Оцените этот текст:Не читал10987654321
СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Дмитрий Каралис. Дела семейные

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Дмитрий Каралис, 2002
     Email: karalis@dk3775.spb.edu
     Повесть в рассказах. ("Из рассказов Кирилла Банникова")
---------------------------------------------------------------

ДАЧА


     рассказ

      1


     Отец с  дядей Жорой вознамерились купить зимний дом в  Зеленогорске - с
круглыми  печками,  батареями  парового  отопления,  водопроводом, подвалом,
городским телефоном, - и нас повезли на смотрины.
     Непривычно было выходить на одну остановку раньше, - в  соседнем Ушково
нас   ждали  два  типовых  домика  в  садоводстве,  разделенные  оградой  из
можжевельника. Домики, как и их владельцы, были близнецами, только выкрасили
их в разные цвета - наш в канареечный,  а дядижорин в светло-зеленый. Иногда
мы встречали общих  гостей в  летних нарядах соответствующего  цвета -  наша
семья желтела, а  дядижорина  зеленела. И  гостям  было проще,  -  они легко
вспоминали,  у кого из  братьев-близнецов должны ночевать, и чьи это жены  и
дети ходят тут по участку.
     В электричке было жарко и, сойдя в Зеленогорске, мы сразу же обзавелись
мороженым и двинулись в путь под руководством дяди Жоры.
     Дом стоял у самой окраины леса.
     На таких буржуйских дачах мне раньше бывать не приходилось.
     На  втором  этаже  покоился  на  козлах стол  для пинг-понга и  зеленел
истертым сукном бильярд. Хозяйка  сказала, что  пинг-понг она может оставить
без всякой доплаты, а бильярд увезет - внукам в Кузьмолово.
     Над  высокой крышей  жужжал  пропеллером флюгер, и я осторожно спросил,
оставит ли она самолетик, если мы купим дачу.
     -  А  тебе  хочется, чтобы  он остался?  - загадочно посмотрела на меня
хозяйка дачи. Она была  не совсем  старая, возраста моей бабушки. - Хочется?
Да?
     Я пожал плечами, но тут же быстро  кивнул. Самолетик,  рассекая  винтом
воздух, красиво плыл на фоне белых облаков и верхушек сосен. Тонкий железный
штырь почти не был  заметен, и казалось, что истрибок мчится в теплом летнем
воздухе сам по себе.
     - Это Ла-5 - узнал я  истребитель со сдвинутой к хвосту кабиной пилота,
и отец с дядей Жорой, приложив ладони козырьком, тоже посмотрели наверх.
     Четырнадцать  лет, а все как маленький, - прочитал я на лице кузины.  -
Самолетиками интересуется... Катька, подбоченясь, стояла  в новых болгарских
джинсах  и  косилась  на двух парней остановившихся прикурить возле калитки.
Один  из  парней был рослым, явно  выше Катьки, и жердина-сестрица,  похоже,
прикидывала, где он живет, и сгодится ли для компании, чтобы ходить на залив
и  прогуливаться  в  парке, если  мы  купим  эту дачу.  Ей  тоже исполнилось
четырнадцать,  но она  была  на полголовы выше меня и стояла в своем  классе
первой на физкультуре.
     - Господи, как вы похожи! - восторженно улыбнулась  хозяйка  и перевела
взгляд с отца  на дядю Жору. -  Прямо  одно лицо! И домик, словно специально
для близнецов построен: два крылечка, два балкона,  две верандочки... Соседи
вас будут путать ...
     - С детства путают, - задорно сказал дядя Жора. - Поэтому я всегда хожу
с гордо поднятой головой. Все хорошие дела  совершил я, все плохое  натворил
брат. А верандочки ничего...
     Это были не верандочки, а верандищи. Не балконы над  ними, а балконищи.
Мы поднялись наверх, и хозяйка, стала рассказывать, как они с мужем-летчиком
ставили на одном балконе столы с самоваром для  приема гостей,  а  на второй
ходили плясать под  гармонь и радиолу. И один капитан, пройдясь со свистом в
сольном танце, так лихо крутанул ногой, что центробежная сила выкинула его с
балкона, и он  совершил  мягкую посадку на кусты  сирени.  Я посмотрел вниз,
куда  когда-то  падал  плясун,  и  не  поверил:  кусты  были  жидковаты.  Но
промолчал:  со взрослыми лучше не спорить,  к тому  же  мы находились совсем
недалеко от самолетика, и я поймал его взглядом на фоне легкой белой тучки и
не хотел отпускать.
     Сверху был хорошо виден участок: кусок леса с высокими соснами и елями,
кочки с черничником и круглая беседка с чуть поржавевшей железной крышей. За
сетчатым  забором  начинался  густой  лес.  Возле   дома  цвели  нарцисы   с
тюльпанами, и к сараю вела  потрескавшаяся  бетонная дорожка. Мне нравилось,
что грядок всего две  -  поросшие бледной  зеленью,  они  плоско  лежали под
окнами кухни, но тетю Зину и маму это не порадовало:
     - Участок почти не разработанный, - поджав губы, задумчиво сказала тетя
Зина. На руке у нее висела изящная сумочка, а на шее розовел газовый шарфик.
- Даже картошку не посадишь.
     -  Да, - покивала мама, - и перспектив никаких. Там  лес, здесь кусты и
клумбы...
     - Да ладно  вам, - справедливо махнул рукой  дядя Жора.  -  Картошка  в
магазине - десять копеек килограмм. Зато дикая природа и воздух.
     - Вот именно,  - сказал  папа. - Это дача, а не садоводство. Мы  идем к
коммунизму, а не к хуторскому хозяйству.
     - Вы еще не видели, какой здесь подвал, - дядя Жора звонко хлопнул себя
по лбу. - Вагон яблок и  вагон картошки влезает. Десять бочек  капусты можно
засолить и семь бочек с грибами...
     Мы спустились  в  подвал с сухим бетонным полом, где стояли две  пустые
кадки и в ящике  белели  ростками остатки картошки, потом вновь поднялись на
второй этаж, с которого хорошо проглядывалась стеклянная арка вокзала вдали,
и  дядя  Жора,  чтобы  проверить, как работает  телефон, позвонил бабушке  в
город.
     - Обязательно посмотрим, - говорил  в трубку дядя Жора. - Но без твоего
согласия все  равно  покупать  не  будем.  Да,  набираешь  девятку  и  сразу
городской номер. А сюда звонить  - напрямую. Нет, Зеленогорск  межгородом не
считается... Приеду, все расскажу.
     Конечно,  дача в  Зеленогорске, это не садоводство  в  Ушково.  Хоть  и
рядом, а все по  другому -  асфальт,  три кинотеатра, парк  с  атракционами,
залив,  Золотой  пляж,  прогулочные теплоходы, буфеты,  пирожки на  вокзале,
мороженое на каждом углу, автоматы с газировкой по всему городу...
     Купить дачу именно  в Зеленогорске придумал дядя Жора. Последний год он
каждый день мотался туда  на  работу, потому что  его  назначили  директором
филиала  КБ,  что  размещалось  в  двухэтажном здании  неподалеку от местной
больницы, и дяде Жоре захотелось жить поближе к работе. Причем, круглый год.
Он  получил крупную премию за очередную научную разработку и,  подбивал отца
разом продать дачки и купить дом на две семьи.
     Вообще-то КБ, в которое моего дядю назначили  директором, создавали для
академика,  друга  дяди  Жоры,  жившего  после  тяжелой  болезни  в соседнем
Комарово. Академик был как бы идейным вдохновителем. Он ездил в колясочке, и
его  звали Сергей Иванович, но для дядьки он был Серега. В  пятьдесят втором
году  они  вместе  болтались  в  небе  над  Сахалином,  зацепившись стропами
парашютов  за  хвост  транспортного дугласа,  пока инструктор  с  загадочной
фамилией Дерижопка не срезал их поодиночке десантным ножом.
     - Нет, ты посмотри!-  дядя  Жора  тянул за рукав моего папу.  -  Сарай,
гараж,  водопровод...  Вот место  для  второго  гаража  и  второго  сарая...
Пятнадцать  соток  настоящего  леса,  грибы прямо  под ногами растут,  ведро
черники за сезон собирается. Правда Елена Сергеевна?
     - Ведерко,  - уточняла хозяйка, сдерживая улыбку. - Да, в  прошлом году
собрала со своего участка пластмассовове ведерко черники. И засолила баночку
горькушек...
     - Ты  видишь! -  гордясь прошлогодней урожайностью, восклицал дядя Жора
и, взяв жену  под  руку,  вел  показывать беседку. - Здесь можно воздвигнуть
огромный навес,  типа  летней  кухни,  а вот  здесь,  между  сосен, выкопать
бассейн метров на десять для будущих внуков, пусть с утра плещутся.
     -  Кто  плещется?  -  переспрашивала  тетя  Зина и  тревожными  глазами
находила сместившуюся поближе к воротам Катьку.
     - Да внуки! - шел вперед дядя Жора и окликал отставшего отца. - Сережа,
а вот здесь вторая калитка просится, чтобы сразу в лес выходить! А, как тебе
такая идея?
     - Логично, - кивал отец,  расчетливо оглядывая каждый уголок участка. -
А вот здесь теплый душ с колонкой неплохо бы...
     - А,  по-моему, лучше баньку! Покатался  на лыжах, попарился в баньке и
тяпнул  стопочку  под  квашеную капусту и соленый груздь! А?  Нравится  тебе
такая идея?
     -  Нравится - не то слово,  - понижал  голос  отец,  чтобы  не  слышала
хозяйка. - Я в восторге! Иметь такую домину в Зеленогорске - мечта поэта. Но
ты знаешь мои проблемы, даже если мы продадим свою халупу  Петровым, мне все
равно не хватит тысячи...
     -  Да ладно  тебе, ладно, - похлопывал отца по спине дядя  Жора. - Не в
этом дело. У меня сейчас есть. Теперь, главное, чтобы маме понравилось!
     -  А  что ей  может  не понравиться?  Газетный киоск на вокзале,  полно
магазинов, снабжение отличное, своя больница со скорой помощью... А  воздух?
Воздух стоит миллионы!
     -  Это  да! - соглашался  дядя Жора.  - Плюс городской  телефон. Сделаю
удлиннитель, пусть сидит в шезлонге, ест клубнику и разговаривает с Варварой
Степановной по телефону...
     - И Варвару Степановну всегда можно пригласить- места хватит.
     -  Еще бы!  Столько комнат! А ты обратил  внимание,  что наверху  стоят
вторые рамы для веранд? И  батареи на  каждой  веранде. Там зимой в носках и
маечке ходить можно. Сказка, Сережа! А теплый туалет? Как тебе туалет?
     - Блеск! Жаль, что он только в одной половине.
     -  Сделаем и во второй!  Я  предлагаю,  если  все  получится, разыграть
половины дома по жребию! Катька, например, подбросит пятачок, а Кирюха пусть
загадывает - орел или решка. Идет?


      2

     ...Седьмого июня 1971 года в  двенадцать часов  дня  Катька  подбросила
тусклый латунный пятачок, и я выкрикнул решку.
     Дядьке досталась южная  веранда,  нам - северная. Это ничего,  - сказал
отец, - зато восходы и закаты достались поровну.
     Теплый внутренний  туалет оказался на  половине дяди  Жоры,  и сразу же
после переезда мы сообща создали нечто грандиозное в одной из наших кладовок
с высоким окошком.
     Гремело, как Ниагарский водопад!  Потом урчало  и всхлипывало, когда  в
бочку,  стоявшую  на  чердаке,  закачивалась вода.  Из крана  над  крохотной
раковиной  стреляло  рыжей  водой.  Бедная  Сильва, которой  мама  поставила
ванночку  с песком в этой, так сказать, туалетной комнате, входила туда, как
на  минное поле,  а выскакивала  вприпрыжку.  Иногда она покидала грохочущий
клозет через открытое  окошко, торопливо спрыгнув под куст сирени  и  тут же
ударяясь  в бега.  Дядижорин спаниэль  Чарли смотрел  на нее испуганно и  на
всякий  случай  перебирался  подальше от дома.  Черт  его знает, может,  там
стреляют, - читалось  на его озабоченной  мордочке. - Лучше отойти,  пока не
поздно...
     Огромные веранды с ромбиками  разноцветных стекол  были  веселы в любую
погоду. Дядя Жора поставил на своей веранде письменный стол с зеленым сукном
и сказал,  что  теперь  будет  зарабатывать Нобелевскую  премию  по  физике.
Главное, только чтобы хватило терпения и бумаги.
     Дядя  Жора говорил,  что  его  идея,  как  все гениальное,  проста.  Он
собирался придумать прибор, разгадывающий принцип любого продукта или живого
существа. Так  сказать,  его формулу.  И по этой формуле,  заданной  другому
прибору - синтезатору - воспроизводить желаемое в любых количествах.
     - Нужны нам, например, монголы для охраны границы с Китаем. Пожалуйста,
засыпаем в синтезатор компоненты, нажимаем кнопку  и задаем количество - два
миллиона дружественных  монголов  ростом метр  восемьдесят, весом  девяносто
килограммов... Бабах! Несколько дней работы прибора, и  китайская граница на
замке!  Или например,  колбаса  твердого копчения!  Ну,  нет, колбаса -  это
слишком примитивно... Возьмем лучше для примера соленые огурчики....
     - А что, самим-то уже не выростить? - с улыбкой интересовалась бабушка.
- И чем ты этих монгольских  парней кормить будешь? Их солеными огурцами  не
прокормишь...
     Она чувствовала себя хорошо и сидела с вязаньем то на нашей веранде, то
у  дяди  Жоры  с  тетей Зиной. У  бабушки была своя комната с двумя окнами и
круглой печкой-голландкой, которую  я несколько  раз протапливал, потому что
бабушке хотелось просушить стены, она говорила, что сухая штукатурка вбирает
влагу,  и  если долго  не топить, то стены  сыреют, несмотря на  то, что дом
выстроен из хорошего деревянного бруса. Бабушка самостоятельно облазила  все
подвалы,  чуланы  и чердаки  с фонариком  и  свечкой  в  руках.  Свечку  она
зажигала, чтобы проверить, откуда и куда дует.  В молодости бабушка работала
проектировщиком,  строила  в  Китае  металлургический  завод и  геометрию  с
физикой объясняла нам с Катькой гораздо лучше, чем папа или дядя Жора.
     Папа  объяснял  занудливо,  предварительно  перечитав чуть ли  не  весь
раздел учебника, а дядя Жора - с налету,  ярко и убедительно.  Но  не всегда
понятно. От его веселых сравнений мысли  разбегались,  и сложить  их обратно
было  не так-то просто.  Ну, поняли, черти полосатые, что такое закон Ома? -
спрашивал дядя Жора, когда мы с  Катькой  переставали трястись  от  щекотки,
имитирующей электрический  ток в  цепи,  и вытирали слезы. Мы  говорили, что
поняли и, выждав немного, шли к бабушке, допонимать по настоящему.
     Участок наши отцы-близнецы не делили. Какой смысл делить кусок леса,  в
котором держится зеленый сумрак, растет черника, пищат комары и стоит старая
беседка  с  железной   крышей.   Братья  только   сделали   вторую  калитку,
отворявшуюся  прямо  в  лес,  чтобы  было  удобнее  ходить  за  лисичками  и
сыроежками, которые росли за забором.
     Мы перебрались  на новую  дачу быстро, и  стали  пахать, как  новенькие
трактора: переклеивали в  комнатах обои, красили рамы, перила, чинили забор,
и дядя Жора  за свои деньги нанял двух рабочих, которые покрасили весь дом в
канареечный цвет, а  железную крышу  - в салатный. У отца осенью  должен был
выйти учебник в издательстве, и он обещал отдать свою долю с гонорара.
     -  Ну  что такое  деньги! - снисходительно говорил дядя  Жора и обнимал
отца за  плечи. - Ты же  знаешь, для меня  главное  -  красота. Скажи лучше,
красиво получилось?
     -  Как  тебе  сказать,  -  пожимал плечами отец. - Конечно,  лучше, чем
было... Но деньги все равно отдам.

      3

     Когда  красили  крышу,  я  попросил  маляров  снять  железный  штырь  с
флюгером- самолетиком, и обнаружил, что истребитель сделан из  крепкого бука
и покрыт лаком. В нем было сантиметров двадцать  длины, не  больше. На штыре
он поворачивался с  помощью подшипника,  и  в центр винта  тоже был вставлен
маленький  бесшумный  подшипник, отчего  три  буковые лопасти  при  малейшем
дуновении ветерка начинали вращаться  и сливались в прозрачный круг,  как  у
настоящего самолета. В кабине  сидел нарисованный пилот, даже  очки  и лямки
парашюта были выписаны.  Мы с папой осторожно  скрутили самолет  со штыря, я
помыл  его губкой с  мылом,  и когда  он  высох на солнце,  тонкой кисточкой
подновил звездочки и бортовой номер: 12.
     Звездочек  на  фюзеляже  было  семь, что  соответствовало числу  сбитых
самолетов  противника. Отец  сказал, что бывший хозяин  дачи  последние годы
преподавал  в  военно-воздушной  академии,  а   во  время  войны  воевал  на
Ленинградском фронте.
     Я  поставил самолет на  шкаф,  и  в моей  комнате вкусно запахло лаком.
Сильве  я пообещал  взбучку, если она  будет крутить  лапой  винт или уронит
машину  на пол. Еще я по совету  отца смазал  подшипники графитовой смазкой.
Когда лак высох,  я  к своему  удивлению обнаружил  с  нижней стороны левого
крыла процарапанную надпись:  Мне сверху  видно все, ты так и знай! Это была
строчка  из  песни,  которую распевали  наши  летчики в кинофильме  Небесный
тихоход.

     Моя комната была на втором этаже. Из окна, как на ладони, был виден наш
участок с беседкой и мрачный еловый лес, начинавшийся за забором.
     За улицей я тоже мог наблюдать - стоило мне перейти в пустующую комнату
напротив, где щелкал  под подошвами крашеный пол, глянуть в окно, и вот они,
- наши железные ворота,  калитка,  пацаны и девчонки с велосипедами,  ждущие
Катьку или  меня. И машущий  хвостом Чарли,  которому запрещено  в  одиночку
выходить  с участка, но он все равно выходит, чтобы сикнуть  на какой-нибудь
близкий кустик и обнюхать траву вдоль канавы.
     Флюгер-самолетик не  был виден  из окна, но я знал,  что он летит прямо
над  изголовьем моей  кровати, всегда против  ветра,  и часто слышал  сквозь
открытую форточку  мягкое жужанье  его винта. Лежа  в постели, я представлял
пилота  в кабине  с  парашютными лямками  на груди, его шлем, очки-консервы,
мысленно  видел счастливый  бортовой номер  12 и  семь красных звездочек  на
фезюляже - семь воздушных побед...
     И по ночам, когда дом застывал  тишиной  и спокойствием,  я представлял
себя  на месте пилота.  Видел  просверки  трассирующих  пуль,  дымный  хвост
подбитого мною юнкерса - он падал в сторону замерзшего залива, слышал уханье
зениток, что били от Ростральных колонн, совсем неподалеку от дома,  где моя
тридцатилетняя  бабушка сбегала  с  двумя  сонными мальчиками-близнецами  по
лестнице   бомбоубежища.  Видел   стремительный  подъем  светящейся  стрелки
высотомера - то мой истребитель, вздернутый  полукругом штурвала,  рвался  в
звездное небо,  чтобы при лунном свете пойти в лобовую атаку на прорвавшийся
к городу мессершмидт-109  с  черными крестами  на  крыльях и  фезюляже...  И
замирало сердце, когда две ревущие машины сближались лоб в  лоб,  чтобы одна
из них  на последних  метрах дернула бы  закрылками и ушла  вверх, подставив
брюхо пулеметной очереди.  И пару раз у меня сдавали  нервы,  - я видел себя
под  куполом парашюта,  лицо  пылало  от стыда и морозного  ветра,  и  вдали
догорал брошеный мною самолет...
     Но  побед в  этой мысленной схватке  было  больше, чем  поражений.  Вот
фашистский самолет взмывает вверх, и я отчетливо  вижу, как разрывные пули с
треском вспарывают его дюралевое брюхо. После этого я приземлялся и мысленно
пририсовывал новую звездочку  на  свой  фюзеляж. Нет, вру! Это делал пожилой
механик в комбинезоне, как в кинофильме В бой идут одни старики.

      4

     Этот Гриня не понравился мне с самого начала. Он перешел на второй курс
книготоргового техникума и психически  давил на нашу  компанию. У Грини были
длинные  руки,  желтые  вьющиеся  волосы  на щеках и серые нахальные глаза с
прищуром, которыми он разглядывал девчонок. Гриня приезжал  на  нашу полянку
на  вишневом  мопеде  Рига  и, не  слезая  с седла, брал  у  пацанов  мяч  и
забрасывал  его  одной  рукой  в  баскетбольную  корзину.  Он  курил  и,  не
скрываясь,  пил  плодово-ягодное  вино.  Еще он рассказывал, как проникал на
танцы   в    пионерлагерь    Двигатель    и   клеил   там,    кого    хотел:
студенток-пионервожатых или девиц из первого отряда.
     Когда на полянке появлялась Катька,  Гриня заводил свой трескучий мопед
и начинал  выхваляться и изображать  из  себя бывалого  гонщика: крутился по
окрестным  тропинкам и  резко  тормозил  под баскетбольным  щитом,  покрывая
полянку  голубым  пахучим дымом.  Однажды он предложил Катьке  прокатиться с
ним, но Катька, взглянув сначала на Гриню, потом на мопед, поблагодарила  и,
изящно заложив мяч в корзину, продолжила игру в минус пять с третьеклашками.
Я-то  знал, что  ей нравится Леньчик,  студент филфака,  который, как Анджей
Вайда, носил дымчатые очки, крутил в парке на турнике солнышко и обращался к
Катьке на  вы. Он играл  с нами  в  волейбол,  высоко выпрыгивал к  сетке  и
называл нас стариками и корифеями.

     В тот день я  тащился с картошкой и двумя бутылками молока из магазина,
и Гриня притормозил возле меня:
     - А чего это  твоя сеструха целку из себя строит? - сквозь треск мотора
прокричал Гриня. - Или тебе все-таки дает? - Он захохотал и умчался на своем
вишневом мопеде.
     Я почувствовал,  как  загорелось лицо,  и  остановился  возле  колонки.
Огляделся  - улица была пуста, нас  никто не слышал. До меня полностью дошел
смысл сказанного. Я умылся, попил ледяной воды и сел на склоне канавы, кусая
травинку  и  соображая, что  теперь делать. Ошибки  быть не  могло  -  я все
расслышал так, как расслышал.
     В канаве  стрекотали кузнечики,  а  за моей  спиной добродушно  фыркала
пасущаяся на поляне лошадь. Я подумал, что есть смысл дождаться, когда Гриня
поедет обратно, и метнуть в него сетку с картошкой.  А когда он свалится  со
своего мопеда,  плеснуть в него молоком и сказать:  Так  что ты  молол своим
поганым языком? Повтори! А потом пусть он меня лупит, если догонит...
     Я просидел с  полчаса, но  Грини не  дождался.  До дома меня довез дядя
Жора, возвращавшийся из города на  своей Волге с блестящей фигуркой оленя на
капоте. Он притормозил  у колонки  и махнул мне  рукой. На заднем сидении  у
него синели два новеньких почтовых ящика.
     -  Давно надо было купить, -  похвастался приобретением дядька. - А тот
фанерный выброшу в чертовой матери, сгнил совсем.
     - А второй зачем? - спросил я.
     - Вам, - пожал плечами дядька. -  А то газеты на крыльцо кладут, письма
камушком придавливают. Как в деревне...

     На следующий день отец с  дядей Жорой привернули  к  воротам  два синих
почтовых ящика, и тетя Зина принесла из сарая пузырек с белой нитрокраской и
кисточку. Мы с Чарли сидели  на бревнах, сложенных около забора, и смотрели,
что собирается делать его хозяйка. Настроение у меня было поганое. Я не спал
половину ночи,  но  так  и не придумал,  как поквитаться с  Гриней.  Лезть в
драку? Да он отшвырнет меня своими ручищами... Сделать рогатку и  выбить ему
глаз? Подкараулить  возле дома и врезать  колом по  загривку? Все это  пахло
детской колонией, но нельзя же прощать такие гадости. И если он дальше будет
выкаблучиваться при всех - то жизни мне в Зеленогорске не будет...
     Тетя Зина  размешала  кисточкой краску,  Чарли фыркнул  от сладковатого
запаха, и на  синий фон легли мелкие  белые буквы: Г.М. Банников.  Тетя Зина
перешла  ко  второму  ящику, Чарли  крутнул  головой,  чихнул и, соскочив  с
бревен,  ушел  на участок. Тетя Зина, пожалев бедную собаку, которой вредная
хозяйка  не  дает дышать  чистым воздухом, быстро настрочила на нашем  ящике
С.М. Банников и полюбовалась ровностью букв.
     -  Вот  это  я  понимаю работа! -  похвалил отец надписи. - И что очень
ценно, нет запаха бараков: квартира номер  один,  квартира номер  два... Да,
Жора?
     - Блеск! - сказал дядя Жора. - А, Элечка, как тебе?
     Мама тоже сказала, что ящики  хорошо  смотрятся, и похвалила тетизинину
работу. Мне тоже  понравилось, как  написано, но не понравилось,  что теперь
все будут знать  нашу фамилию. Без фамилии на воротах как-то было спокойней.
Кому надо, тот узнает, а чтобы всем объявлять... Но не будешь  же спорить со
взрослыми, тем более, когда их четверо. Я свистнул Чарли и пошел прогуляться
в лес, где в сумраке елей водились крупные прохладные ягоды черники.
     Когда  мы возвращались к дому, я остановился и залюбовался самолетиком,
- его  несло навстречу ветру, и  казалось,  что он летит очень высоко, среди
бегущих по небу белых туч...

      5

     Гриня нарисовался на площадке к вечеру, когда мы уже расходились, и, не
слезая с мопеда,  стал гонять по  земле мяч, изображая игру в мотобол.  Было
заметно, что он поддатый. Трещал мотор, стреляя удушливым дымом, и девчонки,
покрутив пальцами у висков, разобрали  велосипеды и покатили по домам.  Мы с
парнями стояли кучкой, и как только Гриня забил мяч в кусты, я сходил за ним
и пристегнул  пружиной  к  своему  багажнику. Сразу  сваливать  было  бы  не
солидно, но и оставаться не было смысла. Я сделал вид, что не замечаю Гриню,
а проверяю, хорошо ли накачаны колеса велосипеда.
     Гриня выключил мотор, закурил и насмешливо посмотрел в мою сторону.
     - Я теперь тебя Кабаном звать буду, - крикнул он. - Ты же Кабан! Кирилл
Банников. Ка-банников! Усек, Кабан?
     Кто-то из ребят засмеялся за моей спиной.
     -  А сестрица  твоя,  Екатерина  Банникова...  -  Гриня  стал  медленно
натягивать кожаные перчатки, - будет у нас...Е... - Он выдержал паузу и слил
Катькин инициал с фамилией. - Понял, от какого слова, Кабан?
     И опять кто-то услужливо засмеялся за моей спиной.
     - Вот так  вот! - победоносно заключил Гриня и крутнул педаль мопеда. -
Бывай, Кабан!
     Я  дождался,  пока рассеется кислый дым от его  мопеда, и,  ни с кем не
прощаясь, сел на велосипед и поехал к дому.
     ...Я крутился в постели, вставал и смотрел на чернеющий за забором лес,
открывал и закрывал форточку, снова ложился, взбивал смятую подушку и заснул
только под утро, когда вдруг отчетливо понял, что должен сделать.

      6

     ...В  больнице я пролежал неделю.  Ко мне приходили  ребята,  приносили
мороженое и  рассказывали  новости. У меня  был  перелом  ключицы,  и доктор
разрешал выходить во двор и сидеть с ребятами на лавочке.
     Леха и Миха,  два сорванца, уверяли, что в то утро испытывали рогатки в
лесочке за  Моховой улицей и видели,  как  я с криком Ура!  врезался в мопед
Грини.
     Я осторожно мотал головой и  рассказывал, как  было  на  самом деле.  Я
кричал  не  ура!,  а  просто  вопил  для храбрости  и  наведения  страха  на
противника. Что-то  вроде  протяжного индейского  Иа-аа-  йа-а!  Дорожка  за
Моховой начинается  узкая, по бокам глубокие осушительные канавы с текущей в
сторону станции водой, там водятся головастики  и  растут кувшинки, и Гриня,
когда я на полном ходу  выскочил навстречу  его  мопеду и заорал, прижался в
сторону, но продолжал ехать. Мне показалось, он даже  прибавил газу, надеясь
быстрее  разминуться. Я направил свой  велик  прямо  на  него  и,  продолжая
вопить, накручивал  педали.  И вовсе я не врезался  в мопед  Грини, а Гриня,
попетляв, сколько позволяла ширина дорожки, не выдержал моей лобовой атаки и
свернул в канаву.  Я лишь чиркнул своим передним  колесом  о  его заднее, но
этого хватило, чтобы и мне вылететь из седла.
     - Не,  классно было! - восхищался Леха. - Гриня в воду - бемс! Вылезает
мокрый,  в волосах головастики,  в  глазах тоска.  Кирюха  встает,  за плечо
держится...
     - Ага! - продолжал Миха.  -  Мы подбегаем - мопед заглох, фара разбита,
руль набок...  Кирюха от боли морщится: Это тебе, гад, за  Катьку и за меня!
Будешь языком трепать, - я тебя асфальтовым катком задавлю!
     Они подвирали насчет  моих угроз и головастиков в волосах у Грини, но я
молчал, потому что подвирали красиво. И всем пацанам нравился их рассказ...
     Скоро мне  стало казаться, что  все  так и было, как  рассказывали  два
случайных  свидетеля  моего  тарана.  Я  помнил  только,  как  обдало жарким
воздухом  ногу от летящего  в канаву мопеда, и как в ключице вспыхнула боль.
Момент столкновения я не мог видеть, потому что со страху закрыл глаза...

     До конца лета  Гриня так и не  появился на нашей площадке, а осенью  он
уехал  в Ленинград к бабушке, да  там и остался. Говорили, что его отчислили
из техникума, а потом забрали в армию. Больше мы с ним не виделись.
     Следующей  весной, когда  я снял  самолетик на покраску, мне вспомнился
мой безумный таран, и я  собрался  нарисовать на  свободной стороне фезюляжа
свою звездочку, но что-то остановило меня...

     2003 г.





БОРОДА

     1
     Дядя Жора уехал в Комарово к своему  другу-академику  и  пропал. Не то,
чтобы совсем пропал, но к вечеру не вернулся и не вышел на связь. Телефон на
даче Сергея Сергеевича молчал, что было совсем удивительно  и подозрительно,
учитывая  болезнь  Эс  Эс, - он  ездил в кресле с  велосипедными колесами  и
надолго не отлучался из дома.
     - С ними что-то случилось! - запаниковала тетя Зина. Они с мамой сидели
на нашей  веранде и пытались есть специальный творог с одуванчиками, который
омолаживает  организм и  снимает  усталость. - Одиннадцать  часов,  а от них
никакой  весточки. Фу,  какая  гадость!  -  Тетя Зина  вышла  на  крыльцо  и
выплюнула целебный творог  в  миску спаниэля Чарли. -  Может быть,  Сережа с
Кириллом съездят, пока электрички ходят?
     - Ну что  ты  волнуешься,  - мама  ковыряла ложечкой в  тарелке, словно
раздумывая, есть ли  ей теперь  этот  фито-творог или отказаться  из женской
солидарности. - Может быть, на комаровских дачах телефоны отключили? Если он
не приедет  до  двенадцати,  Сережа  с Кириллом на  машине  съездят. Кирилл,
позови, пожалуйста, папу, надо посоветоваться...
     Я перестал  наблюдать  за  Чарли, который  острожно выедал  творог  меж
одуванчиков, и пошел к отцу - он смотрел телевизор.
     - Ну  что  там? - спросил  отец  и взглянул на часы.  -  Нет  его  еще?
Странно... И что женсовет предлагает?
     - Может быть, съездим?  - сказал я.  - Вдруг, действительно, что-нибудь
случилось?
     - Что там может случиться, - сказал отец, приглушая телевизор, - Ничего
не  может случиться. Пошли прогуляться к  заливу, или на территории  шашлыки
жарят. Он брал шампуры, не видел?
     Я помотал  головой и  пожал плечами. Мне тоже казалось,  что паниковать
рано, но  было тревожно. В  поздних электричках шлялись всякие пьяные парни,
да и странно, что телефон в Комарово молчал.
     Обычно  день дяди Жоры начинался с  телефонных разговоров: из  Комарово
звонил Сергей Сергеевич.
     Академик был плодовит на идеи и ссыпал их по утрам в телефонную трубку,
как крупу в воронку. Провода  доносили их до нашей  дачи на окраине леса,  и
дядя Жора добросовестно записывал  светлые мысли  своего гениального  друга.
"Грандиозно! Сейчас  же  поеду  и надаю пинков  Королеву! Что  еще? Неудобно
говорить? Зашифруй!  Понял! Литр водки  и две  бараньи ножки?  Хорошо.  Если
только  мясник  Вася не  в  запое. А  кто еще  будет  на совещании?.. Все, к
пятнадцати буду,  как штык! Заодно захвачу последние расчеты  по  "Сигме". И
надо утвердить план  дежурства в добровольной  народной дружине". Сев в свою
"Волгу" с оленем на  капоте  (у дяди  Жоры было спецразрешение  от  главного
гаишника Ленинграда на запрещенного травмоопасного оленя),  он ехал  в КБ  и
давал  живительных  пинков сотрудникам,  которые  в летнее время  селились с
семьями по окрестным дачам и чувствовали себя расслабленно.
     Несколько раз мы с отцом тоже  ездили в Комарово, где взрослые выпивали
под грибную  солянку, играли в  шахматы с  часами и,  вырывая  друг  у друга
карандаш, ссорились из-за расчетов какой-то лямбды. Заходили  в гости другие
академики и разные профессора, приводили детей  и внуков, чтобы  показать им
братьев-близнецов, меня звали играть в биллиард или слушать попсовые записи,
и с одной девчонкой я ходил гулять к заливу, и она даже брала меня под руку.
Правда, всего один раз, - чтобы вытряхнуть песок из туфельки.
     -  Нет, я с ума сойду!  - нервно сказала  тетя Зина и  поставила  перед
Чарли свою тарелку. - Кушай, Чарлик, кушай. А нельзя куда-нибудь позвонить и
узнать, работают ли там телефоны?
     - Куда сейчас позвонишь? - пожал плечами папа. - Впрочем... - Он поднял
вверх палец и пошел к телефону на кухне.
     - А он точно  поехал в Комарово? - с нажимом на слово  "точно" спросила
тетя Зина. - Ты ничего не путаешь?
     - Вроде точно, - кивнул я. - Я собирался обедать,  а он зашел и сказал,
что едет в Комарово. Еще огурец у меня взял, посолил и съел...
     -  Господи, -  вздохнула тетя Зина, - он хоть  поел перед  отъездом, не
знаешь?
     - Кажется, нет. Точно не знаю.
     - Огурец взял у мальчика! Надо же! - горестно сказала тетя Зина, словно
дядя Жора  взял  у меня не огурец, а  циантистый калий. Или этот огурец, что
дядька подхватил из миски с огурцами, был последним куском хлеба в доме. Еще
меня задевало, что она  продолжает называть  меня мальчиком,  будто  я и  не
получил в этом  году  паспорт.  - Как будто своих  огурцов нету!  Вчера, как
дура, целую сетку притащила...
     - Ну  что,  Сережа? -  крикнула мама,  деликатно  отодвинув  тарелку  с
творогом. - Есть результаты?
     - Ни  черта нет,  - появился  на  веранде  папа и  почесал лоб.  - Бюро
ремонта уже не работает, а на АТС таких справок не дают.
     - Ужас,  ужас, просто ужас! - сказала  тетя Зина, глядя  сквозь тюлевые
занавески  на темную улицу. - Я  не  нахожу себе  места!  -  сказала она, не
покидая  своего  стула  и  собираясь  расплакаться.  -  Надо  что-то  срочно
придумывать! А где Катерина? На верху? Кирилл, позови ее, пожалуйста...
     И  то, как  тетя Зина  сказала  "ужас,  ужас, просто ужас!",  и как она
поджала губы и заморгала крашеными ресницами, и  ее  вопрос о Катьке, словно
она  спрашивала, где  их с дядей Жорой дочь, чтобы сообщить ее нечто ужасное
об отце, произвели на меня гнетущее впечатление, и я  тоже стал представлять
себе самое худшее. Может, их там  убило током, например. Или дядя Жора повез
Сергея Сергеевича в колясочке на залив,  и  какой-нибудь  "маз" или  "татра"
сбили  их   на  Приморском   шоссе.  Или  колясочка  с  Сергеем  Сергеевичем
выскользнула у дяди Жоры из рук и покатилась, набирая скорость, под горку, к
заливу, к шоссе...
     Сверху  спустилась  Катька,   и  женщины  разом  заговорили,  что  надо
немедленно заводить машину и ехать всем вместе в  Комарово, спасать, пока не
поздно, дядю Жору и Сергея Сергеевича,  потому что нет никаких сомнений, что
обязательный  дядя  Жора, будь  все  в  порядке,  позвонил бы и сказал,  что
задерживается.
     - Да успокойтесь вы! - громовым голосом сказал папа.
     Женщины разом замолчали.
     Катька стала набирать  комаровский  номер, тетя  Зина вышла на  улицу и
стала смотреть в конец Кривоносовской, мама под шумок отдала лечебный творог
Чарли,  а папа, почесав затылок, взял ключи и  пошел  к гаражу выводить  наш
"жигуленок".
     Папа  сказал, что поедем только  мы с ним вдвоем, и точка. Поедем после
двенадцати,  дождавшись последней электрички.  Сказано было так, что у  меня
мороз пробежал  по коже, - я представил себе,  что дела действительно плохи,
если папа не берет слабонервных женщин, а тетя Зина  ни к селу, ни  к городу
вдруг  вспомнила, что дядя Жора уже  месяц,  как отпустил дурацкую бороду  и
ходит с ней, воображая из себя академика Курчатова.
     - Да ну тебя, - осуждающе сказала мама. - При чем здесь борода!
     - При том! - упрямо повторила тетя Зина и опять заморгала глазами.
     До меня не сразу дошло, что она терзается мыслью, будто борода отпущена
специально,  чтобы понравиться  какой-нибудь другой  женщине. Это в сорок-то
один год!.. При взрослой шестнадцатилетней  дочке! Ха-ха!.. Дает  тетя Зина.
Мне, например, было понятно, зачем дядька отпускает бороду: чтобы  соседи не
путали  его   с  братом-близнецом.   Хорошая  такая  борода  полешком,   два
шпаненка-внука могут ухватиться и висеть, говорил дядя Жора...


     2
     Едва мы  с отцом вышли из  машины  и хлопнули дверцами, как  за глухими
воротами дачного  кооператива поднялся  собачий лай, и в будке  с  крылечком
погас свет. Отец поднялся по ступенькам и решительно постучал в дверь.
     ...Сторож оказался поддатый и не сразу понял, чего мы хотим.
     -  Если телефон не отвечает, значит, дома нет, -  разводил  он руками в
кисло пахнущей будке; настоящий пенек в тюбитейке; вернее, в кепке. - А чего
я могу?  Ничего  я не могу. Мне  пост даден, я стою. - Он курил "беломор", и
мне казалось, что еще чуть-чуть, и меня  вытошнит. - Вот, как в семь  вечера
заступил, так и несу... А что телефоны? Телефоны у нас работают...
     Порывшись  в карманах, отец протянул  сторожу железный  рубль и сказал,
что мы сами дойдем до дачи академика В-ва. Сторож пропустил нас, и мы спешно
пошли по гравийной  дорожке от фонаря к фонарю. Собаки потявкали нам вслед и
отстали.
     Первое, что я увидел, когда мы подошли к темной даче Сергея Сергеевича,
был серый кот Ерофей, сфинксом застывший на крыльце. Подпустив  нас поближе,
он сел  и в ответ на мое приветствие протяжно мяукнул, словно жаловался, что
его не пускают в дом.
     - Не фига себе, котяра,  - шепотом сказал отец. - Это Ерофей, да?  Чего
это он на улице?
     Ерофей стал бодать головой  запертую дверь  и  мяукать, словно  просил,
чтобы  мы поскорее  впустили бедное  домашнее  животное  внутрь, где  ему  и
полагается  находиться в темное время суток. Отец, шурша кустами, обошел дом
и, вернувшись на крыльцо, нажал кнопочку звонка.  Подождал, прислушиваясь, и
снова  позвонил, на этот раз трелью. Я отошел от крыльца и стал смотреть, не
зажжется ли окно на втором этаже. Или на первом... Я видел, как отец  присел
к замку  и  попробовал  подергать  дверь,  определяя,  с какой  стороны  она
закрыта.  Но не определил.  Вот он снова позвонил  и  тут  же  припал ухом к
двери.  Мне  показалось,  что за  окнами  второго  этажа послышалось  глухое
мычание. Я напряг зрение и слух, но больше  ничего не заметил  и не услышал.
Вновь завел свою песню Ерофей, и папа, топнув ногой, прогнал его с крыльца.
     - Н-да,  - тихо сказал  папа и задумчиво посмотрел  на светящееся  окно
соседней дачи;  он  размышлял  насчет  визита  к соседям. -  Черт его знает,
как-то  неловко...  Выковыряв из-под манжета  рубашки  часы,  отец  принялся
разглядывать циферблат. - Без двадцати час уже...
     -  Ты  слышал? -  я тронул  его  за плечо. Мне показалось,  что в  доме
раздался стук.
     - Тихо! - отец вскинул палец.
     Теперь мне стало казаться, что в доме скрипнули ступени; я знал, что из
тамбура за дверью идет лестница на второй этаж. Там обычно ночевали гости.
     -Фантомас  какой-то,  -   сказал  отец  и  вновь  принялся   звонить  и
прикладывать ухо к дверной щелке. Я отступил от крыльца и задрал голову.  За
стеклом неподвижно бледнела занавеска. - Пошли к соседям! -  сошел с крыльца
папа.
     Соседи сказали, что приехали на дачу вечером, и никого  не видели  и не
слышали. Приятный дедушка в майке  и  тренировочных штанах предлагал зайти и
напиться  перед обратной  дорогой  чаю  с вареньем  и  свежими  калачами  из
филипповской булочной на Старо-Невском.

     3

     ... Тетя Зина с мамой дежурили на подъезде к даче, и мы, открыв для них
задние дверцы, впустил женщин в машину.
     - Свет не горит, никого  нет,  - отрапортовал  папа.  - Соседи приехали
поздно, ничего  не  знают. Сторож на воротах заступил в  семь вечера.  Пьян.
Тоже ничего не знает...
     Мы въехали на участок, тетя Зина вышла из машины, закрыла лицо руками и
заплакала. Я поднял к себе наверх, сел на кровать и на всякий случай заткнул
пальцами уши.
     Я  так  и  не понял,  -  шебуршался кто-то в доме,  или нам казалось? И
почему  папа на обратной дороге сказал, что об этом не следует  рассказывать
женщинам? Только ли затем, чтобы они не строили себе иллюзий?..
     -  Ты  же  знаешь  тетю Зину, - раздумчиво сказал отец.  -  Плюхнется в
машину и потребует снова ехать в Комарово. А что это даст? Сам понимаешь...
     Я  не понимал,  но промолчал. А не понимал я  самого главного,  -  куда
делись  дядя  Жора  с  дядей  Сережей, и почему  отец не  поехал прямиком  в
милицию, и не согласился шариться при свете фар в дюнах, в которые упиралась
сбегающая от  академических дач дорога. А? Если  предположить, что они пошли
на залив?..
     Когда я спустился вниз,  мама отпаивала  заплаканную тетю Зину пахучими
каплями, а Катька накручивала  телефон и пыталась  дозвониться до  городской
милиции,  чтобы вызнать  номер,  по которому  сообщают  об увезенных  скорой
помощью и доставленных в морг. Веселенькая тема, ничего не скажешь.
     Отец мрачно рылся в лохматой записной книжке, выискивая чей-то телефон.
Часы показывали  три  ночи.  Чарли, положив мордочку  на лапу,  сочувственно
смотрел на хозяйку из-под газовой плиты.
     -  Кирилл! -  всхлипнула  тетя Зина.  - А  в чем  он  поехал? В голубой
рубашке с галстуком или в олимпийке?
     -Мама, прекрати  сейчас же! - сказала Катька, шмякая трубку. -  Пойди и
загляни  в платяной  шкаф! Мне уже  надоели твои...  - Она  махнула рукой и,
хлопнув дверью, выскочила  на веранду.  - Я услышал,  как  кузина сбегает по
крыльцу, и тоже собрался на улицу.
     -  Нет,  тетя Зина,  он был в  этой страшной  гэдээровской  кофточке  и
дурацких вельветовых тапочках... Ну, которые вы привезли из Венгрии ...
     Отец то ли поперхнулся, то ли хотел  чихнуть, но сдержался, а тетя Зина
сказала жалобно:
     - Все меня обманывают! Все! - и опять зарыдала.
     - Ну  не дурацкие,  - исправился я, - нормальные тапочки.  - И пошел на
улицу.
     Тетя Зина рыдала, как по покойнику.
     Катьку я нашел в беседке.
     - Ты что, куришь? - удивился я.
     - Как видишь! - огрызнулась сестрица.
     - А какие у тебя?
     Она молча сунула руку под скамейку и вытянула шуршащую пачку.
     - Ого! - В свете  далекого уличного фонаря я разглядел марку сигарет. -
"Опал"! А зажевать есть чем?  - я  вытащил сигарету, и Катька протянула  мне
спички:
     - Вот  леденцы  лежат, - холодно сказала сестра  и затянулась.  -  Если
только он себе  какую-нибудь вешалку завел, я ему...  всю рожу расцарапую! -
Она щелчком выстрелила горящий окурок и пошла к дому.
     Я нашел  его по  малиновому  огоньку  в  кустах  черничника,  загасил и
выбросил за калитку, ведущую в лес. Что  они себе придумывают!.. Бедный дядя
Жора...


     4


     Едва проснувшись, я понял, что уже  середина дня и дядя Жора нашелся. Я
понял это по расположению солнца и радостному  лаю Чарли, который носился по
участку и лаял  так, как он  лает только с хозяином. Его  лай то  удалялся к
лесному  забору,  то приближался  к  дому,  и  я подумал, что дядя Жора  рад
встрече и теперь гоняет любимого Чарлика, чтобы тот знал, как его любят.
     Я соскочил  с  кровати и сдвинул занавеску. Конечно! Дядя  Жора целый и
невредимый стоял возле беседки и, топая на Чарлика ногами, размахивал руками
и делал вид, что  сейчас бросится за ним и догонит.  Чарли, высунув  язык  и
скашивая глаза, нарезал круги по участку и радостно повизгивал, и подлаивал.
     Протерев  сонные  глаза, я залюбовался  картиной. Прислушался  и сквозь
собачий лай различил, как жужит пропеллером флюгер-самолетик. Хорошо! Но что
у дяди Жоры с лицом? Мне  показалось, оно сильно  исцарапано... Катька?.. Не
может быть, чтобы она подняла на отца руку со своими коготками...
     Я  спустился  вниз, но никого не обнаружил и  вышел на крыльцо.  Чарлик
подбежал  ко мне и,  приветственно  тявкнув,  помчался дальше.  Он хотел  не
только поздороваться, но и показать, как ему хорошо бегать кругами, играться
с  нашедшимся  хозяином и тявкать  на всю округу. Я с  улыбкой помахал  дяде
Жоре,  и он  тоже махнул мне, но  ничего  не  сказал. Да,  лицо у него  было
расцарапано, и уши, уши -  были какими-то вздувшимися и синими. Нет,  это не
Катькиных рук дело...
     - А где все? - сложив руки рупором, крикнул я.
     Дядя  Жора  услышал  меня  и пожал  плечами. Вид  у  него  был какой-то
чересчур самостоятельный, гордый,  словно он со всеми, кроме Чарлика и меня,
поругался и теперь не хочет даже знать, где проводят время домочадцы.
     Бежать к  дяде Жоре, разглядывать его лицо и  спрашивать,  откуда такие
царапины  и  уши,  мне  показалось  несолидным.  Другое  дело,  если  бы  он
приглашающе махнул мне рукой, своему единственному и любимому племяннику, но
он не махнул. Хотя вчера  мы  с отцом  и предпринимали его розыски, и стояли
под дверью, затаив  дыхание и даже прогнав прочь кота Ерофея, чтобы не мешал
своим мявом и  боданием. И больше кота мне  мешало слушать мое колотящееся в
горле сердце. Н-да...
     Я поставил на газ чайник и нашел на кухонном столе записку от мамы. Она
сообщала, что дядя Жора нашелся, а они с папой пошли на рынок и скоро будут.
Я подошел к заколоченной двери, за  которой начиналась половина дядижориного
дома, и приложился  ухом к  ковру. Мне показалось, там бубнил телевизор  или
тетя Зина негромко разговаривала по телефону.

     5

     История, приключившаяся с  дядей Жорой, выглядела  сколь фантастически,
столь  же и убедительно. "Чужая мать наплачется",  - как говорил потом  дядя
Жора.
     Оказывается, когда мы с отцом приехали в Комарово, дядя  Жора куковал в
одиночестве на втором этаже чужой дачи и  безуспешно подавал нам  знаки, что
нуждается в помощи...
     Но  куда вдруг  делся Сергей  Сергеевич,  который  ездил  в колясочке и
безвылазно жил в Комарове?
     -  Куда,  куда..,  -  морщился  дядя  Жора,  когда  тетя  Зина  взялась
допытывать  его по  второму,  а может  быть,  и по  третьему кругу, -  я  же
говорил, -  за ним дочка  приехала  на микроавтобусе "Латвия" и увезла  их с
женой  в  Ленинград. Его на  понедельник в клинику вызвали. А меня попросили
дождаться  прихода кота Ерофея, накормить  этого поросенка, запереть дверь и
положить ключ под крыльцо.
     - И каким ветром тебя занесло на второй этаж?
     - Повторяю: я поднялся, чтоб проверить, закрыты ли форточки.
     - А почему они должны быть закрыты? - невинно интересовалась тетя Зина.
     Ну, Жора у нас  любит  порядок,  -  вслух догадывался  отец.  -  А  тут
все-таки чужое имущество...
     -  Правильно,  - кивал  дядя  Жора,  -  именно  поэтому.  Чтобы  птицы,
например, не залетели... Или чужие кошки не забрались...
     -  Чужие кошки!  -  сверкала  глазами тетя  Зина.  -  Не  они  ли  тебя
расцарапали?
     По лицу  дяди  Жоры я видел,  что ему  очень хочется  прокомментировать
соображения супруги насчет чужих кошек, но он сдерживается.
     Так вот.  Зайдя  на второй этаж, дядя Жора  зацепился  ногой о  коврик,
повалился, как спиленый столб, и, пробив головой ветхую дверцу шкафа, влетел
в пахнущую  нафталином  темноту. Голова застряла в фанере,  и  острые  щепки
впились в шею.
     "Ни  фига себе, уха!", -  подумал дядя  Жора, но тут  же решил, что это
пустяк, и сейчас он переждет боль, обломает фанеру и вытащит голову.
     Но не тут-то было!
     Фанерка оказалась хлипкой только в одном месте. К тому же, конец бороды
зацепился за края дырки, остался снаружи и тянул голову вниз, как  лошадиная
уздечка.  Дядя  Жора  собрал  волю  в  кулак и  втянул  бороду в  шкаф,  но,
отдышавшись, понял, что совершил ошибку. В том смысле,  что теперь борода  и
уши мешали дать задний ход и вытянуть голову из колючего капкана.
     Руки  у  него  остались  снаружи, но  дядя Жора лишь кончиками  пальцев
дотягивался до головки ключа и не мог повернуть его, чтобы открыть дверцу.
     В шкафу  висели старые драповые  пальто, и их ткань неприятно  щекотала
лицо. От нафталина начали слезиться глаза. Дядя Жора попробовал  взвыть, как
корабельная сирена, но хорошего звука не получилось. К тому же он  вспомнил,
что запер входную дверь, которая все время распахивалась и скрипела. Он стал
припоминать  всякие нравоучительные  примеры из книжек и  кинофильмов.  Как,
например, волк, попавший в капкан, перегрызает  себе  лапу, или  аквалангист
под  водой,  отпиливает застрявшую в железках руку, но  голова, как известно
одна,  и  дядя Жора, покрутившись  и  обиссилев, отдал ей приказ - придумать
способ, как вытащить саму себя без ампутации.
     Когда мы  звонили в дверь, он  догадался, что это  мы. И пытался хрипло
подвывать нам  из  завешенного тряпьем короба. А также стучал ногой по полу,
давая знать,  что  он  жив.  Но  пол, застеленный половиками, и  вельветовые
венгерские тапочки,  которые он надел, не  давали хорошего звука. К тому же,
много не  покрутишься, когда  вокруг шеи тысяча иголок, и  одна из них может
проколоть сонную артерию.
     - И  как  же ты выбрался? - тетя  Зина, похоже, не до конца поверила  в
злоключение мужа и думала поймать его на враках.
     - Под утро  и выбрался.  Благодаря  природной смекалки  и ловкости. Мы,
кронштадтцы,  нигде  не  пропадем, тебе  это должно  быть  хорошо  известно.
Расшатал фанеру плечами и вырвал ее из рамки дверцы.
     - И что?
     - Ничего! Вышел, как  дурак, с этим  фанерным жабо на улицу. Поплелся к
сторожу. Собаки завыли и разбежались... Разбудил этого черта. Потом он пошел
пилу искать. Притащил - двуручку... Чуть голову мне не отпилил, болван. Вот,
смотри,  какие  кровоподтеки на шее.  Стал  снимать  с  меня  этот  фанерный
стульчак, так борода зацепилась...
     -  Борода! - восклицала тетя Зина. - Некоторым мужчинам зачем-то борода
вдруг  понадобилась! А? Чарли,  ты не знаешь,  зачем им эта чертова борода с
сединой?... - Она чесала носком туфля брюхо собаке, и Чарлик переворачивался
на спину  и всем своим  видом давал понять,  что не  знает, зачем  некоторым
мужчинам  понадобилась  борода...  Да  и разве в  этом  дело, когда  нашелся
хозяин...

     Когда у дяди Жоры зажили царапины, и уши приняли нормальные размеры, он
сбрил бороду, и вновь стал с моим отцом на одно лицо.
     Наверное,  правильно он поступил,  хотя борода  и шла ему. Но без нее в
нашем доме сразу стало спокойнее...
     Однажды  я потихоньку зашел на веранду, чтобы взять с комода спички,  и
услышал,  как мама  на  кухне спросила отца:  "Надеюсь,  тебе  не  захочется
отпустить бороду по  примеру брата?" Я замер. В кухне установилась тишина, и
когда я заглянул туда через тюлевую  занавеску, то увидел,  что папа с мамой
стоят обнявшись, и целуются, как молодые.
     Я на цыпочках вышел с веранды и  бросился  бежать  к  беседке. И сердце
почему-то радостно перекувыркнулось в груди.

     Фераль 2003г.








КРОНШТАДТСКИЕ ПУПКИ

     (Из рассказов Кирилла Банникова)

     1
     Мы с родителями обедали, когда позвонил дядя Жора и сказал, что у них в
квартире  третий  день живет  впавший  в  запой  кронштадтец, с  которым  он
познакомился в книжном магазине "Бригантина", пока стоял в очереди за книгой
Конецкого "Среди мифов и рифов".
     И что ты думаешь! - радостно сказал дядя Жора.  - Он родился на три дня
позже нас  с  тобой!  Видел бы  ты  его пупок! Это не пупок,  а произведение
искусства! Приезжай, посмотришь!
     И сколько же ты взял книг? - сухо осведомился отец.
     Две, естественно. Тебе и мне. Пришлось два раза в очередь вставать.
     Молодец, - смягчился отец. - Скоро приеду...
     Господи! - сказала мама, - вы с этими пупками, как дети малые. Никак не
наиграетесь.  Вот  сейчас  сядете  в кружочек  и  будете,  как  три  дурака,
любоваться своими пупками...
     Выбирай, пожалуйста, выражения, - сказал папа. - Там  редкий экземпляр.
К тому же нашего года рождения.
     Ну и ехал бы этот редкий экземпляр домой,  вместо того, чтобы  по чужим
домам со своим пупком светиться! Бедная Зина!...
     Нас  не  так  много  осталось,  -  печально  сказал  отец,  - можете  и
потерпеть. -  Сказано  было  так, словно родившиеся в Кронштадте  были малым
исчезающим народом.
     Отец закончил  обедать и  стал собираться.  - К тому же Жора мне книжку
Конецкого купил. Надо забрать.
     Может и мне с тобой прокатиться? - Я отнес грязные тарелки в раковину и
посмотрел на отца.
     Правильно, - сказала мама. -  Если уроки сделал, прокатись. Я  хоть  от
вас отдохну.

     Отец  с  дядей Жорой  родились в Кронштадте  с  интервалом  в несколько
минут, и пупки им завязали специальным, как они уверяли, морским узлом.
     Если  у большинства людей  пупок  живет в  углублении  живота,  то эти,
кронштадтские,  напоминали выпуклую пуговицу, пришитую  к брюху так, что  не
подковырнешь.
     В детстве -  на  пляже  или  в  бане - я любил  рассматривать отцовский
пупок,  играл  с ним, вооображая его то прожектором паровоза,  то  китайским
фонариком, и вообще, считал семейной собственностью, которой можно гордиться
и  следует охранять. Я натирал  его намыленной губкой, а в раздевалке насухо
вытирал махровым полотенцем. То же самое я проделывал с пупком дяди Жоры, но
с меньшим усердием, чтобы моей кузине Катьке было с чем повозиться дома.
     Желающим знать  историю  пупков,  отец  или дядя Жора объясняли, что до
войны в  кронштадтском  госпитале  пупки  мальчикам  завязывали  специальным
образом, что исключало попадание в углубление живота грязи и пота и помогало
избежать    воспалительных    процессов.   Традиция,    дескать,    тянулась
штрих-пунктирной линией со времен Петра, который своим указом повелел:
     -  Младенцам мужеского пола,  явившимся на  свет  Божий в Питерсбурхе и
Кроншлоте  пуповину  вязать  на  особый  флотский  манер!  -  тут дядя  Жора
вскидывал указательный палец и похлопывал себя по животу,  давая понять, что
его-то пупок есть продукт неукоснительного соблюдения Петровского  указа,  а
вот с  остальными надо еще  разобраться. Ибо в Ленинграде традиция порушена,
пупки  нынче вяжут,  как попало,  и  только  если  повезет,  можно встретить
человека, чей узелок в  центре живота соответствует  петровскому  наказу.  И
чаще всего этот доблестный человек родился  в Кронштадте. После такой лекции
любому становилось  ясно, что эталонным  петровским пупком  следует  считать
именно дядижорин пупок, а  затем уже моего бати,  появившегося на свет через
несколько мгновений после брата-близнеца..

     Иногда на пляже или на  берегу лесного озера отец разрешал мне рисовать
древесным  угольком  или шариковой  ручкой  на  его  животе. И  тогда  пупок
становился  дулом   пушки,  палящей  в  кривоногих  фашистских  солдат   или
прожектором военного корабля, спешащего на помощь морякам-товарищам.
     Если мы шли на  пляж с дядей Жорой и  Катькой,  то  кузина сотворяла из
пупка  своего родителя удивленный  глаз  с  ресницами,  который  принадлежал
уродцу-пришельцу,  чьи ножки  уходили  в плавки папаши, а десяток тощих  рук
разбегался по просторному отцовскому животу.
     В  силу своей  выпуклости, живот у дяди Жоры  был больше,  чем  у моего
отца, и я завидовал Катьке, которой доставалась лишняя площадь для рисунков.
У моего  родителя живот был плоский, ограниченный сверху густыми волосами  и
мне приходилось просить отца  хоть немножечко раздуть его, чтобы прорисовать
детали битвы  красных конников с  беляками,  освещаемой  прожектором  нашего
бронепоезда.  Помню, когда Катька  ходила на пляже еще в одних трусиках, она
намазюкала  химическим  карандашам  на  брюхе задремавшего батяни такое, что
очнувшийся от вскрика жены дядя Жора, прикрыл руками живот и тут же вбежал в
воду,  а   тетя  Зина,  нашлепав  заревевшую  Катьку,   сказала  что-то  про
извращенные  наклонности. Рисунка мне разглядеть не удалось, потому что дядя
Жора уплыл с ним на вторую отмель и там оттер его мелким песочком.
     Где она могла это видеть? - возмущенно шептала тетя Зина.
     На заборах и не такое увидишь, - пожимал плечами дядя Жора. - Может, ее
в кружок рисования отдать? По-моему, у нее цепкий глаз художника.
     Прогуливаясь по Зеленогорскому пляжу с дядей Жорой, отцом и Катькой, мы
иногда встречали мужчин  с  похожими,  вытаращенными, как  глаз,  пупками, и
тогда возникал неспешный уважительный разговор:
     С какого года? - весело спрашивал дядька, разглядывая пупок, словно это
была редкая "Медаль за участие в  русско-японской  войне". - Ага, с тридцать
восьмого! Это когда родилку уже из  флигеля перевели.  Видишь, Сережа, какой
аккуратный ободок?
     Вижу,  -  наклонялся  к пупку отец. - Ручная  работа,  военврач первого
ранга Сапожников. Правильно?
     А в какой  школе учился? - продолжал расспросы дядя Жора. - Ясно. А кто
физику  преподавал?  Химера?  Странно,  почему  же я  тебя  не помню...  Ах,
эвакуировали... Тогда другое дело.
     Мы с  Катькой стояли рядом, и я,  глядя на  разинутый от  удивления рот
сестрицы, был готов провалиться сквозь землю: получалось, что я как  бы и не
сын своего отца, не племянник своего  замечательного дяди Жоры. У них пупки,
что надо, класс! а у меня скучная мирихлюндия!.. Я начинал мрачно ковыряться
в песке и осуждал маму, которая не догадалась съездить на денек в Кронштадт,
чтобы  родить меня  там  и позволить  врачам завязать мне пупок  симпатичной
блямбочкой.
     Если отец сидел со  своим  пупком более-менее тихо, то дядя Жора создал
на этой почве  нечто вроде клуба.  Его  члены перезванивались и обменивались
визитами. Примерно раз в месяц дядя Жора выводил свою команду в новую баню с
бассейном  на углу  Марата и  Стремянной.  Отец  ходил  на  эти  сборища, но
держался  в тени  своего  брата-близнеца, чей пупок  все признавали за No 1,
эталонный.
     Несколько раз отец брал  меня в  эту веселую  мужскую компанию.  Они до
одури хлестались вениками в  парилке. По  очереди ныряли в  бассейн и зубами
доставали со  дна  белую  эмалированную кружку.  Сидели,  набросив  на плечи
простыни,  и вспоминали детство, проведенное в  Кронштадте - война, блокада,
эвакуация, возвращение  на остров...  Пили водку с пивом  и  воблой.  Звонко
хлопали себя  по  пуговицам в  центре живота. Хохотали.  Хвалили дядю  Жору,
собравшего их всех вместе. Вспоминали,  кто куда разъехался, и кого еще надо
привлечь к их избранной компании.
     Крепких сорокалетних  мужиков связывало место и время рождения, я любил
их, как любил отца и дядю Жору, но перестал ходить с ними в баню. Это был их
мальчишник,  и я чувствовал себя на нем лишним. Они подмигивали мне, хлопали
по плечу, по-свойски сталкивали  с бортика бассейна  в воду, нещадно  лупили
веником, как лупят только своих, но я видел их  соскальзывающие на мой живот
взгляды и читал в них разочарование: хороший ты парень, но пупок не наш...
     Отец с  дядей Жорой, кажется, поняли меня.  Надо жить с тем пупком, что
есть, - решил я.
     Мы приехали к дяде Жоре и позвонили.
     Тетя  Зина в  знак  протеста смотрела  телевизор. Я  на  всякий  случай
передал ей привет от мамы, и она выдавила из себя улыбку.
     Дядя Жора расцвел при виде брата и повел нас к столу,  за которым сидел
кряжистый,  как  сосна  в  дюнах,  капитан  портовского   буксира   Феодосий
Федорович. Вид у него был усталый, но он  бодрился: таращил глаза и старался
улыбаться.  Седые  с  зеленью волосы были  расчесаны  на  прямой пробор. Мне
показалось, появление отца его несколько обеспокоило.
     Кронштадтец кронштадтца не  бросит! - громко, чтобы слышала тетя  Зина,
объявил  дядя  Жора и  показал  отцу  и  своему  гостю,  чтобы  они поскорее
расстегнули рубашки и предъявили друг другу пупки. -  Нас так мало осталось,
что скоро в красную книгу заносить будут!
     Смотрины к бурной радости дяди Жоры  состоялись,  и он предложил выпить
по колявочке за флотскую дружбу. Они выпили, и Феодосия Федоровича прорвало:
буксирный  капитан смотрел  на братьев вытаращенными  глазами, зажмуривал то
один глаз, то другой, рявкал тосты за Кронштадт, Купеческую гавань,  Морской
собор,  и  вскоре  попросился домой,  признавшись, что  у него  обнаружилось
несинхронное  двоение в  глазах,  и он очень  опасается  за  свое дальнейшее
морское здоровье.
     Феодосия  Федоровича  мы с  отцом  отвезли  на  такси к причалу, откуда
стартовали на Кронштадт белоснежные  "Метеоры". Он вышел из  машины, глотнул
свежего  балтийского  ветра,  крякнул,  обнял  нас  на  прощание  и радостно
сообщил, что двоиться в глазах вроде бы перестало.
     Матрос-билетер  отдал ему честь у трапа, и  скоро  капитан буксира  уже
махал нам  из ходовой рубки "Метеора", и за  его спиной виднелись два четких
профиля в белых фуражках.
     Когда корабль, отдав  швартовы, начал отползать  от причала,  отцовский
пупок  был  удостоен  трех  прощальных  гудков.  Их  дали  по  блату  друзья
буксирного капитана. Может, у  них  тоже были особые пупки, -  не знаю. Отец
взял под козырек темно-синей в крапинку кепки, привезенной из командировки в
Польшу,  а я просто помахал рукой веселому дядечке в раскрытом окошке рубки.
Он что-то кричал нам и потрясал сжатым кулаком. Наверное, про  кронштадтцев,
которых не так и много на белом свете...
     И мне нестерпимо  захотелось, чтобы когда-нибудь и в мою честь прогудел
пароход, и мой друг потрясал на прощание сжатым кулаком...

     2

     Лет в четырнадцать-пятнадцать, в том возрасте, который принято называть
переходным, я  неожиданно  возненавидел эти  дурацкие  петровские пупки. Они
стали казаться  мне нелепыми, глупыми, а люди, которые выставляют их напоказ
и  кичатся  ими, - недостойными уважения. Я перестал  ходить с отцом и дядей
Жорой на пляж, а мыться предпочитал в ванной.
     Меня  раздражало, когда отец  с дядей Жорой суетились с устройством  на
работу какого-то пьяницы-такелажника только на том  основании, что его пупок
был  завязан  не  так,  как  у  всего  человечества.  Прямо  какой-то  орден
кронштадтских пупковладельцев! Чушь! Глупость!
     Или похороны  трамвайщика,  после  которых отец простудился  и  слег  с
бронхитом, потому что хоронили на горушке старинного  шуваловского кладбища,
а потом  вся  кронштадсткая  команда сидела на бережку озера с  поминальными
скатертями и,  выпив,  полезла купаться, чтобы блеснуть своими  фиговинами в
центре живота. Хорошо, никто не утонул. А потом они мокрые ходили  искать то
место,  где  стоял плавучий  ресторан,  в котором Блок написал про  пьяниц с
глазами  кроликов.  Дядя  Жора  неделю хрипел,  как старый граммофон, а батя
кашлял так, что отскакивали поставленные  на спину банки. Кому это надо? Как
я понял, дядя Жора с отцом  занимали  в этой  компании самые высокие ступени
социальной лестницы, и  все  норовили их о  чем-нибудь  попросить.  Отсюда и
долгие  вечерние перезвоны,  когда телефон занят, и пацаны не могут до  меня
дозвониться...

     Мама заболела как-то  внезапно,  сразу осунулась,  потускнела глазами и
подолгу сидела в кресле, поглаживая кошку Сильву,  словно болело у Сильвы, а
не у нее. По осторожным разговорам отца и дяди Жоры я понял, что дела плохи.
Анализы  никуда  не годятся, специалистов нет, а  к  тем,  которые  есть, не
пробится. А лечить надо быстро, на ранней стадии болезни.
     Маму положили в больницу на  Березовую аллею, и  по названию клиники  я
догадался, что у нее может быть рак.
     - Сейчас это лечат, - уверенно говорил отец.  - Есть химиотерапия, есть
облучение...
     По тому, как он  это говорил, я понял,  что вылечивают не всех. И еще я
понял, что на Березовой  аллее, где лежала  мама, нет  нужного оборудования.
Оно есть  в большом институте на  станции  Песочная, мимо которой  мы ездили
электричкой на дачу. Там всегда выходило  и садилось много  народу с хмурыми
лицами.
     Я не мог представить себе жизнь без мамы, и когда мне на глаза попалась
какая-то медицинская справка, узнал,  что ей только тридцать  девять  лет. Я
положил справку на место, закрыл лицо руками и заплакал.
     Отец   ездил  в   этот   самый  институт   в   Песочную,  но   вернулся
обескураженный:  нас  поставили в  очередь, но  подойти  она  могла и  через
полгода-год.  Хуже того - отец  там  наскандалил,  обозвав какого-то  медика
клистирной трубкой.
     -Там  лежат либо блатники, либо взяточники!  - распалялся отец. - Жора,
ты бы видел  эту  публику - полный рот  золотых зубов и кошельки  размером с
банный чемоданчик.
     Дядя  Жора выслушал  все  это,  почесал затылок  и сказал, что поедет в
Москву. Еще не знает к  кому, но  поедет.  Если потребуют обстоятельства, он
представится  мужем  -  фамилии одинаковые,  портретное  сходство  с  братом
изумительное.  Он попросил отца собрать все медицинские бумаги и приготовить
особую  папочку с мамиными геологическими достижениями, когда  она  вместе с
папой совсем  юной девушкой открывала в экспедициях секретные  местрождения,
где к ней и  могла  прицепиться болезнь.  Отец снял  с  антресолей  потертый
чемоданчик  и  достал  из него  пачку почетных  грамот с красными  флагами и
загадочными надписями шифрованных объектов.
     -Вот, - сказал отец и долго молчал. - Двенадцать полевых сезонов... Два
разведанных  месторождения. Могли Государственную премию  дать, да мы оттуда
уволились. Давай я с тобой поеду, Жора!
     - Не  надо,  -  твердо  сказал  брат, - у  меня  все-таки три  прыжка с
парашютом.  Там нужны крепкие нервы. А ты кого-нибудь сиделкой или пробиркой
обзовешь, и пиши пропало.
     Потом отец  добывал  ходатайства  от  маминого  института,  я  носил  в
больницу  гранатовый  и свекольный  сок для  поднятия  гемоглобина, ездил на
Кузнечный рынок и несколько раз тайком  заходил  в Александро-Невскую лавру.
Сняв шапку, я стоял в полумраке и скорее душой, чем языком,  просил Боженьку
помочь маме поправиться.
     Я трогал холодный гранит Александрийской  колонны  увенчанной ангелом с
крестом, молча  стоял напротив Медного всадника и, задирая голову на золотой
шлем Исаакия,  мелко крестил живот под полой куртки. Я не верил,  что город,
спасший маму в блокаду, может выдать ее сейчас...

     ... Дядя Жора не успел еще вернуться из Москвы, как мы узнали, что маму
переводят в Песочное, где с понедельника начинают курс лучевой терапии.
     Отец  ушел в ванную и долго сморкался  там.  Я сидел над  тетрадкой  по
физике, тер глаза и не мог проглатить комок  в горле. Сильва, словно понимая
в чем дело,  вспрыгнула  мне на колени и  с веселым  урчанием бодала  меня в
живот.

     Приехав из Москвы и отоспавшись, дядя Жора рассказал, как было дело.
     Сначала все шло хорошо. Через знакомых в своем министерстве он попал на
прием  в  Минздрав.  Отсидел  длинную  очередь,  за окнами  уже  смеркалось,
секретарша подкрасила  губки и натянула  сапоги,  собираясь двигать к  дому.
Наконец  дядю  Жору пригласили  в  громадный кабинет со  столом-аэродромом и
портретом  Брежнева за  спиной  его  владельца. Он  все  коротко изложил,  и
попросил   в   виду  больших   заслуг  больной  Банниковой  перед  Советским
государством перевести ее  немедля в клинику НИИ в Песочном для  прохождения
предписанного ей курса лучевой терапии.
     - Вот ходатайство  с места ее работы, вот почетные грамоты Министерства
геологии, вот...
     А где  направление  от медицинского учреждения,  в котором  она  сейчас
находится?  -  перебил  замминистра, поправляя дымчатые  очки. - Может,  они
справятся своими силами?
     Да не справятся они, не справятся! Мне же главврач сказал: забирайте ее
как можно быстрее в Песочное... У нас нет такой аппаратуры...
     Замминистра  стал  рассуждать,  что  в  прошлом  году они  послали  две
электронные пушки в Ленинград, в том числе и в клинику на Березовой аллее, и
надо  разобраться, почему они  не  действуют,  почему  родственники  больных
вынуждены  приезжать в  Минздрав, в  то время, как...  -  Он стал  аккуратно
отодвигать от себя документы, намереваясь вернуть их просителю. -  Нет, нет,
товарищ  Банников,  понимаю  ваши  чувства,  но  поймите  и  меня, я  должен
разобраться...
     - Хорошо! - сказал дядя Жора.  -  Звоните в Ленинград и разбирайтесь! Я
подожду!
     - А  что вы мне указываете? - поднялся замминистра и снял очки. -  Я  и
сам знаю, когда мне что делать!
     - Я вам не указываю, - тоже поднялся дядя Жора. - Просто надо понимать,
что в Ленинграде от вас ждет помощи человек, который двенадцать лет лазал по
горам, чтобы найти сырье для  ваших медицинских  пушек.  И не исключено, что
нынешнее заболевание связано именно с этими поисками...
     Вот завтра и разберемся! - кивнул замминистра.
     Сегодня!  Или я  у вас  ночевать  буду! -  сказал  дядя  Жора, окидывая
взглядом  кабинет в поисках подходящей мебели. - Я из Кронштадта, и  с места
не двинусь, пока не будет направления в Песочное! - С этими словами он сел в
кресло у окна,  закинул ногу  на ногу  и  сделал  вид, что  он,  несгибаемый
кронштадтец,  потерял  всякий  интерес к  столичному  медику-бюрократу.  Вот
решишь, дескать, вопрос, тогда поговорим...
     - Из Кронштадта? - с интересом переспросил замминистра. - Живете там?
     Родился!
     Хм-м, - замминистра вернул очки на переносицу. - И в каком же году?
     В тридцать  втором! - твердо отчеканил дядя Жора, давая понять, что его
не размягчишь и  не возьмешь  на фу-фу.  Он будет стоять до последнего. -  В
одна тысяча девятьсот тридцать втором году!
     - Понятно, - замминистра снял  телефонную трубку и ласково проворковал:
- Тамарочка, я занят. - После этого он вышел из-за стола и плавным движением
руки указал на живот просителя:
     - Расстегивай рубаху, показывай пупок. Кронштадтский ты наш!
     Теперь  дядька глянул с  интересом на замминистра,  и, глянув,  неспеша
повесил пиджак на высокую спинку стула, расстегнул рубашку и задрал майку.
     Так-так-так, - сказал замминистра, наклоняясь к дядижориному  животу. -
Славненье,   славненько.   Признак   кроштадского   происхождения    налицо!
Одевайтесь,  упрямец вы  наш!  -  С  этими словами  хозяин  кабинета  ловким
движением  распустил брючный ремень и с гордой улыбкой выставил на обозрение
свой упитанный животик:
     А теперь ты глянь! И кто из нас упрямее будет?
     По  словам  дяди  Жоры,  он обалдел от  увиденного.  Среди  раздвинутой
материи  сверкал бронзовым отливом пупок размером не с кительную пуговицу, а
с самую настоящую медаль.
     - Минуточку, минуточку, - забормотал дядя Жора,  пораженный зрелищем. -
Нельзя ли поближе к свету, - он  быстро нацепил на нос очки. - Это какого же
года работа?
     Тысяча девятьсот тридцать  первого!  -  раздвигая одежды, гордо  сказал
замминистра  и  слегка  надул  живот,  чтобы  выставить  пупок  во  всей его
величавой красе.
     Дядя   Жора  поцокал   языком,  давая  понять,  что  пупок  всамделишно
кронштадтский, и он признает его старшинство  и художественное превосходство
над  своим пупком.  Но поцокал  твердо,  чтобы никто  не подумал,  будто  он
считает себя салагой и сдается.
     Тамара,  два чая и  блюдечко лимона  с сахарком! - вернувшись за  стол,
сказал в трубку  замминистра.- И соедини меня с НИИ онкологии в Песочном.  А
за тобой, едрен-батон, - он строго посмотрел на дядю Жору, - направление!

     "Вот  мы какие, кронштадтцы! - ликовал дядя Жора, обнимая  отца. - Друг
друга  не  бросаем,  и своих  в обиду не  даем!  Пупок  у  нас, как пропуск!
Понадобится, до самого верха дойдем!"

     Мама пролежала  в Песочном всю зиму, весну, и  только в июне,  когда на
деревьях затрепетали настоящие упругие листочки, нам ее отдали - худую, но с
повеселевшими глазами. Мама прекрасно могла идти  и сама, но папа взял ее на
руки, поцеловал и понес в дядижорину "Волгу" с оленем на капоте. Он улыбался
и что-то негромко говорил  ей. Мама обвивала руками папину  шею  и кивала  в
ответ. Я нес сзади мамины авоськи и пакеты. Цветы она оставила в палате...
     Мама обнялась с  дядей  Жорой, тетей  Зиной, и  мы поехали.  Мама  была
непривычно  худенькая, и  мы  втроем сидели  на  заднем  сиденье,  осторожно
обнимая ее и придерживая на поворотах.
     Врачи сказали отцу,  что лечение было  своевременным и потому успешным,
рецидива болезни быть не должно.
     ...В  то лето кончился мой переходный возраст, осенью я пошел в девятый
класс, и кронштадтские  пупки  уже  не раздражали  меня,  не  представлялись
глупыми  играми взрослых людей,  а  кронштадтцы  стали казаться  мне  самыми
достойными и авторитетными людьми...

     2002г.



РАКИ

     (из цикла "Близнецы)

     Рыбалка  была   страстью  и  гордостью  дяди  Жоры,  его  большой,   но
неразделенной любовью. По рассказам дядьки, близнеца моего отца,  в процессе
лова  ему  всегда сопутствовала удача, --  он тягал налимов и хариусов, греб
садками лещей, поднятых со дна специальной электроудочкой, гарпунил острогой
гигантского  лосося,  шедшего  на  нерест  в  узких  прибалтийских  речках и
которого невозможно было втянуть в лодку, не вырвав  кусок  мяса,  а потому,
вонзив  кованый наконечник в  спину, рыбу  отпускали, чтобы  поутру найти ее
обессиленной в камышах -- по красной тряпке, привязанной к рукоятке остроги.
На северных морях, куда дядька ездил испытывать секретные изделия своего КБ,
он  бочками  налавливал  пикшу  и  зубатку.  В  звенящих   ручьях  Кольского
полуострова  брал  крупную  форель  до ста штук  зараз. Но  как  только дело
доходило до доставки улова в дом,  удача отворачивалась от дяди Жоры,  и  он
приезжал пустой, без единого рыбьего хвоста.
     Хитрые выдры, караулившие дядю Жору, перекусывали крепкую веревку, и на
дно уходил привязанный к дереву садок с дневным уловом. Или переворачивалась
лодка, и гигантский  балтийский  лосось, таивший в своем чреве ведро красной
икры, неожиданно оживал и, залепив дядьке на прощание хвостом по физиономии,
уплывал  залечивать рану в глубину  речного  омута  --  дядька давал трогать
вспухшую от удара челюсть и демонстрировал тете Зине пустую пачку анальгина,
которую ему пришлось съесть, пока  он на своей  "Волге" с фигуркой  оленя на
капоте  добирался до  Ленинграда.  Слежавшаяся  в  кармане  пачка  имела вид
бесспорного вещественного доказательства,  и  тетя  Зина  нежно охала:  "Ой,
бедный наш Волчок!  Волчку было больно. Сейчас я ему  компресс  поставлю..."
Два   бочонка   засоленной  зубатки,   приготовленные  к   отправке  поездом
Мурманск-Ленинград, бесследно исчезали с балкона общежития судостроительного
завода. Тощий и злой медведь на глазах у  дяди Жоры жадно расправлялся с его
уловом миноги, толстея на глазах и не реагируя на предупредительную стрельбу
из ракетницы, которую  дядя Жора  производил  с  дерева  на  противоположном
берегу речки.
     Сентябрь стоял теплый, ясный, грибной, и отец, решив, наконец, отведать
сграндиозных  уловов брата, сказал, что неплохо бы нам втроем отправиться на
рыбалку  --  столь  заманчиво дядя описывал новое  рыбное место, открытое им
совместно с доктором наук Н. совсем неподалеку от нашей дачи в Зеленогорске.
Я только  что вернулся  из колхоза  с  картошки,  и  до занятий в  институте
оставалось несколько дней. Мы  сидели на улице  за  столиком,  и  одинаковые
ковбойки,  подаренные  братьям-близнецам, усиливали  их  не размывающееся  с
годами сходство.  Ковбойки подарила бабушка, -- ей хотелось,  чтобы сыновья,
как и прежде, продолжали  жить дружно. "Ты, главное, наведи нас на место, --
сказал отец, -- а сохранность улова я гарантирую". -- "Ха!  -- подмигнул мне
дядя Жора. -- И наводить нечего. Готовь тару! Завтра едем!"

     ...Дядя Жора, чтоб  все видели, кто тут главный,  сидел на корме лодки,
катал желваки, сплевывал в воду и поглядывал в бинокль. Мы с батей гребли.
     Мы  плыли  по мелкой  извилистой  речушке,  чтобы попасть в озеро,  где
огромные щуки  закусывают раками и  не  могут уесть их даже в три приема  --
такие мощные раки водились в том  озере. Мы собирались  брать и раков и щук.
Для  раков были заготовлены круглые сетчатые рачевни  и  вонючие  мосталыги,
которые  дядя Жорадостал  по блату  --  всего  за  бутылку  водки  в  мясном
подвальчике напротив  вокзала.Мосталыги дядя  Жора  сунул в  мой  рюкзак,  в
десятый  раз пояснив, что  раки  обожают тухловатое  мясо.  Пока мы ехали  в
автобусе,  дядя  Жора  успевал  заигрывать  с кондукторшей, прикладываться к
фляжке с венгерским капитанским джином, отдающим можжевельником, и развивать
темураков.  Он  значительно  вскидывал  палец  и  говорил   столь  уверенно,
словнопрожил  с  раками на дне  озера  не один год, и  они,  признав  его за
своего,  поведали ему освоих  гастрономических пристрастиях.  Более того, из
рассказа дяди Жоры выходило, что он собственными глазами видел, как огромных
усатых раков, с  которыми он  сдружился,  поедают  гигантские щуки. И теперь
дядя  Жора выдавал эту тайну подводного  царства мне, своему единственному и
любимому племяннику. Отец, привалившись к окошку, делал вид, что дремлет, но
иногда фыркал от смеха, не вмешиваясь в рассказ.
     Мы вышли из автобуса,  спустились к реке, дошли шелестящей тропинкой до
мостков, и дядя Жора в  пять минут добыл  лодку. Пьянющий мужичок,  которому
дядя Жора взялся внушить,  что  мы прибыли  от  Валентина  Моисеевича и  нам
требуется  лодка,несколько  раз  падал  в мелкую  воду, пытаясь артистически
обвести  рукой  весь  наличный маломерный флот, и  дядька, налив  ему стакан
джина, оставил  его в покое, посадив  на пенек  и отвязав первую  попавшуюся
лодку. Лодка текла, и было непонятно, кому ее возвращать.
     -- Левый табань, правый загребай! -- скупо цедил  команды дядя  Жора, и
лодка  с шелестом въезжала  в камыши.  -- Салаги!  --  не теряя капитанского
достоинства, журил нас дядя Жора. -- Левый -- это не тот, кто от меня слева,
а  который  сидит  с  левого  борта.  Выгребай  назад.  Дружно  --  раз!  Не
брызгаться!  Полный  вперед!  --  И  подкалывал  отца,  не отпуская от  глаз
бинокля:  "Какие  у нас преподаватели, такие  и студенты --  лево  от  права
отличить не могут, а собираются коммунизм построить..."
     Удивительно, но  мы с  отцом, прекрасно зная,  кто  считается  левым  и
правым гребцом, не сговариваясь, решили, что  дядя Жора  попросту  перепутал
ракурс и сделали поправку на его утомленность джином и дорогой.
     Над  озером стоял туман, и дядя Жора, отпустив  бинокль, принял решение
держаться левого  берега,  который по его  воспоминаниям был холмист и лучше
подходил для лагеря.
     -- Тут боровики размером с солдатскую каску, -- сказал дядя Жора, когда
лодка, влажно шелестя песком, ткнулась  в берег. --  И ни  одного червивого.
Вылезаем!
     -- А змеи тут водятся? -- как бы между делом спросил я.
     -- Ха! -- гордо сказал дядя Жора, словно он их и выращивал. -- Не змеи,
а одно загляденье! Толстые, метра по полтора. Гадюки!
     Пока мы с отцом  разводили  на пригорке костер  и ставили палатку, дядя
Жора пробежался  по  лесу и  принес  несколько  дрябловатых  от сентябрьских
заморозков боровиков и кучку переросших  свой калибр красных, которые тут же
принялся чистить и кромсать в котел, приговаривая: "Рыбки-то еще наедимся, а
вот грибная солянка на ужин в самый раз..."
     Дядя Жора сказал, что хорошее начало полдела откачало. Теперь, главное,
хорошенько поесть,  опустить  в озеро раковни и  ночью  вставать по очереди,
чтобы вытащить раков. А щук наловим на  утренней зорьке. Подъем будет в пять
утра,  без всякой  пощады! Он изготовил несколько  жердин,  привязал к ним у
света костра раковни и закрепил в них шелковой бечевой мосталыги. Придирчиво
понюхал белеющие  на дне сеток  кости, словно  сомневался, достаточно ли они
вонючи для его друзей-раков,  показал нам большой палец и спустил устройство
на дно  озера рядом с  перевернутой  на берегу лодкой. Лодку мы по настаянию
отца перевернули, чтобы ее не увели.
     -- Кирилл, ты как самый трезвый, следи за снастью, а мы с твоим батькой
пока вмажем под соляночку.
     Я тягал раков через каждые пять-десять минут и, осторожно  собрав их  в
темной траве, бежал с ведром  к костру,  чтобы  похвастаться  уловом. Отец с
дядей Жорой, хохотали, как мальчишки, и сожалели, что прихватили мало укропа
и прочих специй -- если дело пойдет такими темпами, то часть раков  придется
варить по-простому, в соленой воде. Когда их набилось целое ведро, дядя Жора
высыпал  шуршащих раков в полиэтиленовую скатерть,  завязал  морским узлом и
положил  за  палатку, чтобы  свет костра не будоражил озерных жителей, и они
лежали бы тихо в ожидании пахучего укропного кипятка. Я  продолжал дергать с
неглубокого  дна  раковни, отец  светил мне фонариком, раки, учуяв неладное,
разбегались  от  белевшей  кости  к  краям  сетки, дядя  Жора  колдовал  над
закипавшим в ведре рассолом, напевая про грека, ехавшего через реку, и раки,
которых я теперь вываливал на одеяло, норовили сбежать к воде и расползались
по траве. На всякий случай  я срезал палочку с рогатинкой на конце и ходил с
ней, как со стеком, постукивая по голенищу кирзового сапога.
     -- Горе только рака и красит, -- проворачивая палкой в ведре, в котором
из пены торчали огненные усы ихвосты, сказал дядя Жора и  позвал нас снимать
пробу. Раки  были классные!  Сваренные  с солью,  перцем,  лавровым  листом,
укропом  --  они  и  в самом деле  были  крупны,  их хотелось  есть  и есть,
отламывая  мощные хвосты,  высасывая  из  колючих  ломких  клешней ароматный
рассол.
     ...Я проснулся от боли в пальце -- словно защемил его в двери,  тряхнул
рукой, с  ужасом ощущая, как  от нее  отлетело  что-то  живое и  холодное  и
плюхнулось о брезент.
     "Змея! -- хрипло завопил я, встряхивая горящей рукой  и  пытаясь другой
нащупать молнию на  палатке,  чтобы  всем гуртом быстрее выскочить наружу, к
еще тлеющему ровным желтым светом костру. -- Не шевелитесь, я сейчас открою,
она может  укусить! Меня  уже  укусила!" Вжикнула  молния,  и  я выкатился к
костру. Следом  за мною вылетел  вмиг  проснувшийся  отец. За  ним выполз со
спальным мешком на ногах дядя Жора.
     -- Покажи  руку!  -- спокойно сказал отец.  --  Ах ты, черт,  фонарик в
палатке! Давай-ка к костру...
     Дядя Жора,  избавившись  от мешка, откинул  полог и  осторожно  шевелил
палкой вещи: "Дайте огня, сейчас я ее грохну! Кажется в углу скребется!"
     Я поднес руку  к  самым  угольям  и  различил  на  указательном  пальце
вздувшийся багровый  рубец, словно я  и впрямь защемил кожу.Отец стоял рядом
на четвереньках и, сощурив глаза, разглядывал мою  рану. Дядя Жора продолжал
просить огня и  сотрясал  брезент ударами палки: "Отойдите  подальше, сейчас
она сама выползет! Ну, выходи, подлая!"
     --  На  укус  змеи не похоже, -- отец  внимательно оглядел мой палец  и
поднялся  с  колен.  --  Может  быть,  рак заполз? Георгий, ты клал раков за
палатку! Они не могли разползтись?
     --  Как  они могли  разползтись,  если  я  завязал их  морским узлом  в
скатерть! -- Дядя Жора опустил занесенную за плечо палку. -- Разводите огонь
до  неба, проведем  ревизию палатки!  --  Он оглядел  при свете  вспыхнувшей
бересты  мой палец и поставил диагноз:  если и змея, то  неизвестной в наших
краях породы. Лучше для профилактики вскрыть рану ножом и промыть джином.
     --   Это,  наверное,  рак,  --я  пошевелил   больным  пальцем.  И  стал
подбрасывать в костер хворост. -- Дядя Жора, смотрите внимательнее... -- Мне
хотелось быстрее  убедиться,  что  в палатке  была  не змея, и  тогда мне не
придется взрезать ножом рану.
     Отец  взял  мою  палку с рогулькой,  и, откинув полог, вытянул к костру
скомканноеодеяло. "Да  вот  же  он,  паразит,  --  ласково  сказал  отец. --
Конечно,  рак"  --  Он осторожно взял  членистоногого кусаку  за  панцырь  и
швырнул в озеро. Булькнуло.
     -- Как ты себя чувствуешь? -- спросил отец. -- Не знобит? -- Он еще раз
осмотрел мой палец.
     -- Нет, -- помотал я головой. -- Нет, все в порядке.
     --  Меня  знобит,  --  сказал дядя Жора,  пересматривая  вынесенные  из
палатки рюкзаки. -- Думаю, надо выпить для профилактики.
     Костер  уже  весело трещал, освещая оранжевым  светом  палатку,  стволы
сосен, спуск к воде и истертый киль перевернутой лодки.
     -- Четыре часа, -- сказал отец. -- Так рано я в своей жизни еще никогда
не выпивал.
     --  Завидую, -- сказал дядя Жора. -- А у меня из  сюрпризов, разве  что
смерть впереди.
     -- Типун тебе на язык! -- плюнул отец.
     -- Не  типун,  а давай наливай!  Если  бы  твой сын  не  разбудил  меня
воплями: "Змеи! Змеи!", я бы спал, как огурец, до пяти. -- Дядя  Жора упорно
не хотел признаваться, что рак выполз из скатерти, завязанной морским узлом.
Не поползут же раки вверх от воды, мимо костра, чтобы забраться в палатку? И
зачем он  сказал про  полутораметровых  гадюк? Я,  конечно,  не  поверил, но
приятного мало. Но я помалкивал.
     Братья  разом  крякнули   и  опрокинули  по   стопочке.  Отец  принялся
закусывать,  дядя Жора внимательно наблюдал, как он управляется сбутербродом
и хрустит луком.
     -- Все-таки ты больше похож на меня, чем я на тебя, -- сказал дядя Жора
брату, не притрагиваясь к закуске.
     Отец замер, постигая мысль.
     -- Уж на что я  люблю пожрать, но ты мастер! --  Он глянул на часы.  --
Начало пятого, а он уже ест!
     -- Я жакушываю, -- сказал отец и прожевал. -- Это две большие разницы.
     --  У тебя  на все есть оправдания, -- дядя  Жора потянулся  к вареному
яичку.  --  Это я прост, как ребенок: виноват, так  виноват.  Каюсь. Хочется
выпить в четыре утра, я искренне говорю: хочется выпить!
     Незнакомому человеку,  окажись  он  за  столом  с  моим  дядькой, могло
показаться, что он имеет дело с горьким пьяницей, которого к концу посиделок
придется  вытаскивать из-под  стола  и волочить  до  кровати.Но,  как  самая
веселая девушка в компании далеко не всегда оказывается самой доступной, так
и  дядя  Жора со своими подначками  быстрее догнать  и перегнать Америку  по
количеству  спиртного  на  душу  населения,   никак  не  тянулпри  ближайшем
рассмотрении даже на звание простенького выпивохи.
     Стоило приглядеться, и его секрет легко  раскрывался. Первые две стопки
дядя Жора принимал, как радующую необходимость. После третьей, когда пружина
застолья  начинала стремительно  разжиматься,  и  близкий  восторг  в  душах
заставлял  сидящих  за  столом говорить громче, а  глаза  смотрели  веселее,
дядька начинал половинить стопки, а то  и пропускать вовсе.  При  этом,  как
фокусник,  отвлекающий  внимание  от правой  руки,  он  принимался  усиленно
жестикулировать  левой.  Или бросался усердно  предлагать  сидящему напротив
огурчики, грибочки, протягивал блюдце с зубками маринованного чеснока... Его
собственная не выпитая  стопка  оказывалась  надежно замаскированной  в гуще
посуды  и  зелени,  прикрыта дымовой  завесой  шуточек  и свободного  трепа:
"Наливаем  по  четвертой!  Четвертая  по  постановлению  Совета  министровне
закусывается!" После пятой  и  шестой дядька  мог  идти в  соседнюю комнату,
ложиться   на   диван   и  смотреть  телевизор  --   компания  плыла  вполне
самостоятельно,  и  потребность  в  капитане-тамаде  возникала  лишь,  когда
кончалась  выпивка  или закуска. Дядька  появлялся  так  же  неожиданно, как
исчезал, и поддерживал любой разговор, словно он его и начал.
     Вот и  теперь, подначив отца выпить,  он незаметно улизнул от  костра и
стал  готовить  снасти  для  вылова  щук.  Когда  заметно  рассвело,  и отец
пропустил три стопочки, мы втроем перевернули лодку  в исходное положение и,
послушавшись  команды капитана  --  "Вперед,  на рыбные  заготовки!"  дружно
ударили  веслами  по  холодной  воде.  Дядя Жора совершенно трезвый сидел на
корме  в  спортивной  шапочке и  короткими репликами направлял  нашу текущую
посудину  к известному лишь ему месту лова. В ногах у него  лежали: рюкзак с
едой, выпивкой и набором  блесен; топор для оглушения крупных  щук;  котелок
для вычерпывания воды; две удочки, спининг и садок на длинной ручке -- чтобы
подцепить рыбину еще в воде, когда она,  подведенная на леске к борту лодки,
чаще всего срывается.
     Туман желтыми клочьями цеплялся за камыши, лежал сизыми слоями по курсу
лодки,  скрипели уключины,  всплескивала  вода под  веслами,  и  плыть  было
интересно и  жутковато. Едва мы отплыли, берегс оставленным лагерем затянуло
туманом,но дядя Жора уверил, что наше место он найдет вслепую, с завязанными
глазами, ночью --  такова  мощь  его  внутреннего чутья, а уж позднее, когда
рассеется туман, мы и  сами увидим наш холм с палаткой. Отец только хмыкнул,
сдвинул на  затылок старую фетровую шляпу и поинтересовался, всю ли  выпивку
брат сложил в рюкзак.
     "Стоп! --  приказал дядя Жора, когда мы вошли в такой густой туман, что
его можно было разгонять ладошкой. -- Кажется здесь. Точно, здесь". Он велел
нам равномерно рассесться по  лодке и ловить на червя лещей, окуня и крупных
ершей, придающих ухе неповторимый аромат, а сам потрещал катушкой  спининга,
прицепил  желтую  извивистую блесну  размером  с  хорошего карася  и  ловким
движением  закинул  ее далеко  в туман. Мы слышали,  как она вкусно чмокнула
воду...
     -- Осенняя щука лучше  всего,  -- неспеша наматывая катушку, предвкушал
дядя Жора. -- Жирная, ядреная, крупная...
     Мы с отцом нацепили червяков и забросили  удочки рядом с бортом,  чтобы
видеть  поплавки.  Мой  почти  сразу  ушел  под  воду,  и  я,  качнув лодку,
вытянулокушка  размером  с  ладонь. Он затрепыхался в лужице на дне лодки, и
отец  помог  снять  его  с крючка.  Тут же клюнуло у отца, но  сорвалось. Он
сменил  наживку и  вытащил  увестистую серебристую  плотвичку.  "Брать?"  --
спросил  отец. "Кинь в  лодку, пусть валяется, -- равнодушно  сказал брат.--
Мелковата,  но  наживца,  может,  сгодится..." Он  уже  несколько развпустую
пробороздил  блесной-карасем  водные просторы,  и начинал  нервничать.  Мы с
отцом почти одновременно сняли с крючков по приличному окушку,  и дядя Жора,
порывшись   в  рюкзаке,  заменил  большую  бронзовую   блесну  на  маленькую
серебристую.
     -- Мы  брали выпивку, чтобы  не оставлять ее в палатке, или чтобы пить?
-- насадил нового червяка отец. Ему, похоже, нравилась такая рыбалка.
     -- Пить, пить! -- нервно сказал дядя Жора. -- Вот я поймаю, и выпьем.
     -- А если не поймаешь?
     -- Не говори под руку!  -- огрызнулся дядька, закидываяблесну и склоняя
голову, чтобы услышать, как  она плюхнется в воду; из тумана донесся дряблый
взбульк, дядя Жора начал наматывать леску на катушку и  шепотом выматерился.
--  ...! Оторвалась!  Такая хорошая блесна была!С вашей болтовней тут ничего
не поймаешь... Сидят, понимаешь, лясы точат...
     Мы  стали  сочувственно  выяснять,   как   оторвалась   блесна  --   от
развязавшегося морского узла на леске, или ее оторвала рыба? Ни  проронив ни
слова,  дядя Жора  порылся в  рюкзаке и вытащил  новую  блесну -- с красными
перышками под окуня. Мы отвернулись к своим поплавкам, чтобы не сглазить его
рыбацкое  счастье и не прозевать своего. Дядя Жора сопел,  шуршал курткой и,
встав  в  полный рост,  попросил:  "Пригнитесь, а то зацеплю!".  Придерживая
удочки,  мы  с батей  присели  на  дно  лодки,  и  услышали,  как  дядя Жора
раскручивает над головой спининг,  чтобы  закинуть  блесну  подальше.  Лодка
резко  наклонилась в одну  сторону, в другую,  скакнул  котелок, и я услышал
мат-перемат  и  удивленный всплеск сонной воды, в которую рухнул дядя  Жора.
Лодка выровнялась, качнулась на волне, но тут же ее нос задрался вверх -- то
фыркающий дядя Жора крепкими руками притопил корму, стараясь  быстрее влезть
обратно. Я  бросились ему на помощь,  и лодка еше выше  задрала нос,  словно
собиралась выйти на глиссирование. "Назад! -- неожиданно рявкнул отец. -- Он
сам!"
     Корма  двухвесельной  прогулочной  лодки  (а  именно таковой  следовало
считать отвязанную от мостков посудину) имела фасонистую полукруглую спинку,
которая и мешала теперь дяде Жоре забраться обратно.
     --Только не суетись! -- тихо и властно сказал отец.
     -- Я не  суечусь, -- отплевывался от воды  дядя Жора. -- Мы и  не такое
видали! Хрен ли нам... Ты же знаешь, я висел в небе над Сахали... твою мать,
сапоги бы не потерять
     Мы с отцом присели в носу лодки, чтобы понизить центр тяжести и не дать
дяде Жоре перевернуть ее.
     Сделав  несколько попыток  выпрыгнуть  из воды  и лечь  на спинку кормы
животом, дядя Жора вопреки  окрикам  отца  попробовал  проникнуть в лодку  с
борта -- именно такая позиция, как совершенно негодная, перечеркнута красным
крестом на плакатах  по правилам  поведения на  воде -- и чуть не перевернул
нас вместе с рюкзаком, звонким котелком, острым топороми удочками...
     -- Осел! -- заорал отец. -- Цепляйся за корму, и мы шпарим к берегу,  в
воде теплее.
     -- Гребите! -- согласился дядя Жора, цепляясь за корму. --Да побыстрее!
Замерзну!
     Мы с отцом быстро вставили  весла  и  закрутили  головами,  высматривая
направление, в котором нам следовало буксировать попавшего в беду дядю Жору.
     -- Куда? -- в один голос воскликнули мы.
     Туман  и  не думал рассеиваться.  По  моим  прикидкам, мы были метрах в
двухстах от берега, но самого  берега не  видели. Обещанный  холм с палаткой
могучуять только сам  дядя  Жора,  своим  феноменальным  чутьем  и  чувством
ориентировки выбравший место для рыбалки.
     --  Туда!  --  приподнимаясь над кормой,  ткнул пальцем  дядя Жора.  --
Кажется, туда. Только быстрее -- холодно!
     Мы  налегли на весла.  Дело было нешуточное. Если дядя Жора ошибся,  мы
удалялись от берега, продлевая  его  страдания. Если плыли правильно, в воде
ему предстояло  пробыть минут десять. А  что  на берегу?  Потухший костер  и
холодная  палатка? Тут  любую  болезнь подхватишь,  не  говоря уже о сердце.
Лодка двигалась медленно.
     -- Спокойно!  --  сказал отец. -- Перестаем  на минуту грести!  Кирилл,
следи, чтобы лодку не развернуло.
     Он  достал  из  рюкзака фляжку  с  капитанским  можжевеловым  джином  и
протянул брату, чтобы тот согрел внутренности и избежал  хотя бы воспалений.
Снял  с  его  головы  мокрую шапочку и  потуже нахлобучил ему  свою фетровую
шляпу.
     -- Джин в воде -- это классно! -- воскликнул дядя Жора, показываясь над
кормой в шляпе и с фляжкой в руке. Он жадно приложился к фляжке  и вернул ее
отцу.  -- У меня в рюкзаке  бутерброды! Нет,  бутерброды не надо... Гребите,
гребите!
     Мы торопливо заработали веслами.
     "Жора, ты как?", -- периодически  интересовался  отец, глядя на пальцы,
вцепившиеся в спинку кормы. Дядя Жора показывал большой  палец и просил  еще
выпить. Потом  он сказал, что поплывет вместе с  фляжкой --  так удобнее: не
придется останавливаться. Я тревожно вертел головой, надеясь быстрее увидеть
берег, а когда дядя Жора, хорошенько согревшись,  стал протяжно командовать:
"И-и-и раз! И-и-и два!", мне показалось, что чуть правее нашего курса кто-то
крикнул. Отцу тоже показалось, и мы перестали грести, прислушиваясь.
     -- Э-ге-ге! --  закричал  отец,  и с берега отозвались: "Эй, на  лодке!
Греби сюда!"
     -- А ты кто? -- крикнул из воды дядя Жора.
     -- Сейчас узнаешь... -- где-то совсем неподалеку пообещал мужской голос
и запоздало представился: "Ефим я..."
     Мы  с отцом усердно продолжили грести. Только бы дядя Жора не  околел в
этой студеной водице. Какой такой Ефим?
     На берегу  в  сухом сизом  ватнике стоял  вчерашний лодочник.  Ему было
нехорошо.
     Дядя  Жора, тяжело  ступая,  вышел из воды.  С него текло.  Мы с  отцом
принялись стягивать  с него  разбухшую куртку,  сапоги, брюки... Ефим кружил
вокруг нас ипокачивал головой, словно постиг в своей жизни нечто новое.
     -- Лодку-то брали... на троих, --  повеселевшим голосом  напомнил Ефим,
заглядывая дядьке в лицо, -- а стакан налили один. -- Смекаешь?
     -- Где ты видишь троих? -- стучал зубами дядя Жора, натягивая  на голое
тело мой свитер и штаны.
     -- А как же! -- удивленно сказал Ефим и потыкал  в нас пальцем: --  Вот
ты, вот он,  и  вот парень. А?  -- в голосе появилась неуверенность. -- Он в
куртке, а ты без куртки... На нем брюки, а ты без...
     -- Да вот моя куртка лежит, -- дядя Жора прыгал  на одной ноге, пытаясь
другой попасть в штанину. -- Протри глаза.
     Отец неподалеку размашисто ухал топором, заваливая сухую сосенку.
     -- Не,  ребята, я не понимаю, -- заволновался  Ефим. --  Вы что, хотите
меня надинамить? Вас же трое?
     -- Помог бы лучше костер развести,-- увиливал  от  ответа дядя Жора. --
Сейчас разберемся...
     --  Ну, разберись, --  обиженно говорил лодочник; он вставал на колени,
раздувал  подернутые пеплом уголья и тревожно скашивал на меня  глаза: --  А
они что, двойняшки?
     -- Кто? -- я ломал через голое колено хворост и зябко поводил плечами.
     -- Ну, эти...Я же вижу! -- настаивал Ефим.
     Я пожимал плечами.
     -- А у вас осталось?
     -- Должно остаться...
     -- Бкалэмэнэ! Трясет шибче этого, -- он кивал в сторону дяди Жоры.
     Потом мы растирали дядю Жору джином и давали выпить Ефиму.
     -- Я вас сразу вычислил, --  радостно говорил  Ефим, не выпуская из рук
открытой бутылки. -- Проснулся в  сарайке, колотун бьет... К мосткам  вышел,
лодки счел -- одной не хватает. И стакан мой на пеньке стоит. Я его понюхал,
тут  меня  и  озарило! Пошел тропкой  по  бережку и на палатку вышел!  Не, в
натуре, приезжайте в любое время. У нас все путем!
     ...Ефим ушел опохмеленный и  удовлетворенный.  Мы  натянули над костром
веревку, повесили сушиться одежду дяди Жоры и завалились в палатку спать.
     На  этот раз  я  проснулся от  ядовитого запаха,  резавшего  ноздри. Он
безусловно  шел от  костра, который  отец устроил  по  таежному  способу  --
несколько бревнышек  складывались  друг над другом,  как карандаши  в пачке,
поставленной на ребро  -- вбитые  в  землю колышки не давали им рассыпаться.
Когда середина бревен прогорала, их следовало сдвигать навстречу друг другу-
таежная  непрерывка, как объяснил  батя. Вновь  паниковать я не стал и  тихо
выбрался из палатки.
     Солнце  уже  поднялось над низким противоположным  берегом  и  добивало
остатки тумана,  жавшегося к камышам. Огонь образовал в бревнах промоину, их
острые концы горели свечным  пламенем, и  между  ними дымилась и  вспыхивала
зелеными и синими огоньками спекшаяся куча дядижориной одежды --  капроновая
куртка,  брюки,  свитер...   Чуть  поодаль  стояли  его  сапоги  с  парящими
голенищами.  Я ковырнул палкой  кучу  --  она стала  гореть  веселее.  Едкий
химический  запах  усилился.  Обойдя костер  с  другой стороны,  я попытался
отобрать у  него остатки одежды -- дымящийся рукав куртки  и слипшийся кусок
штанов,  в которых угадывались карманы. Оборванная  веревка,  привязанная  к
двум соснам, тоже дымились... "Пусть хоть выспится  перед таким испытанием",
-- подумал я, тихо забираясь в палатку и укладываясь  рядом с посапывающим в
спальном мешке дядей Жорой.
     ...Под брюками на  отце оказались бледно-зеленые армейские подштанники,
которые  он  предложил  брату,  как  временную  меру,  пока  что-нибудь   не
придумается. Натянув их, дядя Жора принялся гневно разоблачать порочный вкус
брата в выборе цвета нижнего белья и косился на мои брюки --  не предложу ли
я поменять их на егоподштанники. Я делал вид, что не понимаю его взглядов --
заявиться  в   Зеленогорск   в  зеленых  кальсонах  не  совпадало   с  моими
представлениямио прекрасном. Тем более, когда у тебя в городке есть знакомые
девушки. Мне было жалко родного дядьку, но, глядя на него, я отворачивался и
фыркал смехом.
     Отец возился у костра  и делал  вид, что кашляет  от дыма:  "Нормальный
вид, кхе-кхе...  Интеллигентные такие подштанники.  Может, еще у  Ефима  чем
разживешься... -- Он вытирал слезы и обещал  сдавленным голосом: -- Куртку я
тебе дам..."
     -- Куртку! --  расхаживал в сапогах и подштанниках  дядя Жора. -- А это
чем закроешь? -- Он  показывал на гульфик  кальсон без  единой  пуговицы. --
Сядешь в автобусе, и все вывалится! Куртку до пупа он мне даст!..
     --  Не  бойся,  -- подбадривал  отец,  --  твой  коршун  не  выпадет из
гнезда...
     -- Хорошо бы такси или частника поймать, чтобдо самого дома, -- задавив
смех, рассуждал я. -- Тут километров сорок, не больше... ...
     Мы  провели сквозную ревизию  имеющихся  тряпок,  ноничего  путного  не
вырисовывалось. Дядя Жора умудрился  спалить даже трусы и  вязанную шапочку,
забравшись в спальный  мешок после растирания  голышом. "А если  сделать  из
одного  одеяла юбочку,  а из второго, прорезав  дырку для головы,  пончо? --
предлагал отец. -- Я  дам  тебе свою шляпу. Неплохой, по-моему, ансамбль..."
Дядя Жора, катая  желваки,  принимался заворачиваться  в одеяло, но тут же с
гневом  отшвыривал  полотнища:  "Я  что  --  Васисуалий  Лоханкин?".  -- "Не
нервничай, -- говорил отец. --  Давай попробуем сделать тебе тунику. Скрепим
на  плечах веревками.  Будешь,  как  римский патриций!"  --  "Хрениций!.. --
ворчал дядя Жора, усаживаясь  на пенек и проверяя  взглядом гульфик. -- Тебе
хорошо  говорить!" -- "А  помнишь,  как мать после войны сшила нам  брюки из
ленд-лизовского одеяла! -- загорался новой идеей отец. -- Сносу им не  было!
Может, попробуем раскроить?"
     Дядя  Жора  молчал,  давая  понять,  что  с дураками  разговаривать  не
намерен.
     Я острожно подал идею:
     -- Может, прорезать  в  рюкзаке дырки для  ног,  и надеть его  на манер
шортов-бананов?
     Дяде Жора задумался, звонко хлопнул себя по лбу, назвал  меня  гением и
сказал, что можно попробовать сделать одежду  из ватного спального  мешка --
прорезать дырки для ног и рук,  перетянуть лишнее в талии  ремнем, а капюшон
надеть  на  голову, чтобы  вся  конструкция не  сползала вниз.  Мы с  батей,
прыснув  смехом, одобрили в  общих чертах экстремальный тип  одежды,  и дядя
Жора, схватив охотничий нож, принялся за раскрой и примерку.
     Сначала он  прорезал  для  ног  слишком  маленькие  дырочки,  стесняясь
показывать при ходьбе кальсоны, и мы  забраковали модель,  как  непрактичную
для  передвижения  компанией: мешок  висел  ниже  колен,  и  дядя  Жора едва
передвигал ноги.
     -- Да просунь  ты  их подальше! -- сказал отец.  -- Подними  мешок выше
колен,  пусть  торчат сапоги  и немного  подштанники.Будет типа простеганого
ватного комбинзона  с шортами. Зато пойдешь, как  человек, а не какая-нибудь
гусеница!
     -- Конечно, -- одобрил я, -- будете, как средневековый франт с картинки
-- шорты-бананы, сапоги, зеленые  чулки обтягивают  ноги,  крепкая  палка  в
руках...
     Дядя Жора посмотрел на меня уничтожающе, но совет принял.
     Рюкзак, который  мы  помогли ему  надеть  за  спину, придавал  ему  вид
фантастический,  но бывалый: человек  вышел  из леса,  он и  спит и  ходит в
универсальном спальном мешке. Капюшон надежно  защищает его голову от клещей
и комаров...  Кряхтя и  сожалея,  что  нет зеркала,  дядя  Жора  взял в руки
спининг, повесил на грудь бинокль и повел плечами: "Ну как?"
     --  Главное, что  тебе удобно, -- подбодрил  отец.  -- Садись в  лодку,
капитан!
     Ефима  мы  не  нашли.  В  открытом  сарае  валялись  только  стоптанные
сандалеты и стоял  ящик пустых бутылок  с запиской:  "Кто  возьмет  -- убью!
Ефим". Мы привязали к мосткам лодку и поставили в сарай весла.
     Автобус  приехал почти пустой, и  дядя Жора  юркул в  него  первым.  Он
забился к окошку  и, повернувшись  к отцу,  сказал, что  надо было дождаться
темноты  и тогда ехать. Он походил  на куколку гусеницы. "Ничего, --  сказал
отец и  похлопал его по ватному плечу. -- Кронштадтские нигде не пропадали!"
--  Он  предложил  ему снять  с  головы  капюшон и  надеть  шляпу,  но  брат
отказался. Я протянул кондукторше  деньги, как выяснилось мало. "Если с вами
инвалид, пусть  покажет удостоверение", -- сказал кондукторша. Я извинился и
откопалеще  тридцать копеек. Дядя Жора достал  из  футляра  бинокль и  навел
окуляры на кондукторшу. "Да ладно, -- махнула рукой тетенька, оторвав билеты
на двоих.  -- Пусть не показывает..." --И пошла на свое место  к двери. Дядя
Жора перевернул бинокль на уменьшение и  посмотрел ей вслед. Две бабульки  с
корзинками,  сидевшие сзади  на  возвышении, дружно  перекрестились  и стали
смотреть в окно замороженными глазами.
     В Зеленогорске мы сошли не у вокзала,  а попросились у водителя доехать
с ним до кольца -- таv начинался пустырь, заросшийкустами.
     Пацан в  школьной  курточке,  когда  мы  пробирались  по  канаве  вдоль
Кривоносовской, выстрелил  в  спину  дяди  Жоры из  рогатки и  заулюлюкал. Я
потопал  ему  вслед ногами, но  не побежал. "Вот так, -- угрюмо сказал  дядя
Жора, -- я терплю от своих родственничков. В воду свалили, одежду спалили...
--  Онбыстро скинул  рюкзак и  нашарил  в  нем оставшуюся бутылку джина.  --
Хорошо не разбил, поросенок. Как я в таком виде Зинуле покажусь?.."
     --  Зайдем  потихоньку ко мне, переоденешься, -- сказал отец, садясь на
край  канавы. -- А вечером спокойно  выпьем под раков.  Мы же  не  выскочки,
чтобы сразу все рассказывать. Утрясется...
     Мы сидели в канаве и обсуждали, как нам незаметно провести дядю Жору до
дачи.  Завидев  прохожих,  мы склоняли головы и делали вид, что  коллективно
справляем большую нужду, и они отворачивались. В конце Кривоносовской канава
кончалась,  и  нам  предстояло   идти   или  бежать  по   отрезку  асфальта,
проложенного к продбазе, затем сворачивать в свою улочку и...
     -- Могу  сказатьсоседям, что я был в этом комбинезоне, -- грыз травинку
отец. -- Они все равно нас путают...
     -- Надо  послать Кирюху на  разведку!  -- вглядываясь  через бинокль  в
конец улицы, сказал дядя Жора. -- Может, и одежду принесешь?
     Я сказал, что попробую.
     -- Дуй, Кирилл, -- дядя Жора сунул мне бинокль,  а  отец, покопавшись в
ведре,  прикрытом  папортником, достал крупного красного рака:- Дашь  Чарли,
чтобы не скулил. Ключи на месте. Если нарвешься на тетю Зину, скажи, что  мы
пьем пиво у ларька, сейчас подойдем... И мигом обратно!
     Не  доходя  до дачи метров двести, я лег  под куст  и навел  бинокль на
веранду дяди Жоры. Сквозь крупную листву сирени и тюлевые занавески на окнах
смутно виднелась тетя Зина. Вот она появилась на  крыльце,  заперла дверь и,
беззвучно  шевеля губами,  повертела головой:  наверное, звала Чарли. Точно!
Они  вышли  из  калитки,  и  тетя  Зина  опустила  ключи  в  карман  халата.
Огляделась,  поправила очки и,  повернувшись ко  мне  спиной, направилась  в
конец  улицы. Чарли,  шныряя  по  обочине и задирая лапу у  каждого  дерева,
потрусил за  ней.  Скорее  всего,  она  ненадолго пошла к  соседке  --  Розе
Ефимовне. Ага, вот они повернули к ее дому и скрылись в калитке. Я опрометью
бросился назад доложить обстановку.
     Дядя Жора азартно посмотрел на меня, на отца и, выскочив из канавы, как
мог, припустил к  даче. Мы шагом обогнали его у поворота. "Открывайте дверь,
готовьте  одежду!"  --  распорядился он, придерживая одной  рукой капюшон, а
другой подтягивая то, что считалось в его одеянии штанинами.
     Дядя  Жора  важно  прохаживался у своей веранды  в отцовских  штанах  и
свитере,когда вернулась тетя Зина с Чарли, и недоуменно оглядела его: "В чем
это ты?"
     -- Промок немного, Сергей дал сухое. Где ты ходишь?
     --  Не хватало тебе простудиться! -- тетя Зина стала торопливо отпирать
дверь. -- К Розе Ефимовне за рецептом ходила.Как ваша рыбалка?
     --  Рыбы нет, а раков  полное ведро наловили, --  дядя  Жора закинул на
плечо рюкзак и вошел в дом.
     С колотящимся сердцем я влетел на нашу веранду и столкнулся с отцом:
     -- Ты ведро из канавы брал?
     Отец страдальчески зажмурился и приложил руку ко лбу:
     -- Беги! Может, еще там! Стой!
     Я  вернулся.  Отец вошел в комнату, скрипнул дверцей платяного шкафа  и
вынес мне хрустящую пятидесятирублевку:
     --  Если нет, то пробегись по буфетам,  может, купишь, --  отец хлопнул
себя по затылку. -- Вот дураки!..
     ...Обежав  все буфеты, включая банный, я  поплелся в  рыбный магазин на
проспекте Ленина, надеясь купить хоть какой-нибудь рыбешки.
     У  ворот закрывшегося рынка сидел на ящике инвалид Шлыков. Перед ним на
куске картона краснели раки. Они были размером  снаших  и также вкусно пахли
укропом,  лавровым листом, перцем... "Самых крупных уже разобрали,  -- важно
сказал Шлыков. -- Сейчас и этих разберут, мужики за деньгами побежали..." --
"Это  откуда?"  --  торопливо спросил я.  "С Красавицы,  кажется, --  сказал
Шлыков.  -- Дай закурить".  -- "Беру все! За сколько  отдадите?" -- "За  что
купил, за то и отдам, -- с достоинством сказал Шлыков. -- Десятка!"




КАТЕР

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Дмитрий Каралис, 2002
     Email: karalis@dk3775.spb.edu
---------------------------------------------------------------

     Я вернулся с практики, и  отец меня обрадовал: они  с дядей Жорой хотят
купить большой катер, почти корабль. В субботу надо  ехать смотреть --  всем
вместе.
     -- Эти  разъездные катера  строились  в Германии,  и  достались нам  по
репарации,  --  сказал отец. -- Назначение  их было  вполне мирное,  --  они
служили для разъездов  разного рода бригад  по рекам и озерам.  -- Отец стал
растолковывать, что такое репарация  и чем она отличается от контрибуции. Он
словно  читал лекцию в своем институте, и от катера мог спокойно вывернуть к
русско-японской войне 1905 года.
     -- А сколько стоит катер? -- спросил я.
     -- Стоит он прилично -- три тысячи. Но поверь, сынок, он того стоит. --
После двухмесячной разлуки  отец почему-то  стал  называть  меня  сынком. --
Дизельный движок, две каюты,  ходовая рубка,  отделка из ясеня  и бука.  Там
даже душ есть! Корпус из текстолита, шпангоуты...
     -- Вы берете на двоих? По полторы тысячи?
     Отец замялся:
     --  Мать  чего-то  капризничает...  Говорит,  очередь  на машину  может
подойти. А я говорю, что такой шанс упускать нельзя.  Представляешь -- летом
на Ладогу или по Свири: грибы, рыбалка, острова, шхеры, -- отец достал карту
и стал прокладывать возможные маршруты. Таких сияющих глаз я у него давно не
видел.
     Мама позвала нас обедать.
     --  Ну  вот  скажи,  сынок, --  с  оглядкой  на  мать  отец  налил  мне
"Вазисубани" не  в фужер, а в  рюмочку, -- ты  бы хотел летом  отправиться в
путешествие по Свири?
     --  Не  знаю,  --  я  сделал  вид,  что  неравноправие  в  посуде  меня
устраивает; видели бы родители,  как мы на практике пили портвейн стаканами.
-- В принципе, хотел бы...
     -- Это  тебя  Жора  подбивает,  --  мать  первая подняла  свой фужер  и
чокнулась с нами. -- Ну давайте, с приездом!
     Катер  стоял в яхт-клубе на Петровской косе. Дядя Жора прохаживался  на
ветру и, завидев нас, укоризненно посмотрел на часы.
     -- Хозяина не будет, -- сказал дядя Жора. -- Катер покажет его знакомый
яхтсмен.
     -- Какая  нам  разница,  --  сказал  отец,  поглубже  насаживая  шляпу,
поднимая воротник  пальто и  доставая  из карманов перчатки. -- Ну и ветерок
тут. Он нас прокатит?
     -- Говорит, что прокатит.
     Мы постучали в запертый изнутри сарай, и дверь, лязгнув, приоткрылась.
     -- Мы пришли катер смотреть, -- сказал в  полумрак дядя Жора.  -- У вас
найдется для нас время?
     --  Время есть понятие относительное, -- ответил из-за дверей не совсем
трезвый мужской голос.  --  И в тоже  время  категория вечная.  Я  доходчиво
излагаю? -- за дверью загремело, словно уронили корыто.
     -- Вполне, --  сказал дядя  Жора, дождавшись тишины. -- И я бы добавил:
сугубо относительное!
     -- Буду готов через пять минут, -- пообещал голос.
     -- Пьяный! -- шепотом сказала мама.
     -- Что ты хочешь, тут такой колотун, -- сказал отец,  отходя  от сарая.
-- Трезвенник и язвенник выпьет.
     -- Вот-вот, -- кивнула мама. -- Этого я и боюсь...
     Отец  покрутил головой,  давая  понять, что не понимает,  за  кого  она
боится: уж не за него ли?
     Яхтсменом   оказался  прихрамывающий  человек  с  неряшливой   бородой,
заплывшим  глазом и истертой палкой  с  резиновым  набалдашником. Он навесил
скрюченными пальцами замок и, недовольно глянув на маму, буркнул: "Пошли..."
     Катер  стоял  в  узкой  протоке   и  напоминал   крейсер  на  параде  в
окружениигрязноватых буксиров.
     -- Вот этот? -- восхищенно спросил отец.
     -- Это он и есть, что ли? -- скептически сказал дядя Жора. Я видел, что
катер  емунравится, но он старается не подавать виду. Возможно, хочет  сбить
цену.
     -- А как он называется?  -- мать  взяла  отца  под руку. -- Имя у  него
есть?
     --  Стойте  здесь,  а  еще  лучше  идите  туда,  --  сказал яхтсмен, не
удоставивая маму ответом и показывая  палкой  за здание яхт-клуба. -- Второй
причал. Я подойду туда.
     -- Может, вампомочь? -- спросил папа.
     -- Не надо. Спички лучше дайте.
     -- Там что, дрова? -- шепотом спросила мама. -- Это пароход?
     Я помотал головой: "Дизель! Мотор такой.Двигатель".
     Мы стояли на дощатом причале, под ногами задумчиво струилась Нева, и на
правом берегу блестели на солнце  прожекторные мачты  Кировского  стадиона и
желтели деревья в Парке победы. За ними я разглядел мачту парашютной вышки с
точками людей  на верхней площадке. Вышка работала -- белый купол, натянутый
на обруч, плавно скользил вверх за очередным счастливцем.
     Дядя Жора ходил по доскам и нервно курил папиросу. Отец держал мать под
руку и советовал ей смотреть не в  щели досок, а на невский простор, на чаек
или на подъемный кран, который тянул на берег легкий катер явно с претензией
на звание разъездного: маленькая рубка с  ветровым стеклом, штурвал, мачта и
бронзовая завитушка винта под кормой.
     Наш белый  катер,  вырезая пенистую дугу, с мягким урчанием подкрался к
пирсу и дал задний ход.
     --  Обрати  внимание, Жора,  он  прошел  по  траектории вопросительного
знака, -- крикнул отец, оборачиваясь к брату. -- А, как тебе это нравится?
     -- Надо брать, -- кивнул дядя Жора. -- Какие, к черту, вопросы.
     Катер  терся  автомобильными  покрышками  о брус  причала,  удерживаясь
против течения, и бородач, открыв дверь рубки, махнул нам рукой и показал на
сходни,  которые  следовало  положить,  если   мы   побоимся  шагнуть  через
расползающуюся щелку.
     Я скакнул  на  палубу и подал дяде Жоре крепкую  доску с  наколоченными
планками. Взяв мать за руки, словно они водили хоровод,  отец  с дядей Жорой
завели  ее  на  борт. Мы  поднялись  в просторную  рубку,  и катер,  взревев
двигателем,  упруго пошел  против  течения --  на этот  раз  плавной  дугой,
распрямляяпрежний вопросительный знак.
     --   Объясняю,   --   сказал   бородач-яхтсмен,  накручивая   маленькое
симпатичное колесо  штурвала.  Он  насупленно сидел  в вертящемся  кресле  с
низкой спинкой  и подлокотниками. -- Длина пятнадцать метров, шесть спальных
мест, дизель  --  сто лошадей, топливные баки -- пятьсот литров, крейсерская
скорость двенадцать узлов... Там есть откидное сидение -- посадите даму.
     --  Элечка, садись, -- дядя Жора откинул мягкоесидение на задней стенке
рубки, и мать села, скинув с головы платок и расстегивая пальто.
     Катер  плавно  сменил  курс,  нас  подхватило  течение,  и  мы  увидели
распахнутую горловину залива.
     Яхтсмен приподнял деревянную лаковую крышку:
     --  Здесь ящики для лоций и навигационных карт. Здесь, -- его вытянутая
рука указала на шкафчик, и я различил прячущуюся под рукавом татуировку: "Не
забуду..."  --  навигационные  приборы  -- компас,  бинокль,  секстант.  Это
приборы двигателя -- он пощелкал грязными ногтями по красивой панели. Сейчас
выйдем в залив и спускайтесь вниз, смотрите...
     --  А какова осадка и  дедвейт? -- спросил дядя Жора,  стоя  за  спиной
рулевого и подмигивая мне: мы, дескать, тоже, корабелы.
     -- Осадка  в грузу  около  метра, -- проговорил рулевой, вглядываясь  в
серую даль. -- Дедвейт у грузовых, а у нас пассажирское. Правильнее говорить
о  водоизмещении. -- Он помолчал.  -- Десять тонн... -- На его правой руке я
разглядел еще одну татуировку,похожую на картинку с пачки папирос "Север" --
восходящее солнце, которому не суждено взойти.
     -- Я это и имел в виду, -- согласился дядя  Жора.  --  Десять  тонн это
неплохо... -- Он повернулся к отцу: -- А, Сережа? Десять тонн, нормально?
     -- Вполне,  --  сказал  отец, оглядывая  рубку  и  трогая  зарешеченный
плафончик над головой. --  Ну,  что, можно спуститься в носовую каюту? -- он
показал на сбегающие вниз ступеньки.
     -- Спускайтесь, -- разрешил хромоногий.
     Я успел юркнуть по трапу первым и нажал никелированную ручку двери.
     Новый плащ, костюм и водолазка, которые я собирался купить с заработков
на практике, стали казаться  мне ничтожным пустяком, пустым переводом денег.
Если  нужно,  я  отдам  все,  только  бы  отец  с  дядей  Жорой  купили этот
замечательный катер.  Где они такой  откопали? Это  же сказка!  Сужающееся к
носу купе с четырьмя полками, световой люк над головой, зеркала!
     -- Пожалуйста, -- открыв еще одну  дверцу,  гордо сказал дядя Жора,  --
камбуз! Плитка с баллонами! Шкафчики для провианта!
     -- Почему так чесноком пахнет? -- спросила мама.
     -- Это черемша, -- сказал отец, вглядываясь в открытую стеклянную банку
на столике в камбузе. -- Помнишь,  в  Сибири сколько ее собирали? Особенно в
последней экспедиции...
     -- Да, -- весело сказала мама. -- Надо же, и окошко на кухне есть.
     --  Люк!  --  поправил дядя  Жора.  -- На  камбузе! Привыкай  к морской
терминологии!
     -- А где же э... гальюн? -- спросил отец. -- И обещанный душ?
     --  Наверное, в  корме,  --  дядя  Жора  быстро  поднимался  по  трапу,
придерживаясь за никелированный поручень.
     Мы  спустились  из  рубки в шум машинного отделения. Катер стало слегка
покачивать, и двигатель прибавил обороты. Мама поморщилась.
     Туалет и душ находились за полиэтиленовой шторкой.
     --  Это несолидно,  --  крикнула мама, поворачиваясь к  отцу.  --  Надо
что-то непрозрачное повесить.
     --  Повесим!  -- покивал отец,  сдерживая  восхищенную улыбку.--  Жора,
верстачок с тисочками! А? Как тебе это нравится?
     -- Немцы есть немцы,  -- крикнул дядя Жора, открывая следующую дверь  в
корме. -- Идите сюда! Еще одна каюта!
     То,  что дядя Жора  назвал каютой, напоминало скорее проходной отсек  с
двумя мягкими  кожаными лежанками  по  бортам. Но уютно. Здесь, наверное,  в
долгих походах  спали  механик  и  матрос.Аккуратная  дверь с  иллюминатором
выходила  на кормовую палубу. Я  заметил два встроенных шкафчика  и откидные
угловые  столики  с  матовыми  плафонами  на  стене. Можно положить  книжку,
поставить  чашку с крепким чаем... В отсеке было тепло, значительно  тише, и
линолеумный пол слегка подрагивал под ногами.  Я подумал, что неплохо бы мне
иметь здесь свой уголок. Могу матросом. А если подучиться, то и механиком.
     -- Это ют! -- дядя Жора открыл дверцу на палубу, и мы увидели  пенистую
шумящую воду за кормой.
     -- Ой, чайка! -- сказала мама, высовываясь в дверцу. -- Летит прямо  за
нами. Вон еще одна! И еще!
     --  Настоящий пароход! -- отец приобнял мать за талию и тоже высунулся.
-- Это наши  чайки, они всегда летят за кораблями... --  Они заслонили собой
проход,  но  я  успел  схватить  глазами и  чайку,  и  удалявшиеся постройки
яхт-клуба, и отблеск солнца  на серой воде и  подумать, что в мое отсутствие
между родителями произошла серьезная размолвка, но сейчас  трещина сужается,
и катер должен помирить их.
     На  обратном пути  мы  по  очереди  постояли за штурвалом,а  маме  даже
разрешили включить тумблер  сирены  --катер требовательно  аукнул  встречной
моторной лодке, и там случилась легкая паника: два мужика пожимали плечами и
разводили  руками, давая  понять, что они ни в чем не  провинились, а если и
провинились, то больше не будут.
     Мама засмеялась и поправила растрепанные ветром волосы.
     -- Джонки тут какие-то болтаются, -- провожая  взглядом моторку, сказал
дядя Жора.
     Хромоногий,так  и не представившись, хрустнул  защелкой  окна и зевнул:
"Ну что, на базу?"
     --  А  вы  еще  кому-нибудь  показывали? -- равнодушным голосом спросил
отец.
     --  Смотрел тут один... Вроде, брать собирается,  -- сказал яхтсмен. --
Сказал, будет деньги искать.
     -- Давно? -- напрягся отец.
     -- Вчера....
     Отец с дядей Жорой  переглянулись  и  одновременно вскинули брови.  Они
стояли  рядом,  плечом  к  плечу, и со  стороны  могло  показаться, что отец
посмотрелся в зеркало и вскинул брови.  Зеркало в точностиотразило его лицо,
но одело по-другому -- на дяде Жоре была синяя куртка с капюшоном.
     -- Вы тут живете? --отец показал пальцем на каюту.
     Бородач кивнул:"Охраняю".
     -- И не холодно?
     -- Холодно в открытом космосе и в могиле, -- усмехнулся яхтсмен. -- А у
живого человека кровь в жилах. Надо только ее согревать и разгонять...
     -- Намек понял, -- сказал отец.
     Мама строго взглянула на него и что-то шепнула на ухо. Отец кивнул.
     -- Вы и  в походах с  Семен  Семенычем бывали?  --льстиво  спросил дядя
Жора, демонстрируя проницательность.
     --  Бывал, -- хромоногий вел катер  прямиком к причалу.  -- Всю  Ладогу
обошли, в Онегу этим летом собирались...
     -- И что же помешало?
     --  Здоровье...  Инфаркт  у Семеныча случился.  Что  характерно  --  на
берегу. На воде ему сам черт не брат!
     Мама покачала головой по поводу инфаркта, а отец поднял  палец, обращая
ее внимание на целительные свойства водных прогулок.
     --  Мы сегодня  позвоним  Семен  Семенычу и дадим ответ --  сказал дядя
Жора,  садясь  на откидной  стульчик и задумчиво  закуривая. -- Сколько  вам
Семен Семеныч платит за охрану? Если не секрет.
     -- Нанять, что ли, хотите? -- помолчав, спросил бородач.
     -- Да так просто. Интересно...
     Я ждал ответа. Охранять  по ночам такой катер взялся бы и я с друзьями.
Мне платить не надо, но ребята бесплатно не возмутся.
     --  За   охрану   я  с   него  денег  не   беру,  --  помолчав,  сказал
сторож-капитан.
     -- Во, как здорово! -- поспешно сказал отец. -- Это что, принцип такой?
     --  Принцип,  -- кивнул рулевой с усмешкой. -- Он  же с  меня не  брал,
когда охранял...
     Отец с дядей Жорой переглянулись.
     -- Понятно, -- сказал дядя Жора.
     Бородач крутанул колесо штурвала вправо, и катер, накренившись и сбавив
ход, стал подбираться к причалу.

     Отец ходил  по комнатам, повторял, что деньги -- ерунда, не на те казак
пьет, что есть, а на те, что будут, и не купить такой замечательный катер --
головотяпство. Убрав звук в телевизоре, он нервно щелкал ручкой переключения
каналов.  Ни одна  из трех  программ не  могла снять  его возбуждения,  и он
выключил "Горизонт" и сел рассматривать карты.
     "Вот  посмотри, Элечка! -- восклицал отец, разглаживая бумагу. -- Какой
прекрасный маршрут  я вижу!"  -- "Меня не  надо уговаривать,  --  напоминала
мама. -- Я согласна! Мне нравится! Но ты  же знаешь Зину..." --  "Поговори с
ней еще раз! -- настаивал отец. -- Ты ей про иллюминатор в камбузе сказала?"
-- "Сказала!" -- "И что она?" -- "Сказала, что  хочет сама посмотреть.  Я ее
понимаю." --  "Но  это же безумие,  катер  может уплыть в  другие  руки!  --
нервничал отец. -- Жора сегодня обещал дать ответ! Почему он не звонит?"
     Я тоже переживал. Время шло к девяти вечера, а телефон молчал. Да, тетя
Зина есть тетя Зина. Ее с наскоку не возьмешь.
     Я  решил  воспользоваться  своими каналами.  Потихоньку  взял несколько
двушек  из  старой  чернильцы  в   прихожей  и  сказал,  что  пойду  немного
прогуляюсь.  Автомат на  углу 5-й линии  и Малого  был  свободен.  Я  набрал
дядижорин номер. Трубку, как и следовало ожидать, сняла его дочка Катька.
     -- Привет, -- сказал я. -- Это Кирилл. Только не говори, что ты со мной
разговаривала.
     Я расписал ей катер в лучших красках, как он того и заслуживал.
     Катька  была  существом   капризным   и  весьма  влиятельным:  родители
стелились перед ее капризами,  словно пытаясь  загладить свою  вину  за метр
восемьдесят  ее  роста.  Когда  мои  родители  были  молодыми  и  ездили   в
экспедиции, я жил в семье дяди Жоры и Катькин характер познал досконально.
     --  А  какие  там  яхтсмены  ходят!  --  приврал  я.  --  Широкоплечие,
мускулистые! Не то, что ваши медики в очках и шапочках.
     -- Ты говоришь прямо, как мой  папочка, -- сказала кузина.  --Он только
что рассказывал  про широкоплечих мускулистыхяхтсменов. Они  с мамой  до сих
пор этот катер обсуждают. Уже два раза валерьянку пили. А если честно, катер
мне  до  лампочки. За мной  сейчас фехтовальщик  ухаживает  и  аспирант.  Из
вашего, кстати, института. Ты такого Славу Груздева не знаешь?
     -- Нет.
     -- А можешь узнать?
     -- Если ты надавишь на родичей,  чтобы они купили катер, я тебе узнаю и
про Славу, и про кого хочешь
     -- Как я могу надавить? -- закапризничала Катька.
     -- Очень просто! Скажи,  катер хочу.  Просто  мечтаю! Без  катера  меня
никто замуж не возьмет!
     -- А я и не стремлюсь замуж!
     --  Потом  застремишься,  да  поздно  будет.  Мужчины,  кстати,   любят
знакомиться  на  воде.  В  общем, меняю Славу  Груздева  на  твой  капризный
обморок!
     -- А что ты про него можешь узнать? -- стала торговаться Катька.
     --  Все!  --  соврал  я.  --  У  меня  знакомаядевушка  в отделе кадров
машинисткой работает. Ну, ичерез ребят наведу справки...
     -- Узнай, почему он бороду носит. Шрам скрывает, или обет кому-то дал?
     --  Какой обед? --  не расслышал я  окончания. --  В смысле, с  кем  он
пообедал?
     --  Балда,  -- сказала Катька. -- Обет -- в  смысле обещания. Может, он
кому-то обещал не бриться до возвращения в свою Караганду? Усек? А мне мозги
пудрит, что шрам на шее.
     Я   пообещал  разобраться  в  запутаном  личном  деле  Славы  Груздева,
аспиранта  из  Караганды,  в  ближайшее  же  время.  Катька сказала,  что  в
принципе,   она  не  против   катера  как  такового,   и   сейчас  попробует
воздействовать на родителей.
     Когда я вернулся домой, отец торжествующе ходил по  комнате. Глаза мамы
сияли радостью.
     --  Согласилась!  --  хлопнул  в  ладоши  отец.  -- Зинаида  Михайловна
согласилась! Сейчас Жора звонит Семен Семенычу. Потом перезвонит нам.
     Мы стали ждать звонка дяди  Жоры. Отца было  не узнать. Он разве что не
плясалматросский  танец. Мама,  сдерживая улыбку, накрывала на стол, и  батя
мешал  ей -- напевал и пытался вовлечь в вальсирование. Я  радостно кувыркал
по дивану кошку Сильву и обещал прокатить ее на пароходе.
     Дядя Жора позвонил  скоро  и  сказал, что завтра с  утра  нужно  внести
задаток в пятьсот рублей и потом спокойно оформлять. Но именно с утра!
     Отец записал адрес и телефон Семена Семеновича.
     -- Ну что? Снимаем с книжки пятьсот? -- спросил отец.
     -- Почему пятьсот? -- Мама стояла в халатике и с  полотенцем  на плече.
-- Разве не пополам?
     -- Ну  не встречаться же  мне  из-за этого специально с Жорой! --  отец
смотрел чуть виновато.
     --  Хорошо, --  сказала  мама. Она собиралась идти в ванную. --  Только
будь осторожен, деньги немалые. И возьми какую-нибудь расписку.
     -- С Жоры? -- дурачась, спросил отец.
     -- С  Жоры, с Жоры, --  покивала  с  улыбкой мама. --  С хозяина катера
возьми !
     Я  сказал,  что завтра у  меня свободный  день  и могу  составить  отцу
компанию.
     -- Правильно, -- сказала мама, --составь. Так будет спокойней.

     Утром отец долго брился, причесывался, надел костюм с  галстуком, новое
пальто,и придирчиво осмотрел себя в зеркало, словно мы шли не в сберкассу, а
собирались в гости.
     -- Сынок,  --  поправляя  галстук, сказал отец, -- сегодня очень важный
день.  Теперь наша жизнь  переменится, вот увидишь! Ты приобщишься к великой
культуре мореплавания, я рад за тебя...
     Я сказал, что тоже рад.
     -- Море развивает самодисциплину, выдержку, хладнокровие, --  продолжал
отец, по разному примеряя шляпу.  -- И другие полезные качества! Ты  знаешь,
например, сколько морских узлов придумало человечество?
     -- Даже не догадываюсь, -- сказал я, мягко тесня отца к двери. -- Кроме
одного, что у вас с братом на пупках, никогда в жизни не видел.
     Батя рассмеялся, и мы стали спускаться по лестнице.
     Отец  с  дядей  Жорой  родились  в  Кронштадте,  и  пупки  им  завязали
специальным, как они уверяли, морским узлом.
     Если  у  большинства людей  пупок  живет  в углублении  живота, то эти,
кронштадтские пупки, напоминали выпуклую металлическую пуговицу, пришитую  к
брюху так, что не подковырнешь.
     Отец  сидел   со   своим  пупком   тихо,   но  дядя  Жора   все   время
хвасталсяпуговицей в  центре живота  и время  от  времени предъявлял ее, как
доказательство кронштадсткого упрямства.
     Однажды  дядька  приехал в  Москву  выбивать  штатное  расписание  и  в
кабинете  замминистра  обмолвился,  что не  двинется с  места, пока  ему  не
подпишут нужную бумагу.  Мы, дескать, из Кронштадта, -- сверкал  он глазами.
Замминистра  запер  дверь на ключ  и попросил показать  пупок. Дядька скинул
пиджак     и     гордо    расстегнул     рубашку.Удовлетворенно     хмыкнув,
начальникрасстегнул ременьи  с  улыбкой выставил на обозрение свой упитанный
животик: "А теперь ты глянь! И  кто из нас упрямее?" Дядя Жора  говорил, что
он  подвел  замминистра  поближе  к  окну,  попросил   его  надуть  живот  и
одобрительно   поцокал   языком,  давая   понять,   что  пупок   всамделишно
кронштадтский.
     По словам дяди  Жоры, после таких смотрин замминистра радостно подписал
бумагу, и они даже выпили на почве пупков и повспоминали родной остров.
     В сберкассе было душно, и очередь  стояла  приличная,  человек  десять.
Батя  заполнил требование  на  пятьсот  рублей,  мужественно встал  в  конец
очереди и развернул  "Ленинградскую  правду".  Я  хотел выйти  на улицу,  но
старушка с палочкой  попросила меня  заполнить  квитанцию на квартиру. Ручка
писала плохо, чернильница стояла  только на другом столе, и мне  приходилось
ходить к ней и пробираться сквозь толпу, неся вставочку пером вверх. Трещали
кассовые  автоматы.  Люди  занимали  очередь и  уходили  стоять  в  соседние
магазины  за  продуктами. Возвращаясь, начинали искать свое место и спорили,
кто  за  кем стоял,  а кто  не стоял. В уголку состредоточено  проверяли  по
газете лотерейные билеты и облигации...
     Я заполнил  еще несколько квартплат и требований  на деньги. Отец почти
не  приближался к  окошечку и  нервно  вглядывал  на  часы. Я  с извинениями
протиснулся к нему. Он пожал плечами -- будем стоять, а что сделаешь? Теперь
он  читал   "Призывы   ЦК  КПСС  к   61-й   годовщине  Великой   Октябрьской
Социалистической Революции" на первой полосе газеты.
     Когда  подошла его очередь, кассирша сказала,  что такую  крупную сумму
надо было заказывать заранее. Мы простояли в сберкассе уже почти час.
     --  Как  это  заказывать? --  возмутился  отец.  -- Где  это  написано?
Позовитезаведующую!
     --  Заведующая  в отпуске!  -- нервно  сказала  кассир.  -- Не  шумите,
гражданин!
     -- Должность  в отпуск не  уходит, -- веско сказал отец. -- Кто за нее?
Позовите!
     -- Следующий! -- сказала кассир.
     Очередь нетерпеливо заворчала, выдавливая отца от окошечка.
     Наш катер мог накрыться медным тазом.
     Я кусал  ногти,  но  отец,  уцепившись  руками за  прилавок,  шикнул на
очередь:  "Имейте  совесть!" и,  сняв  шляпу, по  плечи  просунул  голову  в
стеклянное  окошко. Не  знаю, что он  там  говорил,  но  кассирша  покрылась
румянцем, обменялась репликами с сидевшей в соседнем окошечке толстой тетей,
и  батя,  зажав  аллюминиевый жетон  в  руке, встал  с повеселевшим лицом  в
короткую очередь  -- уже  за деньгами. Он подмигнул мне и надел  шляпу. "Вот
прощелыга, -- прокоментировала бабулька,сидевшаяна мягкойлавочке у стены. --
Пролез таки!.. Я рубль по лотерееполучить второй час стою, а он влез! Тьфу!"
     Мы вышли из сберкассы, и батя стал ловить такси на Петроградскую. Семен
Семенович жил на Кронверской улице. Это не меньше рубля, а  то и полтора. Но
мы спешили -- неизвестно, чем может кончиться наша задержка: Семен Семенович
мог подумать, что  мы  передумали, и продать  катер тому,  кто раньше внесет
залог. Притормозили две машины  с пассажирами на переднем сиденье, но все не
по пути. Третья шла с поломкой  в парк. Наконец мы подсели  в такси, везущее
двух  женщин на  Комендатский  аэродром.  Водитель сказал,  что поедет через
Кировский.
     --  Как там Комендатский? -- Батя снял шляпу, чтобы не мешать  водителю
смотреть в зеркальце. -- Строится?
     -- Строится, -- гордо сказала одна из женщин.
     --  Что  там,  "корабли"? --  Отец поерзал,  устраиваясь поудобнее.  --
Никогда не был.
     --  "Корабли",  --  кивнула  тетенька.  --  Вот, трехкомнатную квартиру
получили, шестнадцать лет стояли.
     -- И на сколько человек дали?
     -- На пятерых, -- сказала женщина. -- Мы с мужем, двое детей и бабушка.
     -- Разнополые? -- вмешался в разговор таксист и посмотрел на пассажирку
в зеркальце. -- Дети разнополые?
     -- Ну да, -- сказала женщина, -- сын и дочка. Сыну скоро в армию.
     -- Не  имели права так давать, --  угрюмо сказал таксист. -- Разнополым
положено по комнате. Плюс вы с мужем и бабушка, отдельный член семьи. Должны
были дать четырехкомнатную.
     -- Да что вы! -- махнула рукой  женщина.  -- Хорошо,  что трехкомнатную
дали. И то, потому  что свекровь старый большевик. Она с  Лениным  на съезде
комсомола встречалась. Он ей руку пожал.
     --  Вот это  и надо было  использовать! -- крякнул таксист. --  У моего
сменщика похожая  ситуация  была, только его дед на одном заводе с Калининым
работал. Написали письмо Брежневу, дали им двухкомнатную вместе с дедом! Дед
через  год и  помер. Сейчас  живут припеваючи на  правом берегу Невы,  возле
"Ярославны".
     Они  стали  обсуждать,  какой  мусор оставляют за  собой  строители,  и
сколько за ними недоделок.
     --  Вот  здесь  остановите, пожалуйста! --  сказал отец, вытаскивая  из
кармана рубль.
     Мы вышли.

     ...Семен Семенович, не моргая, смотрел на отца:
     -- Вы что, передумали?
     --  Ни  в  коем  случае! --  сказал  отец,  входя  в полутемный коридор
коммуналки, и понизил  голос: -- Принесли задаток, как договаривались...  --
Отец   быстро  снял  шляпу  и  приложил   ее  к  груди,   словно   пришел  с
соболезнованием, а не с задатком.
     Пожилой мужчина  в темно-синих галифе  и майке поскреб лысину  и быстро
оглянулся.  На  близкой  кухне  шкворчала сковородка, и вкусно пахло жареным
салом.
     -- Молодой человек с вами?  -- подозрительно спросил  мужчина  и  снова
оглянулся.
     -- Мой сын,  Кирилл! --  представил меня отец. Я поклонился и закрыл за
собой дверь. Щелкнул замок. -- Студент,  -- зачем-то уточнил  отец. -- Вчера
вместе ходили на вашем катере. Очень понравилось!
     -- Так-так, -- мужчина скрестил на груди руки  и протяжно крикнул через
плечо: -- Дуся! Иди сюда! -- Нас определенно не спешили вести в комнату.
     На крик бесшумно приоткрылась ближняя дверь, впуская на паркет холодную
полоску дневного света  от далекого окна, и  мелькнула голова длинноволосого
парня.  "Я  тебя засек! --  резко  обернулся Семен  Семенович.  -- Не хочешь
работать --  завтра пойдешь к участковому!"Дверь мгновенно закрылась,  и  мы
разглядели  полную  пожилую женщину,  шаркающую тапками  из  дальнего  конца
коридора.
     -- Чего  это он?  --  она нацепила очки, болтавшиеся  на  резиночке,  и
удивленно посмотрела на отца.  -- Нет-нет, задаток  не  возвращается. Мы уже
двоим отказали, что ж нам теперь, убыток терпеть! Задаток есть задаток...
     -- Пап, может, дядя Жора приезжал? -- предположил я. -- Спроси!
     -- Видите ли, в чем дело... -- начал отец.
     -- Ничего не  знаем! -- махнула  рукой женщина. --  Если отказываетесь,
сто рублейнеустойка!
     Размытая женская  фигура  босиком прошлепала на кухню и запричитала над
сковородкой. В коридор с паровозным плачем выскочил ребенок и побежал, топая
ногами  по натертому  паркету. За ним молча погналась женщина в  халатике  и
вернула в комнату.Дверь за ними захлопнулась,  и сквозь вой было слышно, как
упал, дилинькнув звонком, велосипед.
     Семен Семенович молча буравил  отца взглядом и неприязненно  взглядывал
на меня. Переговоры, как пишут в газетах, зашли в тупик.
     -- Еще и переоделся, -- сказала Дуся, разглядывая отца.
     -- Да это, наверное, мой  брат приходил!  --  отец развел руки. -- Мы с
ним близнецы! Посмотрите на меня! Ну! --  Он выставил лицо вперед и покрутил
им, чтобы показать и профиль.  -- Он в синей куртке был,  да?-- Отец понизил
голос, давая понять, что  тоже  кое-что соображает в  конспирации. -- Принес
вам задаток -- пятьсот рублей! Правильно? Вы получили задаток?
     Босая женщина с чадящей сковородкой вышла в коридор  и сделала вид, что
по дороге  к  комнате ей  захотелось  остановиться и  посмотреть,  сильно ли
угорели шкварки.
     --  Что ты тут  дымишь! -- сказала Дуся, обращаясь к соседке. --Видишь,
товарищи  из  общества  ветеранов  пришли.  Еще и жир капает! Сама  оттирать
будешь!
     Женщина, не проронив ни слова,ушла с загадочной улыбкой Джоконды.
     --  Это недоразумение!  -- негромко  продолжил  отец. -- Мы в сберкассе
задержались,  а  брат,  наверное,  не  вытерпел  и  приехал.  Жора!  Георгий
Михайлович! А  я -- Сергей  Михайлович!  Смотрите, я вам паспорт  покажу. --
Отец достал паспорт и раскрыл его. -- Видите -- Сергей Михайлович!
     --  После  сберкассы,  значит,  прямиком  к  нам, -- Дуся уверенно, как
контролер в электричке, взяла паспорт. -- Ловко!
     Воронежские  нескладухи какие-то. Я  не понимал,  чему они  не верят, и
чего от нас хотят. Сказали же им, что близнецы!
     --  Давайте,  я  сейчас  Георгию позвоню! -- предложил  отец. -- И  все
выяснится. --  Он засмеялся.  --  Прямо,  черт-те-знает-что!  Нас всю  жизнь
путают!
     --  Недоразумение, -- подтвердил  я  от  двери.-- Мы задаток  принесли.
Хотим катер купить. Но  если  Георгий Михайлович уже был, то вопрос снят. Мы
на две семьи покупаем...
     -- Ну да, --  сказала Дуся, взглядывая на паспорт, а потом  на отца. --
Сергей Михайлович. Вроде...
     -- Да не "вроде", а точно, -- сказал отец. -- Если он был, то  можно  и
не звонить. Мы тогда пошли...
     Я стал нащупывать за спиной замок.
     --  Дети лейтенантов  Шмидтов,  --  с недоброй усмешечкой сказал  Семен
Семенович. Мне показалось, он сейчас схватит отца за лацканы пальто и начнет
валить. --Нет уж, давайте позвоним. -- Он отошел в сторону, пропуская вперед
Дусю, и сделал  указывающий жест рукой:  "Прямо по коридору, не сворачивая!"
Мыдвинулись  гуськом,  ощущая  за  спиной  тяжелое  дыхание  хозяина.  Семен
Семенович щелкнул выключателем и указал рукой на телефонный аппарат, висящий
на стенке в обрамлении нового куска обоев.
     -- Звоните!
     -- Так, -- сказал отец, отдавая мне шляпу. -- Где он сейчас может быть?
-- он повернулся к Семену Семеновичу. -- А давно он у вас был?
     Дуся стяла,  уперев руки в  бока,  и  поглядывала на  нас торжествующе,
словно   загнала  нас,   мошенников,   в  тупик.   На   двери   поблескивало
плексиглазовое окошко-глазок размером со  спичечный коробок. Зачем? Смотреть
в коридор?
     -- Нет, недавно,  -- с  ехидцей  сказал  Семен Семенович.  -- Интересно
знать, по какому номеру вы собираетесь звонить?
     Отец, пожав плечами, назвал домашний номер дяди Жоры.
     --  Минуточку!  --  сказал Семен  Семенович. -- Дуся, сходи в  комнату,
сверь номер -- на камоде лежит. Какой вы говорите?
     Отец,повторил,   и   Дуся   открыла   дверь   с   окошечком.  Я   успел
разглядетьметаллический засов на манер печной  заслонки с внутренней стороны
квадратного глазка. И цепочку, какая бывает на входной двери.
     -- Какой-какой?-- она высунулась из двери, держа бумажку перед глазами.
     Отец в третий раз назвал номер. Он начинал злиться.
     -- Последние цифры "семнадцать" или "восемнадцать"? --  уточнила хитрая
Дуся.
     -- Семнадцать, -- ледяным голосом сказал отец.
     -- Звоните! -- разрешила Дуся.
     Отец,  сверкнув  глазами,  набрал  номер  и долго  ждал, неплотно держа
трубку, чтобы все слышали гудки.
     -- Никто не подходит, -- повесил трубку отец. -- А рабочего я не помню.
Кирилл, ты не помнишь?
     Я скорбно поджал губы и помотал головой.
     -- Ладно, -- сказал отец, забирая у меня шляпу. -- Я ему скажу, он  вам
сам вечером позвонит.
     -- А как мы узнаем, кто звонит? --вновь подбоченилась Дуся.
     --  Какая вам разница! -- угрюмо  спросил отец. -- Вы задаток получили?
Никто его не отбирает! К чему это следствие?Вы, случайно, не милиционер?
     --  Угадали,  --  кивнул  Семен  Семенович.  --  Ветераны  министерства
внутренних дел. А вы что, не в ладах с органами?
     --  Это вы не в  ладах с  логикой,  --  не сдержался отец.  --  Простую
ситуацию понять не можете, а поди... капитаном служили!
     -- Майором! -- с задетой гордостью сказал Семен Семенович. -- Сорок лет
беспорочной службы! С тридцатого года! -- Он закипал прямо на глазах. -- А с
логикой у меня  все  в порядке, молодой  человек! Н-да.  Вот так вот!  -- Он
сделал жест рукой, приглашая нас вернуться по коридору. -- На выход, дорогие
мои!  С  вещами,  как говорится!  --  Он  ел нас побелевшими  глазами. Псих,
догадался я.
     -- Ладно, -- предвкушая победу  разума  над  подозрительностью,  сказал
отец, --  мы  сегодня  вечером заедем к  вам  с братом, и вы  убедитесь, что
мыблизнецы.
     -- Можете не трудиться!  --Семен  Семенович  по-ленински  держал  руку,
указывая на дверь в конце  коридора. --  Я и не таких видал, да только через
решеточку!Поторопитесь, уважаемый!
     Катер, похоже, накрывался медным тазом. Все к тому и шло.
     --  А  не поторопитесь, так я  сейчас в отделение  позвоню.  Тут рядом,
быстро приедут!
     Упрямый старик! Зря отец назвал его капитаном.
     --  Извините,  пожалуйста,  --  мягко  сказал я,  -- они  в  самом деле
двойняшки! Нам ваш катер очень понравился! Мы хотим его купить.
     --  На выход! -- безжалостно сказал Семен Семенович, не меняя ленинской
позы. -- Двойняшки! Катер им понравился!
     Отец сердито нахлобучил шляпу и мягко подтолкнул меня в сторону входной
двери:  "Пошли!"  Неожиданно  он развернулся, и старик  наткнулся на него  в
тесноте коридора.
     -- Что! -- звенящим голосом сказал отец. -- Пальцы по курку скучают?
     -- Да я таких, как ты, шлепал на счет "три" и фамилии не  спрашивал! --
гремел нам вслед старик. -- Катер вы теперь  только во сне  увидите! Сегодня
же позвоню и продам порядочным людям! Вон  изквартиры! Катер им понадобился,
чтоб свои дела обделывать! Аферисты!
     Грохнула дверь, и мы  стали спускаться по лестнице. Спустя пару этажей,
отец сел на подоконник. Мне показалось, он раздумывает, не вернуться ли и не
подкинуть деду банок.
     --  Ум-м,  --  тяжело,  как  от зубной боли вздохнул отец.  --Настоящий
маразм! -- Он сдвинул шляпу на затылок,  ослабил узел  галстука  и посмотрел
сквозь мутное окно на улицу. -- Дай закурить... Ведь куришь уже?
     Я достал пачку "Стюардессы" и протянул ему.
     -- Козырные, --  безразличным голосом сказал отец, вытаскивая сигарету.
-- Десять лет не курил...
     -- Может, не надо? -- попросил я.
     Отец обреченномахнул рукой и глазами попросил прикурить.
     Прошуршала, разгораясь, спичка. Взвился огонек.
     --  А как жезадаток? -- вслух подумал отец и посмотрел на меня  твердо.
-- Если  он  принимает меня  за Жору,  так должен деньги вернуть!  А? --  Он
поднялся с подоконника.
     --Может, дядя Жора договорится?
     --  Как  он договорится,если мы на  одно лицо?  --отец  щелчком загасил
сигарету. -- Сиди здесь! Я сейчас!..
     -- Батя,  не  надо! --  взмолился  я.  --  Придем  с  дядей  Жорой! Все
разъяснится. -- Я первый раз назвал отца батей.
     Отец крутанулся на месте и прошелся по площадке, заложив руки за спину.
     -- Безумие какое-то, -- бормотал отец. -- Взял пятьсот рублей...  А где
расписка? Он шлепал! Вот, гнида!
     -- Да он остынет...-- Мне не хотелось верить, что мы потеряли катер. --
И ты  остынешь.  Приедете с дядей Жорой... -- Я  с опаской вытащил  сигарету
изакурил.
     -- Мы не остынем, сынок... -- отец хмуро смотрел, как я затягиваюсь.
     --  Ладно,  пойдем,  --  я взял  его под  руку, и повел вниз.-- Хорошо,
милицию не вызвал...
     Мы вышли на осеннюю улицу, и я остановился, чтобы завязать ботинок.
     -- Ты знаешь,  что  твой дедушка  умер в тюрьме?  -- неожиданно спросил
отец.
     --  Слышал...  -- сказал  я,  выпрямляясь. Мне не  нравилось, что  отец
затронул  эту  тему. В институте  мы  касались темы  репресий,  но вскользь.
Скользкая, как я понял, была тема...
     -- Ты должен знать, что он ни в чем не виноват! -- чеканно сказал отец.
-- Это были  репрессии. Культ личности! А вот такие... -- он не договорил  и
махнул рукой.
     Я понимающе кивнул.

     Через  несколько  дней отцу  с  дядей  Жорой  удалось  получить обратно
четыреста рублей. За деньгами они ходили под конвоеммамы и тети Зины.
     Осень в то  лето стояла  замечательная  --  утром  гремели  под  ногами
схваченные морозом  листья, а  днем  светило  яркое  солнце  и  пронзительно
голубело  небо.  Когда я ездил на трамвае  в институт,  на  розовом  граните
Набережной дейтенанта Шмидта сидели, не боясь прохожих, чайки, и я все время
жалел, что мы не купили катер. Но к зиме перестал об этом думать.
     В  самом  начале июня дядя Жора  вез  всех нас  на дачу, и на Кировском
мосту, сквозь бегущие узорчатые решетки,  я разглядел идущий по  воде катер.
Это был он! Катер шел против течения, в сторону Ладоги. Я знал, что на мосту
остановка  запрещена,  и  промолчал...  Дядя  Жора   свернул  на  Петровскую
набережную, к "Авроре", и  парапет закрыл, спрятал от меня  воду,  оставив в
воздухе  лишь ее  незримое  присутствие  и светлые  блики  в окнах домов  на
набережной.Мысленным взором  я досмотрел схваченную  с моста картину -- и не
увидел за катером чаек...

     х х х


     Каралис Дмитрий Николаевич, 1949 г.рожд., член СП Санкт-Петербурга.
     Тел. раб. 323-52-95



КОСМОНАВТ


     (из цикла рассказов "Близнецы")

         1
     Отцу  с  дядей  Жорой исполнялось по  пятьдесят,  и  юбилей решено было
справлять вместе, накупленной вскладчину даче.
     Мы  сидели  на  дядижориной веранде,  куда  днем заглядывало солнце,  и
прикидывали,  что   осталось  сделать   в  оставшееся   до   юбилея   время.
Гостей предполагалась пестрая  туча:  друзья-геологи,   ученые  из   Сибири,
моряки-подводники,  школьный приятель-эквилибрист,  мастер спорта по  боксу,
тетезинин брат-чечеточник... Человек тридцать, не меньше. Куда всех усадить,
чем накормить и где потом разместить?
     Отец с дядей Жорой  сказали,  что материально-техническую базу, то есть
столы, скамейки и ночлег они возьмут на себя, пусть женщины не волнуются.
     -- Надо взять доски и  сколотить из них пэ-образный  стол и  лавки,  --
предложил дядя Жора, поглаживая Чарли между ушей.
     -- Из каких досок ты собираешься делать стол? -- спросила тетя Зина. --
Не из тех ли, что на беседку?
     -- А из каких еще? Не покупать же новые? Зато сделаем шикарный стол  --
внукам останется! И на мои поминки еще сгодится, если  бережно  относиться и
от дождя прикрывать. Вы же без меня потом не сколотите!
     --  Типунтебе  на язык!  --  сказалатетя  Зина.  --  А беседка?  Вы  же
собирались строить новую беседку для чаепития и бильярда!
     -- Хорошо, -- согласился дядя Жора, -- не будем  колотить стол. Вытащим
со второго этажа ковры и постелим на траве!
     --  Ну  да! -- сказала  тетя Зина.  -- Чтобы  соседи  подумали, что  мы
какие-нибудь узбеки. -- И как женщины будут сидеть в праздничных нарядах?
     -- За  узбекским столом женщины не сидят,  -- сказал  дядя Жора. -- Они
только приносят кушанья и спрашивают мужчин, не надо ли еще чего.
     -- Да ковры-то старые, --  сказал отец, не отвергая узбекского принципа
по поводу участия женщин. -- Если только потом на них возлежать...
     -- Правильно! -- сказал дядя  Жора. -- В темпе  сколотим длинный стол и
скамейки. А  ковры почистим  и расстелим неподалеку, для неспешных  бесед  и
отдыха. Еще  бы неплохо устроить журчащий  фонтан из шланга и насоса, но это
продумаем отдельно. Жалко бассейн выкопать не успеем...
     -- Почему? -- спросил я. -- Если пригнать трактор "Беларусь"...
     --  Подумаем,  подумаем, -- пообещал  дядя  Жора.  -- Времени  еще  три
недели.  А ночлег  организуем  в палатках. Я привезу три  армейские палатки,
накосим сена, застелим брезентом и выдадим каждому одеяло.
     --  Жора!  --  сказала  мама.   --  Где  мы  возьмем тридцать одеял?  А
пододеяльники?
     --  Хорошо,  -- сказал дядя  Жора. -- Пусть  мужики спят в палатках без
пододеяльников,  а  женщинам,  если  они такие  фифочки, иу  них нет  полета
фантазии, найдем пододеяльники... Космонавта положим в доме...
     Мы с Катькой переглянулись.
     -- Что? -- тетя Зина строго посмотрела на мужа, будто слово "космонавт"
было ругательным.-- Какого еще космонавта?
     --  Обыкновенного, -- пожал плечами  дядя Жора. --  Летчика. Из  отряда
космонавтов. Только об этом никому  не  следует знать. Может, он вообще, еще
по здоровью не подойдет.
     -- Куда не подойдет по здоровью? -- спросила тетя Зина.
     -- Туда! -- дядя Жора показал рукой в потолок. -- Для полетов в космос.
     -- А откуда он взялся?
     -- Познакомился недавно, -- скромно сказал дядя Жора.
     -- Где? -- допытывалась тетя Зина.
     -- Ну, познакомился случайно, --пожал плечами дядя Жора. -- Экое дело!
     -- А сколько ему лет? -- заинтересованно спросила Катька.
     -- Около тридцати, -- сказал дядя Жора, листая список дел.
     -- Фу, какой старый, -- Катька отвернулась и стала смотреть сквозь окно
на калитку, возле которой крутились парни с велосипедами.  -- Я слышала, что
в  космонавты и  в  подводный  флот  берут коротышек.  Представляю,  что тут
соберется за публика.
     --  Нет,  ты  объясни, --  не  отставала тетя  Зина,  --  где  ты с ним
познакомился? И как его фамилия?
     -- Я же говорю -- познакомился случайно! -- сказал дядя Жора. А фамилию
не спрашивал. Зовут его Леха. Алексей. Я ехал вдоль залива, а за ним бежали.
Подсадил. Познакомились. Отвез, куда он попросил.
     -- И куда же он попросил?
     -- В военно-морской санаторий.
     -- Он что, там лечится? Больной?
     -- Не лечится, а отдыхает.
     -- А кто за ним бежал?
     -- Ну, какие-то хулиганы местные. Человек  пять-шесть, поддатые. Они же
не знали, что он будущий космонавт. Он вообще, живет там инкогнито.
     Знал я этот военно-морской санаторий у залива. Однажды после танцев мне
поставили там  такую сливу под глаз,  что  пришлось врать родителям, будто я
толкал застрявшую в грязи машину, а  рука соскочила с крыла, и я физиономией
приложился о  кабину.  Два матроса  с  подводной  лодки отчехвостили  нас  с
приятелем на славу -- бляхи так и мелькали, так  и  мелькали. И главное, без
всяких надежд на реванш -- они ходили толпой и почему-то одинаково одетые по
гражданке. И как теперь выясняется -- все инкогнито.
     --  Ну  ты даешь!  -- Тетя  Зина покрутила  головой  и  пожала плечами.
--Кто-то бежит от хулиганов, ты сажаешь  его  в  машину, он говорит, что ему
надо в санаторий, где он живет инкогнито, потому что космонавт. Это же смех!
А если он жулик, воришка? Ты хоть документы у него спросил?
     -- Зачем  мне документы!  --  сказал дядя  Жора.Я  вижу,  он  приличный
человек.  Он видит,  что я  приличный.  Разговорились.  Я  назвал  несколько
фамилий, он их знал, мы друг друга поняли. Научный мир тесен! Он хулиганам в
шашлычной замечание сделал,они  на него  и поперли. А  драться  ему  нельзя!
Пришлось убегать. Он даже заплатить не успел. Чего тут непонятного?
     --  Он даже не заплатил!  --тетя Зина сделала паузу,  чтобы у дяди Жоры
было время и самомудогадаться, какой он простачок.--  И ты  тут же пригласил
его на день рождения?
     -- Он заплатил на следующий день, извинился. Мы с ним вместе ходили.
     -- Космонавты же  не пьют! --  продолжала  подбирать улики дядижориного
ротозейства тетя Зина. -- Что же он делал в ресторане?
     -- В шашлычной! -- сказал дядя Жора. -- В шашлычной! Он ел шашлык и пил
яблочный сок. Он любит хорошие шашлыки. Понимаешь?
     -- Хорошо же в том санатории  кормят, если  по  шашлычным  слоняется, а
потом убегает, не заплатив! И когда это  было?  -- продолжала следствие тетя
Зина.
     -- На днях и было. Он сегодня звонить должен. Я дал ему наш телефон.
     -- Нормально,  -- сказал  отец. -- Пусть  приходит. Что ты,  Зина,  так
разволновалась?  Мужчины знакомятся при самых разных обстоятельствах.  -- Он
честными глазами посмотрел на маму:  -- Вот я  в молодостииду по Невскому --
навстречу  девушка  зареванная  идет...   Ну,   в  общем,  всякое  бывает...
Правильно, Жора сделал. А он не говорил, когда полетит?
     -- Я так понял, что он сейчас на отдыхе после  тренировок. Похоже,  что
бортинженером полетит. А когда -- не спрашивал...
     -- Ну, ты,даешь!  --  тетя  Зина походила по  веранде и, опустившись  в
кресло,  посмотрела  на маму,  ожидая сочувствия.--  Если  он на  самом деле
космонавт,  какмы  его  принимать  будем? --  Очевидно,  она вспомнила кадры
кинохроники:"чайка", эскорт мотоциклистов, Кремль, звон хрустальных бокалов,
ордена из коробочек...
     Мама  с улыбкой пожала плечами.  Ее, похоже,  не пугало, что на  юбилее
будет космонавт.
     --  Обыкновенно!  --  развел  руками  дядя  Жора.  --Как  всех.  Просто
борт-инженер. Летчик. Мой знакомый. Зовут Алексей. Но никто не должен знать,
что  он  будущий  космонавт.   Он  заночует  у  нас,  а  на  следующий  день
хельсингским поездом уедет в Москву. У него путевка как раз кончается.
     -- Я могу проводить его до вокзала, -- вызвался я. -- Со мной его никто
не тронет, я всех пацанов знаю.
     --  А продукты?  --  тетя Зина  подошла к  столу и  потрясла  отдельной
ведомостью  с  записью  цепочки  имен  и телефонов, по которым  их следовало
добывать. --С ума сойти!
     Папа сказал, что  приготовит такие  шашлыки, что все  пальчики оближут.
Главное, чтобы дядя Жора добыл обещанную баранину.
     --Добудем! -- радостно пообещал дядя Жора. -- Это будет фирменное блюдо
-- "шашлык для космонавта"!

         2

     Вскоре дядя Жора взял у соседа станок, и мы с отцом стали простругивать
на немдоски для стола и лавок.
     Отец с  дядей Жорой составили длинный список подготовительных дел, и по
мере приближения к  9 августа мы вычеркивали из  него пункт за  пунктом. Наш
список   укорачивался,   а  список,   составленный  мамой   с  тетей  Зиной,
разростался.
     Вдруг выяснялось,  что им  обеим нужны новые фартуки,  тапочки,  туфли,
специальные  латки, казан для плова, подставки под салфетки, яйцерезка,  две
хорошие  терки,  не говоря уже об особых  продуктах, которые  понадобились в
связи с космонавтом. Катька тоже выкатила родителям требования по обновлению
своего  гардероба: брючный  костюм,  туфельки, шарфик,  брошка  с  колечком,
сережки хотя бы из искусственных алмазов и прочая девичья придурь.
     Вскоре  дядя  Жора привез из  города  двадцать  блестящих  шампуров  из
нержавейки  и   мангал  на  ножках,  переливающийся   фиолетовым  цветом   в
местахсварки.  Все это изготовили  знакомые  умельцы опытного завода за литр
казенного спирта.
     Затем умельцы осчастливили дядю Жору насадкой на огородный шланг в виде
ракеты с трубкой в носу, и получился  неплохой фонтан  -- ракета писалаводой
до второго этажа, сея водяную пыль на кусты черничника и тетезинины  флоксы.
Боевая  такая ракета, которая сама стоит, но сикает в  возможного противника
лучом лазера -- в духе звездных войн.
     Дядя Жора сказал, что по сценарию я должен буду  включить фонтан, когда
все  усядутся  за  стол и он три раза постучит ножом по бокалу. Потом я могу
выключать и  включать  фонтан, сколько мне заблагорассудится, главное, чтобы
насос не перегорел.
     --  Ну, хорошо, -- тихо  сказал  отец, когда мы  сидели  на  лавочке  и
наблюдали,  как  рекомендованный  соседом   плотник  сколачивает  столы.  --
Шашлыки,  плов, фонтан,  ковры для возлежаний, палатки -- это все хорошо. Но
мы же  должны  чем-нибудь удивить публику! Должны показать,  что сто лет  на
двоих прожили не зря, и кое-чему научились! А, Жора? Как ты думаешь?
     -- Я только об этом и думаю, -- нервно сказал  дядька. -- Бассейн мы не
успеваем. Может гигантские шаги вокруг  вон той  сосны  устроить? Спилить, к
чертовой матери, нижние ветки,  я  закажу металлический поясок  со штангами,
привесим канаты...
     -- Слабо,  -- поморщился отец. -- Это  все ретро. Мы должны смотреть  в
будущее. Не забывай, кто будет среди гостей.
     --  Парашютную  вышку, что ли, устроить?  --  дядя  Жора задрал  голову
ввверх, оглядывая  высокие сосны  и  ели,  росшие  на участке.  --И  сиганем
вместе.
     -- Я без шуток, -- сказал  отец. -- Любой юбилей -- это всегда разговор
со временем. Подведение некоторых итогов...
     -- Что ты предлагаешь? Концерт -- "Этапы боевого пути"?
     Отец помолчал задумчиво.
     -- А привезешь его ты? -- тихо спросил он. -- Или сам доберется?
     -- Сказал, что сам. Ему не нужна афиша.
     -- А охрана ему полагается? -- еще тише спросил отец.
     -- Сомневаюсь,  -- сказал дядя  Жора. --Не забывайте --  он  согласился
приехать инкогнито.
     Я сидел  рядом в шезлонге, и  отец  многозначительно покосился на меня.
Понял, дескать? Не болтать! Инкогнито!
     Отец с дядей стали говорить почти шопотом, и я пошел помогать плотнику,
--  тот  собирал на  земле  очередную столешницу,  безжалостно  оставляя  на
сливочных струганых досках следысапог.
     Я выпрямлял на  куске рельсагвозди и думал,  что бы  такое оригинальное
подарить отцу и дяде Жоре.
     Плотник был космат,  бородат и  походил на  героя фильма, обнаруженного
моряками на необитаемом острове. Колоритная фигура.
     Выражался  он   соответственно:   "Значит,  ты  против  диалектического
материализма,  --  обращался он к  кривоватой доске, дававшей  щель в  общей
сплотке.--  Решила  стать  левой  уклонисткой.  Придется  отправить  тебя  к
хунвэйбинам, на перевоспитание..." -- он откладывал доску в сторону.
     -- А у  твоих паханов шило есть? -- осторожно спросил меня плотник, сев
перекурить.
     -- Шило? Есть! -- Я поднялся. -- Принести?
     --  Налей  грамм  пятьдесят  и  поставь  в сарае  на  верстаке.  Только
тихонечко.
     Я остановился, постигая образность его  речи. Игла шила должна  быть не
менее пятидесяти  миллиметров? Поставить -- значит,  воткнуть.  Тихонечко --
чтобы не уколоться...
     Я откопал в ящике шило, воткнул его в верстак  и позвал плотника. Звали
его Яшей.
     Яшадолго не выходил из сарая, и я  слышал, как он скребетсяна  полках и
двигает  банки  с краской и растворителем. Я собирал в ведерко  выпрямленные
гвозди,  когда Яшина борода показалась  в  проеме  сарая.  Он  сманивал меня
глазами внутрь.
     -- Где? -- нетерпеливо спросил он в полумраке .
     -- Да вот же! -- я показал на воткнутый в дерево инструмент.
     Яша потрясенно посмотрел на шило, потом на меня:
     -- У тебя сколько по ботанике было?
     -- Не помню. А что?
     -- Чтоб тебе девушки так  давали, как  ты мне дал, --  удрученно сказал
Яша. -- Шило -- это спирт! Первый раз слышишь, студент?
     -- Спирта у меня нет...
     -- А если поискать?  -- тяжело вздохнулЯша, опираясь руками на верстак.
-- У меня без спирта зрение садится. Уже по гвоздю плохо попадаю. Смотри! --
он вытянул  к  свету  руку и  предъявил  вспухший фиолетовый ноготь.  --  На
секретном  полигоне зрение посадил.  Как  жена  Лотта. Медицина бессильна --
только  спирт  включает  глазные  колбочки  и  палочки.  Я  уже  и   тебя  с
трудомразличаю...-- Он посмотрел на меня жуткими мертвеющими глазами.
     Я тайком слазил в подпол и налил майонезную баночку спирта.
     -- Тут с запасом, -- сказал я, передавая баночку. -- Так налилось. Если
останется, можете взять с собой.
     -- Ты на каком курсе учишься? -- спросил Яша, осторожно наливая спирт в
эмалированную кружку.
     --  На  пятом.-- Я поглядывал  через  дверь сарая  на  улицу. --  Потом
диплом.
     --  Это  ошибка твоих  консервативныхпреподавателей! --  Яша выпил,  не
морщась, и посмотрел на  меня просветляющимися глазами. -- Тебе сразу должны
были дать красный диплом и назначить академиком!
     Отец позвал меня носить  сено с лесной лужайки, и  мы, прихватив Чарли,
грабли и кусок брезента, ушли через дальнюю калитку.
     Когда мы  вернулись  с  первым тюком сена, дядя  Жора разворачивал  для
пробы большую армейскую палатку  и  выбирал  место, где ее поставить. Мама с
тетей Зинойстрекотали на веранде швейной машинкой, изготавливая одну большую
простынь. Катька наверняка болтала по телефону.
     Плотника Яши нигде не было. Дядя Жора сказал, что плотник смылся как-то
незаметно,  но,  судя  по оставленному инструменту, скоро  должен  придти. Я
обследовалсарай и нашел эмалированную  кружку висящей на гвозде.  От нее еще
свеже пахло спиртом. Топор, пила, молоток,  гвозди --  все  лежало на  земле
среди  разбросанных  досок.  Может, его зрение не восстановилось  до нужного
уровня, и он пошел продолжить лечение?
     Стало накрапывать,  и  мы с  отцом затащили  доски  под навес  и убрали
инструмент. Готовую столешницу в рост человека занесли в сарай.
     Втроем  мы  быстро поставили армейскую шатровую палатку и раскидали  по
ней сено. Потом принесли  с лужайки оставшиеся клочья пахучей хрусткой травы
и остались в  палатке, радуясь, что нас не мочит дождик, и  можно лежать  на
сене.  Чарли  намял  себе удобное  гнездышко  у входа  и  задремал под  наши
разговоры.
     -- Классно!  -- сказал отец,  прислушиваясь к стуку дождя по натянутому
брезенту. -- Я бы все лето так жил! Свежий воздух, запах сена!
     -- Комары! -- добавил дядя Жора.
     -- Змеи! -- добавил я.
     -- Пессимисты, -- отец грыз соломинку. -- Кирилл,  принес бы  чайку! --
попросил отец.
     -- Да-да, --  сказал  дядя  Жора. --  Что-то  пить захотелось. Принеси,
пожалуйста.  Сооруди так  все культурно  на подносике...  Халвы у тети  Зины
спроси.
     Маме с  тетей  Зиной  было не до нас.  На спинки стульев  была натянута
огромная  простынь  во всю веранду.  Мама ползала по  полу, пузырила головой
материюи  подавала из-под нее команды: "Вот здесь еще  прошей! -- она тыкала
пальцем, и на простыни возникала пирамида. -- Только осторожно!"
     Катька, как я и предполагал, болтала на кухне по телефону.
     Явстал напротив нее и скрестил на груди руки в ожидании.
     -- Ну что тебе? -- прикрыв трубку  ладонью, недовольно спросила Катька.
-- Телефон нужен?
     -- Батя велел тебе быстро принести три чая в палатку! -- сказал я. -- С
халвой,пряниками и сушками! Мигом, он ждет!
     -- В какую еще палатку? -- сделала большие глаза Катька.
     -- Принесешь  -- увидишь! -- я взял из вазочки  сушку  и пошел обратно.
Люди уже палатку натянули, новоселье пора справлять, а она и не знает.
     -- Ну что наш чай? -- тревожно взглянул на меняотец.
     --  Сейчас  Катерина  сделает. -- Я подлег  к Чарли и  поделился  с ним
сушкой.
     Плотник Яша не выходил у меня из головы. Если узнают, что я наливал ему
спирта, мне попадет.  Майонезная банка  спирта -- это  почти  бутылка водки!
Вполне мог загудеть.

         3

     Предчувствие  меня  не  подвело. Обманул  меня  плотник-философ  Яша со
своими колбочками-палочками. И влетело мне по первое число.
     Поутру,  выпустив из дома Чарли по его малой собачьей нужде, тетя  Зина
завопила  нечеловеческим  голосом, а Чарли зашелся испуганным  лаем,  быстро
перешедшим в истошный вой. Все проснулись.
     Сонный дядя  Жора выскочил  с  кочергой  на  крыльцо  и увидел нетвердо
стоящего косматого бородатого мужика, держащегося за дверной колышек палатки
и  справляющего ту самую нужду,  по которой  и выпустили на улицу Чарли. Под
собачий вой и крики жены дядя Жора признал в нем вчерашнего плотника и хотел
было огреть его  кочергой  по спине, но Яша, погрозив пальцем,  провалился в
палатку и тут же захрапел.
     Когда  мы  с  отцом  и мамой прибежали  к  палатке,  дядя  Жора пытался
зацепиться кочергой за брючный ремень плотника и выволочь его на свет божий,
чтобы  он не храпел  нахально  в  нашей  палатке. Тетя Зина  заперла  быстро
охрипшего Чарли в дом, и отец, откинув полог палатки, рассмеялся: "Проспится
и уйдет! Не мешайте ему!"
     -- Господи, -- сказала мама,  зябко кутаясь в халатик, -- а ведь где-то
семья ждет...
     --  Да какая  семья!  --  нервно  сказала  тетя  Зина,  вышагивая вдоль
палатки. -- Какая у него может быть  семья! Я тут чуть не умерла со  страху!
Сейчас позвоню в милицию -- пусть забирают!
     -- Вот, подлец! -- сказал дядя  Жора, оставив попытки вытащить плотника
кочергой. -- И еще храпит, как у себя дома! Вы только послушайте!
     -- Что,  уже  гости  приехали? -- позевывая  и  прислушиваясь  к храпу,
спросила, появляясь на крыльце, Катька.
     --Ага, -- кивнул я. -- Пел под твоим окном серенады, а потом  напился и
завалился спать.
     -- Не смешно, -- сказала Катька, направляясь к летнему туалету.
     Казалось, в палатке  ритмично  работал некий  механизм, перегонящий  по
трубам  воздух  сквозь воду.  Помогала ему  урчащая шестеренка.  Лишь иногда
механизм замирал на мгновение, словно раздумывая,  а не остановиться ли ему,
и храп с пугающими всхлипываниями и бормотаниями продолжался.
     Мы позавтракали  на нашей  веранде, подальше от  храпа, и  дядя Жора  с
отцом  принялись  всерьез  будить плотника, чтобы не  смешить  проходящих по
улице соседей.
     Они теребили  его  за плечо,  причмокивали на ухо,  тонко посвистывали,
переворачивали общими усилиями на  другой  бок,  резко кричали:  "Зарэжжу!",
чтобы онощутил весь драматизм  своего положения, но добудиться  удалось лишь
звяканьем посуды над самым ухом храпельца.
     Яша выполз из  палатки и, увидев  стоящую  на крыльце тетю Зину, пугнул
ее:
     --Могу помереть! Налей соточку!
     -- Иди-иди, -- отец  с  дядей Жорой, взяв плотника под  руки, принялись
поднимать его с колен.
     -- Здесь  тебе  не рюмочная!  -- устыдилатетя  Зина. -- И  не ночлежка!
Скажи спасибо, что вмилицию не позвонила! Катись, милый, откуда пришел!
     --Порядочные люди так не поступают. -- Яша  не спешил  подниматься.  --
Сказали "а", говорите "бэ". Организм требует поправки.
     Дядя  Жора оставил  плотника  и подошел  к  тете  Зине:  "Уйди вообще с
крыльца! Он думает, что ты с ним кокетничаешь!"
     --  Что ты говоришь! -- возмутилась тетя Зина и уперла руки в бока.-- С
кем это я  кокетничаю? С этим охломоном? Тьфу, на вас! Мужики называется! Не
могут пьяного обормота усмирить! Я кокетничаю... Это надо же!..
     Тетя Зина ушла в дом, и Яша, вновь норовя улечься, взмолился:
     -- Мужики! Спирту! Пятьдесят грамм! Сразу уйду...
     Отец с дядей Жорой переглянулись и посмотрели на меня.
     Я еще  надеялся, что пронесет, но  Яша выдал меня с  потрохами: "Добрый
хлопец, принеси еще шила, ничего не вижу..."
     -- Поднимайся! -- твердо  сказал  отец,  не глядя на  меня.  --  Я тебе
принесу за ворота! Ну!
     -- Точно? -- Яша повернул в сторону отца лохматую голову с травинками в
волосах.
     -- Точно! Иди ижди меня на бревнах.
     Когда  плотник ушел опохмеленный, с меня стали снимать  стружку сразу в
двух направлениях.
     Дядя Жора говорил,  что только несмышленный  болван может налить спирту
работяге, не закончившему работу.
     Отец напирал на то, что  брать  спирт без спросу равнозначно воровству.
Не важно, для каких целей -- вправить палочки-колбочки завирухе-плотнику или
выпить самому. Не твое -- не бери!
     -- Надеюсь, ты не пил с ним? -- строго посмотрел на меня отец.
     -- Нет, конечно. Мне его просто жалко стало...

         4

     Дядя Жора вернулся из города,поставил свою "Волгу" с оленем на капоте в
гараж, нагромоздил на поднос чайные принадлежности и крикнул отцу,  чтобы он
подтягивался в беседку для подведения итогов.
     Мама с тетей Зиной, управившись с первой гигантской простынью,  взялись
за  изготовление  второй.  Я выравнивал  место  под две  оставшиеся палатки.
Задача была непростая -- я  вбивал  колышки,  натягивал шнуры  и пересаживал
кусты черничника. Потом  привозил тачкой песок и разбрасывал его лопатой  по
квадратам.Участок  грозил  приобрести  вид  бивуака,  в котором  остановился
эскадрон гусар летучих.
     Катька  поливала  из лейки цветочкии  умудрялась смотреть сквозь стекла
веранды "Ну, погоди" по телевизору.
     Отец с дядей Жорой листали списки дел и гостей, пили чай и поворачивали
головы в сторону близкого леса. Там  бродили грибники-браконьеры, собиравшие
наши черные грузди и сыроежки.
     Возглавлял   браконьерскую    бригаду   пенсионер   Павел   Гурьянович,
рекомендовавший нам  плотника  Яшу. Он  второе лето оснащал углы своего дома
бетонными башенками, которые  ему заливали мужики, словленные  им  у  пивных
ларьков возле вокзала. Одна  башенка была готова  и  переливалась  ромбиками
разноцветных стекол. По вечерам в ней симпатично светилась настольная лампа.
     --Ну что, нашли Яшу?  -- крикнул Павел  Гурьянович, подходя к забору со
стороны леса.
     -- А мы и не искали! -- поздоровался с ним отец.
     -- Это недели  на две! --  сказал сосед. -- Ему ни грамма нельзя! Таков
русский человек.
     -- Причем здесь русский, -- ворчливо заметил дядя Жора. -- У меня в  КБ
семь национальностей, и все выпить не дураки. Только налей, да укажи повод.
     -- О-оо! Не скажите! --  Павел Гурьянович стоял  у калитки, явно ожидая
продолжения интересной темы, и отец махнул ему рукой: заходите!
     Павел  Гурьянович  мне  не  нравился.   Какой-то  скользковатый  тип  с
улыбочкой вбородке. Но  я  подошел -- вдруг сообщит что-нибудь  про бедолагу
Яшу.
     --  Не  скажите,  не скажите,  --  продолжил  Павел  Гурьянович,заходяв
беседку и, поправляя листы папортника в корзине, чтобы не было видно грибов.
Он никогда не хвастался своими грибными трофеями. -- Не скажите. Вот  еврей,
например, никогда не напьется. Это наш руссский мужик -- до смерти работает,
до полусмерти пьет. А еврея не споишь...
     -- А вы пробовали? -- спросил отец.
     -- Я, как всякий русский человек,  с подозрительностью отношусь к людям
этой национальности... -- ушел  от прямого  ответа Павел Гурьянович; он снял
соломенную  шляпу и  положил  ее  на  корзину. -- Но! --  он поднял  палец и
улыбнулся в  бородку: -- Как  всякий русский интеллигент,  старательно делаю
вид, что просто их обожаю!  У  вас,  я слышал,  скоро юбилей  и будут весьма
значительные особы?
     Отец с дядей Жорой  осторожно переглянулись и посмотрели на меня.  "Кто
выдал?"  --  спрашивали их  одинаковые глаза.  "Ну,  не  я же!" -- ответил я
оскорбленным взглядом.
     --  Да, по полтиннику,  --  сказал отец, барабаня пальцами по  скамейке
беседки. -- Сотня на двоих! Кошмар! Гостей понаедет...
     --  А я вот без подозрительности  отношусь, --  дядя Жора  взглянул  на
соседа слегка вызывающе. -- Значит, по-вашему, я не русский человек?
     И вновь Павел Гурьянович не ответил.
     -- Гости хорошо, но всегда возникает вопрос протокола, -- продолжил он,
усмешливо поглядывая на братьев.  --  Вопрос совместимости в одной  компании
некоторых особ с другими особами. -- Он поскреб затылок и огляделся. --  Вот
в одной  организации был  случай.  Спроектировали один  важный  промышленный
объект, обмыли это дело, а буквально  через  два дня по "Би-би-си" передают:
так, мол, и так -- Советский Союз приступает к осуществлению своих планов по
освоению, не будем говорить чего...
     -- И что? --спросил отец.
     --  Да  ничего  особенного,  --  Павел  Гурьянович поднялся,  собираясь
уходить. -- Просто потом вспомнили,  что  на банкете  были  два  человека из
соседнего  отдела с фамилией на "ич", которым совсем не обязательно было там
присутствовать... И гостепреимного начальника отправили на пенсию.
     -- Чушь! -- сказал дядя Жора, собирая бумаги в стопку и постукивая ей о
край стола.
     -- Как знать,  как знать, -- Павел  Гурьянович навесил корзину на руку.
-- Я через эту калиточку могу выйти?
     -- Конечно, -- кивнул отец. -- Выходите...
     Чарли проводил  Павла Гурьяновича  до  калитки, задрал ногу на заборный
столбик, сикнул и весело вернулся в беседку.
     --  Черт  его знает,  зачем  он  все  это  рассказал,  -- дядя  Жора  с
рассеянным взглядом  потрогал  остывший  чайник.  --  Кирилл,  будь  другом,
поставь еще. И  принеси  в палатку,  там уютней... А кем  он раньше работал,
Сережа? Не знаешь?
     -- Шут его  знает! --  отец пожал плечами и принялся задумчиво  листать
списки приглашеных. -- Только завари покрепче, Кирилл!
     Я взял чайники и пошел на нашу кухню.
     То, что  меня не  подозревали в болтливости, радовало.  Но  кто же  мог
болтануть про  космонавта?  Катька?  Мама  с  тетей  Зиной?.. Скорее  всего,
Катька, решившая выпендриться перед местными кавалерами. Вот, дескать, у нас
на юбилее космонавт  будет. Или:  "Попробуйте угадать,  кто к  нам на юбилей
приедет? Холодно...  Теплее... Горячо...Ха-ха-ха, не скажу!" Это в ее стиле.
А ребята уже и так все поняли.
     Я  медленно,  чтобы  не  расплескать  заварку  из чайничка, подходил  к
палатке и услышал сквозь брезент приглушенный голос отца:
     -- == Все-таки  у него  дикая  секретность. Может, им нельзя.  Поставим
человека в неловкое положение... Тебе надо с Серегой посоветоваться
     -- Завтра  съезжу, --  хмуро отвечал дядя Жора.  -- Не  по телефону  же
такие вещи обсуждать...
     -- А если нет? То что, телеграммы  давать? И что  скажешь в телеграмме?
Кошмар,  просто  кошмар! Я  с  Гуревичем с  институтской  скамьи, пол-Сибири
облазили, тридцать лет  дружбы,  и  что я  ему скажу? Легче, по-моему,  дать
отбой этому парню.
     --  Я побибикал перед  входом в палатку,  и отец откинул полог, впуская
меня с чайниками. Он сидел,  поджав ноги по-турецки, и  грыз соломинку.
     Дядя Жора лежал на спине, подложив под голову  руки. Вид у обоих был не
веселый. Как я понял, их  разволновал своими  намеками Павел  Гурьянович,  и
теперь они прикидывали,  удобно  ли секретному  космонавту  встречаться с их
друзьями-евреями на дне рождения.
     -- Ладно, -- сказал  дядя Жора, поднимаясь. -- Не нагнетай. Тамлер  мне
тоже не чужой человек, не говоря уж о Лившице. Завтра все  выясню... Сегодня
надо столы доделывать.  Неделя  осталась...-- Дядя  Жора осторожно  принял у
меня чайник с кипятком и поставил его на сено. -- А вообще, я хотел ему одну
идею  толкнуть!  --  сказал  он  мечтательно.   --  Оптический  прибор   для
подманивания пришельцев в космосе...

     5

     Мама с тетей Зиной ходили  чернее  тучи, словно предстояло справлять не
юбилей, а поминки.
     Рыбно-икорную  цепочку  держал в  напряжении  некий  Семен  Аркадьевич,
задерживавшийся  в  отпуске.Колбаса  твердого  копчения  была  под   большим
вопросом. Майонез с горошком  обещали достать чуть ли не в последний день, и
наши  женщины   только  качали  головами  и   тяжко  вздыхали,  просматривая
гастрономическую ведомость.
     Катька   напускала  на   себя   вид   бесприданницы,   посватанной   за
богача-урода. Тетя Зина отказала ей в покупке  сережек,  и  теперь та сидела
онемевшая   в  шезлонге  с   книгой,  давая  понять,  что   разговаривать  с
обманщиками-родителями  не  имеет  ни  малейшего  желания. Да,  пусть  гости
увидят, как плохо  экипирована в ювелирном смысле единственная дочка Георгия
Михайловича  и Зинаиды  Сергеевны!  Пусть  подивятся,  какая  она нищенка  и
оборванка -- ходит в старых бирюзовых сережках.
     Тут еще Чарли подцепил клещей в уши, и дядька с тетей Зиной каждый день
водружали его на стол и, прочистив уши, мазали их мазью.
     Чарли  вырывался,  сучил  лапой,  словно заводил мотоцикл,  взвизгивал,
крутил башкой,  и  дядька  уговаривал собаку  потерпеть,  приводя  в  пример
партизанских  собак, которые  терпели от фашистов  и ни такое, но никогда не
выдавали местонахождение лагеря. "Да,  Чарли,  да,  -- уговаривал дядька, --
партизанские собаки и ни такиепытки терпели. --  Им и  хвосты отрывали,  и в
уши палками лазали, и плетками били.  А они ничего, терпели. Потерпи, Чарли,
потерпи.  Сейчас мамочка закончит. Правда,  мамочка?" -- "Правда, правда, --
нервничала тетка, обмазывая  розовую  извилистость  уха дегтярной  мазью. --
Зачем  ты собаку  пугаешь?  Какие  еще фашистские пытки?"  -- "А как же!  --
дядька продолжал  воспитание собаки квазиподвигами предшествующих поколений.
-- Сколько  собак удостоено звания "Заслуженная собака Советского Союза"? Не
знаешь! Вот  то-то. А мы с  Чарли знаем. Правда, Чарли? За одну только войну
не меньше  батальона  собак наградили. А сколько  за космос? Никто не знает,
секретные  данные.  А  за  разведку  в глубоком тылу врага? Э-э,  есть такие
заслуженные  собаки,  что  им  ордена вешать некуда, и грудь, и бока  -- все
завешено. Хоть на хвост прицепляй. Да, Чарли..."
     Странно, но Чарли, словно перед его взором и впрямь вставала портретная
галерея   мужественных  сородичей   --   собаки-санитары,  собаки-камикадзе,
псы-ночные разведчики, собаки, погибшие в фашистской неволе, -- Чарли, после
призыва хозяина брать с них пример, замирал с пионерским взглядом и вел себя
терпеливее.
     "О, господи! --  сокрушлась тетя  Зина общей  неопределенностью. --  Уж
скорее бы  все прошло!  Я уже литр валерьяник выпила!"- "Через  три дня мы с
тобой вымоем посуду, отправим гостей и все забудем, -- подбадривала ее мама.
-- Сядем на крылечке, расслабимся, споем..."
     Мы с отцом  сколотили  столы и  скамейки. И даже покрыли  их  мебельным
лаком в три слоя -- получился  сплошной блеск! Столы, сложенные столешницами
внутрь,  стояли у  забора  за сараем, чтобы не привлекать внимания прохожих.
Три армейские палатки, сложенные в чехлы, ждали своего часа. Вдали  участка,
ближе к лесу, стоял стог сена, словно мы держали корову.
     Дядя Жора напилил ольховых чурочек для шашлыков и бил себя в грудь, что
баранина будет --  ее обещал татарин  Вася из  мясного  подвальчика напротив
вокзала,  надо только  приехать  с машиной в назначенный час  по телефонному
звонку.  Исландские  бараньи ножки дядя  Жора отобрал  и оставил в складском
холодильнике,  дав аванс  в  тридцать рублей  и  посулив  при  окончательной
расплате отблагодарить Васю бутылкой спирта.
     Как я понял, живший в Комарово академик Сергей Иванович, с которым дядя
Жора   в  пятьдесят   втором  болтался  на   стропах  парашюта  под   брюхом
транспортного "дугласа",не сказал ни "да", ни"нет" по  вопросу совместимости
космонавта  с  друзьями-евреями.  Он  предложил  дядя  Жоре самому  закинуть
космонавту  удочку  на  эту  тему: как  вам,  дескать,  такие  компании,  не
возбраняются? Дядя Жора остался недоволен таким советом.
     --  Нет, --  сказал  он,  вернувшись из Комарово.  --  Никаких  удочек!
Академики  Иоффе и Раушенбах -- тоже не Ивановы. И  наши друзья не хиппи,  а
кандидаты и доктора наук! У некоторых допуск первой формы! А мы будемтень на
плетень наводить и бояться тележного скрипа!
     -- Правильно! -- сказал  отец. -- Я  одного Гуревича на сто Раушенбахов
не  поменяю. Ты  же  знаешь, как  он двое суток тащил меня на  себе! Это нас
Павел  Гурьянович  сбил! Кстати,  что это  у  него за отчество  такое?..  --
рассмеялся он. -- Мы его-то приглашать будем?
     -- Если зайдет поздравить,  то оставим. А специально гонцов посылать не
станем.  Кстати, Серега не приедет --  у него опять обострение. Вчера ему на
моих глазах три укола впилили...

     6

     Гости стали приезжать уже накануне вечером. Отец  с дядяй Жорой, одетые
в одинаковые джинсы и ковбойки обнимались с ними у калитки и вели показывать
дачу. "Классно!  Классно!  -- заглядывали  в  подпол и на  чердаки  наиболее
любопытные. -- И кто здесь раньше жил? Генерал? Сразу видно!"
     Тетезинин  брат-чечеточник  в  качестве  приветствия  отбил на  крыльце
несколько  звонких проходов  лаковыми туфлями и  сказал, что крыльцо следует
укрепить  и  покрыть  специальной  бак-фанерой,  тогда он,  дескать,  сможет
показать  настоящий  класс. То  же самое он сказал  про полы  на верандах, в
комнатах  и  на втором этаже. После этого он тихо выпил привезенную  с собой
маленькую и пошел проверять полы в сарае.
     В эмалированнoм бачке томилась в маринаде  баранина.  Мама, тетя Зина и
Катька чистили горы вареных овощей для салатов и отрезали головы селедкам. Я
вскрывал банки с горошком, выносил  очистки  на помойку и  ждал, когда  меня
отпустят ставить палатки и  разводить костер. Отец сказал, что костер зажжем
ближе к ночи --  для уюта и от комаров. Чарли шнырял по участку за гостями и
путался под ногами. Поначалу он бежал к калитке и лаял на входящих, но потом
догадался, что это стихия, и  успокоился. Только обнюхивал внесенные сумки и
нервно зевал.
     Дядю Сашу Гуревича я узнал сразу, по фотографиям. Он с моими родителями
бывал в геологических экспедициях, а потом остался работать в Сибири.
     -- Ну  я  и напился в самолете! -- заулыбался Гуревич,  обнимая сначала
отца, потом дядю  Жору. -- Уже в глазах двоится! А  это что за девушка? --он
обнял и маму. -- Элька, ты все молодеешь!
     Мама заморгала  глазами и чуть  не  прослезилась.  Они  не виделись лет
десять
     -- А  это Кирюха! -- дядя Саша стиснул меня в объятиях и уколол черной,
как уголь, бородой. -- Сопля несчастная! Помнишь, как ты меня описал?
     Я, конечно, не помнил,  но дядя Саша мне понравился. Здоровый улыбчивый
мужик  с  крепкими жесткими руками. Катьку он назвал невестой и поцеловал ей
руку.  Тете  Зине  сказал  комплимент,  от которого она засветилась, и  стал
вытаскивать из огромного рюкзака промасленные свертки с сибирской рыбой.
     Потом мы ставили  с нимпалатки, и  он  учил  меня, как  надо  правильно
вязать узлы и раскладывать сено.
     Чечеточник  дядя Гена,  поводя плечами, ходил по гравийным  дорожкам  и
бормотал, что нас надо раскулачивать.  Особенно ему не понравилось, что тетя
Зина не разрешила ему  стучать  каблуками  на просторных  балконах, где  пол
годился  для чечетки,  но  могли оторваться  люстры на верандах.  Дядя  Гена
считал,  что его искусство  выше такой чепухи, как  люстра.  "Хоть бы помост
какой-нибудь  сколотили,  --  ворчал  дядя Жора.  -- А  то  получается,  как
валенками по снегу. Знали ведь, что приеду..."
     Ближе к ночи приехал доктор наук Тамлер из новосибирского Академгородка
--  худощавый дядечка в  очках с веселыми детскими  глазами. У  него тут  же
отобрали  чемодан и принялись раскачивать на руках и подбрасывать  в воздух.
Он  прибыл  из Москвы, где ему вручали какую-то научную премию. Привезла его
черная "Волга" с шофером, которая тут же уехала.
     Мы с дядей Сашей, которого я описал  в детстве, развели веселый костер,
и  мама  с  тетей  Зиной  застелили  сено  в  палатках  своими  грандиозными
простынями. Положили стопочками одеяла и  подушки. На  тот случай,  если уже
сегодня кто-то захочет  ночевать на улице. Мы с Катькой притащили самовар  и
поставили на  новый стол. Отец включил фонарь, висящий  на сосне, но на него
замахали руками: без него, дескать, уютней! Я пересчиталрассевшихся у костра
гостей -- десять. С нами и Чарли -- уже пятнадцать персон. И еще должно быть
столько же, как минимум. Плюс космонавт.
     Гуревич взялся настраивать гитару.
     -- Грандиозно! -- сказал дядя Жора отцу. -- Не надо ничего придумывать!
Лично я чувствую, что не зря прожил свои пятьдесят! Какие друзья! А, Сережа?
     -- Да, -- радостно кивнул отец. -- И завтра появится новый! Надеюсь, он
впишется в компанию?
     --  Еще  как!  -- хлопнул  его по  спине дядя Жора.  -- Просто отличный
парень!

     ... Когда все уже сидели за пахнущими лаком столами, и дядя Жора взял в
руки нож, чтобы призывно постучать по бокалу, стукнула калитка, и на участок
вошел  широкоплечий  улыбающийся  мужчина  с  чемоданом  и  двумя  огромными
букетами гладиолусов. Я сразу понял, что это и есть космонавт.
     --  Еще один гость! -- громко известил дядя  Жора и  махнул  космонавту
рукой. -- Алексей, скорее садись! -- он указал ему на пустующее между мною и
Катькой место. -- Брось чемодан в палатку, начинаем. Точность  -- вежливость
королей. -- Он взглянул на часы. -- Без трех минут пятнадцать!
     Я  побежал,  чтобы помочь  гостю поставить чемодан  в  нужную палатку и
успеть включить фонтан с третьим ударом по бокалу.
     -- Ничего, ничего, я  сам, -- сказал Алексей,  легко  ставя чемодан  за
полог палатки и шурша необъятными букетами. -- Надо же, как они похожи!
     -- Мой отец слева, -- сказал я. -- Я его сын, Кирилл. Садитесь, скорее,
сейчас начинаем.
     На Алексее был серый костюм с голубой рубашкой и галстуком,  и когда он
быстрыми  шагами подошел к  юбилярам и  вручил им букеты, я еще раз заметил,
как широки  его плечи.  Просто  красавец-мужчина. И когда-нибудь я увижу его
фотографию в  газете, и  вспомню  этот  августовский день.  Он запросто  мог
уложить  тех пятерых хулиганов, но сдержался и предпочел сделать их бегом --
такова его секретная до поры до времени служба науке.
     Космонавт ловко сел  на  указанное  место, Катька со  светской  улыбкой
кивнула  ему,  слегка подвинулась, дядя Жора поднял  пустой  бокал, три раза
звонко ударил по  нему ножом,  и  я  включил  фонтан. Сидящие спиной  к дому
обернулись. Тонкая, как шпага,  струя с шелестом  застыла в теплом  воздухе.
Все зааплодировали. Катька била в  ладоши особенно радостно -- сидящий рядом
красавец космонавт оказался на полголовы выше ее.
     -- Итак! -- дядя Жора поднял руку и аплодисменты стихли. -- Праздничный
обед, посвященный столетнему юбилею братьев Банниковых, считается открытым!
     -- Ура!  Ура!  Ура!  -- явно  сговорившись  заранее, дружно  прокричали
физики; их  компания сидела за правым  крылом стола и узнавалась по  очкам и
бородам.
     --  Славься, славься,  славься, банниковский  род! -- не  менее  дружно
ответило им левое крыло, где сидели моряки и военные.
     Все засмеялись. Братья обнялись и похлопали  друг друга по спинам,  как
бы поздравляя себя с общей сотней прожитых лет.
     Я  сел на свое место справа от Алексея, и почувствовал  легкий озноб --
до чего же хорошая у нас  семья! До чего же хороши улыбающиеся  отец с дядей
Жорой -- в  одинаковых  белых  рубашках, с  одинаковыми галстуками!  Сколько
друзей собралось, чтобы поздравить их с  юбилеем! Еще и космонавт, оценивший
мужскую  взаимовыручку. Кто для него  дядя  Жора  -- ну, подумаешь, человек,
который подсадил его в свою машину, когда за ним, заплетаясь пьяными ногами,
бежали  какие-то гопники. Он бы от них и так ушел!  Но человек оценил широту
дядижориной  души,  принял  его  приглашение и пришел  с  двумя  гигантскими
букетами,  чтобы поздравить его и брата-близнеца с днем рождения. Жалко, что
завтра он уезжает в Москву, хороший дядечка.
     Отец  сел, а  дядя Жора остался  стоять  во главе пэ-образного стола  и
вновь постучал  ножом  по  бокалу -- на  этот  раз отрывисто и часто,  как в
корабельный колокол.
     Краем  глаза я  видел, как Алексей осторожно, чтобы не звенеть посудой,
накладывает  Катьке  в  тарелку овощной салат и  селедку под  шубой.  Вот он
тронул рукой бутылку "Алазанской долины", и Катька кивнула.
     За  столом  стало тихо,  лишь чечеточник  дядя  Гена, оказавшийся среди
физиков, что-то ворчал на ухо своей приехавшей поутру супруге.
     --  Итак!  --  провозгласил  дядя  Жора  с  самым  серьезным лицом.  --
Пользуясь правом перворожденного, прошу выпить первый бокал за нас с братом!
За наше общее столетие! Без всяких добавлений и комментариев! За нас!
     Гости на редкость послушно чокнулись, не пытаясь довесить к лаконичному
тосту  свои мудрые  добавления,  и  я заметил, чтов  бокале  Алексея  играет
пузырьками минеральная вода.
     --  Три  минуты  на  закуску! -- голосом  диктатора объявил  дядя Жора,
поставив пустой бокал и взглянув на часы. -- Затем...
     Дядя Саша рассмеялся и  хотел  что-то сказать, но дядька  остановил его
властным движением руки:
     -- Гуревич, подожди!.. Первым выступит мой зам  --хохол Саенко, потом я
дам слово главному татарину Рахимову, а потом уже ты скажешь теплые слова от
лица  всех   сибирских   евреев.  Представителей  других  национальностей  и
профессиональных  кланов прошу заранее  подавать заявки моему  племяннику  и
флаг-секретарю Кириллу. Вот он сидит справа и втихаря пьет водочку.
     Это  была милая  неправда --  все  видели, что я, как  и  Катька,  лишь
пригубил бокал с "Алазанской долиной". На мне были угли для шашлыков иработа
с фонтаном.
     Я  сделал вид, что оглядываюсь, и засек на лице  космонавта добродушную
улыбку  -- смелость  дядижориной реплики о порядке выступления явно пришлась
ему  по вкусу.  Он ел салат  "оливье" с помощью  ножа и вилки и ровно держал
спину. Вот она, школа советской космонавтики!
     Я видел, как мать с отцом  перешептываются и внимательно поглядывают  в
нашу  сторону.  Тетя  Зина посылала Катьке  улыбки:  "Все хорошо,  доченька!
Только не горбись!"
     --  Слева  от  вас моя двоюродная  сестра  Катя, --я  чуть наклонился к
космонавту. -- Учится в медицинском...
     -- Это хорошо, -- кивнул космонавт и  повернулся в  сторону  Катьки. --
Медики нам нужны, как никогда.
     -- Кому это "вам"? -- дожевав, спросила Катька.
     -- Стране, обществу. Медицинская наука делает сейчас огромные успехи...
Меня, кстати, зовут Алексей, -- запоздало представился космонавт.
     -- А мы слышали, -- весело сказала Катька. -- И сразу запомнили.
     Три минуты отведенные на  закуску истекли,  и с бокалом в руке поднялся
грузный заместитель дяди Жоры -- Саенко.
     Дядя Жора заливисто свистнул в два  пальца, требуя тишины и внимания, и
позвякивание  приборов  уступило место  шороху фонтанной струи. Стало  почти
тихо.
     -- Шо могуть казать хохлы этим  двум гарним хлопцам? -- дурачась, начал
Саенко  и вытянул из-под стола красивую коробку,  перевязанную ленточкой. --
Да тильки то, як они их дюже любят! -- Его круглое лицо с кустистыми бровями
расплылось  в улыбке. -- И шоб усе знали,  як хохлы их любять, они дарят  им
футбольный  мяч ленинградского  "Зенита"  с  автографами  игроков  основного
состава! "Зенит", знамо  дело, не кыивское "Дынамо", и потому  в коробочке я
сховал...Сами побачите!
     Коробка  поплыла  к  отцу с  дядей  Жорой,  и  космонавт  поправил узел
галстука:
     -- Я болею за "Спартак"...  -- он налил  себе в рюмку минералки и выпил
вместе со всеми. -- Но "Зенит" тоже ничего, старается...
     Отец  с улыбкой  вылез  из-за стола и отнес  коробку на  ковер рядом  с
палаткой.
     Дядя  Вася Рахимов, старинный друг отца, тоже попытался коверкать слова
--  на татарский манер: "...твоя моя уважает...",но рассмеялся, махнул рукой
и продолжил  тост  по-русски.  Он вручил отцу и  дяде Жоре  две  коробочки с
часами, чтобы братья всегда жили в дружбе и в едином времени.
     Гуревич  сказал, что сибирские евреи в его лице  всегда помнили и будут
помнить  гостеприимный  дом  Банниковых, ценили  и  будут  ценить  помощь  и
доброту,  исходящую от  Ленинграда,  и  никогда  не забудут таежных невзгод,
перенесенных  вместе.  Подарки  --  дядя  Саша  загадочно  похлопал себя  по
внутреннему карману пиджака, -- он вручит братьям позже.
     -- Так он кто -- геолог или ученый? -- тихо спросил Алексей.
     -- Был  геологом,  а  сейчас ученый, -- я извинился и  пошел  проверить
насос в колодце.
     Отец подманил  меня  взглядом: "Наверное, пора  угли готовить. Как тебе
Алексей?"
     -- Нормально, -- сказал я. -- Хороший дядечка. Только молчун.
     -- А что ты хочешь? -- пожал плечами отец. -- Такая работа...
     Гости пьянели медленно,  расчетливо,  оставляя  силы  для  нескончаемой
вереницы тостов и  вечерних посиделок --  я  знал эту манеру компании отца и
дяди Жоры, многие половинили стопки или чуть пригубливали водку, предпочитая
веселый разговор и шутки мрачноватому отупению.
     Я  разжег  мангал  в  дальнем  конце  участка, и  потянуло  сладковатым
ольховым дымом. Насос я выключил -- зудящая шпага фонтана мгновенно убралась
в пушечный ствол ракеты.
     Подарков  на  ковре  возле палатки прибавлялось.  Сверточки сбантиками,
коробочки и коробки, красивые пакеты, очевидно с рубашками -- все это манило
воображение, их  хотелось скорее открыть,  развернуть, глянуть,  чем одарили
юбиляров.
     Мой  подарок  еще лежал в доме  на шкафу,  и  я  ждал, когда дядя  Жора
предоставит слово детям. А  он предоставит, не забудет. Я только побаивался,
что мой подарок не оценят, сочтут делом обыденным, семейным и потому немного
волновался. Даже мама не знала, что я хочу подарить отцу и дяде Жоре...
     Несколько  крепких  дядек, сидевших  за  военно-морским  крылом  стола,
подарили дяде Жоре  картину -- подводная лодка  в  свинцовых водах  северной
бухты, а отцу -- контур парусника из соломки на синем бархате под стеклом.
     Расписной винный бочонок с  краником был подарен  на двоих -- чтобы  за
добрым  напитком  и  дальше спорить, какая физика важнее --  прикладная  или
фундаментальная.
     Подарили  два  рога  в  серебрянной оправе  --  тоже для  напитков. Два
сувенирных кортика, почти, как настоящие, два морских  компаса с гравировкой
на желтых табличках... Два  огромных сомбреро, которые братья  тут же надели
и, раздвинувшись, чтобы  не цепляться полями, пропели: "В  бананово-лимонном
Сингапуре...."
     "Так,  -- сказал  дядя Жора, оглядываясь на дымящий у забора мангал. --
Приготовиться детям юбиляров! Где эти чертенята?"
     Я  принес завернутые  в бумагу коробочки. Катька сунула руку под стол и
нащупала  свой мешок.  Она  дарила именные  рубашки с короткими рукавами, на
карманах которых  шелковой ниткой вышила инициалы отца и дяди  Жоры -- чтобы
не путали соседи и просто для красоты.
     Катька   пожелала  юбилярам  так  же  дружно  и  весело  справить  свое
совместное  двухсотлетие  и  продемонстрировала   вышивку  на  карманах.  Ей
поаплодировали  и  пожелали продолжить традицию банниковской семьи -- родить
внуков-двойняшек. Катька закраснелась.
     --  Вы,  оказывается,  мастерица,   --   похвалил  космонавт,   доливая
Катькевина.
     Дядя Жора поднял меня.Я встал, робея, с бокалом.
     -- Папа,  -- сказал я, -- дядя  Жора! Глядя на вас, я всегда завидовал,
что  у  меня  нет брата-близнеца.  --  Я  поставил  бокал  и  взял  со стола
коробочки, оклеенные черным  дермантином.  -- Я хочу подарить вам фотографии
вашего детства!
     Я осторожно извлек первую фотографию в рамке и показал издали.
     Коробочки клеил  я, маленькую потрескавшуюся  фотографию ретушировали и
увеличивали  в  ателье на  Невском.  Сначала  мне  сказали,  что  сделать  с
увеличением не смогут -- снимок угасающий, потом сказали,  что слишком много
возни, они могут не успеть к сроку, но я упросил.
     Молодые  дедушка   с   бабушкой  держали  на  коленях  двух  пацанов  в
матроссках. Дедушка был  в военно-морском  кителе со звездами  на  обшлагах,
бабушка в темном платье с прозрачным шарфиком на шее.
     -- Пусть они будут в наших домах...
     Я  в  полной тишине отнес коробочки  отцу и  дяде Жоре. Отец  глянул на
фотографию и молчаобнял меня. Сомбреро упало с его головы, но он не стал его
поднимать.
     -- Где ты это раскопал? -- сдавленным голосом спросил отец.
     -- В альбоме...
     -- Спасибо, сына...
     Дядя Жора встал и со скорбным лицом показал фото гостям.
     --  Тридцать шестой год,  --  перевернув рамку,  сказал  он. --  Нам по
четыре года...Н-да... -- Он снял сомбреро  и опустил  голову. -- Давайте еще
за родителей!

     Потом  мы ели шашлыки, дядя Гена в  сомбреро и лаковых  туфлях  бил  на
крыльце  чечетку,  гости  усаживались  на  ковры,  разговаривали,  смеялись,
кучками  разбредались  по  участку,  хохотали,   вспоминали  прошлое,  пили,
закусывали,  и мне показалось, что Катька и космонавт Алексей неровно  дышат
друг к другу.
     Сначала  я засек их сидящими в беседке, где они кормили Чарли шашлыком,
потом видел, как  Катька опирается на  его руку, чтобы вытрясти  камушек  из
туфельки, потом  они  вместе  приседали и нюхали цветы, потом  он ей  что-то
оживленно рассказывал и показывал рукой  на темнеющее небо, Катька смеялась,
потом куда-то исчезли и появились с задумчивымилицами.
     Катькины родители вышли из дома. Тетя Зина поправила прическу и светски
улыбнулась.
     -- Алексей, ты  ляжешь  на втором этаже или на  веранде?  -- дядя  Жора
дружески   взял  космонавта   за   локоть.   --  Зинаида   Михайловна   тебе
постелит.Выспишься по-человечески перед дорогой!
     -- А можно, я со всеми в палатке?-- улыбаясь,  попросил космонавт.--Это
моя давняя мечта -- на сене, на природе... Я уже и чемодан там свой положил.
     Дядя Жора развел руками:
     -- Желание гостя -- закон! Ну, как тебе наша дочка, еще не надоела?
     -- Ну что вы, -- сказал Алексей, снимая пиджак и накидывая его на плечи
Катьке. -- Славная девушка, начитанная, знает много интересного...
     Тетя Зина ласкающим материнским взглядом посмотрела  на дочку  и игриво
улыбнулась космонавту:
     -- Она у нас девушка с характером!
     --  Это и  хорошо! --  весело тряхнул головой  Алексей. -- Так и должно
быть!
     Дядя Жора оглянулся по сторонам, давая понять, что помнит о конспирации
и вытащил из заднего кармана брюк плотно сложенные листы бумаги:
     --Хотел показать тебе принципиальную  схемуоптического прибора по твоей
линии...--  он  задумчиво  посмотрел  на  укрытую  пиджаком дочку. --Если не
успеем потолковать, возьми с собой и потом сообщишьсвое мнение. Идет?
     -- Идет! -- широко улыбнулся  космонавт, забирая  бумаги.  --  Так даже
лучше! Спокойно, в тиши лаборатории... Мы еще погуляем?  -- Он вопросительно
взглянул на Катьку, и та, опустив глаза, кивнула.
     --  Гуляйте, гуляйте, -- разрешила тетя  Зина. --  Здесь  такой воздух!
Говорят,сплошные ионы...
     Я  заметил,  что  из  кармана  пиджака торчит  красный цилиндрик  моего
фонарика с синим ободком изоляционной ленты. Куда-то они собрались?...
     В палатке мне досталось место между дядей Сашей Гуревичем и отцом, и  я
жалел,  что  не  рядом  с  космонавтом, который  улегся  у  входа.  Могли бы
конспиративно пошептаться на ночь, потом бы я похвастался, с  кем спал бок о
бок...  "Хотя, кто знает,  -- думал  я, засыпая, -- может  они с Катькой еще
поженятся, и он окажется мне вроде двоюродного брата. Неспроста он лег возле
входа -- может, еще пойдут с Катькой догуливать..."

     7

     Я  разлепил глаза, сел, поеживаясь от холода, и обнаружил, что нахожусь
в палатке один. С улицы слышались звяканье посуды и веселые голоса.  Похоже,
за столами уже завтракали.
     -- Где,  где,  --  услышал я  голос дяди  Жоры.  --  Утреннюю пробежку,
наверное, делает. Чемодан-то на месте...
     -- Сколько же можно бегать, -- сказала тетя Зина.  --  Может,  он  ногу
подвернул?
     Я  вылез  из  палатки,  и  Чарли  разбежался ко  мне,  виляя  хвостом и
приветственно поскуливая. Я  завалил  его на  спину, поурчал вместе  с ним и
пошел умываться .
     Катька стояла у самовара и, поджав губы, наливала гостям чай. Некоторые
уже выпивали  и  закусывали.Отец  с  дядей  Сашей  обливались  около колодца
холодной  водой  и  фыркали,  как  кони.  Рядом   стояла  мама  с  махровыми
полотенцами на плече.
     -- Ты не знаешь, куда мог деться Алексей? -- тихо спросила  мама. -- Он
тебе ничего не говорил?
     Я пожал плечами:
     -- Катька, наверное, знает.
     -- Ничего она не знает, -- бормотнула мама и недовольно отвернулась.
     --Может,  пошел  на вокзал билеты  компостировать?  Там в междугородней
кассе всегда  очередь,  --  отец  взял у  матери  с  плеча полотенце  и стал
растираться.  --  Привет, Кирилл! А ты куда  вчера коробочки с  фотографиями
положил?
     -- Вам вручил!-- напомнил я, пробуя рукой  воду в ведре. --  У тебя еще
сомбреро упало... Ух ты, холодная...
     -- Билеты, билеты, -- растирая спину полотенцем, повторил дядя Саша. --
Куда  я свои-то сунул? Надо проверить... -- Он накинул полотенце на плечи и,
выкривляя босые ноги, пошел по сосновым иголкам и шишечкам к палатке.
     --  Ничего  не  пойму,  --  кинув  мне полотенце отец.  --  Куда  мы их
засунули?

     ...Фотографии  нашлись у дядижориной  веранды за кустами георгинов. Они
были  целы,  только стекло в  одной  рамке  треснуло, и  из  него  вывалился
островок --  наискосок  по  лицу бабушки. Я не стал вставлять  его  обратно,
чтобы не повредить фотографии -- лучше заменить стекло целиком.
     Нашлись  и  авиационные  билеты  дяди  Саши  Гуревича  --  они вместе с
паспортом  и командировкой  лежали в пустом  бумажнике,  брошеном  у  ворот.
Нашлись и другие бумажники -- воришка вычистил их прямо на участке, за углом
веранды,  и  приехавшая милиция, сказала, что  так  всегда  и  бывает -- вор
бумажник не возьмет, ему нужны только деньги.
     В чемодане  Алексея оказались перевязанные стопки старых  газет, ветхие
сандалии и  три  листа  плотно  сложенной  бумаги,  озаглавленные  "Описание
прибора для подачи оптических сигналов в открытом космосе".
     --  А это что за  чудо? -- не давая  дяде Жоре  заглянуть в собственные
чертежи, пробормотал капитан.
     -- Космонавт... -- печально вздохнул дядя Жора.
     -- Понятно, -- сказал капитан. -- Так и запишем...
     Судя по тому, как была удручена Катька, она с ним целовалась.
     Картонные коробочки, старательно оклеенные мною черным дермантином, так
и не нашлись.
     "Не  слушаете  опытных  людей...  --  сказал  через   пару  дней  Павел
Гурьянович,  заглянув к нам на участок.  -- А я вас  предупреждал -- с  этой
публикой надо  держать ухо востро!" Но с ним никто не захотел разговаривать,
даже тетя Зина.
     Да и зачем фотографиям коробочки, если им висеть в рамках на стене?..

     ххххх

     Каралис Дмитрий Николаевич, род. в 1949 г. в Ленинграде.
     Автор  четырех  книг  прозы  --  "Мы  строим  дом"   (М.  1988),  "Игра
по-крупному" (Л., 1991), "Ненайденный клад" (СПб,1992) , "Автопортрет" (СПб,
1999).  Печатался в "Литературной газете", журналах "Нева" и "Звезда". Живет
в Петербурге.




     Каралис Дмитрий Николаевич, 1949 г. рожд.
     Член СП Санкт-Петербурга.
     Тел. раб. 323-52-95






АВТО С ДОСТАВКОЙ НА ДОМ


     В середине  мая  нам прислали открытку  из  автомобильного магазина  на
проспекте Энергетиков с приглашением выкупить "жигули" третьей модели.
     - Надо же! Всего пять лет стояли! - блестел глазами отец, расхаживая по
квартире  и не зная, за что  взяться. -  Я  вчера, как чувствовал, что скоро
очередь подойдет! Иду через двор и вижу - Шевчуки на  дачу собираются.  Вот,
думаю, скоро  и мы так сможем... - он остановился у окна и  стал смотреть на
нашу 5 -ю линию, по которой изредка проезжали автомобили
     - Надо на курсы записываться, - напомнил я.
     - Обязательно! - кивнул батя. - И тебе надо официальные права получить,
и маме неплохо бы сесть за руль! Мало ли что...
     -  Нет уж! -  Мама шила из куска брезента специальный пояс с кармашками
для денег. - Нам с Сильвой и пассажирами неплохо! Правда, Сильва?
     Сильва лежала  на диване и всем своим видом давала понять, что она, как
всякая  разумная  кошка,  не  против  обретения  транспортного средства,  на
котором  можно вольготно  ездить на дачу,  но сначала  надо купить,  а потом
мечтать. Однажды мы уже радовались предстоящим путешествиям на катере, и что
вышло?
     - Эх! - сказал отец, потирая руки, и я понял, что он имел в виду.
     - И  не  думай, - сказала мама. -  А когда за руль  сядешь,  вообще  ни
грамма нельзя.
     - Естественно, только после покупки, - подмигул мне отец и стал звонить
брату, договариваться о деталях завтрашней поездки в магазин.
     Мама бдительно задернула шторы на окнах, достала из шкафа мою вчерашнюю
получку  и примерила новенькие десятки,  четвертной  и  полтинник к карманам
денежного патронташа.  Я видел - маме приятно, что сын отдает получку в дом,
и она словно игралась этими жесткими разноцветными бумажками.
     Деньги  уже были  заказаны в сберкассе, но мы не знали, какими купюрами
нам отвалят пять с половиной тысяч, и мама решила нашить карманов с запасом.
Еще  одну тысячу должен был привезти брат-близнец отца - дядя  Жора. У  него
давно была машина - крепкая и уютная "Волга" с оленем на капоте, которую  он
не собирался менять ни на какие "жигули".
     Доставку нового автомобиля  на  дом финансировал я, - из командировки в
Северодвинск я вернулся с плюсом, и мне хотелось порадовать предков: чтобы и
в магазин на машине, и обратно на машине.

     На  следующий  день дядя Жора завез нас в сберкассу, потом  он покружил
немного по Васильевскому острову,  чтобы выяснить, нет  ли за нами "хвоста",
мы рассовали деньги в патронташ, и поехали в магазин.
     - Все взяли? - спросил дядя Жора, с подозрением  поглядывая в зеркальце
заднего вида. - Деньги, документы, валерьянку?..
     - Все, все! - сказал отец, ощупывая под плащом патронташ  с деньгами. -
Вроде бы все взяли.
     - С Богом! - сказала мама.

     Она сидела впереди, а отец  рядом  со  мной  на заднем  сиденье,  чтобы
гаишникам не  бросалось  в  глаза его  двойняшеское  сходство с дядей Жорой.
Почему-то,  завидев близнецов на передних сиденьях, гаишники тут  же бросали
все дела и  останавливали машину. Наверное, для того,  чтобы  проверить,  не
двоится  ли у них в глазах.  При этом разговор шел с каким-то  обвинительным
уклоном, словно братья были виноваты в том, что они близнецы, или специально
сели в одну машину, чтобы запутать органы ГАИ или скрыть некое преступление.
Проверка  отнимала  время,  нервы и  неминуемые  рубль-другой,  без  которых
никогда не обходится ни одна остановка, если гаишник настоящий.
     Дядя Жора вывел машину на набережную, газанул, и батя льстиво сказал:
     -  Да, "Волга"  есть "Волга"!  Грандиозная  машина! - Ему  словно  было
неудобно перед  братом  за предстоящую покупку новых "жигулей". - Металл  на
корпусе толстый, подвеска, как у танка, мотор экономичный! Что еще надо!
     - Конечно!  - быстро согласился дядя Жора. - Зато у "жигуля" разгон  до
ста киломметров за одиннадцать секунд!
     - Верно!  Но  в "жигулях"  разве полноценно заночуешь? Вот в "Волге"  -
другое дело.  - Он похлопал ладошкой по сиденью. - Тут и матрасов с перинами
не надо. Ну, ты знаешь!
     - Зато "жигули" машина юркая, динамичная,  тормоза хватают  намертво! -
дядя Жоре тоже хотелось похвалить скорую покупку.
     -  Это да!  -  кивнул отец. - Не  смею отвергать факты.  А ты,  кстати,
знаешь, что в шестидесятых годах твоя двадцать первая "Волга"  была признана
лучшей в мире машиной в  своем  классе?  На экспорт было продано сумасшедшее
количество  автомобилей.  Это  была   не   машина,   а  сгусток  интеллекта,
технический прорыв во  многих  областях! Во  всех развитых  странах, включая
США, до  сих пор  есть клубы любителей  "Волги". А  с оленем на капоте - это
вообще раритет! Она стоит, как авианосец!
     Жаль, Зина не слышит, - польщенно сказал дядька, - но я ей передам!
     -  А  что,  в "жигулях"  ночевать  неудобно?  -  тревожно  обернулась с
переднего сиденья  мама. Она была в новом  бледно-зеленом плаще  и  красивом
платочке с видами итальянских городов.
     - Удобно,  удобно, - покивал дядя Жора. - Быстрицкие на своих "Жигулях"
уже половину Советского Союза объехали, от Карпат до Прибалтики. И все время
в машине ночевали. Правда, они маленькие, - подумав, уточнил дядя Жора, - но
толстенькие...
     Мы  засмеялись  и  стали  смотреть  на  сверкающие  обломки  последнего
ладожского льда, плывущие по Неве.
     - Помню, "Зисы"  и  "Зимы"  были, -  напомнил  я,  возвращая  беседу  к
сравнительному анализу советских автомобилей.
     -  Ха!  - засветился  от радостных воспоминаний дядя  Жора  и приоткрыл
окошко.  -  На "Зисах"  парады  принимали!  Он шел, как крейсер по штилевому
морю.  Плавность  хода  изумительная!..  -  Дядька говорил так, словно  он и
принимал эти парады.
     -  На "Ленфильме"  до сих  пор несколько "Зисов"  катается, - поддержал
отец, щурясь от яркого солнца. - С них все, что едет и бежит, снимают.
     -А  на  "Зимах" одно  время  начальство  ездило,  пока  их  в  такси не
передали,  -  продолжил  дядя  Жора.  -  Гидросцепление!  Два откидывающихся
сиденья за спинкой водителя! Помнишь, Сережа?..
     - Еще бы! -  отец  беспокойно трогал  патронташ с деньгами и теребил  в
руках  магазинную  открытку. -  Интересно,  какого  цвета  будет  машина?  -
задумчиво проговорил он.
     - Мне бы хотелось цвета белой сирени, - тихо сказала мама.
     - А мне шоколадный нравится! - щелкнул я пальцами. -  Но при этом чтобы
молдинги были хромированные!
     - Сережа,  а ты по телефону не спросил, какие у них  цвета в наличии? -
дядя  Жора подбибикнул двум пацанам, крутившимся с мячом на набережной, и мы
свернули в холодную, как  ущелье, улицу с еще  не распустившимися листочками
кустов.
     -  Забыл,  -  хмуро  сказал  отец,  снимая шляпу. -  Узнал только,  что
доставка  автомобиля в  черте города  двенадцать рублей стоит,  а  про цвета
забыл спросить. Ну, ничего. На месте определимся...
     -  Имей в  виду!  -  дядя Жора  наставительно поднял  палец  и принялся
рассказывать,  как  работники  автомобильных  магазинов  вымогают  деньги  у
покупателей за якобы редкий цвет автомобиля и отменное качество сборки.
     Обширность познаний дядя Жоры  в  различных  областях жизни меня просто
поражала.
     Он знал, как  динамят нашего подвыпившего брата развеселые бабешки, как
дурят при обмене квартир, как перекрашивают котят  для продажи  и обвешивают
покупателей с  помощью  магнитной  гирьки.  Дядя  Жора  мог  легко  отличить
лечебные  рога  марала  от  рогов банального горного козла; он  знал  приемы
шулеров и разоблачал этих чертей в электричках,  поездах дальнего следования
и на пароходах. Куда мог плыть на пароходе дядя Жора, я не спрашивал - ясно,
что   он  перемещался   по  планете  Земля  в  целях  самых  значительных  и
легендарных:  испытывать секретное  изделие на  полигоне,  добывать жемчуг в
карельских  ручьях, охотиться на  медведя в компании с друзьями-академиками,
искать  следы тунгусского метеорита или красться по следам снежного человека
с берданкой и кинокамерой. Дядя Жора не мог просто ехать в трамвае или метро
-  он  обязательно  передвигался  с  какой-то неординарной  целью  или  даже
миссией:  купить на  Торжковском  рынке у  проверенного продавца корюшку для
угощения героя-атомщика,  вручить ноту протеста главному  милиционеру города
по поводу лживых депеш из вытрезвителя о его якобы пьянках...
     Он  был главным  на свадьбе  и поминках,  в  магазинной очереди, банной
парилке  и  на выставке  картин старых мастеров, не говоря  уже о походе  за
грибами.
     О  способе одурачивания покупателей при выборе новой машины я  читал  в
журнале "Крокодил", но дядя Жора излагал проще и убедительнее:
     -  А когда ты развесишь уши и поверишь, что накрытая  брезентом  машина
лучше  всех  остальных, ты  сам предложишь им деньги  на блюдечке с  голубой
каемочкой,  только чтобы  получить  ее поскорее.  Усек? - дядька обернулся к
брату. - Чистая психология...
     - Ну да, - кивнул  папа.  - По принципу - запретный плод  всегда слаще.
Искусственное создание дефицита...
     - Вот паразиты, - покачала головой мама. - Хорошо, что предупредил.
     - Ты  уехал, а они этим же  брезентом накрывают  следующую! - дядя Жора
весело  подмигнул  мне  в зеркальце  заднего обзора.  -  И так  далее,  пока
последнюю не продадут. По сто - сто пятьдесят рублей с каждой машины! А? Как
вам это нравится?
     - Вот паразиты, - повторила мама. - И куда только милиция смотрит!

     2

     Мы подъехали к магазину,  и папа с дядей Жорой вразвалочку пошли внутрь
здания искать  старшего администратора. Всем своим  видом они давали понять,
что для  них  это далеко  не первая  покупка -  покупали они и автомобили, и
катера, и дачи,  не говоря уж о  югославских мебельных  гарнитурах, и прочем
мелком дефиците.
     Дверь за  ними закрылась,  и  мы с мамой подошли  к высокому  сетчатому
забору, за которым сверкали новенькие  автомобили. Они стояли ровными рядами
и меж них неспеша прогуливались люди, склоняясь к зеркалящим окнам и пытаясь
заглянуть внутрь. Некоторые  опускались на  четвереньки и смотрели под днище
автомобиля. Даже здесь, на расстоянии, я почувствовал, как вкусно пахнет эта
сверкающая компания.
     Я оглянулся на дядижорину "Волгу" с оленем на капоте: куда ей  до наших
новеньких пахучих "жигулей"!
     Раздался  пронзительный свист в два пальца, и я увидел дядю Жору  -  он
весело махал нам рукой, приоткрыв дверь магазина.
     - Господи, зачем он оставил Сережу одного! - мама подхватила  меня  под
руку, и мы торопливо направились к магазину. - У него же деньги!
     - Ничего, - подбодрил я, - батя у нас конспиратор. А если что, догоним!
     Отец стоял,  облокотясь на  стойку, и что-то внушал крупному  мужчине в
коричневом сатиновом халате, похожему на обливной пряник. Обливной  сидел по
другую  сторону стойки  и терпеливо кивал, давая понять, что кивать он может
очень  долго,  причем,  без  всякого  вреда  своему здоровью. На его  халате
краснел значок "Победителю социалистического соревнования", а  за его спиной
прохаживалось  несколько  парней  спортивного  вида  в  таких  же  сатиновых
халатах. Они с важным видом перебирали  бумаги на полках, листали гроссбухи,
шелестели  копиркой и хмуро поглядывали на отца и  дядю  Жору.  Меня  так  и
подмывало сказать этим здоровякам,  что они неплохо бы  смотрелись на БАМе в
комплексной бригаде строительно-монтажного поезда.
     - Постоим здесь, - дядя Жора отвел нас к стенду с фотографиями и сделал
вид,  что разглядывает их. - Сейчас Сережа договорится и  пойдем... - шепнул
он.
     - О чем договорится? - так же шепотом спросила мама.
     - Пускают смотреть только по два человека.
     Я искоса взглянул на отца и заметил,  что он сдвинул на затылок шляпу и
теперь копается во внутреннем кармане плаща. Сейчас будет подмазывать, чтобы
пропустили всех четверых.
     Я не ошибся. Отец подошел, и по его лицу я  понял, что наши дела лучше,
чем были, но не так хороши, как хотелось бы.
     - Можно только троим, не  больше,  - виновато посмотрел на меня отец, и
мне показалось, что он пожалел денег.
     - Ну, идите, -  пожал я плечами,  понимая, что ни маму, ни дядю Жору от
первичного осмотра автомобиля отстранить нельзя.
     - Мы посмотрим,  а  потом  и ты сходишь,  - расцвел отец. -  Поменяться
можно.  Они просто боятся,  чтобы толкотни у  машин  не было. Поцарапать там
могут...


     Родители  и дядя Жора пошли за мужичком в халате, а я стал слоняться по
длинному  фойе  магазина  и  разглядывать фотографии  на  стендах. На  одном
описывался порядок записи на покрышки и аккумуляторы для жителей Ленинграда,
на другом  - та же тема,  но для инвалидов войны.  Вот коллектив магазина на
Ленинском  коммунистическом субботнике - лопаты,  грабли, носилки, задорные,
еще трезвые лица. И девушки есть ничего себе. Вот еще один стенд с правилами
оформления и регистрации купленного автомобиля...
     Я  вышел на улицу, встал у забора  и нашел своих - их головы плыли  над
дальним рядом автомобилей.  Вот  они  замерли, отцовская шляпа нырнула вниз,
снова показалась над кирпичной крышей "жигулей"  - неужели он допускает, что
наша  машина  может быть  оранжевого цвета? Я привстал на цыпочки  и вытянул
шею. Дядя  Жора  жестикулировал правой  рукой  перед носом отца.  Он  что-то
внушал брату. Правильно, дядя Жора, на рыжей машине пусть рыжие ездят.
     Вот головы  завернули  во второй ряд  и  неспешно двинулись в  обратном
направлении. Я видел, как вьется на ветру бахрома маминого голубого платка и
зеленеет ее салатный плащ. Хорошая у нас, все-таки, матушка. И батя молоток,
хоть немного и зануда. А дядя Жора - вообще блеск! Никогда  не унывает, хоть
танком его переезжай... И чего они так медленно ходят  - пустили бы меня,  я
бы сразу выбрал. Я вернулся в магазин и сел на желтый стул с упругой спинкой
возле окна, но поближе к стойке.
     Зал  был  почти   пуст,  -  как  я  понял,  сюда  прибывали  только  по
открыткам-приглашениям на определенное  время. В дальнем  углу  два  горца в
шапках-аэродромах  сдержанно  клекотали  и пускали  золотыми  зубами  лучики
света.  Аэродромы  явно кого-то поджидали, но делали вид, что просто присели
отдохнуть и слегка заболтались.
     - А  если  он не приедет? -  раздался  за стойкой голос  невидимого мне
человека.
     - Пусть ему будет хуже, - пожелал мужчина постарше и посолиднее, должно
быть Обливной. - Такую тачку любой возьмет, только свистни. Это же не хлам с
конвейера  под новогоднюю  ночь,  когда сборщики  уже на ногах не стоят. Это
вторая декада февраля, самая ритмичная работа.
     - Да и цвет что надо...
     - Она у нас во втором боксе стоит?
     Я  оперся локтями в колени и еще ниже  опустил голову. Мне  показалось,
говорившие не заметили, как я подсел к их стойке.
     - Да, во втором.
     - Ну и  пусть там стоит. Если он до трех не приедет,  будем  продавать.
Только никому без меня не показывайте...
     
     Я осторожно сдвинул  манжету рубашки и взглянул на часы  - без четверти
три!
     За стойкой зазвенел телефон, и тут же сняли трубку:
     - Магазин "Автомобили"  слушает. - После  этого три раза  сказали "да",
один раз "нет" и повесили трубку.
     Телефон тут же зазвонил вновь.
     -  Магазин  "Автомобили"   слушает.  Нет,  только   по  направлениям  с
предприятий.  Для  инвалидов  отдельная  очередь  через  собесы.  Мы  только
принимаем деньги и выдаем. Пожалуйста...
     Трубку повесили.
     - Да-а, - раздумчиво сказал голос, -  на эту машинку хоть знак качества
ставь! -  С хламом, что  во дворе, не сравнить... Петрович движок проверял -
работает, как часы! А сцепление какое мягкое!
     - Петровичу доверять можно - он задом проехал больше, чем мы передом...
     За стойкой зашевелились, и я еще ниже пригнул голову.
     Как бы  отец с  дядей  Жорой  не  схватили  первую,  приглянувшуюся  им
машинку. Про маму я вообще не говорю, - она  ничего  не понимает в машинах и
конвейерном  производстве,  для  нее главное цвет. Она  хотела  цвета  белой
сирени?.. Вот и втюхают нам "белую сирень",  которая через месяц развалится.
Надо что-то срочно придумать...

     3


     Из темного коридора, ведущего во двор, показался дядя Жора с  продавцом
и хмуро махнул рукой:
     - Иди смотри! Родители там еще ходят!
     Я отвел его к окнам и рассказал, что мне удалось подслушать.
     Дядя Жора пострелял  глазами по залу, подмечая и клекотавших в уголочке
горцев в аэродромных шапках, и видневшиеся поверх стойки головы продавцов.
     - Ты говоришь, во втором боксе? - тихо спросил дядя Жора.
     - Да, да, этот мужик сказал, во втором боксе!
     - А  какая  модель, не  слышал? У  вас открытка на "тройку".  Другую не
продадут...
     - Не слышал...
     - Ладно, иди, - подтолкнул меня дядька. - Я тут понаблюдаю...
     Родителям я  решил пока ничего не рассказывать. Они ходили от машины  к
машине  и,  путая модели,  нахваливали:  "Вот  тоже  ничего! Фонарики  такие
яркие!"  Им, конечно,  было  невдомек,  что  эти  фонарики могли  через  сто
километров  вывалиться  и  остаться  на  дороге,   потому   что  вставлял  и
привинчивал их тридцать первого декабря полупьяный сборщик.
     - Вот  эта тоже симпатичная, - подходила мама к "единичке", - посмотри,
как она удивленно на меня смотрит. А, Сережа?
     - Это не  та модель, Элечка,  - морщился отец. - Нам нужна  "тройка", у
нее четыре глаза... И  потом, что это за  цвет - дешевой вишневой наливки? Я
еще понимаю, - кофе с коньяком! Сдержанно и благородно...
     Еще  несколько  семейных пар бродило  по двору и придирчиво  оглядывали
сверкающие на  солнце автомобили. Стоило  одной паре  подольше задержаться у
какого-нибудь экземпляра и начать заглядывать  ему под  днище  или, приложив
щитком  ладони, смотреть  в салон и обсуждать  цвет сидений,  как  остальные
покупатели  завистливо косились и подтягивались поближе.  Всем казалось, что
другие знают, как выбирать, и окажутся более удачливыми в выборе.
     Нашей  третьей  модели  стояло два десятка штук.  Цвета белой сирени не
было, но была  "белая ночь", целых  семь  экземпляров.  Остальные  цвета  не
вдохновляли - песочный, ядовито-малахитовый, оранжевый...
     - А внутри  посмотреть  можно?  -  отец подозвал продавца в  коричневом
халате.
     -  Можно,  - продавец  позвенел ключами, равнодушно открыл водительскую
дверцу, и у меня голова пошла кругом от сладковатого запаха салона.
     Это был запах совсем другой жизни, - легкой и беззаботной, таинственной
и чарующей, в нем угадывалась веселая круговерть путешествия, шелест и блеск
моря, встречный свет фар в ночи, загадочная улыбка  женщины, уютная мягкость
дивана...
     Подводная лодка пахла иначе и мысли навевала иные. Ну что ж, всему свое
время! И как знать, какие приключения для мужчины важнее. Будет когда-нибудь
и у меня такая машинка...
     Продавец открыл вторую дверцу, и мать с отцом осторожно сели в машину.
     - Ну, что, Сережа, берем? - мама с улыбкой закрутила головой, оглядывая
салон и трогая спинки сидений. - Беленькая, чистенькая...
     Отец неподвижно  сидел за  рулем,  боясь задеть какую-нибудь  ручку или
педаль.
     - В принципе, можно, - проговорил отец, опуская руки на рулевое  колесо
и выглядывая на продавца: - А вы что скажете?
     Продавец  пожал плечами  и слегка закатил глаза. Это  можно было понять
так: "Воля ваша. Но как честный человек, я лучше промолчу..."
     - А вот та? - вылезая из машины, спросил отец, - Не лучше?
     Продавец оглянулся на такую же соседнюю "тройку", вновь пожал плечами и
стал запирать машину. С первого  раза у  него  не получилось, и ему пришлось
дважды хлопнуть дверцами.
     - Все ясно, - разочарованно прокомментировал папа  закрывание дверей. -
Как в самосвале.
     - Будете эту смотреть?  - грубовато спросил продавец, давая понять, что
смотреть-то особо нечего.
     Со  стороны  магазина к  нам  торопливо  шагал дядя  Жора.  Его  так  и
распирало от какой-то  новости. Дядя  Жора  энергично помахал  нам рукой,  и
продавец, не дождавшись ответа, ушел.
     -  Есть  информация к  размышлению!  - дядя  Жора  взял под  руки  моих
родителей и повел их к забору. - Племянничек, не отставай! - оглянулся он.
     Я не отставал. Я понял, что  дядя Жора пронюхал то же самое, что и я, и
теперь спешит поделиться подтвержденной информацией.
     Все так в точности и оказалось.
     Дядя Жора потихоньку  расположился  неподалеку  от  стойки,  за которой
сидели  продавцы,  и  своими  собственными  ушами  слышал,  как  они  ругали
пришедшую  с  завода  партию машин  и  даже  по телефону  жаловались кому-то
приглушенным голосом, что ни одной стоящей машинюшки среди тех, что стоят во
дворе, нет.
     - И что же делать?  - погрустнела мама. - Нам надо  выкупить  в течение
недели. Иначе очередь пропадет...
     - Есть одна идея, - дядя Жора приложил  палец к губам. - Мы  с Кириллом
прознали, что во втором боксе...

     ...Папа, мама и я в три  пары  глаз следили,  как  кассир пересчитывает
наши денежки и  щелкает  косточками  на  счетах. Считали несколько раз.  Все
сошлось. Потом  я отдельно  заплатил двенадцать рублей за перегон машины  от
магазина к нашему дому и шестьдесят копеек за десять литров бензина.
     Дядя   Жора   в   это   время   ненадолго   уединился   с   победителем
социалистического  соревнования.  Вернувшись,  он  многозначительно  прикрыл
глаза,  что следовало понимать так: хитрость торгашей разгадана, второй бокс
нами взят, в лапу я дал, а  на этом барахле, что стоит во дворе, пусть ездит
кто-нибудь другой - нас не проведешь...
     После заезда  в  ГАИ, где машину поставили  на  учет, мама  с  папой  и
пожилой водитель в кепочке прибыли в наш двор.
     Вид у  машины  был  сногсшибательный!  Белая "тройка"  с хромированными
молдингами и  легко  запоминающимся  номером "17-03 ЛЕА" встала  под  нашими
окнами, рядом с дядижориной "Волгой".
     Я  взял  старушку  Сильву  на  руки и  поднес  к  окну, чтобы  она тоже
посмотрела на нашу машину, и когда маме не удалось с первого раза захлопнуть
дверцу, я решил, что это пустяки, о которых не стоит беспокоиться, - женщины
плохо ладят с техникой...
     - Красавица! - сказал дядя Жора. - Просто красавица!
     И я не стал уточнять, кого он  имеет в виду:  нашу маму в новом плаще и
платочке или машину...

     7 апреля 2003г.















АСПИРАНТ

     1

     В  начале  декабря, когда  мы  с  первым  пушистым снежком  приехали  в
Зеленогорск, у отца  подрагивали  руки, и он  по несколько  раз в  день  пил
пахучую валерьянку.
     Отец  начал  потреблять эту гнусную жидкость позапрошлой осенью,  когда
ему дали аспиранта, и за  два года он с этим раздолбаем-аспирантом дожил  до
граненой стопки разведенного водой напитка на один прием...
     На отца  было жалко  смотреть: он  вздрагивал от  телефонных звонков  и
скрипа двери, беспрерывно барабанил пальцами по столу или сидел, погруженный
в  себя -  обхватив голову руками.  И я думал: хорошо  еще,  что  батя  пьет
валерианку, а не водку.
     Кто бы мог  подумать, что научное руководство  стоит стольких  нервов и
времени!
     Лично мне казалось,  что  аспирантура - это  чистой воды ерунда; другое
дело -  полигоны,  испытания, доведение изделия до ума... Тут я  пошел не  в
отца, а в  дядю Жору.  Он  меня и устраивал в  это страшно секретное КБ, где
поначалу от одних только грифов на чертежах бегали мурашки по спине, а когда
я выехал в командировку и  увидел  все в  натуре...  Я понял, что это на всю
жизнь.  Первую  ночь  я не спал от гордости за себя и  страну - какой же  мы
великий  народ!  А потом  слегка привык, стал называть  изделия по  номерам,
научился не  бояться треска в отсеках, а унты,  как и все в бригаде, называл
унтярами или водолазными ботинками. Нет, аспирантура была не по мне!...

     Отец  познакомился со своим аспирантом не как  все люди, а с опозданием
на месяц, -  в октябре, когда все нормальные учащиеся  вузов давно сидели  в
пивных барах и вспоминали проведенное лето.
     Фамилию отцовского аспиранта я поначалу воспринял как Козлик. Оказалось
Гвозлик. И не козлик, и не гвоздик, а не пойми, что...
     Этот Гвозлик  отстал в Сибири от стройотряда, и месяц о нем  не было ни
слуху, ни духу. Он нашелся,  когда в  месткоме  уже беспокоились о  доставке
тела  в  Ленинград,  а  мой батя,  кряхтя,  накапывал в рюмку первую  порцию
валерианки.
     ...Вкратце,  история такова. Отряд до  белых мух работал в нижне-янском
порту, разгружая суда северного  завоза. В начале сентября  Гвозлик отправил
студентов  в Ленинград, а  сам остался  закрывать  наряды в  конторе  порта.
Закрыл успешно,  но  в местной  столовой  съел  какой-то  чудовищный вирус и
вырубился на три недели.
     Очнулся в больнице. Поморгал глазами, ничего не понимает.
     В палате лежали загипсованные вертолетчики  со своим  командиром. Рот у
Гвозлика склеился  так,  словно  его  зашили  рыболовными лесками. Попытался
открыть - больно. Кожа прямо-таки спеклась. Помычал соседям, те обрадовались
пробуждению бородача (Гвозлик  носил солидную бородешку),  дали ему бумагу и
карандаш.  Ослабевшей  рукой накарябал вопросы: где  я? что  со  мной? какое
сегодня число? Выяснилось, что пролежал без сознания двадцать один день.
     Летуны  справляли  день  рождения  командира  и спросили  Гвозлика,  не
откажется ли он выпить стопарик за здоровье именинника? Гвозлик  жестами дал
понять, что он  бы  не против, но рот-то склеился... Вертолетчики провертели
карандашом дырочку между  губ, вставили бумажную  воронку и влили в Гвозлика
пятьдесят  граммов   разведенного   спирта;  потом  еще   пятьдесят...   Рот
расклеился,  и  он  смог  не  только  поздравить  именинника,  но и закусить
копченой нельмой, медвежьим окороком и лосиными котлетами...
     Натуральные таежные продукты и  чистый  воздух,  который  втекал  через
форточку,  сделали  свое  дело, - на третий день Гвозлик потребовал выписать
его  из больницы, и  сибирские  врачи, подивившись силе молодого  организма,
отпустили  ленинградца  до  дому,  до  хаты. Вертолетчики снабдили  Гвозлика
харчами, целительной настойкой в пластмассовой канистрочке, собрали денег на
билет, и в начале октября, когда в месткоме института уже  готовились лететь
в Нижне-Янск, чтобы похлопотать о доставке тела на родину, Гвозлик явился из
стройотряда.
     В самый раз  было отдохнуть и наброситься на учебу, - согласовать  план
диссертации, обсудить с научным руководителем темы докладов и публикаций  на
конференциях. Отец уже потирал руки.
     Но не тут то было!
     Да,  Гвозлик отлежался пару недель дома,  но  едва он собрался заняться
диссертацией  и  учебой, как пришлось срочно лететь  в Куйбышев  к умирающей
тете. Настолько  срочно, что  он не успел поставить в  известность кафедру и
научного руководителя.
     Батя обзвонил милицию, больницы, морги и обошел прилегающие к институту
парки в поисках замерзающего от рецедива загадочной болезни аспиранта.
     Пусто!
     Он  съездил  к  Гвозлику  домой,  но  и  там  ничего не  знали о  месте
нахождения мужа и отца. Новый девятиэтажный дом  стоял неподалеку от станции
Навалочная  и еще  не был  телефонизирован.  Батя  побродил по окрестностям,
осторожно ковыряя  носком ботинка тряпичные  бугорки и заглядывая  в  канаву
вдоль железнодорожной насыпи. Жена Гвозлика была настроена оптимистически:
     - Никуда он не денется, - мужественно проговорила она, - найдется.
     Гвозлик  появился  на  двенадцатый  день.  С   ужасными   подробностями
рассказал, как умирала измученная болезнью тетя,  как его заставили пожить в
доме усопшей до девятин, как ему  снились  кошмары и как он не мог позвонить
на кафедру, потому что  муж тети  с горя пропил все вещи, включая телефонный
аппарат. Отец,  посасывая  валидол,  сказал,  что  аспирант  у него какой-то
ускользающий...


     2

     Теперь,  приходя  с  работы,  отец бухал  портфель под  вешалку  и,  не
раздеваясь, шлепал на кухню к шкафчику с лекарствами.
     В  первую аспирантскую зиму Гвозлик  похоронил тетю, папу,  маму, двоих
племянников и еще маму.
     Отцу кто-то  настучал,  что  его  аспирант  вновь  написал заявление на
материальную помощь и опять  в связи  с  похоронами  матери. Отец, сгорая со
стыда, поинтересовался  у  Владимира Альбертовича, не спутал ли тот причину,
по  которой  обращался в местком,  и Гвозлик,  насупившись и  взяв  бороду в
кулак,  рассказал, как  в младенческом  возрасте он потерялся  на  переправе
через   Днепр  и  был   усыновлен  лейтенантом-артиллеристом  и  деревенской
учительницей. Через  много лет, когда он уже с  отличием заканчивал  одну из
школ  Донбаса, нашлись  его  истиные родители, и  он встал перед мучительным
выбором - с  кем жить дальше? И  принял соломоново  решение: пусть родителей
будет четверо! И всех он будет называть папами и мамами. Но жить станет один
- уедет учиться в город его мечты Ленинград...
     Отец только крякнул и потрепал аспиранта за плечо: держитесь, сударь!
     Жизнь  раскидала  родню  Гвозлика  по всему Советскому  Союзу.  Гвозлик
мотался по стране,  добросовестно пил на поминках, маялся  до девятого дня и
стеснялся  при  этом   позвонить  в  Ленинград  с   телефона  убитых   горем
родственников.  А в  некоторых  поселках  и  телефонов  не было  -  буранные
полустанки такие.  Приходилось  спрыгивать  с  поезда, царапая лицо  колючим
снегом. Чтобы не подумали, будто  он врет, Гвозлик  добросовестно предъявлял
ссадины на скуластом  лице и изображал,  как он  влетел  головой в сугроб, в
метре от телеграфного столба.
     А  чтобы сесть в  проходящий поезд и  выбраться с такого полустанка, по
словам  Гвозлика,  требовалось расставить пионеров-школьников  с сигнальными
флажками за километр от  места остановки,  и все они  должны  были совершать
круговые движения  руками,  чтобы  машинист  смекнул,  в  чем дело, и  начал
экстренное торможение.
     - Хорошо! -  пытался вникнуть в чужие беды отец. - Но почему вы никогда
не  попросите  жену сообщить  нам о  вашем отъезде? -  допытывал  он  своего
аспиранта.
     Гвозлик виновато пожимал плечами:
     - Иной раз и жене записку не успеваю  чиркнуть.  Схватишь хозяйственные
деньги, сунешь в портфель кусок  хлеба  и  зубную щетку - и на самолет! Счет
идет на минуты. А будешь мешкать, родного человека погребут без тебя...
     - Он меня доконает, - держался за сердце отец. - Я же больницы и  морги
начинаю обзванивать. А он гудит себе на поминках, и в ус не дует!

     Второй  год аспирантуры  выдался для  Владимира  Альбертовича  особенно
тяжелым.
     Несколько раз  его грабили на улице. Отнимали  и пыжиковую,  и кроличью
шапки,  срывали часы и золотой амулет в  виде  рыбки, вытаскивали документы.
Гвозлик бился,  как гладиатор, и нападавшие с воем и  стоном  разлетались по
сторонам, но к  ним приходила  подмога из десятка запасных хулиганов,  и  те
свежими силами укладывали бородатого крепыша на землю.
     Один  раз Владимир Альбертович сел вместо электрички в курьерский поезд
"Ленинград-Москва" с аэрофлотовскими сиденьями, и вместо Навалочной заехал с
двадцатью  копейками денег в Бологое. Отец послал ему телеграфный перевод, и
на следующий  день Гвозлик перебирался с окраин  Средне-Русской  равнины  на
берега  Балтики,  но  тут же свалился  с  кишечной  инфекцией, подцепленной,
очевидно, с вокзальным пирожком. И неделю не слезал с унитаза и не появлялся
на  кафедре,  боясь,  что бдительные медики упекут всю  семью  в  Боткинские
бараки.  Он  даже  не  смог открыть  отцу  дверь, когда  тот  поутру приехал
справиться о его судьбинушке.
     В тот  же год он стал  жертвой цыганского  обольщения - цыганка обманом
проникла к нему в квартиру и, скинув пальто,  в совершенно голом виде прошла
на  кухню,  откуда  стащила  две  серебряные   ложки,  заварочный  чайник  и
коленкоровую папку  с  двумя главами диссертации, только что  принесенную от
машинистки.
     А черновики? - волновался отец. - Остались?
     В том-то  и дело, что нет, - кручинился  Гвозлик. -  У  меня  же  дочка
пионерка, они там по макулатуре соревнуются. Она и снесла быстренько...
     Кошмар! - вздыхал батя.
     А тут  еще  за двумя  мамами и папой ушел второй  отец, а вслед за  ним
гуськом потянулись на кладбище  братья, сестры и племяши.  Как родные, так и
от приемных родителей. И все уходили быстро и неожиданно...
     Злодейка  с  косой  прошлась  в ту  зиму  по родне  аспиранта  Гвозлика
широкими замахами и казалось, извела весь род до третьего колена, так, что и
хоронить в ближайшие годы станет некого, но - дудки ей! Нашлись люди!
     По весне, когда  в парках и скверах вспыхнули прозрачной зеленью первые
клейкие  листочки,  Владимир  Альбертович  опять  надолго  пропал,  а  когда
объявился, выяснилось, что летал за Урал и в Карпаты, где обнаружилась ветвь
внебрачного сына второго отца Гвозлика.  Не поехать на  похороны Гвозлик  не
мог, - гуцулы  не простили  бы ленинградскому родичу пренебрежения к усопшим
по их линии.
     - Запросто  могли убить, - делился своими опасениями Гвозлик. -  Это же
бендеровцы, у них в каждом сарае пулемет зарыт...

     3

     И вот, мы приехали развеяться  в Зеленогорск и теперь играли на веранде
в кинга, поджидая звонка из Москвы,  чтобы узнать, приедет ли Катька с мужем
на  день рождения  нашей  мамы,  который собирались  справлять  в  ресторане
"Метрополь" на Садовой улице.
     В  доме  было жарко  натоплено,  тетя Зина  пекла  пироги с капустой, и
двойные  окна  на веранде запотели,  отчего выпавший снег скорее угадывался,
чем  различался.  Смеркалось,  и мы  включили  бабушкину  люстру  с  желтыми
латунными листьями и малиновыми фонариками...
     Отец  играл рассеяно, без  настроения и, щурясь, отставлял карты далеко
от  себя, словно специально, чтобы мы их видели. Со слов отца, Гвозлик сидел
дома и пытался восстановить к Новому году две главы диссертации.
     Держи карты  к  орденам!  -  напомнил дядя  Жора  картежное  правило  и
пригрозил: - Или играть не буду! Суешь мне под нос, никакого интереса...
     К орденам, к орденам... - отец вовремя снес маленькую  трефу. - Что нам
орден? Я, товарищи, не гордый! Я согласен на медаль!
     Я  сгреб  три  карты  и вновь  зашел  с бубей, продолжая рыть дяде Жоре
глубочайшую яму, о которой он, судя по всему, не догадывался.
     Ну, ты, племянничек, даешь, - дядя Жора спустил под даму своего валета;
стало ясно, что он не догадывается о яме. - Один карты под нос сует, другой,
как  заведеный, с  бубей лупит, словно других мастей не знает... - Дядя Жора
зевнул и посмотрел на отца. - Как там твой Козлик?
     Мне показалось, отец вздрогнул.
     Гвозлик,  -  не  сразу  ответил  он,  размышляя  над ходом. -  Владимир
Альбертович Гвозлик. Ети его мать!
     Ну-ну,  расскажи! - подстрекнул дядя Жора, надеясь веселым отношением к
неприятностям  принизить  их значение. -  Что на этот раз? Ноздрю  мушкой от
автомата  разорвали? Или  губой  за крючок зацепился? Или  на Колыму подался
гальюны чистить?
     Дядька заливисто рассмеялся, и на  веранду высунулась тетя Зина: "Что с
тобой?"
     Ничего, ничего! - отмахнулся дядька, вытирая слезы.
     Я  тоже засмеялся, но сдержанно. Во-первых, я продолжал рыть яму своему
любимому дядьке, и требовалась известная собранность,  а во-вторых, смеяться
над отцовским аспирантом во весь голос было бы неучтиво.
     Да, Гвозлик поговаривал, что собирается в  Магадан на сказочные  летние
халтуры  - чистить отмерзшие уличные  сортиры из расчета пятьдесят копеек за
черпак.   Он  даже  ходил  договариваться  в  штаб  гражданской   обороны  о
противогазах для оснащения ими сборного  студенческого отряда. Себя он видел
командиром  этого  отряда  и намеревался  выставить,  как  минимум, двадцать
сабель-черпаков   для   борьбы   с   оттаявшими   нечистотами.   Он    делал
предварительные расчеты  заработков, исходя из средних объемов выгребной ямы
и количества почерпываний. Суммы выходили фантастические!
     Я скромно выложил на стол две оставшиеся карты, дядя  Жора присвиснул и
закряхтел, признавая свое поражение.
     - Во, дает, племянничек, -  кряхтел дядя Жора, разглядывая карты. - Во,
дает!..
     Он думал,  я буду  с ним шуточки  шутить!  Ха-ха! Если  бы мы играли на
деньги, я бы выиграл рубля три, не меньше.
     Отец бросил карты и махнул рукой на свое поражение:
     Пойду прилягу. Ну, его к черту, это Гвозлика! И докторскую туда же!
     Считалось,  что  аспирант  -  это  шаг к  докторской  диссертации: своя
научная школа,  ученики,  и  все такое  прочее. Три аспиранта  защищают свои
кандидатские, руководитель - докторскую.
     - Если он уедет на Колыму, я не загорюю...
     - Н-да, - задумался дядя Жора, засовывая карты  в кожанный чехольчик. -
Не нравится мне все это. Давно не нравится...
     Мы  слышали,  как отец  выпил  на кухне валерьянки  и  пошел к  себе  в
комнату.
     Ты вот что, племянничек, -  наклонился ко  мне  дядя Жора,  - раздобудь
адрес этого Гвозлика! Отца надо спасать!
     Я помолчал и кивнул.
     А как вы будете спасать? - шепотом спросил я.
     Что-нибудь придумаем, - пообещал дядя Жора, сверкнув глазами. -  Может,
и ты пригодишься.
     С удовольствием!

     4

     Адрес  я  добыл  из  большой  записной  книжки  отца, лежавшей  дома  у
телефона.  Гвозлик  был  записан  нервным  торопливым  почерком  после  "Газ
(заправка  баллонов)",  "Гуси  -  продажа",  "Гузман И.А.- колбаса" и прочих
хозяйственно-бытовых записей.
     - Так-так, - сказал дядя Жора, пряча адрес в карман.  - Теперь следи за
ситуацией.  Если  узнаешь, что  он опять в загуле или на  похоронах, тут  же
звони!  И  принеси  мне общую кафедральную фотографию на один день.  А то по
ошибке не  того...  -  Мы  стояле  в вестибюле  метро "Нарвская",  и  дядька
покрутил головой,  словно опасался,  что  нас подслушают. - Н-да... В общем,
никому не слова!
     А что вы собираетесь делать? - тихо спросил я.
     Не твой вопрос, - сурово проговорил дядька. - Убивать не собираюсь.
     У  меня отлегло от сердца. Дело в том, что дядя  Жора в отличие от отца
любил и  умел  подраться. Вроде, братья-близнецы, одинаковой комплекции, оба
занимались  гимнастикой,  а характеры разные!  Дядя  Жора ввязывался в драку
мгновенно,  бил крепко  налево и направо,  и так же быстро выходил  из нее и
шел, как ни в  чем  ни  бывало дальше, взяв тетю Зину под ручку. Так  было в
Зеленогорске, когда  двое  пьяных,  мочившихся на забор овощной  базы, вдруг
повернулись к нам и с гоготом продолжили свое дело. Лихо было и  в гардеробе
одного ресторана, когда кто-то что-то сказал дяде Жоре и отцу.
     И  теперь  мой  дядька-лихач  что-то  затевал против папиного аспиранта
Гвозлика.

     Я  замечал, что  отец  выглядит все  хуже  и хуже.  Несколько  раз  ему
вызывали "неотложку". Это в сорок-то восемь лет!
     Будь  моя   воля,   я   бы  сослал   Гвозлика   на   Колыму  бригадиром
золотарей-миллионщиков, а отца заставил бы ходить на футбол и в филармонию -
лечить нервы.
     Господи,  да зачем  нам  эта докторская!  - вздыхала мама, наливая отцу
корвалол. -  Хватит нам и кандидатской, хватит  доцента! Кому от такой науки
прок, если ты по ночам вскрикиваешь! Откажись от этого мозгокрута!
     Не могу!  -  отец  говорил  так,  словно  ему  предлагали отказаться от
родины, а  не от  аспиранта.  -  Я все-таки  педагог и  на  двадцать лет его
старше...
     Гвозлик продолжал  удивлять общественность.  Но  по мелочам.  То  кошка
спрыгнула  ему  на  голову  и  расцарапала  прикрытую  волосами  лысину.  То
оштрафовали за куренье на Дворцовом мосту и прислали сообщение об этом факте
в институт. То ножка  стула, которым он хлопнул  об пол,  угодила на большой
палец тещиной ноги, и теперь теща ходит в гипсе и  не разговаривает с зятем.
То  в общежитии знакомил приятеля  с  древней  казацкой борьбой,  - сидя  на
табуретках, одними руками, - и разбил стекло на лестнице...
     Грубо,  но точно выразилась тетя Зина:  "То плетнем придавит, то корова
обос...!"

     5

     Неожиданно Гвозлика как подменили.
     У отца даже мелькнула мысль, - не снюхался ли он с баптистами?
     Во-первых, он отдал бате все долги, - все бесчисленные трешки, пятерки,
десятки и двадцатки, которыми  мой родитель ссужал в разное время  бедолагу.
Затем, буквально  на следующий день, Гвозлик напросился к отцу в попутчики и
по дороге до метро пообещал,  что отныне всерьез возьмется за  диссертацию и
ни при каких обстоятельствах не подведет своего научного руководителя.
     Работать и работать! - сообщил свой новый девиз Гвозлик.- Только так!
     Давно  пора,  - размяк душой  батя. - У  вас  сейчас  самый благодарный
возраст для науки. Сначала  кандидатская, потом, глядишь, докторская. Вы  же
толковый исследователь, Владимир Альбертович!
     Спасибо  за  вашу оценку, - потупил  глаза  Гвозлик.  - А  пить я точно
брошу, как и обещал!
     Хм-мм, - сказал отец. - Может быть, по бутылочке пива?
     Они шли через  парк "ХХХ-летия ВЛКСМ", и  папаня решил, что  неплохо бы
пригласить аспиранта в пивной буфетик, чтобы потолковать по душам и сблизить
позиции  по  сложным  жизненным  проблемам  Отец  только  что   вернулся  из
командировки  в Лодейное  поле, где неделю  принимал экзамены у заочников, и
поэтому ответ Глозика прозвучал для него загадкой:
     - Нет!  - Гвозлик  остановился,  как вкопаный и испуганно посмотрел  на
руководителя. - Я же вам позавчера пообещал,  Сергей Михайлович. Теперь даже
пива не пью! Все! Хватит! Вы меня убедили!
     В чем? - по инерции спросил отец.
     Ну, вот в этом...
     Позавчера, говорите? - задумался отец.
     Ну  да,  -  кивнул  Гвозлик,  не  решаясь  двинуться  с  места.  -  Или
поза-позавчера? Может, я путаю?
     Хорошо, хорошо!  - растеряно сказал  отец.  -  Вы идите, а  я  все-таки
бутылочку "Рижского" выпью...

     На следующий день Гвозлик поймал батяню в институтском дворе:
     - Я хотел только добавить, что совсем не обижаюсь на вас!
     - За что не обижаетесь? - на всякий случай спросил отец.
     - Вот за это! - Гвозлик осторожно приложил кулак к  своей бороде. - Еще
и мало  поддали!  Надо было больше! И вообще,  я вас по-настоящему зауважал,
Сергей  Михайлович! Даже если бы вы  меня с моста скинули, как обещали, я бы
все равно не обиделся. Заработал - получи! А я заработал...
     - Точно не обижаетесь? - участливо спросил отец. - У вас все цело?
     -  Все  цело,  - весело  махнул  рукой  Гвозлик.  - Бывало и  хуже!  Не
волнуйтесь,  - все между нами! Вот, я вам статью  для аспирантского сборника
принес, возьмите, пожалуйста, на рецензию...
     Отец  взял у Гвозлика  папку  с тесемками, извинился  и пошел  совсем в
другую  сторону.  За  углом он быстро  развязал  папку и увидел в  ней листы
рукописного текста и  несколько графиков  на  миллиметровке.  Действительно,
статья...

     6

     Пробыв три года в аспирантуре, Гвозлик  так  и не написал  диссертацию.
Вернее,  написал, но она пропала  вместе с портфелем на  Московском вокзале,
когда он, помогая милиции, гнался  за сбытчиком наркотиков, и ему подставили
ножку.   Как   водится,  глупая  толпа  принялась   крутить  ему  руки,   он
разбушевался, и потому  вместо почетной  грамоты из  МВД  прикатила телега в
институт,  расписывающая хулиганское  поведении  Гвозлика в  нетрезвом виде.
Гвозлик и не отрицал, что выпил кружечку пива после трудового дня...
     После  похорон  внучки  двоюродной  сестры  первой  мамы  Гвозлик  тихо
уволился с кафедры, и следы его затерялись
     Отец  к  тому  времени  остыл  к  написанию  докторской  и  взращиванию
учеников.  "Нет,  -  весело рассуждал он,  - крупного ученого из меня уже не
получится. - Буду  средним!" Мама свозила папу в санаторий на Куршскую косу,
и  вернулись они посвежевшими. "А какие там белочки!", - умилялась  мама. "А
какая рыбалка!", - хвастался отец.
     ...Я помнил Гвозлика  по фотографии  - замаскированная  лысина,  борода
полешком на треугольном лице, взгляд правдоискателя, и поэтому сразу признал
его за соседним столиком в пивбаре "Золотое руно" что на Кировском проспекте
рядом с киностудией "Ленфильм".
     Мы  с бригадой вернулись из Северодвинска и отмечали завершение ходовых
испытаний, - он сидел с двумя веселыми девицами и доливал себе водку в пиво.
     -  Я не кто-нибудь,  а директор фильма! - возвещал  Гвозлик,  -  В моих
руках все финансы и сметы! Если я захочу....
     Был восемьдесят  третий год, генсеком стал Андропов, и  мы нисколько не
удивились, когда в баре стали проверять  документы и интересоваться,  почему
мы не  работе. У  нас были законные отгулы, но  не было выписки из приказа о
предоставлении онных, и  скоро  нас  всех отвезли  в ментовку и  посадили  в
обезьянник до выяснения мест работы.
     Гвозлик и  здесь  оказался  рядом, он сидел в толстом песочном  пальто,
разорванным по спине до воротника, и втихаря  курил. Его  пообещали  вызвать
последним. Застеночное братство сближало:  я представился и  спросил, помнит
ли он моего отца, доцента Банникова?
     Конечно! -  радостно кивнул  он. -  Мой научный руководитель!  Классный
мужик! Он меня однажды так отхреначил! так отхреначил! Чуть в Обводный канал
не  скинул! Но я  тогда  был  не прав!  Пил по-черному, на кафедре  почти не
появлялся! А ты точно  его сын?..  - он повернул ко мне  вспыхнувшее улыбкой
лицо.
     Точно!
     Передавай  ему   привет!   Я  сейчас  на  павильонах   снимаю,  у  меня
многомиллионных фильм в производстве. Хочешь, приглашу на премьеру?
     Спасибо, - отказался я и зачем-то спросил: - А вы сейчас пьете?
     Не-е, - помотал головой Гвозлик и пренебрежительно махнул рукой. -
     Разве что пиво, как сейчас.


     Февраля 2003г.
     1


     8





КИТАЙСКАЯ КАРТИНА

     1

     В  июле, когда  до  дня рождения  отца  и  дяди  Жоры оставалось меньше
месяца, жена предложила продать китайскую картину своей бабушки.
     - Ты же видишь, что происходит, - печально сказала Настя. -  Не хватало
только, чтобы они окончательно поссорились накануне юбилея...
     - Вижу, - сказал я. - А тебе не жалко картину?
     - А что делать? Мне  жалко твоего отца и твою маму. И Дениску жалко.  И
себя жалко. Мне всех жалко... Но без денег будет не юбилей, а дурдом!
     - Ты думаешь, она может прилично стоить?
     - Не  знаю,  -  сказала  жена.  -  Свези для  начала в Эрмитаж,  покажи
специалистам. Я прикинула, - нам надо, как минимум, восемьсот.
     - Чего?
     - Не рублей же! Долларов! - жена взялась перечислять необходимые траты,
и  я погруснел. -  Подарки  отцу  и  дяде Жоре! Стол  человек  на  тридцать!
Заплатить налог за  дачу!  Неплохо бы новые туфли  твоей  матушке, кроссовки
Денису...
     ...Картина была в темной буковой  рамке, размером  с  кухонный  стол, и
изображала  суету  в  каком-то  просторном  китайском  помещенье.  Настоящий
восточный ребус, написанный разноцветной тушью  на тонкой рисовой  бумаге: в
одном углу моют в лоханке  молодого  китайца,  в другом  -  кошка гонится за
мышкой, а за ними собачка, хвостик кренделем; в центре - делегация в халатах
и с сундучками в руках кланяется толстому мандарину, сидящему  на троне. Еще
один китаец с белым жасминовым лицом  пишет иероглифы  на дощечке... Человек
тридцать  в общей  сложности, не меньше. И всяк занят своим делом. Сколько я
ни разглядывал  картину,  смысла происходящего так  и  не  уяснил.  Суета  в
китайском тереме, одним словом. В фанзе.
     Судя по всему, лет двести той картине было.
     Умершая  несколько  лет  назад  бабушка жены, подарившая  нам  картину,
оказалась женой святого.Ее муж,  протоирей  одной из петербургских  церквей,
был  расстрелян большевиками, а к тысячелетию крещения Руси  канонизирован в
ранг святого.
     Таким  образом, после канонизации моя теща автоматически  стала дочерью
святого, а жена - внучкой святого.
     Наш сын Денис, соответственно - правнуком святого.
     Я стал мужем внучки святого...
     Это,   должен   заметить,  не  хухры-мухры,  налагает   соответствующие
обязательства. Как, например,  можно повздорить  с женой,  если  она  внучка
святого? Только,  взяв грех на душу. Была бы просто  жена,  -  поругались, и
забыл, мало ли чего не  скажешь под горячую  руку. А  тут  - внучка святого!
Большой грех! Поэтому, вы, Кирилл Сергеевич, будьте поосторожнее с эмоциями!
Об этом мне не раз намекалось тещей и ее родственниками. А также говорилось,
что  я должен  дать  нашему  сыну, правнуку святого,  хорошее образование  и
вообще, мне предлагалось личным примером вести  его  по жизни и оберегать от
наущений дьявола...
     Вот  и все  предложения  -  веди,  дескать,  ребенка  (пардон, правнука
святого!) по жизни личным примером, а где  ты  будешь денежки брать, не наше
дело,  но  постарайтесь  без  крепких  флотских  выражений  в  адрес  нашего
прогрессивного  президента. Нет, я родственников жены ни в чем не  упрекаю -
упаси, Господи! - просто, обидно делается: была держава,  и нет ее!  И никто
ни при делах! Еще  и слова от  души не скажи. Была работа, - и  нет ее. Была
зарплата плюс командировочные и подводные, - и нет ничего! Получите  копейки
и  распишитесь,  вот  здесь,  в этой  строчечке. И хотите,  господин старший
преподаватель  российского  вуза, купите  на эти деньги литр водки, хотите -
килограмм  вареной  колбасы  и  картошки.  Либо  напейтесь, либо  наешьтесь.
Спасибо, господин президент! Дай вам Бог здоровья и  долгих лет жизни, чтобы
вам увидеть  хотя бы  конец первого  действия той  пьесы, что  вы  со своими
американскими друзьями сочинили!..
     Кругом были одни обломы: все  дорожало, телевизор раскалялся  от пустых
дебатов, долларовый шелест стоял в  ушах, но шелестело не в  наших карманах.
Мама  потихоньку носила на  Сенную  площадь  старые  часы и золотые  вещи. И
сердце  рвалось,  когда  я  видел,  как  она  с  грустным  лицом  перебирает
ломбардные квитанции - на столовое серебро и малахитовую вазочку.
     Леню Голубкова, служивший в телевизоре  зазывалой,  по сто раз  в  день
скакал  с  указкой вокруг  плакатов  и  подговаривал нести денежки только  в
"МММ".
     Шеф создавал при нашей  кафедре совместное предприятие, но мне, Кириллу
Банникову, места там, похоже, не предусматривалось. Но я знал  точно,  - как
только  придет  время  вывозить  с  товарной  станции  ящики  с  австрийским
оборудованием, меня найдут и на даче.
     Я бы ушел, но куда? Снова ездить в Турцию за шмотками, а потом стоять с
ними  на  базаре? Это мы  проходили - торгаш  из  меня  никудышный. Готовить
абитуриентов  к вступительным экзаменам  в вуз?  Пробовал - больше не  хочу:
скользкое это дело! Работать агентом по недвижимости, как сосед? Денежно. Но
зачем я тогда столько лет учился и еще  две пятилетки пахал на оборону нашей
страны?  Зачем мне вручали значок  "За  дальний  поход",  крепко,  по-мужски
обнимая и хлопая по спине? И потом, - мне же сорок лет, а не двадцать...
     ...Мне  бы  хотелось,  как  прежде,  сидеть  в отсеке  подводной  лодки
напротив  своего прибора "Пегас", слышать,  как  потрескивает, распрямляясь,
корпус ракетного  крейсера при подъеме на  перископную  глубину,  и ждать  -
дрогнет ли  стрелка радиопеленга от плывыщего в облаках натовского "Авакса".
И знать, что от того, как  твое  КБ "вылижет"  после испытаний прибор, будет
зависеть спокойный сон миллионов людей на земном шаре.
     Теперь я выводил по вечерам из гаража наш обтрепанный жигуленок, клал в
карман  куртки  баллончик  с  газом,  бутерброды  и  ехал   к  могучей  арке
зеленогорского вокзала  -  заниматься частным  извозом. Жена  крестила  меня
надорожку, и,  уложив Дениса спать,  садилась за швейную  машинку - она шила
заготовки для сумок с эмблемой "Adidas". Платили мало, но платили.
     Отец тоже не мог похвастаться делами в институте: за свое доцентство он
получал, как и я, меньше уборщицы  в платном туалете, а про маму я не говорю
-  их отдел научно-технической  информации уже полгода  сидел без  зарплаты.
Хорошо еще, что  их, пенсионеров, не гнали  с  работы.  И если  бы  не  наши
халтуры, и не совместная колхозная жизнь на даче - пропали бы совсем...


     2

     Один дядя Жора, оказавшийся на пенсии с развалом своего ЦКБ, не унывал.
     В самом  начале лета  он обзавелся  газонокосилкой,  кремовыми шортами,
бейсболкой с  длинным  козырьком,  платиновой майкой  с  орлом, кроссовками,
мушкетерскими крагами и длинными белыми носочками.
     У них с тетей  Зиной  появились круглый пластмассовый стол с креслами и
небьющийся сервиз! Плюс просторный  цветастый  зонтик и телефон с автономной
трубкой, которая берет за триста метров от дачи.
     С  этой трубкой дядя  Жора сидел по утрам в беседке,  буржуазно попивая
кофе и просматривая газеты с развязными заголовками и курсами валют...
     На веревке меж сосен висели махровые простыни с Микки-Маусом. Казалось,
они  скоро  разъедутся  и  впустят дядю Жору и  тетю Зину  в  сказочный  мир
сверкающих автомобилей, белых  пароходов, пальм, синего  моря и  беззаботной
жизни,  где на завтрак  подают  апельсиновый  сок, чашку кофе с  булочкой  и
джемом, и не надо никуда спешить - бассейн  с голубой водой  рядом,  изящные
цветники и газоны обихожены  садовником, а все проблемы решаются из шезлонга
- с помощью телефона.
     - Вы словно и  не родные  братья-близнецы!  - обращалась  мама с легким
укором к отцу, смотревшему очередные  телевизионные страсти. - Жора вон  так
развернулся, а ты почему-то не хочешь...
     -  Да ты пойми! - отец потрясал вскинутыми руками, поднимался из кресла
и  начинал расхаживать по  комнате. - Ты  пойми,  что я твердо верю  в закон
сохранения  материи,  который  в  вульгарном изложении  для папуасов гласит:
сколько  в одном месте  убавится, столько  в другом прибавится! Не могут мои
сто долларов превратиться в двести! Не могут!
     - Но у  брата  твоего превращаются, - резонно замечала мама. - Зина мне
говорила...
     - Да  плевать  мне двадцать  пять  раз  на Зину! - понизив голос, шипел
отец. - Не хочу даже слышать об этом! Я и Жоре сказал... Вспомни классиков -
для того, чтобы кто-то разбогател, нужно, чтобы кто-то стал нищим!  А-а!.. -
отец  сердито  махал  рукой,  выходил через  вторую калиточку в лес и  пинал
сандалиями мухоморы и ставшие вредными свинушки.
     Страно,  но  факт - вопреки отцовским  рассуждениям,  с  которыми  я, в
принципе, соглашался, дядя  Жора имел неплохие поступления от своих вкладов,
размещение  которых готовил,  как военную операцию - за письменным  столом с
зеленым сукном, вычерчивая графики и щелкая калькулятором.
     -  И  что  ты собираешься  косить? -  с недовольным видом кивал отец на
газонокосилку.
     - Осенью картошку выкопаю и  газон сделаю. А пока так,  вдоль  дорожек.
Давай и тебе покошу...
     -  Газон он сделает, - недовольно крутил головой отец. -  Миллионер! Ты
хоть знаешь, что настоящий газон триста лет выращивают?
     -  Не хуже  твоего знаю! -  кивал дядя Жора  и начинал усиленно  жевать
жевательную резинку. - А внуки на что? Правнуки! А? - задиристо говорил он и
как-то по-американски хлопал отца по плечу. - А?
     - Вот именно  - "правнуки"! - отстранялся отец. - Что  мы  им  оставим?
Промышленность  развалена, инженеры  на  базаре  семечками  торгуют,  бывшие
директора оборонных  КБ в  банковские аферы  пускаются... Мы  же  не  Польша
какая-нибудь, чтобы кормиться за счет торговли!
     -  Это да! -  сокрушенно вздыхал дядя Жора. - Согласен! Но говорят, эти
хлопцы  из  "МММ"  вкладывают  деньги  в  компьтерные  технологии, в  импорт
пищевого  оборудования... Поэтому  такая быстрая  отдача!  Люди  наволочками
деньги получают, сам видел! Если хочешь, я дам тебе одну статью почитать...
     -  Жора, я  тебя умоляю! - зажмуривался отец, как от внезапной головной
боли. - Ты меня извини, но я больше  доверяю федеральному казначейству  США,
чем нашим  мозгокрутам.  -  Отец  имел  в  виду две  стодолларовые  бумажки,
лежавшие  неприкосновенным  запасом  в  старом  валенке  на  антресолях.   -
Компьютерные  технологии  они  осваивают!  Где  ты  видел  банкира,  который
расшибает лоб ради вкладчика!..
     3

     Июль  стоял теплый, с ночными туманами, и мама  с тетей  Зиной по утрам
вносили в  калитку  маленькие корзинки с  лисичками,  крепкими  сыроежками и
подберезовиками.  Они  садились  в  беседке  и  принимались  чистить  грибы.
"Господи,  раньше почти каждый год на  юг ездили,  - вздыхала тетя Зина. - А
сейчас что? Разве  это жизнь?" Мать молча снимала липкие разноцветные шкурки
с сыроежек и протирала нож о газету.
     На юг мы ездили редко, по пальцам можно пересчитать, и  мне было  жалко
маму  -  она вдруг начала стареть. Да и батя начал сдавать, хоть и  делал по
утрам зарядку. Дело было не в возрасте, а в унынии, которым окатило отца.
     Он играл  с Денисом в настольный хоккей, водил внука в  лес за  шишками
для самовара, помогал натягивать соскочившую цепь на велосипеде, напевал ему
пионерские песни  про картошку  и синие  ночи,  а в  глазах  стояла тоска. И
телевизор  он смотрел  на нашей  веранде, а  не ходил, как прежде  к  брату,
который теперь допоздна разговаривал с кем-то по телефону, а потом сидел при
свете настольной лампы над своими расчетами.
     Я  понимал  и отца  - его  задевало, что брат-близнец, с которым  они с
детства  делали все  вместе, теперь  разорвал  связку и в  одиночку  добился
ощутимых финансовых результатов.
     Дядя  Жора дарил брату  спининг,  такие же, как у себя кремовые шорты и
бейсболку, красивые хозяйственные перчатки  с пупырышками на пальцах, но все
это  лежало нетронутым  на  веранде, как разоблаченные дары  нанайцев.  Даже
Денису запрещалось трогать.
     А ведь девятого августа им исполняется сто тридцать лет на двоих!
     И вообще, я  читал, что близнецам, привыкшим с детства  друг  к  другу,
нельзя ссориться и конфликтовать - они могут заболеть и умереть.
     -  Меня  Зина  спрашивает, как  ваш  день  рождения  отмечать будем?  -
подступалась к отцу матушка. - Что ей сказать?
     - Не знаю! - сверкал глазами отец.
     Да,  я его понимал: сложиться  деньгами  на  равных  не  получиться,  а
принимать  гостей за  счет  брата стыдно. Но не справлять же, в самом  деле,
порознь  и  в  разные  дни?  Бабушка, как  в таких  случаях говорят, в гробу
перевернулась бы, узнав про такое...

     Мама  ездила  в город и  вернулась  расстроенная,  чуть не  плача,  - я
догадался,  что  денег  достать  не  удалось.   У  нас  тоже  дивидендов  не
предвиделось. Вот тогда Настя и сказала про китайскую картину...

     4

     Внизу, на своей половине,  дядя Жора смотрел футбол.  К  нам  на второй
этаж его голос  проникал сквозь  неведомые щели отчетливо, словно дядька  на
манер Диогена, сидел в бочке и бочка эта стояла у меня в комнате:
     - Ну! Ну! -  вопил дядя Жора. - Бей! Мазила! Куда же ты бьешь, чудила с
Нижнего  Тагила! Идиот горбатый! Суслик ушастый! Ну! Ну! Го-ол! Язви  тебя в
душу! Гоо-ол! Молодец!
     Мне нравилось, что дядя Жора, хоть  и ругает игроков  за промахи, но не
забывает  и  похвалить за  удачу,  а  также подбодрить, если  кто-то  сильно
приложился о землю:
     - Ну, вставай,  вставай, а то  простудишься. Ничего, ничего, до свадьбы
заживет...
     А также дядя Жора следил, чтобы судья был объективен и не подсуживал:
     - Ты что, с похмелья и ничего  не видишь? - орал в телевизор дядя Жора.
- Там чистый офсайт был!  Чистый! Или свисток  засорился? Судил бы на  нашем
стадионе, тебя бы на мыло отправили! Бездарь короткошеий!
     Если  дело  касалось   симуляции  или  глупости,  дядя  Жора  язвил   и
насмешничал:
     - Правильно, бей  своих, чтобы чужие боялись! Были бы мозги, могло быть
сотрясение! Беги, догоняй противника! Штрафной тебе не светит!
     И опять:
     -  Ну! Ну!  - было слышно, как он вскакивает и топает  ногами. - А-а-а!
Бей! Ну, бей же, урюк сушеный! Мазила!..
     Под эти вопли мы с Настей уложили завернутую в одеяло картину на стол и
заново перевязали съехавшие  тесемки. Тонкая рисовая бумага  с морщинками  и
складочками, ломкая на  вид,  уютно разместилась в изящной буковой  раме под
стеклом.  С  годами  она посмуглела,  пожелтела и  подложка  - большой  лист
ватман, на котором покоилась картина.
     Китайцы, китайцы, десятки китайцев... Мне вдруг стало безумно  жаль эту
загадочную  китайскую картину. И  пусть  я  ни  черта  не  понимал, что  она
изображает, но мне  был  мил толстый  усатый китаец  в халате, я мог подолгу
смотреть на  погоню  кошки  за мышкой,  разглядывать  делегацию, явившуюся к
трону важного мандарина...
     Было что-то  роковое в разъединении с картиной, что  столько лет висела
сначала  у  Настиной  бабушки,  а  потом  у  нас.  Потянуло  душу,  как  при
расставании  с  дорогим человеком, и вдруг  отчетливо стало  казаться, что с
картиной уйдет и прежняя мирная жизнь. Мать, отец, Настя, Дениска, дядя Жора
и тетя Зина - все  станут  хуже,  злее,  бессердечнее, словно  эти  тридцать
китайцев, мышка, кошка  и  собачка берегут наши  семьи, взглядывая из тонкой
буковой рамы с закругленными углами, и удерживают нас от скандалов и  склок.
"Видите,  -  словно  говорили  персонажи картины, - какая  у  нас суета? Все
движется, шевелится, гавкает и пищит, торопится,  не поспешая, и  при этом -
мир, согласие и мудрость в нашем доме..." А сама рама - прочная и добротная,
из чуть маслянистого на ощупь дерева, показалась мне знаком нашего семейного
согласия...
     - Может, не надо? - осторожно сказал я.
     -  Надо, - упрямо кивнула жена, и  мне  показалось, она  знает,  в  чем
правда. - Если не будет денег на юбилей, все сойдут  с ума... - Она степенно
перекрестилась, глядя в открытое окно: - Помоги, Господи!..
     Родители ничего не знали  о готовящейся продаже культурных ценностей. А
если бы и знали, помешать не смогли бы. Как и мы, к сожалению,  не мешали им
ходить в ломбарды и на Сенную площадь.
     Жена вышла к воротам на разведку и махнула мне рукой: "Спускайся!"
     -  Нет, вы посмотрите на  эту  балерину  в трусах! -  бесновался  перед
телевизором  дядька.  - С пяти  метров  попасть  не  может!  Да  я  такие  с
завязанными глазами забиваю! - хвастался сам перед собою дядя Жора, словно и
не ему скоро исполнялось шестьдесят пять.
     Я вынес сверток и уместил  его в багажнике на  паролон. Вывел машину на
улицу и махнул Насте  рукой. В  зеркальце заднего обзора было видно, как она
размашисто перекрестила и меня, и машину, и китайскую картину в багажнике.
     Все-таки  внучка святого!  Нельзя сказать, что живешь,  как у Христа за
пазухой,  но такой  статус уверенности добавляет.  Да и  жена знает,  какому
святому свечку поставить, у кого что попросить...
     С  другой стороны,  лучше не поминать имя  Господа  всуе, а  знать свой
шесток и держать язык за зубами. Это же дедушка жены, принявший мученическую
смерть от богоборческой власти, признан святым, а не она. И тем более, не я.
     И  уж  конечно,  не  дядя  Жора,  который,  узнав  про  реабилитацию  и
канонизацию,  обрадовался и  хотел было вписать  в свою  визитную  карточку:
"Двоюродный сват  дочки святого и двоюродный дядя  внучки святого,  кандидат
технических наук, лауреат Государственной премии".

     В   Комарове  я  взял  пассажира  -  высокого  мрачноватого  мужчину  с
выпучеными рачьими  глазами,  представившегося  через  несколько минут  езды
писателем. Я тоже представился - Кирилл Банников, старший преподаватель, еду
в город, чтобы оценить китайскую картину. Еще минут через пять я  узнал, что
писателю  недавно  присудили  высокую  литературную  премию и  у  него  есть
знакомый  китаист,  хорошо  разбирающийся  в восточной  живописи  и  знающий
китайскую грамоту - иероглифы. Этот китаист тоже  был писателем и  во  время
корейской войны даже несколько  раз  переводил  Мао-дзе  Дуна и был  отмечен
великим кормчим. Но после этого  он заважничал от похвал и залез под  юбку к
дочке  китайского  лидера.  Кто-то  настучал, и  Мао-дзе Дун турнул дерзкого
переводчика из Поднебесной. Теперь писатель-китаист  слагает  мемуары у себя
на Васильевском острове и по вечерам ходит гулять к устью Смоленки.
     - Я могу дать его телефон, - весело покосился на меня писатель-лауреат.
- Договоритесь с ним посмотреть вашу картину, он человек общительный...
     - Неплохо бы, - кивнул я, надеясь с помощью китаиста хотя  бы прояснить
смысл изображенного на пергаменте. - Если вас не очень затруднит...
     - Меня это очень затруднит, - иронично  сказал мужчина и неспеша достал
телефонный справочник в бледно-розовой обложке. -  Поэтому я буду  требовать
скидки при оплате за проезд.
     - Да бросьте вы, - махнул я рукой. - Я с вас ничего не возьму...
     - Ну, смотрите, - повеселел писатель, записывая  мне телефон коллеги. -
Это вы сами предложили.
     Мы  расстались  на  проспекте Энгельса,  и я  покатил еа  Васильевский.
Теперь там сходились три точки: художественный салон на Наличной улице, куда
я  собирался  первым делом,  наш  дом  и  место проживания  китаиста Михаила
Ивановича, неудачно залезшего под юбку маодзедуновской дочки.
     Я рассудил,  что в анкикварный  салон  всегда успеется, -  их  много, а
китаеведы  в наше  время  редкость.  Это раньше, когда  мы  вовсю дружили  с
Поднебесной, а китайцы  учились в  наших вузах, и анекдоты про  них ценились
вровень с анекдотами про Ваньте и Маньте, китаеведы, надо думать, водились в
каждом институте. Я заехал домой и набрал номер китаиста.
     - Але! - ответил хриплый мужской голос сильно недовольный моим звонком.
- Кто это?
     Я  назвался   и  назвал  фамилию  писателя,  снабдившего  меня  номером
телефона.  После  дотошливых "ну?", "от  кого,  от  кого?" и  рассуждений  о
страшной, чертовской занятости и цейтноте, мы договорились встретиться через
полчаса  на  месте  впадения  реки  Смоленки  в  Финский  залив.  Попутно  я
рассказал, что представляет из себя картина.
     - Посмотрим, - брюзгливо пообещал Михаил Иванович.
     ...Я подъехал  к  берегу  залива.  Машина  почти  уперлась  бампером  в
парапет. Эти места мне были хороши знакомы. Несколько лет назад я бегал сюда
по утрам и  делал разминку. Я  вышел.  Смоленка в оправе  из высокого серого
гранита упруго  теснила  мелкие воды залива.  Выше  по  течению, за  широким
мостом, где вдоль пологих  зеленеющих берегов стояли башни на курьих ножках,
вода в реке казалась зеленой.  Зеленел и сам воздух над гравийными дорожками
вдоль Смоленки, -  там  росли молодые лиственницы.  Здесь же, среди  могучих
гранитных плит, вода  в  реке  казалась черной и  густой, словно  пройдя под
гулкой  аркой моста,  где, покачиваясь горлышком, плыла  бутылка, она меняла
свой цвет.
     На  плывущие в воде  пустые бутылки был  ловец: мужчина с берега  кидал
капроновую сеточку с грузиком и, словив добычу, тянул ее к берегу.
     Писатель оказался седым подтянутым мужчиной в джинсовом  костюме. В его
облике  проступали  вчерашнее   злоупотребление   спиртным   и  недовольство
окружающим миром  на этой  почве. Он словно хотел сказать, брюзгливо и через
губу: "Ну, что у вас тут?"
     Я вышел из машины  и сделал несколько шагов по гранитной набережной. Он
протянул вялую ладонь для рукопожатия:
     - Ну, что у вас тут? - брезгливо и через губу спросил Михаил  Иванович.
Он заглянул в открытый багажник автомобиля и стал доставать очки. - Вот эта,
что-ли?
     - Ну, да, -  я поправил одеяло, чтобы картина была видно  во всей своей
красе. Она и стала видна: китайцы в халатах подтянулись, собака напустила на
себя азартный вид, чтобы всем  было видно, как ей нетерпится настичь кошку и
мышку, а мандарин  на троне вальяжно распустил усы и прищурился на делегацию
- "посмотрим, посмотрим, что вы скажете..."
     - Откуда  она  у тебя?  -  писатель вдруг  перешел на  "ты",  и  вопрос
прозвучал напористо, словно картина была в розыске.
     - От бабушки жены. - Я почему-то  сразу решил говорить правду и  только
правду. - Она оказалась дворянкой. Но не  китайской дворянкой, а нашей... Ее
картина...
     - Пятьдесят  тысяч долларов! -  небрежно сказал  Михаил Иванович. -  На
аукционе Сотби.
     - Что? - не поверил я. - Вот эта картина?
     -  А  кем  была  бабушка  при  советской  власти?  -  писатель,  слегка
наклонившись вперед, продолжал рассматривать моих китайцев.
     -  Пенсионеркой,  -  пожал  я  плечами.  -  Женой  святого.  В  смысле,
священника,  которого  сначала  расстреляли,  а  недавно  реабилитировали  и
канонизировали... А в войну станочницей на фабрике работала.
     Михаил Иванович лишь недоверчиво хмыкнул.
     - А что здесь изображено? - спросил я.
     - Сдача экзамена на звание чиновника  первого класса, - уверенно сказал
Михаил Иванович. - Роспись тушью на рисовой бумаге. Восемнадцатый век. Ты ее
кому-нибудь показывал?
     -  Нет... Только  домашние видели.  Ну, и гости  иногда...  - Пятьдесят
тысяч бухали у меня в голове,  и я не мог  сдержать радостной улыбки: - А вы
не ошибаетесь насчет цены?
     - Сейчас заедем в  магазин,  возьмем выпивки и закуски, - вместо ответа
не то попросил, не то приказал писатель-китаист. - У тебя  деньги-то есть? -
Я понял, что такой шустряк может  залезть не только под  юбку,  но и в  твой
кошелек. С  другой стороны, поставить бутылку, когда  тебе светит  пятьдесят
тысяч долларов, - святое дело.
     - Есть, есть,  -  я  вспомнил,  что жена дала  мне деньги  заплатить за
квартиру. - А вы что предпочитаете: пиво, коньяк, водку?
     -  И  водку  тоже,  - сел в машину  Михаил  Иванович.  -  Еще  заедем в
прачечную, белье  получим...  А то я  три  дня  на даче  безобразничал, жена
вывезла в город и обрекла на трудовую повинность.
     Сердце пело! Такие огромные денжищи! Только как попасть на этот Сотби?
     - А как попасть на этот Сотби?
     -  Что-нибудь придумаем, -  Михаил  Иванович стал доставать из портмоне
квитанцию, и я  увидел  под прозрачной пленкой  фото: он стоит, обнявшись, с
президентом Америки Картером. - Я президент фонда по поиску тел американских
солдат, павших во Вьетнаме, - пояснил Михаил Иванович. - Знаешь, какие самые
приятные  женщины?  Камбоджийки!  На  втором   месте  индианки!  -  писатель
повеселел от приятных воспоминаний и ближайших перспектив.
     - Понятно, - сказал я, заводя машину.
     - Сейчас выпьем, и что-нибудь придумаем, - Михаил Иванович  по-хозяйски
сидел на переднем сиденье и стряхивал пепел на пол.
     - Я женат, - на всякий случай уведомил я. - И не пью!
     - А кто тебе предлагает?
     Этот юбочник-китаист все больше нравился мне.
     Мы доехали до универсама, и писатель, здороваясь с продавцами, набрал в
ларьках выпивки и закуски. Я расплачивался, не  спуская глаз  с  машины, где
лежала фантастической ценности картина.
     Затарившись, мы поехали к заливу  напротив  гостинницы "Прибалтийская",
где гранитная лесенка сбегает к удравшей от берега воде.
     По  берегу выгуливали собак,  бегали  дети  и  на плоской глади  серого
залива  сидели  чайки.  Вдали,  чуть  ли  не у  горизонта, пытался  купаться
какой-то  пьяный.  Он  ложился в мелкую воду, поднимал  голову  к небесам  и
вопил, как  пароход:  "У-у!" Ему было хорошо, на него показывали пальцем,  и
чувствовалось, что человек давно не отдыхал столь насыщенно.
     Михаил Иванович разложил выпивку и закуску на капоте моей машины, налил
коньячку и, хыкнув,  выпил за Поднебесную, где  он провел лучшие годы  своей
жизни. Затем,  памятуя, что  между первой  и  второй перемычка  должен  быть
небольшой, он выпил за мою картину и ее достойную продажу.
     - Ну-ка, дай  еще  взгляну,  -  закурив, попросил писатель, и, когда  я
открыл багажник, уверенно поправил  себя: - Я ошибся - шестьдесят! Не меньше
шестидесяти тысяч баксов! - Особенно  вот этот  сюжет хорош! -  он показал в
правый  нижний  угол, где  жасминнолицый  китаец  в  ультрамариновом  халате
смотрел на бегущую  собаку,  а над его головой вился в розовом облачке образ
этой собаки. В другом  углу  картины китаянка в  красном  платье смотрела на
мышку, и над его головой, как это бывает в комиксах, когда хотят показать, о
чем мечтает или думает герой, тоже витала мышка, которую она наблюдала.
     -Что-то мне не верится, - сказал я, имея в виду стоимость.
     -  Ты  хочешь сказать,  она  стоит больше?  - Михаил Иванович наладился
выпить,  вспомнив, что не  вовремя выпитая  третья, это  напрочь загубленные
первая и вторая.
     - Я хочу сказать, что сумма мне кажется фантастической. - На самом деле
она  уже  не казалась  таковой,  но  мне  хотелось,  чтобы  Михаил  Иванович
поубеждал  меня  в  ценности  картины.  -  Ведь  если  вдуматься,  -  ничего
особенного. Бумага, разноцветная тушь...
     - Где-то  я недавно видел подобную технику, - сморщившись от выпитого и
вскинув указательный палец, стал вспоминать Михаил Иванович и вспомнил:  - В
музее Антропологии и этнографии! У Рудика  Ица! -  палец уперся мне в живот,
словно я  и был Рудиком Ицем. - Поедешь к нему завтра, скажешь, что от меня,
и он  тебе подтвердит! Точно!  У него я видел! В зале Китая  висит! Запомни:
Рудольф Фердинандыч Иц!
     - Я лучше запишу.
     - Надо отлить, - отошел чуть в сторону от машины Михаил Иванович.
     - Люди ходят...
     -  Я старый  больной  человек,  -  сказал  Михаил  Иванович,-  меня  на
Даманском в почку ранили, мне можно. - Он пошарился в штанах и пустил струю,
которой,  можно  было  бы  свалить  трехмесячного  теленка.  -  Сейчас  тебе
расскажу, как  был спецкором "Литературки"  на  Даманском  и  крыл в мегафон
китайцев русским матом. Самое удивительное, - они отвечали тем же!
     Михаил  Иванович угомонился  только  под вечер, когда было выпито  все,
кроме припасенного на утро пива. Я отвез его домой и помог отпереть дверь. В
прихожей висели  портреты Маодзе Дуна, Че Гевары  и Хо-Ши-мина. Михал Иваныч
дал мне  телефон  директора  Этнографического музея  и  несколько актуальных
советов,  -  как  следует  ублажать  китаянок,  бирманок  и  индианок.   Про
высокочтимых им комбоджиек он умолчал.
     Михаил  Иванович  поставил пиво  в  холодильник и  рухнул  спать.  Я  с
колотящимся в горле сердцем помчался к машине. Шестьдесят тысяч долларов так
и крутились в моей голове.
     Я доехал до дома и позвонил Насте в Зеленогорск.
     - Ты  стоишь? Немедленно сядь! - подготовив  жену,  я  назвал сумму,  в
которую оценили картину.
     - Сколько? - охнула Настя. - Не может быть!
     Я сказал, что может, и рассказал все в подробностях.
     - Так ты сегодня не приедешь?
     -  Нет!  Завтра  буду  звонить  этому  дядечке  в Музей  антропологии и
этнографии, и, если договорюсь, повезу ему картину.
     - А где такой музей?
     - Это  при  кунсткамере,  где  мамонты и  младенцы  в  банках.  Вернее,
наоборот - кунсткамера при музее.
     Настя помолчала,  вздохнула, и я догадался,  что  сейчас, когда картина
увезена,  ей  стало по-настоящему  жалко  добродушных  китайцев  на  смуглой
рисовой бумаге.
     Мне почему-то тоже...

     5

     Директор Музея антропологии и этнографии Рудольф Фердинандович Иц надел
очки и подошел к  стоящей на стуле картине. На другом стуле комом лежали мое
синее солдатское одеяло и тесемки. За окном величаво текла Нева и нестерпимо
сверкала адмиралтейская игла.
     - Прекрасно,  прекрасно, - похвалил он, разглядывая картину. -  Хороший
экземпляр! Почти, как наш! Вы давно не были в нашем музее?
     - Лет тридцать не был, - признался я, - со школьной поры...
     - Ну,  что же!  - Рудольф  Фердинандович  уселся  за могучий письменный
стол,  уставленный  статуэтками, и  взглянул поверх очков. - У  нас  сегодня
выходной, но если хотите, вас проводят и покажут нечто подобное.
     - Подобное моей картине?
     - Да.
     - Скажите..., -  замялся я, - а правда,  что она стоит шестьдесят тысяч
долларов? - Мне почему-то не хотелось идти смотреть подобную картину.
     - Кто вам это сказал?
     - Михаил Иванович...
     - А вы  давно  знакомы  с  Михаилом Ивановичем?  - директора по-свойски
усмехнулся.
     - Не очень.
     - Мы знакомы двадцать лет, и я никогда не знаю, что он отчебучит...
     - Ясно, - сказал я. - Ну, хотя бы приблизительно!
     - Молодой  человек,  ваша  картина  бесценна,  как всякое  произведение
искусства!  Уберите  ее,  и  мир  изменится  в худшую  сторону.  Я  историк,
искусствовед, ученый,  наконец,  а  не оценщик из  комиссионного магазина...
Забирайте ее и везите домой. Михал Иванычу привет! Если решитесь ее продать,
покажите, как минимум, троим... Но мы точно не купим...
     Рудольф Фердинандович вновь вышел из-за  стола и помог укутать китайцев
в одеяло и скрепить его ленточками.
     - А что здесь изображено? - спросил я на прощание.
     - Подготовка к свадьбе в домах жениха и невесты!
     - А Михал Иванович сказал...
     - Он вам про индианок  и таиландок  не рассказывал? - перебил  меня Иц,
явно тяготясь дальнейшим разговором, но  старательно делая  вид, что никогда
не видел более приятного собеседника, чем я. - И как надо начинать церемонию
их обольщения?.. - Он поклонился.
     Интеллигентный человек, сразу видно.
     6

     Художественный салон на Наличной я знал хорошо, - мы с Настей частенько
заходили в него, посмотреть  на картины, старые  вещи и мебель из карельской
березы и  красного  дерева.  Это был своего  рода музей  городского  быта  с
постоянно   меняющейся  экспозицией.  Старинные   лорнеты  с  перламутровыми
ручками, веера, чернильные приборы  с бронзовыми крышками, брошки и диадемы,
чугунные всадники  и  собаки - все  это  успокаивало  душу  и  вместе с  тем
навевало щемящее чувство  мимолетности жизни. Еще вчера  я  видел эти вещи в
любой ленинградской квартире, а сегодня они - антиквариат, частица прошлого,
как и наша картина, подареная бабушкой своей внучке.
     По телефону мне объяснили, что  при салоне дежурит консультант, который
в  случае  особой  художественной  ценности  картины  порекомендует  ее  для
закупочной комиссии  Эрмитажа  или  Русского  музея.  Это  мне  подходило  -
разговаривать  с  перекупщиками  антиквариата,   крутившимися  вокруг  любой
ленинградской скупки или художественного салона, совсем не хотелось.
     Они стали доставать меня еще на улице, как только я извлек свой сверток
из багажника автомобиля.
     Я пошел  торопливо к  входу. Одеяло слегка съехало и обнажило  выпуклую
коричневую рамку.
     -  Это Западная  Европа?  -  успел  спросил  меня  настырный  очкарик с
бородкой, и я открыл дверь.
     В просторной комнате за тремя письменными столами три женшины пили чай.
     - Подождите, пожалуйста, в  коридоре, - попросила сидевшая ближе всех в
двери и икнула. - Господи, что это такое... Кто-то вспоминает.
     С картиной  под мышкой я развернулся и вышел в полутемный коридорчик  с
клубными стульями.
     -  Это Западная  Европа?  -  тихо повторил очкарик  с шелухой тыквенных
семечек в бороде.
     - Китай! - сказал я.
     - Но  рамка-то  европейская,  -  наставивал  очкарик,  -  скорее всего,
диллетант и новичок. - Да вы развяжите, не бойтесь - здесь все  свои. -  Еще
два  мужичка холеного  вида с  сопением  втиснулись в коридор и выставили на
меня глаза и животы. - Мы же хорошие деньги можем дать!
     Я  вспомнил наказ  директора  музея: показать, как минимум, троим.  Ну,
ладно, пусть посмотрят...
     Я снял одеяло и поставил картину на подлокотники кресел. Сам сел рядом,
придерживая раму и с любопытством наблюдая за перекупщиками.
     Несколько  секунд они  молча  смотрели на моих китайцев, затем очкарик,
словно он имел дело не с картиной, а с пиджаком, попросил:
     - А сзади можно посмотреть?
     - Сзади? А что вы сзади увидите?
     - Мне только взглянуть! -  Он наложил  пальцы на верх рамы,  и я  пожал
плечами:
     - Смотрите. Только осторожно!
     -  Да-да-да,  - сказал  пузан,  не  спуская  глаз с картины,  а  второй
добавил: - Вот именно!
     Они  развернули  картину  изображением  к стене, и так, словно живопись
принято  осматривать  с  обратной  стороны,  уставились  на  задник. Очкарик
нетерпеливо потеребил гвоздик, торчавший из рамы и прижимавший  толстый лист
картона.
     - А вы никогда ее не вскрывали? - взглянул он на меня.
     - Зачем? - пожал я плечами.
     -  Интереса  ради.  Мне кажется,  под  подложкой, - он быстро  наклонил
картину к себе и взглянул на нее с лицевой стороны, - хранится либо полотно,
либо гравюра. Посмотрим?
     - Да-да, - в один голос сказали толстяки. - Нам тоже кажется.
     -  Обратите  внимание, -  продолжал  уговаривать тот, что  с  шелухой в
бородке, - рамка западноевропейская,  а картина китайская или  японская. Меж
стеклом и задником, - он понажимал пальцем на упругий картон, - многослойный
бутерброд!  Может,  откроем  культурненько, глянем?  - В его  руке  щелкнули
плоскогубцы. - Мало ли, что оставили вам  предки?  Может,  приличную  работу
начала века...
     - А китайская картина разве не приличная работа? - меня так и подмывало
брякнуть  про  аналогичный  экземпляр в  музее и шестьдесят тысяч  долларов.
Какие-то не настоящие перекупщики, - на  китайский шедевр  даже  внимания не
обращают. - Или вы...
     -  Восток другой  человек собирает,  - досадливо  сказал очкарик, - его
сегодня нет... Ну, так что - откроем?
     - А кто закрывать будет?
     - Я помогу! - нетерпеливо кивнул очкарик.
     - Это я вам помогу, - заупрямился я. - А вы соберете все, как было...
     - Ладно,  ладно, договорились..., - очкарик  беспрерывно кивал головой;
толстяки стояли порознь - один на входе  в  магазинный  зал,  как на шухере,
второй - рядом с очкариком, готовый, принять, подать, подержать...
     Я  подставил  ладошку,  и набрал  горсточку прохладных гвоздей. Очкарик
убрал  плоскогубцы, положил картину лицом вниз на подлокотники кресел, ловко
подцепил ногтями картон задника и извлек его из рамы.
     Пахнуло пылью и слежавшейся бумагой.
     Толстячок, стоявший на подхвате, чихнул.
     - Блин! Мне же сказала Люси - не лезь к старью, а я, блин!.. - Он вновь
чихнул.
     Очкарик с лицом фокусника вытаскивал  с  задней стороны  рамы следующий
лист картона, - он гнулся и был потоньше первого.
     - Оппоньки! Что  я говорил! -  еще прежде,  чем он произнес эти слова и
перевернул  картон,  я  понял, что с лицевой  стороны есть рисунок.  - Ба-а!
Кажется, пастель! Давно ее не было... -  Очкарик осторожно возложил лист  на
раму,  и толстяки,  напирая друг  на  друга,  сунули носы  к  обнаружившейся
картине.
     Женщина  под фиолетовым зонтиком  лежала на  животе в поле цветов  и  с
улыбкой  смотрела  на  меня. Она  смотрела  именно  на  меня,  знала  меня и
смотрела. "Привет! - говорили ее глаза.  - Вот мы  и  встретились?  Ты  меня
забыл?  Ха-ха-ха...  А я  тебя нет! Ну,  вспоминай же,  вспоминай, как  меня
зовут!" На ней  возлежало легкое розовой платье, и босые, согнутые в коленях
ноги, которыми эта женщина болтала в воздухе, не попадали под тень зонтика и
приятно согревались  солнышком. Шелковое платье было  длинным, почти до пят,
но оно  упало  с  незагорелых, мелькающих в  воздухе  икр к коленям  и легло
бледными  розовыми  горками  среди цветов. Женщина утопала в цветах, их было
много на  картине, - целая лужайка,  и лишь  те, что были  на  первом плане,
можно было разглядеть отчетливо -  вот  наша ромашка, васильки, львиный зев,
белые  колокольчики... Остальные скорее угадывались, покрытые легкой дымкой,
словно смотришь на них через сбитый фокус...
     -  Скольбо бы вы  за  нее хотели? - очкарик  потеребил меня за плечо. -
Деньги сразу...
     Я вдруг понял, что если сейчас,  сразу, не расстанусь с этой  женщиной,
то не расстанусь с ней никогда. Мы будем смотреть друг на друга, и больше ни
на кого я смотреть не смогу... Как же ее зовут? Да-да, раньше я знал ее имя,
но  забыл, забыл! надо  напрячься  и вспомнить!..  Я отодвинул перекупщиков,
взял  в руки  раму вместе с рисунком и слегка наклонил к себе. Какие краски!
Это здесь, в бледном свете коридоре! А если вынести на улицу... На мгновение
мне даже показалось, что женщина зовет меня к себе, и я могу войти в картину
и лечь на траве лицом к лицу, она будет щекотать мне лицо травинкой, я вырву
травинку и коснусь губами ее пальцев...
     - Так сколько? - повторил голос за моей спиной.

     ...  Когда  я уже ехал по Приморскому  шоссе в Зеленогорск и  вспоминал
подробности разговора,  мне показалось, -  нет! я был  твердо  уверен! - что
когда мне задали этот вопрос: "Сколько?", я загадал: если назову цену, и они
согласятся, то  отдам  немедленно; если  начнут торговаться  или поднимут на
смех, - не продам никогда и ни за какие деньги.
     Я  назвал  цифру в  восемьсот  долларов,  - во  столько  Настя накануне
оценила все наши финансовые потребности.
     - Нет проблем! - Картина  превратилась  в  трубочку, нырнула  в невесть
откуда взявшийся чертежный  тубус, а в  мою руку  ткнулась  упругая стопочка
денег: - Пересчитывайте!
     - Все правильно! - я посмотрел на доллары и сунул их в карман джинсов.
     Картина исчезла,  будто ее и не было. Она  растворилась,  как  клиповая
картинка  в телевизоре, и из-за стекла на  меня вновь смотрели наши  славные
китайцы... На мгновение мне даже показалось, что  фокус с картиной -  их рук
дело.

     Опуская  некоторые мистические видения, я рассказал эту историю  Насте.
Она только махнула рукой и заплакала, словно и не была рада  деньгам.  Потом
вытерла слезы и попросила:
     - Сходи, отдай маме деньги, пусть готовится к юбилею...
     И взялась торопливо  протирать  стекло  и раму картины бархоткой, -  за
время всех этих передряг они изрядно заляпалось...

     20 апреля 2003г.






ЧИКАГСКИЙ БЛЮЗ

     1

     В  то  лето  парень  в  черной  тугой майке  с  зелеными  драконами  на
мускулистых плечах развозил по нашим улочкам бухающую музыку.
     Черная лакированная иномарка плавно переваливалась по колдобинам, плыла
вдоль дач  и  в  домах начинали  подрагивать  стекла.  Сидевшему  на кожаном
сиденье было лет двадцать пять, и можно было только гадать об источниках его
достатка...  Пацаны на  велосипедах юркой свитой примыкали сзади, не решаясь
приблизиться к сверкающим бокам музыкальной шкатулки.
     - Бум-бум-бум! Что  это за музыка!  - ворчал  вслед машине  дядя  Жора,
раскладывая  на веранде  экономические пасьянсы. - Где,  вообще, современное
песенное искусство!  Из  всех  песен  только  и  знают  припевочку  про  чай
"Липтон": "В знак  хоро-оо-шего  вку-уса!"  Тьфу, на  них! Такие песни можно
сочинять километрами, по  три рубля  за запятую! Вот мы с  твоим  батькой  в
молодости  -  как сядем, бывало,  в  Клубе  моряков  - он  за гитару, я - за
ударные. И все девки наши!.. А сейчас что?
     -  Вы  имеете  в виду девок или музыкальную сторону  дела? - вполголоса
уточнял я.
     - И то и другое! - отрывисто отвечал дядя Жора, щелкая калькулятором. -
И то, и другое!..
     Иногда  мне не  верилось, что  дяде Жоре,  как  и отцу,  в прошлом году
стукнуло шестьдесят пять. Неожиданно один из  близнецов словно помолодел лет
на пять.
     Отрывистой  манерой говорить и хитро горящими  глазами  дядя Жора  стал
напоминать  сатирика  Жванецкого.  Стоило ему выйти  на нашу улицу и  начать
обсуждать  с   соседями  план  установки  трех  секретных   прожекторов  для
внезапного  освещения   любителей  шариться  по  чужим  огородам,  как  всем
становилось  весело  от его голоса. Возьмись  дядя  Жора читать  трагические
сцены  рассказа "Му-му" писателя Тургенева, и слушатели валялись бы от смеха
впокатуху,  махали руками и просили  бы  пощадить.  Даже  его  отчет жене  о
похоронах сослуживца: "Ну,  похоронили,  понимаешь.  Все хорошо, без  драк и
скандалов. Лежал, как живой..." вызывал улыбку, словно  дядька побывал не на
похоронах, а на семейном празднике.
     - Если  бы нам не запретили  заниматься  джазом, я  бы стал вторым Бени
Гутманом!   -   пытался  реконструировать  прошлое   дядя   Жора.  -  Ты  не
представляешь себя,  как  я играл на  саксофоне! Потом  какой-то  дурак-поэт
сочинил строчку: "Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст!", и нам с
твоим батей пришлось забросить это  благородное занятие! Да!  Вот, Бог даст,
подкоплю  деньжат и  куплю саксофон. Тогда вы узнаете, что  такое  настоящая
музыка и чикагский блюз!
     - Чикагский блюз? Что это такое?
     - Чикагский блюз, -  мечтательно вздохнул дядя Жора, - это сама  жизнь.
Его хорошо играть компанией, где все друг друга знают и понимают... Н-да...
     Я  сказал, что в наше время тоже гоняли за длинные прически под "Битлз"
и запрещали выступать в  школе с самодельными  рогатыми гитарами.  Но мы все
равно собирались и играли у кого-нибудь дома.
     - Сколько же стоит саксофон? - поинтересовался я.
     - Не знаю, не знаю, - помотал головой  дядька. - В любом случае, у меня
все  деньги  в  обороте. На днях  надо забрать  в  одном месте  и вложить  в
"Ломбард", там подняли годовую ставку на десять процентов!
     -  Со стороны-то может  показаться,  что  вы  ворочаете  миллионами,  -
подтрунивал я над дядькой, - а на самом деле, даже саксофон не  можете  себе
позволить.
     - Какие  миллионы!  Миллионы  могли  быть,  если бы  твой  батька  меня
поддержал,  и  мы бы занялись  подъемом  драгоценностей со дна  океана!  Или
свинцовых кабелей со дна Ладоги!  А он, видишь ли, заортачился - доцент вуза
не  должен заниматься коммерцией! А лауреат Государственной премии должен? И
теперь  я,  как   курочка-ряба,  в  одиночку  клюю  по   зернышку   -  то  в
"Гермес-финансе", то в  "Нефтьалмазинвестзолоте". А какие  у нас с ним могли
быть заработки!.. Сказка!..

     До  тех пор,  пока  Катька  с  мужем Никитой не ссудили  его  из Москвы
деньгами, чтобы "не класть все яйца  в одну  корзину"  и приобрести  страшно
доходные  акции питерских инвестиционных фондов, дядя Жора пытался очаровать
моего отца грандиозными проектами.
     Например,  экскурсионные  полеты на  дирижаблях к  Северному полюсу для
мировой   элиты.  Такой  специальный   дирижабль  с  ядерной  энергетической
установкой  и   катапультирующимися   креслами   на   случай   аварии.  Плюс
комфортабельная собачья упряжка для каждого путешественника с обогревом ног,
маленьким  баром и  ультразвуковой  пушкой для  отпугивания белых  медведей.
Сначала элита пьет на  высоте трех  тысяч метров коктейли и горячий шоколад,
любуется северным сиянием, танцует  фокстроты,  затем спускается на Северный
полюс, где  устраивает гонки  на собачьих упряжках и стрельбу по тарелочкам.
Одним словом, отдых в экстремальном режиме. Срок окупаемости дирижабля - три
года. Оставалось найти кредит в  несколько миллионов  долларов  - и  вперед!
Дядя  Жора с  отцом сидели бы  в  особой кабине  пилотов-наставников,  мы  с
Катькой командовали  бы стюартами  и  оркестром,  а  мама  с  тетей Зиной  -
бортовым рестораном "Мишка на Севере". Такое семейное акционерное общество.
     Отец сказал, что если ему поручат, он готов выполнить некоторые расчеты
по дирижаблю и собачьим упряжкам, но быть воздушным извозчиком  пусть даже и
для элиты, он не намерен.
     Тогда  дядя  Жора покряхтел  и предложил идею попроще  - начать  подьем
дорогостоящих  цветных  металлов   со   дна   Ладожского  озера,   используя
рассекреченные военно-морские карты.
     На  дне  Ладоги  с  довоенных времен  лежали  медные  кабели  в толстой
свинцовой  оболочке.  Перед  началом  блокады  Ленинграда  их  перерубили  в
нескольких   местах,  чтобы  не  достались  врагу.  На  картах  расположение
обрубленных кабелей указывалось с точностью до метра.
     Стоило наладить намотку  кабелей  на  барабаны,  разделку  и переплавку
плюмбума на береговом заводике, и  первый железнодорожный  эшелон  с  тускло
мерцающими  слитками готов к  отправке  в  Прибалтику.  Сотни  тонн  ценного
металла легко превращаются в валюту. Плюс чистая медь самих кабелей, которую
можно  вывезти вторым эшелоном.  Оставалось создать  акционерное общество  и
продавить  идею в  Смольном,  где  у  дядьки с  давних  времен были  крепкие
позиции.  Академик  Сергей  Сергеевич,  попрежнему  не покидавший  Комарово,
обещал помочь  с  кредитом и  плавильными  чанами.  Он же обещал специальное
судно для подъема кабелей.
     Отец отверг и эту идею, - из-за присутствия прибалтийских партнеров она
показалась ему не  патриотичной. К тому же, дядька не смог убедить окруженье
Собчака,  что  пришло время легко  и безболезненно расстаться  со  свинцовым
военным прошлым.
     - Консерваторы!- возмущался дядя Жора. - Ретрограды! Или на них мировое
лобби надавило. Опасаются снижения цен на свинец...
     Отец  с  притворным  сочувствием  сказал,  что  скорее  всего  виновато
свинцовое лобби.
     Предложив еще несколько прожектов, среди которых  запомнились  создание
всемирного платного  музея вечных  двигателей  и  цеха  по  выпуску  пляжных
шляп-бумерангов  и,  не найдя  поддержки брата-близнеца,  дядя Жора  занялся
размещением капиталов в питерских инвестиционных фондах, что вызвало у моего
отца нескрываемое недовольство. Какое-то время отношения между братьями были
на грани идеологического разрыва.
     -  Ишь,  миллионер  выискался! - фыркал отец.  -  Давно ли  в институте
марксизма-ленинизма   отличником  был,   а  теперь,  пожалуйста,  -  частная
собственность  основа  производства! "Деньги  должны  трудиться!"  Вот  она,
пагубная сила золотого тельца!
     -  Потише, потише,  - просила мама. - Не  хватает  вам на старости  лет
рассориться!
     -  Я свои убеждения на импортную колбасу не меняю! - распалялся отец. -
Жили без нее восемьдесят лет и еще столько прожили бы! А  она  кое-кому, как
свет в окошке!
     Дело дошло  до того,  что  отец припомнил дяде  Жоре какой-то мячик,  в
одиночку стыренный им у пионеров, а дядя Жора - детскую тетрадку  с марками,
которые собирали вместе, а "Досталась она тебе, Сереженька!"



     2

     Позднее  мы  безуспешно пытались  разобраться, кто же услышал сетования
дяди  Жоры о саксофоне, - Господь  Бог или тот, чье  имя еще в девятнадцатом
веке запрещалось цензурой Святейшего Синода к напечатанию.  Лично я убежден,
что Господь Бог услышал дядижорину фразу: "Вот, Бог даст, подкоплю деньжат и
куплю саксофон.  Тогда вы узнаете, что такое настоящая музыка!..", и  принял
соответствующие меры. Именно так, - достаточно взглянуть на результаты.
     В тот день дядя Жора спозаранку вывел из гаража свою чихающую "Волгу" и
укатил  в  Питер  по финансовым  делам  - в одном  месте  забрать  деньги  и
переложить в другое.
     Все  наши были  в городе.  Родители  уехали получать пенсию, тетя  Зина
записалась  в мозольный кабинет, Настя повезла Дениса к врачам. Я выспался и
уехал  в город на  электричке, чтобы купить шаровую  опору для  "жигулей"  и
вернуться с первой электричкой после перерыва.

     Еще  на  дальнем  подходе  к  даче,  мне  показалось, я  заслышал звуки
ударника - слегка приглушенные лесом и расстоянием.
     Остановился, не веря своим ушам.
     Медно звякали диски хай-хэта,  барабанные палочки выстукивали петляющую
дробь, ухал большой барабан, шелестяще звенели тарелки...
     Конечно, это живые ударные.
     Я   пошел  торопливо,  останавливаясь   и  замирая  на  секунду,  чтобы
прислушаться. И чем ближе я  подходил, тем сильнее начинало познабливать  от
предчувствия, что  комплект  ударных  инструментов пляшет  и  подпрыгивает в
районе нашего участка. Неужели, дядя Жора?..
     Я не ошибся! Такого наша улица еще не видала!
     Дядя Жора в  кургузой маечке и  канареечной  кепке  возвышался на своем
балконе за ударной установкой,  а  внизу  у калитки одобрительно повизгивала
толпа пацанов с велосипедами.
     Остановившись  за спинами ребят,  я  залюбовался  дядькой,  и беззвучно
рассмеялся. Это же черт знает, что за человечище! Ураган! Глыба!  Утес!  Где
он  отхватил  это  сокровище и как в свои шестьдесят пять  лет втащил все на
второй этаж! И когда успел?
     Прикрыв  глаза,  дядя Жора  шелестел стальной  метелочкой  по  тарелке,
отдыхая после бурного всплеска и давая понять слушателям, что мелодия  жива,
она лишь  сошла на обочину,  эффектный  коданс с лязгом хай-хэта был ложным,
придет  время и мы вновь побежим с горки на  горку,  прыгая  через  овраги и
горные ручьи, взлетая к вершинам и ухая в пропасти.
     Дядька открыл глаза, и я замахал ему рукой.
     -  Бери  скорее  банджо! -  радостно закричал он  и  приветствовал  мое
появление продолжительным звуковым взрывом. - Я и саксофон купил!
     Мелькнула изогнутая труба, и, подойдя к  периллам, дядя Жора, выдул мне
вихляющее приветствие. Толпа взвыла и расступилась.
     Я кинул портфель на веранде и запрыгал по лестнице...

     Дядька  купил  инструменты на  целый джаз-банд -  бас-гитару,  ударные,
губную гармошку на кронштейне, банджо и саксофон!
     Дядя Жора и сам не мог толком понять, как так получилось.
     Он отстоял длинную очередь,  забрал деньги из "Нефтьалмазинвестзолота",
но положить  их в "Ломбард" не  удалось,  -  там было закрыто,  и  у  дверей
волновалась  густая  толпа,  полная  слухов  и  домыслов,   и  он  двинул  в
Зеленогорск, размышляя, правильно  ли он  поступает. С  одной стороны, он на
сутки выводил деньги из оборота, с другой -  и хрен с ними, не  толкаться же
перед  закрытой  дверью, лучше  приехать завтра.  В  Репино  он  подрулил  к
бензоколонке  и  увидел в  стоящем рядом  микроавтобусе изогнутую  горловину
саксофона и  плоский барабанный животик банджо. Дядька  с улыбкой кивнул  на
саксофон и показал сидящим в автобусе  парням одобрительно поднятый  большой
палец. Парни выскочили из автобуса  с саксофоном и предложили купить. Дядька
подул  в мундштук,  нашел  клеймо  изготовителя, и  спросил,  сколько  стоит
вещица.  Парни  сказали,  что  инструменты  принадлежат  загнувшейся  группе
"Небесные громобои" и продаются только оптом, но с хорошей скидкой.
     Они назвали цену.
     Дядька повертел  инструмент  в  руках, тронул струны  банджо, опробовал
барабан, поторговался  для  порядку  и  сказал, что  берет. Парни поехали за
дядей  Жорой  и  занесли   все   музыкальное  хозяйство  на  балкон.  Дядька
расплатился и вот уже целый час, как с наслаждением вспоминает молодость.
     - Завтра приедет отец, сыграем втроем!  -  беззаботно сказал  дядька. -
Эх, жизнь пошла! - он ухнул в большой барабан  и ураганно прошелся палочками
по маленьким.
     - А  что скажет тетя Зина? - я любовался увесистым банджо  и подтягивал
на нем струны. - И как же бизнес?
     - Что скажет, то и  скажет! - дядька взял в руки отблескивающий  ртутью
саксофон. - Тридцать лет не играл... Не знаю, получится ли... - Он осторожно
зажал губами  мундштук, прикрыл глаза, вдохнул и осторожно вплеснул в металл
шелестящего воздуха...
     Инструмент приветственно крякнул и задрожал.
     Дядя  Жора   подался  плечами  вперед,  убирая  инструмент  под   себя,
пробежался  пальцами  по  кнопочкам,  выпрямился,  выпустил  из  сверкающего
раструба легкое быстрое лассо, - оно со свистом обхватило высокие золотистые
сосны, белое облачко за лесом, кусты сирени  под окнами, сарайчик, стоящих у
калитки пацанов  и  двух  взрослых соседей,  втянулось  обратно, и тут же из
трубы  саксофона  поплыл задумчивый морской  бриз,  прошелестели  паруса, за
кормой  яхты вспенилась белая  дорожка,  тяжело  вздохнул  океан, заскрипели
снасти, из-за туч выглянуло солнце...
     Дядя Жора приоткрыл глаза и приглашающе указал на банджо в моих руках.
     Я  быстро  вытащил из  кармана монетку и  ударил по  звонким струнам, -
впереди  по курсу виднелся остров, и на  песке, размахивая  копьями, плясали
папуасы.
     Толпа у калитки взвыла...

     3


     - Пообещай, что  ты отдашь  это обратно! - поднявшись наверх, и  тяжело
дыша, умоляла тетя Зина.
     - Мне  допуск к секретной документации не хотели открывать из-за джаза!
- отговаривался  дядя Жора, не  слезая с круглого  стула ударника. - Имею  я
право хотя бы на старости лет соединиться с предметом своей тайной страсти?
     - Это точно, - поддакивал отец. Они с Дениской трогали медные тарелки и
проверяли, как работает педаль хай-хэта. -  Тогда с этим  делом было строго!
Нас и стилягами обзывали, и на комсомольском собрании разбирали...
     - Нет, это невозможно! - держалась за виски тетя Зина.  - Сколько же ты
заплатил за эту тайную страсть?
     - Совсем недорого.  Грех  было отказываться.  Зинуля, ты же знаешь, - я
тридцать лет мечтал о саксофоне!
     - Ну, хорошо - саксофон! А зачем эти дурацкие барабаны? Зачем гитары?
     -  Продавалось  только все вместе. По  оптовой  цене.  Совсем недорого.
Смешно даже  говорить...  Музыка благотворно влияет на  нервную  систему!  И
всегда можно продать с тройной выгодой!
     - Вот и продай, пока не поздно! -  Тетя Зина махнула рукой и пошла вниз
- пить валерьянку.

     Вечером  из   города   пришла   тревожную   весть:  на  дверях   многих
инвестиционных фондов  висят  замки, деньги  по  вкладам  не выплачивают, но
кое-где еще принимают. Телевизор бубнил нечто тревожное.
     Дядя  Жора присвистнул и сказал,  что  нужно  в  темпе звонить Катьке в
Москву. Но она позвонила первой:
     - Папа, срочно снимай все деньги!
     - Я уже снял! - отрапортовал дядя Жора.
     - И куда вложил?
     - В музыку!
     - Что за фирма? Первый раз слышу!
     Дядя Жора  положил трубку на тумбочку  и  выдул на саксофоне  несколько
протяжных аккордов.
     - Слышала?
     - Ты что, выпил? Позови, пожалуйста, маму!
     - Она уже идет, - дядя Жора держал саксофон наперевес, как винтовку.


     4

     Семнадцатого августа случился дефолт, и всем стало ясно, что финансовые
пирамиды - надувательство в чистом виде.
     Из Москвы приехали  на  своем джипе  Катька  с Никитой,  и  мы  впервые
услышали сумму  их семейной потери - десять тысяч долларов. Она могла быть и
больше,  не сними в тот день дядя Жора деньги  из "Нефтьалмазинвестзолото" и
не купи  он саксофон  и прочие музыкальные  инструменты. Причем, своих денег
дядя  Жора  не  вкладывал  -  их  попросту не было,  он  лишь выполнял  роль
финансового оператора и консультанта по Северо-Западу.
     - Да, графа Монте-Кристо из меня не вышло, - кряхтел дядя Жора, -  буду
переквалифицироваться  в джазмены. Надену  темные  очки и встану у  метро  с
саксофоном. Нет, если вы хотите, я продам всю эту музыку...
     - Играйте  на здоровье...  -  Катька переглянулась с  Никитой и тронула
кнопочки на саксофоне. - Мы сейчас  открыли второй фитнес-центр  в Бирулево,
как-нибудь выкрутимся...
     Они  уехали не особенно опечаленные, со  смехом рассказав, какие  суммы
потеряли известные московские люди.
     - Не  вини  коня, вини дорогу,  - философски  выразился отец по  поводу
коммерческой  неудачи.  И,  дурачась, постучал по голове  Дениса  барабанной
палочкой: - И пораженье от победы ты сам не должен отличать!..


     5

     Мы быстро сыгрались.
     Дядька солировал на саксофоне. Иногда он трогал ногой педаль хай-хэта и
разбавляя  мелодию  шелестящим вызваниванием тарелок. Я  бегал  пальцами  по
тонкому грифу бас-гитары, пытаясь ритмовать его  пассажи. Дениска поддуживал
в гармонику.  Отец с сияющими  глазами звенел струнами  баджо  и притоптывал
ногой по полу. Музыкальные занятия явно шли ему на пользу.
     Но вот дядька откладывал сакс и две-три минуты бушевал на ударных. Дядя
Жора стучал и звенел так, что восторг охватывал душу, и мне хотелось разбить
свою  гитару о  перила балкона, грохнуть  о землю  малый  барабан и задушить
дядьку  в объятиях  - так отчаянно он молотил палочками и  нажимал на педаль
хай-хэта.
     Разросшаяся толпа у  забора свистела и аплодировала. Мама с тетей Зиной
предлагали нам продавать билеты, а  Насте - петь солисткой в нашем маленьком
семейном оркестре.
     Зрители выкрикивала заявки. Несколько раз рыжий вихлястый пацан взбегал
к нам  с записочками и зачаровано заглядывал в  раструб саксофона, осторожно
приближаясь к  нему  красным  ухом.  Чаше  всего просили исполнить  соло  на
ударнике.
     Тогда дядя Жора неспешно  выкуривал у перилл  балкона сигарету, победно
вскидывал вверх руки - толпа предвкушающе  завывала - и садился  за ударные:
вставлял  ногу  в  стремя педали,  проверял палочками и  стальной  метелкой,
хорошо  ли натянуты вожжи музыкальной повозки, пускал ее шагом, меланхолично
покачивая  в  такт головой, затем рысью - его плечи вздымались и опускались,
словно он и  впрямь нахлестывал лошадей, затем, набирая скорость, принимался
лупить налево и направо, доставать хлесткой палочкой коренного  рысака - это
был галоп, скачка на пределе, но вот его фигура  в  маечке и кепке-бейсболке
начинала  мелькать,  словно  он  уклонялся от пуль и  одновременно лупил  по
спинам лошадей, екала селезенка хай-хэта, стучали копыта  и звенела упряжь -
то  был  аллюр,  самый настоящий аллюр!.. Но и  это еще не  все! Музыкальный
шарабан, взяв перевал, шумящей  лавиной  катился под  гору,  и  дядя Жора со
вздувшейся шеей начинал осаживать  его - из общего  гула и грохота проступал
стук  одного коня,  другого,  вот кони  выставили ноги,  сдерживая  звенящую
повозку и не давая  ей кувырнуться в пропасть, вот копыта звонко и раздельно
застучали по дороге,  вновь стало слышно звяканье упряжи, и возчик натягивал
возжи, сам не зная, вновь пустит ли повозку вскачь или остановит ее...

     Однажды  мы  с  дядей Жорой  разминались на  балконе,  готовясь  играть
чикагский блюз. Я бросил взгляд на калитку, поджидая приезда  отца, и увидел
новый   ярко-красный  кабриотлет   с  черным  откинутым  верхом  и  широкими
лоснящимися шинами.
     Автомобиль  стоял напротив нашего дома,  и тот же парень с драконами на
плечах  сидел  за  его  рулем  и  удивленно  смотрел  на наш балкон,  словно
постигая,  кто  мы такие  и  чем занимаемся. Теперь  на  нем была  малиновая
маечке, под  цвет  матово блестящих  сидений.  Продолжая теребить струны,  я
повернул голову в его сторону, разглядывая новую диковинную машину и  как бы
спрашивая глазами, - не нужно  ли чего? Парень отвернулся, словно не заметил
моего  взгляда,  шевельнул  рукой, и  сложенная сзади  крыша  плавно накрыла
кабину.  Автомобиль тронулся,  и я  различил глухие удары  забившейся  в нем
музыки. Пацаны  проводили машину восхищенными взглядами и  остались  у наших
ворот. Только  наш  рыжий  знакомец, вызванивая  звонком, покатился было  за
кабриолетом, но вскоре вернулся.


     6

     В  конце октября, когда солнце  последний раз расщедрилось перед зимней
спячкой, и со  стороны залива дул свежий  прозрачный ветер, мы  вытащили  на
балкон дядькин музыкальный  набор,  чтобы последний раз перед зимой  сыграть
чикагский блюз. Дачники давно разъехались, никто не стоял у забора,  из труб
соседних домов вылетал сплющенный ветром дым.
     Чикагский блюз бесконечен, как самая длинная река,  как сама жизнь, его
можно играть, думая, о чем угодно, лишь бы партнеры понимали твои  чувства и
делились  своими. Мы играли довольно  долго, вспоминая ушедшее лето, думая о
скорой зиме, зябко поеживались от ветра,  и когда неподалеку  от наших ворот
остановился  сверкающий  черный джип  с  прямоугольной  кабиной,  продолжили
играть,  лишь  дядя Жора  быстрым  движением  снял  с саксофона  мундштук  и
стряхнул  его,  чтобы тут  же  вплеснуть  в  ослабевшую  мелодию задумчивого
серебра...
     Дымчатое окно джипа плавно опустилось, - за рулем сидел тот же  парень,
только в куртке  с поднятым воротником. Наверное, он все-таки  строил где-то
неподалеку дом.
     Парень  вышел из  машины,  сунул  руки  в  карманы брюк  и  стал  молча
разглядывал  нас, словно видел  впервые. Его непроницаемое  лицо с  крепкими
скулами смуглело южным  загаром. Мне показалось, он хотел о чем-то  спросить
нас, но не решается.
     Дядя  Жора  сыграл  под волынку,  взметнул  мелодию вверх,  к  небесам,
спустил  ее  в пожелтелую траву, прошумел еловым  лесом,  что, должно  быть,
означало: "Мы рады приветствовать старого знакомого! Как дела?"
     Парень постоял, мельком глянул на  потемневшие от  дождей бревна  возле
забора, сплюнул в траву, сел в машину и уехал.
     Над нашей улочкой плыл "Чикагский блюз". И мне казалось, прозрачный лес
аплодирует нам холодными ветками.



ВМЕСТО ЭПИЛОГА

     Этих  людей уже нет на белом свете, как нет  и  меня: бойкого  мальчика
Кирюши, застенчивого молодого человека Кирилла, задумчивого  мужчины Кирилла
Сергеевича - под этим именем живет другой человек.
     Нас, прежних,  нет и никогда  больше не будет -  мы  остались  в  своих
временах, словно вмерзшие в капельку янтаря букашки.
     Наши  тени застыли в прошлом и оживают лишь  на мгновение - при встрече
старых друзей и родственников.
     Мы смотрим обрывки лишь нам понятного фильма, узнаем известных лишь нам
героев, наш визит в прошлое кратковременен и щемит душу.
     Мгновение - и картинки заплывают серым небытием, загорается яркий свет,
и мы уходим из  зала, оставляя в нем свои тени,  которые через несколько лет
вновь оживут для поредевшей уже компании.
     Мы будем говорить из прошлого молодыми голосами, пить  водку с забытыми
нынче  этикетками,  и родственник,  который навсегда останется  там,  скажет
нечто смешное или даст тебе шуточного подзатыльника.
     И  все меньше  рядом с тобой  людей, понимающих смысл  происходящего на
экране.
     Все стремительнее бежит время, словно после сорока небесные часы  пошли
быстрее.
     И  кто-то  из  нашей компании будет  сидеть  потом  в одиночестве перед
тускнеющим  экраном,  и с болью вглядываться  в  знакомые  лишь ему  силуэты
ушедших людей.
     И  взгляд его будет точь-в-точь,  как  у  тех  грустных  стариков,  что
мелькнут иногда в веселой уличной толпе  - они словно ищут кого-то, и знают,
что не найдут.



Last-modified: Sun, 19 Oct 2003 08:36:13 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321