Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Альберт Маратович Зарипов
     Полная версия повести "Первомайка" вошла в книгу
     Альберт Зарипова "Прощай мое мужество", ее можно приобрести,
сделав заказ по адресу jenny@rost.ru

     По всем вопросам, связанным с этой книгой - пишите на
     jenny@rost.ru в Ростов, к Евгении
     
     ---------------------------------------------------------------

Желающие  приобрести книгу в полном обьеме могут обращаться по адресу:344016
г.Ростов-на-Дону,улица Таганрогская,  173-5  Зарипову  А.М.,  предварительно
выслав  перевод  на  65  руб.  В  Москве  книгу  можно приобрести в магазине
"Библиоглобус" на ул.Лубянка, "Молодая гвардия"  на  ул.Б.Полянка,  "Книжный
лоток"  при  Союзе  писателей  России - Комсомольский проспект дом 13 или же
"Книжный лоток" в  музее  Маяковского  на  Лубянке.  Также  в  Москве  можно
заказать ее по телефону 147-3947 Нина.




     Начато 17.01.98.

                     Погибшим лейтенантам РВДКУ* посвящается...

                                  От героев былых времен
                                  Не осталось порой и имен.
                                  Все, кто приняли смертный бой,
                                  Стали просто землей и травой.



     К середине дня все вокруг изменилось. Вместо утренних тяжелых и мрачных
туч  по небу не спеша плыли легкие  перистые  облака,  сквозь  которые часто
выглядывало солнце, освещая все вокруг ярким и радостным светом.
     Я  сидел на  корточках и смотрел, как  падавшие  на  снег  бурые, почти
черные капли и сгустки вспыхивают  под солнечными лучами сочным алым цветом.
Под  каплями снег  подтаял,  и  уже  образовалось  маленькое  озерцо  свежей
дымящейся крови.
     У  солдата был начисто снесен затылок,  и  черные  волосы были вмяты  в
бурую  мозговую  массу.  С  некоторых  слипшихся  прядей  стекали  тоненькие
струйки. Озерцо росло.
     Мне было не по себе наблюдать за последними минутами угасающей жизни. Я
хотел  встать и уйти к своим солдатам, но что-то удерживало  меня на  месте.
Каких-то  пятнадцать  минут  назад  солдат  был  цел  и  невредим:  стрелял,
переползал,  перебегал,  меняя  позиции.  А  теперь  он лежал на брезентовых
носилках,   весь   искромсанный  осколками  противотанковой  гранаты.   Я  с
несколькими  разведчиками  прикрывал отход  второй  группы, которая, покинув
свой  огневой  рубеж,  была  в,  казалось  бы,  безопасном  укрытии,   когда
разорвалась эта  граната, выпущенная  из РПГ.  После того как дым рассеялся,
стало видно,  как  двое  солдат  под  руки волокли тяжелораненого  бойца. Мы
открыли огонь  в  три ствола по домам, где  мог  засесть  гранатометчик.  Но
сейчас  все  это казалось  таким  далеким,  и  только  раненый  напоминал  о
случившемся.
     Несмотря  на  тяжелое  ранение,  боец был в сознании  и слабым  голосом
повторял одно и то же:
     -- Вертолет где?.. Сука... Где вертолет?.. Сука... Вертолет...
     Голову солдата осторожно поддерживал за макушку командир второй группы,
который терпеливо ждал доктора и отвечал солдату:
     -- Вертолет уже  вызвали...  Уже  летит... Вертолет  сейчас будет... Ты
потерпи... Сейчас в госпиталь тебя отправим...
     Доктор подготовил  перевязку и  начал аккуратными и быстрыми движениями
перевязывать  голову раненого. Бинт  сразу же  промокал алыми  пятнами, но с
каждым  слоем пятна все уменьшались, и вскоре голова стала похожа на большой
белый шар с редкими пятнышками алого цвета. $

     * РВДКУ -- Рязанское военно-десантное командное училище. $

     Доктор окончил перевязывать и встал:
     -- Бедняга... Могут не довезти...
     Я тоже встал и пошел к своей дневке. В моей группе тоже был  раненый, и
его надо было подготовить к эвакуации. Ранен он был навылет в обе ноги еще в
самом начале боя. Сейчас он лежал на  спальных мешках с блаженной улыбкой от
вколотого промедола  и тоже ждал  вертолета. Оба раненых были пулеметчиками,
и, наверное, тяжесть пулемета и патронов делала их неуклюжими и заметными на
поле  боя. Я шел  к  своим, чавкая  по каше из подтаявшего снега и грязи,  и
подбирал  новую  кандидатуру  для  замены  выбывшего  пулеметчика   в  своей
разведгруппе.
     Проходя  мимо  оборудованной  для пулемета  ПКМ позиции  на моем  левом
фланге,  я  почему-то замедлил шаг,  и  какое-то смутное и тревожное чувство
охватило меня. Эту огневую точку должен был занимать мой штатный пулеметчик,
но  утром он был  ранен, и теперь нужно было  искать  ему замену. Я мысленно
перебирал в уме  весь личный состав моей группы, но никто не умел обращаться
с пулеметом  так, как это необходимо в бою. Поэтому  единственной  достойной
кандидатурой на замещение вакантной должности  пулеметчика была... Я отогнал
от себя  тревогу  и  печаль и зашагал дальше. После всего пережитого сегодня
как-то не хотелось думать о завтрашнем дне.
     Ярко  светило  солнце, настроение  было отличное, потери минимальные --
красота. Я даже  не подозревал о тех событиях, что произойдут через  двое  с
половиной суток, по сравнению с которыми сегодняшний штурм покажется детской
прогулкой.
     Но  всего  этого знать  мне было  не дано, и  потому я с легким сердцем
сбежал по склону к  костру первой  группы, где меня уже ждал  крепкий  чай с
черными сухарями.





     Вот уже минут с пять-десять  я  пытался  сосредоточиться и основательно
поработать  над топографической картой, но мне  мешало это  сделать какое-то
странное  чувство. Прослужив почти девять лет  в  разведчастях  специального
назначения, я успел приобрести и выработать несколько дополнительных чувств.
Первым  появилось  "чувство  задницы". Тогда  я служил  просто  солдатом,  и
появившееся  дополнительное чувство помогало мне  предугадать  надвигающуюся
опасность в виде  командира группы  или дембеля-замкомгруппы. Правда, иногда
оно выкидывало  какую-нибудь злую шутку, но в  основном служило мне верой  и
правдой. Позднее,  с каждым годом службы в разведке, дополнительные  чувства
только развивались и улучшались.  Теперь,  уже  будучи сам командиром группы
спецназа, я мог почти безошибочно определить, что меня тревожит.
     Сейчас меня беспокоило чувство постороннего  взгляда. Я уже  определил,
что мне в затылок смотрят три пары глаз. Я знал даже, кто  именно смотрит на
мой коротко стриженный затылок. Нужно было принимать меры, а то я бы не смог
нормально поработать. Я резко встал из-за стола и  подошел к противоположной
стенке.  Там на деревянной  полке  стояла  в  рамке цветная  фотография,  на
которой  застыли две  взрослые девушки  и девочка-подросток. Меня привлекала
стоявшая слева  стройная длинноногая красавица. Это была моя девушка, и я не
удержался еще минуты три полюбоваться ею. Перед  тем как сесть за карту, я и
так уже полчаса разглядывал эту фотографию. Вспомнился десятидневный отпуск,
полученный на Новый год.
     Я прилетел 25 декабря уже вечером, и поэтому через два часа  я пришел к
"Юбилейному" вообще без цветов, которые  уже нигде нельзя было достать. Зато
в остальные дни я спешил на встречу с обязательным букетом алых роз, которые
затем постепенно  заполняли  как  ее  квартиру,  так  и мой  скромный домик.
Ярко-красные бутоны возвышались на тумбочке  над моим изголовьем, цветы были
также на  кухне и даже в  ванной  комнате. Это розовое изобилие хоть  и было
немного накладным, зато служило  вполне естественным и прекрасным  фоном, на
котором еще  прелестнее и  изумительнее расцветала моя Елена. Лепестки роз в
эти дни не осыпались и наполняли все пространство своим тонким и упоительным
ароматом, отчего можно было окончательно потерять голову
     Мы любовались этими благородными цветами довольно часто, но более всего
я  приходил в восторг, когда находящиеся у моей подушки розы попадали в поле
моего  бокового зрения  и начинали  плавно  раскачиваться на  своих  длинных
ножках,  совершенно  случайно  совпадая  с  волшебным  ритмом  любви.  В  ту
новогоднюю ночь  алые цветы  сначала кивали  своими  бутонами,  а  затем уже
вальсировали в  чудесном танце  5 раз. И это обстоятельство, как и некоторые
другие  превосходные моменты,  заполняли мое сердце и душу какимто особенным
чувством.
     Новый  год  еще  запомнился  сильным снегопадом,  который  случился  за
несколько часов до полуночи. После этого установилась ясная морозная погода.
Еще  не  успели пробить 12 раз часы, как мы выбежали во  двор и принялись  с
шумом  запускать  красные, зеленые  и просто осветительные ракеты, при свете
которых  снег  искрился  разноцветными  огоньками.  Последней  ракетой  была
эСХаТэшка, под свист  и свет  которой  я схватил в  охапку свою  длинноногую
радость, крепко поцеловал ее и понес на руках в дом, к алым розам
     Но увы  Десять дней  пролетели  как один,  и вот уже третьего  января я
вернулся в свой батальон, и потекла обычная серая рутина.
     То, чем  мы занимались, на  официальном уровне  называлось  "наведением
конституционного порядка в Чеченской Республике".
     Российское руководство решило навести порядок в Чечне после неудавшихся
переговоров с президентом самопровозглашенной республики Джохаром Дудаевым о
транзитной  перекачке каспийской нефти  через  чеченскую территорию. Грозный
тогда был в принципе не против транзита  азербайджанской нефти, но  запросил
за одну  тонну перекаченных  нефтепродуктов  два  с  половиной доллара,  что
соответствовало  общемировым  тарифам.  Однако  экономические короли  России
настаивали на российских расценках в пятьдесят центов...
     Просчитав все возможные варианты, российское правительство остановилось
на   самом   дешевом:   на  территорию  Чеченской  Республики  были  введены
федеральные войска  для усмирения непокорных горцев и обеспечения реализации
экономически сверхвыгодного проекта по перекачке  нефти из Каспийского  моря
на мировые рынки...
     Но   российские   войска   были  встречены  недружелюбно   настроенными
подразделениями регулярной чеченской армии и отрядами ополченцев.
     Победоносной,  быстрой  и  бескровной  войны не  получилось...  За  год
ожесточенных  боев,  перемежавшихся  месячными  "перемириями",  наши  войска
оттеснили  "незаконные  бандформирования"  в  горы.  Как  сообщалось  нашими
средствами  массовой информации,  на освобожденной территории  формировались
официальные органы власти,  вновь  создавались правоохранительные органы,  в
декабре были проведены  выборы Президента Чеченской  Республики, на которых,
естественно,  уверенно  одержал  победу  Дока  Завгаев.  Все  вроде  бы  уже
наладилось,  хотя на  самом деле  российские войска контролировали только ту
территорию  Чечни,  на  которой  располагались сами подразделения  МО  и МВД
России.
     Самой  крупной  военной базой  на территории  Чечни  была Ханкала.  Так
назывались аэродром и поселок на окраине Грозного.  Здесь располагались штаб
войсковой   группировки,   многочисленные   тыловые   службы,   танковые   и
артиллерийские   части,  эскадрильи  вертолетов   Ми-8  и  Ми-24,  батальоны
десантников  и  пехоты, сборные отряды ОМОНов, СОБРов и так далее.  На самой
окраине военной базы находилось два батальона спецназа ГРУ,  именуемые здесь
отдельными мотострелковыми  батальонами.  Один из них и был  тем батальоном,
где выпала редкая удача или доля служить и мне.
     Служить  я попал  в  когда-то  свою разведгруппу, с  которой год  назад
начинал эту военную кампанию. Большинство оружия  группы я знал по  номерам.
На некоторых футлярах ночных прицелов сохранились даже бирки с моей фамилией
ответственного. Но  солдаты,  с  которыми  я  начинал,  уже  с  полгода  как
уволились.  А  нынешний, поголовно  дембельский состав  группы встретил меня
настороженно  и  даже порой  враждебно.  Нарочито подчеркивались  заслуги  и
достоинства прежнего,  погибшего командира  группы  и ставились под сомнение
мои  командирские  способности. Через  три  дня  эти дембельские замашки мне
порядком  поднадоели,  и  я  начал   приводить  к  нормальному  бою   слегка
зарвавшихся  солдат  удачи.  На   мои  первые  команды  и  приказы  "дедушки
российской армии" абсолютно никак  не реагировали и встречали их с ухмылками
и смехом. Эти выкрутасы мне  уже были знакомы, я тоже  улыбался  и шутил, но
продолжал  выжигать каленым  железом  непокорность,  непослушание  и  отказы
выполнять все и любые  приказы командира  группы. Кто-то из бравых  вояк был
посажен в яму-зиндан-гауптвахту  за грубейшие нарушения воинской дисциплины,
для других злодеев-хулиганов нашлась  работа по  отрывке блиндажей и  канав,
остальным  же  старослужащим, напоследок  перед отправкой домой, очень  даже
пришлась  по  вкусу  спортивно-прикладная  подготовка войскового разведчика.
Спустя несколько дней раздутые щеки и выгнутые колесом груди впали в обычное
состояние,  и  наверное поэтому группа стала очень  даже управляемая.  Самое
смешное было в том, что служба этих солдат удачи выпала на период перемирия,
и им ни  разу не пришлось даже быть в  какой-нибудь завалящей перестрелке  с
боевиками. А гонору было как у Шварценеггера или Рэмбо.
     Но спустя месяц все дембеля  из  моей группы улетели  по домам. К нам в
батальон  прислали молодых  и зеленых  солдатиков.  И  вскоре  я  уже набрал
разведгруппу на все сто процентов из молодежи. Несколько дней были затрачены
на  занятия по тактико-специальной, огневой, инженерной подготовке. Затем 25
декабря я улетел в Ростов в десятидневный отпуск, или "на случку", как грубо
шутили офицеры нашей части.
     Пока я  находился в донской столице, из штаба группировки пришло боевое
распоряжение  на  выполнение  какой-то задачи,  и  так  как моя группа  была
полностью  укомплектована  личным  составом,  то  она  и  была  выбрана  для
выполнения боевой  задачи.  Но под руководством другого офицера -- командира
второй группы, у которого был некомплект солдат.
     Когда  я вернулся  в батальон, это  известие  не стало для меня  чем-то
неожиданным. Прилетев утром, я до обеда ловил на себе вопросительные взгляды
своих  солдат,  которые  под  руководством сержанта-контрактника  занимались
подготовкой к выходу. Хоть самому напрашиваться на войну и  считается плохой
приметой,  но к  обеду  я уже принял  решение и  подошел к командиру  второй
группы с предложением поменяться.  Ведь группа все-таки моя. Высокий и худой
капитан не  стал особо  упираться, и  вскоре командир роты  и  я  уже  шли к
комбату  с  аналогичным  предложением.  Тот  тоже  не  стал возражать, и уже
вечером замененный капитан улетел на побывку в Ростов -- настала его очередь
отдыхать.
     Группа  уже была  почти готова к выполнению  задания командования.  Уже
были получены боеприпасы, мины, взрывчатка и  средства взрывания, сухой паек
и баки  под воду, палатка  и несколько раскладных  кроватей  для офицеров, а
также  всякая  дребедень: буржуйка, топоры,  пила, лопаты.  Даже  дрова были
заготовлены.  Всем этим  имуществом был забит под завязку  грузовой  "Урал".
Кроме  этого у  каждого  солдата  была еще куча  другого  барахла:  оружие и
разгрузка с носимым БК, рюкзак и спальный мешок, ночной бинокль  или прицел,
одноразовый гранатомет "Муха", гранаты к подствольнику и прочая мелочь.
     Основной  головной болью у меня  было то,  согласятся  ли  вертолетчики
загрузить всю  группу  с  ее имуществом  в вертолет  --  ведь "восьмерка" не
резиновая и  много в нее не влезет.  Тем более что нам  предстояло  лететь в
горы,  а пилоты не  захотят перегружать  машину  из-за  разреженного горного
воздуха, высоких перевалов и изношенных двигателей вертолета.
     На  обратном  пути  из  горных  ущелий  на  большую  землю  наши  борта
загружались  телами  погибших  солдат  и  офицеров,  и  были  случаи,  когда
перегруженные вертолеты просто не могли из-за недостатка мощности двигателей
и погодных  условий подняться на  высоту, чтобы  пролететь над  перевалом. И
тогда  прямо  в  воздухе   открывалась  дверь   вертолета,  и  трупы  просто
сбрасывались  вниз, на горные  кручи и  заснеженные  склоны.  Так российские
солдаты  и офицеры  погибали  во второй раз,  и их  тела  оставались навечно
непогребенными  в недоступных чеченских горах.  Командование зачисляло  их в
списки  пропавших  без вести,  что избавляло наше  небогатое  государство от
выплат страховок  и  компенсаций детям,  женам и родителям  этих исчезнувших
воинов.  Постепенно  людское горе  утихало,  и только лишь отцы  да  матери,
живущие  теперь  только  одной  угасающей надеждой узнать  чтолибо о  судьбе
пропавшего  сына, долгими  тянущимися  годами  старались  отыскать  малейшую
весточку  в  военкоматах и  воинских частях,  госпиталях и моргах, чеченских
равнинах и предгорьях...



     Согласно  боевому приказу  моей группе предстояло действовать  в районе
дислокации 345-го  полка,  который расположился в горном ущелье  у райцентра
Шатой. На картах он обозначался по-старому -- Советск, но от этого  легче не
становилось. Пехотный  полк  базировался на высокогорном  плато,  окруженном
крутыми склонами. На самом плато ничего не росло, и из  этого следовало, что
дров взять  было  нам негде. Зато было  небольшое озеро  с питьевой водой. С
плато вниз шла единственная дорога, которая упиралась  в окраину Шатоя. Хоть
полк и располагался  на несколько  сот  метров выше райцентра, но он был сам
окружен  более  высокими  горными вершинами.  С  обратных  склонов этих  гор
боевики по ночам вели по полку минометный обстрел, отчего в  полку постоянно
были потери.  Иногда боевики ночью выезжали  на  "ГАЗ-66"  или "уазиках"  на
близлежащие дороги, останавливались у подножия плато и открывали в несколько
выстрелов  огонь  из установленных в кузовах минометов.  Против  этих ночных
групп боевиков и отправляли воевать разведгруппу  номер один из первой  роты
нашего батальона. Нас должны были  на  вертолетах забросить  на плато. Мы за
один день  должны были вырыть для себя  землянку  рядом с разведротой полка,
обустроиться и приступить к выполнению задачи.
     С наступлением  темноты  разведгруппа  спускалась  с  плато, выставляла
засаду  на заранее выбранном  направлении и, если  ночью  кто-то  попадал  в
засаду,  "забивала" противника. И  быстро-быстро должна была сделать ноги от
места  засады,  пока  нас самих  не  обнаружат другие боевики.  А если  ночь
выдалась спокойной, то под утро разведчики возвращались на базу и отсыпались
до следующего вечера. Через две недели такой работы нас должна была заменить
другая разведгруппа нашего батальона.
     По оперативной информации  выходило, что из-за больших людских потерь и
оторванности от своих войск мотострелковый полк был частично деморализован и
вряд ли смог  бы  оказать нам  какую-либо огневую  поддержку  в случае, если
разведгруппа ввяжется в  бой с превосходящим противником  или сама попадет в
засаду. Бывало и такое. Поэтому рассчитывать мы  могли только на самих себя.
В самом полку была острая нехватка всего, начиная от топлива и боеприпасов и
заканчивая хлебом. Днем солдаты  иногда спускались в Шатой и  на свои деньги
закупали у  местных жителей еду и лепешки. Но более всего закупалось  водки.
Только она могла хоть  как-то  сбить нервный стресс от  постоянного ожидания
обстрелов и смерти. Иногда она же  приводила к гибели солдат и офицеров.  За
несколько  недель до наступления Нового 1996  года боевиками  был  полностью
взят в  плен  блокпост на дороге.  Несколько офицеров и  более двух десятков
солдат были увезены высоко в горы. Это произошло  без единого выстрела, хотя
у наших солдат  и  было  оружие. Находившиеся  на  значительном  удалении от
своего полка военнослужащие по ночам сильно  злоупотребляли водкой, и в одну
из  таких  ночей они и  были  взяты  боевиками  практически  голыми  руками.
Командование  полка  попыталось  договориться  с  боевиками  обменять  наших
пленных  на  арестованных  чеченцев.  Но  переговоры ни к чему не привели, и
спустя  неделю  к блокпосту на дороге с плато подъехал гражданский грузовик.
Из его кузова были выгружены все солдаты и
  офицеры. Но это были только тела наших солдат и офицеров...
     Ходили слухи,  что кто-то из полка "работает"  на боевиков и продает им
информацию. Поэтому был дан строгий приказ не разглашать  никому сведений  о
предстоящих засадах. По внешнему  виду мы  даже не должны были выделяться из
общей массы полка. Все разведчики должны были надеть на себя вместо зеленого
пятнистого  камуфляжа  желто-зеленую  пехотную  форму.  Эту   форму  солдаты
добывали в соседних пехотных подразделениях, а так как им  отдавали то, чего
не жалко выбросить, то при первом построении разведгруппа напоминала сборище
бомжей, оставшихся  без военной части несколько лет назад. На следующий день
те же  солдаты, но  уже в  постиранном  и  заштопанном обмундировании, стали
похожи на пехотный взвод. Правда, форма была очень уж чистая, но в горах она
должна была приобрести необходимый вид.
     По моему распоряжению солдаты поснимали тельняшки и убрали в рюкзаки, к
своему огорчению. Я тоже снял тельник, все равно под  свитером его не видно,
и убрал в свою сумку с личным барахлом.
     Вот и сейчас, поразглядывав минут пять фотографию в рамке, я достал эту
сумку из-под кровати, вынул из  нее чистую тельняшку, завернул в нее рамку и
убрал поглубже  в сумку. Запихнув ее ногой обратно,  я развернулся  и  сел к
столу с намерением изучить район действия группы по карте.
     Район  был не самый лучший, но и не  самый  плохой. В соседний райцентр
Ведено, где находился полк морской пехоты, в  одно время с нами отправлялась
вторая разведгруппа  из второй роты. А Ведено было вотчиной самого Шамиля из
нашего века и столицей  имама  Шамиля  из прошлого.  Мне  кто-то  из  друзей
рассказывал, что в девятнадцатом столетии это была русская деревня, и в этом
самом Ведено жило  около трех тысяч русских солдат и  ста офицеров,  которые
сбежали к  горцам  от солдатской  каторги в  царской армии длиною в двадцать
пять лет. Здесь они жили в своих домах и работали на армию  имамата: клепали
горцам пушки  и чинили оружие.  Кроме того  в Ведено был небольшой пороховой
заводик,  построенный  турками  для  обеспечения порохом повстанцев  Шамиля.
Также по  слухам,  современный Шамиль по  фамилии  Басаев  тоже был  отчасти
русским,  чья кровь досталась ему в наследство от  беглых царских солдат или
офицеров, переженившихся на горянках. Так это  было или  нет,  но это Ведено
было родовым гнездом как прежнего Шамиля, так и нового...
     Да  и сам  Главный штаб  формирований  боевиков до занятия села  нашими
войсками располагался  в Ведено и в настоящее время находился, скорее всего,
где-то  недалеко  в  горах.  Так что для моей группы  задача  была  не самая
сложная. Но  зато  в Ведено  стояла морская  пехота, которая в несколько раз
превосходила  пехоту  обычную. Морпехи  могли оказать реальную  поддержку  и
вытащить группу из самого "жопного" места.
     Я обернулся  на скрип  открываемой двери -- в наш жилой вагончик  вошел
командир нашей роты. Подойдя к столу,  он взял трехлитровую банку с рассолом
и  отпил с поллитра. После бессонных ночей нас иногда по утрам сильно мучила
жажда.  Очень  помогали  нам в  этом  маринованные  огурцы  или  помидоры из
гуманитарной помощи.
     --  Кайф!  -- крякнул он  от удовольствия  и сказал мне: -- Сдавай  эти
карты. Вас перенацелили. Объявился  какой-то Радуев. Утром захватил Кизляр и
сейчас  сидит  в  больнице с  заложниками.  Будете со второй  ротой работать
против него.
     -- Нормально, -- сказал я.
     В  прошлом  году   я  случайно  оказался  в   Буденновске  и  уже  имел
представление  об операциях  такого  рода. Но там было лето,  а здесь  зима.
Бегать по снегу и грязи я не очень любил.
     -- А сколько людей у него? -- спросил я у ротного.
     -- Говорят, человек  двести  пятьдесят-триста. И столько же или  больше
заложников.
     Как потом нам стало известно, полевой  командир Салман Радуев был зятем
президента Дудаева  и до  войны занимал пост  мэра города  Гудермеса.  После
занятия этого  города нашими войсками  Радуев  со  своим отрядом  отошел  на
северо-восток Чечни и особых хлопот нашим войскам не доставлял.
     Но в январе 1996  года в Ичкерии  сложилась крайне  неблагоприятная для
Джохара Дудаева и его  сторонников ситуация: большинство городов  и сел было
занято  российскими  войсками,  и  в  них  формировались  лояльные  Завгаеву
правоохранительные  и  государственные структуры, многие боеспособные отряды
боевиков были измотаны бесконечными боями и оттеснены  далеко в горы. Самому
Джохару  Дудаеву  вместе  с  небольшой  группой  телохранителей  приходилось
скрываться в маленьких аулах и по ночам скрытно переезжать из одного укрытия
в  другое,  чтобы  не  выдать  свое  местонахождение  и  не  привлечь  удары
российской  авиации  на  эти села. В самой  Чечне послевоенная  жизнь  стала
возвращаться  в   мирное  русло.  А  спустя  некоторое  время  все   крупные
формирования боевиков  были бы ликвидированы  российскими  войсками. Но  для
того,  чтобы  загнанные  высоко  в горы отряды боевиков смогли вырваться  на
равнинную часть, для того, чтобы боевые действия разгорелись с новой  силой,
Джохару  Дудаеву  был жизненно необходим какой-нибудь отвлекающий российские
войска  маневр,  который  принес  бы  боевикам  малейшую  передышку.  Что-то
наподобие буденновского похода Шамиля Басаева.
     Именно в этот момент и потребовался Салман Радуев -- командир свежего и
не потрепанного в боях отряда.
     Совершив  ночью скрытный  марш  к дагестанскому городу  Кизляру,  отряд
Радуева  в четыре часа утра  ворвался на  военный аэродром,  находившийся на
окраине  города. Боевики захватили там склад боеприпасов и сожгли на стоянке
четыре   вертолета.  По   своим  оперативным  данным,  чеченцы  намеревались
захватить на аэродроме и крупную партию оружия, которая должна была  прибыть
накануне.   Но   эти   данные  не   подтвердились,   и   боевикам   пришлось
довольствоваться  малым.  Затем  их  действия  развивались по  буденновскому
сценарию:  захват горбольницы  вместе  с  больными  и медперсоналом,  захват
заложников на  улицах города, расстрел на  месте  тех,  кто имел  какое-либо
отношение к армии и милиции.
     Охранявший больницу милиционер был  зверски избит боевиками  за то, что
успел  сделать  несколько  выстрелов.  Ему  сломали  руку,  и он уже  не мог
оказывать  никакого  сопротивления, но  радуевцы продолжали бить  ногами его
тело.  Затем  милиционер  был  облит  бензином  и заживо  сожжен  на  глазах
остальных  заложников.  Люди с  ужасом  смотрели,  как живой факел  с криком
бросался в разные стороны, пока не упал на землю и не затих навсегда.
     Один  из  спешивших в  свой РОВД дагестанских  милиционеров  был  ранен
несколькими   выстрелами   в  упор   из   проезжавшего  навстречу  легкового
автомобиля.  Машина  пронеслась  дальше,  а  из стоявшего  рядом дома  через
несколько  минут   выглянул   хозяин-старик.   Увидав   лежащего  на   земле
милиционера, старый дагестанец подбежал к нему  и стал  оттаскивать  к своим
воротам. До них оставалось несколько метров, когда по обоим был открыт огонь
из  автоматов. Доехав  до окраины,  автомобиль развернулся обратно  и  через
несколько  минут  притормозил. Сидевшие в  нем боевики  выпустили  несколько
очередей по хозяину дома и милиционеру. У старика были перебиты  обе ноги, а
раненый получил еще несколько пуль в живот и грудь. Последние раны оказались
для милиционера крайне тяжелыми...
     Смертельно раненый милиционер  был еще жив, когда  его принесли в  свой
родной  дом. На какое-то время он  пришел  в сознание  и попытался успокоить
плачущих отца, мать, жену и детей:
     --  Ну,  что же вы... Не  надо  плакать... Видите -- я  живой  и  скоро
поправлюсь Не надо...
     Но эти слова оказались для него последними. Так  как в это раннее  утро
жителей города на улицах было мало,  то  боевики стали врываться  в  дома  и
квартиры кизлярцев и выгонять их наружу. Те, кто отказался подчиниться, были
расстреляны  прямо   на   глазах  остальных   членов  семьи.   Если  хозяева
отказывались открыть дверь незваным гостям -- радуевцы стреляли через дверь,
выбивая замки и убивая стоящих за ней людей...
     Когда  весь отряд сосредоточился в здании горбольницы и роддома, Салман
Радуев выдвинул ультиматум российским властям:
     -- прекращение боевых действий в Чечне;
     -- вывод всех российских войск с территории Ичкерии;
     --    предоставление   его   отряду   и   заложникам    автобусов   для
беспрепятственного проезда в Чечню;
     -- освобождение всех  заложников после  того, как будут  выполнены  его
условия и его отряд прибудет в Ичкерию.
     Но руководство России еще слишком хорошо помнило буденновскую трагедию,
а особенно последовавшие затем отставки силовых министров. Позволить Радуеву
еще  раз утереть себе нос оно не  могло. По этим причинам официальные власти
судорожно искали другие варианты разрешения сложившейся ситуации.
     А пока власти медлили с ответом, радуевские боевики укрепляли оборону в
зданиях и устанавливали мины и фугасы  на случай штурма. Некоторые  взрывные
устройства  в  управляемом  варианте  размещались  прямо  среди  заложников.
Взрывные   сети  и  устройства  ловко   и  быстро  собирал   и  устанавливал
подрывник-белорус,    который    был   единственным   в    отряде    Радуева
наемником-славянином. Черноволосые и смуглые дагестанцы с ужасом смотрели на
русую голову и открытое лицо белорусского парня, который,  не обращая на них
никакого  внимания,  продолжал  выполнять   привычную  работу  подрывника  и
размещал аккуратно собранные фугасы среди беззащитных кизлярцев.
     Кроме этих мер радуевцы пытались провести свою агитационную кампанию. В
здание больницы  было допущено  несколько тележурналистов,  которые  засняли
сидевших в палатах испуганных больных и медперсонал.
     Перед объективами телекамер  командир чеченского  отряда Салман  Радуев
тоже старался  убедить  общественность в том, что главной задачей  его рейда
было не  захват  городской  больницы,  а  нападение  на  российский  военный
аэродром, расположенный вблизи Кизляра. По его словам, российские спецслужбы
сами  спровоцировали его  на это нападение, подкинув ему информацию  о якобы
предстоящей доставке крупной партии оружия на  этот аэродром. Говорил он и о
неспособности  государственных  структур  обеспечить безопасность  своих  же
граждан:
     -- Все это -- специально спланированная спецслужбами России специальная
вылазка была  для того, чтобы стравить  наши народы. Мы приблизились к  этой
вертолетной   базе   на   восьми  еденицах  автотранспорта.   Почему-то   мы
незамеченными  прошли  все...  всю границу  Чеченской  Республики...  Восемь
единиц нашей броне... наших машин никто не заметил. Хотя навстречу нам стоял
несколько тысяч вооруженных милиционеров... Сам Ельцин это подтвердил. Потом
мы выходим на территорию Дагестана -- опять нас не замечают. Раз думают, что
это наши уловки -- мы идем... Центральный блокпост проезжаем города  Кизляра
-- опять не замечают... Мост через реку проезжаем -- никто не замечает... Мы
поэтому решили, что  у нас  Всевышним Аллахом... нам помогает он, и  нанесли
удар по этой вертолетной базе...
     В операционной на столе  лежал тяжело раненный утром боевик. Он был без
сознания и,  казалось, не  замечал  стоявших вокруг него  людей.  Чеченец  с
видеокамерой,  уже  успевший заснять  его,  продолжал снимать  стоящих рядом
медсестер и врачей, с трудом выговаривая гортанным голосом русские слова:
     -- Вот.  Посмотрите  на него.  Он пришел сюда не чтобы убивать  вас. Он
пришел  защитить свою землю. В Чечне он оставил таких, как вы, жен, матерей,
сестер. Но он оставил их в могилах -- российские самолеты  камня на камне не
оставили...  Если Аллах захочет, иншалла, -- он будет  жить. Если нет, то он
станет шехидом... Но он умрет за свой землю...
     Пожилая  медсестра-дагестанка попыталась что-то  сказать, но ее  жестом
остановили и  после того,  как видеокамера  взяла  ее крупным  планом,  дали
сказать и ей:
     -- Ми все били против войны. Простому народу война не нужна. Ми сколько
вам помогали гуманитарной по...
     Ее сбивчивую речь прервал оператор:
     -- Может бить,  вы  против войны. Сколько  авиации и  российских солдат
пришло в Чечню, а сколько  пришло с земли  Дагестана?  А дагестанские народы
еще не узнали, что такое война. Теперь вы почувствуете это...
     Стоявший рядом с ним  молчаливый боевик что-то сказал ему по-своему,  а
затем медперсоналу, показав на раненого:
     -- Теперь помогите ему.
     Медсестры  и  врачи тут же  принялись  за свою привычную работу. Кто-то
начал  давать  указания  операционным  медсестрам,  которые  стали  готовить
инструмент, капельницы, бинты.
     В общей суматохе пожилая русская медсестра недовольно буркнула себе под
нос:
     -- Позасрали тут... Грязи-то...
     Для  нее было, наверное, дико видеть в стерильной операционной  столько
людей без сменной обуви... Но боевики не услыхали ее слов...
     К  больнице  были  стянуты  наши  войска,  в  основном   внутренние,  и
дагестанская милиция. В  небе  кружило несколько вертолетов. Изредка боевики
выпускали из окон больницы по нескольку выстрелов.
     Руководство Дагестана направило  к Салману Радуеву своих парламентеров,
которые гарантировали  беспрепятственный  и  безопасный проезд всему  отряду
боевиков  в обмен на немедленное освобождение захваченных  дагестанцев после
пересечения  административной  границы   с  Чечней.   Свои  личные  гарантии
письменно  дал  Председатель  Госсовета  Дагестана. Оставалось решить  чисто
технические  вопросы   по  выбору  маршрута   передвижения,   предоставления
автобусов,  обеспечения  милицейского  сопровождения на всем пути следования
колонны...
     Все  ждали...  А  в  это  время  в  Москве решалась  судьба  боевиков и
заложников.  В  ходе  телефонного  разговора  с  Президентом  России министр
внутренних   дел  Куликов  доложил,   что   кизлярская   больница   окружена
спецподразделениями подчиненного ему ведомства, и ждал  дальнейших указаний.
Выслушав  предложенные варианты,  Президент  приказал ни  в коем  случае  не
выпускать террористов с  территории  Дагестана  и провести  спецоперацию  по
освобождению  заложников в тот момент, когда отряд Салмана Радуева  вместе с
захваченными кизлярцами будет выдвигаться к  дагестано-чеченской  границе на
предоставленных автобусах.
     --  Вы  же  показывали  мне  на  учениях,  как  ваши  спецподразделения
освобождают  заложников,  находящихся  в  автобусах с  террористами.  Вот  и
действуйте! -- завершил беседу глава нашего государства.
     Министр   ответил,   что  соответствующие   приказы   будут  немедленно
направлены  Командующему  внутренними  войсками и  Командующему объединенной
войсковой группировкой в Чеченской Республике.
     Как и следовало ожидать, специальные силы внутренних войск были стянуты
в  Кизляр  только  для  штурма  городской больницы,  а  для  штурма  колонны
автобусов с боевиками  и  заложниками можно было  направить подразделения из
объединенной войсковой  группировки в Чеченской Республике,  куда входят  не
только  части МВД, но и полки и батальоны из Министерства обороны Российской
Федерации.
     --  Все  необходимые приказы  были отданы,  и государственная машина по
освобождению заложников и уничтожению террористов стала набирать обороты...





     Я   лишь   полгода   назад   случайно   познакомился   с   новым  видом
тактико-специальной подготовки  --  засадой  против  колонны  "Икарусов",  в
которых вперемешку сидит  сотни две-три боевиков и столько же заложников. Но
тогда, летом, мы готовились к засаде. А  сейчас, наверное,  из-за  зимы, нам
приказали  готовиться  к  внезапному  нападению  на  колонну  с  воздуха,  с
прикрытием  боевыми  вертолетами. Согласно  приказу,  головной и  замыкающий
автобусы  должны  быть  подбиты   управляемыми  ракетами  с  Ми-24-х.  Почти
одновременно подлетают несколько Ми-8-х, которые  высаживают наши две группы
на  удалении  в  несколько  сот  метров.  И  мы  приступаем  к  планомерному
уничтожению боевиков. Как на таком расстоянии определить, где лежит  боевик,
а  где  заложник, я  не  знал. Но  предполагалось,  что  боевик выдаст  себя
огоньками выстрелов. Услыхав про это, я невольно усмехнулся про себя:
     "Интересно, а заложников боевики впереди себя выставят или выложат? Или
спрячут  в укромном месте,  а сами будут  их защищать от этих  русских? А на
наши подлетающие  "восьмерки"  духи  из других автобусов не будут просто так
смотреть, а сразу же начнут поливать огнем из всех стволов  вертушки сначала
в  воздухе,  а потом  уже  и на земле... Тем  более, что  расстояние всего в
несколько сот метров. Короче говоря, два-три борта они сожгут, пока Ми-8 нас
будут  высаживать.  Единственное,  что  "радует"  меня,   так  это  то,  что
вертолетчики, если  успеют выпрыгнуть, станут  просто  пехотинцами  и, может
даже...  Нет, штурмовать они вряд ли побегут. Скорее всего, летуны тоже жить
хотят,  а потому высадят нас за километрполтора. Ну,  тогда будем бежать уже
мы...  по чистому заснеженному полю  короткими перебежками... проваливаясь в
снегу, и под  огнем боевиков... Нет  бы  нас заранее  высадить,  чтобы  хоть
огневые  позиции  в засаде занять. Понасмотрятся  голливудской фантастики...
Что мы, универсальные солдаты или терминаторы?"
     За  редким  исключением,   сейчас   нами   командовали  дикорастущие  в
разведкабинетах  полковники,  которые окончили  общевойсковые училища  и,  в
лучшем  случае,  рулившие  затем  разведротами  и  разведбатами  в  пехотных
дивизиях. Свои впечатления  о войсковой  разведке  они переносили и  на наши
разведгруппы  спецназа ГРУ,  относящиеся к разведке  специальной. Нам уже не
приходилось  удивляться  таким  задачам,  как  сопровождение  колонн  других
частей,  охране  местного  чеченского  руководства.  Год  назад  наши  РГСпН
отправлялись  на  штурм  Грозного, когда  несколько разведгрупп из  Бердской
бригады в полном составе погибли в кровавой мясорубке уличных боев.
     Хоть  я  и прошел путь от старшего разведчика-пулеметчика  до командира
группы и всегда был готов поучиться чему-то новому, но эти примеры ис
 пользования спецназа в качестве обычной пехоты меня порой раздражали и
очень сильно злили.
     Поэтому мои мысли в плане боевой  подготовки  были лояльны к начальству
только  в дни получки, в остальное  же  время они были весьма вольнодумными,
если  дело  касалось боевой учебы, а тем более  при подготовке и  выполнении
непосредственно боевого задания.
     Вот и  сейчас, глядя  на свою группу,  я мысленно представлял возможные
варианты  предстоящей  работы.  Самым  лучшим для меня был тот,  по которому
боевикам  и заложникам дали бы  свободно проехать  на территорию Чечни. Рано
или  поздно боевики  заложников  все равно  освободят,  и  все будут целы  и
здоровы. Правда, кто-то  из  больших  начальников поменяет кресло  на  стул.
Лично меня это устраивало. Но находился контраргумент -- заложниками Салмана
Радуева  были  простые  люди. Среди  них  не  было  ни  правозащитников,  ни
газетчиков  и  тележурналистов,  ни депутатов  и  кандидатов в  депутаты.  В
Буденновске многие политики  рвались  в автобусы  с  боевиками,  чтобы стать
добровольными заложниками, а впоследствии раскрутить этот факт для повышения
своего рейтинга перед  выборами  в  Государственную Думу. Этот  стимул  стал
подгонять  их  еще  больше,  когда  они  узнали,  что против  выезжающей  из
Буденновска колонны автобусов с боевиками и заложниками не будет предпринято
никаких  мер  по освобождению заложников и уничтожению боевиков. Но это было
тогда...
     А сейчас на носу были только одни  выборы -- президентские, а кандидаты
на такой пост  вряд ли подойдут  для  замены простого народа. А народ --  он
ведь как песок речной, из маленьких людей состоит. На ладони вроде бы и есть
горсть такого песка, а подул ветер -- и нет его. Как будто и не было. И руки
чистые даже. Эх, мать твою за ногу дери...
     Второй вариант меня тоже устраивал -- колонну останавливают и штурмуют.
Но суперэлитные и сверхподготовленные спецподразделения  из  стоящего  рядом
внутреннего министерства. Но  форма у этих ребят протирается только на одном
месте, да и сильны  и смелы они только перед телекамерами, километров за сто
от передка. Против  боевиков они не попрут. Да и командовать всей операцией,
скорее  всего,  будет  какой-нибудь внутренний  спец.  Этот своих  уж  точно
прибережет -- для конвоирования пленных, обыска убитых и изъятия документов.
Если бы  операцией  рулил  наш генерал, он бы  точно  отправил выполнять эту
работу тех, кто получает за это денежку, и притом хорошую.
     Вот  служба, которая  стоит  тоже рядом,  -- там бойцы  настоящие.  Это
волкодавы  еще те.  Но  против двухсоттрехсот  боевиков их не  пустят --  уж
слишком их мало.
     Были и другие варианты: колонну расстреливают из танков или вертолетов,
заложники  разоружают  боевиков  или  просто разбегаются.  Но  это были  уже
фантазии. Фантазии командира  группы, которому  не  хотелось  идти туда, где
неизвестно что.
     "Сто  процентов,  что колонну  остановят и  будут штурмовать. Девяносто
процентов,  что  штурмовать  будут  наши две группы.  Ну,  может,  еще  кого
подкинут.  В нашем батальоне людей  почти  нет. В  соседнем  -- тоже  все на
боевых".
     В  моей  группе, кроме  двух контрактников,  все остальные  солдаты  --
молодые и зеленые, прослужившие здесь чуть больше месяца.
     Да   и  из  контрактников  лишь   сержант  --  толковый   боец.  Второй
контрактник, рядовой, как темная лошадка. Ни рыба, ни мясо.
     С нами еще  шел на задание молодой лейтенант, полгода назад  окончивший
наше воздушно-десантное  училище. Но  он был десантником,  то есть  закончил
инженерный факультет, готовивший офицеров для ВДВ. Лейтенант Винокуров после
выпуска прослужил несколько месяцев  в десантном полку, а затем перевелся  в
нашу бригаду.  Его  назначили на  должность командира  группы  в нашей роте.
Недели две он осваивался  в  новом подразделении, а  когда пришло  время, то
молодого  лейтенанта  тоже отправили на реальное задание. Для него  это  был
первый  боевой выход,  и  он  шел  стажером,  поучиться  у  командира группы
необходимым боевым навыкам.
     Кроме  лейтенанта-стажера,  с  нами  на  войну   собирался  в  качестве
оперативного  офицера  мой  одногодок -- старший  лейтенант  Стас  Гарин.  В
прошлом месяце он уже был  у меня оперативным офицером; мы тогда  ходили под
Шали.  В  самих засадах он не сидел --  его задача заключалась в координации
действий группы с местным командованием. Ну а здесь  еще неизвестно, как все
обернется.
     Пока солдаты получали оружие и боеприпасы для  пристрелки,  ко  мне еще
раз подошел рядовой-контрактник и еще раз спросил:
     -- Товарищ старший лейтенант, я точно иду?
     -- Идешь, идешь. Иди оружие получай!
     --  А  я  уже  получил.  Самый  первый.  И патроны  тоже,  --  радостно
заулыбался контрактник. Для него это тоже был первый боевой выход. Он был из
другой группы, и я поначалу не хотел его  брать  с собой. Но контрактник был
упрямый и  с десяток раз подходил  ко  мне с просьбой взять его на войну. Он
договорился до того, что вызвался идти на  переходах  в  головном  дозоре, и
притом самым первым.
     -- Все мины и все растяжки будут мои, -- заливался он соловьем.
     Тут внезапно мое сердце  дрогнуло, и я согласился взять  его  с  собой.
Мало найдется добровольцев идти впереди группы...
     "Посмотрим-посмотрим, какой  ты в деле",  -- подумал я  ехидно.  Потом,
завидев меня, контрактник  картинно  закатывал  глазки,  вздыхал  и тихонько
говорил остальным солдатам:
     -- Все мины -- мои...  Все  растяжки  -- мои... А мне -- всего двадцать
два... Учитесь, салаги...
     Некоторые из восемнадцатилетних "салаг", которые уже успели побывать на
двухнедельном боевом выходе и сами ходили в головном  дозоре, в ответ только
посмеивались.
     Я как-то услыхал его вздохи и спросил его:
     --  Ты чо? Испугался?  Ну, тогда сиди и не  свисти.  На  всех переходах
идешь самый первый.
     После  того, как  я  объявил  группе  о  новой  задаче,  я  поймал  его
вопросительный взгляд и сказал контрактнику:
     -- Ты тоже идешь. А мины и растяжки для тебя найдем.
     Во  второй половине  дня  группа  пошла  на  близлежащее стрельбище для
пристрелки оружия.  На окраине военной  базы  был старый  карьер,  в котором
когда-то добывали  гравий.  Он имел  в  длину метров  триста,  в  ширину сто
метров,  а  глубиной  был  метров  в  пятьдесят.  Дно  его  было  захламлено
строительным мусором,  который свозили  сюда с улиц  разрушенного  Грозного.
Самая дальняя его  часть  была  нетронутой,  и  там мы  обычно пристреливали
автоматы и винтовки.
     До стрельбища нам  было идти не больше километра. По пути к нему мы еще
раз отработали тактику передвижения разведгруппы. Вперед  высылался головной
разведдозор из трех человек, которые должны были вести разведку  местности и
обнаружить врага до того, как он обнаружит разведдозор или всю группу.
     За головным  дозором  на удалении в сотню метров двигалось ядро группы.
Разведчики шли в колонну по два. При этом расстояние между колоннами было до
десятка  метров, а  солдаты  шли друг  за другом на  расстоянии  в несколько
метров. Все  это  делалось  для  того, чтобы  в  случае  внезапного обстрела
противником одной автоматной  или пулеметной очередью  либо  взрывом гранаты
или мины пострадало как можно  меньше разведчиков. Одну колонну вел командир
группы, вторую -- командир отделения или замкомгруппы.
     На удалении в сотню метров от ядра группы следовал тыловой разведдозор,
который тоже должен  был вести разведку  местности и  следить за  тем, чтобы
группу  не  преследовал  противник.  Если  неприятель  все-таки  сел нам "на
хвост",  то  тыловой дозор докладывал об этом командиру  и действовал по его
распоряжениям.  Согласно одного  из таких  распоряжений, тыловые  разведчики
должны  были  устанавливать мины и гранаты  на растяжку,  чтобы преследующий
враг имел возможность одуматься и отказаться от столь рискованной затеи.
     Да  и  сама  разведгруппа  более  всего  подвергается  риску  именно на
переходах. На ее пути могут оказаться как одиночные мины, так и целые минные
поля,  управляемые  или  неуправляемые.  Разведгруппу может  ожидать  засада
противника,  и  горе матерям нашим,  если головной дозор  прозевает ее. Даже
одинокий пастух представляет угрозу для нас: ведь он может привести потом за
собой сотни две таких же  "одиноких пастухов",  которые не прочь поразжиться
чьим-то оружием и снаряжением.
     Наконец,  разведгруппу  могут выследить по  следам и обложить  со  всех
сторон. Так и случилось в самом начале этой войны.
     Тогда в предгорье была заброшена одна  разведгруппа во главе  с опытным
командиром, который начинал  свою службу еще в Афгане.  В предгорье выпавший
снег держался всю зиму,  и поэтому  вскоре  на следы  разведчиков наткнулось
несколько местных  жителей, которые и пошли по следу. Вскоре  тыловой  дозор
обнаружил  преследование  и  доложил  командиру.  Старый  капитан  сразу  же
смекнул,  чем  это  грозит,  и  на  коротких  привалах  стал  запрашивать  у
верховного  командования эвакуации. Ну  а  там  парни собрались  толковые  и
любознательные и стали  посылать ответные радиограммы с вопросами:  "Кто вас
преследует? Сколько человек  преследуют? А какое  у них вооружение? А нельзя
ли от них оторваться?"
     Я могу представить себе состояние командира разведгруппы,  преследуемой
близким  противником,  который,  расшифровав очередную  радиограмму,  вместо
координат  и времени эвакуации получает  любопытствующие  вопросы  и  ценные
указания. У  штабных голов напряжены  только  раздуваемые  щеки,  когда  они
изображают  из себя  великих  стратегов.  Для  них разведгруппа представляет
собой лишь красный кружочек со стрелкой на  топокарте, а когда этот кружочек
хочет   упереться  в  нарисованный  овал  с  вертолетиком  (район  эвакуации
обозначается  на  картах  небольшим овалом  с  вертолетиком),  то  возникает
столько  умных  идей и  толковых  советов,  как именно  поступить  командиру
группы...
     А для  командира  группы все складывается не так гладко, как на бумаге.
Уже начали устанавливать за группой сигнальные  мины, которые сработали  под
ногами  боевиков.  Взлетающие  при  этом  с  улюлюканьем  сигнальные  ракеты
показали,  что расстояние  между  ними  в полтора километра и оно  постоянно
сокращается.  Боевики уже перестали обращать  внимание на сигналки, когда на
их пути сработала первая боевая мина... После взрывов остальных мин, которые
по одной  устанавливал  тыловой дозор за собой, расстояние между  группой  и
боевиками значительно увеличилось. Но преследование не прекратилось.
     Когда  были   использованы  уже  все  мины  и   в  ход  пошли  гранаты,
устанавливаемые   на   растяжку,   командир  группы  расшифровал   очередную
радиограмму  и  прочел  координаты  и   место  эвакуации.  Группа  совершила
отчаянный  марш  и вышла  в район  предполагаемой  эвакуации.  Но вертолетов
прилетело не два, а гораздо  больше. Из них стали выпрыгивать другие солдаты
и офицеры батальона...
     Командование все-таки приняло решение эвакуировать преследуемую группу,
но  на  место  "засвеченной"  разведгруппы  был  высажен целый  разведотряд,
состоявший из нескольких разведгрупп. Всем разведотрядом командовал командир
батальона, которому старый  капитан сразу же  доложил  обстановку. Вертолеты
улетели без  преследуемой группы: ее командир принял решение  и отказался от
эвакуации.
     Вскоре  вся   история   повторилась,  но   уже   в  больших  масштабах.
Преследователей  оказалось гораздо больше, чем предполагалось, и вскоре весь
разведотряд был  полностью блокирован  на небольшой сопке. Отряд в пятьдесят
шесть  человек  был  окружен  полутора  тысячами  боевиков.  В  окружении  и
блокировании  разведотряда  со  стороны  чеченцев  приняли  участие наиболее
боеспособные части: "абхазский  батальон" Шамиля Басаева,  отряд ДГБ и отряд
самообороны  близлежащего  села. В  короткой перестрелке было  убито двое  и
ранено несколько разведчиков.  Затем  боевики выдвинули ультиматум:  сдача в
плен или смерть.
     За  несколько  часов  переговоров  командира  батальона  с боевиками  у
подножия сопки  оставшиеся  на  вершине  офицеры сжигали  секретные карты  и
шифроблокноты  и запрашивали  эвакуацию  всему  отряду. Но в предгорье стоял
туман, и вертолетчики отказались лететь...
     Когда вышло условленное время и  боевики объявили о предстоящем  штурме
сопки,  командир разведотряда принял решение --  сдаваться. Когда разведчики
спустились по  склону  и начали складывать  оружие,  в  воздухе раздался шум
вертолетных двигателей, но туман не рассеялся, да и было уже слишком поздно.
     На  свое  счастье,  разведчики  спустились  по склону  напротив  отряда
самообороны. Попади они в руки  другим боевикам, их бы расстреляли на месте,
несмотря  на многократно  данные  обещания  сохранить жизнь.  Но  боевики из
отряда  самообороны, невзирая  на  попытки басаевцев  и дегебешников забрать
пленных, оставили разведчиков  у себя. Жители близлежащего села опасались, и
не  без оснований, что за расправу над  пленными  на их село  с его жителями
обрушится вся  мощь  российской  артиллерии  и  авиации.  Судьба  улыбнулась
разведчикам еще  раз, когда  среди бойцов самообороны оказался бывший солдат
того самого  старого  капитана. Когда-то они  служили вместе в Афганистане и
теперь  встретились вновь,  но уже по разные стороны. Бывший солдат сразу же
узнал своего командира и сделал все возможное и невозможное, чтобы сохранить
жизнь пленным.
     Затем пленных перевезли в  Шали и посадили в КПЗ. Командира батальона и
радиста увезли-таки с собой боевики из отряда ДГБ.  Их привезли в  Грозный и
содержали в подвале частного дома. Допросы офицера продолжались по нескольку
часов  с  перерывами  для  пыток  и  издевательств...  Затем  уже   пытки  и
издевательства продолжались по нескольку часов с небольшими  перерывами  для
допросов. Но офицер оказался сильнее духом...
     Через  месяц  пленных  обменяли  на  чеченцев,  которые  содержались  в
российских  тюрьмах  и   зонах.  В  числе  последних  освободили   командира
батальона.  Его  здоровье было сильно  подорвано  пытками, и он был вынужден
вскоре  уволиться из армии.  Не потому, что он сдал в плен батальон, а из-за
того, что его парализовало. Во  время пыток ему проломили  молотком черепную
коробку,  а такие травмы  тяжело сказываются на здоровье человека... Когда я
случайно оказался в Буденновске,  то встретился с одним командиром вертолета
Ми-8, который гордо заявил:
     -- А я знаю некоторых ваших ребят. Я к ним летал, когда их зимой в плен
взяли. А потом я с ними встречался весной.
     Я не удержался и спросил:
     -- Так что же вы так долго к ним не летели? А прилетели, когда  они уже
спустились с горы?
     --  Да  погода  была  нелетная. Туман  был на сто  метров от  земли, --
оправдывался вертолетчик и, защищаясь, спросил:
     -- А  что  же  они  в  плен  сдались?  Вы же спецназ,  и  оружие у  вас
специальное.
     --  Да  против них, пятидесяти, было полторы тыщи боевиков.  Их  бы  за
полчаса всех положили. А за что они должны были там погибать?
     Короче говоря, мы так  и не поняли друг друга. Летчик считал, что нужно
было биться до последнего. А я был убежден, что если бы  не командир отряда,
который  ценой своего здоровья, да и жизни, спас  своих  людей, то лежать бы
всем пятидесяти четырем разведчикам в чеченской земле.
     Вся   эта  эпопея  с  пленом  закончилась  только  летом,  когда   одна
разведгруппа прибыла на ту самую горку и выкопала из братской могилы останки
тех двух солдат, которые погибли в короткой перестрелке. Останки бойцов были
вскоре отправлены на родину. Прослужили эти солдаты всего по полгода.
     Вот  и сейчас, глядя на  свою  группу, на неуклюжие действия солдат,  я
приказывал снова и снова, стараясь довести их действия до автоматизма. Я  не
хотел кого-то из  них отправить домой в цинковом ящике и поэтому гонял их до
седьмого пота.
     Головной  дозор,  проходивший  мимо  часового  у  шлагбаума,  почему-то
загляделся  на  него  и  засмеялся.  Я тоже не смог  сдержать  улыбки,  едва
взглянув  на  часового. На бруствере из мешков  с землей лежала  снайперская
винтовка СВД, а рядом сидел человечек в очках с  толстенными линзами. Да и в
каску могло вместиться две такие головы.
     -- Кто  тебя снайпером поставил? --  не удержался я. -- Хотя правильно.
Тебе, наверное, и прицел-то не нужен. Да?
     Солдатик равнодушно глянул на  меня и молча отвернулся к амбразуре. Ему
было на все и на всех наплевать. Лишь бы домой вернуться из этого пекла.
     Группа  уже начала  спускаться по  дороге вниз,  в  карьер, когда  Стас
показал на правый откос дороги:
     -- Летом здесь  "бээмдэшка"* спускалась. Механик  зазевался,  и  машина
упала с обрыва. На башне лейтенант сидел. Так его насмерть задавило.
     Я подошел к обрыву -- высота метров тридцать:
     -- А с механиком что?
     -- Да ничего. Он же внутри сидел. Только шишки себе набил.
     -- Да. Уж лучше бы его задавило. Тут можно и на танке проехать.
     Около часа  мы пристреливали оружие. Потом солдаты вволю постреляли  по
банкам и цинкам. Надо же им было привыкнуть к своему оружию.
     С наступлением сумерек мы начали выдвигаться обратно. Группа в походном
порядке стала подниматься по дороге, и тут я резко скомандовал:
     -- Противник -- слева!
     Справа от дороги поднималась отвесная стена среза карьера. Слева же был
обрыв и внизу карьер. Здесь можно было отработать тактику  выдвижения вместе
с боевой стрельбой.
     Услыхав  команду,  разведчики  разом бросились  влево занимать выгодные
позиции. Защелкали  предохранители  на автоматах. Дольше всех возился расчет
АГС-17. Вот и они готовы к стрельбе.
     -- Огонь!
     Все разом нажали на курки, и воздух разорвало пулеметными и автоматными
очередями.   В  надвигающихся  сумерках  было   очень   хорошо   видно,  как
трассирующие пули вонзаются  в мишени на дне карьера.  Запыхтел выстрелами и
станковый  гранатомет,   и  противоположный  склон  карьера  расцвел  яркими
вспышками разрывов гранат.

     * БМД -- боевая машина десанта.

     Постепенно выстрелы затихли -- и новая команда:
     -- Гранаты -- к бою!
     Все сразу завозились, доставая из подсумков ручные гранаты Ф-1 и РГД-5.
Опять все замерли. Значит, готовы.
     -- Гранатами -- огонь!
     Разом взметнулось полтора десятка рук,  и  в воздухе  защелкали запалы.
Через несколько  секунд  внизу,  на  дне карьера,  раздались  глухие разрывы
гранат.  Мы  закидали  дно карьера оставшимися  гранатами, и  на  этом  наша
огневая  подготовка  к выходу закончилась.  Уже совсем  стемнело,  когда  мы
вернулись в расположение роты. Солдаты сразу пошли на ужин. А потом до отбоя
чистили оружие и снаряжали магазины патронами.





     Разбудили нас около пяти утра. Командир роты заступил  накануне в наряд
дежурным по ЦБУ.*  И как только в наш батальон  поступил приказ, он сразу же
прибежал  в  роту поднимать  группу. До семи  утра  мы  должны были  наскоро
позавтракать, получить оружие и экипироваться. Согласно директиве сверху, мы
должны были  быть одеты в  белые  маскировочные халаты.  Но  еще на  прошлом
выходе  все зимние  маскхалаты  были изношены  и запачканы настолько, что их
было  невозможно  надеть.  В  ротной  каптерке  имелось несколько  новеньких
комплектов,  но  на  всю  группу  их  не хватало.  Ротный подумал с минуту и
приказал идти на построение в  обычном  камуфлированном  обмундировании.  Он
надеялся при комбате раскрутить  начальника вещевой службы, чтобы  тот выдал
на всю группу новенькие маскхалаты.
     Так оно и вышло.  Без десяти семь группа стояла перед штабом батальона.
С опозданием в полчаса к нам  присоединилась вторая группа из второй роты, а
за ней стали приходить начальники служб и  офицеры из управления  батальона.
Вторая группа вышла на построение  уже в  белых маскхалатах и была похожа на
шеренгу  стоящих Дедов  Морозов. Особенно их делали  похожими на  новогодних
дедов белые чехлы от маскхалатов, которые они понадевали на головы.
     Наш ротный сразу же подошел к начвещу, и через несколько минут принесли
новые  маскхалаты и на нашу группу.  Вскоре  и мы стали одеты во  все белое,
правда,  колпаков на головы  не надели. Вместо этого можно было использовать
капюшон, который маскировал голову гораздо лучше.
     Поочередно  стали  подходить начальники  служб  и  проверять  бойцов  и
офицеров. Начальник медслужбы проверил наличие промедола у командиров групп,
а у  остальных -- наличие  ИПП и резиновых жгутов. Приказал  солдатам разуть
правую  ногу --  солдаты были  в старых портянках. Через пять минут прибежал
солдатик  с вещевого склада  и выдал каждому бойцу  по паре новеньких зимних
портянок. На  таких предбоевых построениях  меня  особо  умиляла неслыханная
щедрость начальников служб. В обычные же  дни было трудно застать на  складе
начальников служб, а получить  на группу  какое-либо имущество -- тем  более
очень тяжело.

     * ЦБУ -- центр боевого управления.

     Начальник связи батальона привел с собой двух связистов, которые должны
были обеспечить группу радиосвязью с батальоном. Старший лейтенант проверил,
сколько радиостанций для связи внутри  группы, и поинтересовался, есть ли  у
нас  запасные батареи к ним. Он заверил меня, что у его  связистов исправные
радиостанции и связисты  могут хорошо на  них работать. Начальник связи тоже
имел при себе оружие и  полную экипировку. Оказалось, что он летит  вместе с
нами. Это нас немного порадовало: в таком случае проблем со связью не будет.
     Но я был бы рад, если бы и начальник продовольственной службы полетел с
нами.  Но он был  без  оружия  и вряд ли согласился бы на такую миссию. Пока
ждали командира батальона, я приказал одному бойцу сбегать в роту и принести
один  ящик сухого пайка. На  аэродроме мы могли прождать очень  долго,  а на
голодный желудок много не навоюешь. Принесенную коробку с сухпайком положили
за строем группы.
     Появился  комбат.  Он выслушал  доклады  своих заместителей  и прошелся
вдоль строя наших групп, проверяя экипировку солдат. Затем стал перед строем
и начал зачитывать боевой приказ:
     -- "Вооруженная группа Салмана Радуева совершила рейд на город  Кизляр.
Блокировала  аэродром   и   захватила  городскую  больницу  с   заложниками.
Численность  боевиков составляет двести пятьдесят -- триста человек. Сколько
заложников,  пока  неизвестно.  На  переговорах   было  решено  предоставить
террористам автобусы для проезда вместе с заложниками на территорию Чечни.
     Наша  задача: на  маршруте передвижения колонны боевиков нашей авиацией
будут  подбиты  головной  и  замыкающий  автобусы.  Одновременно  с  этим  с
вертолетов  Ми-8  будут высажены наши  группы  и  еще  отряд  десантников  в
тридцать  -- сорок  человек.  Затем  мы приступаем  к  поражению боевиков. С
воздуха  нас будут  поддерживать  вертолеты и  авиация.  Это предварительная
постановка задачи. В случае  необходимости она будет уточняться". Как сказал
один начальник, работы там для нас на сорок минут.
     При  последних   словах  я  только  поразился  гениальной   мудрости  и
прозорливости штабного руководства, которое уже, наверное, лет десять только
тем  и  занимается,  что  штурмует  колонны   в  триста  боевиков  силами  в
семьдесят-восемьдесят  бойцов. Такие  случаи  вообще не  предусмотрены  ни в
одной инструкции по боевому применению разведгрупп СН, а наш военный гений с
точностью до минуты рассчитал время на всю операцию.
     --  А  вдруг мы опоздаем и  не  уложимся в  это время?  --  пошутил мой
стажерлейтенант. -- Может, им сразу скажем, что мы не управимся в это время?
Пусть накинет пару минут.
     Нам  уже скомандовали, и моя  группа в  колонну по одному начала первой
выдвигаться на аэродром. Я сделал  шаг  в сторону и стал еще раз осматривать
проходивших мимо бойцов. Когда  прошел последний мой солдат, стало ясно, что
чего-то не хватает. Я догнал нужного мне бойца и спросил на ходу:
     -- Ты, такой и сякой, где сухпай?
     Солдат явно был удивлен таким вопросом:
     -- Так мы же на задание уже летим.
     -- Ну и что? Бегом за коробкой!
     Мы уже начали загружаться в вертушку, как  появился боец с  коробкой. В
ней было шестнадцать сухих пайков, и этого должно было хватить на всю группу
на сутки. Во  второй  группе  солдаты  положили по одной консервной банке  к
боеприпасам в наспинные  рюкзачки. Но я думал по-другому и проинструктировал
этого солдата:
     --  Когда  группа  будет  высаживаться   из  вертушки  --  ты  прыгаешь
последним. Перед прыжком сначала выбросишь коробку. На  земле уже действуешь
вместе с группой. А коробку мы потом найдем, если что. Понял?
     Боец  кивнул  и  сел на коробку. Винты  вертолета дрогнули и  начали  с
легким  и  нарастающим  шумом  набирать  обороты.  Рев  двигателя  дошел  до
максимального  --  под ногами  мелко задрожал пол.  Вдруг  обороты спали,  и
двигатель заглох. Из кабины летчиков вышел командир борта и сказал:
     -- Пока отбой. Ждем приказа.
     Поначалу  мы  сидели в вертолете и ждали, что приказ на  вылет поступит
через  десять минут, двадцать минут... Но  мы прождали уже час, а "добро" на
взлет нам не давали.
     Одеты мы  были достаточно легко  --  ведь  рассчитывали на  то, что нас
сразу бросят на колонну. Лично я  был одет  в летнее обмундирование, правда,
под ним  было два свитера. На бойцах были зимние куртки. Спустя час ожидания
мы стали  слегка замерзать даже в  салоне вертушки. Чтобы согреться,  начали
отрабатывать взаимодействие группы  при  десантировании  по-штурмовому.  При
такой  высадке вертолет  летит  с  небольшой скоростью над  землей на высоте
три-четыре метра. В открытую дверь по очереди выпрыгивают разведчики. Падают
с перекатом на землю и занимают позиции для стрельбы.
     В   нашем  случае   вертолет  стоял   на  земле,   и   мы  отрабатывали
десантирование,  как будто  бы  Ми-8 завис неподвижно  над  площадкой. Через
десять минут мы все уже согрелись,  а спустя полчаса от разгоряченных бойцов
уже поднимался  легкий пар, четко выделявшийся  в  морозном воздухе. Для них
это  было первое реальное знакомство с нашей вертолетной  техникой,  поэтому
вначале солдаты были  немного  скованны  и  неуклюжи:  выпрыгивая в открытый
дверой  проем,  бойцы  умудрялись  цепляться   за  края  борта  оружием  или
амуницией. А  их попытки забраться с площадки вовнутрь вертолета без трапа и
посторонней   помощи  были  до  того   безрадостны  и   безрезультатны,  что
наблюдавший за нами борттехник не выдержал и установил  перед дверью штатную
лесенку. Пришлось тут мне вмешаться и попросить ее убрать.
     -- Да они вдвоем не могут его, одного забросить. С двух сторон  под зад
толкают,  и  бестолку, -- недовольно  проворчал летун. --  А  если  чего тут
попортят?
     -- Не попортят. Пусть здесь, на  бетонной взлетке потренируются, а то с
земли  вообще  не смогут заскочить  на борт, -- сказал ему я.  После десятка
неумелых  попыток бойцы,  конечно  же с  моими  подсказками,  все  равно  бы
приучились быстро взбираться в вертолет. Но времени было в  обрез, поэтому я
тоже не сдержался:
     --  Ну-ка отошли  от  двери!  Смотрите  сюда!  Эх,  старость  --  не  в
радость...
     Только лишь для того,  чтобы  ускорить процесс  обучения  своих молодых
солдат и  заодно  спасти от полного  разрушения  стареющий вертолетный парк,
который и так уже очень долгое время не пополнялся новыми вертолетами  из-за
отсутствия денег  у  родного Министерства обороны, мне пришлось пожертвовать
чистотой  моего горного  обмундирования  и показать молодежи способ быстрого
попадания в салон вертолета без трапа и подталкивающих снизу рук товарищей.
     Чтобы не сбить прицел,  я отдал свою винтовку с  оптикой бойцу и взял у
него автомат напрокат.
     --  Подбегаете  к двери и  осторожно  правой рукой  забрасываете, а еще
лучше -- кладете на пол свое оружие. Левая рука в это время уже хватается за
край  проема,  вот  здесь, у самого пола.  Правая рука кладет оружие и  тоже
нащупывает обрез двери справа. В этот момент  подпрыгиваете,  подтягиваетесь
на  руках  внутрь  и животом  ложитесь на пол вертушки.  Почти  одновременно
подбираете правую или левую ногу и этим же коленом упираетесь в проем двери.
Затем встаете на карачки  и  втягиваете вторую ногу. Быстро бежите дальше  в
салон,  не  забывая подобрать  свой автомат.  Только что  я показал вам  все
действия  медленно,  а  вот  сейчас все будет в комплексе  и безостановочно.
Смотрите!
     Отряхивая горку,  я стоял  в стороне  от  двери и  наблюдал за тем, как
действия солдат становились все более быстрыми и умелыми.
     --  Пулеметчик  запрыгивает  последним  из  солдат.  Предпоследние  два
человека должны ему помочь и втащить его на  борт. У него кроме пулемета еще
и РД с патронами.
     -- Товарищ старший лейтенант, а гранатометчику кто-то должен  помогать?
-- спросил разведчик с РПГ-7.
     --  А  ты  как  раз  передо мной запрыгиваешь.  Я  и  помогу  --  твоей
шайтан-трубой снизу  буду подталкивать,  -- сказал ему сержант-контрактник и
тихо рассмеялся. -- Ты только выстрел из нее вытащи...
     За нашей  тренировкой наблюдали  бойцы и офицеры второй группы, которые
вышли из вертушки перекурить на свежем воздухе. В пятидесяти метрах дальше у
двух  Ми-8  виднелись  фигуры, как и мы одетые в белые маскхалаты. Это  были
десантники, которые вместе с нами должны были штурмовать  колонну радуевцев.
Был  устроен  перекур  и  среди уставших солдат моей группы.  Вокруг повисла
напряженная тишина,  нарушаемая  лишь  негромкими возгласами  разведчиков  и
отдаленной перестрелкой с блок-постов.
     Вскоре  командиров  групп  вызвали  к  комбату, который  довел  до  нас
оперативную обстановку: колонна автобусов уже  была  в пути, и до границы  с
Чечней оставался всего километр. Но именно на этом километре был мост  через
реку.  И  этот  мост  разбомбили  наши  вертолетчики  прямо  перед  головным
автобусом. Колонна с боевиками  и заложниками  развернулась  назад и  теперь
находилась  в  близлежащем дагестанском селе.  В  этом же  селе располагался
блокпост с нашим ОМОНом. Вроде бы сейчас в селе идут переговоры о дальнейшем
маршруте боевиков.
     -- Так. Село называется Первомайское. Отметьте его на карте, --  сказал
командир нам  обоим:  командиру  второй группы  и  мне.  Мы толстым  красным
фломастером поочередно подчеркнули название села.
     Потом мы разошлись по своим вертолетам. Комбат летел со второй группой,
где также были начальник связи батальона и майор Мороз.
     А вместе с моей группой, оказалось, полетит сам начальник разведки 58-й
армии, то есть всей войсковой  группировки в Чечне. Это был  среднего  роста
плотный  полковник,  совсем  не  похожий  на  штабных  "работяг". Как  потом
выяснилось, в Чечне он  был с самых первых дней.  Непосредственно участвовал
во взятии Грозного и был при этом ранен. Он мог бы отсиживаться в штабах, но
его чаще видели на передке, чем в тылу.
     В полдень напомнил о себе пустой желудок. Один солдат из наряда по роте
притащил нам несколько буханок хлеба. По одной  коробочке сухого  пайка было
выдано на каждую  тройку бойцов, и все  принялись дружно  скрести ложками по
консервным банкам. Мы, трое офицеров, тоже достали банки с кашей и тушенкой.
Пригласили к столу и начальника разведки. Полковник по-свойски подсел к нам,
достал из внутреннего кармана свою ложку и принялся трапезничать с нами.
     Покончив с обедом, мы  вышли из салона вертушки покурить.  Погода  была
хмурая -- по небу низко плыли серые облака,  и я надеялся на  отмену вылета.
Но прибежал командир батальона с картой в руке:
     --  Так.  Вылетаем  сейчас.  Твоя группа высаживается  здесь, на опушке
леса,  недалеко от дома лесника. Десантники в километре южнее  ваших  групп.
После высадки выдвигаемся к селу. По местам!
     Лопасти вертолета  дрогнули  и пошли по  кругу.  Через  несколько минут
двиатель  набрал  обороты, и вертушка пошла на взлет.  Внизу в последний раз
мелькнули бэтээры и танки на блокпостах по периметру базы, и мы понеслись на
небольшой высоте над скучным зимним пейзажем. В иллюминаторы было видно, как
слева и справа от нас летят еще несколько Ми-8 и четверка Ми-24-х.
     Солдаты   уже  успели  по  команде  зарядить  оружие  и  теперь  сидели
напряженные и готовые неизвестно к чему.
     Скоро вертолетный рокот сменился на другой, слегка послабее, и вертушка
зависла над землей, осторожно снижаясь.
     Когда до  земли осталось несколько метров, я  взялся  за ручку  двери и
посмотрел  на  начальника  разведки.  Тот молча кивнул  головой,  и я  резко
отодвинул дверь влево.  В лицо  ударил морозный воздух, но  я уже  выпрыгнул
вниз. Приземлившись и  перекувыркнувшись,  я  вскочил на  ноги  и отбежал на
десяток  метров вперед  по курсу  вертолета.  Впереди  был зимний  лес,  без
каких-либо признаков  жизни  и  людей,  тем более  вооруженных.  Оглянувшись
назад, вижу,  как из вертолета  выпрыгивает  последний солдат,  а  вслед ему
вылетает  коробка  с сухпаем. Спустя секунды  грохот вертолета  резко  пошел
вверх  и  растаял  в  морозном  воздухе.  Лишь  в  трех-четырех   километрах
барражировали по кругу несколько Ми-24.
     Я осмотрел группу и посчитал солдат. Так,  все на месте. Десантирование
прошло  тоже нормально,  никто из бойцов не  получил травм. Только картонный
ящик не выдержал удара и расползся по углам от собственного веса.
     В сотне метров от нас  десантировалась группа из  второй роты. Вместе с
нею был и комбат. Вот вторая группа  определила направление на село и начала
короткими перебежками покидать площадку десантирования.
     Несколько  солдат  побросали  небольшие  коробки  сухпая  в  канаву.  Я
приказал  рядовому-контрактнику  запомнить  место  закладки  "тайника".  Вот
начала  перебегать  и  моя группа.  Скоро  мы догнали  вторую группу и пошли
наравне с ней.
     Здесь лежал неглубокий  снег, и  мы через  пять минут  взмокли от бега.
Топографическая   карта   была  уточнена  лет  десять   назад  и  почти   не
соответствовала местности:  на карте лежало  чистое поле, а  нам приходилось
карабкаться  по  канавам  и буграм. И наоборот.  Только река совпала с синей
змейкой на карте,  но  деревянный мост оказался на километр правее, у самого
дома лесника.
     Мы залегли  в сотне  метров от саманного дома и  ждали,  когда головной
дозор обследует его и даст  "добро" на дальнейшее передвижение.  Боец ударом
ноги распахнул дверь и  заскочил  внутрь. Дом оказался пуст.  Лишь  недалеко
паслось стадо в десяток коров.
     По мосту наши группы перешли Терек  и опять рассыпались цепью на  поле.
Где-то впереди было  село. Над ним  и кружили  вертолеты.  Но Первомайское я
увидал,  лишь  когда заполз  на гребень  высокого,  в  три  метра,  вала.  В
полукилометре  от  нас  было  село.  В   бинокль   я  хорошо  видел  колонну
разнокалиберных автобусов, стоявших на северной окраине Первомайского. Рядом
с  колонной  задрал в небо свой  крупнокалиберный  пулемет  БТР-80.  Тут  же
возвышался  сложенный из бетонных блоков милицейский блокпост. Неподалеку от
окраины на бугре в окопах  торчало три фигуры.  Было видно, что это боевики,
выставленные в  охранение.  Такие  же  фигуры  людей  в  черном шастали  меж
автобусов.  А вот  новосибирских  омоновцев нигде не  было  видно.  Согласно
боевому распоряжению, наши группы должны  были выйти к омоновскому блокпосту
и ждать дальнейших указаний. Но боевики уже были повсюду, и куда выдвигаться
и с кем соединяться, было непонятно.
     Пока мы лежали  за валом и ждали дальнейших  приказов, по  радиостанции
нам  передали  неожиданную  весть:  боевики  взяли  в  заложники  весь отряд
новосибирского ОМОНа. Сибиряки  без единого  выстрела  сдали  чеченцам  свой
блокпост с бронетранспортером, личное оружие и сдались сами. Хуже всего было
то,  что радуевцы получили безвозмездно и даром целый БТР с крупнокалиберным
пулеметом и станковый автоматический гранатомет АГС-17.
     Как потом  выяснилось,  железобетонный  мост  через Терек был обстрелян
управляемой ракетой  с  боевого  вертолета и  был  частично  разрушен  в тот
момент, когда к нему подъезжал головной автобус. Вдоль движения колонны наши
вертолеты выпустили еще несколько залпов неуправляемых реактивных  снарядов.
После этого  автобусы  остановились, а боевики повыскакивали наружу и заняли
оборону  вокруг  них.  Через  несколько  часов  ожидания  колонна  автобусов
развернулась  обратно  у  разбитого  моста  и  вернулась  в  село.  Автобусы
остановились  на  дороге вдоль  северной  окраины. Новосибирцы  настороженно
встретили возвращающихся террористов, но к  ним подошло  несколько боевиков,
которые  объяснили, что  на  время переговоров  они побудут  в селе и  затем
спокойно поедут дальше.
     Действительно, вскоре  в  переговоры с боевиками вступил сопровождавший
колонну автобусов милицейский полковник, который командовал 5-й  оперативной
зоной,  куда  входили  и  Кизляр,  и  Первомайское. Пока  Радуев вел  с  ним
переговоры, новосибирцам боевики предложили сложить оружие  в  одном месте и
выставить у него двух часовых  -- одного чеченца  и одного омоновца. Боевики
объяснили это  тем, что кто-то из милиционеров  может случайно  выстрелить и
этим спровоцировать перестрелку. Новосибирский ОМОН -- народ бывалый, всякое
видал... и согласился. Так новосибирцы расстались со своим оружием.
     Тем  временем чеченцам  надоело слушать условия и  ультиматумы, которые
выдвигал довольный  самим  собой  милицейский  полковник.  К нему неожиданно
подошли  двое  боевиков, один из которых разоружил его, а второй наставил на
него автомат. Полковник сразу понял, чего  хотят  боевики  от  него: выйти к
новосибирцам и приказать  им  сдаться. Взамен боевики пообещали отпустить на
свободу самого полковника и его охрану.
     Полковник долго не раздумывал и вскоре он уже стоял перед милиционерами
и  приказал, в связи со  сложившимися обстоятельствами, омоновцам  сдаться в
плен.  Одновременно  к  часовому-милиционеру  подошли  несколько   боевиков,
разоружили  его  и отогнали  к своим.  Единственным, кто  попытался  оказать
сопротивление,  был  заместитель  командира  милицейского  отряда.  Но  было
слишком поздно. Он был сразу же убит на месте короткой очередью. Так  офицер
ОМОНа расстался со своей  жизнью, а оставшиеся в живых его подчиненные -- со
своей свободой.
     А милицейский  полковник был отпущен на волю: хоть чеченцы и мастера на
такого  рода  провокации, но свое слово они держат. Особенно по отношению  к
тем, кто продал своих же.
     Отпущенный  полковник  быстро  забрал  из  сваленного  в  кучу   оружия
милиционеров свой автомат и АКСы водителя и охраны. Затем они сели в "УАЗик"
и покинули Первомайское.
     Полковник приехал  на  разбитый  мост. Там  уже  находились  вылетевшие
вместе с нами десантники.  Им первым полковник и сообщил новость  о том, что
Первомайское  полностью занято  боевиками,  а новосибирский  ОМОН "сдался  в
плен".  Правоохранительный  чиновник  поведал  также о  том, что его  самого
Радуев отпустил для передачи властям чеченского ультиматума...
     В  это же  время  полевой  командир  Салман  Радуев давал  свое  первое
интервью в захваченном селе Первомайское:
     -- Мы захватили  это село и  будем здесь держать оборону. Вместе с нами
находятся сто шестьдесят заложников. Кроме того,  на  блокпосту  мы взяли  в
плен тридцать восемь солдат с их вооружением и еще целый склад боеприпасов и
оружия. Мы будем здесь защищаться и здесь мы примем свою смерть...
     Оператор  перевел  видеокамеру  на  остальных  чеченцев,   которые   на
свободной площадке под военные песнопения и хлопанье в ладоши танцевали свой
священный танец "зикр"...
     Но основная  масса боевиков, четко выполняя приказания своих командиров
рот и взводов, уже  рассредоточилась по Первомайскому, подбирая себе огневые
точки в расположенных на окраинах домах...
     Наши группы оставались  на  валу и  наблюдали в  бинокли и  прицелы  за
селом.  Над  ним  продолжали  барражировать  вертушки.  На северной  окраине
каких-либо значительных изменений не происходило, и село казалось спокойным.
Но по дороге, ведущей на юг, к соседнему селу, сначала небольшими группками,
а  затем густым потоком  потянулись  люди. Это  были  жители  Первомайского,
которые, наспех собравшись, быстро покидали родное  село. Жители выезжали из
села на  легковых и грузовых  автомобилях, тракторах и автобусах, но  многие
шли пешком.
     Начало смеркаться. Тут нам приказали  сместиться вправо по валу. Пройдя
метров сто вдоль вала, там, где кончалось поле и начинался густой кустарник,
мы увидали начальника разведки, комбата и несколько солдат.
     -- Командиры  групп -- оборудовать места для ночлега. Остаемся здесь до
утра. Выставить дозоры на валу.
     Услыхав распоряжение комбата, я только порадовался тому обстоятельству,
что в нескольких километрах в заснеженной канаве спокойно лежит и дожидается
нас более десятка суточных рационов сухого пайка. Быстро начинало темнеть, и
я первым делом снарядил за сухпаем рядового-контрактника с одним бойцом.
     Сержант-контрактник получил в свое распоряжение полевой бинокль и полез
на вал  наблюдать  за боевиками.  Часть  бойцов отправилась  за  дровами для
костра, кто-то  стал охапками собирать камыш, который небольшими  островками
рос на поле.
     Место для костра моей группы было определено комбатом на дне неглубокой
канавы,  которая  тянулась  вдоль вала  на всем его  протяжении.  В тридцати
метрах правее, на  дне  этой же  канавы,  связисты  стали готовить место для
костра  комбата.  Начальник  связи сразу  же забрал своих связистов из обеих
групп. А пока солдаты-связисты  собирали дрова и  расчищали  снег для костра
высшего комсостава, сам начальник связи разворачивал радиостанцию  и готовил
ее к работе.
     В тридцати метрах левее моей группы готовилась к ночевке вторая группа.
У  нее  было самое  лучшее место  --  среди небольшой,  в десяток  деревьев,
рощицы.  Хоть  за  дровами далеко ходить не надо. А меж  деревьев можно было
натянуть навесы из плащ-палаток. Если бы они были, эти плащ-палатки.
     Но, кроме оружия, боеприпасов и нескольких радиостанций,  у нас  ничего
не было. Мы же летели всего на сорок минут.
     Пока остальные  бойцы занимались сбором топлива, мы -- офицеры группы и
двое  бойцов  --  при  помощи подручных средств  расчищали  и  утрамбовывали
площадку на дне канавы. Из подручных средств у нас было несколько шомполов и
офицерских ножей, которыми мы пытались  расширить откосы канавы. Ведь костер
должен  не просто гореть на  дне канавы, а  греть сидящих вокруг него людей.
Конечно, мы могли бы развести огонь и наверху, но дул сильный холодный ветер
и  температура  воздуха  была  минусовая.  Поэтому  в  канаве  хоть  и  было
тесновато, но чуть-чуть теплее.
     Вскоре  посреди  небольшой  площадки  занялся  огнем маленький  костер.
Вокруг него  были сложены охапки сухого камыша, на которых можно было сидеть
и  лежать.  Огонек костра  горел  несильно:  ветки  и сучья  были  пропитаны
сыростью,  и  эта вода,  нагреваясь, шипела  и пузырилась  на торцах  веток.
Изредка в  огонь  подбрасывали  сухой камыш,  и тогда яркий  сноп пламени на
считанные минуты обдавал наши лица и протянутые  ладони  жаром. Места вокруг
огня хватало не всем; одни сидели у костра и иногда отворачивали от сильного
жара  лица, другие стояли  за ними, протянув к  огню ладони.  Стоявшие  тоже
иногда отворачивались от огня,  но  для того, чтобы погреть застывшую спину.
Стоявших было всего несколько человек, и они сразу же занимали место у огня,
если кто-то из сидевших покидал свое место.
     Внезапно  из  темноты  вынырнули  двое  --  это  были  наши  кормильцы.
Контрактник и боец  выложили коробки с  сухпаем,  и  старший  бодрым голосом
доложил, что приказание выполнено,  но один сухпай они так и не смогли найти
в такой темноте.
     -- А как же,  -- сказал  сидевший у  костра Стас и принялся  подгребать
угли, для  того чтобы разогреть на них  консервные  банки. -- Хорошо, что вы
хоть эти сухпайки нашли. Ты хоть крошки вокруг рта смахни...
     Рядовой контрактной службы недоуменно обтер ладонью свой подбородок, не
понимая, почему смеются остальные солдаты.
     Сержант-контрактник,  являвшийся  заместителем  командира  группы,  уже
сменился  с  наблюдательного поста и теперь исполнял  обязанности  зампотыла
делил поровну на всех принесенный сухпай.  На каждых трех солдат было выдано
по одному суточному рациону. В  небольшой картонной коробке находилось:  две
двухсотграммовые  банки с кашей, такая же банка с тушенкой, несколько кусков
упакованного сахара-рафинада и  пакетик чая. Для вскрывания банок прилагался
маленький резак.  В этот суточный рацион  должна была входить еще и  буханка
хлеба. Но хлеб  мы с  собой не захватили и  теперь довольствовались тем, что
имели.
     Лет  восемь  назад, когда  я  начинал  свою военную  службу в  качестве
старшего  разведчика-пулеметчика  в  такой  же  разведгруппе  спецназа,  мне
приходилось  есть  сухпайки  пошикарнее.  В  сухпаек  No  9  входили   такие
деликатесы,  как сгущенное молоко, тушеное мясо, сосисочный фарш, печеночный
паштет  и  сало  в  стограммовых  консервных  баночках,  плюс  еще  шоколад,
витаминки, яблочный  сок, упаковка  похожих  на печенье  галет и две большие
банки  с  картофелем  и борщом. Для  подогрева  придавались  сухой  спирт  и
непромокаемые охотничьи спички.  Это был  горный рацион, и его  выдавали для
разведгрупп спецназа, воевавших как в горах, так и в  пустыне. Группы нашего
батальона  ходили  по  пескам пустынь Регистан и  Дашти-Марго.  А таскать по
барханам на  себе такую кучу  продуктов было тяжеловато,  и  добрую половину
своего  походного  рациона  мы  съедали на базе. Но это было в старые добрые
времена, когда нас снабжали очень хорошо.
     Теперь настало другое время, и нам  приходилось  есть каши и тушенку из
убогого пехотного сухпайка No 1. Единственным достоинством этого сухпая было
то, что, по сравнению с натовским рационом, наши каши были намного вкуснее и
сытнее.
     На нас, троих офицеров,  сержант Бычков  поначалу выдал два  сухпая, но
есть мы хотели  не очень сильно и от второй коробки отказались.  Минут через
пять  наши  банки  разогрелись  на  углях,  и  мы  стали  орудовать  ложками
поочередно то в тушенке, то в каше.
     Когда банки опустели, лейтенант бросил их в  костер и стал следить, как
в  них выгорают  жир  и  остатки  каши.  Затем  жестянки  достали  из огня и
вычистили  от  копоти внутренние стенки.  Теперь  в них можно было натолкать
чистого снега и вскипятить чай.
     --  Бычков,  проконтролируй,   чтоб  на  часовых  сухпай  оставили.  За
оставшийся паек отвечаешь тоже ты, -- приказал я сержанту.
     Тот кивнул и ответил, что на часовых паек уже отложен, а на  завтрашний
день осталась половина принесенного сухпая.
     Когда  мы пили горячий чай, сержант, показывая на подошедшего связиста,
сказал мне:
     -- Товарищ старший лейтенант, пришел связист. Комбат просит две коробки
сухпайка. Давать?
     -- Давай,  -- вздохнул я. -- Но больше никому. А то еще неизвестно, что
завтра будет.
     Через  полчаса оперативных офицеров и командиров групп вызвали к костру
комбата.
     Речь командира была короткой:
     --  Из каждой  группы выставить  по  два  наблюдателя.  Им  следить  за
местностью  перед позициями  групп  и  наблюдать  за  селом.  Офицеры  групп
поочередно  дежурят  у  костров  и каждые  полчаса проверяют  наблюдательные
посты. Если что случится -- у  нашего костра буду дежурить либо я, либо один
из моих заместителей. Вопросы?
     Вопрос  был  один: когда  нам  подвезут  теплое  обмундирование, ночные
бинокли  и  прицелы  и другое  барахло,  которое  так  необходимо  в полевых
условиях?   Ответ   был   дан   сразу:  этот  вопрос  уже   поставлен  перед
командованием, и завтра будет ясно, что и когда привезут.
     Вернувшись  к своему костру,  я приказал Бычкову разбить  личный состав
попарно и определить каждой паре время дежурства на валу.
     -- А  наши  связисты  будут  дежурить? Они ведь  у комбата, --  уточнил
сержант контрактной службы.
     -- Будут. Только распредели их в разные пары.
     Из  офицеров  первым  дежурить  выпало  лейтенанту  Винокурову с девяти
вечера до полуночи. Затем, с ноля до трех часов, должен был дежурить я. Ну а
Стасу предстояло дежурство с трех до шести утра.
     Мы  с лейтенантом  поднялись на вал рядом  с  наблюдателем и  принялись
осматривать местность. Я осматривал  ее несколько  часов назад, когда еще не
стемнело.  На расстоянии в  сто метров параллельно нашему  валу  возвышалась
насыпь поменьше. За ней находился железобетонный остов какой-то фермы. Слева
от  нее стоял маленький домик из красного кирпича с плоской крышей. За этими
двумя строениями ближе к селу на возвышенности стоял  белый глинобитный дом,
и вдоль канала тянулись невысокие развалины. Это все было хорошо видно днем,
но сейчас, ночью,  на фоне  белого снега смутно вырисовывались  лишь  темная
насыпь,  ферма  да  красный  домик.  Само  село  было  погружено  в темноту.
Наверное, отключили электричество.  Только кое-где  горело несколько тусклых
огоньков.  Изредка до нас  доносились крики  боевиков:  "Аллах  акбар!"  Это
перекликались радуевские часовые.
     Наши  солдаты на постах не перекрикивались --  только  молча глядели  в
темноту за  валом  и  тихонько замерзали. Они  лежали на нашем  откосе вала,
предварительно  подстелив  под  себя небольшие охапки сухого камыша. Но ночь
была холодная, камыш совсем не грел, да и одежда была легковата -- и солдаты
мерзли. Особенно сильно мерзли ноги в армейских ботинках с высокими берцами.
Пока  мы  проверили  оба  наших поста, пальцы на  ногах совсем закоченели от
холода.
     Мы  вернулись  к  огню. Лейтенант сел  у  костра  и  отправил дежурного
солдата за дровами. Я разворошил охапку холодного камыша и лег на нее спиной
к  огню.  Вокруг  костра  уже  спали вповалку  солдаты. Спать  мне  пришлось
урывками  --  пока  разогревалась  спина,  замерзала  грудь.  Когда  разница
температур становилась критической,  я поворачивался уже  замерзшей грудью к
костру. Таким же образом, как шашлык на вертеле, крутились и  все остальные.
Во  время  моего  дежурства костер разгорелся  сильнее -- дежурившие солдаты
понатаскали охапки камыша и веток. Я сидел у огня и блаженно подставлял жару
то левый,  то правый замерзшие  бока.  На постах часовые не спали,  и в селе
было  спокойно. Вдруг  в  тылу  наших групп  раздалось  несколько  одиночных
выстрелов.  В пятидесяти метрах от нас,  в нашем тылу, располагался  тыловой
дозор,  который выставила вторая группа. Я схватил свой винторез и побежал к
их костру. Там, у затухающего огня,  стоял солдат из второй группы и сонными
непонимающими глазами  смотрел на  своего  командира  группы.  Тот  быстрыми
хлопками тушил  пламя  на нагруднике солдата, и, когда пламя погасло, хлопки
сменились глухими ударами, которые стали сыпаться на голову бойца.
     Оказалось, что  солдат дежурил у костра, лежа на склоне вдоль оврага. И
в  один момент,  когда  боец случайно заснул,  его  тело  скатилось  прямо в
костер. Пламя горело достаточно сильно, и солдат упал грудью на огонь. Но он
даже  не  проснулся  и  продолжал спать до тех  пор, пока  не  начал  гореть
нагрудник и  в магазинах не  начали  рваться патроны. Сонного бойца  вовремя
сдернул  с  кострища  командир  второй  группы,  который  случайно  оказался
неподалеку. Теперь командир убеждал своего бойца, что спать на посту или при
дежурстве у костра очень нехорошо.
     Я  возвратился к своей группе. На  мою охапку камыша  заползло какое-то
сонное тело, и  мне пришлось отвоевать свое законное место. Ночь прошла  для
нас вполне спокойно и благополучно. В три часа меня сменил Стас Гарин; я лег
на правый  бок и быстро уснул. Мне даже  приснился очень приятный сон: будто
бы я лежу на пляже в Геленджике, вокруг  ходят  девушки в купальниках. Я уже
разговариваю с одной из  них,  и  вот только  солнце  за моей спиной  начало
припекать  уж  очень  даже  сильно. Когда  жар  стал  нестерпимым,  я  вдруг
проснулся и  инстинктивно оглянулся назад. Сзади пылал костер, и так же ярко
пылали штаны моего белого маскхалата. Я быстро вскочил на ноги, в три прыжка
перепрыгнул через тела солдат  и упал на снег.  Покатавшись на снегу, я сбил
пламя  со штанов и  руками затушил тлеющую материю. Еще сонный  я  глянул на
костер -- Стас  ушел проверять посты, а солдат пошел за дровами. Наверное, я
слишком  близко   придвинулся  к   огню,   и   от   жара  вспыхнула   легкая
хлопчатобумажная  ткань.  Надо  будет отодвинуть  камыш  подальше от костра.
Только я подумал об этом, как заметил, что на мое место снова вползло чье-то
сонное  тело.  Я опять прыжками перескочил  через бойцов и ногами выпроводил
чужака с моей территории.
     Утром  мне показалось, что все это приснилось, но прогоревшие  сзади от
пяток до задницы  штаны  утверждали, что это  был не сон. Пришлось мне снять
остатки белого маскхалата и ходить в горном обмундировании.
     Утром, когда совсем рассвело, нас опять вызвали к комбату.
     --  Остаемся  пока  здесь, на  своих  позициях. Оборудовать дневки  для
отдыха личного состава. Скоро на вертушках нам должны подбросить сухой паек,
теплые вещи и все остальное.
     Пока не прилетел  вертолет,  сержант  Бычков  по-братски поделил на всю
группу остатки сухого пайка. Мы быстро позавтракали.
     Затем  я  проверил  наличие  в группе  оружия,  оставил  на  валу  двух
наблюдателей,  а  остальных  солдат  отправил   за  дровами   для  костра  и
стройматериалами  для дневки. Часть солдат направилась в  лес, а другая -- к
дому лесника.
     Когда стало совсем светло, к селу подлетела четверка  боевых вертолетов
и стала  кругами носиться над  Первомайским. На валу  у костра комбата сидел
начальник  разведки и наблюдал  в бинокль за  селом. Делать мне  сейчас было
нечего, и я тоже решил  понаблюдать за неприятелем. Я согнал с охапки камыша
своего наблюдателя, который с нескрываемым удовольствием спустился греться у
костра,  и  принялся разглядывать в  оптический прицел местность. Все вокруг
выглядело  так же,  как и  вчера.  Почти безлюдное село, стоящие  на окраине
автобусы,  омоновский  БТР  с  торчащим  вверх  башенным  пулеметом.  Только
российский  флаг над блокпостом сменился зеленым полотнищем, из  большинства
труб не вился дым,  да было слышно, как ревет и  мычит  некормленая домашняя
скотина.  Правее  полуразрушенной  фермы я  обнаружил какое-то  сооружение с
торчащими  к   небу   бетонными  стенами.  Как   мне  объяснили,  это   было
силосохранилище. Влево от фермы высокой стеной стояли густые заросли камыша.
В них мог спрятаться  десяток  таких отрядов, как у Радуева. Но, чтобы дойти
до камыша, необходимо было пересечь метров пятьсот открытой местности.
     Скоро мне надоело лежать  на  сыром  и  холодном  камыше,  и  я  позвал
наблюдателя.  Солдат уже  успел выпить  кипятка  и теперь  грелся  у огня. Я
подождал, пока он взберется на вал, и потом сам пошел отогреваться.
     У  костра  сидел  Стас и слушал эфир.  Рядом  с  ним стояла  включенная
радиостанция Р-853.
     -- Вертолетчики боятся  над самим  селом летать. Облетают его стороной.
Недавно передали  им  из  центра,  что у  боевиков  может быть  ЗУшка.*  Или
какие-нибудь пусковые установки, -- сказал он мне и лейтенанту.

     * ЗУ -- зенитная установка.

     Лейтенант Винокуров  был  очень  занят  --  наблюдал  за  закипающей  в
жестянке водой.
     -- Чая у нас нет. Хоть кипятком побалуемся, -- сказал он.
     -- Ну, это у тебя чая нет. А у старого воина он всегда есть, -- ответил
ему Стас и достал из нагрудного кармана пакетик чаю. -- На, заваривай.
     Похлебав пустого  чая, Стас  вместе с лейтенантом получили разрешение у
комбата  и  пошли  вправо  по  валу.  Там  на  разбитом  мосту  стоял  отряд
десантников, и лейтенант надеялся встретить у них своих однокашников. На что
надеялся  Стас,  я  не знал --  он  просто  любил  ходить в гости  к  боевым
коллегам.  Как  и следовало  ожидать,  их там встретили  как старых  друзей:
накормили  и  напоили  молодым  вином.  Наши  соседи  тоже  захватили  вчера
небольшой  запас  еды и  даже  вина.  Часа через два,  после  окончательного
"согласования  взаимодействий"  наших   подразделений,  лейтенант-стажер   и
оперативный офицер первой группы наконец-то вернулись довольными и веселыми.
Слева  по валу  в  километре от нас стояла какая-то  пехота.  Довольный Стас
решил  завтра сходить теперь  уже  к ним  для очередного "согласования".  Но
спустя  несколько часов  сами пехотинцы  пришли на  наши  позиции.  Пехотный
капитан признался, что он и  его  люди почти сутки ничего не ели: подняли их
по  тревоге,  и  запастись провизией  они  не  успели. Им  еще вчера обещали
подбросить сухой паек, но так и не подбросили.
     Погрустневший оперативный офицер тоже пожаловался на судьбу-злодейку, и
еще минут  десять они вдвоем с  пехотинцем костерили и матюкали,  каждый  по
отдельности, своих начальников  продслужб и продскладов. Затем Стас вспомнил
про  десантников и  направил  пехотного  капитана  к ним,  однако  сразу  же
предупредив того, что у соседей справа  с  продовольствием тоже плохо. Когда
пехотинец ушел, Стас вернулся к нашему костру:
     -- Ну ладно, нас на вертушках выбросили в чистое поле. А они же сюда на
бээмпешках приехали. Могли ведь спокойно загрузиться сухпаем на неделю.
     Спустя  полчаса  пехотный капитан  в  сопровождении двух  своих  солдат
прошел мимо нас обратно  к своим позициям. На мосту его подстерегла неудача:
десантники  съели  весь  свой  сухпай. Пехотинцы  понуро прошли мимо  нас со
свернутыми плащ-палатками в руках,  а их командир  подошел  к нам, выудил из
костра горящую ветку и прикурил сигарету.
     -- Слышь, братан, ты к нам попозже загляни. Тут  нам должны сухой  паек
на вертушках подкинуть. Если привезут -- мы с вами поделимся, -- сказал Стас
пехотинцу-капитану. -- Вот только когда привезут, мы не знаем.
     Глядя в спину уходившему на свои позиции капитану, Стас сказал нам:
     -- У пехоты самые зажравшиеся начпроды. Они кормят только начальство, а
боевые подразделения постоянно на  подножном  корму  сидят.  Хорошо,  что мы
догадались ящик сухпая с собой захватить, а то как медведи лапу сосали бы.
     -- Да-да. "Мы" догадались, -- съязвил я.
     -- Ну ладно. Ты догадался. Уж и примазаться  нельзя. Давай-ка лучше чаю
попьем -- у меня еще пакетик есть.
     Около  одиннадцати  тридцати утра  к  нам  прилетел  вертолет.  Вздымая
винтами  снег,  Ми-8  приземлился  в  нескольких  десятках  метров  от наших
костров. Летчик не стал  глушить двигатель, и мы побежали к вертолету сквозь
снежную бурю.
     Из  открытой двери  на  землю стали быстро  выгружать какие-то  зеленые
ящики, картонные коробки, большие армейские термоса, емкости с водой.
     Ко мне подбежал знакомый прапорщик из нашей роты и проорал на ухо:
     -- Там ротный приказал вам передать. Вот в этих ящиках -- мины и другое
барахло. Вот на  вашу  группу валенки.  Только  на  вашу. Ночные  бинокли  и
прицелы  --  в этом  ящике, запасное питание там  же. Сухпай,  хлеб  и  воду
привезли на обе группы. Один термос и баки с водой -- из нашей роты. Да, вот
еще спальные мешки на группу.
     Я  слушал  его  и  отдавал поручения  бойцам.  Те  быстро оттаскивали в
сторону имущество из нашей роты. Затем я проорал прапорщику:
     -- Дай свой бушлат на время. А то я свой не взял.
     -- Только с возвратом. У меня другого нет.
     -- Хорошо. Не потеряю.
     Прапорщик  быстро скинул пятнистый бушлат и отдал мне. Из вертолета уже
все  выгрузили,  и  борттехник  начал  втягивать вовнутрь лесенку. Прапорщик
подбежал  к  проему двери  и  быстро  забрался  в вертушку.  Дверца  тут  же
захлопнулась, Ми-8 взмыл в небо и умчался вдаль по своим делам.
     Ну а мы приступили к дележу привезенного имущества.  Из боеприпасов нам
прислали три ящика с  огнеметами --  на группу выходило по  шесть РПО.*  Еще
было  несколько ящиков с гранатами к подствольнику  и патронами к  различным
видам оружия. Очень мы обрадовались нескольким топорам, пилам: рубить  дрова
ножами  было  тяжеловато.  Прислали  несколько  больших  штыковых  лопат   и
три-четыре малых саперных лопатки. Продовольствие я и командир второй группы
поделили по-братски и поровну. Правда, мы забыли  про нашу штабную  команду,
но штаб помнил о нас, и вскоре пришел  гонец от  комбата, который  намекнул,
что Бог завещал всем  делиться. Рэкет есть рэкет, и наши группы с "радостью"
выделили  начальству сухой  паек  и хлеб. Минут через  десять гонец вернулся
вновь и напомнил, что мы забыли поделиться  яблочным пюре. Пришлось выдать и
это. Маленькие стеклянные баночки детского питания с пюре из протертых яблок
были для  нас  большим  деликатесом.  Неудивительно, что  солдаты "случайно"
забыли им поделиться.
     Но больше всего я обрадовался присланной  вязанке армейских валенок.  Я
выбрал  себе  пару  поновее,  обрезал  голенища  сантиметров  на  десять,  и
получилась  очень удобная и теплая обувь. Как раз на тот самый случай, когда
нам приходится сидеть в ожидании чего-то, да еще и на морозе.
     Потом  мы с лейтенантом проверили ночные бинокли  и прицелы. На  группу
ротный прислал два ночных бинокля БН-2 и четыре ночных прицела к снайперским
винтовкам. Один из них был  от моего винтореза. Там же в ящике лежало и  два
десятка запасных аккумуляторных батарей к ночникам. Лично мне ротный прислал
также  и  "Квакер" --специальный  прибор ночного видения и лазерный прицел к
нему. Прибором этим я уже не раз пользовался на  полевых  выходах, и он имел
определенные преимущества.  Но в  данных полевых  условиях,  когда местность
ночью подсвечивается осветительными  минами  и  ракетами,  "Квакер"  был  не
нужен.  При естественном  ночном фоне прибор  работал  очень хорошо,  но при
дополнительной  подсветке  в виде  осветительных ракет или других источниках
прямого  света  ночная  оптика  не выдерживала и "засвечивалась".  Поэтому я
убрал прибор и прицел подальше в ящик.

     * РПО -- ручной пехотный огнемет.

     Солдаты  натаскали кучу  дров  на  ночь и  теперь  занимались  подбором
валенок. Их  прислали  гораздо  больше,  чем  было  людей  в группе, и около
десятка разных валенок сложили в канаве неподалеку.
     Бойцы  притащили  и  стройматериал  для строительства  дневки.  Четверо
солдат,  вооруженных  лопатами,  под   моим  чутким  руководством  принялись
скашивать откосы канавы.  Остальные бойцы, кто был  свободен от дежурства на
фишке, помогали им.
     Дневка у нас получилась на славу. То ли солдаты хорошо замерзли ночью и
поэтому постарались на совесть, то  ли подручного материала оказалось много,
но  теперь  у  группы было  самое  оборудованное место для  отдыха. Слева от
костра были скошены края канавы, и получился квадрат два на два метра. Затем
на него был уложен дощатый  настил, принесенный из дома  лесника. Сверху был
сооружен навес из стволов и листов шифера, который мы расположили  под углом
к задней части.  Навес  одновременно защищал спящих людей от дождя и снега и
отражал  на них же  тепло,  излучаемое костром. Задняя часть сооружения была
прикрыта картоном из-под  сухпайков,  присыпанных  землей. Теперь отдыхающие
были защищены со всех сторон от ветра, дождя, снега и холода.
     Вокруг костра также было вырыто пространство для людей и боеприпасов.
     В канаве в пяти метрах от дневки сложили ящики с огнеметами, ВВ, СВ*  и
минами. Штуки эти пожароопасные и деликатные, поэтому их установили подальше
от огня. Огнеметы и гранатометы мы достали  из тары и уложили поверх этих же
ящиков.
     Боевики   тем   временем   тоже   не  сидели   сложа  руки:  заставляли
новосибирских  милиционеров  и  кизлярцев рыть окопы, оборудовать  в крайних
домах позиции для стрельбы. Из  села уже ушли все жители, и теперь  никто не
мешал готовить село к  долговременной обороне. В  крайних домах были сорваны
полы, пробиты бойницы в  стенах, оборудованы огневые точки на чердаках. Сами
дома соединялись между собой сетью окопов  и ходов сообщений. Заложники, как
мирные  жители,  так  и новосибирцы,  надев на головы  белые повязки,  чтобы
отличаться от террористов, старательно рыли мерзлую землю.
     Среди  боевиков  было  несколько девушек-чеченок, которые  разыскали  в
брошенных домах продукты и теперь наспех готовили  поесть радуевцам. Одна из
них принесла свежеиспеченные пирожки на окраину Первомайского, где заложники
под присмотром боевиков рыли окопы. Угостив охранявшего их  чеченца, девушка
собралась  идти   дальше,  но  вдруг   перехватила  голодный  взгляд  одного
милиционера и, немного  поколебавшись, протянула пирожок и ему. Видевший это
радуевец  покривился, но ничего  не сказал. Спешно  подошедший по наполовину
вырытому окопу милиционер левой рукой быстро взял поданный пирожок, а правой
попытался взять руку  девушки.  Но  чеченка испуганно  отдернула ее.  Боевик
моментально  насторожился  и  стал  поднимать  автомат,  но  внезапно  понял
действие милиционера и только громко расхохотался.

     * ВВ -- взрывчатое вещество; СВ -- средство взрывания.

     -- Чего ты испугалась? Это он тебе руку  хочет поцеловать. Ва-ха-ха, --
сказал он ей, согнувшись  от  смеха. -- А  ну-ка дай  ему руку. А  то  я еще
никогда не видел, как российский милиционер целует руку чеченской снайперше.
Эй, Арсланбек,  смотри сюда! Быстрее! Вот молодец! Эй  ты, а ну-ка давай еще
раз!
     Но покрасневшая чеченка не захотела повторного  проявления галантности,
опять  вырвала свою  руку,  быстро подхватила кастрюлю с  пирожками и  почти
побежала кормить других боевиков.
     Радуевцы  тоже сделали широкий жест: пообещали  двум самым старательным
омоновцам предоставить  свободу сразу же после оборудования окопов,  устроив
своеобразное  соцсоревнование.  Кстати  говоря,  слово  свое  они  опятьтаки
сдержали: двое милиционеров со сбитыми  до  мяса  ладонями  были отпущены на
волю. Не верящие  в  свое  освобождение и  ожидающие  выстрелов в  спину они
медленно шли по шоссейной дороге к разрушенному мосту, где  и были встречены
десантниками...
     Кроме  этой  показательной  акции,  Салман  Радуев давал многочисленные
интервью журналистам, которые  прибыли вместе с дагестанскими депутатами для
переговоров.  Перед телекамерами им выдвигались  ультиматумы и требования  к
российскому правительству:
     -- Вот сейчас вы  находитесь в селе Первомайское Республики Дагестан...
Если, значит,  российское руководство  и руководство Республики  Дагестан не
выполнит наши условия или наши требования, то значит, мы переименовываем это
село в село Газават-Юрт и примем здесь священный бой на пути Аллаха...
     В  отличие  от  этих  грозных  ультиматумов к федеральному  и  местному
правительствам, по отношению к захваченным заложникам Радуев был подчеркнуто
вежлив и корректен. Он даже извинился перед ними:
     -- Ну как,  не  обижаетесь  на  боевиков? Ругать не будешь? А то  потом
скажешь, что были там чечены такие, террористы Не будешь так говорить?
     Находящаяся  в  домах  часть кизлярцев,  которые  не могли  рыть землю,
слушали  его слова, ничего не  говорили в ответ и  только молча отрицательно
качали головами.
     Дагестанские парламентеры после всего увиденного с еще большим желанием
старались  уговорить боевиков отпустить часть заложников,  хотя бы  женщин и
детей.
     Радуев соглашался отпустить женщин  и  детей и признавал тот факт,  что
они просто были вынуждены брать их в заложники:
     -- Если мы взяли заложников,  женщин взяли... Я понимаю,  что это... Мы
не  гордимся этим! Клянусь, мы  не  гордимся!  Ну  хорошо.  Что же нам тогда
остается -- угробить жизни четырехсот чеченских парней, что ли? Именно из-за
этих  женщин,  из-за этих заложников, из-за  этих пленных  по нам сегодня не
наносится ракетно-бомбовые удары.
     Соглашаясь с  депутатами Госсовета Дагестана,  боевики отпускали  часть
захваченных  кизлярцев.  Но  отпущенные  на  свободу  дагестанцы доходили до
представителей  официальной  власти,  передавали  им  требования  чеченцев и
добровольно стремились  вернуться обратно в Первомайское, где оставались  их
родственники: мужья, братья, родители и дети.
     На  вопрос  изумленного  журналиста,  почему  же  она  идет  обратно  к
террористам, пожилая дагестанка отвечала просто и коротко:
     -- А как же я туда не пойду? У меня там дети остались...
     Официальные власти тоже пытались вести  свою пропагандистскую кампанию,
но делали они это так бездарно  и  неумело,  что это напоминало  трагический
фарс.
     По всем телевизионным каналам показывали выступление Президента России,
которого  самым  "наилучшим"  образом   информировали   его  подчиненные  --
руководители спецслужб. Усталый  и больной Борис  Ельцин старался  держаться
уверенно:
     --  Операция  очень и очень  тщательно  подготовлена. Скажем, если есть
тридцать восемь  снайперов, то каждому  снайперу  определена цель, и он  все
время видит эту цель.
     Сложив для пущей  убедительности  указательные пальцы один за другим  и
создав   некое   подобие  снайперской  винтовки,   глава   государства  этой
комбинацией пальцев и глазами старался  изобразить один  из боевых  эпизодов
спецоперации под Первомайским:
     -- Она, цель,  перемещается и он глазами, так  сказать, перемещается...
Постоянно... Постоянно Таким вот образом...
     Боевики тоже смотрели телевизор в селе, и это выступление вызвало у них
приступ неудержимого  веселья. Салман Радуев стоял перед своими подчиненными
и передразнивал Бориса Николаевича:
     --  Цел-лых  три кольца  окружения... Значит, тридцать восемь снайперов
сопровождают боевиков... Ты видел?
     На его вопрос  один из боевиков отрицательно покачал головой,  и Радуев
под общий смех продолжал  перемещать  сложенные в виде  снайперской винтовки
руки из одной стороны в другую:
     То туда... То туда... Мол, куда эти боевики денутся...
     Перед объективами видеокамер чеченцы открыто смеялись и хотели показать
всему миру, что им не страшны ни три кольца окружения, ни  какие-то снайперы
с их снайперскими винтовками...
     Из  всех подразделений только наши две  разведгруппы могли наблюдать за
боевиками  в  оптические прицелы,  поскольку  десантникам мешал  это  делать
высокий  бугор перед селом, а горным  стрелкам -- высокие камышовые заросли,
не  говоря  уже о  находившихся  на  значительном удалении от  Первомайского
остальных  спецподразделениях.  Да и  по количеству нас  тоже  было тридцать
восемь, но снайперские винтовки были не у всех. На то, что нас всех прозвали
снайперами, мы не обижались:
     -- Хорошо, что  хоть снайперами назвали.  А то  ведь могли и  попугаями
обозвать, как  в  том  детском  мультфильме  про удава, мартышку и  тридцать
восемь попугаев.
     Но находились и такие, кто желал уточнить свою боевую задачу:
     -- Вот  мы  постоянно сопровождаем  боевиков,  это  понятно.  А  что же
делать, если террорист зашел в уборную:  сопровождать его  лично  внутри или
сопровождать его глазами, то есть подсматривать, что  ли? А  может,  закрыть
глаза и подождать, пока он не совершит  свои  черные террористические дела в
захваченном им мирном дагестанском туалете?
     Но  эту  часть  боевой  задачи  никто  нам  уточнить  не  помог, и  нам
оставалось лишь наблюдать в полевые бинокли и оптические прицелы  за черными
фигурками боевиков и заложников на окраине Первомайского. Заложники с белыми
повязками  на головах  ударными  темпами рыли для  радуевцев окопы, а мы  со
своих  позиций пытались определить огневые  точки  в  обороне противника. Но
из-за большого расстояния сделать это нам не удавалось.
     Самую    большую   опасность    для    нас    представлял   милицейский
бронетранспортер,  подаренный  боевикам.  Его  позиция  находилась  как  раз
напротив наших групп. БТР  был вооружен  крупнокалиберным 14,5-миллиметровым
пулеметом КПВТ и спаренным с ним  7,62-миллиметровым пулеметом  ПКТ. Достать
его мы могли, только  добравшись скрытно за сто метров и  пустив в дело либо
гранатометы,  либо огнеметы. А  КПВТ имел возможность дать нам прикурить и с
тысячи  метров, и с  двух тысяч, не говоря уже про наши пятьсот, которые нас
разделяли.
     Прошло   несколько   дней  томительного  ожидания.  Ежедневно  прилетал
вертолет  и  доставлял  нам  продовольствие,  боеприпасы.  Иногда  начальник
разведки улетал на нем в штаб группировки, но обязательно вскоре возвращался
обратно к нам.  "Хоть здесь и поближе к боевикам, но спокойнее,  понятнее  и
привычнее", -- как-то сказал он нам.
     Тем  временем к  селу  подтягивались дополнительные  силы, состоящие из
подразделений ОМОН, СОБР, "Витязь", "Альфа", "Вега". Было даже подразделение
из   Службы   безопасности  самого  Президента.  Все  эти  команды  охватили
Первомайское  с  востока  и юга,  находясь  на  расстоянии, явно превышающем
дальность прямого выстрела.
     С севера  и запада село было блокировано  подразделениями  Министерства
обороны:  в  центре --  наши  две группы, справа от нас  на взорванном мосту
десантники, которым была придана  одна БМП. Слева в одном-двух километрах от
нас  еще  в  первую  ночь  позиции  заняло  подразделение  136-й  Буйнакской
горнострелковой бригады, усиленное несколькими БМП.
     Но  продовольствием  обеспечивали  наших соседей  плохо; несколько раз,
несмотря на то, что нам самим сухпайка едва хватало на всех,  мы делились  с
ними хлебом, сухпайком и свежим мясом.
     Неподалеку от дома лесника бродило небольшое стадо  коров, которых наши
солдаты начали потихоньку истреблять. Конечно, было жалко этих животных,  но
зато у нас теперь было мясо для добавки к обычному рациону как наших бойцов,
так и  десантников  и  горнопехотинцев. Наши  соседи справа и слева  сначала
отказывались от  мяса,  но  после  нашего предупреждения,  что  сухпайком мы
делимся с ними в последний раз,  голод взял свое, и на одичавших коров стали
охотиться не только наши солдаты...
     В субботу 13 января из прилетевшего  вертолета вдруг начали выпрыгивать
знакомые  нам  офицеры  и солдаты из 8-го  батальона,  расквартированного  в
Ростове. Это прибыло наше подкрепление -- две группы  антитеррора, которых в
бригаде специально готовили для борьбы с террористами. Всего их было человек
двадцать пять -- тридцать.
     -- Коленкин, а ты чего здесь? Мы же тебя специально отправили в Ростов,
от войны подальше, -- окликнул я своего бывшего солдата.
     -- Да  я знаю, мне сказали,  что один разок можно слетать, --  виновато
глядя в сторону, ответил юркий солдатик.
     -- Кто тебе такое сказал?
     -- Да наш комбат, -- оправдывался солдат.
     Я  с досады  только  сплюнул.  "Может,  забрать его в  свою группу?  Не
отдадут же, гады", -- подумал я.
     Этот  боец служил недавно  в моей  роте и  даже в  моей  группе.  Когда
уволились  все дембеля и пришло  молодое  пополнение, то  Коленкин оставался
единственным  в  моей группе опытным  и, что  самое главное, самым  толковым
бойцом.  Остальные же разведчики были лишь прослужившим полгода  молодняком,
до Чечни они служили в учебном батальоне нашей бригады. И я возлагал большие
надежды на  то,  что Коленкин поможет  молодым бойцам  побыстрее втянуться в
наши боевые будни. Но через несколько дней после  прибытия  молодежи  в нашу
роту ко мне подошел командир роты и протянул какое-то письмо.
     -- На, почитай. Мать Коленкина пишет, -- сказал он мне.
     В  письме  мать  солдата  обращалась  к  нам  -- его  командирам  --  с
единственной просьбой: отправить ее сына в другое  подразделение,  на мирную
землю. Она писала,  что никого из  родственников у  нее,  кроме  сына,  нет,
родила его  одна. Растила  без отца  и  поднимала на ноги тоже без чьей-либо
помощи. Живет она в каком-то ставропольском селе и очень боится, что с сыном
может что-либо случиться... Какой-то пронзительной и щемящей тоской особенно
сильно  резанула фраза  о  том, что  она  уже несколько дней не находит себе
места из-за тяжелого и страшного предчувствия надвигающейся беды...
  Письмо я не стал читать до конца -- и так уж все было ясно. Кое-где буквы
расползались  маленькими подчищенными пятнами.  Видно, переписывать  уже  не
было сил.
     -- Ну,  что  будем  делать? Солдат твой  --  тебе  и решать,  -- сказал
ротный, глядя на молодых солдат, толпившихся у входа в ружпарк.
     --  Отправлять,  конечно,  жалко.  Он  ведь один такой надежный на  всю
молодежь, но и у матери он тоже один, -- ответил я.
     -- Вот  и хорошо.  Пиши рапорт на его отправку и сообщи Коленкину, а  я
пойду  готовить  на  него  документы, --  повеселевшим голосом  распорядился
ротный. -- А то ему доучиться не дали, забрали из ПТУ, да еще с туберкулезом
кожи. Ведь железно мог закосить от службы...
     Минут через десять я вызвал солдата в канцелярию и приказал ему сдавать
оружие и имущество. Ничего не  подозревавший боец  сначала растерялся и даже
обиделся: молодые идут на задание, а его оставляют. Но когда я  ему объяснил
ситуацию  и  сказал, что решение  окончательное,  боец слегка замешкался, не
подавая никаких признаков радости, но глаза его  чуть повлажнели. Через день
он улетел дослуживать оставшиеся ему полгода в нашу бригаду, в Ростов.
     И вот не прошло и месяца, как я его встретил в составе другой группы, с
другим  командиром при выполнении реального боевого задания.  Но  оставалось
только надеяться на лучшее.
     Ростовские  группы заняли  в  качестве  своих  основных  позиций  левую
оконечность вала,  чуть дальше группы Златозубова.  Два дозора из этих групп
усилили  наш правый  фланг  и тыл. Вооружением  они  ничем не уступали нашим
группам  из   Ханкалы.  Но  все-таки  несколько  цинков  с  боеприпасами   и
одноразовых гранатометов мы им выделили.
     Вечером  среди отдыхающих фигур  солдат под  навесом я  заметил  чье-то
массивное тело.
     -- Кто  это?  --  недовольно  спросил я.  Тут  своим  солдатам места не
хватает, нам еще только чужих халявщиков недоставало. А тело занимало место,
которого хватило бы для двоих разведчиков.
     -- Это Грибок. Комбат 8-го батальона, -- ответил мне кто-то.
     Я  опять недовольно поморщился. Во мне очень сильны традиции восточного
гостеприимства, но  я  уже имел  опыт, когда это  качество мне  вышло боком.
Полтора года  назад меня судили  судом чести офицеров части. Среди обвинений
были  как  заслуженные, так и в  большинстве высосанные  из пальца, если  не
сказать хуже.  Некоторые  добросовестные офицеры  с пеной у рта  доказывали,
какой я плохой командир и товарищ, с которым не то что в разведку -- на одно
поле по  большой нужде не пойдут. Были  и те,  кто не побоялся начальства  и
высказался в  мою защиту. Но меня более всего поразил  один  капитан,  смело
вставший  и заявивший,  что "этот  лейтенант" обращался к  нему, к капитану,
только что прибывшему в нашу часть, фамильярно на "ты".
     Невольно мне вспомнился тот холодный зимний вечер.  Я был ответственным
по батальону, когда посыльный привел в нашу казарму поздно вечером какого-то
человека  в  гражданской  одежде и передал мне просьбу дежурного по  бригаде
разместить  его до утра.  Мы разговорились и  оказалось,  что он  приехал из
Чирчика, где когда-то и  я служил солдатом, окончили мы одно и то же военное
училище, служить он будет в штабе нашей части и так далее. Как и положено на
Востоке,   я  предложил  ему  поужинать,  затем  приказал  солдатукаптерщику
приготовить для  капитана свежую  постель в его каптерке. И когда я  услыхал
такое  обвинение, то  был только поражен. Я  не стал тогда оправдываться, не
люблю я этого, и лишь подумал: "Да,  век живи --  век учись. Надо было тебе,
такому  деликатному,  предоставить  ночлег в расположении  роты, где постели
кишмя кишат  вошками и блошками, простынки двухнедельной  свежести, а воздух
полон озона от солдатских портянок".
     После  этого  поучительного  для меня случая  мое гостеприимство  стало
распространяться только на  хороших людей.  А этот майор Грибок почему-то не
вызывал  никаких симпатий. Может  быть,  потому, что на  этом суде он был  в
числе моих хулителей.
     "Ну  ладно,  пусть  переночует  ночь,  все-таки  комбат  моего  бывшего
батальона.  Но  завтра  все места должны  быть  заняты до  его прихода",  --
подумал про себя я и пошел проверять посты.
     Была уже ночь, и солдаты  могли заснуть на своих постах. Между  валом и
канавой была  тропинка с чавкающей грязью, и я решил идти не по ней, а прямо
по валу: там было сухо, да и темно.
     Дозорный спал. Это был связист, к тому же незнакомый с суровыми буднями
войны. Я осторожно вытянул у него автомат -- солдат даже не пошевелился. Это
меня разозлило, и  валенки, в  которые были обуты  мои ноги, стали методично
пинать  то  голову,   то  задницу,  то  туловище   солдатика.  Проснулся  он
окончательно через минуту. Принял строевую стойку и сразу доложил:
     -- А я не спал.
     -- Конечно, не спал, -- в тон ему ответил я. -- А где твой автомат?
     Солдатик растерянно зашарил руками по земле -- автомата не было.
     -- Я его у костра оставил, -- залепетал боец.
     -- А как же ты находишься на фишке без оружия? -- удивился я. -- А если
духи полезут, ты их будешь азбукой Морзе отгонять? Телеграфным ключом подашь
первый  выстрел --  предупредишь  о  нападении.  А потом антенной будешь  их
рубить?
     Солдат тупо уставился себе под ноги.
     -- На, смотри, не дай Бог  опять  тебе  заснуть.  --  Я снял  со  спины
автомат солдата  и  отдал ему.  Следующие  фишки, расположенные  в  тридцати
метрах от уже проверенного мной дозора и, видимо, услыхавшие наши разговоры,
заранее встречали меня бодрым окриком:
     -- Стой, кто идет?
     Ночь была темная  и безлунная. В таких условиях ночные бинокли помогали
слабо,  и  приходилось надеяться  на зрение  и  слух  разведчиков, чтобы  не
прозевать духов.  Уже были случаи, когда по вине заснувших  на  посту солдат
боевики  либо полностью вырезали  блокпосты, либо  захватывали  их  в  плен.
Иногда уснувшие наблюдатели  оставались не замеченными врагами и просыпались
уже  утром,   чтобы  обнаружить  остывшие  тела   своих  товарищей  и  потом
рассказывать  начальству и следователю  сказки про то, как  они чудом смогли
отбиться от наседавших боевиков и скрыться в ночи.
     Прошлой ночью к солдату из второй группы, прикорнувшему на посту, сзади
неслышно подобралась  чья-то  тень. Схватила  бойца за ногу, с силой стащила
вниз  и начала его душить.  Солдат от испуга  заорал во  всю глотку и укусил
нападавшего за палец. Теперь уже заорал душитель и, съездив пару раз по лицу
солдата кулаком,  отпустил  бойца.  Нападавший  оказался  командиром  второй
группы, проверявшим свои посты. На следующий день Валера ходил с прокушенным
до кости и перевязанным пальцем, улыбаясь и матеря солдата,  не давшего себя
слегка придушить.
     Перевязывал  Валеру начальник медслужбы нашего  батальона,  прилетевший
накануне. Как только стало известно о  наших злоключениях под  Первомайским,
капитан-медик не выдержал и, прихватив с собой  носилки и медицинскую сумку,
прилетел  к  нам  попутным  вертолетом.   Поработать  ему  в  ближайшие  дни
предстояло много...
     Это стало очевидно уже в воскресенье.





                    Вот слух пронесся: "Альфа" здесь,
                    но нету в них былой отваги.
                    Шамиль недаром сбил с них спесь  --
                    Буденновск долго вспоминали...
                            (Из песни боевиков об обороне села Первомайское
                                                      отрядом Салмана Радуева)

     Обстановка  вокруг  Первомайского становилась все напряженнее.  К  селу
были стянуты  необходимые силы  и  средства. Вот уже  несколько дней, как  с
северной стороны села вел  агитационную работу  наш БТР с громкоговорителем,
предлагая боевикам сдаться и получить взамен все земные блага. В  ответ этой
пропаганде  Радуев установил свой динамик и передавал многочасовые молитвы и
проповеди о священной войне за родную  землю.  Сначала  оба громкоговорителя
работали  одновременно,  заглушая  друг   друга.  Но  затем  стали  работать
попеременно, не мешая своим коллегам.
     На  все  ультиматумы о  сдаче  Радуев  отвечал категоричным  отказом  и
требовал  предоставить  коридор для беспрепятственного прохода его  отряда в
Чечню,  угрожая  в  случае  отказа расстреливать  по  одному  новосибирскому
милиционеру через каждые два часа.
     Наше командование  на это  не шло,  ожидая решения сверху.  Внутренне и
заложники  и  дагестанское  руководство  надеялись на  бескровное разрешение
сложившейся ситуации. Председатель Государственного Совета Дагестана Магомед
Али Магомедов  по  телефону обращался к  Президенту  России  с  просьбой  не
проводить  спецоперацию  по  силовому  освобождению заложников,  так как это
может  привести  к  потерям  как   среди  спецподразделений,  так   и  среди
захваченных  кизлярцев.   Дагестанский  руководитель  также  уговаривал   не
проводить  силовую  акцию против боевиков на остальной территории Республики
Дагестан, так как он дал Радуеву свои письменные гарантии.
     Но   российское   руководство   оставалось  равнодушным   к  обращениям
Председателя   Госсовета  Дагестана  и  ссылалось   на   одного  из  жителей
Первомайского, который в интервью  центральному телеканалу требовал  принять
самые жесткие меры к боевикам Радуева:
     --  Пусть проводят  полностью  уничтожение  боевиков.  Пусть наши  дома
уничтожают  вместе с ними. Пусть погибнут десять  процентов заложников, зато
все  боевики будут полностью  уничтожены.  Я  же знаю,  как  проводят  такие
операции...
     Простодушный  на  вид  селянин,  скорее  всего,  уже  знал  о  денежных
компенсациях, которые  получили  пострадавшие жители  Буденновска, и  втайне
надеялся  на   столь  близкую  и  желанную  "манну  небесную"  взамен  своей
глинобитной  постройки.  Но  на   телеэкране  он  выглядел  ярым   борцом  с
террористами, что только  было на руку российским  политическим аналитикам и
обозревателям, тоже ратовавшим за силовую акцию.
     А в воскресенье из Москвы поступило еще  одно сообщение о положении дел
в  осажденном  Первомайском. Оказалось, что  чеченские террористы уже успели
полностью  расстрелять весь отряд новосибирских  омоновцев и  вдобавок к ним
еще и дагестанских старейшин,  которые  прибыли  в  село  для переговоров об
освобождении заложников. Далее говорилось, что кровожадные  боевики  на этом
не   остановились  и   сейчас   стали   понемногу   расстреливать  остальных
кизлярцев...
     При помощи этой явной и неумной  дезинформации  российское  руководство
пыталось  подтолкнуть  общественное мнение к мысли о необходимости скорейшей
силовой  операции   против  боевиков,   но  вольно  или  невольно  создалось
впечатление того, что власти  России уже  записали всех заложников в  списки
погибших.
     Более  всего это  известие  повергло в шок самих заложников, которые по
радио   услыхали  о   своей  "гибели".   Срочно  прибывшим  в   Первомайское
дагестанским  парламентерам, которые  стремились запечатлеть  на видеопленку
зверства радуевцев, "чудом  воскресшие"  заложники  с  белыми  повязками  на
головах говорили, что они жили, пока живы и надеются еще пожить.
     К этому времени все окопы и ходы сообщений уже были  выкопаны и в домах
созданы огневые точки,  поэтому мужчин-заложников посадили  в заминированные
автобусы, которые радуевцы угрожали взорвать в случае штурма села. Небольшая
часть  захваченных в  Кизляре  мужчин  и женщин  находилась  в домах,  и при
общении  с  депутатами  они  говорили о  том,  что сейчас  реальную для  них
опасность представляют федеральные войска,  а боевики, напротив, являются их
защитниками.  В этом  не  было  ничего удивительного --  сказывался  синдром
заложника,  когда  захваченные  люди  начинают  опасаться  не террористов, а
спецподразделений по  освобождению насильственно захваченных в  плен  мирных
людей...
     Подливал масла в  огонь  и корреспондент  одной  из  центральных газет,
каким-то  образом оказавшийся вместе  с Радуевым. Этот  журналист  вел  свои
репортажи  прямо  из села,  пользуясь  спутниковым телефоном самого  Салмана
Радуева. На  свою видеокамеру он  снимал боевиков, кизлярцев, новосибирцев и
окружающую обстановку.
     Одна  из  девушек-чеченок из  состава отряда Радуева во  время интервью
говорила о войне:
     -- В нашем положении  -- это дар Аллаха. Война -- это нам, конечно, дар
Аллаха.
     На  Черном  море  чеченские  террористы  захватили  турецкий   паром  с
российскими торговцами-челноками на борту и предъявили ультиматум: выпустить
отряд Радуева из блокированного Первомайского. В противном случае террористы
угрожали смертью гражданам России.
     За несколько километров от осажденного  села была  остановлена огромная
толпа   дагестанцев,   вооруженных   охотничьими   ружьями,   состоящая   из
родственников  захваченных  заложников.  Дагестанцы  собирались то  ли  сами
отбить  у боевиков  своих  родственников,  то  ли встать  между  войсками  и
радуевцами и предоставить боевикам возможность бескровного прохода в Ичкерию
и тем самым спасти жизни заложников.
     Нашей бригадой осназа были перехвачены радиопереговоры между Радуевым и
некоторыми чеченскими полевыми командирами,  в  которых говорилось о  помощи
осажденным  радуевцам.  Начальник  штаба  дудаевской армии Аслан  Масхадов и
командир самого боеспособного отряда боевиков Шамиль Басаев вроде бы обещали
своими  отрядами ударить с тыла по федеральным  войскам и  разорвать  кольцо
вокруг Первомайского.
     К  полудню  воскресенья  14  января  пропагандистская  мешанина   речей
проповедника и бесконечных ультиматумов  о сдаче,  доносившаяся то с окраины
села,  то из  зарослей камыша, где  скрывался наш агитационный БТР, внезапно
затихла,  и  установилась тревожная тишина. Даже вертолеты  Ми-24, постоянно
кружившие над селом, куда-то улетели.
     Вскоре появился  начальник  разведки и доложил  оперативную обстановку:
завтра в 9  часов  утра начнется штурм  Первомайского, и  наши две группы из
третьего батальона будут  принимать  в нем  самое  непосредственное участие.
Когда комбат собрал  офицеров и довел до нас боевой приказ, план действий на
завтрашний день  стал более чем ясен. Восьмой  батальон оставался на прежних
позициях  для  прикрытия  штурмовых  групп.  Нашим двум  группам  предстояло
выдвинуться  к каналу, разграничивавшему  с севера  село и  открытый участок
местности,  дойти до развалин на нашем  берегу  канала, закрепиться и  вести
массированный огонь из  всего оружия.  Северная окраина  села наиболее всего
подходила  для направления  главного  удара:  заросшая камышом  низменность,
наличие  естественных   укрытий.  Но  главным  препятствием   был   канал  с
незамерзшей  водой, и поэтому  нашим солдатам  предстояло  лишь сымитировать
главный  удар,  отвлекая  на  себя  основные  силы  боевиков.  В  это  время
суперподготовленные бойцы лучших  элитных  подразделений  специальных  служб
России будут реально штурмовать село с другой стороны.
     Мы же  не считали себя суперэлитой: достаточно было взглянуть  на  наше
обмундирование и  снаряжение,  но штурмовать северную  окраину  села  силами
всего двадцати  пяти человек  -- это  было нашей обычной работой.  До  этого
нашим группам приходилось выполнять различные  боевые задачи  в значительной
удаленности от наших войск, без  какой бы то  ни было поддержки, рассчитывая
лишь  на свои собственные  силы, а  это целых десять-пятнадцать разведчиков,
готовых днем и ночью к любым сюрпризам капризной военной удачи.  Здесь же мы
находились  на своей  земле,  вблизи своих войск и с  воздушным  прикрытием.
Поэтому поставленная задача не была для нас чем-то сверхъестественным.
     На  ближнем  берегу  канала,  напротив середины села, находилось  белое
глинобитное здание, которое мы прозвали "белым домом", -- к нему должна была
выйти группа Златозубова. Моей же группе предстояло выдвинуться к развалинам
напротив северо-западной оконечности  Первомайского  и  закрепиться  на этих
позициях.
     --  А какая  задача у десантников? -- поинтересовались  мы у начальника
разведки и сразу получили его ответ:
     -- Они сначала встанут цепью  в полный рост, якобы тоже идут в атаку, а
потом будут только поддерживать вас огнем.
     -- А горнопехотинцы?
     -- У них аналогичная задача: развернуться в цепь, за цепью выставят БМП
и  тоже сымитируют  атаку, но огонь они вести не будут, чтобы вас не задеть.
Еще вопросы есть?
     -- Нет, -- ответили мы и разошлись по своим группам.
     Из  всего состава группы  я  отобрал  самых толковых и надежных бойцов:
лейтенанта Винокурова, контрактников  Бычкова  и  Яковлева, гранатометчика с
РПГ-7 и  тремя выстрелами  ПГ-7ВМ, пулеметчика с  ПКМ  и  тысячей  патронов;
остальные разведчики были вооружены автоматами: 7,62 мм АКМС* и 5,45 мм АКС.
Кроме того, каждый имел при  себе  одноразовый гранатомет "Муха", а  солдаты
должны были нести шесть одноразовых огнеметов РПО-А "Шмель". Ручные гранаты,
а у каждого  было  по две Ф-1  и РГД-5,  и остальная пиротехника, сигнальные
дымы и огни в счет не шли. Сержант  Бычков и двое разведчиков, которые имели
на вооружении подствольные  гранатометы  ГП-25,  в поясах  для  ВОГ-25  и  в
наспинных   рюкзачках  несли   весь  запас   имевшихся  в  группе  гранат  к
подствольнику.
     Оставшиеся на позициях на валу наш оперативный офицер Гарин и несколько
снайперов должны были прикрывать огнем  из пулемета  и  снайперских винтовок
выдвижение группы к развалинам.
     Вместе с  начальником разведки  прилетел  еще один  офицер, которого мы
увидали на дневке  второй группы, куда вызвали весь  командный состав нашего
батальона.  Из дома  лесника бойцы притащили грубо  сколоченный  столик,  на
котором  сейчас  сиротливо стояли две банки  с тушенкой и  несколько кружек.
Незнакомый майор быстро вынул из-за пазухи бутылку водки и стал отколупывать
крышку-катанку. Офицеры второй роты уже стояли с  поджаренными кусками  мяса
на шомполах. Солдатик принес нарезанный крупными кусками хлеб, который нужно
было сначала отогреть над огнем, а только потом уже есть.
     Разлив по  имеющимся  четырем  кружкам  водку,  майор  сказал первый  и
единственный тост:
     -- Ну, мужики, завтра у нас тяжелый день, а сегодня Старый Новый год, и
я предлагаю выпить просто за  нашу военную удачу, чтобы она от нас ни в этом
году и вообще никогда не отворачивалась.
     Оставшееся  содержимое бутылки было быстро выпито нашими офицерами.  От
водки легкое тепло разлилось по телу.
     -- Костя, передай  по  рации,  чтобы завтра с вертушкой  лук отправили,
сказал Златозубов нашему батальонному связисту.  --  А  то  шашлык суховатый
получается.
     --  А чего так  скромно? --  усмехнулся  тот  в ответ. -- Ты еще уксус,
приправы и пару официанток закажи. Может, пришлют.
     --  Нет, женщин  нам  сюда не  надо,  --  сказал  Златозубов,  с трудом
откусывая мясо. -- Нам пока не до них.
     С минуту все молчали, думая, очевидно, о завтрашнем дне.

     * АКМС -- автомат Калашникова со складывающимся прикладом

     --  Товарищ полковник, первой "Альфа" будет село штурмовать? -- спросил
Гарин у начальника разведки.
     --  Нет,  они  вообще  отказались  идти  на штурм,  --  сказал  Стыцин,
отряхивая руки  от хлебных крошек. --  Туда под  видом журналистов запустили
одного комитетчика, который определил, что все заложники содержатся в мечети
в центре села. Это самое  большое Г-образное здание в  центре Первомайского.
Вот они и сказали, чтобы их сначала подвели к этой мечети, а потом они будут
ее  штурмовать  и  освобождать заложников.  А село  пусть  сначала  захватят
другие.
     -- Что они -- дети малые, чтобы их за ручку подводить к этой мечети? --
проворчал Гарин.
     --  Да,  это  им  не  автобус  или самолет штурмовать, когда там  сидит
какой-нибудь  колхозник с  самодельной  бомбой или  охотничьим  обрезом,  --
засмеялся Златозубов. -- Чехи есть чехи.
     -- Да ну,  в Буденновске "Альфа" нормально  отработала, -- сказал я. --
Они тогда даже захватили полэтажа больницы,  но их никто не поддержал. Вот и
сейчас, наверное, не хотят подставлять свои головы.
     -- Они говорят, что  их  слишком мало, чтобы штурмовать целое  село, --
подтвердил  начальник разведки. --  Но  тогда  нам может сильно достаться на
орехи.
     --  Там еще есть "Витязь",  "Вега", ОМОНы,  СОБРы, -- вставил новенький
майор.
     -- Вот  пусть они  и  берут село всем  своим  скопом, -- подытожил Стас
Гарин, которому вообще-то  завтра предстояло оставаться на наших позициях на
валу.
     --  А  кто  этот новый майор? -- спросил лейтенант  Винокуров, когда мы
возвращались обратно к своей дневке.
     -- Говорят, что  замполит, и  кажется,  нашей  бригады, --  ответил ему
знающий все штабные перемещения и назначения Стас.  -- И как его, майора, на
полковничью должность  поставили? Если он  такой  волосатый, то чего он сюда
приперся? Гуманитарки тут нет, чтобы ее тырить и потом толкать.
     -- Тут все понятно, за орденом или за звездочкой  сюда прилетел. Это он
сейчас  майор, а  через неделю уже подпол,  как  раз  должность подходит для
этого, -- сказал я, усаживаясь  на покрытый козьей шкурой  ящик у костра. --
Эх, как приятно сидеть на теплом. Откуда коза?
     -- Это наши бойчилы  из дома лесника  притащили, -- засмеялся Стас.  --
Скоро от него одни голые стены останутся.
     -- Бедный хозяин, -- вздохнул лейтенант.
     -- И  какого хрена нас на этот вал посадили? Надо было около дома этого
лесничего оборону занять: там Терек, через который они не переплывут, а жить
можно  в  самом  доме, чем  здесь задницы  отмораживать,  -- размечтался я у
пылающего огня.
     -- Это только боевики и наше командование в теплых местах сейчас сидят,
а мы вот тут кукуем, -- говорил лейтенант, расстилая спальник, чтобы поспать
несколько часов до своего дежурства. $


     Ночь прошла  спокойно, нарушаемая лишь перекличкой боевиков на  постах,
да  один раз  в полночь с  окраины села донесся  приглушенный женский вопль.
Солдат, услыхавший его, так  и не смог разобрать, что именно кричали.  Среди
заложников было несколько женщин, в том числе и одна молодая девушка.
     В понедельник  15  января к семи часам утра все уже были почти  готовы.
Оружие было заранее почищено, боеприпасы  уложены в нагрудники, радиостанции
проверены,  утренний чай  выпит.  Штурмовая  группа в  количестве двенадцати
человек  уже  стояла  на тропинке в одну  шеренгу, спиной  к  валу и лицом к
костру.  Все бойцы внимательно  слушали, как я  доводил до  них поставленную
задачу,  маршрут  и порядок  выдвижения  к развалинам, сигналы  управления и
взаимодействия между подгруппами, пути отхода. Группа была разбита на четыре
подгруппы  по три человека в каждой. Была установлена очередность выдвижения
к развалинам.  Если кто-то был  бы ранен или  убит, то его тело  должна была
выносить его же подгруппа.
     Из радиостанций были взяты только Р-853 для взаимодействия с авиацией и
Р-392  для связи  с  нашим прикрытием.  Между  подгруппами  из-за  небольших
расстояний связь должна была осуществляться голосом. Бронежилеты мы с  собой
не  брали, так  как  они очень  сильно сковывают передвижения разведчиков на
поле боя и делают бойцов более уязвимыми для огня противника.
     В восемь тридцать  утра моя группа уже залегла на  нашем  левом фланге,
ожидая приказа на штурм. За  рощицей, левее по валу, заняла исходную позицию
и  группа Златозубова. Почему-то к  нашей цепи по тропинке подошел комбат  с
Костей Козловым,  тащившим на спине "плеер", -- так  мы называли Р-153 из-за
ее больших размеров.
     -- Как вертолеты дадут первый залп -- в атаку пойдет вторая рота. Когда
они  достигнут фермы,  тогда  и  вы вперед,  -- уточнил  нашу  боевую задачу
комбат.
     Минутная стрелка медленно подходила к своей отметке. Пара Ми-24, до сих
пор  кружившая где-то  в  стороне,  как-то незаметно подобралась с севера от
села  и  зависла  неподалеку от  нас  на  высоте  ста  метров;  сгорбившись,
нацелилась на село. Первомайское тоже замерло в тревожном ожидании. Слышался
только мерный  рокот двигателей боевых вертолетов. Нам  были  хорошо видны в
профиль как вертолеты, так и летчики, сидевшие в своих кабинах. Я прижимал к
уху наушник  Р-853,  словно  надеясь  услышать  нечто важное,  и  наконец-то
дождался.
     -- С Богом, -- услыхал я голос одного из летчиков.
     От малозаметного движения пилота  ближний вертак слегка  качнуло, и под
его  крылом   появилось  дымное  облачко.  И  в   ту  же  секунду  раздалось
звонкооглушающее:  "Ба-бах!"  От  серого  тела  вертолета  вперед  метнулась
длинная  сигара  управляемой ракеты  "Штурм",  слегка поднырнула и, выровняв
полет, устремилась к селу.
     "Ба-ба-бах!"   --   и   в  сторону   села   понеслось   еще   несколько
трех-четырехметровых сигар, несущих в себе добрый заряд взрывчатки.
     -- Окраина села тоже ожила разноцветными огнями разрывов и ответных
  очередей боевиков.
     Еще не  успела отстреляться  первая  пара  двадцатьчетверок, как комбат
повернулся к нам и резко выдохнул:
     -- Вперед!
     Я первым перемахнул через вал  и  зигзагами  побежал  по  направлению к
силосной яме, находившейся как  раз посередине нашего пути, между виадуком и
развалинами.  Я  также  первым достиг  виадука;  у  меня из  дополнительного
вооружения  была  только "Муха", а остальные  бойцы, исключая пулеметчика  и
гранатометчика, несли по одному огнемету. Петляя и пригибаясь, подбежала моя
первая  подгруппа, следом  --  вторая. В  воздухе  уже  царила невообразимая
какофония: рокот вертолетов,  выстрелы и громкие хлопки пролетающих над нами
ракет, ответная стрельба боевиков  и сухой треск над головами от пролетающих
пуль.  Вертолетные  пары,  поочередно  занимая  огневую   позицию,  наносили
"Штурмами" удар за ударом по  крайним домам. Радуевцы  тоже  не оставались в
долгу и яростно отстреливались.
     Перескочили мы  и через  виадук  и угодили в глубокую  канаву, глубиной
метра в два,  всю  заросшую камышом. Перед нами  метрах  в пятидесяти стояло
сенохранилище -- это было сооружение из бетонных  плит, установленных в виде
двух перевернутых букв "П", если смотреть с торца. С  внешних сторон стоящие
вертикально плиты поддерживались  земляной  насыпью, а две внутренние  плиты
между собой  тоже  были  присыпаны  грунтом,  образуя  по  склонам  закрытое
пространство,  защищенное с флангов бетонными плитами, а по  фронту земляной
насыпью.
     Отправленный  на  доразведку  сенохранилища  боец  Баштовенко  осмотрел
обратные склоны и просигналил: "Путь свободен".
     Два  разведчика выскочили из  канавы и, согнувшись, побежали к укрытию.
Вслед за ними  через  минуту  побежал  и  я. Над  головой  стоял  громкий  и
противный треск ломаемых сухих веток.  Добежав  до защищенного места, я  сел
перевести  дух и  дал сигнал следующей  подгруппе на выдвижение.  Сначала на
поверхности показался пулемет Калашникова, а затем из канавы был вытолкнут и
его владелец. Помогавшие ему  бойцы второй подгруппы немного  замешкались  в
камышах,  но вскоре  тоже  побежали в  нашу сторону. Мы  сидели в безопасном
укрытии, но громкий треск пролетающих сверху пуль заставлял нас напряженно и
тревожно смотреть за выдвигающимися бойцами.
     Первым  тяжело  бежал  пулеметчик,  загруженный патронами  и ПКМом.  Не
добежав пяти-шести метров  до убежища, он вдруг  выронил пулемет,  схватился
обеими руками  за  голову  и, упав, заорал  дурным голосом. По моему сигналу
двое бойцов  оставили рядом  со мной  оружие, подбежали  к  орущему солдату,
подхватили  его и дотащили  до сенохранилища. Следом  выскочил и я, подобрал
выроненный пулемет и вернулся обратно в укрытие.
     -- Куда ранен?  --  закричал  я на  орущего  и  державшегося  за голову
пулеметчика.
     -- В ноги, -- громко простонал он.
     Его ответ меня  обрадовал:  все-таки это разные  вещи -- ранение в ноги
или в голову.
     -- А чо за голову схватился? -- спросил я его уже потише.
     -- Не знаю, -- ответил солдат недоуменно и убрал руки с головы. На  нем
уже разорвали штанины и наспех перевязывали небольшие сквозные  раны с обеих
сторон колен.
     Тем  временем  подоспели и  остальные  бойцы. Я приказал гранатометчику
следовать за мной и перебежал к левой внешней насыпи. Там я забрал у солдата
гранатомет РПГ-7, зарядил его выстрелом, забросил  оружие  на плечо и  левой
рукой снял с наконечника гранаты предохранительный колпачок. Высунулся из-за
бетонной стенки,  прицелился под башню стоящего в сотне метров БТРа и плавно
нажал  спуск.  Резко  и сильно громыхнуло; граната ПГ-7ВМ с легким  шипением
маршевого двигателя огненной стрелой понеслась к месту своего  назначения. Я
не видел,  попал в  бронетранспортер или  нет,  так как сразу после выстрела
спрятался за  стенку.  Гранатометчик  уже подавал  снизу  вторую снаряженную
гранату. В  это время подгруппы  начали выдвигаться к развалинам, стоящим от
сенохранилища в полусотне метров.
     Я  дослал  выстрел  в  ствол  гранатомета  и осторожно высунул  голову,
присматривая себе цель.
     -- В БТР не стреляй, -- услыхал я сзади голос комбата.
     Я  обернулся и увидел его  с радиостанцией Р-853 на боку. Рядом  с  ним
сидел с "плеером" Костя Козлов.
     -- БТР  уже подбит. Вертолетчики  передали  по радио, --  сказал  опять
комбат Перебежкин.
     Я кивнул  и  вновь высунулся из-за бетонной стенки. Бронетранспортер не
горел, хоть и  был подбит, но и не подавал  никаких видимых признаков жизни:
башня  застыла  в одном положении, и ствол КПВТ неподвижно уставился в  одну
точку.
     -- "Крыса"  докладывает: "белый  дом" -- наш.  Сейчас будет выдвигаться
поближе к каналу. Просит прикрыть его  огнем, -- скороговоркой выпалил Костя
Козлов, слушавший в наушники радиоэфир.
     -- Передай  Гарину,  чтобы  эвакуировал  раненого из  первой группы, --
приказал Козлову Перебежкин.
     Все эти переговоры между ними  я слыхал краем уха, так как прицеливался
поразить  по навесной траектории один из крайних  домов, откуда боевики вели
огонь по нашим группам. Выпустив в цель еще две гранаты, я  отдал гранатомет
хозяину и  вернулся с ним к раненому пулеметчику.  Тот лежал на земле с  уже
перевязанными коленями и при нашем появлении обеспокоенно уставился на нас.
     --  Сейчас Гарин  тебя эвакуирует  на  наши  позиции. Пулемет  и  ленты
заберет  гранатометчик, а ты возьмешь его  гранатомет и портплед для гранат.
Понял? -- спросил я у раненого.
     Тот кивнул головой; ранение у него было достаточно сложное, но повесить
на себя оружие он был в состоянии.
     -- А я из пулемета плохо стреляю, -- растерялся гранатометчик.
     -- Стрелять  буду я, ты будешь носить его вместе  с лентами. Надевай РД
на себя, -- приказал ему я.
     Солдат быстро закинул  за  спину рюкзак  десантника, полностью  набитый
лентами с патронами для ПКМ.
     --  За мной! -- скомандовал  я ему и  первым  побежал догонять  ушедшие
вперед подгруппы.  Догнали мы их  почти  сразу -- солдаты залегли в ямах  на
полпути к развалинам. Чуть впереди  и справа на пригорке лейтенант Винокуров
готовил к стрельбе РПО.
     -- Бычков!  --  окликнул  я сержанта. -- Все  РПО  и РПГ сложить  около
лейтенанта. Пока мы будем стрелять из них, всем  выдвинуться к развалинам  и
занять там позиции. Вперед!
     Я  залег  за пригорком правее  лейтенанта.  Тот  уже  подготовил ручной
пехотный огнемет к стрельбе.
     -- Стрелял из него? -- спросил я Винокурова.
     -- Да. Пару раз в училище.
     -- Хорошо, -- сказал я. -- А я еще ни разу.
     Хоть я и  прослужил  более восьми лет  в  спецназе  и  окончили мы одно
училище,  но  стрелять  из  этой  бандуры  приходилось  впервые.  Подготовив
огнеметы, мы стали высматривать цели.
     Село уже давно было затянуто густым черным дымом. Горели дома, извергая
клубы бело-серого дыма. Весело пылали и чадили густым черным дымом автобусы,
стоявшие колонной между домами.  БТР,  паскуда,  не  горел  и даже не дымил,
вызывая некоторую опаску.
     -- Давай по крайним домам.
     Мы лежали в  нескольких метрах друг от друга, между нами валялись целые
одноразовые  огнеметы и  гранатометы,  но  эта  куча  зеленых тубусов быстро
закончилась. Мы выпустили все заряды по крайним домам, стараясь стрелять как
можно точнее и быстрее.
     Для  нас  эта артподготовка закончилась  благополучно, если  не считать
сильного шума  в  ушах да  разорванной и  задранной штанины на  правой  ноге
лейтенанта.  При выстреле  из  гранатомета  или  огнемета  сзади стреляющего
возникает  область высокого давления, образуемая газами сгоревшего вышибного
порохового заряда. Поэтому, согласно  инструкции, сзади сопла гранатомета, в
секторе  под  углом  в сорок пять  градусов и на удалении тридцати метров не
должно быть ни людей,  чтобы  их не  поразило ударной  волной, ни каких-либо
препятствий, которые могут отразить волну и направить ее  обратно к стрелку.
Опять  же из-за  этой области высокого  давления  гранатометчик  должен  был
правильно  занимать положение  для  выстрела  из РПГ.  Были  случаи, когда у
стрелка, занявшего  неправильно  позицию для стрельбы, при  выстреле срывало
валенок или сапог.
     "Надо было ногу закинуть левее", -- подумал я, а вслух сказал:
     -- Ну что, вперед.
     Как  и   следовало  ожидать,   бойцы,  впервые  участвовавшие  в  такой
переделке,  позабыли  про  свои  подгруппы  и  сидели  за  невысокой стенкой
маленьким табором. Высовывались из-за стенки и, почти не глядя и  не целясь,
выстреливали по  полмагазина патронов в дома. Пришлось устроить для молодежи
пятиминутное  занятие  по  огневой  подготовке:  я  взял  у  солдата АКС-74,
осторожно выставил ствол поверх  стенки, прицелился и дал несколько коротких
очередей  по  крыше  дома.  Затем еще  быстрее спрятался и,  повернувшись  к
бойцам, прокричал:
     --  Быстро  высунулись,  прицелились,  дали  пару  коротких  очередей и
спрятались! Понятно? Только стрелять не всем  сразу, а вразнобой,  чтобы вас
не засекли.
     Каково же  было мое удивление, когда среди солдат моей  группы я увидал
малорослого  майора в  милицейской  разгрузке  с  АКС-74у,  к  которому  был
присоединен  магазин  на  сорок  пять   патронов.  Но  не  вид  укороченного
автоматика с  длинным  магазином  поразил  меня, а  его  владелец.  Это  был
замполит нашей бригады, и увидеть  его среди штурмующих  Первомайское бойцов
для  меня было  равнозначно тому, как если бы сам  Радуев  перешел  на  нашу
сторону добровольно. Этот майор прилетел  вчера в расположение  наших групп,
пробыл  у  нас полдня  и потом куда-то  пропал.  Тогда я еще  принял  его за
обычного замполита части, приехавшего побывать на  передке  в период затишья
на пару дней,  чтобы затем с чистой совестью получить орден или звездочку на
погон. Таких случаев я  знал  предостаточно. И  вот теперь, наблюдая за тем,
как этот "работник пера  и языка", спокойно прицеливаясь, выпускает  очередь
за очередью  по засевшим в домах  боевикам, я не мог  поверить своим глазам.
Тут  для меня  опять как гром  ударил  среди  ясного неба: пригибаясь, майор
подскочил ко мне и, показывая на мой винторез с оптическим прицелом, заявил:
     -- Вон  там, за бетонными  блоками, засел снайпер. Надо  его долбануть.
Проскочи вон к этой стенке, посмотри в прицел, где он сидит. Хорошо?
     Мы находились за полуразваленными бетонными стенами какого-то строения;
перед нами в десяти метрах был канал, за которым на расстоянии пятнадцати --
двадцати   метров  располагался  сложенный  из  фундаментных  блоков  бывший
милицейский блокпост.  Левее  него  стоял и БТР. Установить,  откуда  по нам
велась  стрельба,  было  очень  трудно.  Боевики могли проделать в  шиферных
крышах  узкие щели  для  стрельбы и  вести  оттуда  огонь,  не  выдавая себя
вспышками выстрелов.  Радуевцы могли также обстреливать из бойниц, сделанных
в  стенах  домов у самой  земли, но в этом  случае у них резко ограничивался
обзор. Могли боевики стрелять и из оконных и дверных проемов, стоя в глубине
комнаты, что  тоже делало их стрельбу малозаметной. Хорошими  укрытиями  для
них служили различные дворовые  постройки. Даже домашние коровы  и быки были
выпущены из боковых проулков на улицу, проходившую  вдоль канала. Напуганные
буренки недолго метались среди грохота автоматных очередей и разрывов гранат
и теперь лежали, сраженные, на улицах родного села.
     Поэтому  определить среди всей этой картины  сельского  сражения одного
снайпера было практически невозможно, но попробовать стоило. Хоть у  меня  и
была в руках  снайперская  винтовка,  и  даже  бесшумная,  да  еще  девятого
калибра, но  вступать  с  тем парнем в  снайперскую дуэль  у  меня почему-то
желания  не возникало. Для такого случая  не  жалко было и "Мухи", которую я
добросовестно протаскал за спиной целый день.
     Увидав,  что  очередная  пара двадцатьчетверок легла  на  боевой курс и
зависла  перед селом, и  дождавшись, когда  вылетит первая ракета,  я быстро
перебежал влево, к остаткам глинобитного дувала. Сидя на корточках  спиной к
стенке, я переводил дыхание и наблюдал  следующую картину. Прямо передо мной
в  ста  метрах  зависла пара  Ми-24  и  вела  огонь  управляемыми  ракетами.
Вертолеты были мне видны в фас, я даже видел отчетливо, как один из летчиков
сделал движение рукой. В ту же секунду геликоптер слегка качнулся, и под его
правым крылом появилось дымное облачко, в котором  возникло  тупоносое  рыло
управляемой ракеты. "Штурм" чуть поднырнул вниз и, выровняв свою траекторию,
понесся прямо на  меня. Несколько секунд я сидел  как каменный,  наблюдая за
зеленой  сигарой. Вот она с громким и резким хлопком пронеслась в нескольких
метрах правее  и выше меня и разорвалась в  каком-то  доме. Я перевел взгляд
опять на вертушки, которые выпускали одну за другой ракеты.
     Мне  впервые  в  жизни довелось  наблюдать  боевую стрельбу  вертолетов
огневой поддержки с такого близкого расстояния, да еще  спереди. Я сидел под
стеной,  прислонившись к  ней спиной,  и смотрел  на вылетающие  управляемые
ракеты. При ее приближении голова инстинктивно и самопроизвольно убиралась в
плечи, а тело так  и норовило сползти  на землю. После оглушительного хлопка
пролетевшего  надо мной "Штурма" почти  судорожно сглатывалась отсутствующая
слюна  и  наступало облегчение, но ненадолго. Под крылом  вертушки вспыхивал
очередной огонек, и все повторялось снова и снова. Чтобы отвлечься от всякой
ерунды,  лезущей в голову, я рассматривал вооружение  "двадцатьчетверок".  У
каждого  вертака было по два крыла, и на каждом  крыле  находилось по четыре
управляемых ракеты.  Две сверху крыла и две снизу. А  еще под  каждым крылом
крепилось  по одной большой подвеске  с НУРСами,  которыми,  к  моей большой
радости,  огонь не велся.  Если пролетающие ракеты и  были управляемыми,  то
НУРС   расшифровывается  как   неуправляемый  реактивный  снаряд.  А   слово
"неуправляемый",   на  мой  взгляд,   было   упомянуто  в  названии  данного
вооружения, чтобы хоть как-то оправдать большой разлет  этих самых снарядов.
Но убеждаться  в  этом  мне не  хотелось... На носу  Ми-24 была  установлена
12,7-миллиметровая  скорострельная  авиационная пушка с  четырьмя  стволами,
которые вращались при стрельбе, создавая высокую скорострельность.
     "Так, штатное вооружение "двадцатьчетверок" запомнили,  и скорее всего,
на  всю оставшуюся жизнь.  Когда  же  у  них эти ракеты  кончатся? Нет бы на
другую позицию перелететь, так прицепились же к одному месту.  И что они там
так упорно долбят?"
     Я медленно  приподнялся на  затекших от  долгого  сидения ногах  и стал
осторожно перебираться к правому краю дувала, стараясь  не обращать внимания
на пролетающие ракеты... Пока село обстреливали Ми-24-е, огонь боевиков  был
заметно слабее и можно было даже выглянуть из-за дувала, чтобы посмотреть на
происходящее.  Первомайское  продолжало гореть, застилая  все  вокруг  сизым
дымом.  Автобусы почти  все уже догорели, превратившись в обугленные остовы.
Справа  вдалеке  от  села   тоже  был  виден  густой   столб  черного  дыма.
Приглядевшись, я  увидал,  что  это  на  позициях  десантников  горела  БМП,
приданная им  в  усиление. От  окраины  до  моста  было метров девятьсот,  и
поразить  на  таком  расстоянии  боевую  машину  пехоты  мог  или  незаметно
подобравшийся гранатометчик с РПГ, или же расчет ПТУР, засевший в крайдомах.
     Снайпера  нигде  не  было  видно, и  я  выстрелил  "Мухой"  в  бойницу,
сложенную  из кирпичей меж блоков. Разглядывать же  в  оптический  прицел на
таком  близком  расстоянии  и  во  время  перестрелки было чистым  безумием.
Приходилось просто осторожно выглядывать, чтобы уследить за обстановкой. Моя
группа  практически  в полном составе засела  за  невысокой каменной стенкой
справа от  меня  и  обстреливала  крайние дома  короткими  очередями. Иногда
раздавались и длинные пулеметные очереди,  видно, гранатометчик, ставший  на
время боя пулеметчиком, решил тоже без дела не сидеть. Слева от меня залегла
группа Валеры Златозубова.  Положение ее  было более трудным: солдаты заняли
позиции  за невысокими, по колено, остатками  стенки, и  плотный огонь с той
стороны  практически  не давал  им  даже  головы  приподнять.  Только  когда
вертолетная пара ложилась на боевой  курс за  ними  и  начинала долбить село
ракетами, только тогда  вторая группа могла вести более прицельный  огонь по
боевикам. Но  даже если вертолеты улетали и огонь радуевцев становился более
ожесточенным, они и тогда старались отвечать огнем на огонь.
     Я  собрался уже перебегать обратно к своей  группе  (все-таки сидеть  в
отрыве от основных сил  не  годится для командира группы, да  и стрелять  из
бесшумной снайперской  винтовки навскидку и одиночными выстрелами тоже  было
не в  кайф),  когда  вертолеты  внезапно улетели, и им  на замену  никто  не
прилетел. Видно,  летчики израсходовали весь боезапас и улетели  на аэродром
пополнять его.
     Я  сидел  на корточках,  прислонившись  спиной к глинобитной  стенке, и
чувствовал, как дувал сотрясается от пуль, попадающих в него с той стороны.
     "Да, если долбанут из гранатомета, стенка не спасет", -- лениво подумал
я. Мое тело дрожало мелкой противной дрожью от холода. Обмундирование сильно
промокло от лежания и переползаний по мокрому снегу, и очень сильно хотелось
сменить белье и погреться у  костра. Но до дневки было метров  пятьсот, да и
боевики  постоянно напоминали о себе  сильным огнем.  Практически  по  всему
периметру   Первомайского   стрельба   почти    затихла;   наши   доблестные
спецформирования,  находившиеся  с юга, устроили  массовый перекур,  лежа на
своих первоначальных  позициях.  Радуевцы,  согласно законам  шариата,  были
людьми  равнодушными к  табаку.  И  тем не  менее  решили  дать прикурить, и
довольно-таки основательно, нашим двум разведгруппам, залегшим на расстоянии
броска ручной  гранаты  от  северной  окраины села. Огонь  боевиков  заметно
усилился, и пули роями проносились сверху и по бокам дувала, с пронзительным
визгом рикошетили от  железных столбиков,  возвышавшихся справа от меня, и с
глухим  чмоканьем  втыкались  в сырую землю. Перед  моими  глазами находился
небольшой остаток дувала  высотой  в полметра,  и пули,  попадая в подсохшую
глину, то отламывали  ее кусками,  то  рикошетили, поднимая облачка  пыли  и
песка.
     "Наверное, с крыши долбят или сбоку", -- равнодушная пробежала мысль.
     Остатки глинобитных и каменных стенок, за которыми  укрылись атакующие,
когда-то давно  были  длинным  зданием колхозной  фермы,  построенной  вдоль
канала.   Мои   солдаты   сидели   за   сложенными   из   камня   и  цемента
полутораметровыми  стенками, и было им очень даже хорошо  и спокойно. Вторая
же группа лежала,  прижавшись к земле,  за небольшими  остатками глинобитной
стены,  оставшимися от все той  же фермы. А  я сидел между группами и иногда
жалел, что горе-строители колхозных ферм выложили это здание лишь наполовину
из камня.
     Осторожно пробую выглянуть из-за дувала, но очереди над головой не дают
это сделать. Слышу за спиной  чей-то топот и  оборачиваюсь: к моему дувалу с
телом АГС-17  несется,  пригибаясь,  откуда-то  из  тыла  капитан  Гарбузов.
Благополучно добежав до укрытия и едва отдышавшись, он орет кому-то:
     -- Минулин, давай!
     Следом  к  нам пронесся боец со станком  от  гранатомета. Последним  на
трубный зов  капитана прибежал второй солдат  с двумя коробками  снаряженных
гранатами  лент.  Как ни в чем не  бывало  вся  троица, едва умещавшаяся  за
стенкой,  начала  готовить  автоматический станковый  гранатомет к стрельбе:
сначала  развернули  ножки  станка,  который   затем  быстро  перевернули  и
установили  на  лапы,  довернув  фиксатор  до  упора;  сразу  же  на  станок
установили тело гранатомета, а уже к телу АГС-17  справа подвесили коробку с
гранатами.  И вот капитан с усилием дергает  за ручку  заряжания  и досылает
первую гранату в ствол АГСа. Маленькая пушчонка  с лентой  в двадцать девять
выстрелов  калибром  в  30  миллиметров готова  к стрельбе. Осталось  только
выставить его за стенку и вдарить прямой наводкой  по врагу. Вообще-то  этот
гранатомет имеет прицельную дальность стрельбы в  1730 метров,  и расчет мог
спокойно  сидеть на  наших  основных позициях и поливать Первомайское огнем,
как дождем.  Но вся троица артиллеристов-разведчиков была  из  группы Валеры
Златозубова и решила не отставать от своих товарищей.
     Я   лишь  наблюдал  за  возней  своих  новых  соседей  как  посторонний
наблюдатель;  когда  капитан решил  выглянуть из-за  стенки,  чтобы  выбрать
подходящую цель, я только предупредил его:
     -- Сильно не высовывайся. Тут все пристреляно.
     Капитан выставляет для  обозрения свое широкое  лицо;  через секунду  в
дувал в  нескольких сантиметрах от  него  с визгом впивается несколько пуль,
кроша  и  разбрасывая сухую глину. Гарбузов инстинктивно прячется за стенку,
поворачивает запорошенную пылью физиономию и протяжно комментирует:
     -- Да-а-а. Попробую с другой стороны.
     Он  не успевает  перебраться к другому краю  дувала,  как  в  невысокий
металлический столбик, стоящий на  одном  уровне со стеной в метре от нее, с
металлическим лязгом ударяет несколько пуль. Солдаты только втягивают головы
в  плечи от близких попаданий боевиков. Бойцы притащили с  собой  деревянный
ящик из-под  патронов, в котором находятся выстрелы к гранатомету, и  теперь
сидят на корточках и снаряжают ими пустые ленты для АГС-17.
     По радио на связь с расчетом выходит командир второй группы, материт их
и требует прикрыть его огнем. Капитан орет в микрофон, что ему высунуться не
дают боевики. Мне очень хорошо слышно, как кричит капитан, но и голос Валеры
Златозубова я  могу без труда  различить в грохоте  боя: его  группа лежит в
нескольких десятках  метров от  нашего дувала, и  командира-2 я слышу и  без
радио.
     Внезапно я вижу, как откуда-то слева к нам бежит  солдат второй группы.
Видно,  он отполз назад и теперь  мчится в  полный рост вдоль по фронту,  не
пригибаясь и  не обращая внимания  на перестрелку. Как в кино, за ним, почти
догоняя,  быстро  ползет  по  земле  "пулеметная  строчка".  Так пулеметчики
называют  попадание   пуль  ровной  линией,  словно  простроченной   швейной
машинкой.
     -- Ложись! Педераст! Так и сяк тебя и твою мать! Ложись! Сука долбаная!
Ложись, кому говорят!
     Чей-то  громкий  и  визгливый  фальцет  врезается  в  шум  перестрелки,
перекрывая такие же крики капитана и его солдат. Бегущий боец поворачивает в
нашу сторону ошалевшее лицо мальчика-грузина с круглыми глазами, пригибается
и падает за бугорок, откуда ранее вылезли агээсчики.
     -- Эй, чудак! Какого хрена прибежал?
     Грузинский мальчик  на секунду выглядывает, снова  прячется и  орет  на
ломаном русском:
     -- У нас ранэный! Златозубов за промэдолом послал.
     -- Ползи к стенкам. Там лейтенант Винокуров, у него возьмешь. Понял?
     Этот противный фальцет замолкает, и я с удивлением понимаю, что это был
мой голос: "до чего же он противный бывает!"
     Грузин  кричит  что-то  невразумительное и  пропадает  из  вида; туда и
обратно к своей группе он проползет на  брюхе, без  единой царапины. Капитан
тем  временем  внезапно  выскакивает с бойцом  и АГСом  из-за  дувала и дает
длинную очередь  из гранатомета по селу. Едва они успевают заскочить обратно
за стенку, как их огневую  позицию накрывает град пуль. Гарбузов с красным и
потным лицом радостно орет мне прямо в ухо:
     -- Ну, как мы их!
     -- Молодец. Дай свой автомат. Я вас прикрывать буду.
     Капитан берет свой АКМС, протягивает мне и спрашивает:
     -- Потом почистишь?
     Я думаю про себя: "ага, а как же", но вслух говорю другое:
     -- Конечно, какой разговор.
     Аккуратно прислонив свой временно безработный винторез и взяв несколько
магазинов с  патронами и проверив  автомат, я  расположился у  правого среза
стенки.  Подождав,  пока изготовятся гранатометчики, мы  почти  одновременно
открыли  стрельбу  по  селу,  только я  высовывался  из-за  дувала,  стрелял
очередями по  крышам, провалам окон и дверей и  прятался, чтобы перезарядить
автомат новым магазином. А капитан с одним солдатом как вытащили АГС на метр
от стенки,  так  и  оставались  там и поливали дома ВОГ-17,  пока  у них  не
кончилась лента  в  коробке. Лишь тогда они  подхватили  гранатомет вдвоем и
вернулись  в укрытие. Второй боец,  до  этого  также  стрелявший  из  своего
автомата,  выскочил и подобрал оставшуюся  на земле пустую ленту. Ее солдаты
сразу же начали снаряжать новыми гранатами, доставая их  из патронного ящика
и своих рюкзачков. Я отдал пустые магазины капитану и взял другие, полностью
снаряженные патронами. Сунув пустые  магазины в  нагрудник,  Гарбузов достал
еще несколько  картонных  коробочек с  патронами,  чтобы  я в  следующий раз
снарядил ими опустошенные автоматные рожки.
     Пули щелкали все чаще и чаще. В следующий  заход капитан смог выпустить
только половину коробки. Глинобитная стенка пылила и крошилась все  больше и
больше.  От пуль она  нас еще прикрывала, но если  боевики влупят по ней  из
РПГ, то дувал расколется  надвое. Но  в этом случае нам будет уже все равно,
на сколько частей развалится стенка.
     Если раньше пули роями проносились над нашими  головами, то  теперь мне
казалось,  что  эти  рои  вернулись  обратно  и  устроили  какой-то  бешеный
круговорот.
     Пора было менять позицию для  стрельбы. У  капитана еще  оставались две
полностью снаряженные коробки для  АГС. У  меня же была последняя паратройка
магазинов к 7,62-мм АКМС. Внезапно  с тыла донесся вертолетный гул,  и через
минуту первая  пара Ми-24,  сгорбатившись, выпустила  первые  ракеты.  Огонь
боевиков заметно  стал слабее,  что  было  весьма нам  на  руку: мы теперь с
большей  уверенностью  открыли  стрельбу по домам.  Под прикрытием  вертушек
артиллеристы-разведчики опустошили коробку и принялись было за последнюю, но
вертушки  выпустили  весь боезапас  и  улетели.  Наступила  относительная  и
недолгая тишина.
     -- Так, пока духи не стреляют, берите свой АГС и  уматывайте назад. А я
вас прикрою.
     Сначала  боец с  коробкой,  а  затем  и  капитан,  и  второй  солдат со
снаряженным полностью  гранатометом  проскочили десяток метров  до  бугорка,
из-за  которого  они  и  прибежали.  Я  уже  выпустил  последнюю  очередь из
последнего магазина, подхватил свою  винтовку и собрался перебегать туда же.
Вдруг над бугром показалось рыло гранатомета, и я услыхал крик капитана:
     -- Алик, подожди перебегать! Я последнюю коробку достреляю.
     Я  сначала  опешил: в  небе  не  видать  ни одного вертолета,  то  есть
прикрыть мой отход некому. Огонь боевиков  становился все плотнее и плотнее.
А  этому чудаку  было  лень  тащить  полкоробки гранат обратно  на  основные
позиции,  и  он  решил,  как на учебном стрельбище, дострелять  боекомплект.
Гранатомет  капитана  успел  выпустить несколько  гранат, но так медленно, и
притом гранаты пролетели, едва не задевая кусок дувала над моей головой, что
меня совсем не порадовало. В шум перестрелки опять врезался уже знакомый  до
боли фальцет, который прокричал что-то матерное  и  непонятное в  адрес всех
капитанов. Дуло автоматического станкового гранатомета исчезло из моего поля
зрения.
     --  Я  бегу! --  проорал  фальцет,  и  мое тело, пригибаясь,  зигзагами
понеслось к заветному бугорку. Уже сидя за этим укрытием от  огня радуевцев,
я перевел дух и молча отдал  капитану его автомат; ругаться не было сил, и я
направился к своей группе.
     На полпути между дувалом и каменной стенкой, чуть позади этих развалин,
я  наткнулся  на  неглубокую  канаву, в  которой залегли  и вели  огонь  мой
сержантконтрактник  Бычков,  гранатометчик  с  пулеметом,   уже  знакомый  и
непонятный  мне  майор-замполит  и  вдобавок  еще один майор-штабист из 8-го
батальона.
     "Ну а ты-то  чего приперся  сюда? Твои  же сидят  на дневках и  в ус не
дуют. Если  тебя ранят,  кто тебя, такого  здорового, вытаскивать  будет? Не
твои же  солдаты",  -- со злостью  подумал  я. Вытаскивая раненого  с  поля,
солдаты сами становятся хорошей  мишенью для противника, а терять еще бойцов
из-за штабного  удальца,  охочего до наград  и внеочередных  званий, мне  не
хотелось. Но  глядя,  как  штабной майор,  который до этого  заведовал  лишь
графиком офицерских нарядов, деловито  и без суеты выглядывает с уже готовым
к стрельбе  автоматом, дает несколько очередей  и  так же  спокойно ныряет в
канаву, я успокоился. Такого не ранят.
     Майор-замполит глянул на меня и прокричал:
     -- Нам  надо в  час опять открыть сильный огонь и сымитировать штурм, а
потом можно отходить.
     Мои "Сейко-5"  показывали без десяти минут час. Я уже успел отдать свой
винторез  солдату-гранатометчику,  забрать  у  него  пулемет ПКМ,  проверить
боезапас к пулемету. От патронов осталась только половина боекомплекта.
     -- А кто стрелял из пулемета? -- спросил я солдата.
     Мы сидели на коленках и пригнулись к дну канавы. Над нами густо щелкали
пули;  головы  наши  почти стукались макушками, и можно было не  кричать,  а
просто говорить.
     -- Я, -- услышал я довольный ответ солдата.
     -- Молодец. Хоть попал в кого-нибудь? -- спросил я его опять.
     -- Не знаю. Надо у них спросить, -- засмеялся боец.
     -- Так. Я сейчас буду стрелять из пулемета, а ты будешь подавать ленту.
Понял?
     Солдат  понимающе  кивнул  головой. Если  пулеметная  лента  уложена  в
пристегнутую   к   пулемету  коробку,  то  пулеметчик   может   один   вести
безостановочную стрельбу, что крайне важно в бою.  Но если один  конец ленты
заправлен  в  приемник  пулемета,  а другой  болтается  на весу, то добиться
беспрерывной  стрельбы одному пулеметчику бывает  трудно. Болтающаяся  лента
может пойти наперекос или зацепиться гильзой  за что-нибудь, и тогда пулемет
просто перестает стрелять. Потому  и нужен  второй  номер, который  держит в
руках  свободный  конец пулеметной ленты и следит, чтобы лента, ни во что не
упираясь, плавно входила в лентоприемник пулемета.
     До   часа  оставалось   несколько   минут,  изредка  кто-нибудь  слегка
высовывался из канавы и давал пару очередей в  сторону Первомайского.  Огонь
радуевцев был настолько плотен, что не было возможности прицелиться даже для
одной короткой очереди.
     "Да,  тяжело  будет  второй  группе  отходить  назад",  --  подумал я и
услыхал,  как  сзади наплывает знакомый и радостный для меня шум вертолетных
турбин и шелест лопастей.
     "Ну,  слава Богу. Хоть  прикроют нас". Почти сразу же мы  услыхали, как
наши достойные коллеги с южного направления открыли ураганный огонь по селу.
До  нас  донеслось даже  слабое "ура".  Над  головами резко  и  оглушительно
раздался хлопок от  первого пролетевшего "Штурма". Но мы уже  не обращали ни
на  что внимания и стреляли,  и стреляли  по  домам,  опустошая  магазин  за
магазином, ленту за лентой. Справа и слева раздавалась такая же ожесточенная
перестрелка. Боевики, несмотря на  присутствие вертолетов огневой поддержки,
лишь   слегка  ослабили  ответный   огонь.  Минут  через  пять  перестрелка,
доносившаяся с  юга,  постепенно затихла.  Наши  группы продолжали тарахтеть
автоматами и пулеметами.
     -- Первым отходит Златозубов. Прикрываем его!  -- крикнул кто-то справа
от меня. Кажется, это был замполит.
     Перестрелка  слева стала  слабее,  и, оглянувшись,  я увидел, как  двое
солдат  второй разведгруппы  начали  короткими перебежками  перетаскивать  в
направлении заброшенной фермы раненого.
     -- Подавай! -- заорал я на своего второго номера.
     Стоя  на коленях  и  придерживая  пулемет  левой  рукой  под пулеметную
коробку,  я  за   несколько  очередей  выпустил   новую  ленту.  Пули   были
бронебойно-зажигательные, и  мне  было хорошо видно, как в  местах попаданий
вспыхивают маленькие огоньки.
     Когда я оглянулся влево еще раз, той тройки  с раненым не было, зато на
полдороге  к спасительной  ферме  лежало  скрюченное тело уже другого бойца.
Сзади  к  нему  подползал  солдат,  который  собирался  его  эвакуировать  в
безопасное  место.  Ужасало то,  что было  очень хорошо  видно,  как,  почти
касаясь  их, над ними пролетали очереди трассирующих пуль. Я  выстрелил  еще
одну ленту,  когда вторая группа скрылась за бетонными  стенами фермы.  Пора
было  отходить  и  нам.  В  канаве  оставались  только  контрактник  Бычков,
солдатгранатометчик и я. Оба майора: замполит и штабист уже отошли.
     -- Собери в  РД пустые  ленты, уматывай  к группе  и  жди меня там!  --
прокричал я на ухо солдату.
     Мы остались в канаве вдвоем с  контрактником. Вертолеты давно  улетели,
над нами раздавался  непрерывный треск от пролетающих пуль, и нам оставалось
только сидеть скорчившись в разных концах канавы и ждать, когда же нам дадут
высунуться и пару раз стрельнуть.  Я встретился взглядом с глазами Бычкова и
почему-то  пропел  на   мотив  вступления  и  первых  двух  строк  "Прощания
славянки":
     "В  жо-пу  клю-нул  Жареный петух. Остаюсь на  сверхсрочную слу-у-ужбу,
Надоела гражданская жизнь". Этот напев звучал странновато в грязной канаве и
под свист пуль, и сержант  контрактной службы Бычков только молча улыбнулся.
В августе прошлого года он подписал контракт с командованием части, и, когда
все  его  однопризывники  уехали домой на дембель, сержант Бычков  продолжал
тянуть  армейскую  службу.  Весной  этого  года  он  собирался  поступать  в
воздушно-десантное  училище, а  для  контрактника  это было  легче  сделать.
Сержант он был толковый, и я обещал ему помочь с поступлением  в  свое РВДУ.
Еще я  обещал  Бычкову помочь  съездить  в  отпуск домой,  но  только  после
выполнения  этого задания.  А пока мы  находились  на боевых, то  мы лежали,
скрючившись, на дне канавы,  и я подшучивал над его желанием  стать кадровым
военным. Когда-то давно таким же образом подкалывали и надо мной. Я отслужил
два года солдатом в спецназе, из них почти год в Афгане, и под самый дембель
решил поступать в военное училище.
     -- Щас  бежишь к стенке,  я тебя  прикрываю. А  там с группой прикроете
меня. Готов? Давай!
     В моем пулемете еще  оставалось больше половины ленты с патронами, и их
как  раз хватило  прикрыть  отход  Бычкова. Потом  щелкнул  затвор,  патроны
кончились,  и лента  упала  на землю. Я  не  стал  ее  поднимать  из  грязи:
засовывать ее  было некуда, да и некогда.  Минуты через три справа раздались
длинные автоматные очереди, я выскочил  из канавы  и через минуту, а может и
меньше, был  под  прикрытием каменной ограды. Здесь сидели почти все солдаты
моей  группы  во главе с лейтенантом Винокуровым.  Тут  же  был и комбат  со
связистом Костей. Перебежкин увидел меня и нарезал новую задачу:
     -- Сейчас будут отходить остатки второй группы. По сигналу  ты со своей
группой откроешь огонь по деревне.
     Я  зарядил   пулемет  последней   лентой,  солдаты  взяли  автоматы  на
изготовку, Костя  Козлов крикнул что-то в  микрофон рации, и  из пулемета  и
автоматов начали  извергаться пламя и  пули. Последний  аккорд нашей капеллы
был мощным, но недолгим.  Патроны у солдат  были почти на исходе. Но  за это
время  последние  несколько бойцов соседней  группы успели выскочить  из-под
огня боевиков и сейчас  они бежали уже  не к  ферме,  а  между  нею и нашими
развалинами, решив преодолеть это расстояние по кратчайшему пути.
     Ствол  у пулемета  накалился  от  стрельбы,  и я  выстреливал  короткие
очереди. Оставалось еще полленты, и комбат крикнул:
     -- Стреляй длинными, прикрывай Валеру.
     Эти полленты вылетели очень быстро, и я сел за стенку, стараясь держать
пулемет за ручку: сильно болела обожженная левая рука  -- где-то я схватился
за раскаленный ствол.
     -- Ствол перегрелся. Начальник РАВ не примет его на склад, -- крикнул я
Перебежкину.
     -- Ничего. Я скажу -- примет, -- услыхал я ответ комбата.
     Часть солдат второй группы,  которые пробежались напрямик по  открытому
пространству,  уже  были  почти в  безопасности и теперь перебирались  через
заросшую  камышом канаву.  Перестрелка постепенно затихла.  Я  отдал пулемет
солдату и отправил бойцов своей группы, оставшихся без патронов, на основные
позиции,  то есть к дневке.  Я  отдал кому-то и свой  винторез и взял взамен
АКМС и сейчас  сидел на корточках и снаряжал  патронами пустые магазины. Под
стенками остались только я, Винокуров, Бычков и солдат Баштовенко. Патроны в
картонных коробочках  у нас быстро заканчивались, и  мы снарядили почти  все
боеприпасы,  когда  между  нами  и  фермой пунктиром разорвались  гранаты от
духовского АГСа.  Кто-то из наших стал опять долбить по селу. Я же, снаряжая
последними  патронами магазин,  смотрел  на остатки  второй  группы, солдаты
которой  находились в  ферме и теперь перебегали из одного  края строения  к
другому, ближнему к нашим позициям.  Я  видел только головы солдат  в черных
вязаных шапочках  и согнутые спины, перемещавшиеся в левый угол, где крайнее
окно было  заложено  красно-коричневым  кирпичом.  Внезапно, прямо  на  моих
глазах, на месте этого окна образовалось огненное ядро, и когда дым от этого
взрыва   рассеялся,  то  увидал,   что  кирпич,  наглухо  закрывающий  окно,
практически исчез.
     Я был  поражен  мощностью взрыва  и  точностью  попадания.  Это не было
похоже на огненное  веретено от  разрыва обычной противотанковой гранаты,  у
которой кумулятивный разрыв.  Здесь было  что-то мощное и фугасное. Из фермы
раздались  крики, но  я не  обращал  на них внимания  и вместе с оставшимися
стрелял и  стрелял по селу. Когда  я заменял магазин  на автомате, мои глаза
непроизвольно  взглянули на ферму.  Солдат там уже не было; они перебирались
через канаву  и тащили на руках раненого,  тело которого мешком висело на их
руках.  Когда  раненого  перетащили  через   виадук,  последней  перескочила
препятствие рыжая шевелюра Валеры.
     Пора  было  отходить  и нам. Патронов  оставалось  по  магазину,  да  и
следующим выстрелом нас могло накрыть. Каменная стенка, надежно прикрывавшая
нас  от  пуль,  от прямого попадания даже  противотанковой гранаты могла  не
выдержать и развалиться. При этом  мы могли  быть  поражены градом  каменных
осколков, образовавшихся при разрыве кумулятивной гранаты.
     -- Отходим по двое.  Саш, ты с Баштовенко первыми до сенохранилища, а я
с Бычковым за вами. Вперед!
     Оставшись  с   сержантом   последними,  мы   экономно  расстреляли   по
полмагазина и, услыхав  за спиной  стрельбу Винокурова  и Баштовенко, тут же
побежали  назад.  Затем  мы выпустили  остатки  патронов,  сидя  на  склонах
сенохранилища.  Услыхав сзади стрельбу двух, прикрывающих нас, автоматов, мы
побежали  к  глубокой  и  заросшей  камышом  канаве,  которую уже  с  трудом
преодолели.
     Когда мы вылезли на поверхность, я увидал  картину  с отдыхающим бойцом
на лоне природы:  на  расположенном к  Первомайскому склоне виадука на спине
лежал  мой солдат Баштовенко и, довольно улыбаясь, отдыхал от суровых будней
войны. Такое  демонстративное пренебрежение к опасности  и  смерти меня даже
покоробило:
     -- Эй, мудаковатый, чего на виду у боевиков разлегся? Своей пули хочешь
дождаться?
     Словно  завершая  мою  фразу,  из  села  раздалась  длинная  пулеметная
очередь. Боец Баштовенко стал медленно переворачиваться через бок и открылся
для того, чтобы я смог отвесить ему  для ускорения хороший пинок под зад. Но
над головами опять сильно затрещало. Передумав торопить подчиненного, я стал
быстро карабкаться вверх по склону.
     Выпустивший в ответ  по боевикам  последние  два-три патрона контракник
Бычков с разбега  взбежал  на скользкий от грязи  склон и догнал нас уже  на
самом верху.
     Перебирались мы через  виадук уже  без единого патрона. И лишь сидя  на
дневке у костра, я вдруг почувствовал, как  же сильно устал за эти несколько
часов.






     Сразу  же  у  всех  поднялось  настроение.  Если  не  считать  раненого
пулеметчика, все вернулись из этой мясорубки целыми и невредимыми.
     Построив группу на тропинке, мы с лейтенантом проверили оружие, чтобы у
каждого бойца был свой ствол. После этого я приказал им пополнить боезапас и
получить сухой паек. С утра солдаты только попили чаю с сухарями, потому что
на  полный желудок  тяжело бегать, да  и  если  пуля  попадет  в  живот,  то
желательно, чтоб  он  был пустой.  Сейчас  же, когда все  было позади,  я не
собирался больше ни с кем делиться продовольствием, и каждый боец получил по
коробке сухпая и по несколько банок яблочного пюре. В предыдущие дни солдаты
получали по коробке  в день на двоих,  так как приходилось подкармливать  то
десантников, то  горнопехотинцев,  то  восьмой батальон,  то  комбата с  его
оравой заместителей и связистов. Сегодня же мои бойцы поработали на славу  и
имели полное право на хорошую  еду и сон. Осталось лишь две коробки  на нас,
троих офицеров группы, и нам этого вполне хватало.
     Через  минуту вокруг костра засновали солдаты  с банками, кто-то  сел в
сторонке снаряжать  магазины патронами.  Сзади меня окликнули  по  имени.  Я
обернулся,  и  в  этот  миг  знакомый  офицер   из  8-го  батальона  щелкнул
фотоаппаратом. По всем законам военного суеверия, фотографироваться на войне
было  крайне  нежелательно.  Я  было  нахмурил  брови,  хотел сказать что-то
резкое, но махнул рукой. Настроение у меня  было  хорошее, и не хотелось его
портить.
     --  Товарищ  старший  лейтенант, а я даже и не  догадывался,  что у вас
такие хорошие вокальные данные, -- сказал мне, улыбаясь, Бычков.
     Я посмотрел на снаряжавшего магазин сержанта и тоже засмеялся:
     -- В такой переделке не то что песни, а оперные арии запоешь!
     -- Что угодно,  только  не  похоронный марш, -- сказал сидевший у  огня
Стас,  который за этот день организовал  эвакуацию раненого  пулеметчика  из
моей группы, а потом обстреливал Первомайское  из  правофлангового пулемета.
Он расстрелял  больше  половины  лент  и теперь подходил с серьезным видом к
знакомым офицерам, горделиво объясняя им, что благодаря именно ему, старшему
лейтенанту Гарину, раненый  пулеметчик  не  истек  кровью на поле боя, а вся
остальная  разведгруппа во  главе со старшим лейтенантом Зариповым ("Да  что
одна  группа!  Целый отряд спецназа под руководством  майора  Перебежкина!")
вернулась   обратно   практически   без  потерь,   благодаря   исключительно
виртуозному  пулеметному  прикрытию  скромнейшего  российского офицера.  При
заключительных словах  Стас, аки красна девица,  застенчиво тупил глазки, но
большой  палец  правой руки уверенно  тыкался в  его  же грудь,  указывая на
спасителя всего батальона, а то и человечества. Но этот эффектный финал  ему
довелось испытать только с двумя-тремя офицерами, которые были молоды, юны и
вообще  не  нашего  батальона.  Основная  же  масса  потенциальных жертв его
красноречия предпочитала  спасать свои  уши  и отправлялась дальше  по своим
делам.
     Винокуров  и  я  отдыхали  и  грелись у костра,  одновременно слушая  и
посмеиваясь над россказнями Гарина.
     На глаза  попался солдат Баштовенко,  которому  я  погрозил  кулаком  и
пообещал устроить  ему веселую жизнь, если он еще  раз будет демонстрировать
показательный отдых на виду у боевиков.
     Раненый  пулеметчик лежал  под  навесом и довольно  улыбался.  Для него
война уже кончилась; его укололи промедолом, и ему осталось только дождаться
вертолета.  От  сухпайка  он отказался и теперь опустошал баночки с яблочным
пюре.
     -- Филатов, после госпиталя к нам вернешься? -- спросил его я.
     -- Ну  конечно,  товарищ старшлейтнант, --  слегка заплетающимся языком
проговорил солдат.
     Наркотик  уже начал действовать,  и пулеметчик  постепенно засыпал.  По
заключению нашего доктора,  ранение его оказалось не очень тяжелым, и  через
три месяца он уже будет здоровым солдатом.
     Вскоре командиров групп вызвали к комбату в расположение второй группы.
Там уже  собрались  почти все офицеры и  контрактники.  Жарко  пылал костер.
Вокруг него  сидели на корточках  несколько солдат  и  разогревали баночки с
кашей  и тушенкой.  Остальной  народ  приготовил на  шомполах кусочки мяса и
дожидался,  пока  догорят дрова  и  на углях можно  будет  поджарить военный
шашлык. Гомон и  шум стоял  сильный:  участники недавнего  боя, оглохшие  от
перестрелки,  громко  рассказывали офицерам  из восьмого батальона  все  или
почти все  интересные  моменты  штурма. Те лишь завороженно молчали, глядя в
рот собеседнику. Капитан-артиллерист Гарбузов, горячо что-то рассказывавший,
заметил меня и сразу вспомнил про свой автомат:
     -- Ну что, когда будешь автомат чистить?
     -- У тебя что,  солдат нет? -- спросил его я. --  Я из  этого  автомата
кого  прикрывал,  тебя  или  твою  бабушку? А  кто собирался  остаток  ленты
достреливать, когда вертолеты улетели? Ты бы смылся,  а я там и  остался бы,
под дувалом.
     Капитан немного помолчал и пошел на мировую:
     -- Ну ладно. Идем, я тебя шашлыком угощу.
     Дрова в  костре  почти  прогорели, но пламя еще было  довольно высоким.
Чтобы  сбить  его  сверху, в  огонь бросили чей-то окровавленный бушлат  без
теплой  подкладки. Пламя  слегка  притухло, но  потом с  силой разгорелось и
начало  пожирать  пропитанную  кровью  одежду.  Внезапно  в  костре   что-то
затрещало  -- так  обычно  рвались патроны. Бушлат  сразу  поддели  из огня,
бросили  на  снег и  начали  тушить  ногами. Про  него сразу  же забыли,  но
тушивший огонь контрактник вдруг громко выругался. Мы  обернулись и увидали,
как  он  носком  сапога отбрасывает в снег  выпавшие из  карманов одежды две
гранаты Ф-1 и две  РГД-5. Во всех  были  вкручены запалы. Если б не патроны,
которые разорвались первыми, то от  огня  сдетонировали бы гранаты. А вокруг
костра  сидело и стояло немало людей, которые только что живыми вернулись из
боя, а тут едва не погибли от нелепой случайности или чьегото головотяпства.
     Видимо,  каждый представил  себе  картину  со  взрывающимися  в  костре
гранатами и разом начали вспоминать всю родню по седьмое колено того чудака,
который бросил в огонь бушлат, не вывернув карманы. Виновника сразу же нашли
--  это  был  солдат  с  красными  от недосыпания  глазами,  которые  только
непонимающе хлопали, когда по его шапке несколько раз комбат ударил кулаком.
Боец  был  из  числа  штурмовавших  село,  и  этим  наказание  ограничилось:
Перебежкин в последний раз стукнул кулаком по  маленькой красной звездочке и
отпустил бойца отдыхать.
     Обычно  гранаты держали в нагруднике,  где  кроме  карманов  для  шести
магазинов еще было четыре кармашка для ручных гранат. Но наши пулеметчики, у
которых запас патронов в лентах располагался в РД-54, нагрудников не имели и
гранаты клали в карманы одежды.
     -- Это бушлат пулеметчика раненого, -- подтвердил кто-то.
     --  Вон его доктор  перевязывает. В ферме его задело  капитально.  Это,
наверное, духи ПТУРом залепили.
     -- А  может быть, это  граната от  РПГ. На нее  они  детонирующий  шнур
наматывают или тротиловые шашки прикрепляют, -- вставил  один из сидевших  у
костра контрактников второй группы. Я отошел посмотреть на раненого. Хоть он
не был моим солдатом, но его ранило  при отходе, когда мы их прикрывали. И я
чувствовал себя немного  виноватым  из-за случившегося. Выйдя из  рощицы,  я
подошел к носилкам с  раненым, вокруг которого находилось несколько человек.
Начальник медслужбы нашего батальона капитан Косачев уже  обработал открытую
рану на голове пулеметчика и сейчас разрывал бумажную упаковку на нескольких
бинтах, чтобы без задержки сделать перевязку.
     Я присел на корточки рядом с носилками, чтобы  вблизи посмотреть на все
происходящее.  Выглянувшее из-за туч солнце  осветило своими лучами  верхнюю
часть тела раненого, а я как-то механически отодвинулся в сторону, чтобы они
попали и на лицо солдата.
     Я смотрел,  как падавшие на снег бурые, почти черные, капли  и  сгустки
вспыхивают  под  солнечными лучами сочным  алым  цветом.  Под  каплями  снег
подтаял, и уже образовалось маленькое озерцо свежей дымящейся крови.
     У  пулеметчика  был начисто  снесен затылок, и  его черные волосы  были
вмяты в бурые мозговые ткани. С некоторых слипшихся прядей стекали тоненькие
струйки. Озерцо росло...
     Мне было не по себе наблюдать за последними минутами восемнадцатилетней
жизни. Я хотел встать и уйти на свою  дневку,  но  что-то удерживало меня на
месте. Может быть, чувство некоторой вины или чисто звериное любопытство.  А
может,  желание  поучиться  оказывать  медицинскую  помощь  при  тяжелых   и
несовместимых с жизнью ранениях.
     Каких-то пятнадцать минут назад солдат  был  цел  и невредим:  стрелял,
переползал, перебегал,  меняя свои огневые позиции.  А  теперь  он  лежал на
брезентовых носилках, весь искромсанный осколками противотанковой гранаты.
     Солдат, несмотря на свое тяжелое  ранение, был в сознании,  не стонал и
только спрашивал время от времени слабым голосом:
     -- А где вертолет? Сука, где вертолет? Когда он прилетит? Сука...
     Раненый  едва  дышал  сквозь  приоткрытые губы,  и  его слова слетали с
увеличивающимся  интервалом  при  выдохе.  Обработанное  врачом  белое  лицо
солдата  незаметно  становилось  красным  от  крови, выступающей на коже  из
небольших  ранок. Веки его были полуприкрыты,  а угасающий взгляд неподвижно
смотрел в серое небо. В уголке глаза быстро набухла темно-красная  жидкость,
которая тут же кровавой слезой скатилась по щеке. По ее следу стала медленно
сочиться темнеющая кровь.
     -- А-а-а... Сука... Где вертушка?
     Командир  второй  группы придерживал кончиками  пальцев  его  голову за
макушку  и терпеливо  отвечал  вполголоса, что вертушку уже вызвали, она уже
вылетела  и надо только немножко  подождать и чуть-чуть потерпеть. А  в  это
время  ставший  на  колени  доктор  уже  начал  с  солдатской  макушки  свои
священнодействия  по спасению  человечьей  души и  теперь быстро и аккуратно
перевязывал  голову белым  бинтом, который сразу набухал и темнел  от крови.
Солдат  лежал на носилках лицом  вверх, но  голова свисала над снегом, и под
ней  продолжала  увеличиваться  небольшая лужица алой крови. Белый снег  уже
подтаял  от этого маленького и  теплого озерца, черные края  которого  резко
выделялись на ослепительно белом и чистом фоне.
     "Красная, красная кровь. Через час  она  просто  земля... Через два  на
ней..." вдруг  вспомнились слова знакомой песни. Я сглотнул комок  в горле и
перевел взгляд от этого черно-красно-белого зрелища в другую сторону.
     Кроме этой открытой  черепно-мозговой травмы  у бойца кровоточили также
посеченные  осколками  руки,  ноги  и  тело,  но рана на голове  была  самой
тяжелой.
     -- Весь затылок снесен, -- вздохнул кто-то за моей спиной.
     Капитан  Косачев продолжал перевязывать голову, и с  каждым слоем бинта
кровавые  пятна уменьшались, вскоре голова стала похожа на большой белый шар
с  редкими  пятнышками  алого  цвета. Были видны только кончик  носа и  губы
раненого пулеметчика.
     Доктор окончил перевязывать и встал:
     -- Бедняга... Могут не довезти...
     Я не стал смотреть дальше, повернулся и зашагал обратно к своей дневке.
В моей группе  тоже  был  раненый,  и тоже пулеметчик,  которого  нужно было
подготовить  к  эвакуации.  Тяжесть  пулемета  и  боезапаса  к  нему  делали
пулеметчиков неуклюжими и медлительными,  что делало их  хорошей мишенью для
врага...
     Я шел к своим, чавкая по каше из подтаявшего снега и  грязи, и подбирал
новую кандидатуру для замены выбывшего пулеметчика в своей разведгруппе.
     Проходя  мимо  оборудованной  для пулемета  ПКМ позиции  на моем  левом
фланге,  я почему-то замедлил шаг, и  какое-то  смутное и  тревожное чувство
охватило меня. Эту огневую точку должен был занимать мой штатный пулеметчик,
но  утром  он был  ранен,  теперь  нужно было искать ему замену. Я  мысленно
перебирал в уме весь личный состав моей группы, но никто не умел  обращаться
с  пулеметом так, как это необходимо в бою.  Поэтому  единственной достойной
кандидатурой  на замещение вакантной  должности пулеметчика была только  моя
персона...
     "Вот  тут-то  меня и шарахнет",  -- вдруг четко и осознанно подумал  я.
Черные и гнетущие тучи в  моей душе ударили внезапной, как молния, и простой
мыслью. Я внутренне напрягся, хотел коротко  выругаться, но не смог и только
лишь махнул рукой...
     "От  е-пэ-рэ-сэ-тэ! И чего только в бестолковку не полезет после такого
штурма..."
     Я  отогнал  от  себя  тревогу  и печаль  и  зашагал дальше. После всего
пережитого сегодня как-то не хотелось думать о завтрашнем дне.
     Ярко  светило  солнце,  настроение  было  отличное,  на  сегодня  война
закончилась,  потери  в  моей  группе  минимальные  --  красота. Я  даже  не
подозревал о тех  событиях,  что произойдут через двое с половиной суток, по
сравнению с которыми сегодняшний штурм покажется детской прогулкой.
     Внезапно возникшее осознание того, что скоро я сам буду ранен именно на
позиции  своего левофлангового пулемета, уже было мной отогнано... И  теперь
ничто  не предвещало мне того,  что меня  будут перевязывать именно  на  том
самом месте, где только что забинтовывали голову раненого пулеметчика второй
группы; того, что...
     Но всего  этого  знать мне было не  дано, и  потому я с  легким сердцем
сбежал по склону к костру на своей дневке.
     Солдаты группы  уже успели и поесть, и  получить боеприпасы, и  кое-кто
уже завалился спать под навесом. У костра сидели Винокуров и Гарин и пили из
жестянок наваристый чай. На ящике стояла еще  одна банка с горячим и пахучим
чаем. С огня только что сняли котелок, где было наше первое и второе блюдо в
одном исполнении.
     -- Идем поедим, -- предложил Винокуров.
     Через десять  минут после плотного обеда, состоявшего из гречневой каши
с тушенкой и чая с ржаными  сухарями, мы полулежали  на ящиках вокруг костра
и, довольные жизнью, болтали о всякой ерунде.
     -- После  Чернобыля в моей Брянской области полным-полно этой радиации,
а  мне  тут,  в  Дагестане  приходится есть тушенку из  Семипалатинска,  где
ядерный полигон,  -- пожаловался  лейтенант,  лениво пихнув  пустую  банку в
костер. -- Куда ни кинь -- везде радиация.
     -- Это  мы еще советские стратегические  запасы доедаем, -- ответил ему
Стас,  которого особенно  интересовали вопросы  тылового  обеспечения  наших
войск. -- На складах НЗ этой тушенки и каши семипалатинской еще хватает. Так
что парочку лет придется ее кушать.
     -- По вкусу вроде бы ничего, только к этой гречке лучка бы не помешало.
Или зелень-мелень какая-нибудь...
     -- А самый вкусный чай -- это из сухпайка и приготовленный на костре. А
к нему еще и черные сухари.
     -- Ну, еще и простая гречка с тушняком  неплохо идет, -- еле выдавил я.
Сильно тянуло ко сну, и болтать было лень.
     -- А  я  на  боевых  ничего, кроме  чая  и  сухарей, есть  не  могу, --
пожаловался Стас. -- А то потом по большому сходить тяжело.
     -- Да, -- согласился я,  -- что верно, то  верно. Ты  уж побереги себя,
больше двух банок за раз не ешь... А то не добежишь... до
     -- Ой, как смешно! -- невозмутимо ответил вскормленный горилкой и салом
Стас. --  Я как раз только две  банки и съедаю.  Это же каша  -- ее много не
съешь.
     Одной из самых серьезных проблем  на войне является нужда  до  большого
ветра. Если летом нужно опасаться растяжек или  снайперов, то зимой еще надо
поискать защищенное от ветра и мороза место, чтобы не отморозить кое-чего.
     --  В  прошлом году зимой в  Грозном  нам  отвели  под  жилье  частично
разбомбленное  здание общаги. Я и ротный,  капитан  Баталов,  пошли выбирать
комнаты  для  групп. Поднялись  на  второй  этаж  и  тихо  идем по  длинному
коридору.  Вдруг  видим,  как  из-за полуоткрытой  двери поднимается пар  от
дыхания -- дело-то было в морозы. На  всякий случай мы еще внизу приготовили
АПСБ для стрельбы: все-таки район только отбили, и снайперов хватало еще. Мы
сотню раз  видели по телеку, как  врываются в помещения  с оружием, и пинком
ноги распахнув дверь, мы заскочили вовнутрь с готовыми пистолетами. А там, в
разгромленной и пустой комнате, у стены сидит какой-то  военный строитель  и
тужится с бо-о-ольшим таким усердием. Увидав нас, он делает огромные глаза и
пытается  прикрыть  лицо растопыренными пальцами.  А мы только слышим, как у
него срывает  задвижку, и он  уделывается аж на неделю вперед. А затем, даже
не поднимая штанов,  стрелой бросается к оконному проему от нас. Тут Баталов
грозно  кричит: "Стой! Стрелять  буду!" То ли этот окрик подействовал, то ли
высота второго этажа, но строитель замирает с уже закинутой на перила ногой.
Баталов смотрит  на этого вояку  со спущенными штанами и  так  издевательски
заботливо разрешает: "Оправляйся,  оправляйся. Мы свои". Я первым выскакиваю
в коридор, и мы начинаем умирать от смеха: мыто думали, там снайпер сидит.
     Вспоминая  об этом, мы  снова смеемся и из-за смеха  не слышим, как нам
что-то кричит доктор, стоящий у дневки второй группы. Солдат, дежуривший  на
валу, спускается вниз и говорит нам:
     -- Там доктор сказал, что вертолет летит. Надо раненого приготовить.
     Раненого  пулеметчика  вытаскивают  сонного  из-под навеса и  на  руках
поднимают из канавы.  Вертолет  садится сразу  за нашей дневкой  в полусотне
метров.  Внезапно слева  над  ним что-то разрывается, и  мы видим в  воздухе
белое облачко разрыва.
     -- Духи бьют по вертолету! -- кричит кто-то из офицеров.
     Я собирался  подойти к вертушке, но, увидев второй разрыв  уже на земле
позади  борта, бросаюсь  к позициям. Там  стоит  постоянно готовый  пулемет.
Справа и слева  по селу стреляют автоматы, и я тоже начинаю выпускать наугад
короткие очереди. Наша стрельба усиливается, когда борт начинает подниматься
в воздух. И лишь после того, как затих шум улетевшей винтокрылой машины, наш
огонь по Первомайскому стихает.
     -- Пристрелялись.  Так они  могут и  нашу дневку накрыть. Интересно, из
чего это они долбанули? -- озабоченно спрашивает Стас.  -- Для гранатомета и
подствольника далековато.  Из АГСа  могут достать,  но разрывы  одиночные, и
первая  ерунда  сработала  в  воздухе  от самоликвидатора. Для  ПТУРа разрыв
слабоват.
     -- Может,  они  вертолетным  НУРСом  выстрелили?  Или  гранатометчик  в
камышах спрятался, -- вставил сидевший у огня Сашка Винокуров.
     -- Если  стрелял  гранатометчик, то  мы бы услыхали  выстрел. А  его не
было.  Наверное,  НУРСом шарахнули. Но  тогда  им  нужна одиночная  пусковая
труба, прицел  хороший и батарейка. Значит,  у  них мастера хорошие, чтобы в
кустарных условиях сделать пусковую установку для неуправляемого снаряда.
     --  А стрелки  еще лучше,  --  добавил  я.  -- У чеченцев  стрельба  из
гранатомета -- национальный вид спорта.
     --  Да, как они  точно долбанули по окну,  прямо  в середку. А чем  они
"бээмпешку" у десантников подбили? -- спросил Саша.
     --  ПТУРом, -- сказал  подошедший  сзади  майор-замполит,  --  у них  в
крайних домах сидел расчет. Когда БМП начала  бить из орудия по деревне, они
и стрельнули. Перед БМП стоял бетонный блок, ПТУР попал в блок, расколол его
пополам  и  своей  кумулятивной  струей  пробил  снизу  броню  двигательного
отделения; экипаж еле успел выскочить из машины.
     -- А кто ходил к ним? -- спросил Стас.
     -- Командир  десантников сам  пришел  на доклад к начальнику  разведки.
Главное,  что экипаж видел, как ПТУРом выстрелили, и видел, как ракета летит
на них. За секунду до попадания еле успели выскочить из БМП.
     -- Товарищ майор,  а в  село  кто-нибудь ворвался?  -- спросил один  из
солдат.
     -- Да. Когда мы в  час  начали опять имитировать атаку, наша артиллерия
открыла огонь и за двести -- триста метров до восточной окраины села сделала
"огневой вал". Это когда  снаряды  ложатся  на  одной линии.  Этот  вал стал
приближаться  к Первомайскому. А  сзади,  под прикрытием огня  артиллерии, в
атаку  пошли  бойцы "Витязя". Снаряды проутюжили  окраину села, прошли  чуть
дальше, и артиллерийская поддержка закончилась. Но "витязи" успели захватить
несколько  домов  на  восточной  окраине. С  южной стороны  села имитировали
массированную атаку наши  СОБРы, ОМОНы и другие  спецназеры. С  западной  --
десантники,  которые  на мосту стоят.  Ну  а  мы  с севера  долбили по  этой
деревне.
     В   Первомайском  пожары  затихли,  и  лишь  обугленные   остовы  домов
напоминали  об утренней  атаке. Где-то на обратной стороне  села раздавалась
вялая перестрелка.
     -- А сколько их там, наших-то? -- спросил кто-то.
     --  Человек  тридцать  --  сорок.  А  боевиков  там  триста  --  триста
пятьдесят.
     --  Да. Несладко сейчас там нашим, -- сказал гранатометчик-пулеметчик и
стал опять неумело снаряжать пулеметную ленту патронами.
     -- Товарищ  старшлейтнант, а тут  патроны обычные,  БЗТ,  снайперские и
трассирующие. Их все подряд заряжать? -- вдруг спросил он меня.
     --  Снайперские и  бронебойно-зажигательные пока  не трогай.  А в ленту
забивай два обычных патрона,  а потом  один трассирующий. Понял? Снайперские
оставим  для эсвэдэшника.  Бронебойные --  для  следующего штурма,  если  он
будет. Днем очень хорошо видно, куда бронебойно-зажигательные пули попадают.
При  попадании  БЗТ  дают  маленькую  вспышку.  А  трассерами  хорошо  ночью
стрелять. Хоть видно будет, куда попадаешь. Пулемет-то без ночного прицела.
     -- А стрелять из него я буду? -- спросил солдат.
     -- Ну  конечно, -- ответил я и добавил, -- но  под  конец боя. У одного
пулемета будет находиться старшлейтнант Гарин, а у другого буду я. Ты будешь
подавать мне ленты, а потом и сам постреляешь.
     -- А кто же из РПГ-7 стрелять будет? -- не унимался боец.
     -- А к нему пока нету выстрелов.
     -- А если привезут выстрелы?
     -- Вот  когда привезут  -- тогда и спрашивай. А пока  снаряжай ленты  к
одному пулемету. Можешь и ко второму ПКМу ленты доснарядить.
     --  Товарищ  старшлейтенант, у  меня  уже  мозоли на  руках,  -- солдат
показал красные ладони.
     -- Смотри, скоро и на языке мозоль появится. Говорун ты наш.
     --  В армии  знаешь какое правило?  --  засмеялся Бычков.  -- Кто много
разговаривает  с  начальством  -- тот  потом  много работает.  Запомни  это,
сын-нок.



     Уже начинало  темнеть,  когда меня вызвали  к  комбату.  Оказалось, что
позиции восьмого батальона,  расположенные  на  левом  фланге,  из  зарослей
камыша  обстреливает "блуждающий снайпер", вооруженный  АКМ  с  ПБСом. И мне
предстояло пойти  и проверить  эту  информацию. Я молча выслушал приказание,
вернулся к  дневке  за  Бычковым,  и  вдвоем с ним  мы  нехотя  поплелись за
офицером 8 бата, который лично видел и слышал, как боевик стрелял по ним. За
прошедший день мы вымотались, как черти, и идти в такую  даль изза какого-то
мифического боевика было неохота.
     На "обстрелянных" позициях мы с Бычковым  минут пять наблюдали в оптику
за полем. Лежавший рядом боец убежденно восклицал:
     --  Вон  окопчик! Он из окопчика стрельнул. И в эту щель убежал. А пули
прям над головой просвистели.
     Перед нами на расстоянии ста метров был виадук, проложенный параллельно
нашему  валу.  Только перед  рубежом  моей  группы он  возвышался  на высоту
полутора  метров  над   землей,  а  здесь,  на   удалении   километра,   это
"чудо-творение  советской  ирригации"  представляло  собой  обычную  канаву,
заросшую  камышом. Между валом и виадуком шумел небольшой островок камышовых
зарослей, но  за  виадуком камыш  стоял  густой  стеной. Было  хорошо  видно
какое-то углубление в откосе канавы и щель в зарослях.
     По  знаку мы выскочили на внешнюю сторону вала  и  зигзагами, прикрывая
друг  друга   при   коротких   перебежках,   готовые  стрелять   по   любому
подозрительному предмету, быстро побежали к окопчику. Добежав до него и упав
на  землю,  мы  с  Бычковым  настороженно  всматривались  и  вслушивались  в
надвигающихся сумерках. Потом осмотрели  окоп.  Это  была небольшая воронка,
скорее всего от подствольной гранаты ВОГ-25.  Щель  в камышах  была  обильно
затянута   прошлогодней  паутиной,  стебли  камыша   не   были  погнуты  или
повреждены,  да  и на сырой земле не  было  ничьих  следов. Оставалось  лишь
матюкнуться и вызвать к  себе этих чудаков из восьмого бата. Они  прискакали
почти сразу, недоверчиво выслушали мои доводы и так же недоверчиво осмотрели
местность.  Они,  конечно, кивали  головами и  соглашались, но было видно: в
глубине души  они  убеждены, что  этот  боевик  действительно  существовал и
стрелял по ним.
     На  обратном  пути  к  валу мы с Бычковым  решили  попробовать  поджечь
осветительными ракетами  небольшой  островок камыша,  росший  на  полпути  к
только  что  досмотренному окопчику.  Мы  достали  по  ракете и  по  сигналу
выпустили их, направив  в заросли. Одна  из  ракет  отрикошетила от  земли и
улетела в небо. Вторая же осталась лежать среди надломленных стеблей камыша,
разбрасывая  во  все  стороны  красные искры.  Подбежав,  мы наложили поверх
горящего заряда  пучок  камыша, но он был  сырой  и  не  загорался. В случае
удачного завершения этого эксперимента мы попытались бы  поджечь и остальные
камышовые заросли, где возможно укрывался боевик, но...
     --  Значит,  не судьба...  Пусть  растет, -- сказал я, и мы  побежали к
валу.
     Когда мы вернулись на свою дневку, уже совсем стемнело. Наш оперативный
офицер Гарин сидел у костра и прихлебывал чай из консервной банки.
     -- Ночные бинокли плохо работают. Если духи попрутся,  можем прозевать.
Менял  батареи  на  биноклях  --  все  без  толку,  --  лениво  потягиваясь,
проговорил он.
     -- Может, перед валом гранаты на растяжку или мины поставить? -- сказал
я.
     -- Не знаю. Надо у комбата спросить, -- ответил Стас. -- Пойдем?
     Комбат молча выслушал нас и отрицательно покачал головой:
     -- Если поставите мины, то кто их будет снимать? Завтра или послезавтра
нам опять идти на штурм. Вдруг бойцы напорются.
     -- Я мины поставлю, я их и сниму, -- сказал я. Хотел было добавить, что
в  прошлом   году  мне  пришлось  обезвреживать  мину,  к  которой  по  всем
инструкциям даже подходить запрещалось, но благоразумно промолчал.
     -- Нет, -- сказал комбат.
     Обратно мы  шли молча.  И  только  когда  подошли к  костру,  Винокуров
спросил нас:
     -- Ну что, будем мины ставить?
     -- Посмотрим, -- на ходу ответил я и прошел  к  ящикам, где содержалось
все наше инженерное хозяйство. У нас было шесть мин МОН-50,  но к  ним  было
всего три минных детонатора МД-5  и три механических взрывателя МУВ-3. Сразу
было ясно, что мины  готовил к отправке в нашу группу явно не командир роты.
Он бы не экономил  и не поленился сходить на склад  и дополучить недостающие
детонаторы и взрыватели. А пока нам  надо было что-то  делать с тем, что  мы
имели.  Кроме   этого,   мы   еще   располагали   детонирующим   шнуром  ДШ,
сосредоточенными зарядами СЗ-1Э и СЗ-4П. Если повозиться, то  можно было  бы
соединить  мины между собой при  помощи детонирующего шнура, и они сработали
бы все.  Но  времени  не  было,  и я  взял  только  одну мину,  детонатор со
взрывателем и моток проволоки, именуемой в обиходе растяжкой.
     Потом  у костра мы подготовили одну гранату  Ф-1. К метровой палке  при
помощи  медицинского  пластыря прикрепили корпус гранаты. У связистов  взяли
метров  десять электрического провода  в белой  оплетке  для установки кроме
мины  еще и гранаты. Если верить тактико-техническим данным, то  осколки  от
разрыва оборонительной гранаты  Ф-1 разлетаются в радиусе до 200 метров,  но
по  моему  скромному убеждению,  только лишь  отдельные  фрагменты чугунного
корпуса "эфки"  могли покрыть это  расстояние.  Основная же  масса  осколков
имела гораздо меньшую дальность разлета.
     -- Со мной идут Винокуров и Бычков, --  сказал я Гарину. -- Если комбат
будет спрашивать, где мы,  скажи -- пошли  проверять  тыловой дозор. Прикрой
нас у пулемета. Хорошо?
     -- Ну, давайте, с Богом, -- сказал напоследок  Стас, и мы втроем быстро
перескочили через вал.
     Ночь была темная, но в этой темени можно было различить небольшие кусты
и высокую траву. Еще утром, когда мы пробегали по  этим местам, я  заметил в
трех  метрах от  виадука неширокую  просеку,  свободную от кустов.  Там  я и
собирался  установить  мину.  Подобравшись  к  ней, мы  посидели в зарослях,
выжидая время и осматриваясь вокруг. Затем я приказал  Винокурову и  Бычкову
отойти вправо и влево от себя на тридцать метров и наблюдать за обстановкой.
     Я остался один. Воткнув в  землю  приготовленную палку и привязав к ней
на уровне  пояса  конец  провода,  я отошел  на десяток метров,  и  взятый у
связиста  Кости Козлова провод закончился. Затем  я воткнул  в  сырую  почву
метровый кол  с примотанной гранатой. Разогнул и  обломил один  из  усиков и
привязал к кольцу запала  Ф-1  свободный конец провода. Теперь  граната была
готова  к действию: ползущий по земле человек мог беспрепятственно проползти
под  растяжкой,  но идущий  в полный рост или пригнувшийся враг  обязательно
напоролся  бы на натянутый  на  уровне  пояса провод и тем  самым  вырвал из
запала  гранаты  предохранительное  кольцо.  А   через   три-четыре  секунды
взорвется "эфка" и предупредит нас, сонных, о нападении. Хоть в инструкции и
написано,  что радиус  разлета осколков  гранаты Ф-1  может быть  до двухсот
метров, но  в реальной действительности это  бывает  редко. Однако  в  нашем
случае осколки могли поразить человека, наткнувшегося на провод. "Ну  двести
-- не двести, а метров двадцать покроет. Так, теперь МОНка..."
     Установив гранату, я сместился от нее вправо. Было слышно,  как в ту же
сторону уходит и охранявший меня справа Бычков. Теперь можно было приступать
и к установке самой мины.
     У  большого  выделявшегося куста я  достал  из-за пазухи мину, вывернул
предохранительную  заглушку  из запального  гнезда,  расправил металлические
ножки и выбрал место для установки МОН-50. Направив  мину вдоль  виадука,  я
воткнул ножки в грунт  и проверил ее направленность.  Затем, привязав  конец
проволоки к  правой  передней ножке, я стал  осторожно  пятиться  от  мины и
разматывать катушку с растяжкой.  Как  назло, я упустил кончик  проволоки из
замерзших рук; мне  пришлось возвращаться  к  мине и снова  тянуть  стальную
проволоку.  Вытянув растяжку на  всю ее  длину, я  вытащил  из-за голенища и
воткнул в землю штатный  металлический колышек  и привязал к  нему свободный
конец  проволоки. Вернувшись  к мине, вкрутил в гнездо детонатор. Достав  из
кармана взрыватель,  я еще раз убедился в наличии металлоэлемента и накрутил
на минный детонатор механический универсальный взрыватель МУВ-3.
     Мне доводилось  раньше участвовать в установке мин, и именно МОН-50, но
тогда   это  был  электрический   и  притом  управляемый  способ,  а  сейчас
приходилось устанавливать МОНку ночью зимой и  на растяжку.  Полгода назад я
как-то  установил  мину  на МУВ-3, но  потом ее  пришлось  подрывать  ручной
гранатой. Но  тогда было лето, и тот случай из-за  неудачного результата я в
счет не  брал.  Может,  из-за этих неприятных  воспоминаний  или  вследствии
усталости и холода, но все-таки нервы  были напряжены. От этого напряжения и
дрожали слегка  руки. Приходилось действовать  очень  осторожно.  В  темноте
можно было легко ошибиться. Проверив  мину и развернув взрыватель так, чтобы
боевая  чека была направлена в сторону колышка, я отвязал конец проволоки от
ножки мины и привязал  его к боевой чеке. И  только  после  этого  осторожно
вытянул  из  корпуса  взрывателя  предохранительную чеку. Если  бы сейчас  я
случайно  выдернул  и  боевую  чеку, то  мина  взорвалась  бы  только  через
пятьдесять минут,  когда  резак  МУВа перережет  металлоэлемент. Но  этого я
никак не мог допустить и медленно  отошел на метр от мины. Теперь резак  под
действием   боевой  пружины   начал   перерезать  металлоэлемент,  и   через
определенный  срок  мягкая  свинцовая  пластина  будет  перерезана,  ударник
взрывателя  упрется  в боевую  чеку и мина  встанет на боевой  взвод.  Стоит
кому-нибудь натолкнуться  на растяжку  и тем самым вырвать  боевую чеку, как
освобожденный ударник ударит по капсюлю  детонатора, мина взорвется и пошлет
в  сторону противника град металлических шариков или  цилиндриков, которых в
общем количестве более  двух  тысяч  штук.  Зона  сплошного поражения  МОНки
такова,  что  на  расстоянии  пятидесяти  метров  будет  поражено  осколками
буквально все: кусты, деревья, люди...
     "Если  у  "эфки" дальность  указана приблизительно, то  здесь пятьдесят
метров  сплошного  поражения  гарантированы  заводом-изготовителем  и  самим
министром обороны... Все... Пора обратно..."
     Когда  мы  втроем вернулись  на дневку,  то почти все уже спали мертвым
сном. Лишь на валу дежурили  дозорные, и Стас Гарин встретил нас у пулемета.
Мы  показали  ему,  где  поставлены  мина  и  граната,  и  я  с  Винокуровым
отправились спать. Контрактник Бычков пошел проверять наши дозоры.
     На дневке я увидал бойца-калмыка и  пулеметчика-гранатометчика, которые
пытались устроиться поспать на ящиках вокруг костра.
     --  Да мы все  и  так  уже  под  навесом  спали,  --  вполголоса  стали
оправдываться они. -- Но пришел товарищ майор, нас двоих оттуда согнал и сам
спать лег. На наши места.
     Мне только и оставалось негромко выругаться: мои солдаты были важнее, и
с этим нужно было что-то делать.  Сейчас под навесом  не было места даже для
меня. Пока я раздумывал, дежурный боец-костровой подсказал, что через десять
минут он станет будить очередную смену на фишки. Пришлось мне  и  лейтенанту
подождать  и затем улечься спать на освободившихся  местах. Но потом  пришли
отдежурившие   солдаты,   которые   умудрились   втиснуться  среди   спящих.
Почувствовав, что  от  тесноты стало  тяжело  даже  дышать,  я приказал этим
бойцам снять с  себя бушлаты  и  накинуть их поверх спальников. Только после
этого под навесом стало полегче, и я сразу уснул.
     "Это  не дневка, а какая-то гостиница получается. Лежим,  как селедки в
бочке. Ладно, завтра что-нибудь придумаю", -- успел подумать я, проваливаясь
в сладкий и долгожданный сон.
     В три часа ночи меня  разбудили -- подошла очередь  моего дежурства. Во
всех группах, кроме солдат на фишках, в ночное время еще дежурили  и офицеры
из состава разведгрупп. От усталости и постоянного недосыпания солдаты могли
ненароком  уснуть  на  своих постах,  и  дежурный  офицер должен  был каждые
полчаса проверять дозоры и лично наблюдать  в ночной  бинокль  за местностью
перед нашими  позициями.  Ну а нас,  офицеров и солдат групп, контролировали
поочередно комбат и его заместители.
     Я неохотно  вылез из теплого спального мешка, и мы с Сашкой Винокуровым
попили кипятка вместо чая. Заварки и сахара не хватило на ночь, и  мы просто
побаловались  горячей водичкой. Потом Сашка залез в освободившийся спальник,
а  я пошел проверять  посты.  Ночь выдалась морозная и тихая.  Ярко  светили
звезды,  и  если бы не доносившиеся издалека одиночные выстрелы и перекличка
радуевских часовых "Аллах акбар", то можно  было принять эту ночь  на боевых
позициях за обычную ночь на плановых зимних учениях разведгрупп специального
назначения.
     Около четырех утра, когда на востоке еле забрезжил рассвет, я  разбудил
Винокурова и  Бычкова,  подождал их, пока они соберутся, и затем мы неслышно
перескочили через вал. Мы шли снимать накануне установленные мину и гранату.
Неизвестно, какую еще боевую задачу  могли нам нарезать утром проснувшиеся в
штабе  воители,  но  мина была установлена  без  ведома начальства, и на ней
могли подорваться солдаты как из моей, так и из соседних групп.
     В заросшей кустарником ложбине было темно, как в погребе. За ночь трава
и  кусты  покрылись  серебристым  инеем, и только в ямках белел нерастаявший
снег. Оставив за полсотни метров от предполагаемого места установки мин свое
охранение и предварительно отдав Бычкову свой винторез, я сел на корточки  и
начал   осторожно  продвигаться   вперед.   На   дальнем   крае   кустарника
передвигаться пришлось  еще  осторожнее  --  я  выдвинулся  уже  на открытое
пространство и старался не упустить в высокой траве стальную проволочку. Для
этого  я  растопырил  веером   пальцы,   выставил  ладони  перед   собой  по
вертикальной линии и  осторожно проводил  пальцами  левой  руки  от середины
вниз,  а  правой от середины вверх.  Сначала мои  руки осторожно и  медленно
вытягивались  вперед,  совершая  при этом  плавные  движения  вверх-вниз  по
вертикали, затем, все также на корточках, я перебирался вперед на общупанный
участок местности длиной в полметра, а потом  все повторялось по-новому. Мои
пальцы должны были осторожно дотронуться до тонкой стальной нити, желательно
не натягивая ее, чтобы  не выдернуть боевую чеку взрывателя; затем следовало
нащупать  сталь  и убедиться в  том,  что  это  именно  она --  смертоносная
проволочка.  Ну  а  потом  мне  оставалось  пройти  вправо вдоль растяжки  и
обезвредить мину. Теоретически все  выглядело легко и просто, но на практике
оно, как всегда, оказывается гораздо сложнее и хуже...
     Не  помню, сколько метров я "прошел", но первыми обнаружили растяжку от
мины  не  пальцы,  а  мои  глаза.  В  предрассветной  мгле  я  скорее   даже
почувствовал  нутром  и лишь затем увидел еле  различимую тоненькую стальную
нить. Она была в десятке сантиметров от пальцев. Можно было слегка перевести
дух. Я повернулся направо и  осторожно двинулся параллельно растяжке и через
три-четыре  метра  увидел  белесый  от  инея  прямоугольник   мины,  который
практически  не выделялся  на  таком  же серебристом ландшафте. Только  лишь
четко  просматривались корпус с ножками и палочка МУВа, в  которую упиралась
тонкая нить.
     Остальное было делом техники: аккуратно прижал Р-образную боевую чеку к
корпусу взрывателя,  размотал пропущенный через ушко  чеки  конец проволоки,
открутил взрыватель  и положил его  в карман. Взяв  в  руку мину, я пошел  к
колышку и  на ходу  свернул в моток  проволоку.  Выдернув из  земли колышек,
обтряхнул и засунул его за голенище валенка.
     Обнаружить и обезвредить гранату было еще легче. Ф-1 торчала  на уровне
пояса,  и я сразу же нашел  ее, открутил  провод  от кольца запала  и загнул
оставшийся один усик на гранате. По  сигналу подошел Бычков, мы собрали  все
имущество и отправились обратно.
     Уже на дневке  я открутил от мины детонатор и бросил его со взрывателем
в  специальную коробочку. Мину  положили в ящик,  а гранату на колышке -- на
шифер  навеса. И только сев к  костру, я  почувствовал, как у  меня замерзла
спина, которая взмокла от пота.
     У костра сидел Гарин и кипятил для нас чай в большой банке.
     -- Ну как, все нормально? --  спросил он.  --  А я проснулся, смотрю --
вас нет.
     --  Нормально, -- ответил я. --  Но  в следующую ночь  поставлю  только
гранату. Или две. А снимать и ставить мины по ночам -- ну его на фиг.



     День 16 января прошел для нас  почти спокойно. Оказалось, что "Витязи",
захватившие несколько  домов на восточной  окраине села, удерживали их всего
несколько часов. После гибели  своего  командира и  четырех товарищей  бойцы
элитного спецподразделения МВД ушли из  села. Теперь Первомайское было опять
в руках боевиков. Изредка  они  обстреливали нас  пулеметными очередями.  Мы
отвечали  им  тем же. Наша артиллерия тоже не сидела без дела и, начиная  со
вчерашнего вечера  и  продолжая  сегодняшним утром,  обстреливала крайние  с
востока дома, где ярко вспыхивали разрывы снарядов.
     В  камышовых зарослях  перед позициями уже  второй группы действительно
появился боевик-одиночка  с автоматом  с ПБС.*  Он несколько раз обстреливал
дозорных  на  валу  и скрывался  в камышах. Мы  попытались навести  на  него
вертолеты  Ми-24,  но вертушки только проносились  над зарослями и никого не
обнаружили.
     Зато "крокодилы"  или  "серые  волки",  как иногда  мы называли  боевые
вертолеты  Ми-24 за их длинное и вытянутое тело с  хищным профилем,  много и
часто   заходили  на  сверхмалой  высоте   на  село  и   поливали  дома   из
скорострельных пулеметов и пусковых установок с НУРСами. У боевиков в центре
Первомайского  была   зенитная  установка   ЗУ-23-2.   Эти   две   спаренные
автоматические пушки калибром в 23 миллиметра стояли между домов, которые не
позволяли радуевцам напрямую ударить по вертолетам, издалека  нацеливающимся
на  село. Выпуская на  лету  град железа, вертушки  не  долетали  до окраины
каких-то  двести метров и  сворачивали в  сторону. На  боевой  курс сразу же
ложилась следующая вертолетная пара...

     * ПБС -- прибор бесшумной и беспламенной стрельбы.

     Лейтенант Винокуров, заменив на время бойца-наблюдателя,  сидел в окопе
на  валу  и  слушал  по 853-й  радиостанции переговоры  вертолетчиков, когда
боевые  вертолеты  обстреливали село.  Взамен  утерянной  вчера  у  развалин
штыревой антенны в гнездо радиостанции был воткнут шомпол от автомата АКМС.
     -- Ну как станция ловит? -- спросил я снизу лейтенанта.
     -- Да  нормально принимает, -- ответил он.  -- Хоть шомпол и  покороче,
чем своя штатная антенна, но ловит все хорошо.
     В свое время, то есть за несколько минут до  замены Винокурова, я успел
заварить  на нас крепкий чай. Не допив  свою порцию обжигающего  напитка,  я
прямо с банкой чая взобрался на вал, чтобы заменить его.
     -- Ну, что там творится? -- спросил я лейтенанта, удобнее усаживаясь на
подстилку от спальника.
     -- Только что НУРСами и из  пулеметов  долбили село, а сейчас  ракетами
собираются стрелять, -- ответил Винокуров и сбежал вниз к костру.
     Если раньше  боевые  вертолеты заходили на село  с западной окраины, то
есть  со  стороны  десантников,   то   сейчас   Ми-24   решили  обстреливать
Первомайское  управляемыми  ракетами  с  северо-запада,  то  есть  от  наших
позиций. В отличие от вчерашнего  дня, когда я находился между вертолетами и
селом,  сегодня  я сидел позади выпускающих  ракеты Ми-24 и  получал двойное
удовольствие, отхлебывая горячий сладкий чай и наблюдая за разворачивающейся
картиной.
     "Крокодилы", зависшие на высоте пятидесяти метров над землей и на таком
же расстоянии  впереди нашего  вала,  поочередно выпускали  по целям в  селе
управляемые ракеты. Сначала под крылом появлялось небольшое облачко  дыма, и
вертолет заметно встряхивало в  воздухе. Затем доносился хлопок  выстрела, и
от  вертушки по  направлению  к селу мчалась  длинная черная  сигара с ярким
огоньком в  сопле  маршевого двигателя ракеты.  Спустя  секунды этот  огонек
достигал   своей  цели  в  домах  Первомайского,  мгновенно   превращался  в
ослепительную вспышку взрыва, звук от разрыва доносился до наших  позиций, и
теперь  можно  было переводить взгляд обратно на вертолет в ожидании  нового
запуска.
     Уже  отстрелялось  две пары "двадцатьчетверок", и на боевой  курс легла
следующая  пара  боевых вертолетов. В динамик  радиостанции было слышно, как
командиры докладывают в свой центр о готовности открыть огонь. Правый "серый
волк"  быстро  отстрелялся  по своим  целям, и теперь настала очередь левого
вертака. Но первая ракета почему-то  пошла на большой высоте и пролетела над
всем селом, так и исчезнув где-то далеко на юго-востоке.
     -- Некондиция, -- недовольно буркнул в эфир вертолетчик.
     Раздался второй  выстрел. Я  ожидал увидеть хоть какую-то корректировку
стрельбы, но и  вторая  ракета пронеслась над Первомайским и  также  исчезла
вдали.
     --  Что?  Опять  некондиция?  --  ехидно  спросил  я в  тонгенту  своей
радиостанции.  Чай уже закончился, и теперь  мне оставалось только наблюдать
за стрельбой вертолетов.
     Вертолетчик проговорил что-то  невнятное  в эфир и  выпустил уже третью
ракету.  Как и первые  две, третья  черная сигара улетела  в темнеющие  дали
Дагестана.
     -- Вы что, поправку  взять  не можете?  -- не выдержав  такого зрелища,
почти  закричал  я  в  радиостанцию. --  Вчера такая  вот  некондиция  могла
шарахнуть и по моему укрытию, причем не со стороны врага.
     -- Борт такой-то!  Что там у вас?  -- в эфире  послышался далекий голос
дежурного из центра полетов.
     -- Некондиционное изделие, -- доложил ему вертолетчик.
     Сзади меня на вал уже поднимался майор-замполит. Он  проходил мимо, но,
услыхав что-то неладное, решил  понаблюдать самостоятельно. Уже с ним вдвоем
мы увидели запуск четвертой  ракеты.  По ее высоте я  сразу понял, что и она
улетит  в  никуда,  и  зло выругался.  Майор-замполит  взял у меня  тонгенту
радиостанции и быстро доложил на базу вертолетчиков о неточности стрельбы.
     --  Скорее всего, нарушен или  сбит прицел, -- сказал он заключительную
фразу и выключил клавишу передачи.
     --  Борт такой-то! Прекратить огонь. Возвращайтесь на базу, -- услыхали
мы далекий голос дежурного по полетам.
     Вертушки быстро повернули в сторону и улетели прочь.  Я опять выругался
и повернулся к майору:
     --  Я  вчера  сидел  за  этой  стенкой, а  ракеты  в  метре над головой
пролетали. Хорошо, что у них только сегодня некондиция пошла, а не вчера.
     -- Вчера тоже была "некондиция",  -- сплюнув,  вполголоса сказал майор.
Они вчера прикрывали "Витязей", когда они только-только ворвались в дома. Ну
и  выпустили  ракету по своим  же. В этом доме, оказывается,  наши  "Витязи"
сидели. Убило у них командира и еще двоих бойцов. Вот такая вот некондиция.
     От  такой  неожиданно  горькой  новости  я  опять  выругался  и  быстро
проговорил майору-замполиту:
     -- А я вчера все думал, что наша артиллерия может их случайно зацепить.
Стволы-то изношены.
     -- Ну "Витязи" так и подумали, когда в первый  раз в атаку поднялись за
этим "огневым валом". Снаряды тогда рвались в пятидесяти метрах от бойцов, и
им показалось,  что  артиллеристы  их накрыли.  Первая  атака не получилась.
Потом им объяснили, что огонь по ним не велся, и увеличили дальность разрыва
снарядов до ста  метров. Когда сделали  второй  "огневой вал", то все  пошло
нормально и бойцы "Витязя" смогли ворваться в Первомайское.
     -- Ворвались, а потом все равно  пришлось  оставить  захваченные  дома,
сказал с горечью я, и мы спустились вниз к дневке.
     Гревшийся у огня разведчик сразу же полез занимать освободившийся окоп,
где постоянно сидела наша фишка.
     -- Наблюдай за вертолетами. Если будут промахиваться -- сразу зови меня
или своего командира, -- приказал ему майор-замполит.
     -- Понял! -- сказал боец и взялся за полевой бинокль.
     Во   второй  группе  была  любительская  видеокамера,  которой  снимали
интересные моменты вертолетных атак. Ближе  к обеду  эта камера  снимала уже
стрельбу  из огнеметов.  Мишенями для  стрелков служили заброшенная ферма, в
которой  был ранен  пулеметчик,  и  маленькое  здание  из  красного кирпича,
стоявшее левее фермы. Выстрелили пару раз и по камышовым зарослям: надеялись
поджечь их и выкурить снайпера-одиночку. Но камыш был сырой и не загорался.
     В  моей  группе  огнеметов не осталось  после  штурма,  и  мы были лишь
наблюдателями. Зато ночью на наши позиции ветром принесло несколько десятков
парашютов от осветительных мин. Солдаты и офицеры  с  удовольствием брали их
себе на  память.  Солдаты,  уходившие на  дембель,  писали  на  белой  ткани
маленьких парашютов  адреса друг другу, и иметь хоть и небольшой, но парашют
было  достойно  уважения   среди  старых  солдат.  Взял  один  такой  символ
парашютных прыжков и я.
     Этой  ночью  над  селом стали  подолгу  висеть  осветительные гирлянды,
сбрасываемые  нашими  самолетами.  Ночью  где-то  на большой высоте пролетит
истребитель-бомбардировщик или штурмовик, звук двигателей  стихнет  вдали, а
высоко  над   облаками  появляется  похожее  на  северное  сияние  множество
огоньков.  Всю местность  заливает  неярким и  тусклым светом, и глаза могут
различать ландшафт на расстоянии двухсот метров. Ночным биноклем в это время
пользоваться нельзя, так  как при такой  освещенности  срабатывает  защитное
устройство  в  окуляре, и зеленоватый  экран  начинает  моргать и  затухать.
Какой-то боец все-таки включал "ночник" при горящих гирляндах и окончательно
вывел  из строя  один  из двух  ночных биноклей. Приходилось теперь выдавать
дозорным на дежурство ночной прицел от снайперской винтовки.
     Ближе к полудню к нашему костру  подошел майор из штаба 8-го батальона,
которого  я видел в той самой канаве у села  во время вчерашнего  штурма.  Я
тогда  еще  с  явным  неудовольствием подумал про его желание  повоевать, но
сейчас не преминул пригласить его погреться на нашей дневке:
     -- Марат, идем погреемся у огня и чайком побалуемся!
     Он не стал отказываться и подсел к нам:
     -- У вас тут дворец по сравнению с нашими дневками.
     -- Да  знаем мы ваши дневки  -- еле горит  костерчик в  чистом поле,  а
вокруг толпа народу жмется. Уже четвертый день  здесь  находитесь,  могли бы
что-нибудь  приличное оборудовать,  -- проворчал Стас. --  Мы  только первую
ночь так провели, а потом обустроились.
     -- Ну да, разве после вас что-нибудь останется из подручных материалов.
Разобрали домик лесника: одни стены только стоят, -- отшутился майор.
     --  Там еще крыша,  потолок,  пол  и  двери  остались,  -- уточнил  мой
сержантконтрактник. -- На ваш батальон хватит...
     Тем  временем закипел  чай, и мы разлили горячую и  пахучую жидкость по
имеющимся  банкам и  кружкам.  Захрустели вприкуску  сахар и  ржаные сухари.
Сразу стало тепло, и  по телу  разлилась приятная усталость. Пока  пили чай,
немного поболтали "за жисть".
     Проходившие мимо нас трое  бойцов из ростовских  групп  с  нескрываемой
завистью  посмотрели  на  наши  блага цивилизации.  Одного  из них  окликнул
штабной майор:
     -- Ну что, Еременко, будем здесь песни петь?
     --  Гитары нету, товарищ майор, --  нехотя сказал разведчик  и  ускорил
шаг.
     Я знал этого  сержанта, который был  каптерщиком в моей  бывшей  первой
роте. Я допил свой чай и спросил майора:
     -- А что такое?
     --  Там  в казарме мой кабинетик  по соседству с их каптеркой. А стенка
фанерная, и  они меня уже  вконец достали своими песнями. Соберутся вдвоем и
пробуют сочинять. Как будто готовятся к конкурсу солдатской песни.
     -- Про комбата и солдата? -- засмеялся я.
     -- А ты уже слыхал? Ах да, ты ведь в первой роте был, -- тоже улыбнулся
майор.
     А  у них только одна рифма получается,  и вот мучают эту гитару одним и
тем же...
     "Привет, комбат. Я -- молодой солдат".
     --  Это они про свою духанку  поют,  -- сказал я.  --  Я это уже  давно
слыхал.
     Майор закивал головой:
     -- Ну а теперь они ведь дембелями стали и поют уже по другому.
     "Прощай, комбат. Теперь я больше не солдат".
     --  Это как в "Двенадцати стульях", где один поэт все время писал стихи
про  Гаврилу,  --  со  смехом вставил Винокуров.  --  Там Гаврилиада была, а
здесь... Даже и придумать ничего нельзя...
     -- А что, кроме  этих двух  строчек, у них больше ничего не получается?
спросил Стас.
     -- У них не получается. Зато у меня через неделю появилось  желание  им
помочь, и я подсказываю другие куплеты.
     "Привет, комбат.  Я --  старый опытный солдат.  Хочу  пойти  в  большой
наряд. И отстоять три дня подряд".
     -- Товарищ  майор,  а их  в  наряды  кто ставит? --  смеясь, спрашивает
Бычков. Не вы случайно?
     --  Ну а кто же  еще, --  довольно говорит  майор. -- Это  с  офицерами
сложновато,  а их,  сержантов,  распределяю на раз-два. Вот  они  попритихли
немного, а  потом опять затянули свои дембельские  страдания.  А у меня ведь
жилья  пока нет, и приходится и работать, и жить в своем кабинетике. Мне это
надоело, и на следующий день я их ставлю в сержантский наряд на дальнее КПП,
где в чистом поле стоит одинокий вагончик-кунг, и печка на ладан дышит.
     --  Знаю-знаю... Там ветер со всех щелей дует, и холод собачий. Здесь и
то теплее, -- вспомнил свою молодость Бычков.
     --  Вот-вот.  Певцы после  смены  целые сутки  отогревались  и на  меня
волками  косились.  Я  им в  шутку  предложил  срифмовать  такие слова,  как
медсанбат и дисбат, так они сначала посмеялись, потом помолчали  и пообещали
по вечерам не петь. Такая благодать настала...
     -- Это они пока еще на боевых не были. А теперь, после Первомайского, у
них  столько  материала для  песен,  что  они не удержатся  и  будут  дальше
репетировать  свои  песнопения,  --  пошутил я,  взяв  бинокль  и  собираясь
взобраться на вал. -- Будут петь такие куплеты:
     "Кричит израненный солдат: В бою  я  спас  тебя,  комбат.  Не надо  мне
других наград. Отправь меня домой назад..."
     --  Товарищ  старшлейтенант,  они будут  петь  покруче, -- подал  голос
дозорный с вала, предвкушающий внеплановую замену на фишке:
     "Прощай,  солдат.  Сказал комбат.  Поцеловал  холодный лоб.  И  родокам
отправил гроб".
     -- Вот я тебя сейчас отправлю одного за дровами  в  лес или за водой на
речку,  --  беззлобно  проворчал я, карабкаясь по скользкому  склону. --  Ты
куда-то  собрался? Правильно, что никуда. Ну-ка прикрывай командира  группы,
пока он осматривает поле грандиознейшей битвы.
     --  Вот  это находка.  И в  нашей  группе нашелся  поэт-песенник. Прямо
самородок какой-то, -- сказал,  вставая,  Стас. -- Теперь  и у нас покоя  не
будет...
     -- Да  ладно. Пусть тренируются, -- махнул рукой майор. --  Не зарывать
же  талант в  землю. Выделим им днем какое-то время, и пускай наяривают  про
своего комбата-солдата. Может, чего и получится. Вот только как сам командир
батальона отреагирует на эти частушки?
     Я уже занял наблюдательный  пост и стал осторожно осматривать местность
в десятикратную  оптику,  стараясь  не обращать внимания на шум  и  смех  за
спиной...
     Откуда-то издалека опять начала работать наша агитационная установка. В
ее бормотанье было  довольно  тяжело разобрать какие-либо слова,  но, скорее
всего, наши  агитаторы опять  предлагали Радуеву сдаться и обещали  боевикам
гуманное отношение при сдаче в плен. Село на эти посулы ничем не отвечало, и
только редкие автоматные очереди боевиков изредка заглушали еле слышную речь
диктора.
     У  боевиков  после штурма  радостное  предвкушение  скорого возвращения
домой  сменилось лишь озлобленностью  и ненавистью  к  России.  До границы с
Чечней  оставалось  каких-то  полтора  километра,  но  стало  очевидно,  что
федеральная власть не даст боевикам просто уйти из села. Во время вчерашнего
штурма погибло более тридцати боевиков, и теперь их свежие могилы маленькими
земляными холмиками  чернели  среди засыпанных  снегом  погребений сельского
кладбища. Ночью  заложники  вырыли для них отдельные  могилы, и  если  будет
новый  штурм  Первомайского,  то  потери  боевиков  увеличатся. Уже к вечеру
радуевцы восстановили  поврежденные укрепления и вновь были готовы сражаться
до последнего.
     Наши  группы  тоже  готовились  к  новому  штурму.  Солдаты,  насколько
позволяла обстановка, отсыпались и отъедались, набираясь сил, чистили оружие
и  готовили боеприпасы.  Вечером, направляясь  на минирование  местности, мы
взяли с собой только две гранаты Ф-1. Быстро установили  их на прежнем месте
и отправились обратно.
     В эту же ночь в ста -- двухстах метрах правее моего  правого фланга  на
валу расположился капитан-артиллерист с двумя бойцами и АГС-17. Установив на
гранатомет  оптический прицел  с  подсветкой и вооружившись ночным биноклем,
капитан  надеялся обнаружить  на сельском кладбище  боевиков  в тот  момент,
когда  они будут хоронить тела своих товарищей,  погибших  от  обстрела села
артиллерией  и  авиацией. После обнаружения он  собирался  выпустить одну за
другой  две коробки  ВОГ-17, чтобы эдаким "ковровым гранатометанием" накрыть
все кладбище  и поразить кого-нибудь из боевиков. Лично мне  не  понравилась
эта затея,  поскольку  кладбище  есть кладбище,  и нарушать его  покой  было
большим  грехом.  Кроме того,  тела погибших чеченцев  будут, скорее  всего,
хоронить  захваченные  дагестанцы под присмотром  одного-двух боевиков.  И в
случае   массированного  обстрела   могли   погибнуть  непосредственно  сами
заложники. Но мои доводы не остановили  артиллерийский расчет второй группы,
и они пошли мимо нашей дневки  далеко вправо. Слава богу, ни этой, ни другой
ночью они так никого на кладбище не засекли.
     В среду  17 января  до нас довели  новую директиву  командования: штурм
села  начнется  завтра  с  артиллерийской  подготовки  в  девять  утра.   По
Первомайскому  будут бить 122-миллиметровые  гаубицы и  реактивные установки
"Град". Поскольку стволы у гаубиц и реактивных систем залпового огня  сильно
изношены, то  разлет снарядов предполагался  большой. Поэтому нашим  группам
предстояло штурмовать село  только после окончания артподготовки. Мы  должны
были вновь добраться до остатков развалин  и имитировать "мощную" атаку. Вот
только людей в наших двух группах стало меньше: у меня  уже  был эвакуирован
раненый пулеметчик и был  готов к  эвакуации  боец Дарьин  с загноившейся  и
распухшей  рукой,  а   у  Златозубова  в  госпиталь  были   отправлены  один
тяжелораненый и  двое  солдат  со  средними ранениями.  Поэтому  утром мы  с
Валерой подошли к комбату с просьбой вызвать  из батальона несколько  солдат
для  усиления  групп. Нам  было дано  "добро", и  через полчаса мы  по радио
передали  дежурному по ЦБУ  нашей части фамилии  солдат, которые должны были
пополнить наши атакующие подгруппы.
     -- Не поув Ваус поув -- в квакающих и булькающих звуках и я, а  затем и
Валера так и не смогли разобрать смысл ответа дежурного.
     Все встало  на свои места,  когда  к радиостанции  подсел Костя Козлов,
который сразу же перевел нам хрюканье, мяуканье и урчание на русский язык:
     -- Он говорит:  "Не понял вас. Повторите фамилии бойцов".  Давайте  мне
данные, которые нужно передать!
     Он  включил  клавишу  передачи  и   начал  нараспев  говорить   фамилии
вызываемых нами  разведчиков. Мы с  Валерой терпеливо ждали окончания сеанса
радиосвязи. Наконец-то старший лейтенант Козлов стянул с головы наушники:
     -- Все приняли нормально. Ждите вертолета.
     -- Ну, Костя, спасибо, -- сказал Златозубов, вставая и отряхивая снег с
колен. --  А то бы мы в этом  кваканье ничего так и не  поняли.  Похуже, чем
телефон ЗАС будет.
     --  Это  дешифратор?  --  спросил  я  связиста,  показывая  на  зеленую
коробочку, прикрепленную к корпусу радиостанции.
     -- Ну, почти Это -- блок засекречивания. Он наш сигнал зашифровывает, а
поступающий к нам  сигнал  расшифровывает. Там,  на узле  связи стоит  точно
такой же блок, который работает на дежурного.
     -- А нас никто не перехватит? -- спросил Валера.
     -- Ты уже расшифрованный  сигнал не понял! -- засмеялся наш связист. --
А они в эфире если и услышат, то какой-то непонятный скрип, свист и скрежет.
А чтобы расшифровать наши переговоры, то понадобится суперкомпьютер.
     -- В Пентагоне стоит один "КРЕЙ", второй -- в Аннаполисе,  в штабе ВМС.
А третий где-то рассчитывает ядерные взрывы, -- блеснул я своими знаниями об
американских супер-ЭВМ.
     --  Вот-вот. Им понадобится года  два-три, чтобы  расшифровать  фамилии
ваших солдатиков.
     -- Ну и пусть расшифровывают, -- рассердился Златозубов. -- Наши куканы
через год уже дембельнутся, так что не жалко.
     -- А эти духи? -- спросил я, показав рукой на Первомайское.
     --  Если  им  каждому  дать по  персональному компьютеру,  то  они  лет
пятьдесят  будут  копошиться. Так  что это  почти  бесполезно, --  засмеялся
начальник связи  батальона и повернулся к своей  дневке.  -- Может, к костру
пойдем?
     Но  наши костры пылали гораздо  сильнее  и жарче,  а потому  мы вежливо
отказались  и пошли  к своим  группам, где  нас,  командиров,  очень любили,
уважали  и могли  предложить  нам  вдоволь  погреться и  поспасть, поесть  и
напиться чаю.
     Сегодня  в  полдень по  селу должна  была  сработать  для пристрелки  и
психологического  устрашения боевиков одна установка  "Град".  БМ-21  должна
была   выпустить  всего  "полпакета",  то  есть   половину  боезаряда.   Нас
предупредили  об этом утром,  и к  назначенному  часу все солдаты  и офицеры
сидели в канаве. Нам сообщили также  о  том,  что  у  артиллерии  не  только
изношены  стволы  изза старости установок, которые  еще в Афгане начали свою
службу.  В батареях  из-за отсутствия денег на  ремонт не  было  специальных
машин, учитывающих  топографические  и  метеорологические  условия,  которые
могут влиять на траекторию полета снарядов. И точность попадания зависела от
умения старших офицеров батарей математически правильно рассчитать  исходные
данные для стрельбы.  Поэтому  мы и  сидели в  канаве, надеялись на  расчеты
артиллеристов и  ждали, когда  же громыхнет.  За  пять  минут  я и Гарин  не
выдержали: выскочили из укрытий и заняли на валу удобные места с биноклями в
руках.
     Где-то  в  далекой  тишине   раздалось  какое-то  гудение.  В   воздухе
прошелестели  первые  снаряды,  и перед нами  с  грохотом  стали  появляться
огромные фонтаны  из огня  и земли. Сегодня  военная удача  была на  стороне
артиллеристов: только два первых снаряда попали в  дома на северной  окраине
села, все остальные разорвались между окраиной и заброшенной фермой. Хотя до
разрывов было  метров триста, но  зрелище  было впечатляющее,  да и над нами
изредка  пролетали  осколки.  Когда   установилась  тишина,   мы  со  Стасом
посмотрели друг на друга  и протяжно  сказали: "пидец" и "охеть". Кто из нас
произнес  какое  именно слово  --  это  не  важно,  но  мы были  в  шоке  от
увиденного. Сотни килограмм взрывчатки взорвались за считанные  секунды, все
поле было  перепахано воронками, ветром  донесло  противный запах тротила, а
через минуту боевики опомнились и стали яростно поливать огнем все вокруг.
     -- Да.  Если завтра по  деревне ударит вся  наша артиллерия,  то  я  не
завидую  боевикам  и  заложникам,  --  с  сожалением сказал  Стас.  --  Ведь
полдеревни сметут к чертовой матери.
     Опять заработала агитационная установка,  которая  сообщила радуевцам о
том, что  завтра снаряды будут рваться в селе. Громкоговоритель бормотал еще
полчаса, а потом совсем затих. Стало тихо...
     Боевики  это  поняли  и  без  агитмашины.  Среди   радуевцев   возникло
напряженное и гнетущее  ожидание завтрашнего  штурма.  Эти люди  не  боялись
смерти. Единственным  желанием у  них было --  уничтожить как  можно  больше
своих врагов. А при артобстреле они были бессильны с автоматами и пулеметами
против  артиллерии,   которая   будет  безжалостно  и  методично  уничтожать
Первомайское со всеми находящимися в нем людьми...
     Понимали  это и заложники, которых содержали в центре села в  молельном
доме. Теперь они перестали  быть для  боевиков живым щитом.  И завтра многие
кизлярцы могли погибнуть в равной степени как от снарядов федеральных войск,
так и от рук радуевцев.
     В сельском доме,  где  располагался штаб Радуева, было напряженно-тихо.
Над картой  на  столе склонилось  несколько  человек.  Первомайское  было  в
плотной осаде.  С  запада на  мосту были российские  солдаты  и одна  БМП. С
востока  и юга простиралось голое поле, за которым тоже располагались войска
и  бронетехника.  С севера за каналом были  камышовые  заросли,  за которыми
опять были солдаты  и боевые машины  пехоты.  Единственным направлением  для
прорыва оставался северо-запад. Там  тоже находились российские  солдаты, но
не  было  ни одной  единицы техники.  За позициями русских  через реку  были
переброшены деревянный мост и дюкер. А там и до границы с Чечней всего сотня
метров. Оставалось только  провести доразведку  и уточнить, есть ли  мины на
подходах к реке, сколько на этих позициях солдат и какое у них вооружение...
     Перед Радуевым сейчас стоял один-единственный вопрос:
     -- Кто? Кто проведет эту доразведку?
     Ответа на этот  вопрос пока не  было... В дверь  негромко постучали,  и
охранник впустил в комнату  двух журналистов,  несколько дней находившихся в
селе. Сейчас они уже  были  не  рады тому, что  сами вызвались отправиться в
Первомайское. Им хватило одного штурма, а тут намечался и второй.
     Сидевший за столом чеченец равнодушно глянул на приведенных  и негромко
сказал:
     -- Слушай, Яшя. Сейчас мы тебя отпустим...
     Старший  журналист  встрепенулся от  услышанного и  весь  обратился  во
внимание, стараясь не пропустить ни единого слова.
     -- Пойдешь на  мост,  где БМП сгорела.  Там скажешь,  что ты журналист.
Пожешь свои  документы и  скажешь, что мы тебя  отпустили, и ты  улетаешь  в
Москву. Понял?
     Старший  из журналистов нервно сглотнул  и кивнул  головой. Почему-то у
него  противно засосало под ложечкой  и  задрожало  левое колено. Он  не мог
поднять  взгляд  и  посмотреть  в   глаза  говорившему  и  только  переводил
блуждающий взор  то на карту, то на руки этого боевика, спокойно лежавшие на
столе. Чеченец продолжил:
     -- Потом  пойдешь за насыпью  направо  и там,  где кончается кустарник,
посчитаешь,  сколько там солдат и какое оружие у них. Сообщишь нам,  сколько
их  там. И потом можешь улетать куда хочешь. У нас  останется твой напарник.
Если  ты нас обманешь -- мы его  убьем,  а потом и тебя наши люди  найдут  в
Москве  и прикончат. Сделаешь, как я тебе сказал --  мы  его сразу отпустим.
Все понятно?
     У старшего журналиста сразу отлегло от сердца. Но смелости хватило лишь
взглянуть на секунду в глаза говорившему. Он перевел дыхание и скороговоркой
выпалил:
     -- А как я вам сообщу обо всем?
     --  Мы  дадим  "Моторолу". Тебе  покажут,  как  на ней  работать. Через
пятнадцать минут ты уходишь. Все понял?
     Сидевший за столом  взял в  руку миниатюрную, с  ладонь, радиостанцию и
протянул газетчику. Тот быстро подался вперед  и  выхватил ее,  будто  в ней
заключалось его спасение.
     Второй  сидевший  боевик негромко сказал  что-то  по-чеченски.  Но  тот
ответил ему, что все помнит, и добавил по-русски:
     --  Да.  Чуть  не  забыл. Там,  за  кустарником,  пройдешь  от  позиций
федералов до реки. Скажешь, сколько там воды.
     Журналист не мог  понять,  в  чем  здесь подвох,  но  попытался  что-то
придумать, что уровень  воды в реке можно посмотреть и с моста.  Но было уже
поздно, и он только кивнул головой.
     Чеченец перевел взгляд на охранника, показал ему на  фотокорреспондента
и сказал опять на русском:
     -- Будешь держать его при себе. Иди.
     Тот молча кивнул, ткнул стволом автомата в бок фотографу и вывел его из
комнаты. Взятый в  заложники  фотокор перед дверью  успел  бросить на своего
напарника  напряженный  взгляд,  все  еще  надеясь выпутаться из сложившейся
опасной ситуации.
     После того, как увели  на окраину села старшего журналиста,  до сих пор
молчавший бородатый боевик спросил:
     -- А если он обманет -- что будем делать?
     -- Не обманет, -- ответил дававший указания газетчику чеченец. --  Ради
денег он не побоялся прийти к нам. Он слишком сильно любит свою жизнь, чтобы
нас обманывать. Пойдем готовить людей.



     Погода была  теплая,  мы сидели у  костра  и, в  который раз  за  день,
баловались чайком и слушали военные байки.
     -- А вот  мне случай рассказывали. --  Лейтенант  Винокуров выхватил из
огня горящую ветку, прикурил от нее и продолжил: -- В какой-то дивизии или в
полку в Молдавии один капитан-десантник возвращался ночью домой  со свадьбы.
До дома  не дошел, готовый был в умат; упал на полдороге под забором и уснул
на  травке.  Тут проезжают  менты на  "УАЗике". Подъехали, осмотрели,  из-за
перегара  дыхания не  услыхали и  отвезли  капитана прямо  в морг. В  общем,
приняли его за мертвого. А в морге санитары  тоже толком  не осмотрели его и
забросили на  стол, в общую кучу с покойниками, и  ушли.  А где-то под  утро
капитан от холода проснулся, понял, куда он попал и решил спьяну почудить.
     Вокруг  стало тихо  --  даже солдаты,  снаряжавшие  ленты  к  пулемету,
отложили патроны и слушали, разинув рты. На костре начал выкипать чей-то чай
в жестянке из-под каши.
     -- А утром санитары заходят в мертвецкую и видят следующую картину: все
покойники стоят у стены, построенные в одну шеренгу. Правофланговый покойник
в  военной форме  вдруг командует:  "Равняйсь!  Смирно!  Равнение  на-лево!"
Поднимает  руку  к  козырьку  и  четким   строевым  шагом  идет  докладывать
санитарам. Ну, как будто  это его полковое начальство.  А  когда капитан  из
строя  выходил, то слегка  толкнул ближнего жмурика, и  вся шеренга, которая
раньше  на него  опиралась,  тоже  за  ним  чуть-чуть  подалась,  как  будто
выполнила  команду "Равнение на-лево!"  Короче,  подходит  этот  покойник  к
санитарам и начинает им рапортовать, что в строю столько-то покойников, один
в наряде, старший команды -- капитан такой-то...
     Кто-то от  смеха откинулся назад и ногой  нечаянно опрокинул  в  костер
баночку  с чаем. В костре зашипела вода. Но это мало кто заметил. Было не до
этого.
     -- У одного санитара сразу же разрыв сердца. А у второго  крыша поехала
от такого зрелища...
     Минуты через две чей-то дрожащий от смеха голос спросил:
     -- А капитану потом ничего не было?
     --  Да нет.  Родственники санитаров хотели в  суд  подать на  него.  Но
адвокат капитана отмазал.  Санитары  сами были виноваты,  что бросили живого
человека к  трупам. Если бы  он, капитан, проснулся утром трезвый,  то крыша
поехала бы у него.
     --  Это точно,  -- сказал Стас, потягиваясь и вставая у костра. --  А у
нас  в батальоне служил один капитан,  Самсонов Юра. Так он под конец службы
тоже  чудить  начал. Раньше вроде  бы  все нормально было  -- в  училище он,
говорят, по двести раз  мог подъем переворотом делать. А  вот после Афгана и
Азербайджана  прямо-таки  ударился  в  восточные  единоборства,  особенно  в
карате. Построит  свою группу на плацу и начинает  с  бойцами  разные приемы
изучать. Я  один раз видел, как  он подсечку отрабатывал  на  солдате.  Боец
закинул ногу ему  на  плечо  и  ждет,  когда  товарищ  капитан  ему подсечку
сделает. А товарищ
  капитан в правой руке держит книжку и читает ее, а левой рукой держит ногу
солдата  на  своем  плече,  чтобы он  не смог убрать ее раньше того, как  он
полностью не прочитает  все  нюансы этой подсечки. Вот стоит Юра Самсонов  и
внимательно  и вдумчиво  изучает по книжке карате, а солдат уже не может так
стоять враскорячку.  Он и так уже полчаса стоит и уже просит  других  солдат
поддержать  его. Но Юра показывает им  кулак, и  боец  продолжает стонать  и
стоять с запрокинутой вверх правой ногой. Когда товарищ капитан все прочитал
про этот  прием и убрал свою левую руку, то  солдатик и так упал.  И никакой
подсечки ему не понадобилось...
     -- Да, круто он тренируется, -- со смехом говорит лейтенант Винокуров и
прикуривает от костра другую сигарету.
     --  А  мне  рассказывали,  как  Юра  Самсонов   со  своей   группой  из
Владикавказа в Назрань поехал  сопровождать одного начальника, -- вспомнил я
другую историю про этого знаменитого на всю бригаду капитана. -- В 93-м году
от   нашей  части  отправили  одну  роту  во  Владик  охранять  генералов  и
полковников,  когда они по  своим делам  куда-то выезжали.  Приехали они  на
"бэтээре" в Назрань и доставили одного московского гаврика куда нужно было и
поехали  обратно.  Еще в  городе Юра видит  книжный  магазин  и  приказывает
водителю остановиться возле него. Капитан с оружием и в снаряжении заходит в
магазин и, конечно же, находит там книжку  про карате.  Расплатился за нее и
сразу же начинает  читать. Ну,  это  же  так интересно  -- глаз не оторвешь.
Сидят  бойцы  на БТРе и  видят,  как  читающий  командир группы  выходит  из
магазина  и идет куда-то по  улице. Его сержант окликнул,  но Юра махнул ему
рукой  и  крикнул,  чтобы ждали  его. Ну,  ждать так  ждать.  И  вся  группа
продолжает  сидеть на  броне  и  ожидать  возвращения своего  начальника.  А
командир спокойно дошел  до автобусной остановки, сел в городской  автобус и
доехал  до автовокзала. И все это время он читает; как ингуши у  него оружие
не отобрали -- это уму непостижимо. Так, ты мне там чай оставишь или нет?
     Вопрос мной задан  вовремя, и  слегка  раздосадованный Стас протягивает
мне наполовину выпитую жестянку с чаем:
     -- А я думал, что ты не будешь... И не хотел мешать.
     Я отхлебываю первый глоток и говорю дальше:
     --  Горло  иногда  промочить  надо.  Так   вот  потом  Юра   садится  в
междугородный автобус и доезжает до Владикавказа, до  пехотного училища, где
они  располагались.  Заходит  с  книжкой в  казарму,  сдает  свое  оружие  и
боеприпасы дежурному  по роте и  идет в офицерский кубрик дальше читать  про
свое  карате.  Вот  лежит он на кровати с книжкой, и  тут в  комнату заходит
начальник штаба отряда, который и спрашивает его:
     -- Юра, а где твоя группа?
     Капитан на секунду отрывается  от  книжки,  смотрит ясными глазками  на
майора и говорит, что  группа сейчас сдает  оружие  в ружпарк. Но  в казарме
чтото  подозрительно  тихо, и начштаба  идет  лично  проверить сдачу  оружия
солдатами его группы.  А в ружпарке сидит один дежурный по роте и  отвечает,
что был сдан только один автомат капитана Самсонова, а бойцов его не видно и
не слышно. Тут майор выбегает на крыльцо и видит, что ни солдат, ни  оружия,
ни  самого бронетранспортера нет и в помине. Начальник штаба бежит обратно и
начинает трясти  Юру  за шиворот,  громко  матерясь  и  спрашивая  про юрину
группу. Тут Самсонов отрывается от книжки и спокойно так говорит:
     -- Как нету группы? Ах да, я же их в Назрани оставил...
     А ингуши тогда наших солдат на раз-два разоружали.  Тут майор разорался
еще больше, вырвал у Юры книжку, которую тот попытался читать дальше, и стал
допрашивать капитана.  Наконец-то  Юра  вспоминает,  что  оставил  группу  в
Назрани около книжного магазина, что он купил интересную книжку про карате и
стал ее читать,  а до Владикавказа он добрался автобусами  и т.  д. Сразу же
начальник штаба  сажает в  кузов  "Урала"  двух  солдат  с  оружием,  сам  с
Самсоновым садится в кабину и со  страшной силой едут в Назрань. Слава богу,
они быстро нашли этот книжный магазин,  который уже закрылся.  А рядом стоит
наш  бронетранспортер с группой  без командира. Уже темнеет, вокруг какие-то
подозрительные личности  шастают,  а  наши  голодные и  злые бойцы выставили
оружие во все стороны и ждут возвращения  своего командира группы.  Пока они
стояли   на  улице,  к  ним   несколько  раз  подходили  разные  кавказцы  и
интересовались,  чего  это  они тут делают. Но  замкомгруппы  был толковым и
отвечал,  что вот-вот подъедет еще один  бетеэр,  которого они и дожидаются.
Если бы стемнело  окончательно, то их  точно  разоружили.  Но тут подъезжает
"Урал"  с  нашим  командованием,  и все солдаты  и  офицеры  благополучно  в
одиннадцать часов  вечера возвращаются во  владикавказское пехотное училище.
Но  Юру после этого случая больше так  далеко не  отпускали,  и замкомгруппы
тоже вызывали на инструктаж перед поездкой. Так, на всякий случай.
  --  Товарищ старшлейтенант, а этот капитан в какой роте сейчас служит?
настороженно интересуется один разведчик.
     Я ставлю свой чай разогреваться на костер и потом отвечаю:
     -- Ваше счастье, что его уже уволили на пенсию.
     --  А то бы прямо  на снегу всей группой карате изучали, -- говорит наш
оперативный офицер.
     -- Товарищ старшлейтнант! -- позвал меня один солдат. --  Наши связисты
опять за водой идут к нам.
     От дневки комбата в нашу  сторону шли два радиотелеграфиста с котелками
в руках. Связисты, приданные  в нашу группу, располагались рядом с комбатом,
имели  свой костер, ночевали и  дневали  там же, но за сухим  пайком и водой
приходили  в группу. Если сухпай доставлялся вертушкой,  то воду мои солдаты
набирали в баки на реке и тащили их за полкилометра до  дневки. Наши радисты
в этом  процессе  участия никогда  не  принимали,  но  нашу водичку  хлебали
регулярно. Так  продолжалось  несколько дней, пока  я  не решил отправить за
водой связистов.  В  штурме  они  не участвовали. На посты заступали  только
ночью, да и то часто спали в дозоре. Когда же я  "предложил" им сходить хотя
бы один раз за  водой на речку, то они нашли сотню отговорок: сейчас им надо
связь  прокачать, потом надо свернуть одну радиостанцию и развернуть другую,
воду они набирают только для комбата, а сами топят для себя снег и т. д.
     Если бы  не близость высокого  начальства, то наши доблестные работники
телеграфного ключа сходили за водичкой как миленькие, и не один раз. Но тут,
услыхав  их отказ,  нам пришлось отправить их в далекую  пешую  прогулку,  а
заодно и посоветовать этим халявщикам поискать  водопоя в другом месте. Весь
следующий день они набирали  воду "для комбата" во второй группе, пока и там
не смекнули,  что один комбат просто физически не  может  выпивать в день по
десятку  литров  воды. Прогнали  их  и оттуда.  Полдня  штабные  водоносы не
показывались, а ближе к вечеру опять пришли  к нашей дневке и начали втихаря
черпать  воду из бака. Первым по этому  поводу  возмутился лежавший  на валу
гранатометчик.  Потом начал  роптать  и  весь народ нашей группы,  пока я не
заметил это дело.  Связисты молча вылили воду обратно  в  бак  и так же тихо
ушли. Все опять начали заниматься своими делами, и вдруг  над нами раздались
возмущенные  вопли  нашего батяни.  Я  попытался  объяснить  суть  отлучения
связистов от воды, но бесполезно. Вода была опять налита в котелки, причем в
наши же, и отправилась к  костру  комбата. Тогда я, красный  от злости, лишь
окликнул  связистов, сложил левую ладонь  трубочкой  и несколько раз  ударил
правой ладонью по верхнему торцу левой...
     Это было  вчера,  и вот эти бойцы опять идут к нам с котелками в руках.
Когда они подошли, все умолкли и уставились на их бесстыжие рожи.
     -- Что, опять комбат за водой послал? -- как бы невзначай спросил Стас.
     Я сидел у  костра и, услыхав утвердительный  ответ  связистов, попросил
стоявшего Бычкова посмотреть, где сейчас комбат.
     -- Стоит  у  своего  костра и смотрит  в  нашу сторону, --  сказал  мне
сержант.
     -- Ну ладно, набирайте. Но на следующий выход я возьму вас опять в свою
группу. Тогда уж вы воды натаскаетесь. И дров нарубитесь.
     Мне  не  было  жалко  воды для этих  связистов,  но  принцип социальной
справедливости должен соблюдаться даже на войне. Мы все здесь в одной лямке,
которую нужно  тянуть равномерно всем. Конечно, офицеры не ходили за водой и
дровами, но груз ответственности за чужие жизни иногда давил особенно тяжко.
Если на большой земле командир группы отвечал за солдата во всем, начиная от
опрятного и чистого внешнего вида и заканчивая обучением  военным наукам, то
здесь, на  войне,  он был в  ответе не только за жизни своих бойцов, но и за
успешное   выполнение  боевой  задачи,   исправность   оружия,   обеспечение
боеприпасами   и   продовольствием,  необходимость  отдохнуть   и   поспать,
очередность заступления  на фишки и выполнение  различных хозработ и  многое
другое...
     --  А  окоп  связисты  выкопали  нормальный?  --  вспомнив,  спросил  я
солдата-калмыка.
     -- Я его еще час углублял. Очень мелкий был, -- ответил он.
     На следующий день после  штурма  по приказанию майора-замполита  каждый
боец  группы  выкопал  в  склоне вала  по  одиночному  окопу.  Как  объяснил
замполит, так, на всякий случай. Не знаю, как  он стал заместителем комбрига
по воспитательной работе, но по повадкам в нем чувствовался старый и опытный
вояка,  немало  повидавший и испытавший на своем  веку. Мне, как разведчику,
вся эта  возня  с окопами очень не нравилась. В бою, особенно  в ближнем или
ночном, каждый боец должен постоянно передвигаться. А если он будет стрелять
из одного окопа,  то его  на третьей-четвертой очереди засекут и подстрелят.
Тем  не менее  окопы мы вырыли, и каждый солдат знал, где его место  в  бою.
Особенно хорошим получился  окоп  командира группы, то есть мой. В нем можно
было   удобно   сесть  и  вести  огонь,   сильно  не  высовываясь.  Рыл  его
солдат-калмык,  который отличался  деловитостью и  сообразительностью.  Хотя
иногда он и пытался увильнуть от  работы, но порученное дело всегда выполнял
на совесть. Поэтому такое важное поручение было дано именно ему.
     Вот и сейчас, сидя в моем окопе, который  располагался рядом с дневкой,
и наблюдая за  местностью, друг степей первым  заметил  появление "овчинного
тулупа". Так мы называли какого-то начальника, одетого постоянно  в черный и
длинный постовой тулуп с мехом вовнутрь. Он приходил со стороны разрушенного
моста на доклад к начальнику  разведки и,  видимо, был старшим  десантников.
Каждый раз его появление вызывало жгучую зависть у солдат:  в таком тулупе в
самый сильный мороз  можно было спать на снегу, без костра,  завернувшись  с
головой. Иметь в  группе такое добро было бы  очень полезно, особенно если в
засаде или в дозоре нужно было прождать  долгую зимнюю ночь. Я даже пообещал
тому  солдату,  который  свистнет тулуп  у  его  хозяина,  отпустить его  во
внеочередной отпуск. Домой всем было охота съездить, но полковник-десантник,
приходя  к нашему  начальству, никогда  тулуп  не снимал, и  солдатам только
оставалось наблюдать за "барашкой".
     --  Товарищ  старшлейтнант,  опять  тулуп пришел,  --  доложил  с поста
солдат-калмык.
     -- А что он делает? У комбата сидит? -- спросил я.
     --  Да  нет. Стоит  у зарослей с  каким-то  гражданским. С журналистом,
наверное, каким-нибудь.
     Я  выпрямился у костра,  размял  затекшую спину и посмотрел  в  сторону
кустов. На  углу,  где  заканчивался  кустарник,  недалеко  от  вала,  стоял
полковник в тулупе, увлеченно что-то говорил и показывал руками то  на  нас,
то на вторую группу, то на далеких горнопехотинцев, то на наш тыловой  дозор
у  моста через реку, за которым был  дом лесника. Рядом с ним стоял какой-то
гражданский тип, одетый в голубые джинсы, короткую синюю болоньевую куртку и
черную лыжную шапочку.  Журналист нервно переминался с ноги на ногу и крутил
головой по сторонам.
     "Змэрз,  Маугли", --  подумал я  про газетчика,  сел обратно к костру и
приказал  калмыку  наблюдать  за  ними,  а   если  пойдут  в  нашу  сторону,
предупредить меня.
     --  Холодно зимою  маленькой  макаке.  Ноженьки  замерзшие поджимает  к
сраке, -- выдал привычную фразу из солдатского фольклора контрактник Бычков,
тоже  наблюдающий  за  незваными гостями.  Я невольно  засмеялся:  сказанное
сержантом  со снайперской точностью подходило  к  наблюдаемой им  картине  с
поджимающим высоко ноги человечком в гражданской одежде.
     Засмеялся на фишке и солдат-калмык. Обычно Бычков говорил эту фразу про
мерзнущих  на посту разведчиков, и  услышать уже знакомые  слова в отношении
гражданского типа было ему смешно и приятно.
     --  А  ты-то  чего ржешь? -- со смехом спросил его  сержант контрактной
службы.
     Наш  дозорный  понял, в  чем дело, и  отвернулся в  сторону села, чтобы
засмеяться еще громче.  Но при этом он все-таки  вытянул  поджатые под  себя
ноги.
     Журналистов я недолюбливал. Были на то веские основания. И если бы этот
газетчик  стал  приближаться  к нашей дневке, то его прогнали бы  к чертовой
матери. За  нашей  дневкой,  в  канаве,  на  ящиках  лежало  полтора десятка
подготовленных  на  всякий  случай  одноразовых  огнеметов  и  гранатометов,
которые были  доставлены вертолетом сегодня утром. И, как командиру, мне  не
хотелось, чтобы кто-то пялил глаза на нас и наше вооружение.
     А если действовать в строгом соответствии с директивами командования по
боевому    применению   разведчастей   специального    назначения   Главного
Разведывательного  Управления Генерального Штаба  Министерства  обороны,  то
журналиста полагалось  задержать и охранять в  группе до окончания операции.
Но  иметь  лишний рот  и  дополнительную головную боль мне  не  хотелось.  И
поэтому когда мне доложили,  что  полковник-десантник и  журналист  пошли  в
сторону нашего тылового дозора и деревянного моста, а затем повернули налево
и ушли к десантникам, это меня только порадовало.
     --  Опять чей-то  отпуск пропал, -- сказал Бычков,  спустившись с вала,
откуда он в бинокль наблюдал за любопытной парой.
     -- Товарищ старший лейтенант, а если мы вдвоем тулуп добудем, то мы оба
домой  поедем?  -- поинтересовался перспективой  желанного  отпуска один  из
разведчиков.
     -- Да хоть втроем, но поедете по очереди, -- сказал я.
     --  Да  мы  лучше  засаду  на эту "барашку" сделаем, когда  он  вечером
придет.  Оглушим, тулуп  снимем и  на  духов  свалим, как  будто  это они за
полковником охотились, -- засмеялся гранатометчик-пулеметчик.
     -- Ага, он потом орден получит за  то, что  живой остался при нападении
боевиков, а ты всего лишь в отпуск поедешь, -- лениво сказал Стас.
     -- Не-е, нам лучше домой съездить.
     Два дня  назад после того, как мы прекратили подкормку  соседей, именно
этот  начальник десантного подразделения пришел к нашему командованию, после
чего я опять получил приказ поделиться с ними продовольствием. Вернувшись на
дневку, я скрипнул зубами и приказал Бычкову выдать обладателю тулупа и двум
его   солдатам  пять  коробок  сухпая,  которые   быстро  исчезли   в  чужой
плащ-палатке.
     --  Товарищ  старшлейтенант,  а пюре им  давать?  --  услыхал  я  голос
Бычкова.
     Этого деликатеса у нас оставалось всего полкоробки,  штук двадцать, и я
понимал, что  им будет  лакомиться командный  состав соседнего  отряда, а их
бойцам  так ничего и  не  перепадет.  Я слегка  раздосадованно  посмотрел на
сержанта,  который  понял  неуместность этого вопроса,  и  стал  сворачивать
остатки нашего продсклада. Но  пришельцы  с  минуту продолжали  топтаться на
месте, а полковник в тулупе посмотрел на меня таким холодным и презрительным
взглядом,  что я не выдержал и сказал контрактнику  выдать им еще и половину
баночек яблочного пюре, лишь бы они отстали.
     Глядя на удаляющихся в  сторону второй  группы  полковника  и  бойцов с
узлом, наш оперативный офицер не выдержал и тихо матюкнулся:
     -- Я не пойму, что у нас -- продслужба ихней дивизии? К ним тоже теперь
летают вертушки и могут доставить им  все, что нужно. Если ты начальник,  то
обеспечь свое подразделение сухим пайком,  чем вот так  ходить и побираться.
Мы их который день кормим, а он еще  будет  такими  глазами на нас смотреть.
Как будто мы у него на довольствии стоим, а  теперь зажали  сухпай. Он бы на
своего зампотыла так посмотрел...
     -- Ишь, как  ты разошелся! Чего же ты молчал, когда он тут стоял  и наш
сухпай забирал? -- спросил я.
     -- А я в следующий раз так и скажу, -- продолжал хорохориться Гарин.
     -- Да  нет. Лучше весь запас на  сутки или двое  сразу же раздать нашим
бойцам,  и пусть  они  делают  с ним  что  хотят. Хоть  за один  присест все
съедают.  И  им будет спокойнее, и  я  буду честно говорить,  что сухпай уже
роздан солдатам. А кому нужно, пусть у бойцов выпрашивают.
     -- Тогда по всем углам будут банки валяться, -- сказал сержант.
     -- Не  будут.  Мы их  так затарим  -- никто не найдет  и не  увидит, --
возразил ему один из разведчиков. -- Подальше положишь -- поближе возьмешь.
     Минут через пять мимо нас, возвращаясь обратно, важно прошагал постовой
тулуп,  за которым  медленно  проследовал  разбухший "узелок"  из  армейской
плащ-палатки.  Я  вздохнул  и  посмотрел  на  Стаса,  который  выждал  паузу
безопасности,  пока  не  удалится  подальше  наш бывший  сухпай  во  главе с
полковником, и только потом засмеялся:
     -- Вот  когда придут в  следующий  раз -- тогда и скажу. А  сейчас  уже
слишком поздно... А тулупчик у него хороший. Теплый, поди...
     -- Вот ты стрелочник. Тебе бы на железной дороге работать, -- засмеялся
вылезший  из-под навеса  Винокуров. -- Да, в таком тулупе никакой  мороз  не
страшен.
     Вскоре  после  короткой  дискуссии  с  заинтересовавшимися  бойцами  мы
приняли постановление, которое четко  увязывало  возможность получения любым
из  разведчиков   внеочередного  краткосрочного  отпуска  на   родину  после
появления в группе овчинного тулупа.
     Кое-кто  предложил сначала съездить в отпуск, а по возвращении привезти
из  калмыцких  степей хоть два  тулупа.  Но рассмотрение этого вопроса  было
отложено до момента возвращения на базу...
     Около  шести  вечера я увидал  еще одного полковника, шедшего от второй
группы  к дневке комбата.  Он  раньше служил в  нашей  бригаде  заместителем
комбрига, но  год назад  перебрался в штаб нашего округа. Я сказал бойцам не
обращать  на  него  внимания,  а сам  встал  у  костра.  Зная  его  привычку
докапываться до  мелочей,  я  приставил  свою  винтовку к ноге  и  продолжал
наблюдать  за приближающимся старшим офицером. Когда он поравнялся с дневкой
и взглянул мне в глаза, я так же спокойно стоял и не отводил своего взгляда.
Не  увидав отдания воинской чести,  полковник тут же набычился  и начал было
набирать воздух в  легкие, но заметил мою винтовку, с шумом выдохнул и пошел
дальше.
     Я довольно рассмеялся и сел к костру.
     -- Ты чего? -- спросил Винокуров.
     --  Вот  этот  полкан  все время  докапывается  до  наших выпускников и
спрашивает про походную пирамиду для автоматов, -- ответил я.
     -- Какая на хрен пирамида в поле?! -- воскликнул лейтенант.
     -- Да  в том-то и дело, что в поле, на учениях или боевых оружие должно
всегда  быть  в руках солдат.  Но  у него  какой-то бзик в голове,  и вот он
докапывается. Если  тебя будет спрашивать, то говори так,  как  я только что
сказал, а в  шутку можешь  ответить,  что пирамида  будет после того, как мы
сделаем брусья.
     -- А брусья тут при чем? -- удивился лейтенант.
     --  А  он  институт  физкультурников  закончил,  ну   который  Лесгофта
называется, -- громко сказал Гарин из-под навеса. -- А вообще-то он классный
мужик.
     -- Это потому что он из штаба и ваши фамилии похожи, -- засмеялся я. --
А еще он любит спрашивать про лемура.
     -- Чего-чего? -- переспросил Александр Винокуров.
     -- Ну обезьяна есть такая в Южной Америке. Лемур называется. У него еще
такие глаза выпученные.
     --  А он любит вот так  спрашивать, если ты виноват в чем-то и смотришь
при этом на него, -- Стас сделал насупленное выражение и промычал: -- Что ты
смотришь на меня глазами срущего лемура?
     -- Какого лему..? -- не удержался от смеха лейтенант.
     -- Ну какающего то есть, -- проворчал Гарин. -- Жалко, что я его поздно
заметил, а то можно было бы подойти, поговорить.
     --  Штабнюк штабнюка видит  издалека,  --  поддразнил я Стаса. -- Беги,
догони его. Он еще у комбата сидит.
     -- Не буду начальство беспокоить. Пусть сидят и про свои дела беседуют,
-- сказал Гарин и полез за детским питанием. -- Надо будет -- сами позовут.
     Уже начинало смеркаться, когда  всех командиров групп вызвали к  дневке
комбата  для  получения задачи  на ночь и  следующий  день.  Командиры групп
нашего и восьмого батальонов построились на тропинке  между валом и канавой,
лицом к  дневке, где жарко  пылал костер.  У  огня сидели начальник разведки
58-й армии  полковник Стыцина, начальник связи 3-го  батальона Костя Козлов,
майор-замполит  и еще  несколько  офицеров. Перед  нами  стоял  комбат  3-го
батальона,  в стороне  --  комбат-8.  Выслушав  доклады командиров  групп  о
состоянии  групп,  наш  комбат  доложил  начальнику  разведки  о  готовности
подразделений  к постановке  боевой  задачи.  Начальник  разведки 58-й армии
выслушал  рапорт  нашего  батяни  и  разрешил  ему   ставить  боевую  задачу
разведгруппам.
     Началось исполнение  обычной военной песни: кто мы такие, какими силами
располагаем, на  каких  позициях  находимся,  где находится  наш  противник,
насколько  силен и опасен наш враг, что он может предпринять и что мы должны
делать,  чтобы  сорвать  его  коварные  замыслы.  В  следующем  куплете  нам
сообщали,  что  нас  поддерживают  справа  такие-то,  а  слева  те-то.  И  в
заключение  мы услыхали то, что  завтра  моя и златозубовская  группы  опять
пойдут  на штурм  Первомайского,  а остальные подразделения  будут вновь нас
прикрывать со своих основных позиций.
     Все  это  мы  отлично  знали, но  доведение боевого приказа  командирам
групп, да еще в присутствии начальника разведки, является делом серьезным, и
поэтому командир нашего славного 3-го  Кандагарского батальона добросовестно
довел все пункты боевого приказа.
     Последнее, что он добавил к сказанному, было не  менее важным  для нас,
чем вся пропетая до этого военная песня. Помолчав с минуту, майор Перебежкин
выдал следующие слова:
     -- Раненый и загнанный зверь опаснее вдвойне. Основная надежда у нас на
ханкалинские группы. Они более обстрелянные и опытные. Если противник пойдет
на прорыв, основную  задачу по отражению  нападения Радуева будут  выполнять
они.  Ну  а группы, прибывшие из Ростова, выполняют вспомогательные  задачи:
подносят боеприпасы и эвакуируют раненых. Вопросы есть?
     Мы вразнобой ответили,  что вопросов  нет, и после команды разошлись по
своим группам.
     Минут  через  пять  история повторилась. Но теперь  на  тропинке стояли
солдаты и  сержанты  моей группы, а у костра  стоял я и исполнял почти ту же
военную песню. Я так  же добросовестно довел до личного состава разведгруппы
почти все пункты боевого приказа и так же, подумав, добавил:
     -- Почти все  вы -- солдаты  молодые и необстрелянные, поэтому  главная
надежда у меня на офицеров  и контрактников.  Если боевики  попытаются ночью
прорваться  через позиции наших групп, то действуем по  следующему  плану. У
пулемета  на  правом фланге будет  находиться  старший  лейтенант  Гарин,  у
пулемета на левом фланге -- лейтенант Винокуров. Я  буду находиться в центре
позиций,  в  своем  окопе. Бычков, будешь  рядом со мной. Остальному личному
составу  занять  свои окопы. Огонь  вести прицельными короткими очередями. И
сильно не высовываться, чтоб вас не подстрелили. Для вас, молодых и зеленых,
главная  задача  --  остаться живыми  и невредимыми.  У  кого  есть вопросы?
Разойдись.
     У костра ко мне подсел Бычков:
     -- Товарищ старшлейтнант, а сегодня мы с Яковлевым не пойдем в дозор?
     -- Нет. Сегодня ночью Златозубов пойдет со своими людьми.
     Прошлой ночью я установил  две  гранаты Ф-1 на растяжку,  а после этого
выбрал место в ста метрах справа от гранат для ночного передового выдвижного
дозора.  Дозор расположился  в  виадуке,  напротив  нашего  правого  фланга.
Напротив  центра  рубежа обороны  группы были установлены гранаты. В  дозоре
было двое контрактников:  Бычков  и Яковлев. В случае обнаружения противника
они должны были открыть по нему огонь из автоматов и сразу отходить к нашему
правому флангу.
     Показывая  на  местности,  куда они должны были бежать,  я поразился: в
ночи темнел наш вал, над  которым стояло три  светящихся столба дыма и искр.
Это горели костры на  дневках комбата, моей и второй групп. Самих костров не
было видно,  но  в тумане  дым  и искры  предательски  точно  выдавали места
расположения  групп. Особенно  заметен  был  огонь  второй  группы,  которая
находилась  в  небольшой  рощице, -- огонь  ярко подсвечивал  стволы и ветви
деревьев.  Левее светился столб над моей дневкой, а самым  крайним слева был
заметен след  от штабной  дневки. Это ночное  зарево  служило  очень хорошим
ориентиром как для нас, так и для духов.
     В четыре утра, когда я пошел снимать Бычкова и его напарника из дозора,
я  еще  раз оглянулся  на  зарево  костров. Над нашими позициями так же ярко
светились столбы от огня.
     А этой  ночью в дозор шла вторая группа. Только в этот раз дозор должен
был  занять позиции  на сенохранилище.  Поэтому  вечером я  не стал  ставить
гранаты перед своими  позициями.  Вторая  группа могла нарваться на них либо
при выдвижении в дозор, либо возвращаясь обратно.



     Уже почти стемнело,  когда  на окраину  села  вышли двое. Один  из них,
указывая автоматом вперед, сказал гортанным голосом:
     -- Иди туда. Там ваши солдаты.
     Одетый  в гражданское  человек  сделал  нерешительно несколько  шагов и
остановился. Услышав за спиной тот же голос, человек вздрогнул:
     -- Иди. Не бойся.
     Когда он отошел  на десяток метров, боевик внезапно и громко выкрикнул:
"ба-бах" и  затем  рассмеялся. Бросившийся  было бежать человек споткнулся и
упал, но тут же кинулся дальше в ночь. Вскоре топот его шагов затих вдалеке.
     Радуевец  что-то негромко сказал,  закинул  на  плечо автомат  и  пошел
обратно на свои позиции.


     Приблизительно в десять  вечера, когда  уже  совсем стемнело,  прилетел
вертолет с  продовольствием и боеприпасами.  Сел  он  не как обычно, у наших
дневок, а дальше и левее тылового дозора, на поле между кустарником и рекой.
     У  одного моего солдата загноилась внешняя сторона правой ладони, из-за
воспалившегося фурункула он еле-еле мог сжать пальцы в кулак, и по настоянию
доктора его было необходимо  отправить в  нашу санчасть.  Я повел  Дарьина к
вертушке,  чтобы  отправить  его в  батальон. Вертолет  быстро избавился  от
ящиков с боеприпасами и сухпайком, и солдат с  перевязанной рукой  уже занял
место в салоне. Но командир борта на мой вопрос о маршруте вдруг заявил, что
он сейчас летит не на аэродром в  Ханкале, откуда  Дарьин мог самостоятельно
дойти  до нашего  батальона. Борт  летел  в  штаб группировки  наших  войск,
который  расположен в трех-четырех  километрах южнее  Первомайского,  и  там
должен  был  остаться до утра.  Это  меня не  устраивало: солдата  могли там
отправить  черт знает куда, и  потом он мог попасть в другую часть. А терять
одного из смекалистых бойцов мне не хотелось.
     Спустя минуту борт взмыл в ночное небо, а мы с Дарьиным, проваливаясь в
старом  снегу,  побрели  обратно  к  дневке.  Боец, поначалу  обрадовавшийся
эвакуации, загрустил, но, узнав о  том, что будет отправлен завтра следующим
бортом, вновь повеселел.
     --  Там в  медсанбате тебе руку  по-новому перевяжут, а потом автомат в
зубы и пошлют  куда-нибудь. У них там солдат ведь не хватает. А завтра утром
ты прямиком в Ханкалу полетишь. Или ты думаешь, что  из-за тебя одного будут
ночью вертолет гонять?
     -- Понятно, что не будут. Я лучше подожду до утра.
     Среди солдат, тащивших на себе ящики, я заметил несколько новичков. Это
были бойцы,  направленные  из  Ханкалы для  усиления наших двух групп взамен
раненых разведчиков. Но это были не те люди,  которых  я  вызывал  утром  по
радио. Мне были нужны мои  подчиненные,  а прислали  солдат из других  групп
нашей роты. От  них я узнал, что  несколькими днями ранее в нашей  роте была
сформирована еще одна разведгруппа, которая была направлена в штаб войсковой
группировки, что находилась  к югу  от Первомайского. Старшим в этой  группе
был  командир нашей роты,  который  и взял с  собой нужных мне солдат. Кроме
того, выяснилось, что теперь подготовкой и отправкой грузов как в роте,  так
и в батальоне, занимаются офицеры, только-только прибывшие в нашу часть.
     Теперь-то мне стало понятно, почему  к шести минам было  прислано всего
три взрывателя, почему были перебои с сухпайком и боеприпасами.
     Когда мы  подошли  к костру, там уже  разогревали ужин. Вокруг  огня на
углях  выстроились  вскрытые  жестяные  баночки,  издававшие приятный аромат
тушенки,  гречневой,  рисовой  или  перловой  каши. Ко мне подошел  один  из
бойцов, которые  с  обеда  снаряжали пулеметные  ленты,  и  доложил, что все
пустые    ленты    снаряжены    по    сто    патронов    с    трассирующими,
бронебойно-зажигательными и  обычными пулями. Он добавил,  что  с  последней
вертушкой привезли
     целую ленту, видно, от башенного пулемета, аж на четыреста патронов.
     Я распорядился не разбивать ее на четыре  части,  а  целиком  уложить в
пустой патронный ящик и установить его у правого пулемета. У левого пулемета
я  приказал  поставить  такой  же  ящик,  но  уже  с  лентами,  снаряженными
трассирующими и обычными патронами.
     В  костер  бросили целую охапку  пустых бумажных  пачек, в которых были
упакованы  пулеметные  патроны. На мой  вопрос, нет ли там случайно  забытых
патронов, боец ответил, что пачки все пустые. Когда он бросил вторую охапку,
огонь вспыхнул с большей силой, и я отвернулся от жара костра.
     Внезапно  в  огне что-то  начало разрываться, и Стас,  собравшийся лечь
спать и уже сидевший в спальнике, вдруг ойкнул и схватился за горло. Коротко
выругавшись, он отнял  от горла  ладонь и  показал в  ней зазубренный  кусок
металла. Это была донная часть  гильзы.  Когда в огне взрывается  патрон, то
газы сгоревшего пороха разрывают  гильзу пополам, отчего донная часть гильзы
летит в  одну сторону, а  верхняя часть вместе с пулей -- в другую. Сейчас в
горло Стаса попала донная часть, а могло быть и наоборот.
     Выругался и я:  случайные ранения из-за  чьей-то бестолковости мне были
не  нужны.  Через минуту оба солдата, снаряжавших пулеметные ленты,  пыхтя и
краснея, отжимались на тропинке  в  упоре лежа.  Отжавшись по  тридцать  три
раза,  они  встали  и  доложили,  что  приказание  выполнено.  Потом,  чтобы
окончательно понять свою ошибку,  они  отжались  еще по десять  раз  и после
этого пошли относить ленты к пулеметам.
     Я быстро поел остывавшую кашу, оставленную мне лейтенантом. Потом вытер
ложку  и стал  искать  взглядом  жестянку  для  чая.  Свободные от дежурства
солдаты  уже улеглись  спать, и мне тоже хотелось  побыстрее  завалиться  на
боковую.  Мест  под навесом  уже  не было,  но  лежавших пока еще можно было
растолкать.
     Тут  мне  на глаза попались двое новеньких бойцов, которые разложили на
крышках термосов с водой  содержимое коробки  сухпая, выданной  им Бычковым.
Глядя на их неумелые попытки вскрыть банки резаком, я не удержался:
     -- Дрогалев, Максимка, вы чего так далеко от  костра? Почему  банки  не
разогреваете и чай себе не кипятите? Может, это я для вас должен сделать?
     Один из новеньких вздрогнул и оглянулся на дневку:
     -- Да мы и так поедим.
     -- Ага,  и холодной водичкой запьем,  -- передразнил я бойца. --  Ну-ка
быстро ставьте банки на огонь и  чай себе кипятите! Вон, пустые жестянки для
воды стоят. И мне заодно воды наберите.
     Дежуривший  у  костра  солдат-калмык  подвинулся, освобождая место  для
новичков, и на правах опытного и старого воина назидательно проворчал:
     -- Вот сюда ставьте воду, а банки на угли положите. Только кашу сначала
продырявьте, а то взорвутся.
     На огне я вскипятил большую жестянку с чаем и, когда Винокуров вернулся
с обхода дозоров, разлил чай  по кружкам. Грызя  черный сухарь и запивая его
сладким чаем, Сашка спросил:
     -- Слушай, Алик. Вот стрелять из ПК я могу. Но менять ленты и устранять
задержки при стрельбе я умею плохо. Что делать?
     --  Ты, в случае  чего, пока расстреливай  ленту, которая  в пулеметной
коробке. А  там и я  подоспею  и заменю  тебя. Ты из  своего автомата будешь
стрелять и меня прикрывать.
     -- А со Стасом кто будет?
     --  Стас  лежать  будет как раз напротив дневки комбата.  А там  народу
хватает.
     -- А что будет, если они все на нас попрут? -- спросил опять лейтенант.
     --  Ну,  на нас они вряд ли пойдут.  Наши костры хорошо видны  ночью, и
духи, скорее всего,  нас обойдут и попробуют прорваться между нами и пехотой
или между  нами и десантниками.  Там  как  раз  расстояние приличное, больше
километра.
     -- А если они близко к нам подойдут? -- не унимался Сашка.
     -- Ну, тогда мы расстреляем все патроны и быстро убежим куда-нибудь, --
пошутил я. -- Награды, конечно, дело хорошее, но получать их посмертно както
не хочется. Все. Я пошел спать.
     Я растолкал лежавшие под  навесом  тела,  расстелил  на  освободившемся
месте  свой  спальник  и стал разуваться.  Я уже  выставил вблизи  огня свои
валенки,  чтобы  они успели просохнуть, и  сидел  в спальном  мешке, когда в
костре  что-то опять громко бабахнуло. Я почувствовал,  как мне  в грудь и в
щеку ударило  что-то липкое  и  теплое.  Инстинктивно я схватился за  лицо и
нащупал пальцами влажную и теплую мякоть:
     "Бля, и тут ошметки мяса разлетаются".  Но на ладони при свете костра я
разглядел комочки перловой каши.
     На  сердце  сразу полегчало -- это в костре  взорвались  банки с кашей,
когда от жара в них поднялось давление, которое и разорвало металл.
     Калмык  уже ногой  вытолкнул из  огня  раздувшиеся  консервные  банки и
громко выругал новеньких:
     -- Такие и разэтакие, я же вам говорил, чтобы кашу продырявили.
     Дрогалев пытался  голыми руками подобрать с  земли горячие консервы,  а
второй боец  держал в варежках спасенный чай, бросая растерянные  взгляды то
на меня,  то на калмыка, то на своего напарника,  гонявшегося за обжигающими
банками.
     -- Эй,  клоун, возьми перчатки! -- не выдержал калмык и бросил ему свои
варежки.
     Я  уже  было  собрался отругать бойцов,  но тут  сзади послышался голос
проснувшегося Стаса:
     -- Что там взорвалось?
     -- Да банка с кашей, -- смеясь, сказал ему лейтенант.
     -- Ну, Маратыч, тебе не повезло. Мне хоть гильза попала в горло, а тебя
перловкой шарахнуло. Несолидно.
     Я бросил  в костер собранные  с себя перловые  ошметки и  только  потом
ответил сидевшему рядом Стасу:
     -- Иди ты в баню, умник такой нашелся!
     Но он никуда  не пошел,  а только откинулся  назад, продолжая отпускать
шуточки.   Злость  моя  куда-то  пропала.   Ругать  новеньких   сейчас  было
бессмысленно, и я раздосадованно вздохнул и сказал бойцам:
     -- Слушайте сюда! Тут  вам не Ханкала, а боевой выход.  И  если вы сюда
попали,  то слушайте  все, что  вам  говорят  ваши же товарищи,  а тем более
командиры.  Говорят вам, чтобы в  банках  сделали  дырочки,  -- значит  надо
сделать дырочки, а  то они взорвутся на большом огне.  Сегодня вам ничего за
это не будет, но завтра,  если будете тормозить и не слушать советы  опытных
солдат, то...
     Я  не   успел  подобрать  более  деликатное  для   зелени  слово,   как
дежурныйкалмык бодро вставил:
     --  ...будете  шуршать, как  электровеники. Правильно,  товарищ старший
лейтенант?
     Я только устало махнул рукой  и стал укладываться спать. Уже засыпая, я
слышал голос вошедшего  во вкус калмыцкого ветерана,  который еще долго учил
уму-разуму недавно прибывших на войну бойцов своего же призыва.
     В полночь меня разбудил Саша  Винокуров -- с полуночи до трех утра было
время моего дежурства. Я  вылез к костру. На мое  место сразу  улегся  спать
уставший лейтенант. Я выпил приготовленный  им  чай и  пошел  проверять свои
посты.

     В  субботу из прилетевшего вертолета  вдруг стали высаживаться знакомые
нам солдаты и офицеры из 8-го батальона...

     Меня  окликнули по  имени.  Я поднял голову,  и  в  этот миг  офицер из
восьмого бата щелкнул фотоаппаратом...





     Ночь  была тихая и темная. За полчаса до моего пробуждения выпал мягкий
и  пушистый снег, чему я не  был  особо рад. Днем этот снег  растает и грязи
будет по колено, а нам ведь нужно опять идти на штурм села.
     Батареи  в ночных  биноклях сели  окончательно,  и  солдатам  на фишках
приходилось   напрягать   свое  зрение  и  слух,  чтобы  различить  что-либо
подозрительное в темноте.  Свежевыпавший снег  лежал  ровным белым слоем, на
котором  чернели заросли камыша  и слегка качающиеся от редких порывов ветра
кусты.
     В два часа  ночи  меня осторожно окликнул находившийся на правом фланге
Бычков:
     -- Товарищ старшлейтенант, там на канаве кто-то есть.
     Я захватил свой винторез с ночным прицелом, лег рядом с контрактником и
взглянул   в   прицел.  На  виадуке,   присыпанном  снегом  и  потому  резко
выделявшимся  на  фоне  черных  кустов,  копошились  две  темные  фигуры.  Я
оторвался от прицела,  потер правый глаз и снова посмотрел  в ночник. Фигуры
продолжали возиться, что-то делая  на самом гребне виадука.  Это могли  быть
солдаты из группы  Златозубова, которые должны были  находиться  значительно
правее, но почему-то сместившиеся до уровня моего правого фланга. Или же это
были боевики, устанавливающие мины  на пути выдвижения наших штурмовых групп
к  селу.  Мне  понравился  второй  вариант.  Я  осторожно  дослал  патрон  в
патронник,  подвел треугольник  прицела под одну фигуру, указательный  палец
лег на курок и...  Я поставил  винторез на  предохранитель, приказал Бычкову
наблюдать за ними в прицел и  без команды не стрелять и пошел  докладывать к
дневке комбата.
     Дежурившему там  майору Морозу,  более опытному и осторожному  офицеру,
также  понаблюдавшему  в  прицел  за  возней этих  ночных  призраков,  более
пришлась  по  душе  идея,  что  это златозубовские  бойцы.  Дежурный связист
попытался связаться со Златозубовым по радиостанции, но тот не отвечал.
     -- "Крыса", "Крыса"! Я -- "База"! Я  -- "База"! Ответь  мне... "Крыса",
"Крыса"! Я -- "База"! Ответь мне... -- глухо бубнил связист у своей станции,
но все было пока безрезультатно.
     -- А может, их уже и нет, -- шепотом подлил масла в огонь Бычков.
     -- Поговори тут мне, -- недовольно проворчал Мороз.
     "Да. Всяко может быть",  --  подумал я и взял на мушку темную фигуру. А
вслух я предложил:
     -- Давайте  я  их обстреляю. Если  это духи -- они  затарятся. Если это
наши, то или матом заорут, или сразу на связь выйдут.
     -- Погоди, не стреляй, -- сказал майор, и мы стали ждать.
     Сидевший в десятке метров от нас радист уже перестал вызывать командира
второй группы и теперь домогался ответа у его подгрупп:
     -- "Крысенок-1"! Я  --  "База"! Ответь мне! "Крысенок-2"! Я --  "База"!
Дай два длинных тона, если меня слышишь... Дай два длинных тона...
     Но вся семейка не отвечала ни голосом, ни писком  в тонгенту...  Больше
всего меня раздражало  и злило то, что эти двое не просто виднелись на верху
виадука,  а   именно  возились  над  чем-то.  Их  согнутые  спины  и  иногда
просматривавшиеся  головы ясно давали  понять,  что там что-то устанавливают
или же снимают.  Но вторая группа должна была находиться на сенохранилище, и
на виадуке ей делать  было  нечего,  а тем более что-либо  устанавливать или
снимать.  Зато  так  долго  возиться,  да  еще  на  предполагаемом  маршруте
выдвижения    именно   моей   группы,   могли   только   духовские   минеры,
устанавливающие фугас или мощную мину.
     Когда я через одну-две минуты опять посмотрел в  прицел, то увидел, что
подозрительные спины  и головы  исчезли.  Чтобы  найти  их,  я начал  водить
ночником влево-вправо, что было вовремя: в десятке  метров правее показались
два  человека, которые осторожно появились  на гребне виадука и там присели,
ожидая  чего-то. Затем  они, также  крадучись,  перевалили на  нашу  сторону
виадука  и присели.  Почти одновременно на виадуке показалось поочередно еще
несколько черных тел, которые быстро преодолевали ирригационную канаву.
     Минут через пять темных фигур стало восемь. Они  встали и гуськом пошли
к нашему правому флангу. Майор посчитал их количество, вздохнул облегченно и
выдал следующее:
     -- Это Златозубов возвращается.
     Я уже  убедился  в этом: самая мелкая фигура,  шедшая впереди, встала в
сторону, пропуская  всю колонну.  Когда с ней поравнялся замыкающий  колонну
рослый  солдат, человечек подпрыгнул и стукнул его кулаком по голове.  Затем
мелкая фигурка  на ходу  дала рослому пару пинков, и  это меня  окончательно
убедило,  что это идут наши собратья по оружию. Наблюдая  в ночной прицел за
мелкой фигурой, я сразу узнал стиль  работы  Валеры Златозубова,  который не
сильно отличался от  моего. Разница  заключалась в  том,  что если  он любил
воспитывать   подчиненных  собственноручно,  то  я  предпочитал  командовать
провинившимся личным составом, который в свободное  время "любил" лишний раз
побегать, попрыгать "джамбу" и поотжиматься в упоре лежа...
     Да и во второй группе ее  непосредственный командир был самым маленьким
по росту. Если бы  было чуть светлее, то наверняка в  прицел я различил  его
рыжую бородку.
     Вскоре  группа  Златозубова  скрылась  за  изгибом  вала  между  нашими
позициями и мостом, где  сидели десантники, и спустя десять минут показалась
на  тропинке между  валом и кустарником.  Солдаты второй группы  шли быстрым
шагом мимо нас, спеша к своей дневке и костру. Шедшего последним Златозубова
обрадовал майор Мороз:
     -- Еще бы чуть-чуть, и Алик тебя бы обстрелял.
     Тот сразу взъерепенился:
     -- Чево? Вы чо тут, охренели? Где этот боевик хренов?
     Я  уже  сидел  у  своего костра и  прихлебывал  чай, но,  услышав вопли
Валеры, сразу поднялся:
     -- Чего ты там разорался?
     -- Это  ты, что ли,  меня там  чуть  не обстрелял? --  кипел  от злости
командир-2.
     Мне было немного  неловко за свою поспешность, но я  ответил,  что я, и
нефиг  лазить где попало. Потом мы вылезли  на вал и  несколько минут тыкали
указательными  пальцами  в  темноту  и  показывали друг  другу ориентиры  на
местности. Я  доказывал,  что  его люди  находились напротив  моего  правого
фланга,  ближе  к  центру моего  рубежа, хотя должны  были  быть значительно
правее. Рыжебородый командир второй группы убежденно спорил, что они были на
тех позициях, где и должны были сидеть  в ночной засаде.  Наш  спор ничем не
закончился,  и мы разошлись  по  своим  дневкам, каждый убежденный  в  своей
правоте. В пылу спора я как-то  позабыл уточнить, что же это его  бойцы  так
долго копошились на виадуке...
     Когда я подсел к костру, мои часы показывали без десяти минут  три часа
ночи. От шума нашей беседы проснулся Стас, который должен  был заменить меня
в три часа.
     -- Чего вы там ругались? --  спросил  он, надевая ботинки  и  садясь  к
огню.
     --  Да лазиют  где попало. А я их  чуть было не обстрелял. Теперь еще и
обижается. Давай-ка чаю хлопнем, и я полезу спать.
     Мы выпили чаю, погрызли сухари, и в  три часа я  уже натягивал "молнию"
на спальном мешке, предвкушая три часа сна. Но уснуть мне не довелось.
     --  За  бруствером  --  группа  людей!  --  услыхал  я  голос  капитана
Плюстикова, который дежурил с четырьмя бойцами  метрах в двадцати от правого
фланга моей группы.
     Сразу  же раздался  хлопок выстрела подствольного  гранатомета.  Спустя
несколько  секунд  эта  граната разорвалась  где-то за виадуком. Сразу же за
валом длинными очередями ударило несколько автоматов.
     "Началось", -- подумал я, быстро вылезая из спального мешка, и  крикнул
своим солдатам:
     -- Группа -- К БОЮ!
     Стас уже бежал к своему пулемету, в который была вставлена суперлента в
четыреста  патронов.  Я вскочил в  валенки, схватил  винторез,  нагрудник  с
магазинами  и по склону вала влетел в свой окоп. Выглянул  из него и увидел,
как на виадуке заплясало полтора десятка  огоньков от автоматов боевиков. До
них было не более ста метров; радуевцы сосредоточили  весь огонь  на участке
вала от дневки  комбата до дневки моей группы. В воздухе над головой начался
и не переставал раздаваться резкий шум от множества пуль.
     "БАТЬ. НАЧАЛОСЬ!"  --  пронеслась  в голове  мысль. Я спрятался в окоп,
отложил в сторону винторез и, схватив одноразовый гранатомет, подготовил его
к выстрелу. Вскинув гранатомет на правое плечо, я  резко выпрямился в окопе,
поймал  на  мушку один из огоньков и  плавно нажал на спуск.  По ушам ударил
хлопок выстрела, и  я  тут  же  укрылся  в окопе.  Наблюдать,  куда  попадет
граната,  было опасно, да и  некогда.  Согласно  инструкции для  стрельбы из
одноразовых гранатометов, от уровня земли до нижнего среза трубы должно было
быть не  менее  двадцати  или тридцати  сантиметров,  поэтому  мне  пришлось
высунуться если не по пояс, то по грудь, это точно. Справа в окопе уже сидел
Бычков и долбил по духам из подствольника. Рядом с ним на земле лежал цинк с
ВОГ-25, который  накануне был поделен пополам мной  и Златозубовым. А сейчас
сержант контрактной службы Бычков брал одну за  одной  гранаты  и  методично
посылал их в  автоматные огоньки  радуевцев. За  сержантом в окопе находился
майор-замполит,  стрелявший  короткими очередями  из АКС-74.  Ну а дальше по
валу с пулеметом сидел Стас, который так же методично, как и Бычков, поливал
позиции боевиков из ПКМа.
     Откуда-то снизу прибежал боец и протянул мне две "Мухи".
     -- НЕСИ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ, -- приказал я ему.
     Солдат метнулся обратно в канаву, где лежали одноразовые  гранатометы и
огнеметы.
     Я взял гранатомет в руки,  это  был  РПГ-18, выдернул предохранительную
чеку,  выдвинул часть  направляющей трубы, поднял прицельную планку и только
собрался вновь высунуться для выстрела из  окопа, как краешком  глаза увидел
что-то круглое  и  черное  слева  в  метре  от  себя. Это  был задний  торец
гранатомета  "Муха", который держал  на плече  какой-то стрелок. Черная дыра
была направлена  прямо на меня,  и если произойдет выстрел,  то  мне явно не
поздоровится.
     --  ЭЙ  ТЫ,  МУДАК ТАКОЙ,  СЯКОЙ  И РАЗЭТАКИЙ,  РАЗВЕРНИ СТВОЛ  ВПРАВО!
СЛЫШИШЬ ИЛИ НЕТ?
     От моего крика стрелок  развернулся  вправо  и  повернул  ко  мне лицо,
оказавшееся капитаном Скрехиным -- недавно прибывшим  командиром роты связи,
который схватил три "Мухи" и теперь сидел в мелком окопе слева.
     -- Алик, куда стрелять?-- крикнул он мне и едва не рассмешил меня.
     Перед ним в ста метрах сидят полтора десятка боевиков и поливают нас из
автоматов, но для нашего связиста это были цели мелкие и недостойные для его
выстрела, поэтому он искал мишень покрупнее и поважнее.
     -- ТЫ ПЕРЕД СОБОЙ ЧТО ВИДИШЬ? ТУДА И СТРЕЛЯЙ!
     Я  вскинул на плечо  "Муху", быстро высунулся из окопа, поймал огонек в
прицел  и нажал  на спуск. Уже  спрятавшись  обратно  за бруствер, аккуратно
положил пустую трубу рядом с первым выстреленным гранатометом и услыхал, как
слева сработала "Муха" связиста.
     Я успел  выстрелить  и третьим гранатометом, успел и солдат по прозвищу
Максимка --  притащил целую  охапку  одноразовых  РПГ. Отложил  я  в сторону
четвертый отработанный гранатомет, а боец Максимка уже подает подготовленный
к выстрелу РПГ-18. Количество  огоньков напротив нас не  уменьшалось. Я, как
робот,  брал трубу за трубой, высовывался за бруствер  и  нажимал  спуск  за
спуском.
     Справа  от меня  громко тарахтели два автомата и  один  пулемет.  Слева
наконец-то  выстрелил из своего  последнего  гранатомета связист  Скрехин  и
теперь   осторожно  стрелял  куда-то  в  ночь  из  своего  автомата  редкими
очередями.   Несколько  раз  слева   раздавались  длинные  очереди  пулемета
лейтенанта Винокурова. Беспокойство  вызывало какое-то затишье  на  позициях
справа и слева от моей группы.
     "НИЧЕГО.  СЕЙЧАС ЗАЙМУТ  СВОИ  ПОЗИЦИИ  И ПОДДЕРЖАТ НАС", $подумал  я и
крикнул:
     -- РПО МНЕ!
     Я выстрелил  последней  "Мухой"  и,  еще стоя, сразу же отбросил пустую
трубу  в  левую сторону: укладывать  их  аккуратными рядами не было времени.
Слева  стало  пусто:  связист-капитан куда-то  пропал.  Солдат  Максимка уже
притащил четыре одноразовых огнемета и подал мне один РПО.
     "Ай да  Максимка!" -- подумал я  про солдата, который только  несколько
часов назад прибыл в мою группу.
     Ручной пехотный  огнемет в несколько  раз тяжелее, массивнее и  мощнее,
чем  противотанковый  гранатомет  "Муха"; видимо,  поэтому  имеет и название
посолиднее -- "Шмель".  Но и  обращаться с  ним нужно бережнее и осторожнее.
Пока  я  готовил  огнемет  к выстрелу,  выпрямляя рукоятки  и нажав  большим
пальцем на  предохранитель, где-то  высоко  в  небе пролетел  наш реактивный
самолет и выпустил из своего чрева осветительную гирлянду. Ночь, до  сих пор
освещавшаяся  лишь  огнем  от  автоматов  и  костров, теперь  залило неярким
матовым светом, лившимся с высоты.
     Я выглянул с взведенным огнеметом на плече и стал выискивать подходящую
цель,  которая не  заставила  себя  долго  искать.  Прямо  напротив  меня, с
виадука,  слева  от  огоньков,  на  поле с громким  криком:  "АЛЛАХ  АКБАР!"
скатилась   шеренга   темных   фигурок  боевиков.   Всего  их  было  человек
семь-восемь, на ходу стреляющих в нас радуевцев.
     Мушка  огнемета  остановилась  на  середине  шеренги,   мои  губы  эхом
повторили:  "АЛЛАХ АКБАР",  и  указательный палец нажал на курок. От грохота
выстрела  резко  и  больно  заложило  уши, но  вставлять в  них  специальные
бумажные вкладыши-беруши было некогда. Не обращая внимания на сильный звон в
ушах, я потянулся за следующим РПО.
     Второй и третий  "Шмели" полетели к похожим шеренгам боевиков, в полный
рост  идущих на нас и на ходу стреляющих  из автоматов.  Только  эти шеренги
подходили  все ближе и ближе, то слева, то иногда справа. Я спокойно целился
и стрелял, но  внутри  меня  нарастала смутная тревога.  Я  уже  слыхал  про
бесстрашие  чеченцев,   про   их  безрассудную  смелость  и  наплевательское
отношение  к  смерти, но  от  вида шеренг боевиков,  идущих  в  полный рост,
поливающих нас  огнем и подходивших  все ближе  и ближе, неприятный  холодок
внутри меня становился сильнее и сильнее.
     После  выстрела из  третьего  огнемета я  выглянул за бруствер и увидел
картину, от которой мои волосы на голове стали дыбом от ужаса: напротив меня
посреди поля, по направлению от левого фланга боевиков к правому флангу моей
разведгруппы, не  обращая внимания на  стрельбу наших  нескольких  стволов с
одной стороны и на огонь боевиков с  другой, правым боком ко мне спокойно, в
полный рост шла колонна  боевиков.  Было их человек тридцать,  и  шли они  в
колонну по три, спокойно пересекая наискосок поле между валом и виадуком.
     В доблестном  РВДКУ есть традиция, когда рота курсантов на  марш-броске
на десять километров  за  сотню  метров  до финиша  выстраивается  в  ротную
колонну, баянист берет баян, и курсанты с  песней строевым шагом  пересекают
финишную линию. При этом секундомеры в руках проверяющих показывают время на
"отлично". Всем курсантам  роты выставляется  "пятерка",  командир  роты всю
неделю  ходит  довольный,  а  проверяющие,  приехавшие  в училище  откуда-то
"сверху", писают кипятком от восторга.
     Так это в училище, где курсанты показывают  шик... Но здесь... В чистом
поле, ночью,  среди грохота и стрельбы вид спокойно вышагивающей колонны,  в
которой хорошо просматривались шеренги, а не просто кучки людей,  пытающихся
быстро пересечь опасный участок, -- все это представляло собой сумасшедшую и
фантастическую картину.
     Сначала от леденящего ужаса у меня остановилось дыхание, секунду спустя
я подумал с восторгом и восхищением: "ВОТ ЭТО ДА!".
     Ну  а потом меня  охватила  ярость  и бешенство:  "БЛДЬ! ДА ЧТО ЖЕ  МЫ,
ПАЛЬЦЕМ ДЕЛАННЫЕ!"
     Когда я высунулся с готовым огнеметом  на  плече, то  колонна радуевцев
ушла вправо, и я увидел только хвост колонны; основная часть ее уже скрылась
за  изгибом  вала. Стрелять по хвосту было опасно  для находящихся справа от
меня  наших стрелков, которых могла  поразить область  высокого давления  от
выстрела, образующаяся перед огнеметчиком. Она, конечно,  не такая  сильная,
как сзади, но  тоже может хорошо контузить. И мне пришлось выпустить заряд в
шеренгу  боевиков, которая  прошла уже  две трети расстояния от  виадука  до
вала.
     Я быстро сбежал в канаву за последней парой огнеметов  и уже поднялся с
ними на тропинку, когда увидел бегущего мне навстречу комбата.
     -- ТОВАРИЩ МАЙОР. ВОН ТУДА ПРОШЛО В КОЛОННУ ПО ТРИ ТРИДЦАТЬ БОЕВИКОВ.
     Я показал рукой на свой правый фланг и  выжидающе замолчал. Можно  даже
мозжечком  догадаться,  что противник  сейчас обойдет  нас справа  и  ударит
сбоку. Нужно было или  срочно  направить туда дополнительное подкрепление  в
десяток бойцов, или срочно отходить нам самим на безопасные позиции...
     Командир нашего батальона  на бегу кивнул головой и, ничего не говоря и
не  останавливаясь, пронесся мимо меня к златозубовской  группе. Я еле успел
отпрянуть в сторону, чтобы он меня не сшиб. Ситуация складывалась не в  нашу
пользу  --  боевики  уже обходят  нас  с правого  фланга  и  запросто  через
пятьдесять  минут перещелкают  нас, как  куропаток. Но  приказа  отходить не
было, и  я,  злясь на  себя, -- "еще подумает, что  я струсил и хочу быстрее
свалить отсюда!" -- взбежал на вал,  занял свой окоп и начал готовить  РПО к
выстрелу.
     Справа  от  меня  Бычков  заменял  пустой  магазин  на  полный.  Вот он
передернул затвор, прицелился и дал первую очередь по виадуку.
     -- БЫЧКОВ. НИЖЕ СТРЕЛЯЙ. ОНИ НА ПОЛЕ.
     РПО был готов, и  я на  секунду  выглянул наружу, чтобы подобрать цель.
Слева и прямо по курсу на различной дистанции  ко мне приближалось несколько
шеренг, на ходу от бедра стреляющих по валу. Я спрятался в окоп  и, поднимая
"Шмель", успел в отчаянии выкрикнуть:
     -- бать! Да сколько их там?
     Пятый  заряд  лег на мое плечо, и я, целясь  только мушкой, выстрелил в
очередную  шеренгу  радуевцев, до  которой было  не более  двадцати  метров.
Поднимать прицельную планку на огнемете  катастрофически не хватало времени,
и приходилось стрелять навскидку.
     Последний, шестой, РПО был выпущен мной в группу боевиков в семь-восемь
человек, находившуюся в  нескольких  метрах от внешнего основания  вала. Для
этого мне пришлось встать  в полный рост и, направив огнемет под углом почти
в 45 градусов, нажать на курок. Расстояние между мной и целью было  не более
десяти  метров;  я  не  знал, взорвется ли  заряд, встретив  мишень на таком
близком расстоянии.  Ведь для того  чтобы взвелся взрыватель, нужно какое-то
время. Так, взрыватель на  кумулятивной гранате от РПГ взводится на удалении
в тридцать метров от стрелка. Про огнемет  мне такие данные были неизвестны,
и когда,  --  спрятавшись в  окопчике,  я  услыхал  гулкий  взрыв,  то  лишь
обрадовался: "СРАБОТАЛО".
     Прицеливаясь, я успел  заметить что-то непонятное справа, внизу вала. С
нашей стороны вал имел склон в 45 градусов. Верхняя часть вала была срезана,
и этот срез  был шириной  в  метр-полтора. С внешней же стороны  склон  вала
опускался на метр  вниз, далее  шел  выступ в метр шириной, за которым склон
опускался до самой  земли. Я высунулся  из окопа  по  пояс,  быстро  лег  на
гребень  вала,  заглянул  под  основание  --  и  волосы  на   голове   опять
зашевелились от ужаса. На земле, у основания вала, на свежем  снегу темнела,
передвигалась  и ожидала чего-то людская масса в несколько десятков человек.
Я даже слышал негромкую гортанную речь: кто-то отдавал команды, кто-то слабо
стонал: "А-а-а-ла-а-а".
     На  полметра  ниже  огня  пулемета  Стаса  в склон  вонзилось  огненное
веретено кумулятивного взрыва. "ЗАСЕКЛИ СТАСА".
     Но засекли не только Стаса -- от темной массы в моем направлении ползли
две черные фигуры. До них было метров шесть-семь. Я отпрянул обратно в окоп,
схватил свой винторез с уже досланным патроном, опять лег на гребень вала и,
держа оружие  в правой руке, положил винтовку плашмя на  землю и  попробовал
прицелиться в ползущих боевиков. Но это не удалось  сделать. Я лежал пластом
на валу, а голова опустилась за кромку, и я четко увидел, что и глаз и ствол
находятся  на одной  прицельной линии,  но смещены чуть  влево. Я попробовал
довернуть ствол  рукой, но опять ползущие  находились  вне сектора стрельбы.
Чтобы исправить эту ситуацию, мне нужно было передвинуть  оружие вправо,  но
безуспешно...
     На  моем  ВСС-1  накануне  вечером были  установлены ночной  прицел  и,
главное, сошки от ночного РПГ-7Н. Металлические  сошки позволяли вести более
точную стрельбу  с тяжелым  ночным прицелом.  Но  сейчас  именно эти чертовы
сошки уперлись в землю и  не давали мне  довернуть ствол винтореза  вправо и
поразить боевиков...
     Отчаянно заорав матерное  выражение от этой  задержки, я  правой  рукой
поднял винтовку вертикально, чтобы уже ничто  не упиралось в склон, и бросил
ее  в  нужном  направлении. Секунды  ушли на  то,  чтобы направить ствол  на
ближнюю правую фигуру, до которой  оставалось каких-то три метра, и пять раз
нажать на курок. Я не услышал звуков выстрела, но рука ощутила резкие толчки
затвора,  и  боевик  ткнулся  головой в  землю.  Еще  пару  секунд  пришлось
потратить на то, чтобы довернуть ствол  влево  и выпустить остальные патроны
во второго.
     Я мгновенно  укрылся в  своем  окопе, и тут от всего увиденного у  меня
опять прорезался все тот же противный и резкий голос:
     -- БАТЬ! НАДО СЪБЫВАТЬ!
     Я  отсоединил  пустой  магазин от винтовки,  бросил  его  на дно своего
окопа: "потом заберу". Быстро достал из кармашка нагрудника полный магазин с
десятью патронами, присоединил его к винторезу и передернул затвор,  досылая
первый патрон в патронник.
     Для меня  все  стало  предельно  ясно  и  понятно. Радуевцы не были  бы
чеченцами,  если  они  попытались  внезапно  ночью  прорваться  на  открытом
пространстве между нашими подразделениями. План  прорыва радуевцев был прост
и  дерзок: пользуясь темнотой  и  внезапностью,  сосредоточиться за виадуком
напротив  наших  центральных  позиций.  Затем  боевики,  расположившиеся  на
виадуке на участке в двадцатьтридцать  метров, открывают массированный огонь
по нашим огневым  точкам,  практически не  давая  нам поднять головы. Высота
виадука, на котором заняли огневые позиции радуевцы, была в полтора метра от
уровня земли, от  которой же наш вал  поднимался на два  с  половиной -- три
метра.  Вершина  вала  была усеченной, и  наши несколько стрелков,  не  имея
возможности  высунуться наружу из-за оглушительного  треска  пролетающих над
головой пуль, были вынуждены вести стрельбу по наблюдаемым целям на виадуке.
Таким образом во  время  яростной перестрелки  между боевиками на виадуке  и
нашими несколькими стрелками на валу, под пулеметными и автоматными трассами
образовалось   мертвое  пространство,  используя   которое,  основная  часть
радуевцев  небольшими  шеренгами в семь-восемь человек пересекала  в  полный
рост поле и скапливалась  у внешнего  основания вала.  Им  оставалось только
дождаться того момента, когда у этих русских закончатся патроны в автоматных
магазинах  и  пулеметных лентах,  затем  забросать их  ручными  гранатами  и
спокойно пересечь вражеские позиции.
     "НУ  ВСЕ. ОТСЮДА  НАС И УНЕСУТ!" --  пронеслась мысль.  Вызывало ярость
осознание  того, что тебе жить-то осталось каких-нибудь несколько минут, что
патроны  у  Бычкова, замполита и Стаса уже  заканчиваются, что  после  этого
наступит  гробовая  тишина на нашем валу, потому  что ни справа, ни слева ни
одна  живая душа не нашла в себе силы  духа открыть огонь по боевикам и дать
нам хоть какую-то передышку.  Все это заставило  меня с остервенением  рвать
карманы нагрудника, доставая оттуда гранаты РГД-5, и заорать дурным голосом:
     -- Бычков, давай гранаты!
     Выдергивая одновременно кольца в двух запалах, метнуть  в  темную массу
обе эргэдэшки. Выхватить у  Бычкова из рук две его эфки и  несильным, как  в
детстве бросали яблоки друг другу,  броском закинуть Ф-1  за  вал. Резкие  и
сочные  разрывы  гранат среди  врагов  оттягивали  на  какой-то  миг  скорую
развязку.
     Сержант-контрактник почти сразу же за мной забросил поочередно две свои
эргэдешки.  Кто-то  из наших перекинул за вал еще несколько гранат,  которые
вразнобой разорвались среди врагов.
     Боец Максимка снизу подал  мне  еще две гранаты. Снаружи громыхнуло два
раза  от разрывов этих эфок. Я оглянулся на дневку, ища глазами тех, у  кого
бы мог  взять  еще гранат.  Дневка  была  пуста,  и только  у  костра  стоял
растерянно  улыбавшийся  Баштовенко, который неловкими пальцами  расстегивал
кармашек, пытаясь достать гранату.
     Я выскочил из окопа и сбежал вниз к костру, на бегу крикнув Стасу:
     -- СТАС! ОНИ ВНИЗУ, ПОД НАМИ! ДАВАЙ ИХ ГРАНАТАМИ!
     Я расстегивал второй, трудноподдающийся  кармашек на  нагруднике бойца,
когда услыхал, как Стас, не отрываясь от пулемета, громко скомандовал хорошо
поставленным командирским голосом:
     -- Подготовить гранаты. Гранатами -- огонь! Гранатами -- огонь!
     Бросать гранаты в противника  было некому, и Стас командовал скорее для
того,  чтобы  создать  психологический  эффект  для  врага,  находящегося  в
нескольких метрах от него.  Я наконец-то  расстегнул  задубевший  на  морозе
карман и достал оттуда гранату Ф-1, вторую дал Баштовенко, и побежал обратно
в свой окоп. Несмотря  на отчаянное наше  положение,  меня на  ходу разобрал
смех:  услыхать  такую  четкую  команду,  да  еще   поданную  таким  хорошим
командирским голосом, как  учили наши  преподаватели огневой подготовки,  да
еще в такой дикой перестрелке, -- все это было похоже на трагикомедию.
     Разгибая усики запала и еще раз  оглянувшись  на Стаса, заметил, как он
встревоженно  обернулся  в  сторону  нашего тылового дозора  и  вновь  лег к
пулемету. Я перебросил за вал эти  две последние гранаты, услыхал два сочных
разрыва, потом повернулся к дневке и рявкнул:
     -- ГРАНАТЫ МНЕ! ЖИВО!
     Снизу, от костра,  уже бежал Максимка, держа  в обеих  руках деревянный
ящик  с  гранатами. Он уронил его  рядом  со  мной,  и  я  мгновенно  вырвал
предохранительные  скобы из замков, с ужасом  понимая  то, что  означают эти
скобы. Я быстро открыл крышку, надеясь на чудо...
     Но чуда  не произошло, и под крышкой  я увидал  деревянные плашки,  под
ними упаковочный картон, а под  ним лежало двадцать гранат  с пластмассовыми
втулками в запальных гнездах, завернутые в промасленную бумагу. Сбоку лежали
две металлические банки, в которых находилось двадцать  запалов УЗРГМ, также
упакованных в бумагу.
     Этот  гранатный ящик был доставлен последним бортом, и все гранаты были
в заводской укупорке. Для того, чтобы подготовить хотя бы пару гранат к бою,
ушло бы минуты три-четыре. Но этих минут у нас не было...
     И когда  я  увидел,  как  на  нашем  склоне между Стасом  и  замполитом
разорвалась первая духовская граната ("СТАС, ДОЧКА", -- пронеслось в мозгу),
то только схватил винторез и нагрудник и побежал на свой левый фланг.
     Сбежав наискосок по скользкому склону и пробежав по тропинке три-четыре
метра, я стал быстро  взбираться к пулеметной позиции. Там, в десятке метров
от деревьев, я  увидал у  замолкшего  пулемета выглядывавшего в ночную  мглу
лейтенанта.
     -- БЛЯ, ЧО ТЫ НЕ СТРЕЛЯЕШЬ?
     -- Заело что-то, -- оглянувшись на меня, ответил Винокуров.
     Я залег за пулемет и осмотрел  его. Из приемника торчал кусок ленты  на
двадцать пять патронов. Я поднял крышку ствольной коробки.
     -- ТАК. ПЕРЕКОС ЛЕНТЫ.
     Я быстро устранил неисправность,  передернул затворную раму и глянул на
поле. В десятке метров, не замечая  нас,  по снегу  правым боком к  нам  шла
очередная шеренга боевиков, на ходу стрелявшая от бедра по вспышкам очередей
Стаса, замполита и Бычкова. Я  навел ствол и нажал на курок.  Огонь  из дула
пулемета  на несколько секунд  заслонил картину боя, и когда пулемет замолк,
на поле перед нами никого не было.
     --  ЛЕНТУ  ДАВАЙ!  --  крикнул  я  лейтенанту,  поднимая  вверх  крышку
пулемета.
     Александр подал  из ящика  начало  ленты, которую я тут же  заправил  в
приемник.  Я сразу же  развернул пулемет вправо,  надеясь выпустить  ленту в
массу людей,  засевших  с  внешней стороны вала.  Но с  этой  позиции  я  не
доставал их  пулеметом  --  мешал гребень  вала. Я вскочил на ноги  и поднял
пулемет, крикнув Сашке:
     -- Будешь подавать мне ленту!
     Это  было чистым  самоубийством, безумным  шагом обреченных  на  смерть
людей, стремлением подороже продать свою жизнь и  этим  дать своим товарищам
шанс отойти. У нас, двух офицеров спецназа ГРУ  ГШ и  выпускников Рязанского
высшего воздушно-десантного командного училища, не было иного выбора, и этот
шаг навстречу своей смерти мы сделали легко и непринужденно.
     Зарядив  пулемет,  я  почему-то на секунду задержался, неизвестно зачем
сдернул с головы вязаную черную шапочку, бросил ее рядом со своим винторезом
и нагрудником. Вздохнул и бросился вперед.
     Я с  пулеметом в  руках и Сашка  Винокуров,  державший  свободный конец
пулеметной ленты, быстро перескочили  через гребень  вала и  залегли  на его
внешнем выступе. Перебегая, я заметил краем глаза, что темная  масса заметно
увеличилась,  и, когда мы залегли,  я  попытался направить ствол в боевиков.
Опять мне это  не удалось сделать:  боевики сидели на земле и,  лежа на этом
выступе, мне их  вновь не было видно. Мешал и высокий  куст, росший  рядом с
валом, и сам выступ.
     -- ПОДАВАЙ ЛЕНТУ!
     Я  быстро   встал  на  колени,  прижал  приклад  пулемета  к  плечу  и,
придерживая  ПКМ  левой  рукой  под  пулеметную коробку,  навел  пулемет  на
боевиков и нажал на курок. Лента была  с трассирующими патронами, и я хорошо
видел, как большая часть пуль из  очереди врезалась в темную людскую  массу.
При выстрелах  пулемет  подкинуло,  и оставшаяся  часть  очереди веером ушла
вверх. Я опустил  ствол  пулемета чуть ниже,  и следующая огненная  трасса в
аккурат вся  целиком вошла  в черные фигуры.  Я успел  выпустить еще две-три
хорошие очереди, но на следующей пулемет внезапно захлебнулся и замолчал.
     "ОПЯТЬ ПЕРЕКОС  ЛЕНТЫ".  Я опустил пулемет на  землю и, согнувшись  над
ним, быстро  устранил  задержку.  Правая  рука  с  силой  захлопнула  крышку
ствольной коробки; я  только начал  приподнимать пулемет и  уже почти поднял
голову, ища  цель, как  внезапно  в левый висок ударило  резко и  сильно,  в
глазах  вспыхнул яркий слепящий свет,  и в  затухающем  сознании  проскочила
слабая и угасающая мысль:
     "Ну, вот и все. Пидец. Хорошо, что в  голову". И мое тело повалилось на
землю. Трассирующие пули, которые  вылетали из моего пулемета, очень  хорошо
указывали чеченцам,  что их  в  упор  расстреливает  открытый как  на ладони
вражеский  пулемет,  и  радуевский  гранатометчик успел  засечь  и  поразить
противотанковой гранатой пулеметный расчет русских.



     -- Алик, Алик! Что с тобой? Алик, что с тобой?
     Сознание ко мне вернулось сразу, и я услыхал, как Сашка Винокуров, стоя
справа и  надо мной,  растерянно  зовет меня по  имени. Я не чувствовал, как
лейтенант перетащил меня  на нашу сторону,  и сейчас я лежал животом вниз на
склоне канавы лицом  к  Тереку и спиной к валу, где-то  между златозубовской
рощицей и моими ящиками с минами. Ступнями я был на дне канавы,  а мои локти
опирались  на  поверхность земли;  ладони мои прикрывали крепко  зажмуренные
глаза.  Внутренней  частью  правой  ладони  я чувствовал,  что  правый  глаз
неестественно сильно выдается вперед, отчего влажная внешняя  часть  глазной
оболочки касается мозолей на согнутой ладони.  В левом виске  и правом глазу
жгло резкой болью.
     "ВОШЛА В ЛЕВЫЙ ВИСОК  И ВЫШЛА ЧЕРЕЗ ПРАВЫЙ ГЛАЗ", -- равнодушно подумал
я.
     -- Алик! Что с тобой? -- опять услыхал я.
     Слева за моей спиной, на валу, продолжали зло огрызаться два автомата и
один  пулемет.  Кроме  этих  стволов, во врага больше  никто не  стрелял.  Я
непроизвольно простонал и услыхал вопрос Винокурова:
     -- АЛИК, ТЕБЯ ЭВАКУИРОВАТЬ?
     В сознании возникла недавняя картинка: темная масса боевиков находится,
накапливаясь, за валом и  ждет своего часа. "СЕЙЧАС ПРОРВУТСЯ", -- отрешенно
подумал я, но голос сказал устало и спокойно:
     -- СО МНОЙ ВСЕ НОРМАЛЬНО. ИДИ К ПУЛЕМЕТУ.
     Рядом со  мной несколько раз хрустнул  снег  под ногами  лейтенанта,  и
через секунду я услыхал собранный и твердый голос Винокурова:
     -- ХОРОШО. Я ПОШЕЛ.
     Он  спрыгнул  на  дно канавы  и начал подниматься к тропинке. Звук  его
шагов затерялся в грохоте  перестрелки. Но до  пулемета лейтенант  Винокуров
так и не дойдет. Когда  он приподнимется над гребнем  вала, в его лоб ударит
пуля и выйдет через затылок. Тело  лейтенанта рухнет на наш склон и скатится
вниз  на  тропинку. Через несколько  минут  он скончается, не ощутив  боли и
мучений.
     В моем сознании  продолжали появляться  равнодушные и  как будто  чужие
мысли.  Я продолжал лежать  на  склоне,  тупо ожидая  чего-то  неизбежного и
рассеянно слушая звуки перестрелки.
     "ТАК. ВОШЛА В ВИСОК И ВЫШЛА ЧЕРЕЗ ГЛАЗ. ПОВРЕЖДЕНЫ ЛОБНЫЕ ПАЗУХИ. МИНУТ
ЧЕРЕЗ  ПЯТЬ  БУДЕТ БОЛЕВОЙ  ШОК -- И  ТОГДА  ВСЕ. ПОКА  Я В  СОЗНАНИИ,  НАДО
ПОСЧИТАТЬ ДО ДЕСЯТИ. РАЗ, ДВА, ТРИ... РАЗ, ДВА, ТРИ... ПОНЯТНО: висок, левый
глаз  и правая глазница  Досчитать ДО ДЕСЯТИ НЕ  ПОЛУЧАЕТСЯ.  НАДО  ПОЙТИ ЗА
ЛОПАТОЙ. ДА, Я ЖЕ УТРОМ ОТДАЛ ЛОПАТУ СВЯЗИСТАМ -- СЕЙЧАС ЕЕ НЕ НАЙДЕШЬ".
     Каким-то  быстрым  калейдоскопом в сознании вдруг  появилось  несколько
ярких  картинок  из  прошлой  жизни:  распахнутая   дверь  Ан-2  при  первом
парашютном прыжке; слезы матери при встрече после  Афгана; выпускной вечер в
училище;  наглое  лицо  бывшей  жены,  затребовавшей  алименты  на  ребенка,
которого я помог ей  усыновить за  месяц до развода; суд офицерской чести  в
родной бригаде...
     "Ну вот и вся жизнь. Жаль, прошла почти зазря". Медленно выплыл и завис
в  сознании  образ  прелестной улыбающейся девушки,  с  которой познакомился
несколько месяцев назад,  в которую втрескался  по уши. Милое лицо почему-то
встревожилось и спросило меня с ласковой и обеспокоенной улыбкой: "Ну что же
ты?.. Вставай..."
     Спустя  секунду  пропало  и это видение.  "Э-э-эх! ТОЛЬКО ЖИЗНЬ  НАЧАЛА
НАЛАЖИВАТЬСЯ... ЧЕРТ!.. НАДО ПОЙТИ  К ДОКТОРУ, ЧТОБЫ ОН ВКОЛОЛ МНЕ ПРОМЕДОЛ.
ХОТЬ БОЛИ НЕ БУДУ ЧУВСТВОВАТЬ ПРИ... Э-ЭХ".
     Я оторвал от залитого чем-то липким лица такие же липкие ладони. Оперся
ими об землю и вылез из канавы. На ходу прихватил механически горсть снега и
вытер  им руки. Затем автоматически руки согнулись в локтях и кулаками вверх
выставились перед лицом, защищая  его от  каких-либо возможных препятствий в
виде веток  и стволов деревьев.  Ориентируясь только  по памяти,  ничего  не
видя,  я  побрел на  поиски доктора,  забирая вправо и делая полукруг, чтобы
обойти рощицу, в которой размещалась вторая группа.  На  дневке  Златозубова
жил  и  наш начальник медслужбы батальона капитан Косачев.  Его-то  я и звал
сквозь крепко стиснутые зубы:
     -- КОСАЩЕВ... КОСАЩЕВ... КОСАЩЕВ...
     Доктор  на  мой  косноязычный  зов  не  откликался.  Но,  пройдя метров
пятьдесят вправо и по кривой, я услыхал  несколько  голосов. Мне показалось,
что это офицеры второй группы.
     -- ВАЛЕРА... ВАЛЕРА... -- позвал я наугад.
     Ко мне подбежали двое, один из которых на бегу спросил:
     -- Кто это?
     -- ЭТО Я, АЛИК, -- ответил я Златозубову.
     Это был он и один из его контрактников. Голос Валеры спросил опять:
     -- Куда тебя?
     -- В голову, -- равнодушно сказал я и сел на колени.
     Я терпеливо ждал, пока  Валера быстро  наложил тампоны мне на  глаза  и
начал перевязывать голову бинтом, негромко приговаривая:
     -- Бля! Алик, а я же пятнадцать  минут  назад  там  был.  Чуть  было не
напоролись на них. Еще бы чуть-чуть...
     Пока  он перевязывал меня, подошел кто-то  третий, встал рядом и сказал
голосом майора Грибка долгожданную фразу:
     -- Надо промедол вколоть. Есть у тебя?
     Ответ Валеры Златозубова доконал меня:
     -- При ранениях в голову промедол не колют.
     Я  медленно переварил  услышанное: "БЛДЬ.  ОБЛОМ". Напротив  нас  начал
коротко стучать  автомат  из  второй  группы.  Сзади  продолжали  отбиваться
несколько стволов из моей группы. Над головами трещали и щелкали пролетающие
пули. Златозубов  домотал  до  конца бинт и быстро убежал с  контрактником к
своим бойцам. Несколько  раз хрустнул снег  под ногами майора, и,  помедлив,
Грибок сказал мне, озираясь по сторонам:
     -- Ну ладно. Находись пока здесь, -- и ушел куда-то в ночь.
     "НЕ ВЕРНЕТСЯ", -- безразлично подумал я и потерял сознание.



     А  на  позиции первой  группы  положение  становилось  все отчаяннее  и
трагичнее.  Пулемет  Стаса строчил короткими  очередями,  экономя патроны  в
ленте. Майор-замполит,  высунувшись поверх бруствера по пояс, в упор  долбил
очередями по скопившимся внизу боевикам.
     Начальник разведки, приподнявшийся над валом, чтобы оценить обстановку,
был ранен в шею, и его при свете костра на дневке комбата начал перевязывать
наш  батальонный  доктор, которому  помогал  связист Костя Козлов.  Внезапно
слева  на  вал выскочил боевик-гранатометчик и  с нескольких десятков метров
выстрелил  в стоявших у костра  офицеров. Противотанковая  граната  попала в
военного  медика,  разорвав  его  тело  буквально на  куски. Стоявшие  рядом
начальник разведки и начальник связи батальона погибли  мгновенно, и тела их
разметало по дневке.
     Майор-замполит среагировал сразу и выпустил длинную очередь по боевику,
успевшему,  перед   тем  как  завалиться  навзничь,  поймать  около  десятка
выпущенных по нему пуль.
     Гирлянда,  выпущенная нашим  самолетом,  успела  погаснуть.  Костер  на
дневке  комбата был завален телами погибших офицеров. Ночь теперь освещалась
только вспышками автоматных и пулеметных очередей.
     Единственным,  кто  пришел на помощь  все  еще сопротивлявшейся  первой
группе, был майор Мороз. Хотя  он по боевому приказу должен был находиться в
тыловом дозоре, старый вояка,  ветеран нескольких  кампаний,  в том числе  и
прошлогоднего пленения целого отряда, когда он, как командир вымотавшейся от
долгого  преследования  группы, должен  был  улететь, но  остался  со  своим
батальоном, бросился в самую гущу боя.
     Картина перед ним была безрадостная: тела погибших товарищей на штабной
дневке; лежащий  на тропинке  лейтенант Винокуров;  две отстреливающиеся  на
валу фигуры -- Стаса и замполита; сержант Бычков, получивший тяжелое ранение
в  голову и скатившийся на дно  канавы; несколько растерянных и перепуганных
молодых солдат, и  перебегающие  через вал справа  и  слева боевики, которые
сразу же начинали обстрел позиций группы.
     Несколько  пуль попало в пулемет Стаса, и он захлебнулся  и замолк. Сам
же Стас  был ранен в кисть правой руки и бедро. Прямо перед замполитом, едва
успевшим  перезарядить  автомат,  на  валу  выросло  несколько темных  фигур
боевиков, сразу же сраженных очередью майора.
     Удерживать позиции  было  уже незачем,  да и некому.  Майор  Мороз, дав
несколько очередей, сразу же  был ранен в руку. Его автомат также был пробит
вражескими пулями.
     Единственным выходом было отступить  к  тыловому дозору, и разрозненные
остатки первой разведгруппы по канавам начали отходить к Тереку. Двое бойцов
тащили на себе  раненого  Стаса. Пробираться по дну  заросшей кустами канавы
было  тяжело, и Стас  с  солдатами, шедшие напрямик по залитым  водой ямам и
промоинам,  оказались последними из отступавших.  На  валу  уже  хозяйничали
боевики --  орали что-то и поливали огнем пространство перед собой, расчищая
себе дорогу.
     -- Слыша за спиной крики  боевиков, также продиравшихся  через  эти  же
заросли, и треск пуль над головой, боец Дарьин в запале прокричал Стасу:
     --  Товарищ старшлейтнант,  у  меня осталась последняя  граната!  Мы им
живыми не сдадимся!
     Подпрыгивавший  на  здоровой ноге старший лейтенант Гарин оттолкнул  от
себя разгорячившегося  Дарьина и  сильнее ухватился второй здоровой рукой за
другого бойца:
     -- Пошел ты на  х.й!  Дурак! Иди, подрывай себя сколько хочешь, а я еще
жить хочу...
     Солдат  понял, что он погорячился и  записываться в камикадзе еще время
не  пришло, опять подхватил раненого, и все трое  быстрее заковыляли к реке.
За спиной  еще  сильнее и  громче  начал  трещать  кустарник, сквозь который
пробирались   боевики.  Тащившие   Стаса   бойцы  припустили  еще   быстрее.
Дополнительных сил  им прибавляли пули  боевиков, которые  перебивали  ветки
кустов  и с чмоканьем вонзались в сырой склон. Радуевцы, также идущие по дну
канавы, теперь  стреляли уже  перед собой вдоль канавы,  и их  очереди могли
ненароком зацепить отставшую троицу.
     Вскоре Стас с двумя бойцами вышли на наш тыловой дозор,  который  своим
огнем из автоматов и одного пулемета прикрывал отход первой группы.
     Первоначальный  наш  дозор из  двух  снайперов  с ночными  прицелами из
первой группы вместе с высоким худым прапорщиком-армянином из златозубовской
группы после прибытия 8-го батальона был усилен еще двумя солдатами во главе
со старшим лейтенантом Сарыгиным.
     И теперь  именно они:  старший лейтенант, прапорщик и  четверо  бойцов,
собранные  из  разных  подразделений  в  один  тыловой  дозор,  несмотря  на
массированный   огонь   радуевцев  из   гранатометов   и   автоматов,   были
единственными  спецназовцами,  которые  прикрывали отход  своих товарищей  и
ожесточенно  отстреливались  из  всего  имевшегося  у  них  оружия. Разрывом
кумулятивной  гранаты  был  ранен прапорщик и контужены двое  бойцов, но они
продолжали стрелять по огонькам выстрелов и силуэтам радуевцев.
     Старлей  Леха  Сарыгин уже успел направить  в нужном направлении бойцов
первой  группы,  приказав им  идти вдоль Терека  до леса,  а потом повернуть
направо и выйти к горнопехотинцам. Когда из темноты показались фигуры солдат
с раненым  Стасом, тыловой  дозор, прикрывая их, из всех стволов обстреливал
трещавшие и орущие заросли и последним покинул свои позиции. В темноте ночи,
хоронясь от пуль боевиков, солдаты и офицеры стали пробираться  к темнеющему
лесу. Кроме раненых  из  первой группы, они  тащили  на  себе  и  раненых из
тылового  дозора.  Наши  бойцы,   даже  отступая,  продолжали   обстреливать
радуевцев, пока окончательно не растворились в ночной темноте.



     Очнулся я от треска  зарослей и криков "Аллах акбар", которые  издавали
продирающиеся сзади через кусты  боевики. Я лежал на правом боку с поджатыми
ногами и с  минуту прислушивался к окружающей  обстановке. Сзади на валу уже
никто  не отстреливался, и  на  позициях второй группы было  тихо.  Со  всех
сторон доносилась беспорядочная стрельба.
     "ПРОРВАЛИСЬ. СЕЙЧАС  И ЗДЕСЬ ПОЛЕЗУТ. МОЖЕТ, МОИ БУДУТ  ОТХОДИТЬ И МЕНЯ
ПОДБЕРУТ".
     В голове  как-то механически и флегматично появлялись мысли, как  будто
это были не мои слова, а чьи-то чужие. Я так и не услышал отхода моих бойцов
вдоль вала по направлению к буйнакской роте
     "НАДО  ОТХОДИТЬ  К  ПЕХОТЕ...  ЭТИ  В  ЛУЧШЕМ  СЛУЧАЕ  ПРОСТО  ДОБЬЮТ".
Почему-то  вспомнился  прапорщик-дагестанец,  который  попал  в заложники  к
боевикам в  Буденновске.  За то, что он,  мусульманин, служит  в  российской
армии, да еще в летной части,  которая бомбила их Ичкерию, чеченские боевики
просто запинали его ногами до смерти.
     Правая рука  самостоятельно  полезла  во внутренний  карман  горки, где
лежал пистолет, нащупала теплую сталь и не вынула его.
     "ДОСТАВАТЬ НЕ  БУДУ. ЕЩЕ  ПОТЕРЯЮ...  ДОСТАТЬ Я ВСЕГДА  УСПЕЮ..." Сзади
послышался особенно  громкий  крик:  "Аллах акбар". Дико  орущий  боевик был
гораздо ближе,  отчего  я даже вздрогнул.  Но чеченец  невольно  напомнил  о
чем-то более важном и столь же необходимом...
     "О АЛЛАХ!!! О ВЕЛИКИЙ И  ВСЕМОГУЩИЙ ГОСПОДЬ!!! ПОМОГИ МНЕ ВЫЖИТЬ В ЭТОМ
АДУ... БУДУ ДЕЛАТЬ ЛЮДЯМ ТОЛЬКО ДОБРО... ПОМОГИ МНЕ..."
     Никогда  еще в  жизни  я  не  обращался  к Богу в  столь  коротком,  но
неудержимом и всемолящем порыве... Как никогда  мое существование на грешной
и многострадальной земле зависело только от НЕГО... В этот отчаянный миг мои
слабеющие и  обрывающиеся  мысли взывали только  к НЕМУ...  к  единственному
СПАСИТЕЛЮ...
     Позади  вновь  раздались гортанные  вопли  радуевцев, заглушаемые их же
короткими автоматными  очередями.  Это  заставило  меня  как-то  механически
опереться на правую руку и перевалиться на голени. Теперь я также прижимался
грудью к согнутым коленям, но уже держался руками за мерзлую землю, стараясь
не завалиться вправо  или влево. Наконец-то равновесие было поймано, и я все
также неосознанно начал приподнимать туловище, продолжая  упираться руками в
стылую кашу из снега и грязи.
     Я  медленно встал на  ноги и наугад  пошел вперед,  шатаясь и  стараясь
ориентироваться по памяти и идти  вдоль вала к пехоте. Но я взял направление
слишком вправо и  через  десяток метров  оступился  на  склоне и свалился  в
канаву под валом. От удара я опять потерял сознание...
     "Через года слышу мамин я голос, Значит мне домой возвращаться пора....
Через года слышу мамин я голос,  Значит мне домой возвращаться пора... Через
года...."
     Когда я пришел в сознание, в голове заевшей пластинкой проносились эти
  две строчки из овсиенковской песни.
     "НУ ВОТ. УЖЕ И КРЫША НАЧАЛА ЕХАТЬ. НОРМАЛЬНО.  ТАК, ГДЕ Я?"  Я лежал на
спине,  на  дне канавы. Из разбитой  правой  глазницы, из-под  повязки текло
что-то  липкое  и  теплое. "ДА. ТАК Я МОГУ  ОТ ПОТЕРИ  КРОВИ ЗАГНУТЬСЯ. НАДО
ВЫБИРАТЬСЯ ОТСЮДА".
     Я неумело перевернулся на живот и на четвереньках с трудом вскарабкался
по  склону  канавы  на  поверхность.  Надо  мной  продолжали  трещать  пули.
Беспорядочная стрельба  вокруг не затихала. Я  старался  отдышаться и слушал
доносившиеся отовсюду звуки. Способность видеть  была утрачена, и теперь мне
оставалось только слушать...
  "ВИНТОРЕЗ МОЙ ОСТАЛСЯ РЯДОМ С ВИНОКУРОВЫМ. А..., У МЕНЯ
ЖЕ ЕСТЬ ПИСТОЛЕТ".
     Лежа на боку, я полез во внутренний карман и нащупал ПСС. Вынимать его,
чтобы дослать патрон в ствол, я не стал.
     "ЗАРЯДИТЬ  ЕГО  Я УСПЕЮ. А  ЕСЛИ  ПОЛЗТИ И ДЕРЖАТЬ ПИСТОЛЕТ В РУКАХ, ТО
МОГУ ПОТЕРЯТЬ СОЗНАНИЕ И ВЫРОНИТЬ ЕГО. Через года..."
     Я встал на четвереньки и  начал пробираться по  снегу и редкому камышу.
Изпод  повязки  из правой  глазницы  продолжала течь кровь.  Я  инстинктивно
задрал голову как можно выше назад и медленно, метр за метром, полз к своим.
Между носом, бинтом и  кожей  правой щеки  образовалась  пленка из подсохшей
крови. Некоторое время по лицу ничего не текло, я даже понадеялся на то, что
эта  пленка  запечется  еще  больше  и  остановит  кровотечение.  Я старался
двигаться осторожно, но вдруг пленка прорвалась, и  кровь маленьким  потоком
ринулась вниз, заливая усы,  губы и  подбородок. Противная тоненькая струйка
стекла даже по шее  под  воротник. Я медленно обтер  рукой лицо и постарался
сплюнуть тягучую соленую слюну... Пришлось опять вытирать подбородок...
     "Да...  Видел  бы кто меня  сейчас...  Ползу на  карачках... И с высоко
задранной головой... Через года слышу... А кровь-то течет..."
     Послышался чей-то чужой голос,  который мысленно  меня спрашивал: "Что,
жить-то хочется?" -- "Да. Хочу", -- как-то просто и тупо подумал я в ответ и
потерял сознание. Я пришел в чувство от того, что лицом я  лежал на мокром и
рыхлом  снегу, который мерзким холодом  обжигал кожу.  Моя правая рука  была
вытянута вперед, а левая согнута в  локте и подобрана подо мной. Правая нога
тоже была вытянута назад, а другая согнута в колене и подана вперед. Мне это
положение что-то напомнило, но я так и не вспомнил, что именно.
     "Надо вперед. Надо ползти", -- и я опять двинулся вперед. Несколько раз
я  терял  сознание, затем  это  сознание возвращалось ко мне, и я  продолжал
ползти и ползти, насколько позволяла навалившаяся слабость и усталость. Раны
на  голове  ныли  тупой  болью.  Между  повязкой  и  кожей  вновь появлялась
засыхающая корка, но кровь постепенно заполняла  правую глазницу и остальное
пространство,  пленка  прорывалась  и  кровь  сразу заливала  лицо  тепло  и
неприятно.  Ползти теперь приходилось  уже по-пластунски, отчего вся  одежда
насквозь  промокла. На мне  было одето лишь летнее  обмундирование  и теплое
нижнее белье. От холода тело била крупная дрожь.
     "ВОТ ВЫЙДУ К СВОИМ -- ТАМ И СОГРЕЮСЬ. ГЛАВНОЕ -- НЕ ПОПАСТЬ К БОЕВИКАМ.
Через года слышу... БЛЯ, КАК ОНА МЕНЯ ЗАБАЛА".
     Очнулся  я внезапно от каких-то подозрительных звуков. Стрельба  вокруг
начала  ослабевать,  но  опасность  донеслась спереди  слева.  Там отчетливо
хрустел снег под чьими-то осторожными шагами. Вот человек остановился. Стало
тихо. Затем  я услыхал, как он негромко и гортанно сказал:  "Аллах акбар", и
сразу  же громыхнул  выстрел из  гранатомета. Где-то  надо мной  послышалось
негромкое   и  быстрое   шипение  маршевого   двигателя,  и   через  секунды
противотанковая граната  разорвалась сзади  справа в пятидесятиста метрах от
меня. С места разрыва гранаты сразу ударило три-четыре автомата и с шипением
взлетело  несколько  осветительных  ракет.  Со стороны  гранатометчика  тоже
открыли стрельбу короткими очередями несколько автоматов.
     "НОРМАЛЬНО. ЧУТЬ БЫЛО НЕ ПОПАЛ К ДУХАМ. НЕТ, МНЕ К ВАМ НЕ НУЖНО. ХОЧУ К
СВОИМ.   А  НАШИ  ТАМ,  ГДЕ  БЫЛ  РАЗРЫВ  ГРАНАТЫ,  И  ШИПЕЛИ  РАКЕТЫ.  НАДО
ПОВОРАЧИВАТЬ".
     Я находился приблизительно на  одинаковом расстоянии как  от  чеченцев,
так и от наших солдат.  Стрелять мне, с выбитыми глазами,  да еще ночью и из
бесшумного  пистолета, по радуевскому  гранатометчику не  захотелось.  "Мало
тебе досталось?.. Еще хочешь?" -- в сознании всплыла ехидная мысль...
     "Так,  как бы  мне  сориентироваться... Если вытянуть руки-ноги, слегка
раздвинуть  их, то  духи  будут  там,  куда показывает  левая рука,  а  наши
стреляют  со  стороны правой  ноги... Понятно...  А теперь осторожно так, на
пузе повернемся, чтобы никто не заметил..."
     И я осторожно  на  животе развернулся  головой  к  нашим  автоматчикам.
Ползти  теперь приходилось  еще  осторожнее  и  медленнее.  Услыхав  впереди
шипение  взлетающих осветительных ракет, я останавливался,  закрывал  голову
руками  и выжидал,  пока ракеты  не  погаснут. Хоть мне и не было  видно  их
света, но наши ракеты горят минуту-другую, и я старался замереть, отсчитывая
приблизительный  интервал между запуском и падением ракеты. Легче всего было
с СХТэшками,  которые при горении  издают особый свист, но их запустили лишь
одну-две штуки.
     Я знал, как наши солдаты и  офицеры любят при свете ракет пострелять по
всему, что  движется и подозрительно выглядит. А сейчас  меня могут запросто
принять за боевика-камикадзе  и выпустить сотни  две  пуль калибра 5,45, или
7,62, или 9 и так далее миллиметров.
     "НУ, НЕ ХВАТАЛО, ЧТОБЫ ЕЩЕ  И НАШИ МЕНЯ ПОДСТРЕЛИЛИ".  Опять  подводило
сознание: то оставляло бренное тело, то возвращалось  обратно. Тогда я вновь
вслушивался  в  ночь  и  полз  к  шипению  ракет.  Вокруг  то  затихала,  то
усиливалась беспорядочная  перестрелка. Нельзя  было точно  определить,  где
свои и где чужие. Единственным ориентиром для меня были взлетающие ракеты. У
нашей пехоты, даже горной, практически не было ни ночных прицелов, ни ночных
биноклей. Зато осветительных ракет -- навалом, и это  было мне очень даже на
руку.  Плохо было то,  что сильно доставал собачий холод, который пронизывал
все тело, кроме ступней. Они были в шерстяных носках и валенках.
     Внезапно  я уперся руками не в податливые  стебли  камыша, а в какой-то
куст.  Я  попробовал обползти  его справа или слева, но только  натыкался на
такие-же кусты.
     "АГА. ЭТО ТЕ ЗАРОСЛИ МЕЖДУ ЗЛАТОЗУБОВЫМ И ПЕХОТОЙ. А ГДЕ ЖЕ НАШИ? Через
года слышу... блин, когда ты заткнешься".
     Почему-то мне не получилось  догадаться отползти назад из этого тупика,
и  я  продолжал  нащупывать  руками  проход  между  кустами,  пока опять  не
провалился в пустоту...
  Сознание медленно вновь влезло в мое тело, и впереди я услыхал чью-то
речь. Кто-то невидимый громким  шепотом материл кого-то. Мат был не такой уж
отборный, но, главное, произносился без акцента, на чистом русском языке.
     "ТАК.  ЭТО  НАШИ. ТЕПЕРЬ  НУЖНО, ЧТОБ ОНИ МЕНЯ С ИСПУГА НЕ ПОДСТРЕЛИЛИ.
НАДО ВСТАТЬ И ПОЗВАТЬ НА ПОМОЩЬ".
     Я  еще  полежал  немного,  выжидая, пока  говоривший  не  отведет  душу
полностью. Когда наконец-то его шепот затих, я  медленно поднялся  на  ноги,
руки сами собой выставились перед лицом, и сквозь стиснутые зубы я позвал:
     -- ЭЙ, ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ!..

     К большой моей радости, я услыхал настороженный голос:
     -- Ты хто?
     Я стал медленно процеживать сквозь челюсти тягучие слова:
     -- Я-А-А -- СТА-А-АРШИЙ ЛЕЙТЕНА-А-АНТ ЗАРИ-ИПОВ.
     Сразу же последовал другой вопрос:
     -- Ты откуда?
     -- Я СО СПЕЦНА-АЗА.
     Впереди никак не унимались:
     -- Назови первую букву фамилии своего командира батальона!
     То ли  от холода, то ли  от  контузии,  но  у меня  никак не получилось
вспомнить нужную букву, и я сказал все, что вспомнил о комбате:
     -- МО-ОЙ КО-ОМА-АН-ДИ-И-ИР БАТАЛЬО-О-ОНА -- МА-Й-ОР ПЕ-РЕБЕ-Е-ЕЖКИ-ИН.
     Впереди послышалась возня, и все тот же голос соизволил сказать:
     -- Ну ладно. Иди сюда.
     Меня это разрешение почему-то взбеленило:
     -- ДРАТЬ ВАШУ МА-АТЬ! Я-А НЕ ВИ-ИЖУ. Я-А РАНЕ-Е-ЕН.
     Теперь уже  не спереди  и сверху, а откуда-то справа  и  снизу раздался
возглас:
     -- Это Алик!
     И  оттуда,  из канавы под  валом, ко мне побежало несколько  человек. Я
сразу  узнал  голоса  майора-замполита,  Валеры  Златозубова  и контрактника
Чернова. Подбежавшие  подхватили меня под  руки, и  вовремя: ноги  стали как
ватные и начали подкашиваться.
     -- КАК ТАМ ПЕРВАЯ ГРУППА? -- спросил я.
     -- Рассеяна по кушарям, -- сказал мне Валера.
     -- А СКОЛЬКО ВРЕМЯ?
     -- Полшестого, --  снова  ответил Валера. Меня под руки  вели  куда-то.
"ДА. КАКИЕ ПОТЕРИ? -- на ходу подумал я  про свою группу. -- ЭТО ЧТО, БОЛЬШЕ
ДВУХ ЧАСОВ Я ПРОПОЛЗАЛ? А МНЕ КАЗАЛОСЬ -- ПОЛЧАСА". Тут меня охватил приступ
сильной рвоты. Желудок  был пустой, и извергаться  было нечему, кроме желчи.
Но меня продолжало выворачивать наизнанку, во рту  стало противно от горечи.
Левый  висок  и  правая  глазница заныли сильнее.  Наконец желудок  перестал
бунтовать, и меня передали двум солдатам из пехоты.
     --  Так,  сейчас  ползешь  на нашу  дневку.  По канаве. Находишь ящик с
ОЗМками и пластитом. Вытащишь нашу видеокамеру, а в  пластит запал воткнешь.
Дергаешь  кольцо  и  прыгаешь  в  канаву.  Понял?  Вперед,  -- скороговоркой
приказал своему контрактнику Златозубов, отходя от нас в сторону.
     "Нахрена столько добра переводить -- еще пригодилось бы,  -- равнодушно
подумал я. -- А-а, понятно. Жопу прикрывают. Ой, бля..."
     Тем временем солдаты-пехотинцы вскинули мои руки себе на плечи и повели
меня  куда-то сквозь заросли, через которые мы втроем  продирались с большим
трудом. Вдруг меня опять согнуло рвотным приступом. Мои руки  сползли с плеч
солдат и я упал  на колени.  В очередном приступе рвоты меня согнуло, и тело
наклонилось к земле. В правую глазницу резко ударило чемто острым, наверное,
торчащей вверх обломанной веткой кустарника, и глаз вспыхнул острой и жгучей
болью. Я не  удержался и замычал от боли. Правый солдат вполголоса выругался
и сказал второму:
     -- Ты, такой и сякой. Держи его сильнее за руку. Полезли на вал. Пойдем
сверху.
     Мы  втроем,  спотыкаясь,  вылезли наверх и осторожно пошли по валу.  Мы
представляли собой очень хорошую мишень, и  только  я подумал  об  этом, как
правый  солдат  подозвал  кого-то  еще и  приказал этому бойцу  с  автоматом
наготове идти на несколько метров впереди нас.
     "Вот  тебе  и  пехота.  Вроде бы  солдат, а  головной  дозор  додумался
выслать. Да, в пехоте  это называется передовое боевое охранение".  В голову
опять начали лезть какие-то чужие, словно не мои, мысли.
     Через стодвести  метров мы  вышли к пехоте,  и  меня  усадили в  правое
десантное отделение БМП.
     -- Двер-рь! Двер-рь! -- Меня продолжало трясти от холода, и язык не мог
подобрать нужные слова.
     Но сзади раздался знакомый голос, который догадался сказать:
     -- Мужики, дверцу захлопните!
     Дверца десанта захлопнулась,  но теплее не стало.  Не поворачиваясь,  я
глухо спросил:
     -- Стас, это ты? Куда тебя?
     -- Да все  туда же. В руку и ногу, -- за моей спиной ответил  Гарин. Он
сидел сзади, в левом десанте. -- Алик, а тебя куда ранило?
     -- В голову, -- ответил я.
     -- Ну, ничего. Сейчас нас отвезут в медсанбат.
     Кроме меня  и Стаса  в  двух десантных  отделениях боевой машины пехоты
находилось еще несколько  раненых, которые  все время молчали и лишь изредка
шевелились, поправляя свое положение. Уже с полчаса мы сидели в "бээмпешке".
В  голове  начала  звучать совсем  другая  мелодия:  "Не  хватает  нам  лета
теплоты... Не хватает нам  лета теплоты... Не хватает нам лета теплоты... Не
хватает нам..."
     Хоть нас и  было несколько  человек внутри  закрытого  пространства, но
согреться не удавалось. А тут еще и эта мелодия...
     "Да, крыша продолжает ехать,  -- по-прежнему равнодушно думал я. -- Как
же они нас  повезут, если пехота еще  вчера всю солярку  сожгла  на  костре?
Пехотный капитан  ведь вчера жаловался, что соляры  нет.  Я  им  весь десант
заблюю, если внутри БМП поеду. Надо бы сверху ехать, так не укачает".
     Снаружи кто-то  подошел  к БМП и, открыв дверцу, сказал  нам, что нас и
других раненых повезут на "ГАЗ-66".
     Мы  все молча  вылезли из боевой машины  и заковыляли по ямам и буграм.
Меня  справа  за  руку  вел  кто-то  из  раненых. Не  знаю  почему,  но  мне
показалось,  что это был  солдат, который меня знает. Уточнять  я  не  стал.
Где-то впереди завелся двигатель  машины.  Я  узнал характерный звук  движка
"ГАЗ-66". Спотыкаясь на  кочках, мы пошли чуть быстрее. До машины оставалось
метров пятьдесят, когда водитель дал прогазовку, переключил скорость и начал
отъезжать.  Автомобиль стоял за небольшим бугром, и водитель не видел нас то
ли из-за темноты, то ли из-за зарослей.
     Идущие впереди меня раненые, да и я сам, хором закричали водителю, чтоб
он никуда не уезжал и забрал раненых, которые уже сами  дошли до его машины.
В  нестройном  хоре   ослабших  голосов  слова  и  выражения  раненых  густо
дополнялись различными оборотами нашего великого и могучего...
     Все это  подействовало на военного  водителя, который остановил машину,
вылез  из  кабины,  быстро  открыл  дверь кунга  и  начал  помогать  раненым
забраться в кузов автомобиля.
     Через  некоторое  время меня подвели к машине. Кто-то  сверху взял  мои
руки, снизу  меня подсадили, и я оказался внутри  кунга, где меня усадили на
деревянный армейский табурет.
     "ГАЗ-66"  представлял  собой передвижную мастерскую: внутри  находились
столы-верстаки, набитые инструментом, на полу  были накиданы  лопаты и ломы.
Когда машина тронулась  с  места, то все  это железо стало  подпрыгивать  на
ухабах и грохотать.
     --  Товарищ  старшлейтнант,  тут на столе матрац. Ложитесь на него,  --
предложил    мне    кто-то    из    бойцов;    кажется,    это    был    мой
пулеметчик-гранатометчик.
     Я отказался и остался сидеть на табурете посреди кузова. Правой рукой я
держался за стол справа, а левой --  за колено солдата,  сидевшего на  левом
столе.  Кто-то взял мою левую кисть и переложил ее на  край левого стола, но
это было далековато для  меня, потому что  я касался стола только  кончиками
пальцев, и я опять схватился за колено бойца.
     Хоть я и старался  держать голову на весу и не  подпрыгивать сильно  на
кочках, но в левом виске сильно заныло,  из-под  повязки пошла опять кровь и
желудок снова взбунтовался, извергая желчь на ломы и лопаты.
     --  Куда   тебя  ранило?   --   между   приступами   рвоты   спросил  я
пулеметчикагранатометчика.
     -- В руку. Легко ранило, -- ответил боец, и я механически подумал,  что
это хорошо, что легко ранило.
     Вторым  легкораненым из моей  группы был солдат Максимка, который сидел
где-то  сзади  на полу кунга.  Всего же в кузове  было более десятка раненых
солдат.  Из  второй  группы был прапорщик, получивший ранение в прикрывавшем
отход  остатков  первой  группы  тыловом  дозоре, который  был  накрыт огнем
радуевского гранатометчика. Остальных своих попутчиков по  несчастью я так и
не смог определить.
     -- А кто убитый? -- спросил сзади чей-то голос.
     Некоторое время мы ехали молча в трясущемся кузове и слушали отдаленную
слабую перестрелку. Затем кто-то начал перечислять:
     -- Начальника разведки убило. Доктора убило. Мороза на куски разорвало.
Прямое попадание мины. Кого еще убило не знаю, но убитые есть...
     Сзади кто-то навзрыд заплакал, услыхав про Мороза:
     -- А-а-а... Мороза... Бля-а-а...
     -- Прямое попадание в костер, -- продолжал все тот же голос.
     -- Ну, ничего,  мужики. Это война, -- раздался сзади уверенный и бодрый
голос Стаса. -- На войне все бывает. Надо терпеть.
     "Ну, Стасюга. Философ  хренов", --  внутренне усмехнулся  я. Дальше мне
было уже не до них: очередной приступ рвоты согнул меня пополам.
     Какое-то  время  мы  ехали  молча,   вслушиваясь  в   звуки  отдаленной
перестрелки. По характеру выстрелов можно было понять, что это обычная вялая
профилактическая стрельба часовых или дозорных.
     -- Уже светает, -- сказал кто-то, обернувшись к окошку кунга.  -- А там
еще стреляют...
     Ехали мы  долго. Наконец машина остановилась. Открылась дверца кунга, и
раненые потихоньку начали выбираться наружу. Я продолжал сидеть на табурете,
а когда почти все покинули кузов,  наугад пошел  к  двери.  Нащупав  дверной
проем, я остановился. Снизу меня бережно подхватили под руки.
     -- Давай-ка  сюда, сынок.  На  носилки, -- сказал несший  меня  пожилой
санитар.
     И  меня осторожно уложили на  носилки. В голосе  санитара  было столько
сострадания,  что у  меня  запершило в горле,  и я  был  готов  заплакать от
жалости к самому себе. И заплакал бы, но вовремя вспомнил, что нечем...
     "ДА. ВИДАТЬ, ПЛОХИ У ТЕБЯ ДЕЛА, -- вздохнув, подумал я. -- НУ ВОТ.  УЖЕ
И НОГАМИ ВПЕРЕД ПОНЕСЛИ".
     Пожилой санитар подложил мне под затылок солдатскую ушанку и все время,
пока меня несли, осторожно поддерживал на весу мою голову.
     Мы   прошли  сквозь  несколько  холодных  палаток  и  попали   в  тепло
натопленную операционную полевого лазарета.
     Меня  вместе с носилками положили  на стол.  Вокруг началась незнакомая
для   меня  суматоха:  кто-то   отдавал   команды,   звякали   металлические
инструменты,  рядом разрывали ткань. По правой руке  скользнул металлический
холодок и разрезал рукава горки и свитера до предплечья.
     Кто-то положил руку мне на плечо и спросил:
     -- Какую помощь оказывали?
     -- Перевязали -- и все, -- ответил я.
     -- А промедол не кололи? -- спросил тот же голос.
     --  При ранении в голову  промедол не колют, -- я вдруг вспомнил где-то
услышанную фразу.
     -- А ты откуда знаешь? -- улыбнулся врач.
     -- Знаю, -- сказал я и напрягся: в правую руку вонзилась игла.
     Кто-то  осторожно  приподнял мою  голову  и  начал разматывать повязку.
Верхние  слои   бинта  снимались   легко,  но  нижние,  пропитанные  кровью,
запеклись. В этих местах окровавленные бинты, казалось, прикипели к ранам, и
даже осторожная попытка удалить очередной слой причиняла сильную  боль,  как
будто  мои  израненные  глаза могут  вместе  с бинтом навсегда покинуть  мое
тело....
     Тогда  слипшуюся повязку стали  поливать  какой-то  жидкостью,  которая
шипела и пузырилась, и следующий виток бинта снимался без боли.
     Между  тем подошла медсестра и  попросила назвать мои данные:  воинское
звание,  фамилию,  имя, отчество, номер  войсковой части. Все  это  я назвал
сразу, ничего не забылось.
     Весь бинт уже размотали  и теперь  смочили  тампоны,  наложенные поверх
ран.  Вот  врач  начал  осторожно  снимать  тампоны, отчего  я  инстинктивно
потянулся головой вверх вслед за рукой врача.
     Когда с лица убрали все лишнее, я перевел дыхание и замер. Доктор начал
изучать обстановку на моем лице.
     --  Так,  записывай.  Входное пулевое  отверстие  -- в  левой  височной
области. Выходное... -- услыхал я сосредоточенно диктовавший медсестре голос
врача, который внезапно осекся и сказал потише: -- Давай отойдем в сторону.
     -- НЕТ. ГОВОРИТЕ ЗДЕСЬ, -- я старался говорить твердо.
     -- Может, не надо? -- осторожно спросил доктор.
     Но мне уже было все равно, и я быстро повторил:
     -- НЕТ, ГОВОРИТЕ ЗДЕСЬ. ЧТО ТАМ, ЛОБНЫЕ ПАЗУХИ?
     -- И это ты знаешь. Ну  ладно, слушай. Входное  пулевое отверстие  -- в
левой  височной  области.  Выходное  отверстие  --  через  правую  глазницу.
Повреждены лобные пазухи, правое глазное яблоко...
     Ну, и про это я уже знал,  дальше было слушать неинтересно, и я потерял
сознание...
     Очнулся   я   от  знакомого  свиста   вертолетных   лопастей  и  запаха
авиационного керосина. Мои носилки накренили,  чтобы  внести меня в вертолет
Ми-8.  Кто-то  придерживал  меня  руками,  чтобы  я  не выпал.  Внесли  меня
правильно $головой вперед. Но положили головой к хвосту,  а ногами  к кабине
летчиков.
     "И полечу я опять ногами вперед, -- машинально подумал я. -- Не хватает
нам лета теплоты... И музыка тут же".
     Вертолет прибавил оборотов и резко взмыл в небо. Меня вдавило в брезент
носилок, и я провалился в черную пустоту.
     Одним командиром разведывательной  группы  специального назначения 22-й
Отдельной    Бригады   спецназа    Главного   Разведывательного   Управления
Генерального Штаба Министерства обороны России стало меньше...






     Из  всех имеющихся  войск,  как на валу,  так и в штабе группировки, НИ
ОДНО ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ ТАК  И  НЕ  ПРИШЛО НА ПОМОЩЬ ЧЕТЫРЕМ  ОФИЦЕРАМ  И  ОДНОМУ
КОНТРАКТНИКУ, НАСМЕРТЬ ВСТАВШИМ НА ПУТИ РВУЩЕГОСЯ  В  ЧЕЧНЮ  ОТРЯДА  САЛМАНА
РАДУЕВА.
     Боевики  "прорвались"  на рубеже  обороны  первой  группы первой  роты.
Возьми они  чуть вправо  или влево, то просто перескочили бы  через вал и не
встретили бы  никакого сопротивления. Но военная судьба распорядилась иначе,
и боевики Радуева пошли  в  лобовую атаку на несколько автоматов. До границы
Ичкерии  оставался  всего  один  километр, но  именно  этот  километр  дался
боевикам очень тяжело...
     Как чеченцы, идущие в атаку, были убеждены  в  своей вере  --  защитить
любой  ценой свободу  Чечни,  так  и четверо  офицеров  и  один  контрактник
спецназа ГРУ,  ставшие насмерть на  пути боевиков, тоже были правы  в  своей
вере -- защитить Россию как единое государство. И столкнувшись  в яростной и
беспощадной  схватке, как чеченские  бойцы,  так и русские солдаты умирали с
верой, что их  смерть будет не  напрасной  и Родина  будет  спасена. Хотя на
самом  деле, убивая друг  друга,  мы убивали  с  каждым  человеком  еще одну
частицу своей ЕДИНОЙ РОДИНЫ. Слепые в своей ненависти, лютые в своей ярости,
безудержные  в   своей  мести,   мы   расстреливали  в  упор,  разрывали  на
бесформенные куски мяса, забрасывали гранатами, убивали, убивали  и  убивали
самих себя...
     Через несколько минут  после начала боя на  позиции десантников у моста
прибежали  сначала двое солдат, а затем один офицер и  еще  двое бойцов. Как
потом рассказывал обладатель  постового тулупа, "они были, мягко  говоря,  в
панике".  Это  была  подгруппа  из  8-го  батальона,  которая   должна  была
прикрывать правый фланг первой группы первой роты третьего  батальона. А еще
через несколько  минут позиции десантников были обстреляны из гранатометов и
автоматов. Небольшая группа боевиков, подобравшаяся незамеченной, обстреляла
десантников,  чтобы  те  не  смогли  прийти  на   выручку   отстреливавшимся
разведчикам.  В результате обстрела было ранено несколько человек; среди них
был тяжело раненный выстрелом из противотанкового гранатомета полковник, все
эти дни ходивший в постовом тулупе из барашка.
     Единственным убитым на позициях десантников оказался солдат  по фамилии
Коленкин... Молодой разведчик первым открыл ответный огонь по радуевцам,  но
вскоре был убит разрывом противотанковой гранаты...
     Офицеры   и  бойцы   7-й  воздушно-десантной  дивизии,  оставшись   без
командира,  покинули свои позиции  и отошли  на километр  в  противоположную
сторону.
     Около   десятка  боевиков,  также  подобравшихся   скрытно  к  позициям
горнопехотинцев,    попытались    сковать   действия    бойцов    Буйнакской
горнострелковой  бригады. Однако "пехота",  как мы  их  называли, смогла  не
только отразить  нападение  боевиков, но и быстро сориентироваться  в ночной
обстановке.  Невзирая на серьезные  потери  в  живой  силе,  которые  только
убитыми  составили  одиннадцать   солдат,  буйнакская  разведрота  не  стала
отсиживаться, а бросилась в бой.
     "Горные  егери", как они любят  называть самих себя, собрав необходимую
группу  поддержки,  на БМП выдвинулась  вдоль  вала к  направлению  главного
прорыва  боевиков.  Но  на  полпути к  месту  боя горнострелки наткнулись на
отошедшие по приказу своих комбатов и потому оставшиеся целыми и невредимыми
группы   из  8-го  и  3-го   батальонов.  Вместе   они   образовали   единый
оборонительный  рубеж  на  валу, но  обороняться было  уже  не  от  кого:  и
прорвавшиеся боевики, и наши солдаты на валу издали обстреливали друг друга,
целясь  на огоньки выстрелов.  Ну, наши  еще  часто  запускали осветительные
ракеты, которые с  шипением  взлетали и  озаряли местность бледным мерцающим
светом...
     Майор-замполит,  последним  уходивший  с  позиций  первой   группы,   в
последнюю  минуту успел связаться  по радио  со  штабом группировки и вызвал
огонь  артиллерии на себя. Укрывшись среди деревьев на дневке второй группы,
он  продолжал  в упор стрелять  по боевикам, перебравшимся на  нашу  сторону
вала.  Взрывом  противотанковой гранаты  из  РПГ  он был контужен,  но сумел
покинуть место прорыва.
     Хотя наша артиллерия и не стала открывать огонь по своим, но вызов огня
на себя внес  еще больший ажиотаж в штаб войсковой группировки. Прошло около
часа, когда после  доклада по радио  стало ясно, что именно происходит между
домом лесника и селом.
     Командир  нашей  первой  роты 3-го батальона,  которого из-за  нехватки
личного состава  также направили в Первомайское и все это время находившийся
с  группой солдат  при штабе,  был  очень удивлен,  когда к  нему  подскочил
полковник, служивший ранее в нашей 22-й бригаде:
     -- А ты знаешь, что Зарипов и с ним одиннадцать солдат из его же группы
пропали? Это они, не иначе, как к духам перебежали!
     Ротный  поморщился от источавшего  стойкий  аромат  водочного  перегара
бывшего сослуживца и недовольно сказал:
     -- Кто? Они? Да не может быть!
     -- Вот  увидишь! -- Возбужденный  и  обрадованный внезапно  открывшимся
даром  прорицателя,  полковник  уже  несся  дальше  фонтанировать  перегаром
местного разлива.
     Ротный сплюнул с досады и пошел готовить группу своих солдат к возможно
предстоявшему бою. Накануне вечером ему уже приказывали для  прикрытия штаба
занять рубеж  обороны в чистом поле длиной в один километр. Ротный подсчитал
в  уме  и сказал,  что,  даже если  он разместит  бойцов  на удалении прямой
видимости  ночью, то есть двадцати метров, то его группа сможет перекрыть не
более четырехсот  метров. Но  ему тут же было  поручено  увеличить  интервал
между  лежащими в  снегу солдатами до полусотни  метров.  Тогда  наш капитан
отказался выполнять этот  бредовый  приказ залетного московского полковника,
объяснив причину отказа своему  непосредственному начальнику,  который понял
его. Но сейчас ротного могли направить на уничтожение остатков боевиков.
     Но  воевать  уже  было  не  с кем. Ночной  ад  вскоре  сменился  "якобы
перестрелкой" между отходившими радуевцами и нашими войсками, когда стреляли
наугад и  для успокоения души. Ближе к  рассвету  только одиночные  выстрелы
наших бойцов нарушали тишину.
     Задавив  оборонявшихся своим  численным превосходством, чеченцы вышли к
дюкеру на Тереке, по нему прошли над рекой и скрылись  в лесной чаще. Там, в
глубине  леса  Салман  Радуев,  вместе  с которым  прорвалось  около  сорока
боевиков и более восьмидесяти  заложников,  оставил  часть бойцов дожидаться
отставших,  а  сам   с   остатками  своего  отряда  и  заложниками   ушел  в
Новогрозненское.  Оставшиеся в лесу  радуевцы  более  суток ожидали  подхода
своих заблудившихся и раненых соратников. Но к ним примкнули всего несколько
человек.
     В ночной темноте от боевиков смогли отстать и затеряться среди кустов и
канав более десятка измотанных заложников.  Несколько кизлярцев окажутся  на
позициях горнострелков. После  опроса  их приведут  к костру,  где они будут
дожидаться утра. Рядом с огнем на охапке хвороста лежал потерявший  сознание
от контузии майор-замполит, которого на руках  принесли наши  бойцы. Придя в
себя, майор первым делом обнаружит, что он без своего АКС-74 лежит у костра,
а  рядом сидят бородатые и обтрепанные мужчины явно не славянской внешности.
Решив, что  он попал  в  плен к боевикам,  контуженный  замполит,  продолжая
лежать без движения,  но  наблюдая за кавказцами сквозь полуприкрытые  веки,
постарается незаметно  залезть рукой во  внутренний карман... Но, на счастье
ничего не подозревающих  заложников,  из темноты  к  огню выйдет наш  родной
российский солдатик,  тащивший  на  себе  охапку  дров.  Устыдившийся  своей
кровожадности майор-замполит поставил пистолет  на предохранитель, некоторое
время окончательно приходил в чувство,  а  затем опять пошел по  валу искать
свой  автомат,  оставшийся в группе Златозубова, да и саму  вторую группу...
Время было около пяти утра...
     Утром  18 января  на  поле  перед  позициями  первой  группы  насчитали
шестьдесят  два  погибших   боевика.   На  самих   позициях:  на   валу,  на
разгромленных дневках и в канаве найдут еще двадцать радуевцев. При зачистке
местности  на  пути  отхода  террористов  обнаружат  тела  около  пятидесяти
чеченцев. В  плен было  взято  около тридцати  террористов;  кто-то  из  них
заблудился ночью, кто-то  был в наркотической ломке после окончания действия
принятых перед прорывом наркотиков.
     Воевавший подрывником в отряде Радуева наемник-белорус вырвется из села
живым и  невредимым: он не  будет взят в плен, и его тело не было обнаружено
среди погибших боевиков.
     На  окраине   Первомайского,  среди  старых  могил  сельского  кладбища
окажется тридцатьсорок свежих погребений, в которых были захоронены погибшие
при  штурме и  авиаударах боевики.  В ночь на  16  и 17  января их  хоронили
кизлярцы.
     Были жертвы и среди заложников. Их тела  будут найдены родственниками и
на  улицах Первомайского,  и на поле перед  позициями группы спецназа,  и на
всем  протяжении  пути  отхода   Радуева.  Всего  за   всю  спецоперацию  по
освобождению захваченных Радуевым заложников погибло пятнадцать дагестанцев.
     Были  потери и среди наших войск. Самый большой урон понесла разведрота
136 Буйнакской  горнострелковой  бригады, в которой при отражении  нападения
отдельной группы радуевцев погибло одиннадцать бойцов. При обстреле такой же
группой  боевиков  отряда десантников будет убит разведчик рядовой Коленкин,
который незадолго до  этого прибежит к мосту вместе со своим командиром роты
8-го батальона.  При прорыве  радуевцев  также погибнет  один  новосибирский
милиционер.
     Но наивысший  предел  в  ужасающей своим цинизмом трагедии смерти будет
достигнут в судьбах и гибели самых достойных защитников своего Отечества...
     На  рубеже  обороны первой группы найдут разорванные  в  клочья и почти
целые,  обгоревшие  и иссеченные осколками  тела  офицеров,  контрактника  и
солдата, павших на своих позициях. Тех, кто  до последних  минут своей жизни
были  верны своему  чувству  мужской  чести.  Тех, кто предпочел  умереть  с
честью, чем выжить с позором бегства.
     Это были:
     Полковник АЛЕКСАНДР СТЫЦИНА, начальник разведки 58-й армии.
     Капитан СЕРГЕЙ КОСАЧЕВ, начальник медслужбы 3-го батальона.
     Старший лейтенант КОНСТАНТИН КОЗЛОВ, начальник связи 3-го батальона.
     Лейтенант АЛЕКСАНДР ВИНОКУРОВ, командир разведгруппы спецназа.
     Сержант  контрактной   службы  ВИКТОР  БЫЧКОВ,  заместитель   командира
разведгруппы спецназа.
     Неизвестный солдат-связист.
     ВЕЧНАЯ  ИМ  ПАМЯТЬ!  Погибший  рядовой-связист  был  прислан  к  нам  с
последним  накануне  боя вертолетом из штаба  войсковой группировки.  Он  до
последнего момента поддерживал  радиосвязь и продолжал оставаться  на  своем
месте,  где и погиб от пуль боевиков. Утром связист будет обнаружен рядом со
своей простреленной радиостанцией.
     Сержант-контрактник Бычков окажется на дне канавы у дневки группы. Пуля
боевика попадет  ему  в голову и отбросит  его назад.  Замкомгруппы скатится
вниз и окажется  около наших баков с водой и  дров.  Затем он будет  завален
грудой тел погибших боевиков.
     Лейтенант Винокуров,  мгновенно  погибший от  прямого попадания пули  в
голову,  будет лежать  на  тропинке под валом. Только смерть смогла помешать
ему  дойти и  взяться  за пулемет. Он знал,  что неминуемо погибнет. И, зная
это, он все-таки пошел вперед...
     Погибшие единовременно и вместе  полковник  Стыцина,  капитан Косачев и
старший  лейтенант  Козлов  будут  обнаружены на дневке комбата. При  взрыве
противотанковой  гранаты младший из  офицеров  рухнет на  костер, и  до утра
огонь будет медленно пожирать тело погибшего...
     Этот  удушливый запах горелого человеческого  тела  будет  первым,  что
встретит  вернувшихся в  предрассветных  сумерках на  поле боя людей.  Затем
крадущиеся в полумраке  солдаты  и  офицеры услышат  хрипы и стоны умирающих
чеченцев. И только когда окончательно рассветет и станет ясно, что опасности
уже нет, то лишь  тогда  люди осмелеют настолько,  что  смогут с высоты вала
взглянуть на поле перед валом и на разгромленные и заваленные трупами дневки
и канаву.
     Дневка  первой  группы  будет разбита  прямым  попаданием кумулятивного
заряда,  выпущенного  из гранатомета.  Листы шифера разлетятся  на множество
мелких осколков. Какое-то  имущество  сгорит при  небольшом пожаре,  который
потухнет сам собой.
     В  спальных мешках,  в  которых раньше спали  наши  солдаты,  уцелевшие
боевики попытаются  перетаскивать своих раненых товарищей. Несколько залитых
кровью  спальников  вместе  с  трупами  умерших радуевцев  будут  найдены  в
трех-четырех  метрах  от дневки группы.  Один  тяжелораненый молодой  боевик
сползет  со  спального  мешка  и  уже  без   сознания  будет   скрести  снег
обессиленными руками, стараясь доползти до своей земли.
     В  утренней  тишине  щелчок  бесшумного  АПСа  прозвучит  как  пушечный
выстрел,  пуля войдет  в  затылок  чеченца, и  его  тело  навсегда затихнет.
Головой чеченец будет лежать в направлении родной Ичкерии...
     Этот щелчок  словно  гром подхлестнет людей,  и  кто-то начнет обходить
поверженных врагов и, святое  дело, методично и  бесстрашно посылать пули  в
грудь,  под лопатку,  в голову лежащих, навсегда заглушая предсмертные хрипы
радуевцев и мстя им за свой животный страх и ужас, испытанный этой ночью.
     Сержант-контрактник    Бычков,   получивший   несколько   часов   назад
касательное ранение головы,  скатится  без сознания на  дно канавы.  Лежащий
лицом  вниз, он будет сверху завален  телами боевиков.  Но левая часть спины
будет хорошо видна стоящему наверху с пистолетом и ничего  не подозревающему
человеку. И пуля, войдя под лопатку, сделает лишь маленькую дырочку в горном
обмундировании сержанта.
     Спустя  полчаса, когда  станут  искать  конкретно его, Бычкова, то лишь
тогда сержанта найдут, и он еще будет дышать. Виктор Бычков будет продолжать
жить  и  когда начнут срочно вызывать вертолет,  когда  Ми-8 сядет на  поле,
когда его  погрузят на борт. И только уже  в  полете его  душа  окончательно
покинет настрадавшееся тело...
     А внизу на поле  закипела обычная солдатская работа. Собрали тела наших
погибших  в  одно  место.   Собрали   оружие  убитых  и  раненых,  уцелевшие
радиостанции,  ночные  бинокли  и  прицелы, остальные  средства  наблюдения,
специальный ночной прибор с лазерным целеуказателем, топографические карты и
секретные  шифры.  Отдельными кучами  складировалось  вещевое  и  инженерное
имущество, уцелевшее после ночного боя.
     На  позиции левофлангового пулемета первой группы будет  найден стоящий
на сошках винторез командира группы  с открытым ночным прицелом. Рядом будет
лежать нагрудник с  брошенной на него черной шапочкой. За валом найдут и сам
пулемет.
     Правый  пулемет  первой  группы, поврежденный прямыми попаданиями  пуль
радуевцев, найдут в канаве, куда он был заброшен уходящими с позиций бойцами
группы. А  вот гранатомет  РПГ-7 с тремя выстрелами, который лежал на дневке
первой группы, пропадет в неизвестном направлении.  Возможно, он был  унесен
проходившими  через  дневку  боевиками.  Зато находившийся  в ящике "квакер"
останется целым и невредимым  даже после попадания противотанковой гранаты в
саму дневку. Кроме него, деревянный ящик спас и топографические карты  и ШСН
командира группы.
     Оптический прицел от винтореза командира  первой  группы тоже не  будет
найден. Может, его забрали боевики, а может, и кто из наших солдат взял себе
домой для воспоминаний.
     Дольше   всего   будут   искать   оптический   прицел   от   станкового
автоматического гранатомета АГС-17.  И в  эту  ночь  агеесчики второй группы
выдвинулись  на свою  ночную засаду. Когда начался жестокий бой,  гранатомет
был  разобран на  составные части, которые забросили далеко в кусты. Туда же
полетели  и  коробки со  снаряженными  ВОГ-17  лентами.  Огонь  из  АГСа  по
наступающим боевикам  так  и  не был  открыт. Артиллерийский  расчет тихо  и
вполне благополучно растворился в ночи. Утром артиллеристы  начнут искать  в
кустах  и снегу разбросанные тело,  станок, коробки и только  через два часа
найдут ПГО-17.
     Между  окопами  Стаса  и  майора-замполита   найдут  очень   интересный
экземпляр гранаты РГД-5, взрыв которой я видел в бою. Эта граната взорвалась
между  двумя  стреляющими  офицерами  и  неминуемо должна была  поразить  их
осколками. Но,  как оказалось,  взорвался лишь  сам запал, который  странным
цветком  разорвал   корпус   эргедешки.   Взрывчатка   внутри   гранаты   не
сдетонировала, поэтому взрыв был слабым.  Скорее всего, РГД-5 была  из числа
"вареных   гранат",   которые  иногда  подкидывались,  но  чаще  продавались
боевикам. Перед этим  гранаты без запалов опускались  в ведро с водой, где и
варились  длительное  время.  После   такой  спецобработки  внешне   граната
выглядела как обычно,  но взрывчатое  вещество внутри нее после  контакта  с
кипящей  водой  навсегда  теряло  способность к  детонации  от  сработавшего
запала.  Про "вареные" гранаты  и патроны мы, конечно, слыхали и даже  знали
некоторых   умельцев  из   других  частей,  но  относились  к  их  проделкам
скептически,  считая  это  каплей  в  море.  Так  что этот  случай несколько
разубедил нас в том, что чеченцам продаются не только пригодные к применению
боеприпасы.
     Сразу  же  стали досматривать и остальные трупы.  У  погибших  боевиков
забирали  оружие,  боеприпасы, документы, вещмешки  с медицинским  и  другим
барахлом. На виадуке, с которого чеченцы обстреливали позиции первой группы,
будет  найден крупнокалиберный станковый пулемет -- 12,7-миллиметровый НСВТ.
Он был слишком тяжел  для того,  чтобы унести  его с  собой.  Когда  боевики
израсходовали весь боезапас  к нему, потом  они просто бросили  крупняк. Кто
знает, может,  именно на установке  этого массивного пулемета  и возились на
виадуке двое боевиков за час до прорыва?
     Из трофейных  автоматов, пулеметов  и  гранатометов,  сложенных вместе,
получится  внушительная  гора  оружия. Не  менее большой  окажется  и  куча,
сложенная из  трофейных боеприпасов: патронов, пулеметных  лент,  магазинов,
ручных  гранат,   "Мух",  выстрелов  к  РПГ-7,  взрывных  устройств,  мин  и
вертолетных НУРСов.
     Было найдено  несколько самодельных пусковых  установок для  запуска  с
плеча неуправляемых  реактивных снарядов, которыми вооружены наши вертолеты.
Это   творение   чеченских   оружейников   состояло   из   пусковой   трубы,
микровыключателя,  батарейки и куска  оргстекла,  на  котором  был нарисован
прицел. Дополнительно  это стекло  защищало  лицо  стреляющего от реактивной
струи вылетающего снаряда.
     Стало понятно,  почему многие  боевики,  шедшие  шеренгами  на  прорыв,
стреляли от бедра, не поднимая оружия к плечу для прицеливания. Эти радуевцы
были  вооружены  снятыми  с  нашей  подбитой  ранее  бронетехники  танковыми
пулеметами Калашникова. Эти ПКТ, не имевшие  обычного деревянного приклада и
рукоятки, были переделаны чеченскими мастерами на свой лад. К пулеметам были
приварены  самодельные пистолетные рукоятки со  спуском и пулеметные коробки
на пятьсот патронов. Такое тяжелое вооружение боевики  носили на  солдатском
ремне  через  плечо  и  поэтому могли вести беспрерывный  огонь  на ходу. Но
поднять это оружие при передвижении было тяжеловато...
     При досмотре трупов боевиков особо ценились маленькие военные сувениры:
пистолеты,  ножи,  кинжалы  горцев, часы и  перстни.  Так,  на память. Будет
найден и вновь пропадет, тоже "на  память", спутниковый телефон, по которому
полевой командир Салман Радуев вел  разговоры из  осажденного Первомайского.
Спутниковый  канал  для  этого  общения  был  любезно  предоставлен турецкой
стороной.
     Среди  погибших  найдут даже  представителей дружественных  нам  стран:
Иордании,  Турции  и  других.  В  их   загранпаспортах  въездные  визы  были
предоставлены  гостеприимным  Баку.  Всего иностранцев было  не  более  двух
десятков.  Почему-то  у  них  тоже были автоматы, боеприпасы и  медикаменты.
Наверное,   радуевцы    заставили   этих   несчастных   "заложников"   нести
образовавшийся излишек  оружия и патронов,  да  еще  и  вести огонь  из этих
автоматов по русским захватчикам.
     СПЕЦНАЗ   РОССИИ   выражает   глубокое   и   искреннее   соболезнование
правительствам  тех государств,  чьи  граждане "случайно"  оказались  в зоне
интенсивных боевых  действий, проявляя изрядный  интерес  к методам и формам
проведения контртеррористической деятельности,  используемым в  России. А  у
нас, как известно, все любят делать с размахом...
     С таким же размахом и служебным рвением начал рулить войсками и штабной
полковник, прилетевший утром на поле боя. Его ночной астрологический прогноз
насчет перехода  к боевикам  бойцов  и командира группы малость не  совпал с
действительностью,  и  теперь  ГЛОБАльный полковник старался  компенсировать
свои  ночные неудачи  утренним  талантом  великого полководца.  Но солдаты и
офицеры, словно  дети малые, занятые своей любимой игрушкой,  не  выказывали
особой охоты  покидать такое поле чудес, где столько интересного. Тем более,
что могут подоспеть и другие любители находок из соседних подразделений.
     Но  мат и вопли верховного  воителя все-таки возымели  свое действие, и
вскоре  около  десятка  бойцов  во  главе  с  вездесущим  майором-замполитом
отправились по следам боевиков на зачистку местности.
     Рядом с развороченной дневкой второй  группы, где деревья  были изнутри
посечены осколками от сильного взрыва, было найдено тело боевика. Он уже был
мертв  и  даже  добит,  но  его  следовало  досмотреть  на  предмет  наличия
документов, оружия и других подозрительных вещей.
     -- А ну-ка  покажи его мне! -- приказал Златозубов своему контрактнику,
разглядывая  обнаруженный  паспорт.  Тот  пинком ноги  по  голове  погибшего
попытался развернуть радуевца лицом к командиру группы. Но  затылочная часть
черепа была размозжена выпущенной в упор автоматной  очередью, и после удара
ноги все это  месиво из  мозговых тканей, осколков костей черепа с остатками
кожи и волос лишь разметалось по грязному снегу.
     Контрактник   недовольно  поморщился   и  попытался   очистить   снегом
окровавленный ботинок, вонзая носок в снежный наст.
     --  Так,  надо два автомата  завернуть  в  белую простыню, чтобы...  --
распорядился  Златозубов,  уже переключившийся на оружие -- эти стволы дадут
результат  его  группе   на  следующем  боевом  выходе,   если  он  окажется
безуспешным...
     В десятке метров  от разрушенных дневок в  кустарнике  найдут  тела еще
нескольких  боевиков,  у  которых  также  будет  изъято  оружие, боеприпасы,
документы и медикаменты. У одного  из них в вещмешке обнаружат видеокамеру и
три кассеты, на которых были засняты радуевцы с первых дней своего вторжения
в Дагестан и до последнего...
     Не  доходя  Терека в канаве  внезапно были обнаружены несколько раненых
боевиков  с   оружием.  Рядом   с  ними   находились  пятеро   новосибирских
милиционеров,   которых  заставили  нести  носилки   с  ранеными  и  убитыми
чеченцами. Вся эта пестрая компания живых и полуживых, ну  и  совсем неживых
людей располагалась на  дне канавы. Появление прочесывающих  местность наших
бойцов  не было  для чеченцев неожиданностью -- они  сразу  открыли огонь из
автоматов.
     Первой  же  очередью  в колено был ранен прапорщик  Миша Чернов. Вторая
очередь, выпущенная  боевиками, длинной строчкой  прошла  в  двух  метрах от
идущих  одной линией  на  прочесывании наших  разведчиков.  Цепь  российских
военнослужащих мгновенно  попадала  в снег, но через  несколько  секунд,  не
дожидаясь третьей, наверняка уже точной очереди, с диким воплем вскочил один
из  офицеров  и  бросился  к канаве, на бегу стреляя по  вспышкам  выстрелов
боевиков. Стрелявший  радуевец  был убит  прямо  на носилках, с которых  он,
раненый,  и  вел огонь.  Убивший его  наш майор  продолжал  бежать к канаве.
Когда,  контуженный и  полуоглохший,  он  появился на  краю широкой канавы и
повел по сторонам автоматом, то его появление  и особенно последнее движение
было встречено мощным хором дико орущих голосов:
     -- Мужики!  Не  стреляйте!  Мы  свои! Мы из ОМОНа! Не стреляйте!  -- То
кричали и вопили не чеченцы -- они погибли с  оружием в  руках. То кричали и
вопили  милиционеры  из  Новосибирского  ОМОНа. Не  верящие  в  свое счастье
остаться в живых,  заросшие и  измученные, с  окровавленными руками взрослые
дяди  были готовы разрыдаться от  избытка  чувств. Они  гурьбой  вылезли  на
поверхность,  все еще не веря своему счастью выжить в  этом аду,  но один из
них  подбежал к нашему офицеру и предупредил  его, что у лежащей на носилках
девушки-чеченки  есть  граната.  Это предупреждение было  сделано вовремя, и
офицер успел очередью  опередить движения рук девушки,  которая  уже  тянула
кольцо гранаты...
     После  этой очереди эфка немым куском железа выпала из ее рук на землю,
и над канавой стало тихо. Но ненадолго...
     Тут  как  тут  у  места  окончившейся перестрелки  оказался  и  штабной
полковник.  Решив,  что  в  канаве  только  что  добили сдавшихся  боевиков,
верховный   воитель  начал  извергать  очередной  фонтан  своих  пророчеств,
смешанных  с   пожеланиями  брать  боевиков  живьем  и  явно  нестандартными
оборотами нашего языка. Очередной всплеск  его эмоций  был направлен в адрес
контуженного и  полуоглохшего майора,  и  он, видимо для того,  чтобы  лучше
расслышать  слова  штабиста,  начал  поднимать  еще  дымящийся ствол  своего
автомата. Делал он это медленно и как-то механически. Верховный руководитель
внезапно "вспомнил" о других своих полководческих делах, резко развернулся и
бросился   их  выполнять.   Когда  майор  был  полностью  "готов"  выслушать
полковника, тот уже был на расстоянии пятидесяти метров. Бежал он, приседая,
подпрыгивая и шарахаясь из стороны в сторону.
     "Заяц",  -- подумал  бы  Штирлиц, глядя  на  его бег.  "Я  не  заяц,  а
полковник  штаба  округа",  --  так  же мысленно  и  ответил бы  ему бегущий
предсказатель, но на бегу так трудно сосредоточиться...
     -- Вот это Харчман! Такого стрекача дал! -- не удержался от смеха  один
из  офицеров.  Майор-замполит опустил  ствол и  только  махнул  рукой. Через
минуту  про бегство штабного полкана уже забыли -- было не до него. Хотя его
исчезновение было встречено с радостью. Ведь теперь никто не стоял над душой
и  не мешал  заниматься более приятными делами, чем прочесывание местности в
поисках отстреливающихся радуевцев.
     Златозубов  стал перевязывать своего контрактника, солдаты досматривали
убитых боевиков, остальные офицеры опрашивали сибиряков.
     Со слезами  на  глазах спасенные новосибирцы рассказывали,  как чеченцы
заставили их выносить из села тела убитых и раненых боевиков...
     Колонна,  которая  чуть  ли  не строевым  шагом  прошагала ночью  перед
позициями  первой  группы,  была  составлена  из новосибирских милиционеров,
которые попарно несли раненых или убитых  чеченцев. Их счастье,  что они так
удачно проскочили перед  нашими позициями  в промежуток  между выстрелами из
огнеметов.
     -- Что же вы, сибиряки, да  еще из новосибирского ОМОНа, в плен к духам
посдавались?  --  не  удержался  от  прямого   вопроса  наш  замкомбрига  по
воспитанию личного состава. -- Вы же -- отряд милиции особого назначения...
     -- Да не с ОМОНа  мы. Сюда ведь одних ППСников собрали со всего города,
--  виновато признались двое новосибирских милиционеров. -- А  ОМОНом мы тут
для понта назвались...
     --  А-а-а, ну  тогда,  ребята, с  вами  все ясно, --  засмеялся один из
офицеров. Вы бы еще "Альфой" представились...
     --  Таких раздолбаев сюда специально, наверное, присылают. Как пушечное
мясо. Если чехи вначале не пристрелят, то потом обязательно  в плен возьмут.
Это  вам  не  бабушек  с редиской по базарам шугать, -- беззлобно рассмеялся
майор.
     В  канаве  тем  временем  обнаружили  еще  одного  полуживого  боевика,
которого  на носилках  вытащили  на поле. Увидав его, заросший рыжей щетиной
милиционер быстро  подошел к майору-замполиту  и, украдкой показывая пальцем
на неподвижного чеченца, вполголоса заговорил:
     --   Вот  этого,  черномазого,   надо  добить...  Прямо   сейчас  нужно
пристрелить...
     -- А что так? Он пытал вас или издевался над заложниками? Или чего еще?
стал внимательно спрашивать рыжего милиционера замполит.
     Но рыжебородый, не  отвечая на вопросы и пряча блуждающий  взгляд,  еще
раз повторил:
     -- Именно вот этого надо добить... Прямо сейчас...
     -- Тебе,  паря,  нужно  было еще неделю назад с  этим боевиком воевать.
Когда у тебя автомат был...  И этот чех здоровый был... А  сейчас  его может
прикончить даже любой... Ты  лучше  скажи, чем он тебе насолил? Молчишь? Вот
хрен  тебе...  --  закончил  воспитательную   беседу  майор  и  распорядился
отправить раненого чеченца к остальным пленным.
     Когда  убитых радуевцев досмотрели, собрали все оружие, майор  приказал
всем  разведчикам  выстроиться  в  цепь   и  идти  вперед   на  прочесывание
местности...  У  канавы  остались  раненый  в  колено  контрактник вместе  с
охранявшим его разведчиком.  По рации уже  вызвали вертолет,  который должен
был эвакуировать раненого...
     Разведчики прошли все  поле до  реки и стали осторожно перебегать через
мост...
     Оставшись без мудрого  верховного воина --  полковника из штаба округа,
который собирался лично руководить зачисткой леса, наши солдаты и офицеры не
стали больше искушать военную  судьбу, решив не углубляться  далеко в лесную
чащу. Так и  поступили: прошли  через Терек, дошли до края леса и обнаружили
там одного заложника и одного боевика.
     Из-за  деревьев  и кустов вышел пожилой человек, махавший на ходу белым
шарфом  и кричащий,  что  он  заложник. После  опроса  выяснилось,  что  это
действительно кизлярский учитель, захваченный радуевцами.
     Через  несколько десятков  метров  показался  еще  один  "заложник",  у
которого  оказался паспорт с записью "нохчи" в графе  "национальность".  Это
вызвало подозрение.  За  следующим  деревом в снегу был обнаружен автомат  с
запасом  патронов. Ну а  синяк  на правом  плече  окончательно  убедил наших
разведчиков  в том, что перед ними стоит  на самом деле боевик, а не  мирный
дагестанский житель. Понял это и чеченец, но "при  попытке" к бегству он был
убит.
     Наши  офицеры  после  этих  событий  решили, что на  этом их миссия  по
прочесыванию леса окончена, и вскоре они вместе с бойцами  повернули к своим
дневкам.
     На  обратном  пути  был обнаружен  еще  один  боевик,  у  которого  они
попытались узнать о Салмане Радуеве  и остатках его отряда. Чеченец молчал и
не  отвечал  на вопросы.  Он был  легко ранен и делал вид,  что  не понимает
русского языка. Допрос пленного тут же перешел в фазу пристрастий:
     -- Где Радуев? Говори, а то пристрелим!
     Раненый молчал и только еще крепче стиснул  зубы. Но тут в землю, рядом
с  головой  была  выпущена короткая  очередь, а  еще дымящееся дуло автомата
вонзилось ему в рот, ломая и кроша зубы:
     -- Где Радуев? Говори...
     Чеченец молчал.  Сразу же  дульный  тормоз-компенсатор стал коловоротом
описывать круговые движения  между челюстей  боевика, превращая зубы,  губы,
небо и десны в кровавую кашу:
     -- Говори, сука... Убьем...
     Приклад АКС-74 стал вращаться  с еще большим диаметром. Дульный  тормоз
еще  глубже  погрузился  в ротовую полость. Упорство боевика  только вызвало
приступ ярости  допрашивавшего, который лишь  зверел с  каждой секундой. Его
тяжелое дыхание,  короткие  матюки  и глухое  рычание показывали, что он  ни
перед  чем  не  остановится,  пока  не  добьется  своего. Но  боевик молчал.
Казалось,  что он был без  сознания,  и  только  лишь по его  здоровой руке,
которая  пыталась  остановить автоматный  ствол,  держа его мертвой,  но все
слабеющей хваткой, можно было понять, что чеченец осознавал все происходящее
и  ощущал всю боль. Прицельный  выступ с  мушкой все сильнее крошили  зубы и
разрывали его десны, пока не наступила развязка...
     Вдруг послышался  слабый стон раненого. Один  из стоявших  рядом солдат
отвернулся  в  сторону от такого зрелища  и не увидел, как  радуевец  сделал
слабое движение  рукой.  Через минуту он попытался выговорить слова разбитым
ртом,  но у него ничего  не получилось. Тогда перешли к языку жестов: офицер
спрашивал, а пленный кивал утвердительно или отрицательно.
     -- Радуев в лесу?
     Голова боевика подергалась в разные стороны, что означало "НЕТ".
     -- Он ушел в Чечню?
     Голова,  роняя ошметки  кровавой пены,  несколько  раз качнулась сверху
вниз, говоря "ДА".
     -- Радуев вместе с заложниками ушел?
     Ответ был положительный -- сгустки крови залили грудь и шею боевика.
     -- Радуев вместе с отрядом ушел?
     Окровавленная голова сказала "ДА".
     -- В лесу должен кто-то остаться?
     Теперь кровавые капли разбросались на снег справа и слева.
     -- Об этом заранее договаривались? Перед прорывом?
     После утвердительного ответа стало  понятно, что на этом  допрос  можно
закончить.  Радуевец  был  передан  разведчику,  которому  поручили  отвести
пленного  в общую кучу к  захваченным боевикам, где ему нужно оказать первую
медицинскую помощь. Боец неодобрительно взглянул на боевика и медленно помог
ему  подняться на ноги. Держась обеими руками за окровавленное лицо, тот шел
впереди  солдата, шатаясь из стороны в сторону и  часто спотыкаясь. Один раз
он упал на  колени, но  сзади ему в спину резко ударил ствол автомата,  и он
поднялся  вновь. Разведчик  оглянулся назад на смотрящих им вслед  офицеров,
затем стал еще сильнее поторапливать пленного.
     --  Ну  что,  теперь  можно  назад  идти?   Пусть  лес  другие   войска
прочесывают...  А  то  все  мы  да  мы.  Пусть  теперь  они хоть  пустой лес
прочешут...
     После  этих   слов   майора-замполита  прочесывание  было  окончательно
свернуто. Все устало пошли назад.
     Тем временем  пленный радуевец  и его охранник уже скрылись из виду. Но
затем  послышался глухой  одиночный  выстрел, и  обернувшиеся  на  его  звук
спецназовцы  увидали бойца-конвоира,  который  усталым  шагом направлялся  к
дневкам групп.
     Последними   шли  несколько   бойцов,   тащивших  раненого   в   колено
контрактника.  При оказании  первичной  медицинской  помощи  выяснилось, что
ранение у него серьезное, так  как  пулей были раздроблены  кости  коленного
сустава. Рядом шел Златозубов, которому Чернов сказал, кривясь от боли и еле
сдерживая стон:
     -- Слышь, Валера... А ранило в ту же ногу, которой я  недавно  пнул эту
голову... Ну где мозги повылазили...
     Командир только  вздохнул  и посмотрел  на ботинок, на  котором  свежая
кровь контрактника залила размазанную и подсохшую кашицу.
     Для эвакуации нового раненого по радиостанции опять запросили вертолет.
От канавы по 392-й радиостанции о новом ранении  было доложено комбату почти
сразу.  Наше командование тут  же связалось со штабом группировки и  вызвали
Ми-8, который  запаздывал. После повторного обращения за помощью был получен
ответ,  что  вертолет  уже взлетает  и  полетит эвакуировать раненого в ногу
контрактника.
     Как единственный  оставшийся свидетель ночного боя,  майор-замполит был
вызван   в  штаб  контртеррористической  операции  для  доклада  начальству.
Доставленный с поля боя  этим же вертолетом контуженный  и обтрепанный майор
четко  доложил  командующему Северо-Кавказским  военным  округом  все детали
ночного боя, после чего был сразу отправлен отдыхать и  лечиться. Но упрямый
майор настоял на своем  возвращении к оставшимся  солдатам и офицерам  своей
бригады.
     На  обратном  пути  к вертолету  майор  нашел автобус, в котором так  и
отсиделась в  тылу прославленная  "Альфа". Зайдя в  автобус, майор  встал  в
передней части салона и громко спросил присутствующих:
     -- Это "Альфа"?
     Получив утвердительный ответ,  майор  демонстративно и с шумом втянул в
себя все содержимое простуженной носоглотки и смачно сплюнул на пол.
     -- Ну... Что скажете, "Альфа"?
     В полной тишине малорослый и щуплый майор  с усмешкой и вызовом оглядел
всех  бойцов  суперэлитного  подразделения,  но  те  лишь  отводили глаза  в
сторону...
     Выждав  еще  минуту, но так и не получив хоть какой-то  реакции на свой
смачный плевок,  майор  спокойно  развернулся и  пошел  к  дожидавшемуся его
вертолету.
     Но команду "А" ожидали куда  более чем неприятные неожиданности... Двое
боевых офицеров "Альфы" находились перед одной из боевых машин пехоты, когда
в  ее  башню  начал  спускаться  молодой  наводчик-оператор.  Он  совершенно
случайно нажал на электроспуск уже заряженного орудия, которое, естественно,
выстрелило.  Вылетевшим снарядом  и были  убиты  двое  офицеров легендарного
подразделения, которые случайно оказались перед дулом  пушки. Погибшие бойцы
группы  "А"  не были новичками и  успели пройти  Афганистан и все  остальные
горячие точки нашего государства.
     Но военная судьба  не  прекратила  вытворять  свои  сюрпризы:  случайно
выстрелившая  пушка была нацелена на один из крайних домов Первомайского.  И
вылетевший снаряд,  оборвавший  жизни двух офицеров "Альфы" при выстреле, на
конечном  участке своей траектории  попал  в  этот  дом  и  убил еще  одного
российского  военнослужащего,  который  тоже  совершенно  случайно  оказался
поблизости от места попадания злополучного снаряда...
     Это  были последние  погибшие военнослужащие  в  ходе  проведения  всей
контртеррористической операции у села  Первомайское. Всего  погибло двадцать
девять российских офицеров, контрактников и солдат. Одиннадцать человек было
убито  в  буйнакской разведроте;  разведчик  Коленкин был убит  на  позициях
десантников; один  новосибирский милиционер  погиб при  прорыве  и еще  один
сибиряк  скончался от полученных ранений в с. Новогрозненском; шесть человек
было убито на позициях первой группы третьего батальона;  остальные  погибли
при штурме села 15-го января...
     Следующую ночь, на 19 января, оставшиеся командиры  и  солдаты  провели
уже с  внешней стороны вала, опасаясь очередного нападения  боевиков, ожидая
их появления из леса. Чеченцы, верные  своим  обычаям, не могли бросить тела
погибших товарищей и просто уйти.
     Наши разведчики подготовили и разогнули усики на запалах всех гранат, а
все имевшиеся огнеметы и гранатометы были взведены и готовы  к выстрелу. Все
остальное оружие  также  было  подготовлено  к последнему  и решающему  бою;
офицеры и бойцы ни  на минуту не сомкнули глаз, держа указательные пальцы на
курках... Но...
     Но ночь прошла спокойно, и на следующий  день оставшиеся группы из 3-го
и 8-го батальонов  выстрелили  всеми одноразовыми огнеметами и гранатометами
по лесу, собрали все свое имущество, загрузили трофейное оружие в вертушки и
улетели на базу в Ханкалу.
     Для  средств массовой информации  была  организована пресс-конференция.
Министр  внутренних дел  с  удовольствием показывал журналистам  захваченные
трофеи  на  экране  телевизора  и  называл  количество  убитых  и  плененных
боевиков. Из-за  своей профессиональной скромности он не стал  уточнять, что
это был результат боевой деятельности разведчиков из Министерства обороны, а
не суперподготовленных подразделений из его военизированного ведомства.
     Другой  генерал,  от  безопасности, рассказывал мировой  общественности
истинные  причины   того,  почему   же  боевикам  удалось  выскользнуть   из
Первомайского.  Оказывается,   для  быстроты  передвижений  радуевцы   перед
прорывом  разулись  и  босиком  бежали  по  снегу,  а  пораженные  очередным
чеченским коварством наши солдаты так и не  смогли  догнать убегающих  босых
боевиков. По  скудости ума  ему  было  невдомек,  что российские солдаты  по
причине  своей бедной и  плохой экипировки  с  большим удовольствием снимали
добротные ботинки с уже убитых боевиков и  тут же на поле боя одевали теплую
трофейную  обувь,  забрасывая  подальше  промокающие  и   тоненькие  сапоги,
выданные ему государством на два года.
     Вся  войсковая  группировка, сосредоточенная у Первомайского,  в тот же
день,  19  января,  собралась  в  огромную колонну  из  техники  и  машин  и
направилась в Пункты Постоянной Дислокации. Но это уже было 19-го...
     А ранним-ранним утром 18 января в  рассветном  свете  село Первомайское
выглядело угрожающе спокойно и молчаливо. Лежащие в цепи  люди могли видеть,
как мрачно зияли черные провалы окон и кое-где клубился дым.
     Внезапно откуда-то сзади к цепи бойцов подошел рослый армейский генерал
и остановился в нескольких метрах от одного  из лежащих. Насмешливо глянул и
спросил:
     -- Что?.. Лежишь?..
     Лежащий на мерзлой земле боец суперподразделения, до того смотревший на
стоящего генерала, медленно отвернул в другую сторону голову и стал деловито
счищать с рукава новенькой куртки невидимые комочки грязи.
     --  Вперед! -- даже  не  приказал,  а скорее  пригласил его все тот  же
генерал.
     Но  комочков  грязи было так много, а курточка  была  такая  новенькая.
Непорядок. Надо ведь его устранить.
     Смачно  сплюнув наземь,  генерал развернулся  и  размашисто зашагал  по
направлению к Первомайскому.  Через десяток метров подобрал оброненный кемто
при неудачных атаках автомат, сунул его  под мышку и таким  же широким шагом
пошел  дальше,  к селу. Он  несколько  дней назад  принял  командование всей
контртеррористической операцией  на себя и теперь лично должен был убедиться
в результатах своей работы. Сзади едва поспевали за ним два его порученца.
     Когда  генерал  Квашнин  и  двое  офицеров  были  уже  на  значительном
расстоянии, тогда только цепь поднялась и зашагала вслед.
     Село угрожающе  молчало. В  нем не осталось  ни  одной живой души. Лишь
лежащие на улицах тела погибших заложников свидетельствовали о случившемся.
     По показаниям оставшихся в живых  заложников  стало известно, что в два
часа ночи  боевики  вместе с заложниками  по мосту у "белого дома"  покинули
село и сосредоточились в заброшенной ферме. Группа огневого прикрытия заняла
позиции на виадуке, напротив двух костров слева. Несколько саперовсмертников
выползли на поле между виадуком и валом и стали перекатываться в направлении
костров.  Чеченские  добровольцы таким образом  старались проделать проход в
предполагаемом минном поле русских. Но мин не было. И тогда боевики пошли на
прорыв...
     Радуеву удалось  с большинством заложников и незначительными  остатками
своего отряда  добраться до села Новогрозненское,  где им  сразу  были  даны
несколько  интервью  тележурналистам.  В  объективах  телекамер  оказались и
многочисленные  заложники  из   числа   кизлярцев  и  новосибирцев,  и  наше
командование посчитало  контртеррористическую операцию  у села  Первомайское
законченной.
     Нашим войскам был дан  приказ выдвигаться к  пунктам  своей  постоянной
дислокации.
     После того,  как  все  войска,  собравшись  в  одну  огромную  колонну,
оставили окрестности Первомайского, а наши  разведгруппы на  Ми-8-х покинули
свои позиции на валу, тогда, когда  еще  не смолкли вдалеке шумы вертолетных
двигателей, из леса вышло около десятка  уцелевших боевиков, которые в  ночи
отбились от своих  и все  это время отсиживались в лесной чаще. Они медленно
перешли мост  через  Терек  и вышли на поле  боя.  Охранявшие  тела погибших
дагестанские милиционеры молча расступались перед боевиками...
     Чеченские боевики вернулись за своими...





                       Спите, братцы, спите
                       Все придет опять:
                       Новые родятся командиры,
                       Новые солдаты будут получать
                       Вечные казенные квартиры.
                                                    Б. Окуджава

     А внизу было чудо невиданное. Ярко светило солнце, зелено-синяя морская
волна лениво  набегала на берег, а  берег светился золотым  песком. Но  чудо
было не в  этом. На золотом песке загорало  не менее двух десятков молодых и
красивых девушек. Причем загорали в чем мать их родила.  От такого  изобилия
стройных  ножек, плоских  животиков,  великолепных  бюстов и  очаровательных
мордашек у меня захватило дух. Я уже минут пять наблюдаю за таким зрелищем и
не могу оторваться. Вот одна из них, стройная и симпатичная смуглянка, вдруг
посмотрела прямо на меня и весело помахала рукой.
     "Блин, наверное, солнце блеснуло  от оптики", -- раздосадованно подумал
я, отполз от края обрыва и, отряхиваясь, встал.
     --  Да. Классно  у вас тут. Море, сосны, пляж, девок куча, --  сказал я
сидевшим под соснами. -- Вот только сетка прицела мешает смотреть.
     -- А нам ничего не мешает. Баба есть баба. Это не картинка, чтоб на нее
глядеть. Мы их используем по прямому назначению,  -- смеясь, забирает у меня
прицел лейтенант. -- Кстати, кажется, твой прицел-то.
     -- А ну-ка. ХВ1120027. Точно, с моего винтореза.
     -- А он-то как сюда попал?
     --  А  хрен  его  знает, -- отвечает доктор. -- Ну  что, покурили --  и
пойдем дальше.
     Через  пять минут  мы  забираемся  в  глухую лесную чащу, спускаемся  в
овраг,  и я удивленно останавливаюсь.  По дну оврага течет чистый ручей.  На
одном его  берегу я  вижу то,  что привык  называть одним словом  -- дневка.
Таких дневок  я  за  свою походную жизнь видел-перевидел,  и  эта  ничем  не
отличается от остальных. Место для отдыха, разгорающийся костер, над которым
в котелке кипятится вода для чая, уже  готовы разогреться на углях баночки с
тушенкой  и  кашей.  Даже яма  для  пищевых отходов есть.  Классический  тип
дневки.
     --  Это наша база. Здесь мы по-настоящему отдыхаем, -- довольно говорит
начальник разведки.  --  Места  здесь, конечно, хорошие,  но иногда тянет на
старое. Вот только с куревом и водкой тут туговато.
     -- Ну, сигареты я вам уже  отдал.  А  святая водичка -- вот  она. --  Я
выудил изза  пазухи  бутылку.  --  Тут у  вас на входе не шмонают, вроде как
доверяют. Только вы здесь не влетите по пьяни. А то  меня  потом совсем сюда
не пустят. А жариться мне неохота.
     -- Пустят-пустят, -- разглядывая  бутылку,  говорит старлей-связист. --
Мы тут за тебя походатайствуем.
     -- Вот спасибо. Обрадовал. А то мне очень уж пляж понравился.
     -- Ну, мы можем и свидание с одной из них организовать.
     -- Ну уж нет.  Я пока подожду. Мне  и земных хватает. Правда, я там  их
наощупь чувствую, но уж здесь потом отыграюсь.
     Мы уже разлили по кружкам, выпили за встречу  и начали заедать тушенкой
с хлебом. На разложенной на земле плащ-палатке уже стояли  армейские кружки,
початая бутылка "Дворцовой" 0,7, черный хлеб, банки с кашей и тушенкой, лук.
     -- Так что же, тебе в  самом лучшем  госпитале так и не вернули зрение?
нарушил молчание доктор.
     -- Ну, как говорил начальник  глазного отделения... -- я сделал заумное
лицо и процитировал: -- "Понимаешь, Алик.  Ты у нас парень из южных краев, у
тебя  кровь горячая, иммунитет сильный, поэтому идет такая  сильная  реакция
отторжения".  А  другие врачи,  когда  уже  было поздно  что-то делать,  мне
сказали, что  этот начальник -- просто  мудак. У  меня же  правый глаз сразу
выбило, а левый был сильно посечен осколками. Левый-то и  надо было оставить
в покое.  Тогда бы я  ходил с  толстенными стеклами, но сам ходил бы. А этот
"самый  лучший глазной  хирург  бывшего Союза",  как он  сам себя  называет,
уговорил меня поставить  на израненный глаз  искусственный хрусталик. А я  ж
тогда ничего не знал и согласился, дурень. Этот начальник глазного отделения
госпиталя  хотел  перед  всеми  остальными  клиниками  свой  высший  пилотаж
показать. Он какой-то новый метод придумал и защитил на мне свою докторскую.
А у  меня  началось  воспаление в глазу,  то есть отторжение хрусталика. Так
нужно  было его  сразу же вынимать из  глаза,  но он решил  сбить воспаление
антибиотиками. Вот и протянул время до последнего. У меня уже с  полгода шла
отслойка  сетчатки, а  чтобы  отправить меня  к  другим  специалистам  --  в
Гермгольца,  к Федорову или  в Медицинскую академию  в  Питер,  --  так  ему
профессиональная гордость не  позволяла. У них же там своя конкуренция. Если
больной  переходит из одной глазной клиники в другую, --  значит, там  врачи
послабее.  Ну и,  соответственно,  денежных  пациентов будет  меньше  к  ним
поступать. Ну а если во второй больнице еще и зрение вернут больному, то это
еще больший  удар  по профессиональному  престижу первоначальных  глазнюков.
Короче, через полгода вынули этот долбаный хрусталик и при этом еще сетчатку
порвали на несколько частей. Тут мой глаз и потух. Ну, а если честно, то про
эту Бурда-зонен даже вспоминать не хочу.
     Во второй раз мы чокнулись за здоровье всех родных и близких.
     А Первомайское  теперь отстроили заново -- не узнать! Там теперь только
двух-  и  трехэтажные коттеджи стоят.  Тогда  ведь  каждый двор  получил  на
восстановление хозяйства по  300 миллионов рублей,  а это  где-то  60  тысяч
баксов.  И еще по "Жигули-шестерке" каждой семье от государства  выдали.  Но
перед строительством, это по Дагестану ходили такие упорные  слухи, очень уж
близкие к достоверным, что каждый двор скинулся в общий котел по 10-12 тысяч
зелени, а потом это все передали, отгадайте кому.
     -- Неужели Радуеву? -- Полковник был больше всех поражен этой новостью.
     -- А  кому же еще, --  сказал я. -- Но это все слухи. Если бы не он, то
жители этого Первомайского еще сто лет жили бы в своих глинобитных мазанках.
Ну а сейчас выходит, что Салман для них доброе дело сделал.
     -- Ну  если быть точными, не боевики, а наша артиллерия и вертолетчики,
ну и мы маленько, -- улыбнулся лейтенант.
     -- Ну жители уважают точно не нас, а то бы нам скинулись, -- усмехнулся
я. А из соседнего села Советского смотрят на новые  коттеджи Первомайского и
проклинают Радуева за то, что он не у них остановился. Кому -- война, а кому
 новые дома. Вот такие у них дела.
     А про этого Радуева что слышно? -- спросил связист.
     --  А  он  обменял  пленных милиционеров  на  своих  захваченных  живых
боевиков и на некоторое время успокоился. Но потом опять попер на Дагестан и
по пути на блокпосту захватил еще один отряд ОМОНа,  теперь уже пензенского.
Но там все быстро закончилось и без крови.
     -- А чего он опять на Дагестан полез?
     -- Не знаю, но там теперь тоже  воюют потихоньку. В ноябре  1996 года в
дагестанском  Каспийске  боевики затащили  одну  авиационную бомбу  в подвал
жилого  дома  и  подорвали  ее ночью.  Полдома  разнесло  и  погибло  больше
шестидесяти  человек, из  которых  двадцать  два ребенка. Но это  осенью,  а
весной  девяносто  шестого  года   Салман  Радуев  попал   в  засаду   нашей
разведгруппы.   Тогда  их   машину  всю  полностью   расстреляли,  а   когда
досматривали боевиков, то всем контрольный сделали. Но именно Радуеву пулю в
голову  не  выпустили.  У  него  ведь тогда  поллица было  разворочено. Наши
подумали, что тоже готов, и пропустили его. Потом Салмана объявили погибшим.
А он в  это время лечился  за  границей и через  полгода опять  объявился  в
Чечне. У него при ранении  один глаз выбило и часть  лица оторвало. Пришлось
ему косметическую операцию делать.
     -- А  откуда стало известно про  этого журналиста?  -- вспомнив что-то,
нахмурился начальник разведки.
     -- Да один знакомый, очень хороший опер из конторы, рассказал. Он после
войны по своей работе был у них там. Вот и на какой-то встрече он столкнулся
с одним боевиком, который  был в Первомайском. Из моих  рассказов этот  опер
всю историю  про Первомайку знает очень даже хорошо. Ну,  когда  боевик чуть
выпил  и разомлел, то  он  стал  его потихоньку  спрашивать. А  у  того язык
развязался и рассказывает  чересчур  уж  подробно  и  детально  про  всю эту
заваруху. Вот он и проболтался про этого журналюгу. Как  они  его  в  оборот
взяли и так далее. А этот писака вышел на десантников, которые справа от нас
на  мосту стояли. Но у них народу поболе нашего было и еще одна "беэмпешка".
А  этот  полкан десантный,  который  еще в черном  тулупе  ходил,  от своего
великого ума еще и привел этого журналиста на наши позиции. Я же лично, да и
мои солдаты их обоих видели, когда они за дневкой комбата на углу кустарника
стояли и все на нас глядели.  А потом  этот десантник повел журналиста в наш
тыл, к  мосту  и дюкеру через Терек.  Этот  полкан сейчас и не скрывает, что
водил журналиста по нашим позициям. Ну а потом, когда мы с  этим опером сели
и все факты прогнали, то все  сошлось один к одному. На нашем рубеже обороны
ведь  никого  из  посторонних  не  было, кроме этого  журналюги,  который  и
появился за несколько часов до прорыва боевиков.
     -- Да и мы же его с десантником видели, -- вздохнул начальник связи. --
Мы же думали, что свой журналист, если его сам командир десантников водит.
     -- А я этого десантного полковника  в госпитале  случайно  встретил.  В
момент прорыва отвлекающая группа боевиков обстреляла  десантников, и он был
ранен взрывом от граника.  Он был наполовину парализован, но потом оклемался
и ходит сейчас с палочкой. Продолжает служить в своей дивизии. Ему  же Героя
тоже дали. Он как-то интервью давал по телеку. Рассказывал, что  мы, то есть
22 бригада, на ночь выставили вперед дозор или целую группу, я  точно уже не
помню. Но, по его словам,  при прорыве все боевики на плечах нашей отходящей
разведгруппы прошли через нашу оборону. Сам ни хрена не знает, а врет как...
Уж лучше бы рассказал,  как после  обстрела небольшой  группой радуевцев его
подразделение еще  на  километр в  другую  сторону  от  нас отошло, то  есть
оставило и мост и свои позиции, это вместо того, чтобы прийти нам на помощь.
Буйнакская   разведрота   отбила  ведь   нападение  духов  и,  пусть   через
час-полтора, но все-таки пошла ведь нас выручать.
     Ну этот  еще  ладно. Там  поначалу всей контртеррористической  операции
начальником  пресс-центра был  какой-то генерал Михайлов. Так он до того уже
заврался, что  в момент прорыва по наступающим боевикам  нанесла мощный удар
наша  авиация. Это  в  три  часа  ночи-то, когда наши вертушки  и штурмовики
летать не могут. Это стратегические да фронтовые бомбардировщики могут ночью
бомбить, но это ведь по заранее  заложенным в бортовой компьютер данным.  Но
самая главная версия этого генерала с  поганым языком  была такая: "боевикам
был предоставлен проплаченный "зеленый" коридор".
     -- Какие мы  коварные!  -- возмутился, смеясь, лейтенант. -- Получили с
боевиков бабки, подпустили  их поближе, а потом как вдарили  по ним со  всех
стволов. Эдак нас скоро перестанут считать порядочными офицерами...
     Но его слова никого не рассмешили -- почему-то стало грустно и муторно.
     -- Ну а что дальше? -- тихо спросил начальник разведки 58 армии.
     -- А что дальше! -- воскликнул я.  --  Я обиделся на эту  телекомпанию,
которая всю  эту брехню показывала, и  уже на  следующий день  судебный  иск
состряпал.  Я  им  вчинил пятьсот  штук  зелени, чтобы не  показывали всяких
педерастов. Да  и там еще этот продажный журналист  выступал. У нас этот иск
телеканал отбил. Теперь мы уже в Москве судимся. Там такими  деньгами никого
не   удивишь,   да  и   главное  "НТВ"  побогаче   будет,  чем  региональное
представительство.
     -- Ну  ты  в  этих  судах  скоро  как  в шелках  будешь, --  добродушно
подтрунил доктор. -- Что, на пенсии делать нечего?
     -- Делов-то хватает. Но и терпеть эту мразь уже нету сил, -- неожиданно
зло ответил я. --  Правда бывает только  одна. Если этих гниложопых терпеть,
то что же выходит -- мы все зря что ли под Первомайским пострадали? Стрелять
я сейчас не могу.  Ну самоделку-мину смастерю вслепую, но это же чепуха. Вот
и остается только  через суд этих гадов давить,  чтобы свою погань  при себе
держали.
     -- Скоро ты там адвокатом станешь, -- продолжал посмеиваться доктор.
     -- Нет, не стану. Я ведь поступил было  в наш Ростовский госуниверситет
на юридический факультет. Наивный  был  тогда, вот и  подумал, что  со всеми
заслугами   и   льготами  смогу   проучиться  там  без   денег.  Сначала  на
собеседовании  мне намекнули, что нужно  бы  зарядить, но я им сразу сказал,
что денег  они не получат. Ну они так тихо  зубками скрипнули и затаились на
время. А я сам ходил на лекции, писал все курсовые и рефераты, первую сессию
сдал  на  одни  "пятерки". А  на второй  сессии мне  две  "пары" как влепили
подряд,  мол, доходи, парень, до нужной кондиции.  Я  подумал и  послал этот
государственный университет далеко и надолго.
     Над дневкой нависла гнетущая тишина, и только ручеек продолжал  журчать
неподалеку от нас.
     --  Тащстаршлейтнант, а  вы тогда  говорили, что  тот солдат-пулеметчик
остался жив, -- вспомнил вдруг сержант-контрактник.
     -- Я тебе сколько раз говорил, что здесь мы все на равных и на "ты", --
поправил  я его. -- Прошло  то время, когда мы  были на "вы". А  этот солдат
тоже  потерял зрение  полностью, но  он еще  частично  парализован  -- плохо
ходит. Но зато сочиняет песни, играет на гитаре и сам поет их. Я тут кассету
взял послушать для вас.
     Я достал  из кармана подарок  майора-замполита -- маленький диктофончик
"Сони"  и нажал  на  кнопку.  Прозвучал слегка искаженный  перебор  гитарных
струн, и молодой голос запел под стиль вальса:

                Мы пятые сутки от холода злеем,
                Вот пятые сутки не спим мы пока.
                Здесь вам не разгулье, не танцы-веселье,
                Здесь пули танцуют бешеный вальс.
                Ночь пеленает глаза, укрывая нас мглой,
                Ветер свистит, обвевая нас мерзкой зимой.
                Не спи -- не теряйся, дождись хотя бы утра,
                Ну а пока -- война... война...
                Крики "Аллах" кидают нас в нервную дрожь.
                Знаю ведь я, что меня просто так не возьмешь
                Весь в напряженье, снова борюсь сам с собой,
                С этой игрой,
                            с низкой игрой,
                                          с мерзкой игрой.
                С этой войной...
                Утром пошли в наступленье лишь двадцать ребят
                Против тех ста, кто залег в тех домах.
                Бой был неравен, и кто-то из наших был сбит.
                Но мы положили тогда одну третью их сил.
                Бой был жесток, хоть дрались среди нас -- пацаны,
                Кто-то -- бывалый, а кто-то не видел войны.
                Смерть -- не игрушка, и в фильмах нельзя ее внять.
                Ну а пока -- война... война...
                Весь Первомайск пылает адским костром,
                Друг твой лежит, сраженный гранатным огнем;
                Он бился, спасая с террора людей,
                Ну а теперь...
                             теперь...
                                      теперь...
                Кто же спасет очень нам нужных парней?..

     Я выключил диктофон и вынул кассету:
     -- Это  из  его  ранних  песен. А  теперь  он  выступает  на  конкурсах
бардовской песни и занимает призовые места.
     -- А его чем-нибудь наградили? -- спросил маленький солдатик.
     --  Дали  орден  Мужества. Да что  толку от этого ордена, если пенсия у
него  чуть больше трехсот рублей.  Мы с ним на  пару сейчас подали  в суд на
военкомат. Хотим по Гражданскому кодексу выиграть возмещение вреда в размере
утраченного заработка. Не знаю, может, что-то и получится.
     --  Ну да. У этих оглоедов тяжело что-то выиграть. Они скорее удавятся,
чем лишнюю копейку инвалиду добавят, -- вставил кто-то.
     -- А кого еще наградили? -- спросил начальник разведки.
     -- Про Героев я вам тогда сказал. Ну, понятное дело, что наш Перебежкин
самым  главным Героем  оказался. А вот когда писали  представления на Героев
России,  то оказалось, что майор-замполит должен был сам на себя и составить
это  представление. Он же  на  должности замполита  бригады был.  Вот  он  и
отказался писать  бумаги  на  самого  себя,  хотя  он на все  сто  процентов
заработал это звание. Еще всем офицерам  и прапорщикам добавили по звездочке
на  погон. Ордена  понадавали тоже  почти  всем.  Да-а-а. Еще  их  наградили
именным оружием. Дали всем по пистолету Макарова. Всем, кроме Лехи Сарыгина.
Но  Леха  --  мужик,  послал все командование  на  хер и  написал рапорт  на
увольнении из армии. Уж кто-кто, а он  это наградное оружие заслужил честно.
А его просто кинули. И его пистолет достался комуто из штабных.
     -- Ну штабные своего шанса что-то  ухватить на халяву не  упустят! -- с
иронией прокомментировал доктор.
     --  Да, еще пистолет  не дали  прапорщику, ну которого Гамлет зовут. Он
ведь  в тыловом  дозоре вместе  с  Лехой  Сарыгиным  был  и  прикрывал отход
остатков моей группы. Его тоже  из  гранатомета ранили в руку,  и она  потом
перестала работать  у него. Ну а начальство подумало, раз рука не действует,
то  значит и наградное оружие особо так не нужно.  Ему  дали еще послужить в
бригаде на должности старшины роты, а потом уволили из армии.
     -- А ты? -- спросил лейтенант.
     --  Я  как был  старлеем, так  им и уволился,  хотя  все  сроки подошли
капитана  получать. Да и  сам командующий округом  на  представлении на  мое
увольнение написал свою резолюцию: "присвоить  звание капитан и уволить". Но
его тут в Москву перевели, а при новом командующем меня  втихаря и  уволили.
Штабным крысам было лень написать другое  представление на мое увольнение  и
отправить его  в  штаб  округа. Правда, уволился  я с другой  должности. Это
начальнику  штаба  бригады  спасибо. Не то что другие  брехуны.  Он сейчас в
Москву перевелся. А вместо него начальником штаба бригады стал Грибок.
     -- Это тот самый? -- спрашивает лейтенант.
     -- Тот  самый. Уж  это точно  с  его подачи стали брехать, что Златозуб
меня бросил раненого. Накануне вечером был  же боевой  приказ,  что подносят
боеприпасы и эвакуируют раненых группы из 8-го бата. Златозуб меня перевязал
и оставил на  этого  козла. А  он  смылся сам и даже солдат  не прислал. "Ну
ладно. Находись  пока  тут", --  зло передразнил я. Водка начала бурлить  во
мне. Успокоившись, я продолжал:
     -- А Валере наш комбат приказал  отойти с группой -- вот  он и отошел к
пехоте.
     -- А что еще болтают? -- спросил кто-то.
     -- Наш Перебежкин перед поступлением в академию такую статью в "Солдате
удачи" накалякал -- обалдеть  можно.  Оказывается,  на  пути  боевиков  было
установлено  минное  поле,  и все мины  сработали. От  первой группы  еще до
подхода боевиков осталось только пять человек, которые потом побежали в тыл.
В  образовавшуюся брешь хлынули боевики.  А остальные группы раскрылись, как
створки ворот, и в упор расстреляли  чеченцев. Ну  прям как стадо баранов. А
я, оказывается, был ранен еще до того, как чеченцы подошли к  нашему валу. А
в  конце  статьи  благодетель  мой пишет,  что весь  гонорар  передает  мне,
лейтенанту, полностью потерявшему зрение в этом бою. Испоганил всю картину и
думает, что я из-за его подачки буду молчать. А я опять немного обиделся и в
суд подал на этот журнал "Солгать неудачно", может, чего и высудим.
     -- Ну ты даешь! -- засмеялся доктор и откинулся на спину.
     --  Они там что, совсем  с  ума  посходили? --  раздраженно  сказал наш
полковник. -- Так и хочется им мозги вправить.
     -- Да я бы не сказал, что эти вруны -- дурачки, -- вспомнив вдруг давно
мучавшую меня мысль, медленно сказал я. -- Вот начальник кизлярской милиции,
который  все  сокрушается  и   переживает,  как  же  это  боевикам   удалось
беспрепятственно уйти из Первомайского. Он  же фактически проспал и допустил
нападение  и захват  города боевиками Радуева и должен был отвечать за  свое
раздолбайство.  А  он,  чтобы  отвлечь  внимание  от  своей  шкуры, начинает
рассуждать о беспрепятственном уходе боевиков из Первомайского.
     --  Как в пословице. Вор  громче всех кричит "Держите вора", -- вставая
от затухающего костра, сказал контрактник.
     -- А так оно и получается, -- продолжал я. --  С  Перебежкиным тоже все
ясно  --  хотел перед академией лишний раз свою заднюю  часть прикрыть  этой
статьей.  Полкан-десантник,  может, даже и не  догадывается,  кого он к  нам
привел тогда, а выступает по телевидению, чтобы показать свою  значимость --
мол, не зря я Героя России получил.  Этот продажный журналист тоже частенько
выступает с обвинениями против армии и рассказывает, как этот "Град" сравнял
все село с землей. Видно, чувствует, что грешок-то есть за душой.
     -- Да у таких и души-то нет, -- приподнявшись на локте, сплюнул доктор.
     --  Это  уж  точно,  --  согласился  с  ним  я.  --  Но  вину  за  свое
предательство он за  собой чует.  Поэтому и сучит  своими ножками. Но меня в
этой  истории больше всего интересует  этот  генерал  Михайлов.  А он-то для
какой цели такую дезинформацию запускает, что авиация нанесла мощный удар по
прорывающимся   чеченцам,   что   радуевцам  был  предоставлен  проплаченный
"зеленый" коридор, что боевики беспрепятственно ушли  из села.  Ему-то какая
выгода брехать на всю страну?
     -- А может, он хочет прикрыть то, что эта "Альфа" отказалась штурмовать
село, -- предположил лейтенант.
     -- Непохоже. Да и сама "Альфа" уже  не скрывает,  что она отказалась от
штурма.  Я думаю, что тут другая  причина. Может, помните,  что за несколько
дней  до штурма  села  в  Первомайское вместе с  журналистами  прошел и один
комитетчик,  ну который и определил, что  заложники содержатся в  мечети.  Я
точно не знаю, сколько людей было с этим  журналистом, один или двое. У меня
такая  мысль,  что  боевики  взяли  в  заложники именно  этого  гэбешника  и
пригрозили его убить,  если  журналист  не выполнит их приказание  разведать
наши позиции. Вот этот газетчик и отработал на чеченцев по полной программе.
     -- Тогда  получается, что этот  генерал  Михайлов  должен был знать про
факт вербовки боевиками  этого  журналиста, -- задумчиво  произнес начальник
разведки. -- Что-то слишком круто получается.
     -- Ну такой  оборот событий мало кто мог  предусмотреть. Но ведь многие
журналисты  находятся  на подписке и втихую работают на  нашу безпеку. А для
чего  же их тогда  пропустили в село?  Хоть этот  журналист  и говорит,  что
потайными тропками пробрался в село,  так вы же сами знаете, что вокруг села
голые поля, а  подходы  к  камышовым  зарослям хорошо нами  просматривались.
Получается, что этот журналист мог тайно контачить с этим генералом, который
был  начальником пресс-центра  всей  операции.  Да  и  с ним  могли  в  село
направить  сотрудника,   который  мог   бы  обращаться   с  фотоаппаратом  и
видеокамерой, а такие навыки есть не у всех оперативников.
     -- Выходит, этот журналюга был двойным агентом, -- лейтенант недовольно
глядел себе  под ноги. -- Задал ты  нам задачку. А почему  этот журналист не
наврал чеченам?
     -- Это его надо бы спросить. Ты же сам видел, как боевики в полный рост
и  спокойно шли  в атаку на  наш вал.  Да  и  чеченцы тем  и отличаются, что
обязательно  постараются  выполнить  свои обещания, а  тем более  угрозы.  А
журналист  -- это заметная фигура в столице, и жить  он хочет так же,  как и
все... т я чуть было не сказал "мы", но через секунды проговорил: -- люди.
     Но мою заминку заметили, и доктор, лежа на  спине и  задумчиво  глядя в
небо, тихо и твердо произнес:
     -- А мы тоже не торопились умирать...
     Я хотел было  что-то  сказать, но  ком в горле не  дал это сделать. Тут
начальник разведки 58 армии поднял  свою голову и пристально посмотрел мне в
глаза:
     -- Ну и что ты будешь делать?
     Все  остальные  тоже  смотрели на  меня.  Я с  усилием  проглотил  этот
предательский комок, а потом негромко и четко сказал:
     --  Сначала попробую добить этого гада через Генпрокуратуру  -- это она
занимается  уголовным делом по Первомайскому. Хотя полной уверенности нет. В
том  фильме,  где  генерал  Михайлов  говорил  про  "проплаченный  "зеленый"
коридор", выступал еще один  следак по особо  важным делам, который вел дело
Радуева, а фамилия его то  ли Попов, то ли Распопов, который тоже недоуменно
разводил  руками  и все никак не  мог понять, как же  именно Радуеву удалось
вместе со всеми заложниками спокойно покинуть село. Если  эти следователи из
Генеральной Прокуратуры станут заминать  это дело с журналистом, то  тогда и
станет окончательно ясно, что дело здесь темное...
     --  Дело  ясное  --  что  дело  темное,  --  невесело  пошутил  старший
лейтенант, бывший ранее связистом.
     --  А ты  не боишься, что он может  с ними до сих пор контачить? -- все
также лежа на спине, спросил меня доктор.
     -- Все может быть, -- медленно ответил я. -- После  первой войны  он не
раз   с  ними   встречался.   То   радиостанции  и  спецснаряжение   для  их
антитеррористического центра привезет, то еще чего-нибудь сделает для них.
     -- Это что за еще центр такой? -- удивленно спрашивает полковник.
     -- После первой войны  они сделали у  себя антитеррористический  центр,
который  должен был  заниматься  борьбой  с терроризмом.  А  руководил  этим
центром  Хункар-паша Исрапилов, который  был у Радуева  во  время  рейда  на
Кизляр  и  Первомайское  как  бы  военным руководителем. То есть сам  Радуев
занимался  политическими вопросами, а Исрапилов  организовывал и  командовал
боевыми операциями радуевцев.
     -- То есть этот журналюга после войны встречался с ним?
     --  И  не  только  встречался,  но  и  помогал  им  закупать для  этого
антитеррористического   центра   радиостанции,   спецснаряжение   и   прочую
дребедень.   И   все   это   под  видом  помощи   новому   спецподразделению
демократической Ичкерии, которое  будет бороться  с  террористами  и  другим
уголовным элементом.
     -- Чудеса, да и только! -- пробормотал кто-то.
     -- А на тебе это может как-то  отразиться? -- спросил лейтенант. -- Ну,
я имею в виду чеченцев...
     -- Ну, на меня еще  в  феврале 2000 года уже было покушение, когда меня
били только  по голове,  по  пустой  глазнице и уже бессознательного  хотели
задушить. Но я пришел в  себя, смог укусить нападавшего за руку и вырваться.
Заем  я добрался до своего Макарова и отпугнул  этого гада. Тогда  я получил
сотрясение  мозга  и  закрытую  черепно-мозговую  травму...  Ну,  полечиться
пришлось с годик...
     -- Ни  хрена ж себе!  -- от этого известия  контрактник даже вскочил на
ноги и зашвырнул пинком полупустую банку в костер.
     -- И это вдобавок к тому тяжелому ранению?  --  профессионально уточнил
доктор. -- Неужели не видно было, что слепого бьют?
     --  Да  все  было  видно. Потому и били по пустому  глазу, --  негромко
засмеялся я. -- Да мне-то еще повезло! Моего тестя избили так, что проломили
череп, и потом пришлось удалить часть мозговых тканей. А ему ведь шестьдесят
лет...  Сейчас, скажем прямо и честно, он доживает  свои дни... Такие травмы
просто так не проходят...  А  через  пять  месяцев избили моего  двоюродного
брата.  И везде один и тот  же почерк: бьют тяжелыми  предметами и только по
голове. И никаких свидетелей, а тем более виновных...
     -- Вот гады... -- выругался связист. -- А  они ведь  предупреждали, что
после войны будут убивать наших офицеров...
     -- Это ты зря. Вот на чеченов-то я как раз и не думаю. Ну не станут они
охотиться на одинокого и  слепого инвалида. Они  ведь бойцы, а  не шакалы. Я
более чем уверен, что это работали по заказу наших местных ворюг  с большими
погонами, которым я мешаю воровать деньги у  остальных инвалидов  войны. Они
ведь на  нашей крови такие деньги  имеют, что  строят здоровенные  особняки,
ездят на дорогих джипах, отдыхают на Канарах...
     -- А ты  их, наверное,  хочешь отправить на нары?  -- с некоторой долей
иронии спросил полковник.
     -- Да ну что вы... Я не хочу... --  в тон ему  скромно ответил  я. -- Я
уже пытаюсь  это сделать... А что делать? На войне -- как  на войне. Путевки
подлечиться  в санатории  они мне не  дают,  деньги  у меня  воруют.  Вот  и
приходится воевать.
     --  Ну  и кто  побеждает?  --  уже  серьезно  задает  вопрос  начальник
разведки. щ Ты ведь один, а их сколько?
     -- Да. Их много, а  я один.  Вот на  меня напал один  отставной  майор,
которого менты теперь  пытаются  отмазать. Уголовное  дело  возбудили только
через год. Притом еще и меня признали подозреваемым. Из дела пропадают самые
важные  документы. Акты  судмедэкспертизы мне не выдают на руки  уже который
год.  Повторную независимую  экспертизу  следователи назначать не  хотят.  В
общем, заминают дело по полной программе.
     -- Ну а кто-нибудь из наших тебе помогает? Ну Стас, например?
     Лейтенант,  задумчиво  разгребавший  остывающее кострище,  вспомнил про
Гарина, и я лишь с досадой поморщился от этого напоминания.
     --  А что  Стас? Он сейчас живет в Москве  и теперь может только языком
болтать,  а  до  дела  у него  руки  не доходят.  Его  же  в  "Альфу"  взяли
инструктором  по  тактико-специальной  подготовке. Может,  для  того,  чтобы
языком  не болтал,  или  он действительно суперпрофессионал по  тактике,  не
знаю. Дали  в  столице  белокаменной  трехкомнатную квартиру. Он  теперь  на
недосягаемой  высоте,  а   про  других  сослуживцев   вспоминает  только  по
праздникам.
     -- Да. Хохол  наконец-то  стал  москвичом,  -- прокомментировал  доктор
карьерный взлет моего оперативного офицера.
     --  Москвичи -- это те,  кто родился и вырос в Москве.  А я его называю
или чмосквичом...
     -- Как-как? Чмосквичом? -- удивленно переспрашивает лейтенант.
     -- Вот именно -- чмосквичом. Или по  другому -- москвичмом, --  со злой
усмешкой  выговариваю я. -- Когда меня  обложили  почти  со  всех  сторон  и
угрожали убийством, то я попросил его  сделать мне временную прописку, чтобы
я  мог с семьей отсидеться  в Москве. Так  он испугался за свою жилплощадь и
отказался  дать этот штампик в моем  паспорте. После этого  я перестал с ним
поддерживать  связь,  да  и  говорить  о нем не  хочу.  Одно дело, когда  он
простачком  прикидывался: придет в госпиталь к  кому-нибудь  и все  продукты
сожрет на халяву, а  потом  извиняется:  "Ну ты, брат  извини. Я  же хохол".
Пришел он и ко мне в госпиталь...
     -- И тебя он объел? -- засмеялся старший лейтенант.
     -- А ты думаешь, что он поскромничает?  -- тоже  рассмеялся  я и сказал
уже серьезно. -- Да хрен с этой едой. Мне он сказал, что я в камышах тарился
под Первомайским, а он от духов отстреливался. Ну, чисто сельский дурачок --
и  что с такого  возьмешь?  А когда  понадобилась серьезная  помощь,  так он
показал свою истинную натуру...
     -- Не знаю даже что  и сказать... -- задумчиво протянул доктор. --  Это
ведь Москва. Может, он за свою жилплощадь и за семью так боится?
     --  Вот  именно.  Если  обеими  руками  держаться за  большую и  пышную
звездень, то другу он теперь может протянуть только... Что?
     -- Свой конец.
     --  Правильно. Может быть, кому-то  это  приятно, но только я почему-то
больше не хочу с ним общаться.
     Опять стало тихо. Я подумал, что слишком уж загрузил всех присутствуюих
серьезной и невеселой информацией, что надо бы сменить тему разговора, и тут
я вспомнил статью из нашей южной военной газетенки:
     -- А еще наша окружная "Окопная сплетница" брешет, что я подорвался  на
своей гранате.  Выдернул  чеку  и уронил гранату под  ноги. Потом наклонился
посмотреть,  что же  с  ней станет,  и тут она сработала. Мне выбило глаза и
посекло осколками ноги.
     Здесь все невольно посмотрели мне на ноги. Я нарочито громко вздохнул и
задрал штанины. Ноги как ноги, кроме растительности -- ничего особенного.
     -- "Офицер получил множественные ранения ног" -- процитировал я реплику
газетчика из нашего "Брехунка".
     --  Слушай,  ты  в следующий  раз перед приходом  к  нам еще по бутылке
прибинтуй к ногам. Ладно? -- задумчиво предложил лейтенант. -- У  маскхалата
штанины широкие, никто и не заметит.
     Все засмеялись, а доктор вздохнул:
     -- Кому что, а ему лишь бы выпить.
     -- Да с  одной бутылки даже  по сто грамм  на  нос не вышло, -- отвечал
лейтенант. -- От таких новостей уж  точно выпить захочешь. А организмы у нас
молодые и закаленные, так что маловато будет. Или в  грелке попробуй.  У нас
рядом с училищем  спиртзавод  стоит. Так нам девки  местные в  грелке  спирт
носили.
     -- А то я не знаю. Так то же училище, а здесь... Божья благодать.
     Хоть я и стараюсь  говорить  эти слова  шутливо и весело,  но мне опять
становится  тягостно  на  душе.  Я-то  понимаю,  что  лейтенант,  да  и  все
остальные, были  бы рады хоть на какое-то время заглушить свою  жгучую тоску
по родным и близким...
     Но я тут ничего не могу поделать и только лишь потише повторяю:
     -- Да... У вас тут божья благодать...
     -- Это понятно... А как там наши поживают? -- вдруг  спрашивает один из
них.
     --  Ну,  я  знаю, у доктора  и  начсвязи  дома  все нормально. А  вот к
остальным выбраться  то времени, то  денег  нету. Да и  здоровье барахлит. К
твоей матери твои земляки  заезжают, которые с  тобой в бригаде служили,  --
сказал я маленькому солдату.
     Так  и  не  дождавшаяся  своего единственного сына  мать после  тяжелой
потери серьезно заболела, долго лечилась в ПНД и стала инвалидом. Но про это
я умолчал,  старательно  избегая его пытливого взгляда. "Тебе этого лучше не
знать. А вот  съездить  к  родным  сержанта и лейтенанта  как-то  совесть не
позволяла. Все-таки мои подчиненные... Но в  этот год обязательно поеду", --
подумал я.
     Внезапно в воздухе раздался знакомый громкий гул. Небо было безоблачное
и чистое, но гудение было очень знакомым. Гул все нарастал и больше и больше
напоминал мне гудение самолетных двигателей,  заставляя  меня встряхнуться и
что-то делать.
     -- Ну, мне пора...
     Я начал осторожно  спускаться по  склону, по которому узенькой  змейкой
вилась  тропка.  Где-то  на  середине пути тропинка  резко оборвалась,  и  я
полетел вниз...
     ...И проснулся  с бешено колотящимся  сердцем. Весь в холодном  поту, я
лежал и слушал, как  на соседнем  военном аэродроме ранним утром  прогревают
двигатели тяжелые транспортные самолеты.
     Я выхожу  на балкон и  закуриваю сигарету. Мне  радостно от  того,  что
приснился такой сон. Да и оттого, что свежий утренний ветер и рев самолетных
двигателей напоминают то славное время,  когда звучала команда "по  местам",
опускалась  самолетная рампа,  и  черное  чрево транспортника  или  вертушки
вбирало  в себя  разведгруппы  спецназа, готовые  высадиться  где  угодно  и
работать против кого угодно...



     Различными путями  идут люди к концу своего пути.  Имея свой маршрут, я
никогда  не  допускал  даже  мысли  о  том,  что  когда-нибудь  буду  писать
мемуары...  Но эти  строки  являются всего лишь точным воспроизведением  тех
событий,  в которых мне довелось участвовать. Естественно, что все пережитое
за эту неделю наложило отпечаток на всю мою оставшуюся жизнь. Быть инвалидом
войны 1 группы в нашем государстве -- это  тяжкое бремя, которое непосильным
грузом ложится на плечи изувеченного человека. Не  столько физические тяготы
становятся   невыносимыми,  сколько   моральные  переживания  от  общения  с
окружающими   людьми,   которые   абсолютно    открыто   демонстрируют   как
положительные, так и все свои отрицательные качества...
     Я пытался  вернуть себе  хотя  бы  малую  часть  той  прежней жизни.  Я
старался вести себя, как и прежде,  но все пережитое изменило меня не только
с  внешней  стороны, но и мое  внутреннее  восприятие окружающего  мира. Моя
внутренняя  боль накапливалась во  мне и  в  необходимый момент  извергалась
наружу,  тем  самым  преображая  мою внешнюю сущность, расставляя  жизненные
ценности и ее же грязь по своим местам и называя вещи своими именами...
     Через год на поминках один офицер шутливо напомнил мне, что  я так и не
почистил его автомат. Я сразу узнал его по голосу и попытался было подобрать
соответствующий обстановке  ответ, но  моя боль уже  говорила за меня сквозь
стиснутые зубы:
     -- Если бы этот автомат был сейчас у меня, то я бы пристрелил тебя, как
собаку.
     Никогда еще мои губы не произносили столько лютой и холодной ненависти,
и  я  был поражен своей жестокой  реакцией  на шутливый тон говорившего. Мне
даже  стало  не по себе. Хоть  эти слова были  сказаны  тихо,  но  они  были
услышаны  всеми  присутствующими  участниками  Первомайки  и  родственниками
доктора,  которые  все отлично  поняли... Стало тихо и напряженно, как будто
погибшие заглянули на свои собственные поминки...  Через пятьдесять минут  я
направился домой и, обдумывая в дороге все сказанное, внезапно понял, что не
мог сказать ничего другого... Память о моем погибшем сержанте стала для меня
превыше всех мирских отношений с некоторыми...
     17 января  1998  года я  написал  несколько строк  из предисловия  этой
книги, но  на  большее у меня не  хватило  сил. Ознакомившись  с февральским
номером журнала "Солдат удачи", я попытался продолжить восстановить истинную
картину  всего произошедшего, но опять  не смог... Как-то в  поезде дальнего
следования  я  встретил   врача,  который  смог  внимательно  выслушать  мои
переживания  по  поводу  лживых  и  клеветнических  "версий"  о  событиях  в
Первомайском. "Словоохотливые  участники  контртеррористической операции  по
обезвреживанию  банды  Салмана  Радуева",  уже  однажды  предавшие  нас  той
январской  ночью, продолжали  предавать меня, моих чудом выживших в этом аду
друзей и павших товарищей.
     По  совету этого  психолога  я  изложил  на  бумаге  до  мельчайших
подробностей все  то,  что я делал,  говорил, слышал, видел и думал.  Следуя
рекомендациям того же врача, я должен был все написанное сжечь.
     Но,  закончив  рукопись,  я  понял,  что  не  смогу  этого сделать. Мои
товарищи  прожили яркую жизнь и достойно приняли свою смерть, чему я остаюсь
единственным свидетелем. Если бы я  сжег свои воспоминания, то я  предал  бы
своих соратников, отдавших жизнь за всех вас.
     Ради того, чтобы полковник Стыцина,  капитан Косачев, старший лейтенант
Козлов,  лейтенант  Винокуров, сержант Бычков, солдат Коленкин и неизвестный
связист продолжали жить в нашей памяти, и была создана эта книга.





               РАССКАЗ


     С вечера начал медленно идти мелкий  снег,  и к утру  вся земля, словно
белым одеялом, покрылась ровным, мягким слоем.
     -- Нашего Сашку убило!..
     Ударив в  правый бок острой, пронзительной  болью, страшная и неведомая
сила  внезапно разбудила ее среди  ночи, заставила выкрикнуть  эти ужасающие
слова и выбежать во двор.
     Ночь была  тихая и спокойная. Снегопад уже закончился, и теперь по небу
медленно плыли темные  облака,  в редкие просветы которых  едва проглядывала
луна. Было тихо, и лишь изредка доносился отдаленный собачий лай.
     Ничто  не  предвещало беды,  но маленькая  женщина  в  каком-то  жутком
оцепенении продолжала стоять на морозе, не в силах что-либо сделать. В одной
ночной рубашке, с босыми ногами на свежем снегу, она старалась осознать весь
ужас произошедшего,  но только  лишь негромко повторила  спешно вышедшему на
крыльцо мужу:
     -- Нашего Сашку убило!..
     Он на секунду замешкался, затем быстро сказал:
     --  Что  ты  несешь?!  Он  же  сейчас  в  Ростове!  Иди  в  дом,  а  то
простудишься.
     -- Нет... Это правда...  -- тихо сказала она и медленно пошла обратно в
дом.  Часы  показывали  четвертый час  ночи.  Но мать  не  смогла уснуть  до
рассвета.  Чуть  больше  месяца  назад  ее единственный  сын  уехал  на  эту
проклятую  чеченскую войну. Перед отъездом  он говорил, что  будет служить в
воинской части  под Ростовом,  что в Чечню он не поедет. Тогда она старалась
поверить  его словам,  но все равно сердце сжимало тисками боли, и когда  он
уходил, она не выдержала и, чего никогда не делала раньше, выбежала вслед за
сыном на улицу:
     -- Саша!!!
     Он обернулся на ее крик и укоризненно сказал ей:
     --  Мама... Ну,  в одних же  чулках и  по  снегу!.. Не переживай -- все
будет нормально.
     Он подождал, пока она вернется в  дом, и  только лишь  потом  зашагал к
вокзалу. Мать  смотрела на него  из окна  до тех пор, пока он не скрылся  за
поворотом,  затем села на стул и тихо  заплакала. В этот момент  она  молила
Бога,  чтобы  ее сыночек поскользнулся на  гололеде и, упав, сломал руку или
ногу... И тогда он, пусть ненадолго, но остался бы с ней.
     Однако  ничего этого не произошло, и через несколько дней Саша позвонил
из Ростова и сообщил, что он прибыл в часть, которая находится неподалеку от
города, его уже поставили на должность командира  разведгруппы, на троих они
сняли жилье и служба его наладилась...
     Слова сына  о том, что служить он будет в этой бригаде  спецназа, да  и
его  радостный и  уверенный голос немного  приободрили  ее,  хотя в душе она
понимала, что ее Александр, обладающий упрямым и твердым характером, вряд ли
будет отсиживаться в тихом  и  спокойном  местечке, вдали от  войны, которая
продолжала калечить и убивать молодых ребят.
     В   очередной   раз   ей   вспомнилась   встреча   с   сыном   на   КПП
воздушно-десантного полка, где находились в командировке курсанты четвертого
выпускного  курса  РВДКУ. В полученном накануне  письме Александр писал, что
его   стажировка   будет  проходить  в   одной  из  трех   воинских  частей,
расположенных в различных городках на территории Ивановской области.  Выбрав
наугад один из полков ВДВ, она приехала в это подразделение, где дежурный по
контрольно-пропускному  пункту, немного поразившись  осведомленности матери,
сказал, что ее сын действительно находится здесь. За курсантом был отправлен
дневальный,  и,  глядя  на  убегающего солдатика,  она негромко  и  радостно
засмеялась, затем просто и коротко сказала пожилому прапорщику:
     -- Да ничего не знала я... Просто сердцем почуяла, что он здесь...
     Дежурный понимающе кивнул и обрадовал ее еще больше:
     --  Да  вы не волнуйтесь,  мамаша. Курсантов никуда не  отправляют. Это
только наши солдаты и офицеры уезжают сегодня.
     Глядя из окна КПП на кишащий муравейником воздушно-десантный  полк, где
по разным направлениям быстро шли или бежали  солдаты, сновали автомашины, а
у  ближайшей  казармы  в  большой  грузовик  загружались  большие  зеленые и
неокрашенные деревянные ящики поменьше,  и слушая глухой взволнованный голос
прапорщика, невысокая женщина вдруг поняла, что война, громыхавшая с экранов
телевизоров,  перенеслась уже сюда и  огромной  черной  всепожирающей  тучей
нависла не только над этим полком ВДВ с его солдатами и офицерами,  но и над
ее брянским городком со всеми его жителями, да и над нею самой...
     -- Ну я в Афгане  два  срока отслужил. Так нас ведь  готовили-то как, а
этих-то школяров куда посылают? Ну Афган -- чужая земля, а мы здесь, в своей
стране,  не  можем  по-мирному  договориться...  Нет,   это  специально  нас
стравливают... чтобы  мы  сами себя изничтожили...  А  науськивают-то как...
Лермонтова  вспомнили...  "Злой чечен кинжал свой точит"... Или  про Гитлера
забыли, когда целыми  деревнями  заживо  сжигали?.. Вот  они, культурные,  и
сжигали нас  дотла, чтобы от русских и следа не осталось на нашей земле... А
теперь это наши самые лучшие друзья... Вот они и нашли для нас новых врагов.
А  мы, как стадо барранов, опять в  горы  идем  воевать... Ох,  не  люблю  я
горы...  Вы,  мамаша, не обижайтесь на меня... Не могу я смотреть... У  меня
самого двое пацанов... Они бы своих послали на войну. Так наших же... гонят,
как стадо на убой...
     Так  и  не  дождавшись  от  закурившего  прапорщика   повторного  злого
произношения слова "бар-раны"  с  его раскатистым "р-р", мать  что-то хотела
сказать ему про нашу чрезмерную терпеливость, но сзади резко хлопнула дверь,
и она с радостью услышала удивленный голос сына:
     -- Мам, а ты как здесь оказалась?
     Она быстро обернулась и обняла сына за шею.  Высокий  курсант покраснел
от смущения и  попытался было выпрямиться... Затем они долго стояли у окна и
тихо беседовали. Она рассказывала последние новости о родственниках, друзьях
и знакомых. Он внимательно слушал  и  лишь изредка задавал короткие вопросы.
Спохватившись, мать вспомнила про домашние гостинцы, и тут обнаружилось, что
из ее дорожной сумки на бетонный пол  просочилась темная вязкая  лужица. Она
всплеснула руками и стала быстро расстегивать сумку:
     -- Ах, божечки ты мой... Я  же тебе варенье везла, из черной смородины.
А здесь,  как про тебя  услыхала,  что ты  рядом  и тебя сейчас вызовут, так
сумка из рук и выпала. Вот банка-то и разбилась. Ну  да ладно, Бог  с ней, в
другой раз я тебе еще больше привезу. А ты пока остальные гостинцы поешь или
друзьям  забери.  Хорошо,  что  я  хоть  это варенье  в  целлофан завернула.
Пойду-ка выброшу...
     -- Не надо, я сейчас отнесу сумку ребятам и сам варенье выброшу. Ты мне
пока расскажи, как там дедушка с бабушкой...
     Они продолжали стоять у окна в  комнате  посетителей КПП, когда снаружи
прямо напротив них остановился военный "Урал". Водитель откинул задний борт,
и в кузов поочередно  стали  забираться  солдаты.  Мать  и сын  смотрели  на
неловкие  движения вчерашних школьников, на их  тонкие ребячьи шеи  и  руки,
как-то  нелепо   торчащие  из  неподогнанной  формы,  на  их  растерянные  и
напряженные лица. На скулах будущего лейтенанта заходили желваки:
     -- Мам, смотри... Это их сейчас в Чечню отправляют, а  прослужили  ведь
два месяца. Они даже оружие держать правильно не умеют...
     Мать перевела взгляд опять на молодых бойцов:
     --  Сашенька... Ну что тут можно поделать?  Ведь  это начальство сверху
приказало, вот и отправляют.
     --  Эх, вот нам  бы сейчас  вместо них  поехать... Мы-то хоть  стрелять
умеем нормально, не то что они...
     Почему-то именно эта сказанная сыном фраза  врезалась  в память матери.
Может, потому, что Александр, приехавший летом в  отпуск, сказал  ей, что из
этого парашютно-десантного взвода в живых осталось только двое тяжелораненых
солдат.  Или, может, из-за  того, что уже осенью сын  сообщил ей о том,  что
добивается перевода из ВДВ в какое-то ГРУ...
     Летом 1995 года,  после окончания военного училища, лейтенант Александр
Винокуров  был  направлен  для  прохождения  воинской  службы  в  полк  ВДВ,
дислоцированный в городе Москве. Через несколько месяцев службы в придворном
полчке   с   его  бесконечными   строевыми  занятиями   и   перерывами   для
патрулирования близлежащих станций метро молодой офицер  понял, что  это  не
его  призвание и  стал писать рапорт за рапортом  с  единственной  просьбой:
чтобы  его  перевели  в  одну  из  разведчастей  ГРУ  Генштаба,  принимающих
непосредственное участие в боевых действиях  на Северном Кавказе.  Благодаря
своему  упорству  он все-таки добился своего и получил предписание явиться в
22 бригаду спецназа для дальнейшего прохождения службы.
     Перед отъездом в  Ростов-на-Дону  лейтенант  Винокуров смог  заехать  к
родителям, чтобы повидаться и попрощаться... Через два дня он уехал...
     Телефонный звонок из донской столицы на  некоторое время успокоил мать,
но  затем волнение и тревога за судьбу сына охватили  ее с новой  силой. Уже
больше месяца он не звонил домой, и это молчание лишь увеличивало  страдания
материнского сердца...
     Наступил  Новый  1996  год.  В начале  января  телевидение  сообщило  о
нападении  чеченского  отряда  под  руководством полевого командира  Салмана
Радуева на дагестанский город Кизляр и  захвате боевиками городской больницы
вместе  с заложниками. После  переговоров  с руководителем Дагестана Магомед
Али Магомедовым отряд террористов вместе с захваченными мирными жителями был
выпущен  из Кизляра,  но затем вновь  заблокирован в  селе Первомайское,  от
которого  до  Чечни  оставался  всего  один  километр.  К  осажденному  селу
стягивались  федеральные подразделения,  и  становилось  ясно,  что  мирного
разрешения сложившейся кризисной ситуации,  как это  уже  случилось  полгода
назад в Буденновске, здесь не будет.
     Так  оно и  вышло: начался штурм села, в  ход были пущены  артиллерия и
авиация.   На  телеэкране  замелькали   горящие   дома,   разрывы  снарядов,
выпускающие ракеты вертолеты, атакующие село бойцы, первые раненые и убитые.
     Встревоженная  мать  не  пропускала  ни  одного  выпуска  теленовостей,
всматривалась  в лица  российских военнослужащих,  стараясь узнать среди них
родные  черты. Но среди  наших бойцов не  было  ее Сашеньки,  и  материнская
тревога  и  тоскливое  ожидание  чего-то  страшного  увеличивались  с каждым
часом...
     Вот  и  сейчас  после  неожиданной  резкой боли  и ужасающего  крика  о
надвигающейся  беде  Нина  Николаевна  не могла уснуть  и ждала шестичасовых
утренних новостей...
     С первых  же  минут диктор сообщил о прорыве  отряда  террористов через
позиции наших войск. Никаких видеосъемок не демонстрировалось, и телеведущий
сказал о  большом  количестве убитых боевиков и об одном погибшем полковнике
российской армии...
     Сведений  о  других  погибших не было, и это  только обнадежило хрупкую
женщину.  Все  переживания,  тревога и  тоска  куда-то  внезапно  исчезли  и
наступило какое-то странное спокойствие и умиротворение.
     -- Радуев прорвался.  Из  наших убит полковник Стыцина. Погиб только он
один, -- сообщила она за завтраком мужу, который рано отправлялся на работу.
     Но  спустя  неделю  на рабочем столе отца зазвонил  телефон, и знакомый
офицер из райвоенкомата, не говоря о причинах, попросил его срочно подойти в
военный комиссариат.
     Стародуб  -- городок  небольшой, и  через  пять  минут встревоженный  и
предчувствующий недоброе  Алексей Александрович входил  в служебный  кабинет
начальника  одного  из  отделов РВК.  Офицер военкомата,  едва  увидев  его,
медленно вышел из-за стола:
     -- Лейтенант Винокуров...  Александр Алексеевич... ваш сын?  -- спросил
он и, получив утвердительный ответ, продолжил. -- Он в Чечне служил?
     -- Как в  Чечне?  Почему  служил? -- дрогнувшим и  сразу севшим голосом
спросил отец.
     Он смотрел  в повлажневшие глаза своего давнего знакомого  и тут понял,
почему его так срочно вызвали в военкомат.
     -- Ваш сын убит. Примите мои соболезнования. Его уже привезли в Брянск,
нужно  ехать  за  ним,  автобус  уже  ждет...  --  скороговоркой  проговорил
военкоматчик. -- Надо держаться...
     Отец  --  сам бывший  подполковник  Советской Армии, постарался  скрыть
набежавшую слезу  и  держаться уверенно,  но голос предательски  выдавал его
мучительную боль:
     -- Я... готов. Надо заехать... мать предупредить...
     Когда он зашел в свой дом, то жена встретила его удивленным вопросом:
     -- Ты чего так сегодня рано с работы?
     -- Я сейчас в Брянск еду, -- ответил он, стоя в прихожей.
     Мать, торопливо собиравшаяся на дежурство в больницу, медленно  подошла
к мужу и с затаенным страхом тихо спросила:
     -- Сашка?
     -- Да... -- так же тихо ответил отец.
     Мать прислонилась было к стене, но сразу же опустилась вниз.



     Обратно они возвращались  уже поздним вечером.  В областном  военкомате
гроб  с  телом погибшего загрузили четверо солдат-спецназовцев,  которые  во
главе с  майором  и  лейтенантом  сопровождали  тело  от самого Ростова. Всю
дорогу  солдаты  и  офицеры  ехали  молча  и  смотрели  на  разыгравшуюся за
подмерзшими окнами непогоду.
     За  триста  метров  до  деревни  Дареевичи  автобус  остановился  из-за
большого снежного заноса на дороге. В Стародубе  родители Александра снимали
небольшой домик, а в  расположенной  неподалеку  деревне Дареевичи  жили его
дедушка  и  бабушка,  и  погибшего  Александра  было  решено  похоронить  на
деревенском кладбище, где покоились его предки...
     Дорогу  замело  очень  сильно,   и  попытки  расчистить  ее  подручными
средствами были  безрезультатны. Снегопад  не прекращался,  снежная крупа  и
холодный  ветер  вновь  заметали  расчищенный путь. Затем  деревянный  ящик,
внутри которого находился цинковый гроб, выгрузили из автобуса и попробовали
волоком  тащить по  свежему  снегу. Но  через несколько  десятков  метров  и
солдаты, и офицеры выбились из сил...
     Лишь  спустя час, благодаря  общим усилиям, снежный  занос на ночной  и
пустынной дороге был  преодолен, и через десять минут  автобус остановился у
маленькой избы.
     Несмотря на  ночь,  деревня  не спала -- над  ней  в  морозном  воздухе
раздавался женский  плач  и крик. Здесь  все  знали  Сашку  с  малых  лет  и
гордились  бравым  и  подтянутым  курсантом-десантником,   который  ежегодно
приезжал  в  отпуск  к  деду с  бабкой.  В  августе  этого года должна  была
состояться  его  свадьба  с одной  местной  девчонкой.  И известие  о смерти
молодого лейтенанта стало настоящей трагедией для небольшой деревни...
     Подавленные печальной вестью мужики, которые весь вечер стояли и курили
у  ворот,  молча встретили  подъехавший автобус,  приняли  из  него  тяжелый
деревянный ящик  и понесли  его в дом.  Дверной проем оказался слишком узким
для  страшного  груза,  и  погибшего с  усилиями  внесли  в большую комнату.
Красная  материя, которой  был  обит  ящик, в нескольких местах порвалась, и
теперь она кровавыми кусками  свисала до  самого пола. Затем  из деревянного
ящика достали цинковый гроб и установили посреди  комнаты. В  верхней  части
гроба  было небольшое стеклянное окошечко, но  кто-то  сказал снять  крышку.
Пока с ней возились, женский крик усилился...
     У  стены на  стуле сидел дед  Николай. Сашка был единственным и любимым
внуком у старого фронтовика, окончившего войну в Берлине и расписавшегося на
стене  рейхстага. От страшного известия  у него полностью  отказали  ноги  и
частично перестали слушаться  руки, поэтому он сидел на стуле,  раскачиваясь
маятником  назад-вперед,  и молча  плакал. Слезы  текли  по кривившемуся  от
внутренней боли лицу, но он не замечал их, продолжая смотреть на гроб.
     Когда  сняли крышку, на мгновенье стало тихо, но тут же  людские крики,
стоны раздались еще громче. Изнутри гроб казался полностью наполненным алыми
гвоздиками, положенными в него на  официальной церемонии прощания в воинской
части, и только вверху виднелась  голова покойного  с белой повязкой на лбу.
Лицо  было  направлено  вбок,  и  от  противоположной  стены медленно  пошла
заплаканная  мать, которая смотрела со страхом и слабой надеждой, что это не
ее любимый сын лежит в гробу. Но даже не повернув к себе полностью лица, она
сразу же  узнала  сына  по  молоденьким  усам,  которые  он  отпустил  после
окончания училища...
     В хор женских стенаний врезался наполненный  болью и смертельной тоской
крик матери:
     -- Сашенька-а-а  Сашенька-а-а... Сыночек мо-о-ой... Родненьки-и-й... За
что же тебя та-а-ак... Ох, горюшко-о-о...
     Ее  руки, упавшие  на тело  сына,  вдруг судорожно  схватили  несколько
гвоздик, лежавших у самого лица.  Мать выпрямилась,  поднесла цветы  к своим
глазам и заговорила с сыном, как с живым:
     -- Сашенька, ну что же ты лежишь...  мертвый?.. Смотри, сколько у  тебя
цветов и они все живые... А ты лежишь... мертвый... раз, два, три, четыре...
     Маленькая женщина стала  аккуратно и тщательно пересчитывать  гвоздики,
доставая их из гроба одну  за другой и складывая их в большой букет. Считала
она внимательно, как будто от  этого зависела чья-то жизнь, она не  обращала
внимания ни на окружающих родственников и  соседей, ни на  громкий  плач  по
убиенному, и продолжала считать алые цветы...
     --  Девяносто  три...  --  она  положила  последний  цветок,  и ее лицо
озарилось  внезапной  радостью.  --  Здесь девяносто три!  Посмотрите, люди,
здесь девяносто три гвоздики, и все они живые. Ну посмотрите, люди...
     С огромной охапкой цветов она подходила к каждому человеку и предлагала
потрогать и  убедиться в  том, что они  на самом  деле живые.  Она  медленно
обходила всю комнату, и от этого тягостного вида  самые суровые и сдержанные
мужчины не могли сдержаться  от рыданий. Кто-то отвернулся к стене, чтобы не
видеть материнского горя...
     -- Все... У Николаевны крыша  поехала, -- захлебываясь, почти выкрикнул
один из стоявших у стены мужиков и выбежал во двор.
     На это никто  не обратил внимания.  Все понимали,  какое  огромное горе
свалилось на хрупкую мать...
     -- Ну вот, Сашенька, ты видишь -- все говорят, что цветы живые... И  их
девяносто  три штуки... Значит, ты живой... А  ты лежишь  как мертвый...  --
Нина Николаевна  говорила с сыном ласково и тихо, но вдруг  ее голос перешел
на крик. -- Нет!!! Ты живой!!!
     После короткого молчания мать робко спросила:
     -- А может, ты просто спишь?.. Давай-ка я тебе колыбельную спою... Твою
любимую...
     Она  медленно рассыпала  цветы по  гробу, склонилась над изголовьем  и,
положив правую руку на лоб сына, тихо запела:
     --  Месяц над нашею  крышею светит,  вечер  стоит  у  двора.  Маленьким
птичкам  и маленьким детям спать наступила пора. Завтра проснешься,  и ясное
солнце снова  взойдет над  тобой. Спи, мой воробушек. Спи, мой сыночек, спи,
мой звоночек родной. Спи, моя крошка, мой птенчик пригожий, баюшки-баюбаю...
Пусть никакая  печаль не тревожит детскую душу твою. Ты не узнаешь  ни горя,
ни муки, доли не встретишь лихой
     Не допев куплет, мать тихонько заплакала... Ее плач становился сильнее,
но  внезапно прекратился,  и она продолжила петь,  вытирая ладошкой  слезы с
лица:
     Спи, мой воробушек, спи, мой сыночек, спи, мой  звоночек  родной.  Спи,
мой малыш. Вырастай на  просторе.  Быстро промчатся года. Белым  орленком на
ясные зори ты улетишь из гнезда...
     Перед ее глазами  вдруг появился образ  Саши из его далекого детства...
Тога лежащий  в кроватке  трехлетний  мальчуган  при  этих словах  схватился
ручонкой  за  ее  большой  палец,  лукаво  посмотрел  на   нее  и  засмеялся
беззаботным детским смехом:
     -- Не-е-т. Я на небо один не полечу-у-у... я  и тебя  с собой возьму...
вместе полетаем по небу и обратно прилетим.
     От его слов мать улыбнулась:
     -- Когда ты вырастешь, то из гнезда полетишь один.
     -- Не-е-ет, -- упрямо  пролепетал малыш,  когда я вырасту,  то и тебя с
собой  возьму. Полетаем по небу  и обратно  прилетим... Будем только  вдвоем
летать...
     Тогда она только  лишь счастливо рассмеялась. А сейчас эти воспоминания
еще большей болью жгли ее сердце. Она не выдержала и зарыдала, уронив голову
и руки на грудь своего мальчика... Плачущий отец  положил руку на ее  плечо,
чтобы  хоть как-то успокоить и привести в чувство обезумевшую от  горя мать.
Вздрогнув всем телом от его прикосновения, она резко выпрямилась и, заглушая
всех, громко закричала:
     --   Нет!!!  Он  живой!  Он  сейчас  проснется  и  встанет...  Сыночек,
вставай... Ну, вставай же!.. Дай-ка я тебе помогу!.. Вот так. О-О-О.
     Она попыталась приподнять сына  из гроба,  подложив левую руку  под его
шею  и  плечо и  прижимая правой рукой  его  лицо  к своей груди.  Несколько
человек бросились к ней, чтобы остановить ее.  Но, подняв  сына, мать  вдруг
почувствовала  пальцами леденящий холод и  восковую податливость его щеки...
Она  медленно  опустила сына и с ужасом посмотрела на  свою  руку,  покрытую
какой-то  странной  жидкостью.  Не  давая  ей опомниться,  подскочившие люди
развернули ее за  плечи и  с  силой увели мать  на кухню, чтобы отпаивать ее
валерьянкой.



     На третий день состоялись похороны.  Всю дорогу гроб с  телом погибшего
лейтенанта несли на руках односельчане, друзья, сослуживцы.
     Несли  гроб  пожилые мужики,  всю жизнь знавшие деда с  бабкой, отца  с
матерью и Сашку с момента рождения.
     На своих руках нес своего бывшего ученика учитель физкультуры,  который
впервые научил первоклассника Сашку Винокурова подтягиваться на перекладине.
     Своего друга  несли деревенские  парни, с которыми Сашка бегал купаться
на речку, ходил на рыбалку, гонял на мотоцикле.
     Своего защитника нес Афганец -- любитель зеленого змия, как-то в пьяной
драке   слегка   ранивший  ножом  одного   из  своих  противников,  и  тогда
курсантдесантник поручился за  него перед милицией и тем самым спас ветерана
от чрезмерно сурового и неминуемого уголовного преследования.
     Нес своего  боевого товарища  и рослый майор из  штаба  8-го батальона,
который тоже принимал участие в штурме осажденного Первомайского 15 января и
теперь провожавший погибшего лейтенанта в его последний путь.
     Вслед  за  гробом  шли безутешные  в  своем  горе родители,  бабушка  и
многочисленные родственники. Деда-фронтовика  окончательно разбил паралич, и
он остался лежать на кровати один в опустевшем доме...
     Нескончаемым  потоком шли соседи, друзья,  школьные учителя и  ученики,
знакомые  односельчане и совсем  незнакомые  люди  из  окрестных  деревушек.
Казалось,  огромное  людское горе обрушилось  не  только  на  семью  убитого
офицера, но и на каждого жителя этого исконно русского края.
     Траурная процессия  из  скорбящих  людей  была такой  большой, что  она
растянулась  сплошным  потоком  от  кладбища  до  дома.  А  люди  продолжали
прибывать и прибывать. Не осталось ни одного  равнодушного  человека, кто не
пожелал бы навеки проститься со своим геройски погибшим земляком...
     Единственным представителем официальных властей на  деревенском погосте
оказался пьяненький районный военком, который едва держался на ногах. Стоя у
свежей могилы  и  гроба,  он  хотел  произнести  официально-дежурные фразы о
глубоком    соболезновании,   высоком   чувстве   воинского    долга   перед
правительством  и  государством,  но  заплетающийся  язык не  мог произнести
что-то  внятное и  членораздельное,  единственным, что  наконец-то  он  смог
выговорить, было то, что погибшего лейтенанта никто  не отправлял в Чечню...
Неизвестно,  что почувствовали люди после этих слов, но пьяного военкома тут
же  выволокли  за  пределы  кладбища  и  на  его  служебной машине отправили
подобру-поздорову.
     А прощавшиеся с  погибшим героем люди говорили  простые,  но идущие  от
самого сердца слова о том, каким замечательным человеком, другом и товарищем
был  АЛЕКСАНДР АЛЕКСЕЕВИЧ ВИНОКУРОВ, павший в смертельном бою 18 января 1996
года.  Слышались  проклятья в адрес чеченской войны, развязавших ее нелюдей,
до сих пор продолжающих отправлять на эту бойню самых лучших сыновей России.
Проклинали  и Салмана Радуева вместе с его  боевиками, совершивших нападение
на соседний Дагестан...
     --  Когда  гроб стали  медленно  опускать  в  могилу,  на мгновение все
замерло вокруг, а затем мороз по коже пробежал  у каждого присутствующего от
страшного дикого крика стоящих вокруг женщин:
     -- Сашенька-а-а-а! Не пущу...
     Закричала мать, пытаясь броситься вслед за сыном в могилу...
     Маленькую женщину с трудом удержали стоявшие рядом и рыдающие бабушка и
невеста, а затем и подоспевшие мужчины...
     Первая горсть земли с глухим стуком ударилась о крышку гроба, и  вскоре
вырос  свежий  могильный  холмик,  навсегда похоронив  под  собой  одного из
достойнейших сыновей России.


     Уже  на  поминках  заплаканная мать  обратилась к майору,  указывая  на
сидящего рядом с ним молодого лейтенанта:
     -- Марат, а что же ваш товарищ ничего не ест, не пьет?
     Майор еще вчера  заметил то шоковое  состояние, в котором находился его
сослуживец, и на правах старшего уже приказал ему:
     --  Так,  Александр,  выпей-ка  хоть  одну  рюмку...  Надо выпить!.. За
упокой...
     Услыхав  имя, мать  невольно вздрогнула, и слезы вновь выступили  на ее
глазах.  Вытирая  их  кончиком  черного  платка,  она  с  печальной  улыбкой
попросила его:
     -- Сашенька, ну, пожалуйста, выпей за упокой души... моего сыночка...
     Молодой лейтенант, с трудом пересиливая себя, выпил полную стопку водки
и заел кусочком  блина. Все  эти три дня он совсем ничего  не ел и не пил от
этого нервного потрясения и душевного  волнения, которые он испытал от всего
увиденного. До прибытия в Дареевичи он и не мог представить себе, что смерть
одного человека может  обернуться таким огромным и ужасающим горем не только
для отца, матери, сестры, деда с бабкой и других родственников, но также для
великого множества  знакомых и совсем незнакомых людей, проживающих в этой и
близлежащих деревнях. Но более всего молодого офицера  поразили  страдания и
скорбь   матери,   потерявшей   своего  единственного  сына...  Невольно  он
представлял на  ее месте  свою  маму, если  не дай-то Бог  погибнет и  он...
Лейтенант постоянно гнал от себя эту  ужасающую мысль, но она возвращалась к
нему вновь  и вновь: ведь завтра ему предстояло  возвращаться к своему месту
службы... В проклятую Чечню.
     На  следующий день  офицеры  и  солдаты  спецназа  уехали из  маленькой
брянской деревни обратно на Северный Кавказ...
     Через год над  могилой появился памятник. Лейтенант Александр Винокуров
уже в граните вновь предстал перед людьми...
     На второе  августа к нему  приезжают  ветераны Афганистана  и Чечни. По
праздникам  и  не только  в эти дни  приходят  на  могилу односельчане, чаще
бывает молодежь и ученики из местной школы.
     Но,   приезжая   три-четыре   раза  в  неделю   в   деревню   проведать
парализованного деда и старенькую бабку, поседевшая  мать постоянно приходит
на  могилу  сына  и подолгу сидит на лавочке, рассказывая сыну свою нынешнюю
безрадостную жизнь...



     Принято считать,  что время является  лучшим лекарем,  который  успешно
лечит  душевные  раны и страдания.  Оставим  же это убеждение  тем,  кто так
думает.  Как  правило, эти люди никогда не испытывали порой невыносимую боль
утраты своего ребенка... К счастью для них...
     Для родителей, чьи  сыновья погибли в  современных  "локальных  войнах,
межнациональных конфликтах  и контртеррористических операциях",  это тяжелое
горе остается  с ними на всю оставшуюся жизнь, и никакие денежные подачки --
компенсации, субсидии,  страховки и  разовые выплаты, громогласно выделяемые
нашими правителями на виду у всего населения потенциально богатой, но все же
нищей страны...  ничто не  заменит  российским  отцам и матерям  их  любимых
сыновей. Ведь они растили и воспитывали своих детей  для счастливой и долгой
жизни,  а  совсем не  для того,  чтобы едва возмужавшие сыновья  погибали  в
двадцатилетнем возрасте, так и не  познав ни радости первой любви, семейного
счастья и  первого крика  уже своего первенца... Порой родители  готовы сами
пойти на любые жертвы, лишь  бы воскресить  своих  сыновей... Отцы  и матери
готовы даже сами принять смерть, лишь бы свершилось чудо... Но...
     УЖЕ СЛИШКОМ ПОЗДНО, И ВРЕМЯ НЕ ПОВЕРНЕТСЯ ВСПЯТЬ...



     К слову сказать,  Стародубский райвоенкомат до  сих  пор,  по истечении
шести лет, никак не оплатил хотя бы часть затрат на могильный памятник и  не
предоставил  ни  одной  путевки   для  лечения  постаревших   преждевременно
родителей.
     У   райвоенкома  и  так  хватает  забот   по  призыву  и  отправке   на
продолжающуюся чеченскую войну очередных и свежих партий молодых, здоровых и
крепких российских парней.
     Которые   готовы   умирать   ради  идей   правительства,   отстаивающих
экономические интересы и так уже пресытившихся упырей и вурдалаков!
     МАТЕРИ РОССИИ!!! ВСЕМИ СИЛАМИ СВОЕГО СЕРДЦА И СВОЕЙ ДУШИ БЕРЕГИТЕ СВОИХ
ИСКОННО РОССИЙСКИХ СЫНОВЕЙ!!!
     НЕ ДАЙТЕ ЭТИМ УПЫРЯМ УПИТЬСЯ КРОВЬЮ ВАШИХ РОДНЫХ ДЕТЕЙ!!! СПАСИ ВАС БОГ
НА ЭТОМ ПУТИ...
                                                      2002 г.



 ПРОЩАЙ, МОЕ МУЖЕСТВО . . . . . . . . . . . . . . . .
 Предисловие. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Глава 1. Первый день этой войны. . . . . . . . . . .
 Глава 2. День второй. Казачий кордон . . . . . . . .
 Глава 3. День третий, пятница. . . . . . . . . . . .
 Глава 4. Первые выстрелы . . . . . . . . . . . . . .
 Глава 5. День военного медика. . . . . . . . . . . .
 Глава 6. Спасение в небе и гибель на земле . . . . .
 Глава 7. Пока шли мирные переговоры. . . . . . . . .
 Глава 8. Войне конец . . . . . . . . . . . . . . . .
 Глава 9. Прощай, мое мужество. . . . . . . . . . . .
 Эпилог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 ПЕРВОМАЙКА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Предисловие. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Глава 1. Перенацеливание . . . . . . . . . . . . . .
 Глава 2. Варианты, варианты. . . . . . . . . . . . .
 Глава 3. "Ребята, работы вам -- на сорок минут". . .
 Глава 4. Штурм . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Глава 5. Передышка . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Глава 6. Ночь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Глава 7. Поле после битвы принадлежит... . . . . . .
 Глава 8. Раек. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 Эпилог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 ВОРОБУШЕК. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Last-modified: Fri, 08 Aug 2003 08:45:52 GMT

Оцените этот текст: