСТЯ. Что, не узнал?
МИНСКИЙ. Да я и сейчас не узнаю тебя! Платье точь-в-точь, как было
тогда на Софии. Если бы я не был так пьян, я бы рассмеялся. Сейчас будет
гроза, нужно пойти в дом, нужно выспаться. Ты слышишь, София, нужно
выспаться!
НАСТЯ. А поговорить не хочешь? Я так долго ждала...
МИНСКИЙ. Послушай, все в прошлом! Я старый больной человек. Мне 64
года, и мне представили счет за всю мою жизнь. А я не способен его оплатить.
У меня нет средств... Милочка, ау! Ау, моя дорогая!
НАСТЯ. Она не услышит.
Пауза.
МИНСКИЙ. Ну, хорошо, что было с тобой, когда я уехал из Ялты? Что было
с тобой, София?
НАСТЯ. Ничего... Я скучала. День проходил в скуке и жаре. Я была
молодой, а время так медленно шло. И вот видишь, как несправедлива природа:
тобой еще можно увлечься, а я стою на сцене, и тебе смешно на меня смотреть!
МИНСКИЙ (про себя). Тучи, тучи, тучи...
НАСТЯ. Ты даже не слушаешь меня! Ну, да ладно! Я ведь тогда не спала. Я
слышала, как ты встал с постели и тихо-тихо запер за собой дверь... Нужно
было забыть, а я не забыла. Я стала злой от горя. Я побежала за тобой в
Москву. Но я не доехала до Москвы, остановилась здесь... У меня свой домик,
работа при доме отдыха, огород, курочки. Я здесь когда на кухню устроилась,
одна старая прачка, все меня Настенькой называла, а вслед за ней все стали
так меня называть... Так я избавилась от своего прошлого, от своего имени,
от всего.
МИНСКИЙ. И ни разу не вспомнила обо мне?
НАСТЯ. Я ни разу не забывала, ни на миг! Кормлю кур, накрываю на стол
отдыхающим, перестилаю простыни в номере, и думаю, как я играла, как никогда
больше не буду играть, и что надо бы огород полить, а потом отнести редиску
на станцию, редиску и помидоры; там на станции их лучше покупают, дороже; и
что пусть не будет у меня ни минуты, ни секунды свободной, чтобы подумать о
тебе... И вот, через тридцать лет я тебя встречаю и сразу же узнаю, с
первого взгляда, а ты меня - нет...
Пауза.
МИНСКИЙ. Ты была моей мечтой о театре, София! Я думал о тебе, а время
шло и шло. Все менялось вокруг, и только твой образ не менялся: ты
по-прежнему стояла на самом краю сцены и протягивала руки в зал! И вот
сейчас, разве я мог представить! Что из-под этих морщин, из-под этого
оплывшего лица на меня посмотрит та прежняя девочка шестнадцати лет. Нет, я
не узнал тебя, не узнал! (Встает на колени. Обнимает ее.) Боже мой! Как
хочется театра!
Входит МИНСКАЯ.
МИНСКАЯ. Дождь!
Идет дождь.
Картина вторая.
Мансарда. Замок с двери давно сорван. За окном - дождь.
РОДЧЕНКО (один ходит по комнате). Талант Бог дал, Бог взял. Да.
Когда-то я написал книгу рассказов, прекрасных рассказов, что говорить! И
даже сейчас некоторые из них мне по-прежнему дороги. Я рано узнал, что такое
слава, и она увлекла меня. Тогда я сказал: "Я слишком уважаю свой талант,
чтобы вот так вот тратить его по мелочам!" А приятная была жизнь: рано утром
просыпаешься и знаешь, тебе всюду рады! Тебя всюду зовут, к тебе
прислушиваются, что бы ты не сказал... Я работал в школе учителем ритмики.
Просто так, в свое удовольствие. Учил детей танцевать. Разучивал с ними
самые сложные движения, и как они танцевали! Я думал: мне принадлежит жизнь,
я думал самые ее сложные движения мне по плечу! А потом оказывается, что все
пили из тебя, рвали тебя на куски... Но к славе привыкаешь, тратишь все
силы, чтобы нравиться: "Берите еще, рвите меня на части, я весь ваш!" И
книга моих рассказов была никому не нужна. Никому и дела не было - хороши
они или плохи... (Пауза). И вот с тех пор за много лет - ни одной удачной
строчки. Все, что я написал, было надуманно и мертво. Каждый раз, когда я
садился за новый рассказ, то прежде всего представлял, как его будут читать,
и что обо мне скажут, и тут же думал: "Я презираю мнение толпы!" И в конце
концов я сбежал из Москвы вот сюда, потому что у меня не осталось сил, я все
их растратил на людей, которых презирал... Я уехал из Москвы не для того,
чтобы писать, а для того, чтобы выжить... И я не могу, не могу видеть людей!
(Пауза). А девочка, девочка умна и полна сил. А Бог прихотлив и капризен,
как Милочка, которая по утрам пьет кофе с булочками и рассуждает об
искусстве... То, о чем я умолял годами, ползал на коленях вот в этой
комнате, оказалось дано девчонке! А она не просила, нет! Я думал: я отдам
все за талант, я годами не видел сына, сидел затворником в этом мертвом доме
с полоумными старухами, только бы мне вернули... А ведь она ничего не
просила, болталась бесцельно по жизни, тосковала! И эта звонкая, злая
искорка, которая так притягивала меня, - это был талант, талант...
Входит ЗОЯ.
ЗОЯ. Учитель ритмики, я не нахожу себе места, научите меня танцевать.
РОДЧЕНКО. Я танцевал только с детьми.
ЗОЯ. И сейчас все позабыли?
РОДЧЕНКО. Позабыл...
ЗОЯ (смеется). И как вы мне "вы" в первый раз сказали, тоже не помните?
До этого все "не бегай", "не обижай Мишу", и вдруг однажды: "3оя, вы так
неожиданно переменились!"
РОДЧЕНКО. Чего вы хотите, Зоя? Зачем вы преследуете меня?
ЗОЯ. Я думала: вы знаете, как жить.
РОДЧЕНКО. Нет, я не знаю.
ЗОЯ. Я думала: вы можете научить...
РОДЧЕНКО. Нет, не могу...
ЗОЯ. Куда, куда мне деться от вас, Иван Андреевич? (Пауза). Было лето,
такое же, как сейчас. Мы с Мишей бегали у ограды и дразнили Любку-прачку. А
вы сидели в шезлонге на террасе, точно так же, как сидите сейчас по утрам.
Вы нас даже не замечали, о чем-то думали. О чем, Иван Андреевич? У вас
рубашка была расстегнута от жары на две верхние пуговицы, и вы даже не
замечали, что я избегаю на вас смотреть и слишком зло дразню нежную прачку.
А потом вдруг поднялись мне навстречу: "Зоя, как вы переменились!" Самое
первое "вы" в моей жизни. Так стыдно! Это был первый год, когда я перестала
походить на ребенка... Помните?
РОДЧЕНКО. Нет. (Пауза). А вы что в старости будете делать?
ЗОЯ. Это еще так нескоро. Зачем об этом думать заранее?
РОДЧЕНКО. И все же?
ЗОЯ. Я решила писать. Мне понравилось... На всю жизнь...
РОДЧЕНКО (тихо). Ну да, у вас талант... Пишите, у вас должно
получиться... Только Мишу оставьте мне!
ЗОЯ. Оставлю...
РОДЧЕНКО. Но ведь вы же его любили?
ЗОЯ. Я не его, я вас любила. Только вас, больше никого.
Пауза.
РОДЧЕНКО. Уходите...
ЗОЯ. Вы так страдали из-за Миши, что неожиданно, через ваше страдание,
я вас разглядела. Думала его люблю, оказалось - вас, Миша брал у вас ключи
от мансарды, чтобы заниматься, а сам приводил меня. Вы тогда здесь жили, вот
в этой комнате, работали по ночам. Я вжималась лицом в вашу подушку, она еще
хранила ваше тепло; и если б вы знали, как мне не хотелось уходить с веселым
и ласковым Мишей.
РОДЧЕНКО. Убирайтесь вон...
ЗОЯ (засмеялась). Зачем вы так смотрите? Так не нужно смотреть.
РОДЧЕНКО. ...или я вас ударю.
ЗОЯ. Лучше обнимите меня...
РОДЧЕНКО (подходит к ней). Ну да, да, я слабый человек...
Входит МИША.
МИША. Папа? (Бросает ключи.)
Картина третья.
АНЯ на террасе одна.
АНЯ. Такой дождь идет, а все разошлись, разбежались! Почему все так
хотят погибнуть? Вот бы сейчас бегать под дождем, радоваться. Дождь теплый,
сил много... (засмеялась). Юноша. Что может быть лучше? Слово нежное, и
лицо, такое же нежное, как слово. Ю-но-ша. Я говорю "ю", - и губы выгибаются
для поцелуя, "но" - я целую его еще раз, "ш" - он запнулся в смущении, а вот
"а" - это ответ на поцелуй. Два поцелуя, смущение, а потом ответ. Все очень
просто.
Входит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ
ИЗМАИЛ. Ну, вот, рыбка моя, все готово к отъезду. Я починил машину.
АНЯ. Хорошо, папа!
ИЗМАИЛ. Алешка в деревне. Мы заедем за ним.
АНЯ. Хорошо, папа.
ИЗМАИЛ. Сейчас Паша принесет из номера чемоданы. Она старуха, ей тяжело
спускаться. Вот она идет, я слышу...
АНЯ. Хорошо, папа.
Выходит МИША. Никого не замечая, спускается с террасы под дождь.
Подходит к кладбищенской ограде.
АНЯ (тихо). Миша, дождь теплый, а?
ИЗМАИЛ. Ты простудишься, рыбка! Какое нам до них дело?
АНЯ. Хорошо, папа.
МИША. Как она говорила? Смотри на дождь, внимательно смотри на дождь.
К МИШЕ незаметно подходит фигура в длинном плаще. Окликает его. Он
оборачивается, вскрикивает, потом узнает МИНСКУЮ
МИША (равнодушно). Как вы меня напугали, Милочка.
МИНСКАЯ. Дождь теплый, нужно радоваться. Все смотрела в замочные
скважины за чужой жизнью, и вот сама попала в историю... Как переживу - не
знаю... А где ваша мама?
МИША. Она умерла.
МИНСКАЯ. Тоскуете?
МИША. Не о ком.
МИНСКАЯ. У меня детей никогда не было, а мне хотелось. У них ручки
теплые, легкие голоса...
В раскрытом окне показываются пьяный МИНСКИЙ и НАСТЯ.
МИНСКИЙ. А Милочка чуткая. Она всегда смутно знала, что я кого-то
погубил.
НАСТЯ. И еще погубишь...
МИНСКИЙ. Уже старость, уже нет сил.
НАСТЯ. Еще погубишь, и не одну...
Проходят
МИША. Ну вот я и достался вам.
МИНСКАЯ. Ты что, рассердился, да? Или загрустил? Какой ты бледный
стоишь, а глаза теплые... Иди ко мне, маленький, я тебе песенку спою... Там
люди сидят у костра, греются, варят похлебку... Ждут нас, когда же мы
придем, а мы уже в пути.
Уходят за ограду
АНЯ (кричит вслед). Миша!
МИНСКАЯ. Не оборачивайся, сынок! Какое нам до них дело?
Уходят
На террасу спускается ТиТЯ ПАША с чемоданами.
ТЕТЯ ПАША. Мы тут с Настей Алешку нашли. Вам надо? Нет?
ИЗМАИЛ. Где он?
ТиТЯ ПАША. Он на улице лежал под дождем, рядом с почтой... Руки
раскинул, лежит, небо зовет в собутыльники.
Вбегает РОДЧЕНКО
РОДЧЕНКО. Миша! Где Миша?
ТиТЯ ПАША. Ой, как ты орешь. Они с Милочкой только что ушли.
РОДЧЕНКО. Куда?
ТЕТЯ ПАША. Не знаю, может Алешку забирать. Они вещей совсем не взяли,
только хлеб и картошку завернули в узелок...
РОДЧЕНКО. Где Миша?
ТиТЯ ПАША. Может и вернется.
АНЯ. Где Алеша?
ТЕТЯ ПАША. Мы его на почту перенесли. Глаза синие. Открыты. Он мужикам
водки поднес, они захмелели, и Алешка за ними. Мужики стали лютовать, а
Алешка горевать, а они его топором, топором... Но ты не волнуйся, смерть
была легкая.
Пауза
АНЯ. А не было ли там Ивана Андреевича Родченко?
ТЕТЯ ПАША (долго смотрит на РОДЧЕНКО).Нет, его я там не припомню.
ИЗМАИЛ. Аня, мы сейчас же уезжаем! Надо уносить ноги!
АНЯ. Какая жизнь хрупкая...
ИЗМАИЛ. Аня, идем!
АНЯ. Папа, кого мне любить?
ИЗМАИЛ. Аня, девочка моя!
АНЯ. Папа, мы остаемся!
Картина первая.
Между третьим и четвертым действие проходит пять лет. В нашем времени
они еще не прошли. Это будущее, пусть недалекое, но неясное, сумеречное. Мы
в 2004-ом году. В будущем сбылись все грезы и самые невероятные мечты.
На террасе ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ стоит, облокотившись на рояль, и красиво
поет из "Травиаты". За роялем АНЯ. Рядом призраки МУЖЧИНЫ, ЖЕНЩИНЫ и
КОНТРАБАСИСТА. МУЖЧИНА играет на флейте, ЖЕНЩИНА на скрипке, АЛЕША -
неизменно на контрабасе. Вот уже пять лет, как АЛЕША-КОНТРАБАСИСТ ушел к
призракам.
Все счастливы.
За столиком на террасе сидят НАСТЯ и МИНСКИЙ. МИНСКИЙ впал в
совершенное детство, но иногда у него случаются прояснения, тогда он
вспоминает свою прежнюю жизнь и начинает рыдать. НАСТЯ больше не работает
официанткой, но к своему прежнему имени - София -, она еще не привыкла,
поэтому откликается на оба имени. Перед ней лежат письма и свежие почтовые
конверты. На столиках бумажные цветы.
Кладбище в запустении.
Из окна мансарды слышна печатная машинка РОДЧЕНКО.
Ранняя весна. Тепло.
НАСТЯ. Хочешь чаю с молоком?
МИНСКИЙ. Спасибо...
НАСТЯ. Спасибо "да" или спасибо "нет"?
МИНСКИЙ. Спасибо "да"... А Милочка не звонила?
НАСТЯ. Спасибо "нет"... Послушай, Николай, откуда она может позвонить?
МИНСКИЙ. Я же просил называть меня Кокой! (плачет). Не выношу свое
полное имя!
НАСТЯ (ласково). Кока, я тут письма отправляю. Хочешь заклеить конверт?
Хочешь облизать марки?
МИНСКИЙ. Ты написала Милочке? (заклеивает конверт).
НАСТЯ. Милочку теперь не найти. Милочка теперь далеко. Милочку ты
погубил...
МИНСКИЙ. София, как ты сейчас похожа на девочку! Как я люблю твой
голос, такой вот звонкий и тоненький. Девочка моя, скажи еще раз - "Милочку
ты погубил!", ну, скажи, что тебе стоит?
Пауза
АНЯ. Папа, что такое воздушные мытарства?
ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. Когда-нибудь мы это узнаем, рыбка моя!
АНЯ. Что значит "пройти непреткновенно воздушные мытарства"?
ИЗМАИЛ (задумавшись). Этого не выразить словами, а значит живущим этого
не понять.
АНЯ. Лучше узнать сейчас и подготовиться, чтобы потом они не оказались
неожиданностью.
ИЗМАИЛ. Ну, хорошо...
МИНСКИЙ. Четыре стороны света, четыре стихии, четыре действия
арифметики... Четыре - вот число гармонии... Одним словом, я разгадал ее
ребус: действия должно быть четыре... Измаил, ты слышишь? Измаил, я бы хотел
булочек с корицей и горячего шоколаду!
ИЗМАИЛ. Будет!
НАСТЯ. А я бы хотела платье цвета пепла с бледно-голубым кружевом на
отвороте, белые чулки с ажурными резинками и черные лакированные туфли.
ИЗМАИЛ. Будет!
АНЯ. А что хочет Иван Андреевич Родченко?
Все замолчали. Слышен стук печатной машинки.
О, Родченко не пропадет, чтобы ни случилось! (раздраженно захлопывает
ноты. Они падают, но в последнюю минуту их подхватывает призрак
Контрабасиста.)
ИЗМАИЛ. Хватит, Аня, хватит! Так злишься, что даже ноты упали.
АНЯ. Нет, я успела поймать...
Пауза
МИНСКИЙ. Когда я был маленьким, шла война. Мы жили тогда в страшной
нищете, и когда мама по воскресеньям намазывала мне кусок белого хлеба
сгущенным молоком, я почитал за праздник...
ИЗМАИЛ. Аня, еще сыграем арию?
АНЯ. Я устала.
МИНСКИЙ. И вот у нас в школе устроили диктант, а я всегда очень
грамотно писал. Врожденная грамотность... Вот продиктовали слово "шоколад",
славная такая женщина была наша учительница, но этого самого шоколада и в
глаза-то не видела... Я решил, что шоколад, - это от слова "шиковать", и так
и написал "ши-ко-лад"...
ИЗМАИЛ (кричит) Я же сказал: будет! Будет! Будет! Все будет, что ни
попросите!
АНЯ. Папа, что такое воздушные мытарства?
ИЗМАИЛ. Ну, хорошо... Когда после смерти душа раз и навсегда потеряла
свое тело, то она все еще находится в нашем мире и девять, и сорок дней...
Вот, допустим, при жизни я курил, и после смерти мне будет невыносимо
хотеться курить, но у меня не будет тела, чтобы выполнить желание. Сначала я
почувствую беспокойство, оно будет все расти и расти, пока, наконец, желание
не превратится в страсть. Она будет мучить меня, глодать меня и не давать
мне покоя... Тоска, одна тоска!
АНЯ. Очень глупо, все то, что ты сказал! Все не так, папа, все не так!
МИНСКИЙ. А если вдруг захочется поговорить с тем, кого любил всю жизнь,
а тела нет, и в воздухе вокруг одни только призраки смерти, которые стали
вдруг видны, тогда как? Приходить к близким, стоять рядом с ними,
захлебываться от тоски. Они плачут о тебе, а сами тебя не видят, и даже
зеркала завесили черным, чтобы ты, ни дай Бог! В них не отразился... Что
тогда, Измаил?
ИЗМАИЛ. Да что хотите! Зачем, зачем спрашиваете меня о том, что я не в
силах рассказать?
НАСТЯ. Любопытно!
ИЗМАИЛ. Любопытно... А я вам вот что скажу: до смерти еще далеко.
Входит ТиТЯ ПАША
ТЕТЯ ПАША. Чего тебе?
ИЗМАИЛ. Чашку горячего шоколада и две сдобных, хорошо пропеченных
булочки.
ТЕТЯ ПАША. Зачем меня звал? Вон Настя сидит, ее бы на кухню отправил.
НАСТЯ. Я что тебе - официантка?
ТЕТЯ ПАША. Была нормальная баба, кастрюли на кухне мыла, борщ кипятком
разбавляла, а теперь сидит вся из себя, загадывает желания.
ИЗМАИЛ. Пошла вон!
ТиТЯ ПАША. Иду... (уходит).
МИНСКИЙ. София, что мучит больше всего?
НАСТЯ. Преступление.
МИНСКИЙ. Недосказанность.
НАСТЯ. Послушай, Николай!
МИНСКИЙ (визгливо). Я же сказал, как меня нужно называть!
НАСТЯ. Кока, с кем бы ты хотел поговорить?
МИНСКИЙ (в забытьи).Часто, часто рассказывала она мне один сон, как в
дождь она бредет по серым дорогам. Дороги ветвятся, и иногда она сворачивает
с них на тропинки, но исход один - дождь и печаль. Когда она устает, то
садится к костру погреться.
НАСТЯ. Ты хочешь поговорить с Милочкой? Ты с ней хочешь поговорить, да?
МИНСКИЙ улыбнулся. Вошла ТиТЯ ПАША с подносом.
ТЕТЯ ПАША. Шоколад!
МИНСКИЙ. А Измаил - добряк! Он исполняет все мои желания. Чтобы я не
попросил, он мне приносит. Для него нет ничего невыполнимого. Говорят, что
так же балуют приговоренных к смерти. Выполняют их малейшую прихоть...
ТиТЯ ПАША. Фи, как ты неряшливо ешь!
АНЯ. Пойду покурю!
НАСТЯ. Зачем такое личико чернить?
АНЯ уходит.
МИНСКИЙ. Ай, Измаил, что молчишь? Ведь ты скоро купишь этот дом. Должно
придти письмо, да? Разрешение? И всех нас погонишь прочь! Нас с Софией в дом
престарелых, ты сам говорил, очень хороший. Там не бьют. И ты будешь платить
за наше содержание... Только, Измаил, пусть там не бьют, а то представь
себе, София, разодетая в серое платье с кружевом на отвороте! а ей -
пощечину, а ей в лицо - "Старуха!" Нас не обидят там, ты обещаешь?
ИЗМАИЛ. Сам лично буду следить. Клянусь!
НАСТЯ. Не клянитесь, Измаил Сергеевич! Тут вам разрешение пришло на
покупку нашего дома... (Вынимает конверт из стопки писем).
ИЗМАИЛ. Где?
НАСТЯ. Кока, ты хочешь вырезать почтовые марки?
МИНСКИЙ (смотрит конверт). Спасибо, да... Мне как раз не хватало в
альбом марок про космос.
ИЗМАИЛ. Может быть, это отказ? (Читает письмо). Начало очень туманное.
МИНСКИЙ (канючит). Послушай, Измаил, ну, побалуй меня еще напоследок. У
меня комната уютная, теплая. Рубашки выглажены, висят в шкафу...
ИЗМАИЛ. Чего тебе?
МИНСКИЙ. Принеси мне то, не знаю что... (Пауза).Приведи сюда Зою!
ИЗМАИЛ (не слыша). Хорошо, хорошо... (заканчивает чтение). Ну вот и
все. Вот я и хозяин этого дома... Музыку!
Призраки страстно играют.
Картина вторая.
Раннее утро. Призраки музыкантов на террасе изображают веселье: делают
вид, что курят, пьют из пустых чашек, беззвучно смеются. Входит ТиТЯ ПАША.
ТЕТЯ ПАША. А ну, пошли отсюда, пошли! Выхаживаются тут как хозяева! Для
вас я что ли стол накрывала? Пошли, пошли!
Призраки исчезают. Входят ИЗМАИЛ и РОДЧЕНКО.
ИЗМАИЛ. Пошла вон!
ТиТЯ ПАША. Недопито, недоедено. Прибирайся тут за вами! (уходит).
ИЗМАИЛ. Сядемте... (садятся). Коньяк желаете?
РОДЧЕНКО. Я не пью с утра.
ИЗМАИЛ. Курите.
РОДЧЕНКО. Я не курю.
ИЗМАИЛ (насмешливо). Странно: молодой мужчина не пьет и не курит. Это
наводит на определенные размышления.
РОДЧЕНКО. И на какие, позвольте узнать?
ИЗМАИЛ. Или он чем-то болен или он тайный развратник.
РОДЧЕНКО. Я не чувствую болезни.
ИЗМАИЛ (хохочет). Шутка! Шутка! Это не я, это моя дочь так говорит. Она
молоденькая, что с нее взять! А все молоденькие - злые! Это они потом, с
годами добреют... Нет, представляете, на днях я ей говорю: "Рыбка моя, ты
стала лучше играть. А уроков мы больше не берем!" Она - мне и отвечает: "А у
кого мне брать уроки? У мертвеца?" Да захоти она, я нанял бы ей дюжину
прекрасных учителей, но ведь в сущности она права: все лучшие музыканты
давно мертвы. Остались с нами только в нотах на бумаге...
РОДЧЕНКО. Зачем вы меня пригласили, уважаемый?
ИЗМАИЛ. Ловко вы от меня, Иван Андреевич, каждый рад отгораживаетесь.
Мне никак не удается с вами сблизиться. Вы всю дорогу мне показываете, что
вы умнее, благороднее, образованнее. А ведь я сильнее. Все у меня просят, и
я выполняю, а вы один молчите... Ну, давайте, попросите у меня что-нибудь!
Давайте, фантазируйте, разворачивайтесь! Все дам, что хотите.
РОДЧЕНКО (усмехнулся). Что вы можете знать про мои желания?
Пауза
ИЗМАИЛ. А мне не обидно... Меня все эти утонченности не задевают. Я,
слава Богу! здоровый человек... Только напрасно вы от мой помощи
отказываетесь. Мне тут Минский донес, вы роман написали. Хотите, я вам
книжицу издам? За так, хотите?
РОДЧЕНКО. Не хочу...
ИЗМАИЛ. Не хотите, как хотите... Я тогда вас сам попрошу: я тут этот
домишко весь прикупил...
РОДЧЕНКО. Я знаю.
ИЗМАИЛ. А у вас всегда было чувство вкуса... Как мне его получше
перестроить, что сделать с садом, с беседками, а? Так, чтобы Ане
понравилось, чтобы она надо мной не смеялась. Подскажите?
РОДЧЕНКО. Оставьте все как есть, ничего не изменяя и ничего не
нарушая...
ИЗМАИЛ. Ну, уж нет!
Пауза
Через сцену, бормоча, идет МИНСКИЙ.
МИНСКИЙ. Гармонично, когда в пьесе четыре действия, а мы сыграли только
три... Значит должно быть четвертое. Должны быть паузы между репликами, как
вдох и выдох, чтобы пьеса дышала, чтобы хваталась за жизнь и не
задохнулась... Значит будет четвертое действие, значит оно еще раз...
принесет мне несчастье...
АНЯ (догоняет МИНСКОГО). Николай Петрович! Николай Петрович!
Подснежники! Смотрите, сколько...
МИНСКИЙ. И вы их все сорвали, дитя мое?
АНЯ. Не все. Там много осталось.
МИНСКИЙ (смотрит на цветы). Похожи на вас. Нежные и злые. Чуть что,
сразу завянут. А что может быть злее, чем умереть в юности? Вы как этот
букетик, что вы можете дать? Только нежность и ненависть.
АНЯ. Это для вас. (Протягивает цветы.)
Проходят
РОДЧЕНКО. Оставьте все по-прежнему, прошу вас! И тогда, может быть, вы
сохраните дух дома.
ИЗМАИЛ. Ну, уж нет!
Появляются НАСТЯ и ТиТЯ ПАША. У НАСТИ в руках длинная ветка с
набухающими почками.
ТЕТЯ ПАША. Как ты, Настя, одеваться стала. Все у тебя добротное.
НАСТЯ. Я не Настя.
ТиТЯ ПАША. Ты помешалась точно так же, как старик.
НАСТЯ. Я не помешалась, я рассказала правду....
ТиТЯ ПАША. А кому она нужна твоя правда? Кому она нужна через столько
лет? Ты всегда была затаенная, с ранней молодости, и все для того, чтобы
отомстить!
НАСТЯ. Я не хотела мести. Я хотела справедливости. Ведь сказать правду
- это справедливо.
ТЕТЯ ПАША. Ты помешалась, Настя! Зачем ты держишь в руках этот прутик?
НАСТЯ. Я нашла его в саду. Я поставлю его в воду, и он распустится в
темной комнате. Моя весна начнется раньше всех!
ТиТЯ ПАША. Ты опоздала, Настя! Весна на излете. Ты ждала справедливости
всю жизнь, и вот, в конце недели ты уедешь в дом престарелых! Девушка
никогда не должна ждать, потому что время быстротечно, а красота
мгновенна... Ты проиграла!
НАСТЯ. Никогда не называй меня Настей!
Пауза
РОДЧЕНКО. Старик совсем стал как дитя. Вчера зашел к нему в комнату, он
сидит на полу и играет в игрушки... Поднял на свет деревянную лошадку,
сказал: "У меня в детстве была такая же. Один в один..." и заплакал.
ИЗМАИЛ. Жалко старика.
РОДЧЕНКО. Вам ничуть его нежалко! Зачем вы потакаете его глупым
выдумкам и капризам? Вы покупаете ему игрушки, кокао с булочками, леденцы...
Вы ослабляете его ум еще больше. И когда у него наступает прояснение, он
видит рядом с собой обертку от шоколада или поломанную лошадку и понимает,
что вы держите его за клоуна, что вы забавляетесь...
ИЗМАИЛ. А ведь и вам его нежалко ничуть! И что такое жалость? Это вам
себя жалко. Это вы представляете, глядя на него что сидите на полу и
пускаете слюни над паровозиком... Пусть! Анечка смеется до слез! Чего не
сделаешь ради дочери?... А потом, потом вы же знаете все мои дела! Мне
воздается по делам моим. Сколько раз я наводил справки о его жене и о вашем
сыне. Они исчезли бесследно. Никаких вестей... (Пауза). Но ведь и мертвыми
их не видел никто!
РОДЧКНКО. Забудьте о них! Они не вернутся никогда!
ТЕТЯ ПАША (хнычет). Настя, Настя, оставайся, а? Я на кухне одна не
управлюсь. Кто мне на огороде будет помогать, когда посадки пойдут?
НАСТЯ. Я не оставлю Коку!
ТиТЯ ПАША. Ну и дура!
ИЗМАИЛ. Я тут кое-что обещал старику, только вот не знаю, смогу ли
исполнить. Задание не из простых. Это тебе не коробка конфет и даже не новый
пиджак.
РОДЧЕНКО. И что же такое он у вас попросил?
ИЗМАИЛ. Он хочет, чтобы я привел Зою.
Пауза
РОДЧЕНКО. Зою?
ИЗМАИЛ. Ну да, она теперь книжки пишет, вот он и хочет посмотреть на
знаменитость...
РОДЧЕНКО. Но ведь это же она... она... Когда она приедет, несчастья
начнутся снова.
ИЗМАИЛ. Почему это вы ее во всем обвиняете? Ведь никто не знает, что
там произошло в мансарде на самом деле. Никто до конца не знает правды.
Только с ваших слов... А ведь кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше
мельничный жернов на шею...
Входит МИНСКИЙ
... и в омут!
РОДЧЕНКО. Я в омуте, на самом дне.
МИНСКИЙ. Ай, Измаил! Ты сидишь, как настоящий барин, как будто бы ты
всегда владел этим домом! (хихикает). А я все слышал, что вы там говорите. Я
все подслушивал... Приживальщик должен знать о чем шепчутся хозяева... Я
пошутил, Измаил! Да не надо мне Зою, старик! Так она тебе сюда и поедет...
Лучше купи мне новых солдат со штыками, и еще, знаешь что? еще открыток купи
со МХАТовскими актерами; чтобы Качалов там был, Москвин, вобщем ты понял,
да?
ИЗМАИЛ. Как скажешь, старина.
НАСТЯ. Кока, ведь подслушивать нехорошо! Или тебя не учили? (хлещет его
веткой). Что встал? А ну, пошел! Пошел!
МИНСКИЙ. Бе-е... похож я на барана? Бе-е... А Милочка не звонила?
ТиТЯ ПАША (хохочет). Иди, двигай! А - то ведь и я сейчас хворостину
сломаю...
Все трое уходят
РОДЧЕНКО. Это невыносимо. Невыносимо...
ИЗМАИЛ. Все исполни, что скажите... Любую прихоть, любое желание...
Только попросите, попросите меня! Ну же...
Картина третья
РОДЧЕНКО (один). При растущей луне лучше всего начинать писать, а при
убывающей - дорабатывать... А что делать в полнолуние? Только тосковать от
собственного бессилия и вспоминать то, чего не будет никогда... У меня нет
чувств, я мертв... Просто так идет себе время и идет...
Входят музыканты. Расставляют ноты. Готовятся к концерту.
Тени... Ну да, при растущей луне тени становятся длиннее. Они тоже
бессильны. Они бесславно повторяют земную жизнь... Я всегда чувствовал
присутствие незримого мира, а видел, нет, видел неясно. То ли тень от куста,
то ли шелестение листьев на ветру...
Призраки начинают тихо играть.
И никогда не слышал ни их голосов, ни их разговоров...
МУЖЧИНА-ФЛЕЙТИСТ (отрывается от флейты). А мы молчим...
РОДЧЕНКО. Наверное, они молчат... А я хочу быть один, чтобы ничьи тени
не ходили за мной... Хорошо бы остров посреди моря, такой, чтобы можно было
обойти за час, за одну утреннюю прогулку... Вот так выходишь из дома,
постоял на берегу моря, потом прошел через рощу, не забыл полить цветы,
потом поворот , и вдруг - снова показывается море... Вот и весь остров. И
чтобы Миша маленький...
За сценой детский плач
Чтобы Миша маленький сидел на песке и прутиком чертил уравнения... Да,
замечтался, замечтался... Самому смешно стало.
Плач
Кто это там зовет меня? Иду, сейчас иду... (уходит).
Картина четвертая.
АНЯ и КОНТРАБАСИСТ.
КОНТРАБАСИСТ. Здесь все такое же, ничего не меняется. Лысина вот стала
заметнее, видишь?
АНЯ. Нормальные волосы. Мягкие.
КОНТРАБАСИСТ. Ты всегда была так добра ко мне, что мне становилось
стыдно... И я чувствовал себя совсем уже жалким, опустившимся...
АНЯ. Прости!
КОНТРАБАСИСТ. До сих пор не могу забыть тебе твою доброту! Видишь,
какая лысина стала? (Опускает голову).
АНЯ. Это... Это... шрам от топора...
КОНТРАБАСИСТ хихикает
КОНТРАБАСИСТ. Я тут оркестр собираю, помнишь, я мечтал? Нашел флейту и
скрипку. Зачем ты закрыла лицо руками? Ты смотри, смотри на меня... Флейта
хорошая, скрипка - дрянь! Ты же знаешь, мне всегда не везло со скрипкой.
АНЯ. Ты скучаешь хоть немного?
КОНТРАБАСИСТ. Ничуть... Я никогда не был доволен жизнью.
АНЯ. А сейчас ты доволен?
КОНТРАБАСИСТ. Смертью я не доволен еще больше.
Смех из мансарды
Смеются, или мне показалось?
АНЯ. Смеются...
КОНТРАБАСИСТ. А я уже совсем позабыл, что такое веселье... Отпусти
меня, я устал.
АНЯ. Нет, постой! Ну-ка поиграй мне!.. Как звали того чеха, который
написал соло для контрабаса? Помнишь, ты говорил?
КОНТРАБАСИСТ. Это неважно. (Играет).
АНЯ. Как там после смерти?
КОНТРАБАСИСТ. Только зависть и тоска... Когда-нибудь узнаешь сама.
АНЯ. Иди, Алеша...
КОНТРАБАСИСТ исчезает. Входит ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ.
ИЗМАИЛ. Девочка моя!
АНЯ. Да, папа?
ИЗМАИЛ. Мне показалось, кто-то разговаривает, а это ветер шелестел...
Ты уснула прямо на террасе.
АНЯ. Да, папа.
ИЗМАИЛ. Пойдем скорее в дом... Вот она, полная луна. Я заболеваю от ее
света! Как же ты уснула, рыбка моя! Как же вы все меня измучили, за что?
Уходят
Картина пятая.
МИНСКИЙ сидит на полу и запускает паровозик по кругу железной дороги.
Рядом с ним - открытый чемодан, полный игрушек. НАСТЯ собирает вещи. Зажжена
только одна настольная лампа. Длинные тени на стене повторяют движения
МИНСКОГО и НАСТИ. Комнату, в которой они находятся, они называют - детская.
НАСТЯ. Сама не знаю, кто я... Эту кофточку я возьму, хотя она сношена
да дыр. Она дорога мне как память. Я носила ее, когда была официанткой.
МИНСКИЙ. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция -
Москва-сортировочная... (запускает паровозик). София, ты готова?
НАСТЯ. Пачку писем, духи, "Чудеса и приключения", теплые носки для
Коки, свежие рубашки... Измаил Сергеевич сказал, там недорогая прачечная...
Куда мне столько вещей? (Достает из шкафа коробку. Открывает ее.) Ах!
МИНСКИЙ. Мы подъезжаем. Надо дать салют. Где мой пистолет? Где мои
пистоны? Пистолет уронил Измаил... Поезд дальше не идет. Просьба освободить
вагоны. (Палит из пистолета. Дымовая завеса.) Москва!
НАСТЯ стоит в длинном платье и широкополой шляпе.
НАСТЯ. Ну как?
МИНСКИЙ. Никак... Тебе не идет. Это платье Милочки, и шляпа тоже ее. В
этом платье она приехала сюда, весь день гуляла по саду, припоминая из
"Гамлета"... А ведь Милочка была неплохая актриса... Особенно когда
молоденькая, свеженькая... Вот сказал: Милочка, и мне захотелось плакать.
София, ты здесь?
НАСТЯ. А ты поплачь, поплачь... А мне что делать? На какое имя мне
откликаться?
Пауза
МИНСКИЙ. Настя, я сошел с ума?
НАСТЯ. Нет.
МИНСКИЙ. Тогда почему здесь эти игрушки?
НАСТЯ. Потому что ты вспоминаешь детство. Тебе в детстве было ласково и
безоблачно.
МИНСКИЙ. Это ты купила?
НАСТЯ. Нет, это Измаил Сергеевич нашел их в подвале и все отдал тебе.
МИНСКИЙ. Я знаю Измаила. Он смеется надо мной.
НАСТЯ. Нет! Измаил Сергеевич очень добрый и очень простой человек. Он с
ног сбился, не знает, как тебе угодить. Так зло смеяться он просто не
сумеет...
МИНСКИЙ. Ты решила меня бросить, да? Почему ты складываешь вещи?
НАСТЯ. Потому что мы с тобой уезжаем.
МИНСКИЙ. Куда?
НАСТЯ. Измаил Сергеевич знает...
Пауза
МИНСКИЙ. Незаметно жизнь прошла...
Через сцену идет ЗОЯ
А как я жил? Как всякий русский человек! А русский человек всегда
поддается страсти. Он с легкостью за тебя умрет и с такой же легкостью тебя
предаст... Почему я не могу заплакать?
НАСТЯ (угрюмо). Вон Зоя пошла... сами накликали...
МИНСКИЙ. Так и знал, напишет четвертое действие и сразу к нам, и нам
придется продолжать...
НАСТЯ. Видишь, видишь, она к Родченко пошла! Сейчас они опять
поругаются, поскандалят, а вашему брату актеру - отдуваться...
МИНСКИЙ. Это, Настя, закон античного театра, - боги ссорятся на небесах
и мстят друг другу через людей, поэтому люди невольны в своих страстях.
(пауза). Вот она приехала, и я знаю про себя только то, что я ничего не
знаю, и даже когда я берусь рассуждать о самых достоверных вещах, в мои
слова обязательно вкрадется ошибка, и достоверность тут же окажется под
сомнением.
НАСТЯ. Хватит! Я устала, устала... Останови ее, Николай!
МИНСКИЙ (помолчав). Есть способ... Посмотри вокруг! Нужно, чтобы
комната была пуста, но еще хранила тепло, чтобы луна проливала свет на
детские игрушки... Здесь есть все, чтобы надорвать ей сердце! Отойдем в
сторону, Настя!
Отступают. Входит ЗОЯ.
ЗОЯ. Луна!
Пауза. Через сцену проходит АНЯ.
Ты тоже призрак?
АНЯ. Нет, я живая...
ЗОЯ. Тогда почему ты даже не посмотришь на меня? (Обнимает ее.) Почему
ты передернулась?
АНЯ. Просто холодно... Ранняя весна. Видишь, я наследила, а ведь
призраки не следят...
ЗОЯ (увидела игрушки на полу). Это Мишина железная дорога, а это его
солдаты... Кто теперь играет во все это?
АНЯ. Я...
ЗОЯ. А мне куда деваться?
АНЯ. А зачем ты приехала? Тебя здесь никто не ждет и никто не любит.
Это наш дом. Мой папа его купил. Вот здесь в саду он выроет бассейн, а
кладбище сровняет с землей, и мы посадим цветы. И никаких прачек, никаких
поваленных деревьев, никаких матерей, стоящих под дождем.
ЗОЯ. Пожалейте меня хоть кто-нибудь!
АНЯ. А зачем? Это мой паровозик, отдай! А это мои солдаты...
(Выдергивает у нее игрушки.) Твой Миша в день спектакля искал тебя. Я
подошла и спросила: "Хотите вина? И продолжим поиски вместе..." А он только
засмеялся и легко поцеловал меня в губы.
ЗОЯ. А ты?
АНЯ. А я пожелала ему смерти.
ЗОЯ. Я к Родченко пойду!
Проходят
МИНСКИЙ. Вот она - жизнь! Юность, Москва и слава! И чтобы никогда не
думать о завтрашнем дне! Что за дом у них был, если б ты знала! Зимой мы
сидели на кухне и жгли газ для тепла. Были нищие, талантливые. И столько
сил! Столько сил! Я любил к ним приходить! Она выбегала в прихожую в теплом
платьице, только лет трех-четырех. "Девочка моя! Посмотри, что я тебе
принес!" И у меня всегда была с собой коробочка леденцов или каленные орехи.
Она уж и забыла давно.
НАСТЯ (передразнивает). "Я к Родченко пойду!" ...Или, Кока, ты
передумал?
МИНСКИЙ. Нет...
Смеются
Бе-е... бе-е... Скажи, я похож на барана?
Картина шестая.
РОДЧЕНКО один в комнате. Входит ЗОЯ.
ЗОЯ. Ну вот и я!
РОДЧЕНКО. Добро пожаловать в наш омут. Мы на самом дне.
Молчание.
ЗОЯ. Выслушайте меня!
РОДЧЕНКО. От Миши нет вестей? А от Милочки? А Алешу-контрабасиста
мужики зарубили топором.
ЗОЯ. Мы в тот вечер не доиграли. Аня сорвала спектакль... А ведь у
нашей пьесы был счастливый конец. Клянусь вам, все были бы счастливы!..
Только простые мечты сбываются. И я всегда мечтала, как приеду сюда, вот в
этот старый ветхий дом и скажу вам: "Простите меня!"
РОДЧЕНКО. Я не верю вам. Вы хоть сами-то знаете, где настоящая жизнь, а
где литература? У вас все перемешалось.
ЗОЯ. Вам страшно?
РОДЧЕНКО. Да... Раньше было страшно, а потом я привык и вот уже страха
не замечаю... Мне все время кажется, что плачет ребенок, но когда я вхожу в
комнату, комната пуста...
ЗОЯ. А вы попросите жизни. Один маленький глоток свежего воздуха...
Ведь совсем рядом другая жизнь, стоит только захотеть...
Входит МИНСКИЙ.
Там все счастливы, там все любят друг друга, и ненависти там нет. Никто
никому не мстит, все простили и забыли. Вдох - счастье, выдох - забвение.
Там нет праздного дыхания...
РОДЧЕНКО. Не верю...
МИНСКИЙ. Девочка моя!
ЗОЯ. Там нет растления, там нет скорби. Там нет зависти и всегда рады
таланту, там никто, никого не мучит и нет виноватых...
МИНСКИЙ. Девочка моя, посмотри...
ЗОЯ. Да? (Оборачивается).
РОДЧЕНКО. Остановитесь!
МИНСКИЙ. Посмотри, что я тебе принес. (Вынимает пистолет. Стреляет).
Дымовая завеса.
Картина седьмая.
Раннее утро. Все тот же дом отдыха. Терраса завешена занавесом. ТиТЯ
ПАША и НАСТЯ снимают простыни с веревок.
ТЕТЯ ПАША. Все чисто. Все как новое! Алешка привез "Чудеса и
приключения."
НАСТЯ. Я так волновалась. Не могла заснуть всю ночь. Я прочитала, что
земля вот-вот отклонится от своей оси, и тогда жизнь замрет и прекратится
смена времен года.
ТиТЯ ПАША. Лето навсегда, чем плохо? Главное, что ты осталась, Настя!
Ну и что, что ты немного не в себе, я уже привыкла. Мы вместе прожили всю
жизнь, я бы скучала.
НАСТЯ. Но жизнь остановится навсегда.
ТЕТЯ ПАША. Пусть остановится. Будем на озеро ходить, посадим анютины
глазки, будем прачек поминать - Тоню, Таису и Любочку... А то все бегают,
стреляют, зачем?
НАСТЯ. Я так скучала здесь, я так хотела счастья! Ведь все возможно,
любая мечта может стать явью!
ТЕТЯ ПАША. А все счастливы, разве ты не видишь?
Падает занавес, открывая террасу. На террасе за длинным столом сидят
все участники пьесы: МИНСКИЙ рядом с МИЛОЧКОЙ. РОДЧЕНКО между ЗОЕЙ и МИШЕЙ.
АНЯ, КОНТРАБАСИСТ и ИЗМАИЛ СЕРГЕЕВИЧ. И даже призраки МУЖЧИНЫ и ЖЕНЩИНЫ
толпятся в дверях.
Все счастливы!
НАСТЯ. Да!
Занавес.
Екатерина Садур 203-1288 Москва
Last-modified: Thu, 06 Jul 2006 04:12:27 GMT